Бостон

Очень немногие бостонские обыватели помнят Дж. С.Тиммонса. Что, собственно, очень легко объяснить — сей джентльмен вел жизнь исключительно размеренную и уединенную. Человек, желающий по какой-либо причине запечатлеть его образ в памяти, должен был бы либо ловить его на улице во время ежедневных моционов по скверам в окрестностях Даффин Лейн, либо каким-то образом оказаться среди членов небольшого общества, что еженедельно собиралось в особняке миссис Драйнелон на Паркер-стрит. В остальное время мистер Тиммонс практически не покидал своего дома на Тирмор-стрит — двухэтажного, времен Гарфилда, с небольшим садиком.

Утром в среду 28 марта 1898 года обыватели с Тирмор-стрит были разбужены сполохами огня и громким треском, свидетельствующими о близком пожаре. Огнем был объят дом мистера Тиммонса. Усилия пожарных ни к чему не привели, и несколько часов спустя дом сгорел буквально дотла. О причинах возгорания можно только гадать; ни хозяин дома, ни его слуга Альфред так и не объявились, что позволило утверждать, что они погибли в пламени. Кухарка и приходящая прислуга, покинувшие дом мистера Тиммонса вечером предыдущего дня, ничего толкового сказать не смогли. «Хозяин был беспокоен и даже не пошел на прогулку» — вот и все, что полицейские смогли извлечь из показаний перепуганных женщин.

Через неделю ни хозяин, ни слуга так и не появились. Мистер Джеймс Серена Тиммонс и его слуга Альфред Пакстон были объявлены умершими; на банковские счета обоих был наложен арест. Завещание мистера Тиммонса хранилось в Первом промышленном банке; с соблюдением всех формальностей оно было вскрыто и зачитано. Весьма немалые средства были завещаны покойным различным благотворительным организациям, а также некоему малоизвестному пенсионному фонду бывших моряков. В качестве его представителя был указан Арнольд Котвич, член адвокатской коллегии города Нью-Йорка — ему было немедленно послано уведомление.

Помимо завещания в именном банковском сейфе хранилась пачка старых писем и некий пакет, якобы положенный туда слугой покойного в день пожара. После краткого совещания было решено его вскрыть. Это было сделано в 14.10 местного времени в присутствии Адама Пеклринга, нотариуса и Пинка Налемдейла, адвоката из конторы «Согласие», которая вела дела покойного.

Далее в неизменном виде приводится текст, обнаруженный вышеназванными господами в упомянутом пакете.

В этих записках я попытаюсь поведать о том, что случилось со мной сегодня, 27 марта 1898 года. В моих записях нет ни слова лжи, ибо все увиденное мною до сих пор стоит у меня перед глазами. После того, как я закончу писать, Альфред отнесет тетрадь в мой именной сейф в банке, так как я не чувствую полной уверенности в том, что нахожусь в безопасности.

История эта началась сегодня утром, около 10 часов. Я направлялся в сторону почтового отделения, чтобы отправить несколько писем, написанных мною накануне. На углу Пятой и Верн-стрит — довольно безлюдном в этот час — я стал свидетелем прискорбного происшествия: по какой-то причине взбесились кони, впряженные в стоявшую у тротуара повозку. Они понесли ее вниз по улице и выскочили на дорожку, врезавшись в стоявшего на ней господина в старомодном черном сюртуке. Он, очевидно, погиб мгновенно — его голова оказалась полностью разможженной то ли копытом лошади, то ли оглоблей.

Свидетелем сего скорбного случая, помимо меня, был полисмен. Мы почти одновременно с разных сторон подбежали к бездыханному телу. Лошади, успокоившиеся столь же быстро, сколь быстро они пришли в бешенство, стояли поодаль. Со стороны конторы Диккенса к нам со всех ног бежал какой-то человек — как впоследствии выяснилось, хозяин повозки. Еще несколько зевак направлялись к нам по Верн-стрит более медленным шагом.

Картина происшествия была ясна, поэтому мы с полисменом со всевозможной аккуратностью оттащили тело под навес. В этом нам помог хозяин лошадей, некий мистер Симпсон, из транспортной конторы Симпсона. Он был в шоке и беспрестанно повторял, что это едва ли не самая смирная пара лошадей из его завода. Полисмен прервал причитания и отправился снимать с него показания в расположенную неподалеку торговую контору, попросив меня побыть некоторое время рядом с телом до приезда доктора и полицейской повозки.

