Бойцовые псы

Глава 1

— Стало быть, так, — сказал Лёха. — Больше он на тебя не наедет. Это как пить дать. Разговор был тяжёлый, не скрою. Но он меня понял. Понял ли ты — это другое дело.

Клиент, крупный, лысеющий и потеющий мужик в малиновом пиджаке, напряженно замер, перестав жевать. Бросил косой взгляд на другого клиента, молча сидящего в углу. Тот демонстративно смотрел в сторону, подчеркивая непричастность к чужому разговору.

— Да ты бы снял пиджак-то. Не на банкете, — усмехнулся Леха. — Все свои. Это вот — кореш мой, Альча. Вместе срок мотали, из одной кружки чифирили. Ты не смотри, что он такой прикинутый. У меня от него секретов нету. Я правильно говорю?

«Прикинутый» Альча иронично хмыкнул, блеснув затемненными очками в золотистой оправе, и склонил голову с аккуратным пробором, полагая себя представленным. Трудно было поверить, будто между ним и бомжеватым Лехой может быть что-то общее.

Квартира была под стать хозяину. Пахло его немытым телом, на столе стояла недоеденная закуска, грязные тарелки и стаканы.

— Теперь вот мой бухгалтер мне записал… — Леха, близоруко сощурившись, приблизил к глазам какую-то мятую бумажку. Сейчас он сам был похож на какого-нибудь счетовода, и трудно было в нем заподозрить главаря «бригады», державшей в страхе одну из московских окраин. — Вот смотри… Значит, договорились мы с Мамедом не просто так, а в ходе оживленной дискуссии, закончившейся перестрелкой за кольцевой дорогой и в отсутствие свидетелей. Сам понимаешь, потери, без них никак. С нашей стороны двое раненых. Хирурга им надо? Надо. Заплатить ему надо? Опять же хирург не просто так, а от Склифосовского, после смены…

Клиент нервно заёрзал, посмотрел в поисках сочувствия на Альчу. Тот, весело поблескивая очками, качал ногой, закинутой на ногу.

— Итого сколько? — спросил клиент нетерпеливо.

— А ты не торопись, — бросил на него взгляд поверх бумаги Леха. — Мы ведь с тобой как договаривались, когда ты тут на коленях ползал, крышу просил? Чтоб все было тики-так. Джентльменское соглашение. Было дело? Вот и слушай, пока не закончу. Опять же уважение надо иметь к моему бухгалтеру. Знаешь, почём сейчас бухгалтеры? С компьютером, со всеми делами. Человек ночью работал, для нас старался. И ему, кстати, тоже заплати. Ты своим бухгалтерам сколько платишь?

— Кому как… — Клиент снова посмотрел на Альчу в поисках сочувствия.

— Ну, примерно? Штуку или больше?

— Что-нибудь так, — согласился клиент и снова вытер пот.

— Видал? — обратился к Альче Лёха. — В пот бросило от одной мысли. Небось, ночи не спит, думает — как бы не переплатить.

— Но всё-таки, — снова спросил клиент. — Не томи душу. Сколько?

— Ох, жаден ты, как я посмотрю. Торопишься, что ли, куда? Если б ты знал, скольких фраеров на моих глазах вот так жадность сгубила! Покруче тебя ребята были. Ну, так продолжим. Где я остановился… Вот сбил ты меня. А потом подгоняешь. Всего было истрачено восемьдесят патронов из «Калашникова» по три бакса за штуку. Дешевле, сам знаешь, сейчас не найдёшь. Дальше… Ну, почерк… хрен разберёшь. Патроны к «Макарову», отдельной графой. Тут поменьше, тридцать две штуки. Ладно, будем считать по старой цене, по два бакса. Но это ещё не всё. Две гранаты типа «лимонка».

— У вас там что, Сталинградская битва происходила? — не удержался клиент.

— Веришь, я их то же самое спросил, — сощурился Лёха. — Они говорят, мол, потеряли. А как их проверишь? Может, и не врут. Сам я там не был, дела были поважнее и требовали моего личного участия… Ну, так что? Будем торговаться? За гранаты всего по пятьдесят долларов с тебя возьму, полцены, можно сказать, поскольку, не исключаю, могут и соврать. У них не заржавеет. Затем… Ответной стрельбой противник нанёс материальный ущерб нашей стороне, как-то: прострелена дверца у автомобиля типа «лендровер» в трех местах. Там еще поцарапано, но это ладно, сами закрасим. Ещё одна пуля неизвестного происхождения пробила навылет лобовое и заднее стекло. У того же «лендровера», про который я уже говорил… Кстати, анекдот мне рассказывали. Это для разрядки, а то ты больно невеселый стал. Один грузин другому хвастает. Мол, джип купил. Тот спрашивает: «чероки»? Нет, говорит, узкий. — И сам же засмеялся, обнажив щербатый рот. Альча хмыкнул. Клиент хранил недовольное молчание. Только хмурился.

— Не понял, что ли? — спросил Леха. — Этот говорит: «чероки», а этот — «нет, узкий»!

— Я этот анекдот в пятом классе проходил, — буркнул клиент.

— Ну, это ты врёшь! — сказал Леха. — При коммунистах мы про такие машины знать не знали. Верно я говорю? — Он подмигнул Альче.

— Кто как, — пожал плечами Альча.

— Ну да, ну да, — пробормотал Леха, свирепо глядя на него. — Вы тут в Москве, может, и слыхали. А мы в нашей деревне только зиловские пятитонки и видели. Так вот я про джип «чероки», чтобы не забыть. Тоже, понимаешь, понесли урон. Два колеса прострелены и капот. Менять надо? Надо. А сколько это на сегодняшний день стоит? Кто-нибудь задумался? В таких машинах куда теперь поедешь? Первый же мент остановит. Доказывай ему потом…

— А что, приходилось? — поинтересовался Альча.

— Вопрос, как ты понимаешь, не в этом, — сказал Леха. — Вопрос, как всегда, в другом. Кто будет платить и кто будет делать. А делать всегда найдется кому, лишь бы платили. А работать ремонтникам, как и хирургу, придется в обстановке повышенной секретности. То есть опять же за секретность плати. Понял теперь? Стволы еще бы поменять. Поскольку эти уже замазанные…

— Но мы, кажется, договаривались… — подал голос клиент. — Я и так вам за все заплатил. За вашу крышу…

— Опять ты не понял! — покрутил головой Леха. — Ты, милый, заплатил за то, что мы согласились тебя охранять. У меня таких вот, кто крышу просит, знаешь сколько? Вон очередь за дверью стоит. Ты, когда ко мне шёл, очередь эту видал? Ты, ладно, постоянный клиент. Альча — тоже свой человек, не буду же его за дверью держать? А ведь тебя мне никто не рекомендовал. Пожалел, глядя на твои мытарства. Хотя это против моих правил. А теперь начинаю жалеть о другом. Что с тобою связался. Ты…

— Меня, между прочим, Олег Иванович зовут, — угрюмо заметил клиент…

— Ну, — кивнул Леха, — не забыл, помню. Меня, скажем, Алексей Дмитриевич, его Александр Петрович, — кивнул он на Альчу. — Только что это меняет? Сумма прописью останется та же. Если, конечно, нет возражений.

И пододвинул свой листок к Олегу Ивановичу. Тот взглянул и побагровел, поднял глаза на Леху…

— Издеваешься? — прохрипел он. — Да тут больше, чем они требовали! — И снова посмотрел на Альчу, как бы приглашая в свидетели. Тот взял листок, присвистнул, покачал головой. Потом вернул листок клиенту. Переглянулся с хозяином.

— Что, может, тоже скажешь, будто лишнее требую? — сощурился Леха.

— А чем ты сейчас от тех отличаешься? — спросил Альча. — Которые его обложить хотели?

— Тем и отличаюсь… — твердый Лехин взгляд задержался на одном клиенте, перешёл на другого. — Что утюг к его животу, как в кино, не прикладываю. Детишек его в подвале не гною! А совсем наоборот! А безопасность сегодня сами знаете, сколько стоит. Ишь ведь, посочувствовал он…

Он все не мог успокоиться, дрожащей рукой налил водки в грязные стаканы себе и посетителям. Альча выставил ладонь вперед, отказываясь, второй гость замотал головой…

— Гнушаетесь. — Леха недобро усмехнулся. — У меня тут, конечно, не казино с голыми девками.

— Что да, то да… — усмехнулся Альча.

— От кого-кого, а от тебя не ожидал! — ткнул пальцем в его сторону хозяин. — От кого-кого — только не от тебя. Уж меня ты знаешь. Лишнего никогда не возьму.

Альча, продолжая усмехаться, неопределенно кивнул.

— Ну так как — будешь платить?

Лёха больше не балагурил. Смотрел прямо на клиента немигающим, проникающим внутрь взглядом, отчего тому стало не по себе.

— Сам посуди, — пробормотал Олег Иванович, стараясь не смотреть на Леху. — Это же грабеж! И потом, откуда я знаю? Что все было, как ты написал? Может, никакого сражения и не было.

— Свидетелей не было. Это точно. Потому как свидетелей, — медленно произнёс Лёха, — чтоб ты знал и другим передал, у меня не бывает. Живых. Это понятно?

Альча с интересом смотрел на Лёху, как если бы видел его впервые. Но страха, подобно клиенту, не испытывал. Скорее, ему было интересно, чем это закончится.

— Ну где я столько возьму! — взмолился клиент, назвавшийся Олегом Ивановичем. Это уже была явная сдача позиций. Не то чтоб надеялся, что Леха ослабит хватку, нет, скорее, от отчаяния, от нежелания расстаться с надеждой, что сможет еще что-то изменить.

— Твои трудности… — Клиент уже не вызывал у Лёхи прежнего интереса. — Два дня хватит?

На Олега Ивановича было жалко смотреть. «Про таких говорят: после тяжелой и продолжительной болезни», — подумал Альча, глядя, как тот тяжело встает из-за стола…

— Буду искать… — Клиент снова вытер пот с лысеющего лба.

— Звони, если что, — кивнул Лёха, не поднимаясь с места.

Они смотрели вслед выходившему Олегу Ивановичу.

— Здорово ты их потрошишь! — сказал Альча, когда хлопнула входная дверь. — Неужели и правда было сражение под Сталинградом?

— Леха не ответил, только мотнул головой и махнул рукой одновременно.

— Откуда… От сырости, что ли? Я Мамеду позвонил: слышь, говорю, остынь насчет такого-то. Он мне самому нужен… Сам посуди. Скоро Ермак с отсидки возвращается. Машину ему надо? Надо. А где я такие бабки возьму?

— Опять заладил, — усмехнулся Альча. — И какую ему машину надо, если не секрет? «Мерс», поди? Шестисотый?

— Да какие тут секреты! — отмахнулся Леха. — Мне, говорит, чего попроще, «девятку» там или «волжанку». А вот рынок просил! Хотя бы Минаевский на кормление. Знаю, говорит, общак не резиновый. Но это он сейчас прибедняется. Приплывет, поглядит, кто на чем сегодня раскатывает… И сразу «мерс» потребует, это как пить дать… И насчет рынка еще надо посмотреть. Там и там азеры заправляют. Ну если хорошо попросить, уступят, куда денутся. Только общественность опять будет встревожена участившимися разборками между мафиозными кланами.

— Вижу, газеты читаешь, — кивнул Альча. — Что-то мы опять отвлеклись!

Они выразительно посмотрели друг другу в глаза. И остались довольны увиденным.

— Желаешь моих «торпед» посмотреть? — ухмыльнулся Леха.

— Твоих «отморозков», — уточнил Альча.

— Скучно стало среди актерок, а? — продолжал ухмыляться Леха. — К братве потянуло? Видал тебя по телику среди телок. Хоть одному из наших, думаю, кой-чего перепало! Утром, поди, одной ставишь, вечером другой? А?

— Всяко бывает, — пожал плечами Альча. — В этой тусовке, чтоб ты знал, те же законы джунглей. Даже похлеще.

— Но телки-то, а? — облизнулся Лёха, и глаза завистливо загорелись. — Нет, ты скажи, всех, поди, прочесал. Ни одной не пропустил?

— Не бери в голову, — поморщился Альча. — Начну рассказывать, ночь спать не будешь. Я к тебе за другим пришёл.

— Всё понял! — выставил обе руки вперед Леха. — Только ты моих братков не называй «отморозками», не надо. Они это не любят.

— «Отморозки» и есть, — спокойно улыбнулся Альча. — Кто ж ещё? Это по-твоему они «торпеды», а по-моему…

Леха промолчал, глядя прямо своими немигающими, бесцветными глазами. Альче снова стало не по себе.

— Намёк понял, — сказал он примирительно. — Чего ты сразу в крутизну-то? Уж пошутить нельзя.

— Чем шутить, лучше бы пару своих певичек к нам привёл. — Леха уже добродушно улыбался. — А то у нас марухи одни. Твои небось почище будут, я думаю. Приведёшь, тогда шути с нами, сколько влезет.

— Ты это серьёзно? — поднял брови Альча, наливая себе в стакан, показавшийся наиболее чистым. — Прямо сюда?

— А чем тебе здесь не нравится? — снова напрягся Леха. — Ты же этот, продюсер, верно? Хорошие бабки им платишь. А они все по телевизору да по телевизору. Вот пусть к зрителям перейдут. По другую сторону экрана. Не бойсь, не заразим. За своих братков отвечаю. Регулярно в диспансере проверяемся… Как за тебя отвечал кое перед кем… Было дело?

— Было, — не сразу ответил Альча. — Только здесь это не проходит, уж мне на слово поверь. Сюда они не придут ни под каким видом. У них репутация, слыхал про такое? А у меня — реноме.

— Один хрен, — сказал Лёха, наливая себе. — Это я пошутил. Реноме, значит, реноме. Никто ж не спорит.

Они чокнулись и выпили.

— А скривился-то! — ухмыльнулся Лёха. — Привык шампанское лакать! Я как-то пробовал. Вроде кваса, только с градусом. — И тут же взглянул на кореша — смеётся или нет?

Альча смеялся — скорее добродушно, колыхая розовым, нежным вторым подбородком. Тогда засмеялся, крутя головой, и сам Лёха.

— Деревня, я понимаю. Меня мои «торпеды» тоже, бывает, на смех поднимают. Но я не в обиде. Завидки просто берут, как ты на воле устроился! Все у тебя схвачено, упаковано и расставлено. А я тут торчу в этой берлоге и не чаю выбраться… И вроде бабки есть, и все время они кому-то нужнее. Ну, ладно, ты мне лучше вот что скажи. На черта мне в твой шоу-бизнес со своим свиным рылом соваться? Наши дела, сам знаешь, мокрые, грязные — вдруг тебя запачкаем с твоим-то реноме?

Он вдруг встал и подошел к окну. Поманил гостя пальцем.

— Долго что-то с машиной возится… Мои ребята вон возле подъезда курят, видишь? А те двое — его охрана, должно быть… Слушай, а вон тех я не знаю! Вон те трое, с разных сторон… а вон машина ихняя, джип, видишь? — Он был встревожен не на шутку. Альча увидел, как быстрым шагом, несмотря на снег и гололед, с разных сторон к Олегу Ивановичу шли трое, нет, четверо парней в кожаных куртках, с руками в карманах. Шли быстро, опустив головы, ни на кого не глядя…

Лёха кинулся к входной двери, заорал вниз, перегнувшись через перила:

— Атас! Волоха, я кому велел клиента проводить? Смотри мне, сука, если его замочат! — и погрозил кулаком.

И тут Седов увидел, как со всех концов двора вылетели Лехины «торпеды». Чужаки приостановились, невольно сбиваясь в кучу, и тут Олег Иванович, несмотря на грузный живот, проворно нырнул под машину. Тем временем Лехины ребята уже гнали, проваливаясь в сугробах, рванувших к гаражам чужаков в куртках.

— Видал, что делается? — качал головой Лёха. — Мамед, падла позорная! Говорил ему: не трожь, он мой! А он чего задумал, а? Нет, ты понимаешь? У меня под носом хотел моего клиента замочить! А тот мне ещё долг не вернул! Вот как с такими дело иметь, я спрашиваю? Ну, ты помнишь Мамеда? Хотя ты в другой раз сидел… Это Онуфрий тогда со мной был… Мамед нас травкой снабжал, шестерил за троих, я ему после отсидки за несомненные заслуги Калитниковский рынок отвалил! Теперь, вишь, хвост поднял!

Он все не мог успокоиться. Ходил по комнате, бормоча что-то под нос. Потом снова высунулся в окно.

— Ну что? Догнали?

— Их догонишь… — донесся снизу голос. Возможно, это и был Волоха. Голос был виноватым и запыхавшимся.

— Что, одышка замучила? Гонять вас надо, козлов позорных… Вот лето подойдет, устрою вам кроссы… вот тогда посмеешься мне… Ну что, Олег Иванович, может, зайдешь, почистишься, полечишься заодно от нервного потрясения?

Олег Иванович в ответ только недовольно пробурчал что-то и, отряхнув грязный снег, полез в машину.

— Да погоди, не уезжай! — снова крикнул ему Лёха. — Мои ребята тебя проводят. Давай, Волоха, чего смотришь? Проводи клиента. Ты мне теперь за него лично ответишь, понял, нет?

Наконец он отошёл от окна, обессиленно опустившись на заскрипевший старый стул.

— Видал, да? За всеми догляд нужен! Никто ведь не почешется, пока сам не сделаешь. Правильно говорю?

— Слушай, а ты не боишься: вот так, при народе, орёшь на всю улицу? — спросил Альча. — Ведь все уже небось знают, что у тебя тут делается…

— Привыкли! — беспечно отмахнулся Лёха. — Знают, что и дом, и весь квартал под моей охраной. Ментам делать нечего. Я тут как крёстный отец. — Он самодовольно подмигнул гостю. — Всем защита. Менты от начальства благодарности имеют за порядок на вверенном участке. И потому в рот мне смотрят… Чуть что, все вопросы — ко мне. Если кто кого обидел… Там, где я живу, все должно быть тихо! И ты заруби это себе на носу, понял, нет?

Альча пожал плечами. Подумав, снова налил себе и Лёхе.

— За будущее сотрудничество!

Лёха деловито нахмурился, отставив стакан.

— Замочить, что ли, кого надо? Только учти. Говорил уже. Я для тебя могу и бесплатно, только скажи. Вернее, покажи мне этого человека. Но только если мне он понравится — извини! Вот есть один, народные песни поет и романсы. Иной раз прямо до слёз! Вот его — никогда, хоть озолоти! Пальцем не трону. И другим не позволю. А у тебя в твоей тусовке есть такие… Опять же баб не трогаю. Только руками. Ну, ты понял, да?

Альча молча протянул ему визитную карточку и фотографию.

— Этого? Хлестов Игорь Андреевич. Проживает там-то. Этого можно. По роже вижу… Он тебя, что ли, посадил? Рассказывал, припоминаю.

— Он самый, — сказал Альча. — К тому же — конкурент. Путается под ногами… Срок до послезавтра… Короче, надо быть на одном приеме по важному делу, но чтобы его там не было.

— Об исполнении доложить? — полушутливо-полусерьёзно спросил Леха.

— Я сам всё узнаю, — не приняв шутки, сказал Альча. — Если его там не будет. Или по программе «Время». А звонить мне пока не вздумай!

Глава 2

Лена медленно шла по Тверской, во все глаза глядя на Москву, в которую попала впервые в жизни. Прохожие — ну не все, конечно, в основном молодые мужчины, оглядывались, что-то ей говорили — когда комплименты, когда предлагали познакомиться, но она, стараясь не слушать, только рассеянно улыбалась, пожимала плечами и шла дальше.

Сегодня они с Костей последний день в Москве. Ночью поезд отвезет их обратно в Челябу, и всё. Закончился их медовый месяц, прощай, Москва!

Она взглянула на часики, которые Костя подарил ей ещё до свадьбы, когда вернулся из армии. У нее еще полтора часа — десять раз успеет к Костиному возвращению попасть в Выхино, где они остановились у его армейского дружка. Она не поехала с ним на Казанский вокзал за билетами, захотелось в последний раз посмотреть на Москву, побывать там, где больше всего понравилось, и Костя даже слова ей не сказал… А в Москве ей все нравилось! И так не хотелось снова возвращаться в неуютный, серый Сосновск. Где никто, зная ее мужа, не посмеет даже приблизиться к ней. И потому ей так интересно было слышать то, что говорили ей здесь в Москве мужчины, как заглядывали в глаза и что предлагали.

Нет, Костю она при этом ни на минуту не забывала, что вы, а только все эти знаки внимания столичных мужчин все равно ее волновали и смущали… Хотя, наверно, здесь, в центре, было немало и приезжих, оторвавшихся от своих надоевших жен и таких же скучных, невзрачных городов, как их Сосновск.

Она вспомнила, что Костя попросил ее купить сигарет «Мальборо», и не просто «Мальборо», а каких-то особых, которые ему попались только там, где они остановились, в Выхино, недалеко от дома Костиного друга Валеры.

Она ещё раз с сожалением взглянула на памятник Пушкину, на «Макдональдс», в который они с Костей, с Валерой и его женой Таней сходили в первый же день пребывания в столице. Отметились, как сказал Костя…

Лена ехала в метро, смотрела на свое отражение в темном стекле окна вагона и с улыбкой вспоминала этот разговор. Кому что, одним словом.

Она вышла из метро «Выхино» и, проехав пару остановок на автобусе, вышла возле того самого киоска, где они с Костей покупали в прошлый раз сигареты… Кажется, здесь. Да, все тот же усатый небритый азербайджанец, весьма похожий на своих собратьев в ее родном Сосновске, улыбается ей издали.

В тот раз он, не скрывая восхищения, отпускал ей комплименты при Косте, и мужу это совсем не понравилось…

— Что, красавица, одна пришла? — крикнул он ей. — Муж прислал? Хорошие сигареты, да?

Только сейчас она обратила внимание, что он не один, с ним еще двое таких же небритых, усатых, в кожаных пальто и в норковых ушанках. Они о чем-то переговаривались, потом замолчали, оглянувшись на Лену. Или просто оборвали разговор, чтобы она их не услышала.

— Гасан, — спросил один из них по-русски с акцентом, — твоя девочка, да?

— А… — притворно вздохнул Гасан. — Как можно… Если б моя! Её муж моё «Мальборо» любит. Как жену. Второй раз присылает. Как тебя зовут, а?

— Лена… Мне просто муж сказал: самые лучшие «Мальборо» у вас.

Азербайджанцы рассмеялись.

— Разве это лучшие? — не согласился Гасан. — Не хочу обманывать такую красивую! Это всё Турция! — Он махнул рукой. — Настоящий «Мальборо» знаешь сколько стоит? В три раза дороже… А вот вино у меня правда самое лучшее! Брат привёз, — кивнул он на самого молодого из собеседников, не сводившего глаз с девушки. — Понравилась, да? — подмигнул Гасан брату. — Только замужняя она и мой постоянный клиент… Ну, так что? — спросил он. — Выпьем за знакомство? Пока муж не видит?

В руке Гасана откуда-то возникла тёмно-зелёная бутылка с самодельной пробкой. Лена не успела ответить, как он сильным ударом вышиб пробку из бутылки и налил в стакан, который подал ему брат.

— За знакомство, да?

— Я не знаю… — Лена растерянно пожала плечами и оглянулась. — Мне идти пора. Вы лучше продайте мне сигареты, и я пойду…

Она снова беспокойно оглянулась.

— Ай, слушай… Муж далеко, погода хорошая, солнышко светит. Вот его Мешади зовут. — Гасан положил руку на плечо брата, другой рукой протянул Лене стакан. — А это друг его, Новруз. Хорошие ребята. Красивые. Да? Московские девочки таких любят!

— Я не в Москве живу, — сказала Лена, делая вид, что не замечает протянутого ей стакана. — И сегодня домой уезжаю.

Они переглянулись. Что-то сказали друг другу по-своему.

— Хорошо! — Гасан протянул ей несколько пачек сигарет. — И даже не думай! — Он отвёл её руку с деньгами. — Мой подарок тебе и твоему мужу! Хороший он у тебя парень. Только мой брат — не хуже! Вот он в Баку приедет, будет хвастать: с такой красивой девушкой в Москве познакомился! И даже скажет, как её зовут, представляешь?

Они засмеялись. Мешади по-прежнему не сводил с неё взгляда темных, почти без зрачков глаз.

— Ну, так за знакомство? — Гасан снова протянул ей полный стакан вина. — Всё не пей, выпей чисто символически! Чтобы муж поцеловал — даже запаха не почувствовал, ну!

Пожав плечами, она взяла из его рук стакан, пригубила. И вдруг увидела, как изменились, посерели лица молодых азербайджанцев, как заработали их руки, когда они, панически переглядываясь, начали выбрасывать из карманов какие-то целлофановые пакетики и бумажные кульки. Один Гасан оставался внешне спокоен. И Лена невольно оглянулась туда, куда он смотрел.

Она увидела приближающихся милиционеров, несколько человек в форме с автоматами через плечо.

— Ну-ка подними! — прикрикнул старший и самый крупный из них, указав Мешади на брошенный в грязный снег пакет. — Что у тебя там?

Мешади переглянулся с братом и нехотя поднял пакет. Милиционеры подошли и встали полукругом, цепко оглядывая присутствующих. Их старший осторожно взял пакет, надорвал и принюхался к содержимому. Тут Новруз, не выдержав, оттолкнул ближайшего омоновца и бросился бежать. Но поскользнулся, упал, и на него сверху навалились двое. Еще двое схватили Мешади и с хрустом заломили руки за спину…

Лена стояла, растерянно глядя на происходящее, забыв про то, что в руке у неё стакан с вином. Вокруг тут же образовалась толпа, гомон которой становился все громче и возмущеннее.

— Нигде на них управы нет! Обнаглели совсем… И эта, проститутка, пьёт с ними, наркоманами, — кричали женщины.

Лена чувствовала, как глаза наполняются слезами, но так и не смогла ничего сказать в ответ. Нуждаясь в поддержке, поискала взглядом Гасана, но тот в это время разговаривал со старшим наряда, в чем-то убеждал его, приложив руки к груди.

Тот хмуро слушал и поглядывал в сторону Лены.

— Эта тоже с вами? — спросил он.

— Нет, клянусь детьми! Только подошла, попросила сигарет продать, только познакомились, и тут вы пришли… Гена! Ну родной брат, понимаешь? Я его без матери растил! Ты сам без родителей вырос… знаешь ведь, на меня всегда можешь положиться.

— Там разберёмся… — неопределенно пробурчал Гена, исподлобья глядя на Лену. — Петрунин! Давай, загружай всех в машину.

— И её тоже? — спросил Петрунин.

— Её в первую очередь… — хмыкнул Гена.

— А чем она лучше этих?! — снова загалдели бабы. — Распустились, ни стыда ни совести! Таких в первую очередь надо из Москвы гнать!

— Я ничего не сделала, — пролепетала Лена. — Я только подошла для мужа сигарет купить! У меня поезд домой сегодня вечером… ну, пожалуйста, — заплакала она, когда её за руки потащили к милицейскому «газику»; милиционеры остановились и снова вопросительно посмотрели на своего начальника.

— Что смотрите? — прикрикнул он на них. — Только время теряем на эти сопли и вопли!

Толпа, было примолкшая, одобрительно встретила эти слова.

— Правильно! Вот молодец… А то позволяют себе.

— Что вы за люди! — качал головой, садясь сам в машину, Гасан. — Она тут совсем ни при чем. Она мужу сигареты у меня покупает, она правду сказала.

— Полюбовницу пожалел! Ишь, молоденькую ему подавай! Небось за деньги ему, чёрту старому, даёт!

Гасан даже остановился, высунул голову из автомобиля, куда уже влез, и поискал взглядом выкрикнувшую это женщину.

— Сама ты ведьма! — сказал он. — Она мне в дочки годится. А такая, как ты, никому и задаром не нужна!

На что толпа ответила негодующим ревом и угрожающе двинулась к «газику», но дверца закрылась, и машина, взревев, увезла задержанных.

…Лену вызвали последней, уже поздно вечером. Когда она вошла в помещение, то увидела там тех же самых парней, что привезли ее сюда.

Это была большая комната с топчанами для отдыха и без окон. На столе стояли пустые бутылки, стаканы и остатки еды — куски хлеба, открытые консервные банки с отогнутыми крышками. Милиционеры в расстегнутых куртках сидели развалясь и курили. Накурено было так, что у нее сразу начало резать глаза.

Старший, она вспомнила: его звали Гена, откровенно разглядывал её с головы до ног, щурясь то ли от дыма, то ли стараясь рассмотреть получше.

Она мелко дрожала от холода и старалась не встречаться с ним взглядом. Он налил ей водки.

— Выпей. Согреешься. Да не дрожи ты так! Не съедим, не бойсь…

Она продолжала дрожать, просто тряслась, мотая головой.

— Мне надо позвонить… — произнесла она сдав ленным голосом.

— Кому? — спросил он, сам выпив из стакана, предназначенного для нее. Выпил залпом; когда поставил стакан на стол, стало видно, как сразу покраснели у него глаза.

— Мужу… — чуть слышно сказала она. И добавила чуть громче: — Он за билетами ездил, мы сегодня уехать должны, а где я — не знает.

— И что ты ему скажешь? — пьяно щурился Гена. — Про то, как с азерами сблядовалась? Водку с ними при всех пила? И людей не постеснялась! Сама-то русская?

— Я водку с ними не пила, — тихо сказала она, по-прежнему не поднимая глаз.

Они рассмеялись.

— Это ты нам рассказываешь? — усмехнулся Гена. — А если мы ему всё расскажем? И ещё свидетелей пригласим? Их там много было. Если ещё помнишь.

— Я не пила… — снова заплакала Лена.

— Но с нами-то выпьешь? — спросил он тихо. — Мы мужу ничего не расскажем, а?

Остальные нервно рассмеялись. Похоже, почувствовав её беззащитность, они начали возбуждаться всё сильнее и сильнее.

— Обидно нам, понимаешь? С чурками пьёшь, чуркам даёшь, а нам, русским ребятам, отказываешь!

Она впервые посмотрела на него, удивленно приоткрыв рот: Он невольно залюбовался ею, глядя на омытое слезами, порозовевшее и похорошевшее ещё больше лицо.

— У меня ничего с ними не было, — пролепетала она. — Я их не знаю! Этот… дядя Гасан меня угостил за знакомство.

Старший стал рыться в бумагах, неряшливо разбросанных на соседнем столе, потом махнул рукой.

— Вот он говорит, будто тебя они знают уже давно, и преимущественно с интимной стороны. Вот если твоему мужу это показать, как ты думаешь, ему это понравится? Не слышу!

Она не отвечала. Только вытирала слезы, безмолвно катившиеся по щекам. Она уже понимала, что ее ждет.

— Пожалуйста! — сказала она. — Отпустите меня.

— Ладно, Ген, кончай! — негромко сказал самый молодой из присутствующих.

Тот резко обернулся.

— Ты, что ли, Серега? Вот и будешь последним. А я начну. Жалелыцик… Слыхал, что люди говорят о таких? Кого тут жалеть? Посмотри на нее! Сейчас самый сок. Через год смотреть не захочешь. Вот чурки и пользуются… А мы дураки, русские, ушами хлопаем. На вот… — он полез в задний карман и вытащил портмоне, — купи несколько пачек. Вдруг заразная… От этих азеров запросто можно подхватить… Да не реви! Что? Очень мужа любишь?

Она поспешно кивнула, услышав в его словах что-то вроде сочувствия, и с надеждой посмотрела на него.

— А ты ему не говори. И мы не расскажем, как ты с чурками путалась… На, выпей! Легче пойдет; Нас всего-то пятеро. Ну, может, ещё ребята подойдут.

Застонав, она осела, как будто платье с плечиков, на пол.

— А ты чего ждешь? — прикрикнул старший на Серёгу. — Иди куда сказал!

— Гена, может, не надо? — тихо сказал ещё один милиционер, самый старший по возрасту.

Серёга по-прежнему топтался на месте, стоя в дверях.

— Вы чего, в натуре? — взвился Гена. — Мы как ещё в Минводах договаривались? Уже забыли? Или все, или никто! Стёпа, это ты или не ты?

Переглянувшись, остальные вразнобой поддакнули или просто кивнули. Гена опустился перед Леной на колени, потрепал по щекам.

— Гляди, какая девка! У тебя была когда-нибудь такая? — Он повернулся к Серёге. — Не было! А у тебя, Стёпа, уже и не будет, — сказал он старшему по возрасту. — Попомнишь потом мои слова, пожалеешь. Ну, давай, ещё по стакану. Чтоб злее были! И ей вольем… Водки, водки, не хрена тут скалиться! Ты уйдешь когда-нибудь? — Он снова обернулся к Серёге. — Только время зря теряем… Постой… переоденься, пожалуй. Форму, говорю, сними. Оглох, что ли? Всё нормально будет, уж будьте покойны! Никому не скажет, не трясись! Побоится… Первый раз, что ли? Скажи, Петрунин! Помнишь эту, в Минводах окучивали, всем нарядом быстрого реагирования? Ну, эту, как ее, Маль-вину? После сама ко мне приходила и ещё просилась… А тоже замужем была.

