Бомба в Эшворд-холле

Глава 1

Суперинтендант полиции Томас Питт посмотрел вниз – на тело мужчины, распростертое на вымощенной камнем улице. Стояли хмурые октябрьские сумерки. В нескольких ярдах отсюда, на Оксфорд-стрит, быстро мчались экипажи и кебы, по мокрой дороге шелестели колеса и цокали копыта лошадей. Фонари уже зажглись, но луна сияла в наступившей темноте намного ярче их.

Констебль поднес фонарик к мертвому лицу.

– Да, это один из наших, сэр, – сказал он со сдержанным гневом. – По крайней мере, был. Я его знал. Потому и послал за вами лично, мистер Питт. Он шел по следу, точно. Не знаю только за кем. Но он хороший был мужик, Денби его звали. Могу поклясться, отличный.

Томас наклонился пониже, чтобы взглянуть на покойника повнимательнее. Этот Денби, как назвал его констебль, выглядел примерно лет на тридцать. Белокож, черноволос… Смерть не исказила его черты. Только вид у него был слегка удивленный.

Суперинтендант взял у констебля фонарь и медленно повел лучом света по телу. Брюки мертвеца были из обычного дешевого материала, рубашка простая, без воротничка, плохо сшитый пиджак… Его можно было принять за батрака, поденщика или фабричного рабочего, а то и просто за деревенского безработного, пришедшего в город в поисках места. На вид худощав, но руки чистые, ногти аккуратно подстрижены…

«Интересно, – подумал Питт, – есть у него жена, дети, родители, близкие, которые будут о нем горевать сердцем, полным боли и любви, а не только отдадут дань уважения, как стоящий рядом констебль?»

– Из какого он был участка? – спросил он вслух.

– Он работал в Бэттерси, сэр. Там я с ним и познакомился. Но это не обычное убийство. Его застрелили, а уличные грабители «огнестрела» с собой не носят. Они пускают в ход ножи да удавки.

– Да, это мне известно.

Питт аккуратно проверил карманы убитого, стараясь дотрагиваться до его одежды только кончиками пальцев. Он нашел лишь чистый носовой платок, тщательно заштопанный на уголке, два шиллинга, девять пенсов и полупенсовик. Ни писем, ни документов – вообще ничего, что требуется для установления личности.

– Вы уверены, что это Денби? – спросил суперинтендант констебля.

– Да, сэр. Уверен. Я хорошо его знал. Правда, недолгое время, но я помню вот эту отметину на ухе. Такое нечасто встречается. Я хорошо запоминаю людей по ушам. Многое в своем обличье можно изменить, сэр, если хочешь, чтобы тебя не заметили, но люди почти всегда забывают, что уши-то у них остаются прежние. Единственно – можно их волосами закрыть. Хотел бы я ошибиться… да нет, это Денби, бедняга.

Питт выпрямился.

– Тогда вы правильно сделали, констебль, что вызвали меня. Убийство полицейского, даже в отставке, – дело очень серьезное. Начнем расследование сразу же, как только прибудет хирург и заберет тело. Сомневаюсь, что вам удастся найти свидетелей, но попытайтесь и опросите всех, кого можно. И повторите расспросы в это же самое время завтра. Некоторые регулярно ходят домой одной и той же дорогой. Порасспрашивайте уличных торговцев, кебменов, загляните в близлежащие пивные и опросите всех здешних обитателей, у которых окна выходят на улицу, в любом ее месте.

– Да, сэр!

– А вы не знаете, на кого Денби мог работать в последнее время?

– Нет, сэр, но сдается мне, наверное, он был при каком-нибудь полицейском управлении или в охране.

– Тогда лучше мне самому навести справки.

С этими словами Томас сунул руки в карманы пальто. Стоя неподвижно, он замерз, и этот холод был особенным, он пробирал до костей – холод островка смерти, всего в нескольких ярдах от шума и суеты уличного движения.

В конце улицы показалась и неуклюже повернула в сторону места происшествия повозка из морга. Лошади тонко заржали и запрядали в страхе ушами, почуяв запах крови и общее тревожное настроение.

– Вам нужно будет также как следует осмотреть всю улицу – вдруг найдете что-нибудь важное для следствия, – добавил Питт. – Не думаю, чтобы вы нашли оружие, но все возможно… Пуля прошла насквозь?

– Да, сэр. По всей вероятности.

– Поищите и пулю; может, найдете. Тогда мы, по крайней мере, будем знать, здесь его застрелили или же перенесли сюда уже мертвым.

– Да, сэр. Сию минуту, сэр.

Голос констебля все еще звучал резко – он был сердит и уязвлен тем, что погиб полицейский, а вид мертвого тела так неумолимо и наглядно подчеркивал реальность происшедшего…

– Денби…

У помощника комиссара полиции Джона Корнуоллиса вид был весьма несчастный. Резкие черты лица – длинный, нависающий нос и широкий рот – казалось, еще обострились, когда он услышал дурную весть.

– Да, он служил у нас, – вздохнул начальник Питта. – Точно сказать вам, чем он занимался, не могу – не знаю, – но он был как-то связан с ирландской проблемой. Знаете, есть множество организаций, которые борются за независимость Ирландии. Фении[1] – только одна из них, и, наверное, самая отвратительная, так как там особенно много людей исповедуют насилие. А Денби был ирландец. Он пробрался в самые недра организации, но его убили, прежде чем он смог рассказать нам, что ему удалось узнать. А это было что-то новое, еще не известное нам… во всяком случае, мы можем только предполагать это.

Томас промолчал.

Корнуоллис снова вздохнул и процедил сквозь зубы:

– Это не обычное убийство, Питт. Возьмитесь за него собственноручно и используйте своих лучших людей. Я бы очень желал узнать, кто совершил это черное дело. Денби был хорошим человеком и очень храбрым.

– Да, сэр. Конечно, возьмусь, – пообещал ему суперинтендант.

Спустя четыре дня помощник комиссара сам посетил Томаса в его кабинете. Расследование подвигалось медленно. С Корнуоллисом прибыл также министр Эйнсли Гревилл.

– Понимаете, Питт, дело это крайней важности, хотя оно не должно выглядеть таковым в глазах публики, – сказал он полицейскому. – Однако ничто, по возможности, не должно отвлекать от него вашего внимания, вот почему мы приехали к вам сами.

Гревилл улыбнулся, и его улыбка была довольно обаятельной. Этого человека нельзя было назвать красивым, но не заметить его в толпе было бы невозможно. Это был высокий мужчина со слегка редеющими волнистыми волосами и длинным, узковатым, с правильными чертами лицом. Самым примечательным в нем было манера держаться и умный пристальный взгляд.

Питт тоже внимательно смотрел на него, все еще не совсем понимая причину визита.