Во время своих плаваний я не раз видел мертвые тела, поэтому согласился помочь. Выглядел бедняга просто ужасно — лица попросту не было, вместо него взору открывалось какое-то кровавое месиво с торчащими осколками черепа. Шляпа его отлетела в сторону и не пострадала — я положил ее рядом, так как натягивать ее на разбитую голову явилось бы верхом глупости.

Доктор и полицейские прибыли довольно скоро и без промедления забрали тело в полицейский морг. Я помогал его грузить, потом ответил на несколько вопросов следователя и оставил ему, по его просьбе, свою визитную карточку.

После их отъезда я в задумчивости пошел вниз по Верн-стрит, как вдруг меня довольно сильно дернули за рукав. Обернувшись, я увидел мистера Симпсона.

— Я прошу прощения, — запинающимся голосом сказал он, — но… я срочно должен отправиться по делам. Полисмен взял с меня обещание прийти завтра в участок… да, конечно же, я непременно там буду.

Я ответил ему, что не понимаю, как это касается меня, и обратил внимание на то, что он все еще держится за мой рукав. Выглядел перевозчик испуганным, возможно вследствие этого вел себя несколько вызывающе.

— Но… я не могу, сейчас не могу. У меня срочные дела… — опять запинаясь, сказал он. — Дело в том, что я обнаружил… на тротуаре. Возможно, оно принадлежит покойному. Или вам?

Он наклонил голову, как бы подчеркивая этим свой вопрос. На его раскрытой ладони лежал черный кожаный мешочек, странного вида медальон и две изящные визитные карточки с золотистым обрезом.

— Нет, это не мое, — решительно заявил я. — И позвольте…

Почти насильно мистер Симпсон затолкал все эти предметы мне в руку:

— Я попросту не могу… дела. Я срочно должен ехать. Может, вы… да-да, вы… отнесите их в полицию. Или еще куда… один из адресов, кажется, бостонский. Я бы заехал сам, но… нет, я не могу.

Я не успел опомниться, как он отпустил мой рукав и буквально бегом припустил вниз по улице, к стоявшей в полутора кварталах ниже злосчастной повозке.

Я повнимательнее пригляделся к тому, что он всучил мне. Наибольшее внимание привлек медальон, или, скорее, какой-то амулет. Замечательно тонкой работы, он изображал какое-то, на мой взгляд, совершенно отталкивающего вида насекомое; сделан он был, судя по весу, из чистого золота и инкрустирован самоцветами.

Что же касается визиток, то одна была нью-йоркской, ее я сразу отложил, а вот вторая и впрямь принадлежала некоей миссис Бэггинс, проживающей в Бостоне, на Купер Лэйн, то есть в двух кварталах от места прискорбного происшествия. Уж и не знаю почему, но я направился туда, а не в полицию.

Адресу соответствовал старый двухэтажный особняк — не очень большой, но построенный не без изящества. Я позвонил у двери, открыла горничная, которую тут же сменила хозяйка — женщина средних лет, невысокая, но статная, с пронзительным взглядом.

— Миссис Бэггинс? — вежливо осведомился я.

— Да, — звучным голосом ответила мне хозяйка, — чем могу служить?

Я так и не понял, что мне помешало просто рассказать ей о происшествии, которое привело меня в ее дом. Вместо этого я достал из кармана амулет.

Увидев его, хозяйка низко склонилась передо мной:

— Господин… я никак не ожидала вашего посещения в такой момент и в этом месте. Прошу меня извинить.

Я был очень удивлен как изменившимся обращением ко мне, так и тоном и позой хозяйки. В них не было подобострастия, но сквозило безграничное уважение и преданность.

Не могу сейчас объяснить, почему я подавил возникшее было у меня желание сразу же открыть ей истину. Что-то помешало мне это сделать, хотя я никак не могу отнести себя к людям, склонным к розыгрышам. Позднее — читатель это увидит — открыться стало попросту невозможным.