Лена застонала, приоткрыла глаза, и он силой влил ей в рот стакан водки. И, не оглядываясь, протянул руку со стаканом назад, к сидевшим за столом.

— Ещё налей! Только быстро…

Она закашлялась, захлебываясь, он обнял её, стал осторожно приподнимать с табуретки.

— Ничего. Ничего… расслабься. Не дёргайся только. И по-хорошему… И никто ничего не узнает. Вот так… А ты боялась.

От водки вдруг стало горячо внутри, всё куда-то поехало — и комната, и противный Гена, который зачем-то нагнулся над ней; она вздрогнула, почувствовав между ног его холодную руку, и заплакала.

— Не надо, дяденька, — тихо попросила она, как маленькая.

— Чего не надо, чего не надо, — бормотал он, умело делая своё дело. — А вдруг тебе понравится, откуда ты знаешь?.. А ну, Серёга, подержи-ка девочке головку… вот так… Ты как больше любишь-то? Спереди, сзади?

Если делать вид, что все это не с тобой, а с кем-то другим, то все, наверно, будет не таким ужасным, подумала Лена, когда этот страшный Гена начал расстегивать свои форменные брюки прямо перед ее лицом. Боженька, ну если ты есть! Ну сделай, чтобы ничего этого не было! Чтобы все кончилось — ну как во сне: летишь в пропасть, летишь, а сама — даже во сне — знаешь, что это всего лишь сон, что это не по правде…

Но нет, ничего, ничего уж по-другому не будет, с какой-то предсмертной безнадежностью поняла она, когда Гена навалился на нее своей тяжестью и ее вдруг пронзила острая режущая боль там, внизу живота: ее словно перехваченная спазмом плоть не хотела внутрь никого, кроме Кости!

— А ну, расслабься, ты, сучка! — злобно приказал Гена и наотмашь, привычно ударил ее по лицу, и та же страшная боль снова заполнила все ее существо. И чтобы хоть немного утишить, ослабить её, она выгнулась навстречу насильнику, подалась к нему бедрами, и он сказал одобрительно:

— Ну вот, а говорила не надо. Подмахивай давай, подмахивай! Ладно хоть не обгадилась, — усмехнулся он кому-то в комнате. — А то со страху-то… сами знаете…

Ей снова захотелось закричать — от стыда, от ужаса, от того, что она словно бы уже перестала быть человеком, от непоправимости того, что с ней происходит, но едва воющий звук вырвался из ее горла, Серега — милиционер, который держал ее голову, мгновенно залепил ей рот широкой ладонью, отвратительно пахнущей чужим телом. Она забилась, замычала, замотала головой и вдруг затихла, словно обеспамятев: всякому ужасу есть свой предел, как есть у человека болевой порог. Она свой порог ужаса переступила, и теперь ей сразу стало только больно, всего лишь больно, и ничего сверх того. Ей даже не хотелось больше, чтобы все эти такие здоровые, такие умелые и такие поганые мужики оставили в покое её тело, не глумились над ним, не разглядывали его так бесстыдно. Она не видела насильников, почти не слышала их — так только, иногда долетали до неё со случайными обрывками фраз их голоса:

— Ну, что стоишь-то?! Сказал ведь уже: все — значит, все!

— Да она чего, целка, что ли, Ген? Кровищи-то сколько?

— Сам ты целка! Давай по-быстрому, времени нет ля-ля разводить. Трепаться дома с бабой будешь!

Но всё это, даже если бы она понимала смысл долетающих до нее слов, уже не имело никакого значения: она умерла, она была по ту сторону своей прежней жизни, а другой жизни ей было не надо совсем, и оттого теперь ей уже было совершенно все равно, что с ней делают и что с ней собираются делать. Ведь самое страшное было не в этом, самое страшное в том, что ей уже нельзя назад — туда, где Костя, где их счастье. И, вспомнив Костю, его глаза, его улыбку, его бережные руки, она вдруг страшно закричала — так страшно, что кому-то из насильников вновь пришлось, на этот раз со всего маха, ударить её по лицу…

— Ну, давай теперь ты, Стёпа. Давай, давай, что ты там у нас всё сачкануть норовишь, — сердито сказал Гена. — Да отпустите вы эту сучку, — не видите, что ли, совсем вырубилась…

Лена вернулась около часа ночи. Костя не спал.

— Ты где… — спросил он и осекся, увидев её лицо.

Её неудержимо тянуло прилечь. Не переставая дрожать, она легла на диван, поджав ноги к подбородку. Когда муж сел с ней рядом и положил руку на плечо, она вдруг оттолкнула его и выбежала в туалет. Через закрытую дверь оттуда донеслись утробные, надрывные звуки, как если бы её выворачивало наизнанку.

Валера и Таня, разбуженные среди ночи, сначала смотрели на растерянного Костю, ничего не понимая, потом Таня охнула, прижав руку ко рту, когда отчетливо почувствовала характерный кислый запах, льющийся по квартире.

Костя, который ещё не ложился и не раздевался, подошёл к ванной. Постучал.

— Лена, открой!

В ответ доносился только шум воды. Он снова постучал, оглянувшись на подошедшего Валеру. И снова она не отозвалась. Костя услышал только, как она движет там что-то тяжелое.

— Ломай дверь! — сказал Валера.

— Ты с ума сошёл! — закричала Таня, но Костя и Валера уже навалились на дверь.

— Она не поддалась, и тогда Костя, отступив немного назад, резко ударил ногой. Ворвавшись внутрь ванной, он едва успел подхватить тело жены, сорвавшееся со стиральной машины. Захлёстнутая петлёй Ленина шея казалась сломанной.

Глава 3

Седов ждал в своём «форде», пока зажжётся зелёный, искоса поглядывал через зеркало заднего обзора на свою спутницу, обиженно смотрящую куда-то в сторону.

Он откровенно любовался ее строгим профилем, наполовину утонувшим в пушистом воротнике норковой шубы. Просто во рту становилось сухо, как она ему нравилась, когда вот так обиженно смолкала и смотрела в сторону и снова, как год назад, казалась недоступной и потому особенно привлекательной. Он чуть не проворонил момент, когда включили зеленый и сзади требовательно загудели клаксоны. Он рванул с места, так что ее голова грациозно дернулась — все, что она делала, даже не по своей воле, любое ее движение отличалось змеиной грацией; она недовольно поморщилась.

— Можешь поаккуратнее? Зачем ты отпустил сегодня Толю? Ты давно не был за рулем. А он замечательно водит.

— Он заедет за нами около часу ночи, мы так договорились…

— Да? — Она повернулась к нему. — А ты уверен, что я высижу до часу? С этими твоими слюнявыми занудами?

— Зато твоя коллекция обожателей снова пополнится… — Его раздражение нарастало. Надо что-то делать. Во всем нужна система противовесов. То есть нужна вторая женщина. Чтобы чувствовать себя независимым от первой. — Это кто такие? — Он внимательно следил за дорогой. Краем глаз заметил, как из обогнавшей их «тоёты» на них оглянулись. В том числе водитель, которого сосед подтолкнул локтем. — Ты их знаешь?

— Как мне все надоели. — Ирина демонстративно отвернулась. — Теперь не отвяжутся… Как увидят, что еду с пожилым…

Она искоса посмотрела на него: не обиделся ли? Краем глаза он увидел их — по моде чернобородых, коротко остриженных, молодых, наглых… Стиснув зубы, Альча — а именно так, по-лагерному, ощущал он себя сейчас — бросил свою машину вправо, «подрезав» «тоёту», отчего у заглядевшегося на Ирину водилы не выдержали нервы, и он, боясь столкновения, вильнул левее и уже там врезался-таки в стоявший у обочины «жигуль».

— Круто! — Она оглянулась. — Просто класс! Вот за что я тебя до сих пор терплю… — И засмеялась, обвив руками его шею.

Он прибавил газу, чтобы поскорее убраться с места аварии. Несколько раз беспокойно оглядывался. Потом, вместо того чтобы свернуть на Садовое, повернул в ближайший переулок и там остановил машину.

— Ты чего? — спросила она, сомкнув тонкие брови. — Мы и так опаздываем.

Не говоря ни слова, он ударил её по лицу. Она охнула, схватилась за щёку, потом рванула от себя дверцу машины.

— Ещё добавить? — спросил он, грубо оторвав её руку от рукоятки двери.

— За что? — всхлипнула Ирина.

— Знал бы за что — за ноги бы подвесил и два часа раскачивал, — сказал он, скаля зубы. — А села к старикашке в машину — нечего глазки строить разным соплякам!

Она смолкла, снова зарылась своим нежным лицом в мех шубы, потом обняла его.

— Ну прости… Сама не пойму, как это получается. Не хочу, а смотрю на мужиков так, что они чёрт знает что могут подумать. Проклятая привычка! Вот сейчас ты ударил меня, можно сказать, ни за что… И это не в первый раз. Ладно, я виновата… Но всё равно. В следующий раз я уже не прощу. Ты это тоже запомни. Пока я с тобой живу, и ты сам знаешь, от каких предложений отказалась…

— Ты про Пантюхова, что ли? — насмешливо спросил он. — Да он же голубой!

— Он — бисексуал, если тебе это о чем-то говорит. Но дело не в этом: просто он не мог мне дать того, что можешь дать ты.

— Опять ты про это… — вздохнул он. — Ну сделаю я тебе это, сделаю, будешь у меня петь по всем каналам радио и телевидения!

— Ну вот, это опять ты смеёшься… — снова обиделась Ирина.

— Никто не смеется, — сказал он, нетерпеливо гладя рукой головку рычага передачи. — Но только я в этом ни черта не понимаю! А все, кто тебя слушал, говорят, что голоса у тебя никакого, хотя слух, в общем-то, есть…

— Это они торгуются, — сказала она. — Прямо так никто правды не скажет, неужели непонятно? А вот добавишь, ещё лучше — удвоишь… Неужели у меня данные хуже, чем у Нонки?

Он закрутил головой. Отпустил сцепление и нажал на газ.

— Мы опаздываем, — сказал он. — Сама же говорила. Вот там я сведу тебя кое с кем. С ними и договаривайся. А меня уволь…

— Смотри, как бы вправду не уволила, — негромко произнесла она, глядя перед собой.

— Что? — не понял он. — Я не расслышал.

— Ничего, проехали, — сказала Ирина. — Давай побыстрей, а то действительно опоздаем.

Он пожал плечами, коротко взглянув на часы. Приезжать позже других было нежелательно. Могут не так понять. Мол, не тот пока статус и так далее… Особенно это нежелательно, если нужные люди уже будут на месте. Еще рано заставлять их ждать. Еще не известно, как они посмотрят на Ирину. Захотят ли помочь или заполучить ее себе в койку. С этим в последнее время — стихийное бедствие. Чем больше у человека денег, тем сильнее желание перетрахать всю Москву, включая область. В бане на иного посмотришь — у него там, между ног, на раз посс… осталось, брюхо на нос лезет, а туда же! И бабы у него — лучшие из лучших. И все ему мало. Все время в поиске. Даже не сексуальная революция, а сексуальная, блин, лихорадка…

Он искоса посмотрел на Ирину. Черт ее знает, чего ей на самом деле надо! Прежде об эстраде даже не заикалась. Пока ее подружка, эта чертова Нонка, которая их и познакомила, вдруг не запела по третьему, московскому каналу! Первый вопрос, который Ирина задала после того, как вышла из шока, был неожиданным: «Ты с ней спал? Только не отпирайся. Всё равно узнаю».

Ну было дело. Только это ничего не значит. Он тут ни при чём. Мало ли с кем он спал… Все они по телевизору запели, что ли? Тут ещё голос надо иметь и кое-какие данные… Чтобы хотелось её слушать, а не тащить в койку. Ибо мужиков это отвлекает. Мешает объективно воспринимать.

А редакторы музыкальных редакций — сплошь женщины. И девиц, от вида которых у начальства начинается обильное слюноотделение, как у собаки Павлова, а «молнии» на брюках при этом расстегиваются сами, они ненавидят всеми фибрами души. И красоткам остается в лучшем случае идти работать в ночной клуб. Чаще всего стриптизёрками. Ирина туда не пойдёт, это как пить дать. Она предпочтёт богатенького старичка. Во всяком случае, куда богаче, чем он, Седов, лагерная кликуха Альча, который там, на нарах, не ведал, не гадал, что когда-нибудь будет сидеть за рулем такой машины в компании такой вот… при взгляде на которую до сих пор сохнет во рту, как у десятиклассника.

Такую попробуй удержи… Но он сможет. Он ведь не только шоу-продюсер. Он умеет кое-что ещё, чего не умеют эти мокрогубые мальчики, бывшие комсомольские чинуши, для которых он чужак. У них все схвачено и расставлено, они держат Бога за бороду. Он для них не конкурент, видали и не таких. Только вот им бы задуматься над загадкой, почему к нему так липнут бабы. Им бы насторожиться, им бы понять, что это неспроста. Что бабы нюхом чуют его внутреннюю силу, которую им, шибздикам, не постичь.

Почему он, некогда администратор Москонцерта, погоревший на левых деньгах с левых гастролей, уцелел-таки в борьбе за место под солнцем в нынешнем шоу-бизнесе, причем уцелел, действуя фактически в одиночку — без протекций и связей, давно оборванных, ибо, когда он оттуда вернулся, прежних, кого он знал и кто знал его, уже не было. Пришли эти мальчики в модных пиджачках, со следами от отвинченных комсомольских значков на лацканах, со своими одноклассницами, которые потом все, как одна, перебывали в его постели, — так он им мстил за их насмешки и самонадеянность…

И вот теперь он, Александр Седов, сорока трёх лет от роду, начинает новый этап своего возвышения. Он до сих пор не может, как бы ни старался, наверстать упущенное за те лучшие годы, проведенные в лагере. Женщины, даже лучшие из лучших, не сумели избавить его от этого ощущения безвозвратности упущенного.

И вот совсем недавно он понял, чего ему не хватает: чтобы эти мальчики боялись его. Смотрели ему в рот. Ему нужна власть над ними. Власть вообще. Не власть денег, а скорее власть булата. «„Все куплю“, — сказало злато. „Все возьму“, — сказал булат». Пушкин был прав. За булатом — последнее слово.

Вот только от Ирины он не может отказаться во имя этой цели. Хотя и понимает, что она может только помешать. И от этого никуда он не денется. Так и будет тащить на себе груз своей привязанности к этой девице, от которой не сможет уже избавиться, равно как и от своих лагерных комплексов.

— Ты о чём молчишь? — спросила она.

— Не отвлекай.

— Обо мне? — Она положила голову на его плечо.

— О ком ещё…

— Ну, может, о Нонке…

Его теперь заботило другое. Почему он ничего не слышал о Хлестове? Он запретил Лехе звонить, полагая, что узнает и так… А как он узнает, с другой стороны? Звонить по знакомым и расспрашивать: не слыхали, Хлестова Игорька ещё не замочили?

Многие были бы рады, если бы так и случилось, потому как Игорёк всех уже достал. И в многоходовой комбинации, которую он, Альча, задумал, его убийство был лишь первым ходом… Неужели Лёха подвел?

Они свернули на бульварное кольцо. До Дома журналистов оставалось совсем немного. Рукой подать. А вот времени не оставалось совсем.

— Почему ты мне не позволяешь называть тебя Альчей? — спросила она. — Мне это так нравится. Так необычно… Другим можно, а мне нельзя?

Ну вот, замурлыкала. Так у нее всегда бывает в предвкушении праздника, который всегда с ней и который она ни с кем не разделяет. Он существует только для нее одной. Этот праздник — отвисшие челюсти мужчин и завистливые взгляды женщин… «Чего больше, не понимаю? — подумал он с раздражением. — Чего еще надо?»

Он не золотая рыбка, в конце концов, чтобы непрерывно ублажать, исполнять все ее желания, растущие в геометрической прогрессии. Ну ладно — Париж! Поблистала, и надоело. Так же, как Гавайи… Вот уж где она его вытрясла! Вернулись в Москву без копейки в кармане.

Зато будет что вспомнить, сказала она. Да уж, как такое забыть… Он там был не в своей тарелке, играя роль «паника» при девице, годящейся ему даже не в секретарши — в дочки «папика». Чья роль прислуживать, подтаскивать и расплачиваться наличными за все, на что она покажет пальчиком. Он там обливался потом, его лагерные замашки и наколки на теле выглядели смешными. А она постоянно его одергивала и покрикивала на него. И кое-кто из молодых парней ей при этом сочувствовал. И старался помочь и словом, и делом. Но она блюла себя, понимая, что скоро это закончится и придется возвращаться в Москву, где «папик» будет снова на коне…

Но однажды эти парни что-то не так поняли после их очередного скандала, когда он не позволил ей пойти на дискотеку, и на свою голову попытались вмешаться…

Вот тут он всласть отыгрался на них всеми приёмами, которыми одарил его лагерь. Нет, не карате или джиу-джитсу — звериная хватка, полное пренебрежение к боли плюс остервенелый напор… Но самое удивительное было другое: она вдруг вцепилась ногтями в рожу их «центрового», настоящего красавчика, которому только что, во всяком случае, ему так казалось, строила глазки… Пришлось давать объяснения в полиции, где она яростно обвиняла этих парней в том, будто они хотели ее изнасиловать чуть ли не на глазах любимого человека, что и придало ему, любимому человеку, силы. И когда среди ночи они вернулись в отель, выяснилось, что их уже было совсем собрались выселять.

— Как же, поставишь тут машину… — пробормотал он, оглядывая ряд автомобилей, сделавших бы честь какому-нибудь престижному автосалону, если бы не покрывающие их грязь и солевые разводы, заметные даже при вечернем освещении.

Он медленно ехал вдоль рядов машин, внимательно вглядываясь. Машины Хлестова не было видно — его старый «кадиллак» трудно было бы не заметить.

Все знали, как Хлестов обожает роскошные старые машины. Во всяком случае, общественным транспортом он, судя по всему, не пользуется. Хотя кто исключит вероятность, что именно сегодня это и произошло. И тогда зря он плохо подумал о Лёхе.

— Я опять забыла, по какому случаю нынче тусуемся, — сказала Ирина.

— А думаешь, я помню? — отмахнулся он небрежно. И это его равнодушие к тому, что для других составляло смысл жизни, ей особенно в нем нравилось.

Помнить он, конечно, помнил. Только не считал мероприятие важным для себя. Просто важно было кое с кем встретиться и кое-кому продемонстрировать свое новое приобретение — «форд-эскорт» и Ирину. Никогда не помешает засветиться в подобном междусобойчике… Желательно при этом каждый раз давать новый повод для разговоров. Пусть бабы обсуждают цвет машины и цвет волос Ирины, а мужики — объём цилиндров «форда» и её пышной груди.

Какая-то презентация какой-то книги. Кто-то кого-то опять разоблачает. Он уже не помнит, кто кого. Очередной скандал с шампанским. Опять скулы будет воротить от тоски и желания набить кому-нибудь морду. Но — нельзя-с. Неправильно поймут. Это опять всем напомнит о его лагерном прошлом. И тогда больше не позовут. А такую роскошь он не может себе позволить. Приходится общаться с разными гнидами, от которых зависишь и которых иной раз так хочется давить!

Одну такую гниду должен был раздавить к сегодняшнему дню Леха. Мудрый мужик, вообще говоря. И тоже отравленный своими отсидками.

— Иного дешевле замочить, чем купить, — сказал он как-то, когда они впервые обговаривали задуманное. — У тебя их денег нет и никогда не будет, — продолжал Леха. — И связей на первых порах тоже. Но у тебя есть я. А они об этом не знают. И потому станут понемногу попрекать тебя преступным прошлым. Так и будешь — для кого Седов, для кого Альча. И вот тут-то я и пройдусь по их связям…

— Верно, эти их связи надо рвать, — согласился Альча. — Чтобы раз и навсегда. И, конечно, хорошо было бы, если бы ты это взял на себя. Потому как лучше тебя это никто не сделает.

— Только надо это делать с умом, — продолжал Лёха. — Не абы кого, кто сильнее тебя обидел. А чтоб на его место не пришел еще кто хуже… И потом, учти: если человека я знаю и он мне очень нравится — поищи кого другого. А так — сам знаешь. Для тебя, дг. за хорошие деньги…

В общем, он выразил то, к чему Седов сам давне склонялся. Они шли к этому согласию и пониманик давно, осторожничая и прощупывая друг друга.

И вот — первый блин. Не получился бы комом. В гардеробе, когда Ирина сняла наконец шубу, он привычно ощутил некий жар от энергетического поля всеобщего внимания и восхищения. Большое дело привести в такое сообщество красивую женщину, которую здесь ещё ни разу не видели! Сразу и зримо растет твой рейтинг плюс доверие к твоей персоне. Все понимают: лишь бы с кем такая красавица не придет. Даже могу: дать кредит под символические проценты, глядя на неё.

Дураки те, кто полагает, согласно анекдоту, будто женщина может сделать мужчину миллионером, только если до этого он был миллиардером. У кого как. Он, Седов, давно понял, насколько выгодно вкладывать капитал в тряпки и капризы женщины, привлекающей всеобщее внимание.

Вот и теперь к нему кинулись здороваться все те, кто, приди он один, всего лишь небрежно кивнули бы издали… Очень уж им хочется быть ей представленными.

Ирина, стоя перед зеркалом, с нескрываемым любопытством разглядывала эту суету. И кажется, кое-что поняла. Улыбнулась ему в то же зеркало — совсем своя…

Ещё немного, и разрешу ей называть себя Альчей, подумал он. Из ее уст будет звучать вполне интимно. Почти как «котик» или «киска».

А там, на нарах, это звучало совсем по-другому. Полупренебрежительная кликуха, о которой все те, кто сейчас его окружил, пока не знают. И слава Богу. Когда узнают — пиши пропало. Прилипнет надолго, аж до гробовой доски. Хорошо, если не напишут на памятнике: здесь, мол, похоронен Седов, имя-отчество, больше известный как Альча.

— Может, познакомишь? — послышалось вдруг над самым ухом, и он даже вздрогнул, услыхав голос Хлестова и почти одновременно ощутив это знакомое смрадное дыхание человека, больше смерти боящегося зубных кабинетов.

Седов медленно повернул голову в сторону Хлестова, как бы не веря себе. Жив, курилка! И только что из курилки, кстати говоря, если принюхаться: к гнилостному запаху изо рта примешивался кажущийся благоуханным запах сигаретного дыма. Хлестов верен себе — те же крашенные в черный цвет длинные сальные волосы, та же перхоть на плечах малинового пиджака, от которой, как известно, лучшим средством является гильотина, иначе говоря, пуля или нож какого-нибудь братка из бригады Лехи… Те же шестьдесят с хвостиком, которые будто бы ему не дашь.

Дал, дал бы, и ещё как!

— Что ты так смотришь? — выразил Хлестов своё удивление.

Ну да. Ещё вчера он, Седов, посмотрел бы на него иначе. С отвращением… Возможно, потому и выбрал его первым. Чтобы отплатить сполна за тот давний донос в партком и райком, завершившийся отсидкой. Чтобы избавиться от вони из его рта, живо напоминающего запахи лагерного барака. Покойники пахнут по-другому.

— Не ожидал меня здесь увидеть? — не отставал Хлестов, продолжая смотреть на Ирину, прихорашивающуюся возле зеркала. Уверен в себе, уверен в том, что он, Седов ничего не знает о его доносе…

— Не знал, что ты ходишь на такие… тусовки, — пробормотал Седов, чтобы только не молчать.

— Приходится… — Хлестов продолжал смотреть на Ирину, по-прежнему не отходившую от зеркала.

Седов встретился с ней взглядом — опять же через зеркало; она как бы вопрошала: это нужный человек? С ним следует знакомиться? Я должна подойти? Седов чуть заметно пожал плечами. Он все еще не мог преодолеть растерянности. Нет, в призраки он не верил. К тому же Хлестов реальный произвел на него большее впечатление, чем произвёл бы Хлестов потусторонний.

— Везёт тебе… — вздохнул Хлестов, по-прежнему не отходя от них. — Такие всегда у тебя женщины. Так познакомишь или нет? Не бойся, не отобью. Сегодня, во всяком случае. Хоть бы поделился, чем ты их берёшь…

— Руками, — сказал Седов. — Они это любят. Сна чала языком, потом руками. Главное, не пропустить момент, когда от одного следует перейти к другому. Я правильно говорю? — он обнял за плечи повернувшуюся к ним Ирину.

— Ты о чём? — спросила она.

— Мужские секреты, — сказал Седов. — Вы, кстати, не знакомы? Хлестов Игорь Андреевич, большой знаток и тонкий ценитель женских талантов. А также уголовного кодекса.

— И женской красоты, — сказал Хлестов, взяв руку Ирины, и Седов увидел, как гадливо сморщилось её лицо, когда тот склонил голову над ее рукой.

— Тот самый Хлестов? — спросила она с любезной улыбкой, когда он распрямился. — Продюсер Лики и Анжелы?

— И Стефании, — маслено, чуть прикрыв глаза, как бы вспомнив о приятном, улыбнулся Игорь Андреевич.

— Опасный человек! — сказал Седов Ирине, но она никак не отреагировала на его реплику, продолжая во все глаза разглядывать этого поставщика безголосых певиц на всероссийский экран.

Тем более следует замочить, ревниво подумал Седов. Ещё уведёт девушку. И мы с ней окажемся по разные стороны экрана.

— Вы тоже поете? — спросил ее между тем Хлестов, как бы выводя Седова за скобки.

— И еще как! — сказал Седов, властно взяв Ирину под руку и как бы напомнив, кто ее хозяин.

— Ревнует, да? — самодовольно улыбнулся Хлестов.

Убил бы, кажется, чуть не заскрипел зубами Седов, когда Ирина тоже взяла этого гнуса под руку, присоединив его тем самым к компании. Хотя только что при взгляде на него морщилась и не могла не чувствовать издаваемых им запахов… Похоже, ее это забавляло. С улыбкой взглянув на Седова, она чуть прижалась к нему плечом.

— А я гожусь на эстраду? — спросила она Хлестова, придав лицу выражение наивной надежды.

Тот чуть отстранился и оглядел ее, не таясь, с головы до ног.

— Так разглядываете, как будто собрались меня покупать, — сказала она с деланной обидой.

— А вы как думали? — возликовал Хлестов. — Именно покупать! Неужели вы не видите, как здесь все на вас смотрят? И как нам с Сашей завидуют!

Ты — покойник! — сказал про себя Седов, вспомнив недавний американский боевик по телевизору, где это выражение повторялось чаще, чем реклама подгузников и прокладок. Ну, Лёха, я тебе это припомню… Уже глазами Ирины Седов видел, как подобострастно раскланивались с Хлестовым разного рода полузнакомые певички, как он благосклонно им кивал, искоса поглядывая при этом на Ирину и как бы проверяя произведенное впечатление.

— А это кто? — спрашивала между тем она. — Неужели Ксения? Та самая?

Ирина разыгрывала очаровательную провинциалку, впервые допущенную на пир богов, которых до сих пор могла видеть только в телерепортажах с Олимпа.

— Ну а кто ж ещё! — Хлестов небрежно кивал очередной певичке. — Кстати, я вам еще не рассказал? — На этот раз его вопрос был обращен и к Седову, о котором он как бы только что вспомнил. — Меня ведь свободно могли вчера убить!

Ну наконец-то, подумал Седов. Сейчас узнаем подробности его героического спасения. Потом сопоставим с тем, что расскажет Лёха.

— Это каким же образом? — насмешливо спросил Седов, что прозвучало: кому ты нужен?

Но Ирина взглянула на Хлестова с неподдельным ужасом. Наверно, уже видела в нём своего будущего продюсера. Который её раскрутит. И закинет высоковысоко. До самого неба. И которого она вчера чуть не лишилась.

Хлестов зябко повел плечами — вислыми и бабьими, несмотря на подложенные плечики. И коротко взглянул на Седова.

— Да вот… Сосед по лестничной площадке вышел к лифту, а его там и пристрелили.

Надо бы присвистнуть, подумал Седов. И присвистнул.

— Так, может, соседа и собирались убить? — спросила Ирина, остановившись на самом пороге ресторана, хотя следовало бы идти в зал, где должна была состояться встреча с авторами книги. — Кто он, ваш сосед? Может, он сам из мафии? Может, это мафиозная разборка?

Игорь Андреевич даже обиделся. Как она могла подумать, что он, известный продюсер, не представляет интереса для криминальных структур?

— Я считаю, его приняли за меня: мы с ним совсем недавно поменялись квартирами. Ты, кстати, ещё не был там у меня? — обернулся он к Седову. — Только недавно сделал евроремонт… Приглашаю вас… — Он интимно понизил голос, обращаясь к Ирине. Она неопределённо кивнула, чуть пожав плечами. — Кстати, не слышали анекдот про евроремонт? — не унимался Хлестов. — Один мужик всех опрашивает: не знаете, где найти евреев, делающих ремонт? Все отвечают, что никогда про таких не слышали. Ну как же, говорит, во всех газетах объявления: евроремонт, евроремонт…

Ирина поморщилась.

— Не вижу тут ничего смешного. Моя мама еврейка и сама всегда делает ремонт, — сказала она. И гордо повернулась к Седову, тут же забыв про оторопевшего Хлестова. — Кажется, надо идти в зал?

Ну наконец-то, подумал он с облегчением.

Глава 4

— Домой поедешь одна, — сказал Костя жене. — Расскажешь всё Мите.

— Ну как же она одна, в её состоянии… — начала было Таня и тут же осеклась, прикрыв рот ладонью.

— Помолчи… — сквозь зубы произнёс её муж.

Костя не отрываясь смотрел на Лену, на её искусанные, обескровленные губы. Серое, осунувшееся лицо. Казалось, она постарела лет на двадцать.

— Помнишь, где это было? Или хотя бы где они тебя забрали?

Она молчала…

— Ну ты их хоть запомнила? — Костя было повысил голос, но тут же постарался взять себя в руки. За эту ночь лицо его тоже потемнело и осунулось. Желваки то и дело начинали ходить под скулами. Чувствовалось, как постоянно напряжена под тренировочным костюмом его невысокая ладная фигура.

— Значит, расскажешь всё Мите, — ещё раз повторил он. — И скажи, что я его жду. Вернёшься с ним вместе…

— Может, ты ему позвонишь? — еле слышно спросила Лена. Это были первые за всю ночь слова, которые она сумела произнести.

Таня и Валера снова переглянулись. Это был не её, не Ленин голос.

— Сделаешь всё, как я сказал, — отрезал Костя. — По телефону всего не скажешь. И ещё отвезёшь ему письмо.

Она снова заплакала. Как вчера вечером, когда они едва её отходили. Плакала, держась за горло, которое по-прежнему болело: петля успела затянуться как надо…

Костя смотрел на жену — страшно, не мигая. Казалось, вот-вот набросится на неё… Кто мог сейчас знать, что творится в его душе, чего ему стоит сдержаться.

— Прекрати! — сквозь зубы приказал он. — Ничего уже не изменишь.

— Вот именно, — сказал ему Валера. — Поэтому тебе как раз самому бы расслабиться…

— И постараться получить удовольствие? — криво усмехнулся Костя.

Лена вдруг страшно закричала, закрыв лицо руками, рванулась куда-то, но Таня успела ее схватить, свалить на диван, и Лена в истерике забилась в её объятиях.

— Ну все, все, — бормотала Таня. — Ну идиоты, ну что с них возьмёшь… Одно слово — мужики. Мой, думаешь, лучше? И мой точно такой же! Если не хуже… А ну, идите отсюда, оба, сейчас же!

Через час, оставив провалившуюся в недолгое забытье Лену, вышла к ним на кухню. Закурила вместе с ребятами.

— Как хочешь, нельзя её в таком состоянии отправлять одну, — сказала она Косте. — Пусть хоть успокоится, что ли. И будь ты с ней, ради Христа, сейчас поласковее. Такое, конечно, во всю жизнь не забудется, но хоть какое-то утешение, понимаешь? И ещё… Что ты все-таки задумал-то?

— Моё дело, — буркнул Костя насупленно.

— Может, и твое. — Таня пожала плечами, выпустив к потолку струю. — Но ведь ты ещё кого-то сюда призываешь, какого-то Митю! Так могу я знать…

— Это его брат-близнец, — оборвал её Валера. — Один к одному.

— Что тебе знать… Зачем… мы от вас съедем, — сказал Костя твёрдо. — Не хватало вас ещё впутывать.

— Да ты, милый, уже нас впутал! — махнула она рукой. — Думаешь, не понимаю, что ты затеял? Пони-ма-аю! Это вот он, — Таня кивнула на мужа, — меня бы во всем обвинил…

— Да ты чего, в натуре, — изумился Валера, даже руки к груди прижал. — Я бы тебя…

— Меня, меня… — она по-прежнему не отводила от Кости решительного взгляда. — Ты нас уже втянул! Случись что — нас уже есть за что притянуть вместе с тобой: за недоносительство хотя бы, понимаешь?

— Да что ты знаешь-то? — опять изумился Валера, оторопело приоткрыв рот.

