Боюсь тебя любить

1

Однотомник!

«Все начинается со взгляда. Всегда…»

С. Есенин

Тата.

В руках футляр со скрипкой. Я взяла самое ценное. По факту ничего. Даже телефон оставила в Егоркиной квартире.

Сломя голову преодолеваю пролеты и практически выкатываюсь на улицу.

Гад! Гад! Гад!

Других мыслей у меня сейчас нет.

Это так мило – застать своего парня в объятиях вертихвостки, тире лучшей подружки его сестры, прямо в новогоднюю ночь.

Я там желание под бой курантов загадываю, а они в ванной плодятся и размножаются. Класс!

Оказавшись на морозном воздухе, почти сразу поскальзываюсь и падаю в первый же сугроб. Тело горит от попавшего под одежду снега.

Пальцы утопают в белой и такой ледяной субстанции.

Всхлипываю больше от досады, чем от закравшегося под кожу холода. Ветер подхватывает и раздувает мою карешку с легкой волной. Новый год испорчен. А ведь как его встретишь, так и проведешь…

Первое января.

Ровно двадцать минут после боя курантов. С новым счастьем тебя, Натали!

Хотя, возможно, мусор за собой предыдущий год все же вынес.

Мороз дикий. Градусов двадцать пять, не меньше. Кажется, этой ночью я точно околею в каком-нибудь богом забытом месте.

Москва не спит. В небе разрываются салюты. Люди радуются и смеются.

Плотнее заворачиваюсь в свою куртку на легком пуху и бреду куда глаза глядят.

Зуб на зуб не попадает. На улице такой дубак, до костей пробирает. Губы онемели, как и пальцы на руках. Даже то, что прячу их в карманы, не помогает.

Капюшон то и дело сдувает потоками порывистого ветра. Я трясусь каек осиновый лист и совершенно не знаю, что делать дальше…

Куда идти?

К Агате ехать не вариант, ее инфаркт долбанет, если она меня в таком виде увидит. Тетушка, конечно, у меня еще та оторва, но волновать ее в новогоднюю ночь в мои планы не входило.

К отцу тоже податься не могу. Мы с ним не разговариваем. Я с таким скандалом ушла из дома… И что теперь? Вернуться поджав хвост? Нет уж. Лучше я превращусь в глыбу льда здесь и сейчас, чем буду проситься обратно.

Я уже совершеннолетняя и вправе сама решать, как мне жить.

Прижимаю к груди футляр со скрипкой, только сейчас начиная замечать, что оказалась в парке. Неподалеку слышится заливистый смех.

Правое миндалевидное тело, что отвечает за страх в моей голове, активизируется.

Делаю еще два шага и замираю. Прислушиваюсь. Нужно развернуться и бежать отсюда куда подальше.

Поздно.

– Смотри! – громкий крик, и три пары уставившихся на меня глаз не предвещают ничего хорошего.

Парень, что стоит ближе всех, делает шаг в мою сторону, медленно потирая ладони. Его сверкающие в этой полутьме глаза пугают.

Выдыхаю. Главное – не паниковать. Сильнее обнимаю скрипку и, не медля и секунды, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов.

– Стой! Куда пошла? Давай познакомимся.

Он тянет меня за рукав куртки под мерзкие смешки своих дружков.

– Отстаньте. Слышишь? Не трогай меня!

– Да ладно тебе. Мы же просто хотим познакомиться. Пиво будешь?

– Нет. Руки свои убрал!

Делаю шаг назад, запинаюсь и выпускаю скрипку из рук.

Инструмент, словно шайба, катится по заледенелой дорожке, пока кто-то из троицы не прижимает его своим ботинком к промерзшей земле.

– Не трогайте! – снова вопль в пустоту. Кажется, словно и не своим голосом.

Подаюсь вперед, чтобы вернуть скрипку, но они не позволяют, пинают футляр друг другу.

В детстве мы точно так же играли в собачку. Бросали мячик от одного к другому, пока стоящий в центре круга человек не поймает его.

Пытаюсь вырваться, но сил не хватает.

Теперь этот гад держит меня за шиворот пуховика. Я в ловушке.

Мозг хаотично подкидывает варианты решения проблемы, и я выбираю самый провальный…

Заледенелыми пальцами расстегиваю змейку куртки и вырываюсь на свободу.

Голые плечи в ту же секунду обдает колючим морозом. Сколько минут я проживу на таком холоде?

Мысленно запускаю отсчет до неизбежного.

Обнимаю себя руками, молниеносно оборачиваясь на громкий и такой заливистый свист.

Звук становится ближе. 

Парни, что еще минуту назад хорохорились, слегка напрягаются.

– Свалили отсюда.

Вздрагиваю. Этот голос.

2

Тата

Он цепляется взглядом за мое лицо. Прищуривается. Смотрит пристально.

У него такие безумные глаза, что по моему телу невольно проползает холодок.

Сглатываю, сжимая губы в узкую полосочку. Мне нечем дышать. Кажется, я напрочь забыла, как это делать. В голове шумно. Такой мерзкий писк и больше ничего.

Ванькины зрачки мечутся из стороны в сторону. Он за мной наблюдает, ловит каждое движение. Каждый вздох.

Проходит пара минут, прежде чем его пальцы, что незаметно накрыли мою ладонь, исчезают.

Он делает шаг назад, а его губы расползаются в кривой усмешке.

– Если ты не дружишь с головой и шляешься в такой мороз в одних трусах, я тебе тут не помощник, – снова хмыкает и улыбается. Гаденько так улыбается. Глаза бы ему выцарапала.

Ванька возобновляет шаг, а я еще пару секунд нахожусь в каком-то ступоре. Меня словно поставили на паузу.

Ничего не соображаю. Сердце колотится как бешеное. Вот-вот прорвет грудную клетку. Дышать неимоверно тяжело. Меня словно подбрасывает высоко-высоко, а после резко и так болезненно швыряет о землю.

Не понимаю, когда это началось, но… в его присутствии… когда он рядом, я всегда чувствую себя иначе.

– Может быть, поможешь? – кричу, смотря на валяющуюся в снегу скрипку.

Ваня останавливается. Запрокидывает лицо к небу. Уверена, в своей голове он уже меня обматерил или проклял. Точно-точно.

– Азарина, почему в новогоднюю ночь? Почему ты свалилась мне именно сегодня?

– Я старалась, – вздыхаю, пялясь на его спину.

Ванька вытаскивает футляр из снега. Мне не возвращает. Просто продолжает идти вперед.

– Помедленней, я не успеваю, – спотыкаюсь об очередной ледяной сугроб. – Что ты вообще здесь делаешь?

Он как-то странно на меня смотрит и наконец-то сбавляет скорость.

– Живу. В том доме, – указывает на пятиэтажку в конце парка, – если ты помнишь.

– Точно, а я все думаю, знакомое место, – шепотом.

– Что?

– Ничего, – кусаю губы. – Я от Егора ушла, – сообщаю такую «важную» сейчас новость.

– Поздравляю, – звучит сухо.

– Мне негде жить…

– Домой возвращайся.

– Не могу. Я же ушла из дома, разве не помнишь? – снова облизываю губы.

– А должен?

– Фу, не делай вид, что я для тебя просто знакомая.

3

Фыркаю и ускоряю шаг.

Не знаю, в какой момент в мою голову закрадывается эта «гениальная» идея, но я на полном серьезе заявляю:

– Я переночую у тебя, – широко улыбаюсь, практически подобравшись к нужному подъезду.

Токман ничего не отвечает.

Больше скажу, вообще никак не реагирует.

С каменным лицом запускает меня в подъезд. Оказавшись внутри, протяжно всхлипываю.

– Боже, как тут тепло.

Растираю ладони друг о друга. Стуча каблуками о бетонные лестницы, медленно заползаю на третий этаж.

– И почему здесь нет лифта? – возмущенно вздыхаю.

– Потому что это пятиэтажка.

– И?

– Все, не беси меня. В квартиру уже заходи, Азарина.

– Почему ты вечно называешь меня по фамилии? У меня есть имя. Между прочим, красивое.

Вместо ответа Ванька заталкивает меня в прихожую, закрывает за нами дверь и включает свет.

Когда в небольшом коридорчике становится светло, первое, что я вижу, это свое отражение в зеркале. Красные щеки, синие губы, растрепанные волосы и растекшаяся по лицу тушь. Комбо просто.

Стягиваю с продрогшего тела куртку, и она медленно соскальзывает с плеч на пол. Сейчас в ней лишь холоднее. Она точно промерзла насквозь.

– В душ можно? – разделяю волосы пальцами вместо расчески.

– Прямо и направо.

– А полотенце?

Ванька с недовольной физиономией кидается в меня огромным махровым полотенцем и уходит на кухню.

Слышу шум включившегося чайника.

– Спасибо, – широко улыбаюсь и прячусь за дверью в ванной.

Горячие капли расслабляют. Тело начинает медленно отогреваться, а пространство вокруг заполняться паром.

Здесь невыносимо жарко, но это именно то, что мне сейчас нужно. Тепло.

Прикрываю глаза, подтянув колени к груди.

Как вовремя он сегодня появился. Если бы не Токман, я просто не представляю, чем бы для меня закончилась эта ужасная ночь.

Наше первое с ним знакомство произошло на даче. Они с Серегой вечно там что-то мутили, пока учились на последних курсах в Суворовском, и дальше, пока брат не свалил из страны. До сих пор неясно, что он там делает, учится или просто прожигает жизнь. Из вуза его давно отчислили, а отец готов прибить, если только Серый появится на пороге дома.

Токман же в этом плане полная противоположность. Будущий офицер. Курсант военной академии. Отличник боевой и политической. Весь такой правильный.

Я вообще не понимаю, как они с Серым могут дружить. У моего брата на уме только девки, тусовки и прожигание жизни. У Ваньки же идеалы, желание почтить память отца, который погиб на войне, и еще куча благородных целей.

Впрочем, несмотря на это, с Ванькой я познакомилась при весьма ужасных обстоятельствах. Для меня точно.

Мне было пятнадцать.

Я приехала на дачу, абсолютно не подозревая, что у них очередная тусовка, с которой все уже давно разбежались по кроватям. Конечно же, не спать.

В общем, я застала его в своей комнате с какой-то девицей. Лучше бы свет я тогда не включала. Меня никто не постеснялся. Они просто ушли из моей спальни как ни в чем не бывало, особо даже не прикрывались.

Серега после ржал надо мной целое утро. Я же еще полгода покрывалась багрянцем при виде Токмана.

Короче, до того дня я только слышала о Ване и мельком видела его с Серым.

Встряхиваю головой, чтобы выкинуть из нее эти воспоминания.

Выключаю воду и, завернувшись в полотенце, иду в комнату.

– Я… – переступаю порог кухни, понимая, что все катится в пропасть.

В момент моего очередного шага полотенце цепляется за выпирающую ручку кухонного гарнитура и просто падает мне под ноги. Ванька, конечно, поворачивается ко мне именно в этот момент.

– Ой…

Вздрагиваю. Лицо мгновенно покрывается красными пятнами. Щеки горят, и уже вовсе не от холода.

Вижу, как дергается Ванькин кадык. Он пялится на меня, абсолютно этого не стесняясь.

– А у меня во дворе ходит девочка с каре… – напевает с присущей ему легкостью. Приближается.

Вздрагиваю, когда Токман присаживается передо мной на корточки и подцепляет пальцем полотенце, что лежит у моих ног.

– Кажется, ты потеряла, – выпрямляется.

Всем Спасибо за поддержку ❤️
Комментарии приветствуются )))

4

Иван

Какого черта? Почему именно сегодня?

Татка знает, когда появиться. И как себя подать – тоже.

Идеальные изгибы загорелого тела. Твою мать!

Только ее мне сейчас и не хватало. Непроизвольно бросаю взгляды на ее фигуру. Нет, откровенно пялюсь. Как ее вообще угораздило с этим полотенцем…

Сестра Азарина всегда была под запретом. Девочка-табу.

Точно не с моими заморочками…

Но теперь, разве что-то может остановить меня теперь? Серый на другом конце земного шарика. Татка выросла…

Я не идиот, вижу, как она на меня смотрит, и как реагирует –тоже.

Пара правильных слов, жестов – и она сделает все, что я скажу.

И это не пафосные фразочки. Нет. Это больше про моих собственных демонов.

Татка воздушная, как сладкая вата. Мечтательница. Все, что ей нужно, – это сопереживание, романтика и прочие розовые сопли.

Выполни все условия и стань для нее принцем. Девочка из состоятельной семьи, которая по факту на фиг никому не нужна.  Иначе как еще можно оказаться ночью на морозе в платье толщиной в миллиметр?

Нужно просто подобрать правильные слова и отогреть.

Кем я буду, если воплощу свои желания в жизнь?

– Подавлять все плохое. Вычеркивать, – шепотом.

Сотая. Юбилейная. Прочь.

Шаг к ней. Яркий, запечатлевшийся на подкорке образ. Ее расширяющиеся зрачки. Губы. Она не шевелится, только хлопает длинными подкрученными ресницами.

– А у меня во дворе ходит девочка с каре… – напеваю, медленно опускаясь на пол. Взгляд касается ее стройных ног.

Подцепляю полотенце, полностью блокируя свои похотливые мысли.

– Кажется, ты потеряла.

Огибаю стройную фигуру. Пальцы уже давно сжаты в кулаки. Мне нужно было забежать домой на пару минут. Взять карточку. Наличка закончилась.

Именно это я и сделаю.

Напоследок пропускаю локон ее стриженных под каре волос сквозь пальцы и выхожу из кухни.

Заберу карту и уйду. Меня ждут. Выдвигаю ящик стола в комнате.

Чувствую ее взгляд. Пришла следом. Постаралась завернуть этим полотенцем как можно больше частей тела. Теперь даже не краснеет.

– Чего? – бросаю через плечо, параллельно засовывая карточку в задний карман джинсов.

– Ты уходишь?

– Да.

– А я?

– Что «ты»?

Прохожу мимо нее, начиная торопливо зашнуровывать ботинки. Злюсь. Она меня бесит. Сейчас она очень-очень сильно меня раздражает.

– Куда идти мне?

– Можешь остаться на ночь. Квартира в твоем полном распоряжении.

– Я…

Дальше не слушаю. Хлопаю дверью, оказываясь на лестничной клетке. Ускоряю шаг, в какой-то момент просто перехожу на бег, иначе плюну на все и вернусь в квартиру.

Татка не девочка для развлечений.

Она не трофей. Не игрушка.

Твержу себе как мантру, но мозг уже угодил в ловушку собственного «хочу». Сегодня оно получилось довольно ярким.

Если сначала я воспринимал Азарину как младшую сестренку друга, то со временем координаты сместились. Она идеальная цель. Идеальная…

Легкие переполняет ледяной воздух.

Я никогда не курил, но почему-то именно сейчас адски хочется это сделать. Заполонить мозг грязным дымом и больше не думать, не представлять себе Азарину. Детально. Без полотенца.

Подошвы скользят. Сворачиваю к нужному подъезду, скатываясь с небольшого ледяного выступа, как с горки. Впечатываю ладонь в металлическую дверь, быстро набирая код домофона.

Поднимаюсь на восьмой. Двери лифта медленно расползаются, и в нос ударяет запах сигаретного дыма.

Пацаны курят на лестничной клетке. Ржут как кони.

– Вано, ты куда пропал?

– Так, мелкое недоразумение.

Заноза. Настоящая заноза.

Чувствую прикосновение чужих пальцев. По приторно-сладкому запаху духов сразу понятно, что это Кара.

– Я думала, ты уже не вернешься.

– Я вернулся, – прижимаю Карину к стене под ее тихие смешки. – Пошли отсюда.

Каре не нужно повторять дважды. Девочка сразу забегает в квартиру, перебирает ножками по длинному коридору, сворачивая в свою спальню.

Оказавшись за дверью, с размаха впечатываюсь в какой-то диссонанс. Кара, что шляется по ночным клубам, танцует стрип в кожаных прикидах, живет в розовых обоях и плюшевых зайцах.

– Миленько, – сарказм так и прет.

5

Тата.

Я так долго не могла уснуть. Терзала себя.

Он видел меня голой. Кошмар какой. Как вообще такое могло произойти? Это ужасно. Стыдно и неправильно.

В сотый раз переворачиваюсь на другой бок, зажимая край одеяла между коленями. Руку просовываю под подушку. В комнате темно и тихо. Нет даже привычного тиканья часов.

Сон не идет. Зато вот Токман возвращается и почти сразу вырубается рядом. Его все произошедшее не смущает.

Кажется, ему вообще по барабану.

Я лежу не шевелясь, пока полностью не удостоверяюсь, что он спит. Дыхание становится более глубоким и громким.

Ванька в отключке.

Медленно перекатываюсь на спину. Смотрю на него искоса. Видны лишь очертания.

В голову лезут мысли о прикосновениях. Таких мимолетных. Трогаю свой подбородок, тихонечко выдыхая.

Остаться здесь на ночь – ужасно глупая идея. Но что еще можно ожидать от кабацкой певички? Именно так меня окрестил отец в нашу с ним последнюю встречу.

– Скрипка – благородный инструмент. А ты? Кабацкая певичка! Посмотри, в кого ты превратилась.

– Это мое дело, папочка. Мое.

Я кричала ему это, захлебываясь слезами. Но разве генерала Азарина могло хоть что-то пронять? И плевать, что я его родная дочь.

Когда твой отец – генерал, а тетка – звезда советской эстрады и заслуженная артистка России, от тебя изначально ждут чего-то большего. Папа терпеть не может музыку. Но Агата убедила его, что скрипка – уникальный инструмент.

Поэтому, когда я свалила из консерватории, это мало кому понравилось. Папа был в бешенстве. А когда узнали, что пою за деньги в ресторане…

В общем, понимание и лояльность – это не про моего отца.

Может быть, из-за этого я и связалась с Егором. Мне была нужна поддержка, а он так красиво вешал на мои уши лапшу…

Приходил на мои импровизированные концерты, встречал среди ночи из ресторана после «смены». Заботился, говорил красивые слова, верил в меня. Ну или я все это себе просто придумала.

За окном начинает светлеть.

Токман до сих пор спит.

Лежу еще от силы минут десять и аккуратно вылезаю из-под одеяла. Переодеваюсь в свое платье, предварительно защелкнув шпингалет в ванной.

В животе урчит. Очень хочется кушать.

Проявляю наглость и заглядываю в холодильник. Там, конечно, негусто. Сосиски какие-то и каша. Вторая, между прочим, подозрительно пахнет, да и выглядит так же. Позеленела уже сверху.

– Да уж, Ванечка, – вздыхаю, засовывая свой нос в шкафчики.

