Бригадир

Глава 6

Утро напомнило о себе сосущей пустотой в брюхе. Все же несколько последних лет я жил по строгому расписанию — с утра каша из сечки или другой крупы, на обед вонючий суп с гнилой капустой, макароны с тушенкой. Вечером обычно давали картошку с какой-нибудь дешевой консервированной рыбой, что и кошке жалко скормить… Сидельцы, конечно, часто готовят сами, и это спасает ситуацию. Но наличие графика накладывает свой отпечаток. В шесть утра подъем, в семь первый прием пищи.

Надо будет мотнуться в магазин и на рынок, прикупить еды. Наш старенький холодильник Полюс стоит на кухне, но он пустой и стерильно чистый, и даже от сети отключен. Первым делом включить его — пусть наберет холода.

Я осмотрел комнату при ярком утреннем свете и поморщился. Не с моими двумя жизнями капризничать, да только существовали мы с мамой откровенно бедно. Если хуже не сказать. Комната три метра на четыре с половиной, с одним окном, рама в котором разбухла так, что едва открывалась форточка, а краска полопалась и облетала белыми неаккуратными лепестками. Шифоньер, старенькая софа на качающихся ножках и раскладное кресло, на котором я спал почти столько же, сколько себя помню. Ах да! Сервант с посудой за стеклом и книжная полка. И пыль! Очень много пыли на всем этом. Терпеть не могу пыль — тюрьма приучила к чистоплотности.

Я оглянулся по сторонам и осознал, что сейчас попрошу «помощь друга» из знаменитой игры будущего. Я понятия не имею, где в этом доме лежат тряпки и ведра. Я оделся и вышел в коридор.

— Здоров, Серый! — сосед Витька улыбнулся мне от всей души. — Борька решил к матери уехать, прикинь! Вот свезло нам с Зойкой! Надо бы обмыть это после смены.

Хороший он все-таки парень. Здоровенный, голубоглазый. Правда, не все зубы уже в наличии, да и часть волос уехала с головы. Прямо как у меня… Не бухал бы еще — цены бы не было. Ну так вся страна пьет. Вместе с президентом.

— Уехал? — восхитился я. — Ну так отлично, Витек! Пацанам комнату отдашь. А то все в одной ютитесь.

— И не говори, — подмигнул он мне, явно питая серьезные планы на грядущую ночь. — Ну ладно, бывай, у меня смена скоро начинается. Побежал!

— Сереж! — услышал я голос Зойки с кухни. — Иди поешь! И холодильник твой я включила. Он чистый, не бойся. Как тетя Маша померла, я помыла его. Ты не волнуйся!

— Картошечка! — мой рот непроизвольно наполнился тягучей слюной.

— Зой, в последний раз! — я прижал руку к сердцу. — Не буду тебя объедать. Все куплю сегодня же.

— Объедать? — криво усмехнулась Зойка. Невесело так усмехнулась. — Уж чего-чего, а картошки у нас хватает. Витька из деревни привез два мешка. А вот больше ни хрена нет. Картошка только да огурцы соленые. Ну и бульонку еще на суп беру. В магазинах хоть шаром покати. У тебя талоны на продукты есть?

— Да откуда? — удивился я, уписывая картошку за обе щеки. — Когда бы я их получить успел?

— Беда прямо, — погрустнела Зойка и снова села напротив, по-бабьи подперев щеку. — Цены какие-то безумные стали. Потому и Витька пьет. Он же мужик, а приносит копейки по нынешнему времени. И у многих сейчас так…

— Благодарю, было очень вкусно, — вежливо сказал я и понес тарелку к умывальнику. Поддерживать разговор на эту тему я не хотел. Да и становиться жилеткой тоже. Не мое это.

— Зой! — повернулся я. — А где мама лежит?

— На Краснополянском, — и она махнула рукой куда-то вдаль. — Погоди! Я же записала все… Участок, место… Там пока просто колышек стоит с табличкой… Да вот же она!

Зойка достала из недр кухонного шкафа какую-то бумажку и подала мне. Восьмой участок, место сто десять. Я поблагодарил ее в очередной раз и пошел к себе. Действительно, она оказалась права. Между нами ничего не было, и никогда больше не будет. Как будто не эту женщину я терзал полночи со всем своим нерастраченным пылом. Как будто не она пришла ко мне в одном халатике, а потом искусала всего, чтобы криком не разбудить сыновей. По ней и не скажешь, что у нас вообще было что-то. Ведет себя так, что и мысли не возникнет повторить. Да наверное, и к лучшему оно…

— А где тряпку с ведром взять? — вспомнил вдруг я. — Прибраться хотел.