— Что надо, то и знаю, — отмахнулась она. — Съедет он! А только где вы остановитесь, сам подумай! Мы-то — свои, мы-то ведь знаем, что у вас случилось! А там, у кого будете жить, вам даже говорить между собой нельзя будет… Я сама, если хочешь, этих Ментов на дух не переношу! Только и могут бабок у метро с сигаретами гонять… Да ещё вон чем занимаются. Так что уж оставайтесь у нас, живите. Чем можем — поможем. Но только одно условие: мы ничего не знаем! И второе: живите только ты и Ленка. Никакого брата, никого другого не пущу. Для вашей же пользы, кстати говоря. Соседи только вас видели, а больше им видеть никого и не надо. Подходит?

Костя молча кивнул, прикурил от окурка новую сигарету. Ему подходит, хотя он еще не все обдумал. Но главное — и обдумывать не надо было. Он уже знал, что просто так он все это не оставит.

— А если подходит — нечего девку гонять куда-то! — сказала Таня. — Иди и не отходи от нее. Девка попала в страшную беду, как под автобус попала, можешь ты это понять, нет? Будь человеком, не бросай, не оставляй ее одну! А особенно этой ночью.

И эта ночь наступила. Первая их ночь после случившегося. Лена, сжавшись в комочек, отвернулась к стене; Костя лежал на спине и смотрел в потолок, по которому ползли отсветы фар проезжавших машин. Он не мог заснуть. Он думал о том, что от того, что он сейчас сделает, скажет, как шевельнется, зависит вся их дальнейшая жизнь. И он уже знал, что сделает, потому что чувствовал, как нежность и жалость к ней, ни в чем не виноватой, такой беззащитной, переполняют его, выдавливая напрочь и злобу, и досаду, и брезгливость. Он осторожно положил руку на ее талию. И почувствовал, как она еще больше напряглась в своем безысходном ожидании. И он решился, слившись с ней со всей осторожностью, на какую был способен. «Да, да, да, — жадно выдыхала она, раскрываясь ему навстречу, — Костя, любимый мой, мой единственный…» Охваченный желанием, он даже не заметил сначала, как она внезапно снова вся напряглась, словно закаменела, а потом вдруг каким-то новым, незнакомым ему движением выгнулась, подалась бедрами навстречу, и, дав наконец волю так долго сдерживаемым слезам, горько, в голос зарыдала, когда он тоже вдруг закаменел после этого ее движения, которого она не знала до того, что с ней случилось, и которое она знала теперь, после всего… И с тем же ужасом, с каким об этом совсем недавно думала она, Костя понял, что никогда уже у них не будет так, как было — будто они маленькие дети и занимаются любовью понарошку, потому что и без всяких взрослых фокусов им хорошо друг с другом, и от этого радостно и ей, и ему, и всем, кто видит их вместе. Все, теперь они взрослые, и все у них будет как у взрослых — скучно и словно по обязанности… Как у всех… Нет, он должен что-то сделать, чтобы не допустить этого. Должен — именно сейчас, немедленно, потому что потом у него уже никогда в жизни не будет случая что-то исправить… И он прижался лицом к ее теплым волосам и начал тихо бормотать их заветные нежные словечки и ласкать кончиками пальцев ее лицо, едва касаясь губами, целуя её шею. И вдруг он почувствовал, как словно судорога прошла по её телу, как если бы из него выходил злой дух, а пальцы его ощутили влагу слез на ее щеках. На этот раз она плакала беззвучно, по-детски всхлипывая и все больше отмякая. И наконец повернулась к нему…

— Тебе больно? — спросил он, почувствовав вдруг, как она вся сжалась, а её губы, только что раскрытые и почти вывернутые наружу, снова сжались, она закусила их, стараясь преодолеть боль. Он отстранился, чтобы видеть ее лицо при отраженном и неверном свете с улицы, и увидел, как из-под ее вздрагивающих ресниц скользнула слезинка, потом другая.

Он снова откинулся на спину, подложил свою руку под её голову, и она послушно прижалась к нему. И снова всхлипнула.

— Не очень, — сказала она. И прерывисто, совсем по-девчоночьи вздохнула. — Но вообще-то мне нельзя, может начаться кровотечение. Ты не сердишься?

— Нет, — глухо ответил он. — Я только думаю, тебе бы надо показаться врачу.

— Но там же спросят… А что я им скажу? И ведь ты тоже не хочешь, чтобы все про это узнали. Ведь правда? Тем более я вижу: ты что-то задумал!

Он промолчал. Конечно, об этом никто не должен знать. Да никто и не будет знать: обязательно, что ли, всем говорить…

— Ты хочешь им отомстить, да? — спросила она с каким-то трогательно-детским простодушием.

— К врачу пойдем завтра же, — сказал он. — Поняла?

Лена ещё сильнее прижалась к нему.

— Я догадываюсь, что ты задумал, — глухо откликнулась она. — И понимаю, что тебя не отговорить. Иначе ты, Костенька, не сможешь… И я тоже не смогу. Жаль только, что никакой жизни у нас уже не будет.

— Ну почему… — Он приподнялся на локте. Заглянул в её лицо.

— Потому, Костенька, потому. Ты сам это знаешь… А если я завтра пойду к врачу, может, не дай Бог, у тебя всё сорвётся… Ты ведь за этим Митю звал в Москву, да?

— А ты понимаешь, если к врачу не пойти, чем это может закончиться?

— Как началось, так и закончится… По-другому, Костенька, уже никак не получится.

Они шептались все тише и тише, да так и заснули, обнимая друг друга, и утром, когда к ним заглянула Таня, они опали мертвым сном, и она даже всплакнула, глядя на них, ещё недавно обручённых, а теперь обречённых.

— Ну как я их прогоню? — шепотом позвала она Валеру. — Ты только посмотри на них!

— Я тебя об этом не спрашивал, как их прогнать, — сказал Валера. — Костя мой друг.

— Хочешь сказать, что скорее выгонишь меня, чем его?

— Как получится… — Он привлек ее к себе и осторожно притворил дверь в комнату, отданную Косте и Лене.

Ближе к полудню, когда гости наконец встали, Таня накормила их сытным завтраком.

Лена впервые за эти двое суток поела и снова легла спать.

— Не мешай ей, — сказала Таня Косте. — Сейчас сон для неё — как лекарство.

— Ей нужен врач, — вздохнул он. — Лучше свой, который не станет болтать. Есть такой?

— Дай подумать… — Она вопросительно посмотрела на мужа. — Врачи-то есть…

— У нас в Сосновске нельзя, — сказал Костя. — Проходу не дадут.

— Можешь не объяснять, — усмехнулась Таня. — Отхватил лучшую девку, теперь у всех там будете на виду и на слуху… Поищем. — Она посмотрела на мужа. — А ты что молчишь? Верка Афанасьева, твоя старая любовь, работает в женской консультации, думаешь, не знаю? Вот и отведи к ней. — Таня кивнула на дверь, за которой спала Лена. — Верка только рада будет, если скажешь, что это твоя любовница… Она ж меня всеми печенками ненавидит… И молчать будет. А если кому и скажет — так только мне.

Парни переглянулись. Валера пожал плечами, отвёл глаза в сторону.

— Да что вы, как целки! — воскликнула Таня. — Ну придумайте что-нибудь другое! Времени-то у нас нет, это вы хоть понимаете? У неё же там кровит потихоньку. Да и мало ли что! Вот и позвони своей Верочке, у тебя ведь есть ее телефон… И нечего на меня так смотреть! — толкнула она мужа. — Раз говорю, значит, знаю! Иди и звони. Не бойся, подслушивать не стану.

Тем же вечером они взяли такси и все четверо поехали в женскую консультацию на другой конец Москвы. Костя и Таня остались в машине, Валера отправился сопровождать Лену. Прежде чем скрыться за дверью подъезда, Лена обернулась и помахала им издали.

— Тебе бы объяснить ей насчет конспирации… — сожалеюще вздохнула Таня. — Чем меньше лишних телодвижений, тем меньше ошибок.

— Вот ты и объясни, — угрюмо отозвался Костя, встречаясь взглядом с водителем в зеркальце заднего обзора.

Тот с любопытством смотрел на оставшихся в машине пассажиров. Всю дорогу помалкивали, смотрели каждый в свою сторону, так что он даже заподозрил неладное, а теперь вот разговорились насчет конспирации…

— Боюсь, это надолго, — громко сказала Таня. Она тоже обратила внимание на пристальный взгляд водителя. — Давай-ка сразу рассчитаемся.

Ждать действительно пришлось долго. Лена вышла заплаканная, держа Валеру под руку.

— Ну что? — спросила Таня, когда они, поймав новую машину, ехали назад.

— Нужно немедленно в больницу, — ответил за Лену Валера.

— Ты говорил с ней? — спросила Таня.

Валера угрюмо кивнул.

— По-видимому, дело серьёзнее, чем даже мы думали.

Лена положила голову на плечо мужа и заплакала.

— Ни в какую больницу я не пойду!

Костя погладил её по плечу. Растерянно посмотрел на Таню, потом перевёл взгляд на Валеру.

— Вера сказала, что всё устроит сама и лучшим образом, — сказал Валера, — никто ни о чем не узнает. Обещала завтра же позвонить.

— Вот что значит старая любовь! — не удержалась Таня. — Молчу, молчу… — она выставила руки вперёд, словно защищаясь от мужа, обернувшегося к ней с переднего сиденья с искаженным лицом.

— Может, обойдется? — с надеждой спросила Лена. — Может, уколы какие-нибудь?

— Нет, — спокойно сказал Костя. — В больницу — в самую первую очередь. Остальное потом. Успеется…

Дальше они ехали молча. Теперь все самое страшное, что задумал Костя, становилось реальностью.

— Костя, всё же не надо… — не выдержала Лена, когда они вечером пили чай на кухне. — Да чёрт с ними, в конце концов!

Костя медленно замотал головой.

— Опять? Опять ты начинаешь… — Он сжал кулаки. — Кажется, договорились уже! Ты им можешь простить за себя. Только это ничего не меняет и не отменяет! Понимаешь? Ты можешь простить за себя. Но не за меня.

Валера переглянулся с женой, достал из холодильника бутылку водки.

— Может, дёрнем по стакану — да спать? А то опять наговорите лишнего… Жаль, Лене нельзя. Завтра в больницу.

Они выпили втроем, не закусывая. Потом так же молча уставились в телевизор. Потом выключили его, поскольку в голову ничего не лезло, и, сколько они ни смотрели, так и не могли понять, что там происходит. Потом выпили снова, уже налив полстакана Лене. И снова включили телевизор. И снова выключили, когда стало раздражать бессмысленное и натужное веселье обитателей экрана. Так и уснули все четверо одетые, сидя рядом на узкой кухонной тахте напротив маленького телевизора, что стоял у Тани с Валерой на холодильнике.

Утром Таня позвонила по 02 в милицию.

— У меня возле метро сумочку украли! — проныла она жалобно.

— Возле какого метро? — спросил скрипучий женский голос.

— Ой, кажется, «Выхино»…

Дежурная что-то недовольно пробормотала и назвала номер отделения милиции. Таня набрала номер.

— Это милиция? Сорок четвертое отделение? Гену можно к телефону?

— Какого ещё Гену? — Голос этого дежурного был игривым. — Я вот тоже Гена. Фамилию хоть знаете?

— Ой, забыла! Как же его… ну, светленький такой, симпатичный, мы с ним возле метро позавчера познакомились. Он с ребятами там дежурил.

— А… Кравцов, что ли… А что ему передать?

— Я лучше сама ему позвоню.

— Ему знаете сколько вроде вас звонят? — Насмешка в голосе дежурного смешалась с завистью. — Он поймёт, о ком речь?

Таня вздохнула. Подмигнула мужу.

— Скажите, а он хоть неженатый?

— Ну вот, всё вам расскажи… Ладно, девушка, не будем занимать служебный телефон. Завтра он заступит, сегодня отдыхает, понятно?

— Понятно… — Она снова горемычно вздохнула. — Все вы такие.

И положила трубку.

— Откуда что берётся! — покрутил головой Валера. — Значит, больница на пару дней переносится?

— На один день, — сказала Таня. — Но не больше! Так и передай своей… Вере.

…Вечером следующего дня они вчетвером подъехали к метро. Там, как всегда, было много народа: все те же торгующие бабки, спешащие в метро или на электричку люди.

Они стояли поодаль, с таким расчетом, чтобы не привлекать к себе внимания. Лена выглядывала из-за Костиного плеча, смотрела в старенький театральный бинокль, который отыскался у Валеры.

— Вон этот дядя Гасан… а за лотком — его младший брат стоит, — узнала она. — Надо же! Их отпустили…

— А ты как думала, — усмехнулась Таня. — От тебя им нужно одно, от них другое. Да вон они, омоновцы! — воскликнула она. — Не туда ты смотришь… Да убери ты бинокль! Вон слева, в форменной куртке, лысоватый, не он?

— Он… — Лицо Лены сделалось мертвым, как в тот вечер, когда она вернулась из милиции.

— Я его знаю, — сказала Таня, взяв бинокль у Лены. — Точно, он! Однажды, сволочь, открытым текстом предлагал мне с ним пойти…

— Теперь бинокль у неё взял Костя… В этот момент милиционер, которого он попытался разглядеть, отвернулся, потом его заслонили в толпе… И наконец, он повернулся лицом к Косте и, казалось, встретился с ним взглядом.

Глава 5

В прицел был виден старик лет семидесяти, который медленно шел по тротуару, касаясь рукой стены дома, чтобы не поскользнуться. В руке он нес целлофановый пакет с надорванной ручкой. Полупустой пакет.

— Ну что? — Каморин искоса, сощурившись, посмотрел на Валета, самого крупного из парней в своём окружении. — Слабо?

Выстрела на улице никто не услышал. Упал человек и упал, подумаешь, мало ли кто падает при таком гололеде? Тем более старик. Тем более он этого боялся.

— Дай! — Каморин взял карабин из рук Валета, посмотрел в прицел.

— Неплохо. Не потерял форму, не потерял… Вот вам и тир! — обернулся он к своей команде. — Тренироваться надо в обстановке, максимально приближённой к реальной. А в городском тире вам больше нечего делать. И так уже разговоры пошли. Дескать, не среди стрелков ли спортсменов следует искать убийц… — Он достал блокнот, полистал. — Значит, сколько у тебя итого?

— Это седьмой, — сказал Валет, отрешенно глядя из окна чердака, где они находились, на неподвижно лежавшего старика, на которого не обращали внимания спешившие мимо прохожие. Самим бы устоять на таком льду.

— Врешь… — покачал головой Каморин. — У меня тут всё записано. Заказных у тебя всего-то четверо. В Новокузнецке и в Кемерово, верно? Ну и в Тамбове — два. А эти три — за здорово живешь. Для поднятия духа. И чтобы форму не потерять. Сколько можно объяснять? Это все помнят? Надо повторить?

Члены команды вразнобой кивнули, переглянувшись.

— Понимаю, всем хочется перейти на сдельщину как прогрессивную форму оплаты труда, — холодно сказал Каморин. — Повременная уже никого не устраивает. Только договор дороже денег: десять выполненных заказов, при том что всё чисто и заказчик остаётся доволен. И тогда — по десять штук за каждый следующий заказ. Включая гастроли в Москву.

— У меня уже двенадцать… — пробурчал остриженный наголо парень в потертой кожаной куртке. — И всё было чисто. А в Москву ещё не посылали.

— Ну что, Михрюта, опять чего-то не понял? — нахмурился Каморин. — Шесть заказов я с тебя скинул за наркоту! Это у себя в тайге ты привык белку в глаз бить. А этого для нашей профессии мало. Для меня главная проблема — это вопрос выживания. И не о твоей шкуре я пекусь, а о своей. Как бы мне из-за тебя, Михрюта, самому не погореть… Словом, мне нужны профессионалы! Я тебя сразу предупредил… Жизнь киллера коротка. И потому прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно, когда сам нарвешься на пулю мента, который по мастерству не годится тебе в подмётки… И потому вопрос вопросов — скольких уродов мы спровадим в могилу, прежде чем окажемся там сами. И кого именно. Желательно тех подонков, кто это заслужил.

— Этот старик тоже заслужил? — спросил Михрюта.

— Та-ак… — протянул Каморин, оглядывая бригаду. — Кто-нибудь ещё задаётся таким вопросом?

Парни неопределенно молчали. Валет продолжал выглядывать в чердачное окно на улицу, где возле старика уже остановилась патрульная машина.

— Пора сматываться, — сказал он. — Менты нарисовались.

— Не так страшно, — сказал Каморин, тоже выглянув в окно. Достал переговорное устройство и нажал кнопку вызова.

— Сережа, как там дела? Всё спокойно? Меня никто не спрашивал?

— Вообще-то спрашивали… — ответил голос в трубке. — Там старика замочили на Почтовой, представляешь, из винтовки с глушаком, ну, как ту бабку на Московской.

— Да кому он нужен? — хмыкнул Каморин, одновременно подмигнув своим парням. — А с чего ты взял, что с глушителем?

— Никто выстрела не слышал… Думали, поскользнулся, мало ли. Или сердце. А когда перевернули, увидели — дырка.

— Дожили, уже на стариков стали охотиться, — вздохнул Каморин.

— В общем, надо туда кому-то подъехать из следователей. Патруль уже там, только что передавали… Может, ты посмотришь, если недалеко от Почтовой?

— А что, больше некому? — недовольно спросил Каморин.

Парни переглянулись. Во дает. И громко хмыкнули, будучи в совершенном восторге от хозяина. Каморин нахмурился, приложил палец к губам.

— А все в разъезде, — докладывал невидимый Серёжа. — И стажер тоже.

— Ладно, — согласился Каморин. — Мне всё равно понадобится на это время алиби. Так что если женщина позвонит, скажи ей, что срочно вызвали на убийство… Не забудешь?

— Ну ты даешь! — позавидовал Сережа. — Я её хоть знаю? Нина, что ли?

— Про неё забудь, — деловито сказал Каморин, — как я забыл.

— А у неё подруга найдётся? — не отставал Сережа.

— Там посмотрим… — продолжал хмуриться Каморин. — Лучше скажи, к какому дому на Почтовой мне подгребать? — И подмигнул восхищённой бригаде.

— Сейчас скажу… Между третьим и пятым он лежит. Ну так не забудь спросить насчет подружки!

— Вообще говоря, это я провёл для вас семинар, — подытожил Каморин, отключив телефон. — Чтобы знали, как создавать для себя алиби. Блядству люди верят охотнее всего. Особенно жены. И товарищи по работе, особенно те, кто положил глаз на ваших женщин. Это всем ясно? Ну вот, теперь можно по одному расходиться… Я первый. Мне еще предстоит подъехать сюда со стороны улицы Ленина.

— Тир на сегодня закрываем? — спросил кто-то.

— Насовсем закрываем! — Каморин остановился в узкой двери, ведущей к лестнице чёрного хода. — Кажется, объяснял ведь уже… Что ж вы такие бестолковые! В следующий раз проведем практические занятия в другом месте, говорил уже… Ну, до завтра… А зачет по сегодняшней стрельбе тебе, Валет, выставлю, когда осмотрю труп с медэкспертом. Он лучше меня в этом понимает. Посмотрим, куда ты попал. В прошлый раз, если не забыл, ты попал той старухе ниже шеи. И она долго мучилась. А это нехорошо… Раз уж мы взялись освобождать таких вот несчастных от унизительных страданий их земного существования, то хотя бы не следует причинять новых. Хотя, конечно, об этом они нас не просят, но, подозреваю, в душе этого только желают… Впрочем, это я, кажется, уже говорил.

Команда начала быстро расходиться. Каморин спокойно вышел из подъезда, не спеша закурил. Потом через проходной двор выбрался к гаражам, где сел в дожидавшуюся его бежевую «Волгу», не торопясь переоделся в милицейскую форму, выехал на соседнюю улицу и только тогда поставил на крышу машины проблесковый фонарь.

Когда он подъехал к месту происшествия, там уже собралась толпа. Милиционеры его узнали и сразу пропустили. Еще издали было слышно, как над убитым плачет, дурным голосом кричит женщина.

— Что, сволочи, делают, а? — говорили в толпе. — Уже до стариков добрались.

— Мало им своих разжиревших коммерсантов… теперь за старых людей принялись!

— Милиция их ищет, а толку чуть…

— Значит, так ищут…

Перед Камориным расступались, умолкая и отводя глаза перед его пристальным, тяжелым взглядом. Его статную, тренированную фигуру бывшего боксера, некогда чемпиона России, узнавали издалека. Теперь он был известен как удачливый следователь, раскрывший ряд нашумевших преступлений.

— Смотрите, что делается, Павел Романович, — негромко сказала какая-то женщина. — Маньяк объявился в городе. Да еще с винтовкой. И охотится, скотина такая, на наших стариков.

— Да, — покачал головой Каморин, — просто руки опускаются. Не знаешь, что и думать!

Над погибшим склонилась, истошно крича и тряся седой головой, какая-то старуха, которую, плача, пыталась успокоить молодая женщина, державшая за руку девочку лет пяти.

— Мама, мамочка родная, ну не надо так… ну успокойся, — уговаривала она, стараясь оттащить мать оттрупа. — Вот милиция пришла, сейчас разберутся…

Старуха, что-то поняв, обернулась назад, и Каморин увидел совсем близко её обезумевшие глаза.

— А что милиция! — закричала она. — Она что — вернет мне его? Где «скорая», где врачи! У него всего лишь клиническая смерть. Его ещё можно спасти! Что мне милиция! Если стариков можно безнаказанно убивать среди бела дня, на глазах у всех!

Чёрт знает что, выругался про себя Каморин. Это же Болеславский, лучший врач города, хирург… Чёрт! Надо было самому сначала посмотреть в прицел. Только со спины что там увидишь… обычно он ездит на машине. Поэтому как-то не пришло в голову.

— Что вы смотрите! — кричала между тем вдова. — Ведь он спасал вас и ваших близких! А теперь вы все вместе не можете спасти его одного, да?

— Мама, прошу тебя… — умоляла дочь. — Люди здесь ни при чём. Папу уже не. вернешь. Пожалей хоть нас с Вадиком…

— Уведи ребёнка домой, я тебе сказала! — прикрикнула на неё старуха. — И не стой здесь, ты что, не видишь, как он плачет? Тебе нужно, чтобы он видел, как убили его любимого дедушку?

— Уведите ребёнка, — сказал Каморин дочери негромко. — Это зрелище не для него… А вы, Софья Борисовна, постарайтесь успокоиться. И вспомнить всё, что здесь было. Преступника легче всего обнаружить по горячим следам. Возможно, он где-то рядом.

— А что я могу вспомнить? — всплеснула руками и села прямо на грязный лед тротуара Софья Борисовна. — Только то, что я послала его за молоком для внука, а убийцы его уже поджидали! Кому он сделал плохо, вы можете мне объяснить?

В этот момент наконец подъехала «скорая». Люди снова расступились.

— Ниночка! — протянула руки к молодой' врачихе Софья Борисовна. — Они его все-таки убили! А вы так долго добирались до своего погибшего учителя? Ну, да. Вы же не знали, что убили именно его…

Ей помогли подняться на ноги, но, похоже, она никак не могла стоять. Ноги разъезжались на льду. Нина приподняла веко убитого, опустившись перед ним на колени. Потом встала.

— Ты хоть представляешь, кто это мог сделать? — спросила она Каморина.

— Пока нет… — Он пристально посмотрел в её глаза, полные слез.

Когда-то она отказалась выйти за него замуж. Вышла за другого. Её муж тоже врач. Она с ним вместе стажировалась у Болеславского. Он, известный врач, был свидетелем на их свадьбе… Если бы она не отказала мне тогда, профессор сейчас был бы жив, неожиданно для себя подумал Каморин.

— Ну что там? — негромко спросил Каморин медэксперта, белесого, сухощавого парня, похоже, самого бесстрастного из присутствующих.

— Всё то же. Знаете, такое ощущение, что какой-то придурок возомнил, будто он санитар города. Убивает немощных стариков. Судя по входному отверстию, стреляли вон с той стороны, — указал он в сторону мрачного пятиэтажного дома довоенной постройки. — И скорее всего, с крыши.

— Чёрт знает что! — покрутил головой Каморин. — Ты когда-нибудь слыхал о, чем-то подобном? Ну что ж, подожду результата вскрытия. Хотя чем ты сможешь меня удивить?

Он рассеянно отвечал, а сам смотрел, не отрываясь, на смертельно бледную вдову. Похоже, силы ее оставили и она сейчас была на грани обморока.

Почувствовав его взгляд, Софья Борисовна открыла глаза и посмотрела на него.

— Найдите, кто это сделал, — сказала она. — Вспомните, сколько раз Фима спасал ваших товарищей, когда их убивали бандиты…

— Хорошо, — кивнул Каморин, — мы обязательно найдём, кто убил вашего мужа.

— Разве он только мой? — вздохнула она. — Разве он не принадлежал вам всем? Люди спрашивали меня: кто теперь будет лечить наших детей? Или наши зубы? Почему вы меня спрашиваете, говорила я? Спросите тех, кто вас покинул! И Фимочка ругал меня за это. И брался лечить детей, и завел себе бормашину. Я сказала ему: ты же хирург, зачем тебе бормашина? Мало тебе «Москвича», с которым ты столько мучаешься?

Те, кто поддерживал Софью Борисовну, переглядывались и переступали с ноги на ногу и, когда одна из женщин вынесла из подъезда старую скамейку, сразу усадили её… Вокруг между тем нарастала толпа, и многие уже спрашивали, что случилось. На них шикали. Никто не смел прервать старую женщину или остановить ее.

— Вы ведь знаете, откуда у нас этот «Москвич»? Он занял у коллег кучу денег, которые еще предстоит отдавать, и купил этот старый «Москвич», который старше его самого — купил, чтобы ездить на дачу, которой у нас нет. Вы можете себе это представить? Он таки приобрёл на старости лет свою недвижимость — гараж и этот «Москвич», который так ни разу оттуда не выехал. Ну и что теперь? Надеяться, что какой-нибудь глупец купит этот гараж, из-за которого, наверно, его убили, чтобы я могла спокойно похоронить мужа и отдать хотя бы часть долгов?

— Я покупаю, — сказал Каморин, и все удивленно воззрились на него. Весь город знал: у него совсем новая «Волга», со всеми «прибамбасами» и фордовским движком.

Софья Борисовна скорбно посмотрела на него:

— Зачем вам, молодому, цветущему мужчине, эта рухлядь? Пусть купит старый человек, я много не возьму.

— Мне нужен гараж, — сказал Каморин, — а если он продается, как я понимаю, вместе с машиной — я возьму его вместе с машиной!

Она с минуту, будто не веря, смотрела на него:

— Наверно, вы благородный человек, только я чего-то не понимаю… У меня только что погиб муж, с которым я прожила вместе сорок три года, а я устраиваю какие-то торги на собственном несчастье на глазах всего города… Лучше помогите мне встать и отпустите меня домой… — Она сделала несколько шагов, поддерживаемая соседками, потом обернулась и сказала Каморину: — С вами мы ещё поговорим, молодой человек.

Глава 6

— За это надо яйца отрывать! — взъерепенился Лёха.

— Тебе виднее, — кивнул Седов.

— Или брать в руки волыну и всех их, сук… — Лёха не находил себе места, мотаясь по комнате. — Обкурился ведь, это как пить дать!

— В результате я не смог заключить выгодную сделку. — Седов внимательно разглядывал свои ногти, не обращая внимания на мечущегося Леху. — И все ушло к конкуренту.

— Ну да, упущенная прибыль… — понимающе кивнул Лёха.

— Ты ведь у нас теперь в бухгалтерию ударился. — Седов поднял на него глаза, сощурившись. — Вот и прикинь… Да ты сядь, не мельтеши!

Леха сокрушенно вздохнул и сел за стол.

— Выпьешь со мной? — спросил он, наливая в стакан из початой бутылки.

Седов не ответил. Снова принялся сосредоточенно разглядывать ногти.

— Ну, как знаешь… Будь здоров!

Седов кивнул, потом достал из портмоне маникюрные ножницы.

— Гляжу я на тебя… — покрутил головой Лёха. — Не, в бараке ты был другим! Вон какой гладкий сделался. Маникюр, то-сё… Ну, как баба!

— Всё течёт, хотя не всё меняется, — сказал Седов. — Вот ты, точно, все такой же. Сам киряешь, братву распустил… С кого им, идущим нам на смену, брать пример? Ты посмотри на себя! При твоих-то деньгах… Всё шпану из себя корежишь конца пятидесятых. Посмотри на свой прикид! На свою хазу! Ещё баб сюда водишь…

— Ладно, Альча, завязывай, сколько я тебе должен? — запальчиво оборвал его Леха.

Седов искоса посмотрел на него.

— Не расплатишься, — хмыкнул он. — Так что лучше не спрашивай. А вот смотр твоим войскам, инспекторскую проверку стоило бы провести! Чтоб понять, с кем дело имеем. Где они сейчас у тебя, самые забойные-то? Ну, эти, «торпеды» твои?

— Вчера «стрелку забивали», — махнул рукой Лёха. — За Балашихой… Двое раненых. Сегодня дал им отдохнуть.

— Мамед? — поднял брови Седов.

Кто ж ещё… На двух джипах прикатили. Потом ещё на «девятке» — резерв главного командования… Эти прикатили с волыной. И как начали с тылу поливать… Хорошо, что совсем стрелять не умеют. Потом менты вовремя нарисовались… Хоть какой-то прок от них. Вот откуда у него столько стволов? Чеченцы, что ли, прибавились? Я их только издали видал — все на одно лицо. Как они сами себя различают, не понимаю! Где там чеченец, где ингуш, где азер… Я Мамеду, слышь, говорю как-то: сами промеж себя хоть разбираетесь, кто есть какой национальности? Он смеётся. Запросто, мол… Штаны снимаем и меряемся. У кого больше, тот азер. Врёт, поди?

— Ладно… — встал Седов. — Поехали.

Квартира, где оттягивались Лёхины «торпеды», была запущена куда больше, чем та, откуда они только что прибыли… Братва вразнобой храпела, наполняя воздух отработанными кишечными газами.

— Пейзаж после битвы, — брезгливо констатировал Седов, разглядывая недвижные тела утомленных бойцов. — Форточку, что ли, открой. Дышать нечем.

— От народ! — с чувством сказал Лёха. — Ну на минуту нельзя оставить одних. Ну что с ними делать?

Он принюхивался к воздуху, перенасыщенному сложными запахами.

Осторожно переступая через распластанные, словно для разделки, тела, Седов сам прошёл к окну и распахнул его настежь.

— А ну подъём, козлы позорные! — Лёха сказал это негромко, но весьма проникновенно, и был услышан. Парни разом, как солдаты по тревоге, подскочили, непонимающе тараща глаза на вошедших.

И тут выяснилось, что их несколько больше, чем поначалу казалось, — в основном за счет нескольких полураздетых девиц, которые спали под какими-то драными одеялами или куртками, а то и вовсе под тряпьём неизвестного происхождения.

— Ну, закройте окно, кто открыл… совсем оборзели… холодно же… — заныли, заканючили они.

И снова Седов увидел, как стекленеют, становятся пугающе неподвижными, почти мёртвыми Лёхины глаза.

— Это так они у тебя форму поддерживают? — хмыкнул Седов. — Замучил ты ребят молочной диетой! От твоего кефира у них головки бо-бо, а денежки тютю.

— Ладно, Альча, не бухти! — бросил сквозь зубы Лёха. — От бешеной коровы у них молоко… А ну все в душ! Все, я сказал! А уж я прослежу, чтоб горячая водичка была перекрыта.

— А чё, отдохнуть нельзя… — ворчали некоторые, неохотно поднимаясь, но, когда встречались взглядом с Дехой, мотали головой и отмахивались: всё, молчу, молчу, завязываю… И шли гурьбой в ванную комнату, пока их подружки, тараща глаза на нежданных гостей, спешно пытались натянуть на себя юбки или джинсы.

— От лярвы! — сказал им Лёха, чуть подобрев. — Вы чего ж, сучки, с моими пацанами делаете? Вы хоть галоши заставляете их надевать, прежде чем давать?

— Какие ещё галоши? — приоткрыла рот одна, моложе других, глядя на которую Седов подумал, что сам бы не побрезговал… Прямо сейчас.

— Презерватив, говорили тебе… — вполголоса сказала ближайшая к ней подруга лет под сорок. — Совсем, что ли… Ты чего, Люба, забыла уже?

— Ой, а я и не помню уже… — пожала та точеными плечами, надевая на себя блузку. — Андрей вроде говорил, что все нормально будет… Вы бы отвернулись, господин, что ли! — заметила она Седову.

— Ваши родители хоть знают, где вы сейчас? — спросил Лёха, вернувшись из ванной, где отключал горячую воду и откуда теперь доносился гогот и вскрики на фоне шума воды.

— Вам-то какая забота? — сощурилась та, что по старше.

— Это ты их, Серафима, сюда привела? — строго спросил её Лёха, кивнув на девчонок.

