Жюльетта Бенцони Бриллиант для короля

Часть первая Исчезла!

Глава 1 Вопросы мадам де Монтеспан

«Королева скончалась!»

Горестная весть из Зеркальной галереи со скоростью ветра облетела необъятный дворец, ошеломив придворных, челядь, стражников. Как? Неужели? Не может быть! Ведь только что Ее величество была здорова, только что совершила путешествие по восточным провинциям! Не все даже успели узнать, что она захворала!

Мрачная новость летела все дальше — по столичным улицам, городам и весям, на колокольнях уже загудели колокола, и, услышав похоронный звон, вся Франция погрузилась в траур.

Какое величие обрела маленькая застенчивая государыня, безропотно несшая груз своей беспредельной любви к королю, который так часто унижал ее — гордую инфанту! — приближая к себе и осыпая милостями бесчисленных любовниц, деля с ними в путешествиях свою королевскую карету... Но король не слишком горевал о потере. Уронив несколько слезинок над ее еще не остывшим телом — ни для кого не было секретом, что у Людовика XIV слезы были близко, — он поспешил подчиниться старинному обычаю, запрещавшему королю находиться под одной крышей с усопшими, и переселился к своему брату, герцогу Орлеанскому, в замок Сен-Клу. А тело Марии-Терезии до послезавтрашнего дня, иными словами, до 31 июля 1683 года, было оставлено на милость врачей и бальзамировщиков. Государь вновь появился во дворце лишь два дня спустя.

Второго августа при адской жаре, усугубляемой закрытыми ставнями и множеством горящих свечей, в Большом кабинете королевы проходило традиционное прощание с покойной. К гробу, установленному на высоком, покрытом черным бархатным покровом с гербами и серебряной бахромой постаменте, подходили сначала представители церкви — епископы, аббаты, священники. Внизу, у ступеней, стояли два герольда в длинных черных одеждах и подавали прощающимся кропила со святой водой. Дамы из свиты королевы в парадных траурных платьях читали возле гроба днем и ночью молитвы, сменяясь каждые два часа. Иногда их замещали другие знатные дамы королевства.

В знак траура все придворные облачились в черные плащи со шлейфами, длина которых зависела от занимаемой при дворе должности[1]. Должностью определялась и длина крепа на их шляпах.

Вслед за духовенством появился Его величество король в окружении всего своего семейства, чтобы тоже уронить несколько капель святой воды на усопшую.

Лицо Людовика XIV выражало требуемую приличиями скорбь. Он позволил себе даже всплакнуть, когда наклонился и пробормотал короткую молитву, кропя святой водой тело той, что всегда была ему так послушна. Потом он подошел к небольшому алтарю, на котором стоял сосуд из позолоченного серебра со свинцовой ампулой внутри — там покоилось сердце его супруги. У алтаря он тоже помолился. Сердце королевы должны были отнести в часовню Валь-де-Грас и положить рядом с сердцем Анны Австрийской, матери Людовика, которая приходилась покойной не только свекровью, но еще и тетей.

Исполнив свой долг, Его величество вернулся к себе в покои, снял мрачную траурную одежду, надел белоснежный шейный платок, поправил манжеты из тончайшего полотна, сел в карету и уехал в Фонтенбло, где его ожидали радости охоты.

Вскоре после отъезда короля маркиза де Монтеспан и герцогиня де Креки, с чувством немалого облегчения уступив свое место в траурном покое герцогине де Шеврез и графине де Граммон, спустились по лестнице, затянутой черным крепом, — впрочем, как и все покои королевы, — торопясь выйти на свежий воздух. Маркиза, похоже, была чем-то озабочена, что без труда заметила ее спутница.

— Мне кажется, что-то вас беспокоит, — проговорила она.

— Вы правы. Не могли бы вы мне сказать, куда исчезла малютка де Сен-Форжа? С тех пор как я вернулась из Кланьи и приступила к своим обязанностям гофмейстерины королевы, я ее ни разу не видела.

— Я знаю о ней не больше вашего. Похоже, она исчезла в тот самый день, когда умерла наша бедная Мария-Терезия.

— Исчезла? Что значит «исчезла»?

— Видите ли, я думаю, что именно это слово лучше всего передает суть того, что произошло. Графиня вышла из опочивальни королевы сразу же после того, как Ее величество скончалась, и король пришел с ней проститься. Можно даже сказать, она выбежала из опочивальни и, насколько мне известно, поспешила вслед за королем до его покоев. Было замечено, как она входила в рабочий кабинет Его величества, но никто не видел, как она из него вышла...

Ослепительно синие глаза мадам де Монтеспан широко раскрылись.

— Этого не может быть. Рано или поздно она должна была выйти! Королевские покои не западня, и потом, мне сказали, что после прощания король сразу же уехал в Сен-Клу. Не увез же он ее с собой?

— Нет, конечно же, нет. Но могло случиться, что Иго величество посоветовал ей тоже вернуться в Сен-Клу. Хотя бы для того, чтобы воссоединиться со своим супругом, он ведь служит у брата короля, герцога Орлеанского, и сама она тоже долго была фрейлиной у его жены. Со смертью королевы графиня осталась без места, и возвращение в Сен-Клу было бы совершенно естественным. Удивляет меня только внезапность ее отъезда и то, что она ни с кем не простилась. Более того, она не приняла участия в бдении у гроба покойной... Ну разве что ее стали мучить приступы тошноты. Что тоже вполне естественно для молодой замужней женщины.

— Вы полагаете, что она беременна? С ее супругом это было бы чудом из чудес!

— А что еще могло произойти?

— В самом деле, что еще?

Зная, что с некоторых пор герцогиня стала очень набожна, вполне возможно, не вполне по собственной воле, мадам де Монтеспан удержалась от того, чтобы добавить, что в семействе Шарлотты забеременеть можно только с помощью Святого Духа, что, безусловно, маловероятно. И все же ей очень хотелось знать, что же произошло с малюткой де Сен-Форжа. Сославшись на необходимость написать письмо, она распрощалась со своей спутницей, предоставив ей возможность продолжать прогулку по парку в одиночестве, а сама вернулась во дворец. До тех пор, пока тело Ее величества королевы находилось в Версале, маркиза оставалась главной статс-дамой, а Шарлотта де Сен-Форжа — ее подчиненной.

Для начала мадам де Монтеспан поднялась на верхний этаж, где, как раз над покоями Марии-Терезии, располагались комнаты для свиты. Дверь с надписью мелом «Госпожа графиня де Сен-Форжа» была заперта. Мадам де Монтеспан позвала камеристку и распорядилась отпереть дверь. В комнатке, хоть и маленькой, но очень удобной, царил безупречный порядок. Казалось даже, что в ней никто не жил. Даже на туалетном столике не было ни одной принадлежащей хозяйке вещицы — ни флакона с духами, ни коробочки с пудрой, ни шарфика... Маркиза снова позвала камеристку, которая, отперев дверь, тут же почтительно удалилась.

— Можно подумать, что здесь никто не живет. Когда вы в последний раз видели графиню?

— Утром в день смерти Ее величества. Госпожа графиня провела ночь у королевы, а утром вернулась, чтобы умыться и переодеться, потом она снова ушла. Я навела в комнате порядок и закрыла ее, как обычно, на ключ, но вечером обнаружила, что комната открыта, и шкаф с одеждой тоже, в нем не хватало одного платья, плаща, белья, туалетных принадлежностей и сумки. Решив, что графиня будет отсутствовать недолгое время, я еще раз прибралась в комнате и снова заперла ее на ключ. С тех пор я больше не видела госпожу графиню. Может быть, она поехала к своему супругу?

— Поехала и оставила здесь весь свой гардероб? Зная пристрастие супруга к нарядам? Пусть даже наступило время траура, пусть даже она отправилась в дом герцогини Орлеанской, которая никогда не была щеголихой, но предположить такое было трудно!

Решительно в исчезновении Шарлотты присутствовала какая-то тайна, и маркиза была намерена ее раскрыть. Она терпеть не могла неясностей и находила чрезвычайно странным, что молодая женщина безвозвратно исчезла, войдя в кабинет короля. Если только...

Любезное внимание, какое оказывал Людовик к юной и очаровательной Шарлотте после ее замужества, — а мадам де Монтеспан всячески поощряла его, надеясь избавиться от несносной Ментенон. — вот что могло стать причиной ее столь неожиданного исчезновения. Королева ушла в мир иной, а значит, исчезли и преграды для желаний короля, чью неистовость Атенаис де Монтеспан знала лучше других. Король мог распорядиться, чтобы Шарлотту отправили в какое-нибудь укромное местечко, где он станет ее полным господином. В таком случае ей, конечно, не нужны никакие платья, у нее их будет великое множество, ее щедро одарят и самыми великолепными драгоценностями. Надо сказать, король никогда не церемонился, достаточно вспомнить, как обошелся он три года тому назад с Анжеликой де Фонтанж, явившись ночью в Пале-Рояль, в дом своего брата, и лишив ее там невинности, а утром, на глазах у всех, прислав за ней карету...

Шарлотта, ни от кого не скрываясь, последовала за ним в кабинет, а он использовал поднесенную ему на блюдечке возможность и отправил красавицу поджидать его в Фонтенбло или, вероятнее всего, куда-нибудь в его окрестности...

Эта мысль очень позабавила мадам де Монтеспан, а еще больше позабавила ее вполне возможная в этом случае беременность мадам де Сен-Форжа. Она бы от души посмеялась! Чего стоило одно только выражение лица мадам де Ментенон!

Маркиза, конечно, не забыла слова Шарлотты о том, что она не испытывает никакого влечения к королю. Но уж маркиза-то знала, что устоять перед Его величеством невозможно, если он начнет добиваться желаемого. Может быть, со временем маркиза и раскается в своем сводничестве, но в какое сравнение идут угрызения совести с возможностью избавиться от старой ханжи!

Однако многообещающие надежды маркизы весьма скоро развеялись как дым. По дороге в свои покои она заметила принцессу Лильебон, стоявшую у окна, выходящего в Мраморный дворик. Маркиза тоже выглянула в окно, но не заметила ничего интересного: из дворика, направляясь к воротам, выезжала карета с гербом герцога де Ларошфуко.

— Неужели вас так интересует наш милый герцог? — осведомилась маркиза с невольной улыбкой.

— Герцог — ничуть, но та, что сидит в карете, очень. Карета везет в Фонтенбло к королю Ментеноншу. Я только что слышала, как она говорила, что ее присутствие будет лучшим утешением для Его величества...

— И это сейчас, когда королева еще не покинула Версаль! Нет! Быть такого не может!

— Может! Боюсь, нам надо готовиться к еще более суровым временам...

— Надеюсь, он не дойдет до крайности и не отдаст место инфанты испанской вдове писаки Скаррона?

Принцесса Лильебон, по рождению принадлежавшая к дому Водемон-Лоррен, считалась одной из самых знатных дам Франции, и короля она не любила.

— А я думаю, что наш король очень даже способен на подобный шаг, — уронила она пренебрежительно. — Вдова твердит ему день и ночь, что жаждет примирить его с господом и открыть двери в рай.

— Двери в ее рай и в рай небесный имеют мало общего! Хорошо бы помочь ему почувствовать разницу. Король приближается к пятидесяти, а это опасный возраст.

— И он станет менее опасным, если рядом с ним будет находиться учительница с указкой? А ведь она давно перешагнула пятидесятилетний рубеж!

— Вы предпочли бы видеть рядом с королем юную красавицу вроде бедняжки Фонтанж? — насмешливо осведомилась мадам де Лильебон.

— Клянусь, что да! Тысячу раз да! По крайней мере, двор не будет представлять собой ужасающе унылое место, каким он готовится стать!

С этими словами мадам де Монтеспан вошла в свои покои. Она переоделась, приказала, чтобы подали лошадей, и направилась в Сен-Клу, зная, что герцогиня Орлеанская, невестка короля, уже вернулась домой.

Маркиза очень дружила с братом короля и была в хороших отношениях с его женой. Елизавета Орлеанская, женщина твердых правил, никогда не одобряла бурной связи маркизы с деверем, зато ей пришелся по душе язвительный ум мадам де Монтеспан, ее жизнелюбие и щедрость к бедным.

Герцогиня приняла маркизу сразу, как только о ней доложили, хотя из-за удушающей жары не была одета.

Вероятно, впервые в жизни герцогиня Елизавета принимала гостью не сидя за письменным столом, а лежа на кушетке. Она шумно всхлипывала, обмахиваясь веером и пытаясь удержать слезы, но это у нее получалось плохо: герцогиня беспрестанно подносила платок к глазам. Мадам де Монтеспан, сделав глубочайший реверанс, попросила прощения за то, что потревожила герцогиню в неурочный час.

— Нет, нет, не извиняйтесь. Я очень рада повидать человека, который не считает себя обязанным выглядеть так, будто приобщен к ангельскому чину! Все эти приторно скорбные лица невыносимы, когда тебе по-настоящему больно.

— Я знаю, что мадам очень любила королеву...

Маркиза не добавила, хотя при дворе все об этом знали, что короля герцогиня любила еще больше, но совсем иначе... Еще и по этой причине герцогиня терпеть не могла мадам де Ментенон.

— Правда, я ее очень любила. Она была мне истинным другом. Прошу вас, сядьте, сейчас вам принесут холодного лимонада, и вы расскажете, что вас привело ко мне. Я вижу, вы чем-то обеспокоены.

— Я и в самом деле обеспокоена и хочу узнать, не знает ли Ваше королевское высочество, где сейчас находится Шарлотта де Фонтенак... Я хотела сказать, мадам де Сен-Форжа.

— Нет, не знаю. Вы думаете, она здесь?

— Думаю, что это было бы самым естественным. Со смертью Ее величества она лишилась места. Зная ее привязанность к вам, герцогиня, и учитывая, что ее супруг...

— Служит моему? Уж это вовсе не может быть основанием, после свадьбы они если и виделись, то раз или два, не больше. А вот вернуться ко мне и правда она могла бы. Я сама думала пригласить ее к себе. Но с чего вдруг вы ее ищете?

— Потому что она исчезла в самом прямом смысле этого слова. В последний раз ее видели в тот самый день, когда королева скончалась, и Шарлотта поспешила вслед за королем, желая непременно поговорить с ним.

— С чего вдруг такая поспешность? Что за важную новость она могла ему сообщить?

— Не могу вам сказать, не знаю. Меня тогда не было, но одна из придворных дам сказала мне, что Шарлотта выглядела очень взволнованной.

— И у этой дамы не достало любопытства дождаться, когда она выйдет от короля? Редкое при дворе качество...

— Я тоже была удивлена, но... дело в том, что Шарлотта так и не вышла из кабинета Его величества... Признаюсь, мне даже на секунду подумалось, что... В общем, малютка совершенно очевидно нравилась королю и...

— Вы подумали о том, что, став вдовцом, король мог... похитить ее так же, как похитил когда-то Фонтанж? Но действовал при этом более осторожно и скрытно и отправил Шарлотту куда-то ждать его?

Великолепная Монтеспан смутилась и даже покраснела, а герцогиня наслаждалась от души, наблюдая за нежданным зрелищем. Оно было для нее тем более приятным, что немного отвлекло ее от горя. И она добавила:

— Вполне может быть, что король и замуж ее выдал только для того, чтобы она стала замужней дамой, найдя у милого де Сен-Форжа замечательные качества нетребовательного супруга: слепоту, глухоту и немоту? Ваша мысль, полагаю, была вполне справедливая.

— Мне пришлось от нее отказаться. До своего отъезда к вам я успела увидеть, как герцог де Ларошфуко отправился в Фонтенбло в обществе Скарронши.

— Не может быть!

— Как ни прискорбно, но это так! Как выяснилось, она одна способна утешить безутешного короля! Три скупые слезинки над телом только что умершей и несколько капель святой воды при торжественном прощании — вот все, что бедная женщина получила от своего безутешного супруга. И, боюсь, больше ничего не получит!

— Надеюсь, он проводит гроб, когда его повезут из Версаля?

— Я бы очень хотела в это верить.

В тоне маркизы звучало искреннее сомнение, и герцогиню Елизавету оно покоробило.

Между тем пришлось смириться с очевидностью — вечером 10 августа тело Марии-Терезии было отправлено в аббатство Сен-Дени, супруг не сопровождал траурную процессию. Королеву провожали ее дамы — пять принцесс: дофина, герцогиня Орлеанская, принцесса де Конти, мадемуазель де Монпансье и мадемуазель де Бурбон, а из мужчин — брат короля и бедняжка Вермандуа-младший, которому оставалось жить совсем недолго, он шел за гробом и обливался горючими слезами. Почетный караул из десяти конных гвардейцев следовал по бокам катафалка, а за ним шли человек шестьдесят нищенствующих монахов в серых балахонах. Король так и не появился.

Траурный кортеж проехал в ночной темноте через Ниль-д'Авре, Сен-Клу, Булонский лес, заставу Саблон и равнину Сен-Дени и по дороге весьма разросся. В аббатстве катафалк был установлен на хорах некрополя французских королей, где он должен был дожидаться 1 сентября, когда состоится торжественное отпевание в присутствии дофина, представителей парламента, городских властей, монетного двора, палаты вспомоществований, университета и, разумеется, всех тех, кто провожал королеву 10 августа...

Панихиду служил один из духовников королевы, а проповедь произнес прославленный Боссюэ, который говорил блистательно и... невообразимо долго.

«Она (имелась в виду королева) безупречна и в глазах господа, и в глазах людей. Злословие не в силах очернить ни одной минуты ее жизни от рождения и до смерти, ореол чистоты и сопутствующая ей добрая слава, будто драгоценное миро, наполняют своим ароматом землю и небеса...»

Увлекшись пением птиц под сенью зеленых кущ Фонтенбло, Людовик не услышал чудесной проповеди, более того, он не принял участия и в торжественной мессе в соборе Парижской Богоматери, где народ воздавал последние почести своей усопшей государыне.

Впоследствии стало известно, что король не мог удержаться от смеха, когда увидел перед собой мадам де Ментенон в глубоком трауре и со скорбным выражением лица.

— Господи боже мой! Мадам! Судя по вашему виду, можно подумать, что вы в одночасье похоронили всю свою семью! Я и предположить не мог, что вы так опечалитесь!

— Неужели? Ну так поверьте, я готова печалиться еще меньше вашего.

И она тоже рассмеялась. Для этих двоих страница была перевернута, вот и все.


***

Когда все погребальные церемонии завершились, со дня смерти Марии-Терезии прошло не меньше месяца, и за все это время никто так и не видел Шарлотту. Герцогиня Елизавета осведомилась о жене у Адемара де Сен-Форжа, и он заморгал глазами, словно с луны свалился: он понятия не имел, куда могла исчезнуть его супруга, потому что и думать о ней не думал, исполняя таким образом договор, который они молчаливо заключили на следующий день после свадьбы. Но он тут же выразил надежду, что ничего дурного с ней не случилось.

— А что дурного с ней может произойти? — насмешливо поинтересовался шевалье де Лоррен, проходя в этот миг мимо беседующих. — Она слишком красивая женщина, чтобы не иметь поклонников. Избавившись от принудительного исполнения строгих правил, какие были приняты при покойной королеве, разве не могла она себе позволить вполне заслуженный отдых?

Язвительный тон шевалье обеспокоил безмятежного супруга.

— Отдых? Что вы подразумеваете под отдыхом, шевалье?

— Всего-навсего медовый месяц, который вы не посчитали нужным ей подарить. Природа не терпит пустоты, мой милый! И женщины тоже.

— Но есть еще моя честь! — возопил де Сен-Форжа. — Как ты смеешь на нее посягать?!

— Господа! Господа! — вмешалась в их перепалку герцогиня. — Я не думаю, что вы нашли удачную тему для шуток.

— Но я вовсе не шучу, — возразил де Лоррен.

— А я уверена, что шутите, и господин де Сен-Форжа совершенно прав, возмутившись предположением крайне дурного тона. Мадемуазель де Фонтенак...

— Дочь своей матери, и этим все сказано, — с дьявольской усмешкой закончил шевалье.

— В таком случае почему вы не помешали своему дорогому другу жениться на ней, а, напротив, всячески склоняли его к женитьбе? Скажу больше, только из низкой злобы можно задевать недостойным подозрением девушку, к которой я сердечно привязана и достаточно хорошо успела узнать. Я уверена, даже безумная страсть не заслонила бы от нее того великого горя, которое на нас обрушилось. Она искренне любила королеву, подавшую ей руку помощи в самый горький для нее час, она была вся в слезах, когда бежала за королем и просила уделить ей несколько минут. С тех пор никто ее больше не видел.

— Никто не видел?

— Да, никто. И мне кажется этого вполне достаточно, чтобы вы оставили при себе свои ядовитые замечания, шевалье де Лоррен!

Довод подействовал. Красавец Филипп не только замолчал, но даже недоуменно нахмурился и бросил на своего «собрата» озадаченный взгляд.

— Вы хотите сказать, что узнать о ней можно только у Его величества? Ну что, отважишься, Сен-Форжа?

— Я? Чтобы я осмелился допрашивать Его величество короля о том, как он поступил с Шарлоттой?

— Почему бы и нет? В конце концов, она твоя жена...

— Повезло же ей с мужем! — заметила герцогиня Елизавета. — Однако не стоит беспокоиться, господа. Вы боитесь того, кого не боюсь я. Я поеду к королю и обо всем его расспрошу.

В то самое время, когда Елизавета Орлеанская приняла решение поговорить с Его величеством, другая дама уже задавала вопросы королю. Мадам де Монтеспан столько лет была близка с ним, что ни о какой робости или опаске не могло быть и речи. Исчезновение Шарлотты не давало маркизе покоя, и она решила добиться разгадки этой странной тайны.

Когда король, в последний раз перекрестившись и благоговейно закрыв молитвенник, вышел из часовни, путь ему преградили волны серо-голубой тафты маркизы, присевшей в низком реверансе.

— Сир, — обратилась она к королю, улыбаясь самой ослепительной из своих улыбок, — я прошу короля уделить мне несколько минут для частной беседы.

— Вы хотите с нами поговорить, мадам? Но о чем?

— Об одном происшествии, которое Его величество, вполне возможно, сочтет незначительным, но для меня оно имеет большое значение.

— Что ж, пройдемтесь немного вместе.

— Король знает, какое для меня счастье находиться с ним рядом, и этим несказанным счастьем я хотела бы насладиться одна, — сообщила маркиза, бросив взгляд на соперницу, которая стояла позади Людовика, скромно опустив глаза. — Особенно сегодня, потому что то, о чем я хочу поговорить с вами, сир, не предназначено для посторонних ушей. Кабинет Вашего величества представляется мне самым подходящим местом для нашей беседы.

— Так и быть. Пойдемте! Мы увидимся позже, мадам, — добавил он, посмотрев на мадам де Ментенон, и та, едва согнувшись в реверансе, удалилась, явно раздосадованная, под насмешливым взглядом неизменно прекрасной Атенаис.

Пять минут спустя швейцарские гвардейцы пропустили короля и его спутницу в кабинет. Людовик отдал шляпу, перчатки и молитвенник слуге, тут же отослав его повелительным жестом, подошел к бюро и сел возле него, указав на стул и своей посетительнице.

— Ну вот мы с вами и одни, как вы хотели. Говорите, но поскорее, у меня сегодня много дел. Так что вы хотели?

— Задать Вашему величеству один вопрос... Если Наше величество позволит.

— Спрашивайте.

— Я хотела бы знать, куда исчезла мадам де Сен-Форжа, которую никто не видел с того самого печального дня, когда нас покинула королева.

— Мы обязаны это знать?

Величественное «мы» и нахмуренные брови не ускользнули от взгляда маркизы, но она видела и не такое!

— Я не знаю никого, кто был бы осведомлен в этом деле лучше Вашего величества. Шарлотта вошла в этот кабинет крайне взволнованная, и, судя по тому, что мне известно, она его не покидала.

— Я бы посоветовал вам следить за своими словами, мадам, и помнить, к кому вы обращаетесь. Что вы себе вообразили? Что мы вот уже месяц держим ее у себя в стенном шкафу?

— Нет, в этом не было бы никакого смысла. Король тут же отправился в Сен-Клу.

— Так что вы хотите? Мы можем вас уверить, что она была во дворце, когда мы его покинули, и мы понятия не имеем, что с ней произошло.

— Она осталась в этом кабинете одна?

— Вы задаете слишком много вопросов, мадам, что недопустимо в беседе с королем. И вы должны были бы знать об этом!

— Я знаю, сир. Но мне известно и другое — чудесные времена, когда мы, утомленные любовью, без удержу смеялись и король был для меня просто Людовиком... Я испытываю дружеские чувства, сир, к малютке Шарлотте... Может быть, из-за сходства, которое щемит мне сердце печальными воспоминаниями, а может быть, потому, что судьба ополчилась против нее и забирает одну за другой ее покровительниц.

— У нее есть супруг, насколько я знаю. Не забывайте об этом, мадам...

— Главное, что есть человек, сир, который, судя по всему, считает своим долгом ее уничтожить. Не спрашивайте меня кто, вы знаете это не хуже меня, и даже если бы вы спросили меня об этом, я бы вам не ответила. Поэтому я решаюсь повторить свой вопрос, и он будет последним: она осталась здесь одна?

— Нет. Она была с де Лувуа, когда мы отсюда уехали. Это должно вас успокоить. Он ведь, кажется, из ваших друзей?

— Безусловно! Но я никогда бы не доверила ему столь красивую молодую женщину, как мадам де Сен-Форжа. У него непомерные аппетиты, и он безудержен в своих прихотях.

— Вы знаете об этом по собственному опыту?

— Он никогда бы не осмелился. Он выказал бы неслыханное самомнение, отважившись охотиться в местах, принадлежащих величайшему в мире королю. Они недосягаемы ни для кого...

Лесть была грубовата, но Атенаис знала своего Людовика даже лучше, чем свои пять пальцев. И действительно, он сразу смягчился, и на лице его вдруг появилось мечтательное выражение, которое ему совсем не шло.

— Прелестные места, тенистые, ласковые, блуждать по ним было так сладостно...

Внезапно зыбкая надежда затеплилась в сердце маркизы... Но умерла, не успев воскреснуть.

— Сир! — произнес елейный голосок. — Может быть, лучше сказать правду мадам де Монтеспан, а не заставлять ее теряться в нелепых догадках?

Бог мой, это ведь Ментенон! Она стояла в кабинете, неизвестно как проникнув в комнату без приглашения, что говорило о многом, но гордая порода Мортемаров не снисходила до сопоставлений. С высоты своего величия Атенаис смерила взглядом непрошеную гостью.

— Ну надо же! И вы здесь! И по-прежнему сохранили оригинальную привычку подслушивать у дверей?

Раздражение вспыхнуло в Людовике с новой силой, и он поспешил на помощь своей наперснице.

— До чего неуместный тон, маркиза! Мадам де Ментенон может входить, когда и куда ей угодно с тех пор, как я доверил ей спасение моей души!

— Неужели отец Лашез до такой степени расхворался, что попросил помощи у мадам? Вот уж скверная новость, ведь духовности у вашего духовника не отнять. А это качество присуще отнюдь не всем.

— Прекратите насмешничать, мадам. Мне это не нравится!

— Я в отчаянии, что не угодила Его величеству, но почему бы королю не последовать совету, который он только что получил? Что это за правда, которую не худо было бы мне узнать?

— С позволения Его величества я сообщу ее вам: мадам де Сен-Форжа оскорбила короля. Он не счел возможным выслушивать ее речи дальше и предоставил господину де Лувуа возможность успокоить юную фурию.

— Фурию? Это о Шарлотте? В тот самый миг, когда смерть королевы повергла ее в горе и тоску?

— Откуда вы это знаете? Вас здесь не было.

— Другие были и рассказали мне. Но коль скоро вы столь многознающи, мадам, то не расскажете ли мне, чем это бедное дитя могло оскорбить Его величество?

— Я не страдаю свойственным вам неуместным любопытством, мадам. Я знаю, что она провинилась, но не знаю в чем, — пропела мадам де Ментенон с добродетельнейшим видом.

— После вашего появления в кабинете мне показалось, что болезнью неуместного любопытства страдаете именно вы! А бедную девочку, как только она появилась при дворе, вы сразу начали сживать со света!

— Я? Вы фантазируете, мадам. У меня нет никаких причин...

— У вас их множество — слишком молода, слишком хороша, да еще и сходство, которое вы сочли опасным!

— Память играет с вами дурные шутки, мадам. Не я вытеснила и заняла место мадемуазель де Лавальер, ввергнув ее в отчаяние.

— Возможно, я сожалею об этом больше вас, но мы не властны над собственным сердцем, когда в нем загорается любовь, и все, что не является предметом нашей страсти, исчезает из наших глаз...

От этой страсти низкий теплый голос бывшей фаворитки вдруг завибрировал, и сердце Людовика неожиданно откликнулось на проявление ее чувств. Ом обернулся к госпоже де Ментенон.

— Благодарю вас за желание мне помочь, мадам, — произнес он ласково, — но я хотел бы закончить наш разговор с мадам де Монтеспан... Мы увидимся с вами позже.

Что тут скажешь? Пришлось сделать реверанс и удалиться. Но красные пятна, вспыхнувшие на щеках мадам де Ментенон, откровенно свидетельствовали о том, в каком гневе она пребывает. В восторге от своей маленькой победы, великолепная Атенаис благоразумно удержалась от язвительных замечаний. Людовик подошел к ней ближе, пристально глядя на бывшую фаворитку, и в глубине его глаз разгорался огонь, которого она уже не надеялась увидеть.

— Осталось ли что-то от страсти? — прошептал он, подойдя так близко, что она почувствовала его дыхание. — Или один только пепел?

— Угли тлеют под пеплом и жаждут вспыхнуть огнем...

Воцарилось молчание, наполненное невысказанными эмоциями, воздух затрепетал предвестием грозы, и на отдаленное ворчание грома отозвался вздох. Когда губы их разомкнулись, Атенаис услышала:

— Я сейчас же отправлюсь охотиться в леса Кланьи. Жди меня там!

Выходя из королевского кабинета, мадам де Монтеспан уже не помнила о поводе, который привел ее туда... Можно ли думать о чем-то другом, кроме мига, когда солнце своими лучами вновь согреет ее одинокую постель? Она тут же уехала в свой замок Кланьи.

А герцогиня Елизавета в тот же вечер слегла с температурой и не смогла поехать к королю, как собиралась прежде. Двор в скором времени перебрался в Фонтенбло, а она, к своей радости, из-за болезни осталась в Сен-Клу, чтобы набираться сил и выздоравливать.

В Фонтенбло между тем разыгралась комедия, которая была бы очень смешна, если бы не трагическая развязка. К королю прискакал из Версаля курьер с сообщением, что северное крыло, которое только-только начали строить, обрушилось. Людовик позеленел от злости и вылил всю свою ярость на Кольбера, который, по мнению короля, был во всем виноват: кто, как не он, отвечал за сохранность королевского имущества, а заодно и за строительство, и, как видно, нанял сущих бездельников.

— Или работники никудышные, или никудышные материалы! — гремел король. — И значит, кто-то нагрел на этом руки! Мой дворец заслуживает лучшего попечения! Позаботьтесь, чтобы подобное не повторилось!

— Сир! — проговорил министр, побледнев как полотно. — Никогда король не говорил со мной таким тоном, и я полагал...

— Все имеет не только конец, но и начало! Вы прекрасно знаете, что я требую совершенства! Отправляйтесь и позаботьтесь, чтобы крыло было восстановлено как можно скорее.

Несколько минут спустя Кольбер, задыхаясь от едва сдерживаемого гнева, уехал из Фонтенбло и направился в Версаль, где буквально испепелил строителей, потом вернулся в свой парижский особняк и лег в постель. Прошло три дня, и Кольбера не стало. Все невольно похолодели.