— Под ванной, — ответила Зойка. — Синее эмалированное ваше. Ты, Сереж, на работу ко мне сегодня зайди, я тебе перевязку сделаю. Ой! Мальчишек же будить! В сад вести нужно!

И она сорвалась в свои хоромы, чтобы растолкать пацанов, которые спали всем на зависть. Пушкой не разбудишь. А я пошел прибираться. В носу свербило просто отчаянно. Сначала прибраться, а потом зарядка. Я же спортсмен, хоть и бывший. КМС по боксу выполнил когда-то. Надо еще в зал зайти. Вдруг своих пацанов увижу…

Краснополянское кладбище было на другом конце города, за парком. Я надел новый пуховик, натянул вязаную шапку и пошел… нет, не на остановку автобуса. А в подвал дома. Здесь у каждой квартиры были небольшие кладовочки на решетке. Лазая тут пацаном, я еще в школьные годы сделал себе в потолке коридора небольшой тайничок. Если встать на выпирающий из стены кирпич и потянуть доску на себя, открывается небольшая ниша. Туда-то свой ТТ, аккуратно завернутый в платок, я и запихнул.

И сразу, быстрым шагом, подгоняемый кусачим морозцем, я пошел по Ленина в сторону кладбища. Идти туда полчаса, не больше, а двигаться молодому организму очень даже полезно. Я вздрогнул. Молодому! С ума сойти! До сих пор ведь не верю.

Мамина могилка нашлась не сразу. Много прибавилось их за этот год. Просто кучи земли, укрывшие дорогих кому-то людей.

— Прости, — шептал я, глядя на вытянутый заснеженный холмик.

Вот и все, что осталось от того, кто дышал ради меня. Она не стала делать аборт, как требовала бабка. Она дала мне жизнь, сломав взамен свою. У нее все покатилось под откос. Отвернулись подруги, укоризненно смотрели в институте, который ей пришлось бросить. Она пошла работать. Бабка-покойница не дала и рубля на выблядка. Нагуляла! И для бабки это стало трагедией всей жизни.

Я постоял так недолго. Памятник! Я поставлю ей памятник. Лучший из всех, что можно заказать здесь. Только вот на ноги встану. Я развернулся и пошел назад в центр. Там была ДЮСШ, в которой я несколько лет вполне успешно колотил грушу и таких же сопляков, как я сам. Я вымещал на них всю боль своей короткой жизни. Я бил кого-то, и мне становилось легче. Как будто я мстил тем, кто делал больно мне и маме. Я ведь и на первое дело пошел, чтобы ей новое платье купить. Никогда и никому в этом не признавался. Купил вот…

Этот район назывался Красная поляна, и по непонятному капризу властей именно здесь располагался горком партии и моя спортшкола. Тут не было площади с неизменным Лениным в центре, но зато на крыльце главного здания города сидела одинокая собака, что провожала тоскливым взглядом спешащих по своим делам людей. Пошел небольшой снег, и хлопья падали прямо на собачью грустную морду. Периодически песель трясся, сбрасывая с себя влагу, но не уходил. Видимо, он охранял горком, раз ни в какую не хотел оставлять свой пост. Я подошел поближе и погладил его по мокрой голове.

— Что, друг человека, неважнецкая у тебя жизнь?

Песель оказался худющим, ребра просто просвечивали сквозь шкуру. Глядя на животину, я обнаружил, что двери горкома были распахнуты, а внутри никого не наблюдалось. Ни души! Только документы валялись на полу. Даже привычного мента на входе не оказалось.

А ведь тут когда-то было главное средоточие власти, куда местные «боги» вальяжно подкатывали на черных Волгах. Я посмотрел наверх. И в грязных окнах не видно деловой суеты, какая была тут раньше. Удивительная картина, непривычная.

Я вошел внутрь, удивляясь разрухе, царящей здесь. Партию распустили 6 ноября, месяц назад, а тут валялись какие-то бумаги, рулоны плакатов, с которых на меня смотрели белозубые строители коммунизма, и папки с завязочками. Я пошел по пустым коридорам, поражаясь, как быстро рухнуло то, что казалось незыблемым, словно горы Памира. Как быстро перекрасились люди, которые еще полгода назад клялись в верности партии. Впрочем, я никогда не уставал удивляться человеческой подлости. А уж двуличности партийных чиновников — тем более. Все они одним миром мазаны. Хотя… Кажется, я немного ошибся. Не все.

— Выпей со мной, паренек, — хмуро сказал какой-то седовласый мужик весьма представительной внешности. Он сидел в разгромленном, как и все здесь, кабинете, и пил коньяк из граненого стакана. За его спиной висела большая карта родного города, на которую я и уставился жадно. Классная вещь! Это то, что мне надо!

— Не бухаю, отец, — сказал я. — Спортсмен.