— Ну, я… А ты пацанов сюда согнал, — хмыкнула Серафима. — А им скучно. Вот и позвонили… А девочки мои всегда презервативами пользуются. Люба новенькая, могла и забыть… Вон как кореш твой на неё уставился! Глаза бы не сломал!

— Дура ты! — сказал ей Лёха. — Это мне он кореш, а на самом деле — всем известный продюсер. По всей стране ищет таланты для телевидения. Это считай за праздник, если он глаз на нее положил. Может, и тебе потом чего-нибудь перепадёт. Когда на широком экране её увидишь, Любу свою… Я правильно говорю? — обратился он к Седову.

— В целом да… — кивнул тот, доставая визитку. — Позвоните мне. — Он протянул визитку Любе. — Вы хотели ли бы петь на эстраде?

— Ой, я не знаю, никогда не пробовала… — Люба встала наконец во весь рост, и Седов ощутил знакомую сухость во рту. Запасной вариант или запасной аэродром, все равно, на тот случай, когда Ирина даст ему отставку либо начнет устраивать сцены… Или он ей… С таким сложением — и быть подстилкой каким-то бандитам? Да если эту девочку отмыть, приодеть — не надо никакого грима, никакого макияжа!

— Ты очень фотогенична, — сказал он ей. — А голос можно поставить. Не в первый раз. Думаешь, эти, кто поют, голос всегда имели?

И ещё смущается, почти краснеет, подумал он. Краснеющая шлюха! Чем не имидж? Вернее, начинающая… Девственницей быть перестала, а проституткой по убеждению ещё не стала. Самое то. Тем более, если судить по разгоревшимся глазкам, уже входит во вкус. Хотя ещё не вполне понимает свою привлекательность. Заниженная самооценка, так это называется.

— А сначала не хотел сюда приходить! — хрипло рассмеялся Леха. — Вот так, Альча! Лёха зря звать не станет!

Его настроение явно улучшалось. И когда в комнату по одному стали входить его «торпеды», он подмигнул одному из них, чернявому крепышу.

— Гляди, Андрюха! Щас твою Любу уведут.

Тоже неплохой мальчик, подумал Седов. Вообще неплохая пара. Смущается… Интересно, сколько на его счету жмуриков. Застенчивый душегуб. И кажется, в нее влюблен. Что-то в этом есть. Хорошо бы узнать, сколько мужчин было у нее и скольких замочил этот пухлогубый мальчик с такими бархатными, невинными глазками… Был бы я драматург, что-нибудь бы написал по этому поводу…

— А теперь, девочки, ваша очередь! — властно сказал Лёха. — Подмойтесь на всякий случай. А нам толковище бы надо устроить.

— Сначала заплатите! — сказала Серафима. — Зря, что ли, сутки тут мурыжились?

— Чего? — уставился на неё Лёха, приоткрыв рот от изумления. — Ты моей братве прицел сшибаешь, они мне форму теряют через твоих сикух, и я ещё тебе платить должен?

— Всё правильно, — поморщился Седов. — Кончай базар… — Он искоса посмотрел на Любу. — Любая работа должна быть оплачена, правильно я говорю?

Потом, все так же поглядывая на нее, отсчитал Серафиме четыреста долларов — по сотне на каждую.

— Этого всего-то? — присвистнула Серафима. — Мы по две косых договаривались.

— Харэ, я сказал! — Леха яростно смотрел на неё. — А мои мальчики что, ничего не стоят? Ты сама должна им приплатить, дура старая! Уйди, я сказал! И скажи спасибо! Ему скажи, — он указал на Седова. — Я бы тебе так заплатил — мало бы не показалось…

— Это он там был? — спросил Седов, указав на Андрея, с этой минуты соперника, можно сказать. Очень хотелось, чтобы был именно он.

— Тот самый… — кивнул Лёха.

— Где там? — не понял парень.

— Где, где… — скривился Лёха. — В подъезде! Ты вообще когда будешь у человека спрашивать фамилию-имя-отчество, прежде чем его мочить? Сколько говорить? Безвинного мужика шлепнул, понял, нет?

— Безвинных людей не бывает, чтоб ты знал, — сказал Седов, по-прежнему глядя на растерянного парня. — Расскажи, как все было.

— Ну что, вышел из семнадцатой квартиры… дверь стальная, сам прикинутый такой, упакованный… В возрасте. Вроде похож. А тут лифт снизу начал подниматься…

— И ты растерялся, — сощурился Лёха. — А теперь объект весь охранниками, как горчичниками, обложился! А знаешь, сколько я с тебя вычту за брак в работе? Столько, сколько придется другому потом за то же самое уплатить!

— Ладно, забудем… — примирительно сказал Седов. — Он искупит. Верно я говорю?

— Вот сам Альча, кореш мой наиглавнейший, за тебя заступается, — указал Леха на Седова, — хоть ты его заказ сорвал! А я бы, при всей своей душевной доброте, не стал! Хотя ты боец отменный и братву никогда не подставлял… Да, да, — сказал он Седову. — Это тебе любой скажет… Так что учти, Андрюха! Дается тебе шанец. Не всем бы я его дал, но тебе, за несомненные твои заслуги и благодаря ходатайству моего лучшего кореша, даю! И доверие надо бы оправдать, если ты правильно нас понял. И оценил нашу душевную широту. Вот так.

— В чем хоть доброта, не понимаю… — насупился Андрей. — Ну, виноват. Сам исправлю. За те же бабки… Я ж не против.

— Вот имей с ними дело! — крякнул Лёха. — Опять не понял? Вот скажи, Волоха, — обратился он к своему заместителю, долговязому, прыщавому парню с сонным выражением лица. Седов вспомнил, что в прошлый раз тот обеспечивал безопасность клиента, задолжавшего Лёхе за крышу. — Скажи, было ли на твоей хорошей памяти хоть раз, чтобы заказчик сам, вот как Альча, пришел к вам, чтобы разобраться в вашем нелёгком и опасном труде, проявить заботу о тех, кто защищает его интересы?

— Не-а… — пожал вислыми плечами Волоха. — Не помню такого.

Седов усмехнулся. Посмотрел на часы. Потом еще раз взглянул на Андрея. Похоже, он теперь будет землю рыть… Правда, ему, Седову, совсем не понравилось, как парень посмотрел на него, когда Лёха сказал насчёт Любы… Что-то нехорошее и насмешливое мелькнуло в его черных цыганских глазах. Киллер он, может, неплохой, но и ревнивец, наверно, хороший… От такого лучше бы избавиться сразу. Во всяком случае, можно постараться убить двух зайцев, пусть по одному. Сначала Хлестова. А потом всегда можно сдать ментам и этого малого… Либо его самого прихлопнут при попытке убрать Хлестова, который действительно теперь появляется только в обществе трех телохранителей. Не меньше…

— На том и поладим? — спросил Лёха, заглядывая в глаза своего кореша. — Я ребят сейчас отправлю в спортзал, мы недалеко тут снимаем, а после задам им кросс… Нам в армии, если товарищ боец засыпал на посту, всей роте по такому случаю устраивали марш-бросок, десять километров в противогазах. Да по пересеченной местности, чтоб служба медом не казалась… Куда там тюряге против этого!

Наверно, он не в первый раз проводил политзанятия на эту тему. Седов это понял по тому, как переглянулись его «торпеды». Насмешливо и с тоской.

— Ну что, козлы позорные, — взывал Лёха, — на пенсию собрались? Мне что, вас задвинуть насовсем? Я их все хвалю: мои «торпеды», блин, ударный отряд! Пора, видать, бригаду из «зеленых домов» пускать в дело. А то и шанхайских — давно страдают, что дела серьезного нету…

Да, не тот авторитет уже у Лёхи, не тот, подумал Седов. Болтать стал много. А это первый признак того, что сегодня способен на меньшее, чем прежде…

С Любой Седов встретился взглядом, когда она, освежившаяся и причесанная, вышла из ванной комнаты, — явно проверяла, пусть неосознанно, какое теперь впечатление на него производит… Все это ему было не внове, не в первый раз, но сейчас он испытал нечто вроде полузабытого волнения. И тут же поймал на себе взгляд Андрея, который тоже все заметил…

Чёрт, подумал Седов. Только этого не хватало для полного счастья. Возьмет и пристрелит. У него не заржавеет. Нет, сначала пристрелит Хлестова, деньги-то ему нужны. А потом зарежет вашего покорного. Которому седина на яйца, а бес под ребро. Под ребро и пырнёт.

Поэтому он вышёл вместе с Лехой и его «торпедами», шёл с ними, стараясь не оглядываться на идущих сзади девиц.

Эта девочка нужна ему. Как раз то, что он искал. Чтобы чувствовать себя свободнее с Ириной. Или при случае безболезненно избавиться от нее. Клин клином, не так ли? Он шел и чувствовал спиной ее взгляд. Чувствовал, как все горит внутри… Не выдержав, оглянулся. Точно, покраснела, когда он пристально посмотрел на нее. Или ей просто нравится внимание солидного, с положением мужчины? А в постели предпочтет этого желторотого, курчавого и чернявого, который тоже что-то такое чувствует?

Он сел в свою машину… Видел, как парни загрузились в свои. Девушки шли в направлении стоянки такси. Седов посмотрел вслед Любе. Потом мельком взглянул на часы. Через час он должен встретить Ирину возле метро «Аэропорт»… Добираться туда минут сорок, не меньше. А она долго ждать не будет. Ну, так что? Осложнять с ней отношения из-за какой-то молоденькой проститутки?

Он раздумывал, а его руки и ноги действовали в режиме автопилота. Сами включали зажигание, нажимали на сцепление, потом на газ… И вот он поравнялся с ней, идущей рядом с подругами. Она вздрогнула, когда он ее окликнул, и даже чуть отстранилась. Она не ожидала, что прямо сейчас он что-то ей предложит… Всё-таки уже дал ей свою визитку. Она сама бы ему позвонила, если бы собралась с духом.

— Садись… — сказал он ей негромко, и все поняли, к кому это относится.

Люба беспомощно посмотрела на свою хозяйку. Серафима сделала паузу… Люба была самой перспективной из ее девочек. Рано или поздно ее пришлось бы потерять. Есть куда более привлекательные и могущественные конторы, где в конце концов подобные ей оказываются… Или находят богатеньких и крутых покровителей вроде этого Альчи… Или их находят разорившиеся неудачники из-за океана. Но все равно, лучше поздно, чем рано. На этой телке еще можно неплохо заработать.

Она склонилась к окошку машины.

— Знаешь, касатик, сколько это будет стоить?

— Три года тюрьмы за преступное вовлечение несовершеннолетней в проституцию, — сказал он. — Это при хорошем раскладе. И за хорошие деньги.

— Да? — хмыкнула она. — А ты никак собрался её удочерить? — И вдруг навзрыд завопила на всю улицу: — Ты хоть знаешь, что у нее нет родителей! Что я ей как мать — и одеваю, и кормлю, и пою, а ты на халяву захотел, да?! — Голос Серафимы дрогнул, по щекам неудержимо заструились слёзы.

Вокруг начали останавливаться любопытные.

Актриса, поморщился Седов. Видать, не впервой устраивать скандалы.

Он выбрался из машины. Оглядел собравшихся граждан. Пожалуй, они скорее посочувствуют этой несчастной, чем холеному господину. Поэтому не стоит ждать, пока нарисуются менты.

— Что там случилось-то? — спрашивали прохожие.

— У матери дочку хотят отнять, — прошамкала одна старушенция, торгующая сигаретами. — Алименты, вишь, не хочет платить. Все мало ему.

— Совсем обнаглели… Средь бела дня! — охотно и радостно стали возмущаться окружающие. Наверно, давно не было повода, подумал он.

— Садись! — Он открыл перед Любой дверцу машины. Это единственное, что ему оставалось. Пусть сама продемонстрирует общественности, что делает это по доброй воле.

— Не садись, доченька, — сказала ей всёта же старушенция. — Мать есть мать, какая бы ни была. А от мужиков один грех. Хоть он тебе и отец. Или не отец?

— Чужой дядя, — сказал Седов, закрывая за девушкой дверцу машины.

Серафима бессильно стукнула кулаком по капоту.

— Всё Андрею твоему скажу! — пригрозила она Любе. И ещё раз ударила кулаком по багажнику отъезжающего «форда».

Что дальше? — спросил себя Седов, едва они выехали из собравшейся толпы. Куда ее везти? Похитил несовершеннолетнюю проститутку, поставил под угрозу собственную репутацию… Что дальше? Везти ее к себе на Рублевское шоссе, куда вскоре заявится Ирина, не дождавшаяся его возле «Аэропорта»?

Единственное, что он сейчас отчетливо сознавал, — по-другому он никак не мог. Все это вполне в его характере. И потому будь что будет. Не в первый раз.

— У тебя паспорт с собой? — спросил он, взглянув на неё в зеркальце заднего обзора. Она забилась в угол, откуда испуганно поглядывала на него.

— Нет, — сказала она. — Мой паспорт у Серафимы Петровны. А куда мы сейчас едем?

— Спроси чего полегче, — пожал он плечами. — Тебе не все ли равно? Куда глаза глядят, например… У тебя сейчас куда глаза глядят?

— В тарелку, — улыбнулась она.

— Ах, да! — вспомнил он. — Гостеприимные хозяева вас даже не накормили.

Улыбка у нее детская. Замечательная улыбка. Никогда бы не подумал, зная, чем она занимается.

— И давно ты у Серафимы? — спросил он, не зная, как об этом спросить по-другому.

— Второй месяц уже… Вам это не нравится? — Она передала мяч на его сторону.

— Не нравится мне, что ты со мной на «вы», — усмехнулся он и снова посмотрел на нее в зеркальце.

— Я привыкну, — тихо сказала она. — Только не обижайтесь. Вы же намного старше. Старше даже моего отца.

— Ты когда-нибудь пела? — спросил он.

— В детстве. Я все время пела, а на меня за это ругались.

— Попробуем вернуться в детство, — сказал Седов.

Глава 7

Следователь по особо важным делам Московской городской прокуратуры Виктор Петрович Чурилин приехал на место убийства Кирилла Парфенова только на третий день, после того как попал в больницу с приступом аппендицита его заместитель Женя Скворцов, которому он поручил это дело. Верный висяк, думал Виктор Петрович, поднимаясь в лифте на четвертый этаж. Я эти висяки нутром чую. Ведь кто такой Парфенов для опытного киллера? Плановик на Метрострое. Значит, косят под что-нибудь бытовое. Загружают следователей, которые и так завалены такого рода мелочевкой, отвлекая от перспективных дел.

Он скептически осмотрел лестничную площадку, где это произошло. Конечно, уходя от нас на операционный стол, Скворцов все сделал грамотно. Но не более того. Бывают следы, которые поначалу ни о чём не говорят. Киллер попался, судя по всему, грамотный. И хладнокровный, что указывает на его профессионализм.

В чём мог провиниться плановик Метростроя и перед кем? Перед начальством, перед женой… Перед кем ещё? Женя такие вопросы перед собой, похоже, не ставил… И соседи ничего такого за погибшим не замечали. Правда, говорили, будто у него перед гибелью, после того как он на новую квартиру недавно переехал, появились кое-какие деньжата. Ну там японский телевизор приобрел, видак, стальную дверь поставил… Дверь всем видна, а телевизор с видаком не дают окружающим спать. Парфенов с супругой пристрастились смотреть по ночам разного рода душераздирающие фильмы. Дело хозяйское, хотя с точки зрения соседей и предосудительное.

Но за это как будто сегодня не убивают. Другое дело — не дают спать по ночам. Он, Чурилин, за это убил бы. И вяжите меня, люди добрые. Хоть в КПЗ отосплюсь…

Но соседи Парфенова явно не похожи на шизофреников. Не давали спать, да, но если громко постучать в стенку, всегда делали потише. Словом, отпадает и это… Тогда что?

Жена Парфенова, пожилая, полная женщина с заплаканным лицом, что, кстати, не вяжется с предположением, будто она заказала неверного супруга, была несловоохотлива. Дочь Галя, приехавшая на похороны отца из Питера, где жила после замужества, мало что знала. Но с ней хотя бы приятно было потолковать. И вообще, что есть несомненно положительного в его профессии, так это возможность сколь угодно долго беседовать с привлекательной молодой женщиной, в чем она не смеет отказать. Даже, как сейчас, в присутствии ее матери, чье имя-отчество он запамятовал, а переспросить неудобно…

— Скажите, Галина Кирилловна, только честно и, как видите, без протокола: вы были не в ладах с отцом?

— Папа не хотел, чтобы я уезжала из Москвы. С моим мужем они не ладили.

— Это ревность или характер такой?

— Не знаю, как сказать… — Она пожала плечами и достала сигарету, чтобы, по-видимому, преодолеть волнение.

— Вас понял… — кивнул Чурилин. — Увы, такова моя профессия. Если среди нормальных людей принято считать, что о мертвых либо ничего, либо только хорошее, то на нас, следователей, это не распространяется…

Он похлопал по карманам в поисках спичек, потом услужливо дал ей прикурить.

— Итак, вы уехали, потому что зять и тесть не смогли бы ужиться, я вас правильно понял?

— Ну да… — Она несколько растерянно посмотрела на него. — Но я должна сразу сказать. Мой муж — прекрасный, порядочный человек.

— Вы не так меня поняли, — мягко улыбнулся Чурилин. — Никто вашего мужа не собирается подозревать. Разве не бывает так, что порядочные, интеллигентные люди не способны ужиться? Да сколько угодно! Вот как я со своей первой женой.

— Скажите… — Она, видно, сочла его слова за шутку, хотя он не расположен был шутить. — Вы сможете объяснить, вернее, у вас уже есть хоть какое-то предположение?

— Чего нет, того нет! — вздохнул он. А как хотелось покрасоваться перед симпатичной женщиной, отрапортовать ей, как перед партией и правительством, о достигнутых успехах!

В глазах дочери убитый Парфенов выглядел несколько иначе, чем по отзывам соседей. И почему-то больше верилось ей. Вернее, хотелось верить.

— Он был на вашей свадьбе?

— Что за вопрос? — удивилась она. — Папа никогда не демонстрировал своего нерасположения к моему мужу! Или соседи наговорили вам что-то другое?

— Да нет… единственное, что они сказали, будто ваш покойный отец, мешая им спать по ночам, имел обыкновение смотреть по новому телевизору фильмы ужасов.

— Ах, это… — Она переглянулась с матерью. — Папа действительно ведёт себя как ребёнок. Вернее, вёл… Для него это была новая игрушка, понимаете?

— Он и мне не давал спать с этим своим, как его, видеоплеером, — сказала молчавшая длительное время мать.

— А когда была ваша свадьба? — спросил Чурилин, кивая и что-то отмечая у себя в блокноте.

Они переглянулись.

— Три недели… Да, ровно двадцать дней назад, — сказала дочь.

— А когда у вас появилось видео? — продолжал кивать, что-то записывая, Чурилин.

— Ах, вот вы о чём… — усмехнулась дочь, снова переглянувшись с матерью. — И тоже соседи подсказали? Чуть позже, чем была свадьба. Теперь вы захотите спросить, откуда у моих родителей появились такие деньги и на свадьбу, и на свадебные подарки, и на видеотехнику, ведь так?

— Вам не откажешь в проницательности, — вздохнул Чурилин. Чертова профессия, подумал он. Приходится задавать неприятные вопросы привлекательной женщине, вместо того чтобы говорить ей комплименты.

— Так вот. — Лицо стало жестким. — Мои родители… словом, обменяли прежнюю квартиру на соседнюю меньшей площади, чтобы оплатить мою свадьбу, раз уж я собралась уехать к мужу из Москвы! — Ее голос дрогнул от обиды за родителей. — Ну и на остаток купили эту технику… Хотя я им советовала съездить отдохнуть.

— Он очень хотел… — извиняющимся тоном сказала мать.

— Мама, да что ты оправдываешься?! — остановила её дочь, пренебрежительно глядя на Чурилина.

— Конечно, в этом нет ничего предосудительного! — согласился Чурилин. — Времена, когда преследовали за нетрудовые доходы, слава Богу, прошли! И речь вовсе не об этом.

— Тогда о чём? — спросила дочь. — И что еще вам рассказали соседи?

— Минуточку! — поднял руки вверх Чурилин. — Я бы попросил!

— В таких случаях, кажется, говорят: здесь я задаю вопросы, так? — сощурила глаза дочь покойного.

— Галя… — охнула мать. — Как ты можешь?

— Мой вам совет, Галина Кирилловна, не читайте детективов на ночь, — сказал Чурилин, склонив голову. — И потом, вы у себя дома, а не у меня в кабинете. И это не допрос, а предварительная беседа. И если мы хотим найти убийцу вашего отца, в наших с вами интересах сначала найти общий язык.

— Простите, — сказала она. — Нервы сдают…

— Сочувствую, — сказал Чурилин. — Но всё же позвольте задать вопрос и мне. У вас теперь, как я понимаю, двухкомнатная квартира, а была?..

— А была трёхкомнатная… — вздохнула мать. — А где бы еще мы нашли столько денег?

— Минуточку… — сомкнул свои прямые брови Чурилин. — А что, эти ваши соседи — люди богатые?

— Да нет, не сказала бы… — Мать посмотрела на дочку.

— Ты не поняла, — покрутила та головой. — Речь о Хлестове Игоре Андреевиче, с кем мы обменялись. Возможно, это к нему приходил убийца, имея его старый адрес. А папа вышел в это время из его прежней квартиры. Я правильно вас поняла? — спросила она Чурилина и, когда тот кивнул в знак согласия коротко стриженной головой, впервые посмотрела на него с некоторым интересом.

— Я бы взял вас к себе в группу, — сказал он. — Я сам только успел об этом подумать…

— К тому же они одного возраста с Игорем Андреевичем, — добавила Галина Кирилловна.

— Так вот в чём дело… — тихо охнула её мать.

— Ещё не факт! — поднял указательный палец Чури-лин. — Только как версия. И потому пока не подлежит разглашению, если вы меня правильно понимаете…

Тем временем они вошли в другую комнату, хотя, похоже, в этом теперь уже не было необходимости. Чурилин чувствовал нечто вроде шевеления волос на собственном темени — знак верного предположения. Знак, который подает интуиция тем, кто ей доверяет. Будто ветерок подул и затих.

— Так что, этот ваш сосед, с кем вы поменялись, Хлестов, кажется… Поправьте, если я что-то путаю… он что — жаловался, что у вас слишком громко работает телевизор?

— Нет, вы ничего не спутали, — подтвердила Галина Кирилловна. — Именно Хлестов. Мерзкий тип, вообще говоря. Но вот жаловаться — нет, он не жаловался ни разу, поскольку его телевизор орет еще громче. Живёт один. Дома бывает редко… Вообще, я бы таких убивала.

— Я этого от вас не слышал, — улыбнулся Чурилин. — Но, если можно, поподробнее. Чем именно он вам так не приглянулся?

— Нет, вы представьте! Сам водил себе, никого не стесняясь, всяких девиц и еще требовал, чтобы я вышла за него замуж! Буквально требовал! Он, должно быть, решил, что я польщусь на его деньги! И когда у нас появился впервые мой будущий муж Вася, он сразу взял его в оборот, что-то то ли обещал, то ли угрожал… Представляете?

— С трудом, — пожал плечами, продолжая улыбаться, Чурилин. — А на что он живет, если не секрет, конечно…

— Он занимается чем-то вроде шоу-бизнеса, — сказала она. — Продюсер. Устраивает и проталкивает разного рода девиц на эстраду. Не бесплатно, конечно. За выступление по телевизору берёт больше пяти тысяч «зелёных», представляете? Но сначала — в постель. В качестве предоплаты. Хотя не уверена, что сегодня это ему надо. Скорее, по инерции… Раньше так поступали кинорёжиссеры с молоденькими актрисами. Но они хоть не требовали с них денег!

— Откуда ты это знаешь? — ужаснулась мать.

— Мне не раз предлагали сниматься молодые режиссёры с «Мосфильма», ещё когда я училась в старших классах.

— Боже…

— Да, представь себе. Но там дело кончалось ничем, и они потом очень извинялись… И с некоторыми я до сих пор в дружеских отношениях. А этот? Мне он тоже предлагал… Был достаточно откровенным, поскольку полагал, что я на это клюну… И Васе говорил, будто открыл у меня некий талант, а вот замужество мне повредит. Вроде того, что я уже не себе принадлежу, а искусству, и все в таком же духе… А Вася мой уши развесил: может, и правда, говорит, тебе надо петь? Мол, Игорь Андреевич так озабочен твоим будущим… Он совсем другим озабочен, говорю! Он ни разу не слышал, пою ли я вообще!

— Ну, в детстве, когда ты ходила один год в музыкальную школу, учителя тебя хвалили… — осторожно вставила мать.

— Потому я и бросила, — отмахнулась Галина Кирилловна. — Но речь не об этом, как я понимаю. Виктора Петровича интересует сам Хлестов, а не то, что мы о нём думаем.

— Ну почему? — пожал плечами Чурилин. — В отличие от учителей вашей музыкальной школы я могу, не кривя душой, сказать о вашей способности схватывать суть явления. Того, в частности, что может быть интересно мне как следователю. Поэтому рассказывайте дальше. Я слушаю вас, слушаю… Но сначала я бы на вашем месте предложил мне чашку кофе…

Женщины переглянулись.

— И правда! — сказала мать. — Заговорили человека и даже ничего не предложили… У нас, вы уж извините, такое творится после поминок. Никак не разберёмся до сих пор… Вы тут разговаривайте, а я пойду на кухню. Приготовлю чего-нибудь.

— Может, пока прервемся? — спросил Чурилин, когда мать вышла, присаживаясь без приглашения на свободный стул, поскольку другие были завалены разного рода одеждой.

— Наоборот, — пожала она плечами, тоже усаживаясь. — Вы не можете себе представить, каково для мамы все это переживать заново… Она вышла на шум и увидела папу, обливающегося кровью. Вы можете себе это представить?

— С трудом, — покачал головой Чурилин.

— Она потеряла сознание… Мне это рассказывали соседи. Было много крови, она упала с ним рядом, вся перемазалась, и сначала подумали, что её тоже застрелили… Это тяжело вспоминать, поймите меня правильно. Она столько за эти дни пережила… и сейчас — как после долгой болезни.

— Поэтому я пришел сам… Но хоть что-то она заметила? Неужели ничего не рассказывала? Кто-то сбегал по лестнице, был слышен шум лифта или машины, отъезжавшей от вашего подъезда? Или она сразу упала в обморок?

— Именно так и было, судя по всему, — подтвердила Галина и снова закурила. Потом замахала рукой, отгоняя дым. — Извините, вы ведь не курите?

— Ничего, я привык, — улыбнулся ей Чурилин. — У меня на службе мои сотрудники уже перестали этим интересоваться. И я считаюсь некурящим, хотя весь день провожу в клубах дыма. Но вы продолжайте. Все, что собирались мне сказать. Всё, что считаете нужным.

— Так вот о Хлестове, — сказала она, затянувшись. — Он поведал мне много чего интересного. Интересного скорее для вас, чем для меня. Говорил, будто платит бешеные деньги редакторам музыкальных программ, чтобы пробить своего человека в эфир. Соответственно взимает эту сумму с протеже вместе с комиссионными. Говорит, будто это открьшает путь его певцам и певичкам в провинцию. А провинция сегодня — это настоящие деньги. Человек из Урюпинска только что видел восходящую звезду по телевизору из недоступной для него Москвы, она для него поэтому становится небожителем. Он вышел прогуляться и вдруг снова увидел ее лицо на афише. Оказывается, она уже здесь. Дает концерт на местном стадионе. Этим звезды и живут. И ещё Хлестову отстёгивают, представляете?

— Хотел бы вам напомнить: я следователь прокуратуры, — прервал Чурилин возбужденный рассказ дочери убитого. — Поэтому мне интересно пока что другое: как выйти на убийцу, а не нравы, царящие по другую сторону голубого экрана.

— Но вас должны бы интересовать мотивы происшедшего. — Теперь она смотрела на него холодно и отчуждённо. — Разве нельзя выйти на убийцу, сначала вычислив заказчика?

— Это самый перспективный ход расследования, — согласился Чурилин. — Поэтому продолжайте… Этот Хлестов, он, по-вашему, исчадие ада?

— Нет, конечно. В меру сентиментален. Одинок. И потому обожает своего племянника Андрюшу Логунова, о котором только и говорит, когда перестает говорить о себе. Будто бы его племянник работает в мэрии на ответственной должности, и он очень этим гордится. Хотя, на мой взгляд, все они там взяточники. Но мальчик симпатичный. Краснеет, когда с ним разговариваешь. Вряд ли его можно отнести к заказчикампреступления…

— Вопрос «кому это выгодно?» ещё никто не отменял, тут вы правы, — кивнул Чурилин. — Но одно другому не мешает. Сначала я должен быть уверен, что исчерпал все возможности найти какие-то следы здесь, на месте преступления. Понимаете?

— До вас уже здесь что-то искали. — Она пренебрежительно махнула рукой.

— Я уже смотрю на вас как на своего коллегу, если заметили… Кстати, чем вы там в Питере сейчас занимаетесь, если не секрет? Вы случайно не юрист?

— Случайно нет, — сказала она. — Пока что я домохозяйка. Не могу найти работу по специальности.

— А я как раз о специальности и спросил, — улыбнулся Чурилин.

В это время мать Галины Кирилловны принесла на небольшом подносе две дымящиеся чашечки кофе и немного печенья.

— А вы? — Чурилин поспешно вскочил, чтобы принять у нее поднос. — Запамятовал ваше имя-отчество, уж простите меня, рассеянного.

— Елена Аркадьевна… А кофе мне нельзя. Только вчера едва избавилась от гипертонического криза… Выпейте, не обращайте внимания.

— Маме, судя по всему, вы понравились, — улыбнулась дочь.

— Надо же помочь человеку… — вздохнула Елена Аркадьевна. — Не для себя старается, для нас. Хотя мне это совсем не нужно… Кого-то разоблачать, кому-то мстить… Наверняка этот убийца — несчастный человек и уже сам не рад, что сотворил…

— Мама, о чём ты говоришь! — поморщилась дочь. — Он точно так же потом убьёт кого-то другого. Такие хуже бешеной собаки, понимаешь? Потому что делают это за деньги. И Андрею Васильевичу надо помочь обязательно.

— Твоего папу этим не вернёшь… — махнула рукой мать и заплакала.

Глава 8

— И сколько он за это хочет? — спросил Седов у своего гостя.

Они сидели распаренные на полке сауны в коттедже Седова. Жар становился нестерпимым, уже обжигал легкие, но Седов почти не обращал внимания на страдания гостя с Урала.

— Я что-то слыхал про этого Каморина, — вспомнил Седов. — Но говорят, будто он работает следователем?

— Верно говорят, — кивнул гость.

Был он низкорослым, коренастым, накачанным и в наколках. Представился как Канищев Женя.

— Тогда я чего-то не понимаю… — пожал плечами Александр Петрович.

— Ещё поймете, — сказал Канищев. — Ведь вас бригада Лехи, вашего кореша, больше не устраивает, если вы ищете альтернативу?

— Кризис жанра, — криво усмехнулся Седов, — если откровенно. Его парни не выдержали гнета популярности самых крутых в Москве и области. Звёздная болезнь. Спились или обкурились. В результате совсем не того замочили. Соседа по лестничной клетке. Просто беда, если денег много, а человек не знает, что с ними делать. До хорошего это никогда не доводит.

— В Москве неплохо платят, — согласился гость.

— Даже слишком, — подтвердил Седов. — Поэтому передашь Каморину, что десять штук для начала — многовато.

— У него хорошие рекомендации, — возразил Канищев, поднимаясь с полка. — Вы как хотите, а я в бассейн.

Они одновременно плюхнулись в прохладную воду.

— Сколько он платит своим? — спросил Седов, когда гость, отфыркиваясь, вынырнул.

— Они у него на окладе, — сказал Канищев. — Две- три штуки в месяц.

Седов присвистнул.

— Правы были классики марксизма, когда говорили о феномене сверхэксплуатации, — сказал он. — Московский киллер, впрочем, их везде называют по-разному, за такие бабки не пристрелит и курицу.

— Поэтому вы обратились к нам, провинциалам?

— Мировой закон, — кивнул Седов, вылезая из бассейна. — Зажравшаяся столица время от времени нуждается в притоке свежей крови из глухой провинции… Этот коттедж знаете как мне достался?

— Догадываюсь… — сказал гость, выбираясь следом.

— В этих виллах проживали партийные бонзы. В девяносто первом, когда началась борьба с привилегиями, их всех охватила паника, и такие домики с саунами, подземными гаражами и прочими делами можно было скупать за бесценок. Они хотели их переоформить на подставных лиц. Я сам только вышел из заключения, был этим самым подставным лицом… Хозяин, не буду называть его имени, доверял мне и полагал отсидеться, пока смута не закончится, а потом вернутся прежние времена. Такие, как он, не желали верить, что пора закругляться. Как этого не понимает тот же Лёха, мой бывший сосед по нарам… Он — последний романтик воровского мира. С кодексом чести, общаком и прочими делами… Возможно, когда-нибудь пройдет мой фарт и я тоже в это не поверю. В конце концов хозяина пришлось оставить ни с чем. И без виллы, и без денег, которые он за нее выложил… Когда я понял, что бояться мне нечего, я послал его очень далеко. И вот я здесь, а он в президиумах съездов и митингов компартии, опять же нового типа. Для него я вор и акула империализма в одном лице… И все-таки, вернувшись к нашим баранам, хочу сказать, что десять штук за этого гнуса, о котором идет речь, — много.