Рис. Отлично. В холодильнике, кстати, я видела молоко. Закрытая коробочка с еще «живым» сроком годности.

Промываю крупу и заливаю ее молоком до середины кастрюльки. Ставлю все это дело на плиту и тихонечко прокрадываюсь в комнату, где спит Токман. Озираюсь по сторонам в поисках его телефона.

Мобильник валяется у дивана. Сжимаю его в руке и вышмыгиваю за дверь, плотно ее за собой прикрыв.

По памяти набираю номер Егора. Пока идут гудки, нервно притопываю ножкой.

6

– Алло, – Крутило отвечает заспанным и скрипучим голосом.

– Это Тата, я сегодня приеду за вещами.

– Слушай, все, что вчера случилось, недоразумение.

— Недоразумение?

Шиплю, а мои ноздри раздуваются в диком раздражении.

– Ты изменил мне в новогоднюю ночь, Егор.

– Тат, давай ты приедешь, и мы поговорим, – его голос становится мягким. Ласкающим слух.

Кусаю губы, меня так и подмывает сдаться. Простить ему весь этот кошмар. Но я вовремя и так по-волевому себя одергиваю.

– Обойдешься. Я просто приеду за вещами!

Говорю спокойно, но металлические нотки присутствуют.

– Ладно, – вздыхает, – я буду тебя ждать.

– Очень надеюсь, что не встречу там Настеньку.

Скидываю вызов и возвращаю телефон на его законное место.

Пока варится рис, еще раз умываюсь. Долго рассматриваю свое отражение в зеркале. Сейчас мне бы не помешала пара невидимок, чтобы заколоть прядки, что лезут в лицо. Закутываюсь в пуховик и выползаю на балкон. Мне нужен свежий воздух, чтобы выкинуть из головы то и дело всплывающие образы вчерашней ночи.

Распахиваю окно, высовывая голову на улицу. Там все так же морозно. Не знаю, сколько времени я там торчу, вроде бы и не так много, но, когда снова попадаю в кухню, мгновенно морщу нос.

Мой рис выбежал из кастрюльки и расползся по плите. В помещении стоит тяжелый запах гари. Выключаю конфорку и, прихватив ручку толстой кухонной перчаткой, бросаю кастрюлю в раковину.

Ну вот, поела каши. Даже она от меня сбежала…

Открываю кран с холодной водой и, пока она льется, стягиваю верхнюю одежду.

Короче, по мере разборок с кастрюлей я замечаю прожженное дно и умудряюсь засорить слив рисом.

Теперь Токман меня точно на улицу выкинет. Я ему и так не слишком нравлюсь… а со всеми косяками…

Заглядываю в комнату, делаю несколько шагов к разложенному дивану и замираю над Ванькой.

Он мгновенно открывает глаза. Запускает пальцы в свои коротко стриженные русые волосы.

У Токмана классная внешность. Ярко выраженные скулы, выпирающие и делающие лицо более мужественным, но в то же время угрюмым. И губы пухлые. Особенно после сна.

Блин, ну вот о чем я думаю?

– Чего? – Ваня пару раз моргает, внимательно рассматривая мое нависающее над ним лицо.

– Я там, кажется, дно у кастрюльки прожгла, – вздыхаю.

– Это проблема?

– Видимо, нет.

Так, раз все хорошо, то теперь лучше быстренько сменить тему.

– Слушай, ты не мог бы одолжить мне денег на метро? Мне нужно забрать от Егора свои вещи.

Токман садится на край дивана, широко расставив ноги. Упирается локтями в колени, медленно растирая лицо ладонями.

– Когда?

– Что «когда»?

– Забрать вещи, – громко выдыхает.

– А-а-а, сегодня.

– И куда повезешь?

– Ну… – бегаю взглядом по комнате. – Я думала, сюда.

– Азарина, ты совсем офигела?

– Ну Ваня! Вернется моя Сонька, и я сразу от тебя съеду. Честно-честно. Она прилетает через три дня. Потерпи меня семьдесят два часа.

– Еще семьдесят два часа.

– Ладно, еще. Так что?

– Хорошо. За шмотками я с тобой съезжу.

– Со мной?

– Считай это актом доброй воли. Пожрать что-нибудь есть? – выпрямляется, стаскивая с себя футболку.

– Рис, – отворачиваюсь, чтобы не пялиться на его спину. – Только он немного того… сгорел.

– Прекрасное утро, – Ванька закатывает глаза и уходит в душ.

Присаживаюсь на краешек дивана, складывая руки на колени.

Он едет со мной к Егору, потому что я младшая сестра его друга или потому что я ему небезразлична?

Конечно, первое, Тат.

Встряхиваю головой.

– Азарина, ты долго еще будешь здесь сидеть?

Подскакиваю на ноги, лицезря перед собой уже переодетого Ваньку, который успел принять душ и полностью собраться.

– Иду.

7

Иван

Азарина неповоротливым пингвином выползает в прихожую все в том же черном платье. Коротком. Провокационном и будоражащем фантазию платье.

– Подожди, – торможу ее у двери.

Я, конечно, не добрая фея, но не хочется брать грех на душу, если она околеет где-нибудь на морозе.

Возвращаюсь к себе и открываю шкаф.

– На, – протягиваю свой спортивный костюм, переступая порог в коридор.

– Это зачем?

– Одно место прикрыть. Не беси, переодевайся и поехали.

– Я сейчас, – улыбается, прячась в комнате.

Я вижу через слегка приоткрытую дверь ее спину и как платье летит на диван.

Отворачиваюсь, облокачиваясь на бабушкин старенький комод. Хорошо, что на новогодние праздники бабуля уехала к своей подруге в деревню. В свете последних событий просто прекрасно. Шарю в карманах куртки, вытаскивая оттуда бумажный браслет из клуба.

– Я готова.

Татка снова появляется в прихожей, поправляет капюшон на толстовке и напяливает свои массивные кожаные ботинки. Пока заправляет в них штанины, высовывает кончик языка, касаясь им верхней губы.

Залипаю на ее рот.

Три, два, один…

– Стартуем.

Подталкиваю ее к выходу.

Закрываю дверь и в пару шагов догоняю Азарину на лестнице.

– Тебе Серега не звонил?

– Нет, – нажимаю на кнопку и толкаю дверь, пропуская Тату на улицу.

– Ясно. Слушай, я думаю, что тебе не нужно подниматься, к Егору, имею в виду.

– Это почему?

– Я сама в состоянии с ним разобраться.

– Да-да.

Губ касается усмешка.

Азарина, Азарина… святая простота. Ты действительно думаешь, что я еду с тобой из чисто гуманных соображений? Конечно, нет.

Как и насчет Егорушки, его в твоей жизни тоже больше нет. Я уж постараюсь донести ему это доступно.

В метро приходится проехать пять станций и потом еще пятнадцать минут идти до дома нашего горячо любимого бывшего пешком. Я этого парня в жизни не видел, но уже готов отвернуть ему башку. Насколько нужно быть козлом, чтобы выпустить эту разноглазую бестолочь на улицу ночью, да еще и в такой холод?

– Звони, – прислоняюсь плечом к железной двери подъезда.

Азарина нервно нажимает на кнопки с номером квартиры, дожидаясь, пока этот хлюпик запустит нас внутрь.

В лифте кооперативной девятиэтажки тесно. Мы стоим невыносимо близко. Я могу дотянуться до нее легким движением руки. Азарина смотрит в пол. Ни разу за эти секунды не пошевелилась.

– Без скандалов, – бормочет себе под нос, но я прекрасно ее слышу.

– Это ты себе или мне?

– Себе, – вздыхает. – Тебе когда-нибудь изменяли в новогоднюю ночь?

– Нет.

– А ты?

– Так и не вспомнить, – пожимаю плечами, почесывая затылок.

Татка закатывает глаза и выходит на лестничную клетку. Нерешительно звонит в дверь.

Наш мачо появляется в одних труселях. Видать, ждал Наташку одну.

– Ну привет, герой-любовник, – отталкиваю его в сторону и прохожу внутрь.

Азарина так и мнется на пороге.

– Ты за вещами пришла, – оглядываюсь на нее, – собирай, – шляюсь по коридору не разуваясь. Ботинки оставляют после себя грязные следы.

– Это кто?

Егорушка стоит, вылупившись на меня как на привидение.

– Это не твое дело, – бурчит Натаха и прячется за дверью ближайшей комнаты.

Парень хочет пойти за ней следом.

Нет, друг, так не пойдет. Прижимаю его к стенке, бегло касаясь глазами лица.

– Запомни раз и навсегда: чтобы я тебя с ней близко не видел.

– Ты...

– Тихо.

Бью под дых, и малой становится более понятливым.

– Спокойно. В следующий раз сломаю нос. Будет больно. Очень боль-но.

8

Отхожу в сторону и вытираю руки полотенцем, которое беру на кухне.

– Хорошая квартира, – осматриваюсь, – предки подарили?

Егорушка что-то пыхтит, но больше не возбухает. Стоит смирно, как обиженная девочка в углу.

– Азарина, давай быстрее, – повышаю голос. Тусить здесь полдня у меня нет никакого желания.

– Я сейчас, – летит в ответ.

Толкаю дверь в комнату, где она копошится.

– Я же сказала, что уже почти все. Не торопи меня, иначе что-нибудь забуду.

– Значит, это будет что-нибудь ненужное. Как, например, это, – поднимаю двумя пальцами плюшевого белого медведя.

– Не трогай мои вещи!

– Ты же в моих рассекаешь, – расстегиваю куртку. Жарко.

– Могу снять.

– Давай, я посмотрю.

Она открывает рот, но мгновенно его захлопывает. Отворачивается, продолжая молча складывать вещи.

– Ты сюда полквартиры перевезла?

– Я сюда жить переезжала. Навсегда.

– Глупое слово.

– Какое?

– Навсегда. Ты замуж за него, что ли, собиралась? Хотя… это тоже не навсегда.

– Все, – бросает какую-то фигурку в чемодан, – достал. Я не хочу слушать твои рассуждения, ясно тебе?

– Более чем.

Все это выглядит комично. Татуля злится, и это хорошо. Проявление эмоций – это всегда прекрасно.

– Выйди отсюда!

– Нет, – присаживаюсь на боковую спинку дивана.

– Пожалуйста? – приподымает бровь и наконец-то смотрит мне в глаза.

У нее они особенные. Радужки разноцветные. Правый глаз серый, левый светло-карий. Правда, Татка не считает это чем-то прекрасным. Носит линзы. Голубые.

Прячет дефект. Она это так называет.

– Не прокатит. Ускорься.

– Помоги.

– Ты мне предлагаешь покопаться в твоем нижнем белье?

– Обойдешься. Его я уже сложила.

– Как хочешь.

В глаза бросается открытая тетрадка. Подбираю ее с пола.

Стихи. Азарина у нас, значит, еще и стихи пишет.

– Не трогай, положи, слышишь? Ваня!

Подается ко мне, пытаясь забрать.

Завожу руку себе за спину, и Татка быстренько впечатывается мне в грудь.

– Отдай, – шепотом.

Серьезно? Она сейчас заревет. Глаза уже стали влажными.

– Верни, – облизывает губы, которые в моем сознании становятся все ближе.

Обхватываю ее шею ладонью, аккуратно притягивая к себе. Удар за ударом. Сердце убыстряет свой ритм. Пальцы, что касаются кожи, немеют. Мозги перестают соображать.

Смотрю в эти ее линзы и понимаю, что все запреты уже слетели. Пара сантиметров. Никаких преград.

Нужна. Она. Именно она. В коллекцию. Только в коллекцию?

– Что ты делаешь? – Татка почти не дышит.

Вижу, как расширяются ее зрачки, как все мысли о тетрадке выветриваются из этой миленькой головки.

Делаю. Что-то делаю.

Не по плану. Не так. Неправильно.

Убираю руку, отстраняюсь и отдаю ей тетрадь.

– Жду тебя за дверью.

Возвращаюсь в прихожую взбешенным.

Семьдесят два часа. Нужно перетерпеть эти три дня и спокойно сплавить ее к подружайке.

Спокойно? О каком спокойствии идет речь, если меня перетряхивает? Я ее до сих пор слышу и чувствую, как будто Азарина все еще стоит передо мной.

9

Тата

Ванечка, Ванечка.

Отмираю.

Несколько раз моргаю, осознавая, что теперь я здесь одна. Токман ушел, и это хорошо. Еще немного, и я бы точно грохнулась в обморок от переизбытка чувств. Мой Купидон в этом году был запредельно неосторожен.

Какого черта?

Выдыхаю. Медленно, через нос.

Застегиваю молнию на чемодане, но выходить из комнаты не спешу. Что сейчас произошло?

Дотрагиваюсь кончиками пальцев до своей шеи. Зачем он это сделал?

У меня почва из-под ног ушла. Земной шарик с орбиты слетел. А он стоял и смотрел, пристально. Душу сжирал.

Божечки, что мне теперь делать?

Это сумасшествие по отношению к нему было всегда, какая-то невидимая нить притяжения. Стоило только о нем подумать, и разум отключался.

Нет, это не любовь. Просто симпатия. Просто образ, который я придумала в своей голове. По факту я его толком даже не знаю.

Только видимость, отношение, что он ко мне транслировал.

Всегда отстраненный и не обращающий никакого внимания.

Весь такой умный, правильный, сильный…

Я вечно чувствовала себя рядом с ним пустым местом. Даже реакции не удостаивалась. Лишь сухое «привет» сквозь зубы.

Ненавижу его. Ненавижу!

Беру телефон и пишу Соньке. Она сейчас в Эмиратах с очередным ухажером. В отличие от меня, подружка наслаждается жизнью и во все стороны сорит отцовскими деньгами.

«Я поживу у тебя, как вернешься?!»

Присаживаюсь на кресло, кусая губы.

«Без проблем. Прилетаю в пятницу в десять утра».

«Спасибо»

«Котик мой, всегда пожалуйста;)»

Убираю мобильный в сумку и наконец-то высовываюсь из своего временного убежища.

Бросаю взгляд на Егора, который мгновенно от меня отворачивается. Он вообще выглядит странно. Не пытается извиниться или поговорить. Хотя по телефону очень порывался это сделать…

Сейчас же ноль эмоций. Только на лице гримаса разочарования и какой-то обиды.

Обиды… Он, значит, еще и жертва? Обойдется.

Втюхиваю Токману чемодан и спешу на выход. Вызываю лифт, но кнопка не срабатывает с первого раза. Раздражает. Наношу по ней несколько ударов кулаком, но меня словно прокляли. Лифт даже не думает к нам ползти.

Хочу совершить очередной удар, но Ванькины пальцы перехватывают мою руку.

– Спокойней.

Улыбается и без каких-либо проблем вызывает для нас лифт.

То, что у него вышло, а у меня нет, злит еще больше. Залетаю в кабинку и прижимаюсь спиной к стенке. Смотрю вперед, на шов между съехавшимися друг к другу дверками.

Токман пялится. Знаю. Чувствую это каждой клеточкой.

– Не смотри на меня.

– Иначе покусаешь? – смеется.

– Что? – морщу лоб.

Когда-нибудь у меня будут сотни мимических морщин от этих рожиц.

– Дурак, – закатываю глаза и спешу выйти на лестничную клетку.

– Ты все еще готова остаться у меня на семьдесят два часа?

– А должна испугаться? Даже не вздумай распускать руки, Ваня. Иначе…

– Что?

Дергает меня за локоть, мгновенно разворачивая к себе лицом. Мы стоим посреди улицы, мешая другим пешеходам двигаться свободно.

– Иначе что, Аза… Тата?

Сглатываю, смотрю на его небритый подбородок, и так хочется зажмуриться. Он назвал меня по имени. Кажется, впервые.

– Иначе пожалуюсь брату.

Ванька хмыкает, но улыбку с лица не стирает. Вынимает из кармана телефон и отыскивает в контактах Серегу.

– Можешь прямо сейчас, – держит палец над кнопкой вызова.

– Я всегда думала, что ты хороший.

– Я и хороший, – прячет телефон и тянет меня за собой, возобновляя шаг. – Тут главное – конкретно для себя представлять, кто плохой.

– Если на все смотреть с такой точки зрения… Я совсем забыла, – чуть ли не взвизгиваю, – мне же сегодня на работу.

– Ты работаешь?

– А как, по-твоему, я выживаю без папиных денег и помощи Агаты? Работаю, конечно.

– Где?

– В ресторане.

– Официантка?

– Нет. Я там пою. Иногда играю.

– В кабаках заходит скрипка?

– Это не кабак, – отталкиваю его от себя.

И он туда же… кабак. Какие все интеллектуалы, позволяющие себе лишь высокое искусство. Тьфу.

– Ну, если не кабак…

10

– В этом доме есть еда?

Меняю тему, а щеки моментально покрываются румянцем.

– Нет.

– Жаль…

– Судя по твоему уровню готовки, ужин с меня, – проходится по мне внимательным взглядом. – Мобильник верни, – протягивает ладонь.

Поджимаю губы и, краснея еще больше, вкладываю в его руку аппарат.

– Тебе там что-то пришло, – тереблю ногти, – но я ничего не читала, просто…

– Просто любопытства больше, чем ума. Я понял.

Что? Это он меня так дурой обозвал?

Токман негромко ударяет ладошкой по дверному косяку и выходит из комнаты.

Быстренько переодеваюсь в плотную пижаму с непонятным абстрактным рисунком и шлепаю на кухню.

Долго наблюдаю за Ваней, прежде чем заговорить.

Мне все еще стыдно. Ужасная ситуация.

Разглядываю его сосредоточенный профиль и сжатый в руках телефон. Он с кем-то переписывается?

Вздох, сорвавшийся с губ, получается громким и привлекает к себе Ванино внимание.

Меня так и подмывает ляпнуть какую-нибудь глупость. Хотя, задавая вопрос, скорее всего, именно это я и делаю.

– У тебя есть девушка? – забираюсь на стул, подтягивая колени к груди.

– Нет.

– А была?

– Это так важно? – вздергивает бровь.

– Я просто пытаюсь поддержать разговор и быть милой, – выдавливаю улыбочку.

Не знаю, чего я хочу от всей этой ситуации, но меня просто колошматит. Пульс зашкаливает.

– Если помолчишь, будешь самой милой.

Ванька вытаскивает из морозилки пельмени.

– Я такое не ем, – кошусь на пакет, – там куча всякой химии, а еще калорий, – заявляю, понимая, что в моем желудке ничего не было уже почти сутки.

Скребу пальцами по столу и перевожу взгляд к окну. На часах около пяти, а на улице давно стемнело.

Не люблю ночь. И холод тоже не люблю. Зима – не мое время года.