Корнуоллис, сидевший в кресле, наклонился вперед. Выражение лица его было серьезным и мрачным. Он недавно занимал свою должность, но Томас уже достаточно хорошо узнал этого человека, чтобы понимать, как ему теперь было затруднительно выступать в не свойственной ему роли. Раньше Джон служил морским офицером, и политические экивоки были ему не по нутру. Он предпочитал действовать более открыто и прямо, но, подобно Гревиллу, нес ответственность перед кабинетом министров, и выбора у него не было.

– Мы можем надеяться на некоторый успех следствия, – выпалил он, – и должны оказать вам всемерную помощь. Вы находитесь просто в идеальном положении для расследования.

– Да, я занимаюсь сейчас только делом Денби, – ответил Питт. Он не собирался передавать его в другие руки, несмотря на появление влиятельного незнакомца.

Эйнсли улыбнулся:

– Лично я был бы очень признателен за вашу помощь, суперинтендант, и сейчас объясню, в силу каких причин.

Он слегка выпятил губы и продолжил:

– Я глубоко сожалею, что эти причины вообще возникли, но если мы сможем продвинуться вперед хоть по минимуму, правительство Ее Величества будет перед вами в долгу.

Томас подумал, что министр слегка перебарщивает. Словно прочитав его мысли, тот покачал головой:

– Должно состояться совещание. На нем будут высказаны мнения по поводу определенных реформ, касающихся земельных законов в Ирландии и связанной с этим дальнейшей католической эмансипацией. Полагаю, вы теперь понимаете важность целей, которых мы надеемся достичь, и необходимость тайны расследования?

Да, Питт понимал. Все было предельно ясно. Ирландский вопрос, как обычно называли эту проблему, преследовал каждое английское правительство со времен Елизаветы I. Из-за него несколько кабинетов министров в полном составе подали в отставку. Сам великий Уильям Юарт Гладстон[2] потерпел поражение в 1886 году в связи с законом о Гомруле[3] – это было всего четыре года назад. Тем не менее для Томаса убийство Денби было сейчас важнее ирландской проблемы. К тому же оно больше импонировало его сыщицким способностям.

– Да, понимаю, – ответил супеинтендант довольно холодно, – однако…

– Не совсем понимаете, – перебил его Гревилл. – Однако вам, несомненно, должно быть ясно, что все усилия по улаживанию нашей самой щекотливой внутренней проблемы должны быть незаметными для посторонних глаз. У нас нет желания трубить о своих неудачах так, чтобы о них услышали за границей. Давайте подождем да посмотрим, прежде чем решим, что именно о наших трудностях надо сообщать за рубежом.

Лицо министра слегка омрачилось, а в глазах появилось тревожное выражение, которое он не мог погасить.

– Есть еще одно обстоятельство, суперинтендант, – добавил он. – Очевидно, что ирландцы знают о предстоящем совещании. И если они не приедут, оно потеряет смысл. Во всяком случае, я сам извещу вас обо всем, что имеет отношение к будущим участникам конференции. Но мы не уверены, как много они знают и насколько широко распространились слухи. В известных нам кругах существуют еще другие, особые круги; там целая система предательств и тайных связей, все общество ими опутано. Мы стараемся делать все возможное, но никому не можем доверять абсолютно.

Эйнсли совсем помрачнел и поджал губы.

– Итак, в одно из тайных обществ мы внедрили своего человека в надежде иметь источник информации, – он медленно вдохнул, – но его убили.

Томас почувствовал внутренний озноб.

– Думаю, это убийство вы и расследуете, – пристально взглянул министр ему в глаза. – Джеймс Денби. Хороший был человек.

Питт снова промолчал.

– Я также получаю угрозы; некие люди покушаются на мою жизнь. И одна попытка имела место быть, примерно три недели назад, – признался Эйнсли. – Не удалась, как видите, но было очень не по себе.

Гревилл сказал это как бы между прочим, но суперинтендат заметил, как он весь напрягся. Одна его худая, длинная ладонь крепко сжала колено, другая – подлокотник кресла. Он хорошо держался, но Питт почувствовал его страх.

– Понимаю, – кивнул он сочувственно.

На этот раз Томас действительно все понимал.

– Поэтому вы желаете, чтобы на совещании незаметно для окружающих присутствовала полиция? – уточнил он.

– Очень незаметно, – подтвердил Гревилл. – Конференция состоится в Эшворд-холле…

Он заметил, что Питт, услышав это, словно оцепенел.

– Совершенно верно, – сказал министр с искрой сочувствия, – загородный дом вашей свояченицы, некогда виконтессы Эшворд, а сейчас миссис Джек Рэдли. Мистер Рэдли – один из наших самых ярких молодых парламентариев, и его ораторский талант очень пригодится в дискуссиях. А миссис Рэдли будет, конечно, идеальной хозяйкой. Но по этой причине ваше присутствие там – так же, как и вашей жены – никому не покажется неестественным: вы же родственники хозяев.

Эмили Эллисон вышла замуж за лорда Эшворда, человека, стоявшего гораздо выше ее на социальной лестнице. А ее сестра Шарлотта повергла в ужас все благородное общество, опустившись по этой лестнице так же низко. Молодые леди из хороших семейств не выходят замуж за полицейских. Питт тоже умел красиво говорить; он был сыном егеря в большом загородном поместье сэра Артура Десмонда, владельца усадьбы, который когда-то посчитал нужным учить его вместе со своим сыном, чтобы у Мэтью был товарищ, а кроме того, чтобы он получил возможность сравнивать свои успехи с чужими. Однако Томас не был джентльменом по рождению, не принадлежал к благородному сословию. Гревилл должен был это знать, несмотря на то что Питта повысили и он занимал теперь должность Мики Драммонда. Но точно ли министр об этом знал?

Суперинтендант не хотел, чтобы Эйнсли принимал его за человека одного с ним происхождения, только по той причине, что он, Томас, сидел сейчас за красивым столом с зеленой сафьяновой крышкой. Его предшественник Драммонд был джентльменом и военным в отставке. Корнуоллис, по всей вероятности, тоже бывший военный – может быть, только пониже чином, – и сделал карьеру, заслужив почести деятельной службой. Не думает ли Гревилл, что и Питт – монета той же чеканки? Конечно, лестно так полагать… но представление это обманчиво, иллюзорно. И министру надо только одно: чтобы суперинтендант взял на себя обязанности по обеспечению безопасности конференции, незаметно для посторонних глаз.

– Вы уверены в том, что опасность для вас проистекает из вашей работы по подготовке этого совещания? – громко спросил Питт.

– Я это знаю, – ответил Гревилл, по-прежнему пристально его разглядывая.

– Есть много людей, которые не желают, чтобы совещание прошло успешно. И убийство Денби показало это достаточно ясно, не так ли?

– Вам угрожают письменно?

– Да. Время от времени. – Эйнсли едва заметно пожал плечами, словно хотел прекратить расспросы, но, высказав опасения, он уже, казалось, не чувствовал себя таким одиноким и немного расслабился. – Всегда существует возможность оппозиционных настроений и даже угроз. Обычно они не имеют никаких последствий. И если бы не случившееся покушение, я просто посчитал бы эти угрозы выражением раздражительности в самой ее неприглядной, хотя и непривычной, форме. Ирландская проблема, как вам известно, имеет насильственную подоплеку.