Меж тем меня уже провели в дальнюю залу. Она располагалась сразу же за помещением, в котором стояли два стола для игры в вист и фортепиано, и представляла собой квадратную комнату, стены которой были задрапированы пурпурным шелком. Такого же цвета гардины занавешивали окна, пол был паркетный, ярко и тщательно натертый. В центре комнаты располагалась лестница, ведущая куда-то вниз; сразу же за первыми ступенями дальнейший ход закрывала массивная, немного наклоненная дверь. В тот момент она была не заперта, створки удивительно легко подались под рукой моей проводницы, и мы спустились в подвал.

Первое помещение, в которое мы попали, было небольшой комнатой с ровно оштукатуренными стенами. В центре стоял стол со слегка чадившей лампой, воздух в комнате был тяжелым и каким-то серым. У стола располагалось несколько стульев, у стены справа — широкая и низкая, темного цвета скамья. На столе я заметил пять или шесть книг, ими занимались две присутствовавшие в комнате женщины. При виде нас они вскочили и низко поклонились; затем, повинуясь жесту миссис Бэггинс, вернулись к своим занятиям. Обе были среднего возраста, одна значительно выше другой — с меня, пожалуй, ростом. На слуг они похожи не были, держались с достоинством; одежда их отличалась чистотой и опрятностью. Заняты они были, насколько мне удалось заметить, сличением записей в различных книгах: они тщательно перерисовывали знаки из одной и затем накладывали рисунок на другую, отыскивая разницу; стол был завален узкими полосами папиросной бумаги, все они были испещрены жутковатого вида буквами. Никогда прежде я не видел подобных. Некоторые из книг были замечательно стары и ветхи на вид, обращались работницы с ними нежно и ласково; почти все книги были рукописными.

Все это мне удалось разглядеть, пока хозяйка разговаривала с третьей из женщин, вошедшей в комнатку через несколько секунд после того, как мы спустились туда по лестнице. Невысокая и костлявая; одетая неброско, но со вкусом, все вещи на ней были хороши и дороги. Несмотря на малое число морщин на ее лице читался почтенный возраст. Я остался у стола, рассеянно глядя на рукописи, хозяйка отвела вошедшую в угол, к другой двери. В комнате всего их было три, через одну из них — напротив лестницы — и вошла вновь прибывшая, еще по одной было справа и слева от нас. Разговор с хозяйкой привел вновь прибывшую в сильное возбуждение, она о чем-то горячо — хотя и вполголоса — и длинно заговорила, бросая на меня частые взгляды и жестикулируя. Хозяйка слушала ее, кивая; под конец улыбнулась и, прервав ее словоизлияния, взяла за руку и подвела ко мне.

— Господин, позвольте представить вам миссис Ларкин.

Представленная склонилась передо мной, потом отступила на шаг и взглянула на меня открыто и прямо. Ее глаза горели.

— Миссис Ларкин училась в Париже и Лилле; в американскую миссию приехала одновременно со мной. Сейчас она возглавляет только что созданное отделение в Сент-Луисе.

Я кивнул. Игра все еще забавляла меня, хотя я уже чувствовал, что зашел несколько дальше планируемого. Но случая открыться не представлялось.

— Господин, я счастлива, что мой отъезд задержался и я могу лично вас приветствовать, — глубоким голосом, не отрывая взгляда от моего лица произнесла миссис Ларкин.

— Это тем более справедливо, так как все результаты, которые мы имеем здесь, в Бостоне, достигнуты при полном и активном вашем участии, — веско сказала миссис Бэггинс.

Две дамы обменялись взглядами, потом миссис Ларкин сказала:

— Позвольте мне пройти вперед и сделать некоторые приготовления.

Вышла она в дверь справа. Когда та закрылась, миссис Бэггинс отметила:

— Миссис Ларкин великолепно работает уже много нигам-циклов. Она давно заслужила собственный филиал. Мне будет ее очень не хватать, но это справедливое решение. Лучшего руководителя отделения не найти.

Она помолчала.