Активность снижается до минимума. Постоянно хочется спать.

Бывает, стоишь у микрофона, поешь, а в голове одно желание – вернуться домой под теплое одеяло и включить какой-нибудь романтический сериал.

– Твои проблемы.

Ваня садится напротив и снова залипает в телефон.

Плита за его спиной шипит от попадающих на раскаленную варочную панель капелек воды, стекающих по внешним стенкам вымытой кастрюли. Раздражает.

Мне очень хочется вывести его на разговор, выяснить, что это было там, в квартире Егора. Кажется, я до сих пор чувствую его прикосновения на коже. Но Ваня всем видом показывает, что говорить он не настроен.

А еще меня неимоверно бесит его переписка. Он с кем-то общается. Это точно девушка. Иначе почему он улыбается?!

Я ревную? Нет. Просто…

Не знаю.

– Пожалуй, пойду. Мне нужно на работу, я уже говорила, – сконфуженно улыбаюсь и вылетаю из кухни.

Очередной позор.

Снова сбегаю.

Тата, уже пора научиться выражать свои мысли и задавать неудобные вопросы.

Ты взрослая! Твержу себе как мантру. Хотя меня так воспитывали, что взрослой я стала относительно недавно. Было сложно учиться самостоятельности, думаю, я до сих пор так до конца к этому и не пришла.

Покидаю временное убежище второпях.

На плече рюкзак с одеждой для выступления. В руке футляр со скрипкой. Несколько остановок на автобусе, потом еще три на маршрутке.

В транспорте холодно. Автобус старый. Дует изо всех щелей.

В ресторан приезжаю раньше обычного. Привычно болтаю с администратором Колей, классный парень. Переодеваюсь и готовлюсь выйти на свою маленькую сцену в углу зала, рядом с огромными панорамными окнами.

«Пряности» – заведение приличное. Цены чуть выше среднего, приятный контингент. Хотя мой отец с пеной у рта доказывает, что «Пряности» – клоповник.

Зал постепенно наполняется гостями. Я отработала уже четыре композиции, впереди двадцатиминутная передышка.

Кручусь юлой на кухне, даже успевая немного перекусить.

В зал возвращаюсь сытой и без заморочек в голове.

Правда, вот под конец вечера все снова катится в бездну. Хлопаю глазами, пытаясь не сбивать дыхание и продолжать петь как ни в чем не бывало. Но как это сделать, если в зале, за самым дальним столиком, сидит моя тетушка? Она, конечно, уже освоила конспирейшен и внимание к себе не привлекает, но я-то ее узнаю.

Музыка стихает. Улыбаюсь, благодарю публику и удаляюсь со сцены. Лавирую между столиками, опускаясь на стул рядом с тетушкой.

– Агата, – шиплю, – ты что тут делаешь?

– Как что? Я уже давно хотела посмотреть, где ты поешь. Выступление было прекрасным. В свое время я пела в таких местах, которые нормальные люди обходили за километры.

11

Иван

Абстрагироваться. Уйти от проблем.

Я не знал свою мать, она умерла сразу после родов. У нее была большая кровопотеря, началось осложнение, врачам не удалось ее спасти.

Скорая не успела приехать. Я родился дома. Это случилось в сибирской глубинке.

 Отец был военным, поэтому, мы постоянно «путешествовали» по гарнизонам. Высококвалифицированной медицинской помощи в тех местах отродясь не было.

Нам всем было сложно.

Меня воспитывала бабушка. Папа большую часть времени проводил на работе, ба говорила, что даже на несколько лет замкнулся в себе, пытался перемолоть горе, в которое его швырнуло.

Я видел маму лишь на фотографиях.

Ее отсутствие в моей жизни заложило огромное количество комплексов, а тяжелые роды – ослабленный иммунитет.

До тринадцати я был хлюпиком. Мальчик-ботаник, таких обычно задирают в школе. Меня и задирали.

Мои лучшие друзья того времени – книги. Учеба и мечты. Планы на жизнь вне военного городка. Там всегда воняло затхлостью, хотелось оттуда вырваться.

Отец погиб за пару месяцев до моего четырнадцатилетия. В горячей точке.

Доблестный офицер с сибирской закалкой.

Я отлично помню его похороны и оружейные залпы в воздух. Выстрелы, а после мертвая тишина.

Его хоронили как героя.

Наверное, именно его смерть стала триггером, отправной точкой. Закалила и взрастила внутри меня стержень. Больше было не обидно и не горько от слов тупоголовых одноклассников. Не было отчаяния.

Сплошные цели. Хотелось стать сильнее. Доказать, что я не забитый уродец, над которым все издеваются.

Мы с бабушкой переехали в Москву спустя год после того, как папы не стало.

Ба часами обивала пороги дяденек в погонах и гоняла по различным инстанциям, как итог выбила квартиру. Ту, где мы с ней живем вот уже восемь лет.

Она мать героя, погибшего  во благо Родины.

Я и в Суворовское-то поступил из-за отца, после уже точно решил, что стану офицером. Почтить память. Бабушка была против военной академии. В период поступления мы не разговаривали с ней почти три месяца. Потом как-то само устаканилось.

Хотя я не думаю, что она смирилась…

Именно в Суворовском я познакомился с Азариным. Генеральский сынок, которого отец засунул туда на перевоспитание.

За школьные годы я привык быть изгоем, но в новой реальности все изменилось.

Серега со всем присущим его эгоизмом, как никто, вписался в мое мировоззрение. У него было чему поучиться… Легкости, отсутствию заморочек. Свободе.

После к нам присоединился Громов, чувак, который после выпуска подал документы в медакадемию. Сумасшедший.

В моей жизни появились друзья, учеба с задранной до небес планкой, боевое самбо и еще куча всяких примочек, что положительно повлияли на мое сознание.

Потом был период загулов. Что-то особенное. Азартное.

Я всегда жаждал внимания, и это логично: человек всегда требует того, чего ему недодали в детстве.

Появились девушки. Мимолетные отношения.

Псевдоотношения. Я выстраивал их в одностороннем порядке. Уходил от проблем и боли, что продолжала сидеть внутри. Ведь по истечении времени оно никуда не исчезло. Все эти сказки, что время лечит, – муть, придуманная писателями и сценаристами. Вера в то, что вот-вот станет легче. Не станет.

Я абстрагировался. Питался эмоциями других. Вел список.

Главным критерием было, чтобы пришла сама. К любой можно найти подход, даже к самой строптивой.

Я выбирал красоток. Недоступных. Богатеньких папиных дочек. Задирал планку и тешил свое эго.

Влюбить в себя, а потом просто исчезнуть. Сожрать ее изнутри. Опустошить.

Получить ряд негативных эмоций, что транслируешь не ты сам. Насладиться чужой болью, конкретно понимая, что плохо не тебе. Ей.

А тебе, тебе все равно.

И это помогало…

Я делал так очень много и много раз.

Громов и Азарин были в курсе моих шалостей. Какое-то время Серега и сам внедрял мою схему в жизнь, но ему это быстро надоело.

Мне тоже, когда понял, что не помогает.

Психолог говорила, что это защитная реакция. Страх открыться. Показать себя настоящего. Боязнь близости в ее нормальном проявлении. Реакция на то, что произошло с моей семьей. Страх повторения…

Мои личные демоны.

Крепче сжимаю в руке мобильник.

Нужно развеяться.

Эти воспоминания никогда не приходят тихой поступью, они выбивают дверь с ноги. Почему вся эта муть слилась на меня именно сегодня? Ответ очевиден…

Я не встречаюсь с девушками. Никогда не встречался и не строил отношений.

12

Со стороны это выглядит так, будто бы я решил проявить заботу и встретить ее после работы. На деле мне абсолютно все равно, как она доберется домой. Моя задача вручить ей ключи и свалить подальше.

Приминаю носком ботинка снежок и почти сразу замечаю Агату. Сумасшедшая Серёгина тетка. Таткина тоже.

Агата просто кладезь позитива и очень импонирующего мне взгляда на жизнь.

– Иван? – улыбается, выдыхая сигаретный дым в сторону.

– Агата Эльдаровна, как всегда, шикарно выглядите.

– Льстец, – усмехается, – но приятно. Ты к Татке?

– К ней.

– Хм, – вытягивает губы, накрашенные алой помадой, трубочкой, – я чего-то не знаю?

– Не знаете.

С Агатой нужно говорить на ее языке. Нет смысла юлить или придумывать. Плюс, если дать ей намек, возможно, она устроит Татке головомойку и заберет к себе. Может быть, насильно, но для Азариной так будет лучше.

Что это? Забота, Токман? Тебе разве не все равно?

– Агата, можно мне Ваню на минуточку?

Тата стоит на ступеньках ресторана. Вся взмыленная. Злая. Даже голос другой.

Быстро сокращает расстояние между нами и просовывает руку под мой локоть. Тащит в сторону.

– Зачем ты пришел? – шипит, нервно бегая взглядом по моему лицу. – Я тебя не просила.

– Я здесь по одной-единственной причине, – вытаскиваю из кармана ключи от квартиры. – Ты так быстро убегала, что забыла взять.

Разжимаю ее кулак и вкладываю в ладонь маленькую связку из трех ключей.

Татка приоткрывает рот и на мгновение закрывает глаза. Теряется.

Уверен, что за эти пять секунд, что я здесь, она успела насочинять себе такого, что просто за гранью моей реальности.

– Я поняла. Спасибо. Тебя сегодня не ждать?

– Мыслишь в корень, – убираю от себя ее руки и делаю шаг в сторону, – до встречи, – подмигиваю и, махнув Агате рукой, иду к остановке.

То, что я пришел сюда лишь для того, чтобы отдать ей ключи от дома, считается предлогом ее увидеть?

Все настолько абсурдно... Сегодня она мне приснилась. Улыбалась и что-то без умолку рассказывала.

Бред. Настоящий бред.

Несмотря на Таткино чрезмерное любопытство и желание влезть не в свое дело, все же оставить ее этой ночью на улице не совсем хорошая идея.

Поэтому мой визит лишь жест любезности.

От ресторана еду в клуб. На входе встречаюсь с Михой. Мой сосед по дому, иногда мы вместе тусуемся.

Вечер протекает вяло. Все раздражает. Бесит.

Хочется уехать домой.

Слоняюсь по клубу часов до трех. Азарина уже должна спать.

Забираю вещи из гардероба и чешу до дома пешком. Нужно продышаться. Разогнать мысли. Найти лазейки и уже наконец выбросить из головы свои навязчивые идеи по поводу Татки.

– Далеко собрался?

Свист, смешавшийся с громким голосом и довольно четко высказанной фразой.

Оборачиваюсь. Егорушка собственной персоной. Но не один. С соратниками. Пять таких же дегенератов, как и он сам.

– Ну что? Теперь не такой смелый?

Егорка скалится и дает отмашку своим кентам.

Я получаю пару ударов под дых. Падаю на снег. Успеваю сгруппироваться. Получать люлей тоже нужно уметь, как бы смешно это ни звучало. Колкие белые кристаллики царапают кожу на лице. Я чувствую вкус крови, что тонкой струйкой стекает с переносицы.

Неважно, как хорошо ты дерешься. Пять на одного с победой в твою пользу бывает только в фильмах. В жизни же тебя отметелят за пару минут. Ну, если, конечно, ты не какой-нибудь лютый спецназовец.

– В следующий раз будешь знать, на кого тявкать.

Крутилов напоследок пинает меня в область грудной клетки, которую я уверенно закрываю руками.

Когда они уходят, переворачиваюсь на спину и, собрав в ладонь снега, протираю лицо. Кожа немеет от ледяных прикосновений. Морщусь.

Конечно, тотально невредимыми они не ушли. Кому-то успело прилететь и от меня. Но это такая малость.

Втягиваю носом воздух и смотрю в такое ясное и звездное небо.

Дома сразу иду в ванную, скидывая по дороге ботинки и куртку.

Открываю холодную воду, пытаясь смыть с лица кровь. Склоняюсь над раковиной. Именно в этот момент Татка толкает дверь.

Стоит передо мной в одной футболке, длина которой доходит до середины бедра. Переминается с ноги на ногу. Смотрит слегка шокированно. Зрачки расширились, дыхание участилось.

– Боже, что случилось? – прижимает ладошку к губам, медленно переступая порог.

– Упал.

– На чей-то кулак, видимо.

Ее пальцы касаются моего подбородка.

Сглатываю. Вдоль позвоночника проползает легкий холодок, а каждый волосок на теле встает дыбом.

13

Тата

Я проснулась от шума.

Четко слышала, как открылась дверь. Видела, как загорелся свет в ванной, и мгновенно зажгла тусклую настольную лампу в спальне.

Что меня сподвигло вылезти из-под одеяла, не знаю.  В голове как будто перещелкнуло. И вот я уже стою за спиной Токмана в его же футболке, которую вторую ночь использую в качестве пижамы.

Вообще, последние сутки ни капли не похожи на мою прежнюю жизнь. Эмоции прорываются сквозь грудную клетку. Я постоянно о нем думаю. Токман просто засел в моей голове.

Все эти взгляды… слова. Настоящая агония для моего разума. Я словно заперта в клетке с однотипными эмоциями. Что это? Симпатия? Или просто гормональный выброс…

Ответов нет, а вопросов слишком много.

Яркий свет раздражает сетчатку, но это не мешает разглядеть происходящее до мельчайших деталей. После сна звук льющейся воды давит на барабанные перепонки, и кажется, чуть громче обычного.

Токман оборачивается, бегло касаясь меня взглядом.

У него все лицо в крови.

Красная субстанция смешивается с водой и очень быстро направляется к сливу в раковине. Закручивается волчком, прежде чем совсем исчезнуть.

В голове хаос. Страх. Непонимание.

Что с ним произошло?

Насмешливый ответ про падение, конечно же, ложь.

Вытягиваю руку, едва касаясь пальцами Ванькиного подбородка. Прошибает. Электрический разряд проходит сквозь тело быстрой молнией. Вздрагиваю. Сжимаюсь, плечи тяжелеют, а воздуха с каждой пройденной секундой становится все меньше.

Не знаю, что мною руководит, но я как будто бы чувствую эту боль на себе. Морщусь.  Хочу пожалеть? Поддержать?

Смотрю в его глаза и забываю, как дышать. Голова становится тяжелой, подходящих слов тоже не находится. Пространство вокруг теряет четкость.

Нужно принести лед. Спохватываюсь и убираю руку.

Токман никак не реагирует. Даже не моргает. Просто гипнотизирует меня взглядом.  Поджимаю пальчики на ногах, облизывая пересохшие губы.

Нужно уйти. Обеспечить себе передышку. Именно это я и делаю.

Открываю морозильную камеру в поисках льда, правда, его здесь, кажется, отродясь не было. Беру кусок замороженного мяса и заворачиваю его в тонкое вафельное полотенце.

Возвращаюсь.

Ваня так и сидит на краю ванны. Как только я появляюсь рядом, опускает взгляд к моим босым ступням.

Сглатываю и незамедлительно вручаю ему полотенце.

– Нужно приложить к переносице, – нервно кусаю губы.

– Спасибо.

Смотрю на его руки со сбитыми костяшками и никак не могу отпустить полотенце. Чувствую легкие прикосновения мужских пальцев к тыльной стороне ладони. Кожу жжет от этих касаний. Отдергиваю руку и начинаю быстренько приглаживать волосы.

– Зачем ты носишь линзы?

Ванька морщится, когда холодненькое мясо соприкасается с разбитой переносицей.

– Что?

Часто моргаю. Терпеть не могу свои уродливые глаза, это нужно сильно постараться, чтобы родиться с таким дефектом. Разноглазая, как собака. Я ношу цветные линзы лет с шестнадцати, они настоящее спасение. Никто не заглядывает тебе в лицо, не задает тупых вопросов и не смотрит как на какую-то невидаль.

Потому что слушать годами одно и то же – настоящая пытка.

Когда я знакомилась с людьми, первое, что их интересовало, это моя гетерохромия. Не то, какой я человек, а то, почему мои радужки разного цвета.

– Это мило. Это не дефект.

– Ты издеваешься, да?

– Нет.

Ванька убирает полотенце и кладет его в раковину. Ополаскивает лицо, а когда выпрямляется, смотрит на мое отражение в зеркале.  В глаза смотрит.

Как он не понимает, что не делает сейчас ничего хорошего? Ничего. Только заставляет меня снова чувствовать себя убогой.

Лучше бы он не знал.

– Это только твои заморочки, – продолжает нести весь этот бред.

Злит. Все это очень сильно меня злит.

– Ты ничего обо мне не знаешь.

Отвожу взгляд. Губы подрагивают, еще немного, и я, кажется, расплачусь.

– Дальше сам, – взмахиваю рукой и вылетаю за дверь, плотно прижимаясь к ней спиной по ту сторону.

Зачем он вообще завел этот разговор?

Мило… мило…

Сердце сокращается как ненормальное. Лицо краснеет от переизбытка поступающей крови.

Вдох-выдох.

Тру щеки и проскальзываю в кухню черной кошкой. Крадусь сквозь повисшую в квартире темноту. Наливаю в стакан воды. Пара глотков холодной жидкости и сжатые до боли в кулак пальцы.

14

Иван

Бешеное, не терпящее отлагательств желание.

Ультиматум, который я сам себе выставляю. Смотрю на уже ставшую прозрачной воду, медленно поднимая взгляд к зеркалу. Снимаю свитер и кидаю его в машинку.

Тот еще красавец. Егоркины друзья постарались на славу. За дверью ванной тишина. Только тиканье часов. Прохожу мимо комнаты, которая пустует. Сворачиваю в кухню.

Вижу лишь нечетко прорисованный силуэт. Занавески плотно задернуты, темно.

В голове полный раздрай.

Ее губы, голос, руки. Этот поцелуй – не яркая вспышка чего-то неожиданного, нет. Эта навязчивая мысль последних суток. Настойчивое, сводящее с ума желание.

Под ладонями ее тело. Тонкая талия. Легкие доверху забиты запахом персикового шампуня, которым она моет голову.

Трогаю темные волосы, едва касаясь нежной кожи красивого лица.

Здесь практически ничего не видно, но я могу визуализировать. Нарисовать в своей голове точь-в-точь, по миллиметру.

Втягиваю этот сладкий аромат, оказываясь еще ближе.

Дыхание сбивается.

Все запреты летят к чертям.

Если так хочется, то можно…

Новые эмоции. Ощущения. Что-то запредельно приятное, правильное.

– Сними футболку.

Говорю громче, нарушаю эту повисшую тишину.

Говорю, и она делает. Ткань летит на пол. Тотальное послушание, все, как я и думал.

– Ты планировал это с самого начала? – не повышая голос.