Когда мадам Кольбер увидела, что ее супруг затворился в кабинете и отказывается обедать и вообще принимать пищу, она отправила к королю слугу, намереваясь известить его о том, что случилось. Король снизошел до того, что отправил своему министру короткую записку, приказывая ему хорошо питаться и заботиться о себе. Но Кольбер никому не хотел отвечать. «Теперь я буду держать ответ перед царем царей...» — повторял он. Раз и навсегда он покончил с китайскими головоломками, которыми мучил его чересчур пристрастный к роскоши король-строитель, постоянно страдая от нехватки денег. Министр ушел если не с ощущением счастья, то уж точно с чувством облегчения; он сложил со своих плеч груз, ставший непосильным для его шестидесяти четырех лет. Многочисленные враги великого министра, отличавшегося безупречной ледяной вежливостью, за которую мадам де Севинье прозвала его «господин Север», возрадовались, среди них был и де Лувуа, его соперник, почувствовавший себя наконец-то всемогущим.

Смерть государыни и последовавшая почти сразу за ней смерть министра притушили блеск двора, который почитал себя самым блестящим в мире. Обе кончины наступили так внезапно и так скоро, что в воздухе вновь завитали мысли об отравлении, перелетая от одной группы встревоженных придворных к другой. Мария-Терезия, находившаяся в полном здравии, сгорела за четыре дня. Кольбер, отличавшийся завидным здоровьем, которого хватило бы лет на сто, ушел еще скорее... Хочешь не хочешь, а поневоле ощутишь трепет!

После этих двух смертей стало очевидно, что король изменил свой образ жизни, что теперь он на пути добродетели и время, посвящаемое раньше утехам плоти, он посвящает ее усмирению и молитвам. Переменилось и все вокруг. Четки и молитвенники заменили дамам веера, и клан набожных святош пополнился совершенно неожиданными новообращенными, такими, как, например, графиня де Граммон, герцогиня дю Люд, мадам де Субиз, мадам де Тианж, сестра мадам де Монтеспан и даже сама маркиза. Кроме того, весь Версаль, а вместе с ним и прекрасная маркиза задавались вопросом: женится ли король снова?

В сорок пять лет, обладая аппетитами, которые были известны всем, вряд ли он собирался жить вдовцом. Так не означает ли его добродетельная жизнь стремления убедить какую-то европейскую принцессу занять место — весьма, прямо скажем, незавидное! — усопшей инфанты? И в этом случае было бы весьма несвоевременно укладывать к себе в постель столь очаровательную юную женщину, как Шарлотта. Хотя, с другой стороны, она была замужней, и значит, на короля его связь не накладывала никаких обязательств... В общем, мадам де Монтеспан в ожидании новых порядков готова была умерить свое любопытство. Особенно после того, как узнала, что участь Шарлотты находится в руках всесильного де Лувуа! Впрочем, тоже одного из ее друзей...


***

Однако в Париже все-таки был один человек, которого участь Шарлотты заботила всерьез. Этим человеком была мадемуазель Леони де Куртиль де Шавиньоль, которая пеклась о девочке после смерти ее отца до того самого дня, когда мать отправила ее в монастырь урсулинок в Сен-Жермене, откуда Шарлотта в конце концов сбежала. Мысли о Шарлотте не оставляли Леони с того самого утра, а точнее, с 28 декабря предыдущего года, когда молодой полицейский Альбан Делаланд, в доме которого мадемуазель Леони нашла пристанище после того, как мать Шарлотты выбросила ее на улицу, вернулся домой бледный как смерть, донельзя усталый и даже позабыл с ней поздороваться. Альбан сразу же откупорил бутылку вина, опустошил ее до капельки, а потом опустил голову на стол и глухо зарыдал от отчаяния. Рыдания стихли, когда сон одолел горе молодого человека, и он забылся. Мадемуазель Леони все это время молча сидела на своем табурете, скрестив на груди руки, и терпеливо ждала, прекрасно понимая, что любое ее вмешательство не поможет молодому человеку. Альбана нужно было оставить в покое. Столь бурное проявление отчаяния было неожиданно в этом сдержанном человеке, но, очевидно, у него не выдержали нервы, слишком уж долго они находились в напряжении.

Когда в комнате стало тихо, мадемуазель Леони поднялась со своего места, подошла и внимательно посмотрела на спящего. Она приподняла ему голову, собираясь вытереть лицо, но поняла, что его можно только умыть, и в конце концов решила уложить Альбана в постель. Ничто другое не пошло бы ему сейчас на пользу. Но одна она с таким подвигом не справилась бы. Ей нужна была помощь. Мадам Жюстина Пивер, привратница из особняка принца де Монако на улице Льон-Сен-Поль, приходившая помогать ей по хозяйству, тоже явно не справилась бы с могучим Альбаном, которого нужно было поднять на второй этаж и дотащить до спальни. Поэтому мадемуазель Леони сняла фартук, удостоверилась, что чепец безупречно сидит на ее седых волосах, и отправилась к соседу напротив.

Соседом у них был очень симпатичный немолодой господин, с которым она познакомилась возле их приходской церкви еще в начале зимы. Выходя после мессы, она спускалась по заснеженным ступенькам, поскользнулась, подвернула ногу и упала. Приятный мужчина помог ей подняться и даже предложил подвезти в своей карете — из-за плохой погоды, несмотря на небольшое расстояние, он решил не ходить пешком. Оказалось, что он тоже живет на улице Ботрей в добротном доме, принадлежавшем его брату, советнику парламента. Сам он на протяжении пятнадцати лет занимал пост французского посла в Мадриде, где вынужден был жить набожным аскетом под подозрительным взором инквизиции и среди людей, враждебно настроенных по отношению к Франции. Смерть советника, старого холостяка, не имевшего детей и гораздо более богатого, чем младший брат, избавила его от его тусклого существования и возродила к жизни. Получив наследство, он зажил счастливым эпикурейцем в красивом особнячке с не менее красивым садом, окружив себя книгами и заботами Эглантины, расторопной кухарки, и Фромантена, могучего лакея, служившего ему еще и кучером. Между ним и мадемуазель Леони, в которой он сразу признал даму благородного происхождения, возникла взаимная симпатия. Они оба были остры на язык, взыскательны и придирчивы, знали толк в хороших вещах и достойных книгах. Однако настоящая дружба возникла после того, как Исидор рассказал новой знакомой о своем возвращении из Испании, — это событие он считал одним из главных в своей жизни. Во время путешествия его заботам были поручены две фрейлины Ее величества королевы Марии-Луизы, которые возвращались во Францию по приказу короля Людовика. Одну из них звали Сесиль де Невиль, а вторую Шарлотта де Фонтенак. Вспоминая о них, он до сих пор не мог сдержать слез.

— Никогда в жизни не было у меня ничего приятнее этого долгого путешествия! Мои подопечные были столь очаровательны! Я бы с радостью удочерил или одну, или другую, или обеих вместе, став им заботливым дядюшкой, но они принадлежали королевскому двору, и я не решился сделать им подобное предложение. С тех пор я их больше не видел, — со вздохом заключил он.

Получив столь весомый знак доверия, мадемуазель Леони, назвавшаяся поначалу родственницей Альбана Делаланда, того самого полицейского, о котором Исидор Сенфуэн никак не мог позабыть, потому что по приезде в Париж он увез мадемуазель де Фонтенак на долгих два часа, сочла своим долгом рассказать и свою собственную историю. Собеседник назвал их встречу знамением небес, и с тех пор их добрососедские отношения превратились чуть ли не в родственные. Вот почему в то печальное утро, когда Альбан вернулся домой, походя на корабль, разбитый бурей, мадемуазель Леони без колебаний отправилась за помощью к господину Исидору.

Спустя пять минут она уже возвращалась обратно в сопровождении широкоплечего Фромантена и взволнованного Исидора, который просто дрожал от любопытства. Альбан по-прежнему находился в невменяемом состоянии.

— Все понятно! — коротко сообщил Фромантен.

Не теряя времени, он засучил рукава, взвалил молодого человека, словно мешок с зерном, себе на спину, поднялся на второй этаж и свалил его на постель, после чего выставил мадемуазель Леони за дверь и позвал своего хозяина.

— Его нужно раздеть и уложить как следует, — объяснил он мадемуазель. — А там посмотрим.

Но смотреть было не на что: оказавшись под одеялом, Альбан улегся на спину и захрапел что было силы.

— Часок-другой он поспит, — поставил диагноз господин Исидор. — Это для него сейчас самое лучшее. Так вы сказали, что он выпил одну бутылку? — спросил он, поворачиваясь к мадемуазель Леони. — Человека его сложения одна бутылка вряд ли свалили бы с ног. Я уверен, что он может выпить намного больше. Но лицо у него в самом деле страдальческое. Как вы думаете, что могло с ним произойти?

— Я сама хотела бы это узнать. Если бы вы видели его полчаса назад! Само страдание! Я не оставлю его и буду сидеть рядом, пока он не очнется!

В ее тоне звучала такая решимость, что никто не посмел даже думать, что можно предложить свою помощь сменить мадемуазель на дружеском посту. Да и лучше, наверное, будет, если Альбан, придя в себя, увидит знакомое лицо. И потом, судя по тревожному сну и метаниям страдальца, очнуться он должен был довольно скоро.

Молодой человек проснулся около полуночи. Мадемуазель Леони, сидя с вязаньем возле камина, услышала, как он повернулся на постели, подошла и увидела, что глаза у него открыты. И снова они были полны слез... Она села на край кровати, взяла Альбана за руку и ласково спросила:

— Мы с вами не виделись два дня. Что случилось? Что повергло вас в такое состояние?

Альбан попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась жалкая гримаса.

— Странно, не правда ли? Я не подозревал, что мне будет так больно!

— О чем вы? Или, вернее, о ком? Что-то случилось с... Шарлоттой?

Мадемуазель Леони давно догадывалась о любви Альбана к своей воспитаннице, но ни единым намеком не давала ему понять о том, что она знает о его чувстве.

— Вы все знаете?

— Это было секретом Полишинеля. А теперь скажите, что произошло. С ней случилось что-то страшное?

— Для меня — да. Прошлой ночью в Версале она обвенчалась с жалким придурком де Сен-Форжа. Все произошло так быстро, что я узнал об этой свадьбе в самый последний миг. Я замешался в толпу слуг, которые держали факелы при выходе из церкви. Она... она была так хороша, что могла бы свести с ума даже святого!

— А кто этот де Сен-Форжа?

— Один из дружков-красавчиков брата короля. Пустельга в лентах и бантиках.

— Не думаю, что Шарлотта могла в такого влюбиться.

— Конечно нет! Он всего-навсего ширма. Я убежден, что, став графиней де Сен-Форжа, она будет предназначена совсем другому!

— Кого вы имеете в виду?

— Короля, кого же еще? Нужно было видеть, какими глазами он на нее смотрел! Он просто раздевал ее!

— Вы так думаете? А мадам де Ментенон? Она что скажет?

— Ничего не скажет. Ее там не было. Мадам де Монтеспан затеяла всю эту кутерьму, потому что терпеть не может Ментенонши. Она видела взгляды короля в сторону Шарлотты и была очень довольна. Возобновляется история Фонтанж.

— Вы бредите, Альбан! История с Фонтанж напугала маркизу до смерти!

— Да, напугала, но Ментеноншу она боится еще больше... Вот я вам все и рассказал, а теперь попрошу вас дать мне обещание...

— Какое? — заинтересованно спросила Леони. Ей стало не по себе от взгляда молодого человека, таким он вдруг сделался жестким.

— Я хочу, чтобы вы мне поклялись никогда больше не произносить ее имени в моем присутствии. Никогда! Слышите? Я должен вырвать из сердца эту любовь, потому что она доведет меня до могилы.

— Но...

— Если вы хоть немного цените наши отношения, поклянитесь! Умоляю вас! Работа исцелит меня, но только при условии, что я никогда о ней не услышу!

— Пусть будет по-вашему, клянусь!

Леони держала свое обещание. Хотя ей приходилось нелегко. Внезапное замужество Шарлотты очень ее взволновало. Даже на мгновение она не могла себе представить, что прелестная юная Шарлотта вдруг стала одалиской и безропотно подчинилась сладострастным желаниям стареющего короля. На этот счет она нашла полную поддержку у Сенфуэна дю Булюа, которому не давала никаких клятв, и поэтому могла спокойно говорить о Шарлотте. После разговоров с Исидором ей становилось гораздо лучше: тяжкий груз становится легче, если разделишь его с другом! Бывший советник высказался очень решительно:

— У этой девушки прямой, гордый и твердый нрав, она никогда бы не позволила себя использовать. К тому же, хотя я видел их вместе всего одну секунду, я готов поклясться, что она влюблена в вашего тупицу полицейского!

— Он вовсе не тупица. У него светлая голова, поэтому он всеми силами старается оградить себя от слишком ярких и невыносимых картин, которые рисует его воображение. Они могут свести его с ума... Или сделать цареубийцей. Мне кажется, он способен даже на такую крайность!

— А мне кажется, до нее еще далеко. Однако при нынешнем его состоянии вам лучше не нарушать своей клятвы. И смотреть за ним в оба глаза!

Так Леони и поступила. Дни бежали, сливаясь в серый поток будней. Альбан вновь стал прежним. По крайней мере внешне, но мадемуазель Леони следила за ним, как за молоком на плите. Больше всего ее огорчало, что у нее нет связей при дворе и она не может узнать, что происходит с Шарлоттой. Вот если бы они повстречались, она попыталась бы ее расспросить обо всем. Их последняя встреча была так давно! И вполне возможно, молодая графиня вежливо попросила бы ее не вмешиваться не в свое дело. Против такого предположения господин Исидор сразу же запротестовал: он как-никак целых три недели провел в обществе Шарлотты.

— Я уверен, она была бы счастлива вновь увидеться с вами, — твердо заявил он. — Вы ведь ладили с ней, когда она была маленькой?

— Да, и очень хорошо. Она доверяла мне, потому что знала, что я очень люблю ее отца и он тоже ко мне привязан.

— Ну вот видите! Но как бы там ни было, сейчас королевский двор путешествует по дорогам наших восточных провинций. Когда он вернется, будет видно...

Королевский двор вернулся, и Версаль ожил. Но ненадолго! Смерть королевы погрузила его в траур, а король укрылся сначала в Сен-Клу, а потом в Фонтенбло. Мадемуазель Леони решила отправиться в Сен-Дени на похороны королевы. Сосед горячо одобрил ее желание и даже предложил отвезти ее туда в своей карете.

— Шарлотта обязательно там будет. Все фрейлины обязаны проводить в последний путь свою госпожу. А после похорон мы постараемся улучить минутку и с ней поговорить.

На их беду, народу собралось очень много, и мадемуазель Леони поняла, что приблизиться к придворным дамам ей не удастся. Однако господин Исидор, обретший вместе с богатством и отвагу, быстренько разыскал ризничего этой церкви, и тот за золотую монету провел их через служебные помещения в исповедальню, откуда они пусть и в страшной тесноте, но могли разглядеть всех дам, которые их интересовали. Рядом с исповедальней как раз сидели герцогиня де Креки, вторая статс-дама королевы, и маркиза де Монтеспан, первая статс-дама и казначейша покойной. Началась панихида, и мадемуазель Леони убедилась, что Его величества короля на ней нет. Но нет и Шарлотты!

Тем не менее им пришлось досидеть до конца долгой и пышной церемонии, которая никак не могла закончиться из-за торжественной проповеди Боссюэ. Было жарко, как в печке, мучительно было находиться в тесноте даже таким сухоньким и невысоким людям, как Леони и Исидор. Но они все-таки как-то пристроились в исповедальне: мадемуазель на узенькой лавочке, а господин Исидор на полу.

Когда наконец гроб опустили в крипту и герольдмейстер провозгласил: «Королева скончалась! Королева скончалась! Королева скончалась! Молитесь за ее душу!», присутствующие, следуя установленному порядку, стали расходиться, однако не без некоторой сутолоки — господа и дамы торопились отыскать свои кареты, чтобы отправиться поужинать.

Наши дорогие заговорщики тоже покинули свой укромный уголок, потирая колени и затекшие поясницы. Мадемуазель Леони была чернее тучи: неподобающее отсутствие Людовика на похоронах супруги и непонятное исчезновение молодой женщины, которая из одной только благодарности должна была бы до последней минуты оставаться со своей госпожой, пробудили в ее душе самые черные подозрения. Неужели Альбан прав, а ревность впервые и жизни оказалась прозорливой? Что, если счастливая пара вкушает плоды счастливой любви под узорной семью Фонтенбло?

— Это не только немыслимо, но и неприлично! — подвела она вслух итог своим размышлениям.

— Мы с вами мыслим совершенно одинаково, просто слово в слово! — мягко присоединился к ней господин Исидор. — Даже если кажется святотатством воображать Его величество и нашу дорогую девочку резвящимися в тот миг, когда королеву предают земле, ничего другого мы вообразить с вами не можем. Вся королевская семья была сегодня здесь: дофин и дофина, брат короля с супругой, сестра короля, все принцы, все принцессы, даже все бывшие любовницы во главе с маркизой де Монтеспан, я уж не говорю о чиновниках и придворных... Университетские профессора и те пришли! О чем тут можно говорить!

— Погодите! — прервала его Леони. — Дайте мне минутку подумать!

— О чем, бог мой?

— Подождите, прошу вас.

Исидор замолчал, и они направились к карете, как вдруг мадемуазель Леони остановилась посреди улицы.

— Я знаю, кого еще не было на похоронах.

— Кого же?

— Мадам де Ментенон — вот кого! Я жила в Сен-Жермене достаточно долго, много раз видела ее и хорошо запомнила. И говорю совершенно определенно: по своему положению она должна была находиться среди придворных дофины, как-никак являясь ее статс-дамой, но она... отсутствовала!

— Разумеется, она должна была быть здесь, но мне было бы любопытно узнать, что вы об этом думаете. Если они обе в Фонтенбло, то скажу вам честно, мне трудно поверить, что Его величество, слушая благонравные поучения одной, не посягает на добродетель второй.

Мадемуазель Леони покраснела от гнева.

— Извольте замолчать! Честь молодой женщины не предмет для шуток!

— Но я не шучу, я пытаюсь разобраться в ситуации.

— Я тоже пытаюсь, но, быть может, у нас обоих разыгралось воображение? Ментенон — дама не первой молодости и могла просто-напросто заболеть. Стоит нестерпимая жара, и в воздухе явно пахнет грозой...

— Не спешите, не спешите! Вы плохо разбираетесь и женщинах, особенно такого сорта! Если бы король был здесь, она непременно находилась бы рядом, даже если была бы при смерти. Я хоть и не бываю при дворе, но зато читаю газеты и, стараясь быть и курсе событий, захожу иной раз в кабачок...

— Посещаете злачные места? Только этого не хватало!

От насмешливой улыбки длинный нос Сенфуэна дю Булюа приблизился к острому подбородку.

— Дорогая Леони, — весело начал он, — никогда не поверю, что стаканчик-другой вина или чего-нибудь покрепче, пропущенные в кабачке, могут вас привести в негодование. Пить там не более предосудительно, чем дома, но зато в веселой компании можно узнать все новости. Лучше скажите, что мы теперь будем делать?

— Вернемся на улицу Ботрей, разумеется! Но вы знаете... мне пришла в голову одна мысль!

— Она точно вас не покинет, если вы поделитесь ею со мной, — пообещал Исидор, ободряя пожилую даму.

— А что, если я попрошу аудиенции у герцогини Орлеанской? Шарлотта много лет была у нее на службе, а сама она дружила с королевой. Вы сами видели, как она плакала на похоронах. К тому же я дама знатного происхождения, — добавила мадемуазель Леони, гордо выпрямляя спину. — Для нее не будет унизительным принять меня.

— Она приняла бы вас в любом случае! Герцогиня Елизавета — добрейший человек и самая доступная из королевской знати. Мы проедем с вами через Пале-Рояль и узнаем, там ли герцогиня.

— А если она не в Париже?

— Заедем перекусить в хорошую харчевню — заметьте, я не говорю о кабачке, — и отправимся в Сен-Клу. Хотя не скрою от вас, что я предпочел бы, чтобы вы встретились в Париже.

— Почему?

— Потому что и герцогиня, и герцог охотно выслушивают парижан, они доверяют им, чувствуют с ними связь, в противоположность королю, который их боится и презирает.

Самым трудным оказалось отыскать карету. Не только церковь, но и близлежащие улицы были запружены народом. Панихида длилась так долго, что вокруг церкви собралась большая толпа желающих помолиться за королеву. В конце концов разыскать карету им помог Фромантен. Он отвел лошадей в тупик, взгромоздился на каменную тумбу на углу улицы и принялся махать руками, подавая знак хозяину. Мадемуазель Леони со вздохом облегчения опустилась на подушки сиденья. Однако их неприятности на этом не кончились. Выбраться из толпы тоже оказалось немалым подвигом, и, когда они доехали до улицы Ботрей, было уже одиннадцать часов вечера.

Глава 2 Смерть, внушающая подозрения

На следующий день, когда мадемуазель Леони приехала в Пале-Рояль, ее ожидало серьезное огорчение. Герцог и герцогиня Орлеанские уехали, но не в Сен-Клу, что было бы еще не так непоправимо, а в свой замок в Виллер-Котре. В чудесных лесах этой местности герцогиня Елизавета страстно любила охотиться. Но до Виллер-Котре мадемуазель Леони уж точно не могла добраться. А после охоты в имении семейная чета должна была отправиться в Фонтенбло. Так что снова приходилось ждать.

Погруженная в невеселые мысли, Леони снова уселась и карету, которую ей любезно предоставил господин Исидор, и вдруг заметила своего домовладельца. Альбан стоял у решетки дворца и оживленно беседовал со своим начальником, господином де ла Рейни. Глава королевской полиции, внушавший парижанам немалый страх, считался самым осведомленным человеком во Франции, и мадемуазель Леони вдруг подумала, что и она не отказалась бы с ним побеседовать, тем более что сама имела случай убедиться в том, насколько он проницателен и сведущ. Но присутствие Альбана ей сильно мешало, ведь она поклялась ему никогда больше не произносить при нем имени Шарлотты. Леони была привязана к молодому человеку и дорожила своим положением у него в доме, поэтому она не решилась нарушить данную ему клятву, да еще таким вопиющим образом. Разумеется, она могла бы сама съездить в Шатле и попросить де ла Рейни о встрече, но Альбан снова мог оказаться там и, конечно же, воспринял бы ее настойчивость крайне болезненно и неодобрительно.

Леони затихла, не двигаясь, в карете и смотрела на двух беседующих мужчин. Наконец Фромантен, которому надоело сидеть на козлах без дела, наклонился к окошечку и спросил:

— Куда поедем, мадемуазель?

— Сама не знаю! Герцогиня Орлеанская уехала в Виллер-Котре, а я неподалеку от нас вижу господина де ла Рейни и очень бы хотела обменяться с ним парой словечек, но...

— Вас смущает присутствие господина Делаланда! Смотрите-ка, они продолжают говорить и вместе уходят, а раз так, я осмелюсь кое-что предложить мадемуазель. Конечно, если она мне позволит.

— Говорите не стесняясь, Фромантен.

— Господин Делаланд не так хорошо знаком с моим хозяином, как вы, мадемуазель. И, вполне возможно, ничего не заподозрит, если увидит в Шатле господина дю Булюа. А если хозяин туда съездит...

— Вы совершенно правы, Фромантен, и я сама должна была бы до этого додуматься. Старею! — заключила она с печальным вздохом. — Трогайте, пожалуйста, едем домой.

Мадемуазель Леони поговорила с господином Исидором, и предложение было встречено тем более благожелательно, что сам господин Исидор тоже об этом думал, но не решался предпринимать никаких действий без одобрения мадемуазель Леони. Как никак Шарлотта была ее родственницей, а он, хоть и сохранил чудесные воспоминания о путешествии с двумя юными фрейлинами, которых отозвали из Испании во Францию, никогда бы не посмел вмешаться в семейные заботы мадемуазель Леони из опасения, что она может счесть его наглецом и нахалом. Из чего явствует, что он весьма дорожил отношениями с мадемуазель Леони...

Получив весьма важное поручение, господин Исидор на следующий же день после полудня отправился и Шатле. Там он осведомился, на месте ли господин де ла Рейни, и, получив утвердительный ответ и убедившись, что месье Делаланд отсутствует, послал ему коротенькую записку с просьбой его принять. Из богатого дипломатического опыта он знал, что сильным мира сего нужно в первую очередь выказывать почтение. Несколько минут спустя его ввели в кабинет всемогущего главы французской полиции, отделанный в средневековом стиле.

Де ла Рейни стоял перед пюпитром, он отложил бумагу, которую читал, предложил господину дю Булюа сесть и осведомился, что привело к нему бывшего советника посольства Франции в Мадриде. Прием был вежливым, но откровенно давал понять, что ни одной свободной минуты у главного полицейского нет, поэтому господин Исидор не стал утруждать себя витиеватыми любезностями.

— Я хотел бы знать, где сейчас находится графиня де Сен-Форжа, которую, как мне известно, давно уже никто не видел, — сообщил он.

— Вы спрашиваете об этом у меня? У нее есть муж, он вам и сможет ответить на этот вопрос!

— Так-то оно так, но я знаю, что граф, находясь по-прежнему в свите брата короля, не бывает в обществе своей супруги.

— Вас это удивляет? — с кисло-сладкой улыбкой осведомился де ла Рейни.

— Не слишком. Между тем графиня всегда была на виду. Но со дня смерти Ее величества королевы она исчезла. Даже вчера, во время погребения нашей доброй государыни, ее не было в церкви. Ее родственница, мадемуазель де Куртиль де Шавиньоль, которая вам небезызвестна, весьма обеспокоена этим обстоятельством.

— Так это она вас отправила ко мне? Простите мне мое удивление, но она... она еще и родственница моего сотрудника Делаланда, очень близкого мне человека, она даже живет у него в доме, и для меня большая неожиданность, что мадемуазель не обратилась к нему.

— Вы ставите меня в неловкое положение, господин главный полицейский, потому что я вынужден открыть вам тайну, которая мне не принадлежит. На следующий день после свадьбы мадемуазель де Фонтенак Альбан Делаланд взял клятву с мадемуазель де Куртиль никогда больше не произносить в его присутствии имени ее юной родственницы.

— По какой причине?

— По очень простой. Он безумно ее любит.

— Я считал его более здравомыслящим. Он должен был предполагать, что в один прекрасный день ее выдадут замуж. Однако замужество с графом де Сен-Форжа, мне кажется, не имеет большого значения.

— Разумеется, но его печалит другое обстоятельство. Союз может быть всего лишь ширмой, предназначенной для того, чтобы скрыть любовную связь... которую весьма высокопоставленные лица не хотели бы выставлять напоказ. Маркиза де Монтеспан, похоже, прикладывает к этому немало усилий...

Де ла Рейни сердито передернул плечами. — Странные опасения! Мадам де Монтеспан слишком умна, чтобы желать повторения истории с Фонтанж!

— А мне кажется, она продолжает свою стратегию, учитывая ошибки прошлого. Она ошиблась, не учтя глупость Фонтанж, чего не скажешь о мадам де Сен-Форжа. Именно такая женщина и нужна, чтобы преградить дорогу амбициозной мадам де Ментенон.

— Согласен. Но через четверть часа после прощания с усопшей женой король, не дав себе труда дождаться похорон, уехал в Фонтенбло, и туда же почти что сразу герцог де Ларошфуко отвез мадам де Ментенон.

— Это ничего не значит, господин главный полицейский. Я хоть и прожил долгие годы в Испании, вдали от французского двора, тем не менее знаю, что даже в разгар своей страсти к мадам де Монтеспан король не был в силах отказаться от самых хорошеньких из фрейлин. Его аппетиты по части женского пола известны всем. Достоверно одно: 30 июля, после того как королева навеки закрыла глаза, мадам де Сен-Форжа, очень взволнованная, следовала за королем чуть ли не бегом до его кабинета, умоляя об аудиенции... Но никто не видел, чтобы она оттуда вышла!

— В кабинете они были только вдвоем?

— Говорят, там был еще и господин де Лувуа.

— Доверенное лицо! — пробормотал в усы де ла Рейни. — И что по этому поводу думает общественное мнение, от имени которого вы сейчас разговариваете со мной?

— Оно думает, что молодая женщина была под большим секретом отвезена в какое-нибудь местечко... уютное и укромное, где в ожидании приезда мадам де Ментенон, возможно, не слишком желанного, король сорвал тот цветок, который наверняка не тронул законный супруг. Именно эта мысль довела до безумия — надеюсь, недолгого — господина Делаланда. И поэтому он больше не хочет слышать ни одного упоминания о графине.

— Будь речь о ком-нибудь другом, я бы не усомнился и в безумии, и в отчаянии, но Делаланд умный, мужественный и отважный человек, он не мог впасть в уныние из-за каких-то придворных слухов, цену которым он знает лучше многих. Вы сказали, что третьим в этот вечер в кабинете был господин де Лувуа?

— Так говорят.

— О господине де Лувуа тоже известно, что он без меры любит красавиц.

Заложив руки за спину, де ла Рейни принялся расхаживать по кабинету, так глубоко погрузившись и свои мысли, что господин Исидор не решался прервать его молчания. Внезапно он остановился прямо перед своим гостем.

— А известно, о чем хотела так срочно и настоятельно поговорить с королем молодая графиня?

Господин Исидор развел руками, показывая, что не может ответить на этот вопрос. Де ла Рейни кивнул.

— Да. Хорошо. Я понял. Спасибо, что пришли, господин...

— Сенфуэн дю Булюа, господин главный полицейский.

— Обещаю, что не забуду вашего имени. А взамен вы мне пообещаете, что словом никому не обмолвитесь о том, что говорилось в этом кабинете. Во всяком случае, до тех пор, пока я вам не разрешу. Вполне возможно, за этой историей... на первый взгляд легкомысленной, таится другая, куда более серьезная. Поэтому никакой болтовни!

— Как вы могли подумать, господин главный полицейский, — обидевшись, проговорил бывший советник.

— Я не имел в виду ничего дурного. Моя просьба подразумевала сдержанность в отношении в первую очередь мадемуазель де Куртиль. Сообщите ей только факты: вы у меня были, я вас выслушал, и все. Вы меня поняли?

— Я вас понял.

— Спасибо. Не знаю, где сейчас Делаланд, но если он здесь, я предпочел бы, чтобы вы не встречались. Он не должен ничего знать о вашем посещении.

Господин Исидор уверил, что он прекрасно понимает господина главного полицейского, простился и покинул Шатле. Бывший советник пришел сюда пешком и теперь неспешным прогулочным шагом отправился обратно домой, зная по опыту, что гуляющие зеваки меньше всего привлекают к себе внимание. По дороге он поглядывал по сторонам, по, по счастью, не увидел высокого, стройного Альбана.

Не было его и дома, так что господин Исидор мог спокойно передать своему другу разговор с де ла Рейни, пусть в самой незначительной его части, уверив мадемуазель, что Альбан не подозревает о его визите.

— Мне все понятно без лишних слов, — заявила мадемуазель Леони. — Но я хочу знать главное: принял ли господин главный полицейский вас всерьез или...

— Счел повредившимся в уме нахалом? Успокойтесь, все, что я ему говорил, он выслушал очень внимательно.

— И что мы теперь должны делать?

— Ждать.

— Легко сказать!


