Саймак Клиффорд Дональд Брат

Клиффорд Д. Саймак

БРАТ

Он как раз сидел в кресле-качалке посреди вымощенного плитами дворика, когда проезжавшая по дороге машина остановилась перед его воротами. Выбравшийся оттуда совершенно седой незнакомец открыл калитку и зашагал по дорожке к дому, едва заметно шаркая ногами.

"Старик, - отметил про себя сидевший в качалке, - не такой древний, как я, но тоже старик".

- Вы Эдуард Ламберт? - спросил приезжий, останавливаясь перед человеком в качалке. Тот кивнул. - Я Теодор Андерсон. Я из Мэдисона, из университета.

- Садитесь, пожалуйста, - указал Ламберт на вторую качалку. - Далековато вы забрались от дома.

- Да не очень, - хмыкнул Андерсон. - Всего миль сто.

- По мне, так и это далеко. Я ни разу в жизни не забирался дальше, чем за двадцать миль. Космопорт за рекой - предел моих странствий.

- И часто вы навещаете порт?

- Одно время - частенько, когда был помоложе. Теперь уж нет. Отсюда прекрасно видны и прибывающие, и отлетающие корабли.

- А вы сидите и смотрите?

- Раньше - да, но теперь и с этим покончено. Так, брошу взгляд порой, но больше не слежу за ними.

- Насколько я понимаю, у вас есть брат, и сейчас он в космосе.

- Ну да, Фил. Из всей нашей семьи лишь он подался странствовать. Нас было двое. Идентичные близнецы, знаете ли.

- И вы с ним встречаетесь? То есть, он ведь должен время от времени вас навещать?

- Бывает. Всего раза три или четыре. А в последние годы так и вовсе не бывал - со времени его последнего визита прошло лет двадцать. Он вечно торопился, задерживался лишь на денек-другой. И всякий раз у него в запасе были грандиозные истории.

- Но вы-то сами за все это время никуда не выезжали - по вашим же словам, дальше двадцати миль от дома вы не бывали?

- Было время, когда я хотел отправиться с ним, но не мог. Мы появились на свет довольно поздно, и когда были еще молоды, родители уже состарились. Кто-то из нас должен был остаться с ними. А когда их не стало, я уже сам не мог уехать - слишком большой частью моей жизни стали и здешние холмы, и леса, и речушки.

- Понимаю, - кивнул Андерсон. - Это очень явно читается в ваших работах. Вы стали пасторальным певцом нашего столетия. Я цитирую чужие слова, но вы наверняка с ними знакомы.

- Писатель-натуралист, - хмыкнул Ламберт. - Некогда это было великой американской традицией. Когда я только начинал писать на эту тему лет пятьдесят назад, она давно вышла из моды, а теперь снова вошла в популярность. Каждый дурак, способный связать два слова, пишет о природе.

- Но никому это не удается так хорошо, как вам.

- Я просто занимался этим дольше других, у меня больше опыта.

- Ныне возникла великая нужда в вашем творчестве. Это остатки почти утраченного нами наследия.

- Пожалуй, - кивнул Ламберт.

- Возвращаясь к вопросу о вашем брате...

- Минуточку, пожалуйста, - перебил Ламберт. - Вы обрушили на меня град вопросов без всякой предварительной подготовки, не поговорив даже о погоде и не затевая обычного обмена любезностями. Просто ввалились сюда и выложили свои вопросы. Да, конечно, вы представились и сказали, что вы из университета - да и только. Мистер Андерсон, сообщите мне просто для сведения, кто же вы такой.

- Ах да, простите! Признаюсь, я проявил недостаток тактичности, хотя она является непременным атрибутом моей профессии, и мне не следует забывать о ее значении. Я преподаю на факультете психологии и...

- Психологии? - недоверчиво переспросил Ламберт.

- Да, психологии.

- Я-то думал, что вы преподаете литературу, экологию, или, скажем, какой-нибудь предмет, имеющий отношение к окружающей среде. Какой резон психологу толковать с писателем-натуралистом?

- Пожалуйста, проявите снисхождение, - взмолился Андерсон. - Я просто подошел к делу не с той стороны. Давайте по порядку: я приехал потолковать с вами о брате.

- Какое вам дело до моего брата? Откуда вы о нем узнали? Здешние знают о нем, но больше никто. А в своих книгах я ни разу о нем не упоминал.

- Прошлым летом я приехал сюда порыбачить, и моя палатка стояла всего в нескольких милях отсюда - тогда-то я о нем и услыхал.

- И кое-кто из ваших собеседников утверждал, что никакого брата у меня нет.

- Вот именно. Видите ли, последние пять лет я исследую вопрос...

- Уж и не знаю, - перебил Ламберт, - откуда пошли слухи, что у меня нет брата. Лично я не обращаю на них внимания, и не возьму в толк, с чего бы это вам...

- Мистер Ламберт, простите, пожалуйста. Я поднял окружные регистрационные книги и данные переписи населения, но записи о рождении вашего брата...

- Я помню ясно, будто это было только вчера, - не слушая его, повел Ламберт, - день, когда брат покинул родные места. Мы работали в амбаре - вон там, через дорогу. Амбаром больше никто не пользуется, и как вы видите, он почти развалился. Но тогда мы им еще пользовались - мой отец возделывал вон тот луг у ручья. Земля была щедрой, да и теперь щедра, если кто-то потрудится ее возделать, и давала самые чудесные урожаи кукурузы, какие только могут быть. Здешняя земля родит лучше, чем прерии Айовы, лучше всех земель на свете. Я много лет возделывал ее после смерти отца, но уже больше десяти лет не занимаюсь крестьянским трудом, распродал весь инвентарь и технику. Теперь я содержу лишь небольшой огород для своих нужд. Он совсем невелик, большой огород мне и не требуется. Там только...