— Я видела, вы заинтересовались работой Лиз и Эмили? Что делать, единственный в Северной Америке более или менее полный Канон находится здесь, в Бостоне. Наше собрание, конечно, не сравнить с Европейской или Африканской библиотеками… да и Бразилия, помимо обоих Канонов, имеет еще и Средний Круг. Что же делать? Мы взяли на себя смелость скопировать Малый Канон, он станет основой Сент-Луисской библиотеки. А ведь на очереди еще Мексика, Канада, Западное побережье…

Миссис Ларкин — большой эрудит и книгочей, ей в работе попросту необходимы книги Большого Канона и Апокрифов. Было бы очень хорошо, если бы Европа смогла скомплектовать еще хотя бы один полный Круг. Америка развивается очень бурно, забывать ее не следует.

Последние слова были сказаны с некоторым вызовом. Спохватившись, хозяйка слегка поклонилась, как бы извиняясь за допущенную вольность. Лиз и Эмили продолжали работать, почти не обращая на нас внимание.

Миссис Бэггинс показала на дверь, из которой первоначально появилась миссис Ларкин.

— Там находятся жилые помещения. Сейчас их занимает Лидия, но скоро она уезжает… собственно, большинство своих вещей она уже отправила. Вы можете, если захотите, переехать сюда. Здесь тихо и прекрасные условия для работы. Лидия из тех, кто ненавидит ни-хатт. Хотя сейчас ей, как руководителю филиала, придется иметь с ними дело постоянно.

Я сделал неопределенное движение головой, миссис Бэггинс поняла его по-своему:

— Конечно же, полностью на ваше усмотрение. Ни в коем случае не настаиваю.

Указав на левую дверь, она пояснила:

— Там сейчас находится Страж. У нас их два — второй обычно живет внизу.

После этого мы оказались перед дверью, через которую удалилась миссис Ларкин. Сразу за ней начинался короткий, скупо освещенный коридор, заканчивающийся низкой дверью. Еще одна дверь вела из коридора налево, к ней-то и направилась моя провожатая.

— Америка, к сожалению, не место для серьезных генеалогических исследований, — говорила она, открывая дверь. — Коренное население лежит за восьмой степенью родства, а переселенцы… иногда попадаются интересные экземпляры, но системы не создашь, ведь большая часть их родни остается в Европе. Собрать четкий круг в таких условиях практически невозможно.

Я передаю ее слова столь точно только потому, что они — как и весь этот день от начала и до конца — впечатались в мою память навечно. Открывшаяся мне за дверью картина была неописуемо кошмарна, сохраняя при этом, как ни странно это звучит, черты совершенной обыденности. Этому невероятному сочетанию, очевидно, я и обязан тем, что не убежал, не сошел с ума — а стоял и смотрел, и даже изредка кивал в ответ на пояснения хозяек.

Комната была не очень большой. У правой стены виднелись полки, на них громоздились книги, свитки и просто исчерканные листы бумаги. В центре комнаты стоял стол, квадратный, его металлически блестящую поверхность пересекали неглубокие борозды. Два или три стула в беспорядке стояли рядом, один был опрокинут.

У стены напротив двери, симметрично со столом были вкопаны два столба. Один был пуст, многочисленные ремни свисали вниз, причудливо переплетаясь; лоток внизу жирно блестел, блестело и странное устройство перед столбом.

Представьте себе нечто вроде двух рогов, двух металлических рогов с острыми концами. Они могли удлиняться и укорачиваться за счет того, что в центре состояли из хорошо подогнанных друг к другу металлических цилиндров, скользивших на манер труб телескопа; кроме того, рога могли сближаться и расходиться, а также устанавливаться на большую или меньшую высоту. Их точное взаимное положение регулировалось большим количеством винтов с выступающими ручками, своего рода маленьких штурвалов. Штурвал побольше управлял высотой всей конструкции, покоящейся на основательном трехногом штативе. На «рогах» под разными углами были установлены четыре или пять небольших, различной формы зеркальных пластин.

На втором столбе, спеленатая выше талии, висела девушка. Она была обнажена, ремни туго охватывали ее живот, обвивали тело выше и ниже грудей; из подмышек торчали два стержня, еще два фиксировали шею. Голова была стянута особенно тщательно, ремни представляли собой своего рода полумаску, прижимающую ее к кожаной подушечке на столбе. Руками и шеей девушка шевелить не могла, а вот ноги ее, как я уже упоминал, были свободны и находились в непрестанном движении: они яростно бились о столб, скребли по нему, сучились, пытаясь найти опору; видно было, что живот поднимается и опускается очень быстро, видимо, в такт дыханию.