Это было чрезвычайным упрощением. Невозможно подсчитать, сколько людей уже погибли в битвах и восстаниях, а также от голода и убийств в связи с этой проблемой на протяжении истории. Питту были хорошо известны подробности мятежей Мерфи на севере Англии, когда сумасшедший протестант ездил по тамошним окрестностям, разжигая фанатичные антикатолические предрассудки, что привело к грабежам, пожарам, целым улицам разрушенных домов и смерти нескольких человек.

– Вы должны взять себе в помощь в высшей степени надежного человека, – с серьезным и хмурым видом вставил Корнуоллис. – Мы, разумеется, разместим своих людей вокруг усадьбы и в деревне, переодетых егерями, поденщиками и так далее, но кто-то надежный должен быть также внутри дома.

– Кто-нибудь из гостей? – удивился суперинтендант.

Корнуоллис угрюмо усмехнулся:

– Слуга. Совершенно в обычае брать с собой, отправляясь за город, двух-трех собственных слуг. Мы могли бы послать одного из наших лучших полицейских в качестве вашего камердинера. Кого вы можете предложить? Телмана? Я знаю, вы его недолюбливаете, но он умен, наблюдателен и довольно храбр, если того потребуют обстоятельства. Хотя дай бог, чтобы этого не потребовалось!

Питт предпочел бы иметь в качестве помощника кого-нибудь другого, но понимал, что родство с Рэдли ставит его в особое положение. Инспектор Телман – лучший сыщик в участке, и его можно было бы оставить на время своего отсутствия для дальнейшего расследования убийства Денби. Не то чтобы инспектор не нравился ему самому – наоборот, Томасу казалось, что это Телман все еще его не жалует. Подчиненный не скрывал, что его раздражает повышение Питта в должности. Суперинтендант был того же происхождения, что и прочие, в том числе и Телман. И по мнению инспектора, Томасу не надо было обезьянничать и подражать высшим чинам, не говоря уж о старании походить на них. Должности, одну из которых занимал прежде Мика Драммонд, а теперь – Питт, предназначены для джентльменов. Высшие чины должны, считал инспектор, занимать высшее положение в обществе. Должности – не награда за честолюбие, а Телман считал Питта человеком амбициозным.

Однако он ошибался. Его начальник был бы счастлив остаться на прежнем месте, если бы не семья, которая ждала от него осуществления всех его способностей. Но инспектора это соображение не трогало.

– Не могу представить, чтобы Телман согласился исполнять роль камердинера, – ответил Томас Корнуоллису, – даже одну неделю! Во всяком случае, моего камердинера… Я могу рассказать ему о деле Денби?

Смешливая искорка мелькнула в темных глазах Джона, но он подавил улыбку:

– Еще нет. Но уверен, когда мистер Гревилл объяснит ему всю важность вашей миссии, Телман будет счастлив вам служить как можно лучше. Вы, однако, должны будете мириться с его неопытностью в исполнении обязанностей камердинера.

Питт ничего не ответил на подобное замечание, а вместо этого спросил:

– Кто приедет в гости?

Министр откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. Ему не требовалось спрашивать, берется ли Томас за дело. У суперинтенданта не было выбора.

– Для того чтобы все выглядело как обычная загородная встреча в конце недели, со мной приедет жена, как подобает в таких случаях, – начал он. – Как вам, наверное, известно, трения в Ирландском движении существуют не только между католиками и протестантами, хотя это основные разногласия. Существуют и всегда существовали также классовые противоречия интересов, особенно между теми, кто владеет землей, и теми, кто нет.

Он сделал легкое движение, словно в знак того, что смиряется с этой ситуацией, но сожалеет о ней, и продолжил:

– Это имеет прямое отношение к религии. В течение нескольких десятков лет католикам запрещалось иметь собственность. Они могли только арендовать землю, и, как вы, должно быть, знаете, некоторые крупные землевладельцы осуществляли свою власть над арендаторами в самой грубой форме. Другие, разумеется, действовали совсем иначе. Кое-кто стал банкротом, пытаясь спасти от смерти зависящих от него людей во время «картофельного голода» в сороковые годы. Но память подвержена сильнейшим искажениям, даже без воздействия националистической пропаганды и фольклора, увековеченного в преданиях и песнях.

Питту очень хотелось перебить его. Все, что ему требовалось знать, – кого ожидают и сколько людей будет у него под наблюдением.

Но Гревилл никому не мог позволить прервать поток его красноречия, когда он командовал ситуацией.

– У всех точек зрения есть адепты – и умеренные, и радикалы, – которые иногда ненавидят друг друга сильнее, чем своих общих противников, – продолжал он. – И тех, чьи семьи в течение нескольких поколений были сторонниками доминирования протестантов и убедили себя, что такова Божья воля, труднее поколебать в их убеждениях, чем средневековых мучеников, поверьте мне. Думаю, что некоторые из них охотнее вошли бы в пещеру со львами и даже согласились бы сгореть заживо в раскаленной клетке.

Томас расслышал нотки отчаяния в голосе министра, мысленно представил себе годы его тщетного труда по умиротворению сторон и ощутил к нему сочувствие, удивившее его самого.

– Имеются четыре главных участника переговоров, – продолжал Эйнсли, – два католика и два протестанта. Особенности их взглядов не должны вас интересовать – по крайней мере, в данной ситуации, а может быть, и вообще. Будет присутствовать очень умеренный католик, Падрэг Дойл. Он многие годы борется за независимость своих единоверцев и за земельную реформу. Но это человек респектабельный и, насколько нам известно, не поддерживающий насильственные формы борьбы. Между прочим, он мне свояк – это брат моей жены. Однако я бы предпочел, чтобы на данной стадии отношений никто из участников переговоров об этом не знал. Они могут решить, что я непозволительно склонен поддерживать его, хотя я в этом нисколько не повинен.

Питт слушал молча, не перебивая.

Корнуоллис сложил указательные пальцы треугольником и тоже внимательно слушал Гревилла, хотя ему уже было известно все, о чем тот рассказывал.

– Он приедет один, – продолжил министр. – Второй представитель католиков – Лоркан Макгинли, человек помоложе и совсем другого склада. Он может быть обаятелен, если пожелает, но вообще живет в состоянии постоянного гнева. Во время картофельного голода погибла его семья, а протестанты отняли его землю, и Макгинли совершенно откровенно восхищается людьми типа Вульфа Тоуна и Дэниела О’Коннела. Он стоит за свободную и независимую Ирландию под властью католиков, и бог знает, что тогда может ожидать протестантов.

Немного помолчав, Эйнсли пожал плечами.

– Я не знаю, насколько крепки его связи с Римом. Опасность ответного преследования протестантов с его стороны может быть очень вероятна, хотя, возможно, он гораздо больше экстремист на словах, чем на деле. Это мы и должны выяснить во время совещания. Нам меньше всего нужна гражданская война, но уверяю вас, суперинтендант, она вполне вероятна.