- Вы рассказывали о своем брате, - напомнил психолог.

- Ах да, конечно! Однажды мы с Филом работали в амбаре. День был дождливый - точнее, просто сеялся мелкий дождик. Мы чинили упряжь... Да, конечно упряжь. Наш отец во многих отношениях был чудаком, у него был целый ряд чудачеств; техникой он пользовался лишь тогда, когда обойтись без нее было нельзя. У нас никогда не было трактора - он считал, что лошади лучше. И действительно, на таких маленьких участках нет лучшей тягловой силы, чем лошадь. Я и сам имел лошадей, но пришлось их продать, хотя сердце у меня разрывалось - ведь я по-настоящему любил их. Ну вот, чинили мы упряжь, и тут Фил ни с того ни с сего заявляет, что отправляется в порт и постарается наняться на корабль. Мы и раньше от случая к случаю толковали об этом, оба мы бредили странствиями, но когда Фил заявил, что уходит, это было для меня полнейшей неожиданностью. Я и не предполагал, что он решится на такое. Понимаете, в те дни, более пяти десятилетий назад, в воздухе носилось особое настроение - тут и острота момента, и обстоятельства, новизна и увлекательность путешествий к иным мирам. В прошлом было такое время, когда мальчишки удирали из Новой Англии в море, а пятьдесят лет назад они удирали в космос...

Рассказывая, он вспомнил тот день. Воспоминание было живым, словно, как он и сказал Андерсону, это было только вчера. Видение было ясным и ощутимым, вплоть до затхлого аромата прошлогоднего сена на сеновале. Под кровлей амбара ворковали голуби, а на пастбище у холма мычала одинокая корова. В стойле топали копытами лошади, негромко похрустывая остатками сена в яслях.

- Вчера ночью я решился, - сказал Фил, - но не говорил тебе, пока не созрел для окончательного шага. Разумеется, я могу обождать, но тогда есть риск, что я так никуда и не выберусь. Я не хочу прожить всю жизнь здесь, жалея, что не решился уйти. Скажи отцу, а? Когда я уйду. Поближе к вечеру, чтобы я смог уйти подальше.

- Он не станет преследовать тебя, - ответил тогда Эдуард Ламберт, - так что лучше скажи ему сам. Может, он и поспорит с тобой, но удерживать не станет.

- Если я скажу ему сам, то не смогу уйти. Я увижу его глаза и не смогу уйти. Эд, сделай это ради меня, а? Скажи ему сам, чтобы мне не пришлось глядеть ему в глаза.

- А как ты проберешься на корабль? Им не нужен желторотый деревенский парнишка. Туда берут людей со специальной выучкой.

- Все равно найдется готовый к отлету корабль, на котором недостает одного-двух членов экипажа. Корабль не станет ждать их или попусту тратить время на розыски. В экипаж возьмут любого, кто подвернется под руку. Через деньдругой я найду такой корабль.

Ламберт снова вспомнил, как стоял в дверях амбара, глядя вслед хлюпающему по лужам брату, силуэт которого постепенно растворялся в туманной мороси. Вот серая пелена сеявшегося с небес дождика совсем поглотила его, но долго еще Ламберту казалось, что вдали различается все более крохотная фигурка бредущего по мокрой дороге брата. От воспоминаний вновь затеснило в груди, под горло подкатил комок, и навалилась жуткая, сокрушительная тяжесть потери, горестного расставания с братом; будто утратил часть себя, будто душу разъяли надвое, будто здесь осталась лишь половина.

- Мы были близнецами, - сказал он Андерсону, - и притом идентичными. Мы были не просто братьями, это куда более глубокая связь. Каждый был частью другого. Мы все делали вместе. Я воспринимал его, как себя, а он - меня. Филу потребовалось немалое мужество, чтобы уйти вот так вот запросто.

- А вам потребовалось немало мужества и понимания, чтобы отпустить его... Но ведь он вернулся?

- Ненадолго, и только после смерти обоих родителей. И в тот раз он пришел пешком, точь-в-точь как уходил. Но задерживаться не стал. Побыл денек-другой и ушел - уж очень его тянуло обратно. Сидел как на иголках, пока был дома. Будто что-то его гнало отсюда.

"Пожалуй, не совсем так, - подумал Ламберт про себя. - Он весь был на нервах, издерганный какой-то. То и дело оглядывался через плечо, будто кого-то опасался и проверял, не появился ли Преследователь".

А вслух сказал:

- Он приезжал еще несколько раз с перерывами в несколько лет. Но никогда надолго не задерживался. Очень стремился обратно.

- А как вы объясняете возникновение слухов, что у вас нет брата? - поинтересовался Андерсон. - Как вы объясняете отсутствие соответствующих записей?

- Да никак не объясняю. Чего-чего только люди не наговорят. Глупые россказни могли начаться с банального вопроса: "А, вы про его брата? Да есть ли у него брат? Может, его никогда и не было?" А другие подхватывают вопрос, делают утверждением, добавляют кое-что от себя - и пошло-поехало. В здешних местах поговорить почти не о чем, и люди хватаются за любую подходящую возможность. А судачить об этом старом дураке из долины, вообразившем, что у него есть брат, и прожужжавшем все уши, что, дескать, несуществующий брат странствует среди звезд - дело весьма увлекательное. Хотя, по-моему, я ни к кому не навязывался с рассказами о брате и никогда не спекулировал на его имени.

- А как быть с записями? Точнее, с их отсутствием?

- Просто не знаю. Я ими не интересовался. Ни к чему - видите ли, я просто знаю, что у меня есть брат, и все.