— Ваша цена? — спросил Канищев, вытираясь полотенцем.

— Вы куда-то спешите? — приподнял брови хозяин. — Сейчас нас с вами обслужат в лучшем виде.

Он снял телефонную трубку, протянув руку с топчана для массажа.

— Любаша! Кто там сегодня с тобой? Зина? Очень хорошо. Деловая часть закончилась, мы скучаем без женского общества.

— Но мы еще ни о чем не договорились! — удивился гость.

— О цене, вы хотите сказать? — пожал плечами Седов. — Но я уже сказал, по-моему, очень ясно: много запрашиваете. А пока девочки переодеваются, мы успеем ещё поторговаться.

— Назовите тогда свою цену, — сказал Канищев.

— Я подумаю, — сказал Седов. — Но сначала мне хотелось бы от вас услышать кое-какие подробности… А что, этот Каморин — очень крутой? Как он вообще котируется там у себя? Говорят, будто необычайно толковый следователь. Что ещё?

— Да кто говорит-то? — хмыкнул Канищев. — Как будто нужны особые таланты расследовать то, что сам и организовал… Только это между нами. И я вам ничего не говорил.

— Вы не шутите? — поднял брови Седов. — Дело, конечно, ваше… Только странно это слышать. Вы же его эмиссар! Доверенное лицо. Вам бы его афишировать и рекламировать! А вы выражаете сомнение.

Гость не ответил. Снова стал растираться полотенцем, поглядывая на себя в зеркало. Сейчас ему было не до хозяина. Готовился к приходу девушек, не иначе.

— Ну-ну, — сказал Седов. — Договаривайте, раз начали.

— Вот так он всех держит! — Гость сжал кулак и поднёс его к лицу хозяина. — Все его боятся. А особенно заказчики, с которыми он не сговорился в цене. Мой вам совет — не торговаться. Если вы с ним не столкуетесь, он вам это потом припомнит. Найдёт такую возможность.

— Неплохо… — весело сощурился Седов. — Я ошибся. Из вас, оказывается, получился бы изощренный специалист по рекламе. Умеете заинтересовать, ничего не скажешь.

— Я не шучу, — сказал Канищев. — Если хотите, можете убедиться в этом сами.

— Ну так расскажите мне о нем побольше, — заинтересовался Седов. — Зверь какой-нибудь? Все его боятся?

— Горожане не чают души! — усмехнулся Канищев. — От всего сердца верят, что найдет убийц наших стариков.

— Каких еще стариков? — не понял Седов.

— Завелся в Челябинской области очередной серийный убийца. Охотится только на стариков. И все верят, что Каморин сможет его найти. Как до этого нашёл другого маньяка, охотившегося на школьниц.

— А что, это не совсем так? — спросил Седов, внимательно глядя на гостя. — Или совсем не так?

— Больше я вам ничего не скажу.

— И не надо… Вы можете организовать нам встречу?

— С Камориным? — спросил Канищев настороженно.

— Боитесь лишиться комиссионных? — криво улыбнулся Седов.

— Он даже не оплатит мне командировочных, когда узнает, что мы не договорились на его условиях.

— По какой статье сидел? — перешел на «ты» Седов после паузы, в течение которой внимательно изучал Канищева.

— Не хотел бы вас разочаровывать, — усмехнулся в свою очередь гость. — Я не сидел ни разу. А эти наколки — для понта. Я бывший боксёр. Чемпион области. Это устраивает?

В этот момент в дверь осторожно постучали.

— Одну минуту… — Седов не спускал с гостя взгляда. — Может, скажешь, ваш региональный герой тоже никогда не сидел?

— А как бы он дорос до старшего следователя УВД? — переспросил Канищев.

— Ну да, — кивнул Седов. — Если бы мотал срок, он тебя быстро отучил бы отвечать вопросом на вопрос.

— Саша, ну мы пришли… — послышался голос Любы из-за двери.

— Подождете… — Седов положил руку на плечо Канищева. — Итак, я хотел бы с ним переговорить. Твои интересы останутся при тебе.

— Что-то я не припомню, когда мы пили на брудершафт, — сказал Канищев, отодвинув плечо.

— Можешь не беспокоиться… Ещё выпьем. А что, он, наверно, поддерживает дисциплину, не так ли? Не пьют, не курят, травку не потребляют?

— Категорически! — криво улыбнулся Канищев и снова попытался снять руку Седова со своего плеча.

За дверью послышался шепот.

— Саша, Зине скоро уходить, — снова послышался голос Любы.

— А я говорю: подождёт! — сказал Седов, не отпуская Канищева.

— Неудобно, все-таки вы их позвали… — Канищев снова сделал попытку освободиться.

— Не дёргайся, сынок, тебя еще не бьют, — сказал Седов. — Ну же! Ты ведь боксер. Так покажи, что можешь…

Через мгновение Седов согнулся пополам от мучительной боли в солнечном сплетении. Канищев подошел к двери и открыл ее.

— Саша, что с тобой? — бросилась к Седову Люба.

Канищев, определив расклад, посмотрел на Зину — долговязую, не лишенную привлекательности девицу, которую ещё предстояло раздеть. Если бы не Люба — вполне бы сошла. А так явно проигрывала на фоне подружки.

— Ничего… — Седов попытался выпрямиться. — Живот вдруг схватило. Сейчас пройдет. — Он погрозил пальцем Канищеву. — Предупредить ты меня предупредил, но как-то неубедительно. Я подумал, это так, для понта… Только это ничего не меняет, ясно тебе? Я хочу его видеть.

— Кого? — приоткрыла рот Люба.

— И чем быстрее, тем лучше, — сказал Седов, отстранив её. — Усёк?

Вечером Канищев позвонил Каморину.

— Паша, он хочет тебя видеть, — сказал он, поглаживая одной рукой бедро сидевшей у него на коленях Зины.

— Ты откуда звонишь? — поинтересовался Каморин.

— Из его дома, — сказал Канищев, переглянувшись с Седовым. — Вот он рядом, хочет взять трубку.

— Подождёт. Вы о чём-нибудь договорились?

— В том-то и дело, что нет. Только после разговора с тобой…

— Тогда какого черта ты там околачиваешься? — перебил Каморин.

Седов взял трубку у гостя.

— У меня есть более интересные предложения, — сказал он.

— В гробу я видел и тебя, и твои предложения! — сказал Каморин. — Ну-ка дай ему трубку, я ещё не все сказал.

— Наш разговор не прослушивается, — сказал Седов. — Это на всякий случай говорю, если боитесь.

— Запомни, жмот! — сдерживая ярость, сказал Каморин. — Мне там у вас, в вашей гребаной Москве, некого бояться!

— Ого! — восхитился Седов. — Сразу видно милицейского следователя, измотанного взаимной вежливостью, у которого закончился рабочий день. У меня был точно такой же. Выражался только с семи вечера до девяти утра.

— Сидел? — спросил Каморин после короткой паузы. — По какой статье?

— Не телефонный разговор, гражданин следователь, — хмыкнул Седов. — Что касается запрашивае мой вами суммы…

— То мне ты её выплатишь до последнего бакса, — снова перебил Каморин. — Только тогда будет разговор. Ну-ка дай мне этого коммивояжера…

— Я заплачу вдвое, если завтра же вы будете здесь, у меня, — сказал Седов. — Речь пойдёт о весьма перспективном совместном предприятии.

— Ты что, не понял? — спросил Каморин. — Дай трубку этому… которого ты успел напоить.

Седов пожал плечами и передал трубку гостю. Тот осторожно спустил девушку с коленей.

— Ты, я вижу, успел там загудеть? — спросил Каморин Канищева. — С чего бы? Вроде отмечать ещё нечего, а?

— Хвалёное московское гостеприимство, — сказал Канищев виновато. — Расспрашивали о тебе. Хотят сотрудничать. Пушкина цитировали на этот счет, когда пару бутылок уговорили.

— Какого ещё Пушкина? — недовольно сказал Каморин. — Что ты мне мозги полощешь! Я тебя за чем туда посылал? Вот приедешь и за все расходы мне отчитаешься! Седов снова взял у гостя трубку. — Любаша, пойди свари нам кофейку, — сказал он.

— У вас там девки? — спросил после паузы Каморин.

— Ну, — мотнул головой Седов для убедительности, как если бы на другом конце провода это можно было увидеть. — Я насчёт Пушкина. «„Всё куплю“, — сказало злато. „Всё возьму“, — сказал булат». Помните? В восьмом классе проходили.

— И что?.. — настороженно спросил Каморин.

— Так вот я и говорю. Почему бы им, золоту и булату, не спорить, а объединить усилия? И перейти на «ты»?

— С партнерами, которым доверяю, только на «вы», — хмыкнул Каморин. — Из уважения, которое ещё надо заслужить. Ты хоть знаешь, кто я? С чего вдруг ты ко мне такой доверчивый?

— Догадываюсь, ты человек, с кем лучше дружить, — в тон ему ответил Седов. — Значит, будем считать, что уже пили на брудершафт. И тогда ты — булат. И потому можешь отсечь мне башку. Или закатать срок. На твое усмотрение. Только далековато для этого находишься.

— При случае я тебя везде достану… — проворчал Каморин, но уже без прежней категоричности.

— Ну так что, договорились? — спросил Седов. — Завтра в десять утра?

— Посмотрим, — сказал Каморин. — Девки будут?

— Слушай, не разочаровывай, а? — попросил Седов. — Ну расслабились мы с твоим гонцом по поводу открывающейся перспективы нашей совместной деятельности. Бывает. Но я же по голосу чувствую, что ты своего не упустишь! Что ты мне талдычишь по поводу десяти кусков! Тут о серьезных вещах речь зашла. Цифры другого порядка. Понял, нет?

— Там посмотрим… — сказал Каморин, раздумывая. — Очертя голову такие дела не решаются.

— Время, время… — покачал головой Седов. — Вот наши девушки слушают нас и улыбаются. И стараются не вникать. И на часы посматривают.

— А к слову, — может, для дела понадобится, — что там у вас ещё-то есть?

— В смысле?

— Ну, насчет сауны с девками я понял… Что там у вас ещё, в Москве вашей хваленой?

— Ну… много всего — Москва как-никак, столица нашей родины. «Макдональдс», например…

— Ещё скажи пельменная! Где у вас богатые развлекаются? Ну эти, новые русские?

— Да как-то сразу всего и не перечислишь. Рестораны… бары… казино…

— Ну, этого добра и у нас в деревне хватает. Но ведь есть же у вас что-нибудь этакое, чего больше нигде пока нету?

— Бега. Не волнуют? О! Я тут дуриком залетел — может, и тебе интересно будет — собак стравливают. Собачьи бои. Они вообще-то запрещены, так что всё втихоря, втридорога, но зрелище, доложу я тебе! При мне дамочку одну в истерике на «скорой» увезли.

— Вот-вот, дамочка! С собачкой.

— Ну, не скажи. Дамочка — это я так, к слову. Там все больше мужики толкаются, серьёзные мужики. И собачки серьёзные — стыкаются по олимпийской системе — кого загрызли, тот из соревнований выбыл. Так что только клочья летят. Кровища так и хлещет. К слову сказать, и тотализатор есть. Ты как — мужик азартный? Скоро у них, у собачников этих, чуть ли не всероссийский какой-то сходняк, в Братцевском манеже. Напишут: выставка собак служебных пород. А на самом деле… У-ух, жуть! Устроить тебе? Вот говорю, и слышу: заинтересовался человек. Угадал я? В самый раз тебе, верно?

— Это почему же мне в самый раз, — прервал его наконец Каморин.

— Да кровищи много, — заржал Седов. — Лично я, скажем, не люблю, а тебе, надо полагать, в самый раз. Вон и посланец твой головой кивает.

— А ну, дай-ка ему трубку, — сказал Каморин. — Насчёт собак — подумаю. Насчёт всего прочего… Давай, не тяни из меня жилы. Тебя известят о моём решении… У нас с ним будет свой разговор, не вздумай подслушивать.

Канищев снова взял трубку.

— Когда-нибудь это кончится? — протянула Люба капризно. — Сколько можно… Зине домой давно пора. Саш, скажи ему, чтоб закруглялся…

Седов прижал палец к ее губам.

— Помолчи, не мешай. Сейчас закончим…

— Чуть не забыл, — сказал Каморин. — Там в Москве Костя Мишаков ошивается, слыхал про такого?

— Что-то не припомню… — задумался Канищев.

— У него брат-близнец, как две капли, Дмитрий. Был вчера у меня, кое-что просил. Они ребята перспективные, в спецназе служили. Давно к ним присматриваюсь. Дмитрий прибудет завтра в столицу… Он тебя сам найдёт.

— А ты прилетишь? — спросил Канищев.

— Уже соскучился? — зло обрезал его Каморин. — Тебе легче жить не станет, если прилечу и посмотрю, чем ты там занимаешься. Так вот, разберись с ними на месте. Прощупай. И помни — мне эти близняшки скоро понадобятся. Усек? Повторять не надо? Поэтому к ним — режим наибольшего благоприятствования. А то, смотрю, ты там с московскими бабами заигрался, скоро вообще соображать перестанешь… Ну все, заканчиваем… Поезжай к себе в гостиницу, сиди в номере и жди, когда сам позову.

Вечером в номере Канищева раздался телефонный звонок.

— Здравствуйте, я Мишаков Митя, — послышался в трубке юношеский голос. — Мы тут с братом… Мне передали, что могу к вам обратиться…

— Можешь… — подтвердил Канищев. — Ты в вестибюле? Снизу звонишь? Подожди меня там. Я сейчас спущусь.

Внизу, там, где обычно дожидались своей очереди соискатели гостиничных благ, он сразу увидел обоих братьев Мишаковых. Действительно, как две капли.

Впрочем, всё равно не понятно, что имел в виду Каморин, когда сказал, что у него есть на братьев виды.

А когда он услышал просьбу Кости Мишакова, то на минуту лишился дара речи.

— Однако ствол дорого стоит… — Канищев огляделся по сторонам. Вроде никто на них не обращает внимания. Разве две старушки, до того поразившиеся сходству братьев, что теперь по этому случаю подталкивают друг друга локтями, делясь впечатлениями. — Вы хоть знаете, как с ним обращаться? — спросил он.

Они кивнули. Ну да, вспомнил Канищев, в спецназе служили… Близнецы-то они близнецы, но если Дмитрий усмехнулся, то Костя оставался серьёзен.

Хотя вид у братьев был такой, будто всю последнюю неделю они вообще не спали.

— Так у кого из вас это случилось? — спросил Канищев. — Вы, парни, извините, но я вас уже путаю. А видок у вас обоих — очень переживательный и осунувшийся.

— Он не спал ночами и я из-за него! — шутливо толкнул брата в плечо Митя. — Еще не знаю ничего, а как будто это со мной что-то случилось.

— И часто у вас так бывает? — полюбопытствовал Канищев.

— Через день на третий, — резко ответил Костя. — Так что вы нам ответите?

— Вы меня за горло не берите, — сказал Канищев. — К тому же вы еще сами на мой вопрос не ответили.

— В армии я был снайпером, — сказал Костя. — Брат — гранатометчиком. И если он мазал, я тоже.

— Какая нужна винтовка? — сощурился Канищев. — Вы только не обижайтесь, но дело-то непростое.

— Павел Романович сказал, что вы все устроите, — сказал Митя.

— Он тоже в Москве? — осторожно спросил Канищев.

Братья переглянулись, Дмитрий пожал плечами.

— Карабин Драгунова, — сказал Костя после паузы. — Вам это о чем-то говорит?

Канищев помедлил, прежде чем ответить.

— Жалко мне вас, — сказал он, помедлив. — Вы хоть понимаете, куда лезете? Или куда вас подталкивают? Я сам, как в это болото попал, уже не чаю выбраться, понимаете? Тоже деньги были позарез нужны… Не для протокола этот разговор, не для посторонних ушей. Я не отговариваю. Просто жалко вас, пацанов…

Братья молчали, глядя в сторону.

— Не в деньгах дело, — с угрюмой решимостью сказал Костя, и Канищев удивленно увидел, как у обоих одновременно заходили желваки под скулами.

— А в чём? — осторожно спросил Канищев.

— Этого мы не можем сказать, — твёрдо ответил Костя. Он вообще вел себя, как если бы был старшим из братьев. Хотя разница наверняка исчислялась минутами…

— Всё было обговорено с Павлом Романовичем, — сказал Митя.

— Да это-то понятно… — отмахнулся Канищев. — Но ведь он вам этого не скажет, чтобы одумались, верно? Говорил он тебе, чтобы не лез в это дело? Что лучше бы вам возвращаться домой?

— Он просто понял, что назад для нас пути нет, — упрямо набычился Костя.

— Наверно, потому что вы ему сказали, зачем вам эта винтовка? — предположил Канищев. — Я ведь спрашиваю не любопытства ради… Одно дело её искать, когда понимаешь, что вы, мои земляки, такие молодые, влипнете в нехорошую историю, из которой никогда не выберетесь, а другое дело, когда сам осознаёшь, что по-другому вам никак нельзя…

— Мою жену менты изнасиловали! — сказал Костя дрогнувшим голосом. — Здесь, в Москве. Все, кто были в отделении. Этого достаточно? Можно после этого просто так возвращаться домой? Вы бы вернулись?

Канищев молча смотрел на них. Невольники чести. Жить им, судя по всему, осталось недолго. Каморин использует братьев на все сто, как смертников. У него не заржавеет. Но и отговаривать сейчас, в их состоянии, бесполезно. Винтовка с оптическим прицелом стоит дорого. И расплачиваться им придется собственной жизнью. Этим можно помочь, только достав им хороший ствол. Желательно незамазанный. Который пока никто не ищет. Это продлит им жизнь. Возможно, они даже успеют расплатиться сполна по долгам чести. Во всяком случае, не похоже, чтобы Каморин спешил от них избавиться.

Глава 9

Чурилин щёлкал клавишами компьютера, просматривая файлы. Возможно, его ребята кое-что пропустили в отношении Хлестова. Так, не сидел, не привлекался, в белой армии не служил, родственников за границей не имеет. Вполне в совковом духе: чем грязнее человек, тем чище его анкета. Все, кого он ни спрашивал, морщились от одного упоминания этого имени. Девчонкам, в основном из провинции, этот слизняк (стоит только взглянуть на его фотографию) предлагает стать телезвёздами. И для них он сразу становится сказочным принцем. Главное, такого уродца еще ни разу никто не ушиб! Ни женихи, ни отцы этих дурочек…

Впрочем, кого-то он действительно протолкнул на всероссийский, прежде всесоюзный, экран. Если внимательно присмотреться к открытым им звездам, становится понятно: за каждой стоят большие деньги родителей или сутенеров. Голоса, как правило, нет ни у кого. Как и слуха. Но тем не менее все на слуху. Все в обойме. Как и их благодетель, заработавший таким образом и приличные, бабки, и репутацию делателя звезд, и бычка-производителя одновременно. Хотя последнее, похоже, уже в прошлом… Вот и вчера утром, когда Чурилин позвонил Хлестову домой, ответил голос девочки лет шестнадцати.

— Позови папу к телефону, — сказал Чурилин, несколько запнувшись.

— А он мне не папа… — хмыкнула девушка. — Он моему отцу в дяди годится. — И потом позвала: — Папуля, это тебя! Вот видишь, все говорят, что ты не годишься мне в бой-френды…

Голос «папули» был недовольным. Кто еще смеет беспокоить его в столь раннее время… всего-то час пополудни… Для него, человека богемы, самый сон. Но, узнав, что вызывают в прокуратуру, заблеял, словно невинная овечка.

Ах, это все интриги завистников! А у него их чем дальше, тем больше. Свою налоговую декларацию он заполнил давно, инспектор, милая девушка, проверяла дважды. Свою машину он теперь припарковывает только в положенных местах… А что касается пресловутого черного нала, то его просто заставили! У них, в провинции, бывает только так. Или банк закрыт, или господам артистам пора на самолёт…

Чурилин слушал и улыбался… Вот так же он, еще молодой следователь во времена Андропова, пригласил к себе директора только что открывшегося районного универсама в Тимирязевском районе столицы.

Глядя на него, перепуганного, только что услыхавшего об аресте директоров Елисеевского и «Океана», Чурилин подумал, что лучше обойтись без наводящих вопросов. По заданным вопросам директор поймет, что следствию известно, а что нет. А следствие вовсе ничего еще не знало. Просто началась кампания… Вот и пригласили человека поговорить по душам. И потому душа у него сразу ушла в пятки. Ибо ничего нет хуже неизвестности.

— Вот вам ручка и лист бумаги, — сказал Чурилин бесстрастным тоном. — Садитесь и пишите все, что знаете. Час времени. Хватит?

— Бумаги не хватит… — пролепетал бедный директор.

Задал он тогда работу прокуратуре! На полгода вперед. До самой смерти Андропова.

С Хлестовым это навряд ли пройдет. Публика ныне ушлая. Насмотрелись американских боевиков и сразу требуют адвоката. Правильно требуют, вообще говоря. Все должно быть по-честному. А все равно жаль. Что-то ушло в прошлое с появлением адвоката в самом начале следствия. Те, у кого рыльце в пуху, на первом же допросе обычно кололись только так… Особенно если речь заходила о сообщниках.

Чурилин посмотрел на часы. Запаздывает Игорь Андреевич, однако. А речь всего лишь о беседе на тему убийства в подъезде, где он проживает.

Сейчас бы в самый раз послушать его телефон. Наверно, раскалился. Обзванивает знакомых. Узнаёт заранее, кто таков этот следователь Чурилин. Что ведет и есть ли, в случае чего, на него управа. Однако повод, чтобы это проверить, есть. Клиент запаздывает. Заставляет себя ждать.

Чурилин набрал номер. Так и есть — занято. Он нажал кнопку дозвона и отключил компьютер. С хрустом потянулся в кресле. На улице — зимняя слякоть. И одновременно гололед. Только у нас такое бывает. И не хочется сегодня никуда ехать… Хлестов наверняка сошлется на пробки… Говорят, обзавелся парой дополнительных телохранителей. С этого и начнем, когда наконец объявится.

Чурилин поднял трубку:

— Марина, ты проверила в бюро пропусков, на Хлестова там есть пропуск? Ладно, я подожду… Он уже его получил? Странно, что до сих пор не объявился.

Он положил трубку и отключил дозвон. Хлестов уже здесь. А его телефон до сих пор занят. Живет один после трех или большего числа разводов. Значит, дома наверняка та девушка, с которой Чурилин вчера разговаривал… Старшей дочери Чурилина скоро исполнится семнадцать. Не дай Бог, если найдется и для нее такой вот «папик»… Голову оторвет. И ей, и «папику».

В это время послышался осторожный стук в дверь. Даже не стук, а поскребывание… Ну-ну. Чурилин решил не спешить с приглашением. Стало интересно, что Хлестов предпримет дальше. Важно узнать характер клиента. Способен или не способен открыть дверь, не дождавшись на то разрешения. Он проделывал этот эксперимент и раньше. Помогало, вообще говоря. Особенно в тех случаях, когда клиента еще в глаза не видел. Вот как сейчас…

Дверь скрипнула, Чурилин оторвал глаза от бумаг и встретился взглядом с Хлестовым. Ну да, он и есть. Очень похож на свою фотографию в компьютере. И на свою биографию со всеми своими женами и разводами…

— Я стучался, — виновато затарахтел Хлестов, — наверно, вы не слышали…

— Вы Хлестов Игорь Андреевич? — строго спросил Чурилин. — Да проходите, садитесь. Я давно вас жду…

И когда тот вошел наконец в кабинет, Чурилин смерил его взглядом. Ну да. Именно таким он себе его и представлял. Молодящийся, бодрящийся, вот только животик, возвышающийся над джинсами, немного подкачал… Тщательно выбрит, но это лишь обнажает складки под подбородком и на шее. Пора бы бороду отпускать. И ещё пух на ушах. Длинные лоснящиеся волосы, как у хиппи шестидесятых, дорисовывали общую картину. Весьма неприглядную, надо сказать…

Ну все, строго сказал себе Чурилин. Только объективный подход. Никаких субъективных оценок. Это только помешает. Да, у тебя семнадцатилетняя дочь, но на время об этом придется забыть.

И он даже спрятал фотографию дочки в стол.

— Знаете, зачем вас вызывали? — заставил себя улыбнуться Чурилин.

— Ещё нет, — сказал Хлестов. — Но вы, наверно, расскажете.

— Речь пойдёт об убийстве на лестничной площадке вашего подъезда.

— Ах, это… — В голосе Хлестова сквозило явное облегчение. Мол, я-то думал. Интересно, где он был, пока шёл сюда? — подумал Чурилин. В какие заходил кабинеты? Или просто забрел в туалет? Во всяком случае, он держится увереннее, чем можно было ожидать.

— Честно сказать, не понимаю, какое это имеет отношение ко мне, — сказал Хлестов.

— У вас нет врагов? — спросил Чурилин.

— Нет, — пожал Хлестов плечами.

И его нижняя губа выпятилась от обиды: как можно такое о нем подумать?

— Нет или быть не может в принципе? — спросил Чурилин.

— Похоже на допрос, — насторожился Хлестов,

— Ничуть, — покачал головой Чурилин. — Я же сказал вам: если хотите, пригласите на наш разговор своего адвоката. А вы почему-то предпочитаете консультироваться с работниками прокуратуры.

Он брал Хлестова на пушку. В этом был определенный риск. Дело, как известно, благородное. Хотя и неблагодарное. Но ведь где-то Игорь Андреевич был здесь, в прокуратуре, прежде чем попал к нему в кабинет? Не просидел же он почти полчаса в туалете?

Так и есть. В лице Хлестова мелькнуло что-то вроде озадаченности. Потом — растерянность. Конечно же заходил к кому-то. И теперь старается понять: откуда он, Чурилин, об этом узнал? Или ему передал о незапланированном визите тот, у кого он был? Ничего особенного в этом нет, разумеется…

Но кто-то ведь сказал Хлестову: зайдешь к такому-то в такое-то время. Он тебе все скажет и подскажет. И прояснит ситуацию. Может такое быть? Вполне.

— После убийства вашего соседа по лестничной площадке Кирилла Парфенова, с которым вы совсем недавно поменялись квартирами, вы наняли ещё двоих охранников. Почему?

— Я, как и вы, подумал, что покушались на меня. Хотя врагов у меня нет.

— А друзья? Чьи интересы пересекались бы с вашими?

— Таких сколько угодно. — Посетитель самодовольно усмехнулся. — У вас, полагаю, тоже.

— Ну, где нам, дуракам, чай пить! — хмыкнул Чурилин. — Вы всегда в окружении красивых женщин, у вас, наверно, столько завистников… Не говоря уже о ревнивцах.

— Давайте я попробую сэкономить ваше драгоценное время, — предложил Хлестов. — Я не знаю, кто, вернее, кому я мог перебежать дорогу. А в вашем ведомстве я действительно заходил проконсультироваться к одному человеку, которого мне порекомендовали. На всякий случай. Это противозаконно?

— Нисколько, — пожал плечами Чурилин. — Кстати, можете закурить.

— Спасибо, бросил, — отмахнулся Хлестов. — Это всё, что вы хотели узнать?

— Ещё несколько вопросов в интересах следствия, которые могут оказаться и вашими интересами… Это могло произойти из-за женщины?

— Не думаю, — покачал головой Хлестов. — В основном провинциалки, знаете ли… Приехали покорять Москву. Есть еще подружки крутых людей, но с теми я предпочитаю не связываться. Себе дороже получится. Здесь же, насколько я понимаю, все было весьма серьезно. Киллер действовал профессионально.

— Если не считать того, что он принял за вас кого-то другого. Но вы правы: ревнивцы так себя не ведут. Они, как правило, должны сначала сказать речь, желательно застав вас вместе с неверной супругой.

— Это в кино, — сказал со вздохом Хлестов. — Боюсь, Виктор Петрович, у вас в этом мало опыта. Как правило, все куда менее романтично…

Пожалуй, все, кто его знают, к нему не вполне справедливы, подумал Чурилин, посмеиваясь.

— Всё-таки подумайте, — сказал Виктор Петрович. — Вспомните всех, кто принадлежит к вашему кругу. Есть ли среди них те, в чьих интересах была бы ваша гибель. Или кто вам мало симпатичен, а вы не считали нужным это скрывать.

— Я могу идти? — спросил Хлестов, обозначив попытку, довольно неуклюжую, подняться со стула.

— Ещё только один вопрос, — выставил руку Чурилин, как бы снова его усаживая. — В каких вы отношениях с вашими соседями Парфеновыми — с теми, с кем вы поменялись квартирами?

— Если вас интересует покойный, — осторожно начал Хлестов, — то, как принято говорить, о мёртвых либо ничего, либо хорошее.

— Отнюдь. Сейчас меня больше интересует ваше отношение к его дочери. Ее зовут Галя, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, — вздохнул Хлестов. — Уж не знаю, что она вам обо мне рассказывала… Но в любом случае не собираюсь платить той же монетой. Был влюблён. Как мальчишка. Совершал безумства. Готов был убить её жениха. Бог знает, какие звезды с неба ей предлагал… Вернее, с экрана… Готов был на всё! Даже на самоубийство… Если не секрет, что она вам рассказывала обо мне?

— Вопрос некорректный, — покачал головой Виктор Петрович.

— Воображаю… Что у неё на глазах приводил к себе женщин, так?

— Не вынуждайте, Игорь Андреевич, — снова покачал головой Чурилин.

— Ну да, здесь вы задаете вопросы, — закивал Хлестов. — И все-таки. Вы, я вижу, глубоко порядочный, интеллигентный человек. Не то что некоторые. И мне не хотелось бы, чтобы такой, как вы, плохо обо мне думал… Да, приводил! Чтобы разжечь в ней ревность! Бывает такое? У вас ни разу не было?

— Нет… — Чурилин не таясь смеялся. — Даже не представляю себе…

— Я же говорю: вы чересчур для этого интеллигентны. Но знание психологии таких, как я, вам не помешает, не правда ли? В вашей работе, я хотел сказать… А клин клином никогда не пробовали вышибать?

— Смотря в каком плане… — пожал плечами Виктор Петрович.

— В том самом… — махнул рукой Хлестов. — Мы, то есть те, кого общественность несправедливо называет ловеласами, на самом деле несчастные, больные люди! И весьма одержимые, я бы сказал. Так вот мы всегда полагаем, согласно классику, что лучшее средство от женщины — другая женщина… А Галя это превратно поняла, принимая мою гипертрофированную влюбчивость за пошлейший разврат! Может, вы сумеете ей это объяснить? Я был бы вам чрезвычайно признателен…

Чурилин незаметно взглянул на часы. Пора закругляться. Он поднялся с места, давая понять, что беседа закончена.

Хлестов поспешно вскочил, протянул руку для прощального рукопожатия. Рука была потной и вялой.

— И всё-таки, что называется, навскидку! Кто, по вашему мнению, из тех, кого вы знаете, на это способен? — спросил Чурилин, провожая гостя до двери.

Тот, изображая изумление, развел руками:

— Не смею ни о ком плохо думать! Поймите меня правильно!

Чурилин подошёл к окну. На сей раз Хлестов вышел довольно быстро. «Оглянется или нет?» — загадал Чурилин. Оглянулся. Потом сел в иномарку, где его уже ждали охранники.

…Хлестов был в приподнятом настроении. Все складывалось не так уж плохо. Утром позвонила Ирина, та самая пассия Седова. Напомнила об их прежней договоренности. Ну да, он все помнил, как можно забыть про такую женщину. Говорить ей было нелегко, все знали, что Саша Седов привел к себе в коттедж на Рублевском шоссе молоденькую проститутку и Ирина будто бы сразу дала ему отставку. Из брезгливости, как сказала она кому-то. В таких делах важно, кто это сделает первым. Кто первым выстрелит, скажем так. Седов опередил Ирину. Наверно, знал, что она вот-вот его бросит. И потому искал ей замену. И вот — нашел. Буквально первую попавшуюся. «Бог знает, где он ее откопал», — говорили общие знакомые. «Не знаю, не видел, — пожимал плечами Хлестов. — Одно знаю наверняка: на кого попало он не бросится!»