Питту вдруг стало холодно. Он со школы помнил впечатление, которое на него произвели рассказы на уроках истории о гражданской войне в Англии, о смертях и горечи, пережитой в связи с нею. Потребовалось несколько поколений, чтобы раны зажили. Война по идеологическим причинам всегда бывает самой жестокой и кровавой из всех.

– С Макгинли приедет его жена, – продолжал Гревилл. – Я почти ничего о ней не знаю, за исключением того, что она поэтесса и пишет стихи на националистические темы. То есть можно предположить, что она романтик, а значит, представительница тех в высшей степени опасных людей, которые сочиняют поэмы о любви и предательстве, героических битвах и потрясающих смертях, которых в действительности никогда не было. Но эти поэты с таким искусством их описывают и кладут свои поэмы на такую впечатляющую музыку, что они становятся национальными легендами, и люди верят, что именно так все и случилось.

Он сморщился от раздражения – скорее всего еще и потому, что считал сочинение подобных поэм дурновкусием, и по его лицу опять скользнула тень отчаяния.

– Я видел сам, как множество взрослых мужчин плакали над смертью человека, который никогда не существовал, и покинули помещение, клянясь, что отомстят его убийцам. Если же вы попытаетесь сказать им, что вся эта история – выдумка, они вас линчуют за подобное кощунственное утверждение. А как же! Вы же посягаете на историю Ирландии…

Опять в голосе министра прозвучала горечь, и уголки его губ иронически опустились.

– Тогда миссис Макгинли действительно опасная женщина, – согласился Питт.

– Ее зовут Айона, а ее девичья фамилия – О’Лири, – тихо добавил Гревилл. – Да, она такова. И страстная ненависть ее мужа к протестантам питается как раз теми историями, что она сочиняет, хотя сомневаюсь, знают ли они оба настоящую истину. Эта поэзия так эмоциональна, что мало кто задается вопросом, насколько она правдива, потому что она трагична и повествует об очень реальных несправедливостях.

– Значит, у Макгинли нет никаких возражений против насилия? – спросил Корнуоллис.

– Никаких, – ответил Эйнсли. – Разве только опасения, что такие действия могут окончиться неудачей. Он готов и жить, и умереть во имя своих принципов, лишь бы достигнуть желанной свободы. Не знаю, имеют ли эти люди хоть малейшее представление о том, какую страну получат вследствие этого. Сомневаюсь даже, что они об этом задумываются.

– А кто протестанты? – поинтересовался Томас.

– Фергал Мойнихэн, – ответил министр. – Человек таких же крайних убеждений. Отец его был одним из тех протестантских проповедников, которые всегда угрожают пастве геенной огненной. И Фергал унаследовал отцовскую убежденность в том, что католицизм – дьявольские козни, а все католические священники – беззаконники и соблазнители и вообще чуть ли не людоеды.

– Еще один Мерфи, – сухо отметил суперинтендант.

– Да, из той же породы, – кивнул Гревилл. – Может, более образованный и ученый, по крайней мере внешне, но ненависть та же и та же несгибаемая, непоколебимая вера.

– А он приезжает один?

– Нет, вместе со своей сестрой, мисс Кезией Мойнихэн.

– И она, возможно, придерживается тех же убеждений?

– Да, в значительной степени. Я никогда с нею не встречался, но мне рассказывали люди, чьим впечатлениям я верю, что эта женщина – очень знающий политик, но, конечно, в своей особой манере. Будь мисс Кезия мужчиной, она была бы очень полезна своему народу. Ну а поскольку это не так, то дело обстоит по-другому. Она не замужем, иначе могла бы умно руководить каким-нибудь способным человеком. Но Кезия близка к брату и, возможно, оказывает на него действенное влияние.

– Это обнадеживает, – заметил Корнуоллис, но без особой радости: его лицо с длинным носом и большим ртом по-прежнему было довольно мрачным. Джон был среднего роста и несколько худощав, но плечи имел широкие и прямые. Он преждевременно облысел, но это выглядело так естественно и так шло ему, что можно было только удивляться.

Гревилл ничего не ответил.

– Последний – Карсон О’Дей, – закончил он рассказ. – Он происходит из очень известной, уважаемой протестантской семьи, и, наверное, это самый либеральный и разумный человек из всех. Думаю, если бы Дойл и О’Дей могли бы пойти на компромисс, то других, по крайней мере, можно было бы убедить прислушаться к ним.

– Значит, будет четверо мужчин и две женщины, кроме вас, миссис Гревилл, и мистера и миссис Рэдли, – задумчиво подытожил Томас.

– А также вас и вашей жены, мистер Питт, – заметил Эйнсли.

Да, Шарлотта, конечно, тоже захочет поехать. Тут двух мнений быть не может. И Питта молниеносно пронзило чувство тревоги при мысли о том, какой опасности, какой невообразимой борьбе чувств и отношений может подвергнуться его супруга. Он также подумал о неприятных коллизиях, которые она, вместе с Эмили, может навлечь на себя, и едва не возразил Гревиллу.

– И, конечно, все приедут со своими слугами, – невозмутимо продолжал министр, не обращая на него внимания. – Думаю, каждый привезет по крайней мере одного для услуг в помещении, а возможно, и больше. Кроме того, у всех будут кучеры, грумы или лакеи.

В глазах Томаса все это принимало уже совсем непомерные масштабы.

– Но ведь это целая небольшая армия! – воскликнул он. – Надо будет встречать всех, кто приедет поездом, и приготовить для всех экипажи мистера Рэдли… Нет, чтобы держать присутствующих под наблюдением или защитить их, нужно, чтобы каждого мужчину и каждую женщину сопровождали только один кармердинер и одна горничная.

Эйнсли заколебался, но здравый смысл Питта одержал верх.

– Очень хорошо, – согласился министр. – Я все устрою. Но вы тоже приедете со своим собственным «камердинером».

Возразить было нечего. Выбора не предвиделось.

– Да, и еще, мистер Гревилл: если вы хотите, чтобы я был вам хоть сколько-нибудь полезен, должен вас просить прислушиваться ко всем моим советам, касающимся вашей безопасности, – заявил ему суперинтендант.

Эйнсли улыбнулся, почти не размыкая губ:

– Не выходя из рамок моих собственных обязательств, мистер Питт. Я мог бы сидеть дома с полицейским у порога и быть вне всякой досягаемости для злоумышленников, но при этом ничего не делать. Однако я буду сообразовывать опасность со своими возможностями и поступать соответственно.

– Вы говорили, что на вашу жизнь покушались, сэр, – быстро откликнулся Питт, видя, что его гость хочет встать. – А как именно?