- А вы не хотели бы посетить Мэдисон?

- Да как-то не рвусь. Я редко отсюда выбираюсь. Машины у меня уже нет, а когда надо съездить в магазин, чтобы обзавестись тем немногим, в чем я еще нуждаюсь, просто напрашиваюсь в попутчики к кому-нибудь из соседей. Мне и здесь хорошо, я не питаю желания посетить иные края.

- И вы жили здесь в одиночестве со времени смерти родителей?

- Именно так. Однако вы зашли чересчур далеко. Я не испытываю к вам особой симпатии, мистер Андерсон. Или следует сказать "доктор"? Пожалуй, что так. Я не намерен ехать в университет, чтобы отвечать на ваши вопросы или подвергаться тестам ради ваших исследований. Не знаю, что интересует вас, но лично мне это ни капельки не интересно. У меня есть дела поважнее!

- Извините, - сказал Андерсон, вставая. - Я вовсе не собирался...

- Вам не за что извиняться.

- Не хочется уходить вот так. Я предпочел бы, чтобы наш разговор завершился на более благожелательной ноте.

- Не беспокойтесь. Забудем об этом; лично я намерен поступить именно так.

Гость ушел, а Ламберт продолжал сидеть в кресле, глядя на дорогу. Время от времени мимо проезжали машины, но совсем редко - по этой дороге почти не ездят. Она никуда не ведет, являя собой всего всего-навсего путь к домам нескольких семей, живущих в долине и среди холмов.

"Что за хамство, - думал он, - что за невежество! Вот так ворваться в дом к человеку и начать задавать подобные вопросы! А его исследования, должно быть, касаются иллюзий людей преклонного возраста. Хотя и необязательно; с равным успехом они могут касаться любой другой из множества смежных тем. И нечего расстраиваться, нет для этого никакого повода. Все это пустяки; дурным манерам придают значение лишь их обладатели".

Сидя в своем вымощенном плитами дворике, он тихонько покачивался взад-вперед, прислушиваясь к жалобному поскрипыванию кресла и озирая долину за дорогой, а подальше - замыкающий долину холм. Где-то там с журчанием бежит по склону ручей, взбивая бурунчики на камнях мелководного русла и закручиваясь воронками в глубоких заводях. С этим ручьем у Ламберта связано очень много воспоминаний. Там они с Филом длинными, жаркими летними днями ловили голавлей, привязывая леску к кривым ивовым веткам, потому что нормальное удилище было им не по карману; впрочем, даже будь у них деньги - роскошное снаряжение здесь просто ни к чему. По весне огромные косяки рыбы устремлялись из реки Висконсин вверх по ручью, к местам своего нереста. Эдуард с Филом ловили ее сделанной из рогожного мешка кошельковой сетью, закрываться которой не давал обруч от бочонка.

Воспоминания были связаны не только с ручьем, но и со всем этим краем - с высящимися повсюду холмами, со скрытыми от взора ложбинками, с густыми лиственными лесами, отступившими только в тех немногих местах, где более-менее ровные площадки раскорчеваны под пашню. Ламберт назубок знает каждую здешнюю тропинку со всеми ее закоулками, знает, где что растет и где кто живет. Ему открыты многие потаенные секреты тех нескольких квадратных миль земли, где довелось родиться и жить - но далеко не все; не родился еще на свете человек, которому будут ведомы все тайны земли.

"Мне достался лучший из двух миров", - мысленно признался он. Именно из двух, ибо ни Андерсону, ни кому-либо другому Ламберт не открыл бы своей сокровенной тайны: что с Филом его связывают особые узы. Эта связь никогда не казалась им странной, потому что существовала чуть ли не с самого момента их рождения. Даже находясь вдали друг от друга, каждый знал, чем сейчас занят брат. Сами они не находили в этом ничего удивительного, воспринимая все, как данность. Уже многие годы спустя Ламберт читал в ученых журналах об исследованиях идентичных близнецов. Статьи были полны высокопарных рассуждений о телепатических способностях, проявляющихся только в пределах пары, будто идентичные близнецы по сути дела являются одним человеком в двух телесных воплощениях.

Скорей всего, между ними с Филом именно так все и обстоит, хотя замешана ли здесь телепатия? Об этом Ламберт даже не задумывался, пока в руки ему не попались те журналы. "Вряд ли это то же самое, что телепатия, - думал он, покачиваясь туда-сюда. - Насколько я понимаю, телепатия - это намеренная передача и прием мысленных сообщений, а мы просто знали, где другой и чем он сейчас занят". И так было не только в юности - с той поры ничего не изменилось. Не то, чтобы они постоянно воспринимали друг друга или пребывали в контакте - но случалось это довольно часто.

С той самой поры, когда Фил пешком ушел из дому, и по нынешний день Ламберт всегда знал, на каких планетах побывал брат и на каких летал кораблях. Он глазами Фила видел происходящее, разумом Фила понимал смысл событий, и даже знал названия всех мест, где побывал брат. Все это приходило не через слова - они даже не разговаривали друг с другом, ведь в этом не было никакой нужды. И хотя Фил ни разу не высказывал этого вслух, Ламберт не сомневался, что тот точно так же видит мир его собственными глазами. Даже во время кратких побывок Фила они не обсуждали этот вопрос - для обоих это было органичной частью бытия, и не о чем тут говорить.

Ближе к вечеру к воротам подкатила потрепанная машина. Мотор несколько раз чихнул и заглох. Из машины с небольшой корзинкой в руках выбрался Джейк Хопкинс, живущий чуть выше по течению ручья. Подойдя к свободному креслу, он поставил корзинку на плиты двора, уселся и сказал:

- Кэти шлет каравай хлеба и ежевичный пирог. Это, почитай, последняя ежевика. Что-то нынче она не уродилась - лето выдалось чересчур засушливое.