***

После ухода нежданного посетителя Николя де ла Рейни снова погрузился в размышления. История ему не понравилась, а ее истолкование он счел весьма легковесным. Юная Шарлотта была слеплена не им того теста, из какого лепятся фаворитки. К тому же, когда она спешила вслед за королем, она была очень взволнована. Что ее взволновало? Разумеется, смерть королевы, которая во всеуслышание объявила себя ее защитницей. Но что она хотела сообщить королю? Для того чтобы осмелиться на такой шаг, сообщение должно было быть чрезвычайно серьезным. Таким оно и было, если к делу был привлечен де Лувуа. Что же она видела и чем была так потрясена? Вполне возможно, она стала жертвой собственного воображения, воспламененного недавними процессами над отравителями, о которых, безусловно, много толковали при дворе. И до него доходили кое-какие слухи, вполне естественные при столь скорой и неожиданной кончине... К неоспоримым фактам относилось следующее: взволнованная Шарлотта последовала за королем, просила об аудиенции и получила ее. Де ла Рейни знал, как изменилась за последнее время молодая женщина. Она стала настоящей красавицей, и отчаяние юной прелестницы, заливающейся слезами, — пусть даже несколько растрепанной, — конечно, могло пробудить в короле желание. Утешая ее, он мог ее обнять, но, не имея возможности удовлетворить желание немедленно, он, вероятно, приказал де Лувуа отвезти в секретное, но легко доступное место и через несколько минут сам тоже покинул Версаль. Но все могло сложиться иначе... И об этом де ла Рейни очень не хотелось думать, потому что это было бы беспримерной жестокостью!..

Как бы там ни было, дело было темное и необходимо было добиться в нем хоть какой-то ясности. Возвращаясь к своему рабочему месту, де ла Рейни позвонил в колокольчик, которым обычно вызывал секретаря. Металл еще гудел, а секретарь уже стоял на пороге. Вот уже добрый десяток лет служил начальнику полиции этот немолодой, сдержанный и незаметный человек, который всегда был под рукой и никогда не заставлял себя ждать. Тем более в те дни, когда в воздухе чувствовалось особое напряжение, а этот день был именно таким. Господина де ла Рейни всерьез озадачили.

— К вашим услугам, месье.

— Кто у нас сейчас в отделе расследований?

— Господа Дегре и Делаланд.

— Оба? Вы хотите сказать, что моя полиция прекратила свою деятельность?

— Ни в коем случае, господин де ла Рейни. Дегре только что вернулся, покончив дело с притоном на улице Руа де Сисиль. А инспектор Делаланд... он грызет ногти.

— Неужели?

— А что еще делать, если делать нечего?

— Ну так пусть грызет дальше. Я с ним увижусь вечером. Пришлите мне Дегре.

Самый знаменитый следователь после де ла Рейни появился перед начальником в следующую же секунду. Это был человек лет тридцати пяти с отличной выправкой и приятной располагающей внешностью. Он оказал уже немало ценных услуг своему начальнику. В частности, благодаря ему завершилось дело с маркизой де Бренвилье. Отравительница сумела найти приют в монастыре во Фландрии, однако Дегре так ловко за ней «поухаживал», что она покинула монастырь, думая, что летит навстречу своему счастью. Но спустя несколько недель оказалась в руках правосудия, а потом и палача. По характеру Дегре был человеком необыкновенно серьезным, ремесло свое знал до тонкости, любил его и готов был пойти на все ради справедливости. Его хладнокровие и мужество вошли в поговорку.

— Я хочу поручить вам, — сказал де ла Рейни, — одно весьма деликатное расследование, которое нужно вести с большой осторожностью и без малейшей нервозности.

— Если я вас правильно понял, расследование обещает быть интересным, и я не понимаю, о какой нервозности может идти речь.

— Имя графини де Сен-Форжа что-нибудь вам говорит?

Широкая улыбка осветила серьезное лицо полицейского.

— Малютка де Фонтенак! Ее тетя была убита, королева взяла ее под свою защиту, а недавно ее выдали замуж за одного из миньонов герцога Орлеанского. Нужно быть глухим, чтобы ничего о ней не слышать! Так что с ней произошло?

— Именно это я и хочу выяснить. Она исчезла из Версаля в день смерти королевы. Никто не знает, где она и что с ней произошло.

Заметив, что инспектор нахмурил брови и открыл рот, де ла Рейни добавил:

— Сядьте и выслушайте меня внимательно. Ни в коем случае не перебивайте.

Дегре кивнул, обещая, что будет нем как рыба. Начальник полиции передал все, что говорил бывший советник испанского посольства, не забыв предположения, которые сделал он сам в качестве выводов из услышанного ранее.

— Если я вас правильно понял, — заговорил Дегре, — Его королевское величество, чья склонность к молодой очаровательной особе была замечена всеми, мог воспользоваться своим положением вдовца, если мне будет позволено так выразиться, и отправил ее в удобное место, где может наслаждаться ее обществом, не привлекая к себе ревнивого взгляда Ментенон. Почему бы, например, не в Кланьи, в имение мадам де Монтеспан? Возможно и другое: господин де Лувуа сам воспользовался нежданной встречен... Или третье — молодая особа высказала нечто такое, что должна была бы хранить при себе, и возникла необходимость заручиться ее молчанием. И этом случае все становится чертовски... непростым!

— Вы великолепно схватили суть, Дегре. Теперь надо решить, с чего начать поиски. Что вы намерены предпринять?

— Для начала отправлюсь в Версаль и поброжу возле Малых конюшен. Я там успел обзавестись кое-какими знакомствами. Я рассуждаю следующим образом: если никто не видел, как молодая особа вышла из кабинета короля, это не значит, что она по-прежнему находится в кабинете. Просто-напросто она вышла через какую-то другую дверь. Думаю, через выход в один из внутренних двориков. Но куда бы она ни вышла, ее должна была забрать подъехавшая карета.

— А может быть, ее увезли, дождавшись темноты?

— Не вижу в этом необходимости. Отъезд короля приковал к себе все взгляды, никто и внимания не обратил на скромную карету без гербов. Я попробую узнать, уехала ли эта скромная карета одновременно с королевской или после нее. Не будем забывать, что все во дворце в этот миг были заняты смертью королевы.

— Графиню могли увезти и в карете господина де Лувуа.

— Если хотели все сохранить в тайне, то лучшего и предположить нельзя. Справедливо говорят: желаешь славы, труби в трубы! В любом случае, побывав в Малых конюшнях, я хоть что-нибудь да узнаю.

— Ну так поезжайте, вечером все мне расскажете. А пока будете бродить по Версалю, постарайтесь узнать, где сейчас мадам де Монтеспан.

Опытный в своем деле, Дегре не чурался самых различных знакомств — каждый при необходимости мог сообщить что-нибудь полезное. Был у него знакомый и на королевских конюшнях. Красивые новые конюшни — Большие и Малые — располагались веером перед въездом на территорию дворца. Обслуживали их, разумеется, конюхи, переехавшие из Сен-Жермена, в помощь которым наняли на месте новых. Конюшни занимали довольно обширную территорию, и Дегре потерял немало времени, прежде чем отыскал главного конюха Малых конюшен. Звали его Рибу. На свое несчастье, он пристрастился к игре и поэтому всегда нуждался в деньгах, а Дегре никогда ему в этом не отказывал. Увидев Дегре, Рибу широко улыбнулся, и его улыбка стала еще шире, когда он услышал, что именно интересует полицейского.

— В день смерти королевы? Было, было. В самом деле, уехала одна карета, я бы сказал, неподходящая для такого печального дня. Уже в сумерках помощник прево распорядился подать закрытую карету и отрядил для ее сопровождения шесть всадников. Мне, конечно, стало любопытно, и я вышел посмотреть, куда направится этот кортеж, но она въехала за решетку дворца, видно, к одному из внутренних двориков. Дожидаться, когда карета поедет обратно, у меня не было времени, поэтому я не видел, когда и куда направил коней кучер.

Дегре почувствовал, как по спине у него пробежал неприятный холодок.

— Ты сказал, помощник прево? Значит, карета поехала за кем-то и потом этого кого-то куда-то повезла? Так?

— Да, больше всего это было похоже на арест.

Об аресте сразу же подумал и полицейский. И задал следующий вопрос:

— А ты знаешь, когда карета вернулась?

— На следующий день, утром... Ездили, стало быть, не слишком далеко.

Недалеко-то недалеко, но вполне достаточно, чтобы доехать до Бастилии и Венсенской тюрьмы, однако Дегре не стал высказывать своих догадок. Зато проговорил, словно бы рассуждая вслух:

— Хорошо бы знать, кто подписал распоряжение.

— Только спросите, и я вам скажу, — заявил Рибу с торжествующим видом, — самолично де Лувуа! Можете себе представить?

Да, Дегре мог себе это представить. А если к подписи добавить закрытую карету, то все вместе не сулило ничего хорошего. А вот узнать, куда поехала карета, не представлялось ни малейшей возможности. Карету сопровождали люди прево, а от них ни слова не добьешься. Даже если бы Дегре знал, кто именно сопровождал карету, даже если бы напоил этого человека до полусмерти, он узнал бы ровно столько же, сколько от расспроса лошадей.

Щедро отблагодарив Рибу, Дегре поспешил возвратиться в Париж. Чем больше он размышлял о полученных сведениях, тем меньше ему нравилось то, что из них следовало. Предположение, что Шарлотту тайком переправили в уединенные кущи, чтобы она там встретилась с королем, растаяло, как только возникли шесть всадников, окруживших карету. Вряд ли они провожали ее и ради услад господина министра. Слишком уж серьезным был эскорт. Если принимать его во внимание, то оставалось единственное и самое правдоподобное предположение: арест. Но по какой причине? И куда повезли узницу?

С мнением Дегре согласился и де ла Рейни, когда он сообщил ему о том, что удалось узнать в Версале.

— Но если это арест, то я пока не нахожу оснований... Достоверно нам известно следующее: смерть королевы повергла мадам де Сен-Форжа в отчаяние, и она сочла необходимым что-то немедленно сообщить королю. Но что она могла ему сообщить? Что было для нее таким безотлагательным и важным?

— Может быть, ее оскорбило более чем сдержанное горе короля и его поспешный отъезд в Сен-Клу?

— Отъезд тут ни при чем: закон требует, чтобы король не оставался под крышей дома, который посетила смерть. Другое дело, что король и вправду не слишком горевал и не уделил усопшей должного времени и внимания. Но бежать за королем и умолять его об аудиенции ради того, чтобы показать ему, что скорбь может быть глубокой и искренней, согласитесь, нелепо, и я этому не верю. Я полагаю, что мадам де Сен-Форжа видела или слышала то, что ее до крайности взволновало, и она вопреки здравому смыслу побежала вслед за королем. Но что она могла услышать?

— Трудно ответить на подобный вопрос. Спрашивать нужно людей прево. При условии, что мы узнаем, кто сопровождал карету. Я бы мог, например...

— Нет, нет, ни в коем случае, — возразил де ла Рейни. — Я запрещаю вам любые разговоры на эту тему с людьми прево.

— Но почему?

— Совсем недавно господин де Кольбер предложил королю передать в одни руки, а именно в мои, управление как полицией, так и королевским судом. Прево и его люди наотрез отказались от этого плана, а господин де Кольбер вскоре умер. Я глубоко почитаю нашего главного прево, маркиза де Сурша, человека тонкого и наблюдательного, но, по моему мнению, лучше бы он занимал место главы королевской дипломатической службы. Короче говоря, господа из королевского суда нас не любят, так что не теряйте напрасно времени. Что там еще?

Вошел посыльный, держа в руках запечатанный конверт.

— Только что поступил, господин главный полицейский, — сообщил он с поклоном.

— Откуда?

— Не могу знать, Ваше превосходительство. Вестовой был на лошади без опознавательных знаков. Уехал, не дожидаясь ответа.

Бумага была хорошего качества, изящно сложена, печать из синего воска с розой вместо герба.

— От дамы, — сообщил де ла Рейни, понюхав письмо, прежде чем его распечатать. — Подумать только! — добавил он, ознакомившись с весьма коротким, но неожиданным по содержанию посланием.

Письмо гласило: «Господин главный полицейский, я хотела бы поговорить с Вами частным образом в один из трех ближайших вечеров по Вашему выбору. Думаю, срок достаточен, чтобы Вы нашли удобное для себя время. Буду Вас ждать. Час безразличен».

Письмо было доставлено из Кланьи и было подписано мадам де Монтеспан.

— Ну вот вам и новости, — вздохнул Дегре, прочитав письмо из-за плеча начальника.

— И, без всякого сомнения, важные. Не стоит заставлять ее ждать. Поеду сегодня же...

Маленький замок Кланьи[2], построенный по прихоти страстно любимой фаворитки, находился между Версалем и Монтрёй и напоминал драгоценное украшение в ларчике. Он был так хорош, что мадам де Севинье называла его «замком Армиды»[3]. Парк вокруг него — творение все того же кудесника Ленотра — чаровал купами апельсиновых деревьев. Деревья росли в ящиках, таящихся в зарослях тубероз, жасмина, роз и гвоздик, создавая необыкновенную симфонию ароматов...

Внутреннее убранство замка не уступало в изысканности и прихотливости внешнему. Украшали его только прекрасные и редкие вещи, и нет ничего удивительного, что мадам де Монтеспан предпочитала свой замок роскошным покоям в Париже.

Карета господина де ла Рейни въехала за ограду замка, когда часы пробили одиннадцать. Замок тонул в полутьме — горело лишь несколько канделябров в вестибюле, один — в гостиной на первом этаже, а на втором — в будуаре и в спальне маркизы. Ни слова не промолвивший лакей проводил гостя в будуар. Хозяйка, полулежа на кушетке среди подушек, синих, как ее глаза, читала. Она опустила книгу и пригласила гостя сесть.

— Спасибо, господин де ла Рейни, что не заставили меня ждать... Хотя полагаю, что и вы были заинтересованы в этой встрече. Интересно все-таки, что может сказать вам та самая мадам де Монтеспан, которая должна была бы вас ненавидеть.

— Признаюсь, что я заинтересован в визите к вам, мадам. Что же до остального...

— То вы выполняли свой долг, и было бы несправедливо таить против вас злобу, поскольку вы человек прямой и неподкупный.

— Я служу государю и государству.

— Я знаю, потому-то и захотела вас увидеть. Думаю, мы не нарушим интересов короля, если я сообщу вам, что обеспокоена участью одной молодой дамы. Злобная судьба преследует ее, и я невольно прониклась к ней дружескими чувствами.

Де ла Рейни едва удержался от облегченного вздоха и даже улыбки. Разговор обещал быть настолько интересным, что стоил потраченного времени.

— Если я правильно понял, вы имеете в виду мадам де Сен-Форжа?

— Совершенно верно. Она исчезла со дня смерти королевы, и никто не обеспокоился ее отсутствием. Кроме одной только герцогини Орлеанской. Я подчеркиваю, ее одной, потому что супругу и дела нет до бедной девочки.

— Могу я узнать, что сообщила вам герцогиня Орлеанская?

— Скорее я сообщила ей то, что знала. Когда королева умерла, меня не было в Версале, я приехала вскоре и, заметив отсутствие моей подопечной и оста каясь по-прежнему казначейшей королевского дома до тех пор, пока тело Ее величества оставалось в Версале, направилась в комнату мадам де Сен-Форжа, чтобы расспросить о случившемся. Ее камеристка сообщила, что, проведя ночь на 29 июля у постели королевы, графиня пришла ранним утром привести себя в порядок и снова вернулась в королевскую опочивальню. Горничная прибрала комнату, расставила все по местам и заперла дверь на ключ, но мадам де Сен-Форжа она больше не видела. Зато поняла, что в шкафу кое-чего не хватает — плаща, белья, дорожной сумки.

— А не можете ли вы мне сказать, сама ли мадам де Сен-Форжа забирала свои вещи?

— Нет, ее больше никто не видел, и вы не будете удивляться, когда узнаете то, что она вошла в покои короля вместе с господином де Лувуа. С тех пор ее больше никто не видел. Я терпеть не могу подобные загадки и, не скрою, на миг подумала о... галантной истории. Никто не знает короля лучше меня!

— Но ведь и в самом деле такое было возможно.

— Иллюзия быстро рассеялась. Я отправилась к королю узнать, как он поступил с графиней...

— Вы...

— Только я могла себе это позволить!

— И что же он вам ответил?

— Ответил не он, а Ментенон, возникнув словно из-под земли. Она сообщила, что Шарлотта глубоко оскорбила Его величество. А вот чем — я так и не смогла узнать... Даже сегодня, когда наш король приехал навестить меня. После часа любви он так и не захотел мне ничего рассказать, — пожаловалась она, и губы ее горько скривились. — Вот почему я подумала о вас, самом осведомленном человеке в королевстве. Но, признаюсь, я опасаюсь услышать страшные новости... Ведь если к делу приложила руку Ментенон...

— Оскорбила короля? — повторил де ла Рейни, ошеломленный услышанным. — Но в таком случае она должна быть... Господи! Неужели это возможно?

Начальник полиции, обычно сдержанный и бесстрастный, был так взволнован, что обеспокоилась и маркиза:

— Не думаете же вы... Ну не в Бастилии же она!

— Скорее всего, в Венсене. Закрытая карета выехала из Версаля в сумерках, сопровождали ее люди прево. А приказ был подписан господином де Лувуа.

— Уверена, что карета увозила Шарлотту! Как все это низко! Ментенонша — настоящее чудовище. Однако я в данном случае предпочла бы королевскую тюрьму, где всех прибывших записывают в специальную книгу. Это лучше, чем затерянный в глухой провинции монастырь, ведь там легче легкого сгноить в безвестности любого. Вы занимаете такой пост, господин де ла Рейни, что вам легко узнать, действительно ли Шарлотта находится в одной из королевских тюрем!

— Не сказал бы, что легко, но возможно... Но вот что я подумал: еще успешнее и быстрее эти сведения могли бы получить вы сами. Ведь господин де Лувуа числится среди ваших друзей.

— Числился, — с иронической улыбкой поправила его маркиза. — Я, возможно, вас удивлю, но с тех пор, как Ее величество нас покинула, его желание со мной дружить сошло на нет. И он этого не скрывает. Черная звезда, чья тень с каждым днем становится все обширнее, притягивает его, как мед муху.

— Мед? — переспросил де ла Рейни с едкой улыбкой. — Не слишком ли вы благожелательны к вашей сопернице?

— Только из желания соблюсти приличия в вашем присутствии. Вообще-то я имела в виду не мед, а падаль. Итак, что мы предпримем, господин главный полицейский?

— Я начну с того, что поеду в Бастилию, потом в Венсенский замок с надеждой, что там мне не откажут в получении необходимых сведений. А вы? — не без дерзости осведомился он.

— Сделаю то, что возможно в данных обстоятельствах: возьму к себе бедное дитя, если вам удастся ее освободить.

— Благодарю вас, это и в самом деле немало. Но я просил бы вас еще об одном одолжении. Я знаю, что вы не присутствовали при кончине Ее величества, но, возможно, вы могли бы узнать, не произошло ли какого-либо события незадолго до ее смерти или в самую минуту кончины... Какая-то мелочь, деталь могла бы объяснить нам то состояние волнения, в каком находилась мадам де Сен-Форжа. Почему она так настоятельно просила об аудиенции, которая ее погубила? Любая подробность будет для нас драгоценна.

Маркиза опустилась в глубокое кресло, обитое парчой жемчужного цвета, и погрузилась в размышления.

— Кто знает, может быть... Когда пришла моя очередь читать молитвы у гроба усопшей, я отметила что-то непривычное в поведении мадам де Креки... Ее горе было неподдельно, раздражение театральной скорбью короля тоже, но было и еще что-то... Я непременно с ней поговорю...

— Заранее вам благодарен.

Внезапно маркиза рассмеялась с той самой искренней веселостью, что так к ней располагала.

— Мы живем в причудливые времена, согласитесь! Сейчас мы сидим с вами как два сообщника, ища возможности спасти молодую женщину, которая и вам и мне, по сути, никто. А совсем недавно вы обвиняли меня в самых страшных преступлениях! Странно, не правда ли?

— Ничего странного, я всегда стоял на страже справедливости и в любых обстоятельствах стараюсь докопаться до истины. Я очень рад, что встретился с вами именно на этом пути.

— Ну так будем продолжать наш путь! Мне нечего больше добавить. Скажу только, что вы можете рассчитывать на мою помощь... Даже теперь, когда у меня осталось совсем немного возможностей, — прошептала она и отвернулась.

На обратной дороге в Париж де ла Рейни размышлял о маркизе. Эта женщина была способна пробуждать к себе как любовь, так и ненависть, но лично он предпочитал вспышки горделивого гнева знатной дамы слащавой угодливости бывшей гувернантки. И еще он подумал, что если де Лувуа отвернулся от мадам де Монтеспан и обхаживает сейчас гувернантку, то это не делает ему чести.

Де ла Рейни приехал в Париж слишком поздно, поэтому не отправился по своему обыкновению в Шатле, а сразу поехал домой, спать, как обычно поступали его усталые помощники. Наступало воскресенье, и он решил как следует выспаться в мягкой удобной постели, которая зачастую пустовала, довольствуясь кратковременными визитами своего хозяина.

Солнышко едва показалось над городом, и де ла Рейни спал младенческим сном, когда вдруг мощная рука вытащила его из рая сладких сновидений. Бормоча проклятия, он сел на кровати и, с трудом разлепив тяжелые веки, увидел перед собой Альбана.

— Какого дьявола ты будишь меня ни свет ни заря? Горим мы, что ли?

— Никак нет, месье, не горим, но у нас труп.

— Эка невидаль! Да они у нас каждый день. Прикажи отнести его в мертвецкую, потом с ним разберемся.

— Напротив, я предпочел оставить его там, где он лежит, и запретил до вашего прихода прикасаться к нему кому бы то ни было! Мне позвать слугу или вам хватит для одевания моей скромной помощи?

— Не делай из мухи слона! Объясни, чей это труп.

— Второго хирурга покойной королевы, господина Жерве. Покончил с собой.

— Что ты сказал?!

Не дожидаясь ответа, де ла Рейни соскочил с кровати, побежал бегом к тазу с холодной водой, чтобы смыть с себя остатки сна. На бритье он не стал тратить времени, а быстренько оделся в ту одежду, которую подал ему Альбан. Не прошло и пяти минут, как он вместе с Делаландом уже сидел в карете, распорядившись отвезти их на улицу Одриет, где обитал Луи Жерве, когда не находился в Версале.

Возле дома уже толпились зеваки, и полицейским пришлось поработать локтями, чтобы пробраться к воротам красивого городского особнячка с двором перед фасадом и садиком вокруг. У ворот стояли стражники, не пуская внутрь любопытствующих.

Перед закрытой дверью кабинета сидела в слезах хозяйка дома, а две служанки, как могли, пытались успокоить ее. Де ла Рейни почтительно поздоровался с вдовой и, пообещав непременно зайти к ней через некоторое время, вошел в кабинет, ключ от которого Альбан предусмотрительно увез с собой, отправившись за своим начальником. Он хотел быть уверенным, что ни одна вещь не будет стронута с места...

Кабинет был рабочим, в шкафу на полках — трактаты по медицине, бережно разложенные по коробкам из красного дерева блестящие инструменты. Покойник лежал грудью на письменном столе, подогнув под себя одну руку, вторая свисала почти до пола, пальцы ее разогнулись и выпустили пистолет. Пуля пробила правый висок, из него вытекла струйка алой крови.

— Взгляните, — вздохнул Альбан, — он начал писать записку, но не закончил ее, написав только, что не в состоянии утешиться. Что именно сделало его безутешным — неизвестно, но, очевидно, это смерть королевы. Вы, я думаю, знаете, что Жерве делал ей кровопускания.

Альбан наклонился, намереваясь поднять пистолет, но де ла Рейни остановил его:

— Погоди минутку! Ты прекрасно сделал, что распорядился ничего здесь не трогать, сейчас я сам все внимательно осмотрю.

Не касаясь самоубийцы, он начал рассматривать бумаги, разложенные на столе, взял гусиное перо, испачканное чернилами, потом поднял голову трупа, осмотрел руку и ладонь, на которых она лежала. Из-за двери донеслось рыдание вдовы, и Альбан направился к двери, чтобы поплотнее прикрыть ее.

— Бедная женщина в отчаянии. Мало того, что она потеряла мужа, но ему еще будет отказано в христианском погребении. Церковь строго карает самоубийц.

— Да, я знаю, но насчет погребения ты можешь ее успокоить: ее муж не убивал себя, его убили.

— Не может быть!

— Я заметил, что в последнее время, мой мальчик, ты стал рассеян. Раскрой глаза! Ты можешь себе представить, что левша послал себе пулю в правый висок?

— Откуда вы знаете, что он левша?

— По чернильному пятну на левом указательном пальце... И еще по почерку, почерк Жерве не похож на тот, каким написано начало записки... Его убили, и нам предстоит найти убийцу. А пока пойди и приведи ко мне священника из церкви Сен-Жерве, и пусть он захватит с собой все, что положено.

Пока Альбан вел переговоры со священником, что далось ему совсем непросто, потому что весть о самоубийстве уже облетела весь квартал, его начальник перенес покойника в спальню и уложил на кровать, чтобы женщины могли обмыть и обрядить его как положено, однако им строго-настрого было запрещено смывать с пальца чернильное пятнышко.

Обряженного покойника уложили на стеганое одеяло, зажгли возле изголовья свечи и поставили чашу со святой водой и веточкой букса. Рабочий кабинет де ла Рейни запер, а ключ положил в свой карман.

Наконец вернулся Альбан в сопровождении кюре Гранье. Можно сказать, что он притащил его чуть ли не волоком, с такой неохотой, едва переставляя ноги, следовал за ним кюре. Де ла Рейни властным тоном, какой обычно бывает и самым убедительным, сообщил упрямому Гранье свое заключение.

— Этот человек — жертва! — объявил он. — Он не посягал на свою жизнь, его убили. И он имеет полное право быть похороненным по-христиански. Думаю, что для того, чтобы убедить вас, мне не понадобится помощь Его преосвященства архиепископа Арле де Шанваллона!

— Однако в квартале говорят...

— Мне нет дела до того, что говорят в квартале. Воспользуйтесь данной вам властью и прекратите эти нелепые слухи. Если вам будет недостаточно архиепископа, я обращусь к королю. Не забывайте, что покойный был хирургом Ее величества королевы.

— И так неумело делал ей кровопускания, что всем известен результат его стараний. Ему было от чего прийти в отчаяние и наложить на себя руки!

— Или возбудить гнев кого-то из верных слуг покойной королевы — вполне возможно, испанца, — ион заставил хирурга заплатить жизнью за лечение. Я клянусь перед лицом господа, что бедный Жерве убит. Приступайте к своим обязанностям.

Священник больше не спорил. У ложа покойного собрались все живущие в доме, вошли даже те, кто толпился у дверей, и кюре отпустил грехи несчастному Жерве post mortem[4], а потом приступил к соборованию. Похороны были назначены на послезавтра.

Наконец-то в доме воцарилась тишина, приличествующая скорби, и де ла Рейни со своим помощником принялись тщательно осматривать кабинет, надеясь отыскать хоть какую-нибудь мелочь, которая наведет их на след убийцы. Но дело было сработано чисто. Ни на двери, ни на окнах не было следов взлома. А что, если убийца по-прежнему находится в доме? Или он все-таки сбежал, воспользовавшись поднявшейся в доме суматохой, неизбежной при громе выстрела среди ночи? Проработав два часа, полицейские вынуждены были признать свое поражение: они ничего не смогли отыскать. Не помог и опрос обитателей дома. Чего можно было добиться от людей, которые не переставая стонали и плакали?

Уже вечерело, когда де ла Рейни наконец сказал:

— Пора и честь знать! Уезжаем! — И, поднимаясь в карету, добавил: — Садись, я тебя довезу.

— Спасибо! Но сегодня я собираюсь заглянуть в театр.

— Полагаю, играет мадемуазель Дэнбо, и она тебя ждет?

Франсуаза Дэнбо, дочь прославленного актера Монфлери, была любовницей Альбана. Несколькими годами старше молодого человека, красивая, чувственная и к тому же умная, она сразу поняла, что полная опасностей жизнь Альбана не похожа на жизнь других мужчин, и никогда не обнаруживала перед ним всю глубину чувства, которое к нему питала. Она умела довольствоваться тем немногим, что он мог ей дать, и каждая их встреча была для молодого человека воистину счастливым отдыхом среди нескончаемых боев. Альбан не мог не восхищаться ее теплой, мягкой красотой, живым умом и чувством юмора, благодаря которому их свидания искрились неподдельным весельем. После любви они без удержу хохотали, наслаждаясь остроумной, легкой, фривольной болтовней. В любви Франсуаза была не только искусна, но и нежна.

— Да, она играет сегодня, но она никогда меня не ждет.

— Тем более будет счастлива, когда тебя увидит. Желаю если не спокойной, то чудесной ночи! И к восьми жду в Шатле. Нам есть что обсудить.

Де ла Рейни знал, как безоблачны отношения Альбана с милой актрисой, а поговорить он хотел с ним о Шарлотте, потому и предложил отвезти его домой. Но теперь перенес чреватый сердечной болью разговор на завтрашнее утро. Пусть Альбан от души насладится счастливой передышкой, какую дарит ему жизнь. Завтра его ждет новый лабиринт смертельно опасного дела, куда ему придется погрузиться с головой. Сам де ла Рейни был вдовцом без детей и знал цену искорке счастья в человеческой жизни.

Себе он желал только спокойной ночи...

Придя на другое утро в половине восьмого в Шатле, де ла Рейни поздравил себя, обнаружив на столе письмо, запечатанное большой печатью из красного воска с гербом де Лувуа, всемогущего министра. Печать была единственным опознавательным знаком, потому что подпись напоминала бесформенную загогулину. Зато содержание письма было не только предельно ясно, но могло лишить покоя кого угодно. Письмо гласило:

«Для семьи и близких друзей утешительно, чтобы прах господина Жерве осенила своим благословением церковь. Однако вести расследование, какая именно смерть его постигла, нежелательно. Тело вытащат из Сены два или три дня спустя, и дело будет забыто. Письмо подлежит уничтожению».

Главный полицейский прекрасно знал прямолинейную до грубости манеру выражаться господина де Лувуа, и у него не возникло ни малейшего сомнения в авторстве полученного послания. Он понимал, что подобным приказам следовало повиноваться. Но это письмо проливало некоторый свет и, надо сказать, косвенно подтверждало подозрения, леденящие душу, на кончину королевы, а значит, и на участь Шарлотты. Вполне возможно, Шарлотта обнаружила нечто такое, с чем ее юная горячность никак не могла смириться, она решила немедленно сообщить об этом королю... А в эту минуту в кабинете находился де Лувуа... Он и отдал приказ...

Грозное распоряжение лежало перед де ла Рейни на столе, а сам он, утонув в глубоком кресле, размышлял, грызя по детской привычке ноготь большого пальца. Лицо вошедшего в эту минуту Делаланда выражало такое беспокойство, что его начальник даже привстал со своего места.

— Что случилось? Я был уверен, что ты провел очень приятную ночь...

— В общем-то, безусловно. Но в театре я наслушался крайне неприятных разговоров. Публика говорила, будто бы Жерве убил королеву и угрызения совести довели его до самоубийства.

Де ла Рейни молча протянул Делаланду письмо.

— Именно такую версию и желают распространить в обществе, а мои заключения пришлись не по вкусу высшим сферам. Ясно одно: убийцу или убийц Жерве искать не стоит.

— Из чего это следует?

— Из того, что в слухах есть доля истины и самоубийца Жерве предпочтительнее Жерве убитому.

— Неужели Жерве мог убить королеву? Но... по какой причине?

— Просто-напросто получив приказание.

— От кого?