Во рту у нее был кляп странной конструкции — он напоминал каучуковый шар с вделанной в него гибкой длинной трубкой, другой конец этой трубки соединялся с лежащими на полу маленькими кожаными мехами. Другая девушка быстро и ритмично нажимала их ногой, наполняя воздухом легкие той, что сейчас была прижата к столбу. «Рога» второго устройства, точной копии стоявшего слева, более чем на дюйм были погружены в глаза висящей, и вторая девушка быстрыми и точными движениями вращала управляющие винты. В поддон под столбом стекала кровь.

Каждый аккуратный поворот управляющего винта сопровождался изучением изображения на зеркальных пластинах — на некоторых из них я заметил кровь — и быстрыми записями на лежащих рядом на невысоком пюпитре разграфленных листах.

— Терезия уже давно переросла рамки Американской организации, — негромко сказала миссис Бэггинс. — Оборудование, как видите, самодельное, но она добилась поразительных результатов. Можете свериться с журналами — ни одна из исследуемых не скончалась ранее, чем через 18 минут. Мужчины живут меньше, но это общая закономерность. 25 минут исследований — для нее обычное дело. Когда я училась, этот результат сочли бы совершенно выдающимся. Ей давно пора в Европу, к Мальриху или Ди Равино.

Терезию я узнал — она работала помощницей аптекаря на углу Бонд и Пятой. Милая и скромная девушка, с безупречной репутацией. На нас она не смотрела, полностью поглощенная своим делом.

Мы не дождались окончания этой экзекуции — или, вернее сказать, этого опыта. Миссис Бэггинс потянула меня назад. Когда мы выходили, ноги жертвы еще шевелились.

Затем мы прошли далее по коридору. Открыть дверь в его конце мы не успели — она распахнулась сама. За ней стояла миссис Ларкин, смущенная и торжественная.

— Прошу вас, господин, — звучно проговорила она.

Мы прошли в низкую залу. Благодаря многочисленным газовым фонарям ее заливал яркий свет. В ноздри мне ударил резкий запах свежей крови.

— Позвольте мне представить вам миссис Донован и миссис Бэйли. Это люди, без которых невозможно себе представить нашу бостонскую организацию.

Две аккуратно одетые дамы средних лет склонились передо мной.

По какому-то молчаливому соглашению роль гида взяла на себя миссис Ларкин. В сопровождении нее, миссис Бэггинс и двух только что представленных мне дам мы прошли вглубь помещения.

У самого входа стояли четыре предмета, более всего напоминающие каменные саркофаги, по два справа и слева. Основание и крышка были искусно подогнаны друг к другу, щель между ними была едва заметна. Над каждым саркофагом было прикреплено устройство, напоминающее полиспаст — система блоков, очевидно, для более легкого поднятия массивной каменной крышки.

— Оборудование, как видите, старое, — услышал я голос своего гида. — Но свою основную задачу выполняет хорошо. Заведует всей дистилляцией миссис Донован.

Названная дама снова поклонилась, потом посмотрела вопросительно сначала на миссис Бэггинс, потом на миссис Ларкин. Обе кивнули. Миссис Донован прошла к ближнему левому саркофагу и с некоторым усилием начала вращать вороток, укрепленный на стене примерно на уровне ее поясницы. Блоки наверху пришли в движение, и крышка мягко поднялась.

Фактически саркофаг представлял собой каменный параллелепипед, разрезанный пополам. В нижней его части было устроено отверстие, в общем повторяющее очертания человеческого тела. Я предположил, что примерно такая же выемка должна находиться и в верхней, приподнятой части.

Во время плаваний мне приходилось видеть многое, в том числе и человеческие тела на различной стадии их разложения, в том числе и полностью сгнившие. Однако то, что находилось в выемке… Это был скелет, облепленный какой-то комковатой слизью, в этих комках слабо угадывались остатки человеческих органов. На треть углубление было заполнено густой, темной, жирно блестевшей жидкостью; я вдруг осознал, что эта жидкость — то, во что превращается человеческое тело после лежание в саркофаге, результат этой дьявольской операции.

Слизь на груди вдруг расслоилась, в жидкость посыпались более мелкие фрагменты, по поверхности пошла рябь. Миссис Донован вытащила фиксатор из ворота, крышка мягко опустилась на свое место.