– Я ехал из дома на железнодорожную станцию, – стал рассказывать Гревилл, стараясь говорить ровно, словно речь шла о ничем не примечательном обычном событии. – Первую милю дорога шла по открытой сельской местности, затем – две мили через небольшую рощу, а затем – опять по открытому пространству, через поля, к деревне. И когда я проезжал мимо деревьев, из-за поворота быстро выехал другой, гораздо более тяжелый экипаж и быстро помчался за мной. Я велел своему кучеру прибавить шаг, чтобы успеть отъехать в удобное место и пропустить эту вторую повозку, но возница этого экипажа пустил лошадей в галоп и преследовал меня по пятам.

Томас заметил, как его собеседник словно застыл, рассказывая о происшествии. Несмотря на усилия, которые он прикладывал, чтобы сохранять спокойствие, плечи его напряглись и рука уже не лежала на подлокотнике свободно и беззаботно. Питт вспомнил о Денби, вспомнил, как тот лежал мертвый на боковой улице, и понял, что министр имеет все основания испытывать страх.

– Мой кучер быстро подал влево с дороги, – продолжал Гревилл. – С некоторой опасностью перевернуть повозку, потому что после недавних дождей дорога была размыта и лошади могли продвигаться по ней только шагом. Однако второй экипаж мчался с безумной прытью, и, вместо того чтобы податься вправо, не желая нас задеть, он совершенно намеренно повернул так, что врезался в бок нашей повозки и едва ее не опрокинул. У нас сломалось колесо, и одна из лошадей получила ушиб, по счастью, не очень сильный. Через несколько минут после этого по дороге проехал сосед: он отвез меня в деревню, а кучер остался, чтобы помочь лошади. Я потом послал ему на подмогу людей.

Эйнсли с некоторым трудом сглотнул, словно во рту у него пересохло.

– Но если бы случайно – и как раз в это время – не проезжал соседский экипаж, я не знаю, чем бы все это кончилось. А так – наехавший на нас кучер прибавил шагу и скрылся, – закончил он свой рассказ.

– Вы не узнали, кто на вас наехал? – уточнил Томас.

– Нет, – отрезал министр, нахмурившись. – Я наводил справки, естественно, но никто не видел покушавшихся. В деревне они не появлялись. Видимо, стояли где-нибудь в роще. Но я видел лицо кучера, когда он промчался мимо. Он обернулся ко мне. Лошади ему полностью повиновались. Этот человек определенно хотел столкнуть нас с дороги. И я не смогу с легкостью забыть его взгляд.

– И никто другой не видел этот экипаж ни до, ни после наезда, что могло бы помочь установлению личности? – настаивал Питт, хотя не надеялся на успех – просто хотел показать Эйнсли, что воспринимает его слова серьезно. – Этот экипаж не могли взять из близлежащей конюшни, а может быть, даже украсть в деревне или в какой-нибудь усадьбе?

– Нет, – ответил Гревилл. – Нам не удалось узнать ничего, проливающего свет на событие. По этой дороге проезжает много народу – лудильщиков и торговцев – в разнообразных экипажах, а все экипажи без герба на дверцах похожи один на другой.

– А разве лудильщики и торговцы разъезжают не на телегах и в открытых повозках? – осведомился суперинтендант.

– Да, наверное.

– Но ведь это был закрытый экипаж, вроде кеба, с кучером на козлах?

– Да… да… именно так.

– А внутри кто-нибудь сидел?

– Этого я не видел.

– А лошади были пущены в галоп?

– Да.

– Значит, лошади были хорошие, свежие?

– Да, – ответил министр, пристально глядя полицейскому в лицо. – Я понимаю, что вы имеете в виду. Они мчались не издалека. Надо было бы расследовать этот случай, тогда, возможно, мы обнаружили бы, чьи это лошади, кто их владелец или кто использовал их в данном случае? – Он плотно сжал губы и добавил: – А теперь слишком поздно. Но если случится что-нибудь еще, вы уже сами сможете этим заняться, суперинтендант… – Он поднялся. – Спасибо, Корнуоллис. Я в долгу перед вами, потому что дал вам мало улик, а вы сделали все, что могло послужить к моей пользе.

Полицейские тоже встали, глядя, как Гревилл наклонил голову и, держась очень прямо, направился к двери и вышел.

Джон повернулся к своему подчиненному.

– Извините, – заговорил он, прежде чем тот успел хоть что-то сказать. – Я сам обо всем узнал только сегодня утром. Сожалею, что вам придется передать дело Денби в другие руки, но тут ничего нельзя поделать. Вы явно единственный человек, который может отправиться в Эшворд-холл.

– Но я мог бы передать его Телману, – быстро вставил Питт, – а в камердинеры возьму кого-нибудь еще. Все равно хуже Телмана на эту роль вряд ли можно кого найти!

Подобие улыбки скользнуло по лицу Корнуоллиса.

– Вряд ли кому еще это так бы не понравилось, – поправил он суперинтенданта. – Но он отлично справится с этим. Вам потребуется здесь помощь самого лучшего сыщика, человека, которого вы хорошо знаете и который сможет сориентироваться в новой ситуации, примериться к ней и проявить мужество, если опять возникнет угроза жизни Гревилла. Передайте дело Денби Бирну. Он хороший, положительный человек и будет добросовестно им заниматься.

– Но… – начал было Питт.

– Нет времени вводить в курс дела кого-то еще, – мрачно продолжал Корнуоллис. – Ради высших политических интересов нужны именно такие действия. И все это требует чрезвычайной осторожности, учитывая общую ситуацию с Ирландией.

Он внимательно посмотрел на Томаса, желая удостовериться, что тот его понимает, но, наверное, осознал, что подчиненный ничего не понял, потому что после минутного колебания продолжил:

– Вам известно, что Чарльз Стюарт Парнелл – самый влиятельный лидер и мощная объединяющая сила среди ирландцев уже в течение многих лет? Он завоевал уважение почти всех противоборствующих сторон. Многие верят, что если бы в Ирландии удалось достичь длительного мира, он был бы единственным вождем, которого приняла бы вся страна.

Питт медленно кивнул. Он уже догадался, что помощник комиссара скажет дальше. На него нахлынули воспоминания. Корнуоллис как будто бы несколько смутился, и выражение его лица стало натянутым. Этот человек не любил вдаваться в объяснение моральных проблем личного характера. Он вел очень замкнутый образ жизни и неловко держался с женщинами, потому что многие годы, проведенные на море, обходился без их общества и уважал их гораздо больше, чем другие, кто знал их лучше. Джон считал, что женщины благороднее и невиннее, чем они есть на самом деле, и гораздо беспомощнее, чем мужчины. И верил, как многие люди его возраста и общественного положения, что прекрасный пол эмоционально уязвимее и свободнее от страстей, которые пожирают мужчин и иногда оказывают на них деградирующее воздействие.

Томас улыбнулся:

– Разрыв Парнелла и О’Ши, – сказал он за начальника. – Думаю, что слухи об этом в конце концов просочатся. Вы на это намекаете?

– Да, именно на это, – облегченно подтвердил Корнуоллис. – Все это в высшей степени неприятно, но, очевидно, они оба упорно продолжают стоять на своем.