— В этом-то и заключается вопрос, задавать который нам запретили. Оставим ненадолго несчастного Жерве и подумаем о другой персоне. Я знаю, что ты яростно сопротивляешься, не желая слышать это имя, но я, мой мальчик, не намерен тебя щадить. Нам нужно любой ценой — ты слышишь меня, любой! — разыскать Шарлотту де Фонтенак!

— Вы хотите сказать, госпожу графиню де Сен-Форжа?! — возвысил голос Альбан.

Де ла Рейни посмотрел на него не просто с неодобрением, но с откровенным осуждением.

— Я никогда не держал тебя за болвана, но раз ты расписываешься в собственной глупости, то Дегре продолжит то, что начал, а ты приступай к своим обычным обязанностям.

— Дегре? Почему Дегре? — взвился Альбан. — И что он такое начал, что должен теперь продолжать?

— Не тебе об этом спрашивать, раз ты не желаешь слышать даже имени молодой особы. Между нами замечу, что твоя манера любить мне кажется весьма странной. Согласен, ее выдали замуж за простака, чтобы королю было удобнее уложить ее к себе в постель, но никто ни разу не сказал, что все делалось с ее согласия. Начиная с мадам де Монтеспан, которая придумала всю эту чудесную комбинацию и теперь волнуется, куда так внезапно исчезла Шарлотта.

— Мадам де Монтеспан? Она вам так сказала?

— Чтобы поговорить со мной, она вызвала меня в Кланьи. Обеспокоена также и герцогиня Орлеанская. Но подумай только, как странно устроен мир: думать о бедняжке не желают только двое — ее муж и ты, хотя я прекрасно знаю, что ты влюблен в нее с той самой ночи, когда подобрал ее в перелеске возле монастыря. Но так и быть, скажу, что узнал Дегре от главного конюха Малых конюшен, чьими услугами он время от времени пользуется. В день смерти королевы, ближе к вечеру, когда Шарлотта находилась еще на аудиенции у короля, люди прево потребовали подать во внутренний двор закрытую карету и кого-то увезли в неизвестном направлении под охраной шести конных всадников. Упряжка с каретой отсутствовала примерно столько времени, сколько потребовалось бы для того, чтобы добраться до Бастилии или Венсенского замка. Ну что? Тебе этого достаточно? Или ты будешь продолжать валять дурака? — гневно осведомился господин де ла Рейни. — Да! Чуть было не забыл! Мадам де Монтеспан, перед которой я снимаю шляпу за ее мужество, позволила себе роскошь отправиться с расспросами к королю.

— К королю?

— Да, к королю. Родив мужчине хороших детей, все же получаешь какие-то права. Король собрался было что-то ответить, но тут появилась Ментенонша и взяла на себя труд сообщить, что прекрасная Шарлотта оскорбила его величество.

— Чем же она его оскорбила?

— У меня на этот счет два предположения: или она отказала королю в его притязаниях, что весьма сомнительно, учитывая, с какой страстью она добивалась от него аудиенции... Или... Второе предположение мне кажется вероятнее: Шарлотта увидела или услышала нечто такое, что навело ее на мысль, что преждевременная смерть королевы не была естественной...

Побледневший как смерть Альбан с ужасом смотрел на своего начальника.

— Она в тюрьме? И, возможно, навсегда? Во всяком случае, ее уж точно увезли куда-то тайком... Во дворце у нее не осталось никакой защиты, и сделать это не составило никакого труда...

— О чем я тебе и говорю! Не знаю, заметил ты или нет, но все, кто оказывал покровительство Шарлотте, исчезали один за другим... Зато возникает впечатление, что Ментенонша во что бы то ни стало решила ее погубить, а это весьма скверно, потому что ее влияние на короля с каждым днем возрастает. Поговаривают даже, что он готов на ней жениться.

— Это уж слишком! Вы не находите? Король Франции и вдова Скаррона... В этом есть что-то неприличное.

— Напрасно ты так думаешь. Речь идет о морганатическом браке, который никак не затронет интересы наследника престола. А поскольку она без конца толкует королю о добродетели и пугает грехом, он, вступив с ней в брак, получит возможность грешить с ней сколько угодно, не нарушая церковных заповедей и не рискуя услышать очередную проповедь от епископа на каком-нибудь празднике. Ментенон, скажем прямо, не первой молодости и годами даже немного старше короля, но следы былой красоты сохранила.

— И ради столь жалкого итога стоило лишать королеву жизни?

Де ла Рейни не ответил. Казалось, он размышлял и вдруг, вперив сумрачный взгляд в глаза молодого человека, твердо сказал:

— Я уверен, что королева умерла не естественной смертью. Но давай расставим точки над i. Я не считаю Ментенон виновницей этой драмы. Я даже не думаю, что подобная мысль посетила ее хоть однажды, помимо ее воли нашлись люди, которые совершили это преступление.

— Кто?

— Откуда мне знать? Скорее всего, в этой драме было много действующих лиц. Я не врач, не аптекарь, но думаю, совсем не сложно добавить в лекарство капельку умело составленной микстуры, которая возбудит опасную болезнь... А потом завершить преступление, добавив несколько капель, например, в рвотное... Нужно только поставить себе цель... Не смотри на меня так, будто ты с луны свалился! Сколько месяцев — нет! — сколько лет мы вели борьбу с отравителями и отравительницами всех мастей? И я вовсе не уверен, что мы окончательно с ними расправились и больше ни один из них не разгуливает на свободе. Нет! Я могу тебе назвать одного и даже двух, и не самых незаметных, которые продолжают греться в лучах солнца при дворе.

— Вы имеете в виду маркиза д'Эффиа и шевалье де Лоррена?

— Разумеется. В те времена, когда еще заседал Суд ревностных, — к сожалению, его слишком быстро распустили! — я бы дорого дал за возможность привлечь их обоих к этому суду, найдя улику, которая подтвердила бы, что они отравили первую жену герцога Орлеанского.

— Даже если бы вы нашли такую улику, они все равно избежали бы суда! Во-первых, оба они богаты и им ничего не стоит подкупить кого угодно. Во-вторых, если предположить, что суд все-таки мог бы их побеспокоить, они всегда найдут возможность скрыться за границей. Вспомните, чем кончилось дело графини де Суассон. Но неужели вы предполагаете, что они могут быть виновны в таком неслыханном преступлении, как цареубийство?

— Относительно д'Эффиа еще можно сомневаться, но я готов голову дать на отсечение, что шевалье запустил в это дело руки по самые локти. Тебя не поразило неожиданное взаимопонимание, возникшее между шевалье и Ментенон? Между пороком и добродетелью?

— Но, может быть, никакого взаимопонимания нет? — проговорил Альбан с сомнением в голосе.

— Как это нет?! Неужели ты забыл, в каком гневе был король, когда до него дошли слухи о скандальных шалостях милых друзей его брата и им подобных? Лоррен вовсе не дурак. Он сразу понял, откуда ветер дует, и поспешил умилостивить... главную советчицу. Можешь мне поверить, когда он хочет, он может быть неотразимым. В благодарность за поддержку он пообещал устроить невыносимую жизнь бедняжке герцогине Орлеанской. А отважная Лизелотта всякий раз, когда писала своей тете, Софии Ганноверской, откровенно высказывала, что думает о новой фаворитке, и слова ее были совсем не те, что указаны на карте страны Нежность. Лоррен и Ментенон заключили союз против герцогини, решив уронить ее не только в глазах короля, но и ее собственного супруга. Доброго согласия, царившего между ними с начала супружества, больше не существует. Королева всегда любила герцогиню Елизавету, и та отвечала ей взаимностью. Теперь, если бы не дофина, несчастная чувствовала бы себя отвергнутой даже в собственном доме.

— Неужели письма перехватывают?

— Нет, их не перехватывают, их читают... По крайней мере некоторые из них, потом снова запечатывают и отправляют по назначению, словно ничего и не было.

— Но это бесчестно!

— Совершенно с тобой согласен, — вздохнул де ла Рейни.

— Смею надеяться, что они не дойдут до того, чтобы...

— Посягнуть на жизнь герцогини? Меня бы это удивило, я полагаю, что после столь скоропалительной смерти королевы, о которой уже поползли всевозможные слухи, они сочли бы это опасным. К тому же у герцогини есть союзница в лице дофины Марии-Кристины, а она как-никак будущая королева Франции. Нет, на жизнь невестки короля они не покусятся. Они ограничатся тем, что превратят ее жизнь в ад. А через какое-то время, конечно, может произойти и несчастный случай.

Де ла Рейни едва успел договорить, как в кабинет вихрем ворвался Дегре, размахивая листком «Газетт».

— Снова дурные новости! Если так будет продолжаться, двор погрузится в вечный траур!

— Что еще стряслось?

Полицейский разложил листки газеты на столе начальника и провел пальцем по набранному крупным шрифтом сообщению.

— Читайте! Герцогиня Орлеанская стала жертвой несчастного случая в Фонтенбло, она упала с лошади[5].

— Что?! — в один голос воскликнули де ла Рейни и Делаланд.

— Сообщают, что подвела подпруга. То ли плохо была привязана, то ли порвалась... Впрочем, неудивительно, если учитывать вес герцогини...

— Она жива? — спросил де ла Рейни.

— В «Газетт» пишут, что жива. Ее незамедлительно отвезли домой, разумеется, без сознания. Больше пока ничего не известно.

— Постарайтесь разузнать об этом несчастном случае как можно больше, — распорядился де ла Рейни. — Немедленно отправляйтесь в Фонтенбло и привезите мне оттуда все новости.

Дегре вышел, Альбан взялся за газету, и стало заметно, как дрожат его руки.

— Месье, — обратился он к де ла Рейни внезапно охрипшим голосом. — Умоляю вас! Мы должны найти Шарлотту! Если с ней что-то случится, я не проживу и дня!

— И у меня будет одним работником меньше? Ты это хочешь сказать, упрямая твоя башка? А я тебе о чем битый час толкую? Надо браться за дело, и немедленно!

Глава 3 Что случилось с Шарлоттой?

Комендант Бастилии, господин Безмо де Монлезен, который распоряжался в ней вот уже лет сорок пять, не имел ничего общего со страшными тюремщиками, каких привычно рисует воображение. Спокойный, обходительный толстенький человечек слыл большим домоседом и страшную крепость склонен был считать своим домом, а ее узников, которым и в мыслях не желал никогда никакого зла, своими гостями, тем более дорогими, что не ему приходилось на них тратиться, а они, напротив, приносили ему доход. Король платил ему в зависимости от ранга узника: за герцогов и за других знатных лиц побольше, за провинившихся слуг — поменьше. Сам комендант был любителем вкусной еды и отменно разбирался в винах, поэтому он тщательно следил, чтобы кухня в Бастилии была на высоте. Его самолюбие и репутация были бы задеты, если самые богатые из его подопечных приказывали бы приносить себе обеды из ближайших трактиров. Стол у него был обильный и разнообразный, и нередко комендант кое-что заимствовал от изобильного стола богатых для бедняков, посылая им кувшинчик вина, крылышко цыпленка, добрый ломоть пирога или горшочек варенья. При этом он строго следил, чтобы тюремщики по дороге не стянули лакомые кусочки. Вора он мог наказать с беспримерной суровостью. Но такое случалось редко, и если этот заботливый и милый человек не сделал из Бастилии лучшую гостиницу Франции, то, честное слово, при нем это было не худшее место[6]. И его предшественник, суровый господин дю Трамбле, брат отца Жозефа, серого кардинала при Ришелье, и его преемник, господин де Сен-Марс, занимавшийся в основном самым таинственным узником этого века — «Железной маской»[7], — были намного жестче.

Вот уже много лет Безмо сохранял безоблачные отношения с господином де ла Рейни. Даже если поступавшие от начальника полиции узники не отличались безупречной репутацией, они заполняли пустые камеры Бастилии, соседствующей с Арсеналом, где совсем недавно заседал Суд ревностных, и тем самым пополняли казну Безмо. Словом, между ними установилось что-то вроде дружбы, и на нее-то и рассчитывал главный полицейский, надеясь получить интересующие его сведения.

Он нашел коменданта в малом дворе крепости. Де ла Рейни попал в Бастилию в день генеральной уборки: мыли лестницы во всех восьми башнях, убирали оба двора — главный и малый, а также колодезный, драили пушки на стенах, и эта суета совершенно не соответствовала тому разговору, который хотел начать де ла Рейни. Не говоря уж о грязи и запахах, которые этой суете сопутствовали.

— Я заглянул к вам, — сказал главный полицейский, поздоровавшись с комендантом, — чтобы угоститься стаканчиком вашего вина «Тонер» и... получить ответ на один вопрос.

— Все к вашим услугам, дорогой друг, но пойдемте лучше ко мне. Там нам будет уютнее.

Комендант жил в небольшом скромном домике, за черными стенами тюрьмы, притулившимся между казармой, где размещался тюремный гарнизон, состоявший в основном из старых солдат-инвалидов[8], и складов, вмещавших в себя все необходимое для жизни крепости. Место, где располагался домик, называлось Государственным двором; в домике были гостиная, спальня, хозяйственные помещения, а за ним, по счастью, небольшая площадка с деревьями, что радовали взор куда больше мрачных тюремных коридоров. Жилище весьма неказистое, особенно по сравнению с теми, что построят себе коменданты Бастилии в будущем, но Безмо был холостяком со скромными привычками и не желал для себя большего. Он любил свою работу и, когда его кладовая и погреб были заполнены всем необходимым, ничего не просил у Создателя. Осень стояла холодная и дождливая, поэтому в камине весело горел огонь, около него и уселись гость вместе с хозяином, чтобы выпить по стаканчику знаменитого вина с сырными сухариками.

Поговорили, как водится, о погоде, обсудили последние придворные новости, о которых сообщила «Газетт», после чего де ла Рейни счел, что вводная часть была достаточно обстоятельной и теперь можно переходить к главной.

— Скажите мне, дорогой Безмо, много ли у вас в тюрьме сейчас женщин?

— Нет. После того как приговоры Суда ревностных разослали моих колдуний по отдаленным крепостям, у меня осталось всего две или три. А что, среди них может находиться та, которая вас интересует?

— Да, молодая дама, графиня де Сен-Форжа. Она имела несчастье не понравиться Его величеству королю... Вам могли привезти ее в тот самый день, когда умерла королева, 30 июля.

— Среди моих дам такой нет. Сами подумайте! Я не мог не запомнить этой знатной дамы. В тот печальный день я действительно получил от господина де Лувуа новую узницу, очень юную и разгневанную. Что не мешало ей быть очаровательной. Очаровательной до такой степени, что я даже заинтересовался, как могла такая прелестница не понравиться королю, известному обожателю красавиц.

— Вам передали ее под именем де Фонтенак?

— Именно так! Так ее и назвали. Посмотрев, какая она молоденькая, я отвел ей хорошую камеру на третьем этаже башни Базиньер и следил, чтобы она ни в чем не нуждалась.

— И прекрасно сделали. Видите ли, я совсем не уверен, что Его величество не сожалеет, что так разгневался, и думаю, что долго она у вас не останется.

— Вы думаете совершенно правильно, потому что она уже уехала.

— Уехала? Ее выпустили на свободу? Меня это удивляет. Я бы уже знал об этом.

— Нет, ее перевели в другую тюрьму. Не знаю, по какой причине, но за ней приехала карета, и ее увезли в другое место. В Венсен, я думаю.

Де ла Рейни сдвинул брови:

— И вам не сочли нужным объяснить, почему ее от вас забирают?

— Нет, я не получил никаких объяснений. Было короткое распоряжение де Лувуа, и еще мне сказали, что в донжоне, расположенном в лесу, чище воздух... Поверьте, я очень огорчен, мой дорогой друг, что не имею возможности вам услужить. Вы ведь знаете, с каким уважением я к вам отношусь.

— И я вам возвращаю его сторицей! Ну что ж, придется нам распрощаться, милый Безмо, но прежде примите мою благодарность за вашу любезность, в которой я не сомневался, и за ваше чудесное вино.

— Приходите выпить стаканчик в любое время. Хорошо бы вам прийти ко мне поужинать в ближайшие дни. Сейчас разгар охоты, а мой повар великолепно готовит дичь!

— При первой же возможности вспомню о вашем приглашении. До скорой встречи, дорогой друг, и еще раз спасибо!

Для крепких лошадок главного полицейского расстояние между Бастилией и великолепным донжоном, выстроенным в Венсенском лесу Карлом V, было пустяком. Де ла Рейни рассчитывал туда попасть самое большее через полчаса, но выходил он из Бастилии куда более озабоченный, чем входил в нее. Маркиз дю Шатле, комендант Венсенского замка, был человеком совсем иного склада, нежели добряк Безмо.

Отважный воин и в то же время элегантный и образованный — что было большой редкостью! — знаток света, маркиз принял управление королевским замком, служившим одновременно и крепостью, и тюрьмой, как большую честь. Он с большим неодобрением встретил стаю ведьм, колдуний и прочих знахарок, которыми внезапно заселили его резиденцию, где обычно содержались носители самых прославленных имен, таких, например, как маршал д'Орнано, герцог де Бофор, герцог де Вандом и его брат, великий приор Мальтийского ордена, и множество других, им подобных. И хотя репутация замка внушала скорее страх, так как камеры в нем, как говорилось, «ценили на вес мышьяка», — намек на более чем подозрительные смерти д'Орнано и великого приора, — при этом знать всегда оставалась там в своем кругу, и маркиз-комендант не желал иметь ничего общего с засильем пособниц дьявола.

Однако, будучи умным человеком, он ценил господина де ла Рейни по заслугам. Отправляя к маркизу колдуний, де ла Рейни не раз извинился за то, что вынужден навязывать ему подобное общество. Но так сложились обстоятельства. Того требовал неумолимый закон!

Маркиз принял де ла Рейни с присущей светским людям любезностью.

— Счастлив видеть вас, господин главный полицейский, и надеюсь, что на этот раз вы не привезли мне новую порцию мерзких выродков.

— Можете быть спокойны, я не привез вам никого. Напротив, я приехал, чтобы забрать у вас одну узницу.

— Узницу? Но у меня нет сейчас ни одной!

— Неужели ни одной? Вы уверены?

— Клянусь честью! А кого вы разыскиваете?

— Мадемуазель де Фонтенак, или мадам де Сен-Форжа, как вам будет угодно. Она находилась в Бастилии со дня смерти королевы, а потом должна была быть отправлена к вам. Так, по крайней мере, мне сказал Безмо де Монлезен. Эту молодую женщину собирались перевести к вам, потому что у вас более здоровый климат, чем в крепости у заставы Сент-Антуан.

— Я знаю эту молодую даму! Она ведь дочь Юбера де Фонтенака, наместника города Сен-Жермен? Сначала она была на службе у жены брата короля, потом у королевы испанской, а потом у королевы Марии-Терезии, которая выдала ее замуж за пустышку де Сен-Форжа. Так она попала в Бастилию? И что же ей вменили в вину?

— Она чем-то не понравилась королю.

— Да что вы! В последний раз я был при дворе на балу, который давали в честь возвращения из путешествия по восточным провинциям, и должен сказать, что эта дама, напротив, королю очень нравилась. Может быть, она ему отказала?

— Ничего не могу сказать. Знаю только, что в день смерти королевы юная мадам де Сен-Форжа, крайне взволнованная, побежала вслед за королем, прося его о немедленной аудиенции. Она вошла к нему в кабинет, но никто не видел, чтобы она из него вышла. Затем я узнал, что под охраной стражников прево с заднего хода Версаля ее отправили в Бастилию. Боюсь, что она услышала или увидела то, чего не должна была ни видеть, ни, слышать...

Маркиз дю Шатле достал из кармана табакерку, протянул ее гостю и после того, как тот отказался, взял понюшку, положил ее в нос и тщательно стряхнул крошки табака со своего жабо. Похоже, он обеспокоился.

— Скажу откровенно, что, увидев вас у себя, я подумал, что ваш визит предваряет новую кампанию против ведьм и отравительниц. Не знаю, насколько вы осведомлены по этой части, но по Парижу прошел слух, весьма сдержанный и осторожный, хотя тем не менее явственный, что Ее величество, скорее всего, отравили врачи...

— Что за нелепая мысль! — отозвался рассеянно де ла Рейни, занятый совсем другими заботами.

— Не такая нелепая, как вам кажется, — возразил дю Шатле. — Хирург Ее величества Жерве покончил с собой. По какой причине?

— Я и сам хотел бы это узнать. В некотором смысле подобные слухи весьма естественны: никто еще не забыл недавних процессов об отравлениях, и скоропостижная кончина королевы невольно вызвала у людей подобные предположения. Слух, я надеюсь, угаснет сам собой.

Он мог надеяться сколько угодно, но что от этого менялось? Суть дела оставалась прежней, и в то время как его карета все ближе подъезжала к Парижу, душой де ла Рейни медленно, но неотвратимо овладевало самое ненавидимое им чувство: уныние. Неужели все придется начинать сначала: аресты, допросы, казни, приговоры к долгим годам тюрьмы с тяжелыми условиями пребывания? Нечего пытаться себя обмануть: расползающиеся слухи, смерть Жерве, исчезновение Шарлотты — все это связано между собой и является следствием ужасающего факта: королеву Франции умертвили в ее собственном дворце, чуть ли не на глазах супруга, которого, приходится признать, потеря жены не слишком огорчила. Шарлотта же, вне всякого сомнения, стала свидетельницей чего-то такого, что потрясло ее до глубины души, и она сочла необходимым немедленно сообщить о виденном или слышанном королю. Ее принудили к молчанию, заточив сначала в Бастилию, а потом? Отправив в какую-то далекую крепость, где она будет медленно умирать за глухими стенами, как дочь отравительницы Вуазен? Или... Возможна развязка более быстрая и даже желательная: пистолетная пуля, удар кинжалом и какое-нибудь грязное болото или Сена с камнем на шее.

Воображение так живо изобразило ему ужасную картину, что он гневно сжал кулаки и издал что-то вроде яростного рыка. Шарлотту нужно найти! Найти во что бы то ни стало! Он сам пойдет к Людовику и добьется от него ответа, пусть даже ценой немилости!

Но прежде чем позволить себе такую крайность, Николя де ла Рейни подумал, что, может быть, будет лучше... Нет! Прежде всего ему нужно успокоиться. Он чувствовал, что безумие грозит завладеть всем его существом, и должен был справиться с ним во что бы то ни стало. Ни за что на свете он не рискнет ухудшить и без того опасную ситуацию и оставить без помощи молодую женщину, которой искренне хотел помочь. Ему нужен был совет. Но у кого можно его просить? Только у тех, на чье молчание он мог безусловно рассчитывать, потому что исчезнувшая была им очень дорога...

Вернувшись в Шатле, он нашел у себя в кабинете Альбана. Сидя на корточках перед старинным камином, молодой человек пытался разжечь затухавший огонь. Первые дни октября были холоднее, чем обычно, обещая суровую зиму. Отпустив недовольное замечание по поводу людей, которые не знают, как потратить драгоценное время, де ла Рейни с видимым удовольствием протянул заледеневшие руки к разгоревшемуся огню.

— Прошу меня простить, — с виноватым вздохом ответил ему молодой человек, — все мои мысли только об одном, и я ничем больше не могу заниматься. Есть у вас какие-нибудь новости, господин де ла Рейни?

— Есть. Из Версаля ее увезли в Бастилию.

Разъяренный Альбан вскочил на ноги.

— На каком основании?

— Стражники прево и закрытая карета — все это было для Шарлотты де Фонтенак.

— Но...

— Если ты не будешь меня перебивать, дело пойдет значительно быстрее. Обвинение было одно: не угодила королю, и больше никаких объяснений. Обращались с ней в Бастилии, впрочем, вполне достойно. Славный Безмо отвел ей приличную камеру.

Но рассказ де ла Рейни неожиданно прервали. Вошел его секретарь с письмом в руках.

— Внизу дама. Она желает, чтобы вы выслушали ее незамедлительно.

— Что за дама?

— Она в маске, под вуалью, и совершенно очевидно, что она не хочет быть узнанной. Однако она вручила мне вот эту записку, и я готов поклясться, что это настоящая дама и очень знатная.

Де ла Рейни прочитал обращенные к нему несколько строк, и лицо его выразило живейшую заинтересованность.

— Передайте ей, что я тотчас же приму ее! — сказал он секретарю и повернулся к Альбану. — А тебя я попрошу отправиться на улицу Ботрей и попросить мадемуазель Леони приготовить ужин на четверых.

— На четверых?

— Для тебя, меня, дядюшки Сенфуэна и... не знаю, кого еще. Нам нужно поговорить.

Молодой человек покинул кабинет через дверь, ведущую в Зал совета, а господин де ла Рейни сам спустился за своей гостьей, а потом усадил ее в самое удобное кресло, выказывая каждым жестом величайшее почтение.

— Госпожа герцогиня, вы оказали мне величайшую честь, решив посетить меня в Шатле.

— Для меня это было единственной возможностью переговорить с вами. Как вы знаете, мой муж — градоначальник города Парижа, поэтому ваше появление у нас в особняке на улице Оратуар неизбежно вызвало бы толки, а они совершенно нежелательны, ибо то, что я хочу сообщить вам, должно остаться для всех тайной.

Вспомнив разговор с мадам де Монтеспан, де ла Рейни охотно поверил своей гостье.

Продолжая говорить, дама откинула вуаль и сняла маску, открыв лицо немолодой женщины, все еще красивое благодаря большим голубым глазам и очень белой коже, сохранившей всю свою свежесть, несмотря на морщинки, оставленные былыми горестями. Перед главным полицейским была герцогиня де Креки, статс-дама Марии-Терезии, и ее темное платье свидетельствовало о трауре по королеве, которой она служила на протяжении многих лет с почтением и преданностью. Она сменила герцогиню де Навай, впавшую в немилость из-за того, что осмелилась поставить решетку на дверь в комнату фрейлин, чтобы помешать королю нанести визит мадемуазель де ла Мотт-Уданкур... И хотя герцогиня де Креки была дочерью маркиза де Плесси-Бельера, близкого друга суперинтенданта Фуке, умершего тремя годами раньше в замке Пиньероль, ей ни разу не было поставлено в вину ее родство с человеком, слывшим близким другом и боевым соратником Людовика. Прекрасно зная, с кем он имеет дело, де ла Рейни поклонился в ответ, прижав руку к сердцу.

— Все будет так, как пожелает Ее высочество герцогиня. Я обещаю хранить молчание. Но что вы хотели мне сообщить?

— Мне кажется, я знаю, по какой причине юная графиня де Сен-Форжа так внезапно исчезла из Версальского дворца. Мы все — она, я и другие дамы — находились в спальне Ее величества, в то время как врачи совещались у ее постели, обсуждая состояние королевы. Мадам де Сен-Форжа направилась в соседнюю со спальней подсобную комнату, чтобы взять там... сейчас уже не помню, что именно, так взволновали меня последующие события. Она все еще находилась там, когда Фагон, Дакен и Жерве вышли из спальни, чтобы иметь возможность говорить свободнее. Потом они снова вернулись, и я увидела, как хирург Жерве в состоянии крайнего потрясения приготовился пустить кровь из ноги больной. Руки у него дрожали, в глазах стояли слезы, потому что пускать в эту минуту кровь было, прямо скажем, последним делом... Потом королеве дали рвотное, которое не только не могло принести никакой пользы, но, можно сказать, прикончило королеву... Я хотела узнать состав питья, но стакан мгновенно исчез. Во время злосчастного кровопускания мадам де Сен-Форжа вернулась в спальню. Она была смертельно бледна и едва держалась на ногах. Очевидно, она слышала разговор врачей, и я уверена, что именно его она и хотела передать королю, поспешив за ним следом после того, как наша королева вручила господу богу свою чистую душу!

Мадам де Креки замолчала, она была очень взволнована. Де ла Рейни налил ей в стакан вина, и она приняла его с благодарностью. Он не прерывал молчания, дожидаясь, пока она выпьет вино и немного успокоится. Потом он сказал с большой проникновенностью:

— Я восхищаюсь вашими познаниями в медицине, мадам герцогиня. Это редкий талант среди знатных дам.

— Я прошла хорошую школу, — ответила она, слабо улыбнувшись. — Моя семья была в большой дружбе с семьей несчастного Фуке, а его мать, мадемуазель Мопу, действительно обладала обширными познаниями в медицине. Она составила замечательную книгу рецептов, с которой я не знаю, что сталось, разве что господин Кольбер, теперь покойный, забрал ее себе. Ее познания позволили ей спасти жизнь королевы, когда она подверглась опасности в первый раз. Ее пластыри, которые она ставила тайком, сотворили настоящее чудо, но король не выказал ей никакой благодарности... Впрочем, конец вам известен. А возвращаясь к юной графине, скажу, что боюсь, как бы она не навлекла на себя больших неприятностей. Она слишком молода, чтобы знать, что при дворе, и уж тем более королю, вовсе не нужно говорить правды... А иногда даже и слышать ее, в чем я убедилась на примере моего супруга.

— Неужели герцог де Креки может пожаловаться на дурное обращение?

— С герцогом? Дурно обойтись? Никогда! Но я прекрасно знаю, что сейчас он страдает из-за того доверия, которым дарил его еще совсем недавно король и которое всегда было для него самым главным сокровищем. Как-то вечером... это было очень давно, они воевали тогда во Фландрии, король со смехом сообщил ему странное предсказание: он женится на престарелой вдове, которая будет водить его за нос...

Де ла Рейни не мог удержаться от смеха.

— Забавно, не правда ли? — подхватила гостья. — Но с тех пор, как в окружении короля появилась мадам де Ментенон, предсказание перестало быть таким уж забавным, и Его величество, без сомнения, сожалеет о своей откровенности. Герцогу поручили управление городом Парижем, что отдалило его от Версаля и от «короля-солнца», без которого он жить не может. Что касается меня, то после смерти королевы я перестала быть статс-дамой и стала одной из многочисленных придворных. Одним словом, мы теперь пара старичков, которых из-за всей этой скверной истории хотят видеть при дворе как можно реже...

— Неужели вы думаете, госпожа герцогиня, что король женится на мадам де Ментенон?

— Если уже не женился... Но мы уклонились от цели моего визита: нужно непременно разыскать мадам де Сен-Форжа. Она, как и я, убеждена, что королеву убили, а значит, подвергается величайшей опасности, особенно после смерти хирурга. Слухи, которые распространяются по Парижу, могут навести на мысль, что у нее слишком длинный язычок...

— Меры были приняты сразу, ее лишили свободы. Из кабинета короля ее увезли в Бастилию.

— Боже мой! Бедная девочка! Она погибла!..

— Возможно, и нет. Судя по тому, к чему мы движемся, скоро придется пересажать половину Франции. Но вы были бесконечно правы, когда решились приехать ко мне, я обещаю, что приложу все усилия, чтобы вернуть мадам де Сен-Форжа на свободу. В некотором смысле теперешние слухи и волнения могут сыграть положительную роль: король может задуматься и не совершить шага, которого мы все опасаемся.

— Я уже вам сказала, что, скорее всего, он его уже совершил.

— Не обижайтесь на меня, но я не могу вам поверить. Я бесконечно благодарен вам, госпожа герцогиня, за ваше мужество, благодаря которому вы приехали ко мне. Я глубоко чувствую оказанную мне честь и, если мне будет позволено, осмелюсь вам дать совет: не сообщайте больше никому о ваших сомнениях, которые для меня являются неопровержимым фактом и проливают свет на исчезновение юной графини. Сосредоточьте ваши заботы на господине градоправителе[9]. Ваше участие будет для него лучшим утешением.