Я отступил на два шага, ослепленный увиденным. Со мной вместе отступили и мои провожатые — кроме хозяйки дистилляционной, которая с недовольным видом нагнулась и начала одну за другой выдвигать заслонки в самом низу, у основания саркофага. Миссис Ларкин потянула меня за рукав.

— Не обращайте на нее внимания. Свет уничтожил результаты этого эксперимента, и она не очень этим довольна. Но вы должны признать, что сухая дистилляция освоена ею просто превосходно. Благодаря ее стараниям мы не испытываем недостатка в первоклассном аллуме. Весь наш химический отдел просто молится на нее.

Сейчас она одержима идеей двойного прогона. Это невероятно трудно, как вы понимаете, без колбы Брюннера или вассеровских ванн… но, я в этом уверена — своего она добьется. Это великое счастье — иметь такого товарища, как она.

Мы прошли еще несколько шагов, миссис Ларкин снова потянула меня за рукав. Остановка случилась около плотной черной занавески, натянутой, как мне показалось, у самой стены.

— А здесь уже начинаются владения миссис Бэйли, — торжественно возгласила миссис Ларкин, тут же улыбкой смягчив тон. — Это только малая их часть, остальное вы увидите внизу. Наши химики развернулись широко, и сколько бы не готовила вытяжек миссис Донован — им все мало.

Миссис Бэйли потянула за шнур, занавески раздвинулись. За ней оказалась ниша, длиной около трех метров, глубиной примерно в полтора.

Слева в нише стоял своего рода чан, причем стоял он на наклоненном в нашу сторону основании, так что снаружи можно было увидеть часть его содержимого. Возможность эта была связана с тем, что крышка чана была прозрачной, вернее — почти прозрачной — стекло было мутноватым, видимо, из-за большой толщины. В чане… сначала мне показалось, что там что-то кипит, так как там пузырилась, то поднимаясь, то опадая какая-то белесая слизь. Но через мгновение я понял — вернее, не понял, а ощутил, ощутил всем своим телом, что оно… живое. В крышку было вделано несколько трубок, из них по стенкам капала какая-то густая жидкость — пузырящаяся масса жадно слизывала ее. То и дело над поверхностью вырастали короткие отростки, со дна чана доносилось слабое постукивание; временами один из отростков прилипал к прозрачной крышке — на секунду, не более, потом медленно и тягуче от нее отходил и шлепался вниз, а слизь необычно быстро собиралась в крупные капли и сливалась обратно; стекло было чистым. Зрелище на самом деле было столь омерзительным, что полностью приковывало к себе внимание — я лишь через несколько минут сообразил, что было в другом, левом краю ниши.

Там стояло кресло очень странной формы, с высоким подголовником, сильно задранными вверх подлокотниками и очень длинным сиденьем. На кресле сидел юноша или молодой мужчина, все его тело обвивали ремни: они стягивали руки, шею, туловище, талию и ноги. Привязан он был таким образом, что ноги оказались сильно раздвинутыми, в его промежность уходило несколько трубок. Я заметил, что живот чуть-чуть шевелится. Лицо было открыто, лоб охватывал широкий обруч, закрепленный на подголовнике; лицо немного перекошено, так как во рту торчала большая эластичная груша, конец которой, соединенный с уходящей в потолок трубкой, торчал примерно на два дюйма; щеки разрезаны и в них также были вставлены уходившие вверх трубки. Глаза широко раскрыты, они были осмыслены и полны боли, из них текли слезы — человек был в сознании.

Меня озарило — он был связан с мерзким существом в чане, более того — медленно отдавал ему свою жизнь.

— Как видите, шадар у нас тоже есть, — услышал я гордый голос миссис Ларкин. — Конечно, я не сомневаюсь, что вы не раз были в Бременской лаборатории у Шальца и видели выращенных им пятифутовых особей. Мы, увы, не имеем такой возможности. Пока. Но зато форма — тут нам, согласитесь, есть чем похвастаться. И устойчивость — вы не поверите, но туземное население просто создано для того, чтобы управлять шадаром и питать его. Можете ознакомиться с отчетами — мы всегда используем одиночное питание, исключительно мужчин или женщин — для двуполого размножения у нас и оборудования-то нет. Но полгода назад наш го-от вырос до трех футов и рос он 29 дней подряд. Согласитесь, это рекорд.