- Сам я в этом году по ежевику почти не ходил; выбрался разок-другой, и все, - ответил Ламберт. - Самый лучший ежевичник находится во-он на том гребне, а склоны холма становятся с каждым годом все круче, готов присягнуть.

- Они становятся круче для каждого из нас, Эд. Ты да я изрядно пожили на этом свете.

- Поблагодари Кэти от моего имени. Никто не умеет так печь пироги, как она. Лично мне лень затевать хлопоты с пирогами, хотя я их просто обожаю. Разумеется, без стряпни не обойтись, но с пирогами слишком много возни, да и времени уходит немало.

- Ты ничего не слыхал об новой твари, бегающей среди холмов? - поинтересовался Хопкинс.

- По-моему, это очередная лесная байка, Джейк, - хмыкнул Ламберт. - Время от времени, пару раз в год, кто-нибудь начинает распускать подобные россказни. Помнишь слух о болотном чудовище в Милвилле? Газеты в Милуоки тут же его подхватили, а какой-то техасский охотник-спортсмен прочел об этом и примчался со сворой собак. Он целых три дня блуждал по милвиллским болотам, лишился одной собаки изза гремучей змеи - и что же? Ни разу в жизни, скажу я тебе, не встречал я более рассерженного человека. Он решил, что его просто-напросто провели - да так оно, пожалуй, и было на самом деле, ведь никакого чудовища не было и в помине. Вспомни множество слухов о медведях и пумах, - а ведь в наших краях лет сорок, как перевелись и медведи, и пумы. Несколько лет назад какой-то дурак распустил байку о гигантской змее, толщиной с бочонок и тридцати футов длиной. За ней охотилась половина округа.

- Ну да, конечно, большинство этих рассказов - чистейший вымысел, но Калеб Джонс говорил мне, что один из его парней видел эту тварь. Бог ведает, кто она такая - по виду то ли обезьяна, то ли медведь, но на самом деле ни то и ни другое. Мохнатая, и никакой одежды. Калеб считает, что это снежный человек.

- Ну, по крайней мере, это кое-что новенькое. На моей памяти еще никто не утверждал, что видел здесь снежного человека, хотя с Западного побережья поступало множество подобных сообщений. Для появления снежного человека здесь потребовалось какое-то время.

- Просто один из них мог забрести на восток, - предположил Хопкинс.

- Вполне возможно - то есть, если таковые вообще имеются, в чем я сильно сомневаюсь.

- Ну, как бы там ни было, мне казалось, что надо поставить тебя в известность, а то ты совсем отрезан от мира. Телефона нет, ничего нет - даже электричества.

- Да не нужны мне ни телефон, ни электричество. Единственное, что подкупает меня в электричестве - это возможность подключить холодильник, а в нем я не нуждаюсь. Вполне обхожусь клетушкой, установленной над холодным ключом - она ни в чем не уступает холодильнику: масло там сохраняет свежесть много недель подряд. Что же до телефона, то он просто не нужен. Мне и поговорить-то не с кем.

- Да уж, признаюсь честно, ты справляешься будь здоров, даже без телефона и электричества. Устроился лучше большинства наших.

- Мои потребности всегда были невелики, вот и весь секрет. Просто мои потребности невелики.

- Ты пишешь новую книгу?

- Я всегда пишу новую книгу, Джейк. Всего-навсего записываю, что видел, что слышал и что обо всем этом думаю. Я буду заниматься этим, даже если мои книги всем наскучат. Я бы занимался этим, даже если б на свете не было книг.

- Ты много читаешь, больше всех.

- Пожалуй, - кивнул Ламберт. - Чтение доставляет мне удовольствие.

"И это действительно так, - подумал он. - Выстроившиеся на полке книги - это толпа друзей, даже и не книг вовсе, а мужчин и женщин, вступающих со мной в беседу вопреки разделяющим нас пространствам и временам". Ламберт прекрасно понимал, что его собственные книги не войдут в число бессмертных творений, да и его самого переживут ненадолго, - но иногда он тешил себя мыслью, что когданибудь, лет эдак через сто, неведомый потомок наткнется на его книгу, скажем, в букинистическом магазине, возьмет ее в руки и прочтет пару абзацев. Быть может, она придется читателю настолько по душе, что он купит ее и унесет домой, чтобы поставить на полку; а со временем, глядишь, книга перекочует обратно в букинистический, чтобы дожидаться нового читателя.

"Странное дело, - думал он. - Я писал лишь о том, что под боком, о вещах, мимо которых большинство людей прошло бы, даже не заметив, - хотя мог бы писать о чудесах, отдаленных от Земли на многие световые годы, о диковинах, находящихся на иных планетах, кружащих вокруг иных солнц". Но мысль писать о них даже не приходила ему в голову, ибо эти знания были его личным секретом, не предназначавшимся для посторонних; никому не дозволено вторгаться в существующую между ним и Филом эфемерную связь.

- Земле нужен дождь, - подал голос Хопкинс, - а то пастбища гинут. Пастбище Джонса почти обнажилось, там уже не трава, а голая земля. Калеб уже две недели кормит скот сеном, и если не будет дождика, то через недельку-другую мне придется пойти по его стопам. На одном из моих участков початки стоят того, чтобы их собирать, а остальное годится лишь на фураж. Чертовская нелепость, просто в голове не укладывается - работаешь, работаешь год за годом, высунув язык, чтобы в конце концов остаться ни с чем.

