Боярин Орша

Во время оно жил да был

В Москве боярин Михаил,

Прозваньем Орша. – Важный сан

Дал Орше Грозный Иоанн;

Он дал ему с руки своей

Кольцо, наследие царей;

Он дал ему в веселый миг

Соболью шубу с плеч своих;

В день воскресения Христа

Поцеловал его в уста

И обещался в тот же день

Дать тридцать царских деревень

С тем, чтобы Орша до конца

Не отлучался от дворца.

Но Орша нравом был угрюм:

Он не любил придворный шум,

При виде трепетных льстецов

Щипал концы седых усов,

И раз, опричным огорчен,

Так Иоанну молвил он:

«Надежа-царь! пусти меня

На родину – я день от дня

Всё старе – даже не могу

Обиду выместить врагу:

Есть много слуг в дворце твоем.

Пусти меня! – мой старый дом

На берегу Днепра крутом

Близ рубежа Литвы чужой

Оброс могильною травой;

Пробудь я здесь еще хоть год,

Он догниет – и упадет;

Дай поклониться мне Днепру…

Там я родился – там умру!»

И он узрел свой старый дом.

Покои темные кругом

Уставил златом и сребром;

Икону в ризе дорогой

В алмазах, в жемчуге, с резьбой

Повесил в каждом он углу,

И запестрелись на полу

Узоры шелковых ковров.

Но лучше царских всех даров

Был божий дар – младая дочь;

Об ней он думал день и ночь,

В его глазах она росла

Свежа, невинна, весела,

Цветок грядущего святой,

Былого памятник живой!

Так средь развалин иногда

Растет береза: молода,

Мила над плитами гробов

Игрою шепчущих листов,

И та холодная стена

Ее красой оживлена!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Туманно в поле и темно,

Одно лишь светится окно

В боярском доме – как звезда

Сквозь тучи смотрит иногда.

Тяжелый звякнул уж затвор,

Угрюм и пуст широкий двор.

Вот, испытав замки дверей,

С гремучей связкою ключей

К калитке сторож подошел

И взоры на небо возвел:

«А завтра быть грозе большой! —

Сказал крестясь старик седой, —

Смотри-ка, молния вдали

Так и доходит до земли,

И белый месяц, как монах,

Завернут в черных облаках;

И воет ветер будто зверь.

Дай кучу злата мне теперь,

С конюшни лучшего коня

Сейчас седлайте для меня,

Нет, не отъеду от крыльца

Ни для родимого отца!»

Так рассуждая сам с собой,

Кряхтя, старик пошел домой.

Лишь вдалеке едва гремят

Его ключи – вокруг палат

Всё снова тихо и темно,

Одно лишь светится окно.

Всё в доме спит – не спит один

Его угрюмый властелин

В покое пышном и большом

На ложе бархатном своем.

Полусгоревшая свеча

Пред ним, сверкая и треща,

Порой на каждый льет предмет

Какой-то странный полусвет.

Висят над ложем образа;

Их ризы блещут, их глаза

Вдруг оживляются, глядят —

Но с чем сравнить подобный взгляд?

Он непонятней и страшней

Всех мертвых и живых очей!

Томит боярина тоска;

Уж поздно. Под окном река

Шумит – и с бурей заодно

Гремучий дождь стучит в окно.

Чернеет тень во всех углах —

И – странно – Оршу обнял страх!

Бывал он в битвах, хоть и стар,

Против поляков и татар,

Слыхал он грозный царский глас,

Встречал и взор, в недобрый час:

Ни разу дух его крутой

Не ослабел перед бедой;

Но тут, – он свистнул, и взошел

Любимый раб его, Сокол.

И молвил Орша: «Скучно мне,

Всё думы черные одне.

Садись поближе на скамью,

И речью грусть рассей мою…

Пожалуй, сказку ты начни

Про прежние златые дни,

И я, припомнив старину,

Под говор слов твоих засну».

И на скамью присел Сокол

И речь такую он завел:

«Жил-был за тридевять земель

В тридцатом княжестве отсель

Великий и премудрый царь.

Ни в наше времечко, ни встарь

Никто не видывал пышней

Его палат – и много дней

В весельи жизнь его текла,

Покуда дочь не подросла.

«Тот царь был слаб и хил и стар,

А дочь непрочный ведь товар!

Ее, как лучший свой алмаз,

Он скрыл от молодецких глаз;

И на его царевну дочь

Смотрел лишь день да темна ночь,

И целовать красотку мог

Лишь перелетный ветерок.

«И царь тот раза три на дню

Ходил смотреть на дочь свою;

Но вздумал вдруг он в темну ночь

Взглянуть, как спит младая дочь.