Меня тошнило, я боялся выдать себя этим демонам в женском обличье. Сил мне хватило только на то, чтобы два раза кивнуть.

Миссис Бэйли стояла у чана и с неподдельной нежностью смотрела на растущее в нем существо. Потом перешла в другой конец ниши, провела рукой по лицу и шее сидящего, потом заботливым, почти материнским движением поправила торчащую изо рта грушу, аккуратно втолкнув ее поглубже. Живот мужчины дернулся. Чистеньким кружевным платочком вытерла вытекавшую из уголка рта слюну, а заодно и слезы, потом обернулась к нам.

— Я извиняюсь… но их тревожит свет. Не могли бы вы…

— Конечно, конечно, милая, — согласилась миссис Ларкин. Мы все отступили, и нишу опять скрыла занавеска.

Сразу вслед за этим случилась небольшая заминка — миссис Бэггинс тронулась было в сторону еще одной двери, расположенной в стене немного дальше ниш, но миссис Ларкин остановила ее.

— И еще, — она выглядела смущенной. — Это выглядит немного по-ребячески… но мне бы хотелось показать вам нечто, что является для меня предметом особой гордости. Во всяком случае, я доказала…

Миссис Бэггинс рассмеялась:

— О, Лидия. Ты опять о своем! Ну давай… ты права, если вдуматься — результат весьма и весьма достойный. Я не совсем была с тобой согласна, когда ты начала эти опыты, но признаю свою неправоту. И еще кое-кто должен будет ее признать, — она широко улыбнулась, и миссис Ларкин ответила ей столь же радостной улыбкой.

Они подвели меня к дальнему концу комнаты — потолок здесь немного поднимался, и между ним и полом были установлены два устройства: столбы с поперечинами, каждая примерно на расстоянии фута. Это напоминало лестницу. Столб был необычным — в двух или трех местах на нем была видна резьба; видимо, части столба могли вращаться.

— Как видите, тривиальный ворот Шэннона, без каких-либо усовершенствований. Так вот, на этом вот вороте я разработала методику разрыва тела на любом участке, по любому позвонку! — звонко и гордо объявила миссис Ларкин.

— Доктору Вазову придется признать свое поражение, — с улыбкой сказала миссис Бэггинс. — Его доказательства невозможности разрыва по четырнадцатому или шестнадцатому позвонку на чистом вращении остроумны… но неверны. Мы можем продемонстрировать это вам прямо сейчас.

Миссис Донован склонилась к ней, что-то прошептав на ухо. Миссис Бэггинс недовольно поправила прическу, потом сказала:

— К сожалению, сейчас Страж немного занят. Предлагаю спуститься, а демонстрацию устроить потом. Извини, Лидия…

— Ничего, — усмехнулась та.

И мы направились к двери — она уже была распахнута, прямо за ней виднелась лестница…

О том, что ждало меня на втором подвальном этаже, я напишу завтра. Силы мои на исходе, я надеюсь поправить их сном.

На этом рукопись обрывается. Очевидно, автор не смог ее закончить, так как последние строки написаны как раз перед той злополучной ночью.

С содержимым записок был ознакомлен мистер Даглуэйл, начальник полиции города Бостона. Группа его подчиненных была направлена в указанный особняк и обнаружила его пустым. Опрошенные соседи были удивлены этим фактом — по их словам, миссис Бэггинс, хозяйка дома, весьма почтенная пожилая леди, никак не обозначала своего желания куда-либо переехать.

При детальном осмотре выяснилось, что пол в дальней комнате (на ее стенах действительно сохранились пурпурные шелковые драпировки) разобран, но никаких входов или лестниц в подвал обнаружено не было.

В четырнадцатый полицейский участок утром действительно было доставлено тело мужчины, пострадавшего в результате наезда конной повозки. Но найти его оказалось невозможно — оно исчезло, никто не смог сказать, когда и куда. Расследование ничего не дало.

Уильям Симпсон, владелец «Транспортной конторы Симпсона», скоропостижно скончался вечером того же дня.

Был послан соответствующий запрос в Сент-Луис, на данный момент остающийся без ответа.

Дата

Подпись