Пить с утра — это дурной тон. Да еще и в госучреждении. Пусть и бывшем. Да еще и с моей справкой. А вот этот тип явно не был тут чужим. Он расположился по-хозяйски. Лет под шестьдесят, благородная седина и тоскливые глаза человека, который лишился всего в одночасье. Так обычно выглядят люди, у которых сгорел единственный дом. Интересно, чего он тут делает? — подумал я.

— Мой это кабинет, — ответил мужик на незаданный вопрос, попивая коньяк мелкими глоточками. — Я тут двадцать лет просидел. Два года до пенсии, а все инструктор. Обещали секретаря дать. Эх… И чего я в исполком не пошел, когда звали? Вот ведь дурак! Все надеялся, что повышение дадут по партийной линии. Эх! — снова вздохнул он и забросил в себя полстакана. Силен! Сразу видать выучку.

— Садись, — махнул он рукой. — Я каждый день сюда прихожу. И каждый день пью. Потому как делать больше нечего. Не знаю я ничего, и ничего делать не умею, кроме как людям мозги засирать. Ноль без палочки я теперь. Так жена говорит, дура старая. Всю жизнь за моей спиной просидела, а я, оказывается, ноль. Меня Константин Георгиевич зовут.

— Сергей, — протянул я второй стакан. — На палец, не больше. Армянский?

— Лучший, — гордо кивнул мужик. — Двин! Нам его с завода ящиками привозили. Это не та бурда, что простой народ пьет.

— А ты непростой, значит? — усмехнулся я, когда божественный напиток огненным смерчем пронесся по моим жилам.

— Я теперь никакой, — махнул рукой мужик. — Я пустышка, пирожок с никто. А на работу прихожу каждый день, чтобы просто с ума не сойти. Месяц хожу, на весь горком один. А скоро ходить не буду. Сюда, наверное, исполкомовские заедут. Им теперь в старом здании тесно. Они теперь на коне!

— А ты, Константин Георгиевич, наверное, всех в этом городе знаешь? — спросил я. — Столько лет при власти!

— Всех! — величественно взмахнул тот рукой. — Только дружу не со всеми. Сам понимаешь.

— Так чего грустишь? — удивился я. — Пиши телефон и жди звонка. Сейчас только ленивый бабло не поднимет. Нас ждут великие дела, фельдмаршал! Кончай бухать и дай в торец своей жене. Мужик ты или где?

— Телефон? — радостно удивился тот, не веря, что может быть кому-то нужен. — Дела? Ты тоже из этих?… Кооператоров? Как эта сука Вахидов?

— Что еще за Вахидов? — я деловито угнездился на стуле и налил себе еще на палец.

Я приготовился услышать интересную историю. И не ошибся. Акула чахлого местного бизнеса развернулась так, что я даже позавидовал. Вахидову мало было стать богатым. Он хотел остаться тут один. И он с успехом шел к этой цели, подминая под себя одну торговую точку за другой. И помогали ему в этом нелегком деле и бандиты, и менты. Да… Тут, в нашем маленьком городке, началась совсем другая жизнь. У него появился собственный царек.

— Нет, я не из кооператоров. Зовут меня Сергей Хлыстов.

— А… что-то слышал такое. Это тебя за убийство прокурорского сынка при Брежневе посадили?

— Меня.

— Да… громкое дело было. Спортсмен значит?

Константин Георгиевич написал на бумажке свой номер, подвинул ко мне.

— Будет какое-то стоящее дело, звони.

— Обязательно. Я возьму вон ту карту города? — я кивнул на схему Лобни на стене.

— Бери что хочешь, — равнодушно махнул тот рукой. — Тут теперь все можно брать.

Я снял карту, аккуратно сложил ее и засунул за пазуху. Я точно найду ей достойное применение.

Моя спортшкола стояла через пару домов на той же улице. Только теперь там оказалась качалка, которой при мне не было. Не разрешали тогда такое безобразие. Атлеты по подвалам железки тягали. И там же жрали свой метандростенолон, от которого их перло во все стороны, как штатовских бройлеров, и от которого в цветущем возрасте засыхала главная мужская гордость. Сейчас качалки разрешили, а если точнее, то просто махнули на них рукой. И власть, и милиция пока находились в состоянии умственного паралича. Им стало не до «быков» в подвалах, и это было очень заметно. По крайней мере, знакомых лиц около спортшколы я не увидел, зато ощутил на себе долгие изучающие взгляды. Почти как в электричке.

Знакомые лица встретились внутри. И сразу много. Причина этого оказалась крайне тривиальна. Для молодых, здоровых парней в нашем городке было всего два вида досуга — качалка и гаситься всеми видами дерьма. От алкоголя до маковой соломы. И поклонники обоих этих направлений почти не пересекались, существуя как бы в параллельных измерениях.