Свой ключ серебряный он взял,

Сапожки шелковые снял,

И вот приходит в башню ту,

Где скрыл царевну-красоту!..

«Вошел – в светлице тишина;

Дочь сладко спит, но не одна;

Припав на грудь ее главой

С ней царский конюх молодой.

И прогневился царь тогда,

И повелел он без суда

Их вместе в бочку засмолить

И в сине море укатить…»

И быстро на устах раба,

Как будто тайная борьба

В то время совершалась в нем,

Улыбка вспыхнула – потом

Он очи на небо возвел,

Вздохнул и смолк. «Ступай, Сокол! —

Махнув дрожащею рукой,

Сказал боярин, – в час иной

Расскажешь сказку до конца

Про оскорбленного отца!»

И по морщинам старика,

Как тени облака, слегка

Промчались тени черных дум,

Встревоженный и быстрый ум

Вблизи предвидел много бед.

Он жил: он знал людей и свет,

Он злом не мог быть удивлен;

Добру ж давно не верил он,

Не верил, только потому,

Что верил некогда всему!

И вспыхнул в нем остаток сил,

Он с ложа мягкого вскочил,

Соболью шубу на плеча

Накинул он – в руке свеча,

И вот дрожа идет скорей

К светлице дочери своей.

Ступени лестницы крутой

Под тяжкою его стопой

Скрыпят – и свечка раза два

Из рук не выпала едва.

Он видит, няня в уголке

Сидит на старом сундуке

И спит глубоко, и порой

Во сне качает головой;

На ней, предчувствием объят,

На миг он удержал свой взгляд

И мимо – но послыша стук,

Старуха пробудилась вдруг,

Перекрестилась, и потом

Опять заснула крепким сном,

И, занята своей мечтой,

Вновь закачала головой.

Стоит боярин у дверей

Светлицы дочери своей

И чутким ухом он приник

К замку – и думает старик:

«Нет! непорочна дочь моя,

А ты, Сокол, ты раб, змея,

За дерзкий, хитрый свой намек

Получишь гибельный урок!»

Но вдруг… о горе, о позор!

Он слышит тихий разговор!..

О! погоди, Арсений мой!

Вчера ты был совсем другой.

День без меня – и миг со мной?..

Не плачь… утешься! – близок час

И будет мир ничто для нас.

В чужой, но близкой стороне

Мы будем счастливы одне,

И не раба обнимешь ты

Среди полночной темноты.

С тех пор, ты помнишь, как чернец

Меня привез, и твой отец

Вручил ему свой кошелек,

С тех пор задумчив, одинок,

Тоской по вольности томим,

Но нежным голосом твоим

И блеском ангельских очей

Прикован у тюрьмы моей,

Придумал я свой край родной

Навек оставить, но с тобой!..

И скоро я в лесах чужих

Нашел товарищей лихих,

Бесстрашных, твердых как булат.

Людской закон для них не свят,

Война их рай, а мир их ад.

Я отдал душу им в заклад,

Но ты моя – и я богат!..

И голоса замолкли вдруг.

И слышит Орша тихий звук,

Звук поцелуя… и другой…

Он вспыхнул, дверь толкнул рукой

И исступленный и немой

Предстал пред бледною четой…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Боярин сделал шаг назад,

На дочь он кинул злобный взгляд,

Глаза их встретились – и вмиг

Мучительный, ужасный крик

Раздался, пролетел – и стих.

И тот, кто крик сей услыхал,

Подумал, верно, иль сказал,

Что дважды из груди одной

Не вылетает звук такой.

И тяжко на цветной ковер,

Как труп бездушный с давних пор,

Упало что-то. – И на зов

Боярина толпа рабов,

Во всем послушная орда,

Шумя сбежалася тогда,

И без усилий, без борьбы

Схватили юношу рабы.

Нем и недвижим он стоял,

Покуда крепко обвивал

Все члены, как змея, канат;

В них проникал могильный хлад

И сердце громко билось в нем

Тоской, отчаяньем, стыдом.

Когда ж безумца увели

И шум шагов умолк вдали,

И с ним остался лишь Сокол,

Боярин к двери подошел;

В последний раз в нее взглянул,

Не вздрогнул, даже не вздохнул

И трижды ключ перевернул

В ее заржавленном замке…

Но… ключ дрожал в его руке!

Потом он отворил окно:

Всё было на небе темно,

А под окном меж диких скал

Днепр беспокойный бушевал.

И в волны ключ от двери той

Он бросил сильною рукой,

И тихо ключ тот роковой

Был принят хладною рекой.

Тогда, решив свою судьбу,

Боярин верному рабу

На волны молча указал,

И тот поклоном отвечал…

И через час уж в доме том

Всё спало снова крепким сном,

И только не спал в нем один

Его угрюмый властелин.