***

Герцогиня уехала, почти что успокоившись. Между тем де ла Рейни не обладал в глубине души той уверенностью, которая отражалась на его лице. Он прекрасно знал, что влияние Ментенон возрастает с каждым днем, и это уже не было секретом. Но он не мог вообразить себе, что гордец «король-солнце» заменит у себя за столом и в постели благороднейшую инфанту женой старого скандалиста Скаррона, чья выставляемая напоказ набожность больше всего напоминала замаливание былых грехов.

«Опускать пальцы в чашу со святой водой все-таки не так приятно, как нежиться на шелковых простынях с такой обольстительной грешницей, как маркиза де Монтеспан», — решил главный полицейский.

Придя к такому заключению, он взял шляпу, перчатки, трость, завернулся поплотнее в плащ, потому что на улице заметно похолодало, и отправился ужинать на улицу Ботрей. Аппетитные запахи жареного мяса и печеного теста сообщили ему с порога, что он желанный гость в этом доме. Мадемуазель Леони, гордясь тем, что ей довелось принимать лучших служащих полиции и советника посольства, пусть и бывшего, засучила рукава и позаботилась о самых вкусных и питательных блюдах: жирных устрицах из Сен-Вааста на Контантене, рагу из куропаток с грибами, кабаньей ноге с брусникой и каштанами, небольшом блюде сыров и тортах, какие пекут в ее родной Бретани: слоеном с виноградом и кремом и песочном с вареньем. Господин Исидор настоял на своем участии в ужине и прислал Фромантена, нагруженного полудюжиной бутылок, тщательно выбранных в погребе покойного брата. Вино было единственной роскошью, которую позволял себе этот скупец, тщательно следя, чтобы его погреб был всегда полон. Когда гости и хозяева уселись за стол, покрытый белой скатертью и украшенный букетом из осенних ромашек и ветки с золотыми листьями, всем стало тепло и уютно; весело застучали ножи и вилки, отдавая дань вкусной еде, зато разговоры велись самые незначительные до тех пор, пока не подали сладкое.

Вот тогда-то господин де ла Рейни, допив свой стакан с «Аликанте», заговорил.

— Мне кажется, — сказал он, — настало время поговорить о том, ради чего мы все собрались за этим великолепным столом: о необъяснимом исчезновении мадам де Сен-Форжа. Первым делом, узнав от мадам де Монтеспан, что она «оскорбила короля», я отправился в Бастилию, и там комендант Безмо тут же сообщил мне, что 30 июля в закрытой карете под охраной стражников прево ему была доставлена та, кого мы ищем. К несчастью, — поспешил он добавить, увидев, как посветлели все лица, — она пробыла там всего несколько недель, а потом вновь появилась карета, на этот раз без стражников, но с приказом господина де Лувуа перевезти ее в Венсен, под предлогом, что воздух там гораздо лучше.

— Значит, она в Венсенском замке? — нетерпеливо уточнил Альбан.

— Нет, туда ее так и не доставили. Маркиз дю Шатле принял меня весьма любезно, убедившись, что со мной не приехала ни одна ведьма, и сообщил, что к нему не поступала такая узница, добавив, что в настоящее время в замке нет ни одной женщины.

— Боже мой! — простонала мадемуазель Леони. — Где же она может быть?

— Вот это мы все вместе и постараемся выяснить.

— Если только она еще жива! — воскликнул Альбан, гневно сжав кулаки.

— Я совершенно уверен в том, что Шарлотта жива, — проговорил его начальник умиротворяющим тоном. — Но дай мне возможность договорить. Из достоверного источника мне известно, чем она могла оскорбить короля. Ее заточили в тюрьму, чтобы она не предала огласке весьма нежелательное мнение, которое расползлось по Парижу после смерти Жерве: королева была убита своими врачами; сознательно или бессознательно, но они довели ее до смерти. Шарлотта, оказавшись в подсобной комнате, невольно услышала их последнее совещание. Именно о нем она и хотела рассказать королю, именно оно и послужило причиной ее исчезновения.

— Откуда вы об этом узнали? — осведомился де Сенфуэн, внезапно став очень серьезным.

— Я все вам расскажу, но вы все должны дать мне клятву, что будете немы как рыбы.

— За кого вы нас принимаете? — возмутился Альбан.

— За тех, кто вы есть: за лучших людей, каких я знаю, но неосторожное слово может вылететь у каждого.

— Никто из нас не хочет беды Шарлотте, — запротестовала мадемуазель Леони. — Вы ведь знаете это, господин начальник полиции? Но как бы там ни было, клянусь честью, я буду молчать как рыба.

— Мы тоже клянемся, — в один голос произнесли Альбан и Исидор.

— Хорошо. Совсем недавно мне нанесла визит знатная дама, она была в маске и под вуалью. Это была госпожа герцогиня де Креки, статс-дама Ее величества королевы.

— Жена градоначальника города Парижа? — удивленно переспросил Альбан.

— Именно, именно. В тот самый день она тоже была в опочивальне королевы и сделала свои собственные выводы относительно врачебных процедур. Хочу подчеркнуть, что ее девичья фамилия Плесси-Бельер, и в юности она вместе со своей семьей часто бывала у Николя Фуке и хорошо знала его мать, которая обладала большими познаниями в медицине и могла бы стать первым фармацевтом нашего королевства. Во время процесса над ее сыном она, вооружившись своими познаниями, сумела спасти жизнь королевы, но благодарности не заслужила. Мадам де Креки заметила, что Шарлотта вышла вслед за врачами из комнаты, где они совещались. Она была бледна как полотно и едва держалась на ногах. Как только наступила смерть, мадам де Креки видела, что Шарлотта побежала вслед за королем.

— Столь знатная дама, очевидно, многим рисковала, приехав к вам и рассказав вам все это. Если бы король узнал о ее посещении, он был бы не слишком доволен.

— Скажем, что она... вне досягаемости.

И де ла Рейни рассказал, по какой причине государь теперь отдалился от своего старинного и верного друга: нелепое предсказание, которым он с ним когда-то поделился, теперь начало сбываться.

— Удивительно, с каким маниакальным упорством не прощают короли своим верным слугам признаний, сделанных ими по своей доброй воле, — заметила мадемуазель Леони. — Но в отношении нашего короля меня это ничуть не удивляет, он никогда мне не был симпатичен.

— Мы здесь не для того, чтобы рассуждать, — торопливо произнес Альбан. — Речь идет о жизни, которую мы должны спасти... моля господа, чтобы он дал нам такую возможность!

Голос молодого человека странно дрогнул, и де ла Рейни дружески положил ему руку на плечо.

— Слезами горю не поможешь, — напомнил он поговорку, — лучше приняться за дело.

— Мы бы рады, да только как? — спросила мадемуазель Леони.

— Мне кажется, — решился подать голос господин Сенфуэн дю Булюа, — что мы должны нанести визит господину де Сен-Форжа. Он муж, и если кто и имеет право разыскивать Шарлотту, то это он, не так ли?

— Но он никогда не станет ее разыскивать, — с оттенком снисходительного сожаления отозвался главный полицейский. — Он слишком боится стать неугодным.

— Кому? — не поняла мадемуазель Леони.

— Королю, его брату — откуда я знаю, кому еще? Он всего лишь марионетка в руках шевалье де Лоррена. Женитьба не внесла в его жизнь ни малейших изменений, и еще меньше, я думаю, внесет его вдовство. Оно, я полагаю, будет ему даже приятнее.

— А вызов на дуэль может его расшевелить? — осведомился Альбан, придя в бешенство.

— Твой вызов? Нисколько. Ты простой солдат, мой мальчик, не забывай об этом, а графы де Сен-Форжа не дерутся на дуэлях с простыми солдатами. Он не уронит себя, а ты не поможешь Шарлотте. Когда она исчезла, злые языки не преминули предположить, что она решила отдохнуть с любовником. Тебе немедленно припишут эту роль. Ты этого хочешь?

Забыв всякую сдержанность, молодой человек воскликнул с горячностью:

— Стать им и умереть — ничего другого я бы не желал!

— И тебе безразлично, что она погибнет вместе с тобой? Нет уж, дорогой, давай вернемся на землю. Думаю, что разумнее всего будет повидать мадам де Монтеспан. Напишу-ка я ей и попрошу меня принять.

Но господину де ла Рейни не пришлось даже трудиться: когда он вернулся домой, его ждала записка с приглашением в Кланьи на следующий день вечером.

В путь господин де ла Рейни отправился в ужасную погоду — лил дождь, дул ветер, прохватывая ледяным холодом, слишком ранним для октября. Но он отважно решил отправиться верхом, чтобы добраться до Кланьи как можно скорее. И добрался, но совершенно окостенев. К счастью, его сразу же провели в уютную и теплую гостиную, где уже однажды принимали. Де ла Рейни был удивлен совершенно иным настроением маркизы. Она не скрывала своего волнения, расхаживала, как львица в клетке, комкая носовой платок, и главный полицейский был слишком хорошим наблюдателем, чтобы не заметить, что она плакала.

— Ну что? Узнали что-нибудь? — задала она вопрос с порога, не затрудняя себя приветствием.

Гость тоже не стал здороваться.

— Королеву умертвили, и мадам де Сен-Форжа в некотором смысле стала свидетельницей убийства. Именно об этом она хотела поговорить с королем, побежав за ним. Три часа спустя она уже была в Бастилии.

Маркиза остановилась и опустилась в кресло.

— Я готова была поклясться, что свершилось преступление, когда узнала о кончине несчастного Жерве. И кто это сделал?

— Видит бог, не знаю. Жерве умер, не произнеся ни слова.

— Как? Не написав признания? Или хотя бы прощальной записки?

— Редко когда успевают написать послание в момент убийства.

— Убийства? Вы уверены?

— Совершенно уверен. И даже сумел убедить священника, который согласился похоронить его по-христиански.

— Но кто же убил королеву?.. Я уверена, что опять начнут говорить, будто виновата я.

— Нет сомнения, что убийство совершили врачи.

— Разумеется, но по чьему наущению?

— Конечно, не по вашему. Вы никак не были заинтересованы в смерти королевы, поскольку господин де Монтеспан благополучно здравствует.

— Да, безусловно, но мне припомнят, что я когда-то порекомендовала этого Дакена.

— Зато Фагон любимый врач мадам де Ментенон. Вы меня понимаете?

Маркиза посмотрела на де ла Рейни глазами, полными слез.

— Я погибла, господин де ла Рейни, эта женщина стала всемогущей. Я уверена, что он женился на ней.

— Оставьте, пожалуйста! Или король вам лично сообщил о своей женитьбе? Лично я не могу в нее поверить!

— И все-таки придется! Вчера у короля собиралось небольшое общество. Эта женщина сидела с ним рядом... Она не встала, когда вошли принцессы. Герцогиня Орлеанская, невестка короля, вспыхнула от негодования. Увидев ее изменившееся лицо, король насмешливо искривил губы и, похлопав Ментенон по руке, извинил ее, объяснив, что она не может встать по причине «несчастного случая». Но пришла она без трости! И ее рядом с ней и в помине не было! Обо мне он так не заботился! На следующий день после того, как я дала жизнь одному из его детей, я обязана была быть при дворе и простояла долгие часы, не имея права сесть!

— Как приняла объяснение герцогиня Орлеанская?

— Она не приняла его, попросила Его величество позволить ей удалиться, так как у нее закружилась голова, и ушла, не дожидаясь ответа.

— А брат короля? Я слышал, что как-то раз при нем зашла речь о возможности такого союза, от чего он пришел в страшный гнев и запретил говорить при нем подобные глупости.

— Его вчера не было, но вы заставили меня пожалеть о его отсутствии. Как бы там ни было, теперь царит она... И я не знаю, что мне делать!

— Надеюсь, вы не надумали удалиться от двора?

— Никогда. Я была и останусь матерью его самых красивых детей. Как мне жаль, что исчезла малютка Шарлотта! Я уверена, что она могла бы помешать подобной крайности!

— Безусловно! Помогите мне найти ее. Даже если брак состоялся, он не был объявлен официально. И потом, не так-то просто быть женой мужчины в расцвете сил, любящего красивых женщин. Брак не ослепляет, он, скорее, обостряет зрение.

— Вы вселили в меня надежду! Кто бы мог подумать, что однажды мы станем союзниками и я буду испытывать к вам искренние дружеские чувства?

Де ла Рейни с улыбкой поклонился.

— Никто не мог, но вы видите, как я польщен.

— Скажите, чем я могу быть вам полезна?

— Я попрошу вас об одном разговоре, я не могу его взять на себя, так как не бываю при дворе. Я хотел бы, чтобы вы поговорили с герцогиней Орлеанской или с самим герцогом. Желательно напомнить господину графу де Сен-Форжа о его обязанностях. Настало время ему побеспокоиться о своей жене.

— Я попробую, но очень сомневаюсь, что от подобного разговора будет толк. Герцогиня теперь при дворе не в фаворе. Герцог, если он против Ментенон, тоже сразу лишится благоволения. Что касается Сен-Форжа, то вы знаете мое мнение о нем. Мне кажется, есть ход куда более действенный.

— Что вы имеете в виду?

— Почему бы мне не поговорить с господином де Лувуа? Его дружба ко мне уж не та, что прежде, но много я не потеряю.

На следующий день двор узнал печальную весть: в битве при Куртрэ погиб юный граф де Вермандуа, сын короля и герцогини де Лавальер. Ему не исполнилось еще пятнадцати, и оплакала его одна герцогиня Орлеанская. Она одна и утешала этого юнца, уже развращенного шевалье де Лорреном, пожалев его своим благородным сердцем, когда он оказался замешанным в позорном скандале, вызвал неистовый гнев короля и презрение придворных, в то время как виновники, приобщившие его к итальянскому пороку, вышли сухими из воды. Оплакивала его и мать в монастыре Шайо, сожалея прежде всего о том, что он появился на свет. Но каким бы он ни был, он был сыном короля и имел право на достойные похороны и траур. На следующий день после его гибели, 19 ноября, дофина родила второго сына, маленького герцога Анжуйского[10], и печальная новость пришла тогда, когда двор ликовал. Бедного Вермандуа преследовала неудача даже после кончины...

Но и ликовали при дворе теперь по-иному, потому что придворные теперь постоянно молились. Набожность стала новой модой, и пример всем подавал Его величество король, поучаемый день за днем и ночь за ночью своей новой супругой. Никто и никогда не видел короля столь благочестивым! Ему, очевидно, было необыкновенно приятно блудить вволю, обходясь без выговоров отца Лашеза, своего духовника. Король теперь охотно исповедовался и причащался, и одно это должно было насторожить и встревожить тех, кто, вроде брата короля, не верил, что подобный брак возможен...

Вместе с королем весь двор устремился в небесные выси. Можно было подумать, что лестница Иакова внезапно опустилась возле Версальского дворца и придворные выстроились в очередь, желая по ней подняться. Самые известные грешницы стали самыми усердными молитвенницами, посещая все мессы и проповеди.

Мадам де Монтеспан не портила общей картины, молилась от души, а поговорить с де Лувуа о Шарлотте решила сразу после Рождества. С ее исчезновения прошло уже месяцев пять, не меньше, так что еще несколько дней ничего не изменят в ее судьбе.

Два дня спустя после Рождества господин де ла Рейни был извещен, что в Сен-Жермене, в доме покойного наместника города господина де Фонтенака, были найдены тела его вдовы, мадам де Фонтенак, и ее любовника, Зона де Ла Пивардьера, о котором уже давным-давно ничего не было известно. Оба были повешены на балке в библиотеке со связанными сзади руками. На груди у обоих висели надписи: «Да восторжествует Божья справедливость!»

— Едем туда немедленно! — коротко распорядился де ла Рейни, обращаясь к Альбану, его юному помощнику Жакмену и Дегре.

Уже выходя из кабинета, он решил взять с собой еще и мадемуазель Леони. Никто не знал дома лучше ее, и она могла оказаться полезной. Ей тут же сообщили о поездке, она не заставила себя просить и была готова в одно мгновение.

До Рождества было холодно и снежно, а потом вдруг распогодилось и потеплело. Дороги немного размякли, зато улицы в городе были сухими. Подъехав к особняку, парижане увидели охрану — наместники королевских городов имели право пользоваться стражниками прево. Двери, окна, ставни — все было закрыто, но ворота распахнулись, как только перед ними появился его высокопревосходительство главный полицейский. Сержант, командовавший охраной, подошел с рапортом: врач, принимавший роды через две улицы отсюда и возвращавшийся на рассвете домой, увидел темный дом с широко распахнутыми дверями, вошел, обнаружил два трупа и поднял тревогу. После чего наместник города господин де Лаферте отдал приказ ни к чему не прикасаться и послал курьера с письмом к господину де ла Рейни. Из соображений приличия тела были отвязаны, а из погреба были выпущены запертые там слуги, их крики привлекали внимание. Слуг под надежной охраной отправили на кухню, чтобы они могли там согреться и поесть. В дальнейшем слуг не охраняли, несчастные были сильно напуганы.

Слуг было шестеро: Мерлэн, мажордом, Кордье, кучер, Матильда Балю, кухарка, Жаннетон, посудомойка, Марион Луве, камеристка баронессы, Леблан, лакей, и Буске, конюх. Все шестеро жили в доме. Уборщицы, прачки и садовники жили в городе. Из домашних слуг мадемуазель Леони знала только двоих — кухарку Матильду, с которой всегда была в хороших отношениях, и Марион, камеристку. О Марион она шепнула Альбану, что душа у нее такая же черная, как у ее хозяйки. Марион было лет под тридцать — темноволосая, с плоским лицом, большим носом и насупленными бровями, из-под которых выглядывали два зеленых глаза, похожих на каменные шарики. Ее трясло от страха, но когда она увидела в свите главного полицейского мадемуазель Леони, затрясло от злобы.

— Этой-то что здесь у нас понадобилось? — раздался ее сиплый голос. — Вдобавок ко всему она еще с полицией явилась! Мадам знала, что делала, когда выставила ее за дверь! Да ей давно пора бы подохнуть!

— Немедленно замолчать! — резко распорядился Альбан. — Мы прекрасно осведомлены, кто такая мадемуазель де Куртиль де Шавиньоль, которая имеет все права находиться в этом доме, в отличие от тебя! Еще одно непочтительное слово, и ты окажешься в тюрьме!

— В тюрьме? Но я ничего плохого не сделала, — плаксиво заявила горничная. — Сидела связанная в темном погребе!

— Замолчать всем! — приказал де ла Рейни. — Я хочу знать, что здесь произошло, но ты будешь говорить только тогда, когда я тебя спрошу. — Он устремил взор на толстяка мажордома, уписывающего хлеб с колбасой и запивающего еду вином. — Ты мне кажешься самым смышленым, вот и расскажи, что тут происходило ночью, — обратился он к нему.

Мерлэн с риском для жизни мигом проглотил все, что мешало ему говорить, вытер рот и поднялся.

— Соизвольте извинить меня, месье, но я чуть было не умер с голоду. Но теперь я целиком и полностью к вашим услугам, — произнес он почтительным тоном хорошо вышколенного слуги.

Де ла Рейни отдавал должное почтительности и улыбнулся.

— Вот и хорошо. Расскажи мне все, что знаешь о событиях этой ночи.

Рассказ был коротким и четким. Но, прямо скажем, Мерлэн мало что знал. На церковной колокольне прозвонили десять, когда громкий голос именем короля потребовал открыть ворота. Молча вошли человек двенадцать — вооруженные, в масках, одетые в черное. В две минуты все слуги были связаны, а начальник отряда, наставив пистолет на Ла Пивардьера, повел его в глубь дома, говоря, что им нужно объясниться. До этого Ла Пивардьер сидел и пил кофе в обществе мадам де Фонтенак.

— Больше я ничего не знаю, — со вздохом заключил Мерлэн. — Нас всех отправили в погреб, где и заперли.

— Кто были эти люди? Как по-вашему? Разбойники?

— Если честно, то на разбойников они были мало похожи. Одежда у них была одинаковая, и больше всего они походили на солдат. А начальник у них был из дворян. В этом я готов поклясться.

— Откуда такая уверенность?

— Да распознать дворянина совсем не сложно: кроме шпаги и перьев на шляпе у дворян особый тон и манеры, они привыкли распоряжаться. Их можно узнать по голосу, по речи. Я заметил, что этот человек хромал. Не знаю, чего он хотел от Ла Пивардьера, потому что в погребе ничего невозможно было услышать, но ворами эти люди не были, потому что, насколько я могу судить, они ничего не унесли.

— Я тоже так думаю, — подала голос мадемуазель Леони, утешавшая кухарку, которая плакала навзрыд в ее объятиях. — Я только что обошла дом, и мне не показалось, что эти люди что-то взяли. Эта двойная казнь больше всего напоминает месть.

— Казнь? — переспросила Марион. — Что значит казнь?

— Это значит, что мадам де Фонтенак и господин Ла Пивардьер были повешены в библиотеке, и надпись у них на груди гласила: «Да восторжествует Божья справедливость».

Марион вскрикнула от ужаса, и тут же у нее началась истерика, она рыдала в голос, повторяя, что ни минуты не останется в этом проклятом месте.

— Успокойся! — произнес Альбан насмешливо. — Ты тоже можешь удостоиться казни, когда мы с тобой разберемся.

— Для начала, — объявил де ла Рейни, — мы отправим девушку в тюрьму при замке. Я полагаю, что в этом деле она не причем, но у меня есть к ней вопросы относительно более давней истории, — уточнил он, взглянув на мадемуазель Леони, и она ответила ему слабой улыбкой.

— В тюрьму? Меня? За что? Я ничего не сделала...

— Вот это мы и определим. А поскольку вы всеми силами стремитесь покинуть этот дом, то в тюрьме вам явно будет спокойнее.

Горничная принялась вопить что было силы, но Альбан быстренько вывел ее в вестибюль и там препоручил двум стражникам прево, которые тут же связали ей за спиной руки. Когда Альбан вновь вернулся на кухню, де ла Рейни продолжал беседовать с мажордомом.

— Как давно находился в доме господин де Ла Пивардьер? Не думаю, что для вас новость, что его давным-давно разыскивает полиция.

— Да, я знаю об этом, но что я мог поделать? Только держать рот на замке. По правде говоря, за редчайшими исключениями, господин де Ла Пивардьер этот дом никогда не покидал.

— Неужели? А как могло случиться, что никто из многочисленной дворни не донес на него? Неужели люди были так ему преданы?

— Нет, господин главный полицейский, они так их обоих боялись! Покойная баронесса была страшной женщиной, и двое ее подручных — Марион и лакей Леблан — исполняли все ее приказания. Слуга с длинным носом не дожил бы до рассвета.

— К чему такие преувеличения? Достаточно было бы просто уйти отсюда.

— А куда? Здесь нам платили, к тому же мы все научились держать язык за зубами. Кроме того, мы были предупреждены: бегство не спасет доносчика, рано или поздно его разыщут и убьют. Ла Пивардьер был еще страшнее баронессы, и мы все боялись его как огня. Я признаюсь в этом без большой радости, потому что гордиться тут нечем. Но скажу прямо, Ла Пивардьер и мадам баронесса стоили друг друга.

— Скажите еще, куда он все-таки делся, потому что этот дом обыскали с чердака до погреба, и не один раз, а два, — спросил подошедший Альбан.

— В первый раз он действительно убежал, но вернулся следующей же ночью, пробравшись через сад. Где он прятался, я не знаю.

— А во второй?

— Скорее всего, в тайнике, куда ведет потайная лестница, механизм которой сломался. Говорят, что этот тайник сделали, когда католики воевали с гугенотами.

— Когда вы поступили в этот дом на службу? — вновь задал вопрос де ла Рейни. Вместо мажордома ему ответила мадемуазель Леони:

— Чуть больше двух лет тому назад, после несчастного случая с Меркадье, его предшественником.

— Снова несчастный случай?

— Но это и в самом деле был несчастный случай, уверяю вас. В тот день не было Кордье, и мажордом согласился помочь конюху Буске почистить жеребца, который ударил его копытом по лицу и убил на месте. Вот тогда-то и был нанят Мерлэн, и исполнял он свои обязанности в доме безупречно.

— Спасибо, мадемуазель, — с искренней благодарностью отозвался мажордом. — Я очень рад вновь увидеться с мадемуазель Леони. Мы все, кроме Марион, очень горевали, когда мадам баронесса выгнала на улицу мадемуазель, которая так сильно болела! Но мы ничего не могли поделать. Одна Матильда высказала все, что думала, зная, что незаменима. Она необыкновенная повариха, и многие хотели бы ее заполучить в свой дом. Баронесса ограничилась советом заниматься своими делами и не лезть в чужие... В общем, чем-то в таком роде. Потом все повторилось и со старичком Жозефом. Когда мы узнали, что его приютил трактирщик Грелье, мы все вздохнули с облегчением. Что касается мадемуазель Леони, мы надеялись, что она найдет себе местечко в монастыре.

— Что за странная мания отправлять старых дев в монастыри, будто они только на то и годятся, что читать «Отче наш», — запротестовала мадемуазель. — Лично я, мой милый Мерлэн, нашла себе местечко в полиции.

Трудно вообразить изумление мажордома, он просто остолбенел.

— Неужели в полиции?

— Именно! И чувствую себя прекрасно!

— Очень рад за вас! А что теперь будет с нами после смерти хозяйки?

— Это будет решать наследница, графиня де Сен-Форжа... Она, правда, сейчас отсутствует...

— Графиня де Сен-Форжа — это ведь наша маленькая Шарлотта? — воскликнула Матильда, сразу же успокоившись.

— Вы совершенно правы. В ожидании ее возвращения мы известим ее супруга, свитского дворянина герцога Орлеанского, и сделаем то, что положено для двух покойников. Я сейчас же извещу священника, и вы сможете готовиться к похоронам. Мне кажется, что всем в доме следует надеть траур.

— А не могли бы вы остаться с нами, мадемуазель Леони? — осведомилась Мелани, одна из служанок. — Кроме мадемуазель Шарлотты, только вы и остались в живых из родни покойных, и нам с вами было бы гораздо спокойнее.

Прежде чем ответить, старая дева вопросительно посмотрела на Альбана, и тот покорно развел руками. Он свыкся с мадемуазель Леони, она стала ему необходима, и лишиться ее ему вовсе не хотелось, но что он мог поделать?..

— Хорошо, я согласна, я останусь здесь, по крайне мере на какое-то время. Теперь, я думаю, всем слугам пора приступить к своим обязанностям, а господа полицейские продолжат свое расследование.

— Я прикажу привезти сюда ваши вещи, — сказал Альбан с таким огорчением, что мадемуазель Леони улыбнулась.

— Наконец-то появился на свете человек, который будет обо мне плакать, — пошутила она и поцеловала Альбана в щеку. — Успокойтесь, я говорю вам: до скорого свидания. — И шепотом добавила: — Нам необходимо ее отыскать! И как можно скорее!

Когда Альбан вернулся вечером домой, дом ему показался холодным и пустым...


***

Брат короля занимался своим самым любимым делом, когда де ла Рейни почтительнейшим образом попросил у него аудиенции: герцог Филипп рассматривал только что привезенные из Венеции драгоценные камни и пребывал в состоянии волнующего выбора, от которого у него всегда захватывало дух. На чем он остановится — подарит себе дюжину безупречно подобранных изумрудов, из которых получится великолепное колье, если добавить к ним несколько жемчужин и алмазов, или все-таки возьмет чудную коллекцию розовых бриллиантов? Из них можно сделать чудесные пуговицы к парадному камзолу из той самой материи цвета вянущей розы, которую ему как раз доставили...

Давным-давно зная своего обожающего роскошь покупателя, гранильщик успешно изображал змея-искусителя:

— Почему бы Вашему королевскому высочеству не купить себе все эти роскошные камни? Зная, в какой они теперь цене, это было бы успешным приобретением!

— Беда в том, что Мое королевское высочество очень сильно потратилось, реставрируя свой замок в Виллер-Котре. С другой стороны, если я не куплю их, вы тут же предложите их королю, моему брату, которому они совершенно не нужны!

— Новые драгоценности всегда нужны, Ваше королевское высочество, и...

— Но не моему брату, — упрямо повторил герцог Орлеанский. — Он мало-помалу вернул себе все драгоценности, которые подарил герцогине де Фонтанж и королеве. У него драгоценностей гораздо больше, чем у меня, но я хорошо его знаю, он может купить эти только для того, чтобы они не достались мне.

— Стоит ли об этом думать, Ваше королевское высочество? Если вы готовы купить один из этих наборов, то, немного поднатужившись, купите и второй. Мы даже можем договориться и дать вам отсрочку в выплате.

В черных глазах герцога вспыхнуло негодование.

— Отсрочку? Мне? Да знаете ли вы, месье, что я не терплю долгов! Ну так что? Сколько вы за них хотите?

Именно в эту минуту дежурный дворянин вошел с известием, что господин де ла Рейни просит уделить ему несколько минут для беседы. Герцог Орлеанский не любил главного полицейского Его королевского величества. Он жил под дамокловым мечом ожидания, что очередное скандальное обвинение обрушится на кого-нибудь из его друзей.

— Что ему нужно?

— Он не имел чести доверить мне свои пожелания.

— Да, конечно... А как он выглядит?

— Думаю, как обычно. Если можно так выразиться, далек от игривости.

— Странно было бы видеть его игривым. Попросите его подождать.

И герцог вновь повернулся к гранильщику.

— Неопределенность меня нервирует. Поэтому я думаю, что поступлю правильно, если возьму у вас все. По крайней мере, по этой части я буду спокоен. Зайдите завтра к моему казначею, господину Фоскарини, он вам вручит требуемую сумму.

Огранщик, отвесив почтительный поклон, удалился. Герцог Орлеанский позволил себе несколько минут отдыха, любовно поглаживая свои приобретения, прежде чем вновь уложить их в кожаные мешочки и запереть в шкафу из черного дерева с инкрустациями из черепахи со слоновой костью и накладками из позолоченной бронзы, где имел обыкновение хранить свои покупки до того, как передавал их ювелиру.

— Пригласите господина де ла Рейни, — приказал он, опустившись в кресло, стоявшее к шкафу ближе других. Но, будучи по натуре человеком любезным, он встретил улыбкой грозу своих друзей.

— Какой добрый ветер занес вас к нам, господин главный полицейский? — осведомился он, немного лукавя.

— Ни добрый, ни злой, монсеньор. Я просто хотел получить от Вашего высочества позволения поговорить с одним из ваших дворян... Не перебирайте их, монсеньор, — поспешил он добавить с легким оттенком иронии, увидев, каким кислым стало выражение лица герцога. — Речь идет о господине де Сен-Форжа, который, женившись на мадемуазель де Фонтенак, похоже, совсем не уделяет внимания своей супруге. А ведь молодая графиня исчезла вечером того самого дня, когда умерла Ее величество королева...

— Да, я знаю о ее исчезновении. И что же?

— Хорошо бы найти ее, и как можно скорее, чтобы она вступила в права наследства. Мадам де Фонтенак, ее мать, и... друг ее матери были найдены мертвыми вчера утром. Без сомнения, они были убиты.

— Кем же?

— Этого я пока не знаю. Человек двенадцать мужчин, одетых в черное и в масках, вошли в особняк де Фонтенак позавчера ночью. Они связали и заперли в погреб слуг, после чего повесили хозяев в библиотеке.

— Фу! Как это отвратительно!

— На груди у повешенных были таблички с надписью: «Да восторжествует Божья справедливость!»

— И вы собираетесь рассказать эту историю бедному Адемару? Он упадет в обморок.

— Я считаю его достаточно крепким и думаю, что он выдержит эту новость. Весть о том, что его супруга — единственная наследница, должна его сильно подбодрить. Поэтому я имею честь повторить Вашему королевскому высочеству, что графиню де Сен-Форжа необходимо отыскать.

— Конечно, но где? Вы должны знать это лучше меня. В конце концов, это ваше ремесло.