– Еще бы, – собираю в кулак пряди коротких волос, пытаясь разглядеть ее лицо.

– Это против правил, Ванечка, против правил, – продолжает находиться катастрофически близко. – Нечестно.

– Как и всегда.

– Зачем?

– Хочется. Но ты можешь отказаться, – шепотом, склоняясь к ее лицу, – ты всегда можешь отказаться.

Татка шумно выдыхает, хочет что-то ответить, но ее перебивает настойчивая трель дверного звонка.

– Кто это? – впивается ногтями мне в плечи.

– Уйдут…

Но звон не прекращается, кажется, уже прошло больше минуты.

– Нужно открыть, – Азарина разгибает локти, увеличивает расстояние между нами и медленно соскальзывает на пол.

– Вано, открывай! – дикий ор за дверью сразу дает понять, кому он принадлежит.

– Это Серёжа? – Татка испуганно натягивает футболку, включая свет в кухне. – Откуда он тут?

– Щас и узнаем.

– Нет, – встает на моем пути, – не открывай. Он уйдет.

– Серьезно?

– Ты не понимаешь…

– Все я понимаю. Спокойно. Футболку поправь, – одергиваю правый рукав и иду к двери. – Азарин, ты офигел, – закатываю глаза, пропуская Серёгу в квартиру. – Громче еще ори.

– Вано, у меня шикарная новость, – вваливается в прихожую, хлопая меня по плечу.

– Ты когда прилетел?

Серёга морщится, задирает манжет рубашки и смотрит на циферблат.

– Два часа назад, – вытаскивает из-под пальто бутылку, – надо отметить.

– Ты и так уже хорош.

– Ты не понимаешь, еще немного – и я заработаю офердофига денег.

Азарин вышагивает в сторону кухни и как вкопанный застывает на пороге.

– Ты что тут делаешь? – смотрит на сестру.

– Серёжа, это не то, что ты подумал, – лопочет Татка, обнимая себя руками.

– А я что-то подумал? Вано, объяснишь?

– Она тут живет. Временно.

– Временно? – усмешка. – И продуктивно, как я понимаю. – Серый выхватывает Татку взглядом, рассматривает ее прикид. – Какая она, а, Вано?

– Не передергивай.

– Правда? Я слишком хорошо тебя знаю, Токман. И ее тоже, – повышает голос, тыча в Татку пальцем. – Она же блаженная. Только помани.

– Отличного ты мнения о сестре.

– Серёжа, ты пьян! – Азарина морщится, словно от боли.

– Это мне он лучший друг, – продолжает орать Серёга, – а тебе нужно держаться от него подальше!

– Я сама решу, что мне делать!

– Дура! А ты, как ты мог?

Азарин выбрасывает кулак. Успеваю увернуться и подставить ему подножку. Кто сказал, что мы деремся честно?

– И это ты называешь дракой? – бурчит друг, поднимаясь с пола.

– Серёга, ты же понимаешь, если я буду драться в полную силу, тебе придется вызывать неотложку, – скалюсь, мельком задевая взглядом Татку.

– Не трогай его, Ваня. Не трогай. Он и так на ногах не стоит. Сядь уже на стул, Серёжа, и замолчи.

15

– От тебя не убудет.

Азарин барабанит пальцами по столу и снова заглатывает эту дрянь из бутылки.

– Ладно. Прости.

– Это не все.

– Есть что-то еще?

– Есть. Она мне нравится, Серый, – выставляю ладонь вперед, – по-другому. Без списков.

Как же быстро слетают маски и все наставления, что я давал себе последние дни. На самом деле я обратил на Азарину внимание гораздо раньше, чем три дня назад.

А сейчас с легкостью произнес то, в чем боялся признаться сам себе.

Есть в ней что-то цепляющее. Да, там до макушки инфантилизма, непосредственности, какой-то наивности… но в совокупности я никогда так не зацикливался на одном человеке.

И дело не в запретах. По факту все эти разглагольствования про нельзя – лишь предлог. Желай я сделать ее трофеем из списка, сделал бы, как только ей стукнуло восемнадцать. Повод был.

Я присутствовал на этом празднике жизни. Замечал ее взгляды и раздражался. Свалил оттуда раньше всех, чтобы не наделать глупостей. А сегодня – все слетело. Остатки этой дичайшей и никому не нужной правильности канули в небытие.

Что за бред запрещать себе то, чего так сильно желаешь? Запрещать, прекрасно понимая, что есть взаимность. Детский сад какой-то.

– Ты же понимаешь, кто такая Татка, – отвлекает Серёга. – Сначала она вынесет мозг тебе, а когда ты от нее уйдешь, она будет страдать и сожрет мозг мне, потому что ты мой друг. У нее ни одни отношения дольше месяца не длились. От нее все сбегают. Моя сестра – непосредственный, навязчивый ребенок, который все никак не может вырасти.

– Уходи, Серёжа, – Татка прижимается щекой к дверному косяку. Внезапное появление. – Пошел отсюда вон!

– Это не оскорбление. Это то, как все происходит на самом деле.

– Знаешь, ты терпеть не можешь папу, а сам такой же, как он. Малодушный, агрессивный индюк. Выгони его, Ваня, а лучше спусти с лестницы!

Азарина выкрикивает последнюю фразу и, круто развернувшись, несется в комнату, громко хлопая дверью.

– А Серёжа молодец, – напеваю, вызывая в Азарине еще больший прилив раздражения.

– Ладно. Поеду.

– Что за праздник-то?

– Давай завтра пересечемся, вне этого дурдома.

Киваю.

– Позвоню.

Серый сваливает, а я еще пару минут сижу на кухне. Слушаю завывания за стенкой. Громкие.

Толкаю дверь в комнату, почти сразу нарываясь на дикий вопль:

– Не надо меня трогать, Ваня! Я завтра съеду. Тебе осталось потерпеть меня совсем чуть-чуть, – вытирает слезы, свернувшись клубком.

Сажусь на разобранный диван, упираясь локтями в колени. Азарина утыкается лицом в подушку, продолжая рыдать.

– Прекрати плакать. Нашла кого слушать. Ты его состояние видела вообще? В дрова.

– Что у пьяного на языке… – приподымается и снова падает мордашкой в подушку с диким ревом.

– Ваша семейка сведет с ума любого.

Татка хлюпает носом и резко выпрямляет спину. Садится.

– Зачем ты меня поцеловал?

– Потому что хотелось.

– А сейчас? – снова всхлипывает. – Почему ты пустил меня к себе жить?

– А должен был выгнать?

– Не знаю. Я ничего не знаю. Мне так одиноко. Никто в меня не верит. Серега только притворяется. Папа думает, что я набитая дура… а Агата, она поддерживает, но я слышала, как они говорили о моих вокальных данных с педагогом. Я не выдающаяся. Возможно, мое место действительно на сцене кабака… Они уверены, что я ребенок. Но это просто защитная реакция. Маска. Я могу быть серьезной, взрослой. Но им проще думать, что я такая… убогая. И мне так, наверное, тоже проще. Да, у меня не складываются отношения с противоположным полом, но это не потому, что я ненормальная, просто у меня с этими людьми разные цели… взгляды...

Вздыхает, вытирая слезы.

Молчу. Говорить что-то в подобной ситуации – это как ходить по зыбучим пескам пустыни. Нельзя оступиться…

– И ты туда же… а мог бы…

– Что? – смотрю на нее в упор, чувствуя ее неловкость. Татка теряется, собирает свои претензии по крупицам.

Но на деле выдает:

– Просто поговорить.

– Поговорить о чем? О том, что ты учишься самостоятельности? Работаешь. Живешь за свой счет. Пытаешься чего-то достичь? О чем? Если ты сама не понимаешь, что не стоишь на месте и хочешь чего-то добиться, то о чем нам разговаривать? Почему чужое мнение для тебя важнее своего собственного?

В какой-то момент повышаю голос, просто фонтанируя неприкрытой злостью.

Татка затихает. Подтягивает к босым ступням плед и смотрит на меня во все глаза. Кажется, даже не моргает.

– Ты правда так считаешь?

– По-моему, это очевидные вещи. Спать ложись.

16

Тата

– То есть ты сбежала? – Славик закидывает ногу на ногу, развалившись на стуле Сонькиной кухни.

– Ага, – заливаю пакетик чая, лежащий на дне кружки, кипятком.

– Это ж Натали, было бы странно, если б она осталась, – хихикает Сашка, девушка Славы, протягивая мне конфетку.

– Ой, идите вы, – свожу брови на переносице и сажусь на стул.

Слава – брат Соньки, и, к моему счастью, они с Сашулей вернулись в Москву раньше Софи. Она мне утром так и написала: «Звони Славке и выбивай из него ключи от хаты».

Я и позвонила.

Ваня еще крепко спал. За окном темнота. На часах где-то около шести утра.

Я не могла остаться. Не после всего, что произошло ночью. И тут неясно, что хуже, появление Серого или то, что произошло между мной и Токманом на кухне…

А может, мои нелепые и никому не нужные откровения. Не понимаю, что на меня нашло. Я никогда и никому это не озвучивала, потому что это только мои эмоции, проблемы… моя боль.

Мне не нужна чужая жалость. И помощь тоже не нужна. Я справлюсь сама. Всегда справлялась.

– Обломала пацана, – снова начинает Славик, – и сделала ноги. Да, подруга, а могла бы и сама оторваться.

– Отвали, Комаров. Саша, успокой уже своего парня, – закатываю глаза, наконец-то отпивая из кружки чай.

– Блин, фотку бы хоть показала, что ли… Хорошенький?

– Саша, и ты туда же?

– А что? Никаких нарушений закона. Показывай уже.

– Нет у меня никаких фоток. Все идите домой, а? Достали.

– Знаешь, что интересно, Азарина?

– И? – прожигаю Комарова взглядом.

– То, что за все это время ты вспомнила про Егорку один раз, когда сказала, что он тебе изменил. Хотя, походу, это не такая уж и трагедия.

Рассказывать этой парочке о последних днях моей жизни было ошибкой. Теперь не отцепятся. Я и сама знаю, что за эти пару суток в моих мыслях стало слишком много Вани…

– Я очень страдаю. Могу даже поплакать. Хочешь?

– Обойдусь.

Славка ухмыляется, приобнимая Сашу за талию.

– Вот и прекрасно. Но знай, я всегда готова устроить для тебя море. Как вы отдохнули-то?

– Шикарно покатались на бордах. Ели, спали. А, ну еще Слава попробовал у них все алкогольное меню.

– Продуктивно.

– Ваще-е-е-е… Кстати, как ты смотришь на то, чтобы потусить в эти выходные?

– Посмотрим, – пожимаю плечами, стараясь уйти от конкретного ответа.

Во-первых, скорее всего, я буду работать.

Во-вторых, не собираюсь меняться сменами или брать выходной из-за похода в клуб.

Ну и в-третьих, самое важное, завтра я иду на прослушивание. И если результат моего похода окажется положительным, то ближайшее время мне точно будет не до отдыха.

***

Утром, сидя в вагоне метро, очень тихо напеваю свою песню.

Я пишу стихи сколько себя помню, но всегда боюсь читать их на публике. Страх неодобрения просто сжирает.

Перед поездкой к одному из самых известных в последние два года продюсеров, он уже месяц ищет в свою группу новую солистку, я почти неделю решала, стоит ли приходить со своим материалом, который еще никто и никогда не слышал.

В ресторане я всегда пою каверы. Прийти с чем-то подобным на прослушивание, когда у тебя есть что-то свое, – глупо.

Но в то же время целесообразнее будет спеть песню с пластинки того самого герлсбенда, в который и идет прослушивание.

Я замираю на последней ступеньке перед входом в здание. Мандраж дикий. Пальцы дрожат, а сердце бьется как ненормальное.

Я справлюсь, справлюсь!

Переступаю порог и уверенной походкой направляюсь к лифту. Оказавшись в длинном коридоре, где неимоверно душно, стягиваю с головы шапку. Вокруг еще с пару десятков таких же юных дарований, как и я.

– Пройти дай!

Рыжеволосая высокая девушка с ярко накрашенными губами практически отталкивает меня к стене, освобождая для себя проход.

– Не подхожу я ему, – фыркает, забегая в лифт.

Подбираюсь и медленно расстегиваю змейку на куртке. Да уж… конкуренция здесь дикая.

Наверное, стоило надеть платье покороче. И каблуки повыше…

Перекидываю пуховик через локоть и забиваюсь в угол. Мой номер сорок три. Выдали на входе.

Интересно, сколько времени я здесь пробуду?

На удивление, очередь рассасывается очень быстро. В основном из-за дверей вылетают разъяренные или заплаканные девчонки. Не везет…

– Сорок три!

Слегка задираю подбородок и ровной походкой захожу в «тайную» комнату.

17

– У меня песня, моя песня.

– С аранжировкой или а капелла?

– Могу и так и так, – тянусь к сумке за флешкой с минусом.

Аранжировку на несколько моих песен мне еще год назад помог сделать парень, с которым мы вместе учились в консерватории.

– А капелла тогда.

– Приступайте, – теперь голос принадлежит уже Мартынову.

Тихонечко выдыхаю и сжимаю руки в кулаки. Расслабиться. Нужно представить, что я уже звезда. Я все могу. У меня все и так получается…

Дохожу до припева, и меня резко останавливают.

– Достаточно. Текст ваш? – Мартынов осматривает меня с ног до головы, заставляя чувствовать неловкость.

– Да.

– Хорошо. Еще что-то есть?

– Конечно, – поджимаю губы, стараясь не заулыбаться. Но, кажется, я и так сияю, как до блеска натертая ваза.

– Посмотреть можно?

– Сейчас, – лезу в сумку за тетрадкой. Я всегда ее с собой ношу, вдруг придет какая мысль…

Мартынов пролистывает несколько страниц, пару раз кивает и даже что-то показывает этой расфуфыренной девице рядом.

– Как вас, простите?

– Тата. Наталья. Наталья Азарина.

– Знаете что, Наташа, я сейчас ищу молодого талантливого автора. Кого-то, кто смотрит на все иначе… Мне кажется, вы бы неплохо нам подошли. Новые веяния, вкус свободы, чего-то молодежного.

– Автора?

Не знаю, зачем я это спрашиваю. Стою и просто пялюсь на него как баран. Автора? То есть как певица я ему не подхожу?

– Да.

– Но я… я хотела бы петь.

Мужчина натянуто улыбается, постукивая ручкой по столу.

– Подумайте. Два раза я не предлагаю. Вита, визитку ей дай.

Брюнетка кладет на стол перед собой карточку и, прижав пальцем, скользит ей к краю.

Забираю пластик и медленно иду к двери. Позади слышу:

– Дарина, следующую зови.

– До свидания, – бормочу, переступая порог.

Плетусь по коридору поверженной, как после сильного удара в грудь. Куртку надеваю только на улице, когда осознаю, что становится холодно.

Нужно привыкать к отказам. Это неотъемлемая часть того пути, который я выбрала. Нужно… но слезы душат. Обидно. Прижимаюсь щекой к стеклу автобусного окошка, залипая на картинку проплывающих мимо машин, людей…

Не понимаю, как оказываюсь на Малой Бронной, но я стою на лестничной клетке, непрерывно нажимая на дверной звонок Аги.

– Таточка, – Людмила, Агатина помощница по дому, пропускает меня внутрь, помогая снять куртку. – Девочка моя, что случилось? Кто тебя обидел?

– Все хорошо, Люда, все хорошо. Где Агата?

– В гостиной. Проходи скорее. Я тебе сейчас чай принесу.

– Спасибо.

Заглядываю в комнату. Агата сидит в своем любимом кресле у декоративного камина. Вообще, вся ее квартира напоминает музей. Куча золота, дорогих безделушек и посуды. Мебель соответствующая.

В центре гостиной стоит огромный круглый стол. Вот за него-то я и сажусь.

– Снова пробы?

– Да, – склоняю голову.

– Не взяли?

– Нет. Предложили быть автором....

Агата чиркает спичкой, и комната мгновенно наполняется запахом сигаретного дыма.

– Тебе нельзя, врач…

– Прекрати уже!

Аги цокает языком и переводит на меня свой пристальный взгляд.

– Если будешь рыдать после каждого провала, то твой потолок – это пение в переходе, до гробовой доски.

В голосе ни капли поддержки или сожаления. Нет, там только стальные нотки.

Растираю по лицу слезы, а Людмила ставит передо мной чашку чая.

– Агата! – женщина качает головой. – Ты посмотри, как она расстроена, а ты тут со своими нравоучениями.

– Не вмешивайся. Люся, – Аги закатывает глаза, – Валерьянки ей лучше накапай. А ты, – снова мне, – сворачивай свой концерт, лучше бы на пробах так выла.

– Знаешь что, – трясущимися руками поднимаю стопочку с лекарством, – прекрати на меня кричать.

– Я даже голос не повысила. И вообще, бери пример с брата, вот где тонна самоуверенности. Человек просто уверен, что станет миллиардером. Откуда в нем это? – посмеивается.

– Серёжа тут?

– Конечно. Дрыхнет после вчерашней попойки.

– Я лучше пойду, – упираюсь ладонью в поверхность стола, но Серёга, словно по взмаху волшебной палочки, появляется в дверях.

– Подожди, поговорить надо, – брат смотрит на Агату, и тетушка мгновенно закрывает за собой дверь гостиной с обратной стороны.

18

Тата

– То есть ты осталась сидеть дома со мной и моей мигренью, вместо того чтобы развеяться и хоть на минуту забыть о пробах?

– Сонь…

Прикладываю ладонь ко лбу, упираясь локтем в поверхность кухонного стола.

Комарова прилетела несколько часов назад. Забежала в квартиру вся такая одухотворенная, счастливая, а тут я, с красным носом и завываниями в подушку.

– Что, Сонь? Азарина, хватит уже! Одна маленькая неудача не повод загонять себя в депрессию.

Сонька медленно размешивает сахар в кружке, надкусывая ароматный синнабон.

– Одна? Ты сейчас серьезно?

Не видано просто. Я целый год хожу по разным кастингам и пробам, а результата ноль. Ничего не выходит. Ничего.

– А разве нет? Ну козел этот Мартынов. Козел. Мимо уже пройди и забудь. Он недостоин твоих слез. Подумаешь, великий продюсер…

Сонька протягивает руку, стирая большим пальцем скатывающуюся по моей щеке слезинку.

– Так, я устала смотреть на это болото. Мы едем в клуб. И точка. Сейчас позвоню твоему братцу и спрошу, где он обитает.

– Не надо, – подаюсь вперед, – не надо…

– Это почему?

– Не почему. Я просто никуда не хочу идти.

– Что-то я тебе не верю. Дело не может быть только в этих пробах… Колись, подруга.