Они провели еще около часа в спокойной, небрежной болтовне, как и положено деревенским жителям, для которых мелкие здешние проблемы куда важнее прочих. Потом Хопкинс распрощался, заставил мотор своей развалюхи на колесах неохотно затарахтеть и поехал прочь.

Когда заходящее солнце коснулось вершин холмов на западе, Ламберт ушел в дом, заварил кофе да отрезал себе пару ломтиков хлеба Кэти и изрядный кусок ее же пирога. Приготовив эту скромную трапезу, он уселся за кухонный стол, верой и правдой служивший ему всю его сознательную жизнь. В тишине кухни громко тикали старинные, переходившие из поколения в поколение часы. Слушая их тиканье, он понял, что часы олицетворяют собой дом. Их речь была речью самого дома, использующего ходики как средство общения. Собственно, даже не общения, а просто напоминания: мы здесь, мы рядом, ты не одинок. Так было всегда, но в последние годы между Ламбертом и домом возникло некое ощущение родства, порожденное, должно быть, их взаимной потребностью друг в друге.

Как ни прочно строил прадед Ламберта по материнской линии, дом нуждался в ремонте: пол скрипел и ходил под ногами, гонтовая кровля протекала в дождливую пору, украсив стены потеками, а возле задней стены дома, расположенной прямо у крутого склона холма, куда почти не доходили лучи солнца, постоянно пахло сыростью и плесенью.

«Но дом еще переживет меня, – думал Ламберт, – а больше ничего и не требуется. Как только меня не станет, некому будет укрываться в его стенах. Дом еще достаточно крепок, чтобы пережить и меня, и Фила – хотя Филу это, пожалуй, без разницы. Там, среди звезд, он не нуждается ни в каком доме. Однако скоро он должен вернуться. Раз я стар, то и Фил не мальчик, жить нам осталось не так уж много. Странно, мы так схожи между собой, а прожили столь разные жизни. Фил странник, а я домосед; и вопреки столь противоречивым устремлениям оба мы нашли свое место в жизни и взяли от нее все, что хотели».

Покончив с едой, он снова вернулся во двор. За домом ветер посвистывал в ветвях могучих сосен. В этом лиственном краю хвойные деревья крайне редки; сосенки здесь посадил рядком тот самый прадед. «Надо же, какое упрямство и самонадеянность, – пришло в голову Ламберту, – взять да и посадить сосны у подножия холма, поросшего древними дубами и кленами! Будто хотели отделить дом от земли, на которой его возвели».

В кустах сирени у ворот вспыхивали последние огоньки светлячков, и первые козодои уже затянули в ложбинах свой плач. Меж легких облачков на небе проглядывало несколько звезд. До восхода луны оставалось не меньше часа.

На северное небосклоне вдруг вспыхнула яркая звезда, но, проводив ее взглядом, Ламберт понял, что это космический корабль, идущий на посадку в расположенный за рекой порт. Сияние угасло, затем разгорелось вновь и больше не меркло, пока не скрылось за горизонтом. Через мгновение докатился приглушенный расстоянием рев тормозных двигателей, потом угас и он, а Ламберт снова остался наедине с козодоями и светлячками.

В один прекрасный день на одном из таких кораблей прилетит Фил. Он придет, как всегда, не предупредив о возвращении и не сомневаясь в ожидающем его теплом приеме, размашисто шагая по дороге, переполненный впечатлениями и дивными повестями, и принесет в складках своей одежды невыветрившийся запах иных миров, а в кармане пиджака – какую-нибудь инопланетную безделушку в дар брату. А когда он вновь покинет дом, эта безделушка займет свое место среди прочих, принесенных раньше, на полке старого буфета в гостиной.

Было время, когда Ламберт хотел поменяться с Филом местами. Одному лишь богу ведомо, как страстно он этого желал! Но раз уж один брат ушел, то об уходе другого и речи быть не могло. Зато у Ламберта был законный повод гордиться – он никогда не проклинал Фила за такое решение. Слишком уж они были близки; места для ненависти просто не оставалось.

В соснах за домом кто-то возился. Должно быть, уже давненько – погрузившийся в раздумья Ламберт просто не обращал внимания на шорохи. Скорее всего, это енот, заглянувший сюда перед набегом на кукурузное поле у ручья, к востоку от участка Ламберта. Поживиться там будет трудновато, хотя для такого мелкого зверька корма вполне достаточно, Впрочем, один енот не может поднять столько шума – пожалуй, там их целый выводок, мать со щенками.

Наконец взошла луна, озарив своим сиянием огромный темный холм за домом. Хоть она и была на ущербе, но света давала вполне достаточно, чтобы развеять мрак. Позже в воздухе разлилась прохлада, даже летом стекавшая каждую ночь по ложбинам от ручья.

Ламберт потер занывшее колено, медленно встал и отправился в дом. На кухонном столе все еще горела оставленная с ужина лампа; теперь он взял ее, перенес в гостиную и поставил на стол рядом с креслом, решив: «Почитаю часок, а там и в постель».

Но стоило ему снять книгу с ближайшей от кресла полки, как раздался стук в дверь. Ламберт замешкался, и стук повторился. Положив книгу на стол, он устремился в кухню, но не успел сделать и двух шагов, как дверь распахнулась и на пороге показался человек. Ламберт замер и пристально уставился на неясный силуэт. Свет оставшейся в гостиной лампы почти не доходил сюда, и разглядеть что-либо было довольно трудно.

– Фил? – неуверенно спросил Ламберт, боясь, что все-таки обознался.

Человек подошел на пару шагов ближе.

– Да, Эд. Ты не узнал меня? Столько лет вместе, а ты меня не узнал!

– Тут так темно, что я просто боялся обознаться.