– Вы, полагаю, имеете в виду капитана О’Ши? – спросил Питт.

Капитан был не очень порядочным человеком. В соответствии с более или менее распространившимися сведениями, он как будто извлекал выгоду из любовной связи своей жены и Парнелла, используя ее в интересах своего собственного продвижения. А когда Кэти О’Ши бесповоротно оставила мужа, он устроил громкий скандал и потребовал развода. Вскоре об этом узнают все, и можно только догадываться о том, как это скажется на парламентской и вообще политической судьбе Парнелла.

И как все это скажется на его поддержке в Ирландии – тоже неизвестно. Капитан происходил из англо-ирландской протестантской землевладельческой семьи, а миссис О’Ши родилась в очень культурной среде и воспитывалась в Англии. Ее мать написала и опубликовала несколько «трехпалубников» – романов в трех частях. К тому же Кэти была протестанткой. Однако сам капитан О’Ши, выглядевший и говоривший, как прирожденный англичанин, был ирландцем – и яростным, истовым католиком. Так что возможности для распрей на почве страсти, измен и мести были бесконечны. Об отношениях этой троицы слагались легенды.

Корнуоллиса это смущало. Игнорировать любовную связь Парнелла он не мог, но, по его мнению, все личные, постыдные слабости надо было скрывать, накинув на них покров приличий. Если мужчина дурно ведет себя в личной жизни, он может быть подвергнут остракизму со стороны своих коллег. С ним даже могут перестать здороваться на улице. А еще его могут попросить выйти из состава членов клуба, и если у него есть хоть немного порядочности, он предвосхитит такую возможность и сам откажется от членства. Но ни в коем случае он не должен выставлять свои грехи напоказ!

– А имеет какое-нибудь отношение дело О’Ши к совещанию в Эшворд-холле? – спросил Питт, возвращая собеседника к главной теме разговора.

– Естественно, – ответил Джон, сосредоточенно нахмурившись.

– Если Парнелла подвергнут поношению и обнаружатся подробности его связи с миссис О’Ши, он предстанет перед обществом в невыгодном свете, как человек, предательски злоупотребивший гостеприимством своего хозяина, а не как герой, влюбившийся в его несчастную жену, с которой муж дурно обращался. Тогда место главы в единственной сколько-нибудь способной к компромиссу ирландской партии может стать добычей любого честолюбца. Я понял со слов Гревилла, что оба – Мойнихэн и О’Дей – не постеснялись ухватиться за такую возможность. Вообще-то, О’Дей хотя бы лоялен по отношению к Парнеллу. А Мойнихэн гораздо более переменчив в своих симпатиях.

– А католики-националисты? – вздохнул помощник комиссара.

Питт растерялся.

– Разве Парнелл не является тоже националистом? – спросил он неуверенно.

– Да, разумеется. Никто не смог бы повести за собой ирландское большинство, если бы не был при этом националистом. Но он все еще протестант. Католики тоже стоят за национальные интересы, но иначе – они гораздо ближе к римской церкви. И в этом практически суть противоречий: зависимость от Рима или религиозная свобода. Разжигание старых враждебных настроений, уходящих во времена Вильгельма Оранского и битвы на реке Бойн, и бог знает чего еще. Тут и несправедливые земельные законы, и «картофельный голод», и массовая эмиграция. Не уверен, что людьми не движет просто память о былых распрях и ненависти. А по словам Гревилла, есть еще один вопрос, по которому стороны не могут прийти к соглашению, – это требование католиков, чтобы государство обеспечило финансовой поддержкой отдельное обучение их детей. Ведь сейчас существует только одна католическая школа. Готов допустить, что я ничего в этом не понимаю. Но мне ясно, что угроза насилия вполне реальна. К несчастью, в прошлом история не раз оправдывала подобные ожидания.

Томас опять подумал о Денби. Он бы с гораздо большей готовностью остался в Лондоне, чтобы доискаться, кто его убил, а не отправлялся в Эшворд-холл охранять политиков.

Корнуоллис улыбнулся, одновременно иронически и понимающе.

– Возможно, новых покушений и не случится, – сухо сказал он. – И я бы предположил, что риск для участников совещания будет выше до их приезда и после отбытия. В самом Эшворд-холле они окажутся в большей безопасности. То же относится и к Гревиллу. У вас в деревне и вокруг дома будет много наших людей. Но я должен пойти навстречу министру, если он опасается за свою жизнь. Ведь если случится политическое убийство, пока представители Ирландии будут в особняке, из-за того, что мы недостаточно серьезно отнеслись к проблеме, то мне не нужно объяснять вам, какой это нанесет ущерб нашим отношениям? Это могло бы задержать установление мира в Ирландии на пятьдесят лет!

– Да, сэр, – неохотно согласился Питт, – да, я, конечно, все это понимаю.

Джон снова улыбнулся, и на этот раз в глазах промелькнула смешливая искорка:

– Тогда вам лучше сообщить Телману о его новых обязанностях. Они начнутся в ближайший уикенд.

– В этот уикенд! – Суперинтендант отшатнулся.

– Да, сожалею, это так. Я же говорил, что это все срочно. Однако уверен, что вы всё успеете.

Инспектор Телман был человеком угрюмым и нелегким в общении. Этот человек вырос в горькой бедности и все еще ожидал от жизни новых ударов. Он был очень трудолюбив, воинственен и принимал в штыки все, к чему не стремился сам. Как только он увидел серьезное лицо своего начальника, его взгляд сразу же стал подозрительным.

– Да, мистер Питт! – Инспектор никогда, если была хоть малейшая возможность, не называл шефа сэром, что странным образом свидетельствовало и о его самоуважении, и о чувстве собственной неполноценности.

– Доброе утро, Телман, – ответил Томас. Он нашел подчиненного в углу зала судебных заседаний, и они могли уединиться там для приватной беседы. Кроме них, в зале присутствовал только сержант, да и тот что-то сосредоточенно писал в большой тетради, занимаясь какими-то подсчетами.

– Приезжал мистер Корнуоллис. Для вас есть дело. Мы будем заняты в ближайший уикенд в одной загородной усадьбе, – сказал суперинтендант.

Телман удивленно раскрыл глаза. Внешность у него была мрачная – нос крючком, костлявая челюсть, – но все лицо этого мужчины было не лишено своеобразной выразительности.

– Да? – с сомнением переспросил инспектор. Он слишком хорошо знал Питта, чтобы обмануться его любезным тоном. Телман умел читать по глазам.

– Мы должны позаботиться о безопасности одного политика, который туда прибудет, – продолжал Томас.

– Неужели? – настороженно и заранее ощетиниваясь, переспросил его собеседник.

Питт понимал, что воображение Телмана уже рисует ему картины праздной жизни мужчин и женщин, жирующих за счет своих земельных владений и обслуживаемых людьми, которые нисколько не хуже, чем они сами, но поставлены обществом в зависимое положение и пребывают в нем из-за жадности и властолюбия лендлордов.