Нервно скребу ногтями по столу. Что я ей скажу?

Соня, я боюсь встретиться там с Ваней? Такие вещи Соньке точно говорить нельзя, она же меня из дома в одной ночнушке вынесет и на ручках доставит в этот клуб. Но, вопреки своим же запретам, продолжаю:

– Я чуть не переспала с Токманом, – поджимаю губы, а Сонька давится обильным глотком чая, начиная громко кашлять, постукивая себя ладонью по груди.

– Это который друг Серёги? – хватает ртом воздух, но даже вставший в горле чай не мешает ей задавать свои вопросики.

– Он.

– И?

– Не «и»… Все просто вышло из-под контроля. Короче, я не понимаю, как себя теперь вести.

– Обычно. Так, будто бы ничего не произошло, – разводит руками. – Отстраненность – идеальная тактика.

– Не нужна мне никакая тактика.

– Еще как нужна. Я уверена, он уже от тебя без ума. Потому что в твое милое личико, Азарина, просто невозможно не втюриться.

Закатываю глаза, а внутри появляется такой громадный, согревающий своим естественным теплом шар. Такой же яркий, как солнце.

Сонька – хорошая подруга. Она всегда рядом, как самая настоящая сестра. Мы дружим со школы, с первого класса. Нас посадили за одну парту в день знаний, и с того момента мы были как приклеенные. Делились друг с другом всем. Поддерживали…

– Так… сейчас поднимаем попы, переодеваемся, делаем макияж, чтобы замаскировать твой малиновый нос, и едем в клуб. Кстати, твое красное платье еще живо?

– А что ему будет?

– Тогда настоятельно советую надеть именно его.

***

Шикарно.

Смотрю на себя в ростовое зеркало у гардероба в клубе, расплываясь в улыбке.

Мне идут распущенные волосы. И красный цвет, такой невероятно притягательный маковый оттенок, мне тоже, безусловно, к лицу.

Это платье я покупала в Милане, еще до побега из дома. Отец никогда не жалел денег. Точнее, он просто откупался.

 Трать сколько хочешь, только ко мне не лезь...

До какого-то момента я тратила. Жила в этом заколдованном круге инфантильной девочки-мажорки и не могла из него выбраться. Когда у тебя есть все… интерес к жизни очень быстро пропадает. Ты становишься пустой. Неинтересной.

Единственное, чего я хотела, – петь. Хотя вру. Не просто петь, а заявить о себе. Купаться во всеобщем внимании, быть первой, лучшей. Той, кого все знают и любят.

Сильной, независимой.

Я так хотела доказать отцу, что заслуживаю его внимания.

Но он всегда был против моего желания петь.

Это же пустая трата времени…

Мои стихи тоже… Кому они могут быть нужны?!

Все мои интересы считались баловством. Чем-то глупым и грязным. Когда я поступила в консерваторию ему назло, то получила свою первую пощечину. Он тогда так громко кричал...

Говорил, что только распутная и бестолковая девка может хотеть вилять задом перед людьми, открывая рот под фанеру. И ему стыдно за такую дочь перед друзьями, знакомыми.

Я сама отказалась от его денег… Хотя чуть позже он и так меня их лишил.

Вздумала перечить, значит, крутись как хочешь.

Поправляю кулон, висящий на тоненькой золотой цепочке, и подкрашиваю губы помадой.

Я понимаю. Нет, я знаю, что красивая. У меня нет комплексов по поводу внешности.

19

Киваю, и мы быстро оказываемся в эпицентре клубного хаоса.

Музыка закладывает уши. Нужна пара секунд, чтобы привыкнуть. Соня продолжает что-то говорить, но у нее плохо получается перекричать весь этот шум.

Мы идем друг за дружкой, крепко держась за руки.

Комарова тащит меня на второй ярус, туда, где мой брат.

Знаю, что Сонька иногда с ним спит. Что ее, что Серёгу такой формат отношений более чем устраивает.

– Так, нам наверх и направо.

– Да…

Улыбаюсь и случайно поворачиваю голову чуть в сторону. Как раз в направлении бара.

Взгляд сам на нем концентрируется. Я замираю на долю секунды, но этого хватает, чтобы привлечь Сонькино внимание.

– Это он! – кричит мне в самое ухо.

– Ага.

Растерянно киваю, пока Токман любезничает с какой-то блондинкой. Улыбается.

Я просто не могу с ним видеться. Мы же понимаем, что произошедшее на кухне – лишь результат помутненного рассудка. Только и всего.

Хотя… Славик был прав. За эти дни я ни разу не вспомнила о Егоре, по которому, по-хорошему, должна страдать из-за болезненного расставания. Ну, или как минимум испытывать боль и ненависть от его измены. Но я этого не чувствую. Мне плевать.

– И чего встала? Давай, вперед.

– Никуда я не пойду.

– Можем вместе просто поздороваться и взять что-нибудь на баре. Как бы невзначай. Заодно посмотрим, что за мымра с ним крутится.

– Соня!

– Что «Соня»? Пошли.

Комарова тянет меня за собой, но в какой-то миг мы меняемся местами. Я оказываюсь впереди, и вроде даже ничего не предвещает беды…

Так я думала до момента, пока Сонька не толкнула меня в сторону Вани. Специально и очень сильно. Я влетела ему в спину на полной скорости.

– Прости…

– Какие люди, – Ванька медленно разворачивается, переключая все внимание на меня. – Хорошо бегаешь. Быстро.

– И тебе привет. Я случайно, мне нужно…

Делаю шаг назад, чтобы уйти, но Токман не позволяет. Крепко сжимает мою ладонь.

– Ваня, может быть, ты нас познакомишь? – вмешивается белобрысая, выпячивая свою внушительную и идеально упакованную в платье грудь.

Будет ложью, если я скажу, что выглядит она ужасно. Совсем нет. Девчонка красотка. Высокая, с хорошей фигурой и симпатичным личиком.

– Наталья, – улыбаюсь не искренне, конечно.

– Милена. Ваня о тебе не рассказывал, – говорит с придыханием. Точно хочет дать мне понять, что я для нее не преграда. Так, маленькое недоразумение.

– Мне о тебе тоже.

Злюсь. А когда я злюсь, то творю дичь. Взмахиваю рукой и очень самоуверенно кладу ее Ваньке на плечо.

– Ванечка, – хлопаю ресницами, – нас там все уже заждались, – киваю на второй ярус, куда только что слиняла моя Сонька.

Блондинка чуть сильнее сжимает бокал, что держит в руках, а после, сославшись на телефонный звонок, не уверена, что существующий, уходит в закат.

Как только два ее голубых глаза больше на нас не смотрят, отстраняюсь от Токмана.

– Сбежала почему?

Ванькиной невозмутимости стоит позавидовать. Он очень ровно на все реагирует и не демонстрирует того, что веду я себя, мягко говоря, как дура.

– Были дела. Много дел, – отступаю совсем не кстати, на практически ровной поверхности.

Ногу пронзает боль. Я успеваю ухватиться за Ванькину руку и не грохнуться на танцпол. Уже неплохо.

Высокие каблуки. Терпеть не могу каблуки.

– В порядке?

Ваня оказывается совсем близко. Настолько, что меня снова охватывает паралич. Стою с перекошенным от боли лицом, а слов нет. Точнее, мыслей в голове полно, но выразить хоть одну из них язык не позволяет.

Часто киваю, чувствуя, как Токман огибает рукой талию, приподымая мое ватное тело над полом.

– Что ты дела…

– Прекрати уже задавать этот тупой вопрос.

Он так смешно сводит брови… Поэтому все, что я могу, это заткнуться и слегка приобнять его за шею.

Это странно, но, безусловно, приятно. Вспышки сменяются простым светом, и мы оказываемся в гардеробной зоне. Ванька усаживает меня на диванчик и падает рядом.

Та самая блондинка тусуется у зеркала. Стоит мне ее увидеть, и я на рефлексах закидываю свою больную ногу Ване на колено.

Токман ухмыляется. Быстро переводит взгляд с девицы на меня. Смотрит в глаза. он всегда смотрит в глаза. Это немного дезориентирует.

– Живая?

– Самая живая. Извини меня за тогда… просто…

– Просто можно было озвучить. Вести себя как стерва необязательно.

20

Иван

Вереница сменяющихся локаций, прежде чем ее спина касается проминающегося под весом наших тел матраца.

В комнате горит приглушенный свет.

Татка улыбается. Смотрит своими невероятными глазами, прижимается ближе.

Меня ведет. Сумасшествие, что заполоняет мозг плотным туманом. В нем ничего не видно, и ты продолжаешь идти на ощупь. Все запреты исчезают. Больше нет этого нельзя. Ничего нет.

Только прикосновения. Поцелуи. Желание. Бешеный драйв, прорывающийся наружу бурным потоком энергии.

Несколько раз моргаю и отвожу взгляд. В своем воображении я уже сделал с ней все…

Татка улыбается и «поддерживает» очередную ставку, потом морщит нос, барабанит по столу ноготками и подталкивает в центр стола оставшиеся фишки.

Димон не стесняясь палится на ее ноги, а я сдерживаюсь, чтобы не вырвать ему копыта.

И вообще, вся эта атмосфера раздражает. Хочется побыстрее уйти. Вытащить ее отсюда как можно скорее и остаться наедине. Короче, поехать к Димону было самой дурацкой идеей. Лучше б я под шумок забрал ее к себе.

– Олл-ин, – Натали вытягивает губы трубочкой, явно немного нервничая.

– Фолд, – Серый скидывает карты, мгновенно прижимаясь спиной к стулу, продолжая внимательно наблюдать за сестрой.

– Не пялься на меня, Серёжа. Я не виновата, что тебе выпала плохая карта. Ну давайте же ваши ставочки, господа, – растирает ладошки друг о друга, высовывая кончик языка.

Тишина и ожидание, что всегда выбрасывает в кровь чуть больше адреналина.

– Фулл-хаус, и я снова выиграла, – Тата собирает фишки, раскладывая их стопочками.

– А говорила, не умеешь, – смотрю ей в глаза, стараясь не спускаться ниже. Хотя соблазн невероятный. Платье Азарина подобрала то еще. Откровенная провокация. Точь-в-точь чтобы слюни пускать...

– Новичкам везет, – подмигивает и встает из-за стола, – этот круг я пропущу. Ваня, думаю, тоже.

Тата выскальзывает из комнаты, успевая при этом взять меня за руку.

– Ты выиграл один раз. Я три, – толкает дверь в кухню. – Так что тебе придется исполнить любое мое желание. Как самая настоящая Золотая Рыбка, Ванечка. Мы же с тобой играли не на интерес, – смеется, вздергивая бровь.

– Не на него.

 Привстает на цыпочки, и ее ладони оказываются на моих плечах.

– Что за желание? – огибаю рукой ее талию, подтягивая к себе еще ближе.

–  Я пока не придумала, – шепотом. – А что хотел загадать ты?

– Пошли отсюда.

Терпение иссякло. Теперь точно. Оставаться в этой квартире – пустая трата времени. К тому же очень скоро его у нас будет в дефиците. Как только я вернусь в академию, буду жить от увала до увала.

– Куда?

– Просто пошли.

Тяну ее за собой, застегивая змейку куртки уже на улице.

– На, – протягиваю ей свою шапку.

–  У меня же прическа, – возмущается, трогая свои волосы.

– И менингит в придачу. Надевай.

– А ты?

– У меня капюшон. Хотя в шапке и с голым задом – это, конечно, сильно.

– Может быть, я это платье для тебя надевала. Такая мысль тебе в голову не приходила?

Ее слова вызывают улыбку.

– А для меня?

– Конечно нет, – фыркает, но шапку напяливает. – Серёжа тебе ничего не говорил? Вы не поссорились? – меняет тему.

– А должны были?

– Да. То есть нет… просто тогда все вышло как-то плохо.

– Забей, мы разберемся сами.

Азарина кивает и смотрит себе под ноги. Она пялится на свои ботинки, а я на ее губы. Целый вечер думаю только о ней. Только о том, чтобы поцеловать.

Касаюсь пальцами ее раскрасневшихся на морозе щек, наблюдая за мечущимся взглядом. Татка замирает. Не шевелится. Смелая и одновременно такая трусливая девочка.

Моя девочка. К этому выводу я пришел вполне осознанно, и идти на попятную не собираюсь. Возможно, вся эта муть с отношениями и не для меня… но почему-то именно в этот раз попытаться хочется.

Азарина – это ответственность. С ней нельзя как с другими, и не потому, что она сестра друга. Нет. Вы вообще видели Татку? Она же как только что вылупившийся цыпленок. Ее хочется оберегать.

Смотреть. Слушать. У нее красивый смех, глаза. Она вся сплошной кайф. Мой личный кайф.

Я слишком часто о ней думаю. Зацикливаюсь и хожу по краю нашего с ней замкнутого круга.

Чувствую же, что внутренне сама ко мне тянется, но внешне пока не решается на открытые действия. Так, болтает, смеется. Закрывается. Но при этом не боится показать себя настоящую, без жеманства и наигранности.

21

Тата

–  Ладно. Хотя что ты все-таки хотел получить за выигрыш? Что бы загадал?

– Тебя, – Токман нагленько улыбается.

Улыбается и смотрит. Наблюдает за моей реакцией, которой нет. Точнее, я очень-очень хочу ее скрыть.

Возможно, звучит его ответ слегка пошленько, но приятненько. Но, несмотря на какую-то искрящуюся радость внутри, я до сих пор не знаю, как мне себя вести.

Есть ли вообще какая-то общепринятая модель поведения? 

Случай в клубе, конечно, показателен. Да, мне было жутко неприятно видеть рядом с Ваней эту Милену или Милану… Кто ж ее теперь помнит?

Но это не повод и дальше вешаться ему на шею. Все-таки, как говорит Агата, в женщине должна быть загадка, а она, между прочим, шесть раз замужем была…

Да и Сонька права, нужно быть немного отстраненной. Такой дамой с приподнятой головой и холодным взглядом. Надо. Но не выходит. Потому что я не такая.

– Блин, я забыла туфли у Димки на квартире, – не могу найти ничего более гениального, чтобы сменить тему.

Зря вообще спрашивала про желание, когда не готова была услышать правдивый ответ. Да и свое не придумала…

А туфли, да, туфли сейчас самое важное, о чем я могу думать.

– Таскать в клуб сменку – прямо как в школе.

Ваня протягивает мне открытую ладонь, и я очень нерешительно кладу в нее свою руку. Хотя еще минуту назад орала как ненормальная, пока летела с горы в его объятиях. Тогда меня ничего не смущало…

И черт меня дернул вообще попереться на эту горку. С другой стороны, так, я избегала еще одной неловкой ситуации, ну, с поцелуем.

Мне понравилось целоваться с Токманом, тогда. В темноте. На кухне. Врать не буду. Но… все как-то быстро. Неправильно.

Хотя… это не может говорить человек, чьи отношения всегда выстраивались за неделю, а после длились не больше пары месяцев.

Карма, видимо, такая. Все меня дурят.

Касаюсь подошвой расчищенного асфальта, наконец-то выбираясь из сугроба. Еще немного, и мои ноги просто примерзнут друг к другу. Колготки можно выжимать. В ботинках хлюпает. Короче, в очередной раз та еще ночка выдалась…

Одно радует, что Токман живет в соседнем дворе.

Такое разительное отличие на самом деле. Возвышающийся Димкин жилой комплекс, построенный здесь пару лет назад, но стоит немного отойти, и вокруг снова кишат дома застройки пятидесятых годов.

– Все, я больше не могу, – еле-еле перебираю ногами, – мне холодно и мокро.

– Идея покататься была твоя, – Ваня вытаскивает из кармана ключи, пару раз прокручивая их на пальце.

– Мог бы и отговорить. Побыть голосом разума, например.

– Голос разума из меня так себе. Заныривай уже в подъезд, пришли.

Ваня открывает дверь и пропускает меня вперед. В этот раз я почти не чувствую перепада температуры. Мне по-прежнему мокро и холодно.

В квартире все происходит по старой схеме. Душ. Сухие вещи и чай.

– Спасибо, – беру чашку из Ваниных рук. Горячий фарфор, а может быть и керамика, слегка обжигает кожу. – Горячо.

Ставлю кружку на стол, а так хотелось спрятать за ней свои заинтересованные взгляды, что я то и дело бросаю на Ивана.

Не знаю, делает ли он это специально, чтобы меня смутить, или же не задумывается обо всей этой дури, которой доверху набита моя голова, но… Токман шляется по кухне в одних спортивных штанах. Даже не удосужился надеть футболку.

У него не волосатая грудь, что мне очень нравится. Руки… пальцы длинные, аккуратные.

Да вот, конечно, именно о пальцах я сейчас и думаю. Ага.

Нет, правда, Токман отлично сложен. Он не перекачанный и не залитый мышцами качок.  У него есть пресс и бицепсы тоже. Просто выглядит все это гармонично. Красиво и… боже, так, как и должно быть. Так, как я представляю в своей голове, а может, даже лучше. И плечи у него широкие.

Не знаю, откуда этот пунктик о широких плечах и отсутствии растительности на груди… но факт остается фактом. Балдею от того, что вижу.

Я настолько погружаюсь в себя, что просто не замечаю, как перестаю прятать взгляд и откровенно пялюсь на Ваньку.

– Что? – приподымает бровь.

– Ничего. Спасибо за вещи и то, что приютил. Снова, – вывожу на поверхности стола непонятные рисунки. – Ты меня привел сюда с какой-то целью?

– Может быть. Я пока не решил.

– Хм… догадаться несложно, конечно.

– Хочу услышать догадку.

– Волшебство.

– Что?

Боже, ну что же тут непонятного?

– Ну, так говорят. Занимаются волшебством, когда остаются наедине.

– С кем?

– Что «с кем»? – начинаю закипать. Щеки краснеют, чувствую. – Парень-девушка, парень-парень, девушка-девушка. Кому как больше нравится! – заканчиваю свое эмоционально окрашенное объяснение, наконец-то поднимая глаза.

22

Ваня становится чуть серьезнее. Взгляд точно.

– С кем надо, с тем и успела. Тебя это не касается.

Тянусь за кружкой, чай в которой слегка остыл, и делаю мелкий глоток, чтобы в случае чего не обжечь язык. Он мне в жизни еще пригодится.

– Почему ты не переедешь к Агате, а таскаешься по друзьям и знакомым?

Свожу брови, потому что этот вопрос мне не нравится еще больше.

– Какая разница? Тебе не понять.

– Объяснишь?

– Нет. И мне вообще пора идти, – соскальзываю со стула, сжимая в руках телефон.

Вызвать такси. Просто вызвать такси и вернуться к Соньке.