Ламберт шагнул вперед, протянув руку для рукопожатия, и Фил ответил тем же. Но когда их ладони встретились, рука Ламберта схватила пустоту.

Потрясение приковало его к месту, отняв дар речи. Слова замирали на губах, становясь бессмысленным лепетом.

– Спокойно, Эд, – сказал Фил. – Ну же, успокойся! Так оно всегда и бывало, ты вспомни. Так оно и должно быть – ведь я лишь тень, твое собственное отражение.

«Быть этого не может! – мысленно воскликнул Ламберт. – Он человек из плоти и крови и уж никак не соткан из теней».

– Призрак? – сумел выдавить он из себя. – Ты не можешь быть призраком!

– Да не призрак, – отмахнулся Фил, – а просто продолжение твоей личности. Ты наверняка и сам это знал.

– Ничего подобного. Ты мой брат Фил.

– Давай-ка перейдем в гостиную, сядем да потолкуем. Будь же рассудительным. Я опасался этого визита, потому что знал, что ты тут навоображал насчет брата. Ты ведь ничуть не хуже меня знаешь, что никакого брата и не было. Ты единственный ребенок в семье.

– Но в свои прежние визиты ты…

– Эд, я ни разу не бывал здесь прежде. Будь же честен перед самим собой и признайся, что я здесь не бывал.. Видишь ли, я не мог вернуться, потому что тогда ты обо всем бы узнал, а до нынешнего момента – пожалуй, что и теперь – не стоило бы. Может, я вообще напрасно решил вернуться.

– Но ведь ты сам себя опровергаешь, – запротестовал Ламберт. – Ты говоришь о себе как о реальной личности.

– Да так оно и есть на самом деле, и такой личностью сделал меня ты. Тебе пришлось так поступить, иначе ты не смог бы уверовать в мое существование. Я действительно побывал в тех местах, о которых ты знаешь, и действительно делал то, что ты знаешь – пускай не в точности, но в общих чертах так оно и было. Не сразу, но довольно быстро я стал отдельной личностью и во многих отношениях совершенно не зависел от тебя. Так давай же войдем и устроимся поудобнее. Давай покончим с этим. Позволь объяснить тебе, как обстоит дело. Хотя, если честно, ты сам должен объяснить это себе.

Ламберт развернулся и побрел заплетающейся походкой в гостиную, где на ощупь опустился в кресло под лампой. Фил остался на ногах, и, глядя на брата, Ламберт увидел, что Фил – его двойник, почти в точности повторяющий его: та же копна седых волос, те же кустистые брови, те же лучистые морщинки в углах глаз, те же черты лица.

С трудом приходя в себя, стараясь быть объективным, Ламберт предложил:

– Выпьешь кофейку, Фил? Кофейник на плите и еще не остыл.

– Я не могу ни пить, ни есть, – рассмеялся брат. – Как, впрочем, и многое другое. Мне даже не нужно дышать. Порой от этого несладко, но есть и свои преимущества. Там, среди звезд, мне даже придумали прозвище. Я стал легендой. Там очень много легенд, и большинство людей не верит в мое существование, но находятся и такие, что верят. Бывают люди, готовые поверить чему угодно.

– Фил, а как же тот день? Помнишь? Тогда в амбаре ты сказал, что покидаешь родные края, а я стоял на пороге и глядел тебе вслед.

– Ну конечно же, помню! Ты действительно смотрел мне вслед, но тогда ты знал, что видишь. Версия брата возникла позже – ты сделал меня своим близнецом, не так ли?

– Здесь был человек из университета, профессор психологии. Любопытствовал на твой счет. Он проводит какие-то исследования и потому полез в записи о рождении и заявил, что нет у меня никакого брата, а я сказал, что он не прав.

– Ты не сомневался в собственных словах, пребывая в полной уверенности, что брат существует. Это просто защитный механизм – в противном случае ты бы места себе не находил. Ты просто не в силах признать, кем являешься на самом деле.

– Тогда объясни ты, в чем тут штука.

– Это прорыв в будущее. Эволюционный скачок. У меня было вдоволь времени, чтобы поразмыслить над этим. Никаких сомнений. Мне нет резона таиться или приукрашивать голую правду, ведь я – конечный результат этого скачка, так что я здесь ни при чем. Это, так сказать, твоих рук дело. На мне вины нет, а вот ты, сдается, чувствуешь себя виноватым – иначе к чему втирать всем очки трепотней о милейшем братце Филе?

– Значит, эволюционный скачок… Вроде того, когда амфибии стали динозаврами?

– Ну, не так уж внезапно. Ты, конечно, слышал о людях, обладающих несколькими личностями и произвольно меняющих их туда-сюда без всякого предупреждения? Но тело, заметь, всегда одно и то же. Ты читал об идентичных близнецах: одна личность в двух телах. А еще ходят россказни о людях, способных мысленно путешествовать в дальние края и впоследствии весьма точно изложить увиденное.

– Фил, но это же совершенно другое!

– Ты по-прежнему зовешь меня Филом?

– Черт побери, ты и есть Фил!

– Ну, раз ты настаиваешь… А знаешь, я даже рад остаться Филом. Значит, говоришь, это не то? Разумеется, не то – это следующий шаг, выход за пределы упомянутых мной способностей. Ты в состоянии расщепить свое «я» и отправить вторую часть странствовать саму по себе, создать новую личность, являющуюся отражением твоей собственной. Причем отражается не только сознание – возникает пусть не совсем, но почти новый человек. Именно эта способность, отличающая тебя от остальных, и заставила тебя обособиться от человечества, а ты не смог с этим смириться. Да и никто бы не смог. Ты не мог признаться даже самому себе, что рожден этаким уродом.