— Серый! — заорал Вовка Карась, которого я знал с детсадовских времен. — Откинулся, бродяга! Пацаны! Серый откинулся!

Меня окружили родные, знакомые, полузнакомые и даже совсем незнакомые лица. Каждый хлопал по плечу, каждый что-то ободряющее говорил, каждый жал руку. Я даже растерялся. Как будто на собственный день рождения попал. А меня тут, оказывается, помнят. Шумная была история с первой ходкой. Вся спортшкола за меня ходатайствовала, да только без толку.

— Какие новости, Вован? — спросил я, когда все рассосались обратно к своим штангам. Мы отошли в сторону и присели на лавку у стены. — Я малость выпал из вашей бурной жизни. Приехал в родной город, а на его месте помойка какая-то. Хотя… Москва нынче не лучше.

Вовка молчал, а я смотрел на друга, который сильно изменился за последние годы. Он и раньше был крепышом, а теперь так и вовсе раздался вширь и заматерел. Русые волосы постриг в ультрамодный квадрат, что придавало его добродушной физиономии почти угрожающее выражение. Но это было напускное. Вовка — парень простой и незатейливый, как кувалда. И правой бьет примерно так же, по себе помню.

— Так какие новости? — напомнил я о себе.

— Да полная жопа тут, Серый, — поморщился Вовка. — Я как из Афгана вернулся, на работу устроился. На керамический пошел, как батя. И вроде ничего все поначалу было, а сейчас… За год цены раз в восемь выросли. Люди волком воют. В магазинах хоть шаром покати. Талоны отоварить проблема целая. На рынок пойдешь — от цен уши заворачиваются. Не пойму, как жить. Пацаны злые как собаки. Дури много, а куда деть, не знают. С заводов поувольняли или сами ушли. Дерутся сейчас так, как раньше не дрались никогда. Ну, сам помнишь, что за махачи были… Насуешь в табло, юшку из носа пустишь, и все на этом, разбежались. А сейчас не дерутся, Серый, сейчас калечат. Озверел народ. Заводятся все с пол-оборота, бухие через одного. С утра квасить начинают. Не поверишь, даже обкуренные появились. Как в Афгане.

— Оттуда, небось, и тащат, — пожал плечами я.

— Не… — возразил друг. — План из Чуйской долины везут. Мне тоже предлагали заняться, да я не повелся. За наркоту рога отобьют.

Вовка говорит и говорит, не остановить. Нашел родственную душу. Рядом лязгает железо, пацаны потеют, качая бицуху. Запашок тут стоит, конечно… Конюшня отдыхает.

Если коротко — в Лобне жопа. ГидроСтрой без заказов, Спецпрокат тоже. На Мосэлектромаше в бээс народ распускают. Продукцию выпустили, а денег не платят. На железной дороге тоже все очень грустно. Кто смог устроиться где-то в Москве — выживает. Кто нет — бедует.

— А по криминалу что? — спросил я, когда мы с Карасем выползли покурить на крыльцо.

— Вот, на Приму липецкую перешел. Самая дешевая, — Карась протянул мне открытую пачку. — Будешь?

— Не, бросаю, — отмахнулся я. Опускаться до Примы мне категорически не хотелось. Лучше пользованный веник курить.

— И это правильно, — кивнул Карась. — А по криминалу… Тут все места заняты. Город держит Костя Хмурый и его банда. Рынок, вокзал и магазины в центре — какие-то черные. Вахидовские, говорят. Они, вообще-то, коммерсы или типа того. Слухи ходят, что менты их крышуют. Хуйня какая-то…. Чтобы милиция такими вещами занималась! Но дыма без огня не бывает.

— А депо? Вагоны кто обносит?

— К железке не подступиться. Тоже Хмурый. У нас городок маленький, денег почти нет. Так что только он и черные. Больше и нет никого. Наезжают иногда гастролеры всякие. Из Долгопрудного, Люберец, Солнцево… Провожают их отсюда с почестями. Иногда с салютом… Ну, ты сам понял.

Вован затянулся сигаретой, а потом смачно сплюнул в сугроб.

— Ну что? Сегодня бухач будет? Проставляться собираешься?

— Как же без проставы? — усмехнулся я. — Пацанов надо уважить. Куда пойдем?

— В стекляшку. Там типа пивбара открыли. Только что насчет шуршиков? Я сразу скажу — пустой!

— Чутка есть, на пиво хватит, — осторожно ответил я, зная, как пьет друг детства, когда войдет в раж. Не остановишь.

— Пойдет и пиво, — довольно кивнул он, подходя к освободившемуся снаряду.

А я оглядел зал. Все-таки не заниматься сюда пришел. У меня здесь дело куда серьезней.