– Политика взяли на мушку, да? – усмехнулся инспектор.

– Да, – тихо подтвердил его шеф, – и на него уже было одно покушение.

На Телмана это впечатления не произвело.

– И это важнее для вас, чем «покушение» на беднягу Денби? Это что, уже не имеет значения? – хмыкнул он недовольно.

В зале стало так тихо, что было слышно, как сержант царапает пером по бумаге. Было холодно, хотя окна были закрыты, чтобы внутрь не доносился уличный шум. За дверью в коридоре разговаривали двое, но сквозь массивное дерево был слышен только неразборчивый гул их голосов.

– Это то же самое дело, – мрачно пояснил Питт, – только взятое с другого конца. Политик, о котором я говорю, связан с ирландскими делами и в этот уикенд на совещании будет искать решения проблемы. Чрезвычайно важно, чтобы дело обошлось без насилия.

Он улыбнулся ощетинившемуся Телману и продолжил:

– Что бы вы ни думали о нем лично, если этот человек сумеет хоть на шаг подвинуть Ирландию к спокойствию, он стоит усилий по охране его безопасности.

Некое подобие улыбки скользнуло и по лицу инспектора.

– Да, наверное, – ворчливо уступил он, – но почему мы? Почему его не охраняет местная полиция? Они бы гораздо лучше со всем справились, ведь они знают местность и тамошних жителей. Они сразу же, в отличие от нас, заметят чужого. Я силен по части расследования уже совершенных убийств и хочу поймать мерзавца, который прикончил Денби, но я не в состоянии предотвратить убийства на политических сборищах. И при всем моем к вам уважении, мистер Питт, вы тоже этого не сможете.

«Уважение» это заключалось лишь в его словах – в голосе Телмана оно не прозвучало. А следующий вопрос выдал его задние мысли:

– Полагаю, вы уже согласились? Сами не напрашивались, а?

– Нет, не напрашивался, и, между прочим, это приказ, – ответил Питт, улыбаясь, хотя уместнее было бы сказать – оскаливаясь. – Выбора у меня не было; это приказ начальства, точно такой же, какой вы слышите сейчас, Телман.

На этот раз инспектор удивился неподдельно:

– Бросить дело Денби и вместо этого рыскать в окрестностях дома какого-то лорда и выслеживать разносчиков, бродяг и прохожих, шарящих между цветочными клумбами? Это вроде бы ниже достоинства суперинтенданта с Боу-стрит, как вам кажется… сэр?

– Совершенно верно, – ответил Томас, – но совещание состоится в усадьбе моей свояченицы в Эшворд-холле. И меня можно пригласить в качестве гостя. Вот почему выбор пал на меня. Иначе бы я продолжал заниматься здесь делом Денби и послал кого-нибудь вместо себя.

Телман очень медленно оглядел с ног до головы долговязую, неаккуратную фигуру Питта, его сюртук, хорошо сшитый, но уже потерявший форму из-за вечно набитых самыми странными предметами карманов, его чистую белую рубашку с несколько криво завязанным галстуком и чересчур длинные кудрявые волосы. Лицо инспектора при этом хранило безразличие.

– И что же далее? – поинтересовался он.

– А то, что вы поедете со мной в качестве моего камердинера, – отозвался его шеф.

– Что?!

Сержант выронил перо, залив чернилами страницу.

– Вы поедете со мной как мой камердинер, – повторил Томас, стараясь говорить совершенно бесстрастно.

Сначала Телман подумал, что начальник шутит, демонстрируя свое довольно невзыскательное остроумие.

– Вы, конечно, не думали, что мне потребуется камердинер? – улыбнулся ему суперинтендант.

– Вам нужна видимость, – отрезал инспектор, но по взгляду Питта понял, что тот говорит серьезно. – Вам нужен клоун, черт возьми!

Суперинтендант выпрямился и расправил лацканы сюртука, чтобы они были на одном уровне.

– К сожалению, мне придется обойтись вашими услугами, что будет большим неудобством, – заявил он. – Но вы можете оказаться полезнее и нужнее для упомянутого политика – по крайней мере, для спасения его жизни, если не его светского статуса.

Телман бросил на него яростный взгляд. Томас в ответ весело улыбнулся.

– И вы явитесь ко мне домой во вторник в семь утра в простой темной одежде. – Затем он взглянул на ноги инспектора и добавил: – И в новых ботинках, если эти у вас единственные. Возьмите также чистое белье, с запасом на шесть дней.

Телман выставил вперед угловатый подбородок:

– Это приказ?

Суперинтендант вздернул брови так высоко, как только мог.

– Господи боже, неужели вы думаете, что я взял бы вас по своей воле?!

– Когда? – переспросила мужа не верящая своим ушам Шарлотта, услышав от него новость. – Когда, ты сказал?

– В ближайшие выходные, – повторил слегка сконфуженный Питт.

– Но это невозможно!

Они стояли в гостиной своего дома на Кеппел-стрит, в Блумсбери, куда переехали вскоре после недавнего повышения Томаса в должности. До этого самого момента, во всяком случае для Шарлотты, этот день был самым обычным, ничем не отличавшимся от других. Известие ее ошеломило. Неужели супруг не понимает, сколько приготовлений потребует такой уикенд?! Ответ был прост. Нет, он, конечно, ничего не понимал. Он вырос в загородном поместье, но был знаком разве что с обязанностями целого штата слуг и, возможно, распорядком дня, когда приезжали гости. Однако Томас и понятия не имел, сколько одежды они должны были привозить с собой. Дамы переодевались раз шесть на дню и каждый вечер к обеду должны были блистать в туалете, не похожем на вчерашний.

– А кто еще приедет? – в панике спросила молодая женщина.

Выражение лица главы семейства явно говорило, что до него еще ничего как следует не дошло.

– Там будет жена Эйнсли Гревилла, сестра Мойнихэна и жена Макгинли, – ответил он. – Но ведь хозяйка – Эмили, и все обязанности падут на ее долю. Тебе не о чем беспокоиться. Ты будешь там только для того, чтобы мое присутствие казалось естественным, потому что ты ее сестра. Значит, то, что нас туда пригласили, – в порядке вещей.

В душе миссис Питт закипело негодование.

– Ох, – воскликнула она, – Томас, как ты думаешь, что я буду там носить?! У меня всего семь-восемь осенне-зимних платьев, и большинство из них повседневные! Ну как мне занять или выпросить еще десяток до вторника?

Не говоря уже о том, что ей потребуются драгоценности, туфли, ботиночки, нарядная сумочка, шаль, шляпа для прогулок и десятки других мелочей, без которых в ней сразу заподозрят не гостью, а бедную родственницу. После чего мысль Корнуоллиса сделать уикенд похожим на светское увеселение будет подорвана в самом начале.