Итак, Ирина, снедаемая ущемленным самолюбием, хочет отыграться? Или все-таки попробовать себя на эстраде? Девка видная, даже чересчур. Такая, чуть обозначится успех, сразу забудет, кому и чем обязана. Только её и видели… Мы это проходили, рассуждал про себя Хлестов. Поэтому — не все сразу. Сердечные огорчения побоку, дело есть дело. Сначала — постель по полной программе. Сначала проверим ваши возможности в этой сфере общечеловеческой деятельности, потом все остальное…

Душа просто пела в этот день. К тому же вчера успел договориться с банком «Куранты» насчет кредита. Надо отдавать старые долги. Он, можно сказать, в долгах по уши, а расходы только увеличились. Одни охранники сколько стоят…

Но в банке он подал это иначе: деньги нужны для искусства. И вообще для такого благого дела, как поддержка молодых талантов. Помогло: сам председатель правления банка Киевский Наум Семенович ему посочувствовал и обещал оформить кредит послезавтра. Для нашего времени чересчур что-то стремительно, но ведь никто их не подгонял. Его дело — опередить Седова, который, по слухам, тоже пасется где-то там, возле сейфов «Курантов»…

Вот чёрт, сразу не подумал… Ведь Седов его конкурент, правильно? Как раз об этом его и расспрашивал следователь: есть ли у него конкуренты? К тому же Седов мотал срок… Был момент, ему, Хлестову, тогда до смерти стало обидно — почему все в этой жизни, особенно бабы и бабки, достается таким, как Седов? И он подал сигнал как честный коммунист: мол, не могу молчать. Не в прокуратуру, нет, всего-то в родной партком. А Седов встал в позу, отказался явиться на заседание, куда его пригласили… Формально он прав: что делать там не члену партии? (Хотя вполне мог бы прийти, послушать товарищей, пообещать исправиться… И все бы прикрыли…)

А сегодня Седов тоже собирается поощрять искусства и литературу. Плюс кино. Хотя кто сказал, что литература и кино не относятся к искусствам? Этот вопрос вчера ему задал председатель правления банка Наум Семенович Киевский, придержав над соглашением свой «паркер». Он вспомнил по этому случаю известное: из всех искусств для нас важнейшим является кино. Помните, кто это сказал? «Еще бы! — сказал Хлестов. — До сих пор мороз по коже, как вспомню…» А сам лихорадочно припоминал, кто? Наполеон или Черчилль? Хотя Бонапарт сразу отпадает. Какое могло быть при нем кино? Уж это-то он знает…

Наум Семенович задумчиво посмотрел на него и сбавил сумму кредита на десяток «лимонов»…. Вот во что может обойтись незнание общеизвестного! Игорь Андреевич потом позвонил поздно вечером одному режиссёру, клянчившему деньги на фильм, и спросил, кто автор этого столь известного афоризма.

«А на картину дашь?» — спросил режиссёр. «Спрашиваешь… Как только, так сразу, — сказал Игорь Андреевич. — Так знаешь или не знаешь?»

И весьма удивился, услыхав имя автора, про которого хотя кино и снимали, но сам он его вряд ли посещал… Всё некогда и некогда. Мировую революцию надо двигать. Потом — нэп…

Когда Игорь Андреевич подъехал к дому и машина остановилась возле подъезда, охранник, сидевший впереди, вылез и распахнул перед ним дверь. Место, где остановилась машина, было неудачным — сплошной лед. Поэтому когда Игорь Андреевич начал выбираться из машины, то сразу же поскользнулся и упал охраннику на руки. Это его и спасло. Но не спасло охранника. Первая пуля прошила дубленку Игоря Андреевича в сантиметре от тела, вторая, прямо над его головой, с чмокающим звуком разворотила бронежилет охранника. Игорь Андреевич тонко закричал, завизжал, почувствовав на своем лице горячую кровь, и, решив, что попали в него, упал на спину так, что раненый телохранитель, застонав от боли, рухнул сверху, невольно прикрыв собой хозяина.

— Вон он! — закричала какая-то женщина с балкона, указывая в сторону проходного двора, куда побежал, пригнув голову, какой-то парень в черной вязаной шапочке и темно-коричневой кожаной куртке. И все другие женщины, бывшие во дворе, очнувшись от шока, стали кричать и показывать пальцем в ту же сторону. Один охранник взялся помогать Игорю Андреевичу подняться, другой побежал в сторону проходного двора. Вскоре он вернулся. Безнадёжно махнул рукой: ищи-свищи…

Игоря Андреевича ещё долго трясло, просто зуб на зуб не попадал. Казалось, холодная, только что прикоснувшаяся к его телу смерть всё ещё не отпускала, не торопилась разжимать свои объятия.

Глава 10

Каморин почти ничего не пил, только слушал, пристально разглядывая Седова. Даже присутствие Ирины не могло отвлечь его внимание. Каморин не был похож на человека, которого можно расслабить, если он сам это не пожелает.

В ресторане было тихо, посетителей немного, так что разговору никто не мешал… Седов время от времени переглядывался с Ириной. Ему было важно, как она воспринимает их нового знакомого.

Ирина чуть заметно пожимала обнаженными плечами. Сегодня она выполняла представительские функции. Дополняла имидж своего спонсора и благодетеля. И потому он продолжает ее содержать. Как и эту шалашовку, которую Альча — теперь она, уже не спрашивая согласия, называла его только так — держит у себя на Рублевском шоссе для других целей. И тут ничего не поделаешь. Ему нужна была свобода от одной женщины, и потому он завел себе другую. Это Ирина хорошо понимала. Она и раньше чувствовала, что вяжет его по рукам и ногам, что не надо бы так, поскольку этот бывший уголовник с высшим гуманитарным образованием способен отгрызть себе лапу, лишь бы вырваться из капкана, что рано или поздно это произойдёт… И вот — случилось.

Седов, он же Альча, попросил её присутствовать на этой деловой встрече. До сих пор он не раз и не два использовал её в этом качестве, когда речь заходила о каком-нибудь чиновнике из мэрии, чересчур много запрашивающем.

Чиновник при виде Ирины пускал слюни, начинал рассказывать что-нибудь о своем трудном детстве в отстающем колхозе, где собирал колоски…

Теперь он собирает иконы и картины старых мастеров, только подлинники… И не соблаговолит ли божественная Ирина Георгиевна как-нибудь осмотреть его коллекцию? Ирина пожимала своими точеными плечами, отчего у мужчин, она знала это точно, останавливалось дыхание, лукаво поглядывала на невозмутимого Седова и после хорошо выдержанной паузы давала понять, что все возможно… Если Александр Петрович, которому всегда некогда, доверит ее честь и безопасность своему новому другу и отпустит ее одну. А доверие Александра Петровича зависит сами понимаете от чего…

И распалённый собственными фантазиями чиновник сбавлял цену. Как правило — не намного. Тонкие брови Ирины поднимались от удивления. Трудно поверить, что столь респектабельный мужчина, с которым она только что, на глазах своего опекуна, обменялась визитками, такой скупердяй!

Чиновник пыхтел и обливался потом, уныло прикидывая, скольких благ он лишится, если пойдет навстречу обладателю столь привлекательной женщины, но отступать не хотелось, и рано или поздно он сдавался. И уже смотрел на «божественную» глазами победителя аукциона, которого принудили заплатить слишком высокую цену.

Этот Каморин — совсем другое дело. Волк — так она скажет Седову, когда Каморин отойдёт на пару минут и оставит их наедине. И личной преданности от него не жди. Во всем видит только свой собственный интерес… Это тебе не Леха с его шпаной.

— Ты, кажется, собиралась куда-то звонить? — спросил Седов у Ирины, почувствовав, что Каморин начал проявлять нетерпение.

— Ах, да… — Она посмотрела на часы. — Я только на одну минуту. — При этом она смотрела на Каморина, будто спрашивая разрешения у него.

— У вас есть сотовый… — В глубоко посаженных тёмных глазах Каморина мелькнула усмешка. — Вон в том кармане.

— Ничего, — спокойно сказал Седов. — Это лишь повод, чтобы нам можно было вдвоем кое-что обсудить. В следующий раз придумаем что-нибудь поумнее. — И недовольно посмотрел при этом на Ирину.

Давно она не чувствовала себя столь растерянной. Этот провинциал просто на дух ее не переносит! В ситуациях, когда другие мужики перед ней млеют и блеют, он чуть ли не хамит! Либо ведет себя так, будто ее здесь нет… Отсюда недовольство Альчи, который боится, что клиент, о котором было столько разговоров, сорвется с крючка.

— Не с того мы разговор начали, тебе не кажется? — спросил Каморин, когда они остались вдвоем.

Седов молча кивнул и передал ему под столом туго стянутую пачку стодолларрвых купюр.

— Предоплата? — спросил Каморин. У него по-прежнему был недовольный вид. Как будто его покупали.

— Аванс, — сказал Седов. — Можешь не пересчитывать.

— А почему твоя баба зовет тебя Альчей? — спросил Каморин.

— Потому что я это ей позволяю, — ответил Седов. — Не о том мы с тобой толкуем, тебе не кажется?

Каморин не ответил, сделал затяжку, пустил дым к потолку.

— Ты бывший уголовник, я — следователь милиции. О чем мы можем толковать?

— Значит, поймём друг друга, — упрямо мотнул головой Седов.

— Так зачем позвал в Москву, Альча? — спросил Каморин, наблюдая, как кольца дыма, одно за другим, поднимаются вверх.

— Обидно видеть, когда такие люди околачиваются в глубинке, только зря теряя время.

— Что, не на кого стало здесь опереться? — усмехнулся Каморин. — А как же твой подельник Леха? Седов молча смотрел на него.

— И про Лёху знаешь? Откуда?

— Откуда следователь УВД может знать про уголовника, на которого уже пулю отлили? Хотел бы, кстати, привлечь его по статье за убийство с отягчающими обстоятельствами. Прислал к нам в Челябинск мокрушника, а у нас свои без работы сидят. Словом, этот придурок влез на чужую территорию, где давно всё схвачено, расставлено и расписано. На мою территорию, чтобы было совсем понятно. И перестрелял там со страху чуть не целую свадьбу, хотя подстрелить требовалось только жениха…

— В том-то и дело… — махнул рукой Седов. — Сплошной брак в работе. Раньше такого не было. Вчера опять дал промашку. Уже второй раз по одному заказу. Хотя я его об этом уже не просил. Представляешь, послал мазилу по второму разу, якобы чтобы дать возможность исправиться… Воспитывает он их так, Лёха. Представляешь? А только твой Канищев — кто он там у тебя: временный поверенный полномочный представитель? — ничуть не лучше. Много вопросов задает. Все знать желает, и даже больше того…

Каморин щурился, глядя сквозь сигаретный дым на Седова.

— Ну и что в итоге? Хочешь, чтобы я на тебя работал? За Лёхой твоим подчищал? Это будет стоить очень дорого. И еще большой вопрос, стоит ли оно того. Этот, как его, Хлестов, кажется, — неужели он стоит той пули, которую в него выпустят?

— Сколько? — нахмурился Седов.

— Ещё узнаешь… Когда, как золотая рыбка, пойдёшь ко мне в услужение. Так что ты мне хотел предложить? Перебраться в столицу?

— Не в этом дело… — Седов был явно встревожен. — Бабки ты взял. Теперь говоришь, что мало. Это как понимать?

К ним подошёл официант:

— Извините. Там ваша дама нуждается в помощи… Там, внизу, возле гардероба…

Опять, подумал Седов, вставая. Опять кто-то прицепился. Просто несчастье какое-то — оставлять Ирину одну.

— Нужна помощь? — спросил Каморин, давя сигарету в пепельнице.

— До сих пор обходился… — пробормотал Седов, отбросив салфетку. Он быстро спустился вниз. На этот раз все было куда серьёзнее, чем обычное приставание. Несколько кавказцев обступили Ирину возле большого зеркала напротив раздевалки.

Одни, совсем уже пьяные, лезли обниматься, совали деньги, другие, помоложе и потрезвее, молча тащили ее за руки на выход из ресторана.

Сбегая вниз, Седов вспомнил, что кавказцы сидели напротив и пялились во все глаза, делая ей какие-то знаки… Ирина яростно, с матом, чего он прежде в ней не подозревал, отбивалась, но это распаляло «чурок» еще больше. Только гардеробщица кричала и звала на помощь, а молоденький милиционер, на которого нападавшие уже не обращали внимания, поскольку отняли у него рацию и пистолет, растерянно пытался их урезонить. Немногочисленные зрители боязливо оглядываясь, норовили поскорее прошмыгнуть мимо.

— Саша! — отчаянно закричала она, увидев сбегавшего Седова.

Это на мгновение, не больше, остановило кавказцев… Седов бросился на них, раздавая удары направо и налево, получая их сзади, сбоку, по голове…

Кавказцы что-то кричали по-своему, гортанными голосами, похоже зовя соплеменников на подмогу. И они появились с улицы, где, очевидно, в ожидании скорой развязки уже сидели в машинах. Седов изнемогал под натиском превосходящих сил, его удары слабели; он уже увидел, как блеснул нож в руке юнца лет шестнадцати, потом еще один, отчего гардеробщица заорала благим матом, а Ирина начала оттаскивать его, с разбитым лицом, в сторону…

И вдруг стало свободнее, Седова уже никто не бил, нападавшие разом подались назад, пряча ножи…

Сквозь кровавую пелену Седов различил Каморина, стоящего вполоборота к нему в такой низкой стойке, как будто он вот-вот должен рухнуть. Руки и ноги его мелькали с необыкновенной скоростью — Каморин раздавал удары направо и налево с точностью и быстротой робота-кикбоксёра… Было что-то неприятно-жестокое, что-то звериное во всей его повадке, и Седов, радуясь, что Каморин бьёт его врагов, в то же время смотрел на него с некоторой опаской: да, такому поперёк дороги лучше не вставать… Он вдруг заметил, что двое кавказцев перемигнулись, один из них, желая подловить Каморина «на тычок», подсел под него сзади, почти упал в ноги, а второй прыгнул, размахивая ножом, чтобы если не толкнуть Каморина на подсевшего, то заставить его шагнуть назад и оступиться. Седов видел однажды, как таким способом завалили здоровенного пахана в лагере — прием был беспроигрышным. С обомлевшим сердцем он уже открыл было рот, чтобы предупредить Каморина, но с изумлением увидел, как тот, перенеся тяжесть тела с одной ноги на другую, оказался боком к тому, что нападал, и лицом к подсевшему. Можно было подумать, что у него на затылке запасные глаза. «Зверь, зверь!» — говорил про себя Седов, упоенно глядя, как один из нападавших валится с разбитой в кровь головой на пол, а второй, что был с ножом, летит к окну, к огромной ресторанной витрине. Зазвенело выбитое задом стекло, раздался где-то на улице звук милицейской сирены, и кавказцы, впервые после Чечни осознавая себя разгромленными, рванули на улицу, уволакивая с собой двоих совсем не стоящих на ногах…

Каморин наклонился и поднял чей-то нож. Поднял как профессионал — за кончик лезвия. Он не терял зря времени. Милиция все равно уже здесь, хотя бы в лице посрамленного милиционерика, лишившегося разом всей своей боевой амуниции, кроме обмундирования, и теперь с восторгом взиравшего на человека, остановившего кавказскую экспансию на пороге вверенного его охране ресторана.

— Приобщи, — сказал Каморин онемевшему от восторга милиционеру, не обращая внимания на ликующую от восторга публику. Хотя это тоже можно было счесть рисовкой.

— Однако мы не закончили наш разговор, — сказал гость Седову, которому Ирина вытирала кровь с помощью носового платка.

— Вы же видите, в каком он состоянии! — зло сказала она. Ее почему-то так бесила спесь Каморина, что особых восторгов по поводу его подвига она не испытывала. Тоже мне Ван Дамм нашелся, подумала она. — Лучше проводите его в мужской туалет и помогите там…

Её всё ещё трясло мелкой дрожью, которую она никак не могла унять.

Он пристально посмотрел на нее, быть может впервые за весь вечер, потом так же молча кивнул и, взяв Седова под руку, препроводил его в мужскую комнату.

Там Седов внимательно посмотрел на себя в зеркало. Ну и рожа.

— Скоро здесь будут мои коллеги, — сказал Каморин, оглядываясь, — а мы не закончили наш разговор.

В дальней кабине послышался шум спускаемой воды. Оттуда вышел пьяненький старик швейцар в форменной фуражке, сдвинутой на затылок.

— Это кто коллеги? — спросил он грозно и погрозил пальцем. — За оскорбление при исполнении знаешь что бывает?

Потом махнул рукой и проследовал на выход.

— Не здесь же мы будем обсуждать… — Седов проводил старика глазами, заметив вдруг взгляд, которым смотрел вслед подвыпившему служителю Каморин. Казалось, он еще не отошел от показательной драки с сынами Кавказа.

— Эй, брось… Ты даже этого одуванчика убить готов… Так сколько ты хочешь сверх десяти кусков?

— Не здесь, — покачал головой Каморин. — Я обязательно назову сумму, но сначала выйдем отсюда.

Он окинул Седова критическим взглядом.

— Ну как, сойду за потерпевшего? — усмехнулся Александр Петрович.

— Скорее за не умеющего драться, — хмыкнул Каморин. — А еще собираешься со мной сотрудничать на равных. Будешь мне доплачивать как телохранителю. А своих — уволишь. Где они, кстати?

— У меня всего один, — нахмурился Седов. — Он же водитель. До сих пор я вполне обходился без его помощи. — И оглянулся, высматривая Ирину.

— Это заметно… — кивнул Каморин, на выходе из туалета пропуская Александра Петровича впереди себя. — Дерешься, как в лагерном бараке после отбоя, когда тебе устроили темную.

— Бывало и так, — удивился Седов, остановившись. И вдруг перешел на «вы». — Вы-то откуда знаете?

— Профессия такая, — напомнил Каморин, когда они поднимались по лестнице. — Воспользовавшись служебным положением, я предварительно навел о тебе справки. Знаю о твоем примерном поведении и старательном труде на благо Родины в местах заключения. За это тебе скостили срок.

— Тут мы действительно не на равных! — раздражённо сказал Седов, снова оглянувшись. — Вы знаете обо мне больше, чем я о вас.

— Ничего удивительного, — сказал Каморин. — Потому что ты нуждаешься во мне больше, чем я в тебе.

Это верно, подумал Седов, продолжая оглядываться. Ирины по-прежнему нигде не было видно. Наверно, приводила себя в порядок в дамской комнате. Зато посетители и официанты, окружив милиционера, продолжали обсуждать случившееся и с интересом посматривали в сторону Каморина и Седова.

— Но я мало знаю о том, что здесь происходит. Прежде чем зазывать меня в столицу, вы, здешние, должны были мне сказать, кто в Москве хозяин. Чтобы я мог понять, куда попал. Не может быть, чтобы такового не было — настоящего, без дураков. Хотя, возможно, он сидит дома на пенсии и разводит золотых рыбок. А по телевизору его никогда не показывают.

— Есть такой… Хотя их на самом деле несколько, поделивших Москву. Так вот у них, у поделивших, есть координатор. Все зовут его Григорий Теймуразович. Без фамилии. В определенных кругах имеет кличку Тамада. Но чаще его называют уважительно, по имени-отчеству. Вот скажите, если все знаете, вам это имя о чем-то говорит?

— Нет, — покачал головой Каморин, — но как раз тот факт, что я его не знаю, может и означать, что человек он весьма серьёзный.

— Дома он не сидит и рыбок не разводит, — продолжал Седов. — Работает в мэрии, большим начальником…

— Ого! Тогда он тем более мне интересен, — сощурился Каморин. — Как серьезный конкурент.

Седов не ответил, только высоко поднял брови, коротко взглянув на него. Что за планы, прости Господи, вынашивает этот самоуверенный тип? Покорить Москву? Еще один Наполеон.

— Нам пора, вам не кажется? — сказал он. — Ирину теперь не дождёшься…

— Пойдём… — сказал Каморин. — Зачем она тебе сейчас? Она, как я понимаю, должна производить впечатление на твоих партнеров по переговорам. Произвела. Вполне. В отличие от тебя. И потому ты правильно сделал, что её отослал.

Нет, с Лёхой куда проще, подумал Седов. Этот берёт за горло, как бульдог. Впрочем, похоже, всё это оттого, что знает себе цену. И потому адекватен. С ним будет работать сложнее, но продуктивнее… Там посмотрим, как говорит, Леха.

Но переговорить им не дали. Вскоре к столику подошли милиционеры из вызванного наряда. Каморин показал им свои документы, и этого оказалось достаточно. Потом вернулась наконец Ирина. Каморин еще раз внимательно посмотрел на нее. Почувствовав смущение, она взяла Седова под руку.

— Идёмте куда-нибудь в другое место, — сказала она. — Здесь уже вам не дадут поговорить.

Они поднялись из-за стола и направились на выход.

— В другом месте к вам будут точно так же приставать, — каменно улыбнулся Каморин, отчего вокруг его глаз возникли резкие морщинки, как трещины на стекле от удара камнем.

— Это комплимент? — спросила она, глядя в спину Седову, передающему гардеробщику номерки.

— Констатация факта, — сказал он. — Но я готов соответствовать, если снова возникнет такая необходимость.

— В драке вы искуснее, чем в беседе с дамой, — заметила она. — Они вас даже не поцарапали.

— Просто я никогда не имел дела с такими дамами, — сказал он. — А вот с партнерами приходилось работать куда более подготовленными. В этом все дело.

— Это вы называете работой? — удивилась она.

— О чём вы тут беседуете? — подозрительно спросил вернувшийся с одеждой Седов и подал Ирине шубу.

— Мы сейчас сообща пришли к выводу, что с этого дня Ирина будет сопровождать только меня. Поскольку нуждается в надежной защите. Это и есть мое условие нашего сотрудничества, та самая надбавка к оплате моих услуг, о которой мы говорили.

Ирина даже приоткрыла рот. Просто замерла, так и не продев руку в рукав шубы, которую держал Седов.

А что, подумала она, немного успокоившись. Альча завел себе эту девку, а я должна себя блюсти? Почему бы не завести себе этого Шварценеггера? Хотя бы на время. Чтоб этот кобель знал: я ему не кукла.

Глава 11

— Начнём с Кравцова, — сказал Костя. — Только сначала я должен увидеть его, а он меня. Лицо в лицо. Пусть узнает за что.

— Ты с ума сошёл! — охнула Таня. — Ребята, не позволяйте ему! Одумайтесь, пока не поздно… Митя, Валера, скажите ему!

Все сидели на кухне, пили чай, изредка поглядывая в сторону маленького телевизора, где всем довольные люди самозабвенно развлекались, искренне полагая, что зрители развлекаются вместе с ними.

— Раньше ты по-другому говорила, — сказал Костя.

— Это всё эмоции, — отмахнулась Таня. — Я, как все мы, была под влиянием того, что случилось с Ленкой… Как представлю себе, что этот неандерталец потащил бы и меня… Но ведь уже ничего не изменить, понимаете? Зря, что ли, говорят: время лечит?..

— Просто это случилось не с тобой, — сказал муж. — Вот и все. Потому ты и выступаешь. А ведь могло случиться и с тобой!

— О чём ты говоришь?! — взорвалась Таня. — Ты что, хочешь, чтобы твой лучший друг сам попал под пулю? А ты, Лена, ты представляешь себе, что он может из-за тебя погибнуть?

Лена положила ладонь на Костину руку и погладила её.

— Может, и в самом деле не надо, Костя? Нет, ну правда… Да чёрт с ним, в конце концов, с мразью этой!

Костя сидел неподвижно, смотрел прямо перед собой насупясь и каменно молчал.

— Я сегодня же перееду отсюда, — наконец открыл он рот. — Ты поедешь домой, к матери. Митя тебя проводит.

— Нет, я с тобой останусь, — выдавил сквозь зубы Митя.

— Ерунду ты, Костя, говоришь, — возразил Валера, искоса взглянув на жену. — Куда это ты, интересно, поедешь… Что, будешь таскаться со своей винтовкой по всей Москве? Главное — сейчас срок регистрации не продлевать. Тогда вы для всех как бы уехали. А вот тебе, — повернулся он всем корпусом к жене, — уезжать надо. На время, пока ребята дело не сделают.

Она пожала плечами, усмехнулась невесело:

— Можно подумать, я кому-то мешаю. Между прочим, пока что я тут хозяйка, ясно тебе? И нечего на меня давить, а то завтра же пойду в милицию и всё расскажу, что вы тут затеяли, понятно?

Голос Тани задрожал, она вдруг расплакалась, обиженно оттолкнула мужа, когда он попытался обнять ее за плечи.

Валера виновато посмотрел на Костю:

— Ты не думай, никуда она не пойдёт.

— Не пойду, да? — Таня вскочила на ноги. — Да я прямо сейчас туда позвоню! Для вашей же пользы! Пока вы никого не убили… Хоть сами живы останетесь…

— Звони. — Муж снял с холодильника стоявший там телефонный аппарат и поставил перед ней на стол. — Прямо сейчас… — И придержал рукой Костю, попытавшегося было подняться с места. — Пусть… Ну!

— И позвоню… — всхлипывая и шмыгая носом, Таня принялась набирать номер. — Думаешь, не смогу?.. Алло, это милиция? Соедините с сорок четвёртым отделением… — И вдруг, встретившись взглядом с расширившимися, полными слез глазами Лены, швырнула трубку и опрометью выскочила из кухни, сдерживая рыдания. Лена кинулась за ней.

Ребята сидели вокруг стола как закаменевшие.

— Я пойду один, — после паузы сказал Костя брату и прислушался к голосам, доносящимся из-за стены. — Мне нужен твой пистолет.

— А если не получится? И тебя убьют? — спросил брат. — И для чего тогда винтовка?

— Если меня убьют, воспользуешься ею ты. Этот гад должен знать — за что. Имеет он такое право? Хоть перед смертью?.. Ты когда-нибудь стрелял из винтовки?

— Я стрелял… — напомнил Валера. — В огневом городке, вместе с тобой, забыл?

— Он, — указал Костя на брата. — Он пойдет после меня. Пока его не заметут или не шлёпнут. И только потом ты, если не передумаешь. Пока их всех, пятерых… — Костя замолчал, словно захлебнувшись переполнявшей его ненавистью.

…Утром они вышли из дома втроём — Костя, Митя и Лена. На полпути Костя вдруг остановился и внимательно оглядел брата.

— Не надо бы, чтобы нас вместе видели, — сказал он. — Зря только обращаем на себя внимание сходством… А особенно тем, что даже одеты одинаково, как в детдоме. Ты знаешь что? Ты давай иди вперед, а дальше действуй, как договаривались…

Митя кивнул и пошел вперед. Костя критически посмотрел ему вслед.

— Зря я это затеял… — сказал он вполголоса. — Надо было его дома оставить. Но если меня убьют, выйдешь за него, ясно?

Лена дрожала от озноба. Все эти дни она никак не могла унять внутреннюю дрожь. Он посмотрел на ее бледное, с синевой лицо.

— И тебя тоже зря взял, — вздохнул он и обнял её за плечи.

— А вдруг ты ошибешься, — сказала она. — Ты же его видел в бинокль, в форме.

— Ну ладно, — Костя решительно привлек жену к себе. — Что мы действительно все об одном да об одном… Скорее бы. А то затянулось… Да и тебе в больницу пора.

— Мне уже лучше… — Она положила голову на его плечо. — Правда, я не вру. Уколы хорошие, спасибо Тане… Выделения почти прекратились. И болит только вечером или когда сумку подниму… — и вдруг оборвала сама себя. — Я хочу быть с тобой при этом, понимаешь?

…Капитан Кравцов жил неподалеку от метро «Выхино». Они рассчитали время, когда он должен был вернуться домой с дежурства, и Костя решил дождаться его у подъезда.

— Ты только близко не подходи, — сказал Костя жене. — От тебя всего и нужно-то, чтобы ты его узнала. Чтоб без ошибки. И всё. Дашь сигнал, если это он.

Они уже знали, что Геннадий Кравцов должен приехать на своей «Ниве» к самому дому. Там, возле подъезда, Костя и собирался к нему подойти, а после выстрела скрыться ближайшим проходным двором на соседней улице.

Мите тем временем отведено было находиться в пивном баре в трех кварталах от места события. И постараться как следует запомниться посетителям на тот случай, если кто-то покажет на его брата как на стрелявшего в Кравцова.

Свидетелей тому, что покушавшийся в это время находился у всех на виду совсем в другом месте, окажется куда больше… И доводы их будут весьма убедительными.

Таков был их план.

Кравцов подъехал к своему дому почти минута в минуту, как они и рассчитывали. Как если бы заранее условились с ним о встрече. Костя на мгновение встретился глазами с Леной и отвел взгляд, покачав головой. Нет, по-другому уже ничего не будет.

Не спуская взгляда с машины Кравцова, он постарался периферическим зрением осмотреть двор. Рядом оживленная автотрасса. Какие-то бабки что-то оживленно обсуждают, сидя на скамейках на детской площадке. До них метров пятьдесят. Рядом играют, носятся их внуки… Пистолет Макарова, если стрелять из рукава, особого шума не произведет. Будет похоже на выхлоп автомобильного двигателя, к которым здесь наверняка привыкли.

Кравцов выбрался из машины, по-хозяйски обошел ее, осмотрел и пнул ногой колесо. Костя сразу узнал его, хотя видел всего лишь раз, — узнал по несколько сутуловатой и упругой осанке тренированного боксера. И пожалел, что не оставил Лену дома…

Он вопросительно взглянул на нее, стоявшую возле торгового киоска, делавшую вид, будто изучает выставленный товар. Теперь, по плану, она должна была снять варежку и полезть в карман за кошельком, если это тот самый Кравцов… Однако Костя теперь в ее сигнале не нуждался, он двинулся с места, на ходу закуривая сигарету, стараясь в сторону Кравцова не смотреть. Теперь, по плану, должна была быстро уходить отсюда Лена, но краем глаз Костя заметил, что она как-то странно замерла на месте. Варежку сняла, но за кошельком не полезла… И вдруг отчаянно замахала ему рукой.

Только тогда Костя посмотрел на Кравцова и увидел, как тот присел, разведя руки в стороны, а к нему со стороны детской площадки бежит мальчик лет пяти… Следом за мальчиком, переваливаясь и держась рукой за поясницу, шла старуха.

— Бабушка, папа приехал! — крикнул, обернувшись к ней, малыш, отчего споткнулся, но его тут же подхватили и подняли высоко вверх отцовские руки.

Зря я ее взял с собой, подумал Костя, глядя на застывшую на месте Лену. В следующий раз останется дома. Теперь снова начнутся сомнения и угрызения… Костя с ненавистью смотрел на Кравцова, который шел с сыном за руку, поддерживая другой рукой старуху, судя по всему мать.

А у Лены детей уже не будет. Это сказала знакомая Валеры из женской консультации. И сын никогда не встретит его, Костю, после работы вот так же, радостным криком.

…Всю ночь он проворочался, будучи не в силах заснуть. И Лена, он чувствовал, тоже не спала. Похоже, беззвучно плакала, повернувшись к нему спиной. Он обнял ее, провел пальцами по ее лицу. Так и есть. Плачет, стараясь, чтобы он не услышал.

— В следующий раз я пойду с одним Митей, — шепнул он ей на ухо.

Она замерла, напряглась.

— Может, все-таки не надо, — сказала она. — Ты же видел, у него сын, мать… Неужели ты сможешь убить его у них на глазах? Он ведь меня не убил, я ведь живая…

— Он убил наших детей, — прошептал он свистящим шепотом. — Двоих… Забыла уже?

Она это помнила, Костя не раз говорил, что у них будет двое детей, не меньше. Мальчик и девочка.

— Господи, ну как ты не поймешь… — вздохнула она. — Раньше я боялась только за тебя, а теперь думаю и о том мальчике, его сыне… Понимаешь? Наши ещё дети не родились, а он уже живет.

— И мразь живет, — сказал Костя, прижимаясь к жене.

— Костенька, родненький, я очень благодарна тебе за то, что не бросил меня, не отвернулся… Но если ты это сделаешь на глазах мальчика, я ведь возненавижу тебя! Мне Таня уже предлагала выбросить ваше оружие, когда вы куда-нибудь отойдёте… Ведь со мной уже всё в порядке, я начинаю бояться за тебя, за того мальчика, а ещё недавно мне было все равно, понимаешь?

— Ладно, — сказал он, подумав. — Так и быть…

— Правда? — Она резко повернулась к нему. — Ты передумал?

Даже в темноте было заметно, как она засияла от радости.

— Да, — сказал он, досадуя на её неуместную и оскорбительную для него радость. — Я убью его в другом месте. Когда он будет на дежурстве.

И снова стало заметно, как померкло ее лицо. Потом она снова подняла на него глаза.

— Возможно, я чего-то не понимаю… — вздохнула она. — А только я знаю, ты по-другому не можешь.

— А ты все время об этом забываешь, — сказалэн. — Мне с ними тесно, понимаешь? Или я, или они. Вот и выбирай. Послезавтра он снова выходит на службу. Я пойду туда с одним Митей. Вот его не надо уговаривать. Он — это я.

— А я — это не ты… — виновато произнесла она. — Это ты хотел сказать? Что он тебя понимает, а я нет? И потому я не хочу, чтобы ты убивал, а он хочет, это ты хотел сказать?

— Ты мне жена. А он брат-близнец, — сказал Костя, погрузившись лицом в ее пахучие волосы. — И хватит об этом… Лучше скажи, как у нас с деньгами. Сидим у них на шее, и ножки свесили.