— Не спорю, монсеньор, но брат короля имеет несоизмеримо больше возможностей, чем я, узнать, где она находится.

— Каким же образом?

— Самым простым. Во Франции есть только один-единственный человек, который может задавать королю вопросы, и это — Ваше королевское высочество.

Во рту у герцога мгновенно пересохло, и он нехотя выдавил из себя:

— Задавать вопросы королю? Мне?

— Его величество король разве перестал быть вашим братом? — поинтересовался де ла Рейни с небольшой долей иронии — на свой манер он любил принца, находя его весьма забавным. И тут же поспешил дать необходимые объяснения: — Но сначала я должен сообщить Вашему королевскому высочеству, при каких обстоятельствах исчезла мадам де Сен-Форжа.

В нескольких словах он передал результаты предпринятого им расследования.

Герцог не раз недоверчиво на него посматривал.

— И вы отправились в Бастилию, а потом в Венсен без приказа короля?

— На протяжении всех последних лет я довольно часто езжу туда без королевских приказов. Такова необходимая часть моей работы.

— И вы готовы повторить все, что сказали мне, моему брату?

— Без малейшего колебания, поскольку я ни в чем не изменяю своему долгу, и в мои обязанности входит сообщать Его величеству обо всех происходящих событиях. Но поскольку речь идет о супружеской паре, принадлежащей дому Их королевских высочеств, брата короля и его невестки, я счел своим долгом сначала приехать к вам.

Принц задумался на секунду и кивнул:

— Справедливо! Вы совершенно правы. А вы уже говорили с моей женой?

— Как я мог, монсеньор? С моей стороны это было бы неуважением по отношению к Вашему королевскому высочеству.

— Конечно, конечно... К тому же в последнее время она не слишком ладит с моим братом.

И снова принц погрузился в молчание, усиленно размышляя. Внезапно его лицо посветлело.

— Вот что мы сделаем, господин де ла Рейни! Мы отправимся к нему вместе! Вас это избавит от необходимости просить аудиенции... ну и вообще...

Выходя из Пале-Рояля, де ла Рейни улыбался. Он получил именно то, чего желал.

Глава 4 Неожиданная развязка

Зная своего государя, быть может, лучше, чем тот знал самого себя, де ла Рейни почел за необходимость предупредить его о посещении брата, который решил повстречаться с ним как бы невзначай после полуденного завтрака. Поэтому главный полицейский выехал из Парижа затемно, чтобы успеть испросить аудиенции после утренней службы и до заседания Совета. Король, конечно, мог быть в дурном расположении духа, и тогда... Но на этот раз удача улыбнулась де ла Рейни: на лестнице он встретил личного секретаря Его величества Тусена Роз, который в скором времени получит титул маркиза де Койе, человека уже немолодого, опытного, с острым проницательным умом, которого необыкновенно высоко ценил его господин.

Роз поначалу посмеялся над де ла Рейни:

— Частная аудиенция? И вы прибегаете к моему посредничеству, господин главный полицейский? Вы, однако, необыкновенно застенчивы!

— Уверяю вас, не слишком, но я всегда опасаюсь, что с моим появлением связывается что-то неприятное, и стараюсь появляться как можно реже.

— Вы ошибаетесь! Что вам за дело до трепещущих придворных, чья совесть в последнее время не слишком чиста? Вы великий труженик, такой же, как король... как я. Его величество по справедливости оценивает великое дело, которое взвалено на ваши плечи: Париж день ото дня становится все более спокойным городом, безопасным, чистым, красивым. Пойдемте вместе и подождем Его величество в кабинете. Я уверен, что вас ожидает самый благожелательный прием.

Секретарь не ошибся. Людовик сразу выразил главному полицейскому свое удовлетворение.

— Господин де ла Рейни! — воскликнул он. — Нам по душе ваше усердие! Вы приехали так рано, чтобы сообщить нам об этом ужасном случае в Сен-Жермене?

— Король уже знает о нем?

— Конечно. И даже думал, что вы приедете ко мне вчера.

— Вчера, сир, по вызову наместника города я был в Сен-Жермене, осмотрел место преступления и начал расследование. Именно этого требует от меня служба Его величеству королю.

— Вы совершенно правы. Но дело в том, что вчера вечером мадам де Ментенон, сохранившая друзей в Сен-Жермене, обронила мне несколько слов о случившемся. Теперь рассказывайте вы!

Но де ла Рейни не смог начать говорить, его душил приступ гнева, вызвавший чуть ли не слезы, но наконец ему удалось справиться с нахлынувшими эмоциями, однако гримасу на его лице трудно было считать любезной улыбкой.

— Начинайте же! — нетерпеливо потребовал Людовик.

— Простите меня, сир, но я подумал: почему бы Вашему величеству не перепоручить мои обязанности мадам де Ментенон? Мне кажется, она более сведуща, чем я.

Однако в этот день король был и в самом деле в великолепном настроении.

— Ну-ну, стоит ли обижаться? Рассказывайте скорее, что там произошло, — повторил он, поудобнее устраиваясь в кресле.

Де ла Рейни рассказал о деле, не упустив ни малейшей подробности. Он не упомянул только о присутствии в особняке мадемуазель де Куртиль де Шавиньоль. А затем перешел к особо тонкому моменту.

— Вернувшись в Париж, я занялся поисками графа де Сен-Форжа, так как речь шла о смерти его тещи, и отправился в Пале-Рояль.

— Вы виделись с герцогиней Елизаветой?

— Нет, сир, я виделся с герцогом Орлеанским. Поскольку я искал одного из его свитских дворян, то самым естественным было обратиться к нему. Его королевское высочество взял на себя заботу сообщить обо всем супруге и собирался нанести визит сегодня после полудня своему августейшему брату. Без сомнения, граф де Сен-Форжа будет сопровождать его.

— Чего они хотят? — тон Людовика стал гораздо суше.

Уловив перемену, господин Роз деликатно удалился. Де ла Рейни прокашлялся, прочищая горло, но сохранил полнейшее спокойствие.

— Думаю, короля не удивит их просьба. Полагаю, что до Вашего величества дошел слух о странном исчезновении графини де Сен-Форжа, которую никто не видел... вот уже много месяцев.

— Брат хочет получить сведения о ней у меня? Единственное, что я могу, — это его успокоить, за всем остальным он должен обращаться к вам. Полагаю, что вам нужно начать еще одно расследование.

После этих слов де ла Рейни кинулся с головой в омут. Он отважно посмотрел королю в глаза, потом почтительно ему поклонился и сказал:

— Я уже его начал, сир, считая, что преданно служу интересам Вашего величества. Никуда не годится, когда исчезает знатная дама и никто не может сказать, что с ней случилось.

— Может быть. Нам известно, что... кое-кто выражал о ней беспокойство.

— Меня тоже беспокоит ее участь, сир. Я видел ее, и не раз, в доме покойной мадам де Брекур, с которой меня связывала давняя дружба.

— Вам нечего оправдываться. И что же ваше расследование?

— Полагаю, король сможет узнать гораздо больше, задав вопрос об участи графини господину де Лувуа, потому что он начиная с вечера 30 июля занимался этой молодой женщиной, которая была слишком взволнована и поэтому, очевидно, несколько назойлива. По слухам, неведомо откуда взявшимся, как это часто бывает, графиня имела несчастье не угодить королю, и это вынудило господина де Лувуа вмешаться.

— Что дальше?

— Как поступают с провинившимся в столь тяжком преступлении? Их отправляют в тюрьму, сир... Например, в Бастилию.

— Если она в Бастилии, мы попросим нашего министра освободить ее оттуда.

— Но она не в Бастилии. Она была там, но спустя несколько недель за ней приехала карета, чтобы отвезти ее в Венсен под предлогом, что лесной воздух будет для узницы полезнее. Мне передавали, что она болела, если не сказать, угасала...

— Прекрасно! Так чего же вы ждете? Привезите ее из Венсена!

— Невозможно, сир. Ее нет в Венсене, потому что ее никогда туда не привозили.

— Что вы хотите этим сказать?

— Господин дю Шатле, комендант Венсенского замка, в глаза не видел этой узницы. С тех пор как было закрыто дело с отравительницами, ни одна женщина не переступала порога Венсена, чем комендант, надо сказать, был очень доволен. Донжону, принадлежавшему королям и принимавшему весьма знатных особ, не прибавили чести жалкие ворожеи и колдуньи, — закончил де ла Рейни и позволил себе улыбнуться.

Шутливое заключение несколько разрядило напряжение. Проницательный взор главного полицейского не мог обмануться относительно выражения лица короля: Его величество не гневался, он был скорее удивлен, и удивлен до такой степени, что даже забыл величественное «мы».

— Да, я понимаю. Но где же она может быть?

— На свое несчастье, этого я не знаю. Знаю только, что закрытая карета, та же самая, что привезла узницу в тюрьму, увезла ее из Бастилии, и приказ о перемещении был подписан господином де Лувуа.

— В таком случае, — сделал вывод король, — пускай позовут ко мне господина де Лувуа, и он объяснит нам... Во всяком случае, я надеюсь...

Людовик произнес свой приказ таким ласковым тоном, что даже у главного полицейского пробежал мороз по коже.

Министр, как видно, был уже рядом, потому что явился в ту же секунду. Король принял его любезно. Даже слишком...

— Присутствующему здесь господину главному полицейскому, — начал Людовик, — хотелось бы знать, как вы поступили с малюткой де Сен-Форжа. Ее мать умерла, и было бы желательно, чтобы она присутствовала на похоронах.

— Как я поступил с ней, сир? Я был уверен, что король прекрасно осведомлен о ее участи. Разве не было желательно, чтобы молодая особа выплескивала свои чувства в месте, менее взрывоопасном, чем Версаль?

— Например, в Бастилии, — вставил де ла Рейни, на которого грубость де Лувуа всегда действовала угнетающе.

Де Лувуа с живостью повернулся к нему.

— Именно в Бастилии! Стены там той самой толщины, которая не позволит просочиться никаким нежелательным слухам!

— Так почему же вы ее увезли оттуда?

— Вы и об этом знаете? Похоже, вы сочли себя вправе вести расследование, господин главный полицейский?

— Счел себя вправе, господин министр? Расследование — главная моя обязанность, и я не люблю внезапных исчезновений. Особенно когда речь идет о юной и беззащитной женщине. Чтобы не тратить время зря, скажу, что господин Безмо сообщил мне о переводе узницы в Венсен, и я, не желая останавливаться на полдороге, отправился туда и...

— Вам сказали, что ее там нет. Сир, — грузный де Лувуа повернулся снова к королю, — соизвольте уделить мне несколько минут для беседы наедине.

Положительно в это утро настроение короля было просто чудесным, что необыкновенно порадовало де ла Рейни, окончательно убедив его, что к злоключениям Шарлотты Людовик не имеет никакого отношения, потому что, услышав просьбу своего министра, государь рассмеялся:

— Вам не везет, бедный де ла Рейни! Но вы должны знать, что господин де Лувуа охраняет свои тайны так же ревностно, как господин де ла Кинтини[11]груши в своем саду. Чтобы вас утешить, мы предлагаем вам полюбоваться чудом из чудес, нашей Зеркальной галереей! Вы будете первым, кто ее увидит, потому что двор приглашен только завтра вечером. Галерея очень длинная, и прошу вас: оставайтесь в пределах досягаемости.

— Благодарю вас, Ваше величество, за дарованную мне привилегию.

Де ла Рейни и в самом деле получил королевский подарок. На миг он замер, потрясенный, и чуть было не забыл, зачем приехал в Версаль.

Между тем в Большом кабинете от любезности короля не осталось и следа.

— И что же вы желаете мне сказать? Почему Бастилия, а не монастырь? Почему вы увезли ее? И где она, в конце концов?

— Монастырь? Но разве Его величество не знает, что монастырские приемные снабжают новостями газеты? А в Бастилии нечем дышать. Если Его величество соизволит вспомнить, то мне была предоставлена свобода действий, и действовал я в страшной спешке. Желая пресечь в то же мгновение...

— Да, я помню. И что же дальше?

— А дальше я действовал, уже все хорошенько обдумав. Я рассудил, что мадам де Сен-Форжа молода, неискушена, наивна. Она во власти чувств, рожденных ее привязанностью к королеве. Бастилия сама по себе тяжкое наказание, а эта молодая женщина, в общем-то, ни в чем не виновата. Мы лишь опасались, как бы она не стала источником нежелательных слухов...

— Которые распространились и без нее. Смерть Жерве этому немало способствовала, но мы еще поговорим об этом вместе с де ла Рейни. Так вы, наконец, мне скажете, где спрятали малютку де Фонтенак?

— У себя, сир!

Как только были произнесены эти три слова, произошло именно то, чего де Лувуа опасался: Людовик побагровел от гнева.

— У вас? Вы хотите сказать, в одном из ваших домов в Париже или в Медоне? И конечно, под присмотром вашей попечительной супруги? Де Лувуа! Мне кажется, вы сошли с ума!

Министр был приземист и широк в плечах, он надеялся выдержать ураган, который готов был на него обрушиться. Он один во всем государстве делил с королем такие тайны, какие уберегли бы его от любой опасности, кроме меча палача, если бы король захотел от него избавиться.

— Нет, сир, не в Париже и не в Медоне. У меня есть небольшой охотничий домик, прекрасно защищенный и великолепно спрятанный в лесу. О нем не знает никто, и мадам де Лувуа в том числе. В него я и отправил мадам де Сен-Форжа. Тюрьма бы ее погубила. В Бастилии она начала болеть, а в моем пустынном уголке ей был обеспечен необходимый для выздоровления уход. Хочу подчеркнуть, что она находилась под надежной охраной, но ей оказывалось должное почтение и она ни в чем не нуждалась. У нее было все, кроме свободы.

— Этакая ваша личная тюрьма? Позолоченная клетка, я правильно понял? А скажите-ка мне, господин де Лувуа, как далеко простирается ваш интерес к этой юной даме? Поступая таким образом, вы руководствовались одним лишь намерением удалить ее от двора? Или еще и страстью? Как известно, своим страстям вы не в силах противостоять. Я помню, с каким неистовством вы добивались прелестной маркизы де Курсель[12]. В конце концов, надеясь обрести покой, она стала вашей.

Де Лувуа побледнел, но ни один мускул не дрогнул на его широком грубом лице.

— Мадам де Курсель искала приключений, сир, чего никак не скажешь о молодой женщине, о которой мы с вами говорим. Отдать ее за простофилю де Сен-Форжа было в некотором роде преступлением. Но с другой стороны, эта возможность могла уберечь ее...

— Уберечь от чего?

— От всевозможных посягательств. Как-никак речь идет о симпатии короля.

— Вы хотите сказать...

— Я сберег ее для вас, Ваше величество! Она безупречна, сир, и я заметил...

— Вы ничего не могли заметить! Разве вы не знаете, что я распростился с... заблуждениями молодости и теперь живу добродетельно, по заповедям Христовым?

— Разумеется, сир, но и раскаявшемуся случается порой пожалеть о сладких часах пролетевшей молодости.

— Как раз эти сладкие часы и приходится искупать, когда входишь в возраст...

— Возраст? О чем вы говорите! В вашем возрасте, сир, еще рано думать об отставке. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на женщин, трепещущих при появлении короля.

— И что же?

— А то, что мадемуазель де Фонтанж от всего сердца любила короля и не забрала его любовь с собой в могилу.

— Может, вы и правы, но меня это мало интересует. Я люблю, дорогой Лувуа...

— Если Его величество говорит, то говорит исключительно правду. Но мне бы хотелось быть уверенным, что речь идет об искреннем порыве сердца, а не о многотрудном самоубеждении.

— Вы бредите?

— Нет, сир, я просто рассуждаю по-человечески. Все знают, что любовь притягивает любовь, особенно когда сердце, к которому она тянется, опустошено. Смерть очаровательной герцогини, конечно, оставила пустоту и горькие сожаления. Могу я спросить короля, что было бы, если бы болезнь не заставила ее увянуть, а потом не свела в могилу? Я думаю, радость по-прежнему царила бы в этом дворце.

— Может быть.

Воцарившееся молчание, судя по лицу короля, было полно приятных мечтаний, и де Лувуа благоразумно не прерывал его. Но вот Людовик очнулся, встряхнувшись, словно огромный пес.

— Вы забыли только об одном: после мадам де Фонтанж нас покинула королева... Но вернемся к нашим делам: удаление мадам де Сен-Форжа ничем не оправдано, и ее нужно вернуть супругу. Безусловно, напомнив, чтобы она поклялась молчать о виденном и слышанном. Отвезите ее к герцогине Орлеанской. Герцогиня любит ее, и, мне кажется, это будет вполне естественный ход событий, тем более что граф служит герцогу. И потом, она будет в некотором отдалении от двора: герцогиня предпочитает жить в своих имениях, а не в наших. Прежде чем уйти, не забудьте позвать ко мне де ла Рейни, я хочу поговорить с ним об убийстве матери графини. Ну и семейка, господи боже мой!

Де Лувуа поклонился. Он не стал говорить, что думает относительно любви герцогини Орлеанской к своим имениям, а не к имениям своего деверя. Он был прекрасно осведомлен о травле, которую затеяли фавориты герцога, чувствуя себя совершенно безнаказанными, потому что прямодушная Лизелотта не считала нужным скрывать своей неприязни к мадам де Ментенон. У де Лувуа были свои заботы. Он сел в карету и поехал в Медон в свой замок. Время до вечера он провел, запершись у себя в кабинете, а когда стемнело, переоделся, приказал оседлать лошадь, вскочил на нее и исчез за поворотом извилистой лесной тропинки...

На следующее утро де Лувуа явился к утреннему выходу короля, он был бледен и, судя по усталым глазам, провел бессонную ночь. Он с явным нетерпением дожидался конца нескончаемого церемониала, в который Людовик превратил свой утренний туалет, сделав его ритуалом. Король заметил беспокойство своего министра и, покидая спальню, кивком пригласил следовать за собой.

— Вы скверно выглядите, — сказал Людовик, нимало не заботясь, чтобы приглушить голос: четкий шаг сопровождавшей его охраны помешал бы услышать любой королевский разговор. — Что за дурную весть вы привезли?

— В самом деле дурную. Дама, о которой шла речь, сбежала.

— Когда?

— Не знаю. В последний раз я был там неделю назад и не могу сказать точно, когда это произошло. В доме настежь открыты двери и окна, и в нем нет ни души.

— А ведь сейчас зима. Я полагаю, что в вашем охотничьем домике были слуги?

— Они исчезли. И самое странное, что ничего не украдено.Если де Лувуа был бледен как полотно, то Людовик пламенел огнем.

— Поздравляю! Вам остается только одно: рассказать все де ла Рейни. Если есть на свете человек, который способен ее отыскать, то это он. Но вы мне ответите за все, и молитесь богу, чтобы с ней не случилось ничего дурного!

Де Лувуа отличался вспыльчивостью и терпеть не мог, чтобы с ним обращались бесцеремонно, такого он никому не прощал, даже королю. Он вскипел и уже не обращал внимания, где он находится и с кем говорит:

— Что с ней может случиться дурного? Ясное дело, ее похитили. Поклонник, достаточно богатый, чтобы купить...

— Извольте замолчать. Помните о том, где вы находитесь! Делайте что приказано, и не возвращайтесь, пока... Ах, мадам де Ментенон! Вы хорошо спали?

К королю подходила вышеупомянутая дама, держа в руках молитвенник, за нею следовали ее духовник и ее племянница. Де Лувуа в ярости развернулся и направился к Лестнице королевы. Спеша вниз, он споткнулся о собственную трость, с помощью которой маскировал легкую хромоту, последствие давнего падения с лошади, и наверняка бы растянулся во весь рост, если бы не спасительная поддержка мощной руки дежурного швейцарца, восстановившего его равновесие. В благодарность швейцарец заслужил злобный взгляд, после чего де Лувуа спустился по лестнице с предельной для своей хромой ноги скоростью, сел в карету и крикнул кучеру: «В Шатле!»

Король приказал ему увидеться с де ла Рейни, и он отправился в Шатле, чтобы встретиться с ним. Де Лувуа любил подчеркнуть свою покорность и исполнительность, потому что на самом деле не считал для себя обязательным ни то, ни другое. И еще он хотел, чтобы итогом розысков главного полицейского стало мертвое тело. Воистину, подобная развязка была бы отнюдь не худшей. Время до того неблагополучно, что разбойника можно встретить на каждом шагу, и молодая женщина, блуждающая по лесу темной ночью, всерьез рискует жизнью. В общем, министр желал, чтобы де ла Рейни или совсем не нашел Шарлотту, или нашел ее мертвой. Себя же он старался уверить в том, что произошло похищение. Мерзавка настолько хороша, что соблазнит любого, он сам тому пример. Но, если ее похитили, в Версале ее больше не увидишь, а это как раз то, что надо. Если же ее не похитили, то он снова возвращался к своему первоначальному пожеланию: мертвое тело, найденное в какой-нибудь чаще... При необходимости можно и помочь...

Де Лувуа ощутил чуть ли не облегчение, когда в Шатле с должным почтением и к его должности, и к его персоне сообщили, что господин главный полицейский уехал, не сообщив, куда и надолго ли. Это не помешало министру разгневаться, обвинив полицию в разгильдяйстве, потому что начальник обязан находиться на месте, когда к нему возникают срочные вопросы! Он отверг помощь дежурного офицера — им в этот день был Альбан Делаланд, — заявив, что величайший министр, каковым он является, может иметь дело только с высшим начальством. В завершение де Лувуа приказал, чтобы де ла Рейни, как только вернется, немедленно отправлялся к нему в Версаль. После чего он ушел, не прощаясь, и громко хлопнул дверью, которую не успели перед ним распахнуть.

— Какая муха его укусила? — поинтересовался Дегре, вернувшийся как раз в эту минуту и чуть было не столкнувшийся с разгневанным министром.

— Могу тебе только сказать, что он желал немедленно видеть патрона, которого, как только он вернется, я должен тут же отправить в Версаль. Что касается остального, я знаю не больше, чем ты.

— А где наш главный?

— В Сен-Жермене, я думаю. В последнее время он все больше молчит. Его можно понять: двойное убийство в особняке Фонтенаков кого хочешь лишит покоя. Кроме слуг, чьи показания ты читал, никто по соседству с домом, где творилось такое, ничего не видел и не слышал! А ведь туда прискакал десяток человек на лошадях, и не заметить их могли только глухие или слабоумные. Однако никто и ничего не заметил!

Огонь в камине почти потух, Дегре раздул угли и подбросил пару поленьев.

— Ты еще молод, и опыта у тебя маловато. Нет ничего удивительного, что никто из соседей не заметил десятка всадников. О двух-трех разбойниках они бы рассказали, но тут явился целый хорошо вооруженный отряд под командованием опытного командира, и стало очевидно, что это вовсе не банда грабителей, а что-то совсем другое... А это всегда внушает опасение. К тому же, если бы жертвы были людьми, внушающими симпатию, или просто-напросто людьми заурядными, соседи бы к ним относились иначе. Но покойная баронесса пользовалась недоброй славой, а ее любовник, который, как ты помнишь, был у нас на подозрении со дня убийства мадам де Брекур, и того хуже. Естественно, что все хотят отстраниться от таких людей, что бы ни происходило. Так что будь де ла Рейни хоть семи пядей во лбу, помощи ему не дождаться.

— Конечно! Я с тобой совершенно согласен. Да и эти двое получили, прямо скажем, по заслугам. Но сейчас в Сен-Жермене поселилась мадемуазель Леони. Она там своя, хорошо знакома с соседями, и если кто-то может что-то узнать, то это только она. Если бы ты знал, какая это удивительная женщина, — добавил Альбан со вздохом, чем вызвал улыбку Дегре.

— Значит, правда, что из-за этой истории ты лишился кухарки?

— Я лишился друга, и дом без нее стал пустым, несмотря на каждодневные посещения добряка Сенфуэна. Он, похоже, не может прийти в себя из-за исчезновения... мадам де Сен-Форжа.

— А ты?

— Я тоже, — признался Альбан с горечью, — но я получил официальный запрет от нашего начальника искать ее.

— Официальный запрет? Дело серьезное, особенно если запретил сам господин главный.

— Похоже, это его заповедная территория. Мне он объяснил, что речь идет чуть ли не о государственной тайне, и я, участвуя в этом деле, подвергаюсь большому риску. Как будто риск когда-нибудь меня пугал! Как и любого полицейского, я думаю. И еще я знаю, что де ла Рейни говорил об этом с королем.

Дегре не без восхищения присвистнул, помолчал и сочувственно похлопал молодого коллегу по плечу.

— Перестань трепыхаться. Де ла Рейни знает, что делает, и если он решил заниматься этим делом лично, то на твоем месте я бы успокоился.


***

В этот вечер Людовик XIV пригласил весь двор полюбоваться галереей, которая была построена на месте террасы и должна была соединять его покои с покоями королевы. Вопреки этикету, требовавшему, чтобы король появлялся в любом собрании последним, на этот раз Людовик появился первым, вместе с мадам де Ментенон, дофином, дофиной, своим братом и его женой, и занял массивный серебряный трон. Этот трон выносили в самых торжественных случаях, и на этот раз его поставили в дверях Зала мира, напротив которого на противоположном конце галереи находился Зал войны. Придворные столпились вокруг короля, с нетерпением ожидая обещанного зрелища.

Когда слуги распахнули створки дверей, у всех вырвался вскрик восхищения и изумления.

Семнадцать огромных, закругленных сверху окон смотрели в парк, на подсвеченные фонтаны и Большой канал. Напротив каждого окна была арка, и в эти семнадцать арок было вставлено триста шестьдесят граненых зеркал, которые отражали великолепие парка и убранства галереи. Потолок сиял великолепными росписями Лебрена, посвященными победам Людовика[13]. С потолка свисали двенадцать хрустальных люстр и две серебряные с каждого края, играя огнями и сияя, словно огромные бриллиантовые подвески. Света и игры люстрам добавляли две тысячи свечей, горевших в серебряных торшерах, жирандолях и канделябрах, украшенных купидонами и сатирами. На паркете из драгоценных пород дерева лежали два белых ковра Савоннери с растительным орнаментом и золотыми солнцами посередине, перекликаясь с белыми с золотой вышивкой занавесями, висевшими вдоль окон. В промежутках между окнами стояли в серебряных ящиках апельсиновые деревья, распространяя вокруг чудесный аромат. Столики, консоли, кресла и табуреты — все было серебряным. А в начале и в конце галереи были установлены четыре статуи из белейшего мрамора — две Венеры и два Аполлона. Каждый входил в эту чудо-галерею на цыпочках, словно в святилище, с ощущением, будто входит внутрь огромного сверкающего бриллианта.

Бриллиантами был украшен черный бархатный камзол короля, а самый крупный мерцал и переливался на его шляпе.

Оказавшись рядом с живым воплощением солнца, брат короля, хоть и был одет в великолепный наряд из перламутрового атласа с пуговицами из розовых бриллиантов, почувствовал потрясение — его даже пронял холодок восторга, и он просто не находил слов. Замерла в восторге и его жена, герцогиня Елизавета, по-детски покусывая палец, она улыбалась во весь рот, счастливая увиденной феерией. Невидимые скрипки господина Люлли услаждали слух чудесной музыкой.

Согласно установленной иерархии, придворные одни за другими подходили приветствовать короля, выражая свое потрясение и восхищение, на этот раз совершенно искренне. Только слепец мог остаться безучастным к подобному чуду. Людовик улыбался, выслушивая похвалы: он был весьма чувствителен к фимиаму, который воскуряли его шедевру.

Внезапно герцог Орлеанский с недоумением сказал:

— Как может быть, что до сих пор нет мадам де Монтеспан? Уж не заболела ли она?

— Я уверен, что она здорова. О болезни она бы нас предупредила. Просто-напросто опаздывает... как обычно!

Но мадам де Монтеспан была здесь — в платье из синего атласа с золотыми блестками, подчеркивающем белизну ее кожи, с одним-единственным букетиком из аквамаринов, приколотым у выреза, и браслетами с такими же аквамаринами на запястьях, — она была великолепна. Сопровождал ее удивленный шепот толпы, но относился он не столько к ней, сколько к молодой женщине, которую она держала за руку и вела к королевскому трону.

Пепельные волосы, бледное точеное личико, платье из черного бархата с белокипенными кружевами, три нитки жемчуга на стройной шее — такой предстала Шарлотта перед королем и, опустив глаза, сделала реверанс. Маркиза не выпускала руки своей подопечной, и в наступившей тишине ее красивый низкий голос прозвучал особенно громко.

— Угодно будет королю принять меня в число своих министров, потому мне удалось то, что не сумели сделать они? — спросила маркиза весело. — С чувством живейшей радости я сопроводила к Вашему величеству мадам де Сен-Форжа, которую считали исчезнувшей.

— Где вы ее нашли? — спросил Людовик, не скрывая изумления.

— У себя в саду, сир! Она была без сознания и лежала под кустом остролиста, как новогодний подарок. Она едва не умерла от холода, пока бежала из дома, где ее держали как пленницу.

На этот раз король не успел высказать своего мнения, его опередила герцогиня Орлеанская: кипя благородным негодованием, она поспешила принять беглянку под свою защиту и покровительство.

— Я знала, я чувствовала, что ей желали причинить зло! Бедное дитя, против которого несправедливо озлобилась судьба, но, благодарение богу, вы оказались у нее на пути, дорогая маркиза. Вам за это воздастся! Вы не можете себе представить, как у меня болело за нее сердце!

— Скажем, что мне повезло, — проговорила прекрасная Атенаис, смеясь. — Что умаляет мои заслуги до одной четверти.

Новый голос вмешался в беседу, неприятно сладкий и тягучий.

— Не следует ли нам услышать рассказ о пережитых перипетиях, наверняка он будет интересным, — лилейным голоском промурлыкала мадам де Ментенон. — Я уверена, что король...

— Нет, — сухо оборвал ее Людовик. — Сейчас не время и не место. Я увижу, — он подчеркнул «я», — этих дам без свидетелей завтра, после окончания Совета. Мадам де Сен-Форжа, мы рады видеть вас, — обратился он к Шарлотте. — Быть может, вы желаете отправиться к вашему супругу?

Герцогиня Орлеанская рассмеялась безудержно и заразительно.

— После того, что она пережила, вряд ли ей будет по силам столь плачевное зрелище! Бедняжка де Сен-Форжа лежит в постели, обложенный пузырями со льдом, пьет травяные отвары от жара и лихорадки. Ему кажется, что он умирает, и он требует священника со святыми дарами! Он...

— Не вижу в этом ничего смешного, — высокомерно заявила мадам де Ментенон. — Сразу видно, что герцогиня Орлеанская недавно сделалась католичкой.

Но она встала на опасный путь. Отпор последовал незамедлительно:

— Вы тоже! Или ваша семья, чья фамилия д'Обиньи, не были дворянами-гугенотами из Пуату? Идите сюда, Шарлотта, ваше место всегда рядом со мной!

— С соизволения Вашего королевского высочества, она побудет еще какое-то время у меня, — проговорила мадам де Монтеспан. — На завтра назначены похороны ее матери. Потом она будет вправе принять решение о своем будущем. А вас, сир, я прошу разрешить удалиться с праздника мадам де Сен-Форжа. Я хотела только, чтобы она поприветствовала своего короля и принцев. Теперь я ее увожу.

— И правильно делаете, она бледна как полотно.

Шарлотта держалась лишь усилием воли. Только из желания доставить удовольствие своей неизменной благодетельнице она согласилась появиться в Версале, когда он сиял ослепительнее, чем всегда.

— Ваше возвращение во время незабываемого вечера поразит всех, а незаметное возвращение и пройдет незамеченным. И запомните: вы ни в чем не виноваты! Вы стали жертвой людской жестокости! — твердила ей мадам де Монтеспан.