– Ты порядком пораскинул мозгами на эту тему.

– Да уж не сомневайся! Кто-то ведь должен был взять это на себя, а ты не мог – вот и пришлось впрягаться мне.

– Но я совершенно не помню об этой способности! Я по-прежнему ясно вижу, как ты уходишь по дороге, и не могу припомнить, когда это я чувствовал себя уродом.

– Естественно! Ты укрылся в защитной скорлупе, выстроенной столь быстро и основательно, что тебе удалось провести даже самого себя. Просто невероятно, с какой изощренностью люди предаются самообману!

Кто-то заскребся в дверь кухни, словно просящаяся в дом собака.

– Это Преследователь, – сказал Фил. – Впусти его.

– Но ведь Преследователь…

– Все в порядке, я беру его на себя. Этот ублюдок гоняется за мной уже не первый год.

– Ну, раз ты говоришь, что все в порядке…

– Да в порядке. Не волнуйся ты так! Он чего-то хочет, а у нас этого нет.

Ламберт вышел в кухню и распахнул дверь. Преследователь, даже не глянув на него, протиснулся мимо, влетел в гостиную, резко затормозил перед Филом и заорал:

– Наконец-то! Наконец я накрыл тебя в логове! Теперь ты от меня не уйдешь. Каким только унижениям не подвергался я из-за тебя: выучил твой омерзительный язык, дабы мы могли понять друг друга, гнался за тобой по пятам, но никогда не настигал. Надо видеть, как потешались приятели, относя мою одержимость тобой на счет крайней степени помешательства. А ты вечно опережал на полшага, в страхе удирая от меня, хотя бояться совершенно нечего. Я всего-то хотел поговорить!

– Я и не боялся, – возразил Фил. – Чего мне бояться? Ты не способен меня даже пальцем тронуть.

– Да-а?! А что же ты болтался снаружи корабля, когда внутри все пути бегства были перекрыты? Предпочел космический холод и вакуум, дабы не встречаться со мной! Да что ты за существо такое, если можешь пережить холоди пустоту пространства?!

– Я поступил так лишь единожды, да и то не для того, чтобы удрать от тебя. Просто мне было интересно, каково там снаружи. Мне хотелось добраться до межзвездных пространств, узнать их поближе, но так и не удалось. Честно говоря, когда удивление и ужас покинули меня, то и смотреть-то оказалось не на что! Я едва не умер со скуки, пока корабль не сел.

С виду Преследователь был зверем, но что-то в его осанке подсказывало, что это не просто зверь. Он казался гибридом обезьяны и медведя, но было в нем и нечто человеческое. Тело его покрывала шерсть, а одежда скорее походила на упряжь. А уж запах от Преследователя исходил такой, что прямо тошнило.

– Я гонялся за тобой много лет, – ревел он, – дабы задать простенький вопросик, и готов был хорошо платить, если бы ответ пошел мне на пользу. А ты вечно ускользал! Просто растворялся в воздухе, если некуда было податься. Ну ответь, почему? Почему нельзя было дождаться меня и поговорить? Ты вынуждал меня прибегать к уловками устраивать засады. Мне приходилось идти на достойные сожаления дорогостоящие махинации, дабы уяснить местоположение твоей планеты и твоего жилища – но это дало мне возможность прибыть сюда и выжидать, чтобы накрыть тебя в логове. Ведь даже такой, как ты, рассуждал я, должен рано или поздно вернуться домой. В ожидании я рыскал по чащам, без всякого желания пугая местных обитателей, если они набредали на меня, и следил за твоим логовом, и выжидал, и видел этого второго тебя. Перепутал вас, но соответствующие наблюдения показали, что он – не ты. И вот ныне…

– Погоди-ка минуточку, – перебил его Фил. – Тут просто нечего объяснять.

– Нет, ты должен объясниться! Дабы настичь тебя, я был вынужден прибегнуть к мерзопакостным выходкам и ввергнут ими в глубины раскаяния. С закрытым забралом и нечестно. Зато мои наблюдения натолкнули меня на один вывод. Я убежден, что ты всего-навсего продолжение вот этого.

– А теперь ты хочешь знать, каким образом это сделано. Таков твой вопрос?

– Весьма признателен за подобную проницательность и избавление меня от необходимости спрашивать.

– Но сперва у меня есть вопрос к тебе. Если мы скажем, как это делается, если сможем ответить, а ты сумеешь обратить информацию себе на пользу – каким целям она послужит?

– Не мне. Точнее, не только мне – нашему народу, нашей расе. Видишь ли, я не смеялся над тобой, не называл тебя ни привидением, ни призраком. Я не столь наивен и узрел способности, каковые при правильном приложении…

– Хватит ходить вокруг да около, – не стерпел Фил. – Говори о своих целях.

– Интересы нашего народа, – сказал Преследователь, – сосредоточены в области искусства. Масса сил, масса времени и масса навыков уходит на обработку примитивными инструментами материалов, зачастую плохо поддающихся оной. А я понял, что каждый из нас может создать проекцию своей личности вовне и использовать второе «я» в качестве объекта творчества, ибо себя можно формировать как заблагорассудится, создавая беспредельно пластичные образы, переделывая их снова и снова, дабы достичь совершенства. И каждое произведение искусства не будет поддаваться ни разрушительному влиянию времени ни злоумышленникам…

– И тебе ни разу не пришли в голову иные применения? – поинтересовался Фил. – Скажем, для военных целей, для краж…

– Ты бросаешь в лицо нашей благородной расе незаслуженный упрек,

– с видом оскорбленной добродетели заявил Преследователь.