Но Шарлотта видела, каким задумчивым и растерянным стал ее муж, и пожалела, что не прикусила вовремя язык. Женщине неприятно было думать, что ее слова прозвучали как упрек из-за невозможности для него одевать ее так, как одевалась Эмили. Время от времени миссис Питт жаждала таких же красивых, нарядных вещей, блеска и роскоши, но сейчас она была очень далека от таких желаний.

– Я все устрою, – быстро сказала Шарлотта. – Позвоню тете Веспасии, и, думаю, Эмили тоже сможет кое-что мне одолжить. И завтра же заеду к маме. Сколько дней продлится совещание, говоришь? Мне взять с собой Грейси? Или оставить ее дома, присматривать за Дэниелом и Джемаймой? Мы ведь не возьмем детей с собой, да? Ты думаешь, там действительно может быть опасно?

Суперинтендант все еще выглядел немного растерянным, но тревога уже покинула его взгляд.

– Нам необходимо взять Грейси, – кивнул он, – тебе ведь нужна горничная. Твоя мать сейчас дома?

Кэролайн не так давно вышла замуж за актера, который был моложе ее на семнадцать лет, что казалось неприличным, однако она была очень счастлива, даже несмотря на то что некоторые из прежних друзей отказались поддерживать с ней отношения. Зато у матери Шарлотты и Эмили появились многочисленные новые знакомые, и теперь она много ездила по стране, так как этого требовала профессия ее мужа Джошуа.

– Да, – быстро ответила миссис Питт, вдруг осознав, что уже недели две не виделась с ней. – Думаю, что она в Лондоне.

– Нет, я не считаю, что есть какая-либо опасность, – серьезно ответил ее супруг, – но с уверенностью сказать не могу. Так что мы определенно не должны брать детей. Если твоя матушка не сможет за ними присмотреть, давай отправим их к детям Эмили в ее городской дом. А к тете Веспасии ты можешь заехать уже сегодня.

Леди Веспасия Камминг-Гульд приходилась двоюродной бабушкой первому супругу Эмили, но она близко подружилась с обеими сестрами, а также с Томасом, часто принимая участие в тех его расследованиях, которые касались высшего общества или тех социальных движений, что представляли для нее интерес, как для поборницы справедливости. В молодости эта леди была одной из первых красавиц своего поколения. Теперь же, в преклонном возрасте, она сохраняла прежнюю элегантность, осанку и достоинство английской великосветской дамы. У нее был также острый язык, и она больше не испытывала необходимости сдерживать его, потому что ее репутацию ничто не могло пошатнуть, а ее вольный дух не признавал никаких искусственных ограничений.

– Да, я сейчас позвоню ей, – согласилась Шарлотта. – Прямо сейчас. Сколько дней, говоришь, мы будем в отъезде?

– Лучше приготовь все на пять-шесть дней.

И миссис Питт выметнулась из гостиной с головой, полной идей, проблем, домашних забот, планов и нерешенных вопросов.

Она схватила телефонную трубку и вскоре без особого труда соединилась с лондонским домом Веспасии. Через три минуты они уже беседовали.

– Добрый вечер, Шарлотта, – приветливо ответила леди Камминг-Гульд, – как поживаешь? Все ли в порядке?

– О да, спасибо, тетя Веспасия, все замечательно. А вы как поживаете?

– Любопытствую, зачем трезвонишь, – ответила пожилая дама, и миссис Питт по голосу поняла, что та улыбается. Надо было проявить побольше такта и выдержки, не дать собеседнице почувствовать ее нетерпение. Да, Веспасия очень хорошо знала свою дальнюю родственницу.

– Что вы имеете в виду? – беспечно переспросила молодая женщина.

– Да еще точно не знаю. Однако, раз мы покончили с предварительными любезностями, ты, конечно, расскажешь, что случилось?

Шарлотта колебалась только мгновение.

– У Томаса новое дело, – сказала она, – и оно требует, чтобы несколько дней мы провели в загородном поместье.

Она не уточнила, в каком именно поместье это будет, и не потому, что не доверяла Веспасии. Нет, она доверяла тетушке абсолютно, однако не была уверена, что телефонистка не подслушивает разговор.

– Понимаю, – сказала старая леди, – и тебе нужна небольшая консультация по части гардероба?

– Боюсь, она мне крайне необходима!

– Очень хорошо, дорогая. Я все как следует обдумаю, а ты можешь приехать ко мне завтра в одиннадцать утра.

– Спасибо, тетя Веспасия, – искренне поблагодарила Шарлотта.

– Не за что. В обществе сейчас очень скучно. Всё повторяется: люди заводят неудачные связи, а наблюдатели делают бессмысленные и никчемные замечания по этому поводу. Я буду рада отвлечься от всего этого.

– Я приеду, – жизнерадостно пообещала миссис Питт.

Затем она позвонила матери, которая с радостью согласилась взять к себе детей. Повесив трубку, Шарлотта быстро поднялась наверх и стала отбирать нижние юбки, чулки, панталоны и прочие необходимые вещи. А еще, разумеется, надо приготовить для Питта все, что он возьмет с собой. Он должен выглядеть так же хорошо и соответствующе моменту, как и она. Это очень и очень важно.

– Грейси! – крикнула хозяйка еще с лестничной площадки. – Грейси!

Придется объяснить служанке, по крайней мере, куда и когда они едут и как надо будет себя вести, если даже и не упоминать о причине поездки. И вообще предстоит куча дел. Надо упаковать детские вещи и привести в порядок дом…

– Да, мэм? – Грейси вышла из комнаты для игр, где наводила порядок, уложив детей спать.

Ей уже исполнилось двадцать, но ростом она все еще напоминала ребенка. Эта девушка была такой маленькой, что Шарлотте всегда приходилось укорачивать ей платья; но, по крайней мере, она немного пополнела и уже почти не походила на то истощенное создание, которое впервые явилось к ним в дом в возрасте тринадцати лет. Однако самой большой переменой в служанке была ее новая уверенность в себе. Теперь она умела читать и писать и уже оказала существенную помощь Питту в нескольких расследованиях. У Грейси были самые интересные хозяева на Кеппел-стрит, а может, и во всем Блумсбери, и она с большим удовлетворением сознавала этот факт.

– Грейси, мы все трое уезжаем из дома в ближайшие выходные. Дэниел и Джемайма отправятся к моей матери на Кэтер-стрит. Миссис Стэндиш будет кормить кошек. Ты поедешь как моя горничная.

Девушка широко раскрыла глаза. Для роли горничной она не очень-то подходила. Эта должность будет повыше той, что она занимает, тем более что начинала она как «служанка на все руки». Храбрости Грейси было, конечно, не занимать, но слова хозяйки ее взволновали, если не сказать больше.

– Я объясню, что тебе надо будет делать и как себя вести, – заверила ее Шарлотта, но, увидев обеспокоенный взгляд девушки, добавила: – Это в связи с новым делом хозяина.

– Ох! – Грейси застыла на месте. – Понимаю… Так, значицца, выбора у нас не предвидится, вот оно что.

И немного вздернула подбородок:

– Тогда, сталбыть, надо приготовиться как следует.