— Вот именно, — подхватила она. — Я могу завтра продать свой перстень. Купим билеты и уедем домой! Вот увидишь, дома всё будет видеться по-другому. И ты успокоишься… И никто ничего не узнает.

— Я это знаю, я! — закричал он, поднявшись в постели. — И этого достаточно! Вот ты и поедешь домой, одна! И чтобы тебя здесь послезавтра уже не было!

— Тише… Ты всех разбудил… — сказала Лена.

В другой комнате, где спали хозяева, зажегся свет.

— Господи, кончится когда-нибудь этот кошмар… — донесся до них приглушенный стон Тани.

Потом забубнил что-то Валера, увещевая ее и успокаивая.

— А если мне это уже надоело! — громко сказала Таня. — Если я каждый день жду, что к нам придет милиция с обыском!

— Ну и слышимость здесь… — виновато шепнула Лена и прижалась к Косте. — Ну извини… Только я всё равно не позволю тебе это сделать, — твёрдо сказала она. — У меня, кроме тебя, никого нет.

Утром, чуть не силой, он увез ее на вокзал. Купил ей билет до Челябинска, посадил на поезд. Но Лена сошла на ближайшей станции и вернулась электричкой в Москву.

Ночь она провела на вокзале. А утром на метро поехала в сторону «Выхино».

Геннадия Кравцова она увидела в толпе почти сразу. Он о чём-то беседовал с дядей Гасаном и его братом. Говорили посмеиваясь, и Гасан незаметно пытался положить что-то Кравцову в карман… Другие милиционеры из его наряда тоже отоваривались рядом у какой-то бабки, торговавшей сигаретами и всякой снедью.

Костю она увидела, вернее, почувствовала его взгляд несколько позже, когда он уже почти подобрался к Кравцову. Костя был неестественно бледен и хмур… Он остановился, увидев Лену, и явно растерялся, не зная, что делать.

А она со всей решимостью пробиралась к нему через толпу, уже зная, что ни за что не позволит ему совершить это… Что скорее поднимет шум, позовёт милицию, предупредит Кравцова — она сама еще не знала, что сделает…

И в это время увидела, как Кравцов взял под локоть молоденькую продавщицу с миловидным розовым личиком… Потом что-то стал хмуро ей выговаривать и повел, буквально потащил к машине. На ходу обернулся и подмигнул своим подчинённым… Лена замерла на месте, заметив это подмигивание и переглядывание, остановилась и приоткрыла рот. И тут Кравцов увидел её, всего-то на мгновение остановился, узнав Лену, и этого вполне хватило, чтобы заметивший все это Костя решительно подошел к нему и взял за рукав.

— Кравцов, Гена? — отрывисто и негромко спросил он. — Лену помнишь?

— Да… Что? — взгляд Кравцова смерил Костю, который был ниже на голову, потом перебежал с Кости на Лену и, похоже, успел как-то связать их появление… Но это было последнее, что он успел.

Костя быстро ткнул рукой, в которой был пистолет, под его бронежилет и дважды нажал на курок. Сначала никто ничего не понял и в шуме толпы и треске заведенного милицейского «газика», уже готового принять очередную жертву, не услышал выстрела… Только увидели, как смертельно побелевший Кравцов осел на землю, а продавщица в ужасе закричала, схватившись за голову, и бросившаяся к месту события толпа оттеснила Костю в сторону.

…Вечером, когда снова собрались все вместе на кухне, Костя старался ни на кого не смотреть. Только пил принесенную Митей водку. Пил и не пьянел… Спохватываясь, время от времени вспоминал о жене и гладил, гладил ее руку. Пока она ее не отдергивала…

Вместе с ним пила Таня. Остальные от водки отказались. Все ждали последних известий.

— …только что нам сообщили об убийстве капитана милиции Геннадия Кравцова, случившемся несколько часов назад возле станции метро «Выхино», где он нёс патрульную службу.

Потом показали портрет Кравцова, фотографию его семьи, отдельно фотографию сына.

— А он ничего мужчина, — сказала Таня. — В прошлый раз я его плохо разглядела… Иная была бы только рада. Ладно, не смотрите на меня так, сама не знаю, что говорю.

— …создана оперативная служба МВД, ФСБ и прокуратуры, привлечены лучшие силы следственного аппарата. В настоящее время разрабатывается фоторобот предполагаемого убийцы, которому удалось скрыться в толпе.

Потом показали ту самую продавщицу. Девчонка лет семнадцати, не больше, откуда-нибудь с Украины. Она говорила с южным акцентом…

— Ой, откуда я помню, как он выглядит! Мне его фотографию покажите, тогда вспомню… Мы с Геной разговаривали, ну как всегда, а он подошёл откуда-то сбоку, что-то ему сказал, я совсем не разобрала, а потом… потом… — Ее губы мелко задрожали. Она махнула рукой, отвернулась от камеры.

— Врёт, — стиснула зубы Лена. — Вот сучка… Или они ей пригрозили. Он же тащил её к машине, как тогда меня. И потому я не остановила Костю… И Костя же, по её выходит, виноват, представляете? Он её спас, и он же виноват!

Она говорила это, обращаясь в основном к Тане. Та неопределённо кивала. И подливала себе водки.

— Ну вот, теперь мы все уголовные преступники… — засмеялась она. — Бандиты! — Она смеялась всё громче. — А наша квартира теперь — малина!

— Прекрати истерику… — сказал Валера, нахмурясь. — Хоть один из них получил своё…

— Тише! — Митя предупреждающе поднял руку.

— И вот мы только что получили последнее сообщение из штаба поиска… Там составлен фоторобот предполагаемого преступника, который нам передали по факсу.

— И ничуть не похож! — сказала Таня, когда на экране появился фоторобот некоего парня, имевшего отдалённое сходство с Костей и Митей. — Давай я вас подстригу, поправлю ваши деревенские челки типа «первый парень на деревне» на что-нибудь современное…

— Прекрати… — поморщился Валера. — Не до этого сейчас. Не до твоих приколов.

Он успел включить видеомагнитофон и сделать запись. Потом несколько раз они смотрели записанное.

— Таня права, — сказала Лена, — прическу поправить надо.

— Не думайте, раз я пьяная, то уже ничего не понимаю… — Таня покрутила пальцем перед носом супруга. — И еще хочу сказать. У себя на работе я могу со своим компьютером запросто влезть в милицейские файлы. Мы это уже делали. Для потехи… Вот где пригодится моя профессия программиста! Так что ты, Валерочка, зря смеялся надо мной… С адресами, фотографиями, со всеми делами… И ещё вот что. Теперь Мите и Косте лучше держаться подальше друг от друга. Чтобы создавать ваше алиби не только во времени, но и в пространстве… Ну как, хороший из меня получился бы мафиози? — В хмельном порыве она обняла мужа за шею.

— Такой талант пропадает, — усмехнулся он. — А ведь она права, ребята. Теперь вам лучше держаться раздельно. А Мите надо светиться в другом конце Москвы…

— Где-нибудь под часами, — перебила его Таня. И снова налила себе водки. — Чтобы все запомнили время, где его видели. А ещё лучше попасть в милицию как раз в день, когда будем мочить следующего мента…

И хрипло рассмеялась. Все переглянулись. О том, что предстояло совершить дальше, до сих пор старались не говорить.

— Давай, Костя, выпьем с тобой, — продолжала Таня. — Ты совершил поступок. Отомстил за жену. Вот это я понимаю — мужик! С большой буквы. Вот ты за меня убил бы? — Она прислонилась головой к плечу мужа, заглядывая ему в глаза.

— Обязательно… — кивнул Валера, чуть отстраняясь. — Подожди. Во-первых, Мите надо срочно отыскать квартиру или комнату с телефоном где-нибудь в Бескудниково. Завтра же менты начнут шарить по квартирам, проверять паспортный режим. Вы пока зарегистрированы, один день у вас остался, но лучше вам лишний раз не высовываться, пока у них не появился нормальный фоторобот.

— Он не появится, если Костя перестанет играть в романтику, — сказала Таня. — Ты ещё на дуэль их вызови… Только потом в суде твоё благородство не оценят… И условно расстрел не присудят. Для чего ты брал эту винтовку? Чтобы её у нас нашли?

— Я хочу, чтобы они знали, за что их убивают! — упрямо сказал Костя.

— Поймут! — махнула она рукой. — Ещё парочку подстрелишь, все поймут как надо… когда сопоставят, кого именно из боевых товарищей они теряют… Не в первый раз они этим занимаются, понял теперь? А значит, когда-нибудь должны были нарваться на такого, как ты, сколько бы веревочка ни вилась… Я правильно говорю? — Ее язык заплетался.

— Прекрати пить! — Валера резко отодвинул от неё бутылку.

— А если я лучше всего соображаю, когда выпью, а? Почему я должна молчать? Вот спроси у них, у своих друзей… Ты и трезвый ничего толком предложить не можешь, понял?

Митя взглянул на часы и включил телевизор. Там снова передавали последние известия.

Каморин выключил телевизор. Интересные закрутились события. Пожалуй, самое время взять братьев Мишаковых в оборот как следует. Ух, какие возможности дает удивительная похожесть братьев. Дух захватывает!

Он бросил взгляд на одевающуюся Ирину. Вот так посмотреть — хороша покупка, ничего не скажешь. А ночь если вспомнить — ничего особенного. Как будто одолжение делает. Замучаешься переворачивать с боку на бок — сама никакой инициативы, ни-ни. Интересно, получилось бы у них с Ниной? Хоть и верно говорят, что в чужом колхозе девки всегда слаще, но Нина — это Нина, пусть у этой вот — и брови, и плечи мраморные, и ухоженная вся… А почему, собственно, у них с Ниной может не получиться? Все получится, надо только дорожку к ней расчистить…

— Ты мне так и не сказал, какая у нас сегодня программа, — прервала его размышления Ирина. Он и не подумал встать из кресла, и тогда она, совсем уже готовая к выходу, демонстративно сняла с вешалки в прихожей свою шубку, неся ее на вытянутых руках, прошла по сияющему паркету через всю комнату.

— На-ка, поухаживай!

Он передернулся. Не оттого, что не понимал: за женщиной полагается ухаживать, тем более за такой — от того, что она по своей привычке общения с другими мужчинами, с ним тоже все пыталась быть сверху, командовать. Нет, с этой привычкой он покончит в первую очередь. Женщину надо воспитывать, прилаживать ее «под себя». А как же? Правда, умная женщина сделает вид, что сама под тебя подделывается, прилаживается… Но эта слишком, пожалуй, гордая. А, собственно, чем гордиться-то?

Каморин помог одеться ей, не мешкая больше оделся сам, обведя на прощание Иринину квартирку взглядом. Да, достойное он сделал приобретение, ничего не скажешь.

— Ну, так куда? Уж не в «Метрополь» ли поведёшь?

— Свожу и в «Метрополь», свожу, — весело засмеялся он, не разжимая, впрочем, губ. — Только не сегодня. Сегодня хочу немножко посмотреть Москву. А то знаешь как мы, приезжие? Вокзал, ГУМ, ЦУМ, гостиница, опять вокзал — вот и вся Москва.

Он сел рядом с ней в машину. Иринин «жигуленок» стоял на улице, прогревался долго. «Вот и машина тоже, — подумал Каморин. — С одной стороны, это замечательно, что у нее машина, ничего не скажешь. Но ведь от машины у женщины только лишняя независимость, самостоятельность. А куда уж нынешней женщине, тем более такой, как эта, ещё самостоятельность?»

— Ну, так куда все же? — нетерпеливо спросила она, когда они выехали из двора на улицу.

Мостовая была вся в снежных колдобинах — вот вам и Москва хваленая; впрочем, чем дальше они удалялись от центра, тем улицы становились чище.

— А свози-ка ты меня… — он сделал вид, что глубоко задумался, — ну хоть в Братцевский парк. Там, я слышал, у вас красиво. Какой-то царский, что ли, или Меньшиковский дворец…

— Да я вижу, ты и впрямь решил расширить свой и без того широкий кругозор, — усмехнулась она.

«Ну что ж, — подумал он равнодушно, — и это тоже войдёт в счёт…» Кому Павел Романович собирался предъявлять счет за Ирину издевку — ей ли самой, Седову ли, кому-то еще, — он пока не знал. Но тем не менее персональный счет с сегодняшней ночи был открыт — с того самого момента, когда он решил, что Ирина отдается ему без души, без «отношения». Что уже само по себе не могло не восприниматься им как оскорбление…

Какое-то чутье вело его везде, в том числе и здесь, в парке, в который он попал впервые. Каморин, уверенно ведя ее под руку аллеями старинного паркового комплекса, вышел к бетонному зданию крытого манежа, старательно обходя весело желтеющие на снегу конские яблоки. Поговорил о чем-то вполголоса с внушительным охранником, предъявил ему что-то — не то свое милицейское удостоверение, не то зеленую купюру, и через минуту он, без резких движений, но весьма бесцеремонно работая каменным плечом, уже пробивался через плотное кольцо зрителей, не забывая галантно поддерживать Ирину под локоток.

Ну, как он и подозревал, все эти бои — такое же фуфло, как все, что связано с Седовым. Кроме разве дамочки, уточнил он. Ну-с, что мы видим на обозримом пространстве? Манеж, на полу опилки, здесь, в середине, расчищена до бетонного пола площадка, огороженная канатами. Не сказать чтоб холодно, как на улице, однако от дыхания и у собак, и у людей идет пар. Собаки в ринге — самые обычные собаки — овчарка, лайка. Правда, лайка крупная, восточносибирская, что ли. Чем-то похожа на овчарку, только что хвост кренделем.

Собаки, удерживаемые в углах хозяевами, утробно рычали, угрожающе скалились, морща носы, показывая клыки, прикладывая уши к загривку. Овчарка в злобной истерике била себя хвостом; лайка, полузадушенная собственным ошейником, тянула с таким остервенением, словно на другом конце поводка у нее были тяжеленные нарты…

Каморин обвел глазами публику и усмехнулся. Есть, конечно, и богачи, и мальчики-качки из «бригад», но больше народ — как в каком-нибудь павильоне игральных автоматов: тут тебе и забулдыга из интеллигентов, надеющийся на легкий выигрыш, и школьник-старшеклассник, жадный до всего запретного, и народ посерьезнее — пожалуй, не обманул Седов: лениво-снисходительные урки, у которых свои, не то что у всех прочих, отношения с фортуной, непривычно терпеливая братва с радиотелефонами в нагрудных карманах, хозяева жизни из новых (у каждого телохранитель за плечом, а у ворот бьет копытом какая-нибудь «вольво» с личным водилой). Ну, этим главное, чтобы все видели, что их уже ничем не удивишь… Ну и, конечно, дамочки — мало, но есть. Из той особой столичной породы, что не годятся ни в жёны, ни в любовницы, но заиметь которую в подружках — все равно что орден получить — все на тебя смотрят и думают: а за что это такому пузатенькому, кривоногенькому и такой блестящий орден? Не иначе как стоит того, подлый везунчик. Так или примерно так думал Каморин, заметив, как дружно дамочки и богатые мужички скрестили пышущие ядом или любопытством взгляды на нем и на Ирине.

Наконец человек в ринге, держащий палку с острым металлическим наконечником — этот, видно, был за судью, — махнул рукой, и по этому сигналу хозяева одновременно спустили собак.

Мгновение, и псы, без всяких обычных собачьих приготовлений, сцепились так тесно, словно проникли друг в друга, превратились в один хрипящий от злобы клубок, и тут же прянули в стороны. При этом Каморин, совершенно уверенный в победе овчарки — служебная как-никак собака в отличие от охотничье-ездовой лайки, — с удивлением обнаружил, что у овчарки разорвана шея, а у лайки вся морда в крови — судя по всему, чужой, овчарочьей. Сумела-таки прихватить с первого же раза.

— Да хрен ли ему какая-то овчарка — он же на медведя ходит, — гордо прокомментировал эту схватку хозяин лайки.

У хозяина была рожа, заплывшая нездоровым алкогольным жирком, и Каморин подумал, что вряд ли этот человек вообще способен куда-нибудь путешествовать, кроме как в сторону винного магазина — какие уж там медведи, какая охота, и привычное презрение к людям вновь колыхнулось в нем: надо же — у такого никчемного существа и такая собака. Да этот пёс стократ для мира ценней, чем его хозяин!

Между тем собак снова спустили друг на друга, и снова лайка тяпнула овчарку, и снова, успев увернуться от её зубов, отскочила в сторону на своих пружинистых лапах; овчарка все норовила ударить грудью, вцепиться в плечо, но лайка каждый раз легко, словно дразнясь, в самый последний момент уходила из-под удара, успевая полоснуть врага острыми белыми зубами. Из разорванного уха овчарки, из прокушенного плеча струилась кровь, невероятно возбуждая обеих собак, приводя их в исступление.

— Ишь как проштемпелевала! — довольно сказал кто-то из зрителей.

— Компостирует будь здоров! — гордо подхватил хозяин лайки. — Он у меня на медведя ходит. — И радостно обвел народ своими красными глазками; вид у него был такой, словно это он сам искусал овчарку; вся его побуревшая от регулярных возлияний рожа лучилась самодовольным блаженством — он сейчас был самым первым под крышей манежа, и никто не мог этого оспорить!

— Давай, Бой! — ликующе заорал он, и болельщики лайки радостно подхватили:

— Давай, Бой, поставь фашисту пистон!..

Какое-то время спустя судья дал отмашку и, работая своей палкой-остолом, помог хозяевам растащить упирающихся окровавленных псов в разные углы.

— Я думаю, тут всё ясно, — сказал судья. — Бой можно прекратить.

— И это всё? — искренне недоумевал Каморин, обернувшись к Ирине. — Из-за чего же столько шума? Запрещают, проводят тайно… И этот твой тоже — кровища, жуть, будешь доволен… Вот и все так в этой вашей Москве — одна видимость, один обман.

Она только пожала плечами, зябко кутаясь в свою шубейку. А события на площадке, между тем, развивались своим чередом.

— Нет, это почему же прекратить?! — громко возмутился хозяин лайки, и болельщики дружным ревом поддержали его.

— Не хрена! Сказано до конца — значит, до конца! За что деньги-то брали?!

Собак спустили снова. По заторможенности, вялости движений овчарки чувствовалось, что она совсем ослабла — от усталости, от ран… Лайка же, следуя своей охотничьей повадке, нашла на этот раз самый короткий и самый верный путь к победе. Едва спущенная хозяином, она в мощном прыжке коварно, сбоку ударила соперника грудью и тут же оседлала его, стремящегося устоять, сверху. Овчарка рухнула набок и, придавленная к земле, попыталась было вывернуться, но где там! Лишенный способности защищаться, пес только клацал в бессильной злобе зубами, в то время как лайка полосовала и полосовала клыками шкуру на его шее, неуклонно подбираясь к самому горлу.

— Ну что же ты, Ральф! — в отчаянии вздохнул хозяин на весь манеж, и толпа радостно загоготала, передразнивая:

— Ну что же ты, Ральф! Обхезался, паскуда немецкая! Дави его, Бой, дави, сибиряк.

Каморин вдруг поймал себя на том, что психоз азарта захватил и его тоже. А кровожадный патриотизм болельщиков заставил его даже хмыкнуть с веселым одобрением.

— Ничего представление, — полуобернулся он к Ирине, не в силах оторвать взгляд от остервенелой лайки. Овчарка уже судорожно сучила задними лапами в предсмертных конвульсиях. — Ошибся поначалу, извиняюсь. Не соврал твой Седов, захватывает. Не находишь?

— Я замёрзла, — сказала она, стараясь не смотреть на Каморина. — Может, пойдём?

Он бросил на нее мгновенный взгляд и отвернулся, ничего не ответив, только нашёл её руку и задержал в своей.

Несчастная овчарка хрипела предсмертным хрипом. Сейчас, сейчас все кончится. Рука Каморина в возбуждении до боли стиснула ее запястье.

— Гадость какая! — во всеуслышание сказала Ирина, выдёргивая свою руку. — Не могу больше, тошнит! Неужели ты, полковник милиции, не можешь остановить это безобразие? Ты только посмотри на эти рожи — они же все убийцы сейчас!.. Да прекратите же кто-нибудь этот ужас! — закричала она.

— Бабам, между прочим, тут вообще не место, — откликнулся кто-то, и все одобрительно загудели, включая дамочек.

— Ты бы воздержалась от истерик, — процедил сквозь зубы Каморин, не отрываясь от ринга. — На то они и бойцовые, эти собаки, чтобы драться до последнего издыхания. А пока живы — должны рвать, грызть, убивать — такое у них жизненное предназначение!..

— Глупости всё это, — не согласилась Ирина. — Выяснили, кто сильнее, и хватит…

И осеклась, увидев его тяжёлый презрительный взгляд.

— Во-первых, я никогда не говорю глупостей, заруби это себе на носу, если не хочешь поплатиться серьёзно. А во-вторых, стой и не мешай смотреть. Не хочешь — не смотри, а мне не мешай. И не вздумай свалить. Сходи в буфет, если он есть, в туалет, но чтобы меня дождалась. Понятно говорю?

Взгляд его был неприятен, подавлял волю, она понимала, что он угрожает, даже запугивает ее; ей и вправду стало страшно — в ее жизни, в которой, в общем-то, было все, никто еще с ней так не обращался. Но сдаваться вот так, сразу, было не в ее правилах. Ее ведь тоже не на помойке нашли!

— Но если вопрос так стоит — или я, или собаки, — может, я всё-таки пойду?

— Я же сказал, кажется: будь здесь и не мешай! — всё так же властно бросил он сквозь зубы, даже не удостоив её взглядом. Так что она даже обрадовалась, когда почувствовала, как его тяжелая рука хозяйски легла ей на плечо. «Ага! — торжествующе подумала она. — Все же боишься, что уйду, оскорблюсь от твоей дрессировки». Но уже в следующий миг честно сказала себе, что дело вовсе не в этом — просто ему захотелось облокотиться обо что-то, потому что так удобнее стоять. Стоять и знать, что она никуда не денется, как эта бедная овчарка с прокушенным горлом, которую двое мужиков утащили с ринга куда-то за ворота…

Жалко, конечно, было собаку, а в то же время Ирина вздохнула с облегчением — ведь это означало, что отвратительный бой, на который затащил ее Камо-рин, это ликование быдла по поводу убийства кончилось и можно наконец отсюда уйти. И потому сердце ее даже не екнуло, когда возле них остановился вдруг крепыш лет двадцати. А крепыш наклонился и спросил Каморина задушенным шепотом:

— Ставить будешь, командир?

— Ставить? А что, разве бой не кончился?

— Да ты что, командир, в натуре! Все только начинается, это вроде как разминка была. Ну чего? Полета за себя, полета за леди. У нас в хороший день до пятидесяти лимонов сорвать можно, чесслово!

— Я, может, и поставил бы, да только на кого? Я тут у вас первый раз, да и вообще — приезжий…

— О, мы приезжих любим! А что первый раз — так это даже хорошо. Новички всегда выигрывают, может, даже слышали про такой закон природы? Рассказываю, на кого ставить. Лайку, ну, этого, Боя, вы уже видели, верно? Знатная собачка. У нас олимпийский принцип — игра навылет. Победил — стыкайся дальше, ну, и так далее. А с кем будет Бой стыкаться — вон он, кобель, очереди ждет, видите?

Парень показал в сторону выгородки, за которой стоял франтоватый мужик, держащий на поводке невзрачного коренастого пса какого-то непривычного для глаза тигрового окраса. Приземистый, коротконогий зверь не произвел на Каморина особого впечатления, хотя даже ему, ничего не понимающему в собаках, сразу бросилось в глаза, что пёс обладает необыкновенной физической силой. Но вот рост… Овчарка была одного роста с Боем, и то оказалась под ним, а эту коротконожку он сразу под себя подомнет, придавит и загрызет сверху — Каморин вполне оценил этот боевой прием понравившейся ему лайки.

— Ну и что это за чудо? — спросил он малого.

Тот заглянул в бумажку.

— Кличка Стэнли. Пит-буль или американский стаффордширский терьер.

— Ладно, — сказал Каморин. — Из патриотических чувств ставлю на лайку… Не хочешь поставить? — повернулся он к Ирине. Та только дернула плечом, что должно было означать крайнюю степень возмущения его беспардонностью. — Ну вот, видишь, — засмеялся Каморин, протягивая малому деньги, — леди не хочет. Так что придется мне в одиночку поддерживать ваш противозаконный бизнес.

— Дело хозяйское, — неопределенно сказал малый, бросив на Каморина беглый цепкий взгляд, будто старался сфотографировать его, запомнить, но так, чтобы не обратить на себя внимание. — У нас все без обмана. Просто хотим сделать как можно лучше клиентам.

— Ну-ну, — засмеялся Каморин, — ты зря лапшу-то переводишь, она у меня, у мента, на ушах совсем не держится. Да ладно, ладно тебе, я сегодня не при исполнении…

Следующий бой получился недолгим. Лайка, распаленная предыдущей победой, попыталась оседлать нового низкорослого противника с ходу. Но не тут-то было. На пит-буля не производили ровно никакого впечатления ни мощные удары грудью, ни мгновенные укусы в шею и плечо; откуда бы лайка ни налетала, американец встречал ее мордой к морде, холодным взглядом маленьких равнодушных глаз. Он стоял на земле на своих коротковатых, кривоватых ножках так прочно, обладал такой молниеносной реакцией, таким бесстрашием, что Каморин мгновенно понял: денежки свои он выложил совсем зазря, выбросил, можно сказать, на ветер. Но посмотреть на такое — и денег не жалко. Он уже как бы предчувствовал, что должно произойти, всецело завладевший Павлом Романовичем азарт вдруг приобрел какой-то странный оборот: он сейчас стал как бы и пит-булем, и лайкой одновременно; и вот как раз лайка-то в нем, внутри него понимала, что противник ее безжалостен и страшен и что сделать с ним она ничего не в силах.

Исхитрившись, Бой все-таки улучил момент и оседлал врага своим излюбленным приемом, сверху, норовя уже впиться в могучую шею, всю в складках короткошерстной шкуры. И это была самая страшная ошибка Боя: пит-буль и тут встретил лайку мордой к морде, потому что той не удалось сбить его с ног, и теперь он, пусть и придавленный к земле, мог без особых усилий достать до горла противника — лишь бы оно открылось. И оно открылось в тот самый миг, когда лайка уже готова была вонзить клыки в загривок пит-буля. Лайка, завизжав от ужаса, рванулась вбок, чтобы оторвать от себя врага, но мощные челюсти Пит-буля лишь сильнее сомкнулись на ее горле. Мощным движением короткой шеи пит-пуль перевернул лайку в воздухе и теперь, уже сверху, как ножом, вспорол ей горло, жадно слизывая хлынувшую из яремной вены кровь… Так вот, наверно, его английские предки валили и рвали на средневековой травле быков — а тут перед ним была всего лишь жидконогая грациозная лайка…

— Э-э-э! — заорал хозяин Боя, теряя свой замечательный румянец. — Так не пойдёт! Уйми своего борова, слышишь!

И безжалостная толпа, которая каких-нибудь еще пятнадцать минут назад вся болела за Боя, поддерживала его, зареготала в едином порыве:

— Ох-хо-хо! — грохотала толпа. — Ну, силен! Да он же у тебя медвежатник, кобель-то, чего ж он с каким-то там боровом не управился?! Нет, брат, драка есть драка!

— А я говорю — пусть даст своему кобелю по ушам! Судья! Пусть он даст ему по ушам, чтобы челюсти разжал. — Хозяин лайки в ужасе прыгал вокруг собак, не понимая, что все уже кончено.

— По ушам, — весело говорил судье хозяин питбуля, любуясь сведенными намертво челюстями своего питомца, — это, может, на кого и действует, только не на моего! Раз челюсти сжал — все, писец. Он и меня, бывает, прихватывает. Я ему кричу: «Фу, сволота!» Нельзя, мол, так с хозяином-то. Смотрит только на меня виновато, а сделать с собой ничего не может. Во какая штука! И хочет, а не может, только перехватывает зубами. Вон, видите. — Он задрал рукав куртки, а потом и рубахи, показывая всем желающим шрамы от укусов любимца.

— Да это уж что говорить, — заметил судья, пуская в ход остол и помогая оттащить победителя от бездыханного противника. Бойцовая порода — она и есть бойцовая порода. Мы по первости все пытались им челюсти разжимать — где там! Пока сам не разожмет — ничего ты с ним не сделаешь. Бойцовый пес — он как смерть: ты что ни делай, а если он в горло вцепился — всё. Издохнет, а зубы не разожмёт…

Каморин, сияя лицом, повернулся к Ирине:

— Урод уродом, а ведь красавец, а? И как это я сразу не разглядел…

— Мерзость — и все, — дернула плечом Ирина, смахивая невольно выступившие от ужаса всего увиденного слезы. Слезы ужаса, сострадания, омерзения. И жалость к самой себе — уж очень, если подумать, Каморин оказался похож на этого самого стаффордшира-победителя…

А Каморин все не мог забыть последних минут боя. И уже потом, сев в Иринину машину, вспоминал все новые и новые подробности. «Да, прав, прав этот мужичонка, судья то есть, золотые слова сказал: как смерть. Они должны быть неотвратимы, как смерть, мои бойцовые псы. И на тех, кто того заслужил, должно наводить ужас одно только сознание, что они где-то есть и могут начать охоту…»

Ирина вела машину лихо, может быть, немного чересчур, словно бежала от кого-то — все летела через перекрестки на желтый свет, все норовила кого-то обгонять, вылетая на встречную полосу. Сидит с обиженным видом, дуется на него, а ведет хорошо, смело, ничего не скажешь. В знак одобрения он положил ей руку на открывшееся под короткой шубкой колено. И вдруг увидел, как она вся брезгливо передернулась. Надо же — ночь с ним переспала, а теперь не в силах даже скрывать свое отвращение! Это немного позабавило Каморина: мало того, что обижена, так она еще и презирает его, провинциального хама без сердца. Ну что ж, придется девушку маленько повоспитывать. Маленько по ушам, как советовал красномордый хозяин лайки.

— Что-то мне показалось, будто мы как бы брезгуем чего-то, а? — игриво спросил он, пристально глядя между тем на нее своими не умеющими улыбаться глазами.

— Я не привыкла, чтобы со мной обращались, как с вещью! — дала она наконец волю своему гневу.

Он дождался, когда она выкричится, снова положил ей руку на ногу — теперь чуть выше колена, на соблазнительную припухлость, и сжал её так, что она взвизгнула от боли.

— Ты с ума сошёл!

— Кто тебя спрашивает, к чему ты привыкла, а к чему не привыкла? — сказал он, по-прежнему не снимая пальцев с её ноги. — Хочешь, чтобы тебе было хорошо — делай, что я тебе велю. Вот и вся наука. Забудь о том, что у тебя было до сих пор — с твоими московскими слюнтяями, с твоим Альчей. Их больше нету. Есть я. А у меня свои правила. Поняла или нет? Она молчала, не желая с ним разговаривать, и тогда пальцы его снова начали безжалостно сжиматься на ее нежной ноге.

«Сволочь какая, — с тоской подумала она. — Главное, нашел же место, скотина. Боль невероятная, да еще, поди, и синяк останется…»

— Поняла, — сказала она обреченно. — Убери руку.

— Опять же не то! Это не ты мне приказываешь, как, бывало, московским своим шибздикам, а я тебе. Запомнила?

Глотая стоящие в горле слезы, она молча кивнула головой. Впрочем, она еще раз ошиблась, решив, что урок послушания на этом кончился — он возобновился, едва они поднялись к ней на пятый этаж. Он начал срывать с нее одежду прямо в лифте.

— Ну подожди же, подожди, милый, — испуганная этим мрачным напором, отстранялась она, содрогаясь от прикосновения к голому телу его холодной руки, которая грубо гуляла у неё за пазухой, потом спустилась в колготки… — Подожди, ведь мы уже дома…

— Да чёрт же побери! — заорал он, когда увидел, как она кинулась расстилать постель. — Научили тебя чему-нибудь твои слюнтяи или нет? Или вы только вздыхать под мужиками умеете, как коровы? Ты что, не знаешь, что надо делать, когда самец тебя хочет? Не знаешь, что делать, чтобы как следует возбудить его, чтобы он с тебя и слазить не хотел?