– Прости, если так. Я вел себя как невежа. Что же касается твоего вопроса, то мы просто не в состоянии ответить. То есть я-то уж точно, а как ты, Эд?

Ламберт покачал головой:

– Если вы оба говорите правду и Фил действительно является моим продолжением, то я должен признаться, что ни в малейшей степени не представляю, как это происходит. Если я и сделал это, то просто сделал, и все тут. Я не прибегал ни к каким манипуляциям, не выполнял никакого ритуала. Даже не представляю, в чем суть методики, если таковая имеется.

– Какая нелепость! – воскликнул Преследователь. – Ну хоть намек, хоть ключик какой-нибудь вы можете дать?

– Ладно, – подал голос Фил, – тогда я скажу, как этого добиться. Возьмите биологический вид, дайте ему пару миллионов лет на эволюцию – может, что и получится. Я подчеркиваю: может быть. Уверенности никакой нет. Надо подобрать подходящий вид, подвергнуть его соответствующему социальному и психологическому давлению, притом мозг его должен адекватно реагировать на это давление. И если все сойдется одно к одному, то в один прекрасный день один из представителей данного вида сможет проделать то же, что и Эд. Но способности одного индивидуума вовсе не обязательно являются достоянием всего рода-племени. Быть может, это лишь случайный дар и больше он никогда и ни в ком не повторится. Насколько нам известно, прежде такого не бывало. А если и бывало, то втайне от всех – ведь и Эд скрывал свои способности даже от самого себя, он был вынужден, потому что человеческое воспитание относит подобные способности в разряд неприемлемых.

– Но ведь все это время, – не выдержал Преследователь, – год за годом он сохранял тебя таковым. Похоже, что…

– Нет, – отрезал Фил. – Ничего подобного. Как только он меня породил, я стал совершенно самостоятельным.

– Я чувствую, что вы говорите правду, ничего не утаивая, – с горечью признал Преследователь.

– Чувствуешь, как же, – фыркнул Фил. – Черт, да ты просто читаешь наши мысли, вот и все! Почему ж ты давным-давно не сделал этого, вместо того чтобы гоняться за мной по всей Галактике? Давно бы с этим и покончили.

– Где уж там, – упрекнул его Преследователь. – Ты минутки спокойно не стоял и не стал бы со мной беседовать. А таковые мысли ты ни разу не посылал на передний план твоего сознания, посему прочесть я их не сумел.

– Извини, что все так обернулось. Но ты должен понять: раньше вступить в беседу я не мог – слишком уж увлекательно было бегать с тобой наперегонки. Ты придавал игре особый смак.

– Вы смотрите на меня и думаете, что я зверь, – натянуто произнес Преследователь. – В ваших глазах так оно и есть. Вы не видите во мне человека чести, существо высокой морали. Вы ничего не знаете о нас и не хотите знать. Вам просто наплевать. Вы высокомерны. Но пожалуйста, верьте, во всех сложившихся ситуациях я действовал сообразно принципам чести и в меру своих сил.

– Должно быть, вы устали и проголодались, – сказал Ламберт. – Вы усваиваете нашу пищу? Я могу поджарить яичницу с ветчиной, а кофе еще не остыл. Вот постель для вас. Оказать вам гостеприимство – большая честь.

– Спасибо за доверие и добрый прием, – кивнул Преследователь. – От этого становится – как это у вас говорится – теплее на сердце. Но миссия моя завершена, настала пора уходить. Я и так потерял слишком много времени. Быть может, доставите меня в космопорт?

– Увы, здесь я помочь не могу, – покачал головой Ламберт. – Дело в том, что машины у меня нет. Когда мне куда-нибудь нужно, я или клянчу ее у соседей, или иду пешком.

– Коли вы ходите пешком, то и я могу. До космопорта рукой подать. А через пару дней я найду корабль.

– Может, все-таки переночуете? А то идти в темноте…

– Темнота меня весьма даже устраивает, – ответил Преследователь,

– ибо меньше шансов попасться кому-нибудь на глаза. Насколько я понял, инопланетяне в здешних местах почти не бывают, а пугать ваших добрых соседей мне бы не хотелось.

Он резко развернулся, вышел в кухню и направился к двери, не дожидаясь, пока Ламберт проводит его.

– Пока, приятель! – крикнул вслед Фил.

Не ответив, Преследователь громко хлопнул дверью.

Когда Ламберт вернулся в гостиную, Фил подошел к камину, оперся локтем о каминную доску и посмотрел на него.

– Ты, конечно, знаешь, что у нас проблемы?

– Не вижу ни одной, – пожал плечами Ламберт. – Ты ведь останешься, а? Не уедешь больше? Мы уже старики.

– Останусь, если хочешь. Я мог бы просто исчезнуть, рассеяться, как дым, будто меня и не было. Так было бы, наверное, лучше и гораздо удобнее для тебя. Мое присутствие может помешать. Я не ем и не сплю. Могу стать довольно плотным, но лишь с усилием и только на мгновение. В моем распоряжении достаточно энергии, чтобы выполнять определенные действия, но не очень долго.

– Давным-давно у меня был брат, и я хочу, чтобы он снова был со мной. После стольких лет разлуки я просто не в силах тебя отпустить.

Ламберт бросил взгляд на буфет и увидел, что все привезенные Филом из предыдущих странствий безделушки прочно стоят на своих местах.

Перед его мысленным взором встало яркое, будто это случилось только вчера, воспоминание: он застыл на пороге амбара, а Фил бредет по дороге, постепенно растворяясь в серой дымке измороси.

– Слушай, да присядь ты наконец, – сказал он брату, – и расскажи о том инциденте в системе Енотовой Шкуры. Конечно, в общих чертах я знаю, но сути так и не ухватил.

Загрузка...