– Азарина, это в твоем стиле. Обломать мне вечер с Миланой, втянуть в какой-то бред и сделать ноги.

– Что?

– Как твоя нога, говорю? Та, которую подвернула, и та, которая так быстро прошла.

Резко оборачиваюсь.

– Ты думаешь, что я притворялась?

Нет, возможно, я слегка и переборщила. На самом деле мне было не так уж и больно. Скорее просто неприятно, и первые пару минут казалось, что кто-то стучит по кости молоточком… Но это не повод обвинять меня хоть в чем-то.

– И да и нет.

Он делает ровно один шаг. Становится ближе совсем на немного, но даже этого для меня более чем достаточно. Не люблю говорить о себе. А Ваня начинает давить. Не словами, взглядами просто.

Хочется свернуться в клубок или сбежать. Второе я, кстати, и собиралась сделать.

И что вообще значит это его: обломала вечер с Миланой?!

– Видишь, я предсказуема. Можешь вернуться к своей Милане. Я же не держу, – фыркаю и наконец-то выхожу из кухни.

Ботинки все еще мокрые. Но на такси я этого почти не замечу. Да, поездка влетит в копеечку, но оставаться с Токманом наедине у меня больше нет сил. И так чувствую себя сумасшедшей.

Да, я сама себя не понимаю и веду себя нелогично. Думаете, я этого не знаю? Знаю, конечно. Просто страшно. Страшно снова оказаться обманутой.

– Мне вообще все равно, – продолжаю нести всю эту чушь, засовывая платье и колготки в пакет, что валялся на тумбе в прихожей.

Ваня тем временем закрывает дверь. Вот так просто. Словно не слышит моих слов, запирает чертову дверь.

– Что ты делаешь?

– Ничего, – вытягивает руку и кладет ключ на самый верх шкафа.

– Это незаконно!

– Плевать. У тебя тушь размазалась.

– Где?

Ведусь и, как полный профан, подаюсь к зеркалу, а значит, и ближе к Ваньке.

– Ничего тут нет…

Токман хватает меня за руку. Подтягивает к себе. Его пальцы перебирают мои волосы, опускаются на спину, после чуть ниже.

Хлопаю его по культяпке и вжимаюсь в стену. Хотя он на все это никак не реагирует. Скорее, наоборот, становится только активнее. Между нами пара миллиметров. Я чувствую его дыхание. Еще немного, и наши губы соприкоснутся.

– Я не разрешаю себя целовать. Слышишь? Не разрешаю, – писклявым шепотом.

– Сама себя можешь и не целовать.

Ванька загнал меня в угол. Это, видимо, и планировал.

Ну и где моя отвага? Где это шилопопное желание сбежать? Его нет.

Я снова зависаю на его глазах и тембре голоса. Таком спокойном, полностью уверенном в себе. Иногда мне так не хватает этой уверенности…

– Стой, – касаюсь ладонью его губ, как бы выставляя барьер. – Я придумала желание.

– Ты его уже использовала, когда катилась с горки, – убирает мою руку чуть грубее, чем я ожидала.

– Но это же нечестно.

– Кто вообще в нашем мире говорит о честности?

– Чего ты от меня хочешь?

– Поцелуй.

– Ладно. Только один, – киваю и разжимаю кулаки. Смотрю ему в глаза и жду, когда поцелует. На самом деле даже злюсь, что до сих пор ничего не происходит.

Вот вам и все мысли о том, что я не знаю, как себя вести. Все я знаю, только трушу. Ставлю между нами дурацкие стенки, которые Ванька, кстати, так виртуозно разбивает в мелкую крошку.

– Ты не поняла. Сегодня целуешь ты.

– Нет, – мотаю головой.

– Да.

Миллиметры между нами превращаются эм-м-м... есть еще более мелкая величина? Так вот, это она.

Становится жарко. Я чувствую выступивший пот на шее, часть которой прикрыта волосами.

Он держит меня за руку, и мир переворачивается. Эта близость – настоящая болезнь. Секунды, и я уже не контролирую свой разум. Подчиняюсь сердцу.

Прикрываю глаза и тянусь к нему. Хочу почувствовать мягкость губ, но вместо этого сталкиваюсь с пустотой. Распахиваю веки и ошарашенно пялюсь на Ванькину физиономию. Он отстранился.

23

Иван

– Что это вообще было?

Азарина влетает в кухню, как настоящая фурия. Чего и стоило ожидать.  Мои действия для нее – полноценный ледяной душ. Все так, как я и предполагал. К сожалению, с Татой нельзя по-другому, если я хочу от нее искренности. В эмоциях, действиях…

Шаг вперед и два назад. Желание, чтобы пришла сама, все равно никуда не делось. Не вытравить его, как самую дурную привычку.

– Злость – хороший проводник. Твоя, – делаю шаг ей навстречу, – подталкивает к правильным решениям.

– Ты ставишь на мне опыты?

– Помогаю разобраться, чего ты хочешь.

– И чего же я, по-твоему, хочу?

– Того же, что и я.

Ты в ловушке, Татка. Уже пора бы перестать брыкаться. Еще шаг.

– Да? А блондинка в клубе? Она для чего?

– Марина, кажется, да?

– Милена… – закусывает нижнюю губу. Делая вид, что о-о-очень напрягает память, чтобы вспомнить.

– Или Милана, я не запоминал.

– Даже так? – упирается ладонями в стол, медленно подтягиваясь и усаживаясь на гладкую поверхность.

– Я пришел туда, потому что знал, что там будешь ты.

– Как романтично, Ванечка, – тянется к моей шее и аккуратно кладет ладони на плечи. – Ты думаешь, это поступок? Тот, ради которого я должна отдаться тебе прямо здесь, вот на этом столе?

– Было бы неплохо, но, кажется, ты спешишь. Терпение, Азарина, явно не твое…

– Что? – закатывает глаза. – Поцелуемся, Ванечка, хотя… обойдешься.

– Конечно, – фиксирую ее шею и без раздумий целую.

Знаю, что не будет сопротивляться и строить из себя недотрогу. Уже нет.

Теперь она хочет всего этого не меньше меня самого. В ней проснулся азарт, и мне это нравится. Запреты всегда подталкивают к действиям.

Такая Тата – это то, что я представляю в своей голове. Раскрепощенная, без лишних заморочек.

Красивая и уверенная в себе девочка, к которой меня тянет как магнитом.

Смотрю на нее. Никогда не понимал, зачем люди закрывают глаза при поцелуе. Азарина, по-видимому, тоже. Потому что пялится на меня ровно так же. Это смахивает на шизу. Что-то за гранью моего понимания. Бешеное притяжение и эмоции… их просто нереально описать словами.

Сердце ускоряется. Удар за ударом. Еще немного, и вскипит кровь.

Хочется сжать ее крепче, заклеймить этими объятиями.

– Даже не думай, что у нас что-то будет, – отрывается от моих губ, – точно не сегодня.

Сжимаю ее руку, что упирается в грудь, и медленно киваю.

– Какая покорность, Ваня. Какая покорность…

– Или я пудрю тебе мозги, – выгибаю бровь, замечая на ее лице растерянность, которую она быстро скрывает.

– А может быть, наоборот, – пожимает плечами.

Перевожу взгляд на висящие над столом часы. Четыре двадцать утра. Азарина родилась десять минут назад. Не знаю, зачем, а главное, почему я запомнил эту информацию. Просто как-то раз Агата упоминала это время в разговоре с Серым. А я почему-то запомнил.

– С днем рождения, Таточка.

Она вздрагивает и даже слегка вертит головой по сторонам. Выглядит это смешно.

– Ты помнишь, когда у меня день рождения?

– Оказывается, да. Пятое января. Четыре десять.

– Ва-у-у, – вытягивает губы трубочкой, а в глазах огонь.

Что-то такое, чего я никогда там не видел, или мне уже просто кажется. Мозги совсем набекрень…

– Спасибо. Это неожиданно…

– Все люди рождаются, не совсем…ожиданно.

– Дурак, я про то, что ты помнишь. Мне казалось, ты меня терпеть не можешь.

– Тебе казалось.

– Почему именно сейчас, Ваня? Если бы я не свалилась на твою голову первого января, ничего этого не было бы, ведь так?

– Может быть. Какая разница?

Почему всегда нужно все усложнять? Какая-то угнетающая привычка. Разве нельзя жить по принципу: хочешь – делай?

– Никакой. Просто ты Серёгин друг и, если все закончится не очень, мне будет не слишком радостно видеть твое периодически мелькающее в общем круге общения лицо.

– Не переживай, моя рожа отойдет в сторонку.

– Смешно, но как-то грустно. Давай лучше сменим тему. Раз уж мне не избавиться в ближайшее время от твоей мордашки, да и целоваться мне с тобой о-о-очень нравится… я приглашаю тебя на свой день рождения в эту субботу. На дачу. Дресс-код свободный, – щелкает пальцами. – А сегодня мы посмотрим киношку и пообнимаемся. Это максимум.

– Хорошо. Но платье было надето для меня? – склоняюсь к ее лицу, поддевая подбородок пальцем.

24

Открываю глаза.

Стоило догадаться, что Азарина свалит. Причем по-тихому. Словно ее тут и не было. Так можно спокойно поверить, что это был глюк, и сдаться в психушку.

Спать по три-четыре часа в сутки то еще дерьмо. Голова деревянная.

Тянусь к столу, подцепляя мобильник кончиками пальцев. Снова сбежала. Ее уже тут нет, а я словно до сих пор ощущаю ее кожу под своими ладонями.

– Ваня, я же просила никого не водить в дом! – бабушка заглядывает в комнату с недовольным видом. – Проснулся, наконец!

Еще как проснулся. Гром среди и так не слишком ясного неба. Какое сегодня число? Пятое? Кажется, она должна была вернуться не раньше восьмого.

Да уж, та еще встреча, Татка сто процентов осталась  в шоке.

Моя бабушка человек своеобразный. Прямая как танк, слово такт ей незнакомо абсолютно. Поэтому такой впечатлительной натуре, как Азарина, данное столкновение может с легкостью показаться маленьким адом.

– Что ты ей сказала? – поднимаюсь с кровати, опуская взгляд к дисплею телефона, на котором горит сообщение от Татки.

– Чтобы домой ехала. Нечего мне тут бордель устраивать.

– Бабушка, – закатываю глаза.

– А что? Разве нет? Я, по-твоему, должна терпеть всех твоих девок? Ночевать у парня вот так вот… Где ее манеры, Ваня?

– Мы до сих пор в девятнадцатом веке? – шаркаю ногами по полу, заворачивая в кухню.

– Может, и не девятнадцатый, но приличные девочки спят дома! А тут очередная вертихвостка. Так и знала, что натаскаешь целую квартиру этих прости господи, – бабушка показательно крестится и садится на табуретку.

– В общем, и тебе доброе утро, – делаю глоток прохладненькой водички. – А на Татку не гони. Нормальная она.

– Нормальные дома спят.

– Наташа – Серёгина сестра. Успокойся. Она приличная.

На последнем слове улыбаюсь. Да уж, приличная... А хотелось бы хоть немного разврата.

– Эта семейка сведет меня в могилу. Сестрица от брата недалеко ушла. Сколько из-за этого Азарина проблем уже было…

– Каких проблем? Вот что ты несешь?!

– Ты еще поговори мне тут. Забыл, как вас из участка вытаскивали по милости твоего дружка, который устроил в парке дебош? А может быть, как тебя чуть из академии не отчислили из-за его очередного приезда? Ты тогда из увольнения на полдня опоздал. А может быть, вспомнить, как его отец на вашем выпуске из Суворовского с нами общался? Как с грязью.

– Ты не хуже меня знаешь, что Серый с батей не общается.

– Это он сейчас так, пока молодо-зелено. А по поводу пигалицы этой: деньги к деньгам, Ваня. Тебе из-за нее еще проблем устроят, попомни мои слова. Да и в тетку свою она вся. Сколько та замужем была? Раз шесть. Тоже мне заслуженная артистка. Сказала бы я, каким местом она себе эту народность заработала. Все, нервы поднял! Давление только подскочило.

– Таблетки принести?

– Что мне от твоих таблеток? Тонометр давай.

Пока бабушка с причитаниями себе под нос измеряет давление, все же открываю СМС.

«Это было ужасно, Ваня. Твоя бабушка посчитала меня … Мне даже интересно, и часто в твоем доме появляется подобная гадость?»

«Не воспринимай ее слова всерьез. Какого ты вообще решила сбежать? Уверен, эта мысль была в твоей голове еще до встречи с бабушкой».

Ответа не следует. Что, впрочем, ожидаемо.

25

Азарин заезжает за мной около шести.

– Когда приедем в это зефирное королевство, не пугайся, – ржет Серёга. – Агата устроила сестренке вечеринку шесть плюс. Я не удивлюсь, если там будет сладкая вата.

Оказавшись на даче, Серый прилипает к бару, а я иду на поиски именинницы. Дом украшен в розово-серебристом стиле. Азарин был прав. Ощущение, что Татке не двадцать, а десять. Слишком много розового. Какой-то домик принцессы, блин.

Она стоит в центре гостиной с бокалом шампанского. Улыбается. С кем-то болтает.

Народу здесь человек сорок. Откуда Азарина всех их притащила, остается загадкой. Официанты шныряют среди этой толпы с подносами, стараясь не разлить шампанское на чей-нибудь прикид.

Но, несмотря на тусню, мой взгляд прилип к Натали. Она приковывает к себе все внимание. И судя по вьющемуся вокруг нее хлюпику, не я один попал в эту ловушку. То, что доходяга улыбается во все тридцать два зуба и что-то шепчет ей на ухо, конечно, не повод для злости… но меня накрывает. Бесит. Хочется вытащить этого воздыхателя отсюда за шкирку.

Но ее ответная улыбка этому тюфяку вводит в еще большую ярость. Улыбается она…

Зараза. Блуждаю взглядом по ее телу, запакованному в обилие пышного тюля, или как там все эти приблуды называются?

Ее бледно-розовое платье на сто процентов вписывается в созданную атмосферу праздника. Да и сама она выглядит как принцесска. Плечи открыты, волосы подобраны. Прическа прекрасно подчеркивает тонкую шею и изящные ключицы. Вся такая хрупкая, как фарфоровая статуэтка.

Чем дольше я на нее смотрю, тем больше меня несет во все эти дебри восхищения.

– Ты так на нее смотришь, что мне становится страшно, – Серёга появляется словно из ниоткуда. Его голос раздражает, как и он сам.

Чувство, что меня поймали на месте преступления.

– Чего?

– Я боюсь за тебя, друг. Вот такое выражение на твоей роже я еще ни разу не видел. И меня это пугает. Раньше с тобой было гораздо веселее.

– Когда ты уже свалишь обратно?

– Через неделю, – хлопает по плечу, кивая в сторону Таты.

Она целенаправленно идет к нам. Останавливается на расстоянии шага.

– С днем рождения, – вручаю подарок.

– Спасибо, Ванечка, – забирает из моих рук коробку, – не думала, что ты придешь.

– Почему?

– Ну, я же не ответила на твое сообщение.

– Это повод?

– Не знаю. Лучше скажи, что я умопомрачительно выгляжу, – прокручивается вокруг своей оси, придерживая подол.

– Потрясающе, – касаюсь ее спины, и Татка вздрагивает. Облизывает блестящие губы.

– Я тебя ждала, – сжимает мою ладонь. – А не ответила, потому что была немного растеряна. Твоя бабушка умеет, э-м-м-м…

– Наговорить гадостей. Называй вещи своими именами. Что за хлюпик?

Все же не удержался, чтобы не спросить.

– А, это Матвей. Хороший парень, мы вместе работаем. Он официант.

–  И он не против залезть под твою пышную юбку.

– По себе не судят, Ванечка, – хохочет. – Ты останешься здесь или уедешь?

– Это намек, чтобы я побыстрее свалил?

– Нет. Я имела в виду, ты останешься здесь на ночь? Многие ребята останутся, и я подумала…

– О чем?

– Мы могли бы побыть вместе.

– Пообниматься и посмотреть фильм? – с губ непроизвольно слетает смешок. Такая она чудная в этом своем платье. А насколько заманчиво предложение…

– Да, – фыркает. – Но если тебя что-то не устраи… – Татка запинается и кривит губы. Смотрит на стеклянную дверь, в которую вот-вот зайдет их отец. – Только не он.

26

Тата

Почему именно сегодня? Зачем он приехал?

Все эти мысли крутятся в моей голове, пока отец медленным шагом поднимается по лестнице и заходит в дом.

– Я тебя не приглашала.

Да, я воспринимаю его появление на моем празднике в штыки. Он сам в этом виноват. Он ударил меня. В тот день, когда я убегала из дома, он влепил мне пощечину. Говорил ужасные вещи, сравнивал… я даже не хочу это вспоминать.

Да и где он был, когда мне так нужен был отец? Когда в свои пять я отказывалась ложиться спать, потому что знала, что могу увидеть папу лишь поздно вечером. Ему было плевать. А сейчас он всеми силами пытается вклиниться в мою жизнь со своими правилами, чтобы ее разрушить.

– Я не мог не поздравить единственную дочь. И ты тут? – с усмешкой смотрит на Серёгу. – Жрать захотелось, домой из своей Азии примчался. Все, как я и говорил, сынок.

– Пошел ты.

Папа снисходительно улыбается. Смотрит на Серёжу как на капризного ребенка, но брат не остается в долгу. Он просто уничтожает его своим безразличием и холодом.

Оценив, что на сына он больше давить не в состоянии, папа снова приковывает свое удушающее внимание ко мне...

– Доченька, – он говорит громко, диджей делает музыку тише, чем только подстегивает всех здесь собравшихся сосредоточиться на нас.

В этот момент к горлу подкатывает тошнота. Я будто становлюсь ватной. Внутри меня колошматит от страха. Я боюсь, что он выкинет очередную гадость. А после скажет, что хотел как лучше, ведь все, что он делает в этой жизни, только ради меня…

Хочется казаться сильной. Для него, для собравшихся гостей. Но я не могу, не получается. Ловлю на себе Ванькин взгляд и на какие-то секунды зависаю на его глазах. Ищу в них поддержку и, как ни странно, получаю. Я словно напитываюсь его силой и бесстрашием. Улыбаюсь. Да, не совсем искренне, приходится себя перебарывать, но это неважно.

Главное, теперь я смотрю на папу не как загнанная в угол мышь.

Правда, эффект этот длится недолго.