Прием, который был им оказан, подтвердил правоту маркизы. Искренняя радость герцогини Елизаветы согрела сердце Шарлотты, но теперь ей так хотелось бы отдохнуть в тишине и покое комнаты, где она очнулась, — в замке Кланьи. Однако сегодня ей придется ночевать в покоях, отведенных мадам де Монтеспан на втором этаже в Версале, в двух шагах от покоев короля. Но и здесь у нее будет мягкая постель и успокоительный отвар, который приготовит для нее Като, верная камеристка маркизы. Спать! После стольких тревожных дней и ночей ничего другого Шарлотта не хотела. И еще не думать! Как непросто вернуться к жизни при дворе и снова захотеть радоваться жизни...

Войдя в свои покои, мадам де Монтеспан увидела там свою сестру Габриэль, маркизу де Тианж. Габриэль была немного старше Атенаис и всегда оставалась ее самой верной опорой. Сестра ждала результата эффектной развязки, задуманной Атенаис, и только после этого собиралась отправиться на поклон к королю, чтобы принести дань восхищения новому чуду Версаля.

— Ну что? — спросила Габриэль сестру после того, как та передала Шарлотту верной Като и вошла в гостиную.

— Полный успех, — отвечала та, опускаясь на диван и беря протянутый ей бокал с испанским вином. — Выражение лица Ментенон было достойно кисти художника. Особенно когда король, так сказать, заставил ее замолчать. Она желала, чтобы все, что случилось с Шарлоттой, было рассказано немедленно и при всех. Зато Людовик был великолепен, и я уверена, что он не имеет отношения ко всей этой истории. Все устроил Лувуа с целью, о которой я даже думать не хочу!

— Он там был?

— Не с самого начала. Пришел, когда мы уже покидали галерею. Шарлотта его не видела, а я притворилась, что не замечаю. Но краем глаза я отметила, что при виде нас он окаменел возле статуи Венеры и из красного стал желтым! Герцогиня Елизавета была герцогиней Елизаветой. Она раскрыла объятия Шарлотте и готова была снова взять на службу свою бывшую фрейлину. И, как обычно, сцепилась со Скарроншей. Но та не удержалась от колкости: упрекнула, что до замужества с братом короля принцесса была протестанткой. Принцесса ей не спустила, а король промолчал.

— Ты веришь, что король на ней женился?

— Да, теперь я могу сказать, что уверена. Он начал вести себя как муж, который вправе выражать недовольство... Иными словами, совершенно естественно.

Деликатно придерживая друг друга за локти, сестры вернулись в галерею обсуждать необыкновенную красоту отделки помещения. Их восхищение было искренним и неподдельным. Можно ли было вообразить себе что-то более необыкновенное, чем Зеркальная галерея, освещенная отблесками огней Большого каскада?


***

Войдя на другой день в кабинет короля, воодушевленная, как и вчера, своей благодетельницей, Шарлотта, к своему большому удивлению, увидела там господина де ла Рейни, а он удостоил ее одной из своих редких улыбок. Больше того, поздоровавшись с мадам де Монтеспан, он подал Шарлотте руку, помогая ей встать после низкого реверанса. Король сидел за письменным столом и подписывал бумаги, которые подавал ему его секретарь, господин Роз. На присутствующих он не обращал никакого внимания.

— Вы представить себе не можете, мадам, как я счастлив вас видеть, — прошептал де ла Рейни Шарлотте.

— Почему счастливы?

Улыбка исчезла с лица де ла Рейни, когда он всмотрелся в неподвижное, бесцветное лицо Шарлотты. Даже глаза у нее как будто выцвели и стали скорее серыми, чем зелеными. И на него она смотрела так, будто едва его узнавала.

— Потому что... боялся, как бы с вами не произошло... какого-нибудь несчастья...

— Нет. Со мной ничего не произошло. Бесцветный голос, потухший взгляд — Шарлотта казалась живым автоматом. Де ла Рейни поверх головы Шарлотты вопросительно взглянул на мадам де Монтеспан, она выразительно пожала плечами, давая понять, что тоже ничего не понимает. Между тем Людовик закончил подписывать письма.

— Подойдите, мадам, и садитесь, — пригласил он, указав на два табурета возле своего письменного стола.

Будучи в ранге герцогини, хотя и не имея герцогского титула, маркиза села без малейших колебаний, но Шарлотта, несмотря на туман, словно бы окутавший ее, ясно помнила о своем положении.

— Я не смею, сир. Почтение...

— Повинуйтесь. Мне кажется, что вы едва стоите на ногах.

— Благодарю Его величество и осмеливаюсь признаться, что чувствую некоторую усталость.

— Долго мы вас не задержим. Мы хотели бы услышать, где и как вы жили после того, как вас забрали из Бастилии, куда вас отвезли по необходимости в момент огромной потери. Любое лишнее слово могло тогда привести к катастрофе. Режим в Бастилии был не слишком суров, но мне сказали, что вы там заболели.

— Заболела? Я бы не назвала болезнью желание дышать свежим воздухом и двигаться.

— Как бы там ни было, но ваше состояние настолько обеспокоило господина де Лувуа, что он взял на себя смелость отвезти вас в менее суровое место. Куда именно?

— Не знаю, сир. Ночью приехала закрытая карета, и меня перевезли в небольшой дом, который стоял, насколько я могу судить, посреди леса. Он был обставлен удобной мебелью и выглядел вполне приятно, несмотря на решетки на окнах. Мне прислуживала супружеская пара, я ни в чем не нуждалась, но со мной не говорили, на мои вопросы не отвечали, мне только улыбались, кивали или отрицательно качали головой. Я могла бы счесть слуг немыми, если бы не слышала, как они говорят между собой.

— Навещал ли вас господин де Лувуа? — спросил король, мрачневший все больше, слушая рассказ Шарлотты.

— Да, сир. Он приехал на следующий день после моего приезда и объяснил, что в те дни, когда не стало Ее величества королевы, было необходимо удалить меня от двора. Что ввиду большой срочности меня поместили в Бастилию, но потом было решено, что государственная тюрьма слишком суровое наказание для меня, поскольку я не совершила никакого преступления. Однако всем пойдет на пользу, если я какое-то еще время побуду вдалеке от двора.

Он утверждал, что Ваше величество не питает ко мне неприязни, но мне надо набраться терпения, пройдет время, и я вновь окажусь на свободе.

— Приезжал ли он потом?

— Еще один раз, чтобы узнать, как я себя чувствую, напомнить о необходимости терпеть и рассказать о Вашем величестве...

— Больше визитов не было?

— ...Нет, сир.

От внимания де ла Рейни не ускользнуло легкое колебание Шарлотты, а король между тем задал следующий вопрос:

— А теперь расскажите нам, как вам удалось бежать и как вы очутились в парке Кланьи?

— Как бы я ни желала свободы, но я никуда не бежала, сир. Меня выкинули из дома вон.

— Выкинули вон? Что это значит?

— Ночью, когда я еще читала, прежде чем пойти и лечь спать, в дом внезапно ворвалась дама в маске. Она осыпала меня проклятиями, грозила пистолетом, и я едва успела накинуть плащ, прежде чем она выгнала меня из дома, приказав катиться ко всем чертям. Лучшее, что может со мной случиться, сказала она, это встреча с голодными волками, если только они прельстятся такой падалью, как я. Я пошла через лес, шла, сама не зная куда...

Голос Шарлотты дрогнул, и она закрыла лицо руками. Мадам де Монтеспан наклонилась к ней и стала утешать.

— Интересный рассказ, не правда ли, сир? Я хотела, чтобы вы непременно выслушали его из уст Шарлотты, как бы горько ей ни было его повторять.

— Но кем могла быть эта женщина? — возмущенно спросил де ла Рейни.

— Кто может это знать? — ответила маркиза. — Зная, что дом принадлежит господину де Лувуа, первая мысль, которая приходит в голову, что эта женщина — его жена...

— Она тупа до крайности, — сообщил король. — И произносит три слова в час.

— Я знаю. Тогда, может быть, ревнивая любовница? Охотничий домик не был построен для того, чтобы приютить мадам де Сен-Форжа. Наш дорогой министр, вполне возможно, размещает там тайных дам своего сердца. Я с трудом представляю себе славную мадам де Лувуа, ставшую из-за неистовой ревности неумолимой фурией. А представив себе это, мне хочется смеяться...

— Мы обсудим это дело с Лувуа. Он сказал, что, приехав за... своей подопечной, он нашел дом пустым, двери были открыты настежь, слуги тоже исчезли.

— Что совсем неудивительно, зная его ужасный характер, — заметила мадам де Монтеспан. — Он был способен их избить до полусмерти, а потом отправить мужа на галеры, а жену в приют, пока не дождется отправки корабля в Луизиану или на какие-нибудь острова.

— Постарайтесь пролить свет на это странное дело, господин де ла Рейни! А вы, мадам де Сен-Форжа...

Людовик встал и взял Шарлотту за руку — маркиза помогла ей встать и поддерживала ее.

— Нуждаетесь в отдыхе.

— Она поживет несколько дней у меня в Кланьи.

— Ничего другого мы от вас не ждали, маркиза. Набравшись сил, она вступит в права наследства. Она знает, как погибла ее мать?

— Да, сир. Она должна была узнать всю правду.

— Да, конечно. И пока никаких новостей об убийцах, господин начальник полиции?

— Пока никаких, сир. Мы обшарили все места, где обычно нанимают головорезов, которым нипочем чужая кровь, но никаких следов не обнаружили. С каждым днем у меня крепнет уверенность, что эти люди были не из Парижа.

— Но Франция так велика! Мы понимаем, что вы делаете все возможное... Всего вам доброго, мадам де Сен-Форжа. Вы мне скажете, когда пожелаете вернуться на службу к герцогине Орлеанской и воссоединиться со своим супругом, что будет совершенно естественно. Не смейтесь, маркиза. Я не вижу ничего смешного в этих словах.

— О да, сир. Вы всегда отличались умением тонко шутить. Я-то знаю, что чем меньше будут видеться эти супруги, тем лучше будут себя чувствовать. Зато герцогиня Елизавета искренне хочет видеть возле себя свою бывшую фрейлину, к которой она так привязана. Тем более что в последнее время у нее совсем немного поводов для радости.

— А кто в этом виноват? Мало того, что она несдержанна на язык, у нее еще и очень дерзкое перо!

От доброжелательности короля мало что осталось, его тон внезапно стал резким. Шарлотта, заметив перемену, решила заговорить, хотя приглашения еще не последовало.

— Я буду счастлива вернуться на службу к герцогине, которая всегда была добра ко мне, но сначала я предпочла бы пожить у себя... в Сен-Жермене.

Мадам де Монтеспан скривила губы.

— Неужели вы хотите вернуться в дом, где произошла эта ужасная трагедия? Вы не боитесь, что вас будут преследовать кошмары?

— Это единственное место, которое я могу назвать своим домом, к тому же это дом моего отца. Пока был жив мой отец, я была в нем счастлива. Его тень будет защищать меня от других... недобрых.

— К тому же старые слуги на месте и в доме все в порядке, — вмешался в разговор де ла Рейни.

— Все это не отменяет двух повешенных!

— Мы не знали, что вы суеверны, маркиза, — сказал король с ехидной улыбкой. — Вы такая отважная!

— Только днем, сир! Ночью я боязлива и ненавижу сумерки.

— А я их люблю, — тихо проговорила Шарлотта. — И прошу соизволения короля, будучи в первую очередь его покорной служанкой.

Король вновь взял руку Шарлотты и задержал ее в своей.

— Вы получили его, милая графиня. Мы одобряем и ваше мужество, и ваше послушание. Но не запирайтесь в четырех стенах надолго. Вы слишком молоды для уединения. А герцогиня Елизавета будет рада обрести возле себя подругу.

И король легко коснулся губами маленькой ручки, в то время как Шарлотта присела в глубоком реверансе. Глаза бывшей фаворитки заинтересованно вспыхнули.

— Благодарю вас, Ваше величество, — сдержанно ответила Шарлотта.

Часть вторая Дам в Сен-Жермене

Глава 5 Кровоточащая рана...

Преклонив колени у маленького алтаря семейной часовни в церкви Сен-Жермена, Шарлотта пыталась погрузиться в молитву, но давалось ей это непросто: она не узнавала привычного с детства храма, который уменьшился ровно наполовину.

Три года тому назад, когда она была в Испании, буря разрушила часть обветшавшей церкви, церковь и в самом деле была очень старой. Король поспешил восстановить ее, обратившись к Мансару, а знаменитый архитектор, торопясь, в свою очередь, вернуть горожанам — во дворце была своя часовня — возможность слушать мессы, обошелся без разрушенной части. По счастью, надгробия Фонтенаков, помещавшиеся в часовне Святого Юбера, уцелели вместе с часовней.

Перед тем как войти к себе в дом, Шарлотте хотелось помолиться на могиле отца, положить букет новогодних роз и зажечь свечу. Она знала, что тут лежит и ее мать, после смерти навеки соединившись с тем, кого убила, но она запретила себе об этом думать. Вся ее любовь была обращена к доброму и любящему отцу, о котором она всегда думала с нежностью. Жестокую правду, которую посмел ей бросить в лицо кузен Шарль де Брекур, сын ее обожаемой крестной, после ее гибели, Шарлотта принять отказалась. Не могло того быть, чтобы спящий здесь Юбер де Фонтенак не был ее родным отцом. Он любил ее всем сердцем.

Помолившись, она вышла из церкви. У входа ее ждал де ла Рейни, он подал ей руку, помог пройти по скользкой, покрытой снегом мостовой и усадил в карету. Де ла Рейни непременно хотел быть рядом с Шарлоттой, когда она войдет в дом, где произошло столько горестных событий, поэтому он заехал за ней в Кланьи, и теперь они вместе направлялись в особняк Фонтенаков.

— Вы уверены, что готовы туда войти? — обеспокоенно спросил де ла Рейни.

— Да, конечно. Вы же сами сказали, что я увижусь с нашими старыми слугами.

— Там вас ждет сюрприз. Мне так хочется, чтобы вы, наконец, почувствовали себя дома.

— Мне тоже.

И это было истинной правдой. Как же хотелось Шарлотте оказаться дома, побыть наедине с собой и своими воспоминаниями детства. С тех пор как она убежала из монастыря, она жила только в королевских дворцах, то более, то менее уютных, — если только можно себе представить, что существует на свете уютный королевский дворец! — деля маленькую комнатку с одной или двумя другими девушками. И вот наконец она возвращалась в свой дом. После того, что она пережила, свой дом был для нее большим утешением.

Предвкушаемую радость омрачало легкое чувство вины. Когда она приехала к герцогине Орлеанской с просьбой отсрочить ее поступление на службу, та встретила ее с распростертыми объятиями и слезами. У бедной принцессы только что умерла любимая собачка, которая всегда спала вместе с ней.

— Я так надеялась, что вы вернетесь, — грустно проговорила она, в который раз вынимая носовой платок. — Я чувствую себя всеми покинутой.

— А есть ли какие-нибудь вести у госпожи герцогини от мадемуазель де Теобон? То есть, я хотела сказать, от графини де Беврон?

— Нет, но не так давно я узнала, что ее муж погиб, уж не помню, в какой битве, она осталась вдовой и удалилась в монастырь Пор-Рояль.

— Она решила стать монахиней?

— Нет, нет! Она просто живет там. Во всяком случае, она в Париже, и мой супруг позволил нам переписываться.

— Как это хорошо!

— Конечно, но взамен — герцог ничего не делает просто так! — я была вынуждена согласиться, что мадам де Грансей будет воспитательницей моих девочек. Подумать только! Эта наглая особа, ближайшая подруга шевалье де Лоррена! По счастью, Анна-Мария, дочь покойной мадам Генриетты, будущей весной выходит замуж за герцога Савойского, но моя бедная маленькая Елизавета-Шарлотта останется без всякой защиты в руках этой мегеры!

— На месте Вашего королевского высочества я бы не переживала за малышку: Ее высочество похоже на свою сводную сестру, у нее есть коготки, и она умеет ими пользоваться. А как себя чувствует монсеньор Филипп, ее брат?

— И он стал поводом для бесконечных баталий. Но я настояла на своем и не позволила, чтобы гувернером моего сына стал отвратительный маркиз д'Эффиа, «большой» друг моего супруга и несносного Лоррена, которого весь двор обвиняет в том, что он отравил мадам Генриетту. Но теперь опасность миновала! Так, значит, вы не хотите возвращаться?

— Очень хочу, мадам, и вернусь с радостью... Но спустя какое-то время. Мне необходимо побыть одной... и, может быть, снова стать самой собой...

Приглядевшись внимательней к своей бывшей фрейлине, герцогиня Елизавета вынуждена была согласиться:

— Вы действительно очень изменились. Вас как будто окутала серая пелена. Даже голос звучит иначе. Кажется, вас гнетет какое-то тяжкое страдание. Надеюсь, причина не в трагической смерти вашей матери? Нет! Это что-то совсем другое, о чем вам не хочется говорить, не так ли?

— Нет, не хочется, и я прошу за это прощения и благодарю Ее королевское высочество за понимание... Может быть, когда-нибудь я все расскажу... И обещаю вернуться, как только приведу все свои дела в порядок...

Герцогиня обняла Шарлотту, и как раз в эту минуту на пороге появился граф де Сен-Форжа. Герцог послал его предупредить жену, что вечером состоится праздник в честь посла Савойи, который только что прибыл. Но, оказавшись нежданно-негаданно лицом к лицу с Шарлоттой, Адемар забыл о своем поручении. Он выпрямился, кашлянул, прочищая горло, и наконец произнес весьма недовольным тоном:

— Вы здесь? Вот забавно! Да, вернее, было бы забавно, если бы вы не так плохо выглядели. Ходили слухи, что вас держали в тюрьме?

Услышав приветствие супруга Шарлотты, герцогиня не могла не разгневаться.

— Вы давно казались мне ветрогоном, господин де Сен-Форжа, но я считала, что вы хотя бы любезны! Однако вы явились в мои покои, не дав себе труда объявить о своем визите, а свою жену порадовали известием, что она плохо выглядит! И это после стольких месяцев разлуки, когда вы ни разу не побеспокоились, где она и что с ней?!

— Я... я... я... — замялся перепуганный граф.

— Замечательный ответ. Что еще вы можете нам сказать?

Шарлотта поспешила на помощь своему «мужу»:

— Не ругайте его, мадам. Мы никогда не притворялись семейной парой, но всегда были добрыми друзьями, и меня это устраивает.

— Вы... Вы возвращаетесь ко двору? — задал вопрос граф.

— Нет, не возвращаюсь. Я вернусь в свиту герцогини, как только улажу дела с наследством моей матери и немного отдохну.

— Ах вот как! И где вы собираетесь жить?

— У себя, в особняке Фонтенаков, в Сен-Жермене.

— Там, где обнаружили... Боже мой! Какой ужас! Я бы глаз там не смог сомкнуть, — проговорил граф и с испуганным видом прикрыл рот рукой, потом вытащил из муфты, висевшей у него на шее на ленте с бантом, крохотный флакончик и жадно стал его нюхать.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — улыбнулась Шарлотта. — Я вас туда не зову. До сих пор мы жили вдали друг от друга, ничуть не страдая от этого, и я не вижу причины менять сложившийся образ жизни...

Во время недолгого переезда от церкви к дому де ла Рейни, уважая молчание Шарлотты, тоже не проронил ни слова, но не мог не наблюдать за ней. Он нее больше тревожился. Он видел, как юная дама изменилась за несколько месяцев, и эта перемена больно ранила его сердце. В его отношении к Шарлотте память о Клер де Брекур, которую он любил, играла не последнюю роль. К девушке он относился с отцовской нежностью и страдал, видя, как она изменилась. Но что же могло с ней случиться? Заточение в Бастилии не могло так на нее повлиять. Славный Безмо не похож на мучителей, которые издеваются над своими узницами, они уходили от него вялыми и бледными, но не становились безжизненными призраками, как тот, что сидел сейчас возле него. Что-то случилось во время ее пребывания в таинственном доме, куда заключил ее де Лувуа для поправки здоровья. Главному полицейскому мучительно хотелось задать ей множество вопросов, но он сдерживал себя в надежде, что Шарлотте самой захочется все ему рассказать. Хорошо, что дома ее ждет мадемуазель Леони, со своим умом и тонкостью она непременно подберет ключ к загадке... Если только...


***

Де ла Рейни не любил Лувуа за грубость, жестокость и безжалостность. Всем известно, что министр, не щадя себя, трудится на благо государства. Но добивается он этого блага неумолимо и кровожадно. Кто, как не Лувуа, выдумал постыдные «драгунские налеты», от которых стонет и рыдает гугенотский юг Франции? Выдумка незамысловатая: в городок или деревню посылали отряд солдат, расселяли их у местных жителей, а потом эти жители оказывались жертвами своих постояльцев. Грабеж, насилие, разбой — все разрешалось, поощрялось и приветствовалось. Спастись от распоясавшихся молодчиков можно было, только перейдя в католическую веру. Вот на какую низость и мерзость способен Лувуа! И король на все это смотрел сквозь пальцы и, кто знает, возможно, и разрешал подобные действия... Теперь короля осторожной рукой подвели к благочестию и всячески возбуждают в нем нетерпимость: только, мол, ревностно исполняя свой христианский долг, можно искупить грехи молодости!

И вот такого вот бесчестного и бесчувственного Лувуа могло озаботить здоровье молодой женщины? Верится с трудом. Зная его, можно ждать от него чего угодно. Даже самого худшего. Этого худшего де ла Рейни и боялся, глядя на бледное точеное личико и опущенные ресницы Шарлотты. А когда ресницы поднимались, в потухших глазах читалась скорбь; озорная искорка, недавно мерцавшая в них, погасла.

Они подъехали к особняку, и де ла Рейни с удовлетворением отметил, что ворота открыты, из трубы идет дым, а на крыльце в красивой, зеленой с белым ливрее встречает их мажордом Мерлэн.

— Ну, вот вы и дома, — улыбнулся де ла Рейни. — И должен вам сказать, что вас ждут с большим нетерпением.

— Правда?

— Правда. В доме остались только слуги, что верны прошлому, о котором вы сожалеете. Марион, горничная вашей покойной матери, весьма подозрительная особа, находится сейчас в Шатле. Очень может быть, что ей придется ответить за смерть вашего отца.

Впервые за все это время Шарлотта ожила.

— Вы нашли доказательства?

— Нет, но у меня есть свидетели. Смерть мадам де Фонтенак развязала языки, скованные до этого страхом. А теперь... — он первым вышел из кареты и подал руку Шарлотте.

По знаку Мерлэна все слуги высыпали на крыльцо, чтобы поприветствовать новую хозяйку и представиться ей, если она их еще не знала. Первым собирался отрекомендоваться Мерлэн, но не успел, потому что толстуха кухарка Матильда протиснулась к Шарлотте, прижала ее к своей необъятной груди и расплакалась от радости.

— Мы уж не чаяли с вами встретиться, мадемуазель Шарлотта, — говорила она, всхлипывая и сморкаясь. — По мы постаралась, чтобы вам было дома хорошо. Я напекла вам марципанов, которые вы так любили в детстве. И еще...

— Матильда, дайте Шарлотте войти и обогреться, — прервала кухарку мадемуазель Леони, тоже выходя на крыльцо. — У вас еще будет время наговориться.

Глаза Шарлотты широко раскрылись, когда среди слуг она увидела худенькую фигурку в сером платье.

— Кузина Леони! — воскликнула она, и в глазах ее — наконец-то! — вспыхнула радость. — Как я мечтала с вами увидеться! Но уже не надеялась. Когда меня увозили в монастырь, отношения с моей матерью у вас были не самые лучшие, так что надеяться мне было не на что.

— Вот вам и сюрприз, — ласково сказал де ла Рейни. — Я знал, что вы обрадуетесь.

— Обрадуюсь? Нет, я в восторге! Я счастлива! У меня есть дом и семья. Папа не меньше меня любил кузину Леони!

Шарлотта и Леони, приникнув друг к другу, замерли, не в силах расстаться. Главный полицейский с улыбкой напомнил им, что в доме им будет гораздо теплее и уютнее. Они последовали его совету и, держась за руки, вошли в дом — дом, в котором Шарлотте предстояло стать хозяйкой.

Особняк построили еще при Генрихе IV, и по старинной моде на первом этаже, помимо вестибюля с полом из белого с зелеными прожилками мрамора и такой же лестницей, ведущей наверх, располагались еще два обширных зала для приемов. Один из них, со стенами, обтянутыми золотистой кордовской кожей, и стульями, обитыми венгерским гобеленом цвета осенней листвы с зелеными мазками, служил столовой. Там и был накрыт стол, на котором стояло три прибора.

— Я надеюсь, — обратилась Шарлотта к де ла Рейни, — вы не откажетесь разделить с нами нашу первую трапезу.

— Конечно, нет, — ответил он, улыбаясь. — Во-первых, для меня это будет радостью, а во-вторых, я страшно голоден.

Второй приемный зал служил гостиной. Стены в нем так же, как табуреты и стулья, были обиты зеленым Дамаском. А вокруг красивого беломраморного камина стояли четыре кресла и два бержера[14], обитых Дамаском кремовым. Стены оживляли венецианские зеркала и картины, пол согревал большой ковер Королевской гобеленовой мануфактуры. Паркет в обоих залах сиял, сияли и хрустальные люстры, что свешивались с потолков, выкрашенных вместе с декоративными балками в неяркие, но сочные тона. В правом дальнем углу гостиной небольшая дверь вела в библиотеку, которая занимала все левое крыло. Книжные шкафы разделяли девять панно, изображающие муз. Библиотека была любимой комнатой Юбера де Фонтенака, и сердце у Шарлотты дрогнуло, когда она остановилась перед старым кожаным креслом у камина. В нем обычно сидел отец, если не работал за массивным дубовым письменным столом с резными ножками. Следов пожара, который чуть было не уничтожил всю эту обширную комнату, почти не осталось.

Осмотр второго этажа Шарлотта отложила на время после ужина, помня, как не любит Матильда опозданий. Они все помыли руки в умывальнике, устроенном в вестибюле, и уселись за стол в столовой.

За столом Шарлотта без малейшего колебания заняла место своей матери. И заняв его, испытала неожиданное удовлетворение, словно взяла реванш. Может, чувство ее не отличалось особенным благородством, но зато по-человечески было очень понятно. Она страдала, лишившись отцовского дома, но теперь справедливость восторжествовала. Ужасная и постыдная смерть мадам де Фонтенак не могла оставить Шарлотту равнодушной, и она пообещала себе заказывать панихиды и молиться за ее греховную душу, которой не дали времени раскаяться. Но, несмотря на давящий груз пережитого, ей очень нравилось чувствовать себя в любимом доме хозяйкой.

Обед, приготовленный Матильдой, стал для всех изысканным сюрпризом: суп из голубей, омлет с петушиными гребешками, рагу из цесарки с трюфелями и шампиньонами, горошек в сливочном соусе с пирожками с сыром, пирог с яблоками и миндалем и на десерт — ванильный крем, украшенный душистыми лепестками роз[15]. При жизни барона никогда, кроме, пожалуй, встречи Нового года, Шарлотта не видела на столе такого изобилия утонченных блюд. Правда, она была слишком мала, чтобы сидеть за столом, когда ее отец принимал гостей. А после его смерти и до того, как ее отправили в монастырь урсулинок, мать завела диетический стол, боясь располнеть. Шарлотта порозовела от удовольствия, услышав восхищенные похвалы своего гостя, но, прекрасно зная, что к ней они не относятся, позвала Матильду, чтобы та услышала заслуженную благодарность.

В винах, которые подали к столу, Шарлотта мало что понимала и положилась на мнение де ла Рейни, который отметил, что они превосходны.

За обедом больше всего говорил де ла Рейни. Помня, что милая хозяйка долгое время провела в заточении, он постарался рассказать ей обо всем важном и существенном, что произошло за это время при дворе и в городе. Он говорил так красноречиво и остроумно, что Шарлотта не раз смеялась. Личных тем он избегал, предоставив их целиком и полностью заботам мадемуазель Леони.

Наконец гость попрощался и уехал, и Шарлотта собралась приступить к выбору личных апартаментов. Мадемуазель Леони, словно угадав ее мысли, сказала:

— Мы приготовили для вас спальню вашего отца, полагая, что вы предпочтете ее, а не парадную, которую занимала ваша мать... Она, конечно, очень строгая, но если вы хотите...

— Не хочу! — воскликнула Шарлотта. — И я очень рада, — она благодарно, по-детски прижалась к Леони, с которой шла под руку. — Мне там будет спаться гораздо лучше, чем среди глупых финтифлюшек, которые так нравились моей матери. А где вы будете спать, кузина?

— В вашей бывшей детской, эта комната подходит мне как нельзя лучше!

— В таком случае с парадной спальней мы расстанемся. Сохраним только старинную мебель. И все, что получим, отдадим в больницу для бедных.

Жесткость, с какой было высказано внезапное решение, обеспокоила старую мадемуазель.

— Вы хотите расстаться даже с украшениями? Там есть наши фамильные. С ними связаны семейные воспоминания. Даже если на время они попали в недобрые руки...

— Вы отберете, что сочтете нужным, кузина. А те, что не наши фамильные...

— Кстати, как раз по поводу драгоценностей я хотела вам кое-что рассказать. Я не говорила этого никому, кроме человека, приютившего меня после того, как Мария-Жанна выгнала меня отсюда. Но у нас еще будет время.

Из всех слов Леони Шарлотта услышала одно, поразившее ее в самое сердце.

— Выгнала?! Вас?!

— Да, меня, но мы еще потолкуем о прошлом, сидя в тепле и покое у камелька. А пока, моя дорогая девочка, вам нужно отдохнуть перед приходом нотариуса. Он сообщил, что навестит нас в половине пятого.

Леони, как всегда, была права. Шарлотта до сих пор не опомнилась после нервного потрясения, пережитого в ночном лесу, где бродила, замерзшая и голодная. Оставшись наконец одна в своей собственной комнате, Шарлотта вытянулась на кровати, покрытой темно-зеленым покрывалом, отделанным серебряным галуном. Она сняла только туфли. Ноги у нее были ледяные, и теперь она могла погреть их у пылающего прямо напротив кровати камина. Опустив голову на подушку, Шарлотта наслаждалась теплом, уютом и безопасностью. Наконец-то она в тихой, надежной гавани. Не желая ни о чем думать, она закрыла глаза и тотчас же уснула. За окном крупными хлопьями шел снег.

Минут двадцать пятого мадемуазель Леони пришла будить Шарлотту: мэтр Моблан, их семейный нотариус, отличался безупречной точностью. Было бы невежливо заставлять его ждать в первую же их встречу.

Шарлотта мгновенно проснулась. Спала она, не шелохнувшись, как убитая, и ей не составило труда привести себя в порядок: расправила платье, поправила прическу и вот уже готова к встрече.

Она решила принять нотариуса в библиотеке, там она как будто чувствовала себя под защитой отца. Она поднялась, встав из старого кожаного кресла, навстречу мэтру Моблану. Они виделись в первый раз, но, по счастью, мадемуазель Леони была хорошо знакома с нотариусом, и благодаря ей удалось избежать невольного напряжения.

Мэтру Анри Моблану пошел шестой десяток, был он среднего роста, довольно тучный и не лишен своеобразного величия. Румяное лицо, окруженное белыми буклями парика, говорило о жизнелюбии, а глаза, несмотря на невинную голубизну, отличались и зоркостью, и прозорливостью. Люди, хорошо его знавшие, не обманывались добродушной внешностью — Моблан прекрасно знал законодательство, и сбить его с толку, особенно когда он был уверен в своей правоте, было невозможно.