Что и как надо делать — этому она могла бы поучить весь его сраный Сосновск. Но ведь должны же быть какие-то приличия… ну, не приличия… что-то же должно быть… ритуал какой-то, не корова же она на случке. Ведь она его почти не знает… пусть спасибо скажет, что вообще у неё в доме оказался… Хотя бы привыкнуть друг к другу, чуть-чуть, что ли… Что ни говори, а какие-то условности даже профессиональные путаны — и те соблюдают, а она ведь не путана какая-нибудь… Да, она девушка дорогая, но спит не за деньги… Впрочем, она все равно уже была сломлена. И, ведя губами дорожку от его мускулистой груди к животу, она сказала томно, как не раз уже говорила своим партнерам:

— Ох, что-то мне поразвратничать хочется…

Альча бы сразу понял, что к чему, в чем смысл предлагаемой игры. Но этому не нужна была никакая игра, никакие ритуалы. Схватив за волосы, он швырнул её на постель, развернул резким движением и грубо, без малого намека на ласку, вошёл в неё сзади, словно не чувствуя, как всё её тело сопротивляется насилию…

«Э, нет, — думала она потом, — когда он, как положено натрудившемуся мужику, отключился, провалился в бездонный сон. — Сверхчеловек-то ты сверхчеловек, да меня, бабу, не обманешь: что-то с тобой, милый, не так…» Нельзя сказать, что прямо так уж сильно оскорбило ее то, как он ее взял, — грубость и в жизни, и в койке она уже видела. То, что он из нее как бы делает нужную себе вещь — да мало ли баб живут так, и даже от этого счастливы? А вот то, что он, занимаясь с ней любовью, то ли трахал не её, а кого-то другого, то ли мстил этим кому-то — этого она не заметить не могла, даже если б захотела. И простить не могла. Что другое — может быть, а это — нет. Да и с какой стати вообще прощать таким вот — которым кажется, что весь мир должен к их ногам валиться?

Глава 12

Лёха мучительно кривился, мотал головой, выслушивая Седова по телефону.

— Альча… ну бывает… сам знаешь… Ну хочешь, я тебе с процентами верну? Плохо он пошил тебе костюм, не спорю, я с него вычту. За моральный ущерб в том числе… Но только не забирай у меня заказ! У меня ведь, как ты говоришь, реноме, в смысле репутация. Заказчики сразу отвернутся. Моя фирма веников не вяжет, сам знаешь, а это лучший мой закройщик… Ну, в последний раз!

Наконец Лёха крякнул и положил трубку. Посмотрел на сидевшего напротив Андрея. Потом на остальных братков.

— Ну вот что я вам скажу, друга мои… Чтоб такого унижения, даже в иносказательном виде, больше я не терпел, вы поняли меня?

Андрей молчал, не поднимая глаз. Леха сел за стол напротив него.

— Слушай, может, ты из-за марухи своей, а? Мстишь ему, что ли? — кивнул он в сторону телефона. — Только ему от этого ни холодно ни жарко, усёк? За свои бабки он себе хоть Сильвестра Сталлоне из Америки выпишет. И тот все в лучшем виде сделает…

Братки заулыбались, ожили… Андрей продолжал каменно молчать, глядя в пол.

— Ну всё. — Лёха посмотрел на часы. — Это для разрядки… У меня сейчас прием посетителей начнётся. Потом в префектуру ехать, вызывали зачем-то… Значит, так. — Его палец уперся в Волоху. — Сейчас всем в спортзал. И по полной программе. А я потом сам у вас зачёты приму. И бег на короткие, и подъём переворотом. А с тобой, — он погрозил Андрею пальцем, — ещё будет разговор!

— Не, в натуре, — осмелел Волоха, переглянувшись с братвой. — Пришел, понимаешь, твой корешок, забрал у него девку, и будто так и надо! И еще заказ ему исполни.

— Ну… — согласно замычали братки, они же «торпеды».

— Разговоры! — Лёха постучал костяшками пальцев по столу. — Я что сказал? Только то, что клиентуру теряем из-за половой ориентации отдельных наших членов.

Андрей приподнял голову, удивленно посмотрев на Лёху:

— Я что, голубой?

— Нет пока, — сказал Леха. — Но ориентирован на одну маруху, что вредит общему делу. Пора её забыть и вычеркнуть из собственного сердца, пока я добрый. Понял теперь? Всё, свободны, у меня там народ, слышите, толпится…

«Толпилась» на самом деле одна молодая женщина с заплаканными глазами, державшая за руку дочку лет шести, которая громко успокаивала мать:

— Мама, ну не плачь, тебе ведь сказала тетя Сима: дядя Лёша обязательно поможет.

— Заходи, — сказал Лёха. — Опять, Надежда, случилось чего-то? Муж вернулся?

Она робко вошла, села на стул, не поднимая глаз, помотала головой.

— Что, больше не приходил?

— Нет… Спасибо вам, Алексей Дмитриевич. По телефону только грозился. Как выпьет, сразу начинает звонить. А так не приходил пока.

— И не придёт. — Леха пренебрежительно махнул рукой, сунул девочке шоколадку в яркой обертке. — Проведём ещё разок профилактику, и папка тебя больше не побеспокоит. Тебя как звать, забыл уже?

— Маша… Вы только его сильно не бейте, — сказала она. — Он мне звонил, жаловался на вас.

— А он тебя бил? — спросил Лёха.

— Меня? Бил. Но вы все равно, сильно не надо, ладно?

— Вишь, жалеет папку своего… — вздохнул Лёха, многозначительно глядя на посетительницу. — А тут стараешься, стараешься, хоть бы кто пожалел… Ну что у тебя опять приключилось, Надежда? Горе ты мое…

— Сами знаете, Алексей Дмитриевич, занялась я уличной торговлей.

— Та-ак… — кивнул Леха. — Тряпки и обувь. Помню. Что, опять мои ребята лишнее с вас берут?

— Да ваши ребята что, мы уж привыкли… они хоть нас охраняют, работать дают. Милиция замучила — вот кто действительно совсем обнаглел… Всякие справки им, разрешения, то с зеленой полосой, то ещё с какой…

— Ты покороче можешь? У меня вас знаешь сколько? И всем помочь надо!

— А короче, я товар свой домой не вожу, сумки тяжелые, я их там оставляла у Гайдуллиных. Они рядом живут, я им по десять тысяч за хранение платила…

— У Гайдуллиных? Да они же пьяницы! Родную мать пропьют! Ну и что?

Надежда вздохнула, потом ее глаза наполнились слезами, она достала носовой платок из кармана, громко всхлипнула.

— Мам, не надо, — попросила Маша и повторила чьи-то слова: — Утерянного не вернёшь.

— Спёрли? — спросил Лёха, присвистнув.

— Ну! — сказала Маша. — Я ей говорила, говорила! Мамка, не оставляй у них! Говорила я тебе?

— У них там проходной двор, — сказала мать, не много успокоившись. — Кто только не приходит.

— Ну знаю, бомжи всякие, черножопые разные… — кивнул Лёха. — Я ихнему участковому сколько раз говорил. Прими меры, не доводи до греха… И что?

— У меня товару там было на пять миллионов, да больше не моего, а на реализацию, Наташка Ломакина из Турции привезла… Она скоро опять оттуда приедет, что я ей скажу?

— А милиция? — спросил Лёха, распаляясь. — Что вы все ко мне жаловаться заладили? А менты эти позорные на что? Им за это деньги платят! А нас по телевизору только в чёрном свете показывают! Я правильно говорю?

Она закивала, соглашаясь.

— Як дежурному обратилась в отделение, он ко мне участкового прислал. Сколько, спрашивает, там было товару? Говорю ему: на пять миллионов. Он только рукой махнул. За такую сумму никто, мол, мараться не станет. К бандитам, говорит, обращайся. Может, возьмутся за половину… Это он про вас, Алексей Дмитриевич.

— Ну, это он глубоко прав, — кивнул Лёха. — Такса у нас такая, это верно. — Значит, товар находим, и бабки пополам. Иначе, Надежда, при всем моем к тебе уважении и симпатии мои ребята меня не поймут. Это ты себе сразу отметь. А менты, вишь, не хочу при твоей дочке распространяться, даже за половину не хотят.

— Ой, да хоть половину бы вернуть, Алексей Дмитриевич! Вовек была бы благодарна…

— Ну, насчёт благодарности после поговорим. Не при ребёнке. Ещё найти надо. Но это мои ребята разберутся. Все у тебя?

— Она пожала плечами, потом встала со стула.

— Эх, Надежда! — сказал Лёха, провожая её с дочкой до двери. — Вот смотрю на тебя, думаю: правильно делают наши бабы, которые такие же привлекательные, что за иностранцев замуж выходят! И от наших мужиков загранпаспортом спасаются… Чего они тут хорошего видят? А ничего! Ну, все, договорились уже, меня супрефект дожидается…

Но, проводив её до двери, Лёха присвистнул, обнаружив очередь, в основном из старух.

— Да вы что, бабули, вам тут собес, что ли? Мне в префектуру вот так надо…

И провёл ребром ладони по горлу, чуть выше кадыка.

— А, молоденьких принимаешь, а нас, старух, видеть не желаешь…

Не отвечая, Лёха запер за собой дверь.

— Скоро бюрократом стану, — проворчал он, спускаясь по лестнице вслед за Надеждой. — В секретарши ко мне пойдёшь?

И сам же рассмеялся.

В префектуре очередь на приём была невелика. Впереди Лёхи был только седой старик с палкой, увешанный орденами.

— Вас Генрих Николаевич уже несколько раз спрашивал, — сказала секретарша. — Так что проходите сразу.

Лёха замотал головой.

— Подожду. Уважаемый ветеран впереди, а я за ним. Не могу, не имею такого морального права обходить заслуженного человека…

— Вот, поучитесь у культурного человека, как надо разговаривать с ветеранами войны и труда! — строго сказал старик секретарше. — Сейчас уже все забыли свой долг перед нами, кто спас передовое человечество от угрозы фашизма и мирового империализма. А у нас в префектуре стол обслуживания ветеранов войны закрыли и никаких пайков к праздникам или ко Дню Победы, представляете? — обратился он уже к Лехе за сочувствием. Тот понимающе кивнул.

— Проходите, проходите, там всё скажете… — секретарша страдальчески закатила глаза. — Он бедного Генриха Николаевича до инфаркта доведет, — сказала она, когда за стариком закрылась дверь. — Который раз уже приходит…

Лёха продолжал сочувственно кивать, теперь уже в ответ на её сетования.

Уже через минуту из кабинета донесся крик.

— Да что вам нужно, вы можете толком объяснить?! — кричал хозяин кабинета. — Какой ещё вам стол обслуживания, когда магазин у вас под боком, а там все есть! И без очереди! Ведь мы потому и закрыли этот ваш стол, что, кроме вас, туда никто не ходит! Не можем мы ради вас одного держать продавцов и заведующую, вы можете это понять?

Голос старика был неразборчив в отличие от голоса хозяина кабинета.

— Всё! — сказал Генрих Николаевич. — Сергей Иванович, дорогой, я не могу вам в сотый раз объяснять одно и то же! Жалуйтесь на меня кому хотите! Идите к мэру, к чёрту, к дьяволу, но с меня хватит! Меня там ещё люди ждут! Я и так к вам со всем вниманием, но больше, извините, ничего для вас сделать не могу. Всё, до свидания… Я взяточник, я агент мирового империализма, это все я уже слышал!

Дверь открылась, и на пороге возник старик, у которого все тряслось от возмущения: голова, руки, ноги, палка.

— Вот, сядьте здесь и успокойтесь… Тамарочка, налей товарищу воды. Прошу, Алексей Дмитриевич…

В кабинете супрефект еще долго приходил в себя от возмущения.

— Нет, вы представляете… он меня ещё пугает! Он не пойдёт голосовать! А то без него выборы сорвутся… Так вот, Алексей Дмитриевич, я вот по какому вопросу. Сейчас накатывается новая волна реформ — территориальное самоуправление. Вот я хотел бы как-то использовать, обобщить ваш опыт по этой части. Всё-таки первые ростки этого нового для нас явления. Хотя вы, скажем прямо, представляете собой нетрадиционную составляющую общественного спектра.

— Мафиозную, — кивнул Леха. — Или криминальную, кому как нравится.

— Дело не в терминах, — поморщился хозяин кабинета. — Вы — есть, вы — реальность нашего времени, и если с вами невозможно бороться, то с вами лучше соединиться, как сказал один умный человек по схожему поводу.

— Григорий Теймуразович, благодетель наш общий, — кивнул Леха. — Сам от него слышал. А до него еще кто-то сказал. Не дурак, видно, был, понимал: когда с нами по-хорошему, мы ведь тоже умеем быть отзывчивыми.

— Поэтому скажу вам прямо… — замотал головой Генрих Николаевич, посмотрев на часы. — Эх, жаль, не получится сегодня поговорить… Вы извините, но меня уже ждут сегодня в мэрии.

— Вот так же и я бабкам сегодня говорил, — крякнул Лёха. — Слово в слово. Пора, мол, в вышестоящую инстанцию… Совсем бюрократом заделался… Но дело-то стоит.

— Какое дело? — вполголоса спросил Генрих Николаевич, посмотрев в сторону двери.

— А по которому вы меня вызывали, — так же снизил тон Лёха. — Заторопились вы некстати. Что, нет согласия в рядах?

— Ах, это… — Хозяин кабинета замялся. — Вот потому я и стараюсь, всеми силами пытаюсь обобщить ваш опыт. Так сказать, легализовать вашу деятельность.

— Нам это пока ни к чему. Чем милиция будет заниматься? Вы о ней подумали? Чем семьи кормить, если перейдём на легальное положение… Тут другое дело. Возвращается мой лучший кореш, сами понимаете откуда…

— Ну да, ну да… — морщился хозяин кабинета. — Слышал уже. Ермак, кажется.

— Ага, после освоения Сибири, — усмехнулся Лёха. — Вот его бы легализовать. В качестве директора рынка. Порядок там будет, ментам делать нечего. За Ермака я отвечаю. Опять же народ нервничает по поводу тотального заполнения торгового бизнеса в родной столице пресловутыми лицами кавказской национальности. И тот же Мамед целит туда же. А социальную напряженность надо вовремя снимать. Верно я говорю?

— Это мне ещё одна головная боль… — вздохнул Генрих Николаевич.

— Он просил всего-то Минаевский рынок, — сказал Лёха, будто не замечая состояния супрефекта, уже открыто не сводящего взгляда с часов. — Слишком долго среди нас отсутствовал. А издали за нашими разительными переменами не уследишь.

Генрих Николаевич что-то записывал себе в блокнот, постоянно кивая.

— Попробую согласовать с Григорием Теймуразовичем. Думаю, не откажет. У тебя всё?

— Ну как так может быть — все? — поднял брови Лёха. — Прекрасно понимая ваши трудности в вопросе проталкивания через нерадивых и алчных чиновников… — Он говорил заученно, скороговоркой, стараясь при этом не смотреть в лицо хозяина кабинета и доставая из хозяйственной сумки толстый конверт.

— А ты как думал… — вздохнул еще тяжелее Генрих Николаевич, — попробуй не дай… Могут полгода рассматривать, а могут прямо при тебе все решить… Пока Григорий Теймуразович кулаком не стукнет… На потолок глазами тебе показывают: мол, и там делиться придётся… Сколько там всего? Пересчитывать надо?

— Как договаривались… — развел руками Лёха. — Дело хозяйское. Можешь пересчитать… Вот интересно, почему все наши разговоры начинаются на «вы», а стоит перейти на интимную тему, сразу становимся на «ты»… Хотя на брудершафт мы еще не пили. А стоило бы, а? В сауне, с пивком… Не все ж работать да работать. Когда-то и расслабиться не мешает.

— Ладно, я тебе верю, — махнул рукой Генрих Николаевич и бросил конверт в кожаный «дипломат» с никелированными замками. — А то вот так же улаживал одно дело… — он показал глазами на потолок. — Вот так же конверт раскрыл в одном кабинете, а там — кукла. Сверху сто долларов, а ниже резаная бумага.

— Ну да, — сочувственно кивнул Лёха. — Есть ещё такое позорное явление. С чем-чем, а с дураками на Руси всегда было хорошо. Потому со всем прочим плохо.

— Пришлось долго извиняться, — вздохнул Генрих Николаевич. — Оправдываться… Свои вносить. Думал, больше вообще со мной разговаривать не будут… Вот так поверишь человеку на слово. А он как свинья… До сих пор люди не могут понять, что честность и порядочность в бизнесе цены не имеют.

— Святые слова… — поддакнул Лёха. — Теперь вот насчёт банка вашего «Куранты», оказавшегося в двусмысленном положении… Значит, велено передать: мы покупаем пятнадцать процентов ваших акций, а вы за это нашего человека в правление…

Генрих Николаевич замер, молча глядя на Леху.

— Откуда вы знаете про положение банка?

— Эх, Генрих Николаевич, — покачал головой Лёха. — А еще про честность только что правильные слова произносили… Мы от себя, можно сказать, от общака большие деньги отрываем, чтобы способствовать всеобщему процветанию… А вы удивлённые глаза делаете по этому поводу.

— Двадцать пять процентов! — прервал его тираду хозяин кабинета. — И ни процента меньше.

— Это, прямо скажем, социальная дискриминация в условиях с таким трудом нарождающейся российской демократии… Почему-то другим достаточно пяти процентов.

— Потому что вы являетесь специфичным пайщиком, — жестко отрезал Генрих Николаевич. — И мне трудно будет объяснить другим вкладчикам, как трудно объяснить вам…

— Так эти ваши труды будут нами правильно поняты и справедливо оценены. Или мне опять через вашу голову к Григорию Теймуразовичу обратиться? Он человек занятой, к нему вся Москва в очередь выстроилась, а тут еще мы с вами, и с вопросами, которые вполне можно решить в рабочем порядке.

С этими словами Леха достал из той же хозяйственной сумки другой конверт.

Хозяин кабинета покачал головой. Потом кинул конверт, не глядя, в ящик стола.

— Но меньше, чем на двадцать процентов, даже не рассчитывайте…

— А чтой-то мы с вами опять на «вы» перешли… — сощурился Леха. — Хотя момент опять же интимный и сугубо ответственный… Я другого боюсь, если честно. Как бы братва не занервничала по поводу вышеназванной дискриминации.

— Это уже шантаж… — нервно улыбнулся Генрих Николаевич. — И потому я не могу… — Он достал из стола только что брошенный туда конверт. Потом вопросительно, сделав паузу, посмотрел на Леху. Тот тоже сделал паузу…

— Да будет тебе, Гена… Дачу небось достроить надо? Надо.

— Ты и про дачу знаешь? — вздохнул Генрих Николаевич.

— Семнадцать процентов, — сказал Леха. — И то, если братву уговорю. Если меня самого от общака за мягкотелость не отодвинут. Сам же говорил — специфические мы. И очень нервные.

Глава 13

— За меня здесь останется Канищев, — сказал Каморин Седову в аэропорту. — В ваших интересах с ним поладить. Хотя даже у меня с ним тоже возникают разногласия… Очень уж самостоятельный. Но мне всегда был предан. И все говорит так, как есть на самом деле. И о вас будет говорить мне то же самое. Об этом хочу предупредить сразу.

Ирина стояла в стороне, зябко кутаясь в воротник шубы. Когда Каморин подошел к ней проститься, она подставила ему губы для поцелуя, скосив глаза в сторону Седова.

— Лучше бы ты забрал меня с собой.

— В другой раз, — сказал он. — Сколько можно повторять одно и то же… В Москву я скоро вернусь.

— Твой Канищев за мной тоже будет приглядывать? — кивнула она в сторону «полномочного представителя», стоявшего неподалеку.

— А что, это — мысль, — сказал Каморин. — Он эту роль исполнит лучше всякого пояса целомудрия… Я шучу.

— Я так и поняла… — Она отстранилась и снова спрятала лицо в меховой воротник.

Хоть этот похож на мужика, думала она, глядя ему вслед. Для Альчи она давно стала разменной монетой. А Каморин знает, чего хочет. И идет к цели, балансируя, как канатоходец, но только по лезвию ножа. Чуть ноги разъехались — разрежет пополам, вспомнила она его невеселое признание, услышанное прошлой ночью.

Следователь, которого самого давно пора сажать. Ему бы не иметь врагов, а он, похоже, озабочен тем, что их недостаточно… Он сказал ей: слишком я нужен всем, тому же Альче, чтобы они позволили себе эту роскошь — избавиться от него… Пока нужен. Пока полагают, что его можно использовать, и не подозревают, что это он использует их… Сказал, и недобро посмотрел на нее в сумраке ее гостиной с приглушенным светом: не слишком ли разоткровенничался? И потом стало яснее ясного: дома у него кто-то есть. Какая-нибудь местная девица, которая, судя по всему, ему недодает в постели…

А Каморин тем временем, сидя в салоне «Ил-86», уже успел забыть о тех, кто его провожал. Он просчитывал свои дальнейшие шаги. Даже нетерпение охватывало — скорей бы домой! Чтобы потом снова вернуться сюда, в Москву, уже в новом качестве. Совсем в другом, чего от него здесь не ждут ни этот Альча, ни его бывшая пассия Ирина, благодаря которой они стали «молочными братьями»…

— Что слышно? — спросил он Валета, когда приехал на явку, где была в сборе вся команда. Сидели все вместе в полутемной комнате, не зажигая света.

— Ищут, — сказал Валет. — Вся надежда только на вас, Павел Романович. Так и говорят.

— Кто говорит? — нахмурился Каморин.

— А все говорят… — потянулся и зевнул Михрюта. — Особенно жена покойника, Софья Борисовна распространяется. Мол, не знаете ли, куда уехал наш обожаемый Павел Романович Каморин? Он лично обещал мне обязательно найти убийцу моего мужа… Это верно, обещали?

— Так и есть… — согласился Каморин. — Попробовал бы не пообещать…

Он оглядел собравшихся. Смотрят настороженно, исподлобья. Вопрос один — сдаст или не сдаст?

— Вы как всё равно депутат, — сказал Валет невесело. — Обещаете, лишь бы только избрали.

— Похоже, — снова согласился Каморин. — Вот и хотел с вами потолковать. Посоветоваться. Как решите на своем толковище, так и сделаем… Словом, был я в Москве. Посмотрел. Как и что. И понял одно: очень нас с вами там не хватает. Тамошняя братва зажралась. Обкурились, упились, потеряли форму… Много черноты с Кавказа, но эти нам не конкуренты…

— Будем менять прописку? — спросил кто-то.

— Вот это лишнее… — покачал головой Каморин. — Тамошняя братва почти вся засвечена. Ментам просто лень брать их пачками. Только тем и занимаются, что по наводке братков отлавливают «черных»… А без конкуренции, сами знаете, коты мышей не ловят… В Москву поеду один. Буду время от времени приглашать вас в столицу на гастроли.

— А командировочные? — спросил кто-то из дальнего угла.

Каморин покачал головой:

— Это ты, Балабон?

— Ну я, — поднялся оттуда высокий неуклюжий малый, бывший музыкант из оркестра привокзального ресторана. В стрельбе нет равных.

— Кому что… — сказал Каморин. — В столице будут столичные расценки. Тем более нам предстоит выдержать войну с конкурентами. Индивидуальный заказ будет иметь вилку от десяти кусков до ста… И выше, если потребуется. Все слышали?

— Шлёпнул клиента и домой? — спросил все тот же Михрюта.

— Нет, сначала весь гонорар спустишь в «Метрополе»… — раздраженно сказал Каморин. — Для вашей же безопасности — домой возвращаетесь без бабок. Всё получите здесь, на месте. Оружие будете тоже получать на месте, в Москве, у Канищева.

Братва закивала и одобрительно загомонила, потирая руки. Уже предвкушают, неприязненно подумал Каморин. Но наживку успешно заглотнули. Пора подсекать.

— Но в Москву сначала нужно попасть… — сказал он громко, и все затихли. — Мне попасть… Мерзкий город, сволочной город, сплошь менты да жирные коты, зато какие там возможности! Здесь тесно и скучно, здесь я задыхаюсь… Но там мне нужна не просто братва, а псы, бойцовые псы! Которые смотрят мне в рот и ждут команды «фас»! Готовые рвать на куски любого и каждого, на кого укажу! Уж мы там, в Москве, развернемся. Только я хочу не просто туда перебраться — ну там купить квартиру… А чтоб меня туда позвали. И такая возможность сейчас в твоих руках, Валет.

Все взглянули на насупившегося Валета.

— А я тут при чём?.. — буркнул он.

— Ты хороший боец, — сказал Каморин. — И товарищей никогда не подводил. Не подведи и сейчас.

В комнате стало тихо. Кажется, что-то поняли, подумал Каморин. Тем лучше. Чем резче подсечешь, тем вернее будешь с добычей.

Валет насторожённо смотрел на Каморина.

— Я должен тебя арестовать, — сказал Каморин. — Как убийцу врача Болеславского. Мои акции после этого сразу возрастут в цене. И когда от пули наёмного убийцы следующим падет наш народный избранник, депутат Думы господин Сиротин Владлен Исаевич, у меня не будет конкурентов на его место… Чуть не забыл. Побег тебе из СИЗО будет организован в лучшем виде. Плюс двойное вознаграждение, как за убийство министра.

— А после вы захотите сдать того, кто замочит Сиротина, — сказал утвердительно Балабон.

— Если потребуется… — негромко и жестко, одними губами сказал Каморин. — И вот тогда, когда я доберусь на самый верх, к вам пойдут самые дорогие заказы.

— Это какие? — спросил кто-то с придыханием.

В комнате было уже совсем темно, но свет по-прежнему не зажигали.

— А такие… Шлёпнул персону особой важности, и за это — секретный счет в банке за границей. И больше здесь можешь не показываться. И никому ничего ты не должен. И все про тебя тут забыли. Живи и радуйся… Но для этого, повторяю, я должен быть там, а не здесь… Я не тороплю с ответом. Думайте. Сейчас такой шанс есть. Будет ли потом — увидим. Но тогда не жалуйтесь на тариф, который вам идет. И не напоминайте мне о тех, кто получает в десять раз больше, чем вы! Просто эти ребята точно знали: карта идёт пять минут. И надо не зевать. Прозеваете сейчас — потом ничем не смогу помочь. Поищу других, более понятливых…

На Валета старались не смотреть. Все отводили глаза в сторону, поскольку даже в темноте было заметно, как он ищет взглядом сочувствия.

— Вот так прямо и арестуете?.. — хрипло спросил Валет.

— Как скажет братва, — развел руками Каморин. — Отдаст тебя, или ты сам рискнешь, хотя твой риск минимален. Ты больше рисковал, когда убивал старика Болеславского.

— Побег мне устроите? — дрогнувшим голосом спросил Валет. — Это точно?

— В лучшем виде, — сказал Каморин. — Просто нечего делать. Придется кое-кому кое-что заплатить, не без этого.

— Тебе решать, — сказал Михрюта. — А наше дело проследить, чтобы гражданин следователь держал своё слово.

— Вот именно, — кивнул Каморин. — Согласен на все сто.

А он не дурак, подумал он, глядя на Михрюту, которого уже с трудом различал в темноте. Может здорово пригодиться… Или быть очень опасным.

— Я должен явиться с сознанкой? — Голос Валета был жалким, он продолжал допытываться, и это уже говорило о многом, о том, что никуда теперь он, после реплики Михрюты, не денется.

— Вот это не нужно, — сказал Каморин. — Уже объяснял, кажется… Я должен тебя изобличить. Чтобы тебе некуда было деваться. Я должен въехать в рай на твоём горбу, что тут непонятно… И ты мне его подставишь… А иначе не имеет смысла, я правильно говорю? Как я стану народным заступником без нашумевшего дела?

Братва неопределенно молчала. Пожав плечами, Каморин включил свет.

Все начали щуриться, жмуриться, отворачиваться…

— Ну так что? — спросил он, приставив руку к уху. — Не слышу.

— Пусть сам… — неопределенно заговорили братки. — Согласен или нет.

— Именно так, — сказал Каморин. — Согласен? Или нет?

— Да… — неслышно прохрипел Валет.

— Громче, — сказал Каморин. — Чтобы все слышали. Чтобы не было потом…

— Да! — Валет это почти выкрикнул, и Каморин с удовлетворением заметил облегчение на лицах присутствующих. Ну вот, подумал он, самое трудное позади. Сам не ожидал, что так скоро удастся уговорить…

На Валета по-прежнему старались не смотреть. И стали расходиться раньше обычного, хотя прежде, после таких вот разговоров, еще какое-то время общались.

— Валя, задержись на пару минут, — сказал Каморин, и все на мгновение замерли, вспомнив, что Валета действительно зовут Валентином, Валей.

— Придётся сдать и твою винтовку, — сказал Каморин, когда они остались одни. — Я найду её, потом идентифицирую отпечатки твоих пальцев.

— Хорошая винтовка, — вздохнул Валет. — Я её у нашего старшины купил, когда демобилизовался… За пару бутылок.

— Всё понимаю… — развел руками Каморин. — Мне ещё придётся смотреть баллистическую экспертизу, понимаешь? Это как отпечатки пальцев винтовки… Где она, кстати, сейчас?

— У меня во дворе закопана… — сказал Валет. — Я с ней тридцать штук заработал. Жалко… Машина, дом, видак… Всё благодаря ей.

Каморин положил руку ему на плечо.

— Мне только туда прорваться… — сказал он. — Куплю тебе и браткам настоящее оружие… Все у тебя впереди. Самые лучшие заказы — в первую очередь твои… А лучше завязать. И за границу. Сделать там пластическую операцию. Жить мирно, тихо…

— Мне бы еще пару банкиров на мушку, — вздохнул Валет. — У меня брат двоюродный на Дальнем Востоке работает в шахте… Полгода зарплату не получает. Эти суки его бабки крутят, а я ему даже помочь не могу.

— Потом… — сказал Каморин. — Вот уедешь на Канары, будет у тебя там свой дом, своя яхта… Яхту хочешь?

— Да зачем мне эти Канары и эта яхта, Павел Романович! Там, говорят, какой-то Интерпол свирепый, не то что наши менты… У меня везде родни знаете сколько? И все нищие. И всем помогать надо… Вы хотя бы это мне позволили.

— Нельзя! — покачал головой Каморин. — Рад бы вам всё разрешить… Но мне-то лучше знать, на чем вы все залетаете, верно?

— Тут вам виднее… — согласился Валет. — Ну так вы бы меня проинструктировали, что ли, как вести, чего говорить.

— Всему свое время, — покачал головой Каморин. — Я тебя обо всем предупрежу. И ты ещё после побега должен так спрятаться, чтобы тебя, кроме меня, никто не нашёл… А я должен тебя сначала вычислить. И с этого дня ты должен держаться от меня подальше, понимаешь? А уж в столице мы с тобой, если захочешь, развёрнемся… хотя я бы не советовал.

— А насчёт этого депутата, Сиротина, так и решили, да?

— Тебе его жалко?

— Мать его хвалила… Ходила к нему на приём. Выслушал всё, спросил, чем я занимаюсь… Всё ей пообещал, как только откроют кредит. К нам домой при ходил, все смотрел, сочувствовал…

— Так он тебя знает?

— Ну да, в общем…

— Тем более, Валя, от него надо избавляться. И тогда я на его место. Кому от этого будет плохо? К власти должны прийти молодые, не так ли?

Валет промолчал. Пожал плечами.

— Вам виднее, Павел Романович… Старый он, как этот, Болеславский… Как я тогда недоглядел…

— Ну вот, всех жалеть начал… — Каморин потрепал его по плечу.

— Вы не подумайте, Павел Романович. Я к этому привык еще там, в Чечне… Но все равно.

Каморин тяжело вздохнул:

— Зря я, видно, на тебя понадеялся, Валентин.

— Да нет. Вы не так меня поняли… Я всё сделаю, как договорились. Вы только одно мне скажите, только честно, ладно? Вы ведь специально тогда навели меня на Богуславского?

Каморин молчал, изучающе глядя на Валета.

— А если я скажу, что когда стану депутатом, то возьму тебя к себе в Москву своим помощником? Со всей семьёй, сделаю тебе квартиру, а? Ты мне сразу поверишь, ведь так? Ты пойми, Валя, в нашем деле подобные сомнения только во вред делу. Смешно, понимаешь? Ты убил старика. А сейчас жалеешь, что им оказался этот врач Болеславский. А любой другой — чёрт с ним, так? Какое в принципе это имеет теперь значение, специально я тебя навел или нет?

Валет задумался. Даже вспотел и запыхтел от усердия. Он вообще был тугодумом, давая повод для насмешек братков.

— Не подводи меня, — негромко попросил Каморин. — И ребят не подводи. У нас у всех сейчас такой шанс — вырваться из этой дыры, пожить нормальной жизнью, как другие. Заработать на себя. И жить, не унижаясь. И всего-то надо для этого — очистить землю от всякого мусора, из-за которого нет для нас жизни. Мы ведь не шпана какая-нибудь, верно? Я ведь рассказывал вам, как пришел к этому, работая в прокуратуре?

— Рассказывали… — покаянно склонил голову Валет.

— Видно, придётся повторить. Я задумался как-то: а кого я отправляю на нары? Стрелочников, как всегда… А для этих жирных сволочей, что послали тебя, таких, как ты, в Чечню, а своих сынков оставили при себе, в той же Москве, закона нет? И это правильно, это справедливо? И с этим можно мириться? Так? Ты там, в Чечне, разве не задумывался об этом? Ты мне что рассказывал, помнишь?

— Все верно, — помотал головой Валет. — Вы и правда рассказывали бы нам об этом. Напоминали бы почаще. Мы бы и перестали сомневаться…

— Тоже мне, рефлексирующие киллеры, — холодно сказал Каморин. — А ну скажи, кто там, кроме тебя, ещё так рассуждает? Кому требуется напоминать?