– Разве я не могу заехать, чтобы пожелать тебе счастья? – касается моей щеки пальцами. Такой легкий, но до ужаса пренебрежительный жест. – Я очень хочу, чтобы ты образумилась, дочь. Пора признать, что музыка – это не твое. К сожалению, этот год не открыл для нас новой, яркой певицы, друзья, – салютует бокалом шампанского. – Впрочем, все, как я и говорил, – смеется, осматривая столпившихся гостей. – Но у меня есть утешительный приз. Двадцать лет – круглая дата, милая. – Тянется во внутренний карман пиджака. – Я дарю тебе квартиру, как и обещал когда-то.

Гости взрываются улюлюканьем. Не знаю, зачем я беру из его рук ключи.

Только сразу после этого Серый с ухмылкой на лице сваливает подальше от этого цирка. Показательно выходит на улицу.

Чувствую себя предательницей. Внутри бушует злость, но смятение сейчас сильнее. Все, на что у меня хватает сил, это робко кивнуть.

Отец не задерживается здесь долго. Поправляет пиджак, черный, дорогой, сидящий на его фигуре как влитой. В свои пятьдесят папа выглядит шикарно. Не знай я его, то сказала бы, какой красивый и импозантный мужчина.

Но загвоздка в том, что я его знаю. Он злой. В нем столько желчи.

Даже сегодня его визит был жестом пренебрежения.

Посмотри, какая ты никчемная, но, вопреки этому, я хороший отец и дарю тебе квартиру. Ты ведешь себя как неблагодарная дрянь, но я выше этого, доченька…

Крепче сжимаю в руке ключи и, словно в замедленной съемке, наблюдаю за его удаляющейся спиной.

Папа показал себя во всей красе. Больше ему здесь делать нечего.

Обидно, смотрю на поблескивающий металл и чувствую подступающие слезы.

Мне так хочется, чтобы все было иначе. Без этой наигранности…

– Не плачь, – чувствую Ванину руку на своем плече.

– Он просто меня опозорил. Перед всеми. Он знает, что за этот год у меня ничего не вышло. Он все знает и упивается тем, что оказался прав. Он опозорил меня, а я приняла подарок. Ты видел? Серёжа ушел. Сразу, как только я взяла эти чертовы ключи.

– Пойдем, – тянет меня к лестнице.

Мы поднимаемся на второй этаж, и Токман заталкивает меня в первую попавшуюся дверь, к счастью, это помещение оказывается моей спальней. Значит, все-таки не в первую попавшуюся. Ваня, в отличие от меня, ничего не делает просто так.

– Какая тебе разница, что думает Серёга?

Ваня включает свет и практически усаживает меня на кровать. Сам же подходит к окну и задергивает шторы.

– Тебе подарили квартиру, радуйся. Теперь не придется бегать по друзьям.

– Ты не понимаешь…

– Это ты не понимаешь. Какая разница, что сказал твой отец? Ну не считает он тебя певицей, и дальше что? Ты перестанешь петь в ресторане и бегать по прослушиваниям? Вряд ли. Тогда в чем проблема? Доказать ему, что ты можешь? Он не оценит. Можешь хоть сейчас вывернуться наизнанку, но он не оценит.

Чем больше он говорит, тем злее я становлюсь. Слушать подобное больно. Но слышать это от человека, что тебе небезразличен, ужасно вдвойне.

– Со стороны всегда проще, Ванечка. Ты ничего не знаешь.

– Проще сказать, что я ничего не знаю, чем сделать хоть какой-то вывод. Что за мания стараться быть для всех хорошей и удобной? Пытаться доказать, что ты лучше? 

В первый раз в жизни я хочу кого-то ударить. Так сильно, что действительно замахиваюсь. Вскакиваю с кровати и направляю горящую от волнения ладонь к его лицу. В этот момент, кажется, вижу себя со стороны. Такую жалкую. Слабую.

Ванька перехватывает мою руку, крепко фиксируя запястье.

– Это так не работает, – ухмыляется.

– Прости, я…

– Глупо показывать характер там, где до этого никому нет дела. Ты ушла из дома, но твой папаша не оценил. Он как не считал тебя самостоятельной и сильной, так и не считает. Энергию свою перенаправь. И не вздумай возвращать ключи.

– Но…

27

Ваню не нужно просить дважды. Что-что, но это я точно уяснила на всю жизнь.

От его прикосновений становится жарко. Впервые за долгие часы этого вечера мое пышное платье кажется тяжелым. Оно сковывает. Сдавливает грудную клетку корсетом и не позволяет вздохнуть глубже. Прочувствовать весь спектр бушующих внутри эмоций.

Ваня не старается казаться лучше или нежнее, чем есть на самом деле. Нет. В нем просыпается какой-то первобытный порыв. Он уничтожает абсолютно все на своем пути. Все преграды, склонив голову, ложатся к его ногам.

Это пугает. Бешеный напор. Теперь это не просто поцелуй, это страсть. Настоящий диалог без слов.

Трогаю Ванькины плечи, веду чуть ниже, сдавливая твердые бицепсы.

Разгоряченная кожа, о которую можно обжечься.

Ванины пальцы виртуозно развязывают шнурки, высвобождая меня из клетки. Платье летит на пол. Переступаю через пышную ткань.

Чувствую легкую прохладу, словно где-то совсем немного приоткрыли окно. В висках пульсирует.

Это сильнее нас. Это поглощает обоих.

Нет, это не следствие моего отчаяния. Это то, к чему мы шли всю неделю.

Правильно или нет, ответить просто невозможно.

Главное лишь то, что мне хорошо. С ним. Быть рядом с ним – абсолютно другой уровень эмоций.

Они переполняют. Я меняюсь, когда он со мной. Становлюсь смелее. Ведь нужно быть очень смелой, чтобы толкнуть его на кровать и усесться сверху.

Мне необходима эта близость, я к ней готова. Я на нее решилась просто потому, что, как бы я это ни отрицала… но я без ума от Токмана.

С ним все совершено иначе, так, как не было ни с кем другим.

Ваня сжимает мою талию и тянет вперед. Склоняет к себе, чтобы лишить контроля.

Зажмуриваюсь, когда соприкасаюсь спиной с одеялом. Мне не верится, что все это на самом деле. А еще дико раздражает, что все происходит не так, как я это рисовала в своей голове.

Я выгляжу растрепанной, потерянной. Во мне нет экстравагантности и изящности. Я не тигрица, а скорее нахохлившийся цыпленок-неумеха.

Несмотря на то, что у меня уже были отношения в подобной плоскости, неуверенность зашкаливает. Я никак не могу расслабиться, в голову лезут всякие бредни типа: волосы некрасиво лежат, а еще я поправилась за новогодние праздники на полтора килограмма. Мой жирок теперь точно будет замечен… и грудь у меня маленькая.

Пока я забиваю свою голову этими мыслями, моя реакция воспринимается Ваней иначе.

Он убирает руки, и от этой потери становится еще более неуютно. Ванька заглядывает мне в глаза, не то чтобы обеспокоенно, но смотрит специфически.

– Первый раз?

Мне кажется, он намеренно говорит тише обычного.

– Нет, – качаю головой.

Очень хочется избежать этого разговора. Пусть все идет так, как шло. Но Токман будет не Токман, если не вытрясет из меня правду.

– Что не так? – приподымает бровь.

– Я… плохо выгляжу, – выдыхаю в его губы.

– Ты обалденно выглядишь, – он отстраняется, совсем немного. – Если не готова, шли меня на фиг.

Ваня упирается кулаками в матрац по обе стороны от моей головы.

– А если готова? – губы сами изгибаются в улыбке.

– А если готова, – снова шепотом, – то мы, пожалуй, продолжим. Иди сюда, моя самая красивая девочка.

Он говорит это с улыбкой на лице. Может быть, это уловка, но его слова действуют на меня. Становится легче. Стеснение, конечно, не исчезает, но дурных мыслей в голове становится в разы меньше.

Я наконец-то могу отпустить себя.

28

***

Открываю глаза.

Между лопатками такое беспокоящее, тянущее ощущение. Растираю заспанное лицо ладонями.

Хочется пить. Усаживаюсь на кровать, прикрываясь краем одеяла. Ванька еще спит. Поправляю свои растрепавшиеся волосы, похожие сейчас на маленькое гнездо, и перевожу все внимание на Ивана.

Несколько минут наблюдаю за его размеренно вздымающейся грудью и обхватываю свои согнутые колени руками.

Восемь дней. Восемь дней, и я влезла в новые отношения. Зашла так далеко, что теперь, кажется, точно не выпутаюсь.

Со стороны это выглядит легкомысленно. Переспать с парнем, который, по сути, ничего мне не обещал. Что у нас было? Пара встреч и спасений.

Несколько колкостей и граничащее с безумием притяжение.

– Отомри.

Ванька переворачивается на бок, стягивая с меня одеяло. Правда, в последний момент я успеваю его перехватить.

– Что ты делаешь?

– Смотрю.

– Куда?

– На тебя, – Ванька обнажает зубы и прищуривается от слепящих лучей солнца, что проникают в комнату через небольшое расстояние между шторами. – Честно, даже слегка удивлен.

– Чем?

– Ты до сих пор здесь.

Зависаю на долю секунды. Это просьба уйти или…

– До этого я всегда просыпался один, несмотря на то, что ложились мы с тобой в одну постель.

– Ты об этом… Ну, – пожимаю плечами, – сегодня я осталась.

– И я очень этому рад.

Ваня не разводит сопливых разговоров о любви. Снова ничего не обещает. С одной стороны, все это более чем адекватно, а с другой, я так хочу услышать от него что-то приятное.

Мне нужен самый маленький намек… намек на будущее. Что нас в нем ждет?

– Тебя что-то беспокоит?

Ваня уже поднялся с кровати и даже успел надеть джинсы. Плюс раздвинул шторы и наконец-то впустил в комнату свет.

– Нет, – отрицательно качаю головой. Выпрашивать слова любви, или что там между нами может быть, – тупо.

До такого я пока не докатилась. Интересно, что он думает? Считает меня легкодоступной? Встряхиваю головой, высовывая руку из-под одеяла. Поднимаю с пола платье, пытаясь натянуть его на себя, не вылезая из укрытия.

В какой-то момент чувствую на себе пристальный взгляд.

Токман смотрит на меня как на сумасшедшую, с улыбкой. Его это, видимо, забавляет.

– Встань и оденься нормально. Я не кусаюсь. Плюс я и так все видел.

– Точно, – поджимаю губы, продолжая оставаться в кровати.

Ваня еще пару минут наблюдает за устроенным мною каламбуром, а потом выходит из комнаты.

Как только дверь закрывается, я на сверхскоростях вытаскиваю из шкафа припрятанные джинсы и свитер.

Наконец-то одевшись, спускаюсь и сразу иду в кухню. Сейчас мне просто жизненно необходим крепкий кофе.

– Ну что, моя зажигалочка, – Сонька хлопает в ладоши, как только я появляюсь в дверном проеме. – Я смотрю, ночь у тебя выдалась бессонной. Судя по кругам под глазами.

– Каким кругам?

Сразу хочется подбежать к зеркалу и внимательно себя рассмотреть, но я этого не делаю. Замечаю Ванину фигуру, что маячит в гостиной, и целенаправленно иду варить кофе.

– Подробностей, что ли, не будет?

Соня просто фонтанирует остроумием, и все, что я сейчас хочу, это придушить ее. Снимаю турку с огня, переливая все это дело в кружку.

– Со-о-о-онь, –  сажусь за стол, сдавливая пальцами виски.

– Значит, точно было. И чего тогда такая кислая?

– Ничего. Просто…

Позади слышатся шаги, и я замираю. Знаю, конечно, что это Ваня. Но вот как себя вести после произошедшего, понятия не имею. Почему-то с Токманом у меня все сложнее.

Пока я в сотый раз обдумываю свою речь, Ваня забирает мою кружку и делает большой глоток кофе, полностью игнорируя то, что он горячий.

Смотрю на него, и сердце замирает. Зря я полезла в петлю. Зря.

Токман возвращает чашку и так по-собственнически закидывает руку на мое плечо.

– У вас любовь?

Сонька говорит это так громко, что мне хочется спрятаться под стол. Язык ей отпилить и выбросить. Убью заразу. Вот как только останусь с ней наедине, ей точно не поздоровится.

Это надо… Додумать не успеваю, потому что Ванька в свойственной ему манере очень так легко отвечает на Сонькин вопрос:

– Любовь-любовь. Не завидуй, Комарова, – хмыкает и, сжав мою ладонь, снова тащит в спальню. Правда, выражение лица у него такое… Короче, не предвещает ничего хорошего. Да и руку он мне так сдавливает, еще немного – и посинеют пальцы.

29

Иван

Таткины непосредственность и скрытность срывают с меня последнюю маску спокойствия. Первым звоночком было ее желание спрятаться утром. Да, в этот раз она не сбежала, но, скорее всего, дело тупо в обстоятельствах. Квартирка-то ее.

Вторым – испуганные взгляды в кухонный дверной проем.

И вишенка на торте – обсуждение своих надуманностей с Комаровой. Не со мной, а с подружкой.

Раздражение зашкаливает. Я тащу Азарину наверх, не слишком беспокоясь о ее комфорте. Точнее, совсем не беспокоясь. Сейчас мне плевать.

– Больно, Ваня. Отпусти, у меня уже пальцы посинели.

Заталкиваю ее в спальню, со всей силы хлопнув дверью.

– Можно было сказать сразу, а не терпеть! – понимаю, что просто ору ей в лицо. – У тебя все и всегда так, – убавляю громкость.

Татка ошарашена. Хлопает своими глазищами и ни черта не понимает. Она никогда и ничего не понимает! Меня просто кроет, а она строит из себя фарфоровую куклу.

Неживая. И эмоции на лице такие же. Нет их. Совершенно.

– Как так, Ванечка?

Это ее «Ванечка» заставляет сбавить обороты. Перестроиться на более мирный лад.

– Вместо того чтобы сказать мне напрямую, что тебя беспокоит, ты сидишь и обсуждаешь свои заморочки с Комаровой на кухне.

– А что я, по-твоему, должна сказать?

– То, что вбила в свою башку, – упираюсь пальцем ей в лоб, и Татка кривит губы.

Не нравится ей. Мне тоже не нравится.

Раньше все было проще. Никаких эмоций. Случилось и случилось. Каждая новая равно проходящая.

А с ней… сам не думал, что одна ночь настолько перетряхнет мое сознание. И до того крыло, а сейчас так вообще.

Собственнические инстинкты ревут и устраивают забастовку.

Грубость и резкость лишь результат Наташкиных секретов и тупизма. Мне нужно знать, что она себе придумала. В чем причина?

К чему усложнять? Шептаться с подружкой, но при этом стрематься сказать, что ее беспокоит, мне в лицо?

Сцепляю пальцы в замок на затылке и отхожу к окну.

– Это ничего не значит.

Ее слова летят в спину. Конечно, сказать подобное в глаза она не решится. Маленькая лгунья.

Делаю глубокий вдох и прикрываю глаза. Считаю про себя до десяти, чтобы не сморозить глупость. Это я умею.

– То, что произошло… Все было хорошо, но это никого ни к чему не обязывает. Можно жить как раньше.

Голос становится громче. Чем дольше я стою к ней спиной, тем больше вселяю в нее уверенности. На миг ловлю себя на мысли, что мне хочется хорошенько ее встряхнуть. Может быть, мозги встанут на место?

Но я продолжаю пялиться в окно. Лучшим вариантом сейчас будет уйти и не доводить все это до еще большего абсурда.

Именно это я и делаю: огибаю Азаринскую фигуру и касаюсь ручки двери.

– Если тебе этого хочется, то пожалуйста…

Я не слышу ответа.

Куртку накидываю уже на улице. Какое-то время просто иду вперед, проветриваюсь, чтобы не вернуться и не свернуть ей шею.

Ничего не значит у нее. Дура!

В город возвращаюсь на такси. Домой прихожу лишь под вечер. Переодеваюсь и сразу иду в качалку. Нужно сместить вектор переживаний.

Все дурные мысли всегда выходят с по́том.

На следующий день заезжает Серёга и сообщает как бы между делом, что Татка улетела с Агатой в Питер на два дня. Стараюсь реагировать со всем равнодушием, и, возможно, рожа у меня остается каменной, но вот внутри все клокочет.

Через эти самые два дня я отправляюсь на квартиру Комаровой. Бывал там как-то пару раз с Серым.

Цель у меня одна – вытянуть Татку на разговор. Исходя из того, что сказал Серёга, она уже должна была вернуться.

Звоню в дверь, которую Сонька открывает почти сразу.

– Привет. Как ты попал в подъезд?

– Зашел вместе с какой-то теткой. Пригласишь?

Комарова мечется, но в квартиру пропускает. Стоит, спрятав руки за спину, и пялится.

– Тата съехала еще вчера, в подаренную квартиру. Сразу, как прилетела. Адрес пока не оставила.

Хоть где-то поступила правильно. Но все же я рассчитывал застать ее здесь.

– Если мне понадобится ее адрес, я найду.

Расстегиваю куртку и прохожу на кухню.

– Я ненадолго. Рассказывай.

– Что рассказывать?

– Что у твоей подружки за придурь?

– Ну, ты разве не знаешь Тату? Она решила, что вам все равно не по пути. У тебя учеба, серьезная профессия в будущем… А она хочет быть, – Комарова закатывает глаза, – сам знаешь, кем она хочет быть. И чтобы чего-то добиться, любовь ей не нужна. Потому что чувства – это помеха на пути к цели. Если что, я дословно.

30

– Курс, подъем!

Открываю глаза. На часах шесть ноль-ноль. За пять лет к этому привыкаешь. Вставать в такую рань.

Дальше все по распорядку. Зарядка и пробежка на пару километров. Какая на улице погода, особо значения не имеет. Дальше завтрак и занятия.

Набираю в ладони снега и растираю по лицу. Жарко капец.

Дневальный по курсу дает команду выстроиться в шеренгу, прежде чем пойти жрать, а на подходе к плацу виднеется круглая фигура капитана Рязанцева. Видимо, опять с женой поцапался, раз приперся сюда в такую рань. Сейчас ему только дай волю, он бы нам без проблем устроил марш-бросок километров на десять. Злой как черт после своих семейных драм. Но мужик хороший.

– Так, Синичкин, встать в строй, – капитан вливается в нашу тусовку, загоняя дневального в шеренгу.

Следующую команду отдает сам:

– Напра-ВО!

Взвод направляется в столовую строевым шагом.

Башечкин толкает меня в бок и устремляет взгляд в сторону, вытягивая шею.

– У перваков новая математичка. Видел?

Что интересно, неважно, какое высшее учебное заведение ты выбрал, но от логарифмов на первых курсах все равно никуда не денешься. Несмотря на то, что пошел ты в военку.

– Зачетная, – продолжает Жека.

– Башечкин! – капитан вклинивается в поток Женькиных мыслей. – Рот закрыть. Откроешь, когда я скажу. Взвод, вольно.

– Ничего особенного, – совсем ненадолго задерживаю взгляд на ее обтянутой юбкой заднице.

Что эта мадам делает здесь в такую рань, тоже загадка. Она преподает с начала этого года. Почти две недели в этих стенах, но уже каждый второй успел мне сообщить, что ей двадцать шесть лет.

Вообще, о ней ходят довольно интересные слухи. Говорят – дочь начальника училища. Внебрачная, поэтому и фамилии у них разные. И вот если это так, то Жеке лучше захлопнуть рот и повесить свой «интерес» на гвоздь.

– Токман, Башечкин, вы сюда не трындеть пришли.

Капитан продолжает разглагольствовать, пока все рассаживаются по местам.

Набираю в ложку кашу, но она не лезет в глотку. Жрачка эта.

Двенадцать дней с одной-единственной мыслью – мне нужен увал.

Просто необходим, чтобы наконец-то поймать Азарину, которая все это время продолжает меня игнорить. Она там верит в придуманные собой же проблемы, а я землю готов жрать, лишь бы побыстрее вырваться к этой повернутой.

Вечером, после отбоя, зависаю в умывальнике. Единственное место, откуда можно позвонить без лишних ушей в это время суток.

В сотый раз звоню Азарину, слушаю гудки, а после вырубаю мобильник.

Да и пошла она. Сжимаю руки в кулаки, легонько ударяя сжатыми пальцами о кафельную стенку.

– Токман? – Женька, шныряющий по коридору, заворачивает ко мне. – Че с лицом?

– Отвали.

– Серьезно, кому ты там всю неделю названиваешь?

– Не твое дело.

– Очередная развлекаловка наметилась?

– Товарищ курсант, покиньте помещение.

– Ты че, охре…

– Вам отдает приказ старший по званию, будьте добры выполнять.

– Походу, совсем чокнулся. Нехило она тебя там динамит.

– С чего ты взял?

– На лбу написано. Вляпался, да?

– Пока еще точно не решил, – говорю чуть тише, прижимая край телефона к подбородку.

– Фиг с ней. Забей.

Башечкин ржет аки конь и хлопает меня по плечу.

– Ладно, царевна-несмеяна, оставлю тебя один на один со своей драмой.

После очередных ночных размышлений я решаю действительно забить на всю дурь, что успела скопиться в моей башке. Заколотить на остаток недели двадцатисантиметровый гвоздь в крышку нашего с Азариной своеобразного общения.

В подобном духе проходят еще сутки. А утром сообщают список тех, кто заслужил это привилегированное право пойти в увал.

– Токман.

Слышу свою фамилию, но никакой особой радости не испытываю. Плевать мне.

Желание увидеть Татку пропало. Я был одержим им все время, что находился за забором, а сегодня словно попустило.

Открываю дверь в квартиру и кидаю ключи в корзинку, что стоит на тумбе в прихожей.

– Ба, я дома.

– Ванечка, наконец-то, я как знала, что сегодня придешь. Пирожки испекла. Мой руки и…

В кармане жужжит телефон.

– Хорошо. Я быстро, – достаю мобильник, зажимая его между ухом и плечом. Свободной рукой сворачиваю вентиль, намыливая ладони.

– Привет.

Тоненький Таткин голос не удивляет. Я видел, кто мне звонит, и особой радости не испытал. Скорее раздражение. Все-таки ее подружка была права: стоило перестать проявлять настойчивость – и вот она Азарина, тут как тут.

31

Тата

Видеть его не хочу. Мне это не нужно. Именно так я думаю, когда смотрю на вновь загоревшийся дисплей телефона. Токман просто замучил меня своими звонками. Дел у него других, что ли, нет?

Я ведь все верно сказала. Нам не по пути. Можно с легкостью притвориться, что между нами ничего не было…

С легкостью… Боже, ну кому я вру. За эти недели я не брала трубку, но при этом ночами выла в подушку. Потому что сейчас я, как никогда, попала в самую отвратительную ситуацию: и хочется и колется.

У меня планы. Много планов на будущее. И Ваня, нет, не так. Ни один парень в них не вписывается. Но почему же меня тогда так ломает?

Дни становятся однообразными. Работа – дом, ну еще нереальный порыв вдохновения. Я почти всю тетрадь исписала, стихи ложатся в рифму и льются рекой.

Вот оно. Художник должен быть голодным, а поэт несчастным. Счастье и творчество вообще вещи малосовместимые. Хочешь успеха, привыкай к страданиям.

– Ответь ему! – Соня дергает меня за руку, пока мы гуляем по торговому центру. – И над ним, и над собой издеваешься.

– Отстань, – толкаю ее в бок и продолжаю прогуливаться по рядам.

Никому я отвечать не буду. Правда, эта уверенность как-то внезапно теряется, сразу, как телефон замолкает. Ваня не звонит. Вот уже четыре дня…

Телефон молчит, а я… я никак не могу найти себе места. Вдруг с ним что-то случилось?

Мысль, что ему просто надоело, конечно же, в мою голову не приходит.

– На ремонт папа зажал, – Серый, заехавший ко мне в пятницу вечером, с деловитым видом обходит квартиру, то и дело бросая какие-то замечания.

– Зато мне не нужно жить в коробке.

– Ты в ней и не жила.

Брат цокает языком и направляется на кухню.

– Пожрать что-нибудь есть?

– Суп. Рыбный. Вчера варила.

– Я не отравлюсь?

– Ну я же жива. Кстати, почему ты все еще здесь? Улетать же вроде собирался.

– Появились кое-какие дела. А ты че такая дерганая?

– Нормальная, – стискиваю в руках кухонное полотенчико, чем только подтверждаю Серёгины слова.

Я действительно нервничаю и постоянно думаю о Ване. В моей голове столько мыслей, вчера я дошла до того, что он мог заболеть, или сломать ногу, или попасть под машину. А может быть, все еще намного хуже.

Его молчание провоцирует в моем сознании настолько ужасные варианты развития событий, что кожа мурашками покрывается.

– Ну-ну. Как с Ванькой?

– А ты разве не в курсе?! – фырчу, как взбесившаяся кошка.

– Мы эту тему не обсуждаем, – Серёга пожимает плечами и отрезает себе ломоть хлеба.

– Правда?

– Ага. Это только вы с Комаровой таким страдаете.

– Да конечно, – закатываю глаза и, перед тем как вручить ложку, стукаю его ею же по лбу.

Серёга тусит у меня до глубокой ночи, но потом ему звонит какая-то девица, и он без зазрения совести сваливает на свидание. Хотя вряд ли эта встреча имеет с ним что-то общее. Переспали – разбежались больше подходит.

Защелкиваю замок на двери и плетусь в спальню. Заваливаюсь на кровать, пялясь в телефон, но, так и не дождавшись звонка от Вани, засыпаю.

Утром очень долго решаюсь «набрать» ему первой. Сейчас все мое прошлое поведение кажется мне до безумия глупым. В какой-то момент понимаю, что сама не вывезу, и зову Соньку.

Комарова прилетает почти как на ракете. Полчаса – и она у меня.

– Звони давай, – шумно хлюпает чаем и закидывает в рот конфету. – Звони, или я тебя ударю. Кружкой.

– Ой, все, – встряхиваю головой и прикладываю телефон к уху, слушая гудки.

Ваня отвечает не сразу, но, как только я понимаю, что абонент на связи, выпаливаю глупое:

– Привет.

– Чего тебе? – звучит резковато, но я все еще надеюсь на нормальный диалог. Зря.

– Ты не звонишь… И я подумала, может быть, что-то случилось? У тебя все хорошо? – продолжаю, крепко стискивая Сонину руку, что она протянула через стол.

– Лучше, чем ты можешь себе представить. И да, в твой маленький мозг не приходило, что ты меня просто достала? Не звони сюда больше.

Ваня кладет трубку, а я... я впадаю в ступор.

– Ну, что он сказал? – вклинивается Сонька.

– Что у меня маленький мозг.

– Что?

– То.

Комарова начинает ржать, а мне все сильнее хочется ее стукнуть, да побольнее.

Честно, я ожидала всего, но такой реакции в моем воображении не возникало. Токман обиделся. Злится или я действительно встала ему поперек горла?

Хотя что ж ты, Наташенька? Радуйся! Ты же именно этого и хотела. Чтобы отстал.

32

Смотрю ему в глаза и начинаю рыдать. Не просто плакать, а именно выть. Маска безразличия трескается миллиметр за миллиметром.

Ваня подталкивает меня к сиденьям. Такие железные лавочки-диванчики, как на ж/д вокзалах. Сажусь на твердую поверхность, растирая по щекам слезы.

– Прекрати плакать, – Токман опускается на корточки, крепко сжимая мои ладони. – Я разозлился, вспылил… Хватит рыдать, – встряхивает меня за плечи, очень быстро усаживаясь рядом.

Часто киваю, пытаясь намертво прижаться к его груди. Вцепляюсь пальцами в рукава кителя на предплечьях, словно Ванька может сбежать. Почему-то становится страшно, что он уйдет. Забьет на мои истерики и свалит в закат. Он может, теперь я это знаю…

– Я не буду, – хлюпаю носом, – не буду, – качаю головой, но никак не могу взять себя в руки.

Упираюсь носом в Ванину шею, только сейчас осознавая, как на самом деле я по нему скучала.

Голос, запах, эти его колкости и приколы. Ощущение, что вот он, здесь, рядом. Мне так всего этого не хватало.

Это странно и практически невозможно – привязаться к человеку за такой короткий срок. Но нельзя же… Но, кажется, это не мой случай. Да, я знаю его давно. Конечно, обращала внимание, а как не обратить? У Токмана кричащая манера поведения, ее сложно не заметить. Но это другое…

Отношения не могут появиться за пару дней, так не бывает.  Вот такого бешеного притяжения не возникает за две недели. Разве это нормально? Не знаю.

Но, когда смотрю на него, разговариваю, складывается полное впечатление, что знакомы мы целую вечность. Мне с ним легко. Я могу быть собой. Не до конца, но точно больше, чем с остальными.

– Я не хотела обидеть, я думала, что так будет лучше…

– Кому? – Ваня обнимает, но сразу после моих слов немного отстраняется.

Запрокидываю голову так, чтобы его видеть, и продолжаю свою исповедь:

– И тебе, и мне. Посмотри, что уже происходит. Дальше будет только хуже. Я знаю, я это чувствую.

– Ты еще апокалипсис предскажи.

Ваня ухмыляется, аккуратно касаясь пальцами моей щеки. Этот жест убивает. Выносит все рамки. Все то плохое, чем набита моя голова, растворяется вот сейчас, в эту самую секунду.

Тянусь к нему, испытывая какие-то ненормальные чувства. Зависимость. Иначе назвать просто невозможно. Мне хочется, чтобы поцеловал, или сделать это самой. Обнять его так сильно или же почувствовать его руки на себе.

Крепко-крепко.

В голове кавардак, эмоции зашкаливают. У меня пальцы дрожат от волнения. Со мной еще никогда такого не происходило. Трогаю Ванино лицо в ответ. Обвожу его губы кончиками длинных ногтей, понимая, что улыбаюсь.

Смотрю ему в глаза и не могу остановить поток этой светлой и такой теплой энергии.

Все эти две недели я думала о нем. Пыталась выбросить из головы, но не могла. Не получалось, и, кажется, теперь уже не получится никогда. Потому что Токман – кто-то слишком особенный. Другой, непохожий на остальных. С ним я чувствую себя иначе. Красивее, увереннее, лучше. Он подсознательно, не говоря ни слова, внушает мне эти вещи. Транслирует ощущения.

– Тебе так гораздо лучше, – его губы в миллиметре от моей шеи.

Вздрагиваю.

– Что? – бормочу и саму себя не слышу из-за громких ударов сердца. Пульс такой, словно я бегу эстафету.

– Без линз.

Ваня трогает мои волосы, говорит что-то еще, а я… я вдыхаю и не могу выдохнуть. Я не надела линзы. Ужас. По телу ползет холодок. Такой липкий. Темный. Резко отворачиваюсь и явно ввожу Токмана в состояние раздражения.

Ваня сжимает мой подбородок и заставляет посмотреть на него. Прямо в глаза. А я… все, о чем думаю, это о своей оплошности. Я так сюда спешила, что забыла о дефекте.

Начинается паника. Не знаю, куда себя деть, сразу хочется сесть боком.

– Мне нравится, – фиксирует мою шею так, чтобы не смогла больше отвернуться. – Запомни это раз и навсегда, чтобы не забивать голову фигней. Сейчас точно не место. У нас очень мало времени, – смотрит на часы, что окольцевали его запястье. – Ровно пять минут.

– Пять минут? – хлопаю ресницами и пытаюсь расслабиться. Ведь правда, Ваня уже не раз говорил, что ему нравятся мои глаза. Вот такие странные, но нравятся.

Тихонечко выдыхаю и тяну к нему руки, собственнически располагая свои ладони на грудной клетке, и целую. Первая. Потому что так мало времени. Его так мало, а мне так хочется почувствовать Ванькины губы.

Грубые мужские пальцы зарываются в волосы. Голова моментально покрывается мурашками, и они быстро рассредоточиваются вдоль позвоночника.

Много-много хаотичных поцелуев и прикосновений. Покрасневшие щеки и сбившееся дыхание.

– Ты позвонишь? – шепчу, отрываясь лишь на миг.

– Позвоню. Ответишь?

– Отвечу, – прилипаю губами к его щеке, чувствуя внушительный захват и давление на пояснице.

Токман обнимает меня настолько сильно – еще немного, и раздавит.

33

Иван

– …мы, короче, с Пашкой решили сгонять до студенческого городка. В прошлом увале познакомились с классными девахами, забили встречу, ты с нами? – Жека вытаскивает из только что купленной пачки сигарету. По привычке оглядывается по сторонам, потому что на территории академии курение строго запрещено.

– У меня другие планы.

– Что? Твоя звонилка тебя отморозила окончательно?

– Рот прикрой. Как говорит капитан Рязанцев, откроешь, когда я скажу.

– Пах, вот скажи, что все эти отношения ему не к лицу. Злой он какой-то стал.

– Евгений, а не зависть ли в вас говорит? – Паша ржет, и мы втроем спускаемся в метро.

Башечкин тем временем что-то бурчит себе под нос.

По пути к Татке забегаю в цветочный ларек и покупаю букет тюльпанов.

Вообще, ее появление в академии ошарашило по полной. Не думал, что она решится на подобное. Снова ошибся, не угадал. Татка та еще загадка, и, что происходит в ее голове, понять достаточно сложно.

Правда, несмотря на всю свою злость, желание дать ей прочувствовать все то, что испытывал я сам в течение этих двух недель, пропало сразу, как только ее увидел.

Меня больше заботило то, что она здесь. Рядом. Стоит, хлопает глазами. Еще немного – и разревется.

Женские слезы – это отдельная тема для написания диссертации. Женские слезы и то, как на них реагируют мужчины. Я, к счастью, на это не раздражаюсь. Порыдала и порыдала. Добрее будет.

После этой пятнадцатиминутной встречи все словно закрутилось сначала. Каждодневные звонки по вечерам, разговоры до поздней ночи. Из-за одного из таких мне влепили наряд, когда застукали бодрствующим после отбоя.

Да и в увале я первым делом сорвался не домой, а к ней. Потому что соскучился. Потому что все эти многодневные разговоры без тактильного контакта совсем не то.

Мне хочется ее чувствовать. Трогать.

Набираю номер квартиры на домофоне и уже через три минуты захожу в приоткрытую дверь на лестничной клетке.

В нос ударяет легкий запах гари. Ждала, готовилась.

Губы сами расплываются в улыбке, хотя стоило бы сосредоточиться, чтобы не расстраивать юного кулинара. Разуваюсь.

Татка выглядывает в прихожую, после чего появляется из дверного проема уже полностью.

На ней короткая клетчатая красная юбка и белая футболка. На ногах причудливые тапки с заячьими ушами. Волосы немного взъерошены, но, честно, ей так даже лучше. И глаза… она не надела линзы.

Не знаю, что это за пунктик. Но меня бесит, когда она их вставляет. Раздражает просто.

– Это мне? – подкрадывается, спрятав руки за спиной.

– Здесь есть кто-то еще?

Отдаю букет, притягивая ее маленькую фигурку ближе. Ладонь скользит по спине чуть ниже, к пояснице.

Азарина клюет носом в цветочки, стряхивая свободной рукой снежинки с моих погон.

– Ты мокрый, – морщит нос.

Отстраняюсь, чтобы расстегнуть шинель и повесить в шкаф.

– Ванечка, ты такой красивый, – шепчет, привставая на носочки, снова оказываясь рядом. – Тебе очень идет форма.

– Есть такое поверье, что всем идет.

– Тебе лучше всех, – сгибает ножку в колене, отводя немного назад.

Татка отвечает на поцелуй. Улыбается, когда мы его разрываем. У нее глаза светятся, и это такой кайф. Не понимаю, почему я раньше никогда не чувствовал подобного. Видимо, для этого нужен особенный человек. Такой, как Азарина. Моя неземная девочка.

– Что ты тут кашеваришь?

Приподнимаю ее над полом и иду в кухню. Татка выкручивается из объятий и нервно теребит край футболки на животе.

– Я тут пирог с рыбой замутила, но что-то пошло не так, – брезгливо приподымает краешек пирога с противня.

То, что весь низ подгорел, понятно было еще в прихожей, по запаху.

– Но у меня есть торт. Правда, покупной. И ленивые голубцы. Не бойся, они нормальные.

Пока Тата возится с цветами и ищет вазочку, мельком осматриваю кухню. Большое просторное помещение. Сажусь на стул, и Татка быстренько ставит передо мной кружку с чаем.

Сама же забирается на стол и облизывает пальцы, которыми успела поддеть сливки с верхушки торта. Более провоцирующего жеста с ее стороны я еще не видел.

– Да к черту этот кофе, – тяну ее на себя, прекрасно понимая, что мы успеваем уронить на пол все, что только возможно.

Усаживаю на свои колени, разглядывая залитое румянцем лицо. Пухлые, чуть приоткрытые губы завораживают. Она вся завораживает. Сладкая конфета, которую так хочется развернуть.

– Моя сладкая девочка, – шепотом, – расслабься.

Нестерпимое желание дотронуться до нее – настоящая болезнь.

Эта потребность граничит с болью. Каждый поцелуй как последний. Тесные объятия и переплетения рук. Ее сладкий запах. Будоражащий сознание аромат, хочется задержать этот миг как можно дольше. Наслаждаться ею.