Поздоровавшись и усевшись в кресло, мэтр Моблан несколько секунд разглядывал свою юную клиентку.

— Единственный раз, когда я имел удовольствие видеть вас, госпожа графиня, вы были совсем маленькой и, конечно, меня не помните, но я тогда сразу понял, что господин барон вас обожает. И я счастлив, что вы и мадемуазель де Куртиль принимаете меня в библиотеке, где я провел столько долгих часов, воспоминание о которых мне очень дорого.

— Вы хорошо знали моего отца?

— Я думаю, что имею право назвать наши отношения дружбой, и его преждевременный уход больно отозвался в моем сердце. Дальнейшие встречи в этом доме были лишены приятности, и мои отношения с вашей матерью можно назвать вежливо-прохладными. Как всякий добрый христианин, я сожалею о ее трагическом конце, но я о ней не горюю. Теперь я буду иметь дело только с вами. Узнав о вашем исчезновении, я обеспокоился, но не сомневался, что вы появитесь. И поэтому не одобрил притязания, возникшие на обладание наследством, возможно и законные, но, на мой взгляд, преждевременные.

— Законные притязания? — переспросила мадемуазель Леони, ловившая каждое слово нотариуса. — Вы имеете в виду какой-то неожиданный визит?

— Можно сказать и так. Визит, которым меня почтили господин граф де Сен-Форжа в сопровождении — бог его знает, по какой причине, — господина шевалье де Лоррена. Сказав «в сопровождении», я выразился неточно. Именно с последним мне и пришлось сражаться.

— С шевалье де Лорреном? — удивилась Шарлотта. — Но он-то тут при чем?

— Он представился как доверенное лицо молодого супруга, который от горя не в силах говорить, но, находясь в стесненном финансовом положении, хотел бы получить от меня некоторую сумму в счет будущего наследства.

— Наследства? — изумилась Шарлотта; сюрприз следовал за сюрпризом, и ей было чему удивляться. — Так, значит, они считали, что я умерла?

— Именно! Хочу уточнить, что ваш супруг был в трауре и весьма впечатлял своей скорбью. От горя он едва держался на ногах.

Наконец-то в глазах Шарлотты появились озорные искорки!

— Редкое зрелище! Граф де Сен-Форжа — скорбный вдовец! Как жаль, что я не присутствовала при этом представлении!

— Признаюсь, граф производил несколько комичное впечатление, зато его друг — ничуть. Шевалье не просил, он требовал, чтобы значительная сумма была выдана его другу немедленно, так как финансовое положение графа оставляет желать лучшего. От требований он перешел к угрозам.

— И чем же он угрожал?

— Ни много ни мало — привлечением Его величества короля! Как будто король может что-то изменить в законе!

— Король никогда бы не стал вмешиваться в подобные дела.

— Я знаю. Но мне жаль, мадам, что вы заключили брак совсем не такой, на какой могли надеяться.

— Мне не на что было надеяться. Меня в прямом смысле слова вынудили выйти замуж за графа де Сен-Форжа, и для той бесприданницы, каковой я была, этот брак был неслыханной удачей. Супруг, кроме титула графини, давал мне возможность пользоваться особняком в Париже и замком, не знаю уж где... Вы должны знать это лучше меня, мэтр Моблан, потому что вы составляли брачный контракт вместе с нотариусом де Сен-Форжа.

— В самом деле, я добросовестно составил ваш брачный контракт, но после этого более чем странного визита постарался разузнать побольше о состоянии вашего супруга. И парижский особняк, и замок в Пуату заложены и перезаложены от фундамента и до флюгера.

— Как это может быть? Все твердили мне, когда я выходила замуж, что мне неслыханно повезло, потому что мой муж богат и дает мне все, а я ему — ничего.

— Игра, дорогая графиня, во всем повинна игра. Господин де Сен-Форжа всегда и во всем следует моде, а при дворе, и особенно в окружении брата короля, сейчас в моде азартные игры. Одна партия в хоку или в фараон может сделать вас крезом или нищим без последней рубашки... Вы не представляете, какие там ставки.

— Но щедрость герцога Орлеанского к своим дворянам общеизвестна!

— Общеизвестно, что он необыкновенно щедр к шевалье де Лоррену и маркизу д'Эффиа. Остальные довольствуются крошками с господского стола. И мне показалось, что шевалье де Лоррен взял под свое покровительство господина де Сен-Форжа, у которого не слишком сильный характер.

— Это мягко сказано! Но именно шевалье был одним из самых горячих сторонников нашего брака, шевалье де Лоррен и мадам де Ментенон. Я до сих пор не могу понять, почему ее так заботила моя судьба!

Нотариус поправил пенсне на носу и достал из сафьянового портфеля толстую пачку документов, потом с улыбкой добавил:

— Если верить слухам, она заботилась о том, чье имя не стоит упоминать понапрасну. Иными словами...

— Простите, дорогой мэтр, — прервала его мадемуазель Леони, — а не могли бы мы узнать, что вы ответили своим посетителям?

— Ответил, что право рассматривать их просьбу получу только после неопровержимых доказательств смерти графини.

Взглянув на Шарлотту — даже непроизнесенное имя заставило ее вздрогнуть, — мадемуазель продолжала:

— Простите мою прямоту, но, судя по тому, что мне известно, обозначенное вами препятствие не представлялось для шевалье непреодолимым. Если уж он осмелился лишить жизни английскую принцессу, любимую невестку короля Франции, то что значит в его глазах жизнь безобидной, неудачно вышедшей замуж графини?

— Я подумал и об этом, дорогая мадемуазель. И счел своим долгом оповестить об этом визите господина де ла Рейни, мы с ним давние знакомцы, и он не скрыл от меня своего высокого мнения о вас, уважаемая мадемуазель Леони. Он поблагодарил меня и пообещал, что как только мадам де Сен-Форжа появится, ее будут охранять. О любом несчастном случае с фатальным исходом немедленно будет доложено королю, и виновный супруг, пусть даже прибегнувший к помощи третьих лиц, не будет иметь возможности воспользоваться имуществом, которым завладел преступным путем. Однако оставим эту тему. Не хотите ли узнать, из чего состоит ваше наследство? Оно весьма значительно...Шарлотта равнодушно пожала плечами, но мадемуазель Леони сочла нужным опять вмешаться:

— Да, давайте займемся наследством. Но перечислите главное. Как вы понимаете, моя юная родственница не заинтересована финансовыми тонкостями. Для нее достаточно будет знать, какими средствами она располагает и не грозит ли ей нужда.

— Не опасайтесь, нужда ей не грозит. Перечислению подлежит следующее: кроме этого особняка, господину де Фонтенаку принадлежали несколько домов в Париже, которые сдаются в аренду, государственные ценные бумаги, акции Индийской компании, а также более пятидесяти тысяч экю, находящиеся под моим наблюдением. Покойная мадам де Фонтенак со всего этого имущества получала доходы. Теперь их будете получать вы, и каждый месяц я буду вам их выдавать, как выдавал ей. Кроме того, барон сообщил мне, что привез из Индии драгоценные камни, они не были оправлены, и он хранил их для себя, наслаждаясь переливами и игрой их света. Он питал страсть к этим блестящим камешкам и ревниво оберегал их. Баронесса о них не знала. Поскольку мы были друзьями, он часто говорил мне о них, но никогда не упоминал, где именно их хранит.

— Никто из нас не знал о камнях, — подхватила мадемуазель Леони, — даже я, а ко мне кузен Юбер был очень привязан, однако никогда ничего о них не говорил. Я узнала о драгоценностях от Жозефа, его слуги, который с детства был с ним рядом и сопровождал во всех путешествиях. Признаюсь, я придала мало значения его болтовне, он тогда был совсем стареньким.

— А что сталось с Жозефом?

— Он умер на руках трактирщика, на постоялом дворе «Славный король Генрих», жена трактирщика нашла умирающего старика у поилки для лошадей. Мадам де Фонтенак не терпела у себя в доме немощных людей, стоило им заболеть, она их тут же выгоняла.

— Жозефа тоже? — возмутилась Шарлотта.

— Да, да, и Жозефа тоже! Так вот Жозеф утверждал, что среди этих чудесных камней был золотистый бриллиант величиной чуть ли не с голубиное яйцо!

— Вот вам и занятие, милые дамы, ищите! — добродушно улыбнулся мэтр Моблан. — Есть на свете занятия и куда менее увлекательные. А теперь, с вашего позволения, я вас покину, но прежде попрошу приложить вашу ручку, госпожа графиня, вот сюда и сюда, а взамен...

Мэтр Моблан извлек из сафьянового портфеля два округлых мешочка с золотыми экю и положил их на стол.

— В последнее время госпожа баронесса постоянно нуждалась в деньгах и взяла авансом немалую сумму. Чтобы восстановить денежный баланс, я продал малую частичку вашего имущества. Здесь у вас три сотни экю, но если вам нужно больше... Скажу еще, что слуги за свои труды после похорон баронессы уже вознаграждены.

Шарлотта поблагодарила нотариуса и предложила ему бокал вина, но он с улыбкой отказался:

— Поверьте, выпил бы с удовольствием, но сейчас очень тороплюсь и непременно посижу с вами в следующий раз. Я очень вам благодарен за любезность, а главное, — он задержал руку Шарлотты в своей и трепетно добавил, — берегите себя.

— Я здесь ради того, чтобы о ней позаботиться, — уверила его мадемуазель Леони. — Я провожу вас, мэтр Моблан.

Вернувшись, она увидела, что Шарлотта стоит перед письменным столом и смотрит на мешочки с экю, но развязывать их будто бы и не собирается.

— Можно подумать, вы их боитесь, — засмеялась мадемуазель Леони и дернула на одном мешочке завязку. — Будьте уверены, там всего-навсего монетки!

— Так много денег у меня никогда не было. Куда же мы их положим?

— К вам в спальню, в сундук или в шкаф. Или вот что...

Мадемуазель Леони направилась к панно с изображением музы Клио, нажала потайную пружину, панно отодвинулось, и открылась пустая ниша. У Шарлотты округлились глаза.

— Что это?

— Тайник. Ваш отец перед смертью показал мне его. В нем лежали доказательства того, что он был отравлен. Письмо и маленький сверток. К сожалению, у меня едва хватило времени развернуть письмо. Вошла ваша мать, и я вынуждена была как можно скорее спрятать свои находки обратно. А потом мне ни разу не представилась возможность переступить порог библиотеки. Мария-Жанна заперла ее на ключ и входила сюда только сама. После пожара одному полицейскому удалось открыть тайник, но письмо и сверток исчезли...

— Их забрала моя мать, я не сомневаюсь! — воскликнула Шарлотта. — Но для наших монеток лучшего места не найти.

Вошел Мерлэн и объявил, что ужинать подано. Дамы помыли руки и уселись за стол, но оставались там недолго: есть им не хотелось, зато обе испытывали настоятельную потребность от души наговориться. И хотя слуг им опасаться было нечего, уголок возле камина в библиотеке им казался куда уютнее и удобнее для доверительной беседы, чем гулкая столовая. Они попросили принести им туда чай из вербены, а мадемуазель Леони прихватила вязанье. Она необыкновенно ловко управлялась со спицами и теперь вязала очередную пару чулок для бедняков той самой больницы, о которой так пеклась покойная королева Мария-Терезия. Шарлотта молча смотрела на мелькающие спицы, потом спросила:

— Вы сказали, вас выгнали отсюда. И по какой причине?

— По той же, что и Жозефа: состарилась.

— Быть этого не может! Вы гораздо моложе его!

— Но я заболела, не могла работать, стала лишним ртом. Она постоянно ко мне придиралась, а потом и вовсе выставила за дверь.

— Какое бесстыдство! И куда же вы пошли? Нашли место в каком-нибудь монастыре?

— Почему вы решили, что монастыри мне по вкусу больше, чем вам? Нет, я хотела восстановить справедливость. Я взяла свой узелок и отправилась в Париж. Пошла прямо в Шатле, надеясь повидать господина де ла Рейни. Хотела поговорить с ним о том, что прятала Клио за складками свой римской туники. Но его не было на месте, и вернуться он должен был только на следующий день к вечеру. Мне посоветовали обратиться к его помощнику, так сказать, к его правой руке. Господин главный полицейский оказался многоруким, как индийский бог. Мне назвали адрес, и я добралась до улицы Ботрей. Его помощник не только меня внимательно выслушал, но и, сжалившись, полагаю, над моей худобой, предложил у него остаться. Ведь я, чтобы не тратить своих скудных средств, шла из Сен-Жермена пешком и в дороге почти ничего не ела. Поэтому, когда пришла в Париж, у меня остались лишь кожа да кости. Предложение было таким благородным, а все вокруг таким... безотрадным, что я согласилась. Мы с ним подружились. А со временем я стала относиться к нему как к сыну, которого мне не выпало счастья иметь.

Сердце Шарлотты на секунду замерло. Предчувствие подсказало ей, чье имя она сейчас услышит, и услышать его ей было страшно. И все-таки тихо, почти шепотом она спросила:

— А как его зовут?

Мадемуазель Леони заметила, как изменилась в лице ее юная кузина, но ответила очень спокойно:

— Комиссар Альбан Делаланд. Предчувствие не обмануло Шарлотту, но удара не смягчило. То ли стон, то ли всхлип вырвался у бедняжки из груди, и она поспешила прикрыть глаза, тщетно пытаясь скрыть слезы, которыми они сразу же наполнились. Шарлотта вскочила, охваченная неудержимым желанием куда-нибудь убежать, но мадемуазель Леони крепко обняла ее и усадила обратно в кресло с недюжинной силой, какой, казалось, от нее трудно было ожидать.

— Останьтесь, Шарлотта! Мы не виделись много-много лет, но я люблю вас с той же нежностью, с какой любила прежде. Как только мы увиделись, я поняла, почувствовала, что у вас слишком тяжело на сердце. Я хочу помочь вам. Хоть как-то облегчить ваши страдания...

— Я... Я не могу...

— Вот увидите, вам станет легче. Мы здесь с вами одни, нас никто не слышит. Только что я произнесла имя...

— Не повторяйте его, прошу вас!

— Почему? Он причинил вам боль?

— О нет! Но мне больно его слышать... Оно для меня как кровоточащая рана... Не произносите его больше при мне. Никогда!

Шарлотта закрыла лицо руками и разрыдалась. Мадемуазель Леони молча смотрела на нее. «Как? И она тоже?» — подумала мадемуазель. Отчаяние Шарлотты напомнило ей об отчаянии молодого человека, свидетелем которого она была совсем недавно. Альбан, выпив залпом бутылку вина, схватился за голову, и по лицу его потекли слезы. Шарлотта не пила спиртного, но если оно уменьшает душевную боль, стоило пожалеть об этом... Мадемуазель Леони не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что причина страданий и одинаковых просьб у Альбана и у Шарлотты одна. Не дожидаясь, пока юная дама потребует от нее клятвы никогда больше не произносить при ней имени Альбана, она встала со своего кресла, взяла табурет, села рядом с Шарлоттой, обняла ее за плечи и вместо бесполезных утешений сказала:

— Я расскажу вам одну историю. Случилась она в конце прошлого года. Если не ошибаюсь, числа 28 декабря. В тот вечер я, как всегда, была занята домашними хлопотами, как вдруг скрипнула дверь, — это вернулся... мой домохозяин. Вернее, кто-то похожий на него, скорее призрак, чем живой человек. Он уселся за стол, уронил голову на руки, и слезы потекли у него из глаз рекой. Потом он достал бутылку вина, опустошил ее до последней капельки, опять уронил голову на стол и заснул мертвым сном. Конечно, мне захотелось помочь ему, и я обтерла его грязное, залитое слезами лицо мокрой салфеткой. Теперь, подумала я, хорошо бы перенести его на второй этаж в спальню и уложить в постель. Но такой подвиг оказался мне не по силам. И я побежала за помощью к соседу напротив, с которым мы давно и по-доброму сдружились. Его зовут Исидор Сенфуэн дю Булюа...

Туман отчаяния, окутавший Шарлотту, не помешал ей услышать имя, произнесенное кузиной, чью историю она слушала с большим вниманием. Она подняла к мадемуазель Леони лицо, залитое слезами, взяла у нее из рук носовой платок и переспросила:

— Господин Сенфуэн дю Булюа?

— Он живет прямо напротив нас в доме, доставшемся ему от покойного брата, у него двое слуг: кухарка и кучер. Так вот кучер Фромантен, здоровенный малый, без труда доставил нашего... болящего на второй этаж в спальню, откуда меня выдворили, чтобы раздеть его и уложить в постель.

— 28 декабря? — переспросила Шарлотта. — Мне кажется...

— Да, это случилось на следующий день после вашей свадьбы. И заметьте, какое странное совпадение: ваша свадьба и беспримерное отчаяние молодого человека. На связь двух этих явлений на следующее утро мне указал сам молодой человек, после того как рассеялись пары вчерашнего дурмана. Господин де ла Рейни, зная крепость своего помощника в отношении алкоголя, был крайне удивлен такому сильному воздействию одной бутылки вина на организм Альбана.

— Господин де ла Рейни знает об этом случае?

— Господин де ла Рейни знает все, что происходит если не по всей Франции, то в Париже и в Версале уж точно. Но вернемся к моей истории. Молодой человек поведал мне о своем великом горе, а потом заставил поклясться, что я никогда — вы слышите? — никогда не произнесу при нем вашего имени. Любопытно, какое иногда встречается родство душ.

Шарлотта перестала плакать. Она повернулась к своей кузине, и та бережно промокнула ей носовым платком мокрые глаза и щеки. В глазах Шарлотты светилось недоумение.

— Вы хотите сказать, что моя свадьба...

— Именно, именно! Вернее, не совсем. Всем известно, что ваше супружество не более чем видимость. Молодого человека огорчали скорее последствия, какие предполагала ваша свадьба. До него дошли слухи, что вас ожидает совсем иная постель, постель нашего августейшего...

— Какие оскорбительные слухи! И это в то время, как я служила Ее величеству королеве, избавившей меня от ужасной участи!

— Подождите, Шарлотта! Не надо мне говорить, что вы не подозревали ни о чем подобном. Разве мадам де Монтеспан, благополучно позабыв о печальном исходе истории с Фонтанж, не сулила вам столь же блестящую судьбу, видя в вас единственную спасительницу короля от мадам де Ментенон?

— Да, правда, я знала об этом, но у меня не было ни малейшего желания переступать порог опочивальни короля. В этом мое отличие от бедняжки Анжелики, она любила короля, я — никогда.

— Никогда не говорите «никогда», милая Шарлотта. Ваше отличие от бедняжки Анжелики в том, что у вас нет родни, которая могла бы пострадать, если бы вы отказались стать фавориткой. А вот ваш так называемый супруг, думаю, только этого бы и желал.

— Это его дело! Я не собираюсь ронять честь фамилии, которую он дал мне. Вернее, не собиралась, но...

Шарлотта вскочила, слезы снова полились рекой, она зажала себе рот, чтобы удержать стон или сдавленное рыдание, выбежала из библиотеки, стремглав поднялась по лестнице и укрылась у себя в спальне, хлопнув за собой дверью.

Бегство Шарлотты ничуть не смутило мадемуазель Леони. Нарыв был вскрыт, оставалось очистить его от гноя. После недолгого размышления она отложила в сторону вязанье, тоже поднялась по лестнице на второй этаж, подошла к двери Шарлотты и приложила к ней ухо. Тишина. Но не стоило забывать, что дверь была дубовой. Мадемуазель с тысячью предосторожностей приоткрыла ее и заглянула в щель: Шарлотта лежала на постели ничком и рыдала.

На этот раз мадемуазель Леони не раздумывала. Она спустилась в кухню и налила в стакан сливовой водки, не забыв и сама сделать глоточек. Потом поднялась по лестнице, решительным шагом вошла в спальню и села на кровать рядом с Шарлоттой.

— Выпейте лекарство! — приказала она. — Вам станет легче.

Шарлотта не шевельнулась и только отрицательно качнула головой.

— Немедленно! Это необходимо! Тот, чье имя мы не произносим, на собственном опыте доказал его пользу.

С большим трудом Шарлотта села на постели и недоверчиво посмотрела на кузину.

— Что это такое?

— Сливовая водка. Великолепное снадобье.

— Я никогда этого не пила.

— Значит, пора попробовать. И запомните: главное в жизни — не умереть дурочкой. Пейте, говорю вам!

Шарлотта взяла в руки стакан из массивного хрусталя и понюхала содержимое; запах не показался ей отвратительным, и она пригубила напиток.

— Жжется.

— Ничего страшного. Лиха беда начало. Пейте же, черт подери!

— Но... не принято, чтобы дама...

— Ваша матушка не стеснялась прибегать к этому лекарству, чувствуя приближение истерики. А истерик у нее было видимо-невидимо! Позволю себе сказать, что и герцогиня Орлеанская...

— Да, это правда, — согласилась Шарлотта, вспомнив гейдельбергскую вишневую водку, которую принцесса провозгласила лучшим лекарством от житейских горестей. И даже приказала выпить Шарлотте немного этого напитка после того, как она вернулась с унизительной встречи с кузеном Шарлем де Брекуром. Шарлотта вспомнила вдруг вкус вишневки, и она показалась ей более горькой, чем сливовая водка. Она отпила несколько капель, смирилась со жжением и одним махом проглотила чуть ли не полстакана. Живительное тепло побежало по ее жилам. Шарлотта хотела было допить стакан, но мадемуазель ее остановила:

— Не все сразу! Пейте постепенно. А теперь я помогу вам раздеться и поудобнее устроиться в постели, — с этими словами она принялась расстегивать платье на Шарлотте, потом добавила: — Когда вы ляжете, я с вами посижу.

— И расскажете сказку перед сном, словно я опять маленькая.

— Да, все будет почти что так. Только рассказывать будете вы, и расскажете все, что с вами случилось после смерти вашей благодетельницы, когда вас посадили в закрытую карету и отвезли в Бастилию...

— Это не самое лучшее из воспоминаний. Я не хочу вспоминать об этом.

— То, что было после, вряд ли приятнее вспоминать, но вы мне расскажете все! И даже не возражайте! Тяжесть, что вас гнетет, вам не по силам. Поделитесь ею со мной.

Шарлотта смирилась, позволила себя раздеть и уложить. Согретые грелкой простыни хранили приятное тепло. Удобно откинувшись на подушки, Шарлотта почувствовала, что напряжение понемногу спадает, и тогда она поманила рукой кузину, попросив наклониться к ней.

— В темной карете меня от страха била дрожь. Меня посадили в нее, ничего не объяснив, и рядом со мной тоже никого не было. Я слышала только цоканье лошадиных копыт вокруг... Время, которое я провела там, показалось мне вечностью. В конце концов меня высадили внутри черного каменного колодца, освещенного факелами. Я догадалась, что я во внутреннем дворе Бастилии. Я увидела солдат, лошадей, пушки среди зубцов башен, но не могла понять, что я-то здесь делаю. Никто со мной не говорил, никто не отвечал на мои вопросы.

Под охраной я поднялась на третий этаж по винтовой лестнице, достаточно широкой, чтобы на ступеньке помещалось три человека, но вместо мрачной камеры меня оставили в просторной комнате с потухшим камином, с постелью за зеленым пологом, столом, двумя скамейками и разными туалетными принадлежностями. Я услышала скрежет засовов, звяканье ключей в двери, обитой железом, с небольшим окошечком. А потом — тишина, и только ежечасный бой часов во дворе.

Прежде чем запереть дверь, тюремщик сказал, что скоро мне принесут ужин, и это были первые слова, какие я услышала, покинув Версаль. Я попробовала воспользоваться случаем и узнать, по какой причине я здесь оказалась. Но мне ответили, что таков приказ короля, и не дали больше никаких объяснений.

— А что все-таки вы сказали Его величеству после кончины королевы?

— Я не имею права повторять это, я дала клятву.

— И, несмотря на клятву, вас отправили в тюрьму?

— Очевидно, заподозрили, что я могу нарушить данное мною слово.

— Стоило тогда брать с вас это слово! Продолжайте же, я вас слушаю!

— Что еще сказать? Дни, похожие один на другой, текли медленно. Со мной хорошо обращались, страдала я лишь от отсутствия свободы и вечной полутьмы, потому что камера освещалась одним узким, похожим на щель, зарешеченным окном. Оно располагалось слишком высоко, чтобы я могла в него выглянуть, зато по нему можно было судить о толщине стен в Бастилии[16]... Кормили меня обильно и даже слишком, белье было чистым и мыла вдосталь, но время шло, — я догадалась, что наступила осень, после того, как у меня в камине развели огонь, — и меня одолела тоска. Я не знала, в чем меня обвиняют, а значит, не могла понять, смогу ли я когда-нибудь выйти из тюрьмы. С каждым днем я слабела. Мне стало трудно подниматься с кровати, и целыми днями я лежала. Вы представить себе не можете, до какой степени я чувствовала себя усталой. Ко мне пришел тюремный врач и прописал укрепляющее, но я отказалась его принимать, у меня совсем не было аппетита. Но однажды ночью ко мне вошли тюремщик и несколько стражников, мне объявили, что меня отвезут туда, где я смогу поправить свое здоровье.

Я была так слаба, что не могла идти, и меня отнесли в карету, она тоже была закрытой, как та, в которой меня привезли в Бастилию, но на этот раз я была не одна. Со мной рядом сидел какой-то немолодой человек. Он не назвал своего имени, но сказал, что он врач, и уверил, что меня везут туда, где я стану чувствовать себя лучше.

— Он сказал правду?

— С Бастилией не было никакого сравнения. Меня поместили в красивой комнате, обтянутой розовым Дамаском, с белыми шелковыми занавесками на окнах, с изящной мебелью, с цветами. В соседней комнатке стояла ванна. Большие окна выходили в лес, но на них тоже были решетки. Мне объяснили, что решетки здесь для защиты и безопасности. В комнате были книги, гитара, домашние платья, духи и притирания. Пожилой человек, с которым я ехала, навещал меня через день, занимался моим здоровьем и говорил только о нем. Так же вели себя слуги. Мне прислуживали мужчина и женщина, внимательно и по-своему любезно, но появлялись они только в положенные часы или тогда, когда я просила что-то мне принести. На мои вопросы они не отвечали. Однажды вечером приехал господин де Лувуа и разделил со мной ужин. Он сказал, что доволен тем, как я выгляжу, осведомился, не нужно ли мне чего-нибудь. Я ответила, что хотела бы уехать отсюда, но он возразил, что это невозможно. Пока невозможно. Что он под свою ответственность увез меня из Бастилии, потому что я стала там чахнуть. Но пока все должны думать, что я по-прежнему в заточении, и на свободу я выйду еще не скоро. Важно, чтобы беспокойство, охватившее всех в связи со скоропостижной смертью королевы, утихло. А там видно будет. Он ждал изъявлений благодарности, и я его искренне поблагодарила. Мы говорили обо всем и ни о чем... В основном о короле: он восхвалял его на все лады и пел ему дифирамбы. Господин де Лувуа стал посещать меня каждый вечер. Сначала его визиты мне были даже приятны, но продлилось это недолго.

— Почему? — задала вопрос мадемуазель Леони, слушавшая рассказ Шарлотты со все возраставшей тревогой.

Ей не нравилось преображение в кроткого барашка министра, о котором все знали, что он хищный и безжалостный волк. По ее мнению, ни мягкостью, ни состраданием этот человек не отличался. А если кого-то напоминал, то разве что мольеровского Тартюфа.

Шарлотты закашлялась, у нее перехватило горло. Но она все-таки набралась мужества. Но не смогла продолжить. Отвела глаза.

— Трудно объяснить. Слишком уж он был любезен и предлагал весьма странные вещи: например, поехать с ним в Италию, чтобы мне немного развеяться...

— В Италию? Что вам делать в Италии? Тем более с ним? И без ведома и одобрения короля?

— Я ответила, что хочу только одного — вернуться на службу к герцогине Орлеанской. И однажды вечером...

Дыхание у Шарлотты опять перехватило. Понимая, с каким трудом дадутся бедной Шарлотте следующие слова, мадемуазель Леони крепче сжала руки своей любимой девочки.

— Не бойтесь, Шарлотта, мне вы можете сказать все. Однажды вечером...

— Он... остался. Напрасно я защищалась, как могла, он был сильнее меня... Он меня ударил и... не заставляйте меня говорить, что было потом...

— Нетрудно догадаться, что он совершил над вами насилие.

На утверждение старой дамы Шарлотта ответила рыданием. Она отняла свои руки у Леони и закрыла ими лицо. И тогда мадемуазель Леони обняла ее с такой сострадательной нежностью, какой в себе и не подозревала. Она вся превратилась в жалость и сочувствие.

— Плачьте, моя детка, плачьте. Плачьте, пока плачется. Слезы приносят облегчение, когда на сердце камень, — шептала она, гладя пепельные волосы юной красавицы. Потом она стала потихоньку баюкать Шарлотту, словно та превратилась в маленькую девочку. Рыдания понемногу смолкли, и она услышала:

— Вы... так добры... Я должна внушать вам отвращение... Вы же чисты, как монахиня!

Брови мадемуазель Леони взлетели вверх. Пришел ее черед покашливанием избавляться от хрипоты в горле.

— Скажу вам прямо, в этом мире не бывает совершенств. И зачастую внешность обманчива, — прошептала она.

Но отчаявшаяся Шарлотта не услышала ее, а может быть, поглощенная своим горем, не обратила внимания на ее слова. Не заметила она и улыбки, тронувшей губы старой женщины, вспомнившей чудесный уголок на берегу Жоди, реки возле Трегье, ее родного городка. Там среди цветущего дрока, утесника и вереска два юных существа, охваченные пламенем страсти, любили друг друга, поклявшись; что никто и ничто их не разлучит, что любить друг друга они будут вечно. Жоэль был таким красивым, таким ласковым, таким нежным... Он плавал на королевском корабле и уплыл на нем далеко-далеко. Они должны были пожениться после его возвращения. Но он не вернулся. Погиб в бою. Леони было шестнадцать, и, по счастью, ее недолгая любовь оставила ей всего лишь приятное воспоминание, которое она бережно берегла в глубинах памяти. Потом ее сердце, казавшееся ей мертвым, забилось ради Юбера Фонтенака, погибшего тоже трагически, но бесславно...

Леони была рада, что Шарлотта не услышала ее неосторожного полупризнания. Разве можно было сравнить слепящее счастье давнего лета с кошмаром, пережитым в тюремной клетке в глубине леса? Продолжая баюкать Шарлотту, она тихо спросила:

— Надеюсь, кошмар ограничился одним разом?

— Нет, он повторялся трижды, и в мой адрес сыпались самые страшные угрозы, если я посмею рассказать о своем позоре кому бы то ни было. Всякий раз он твердил, что без ума от меня, что я могу делать с ним все, что захочу... Я отбивалась всеми силами, и тогда он применял силу... Мне не хотелось жить, я мечтала покончить с собой... Еще одного раза я бы не выдержала. Но вечером вместо Лувуа в дом ворвалась женщина в маске, она осыпала меня проклятиями и ругательствами, а потом выгнала в лес, посоветовав идти к таким же, как я. Так я очутилась на свободе... Я долго блуждала в темноте по лесу, потом упала от усталости, и меня нашли слуги мадам де Монтеспан в парке Кланьи.

— Что вы ей сказали?

— Все, что вы слышали, но не о последних ночах... Никто не должен знать... Я умру от стыда...

— Никто ничего не узнает, не бойтесь. Теперь вам нужен покой и отдых, чтобы вы наконец пришли в себя. И еще мы должны убедиться, что несчастье осталось без последствий. Вы меня понимаете?

— Вы боитесь, что я беременна?

— Не боюсь, но...

— На этот счет могу вас успокоить, мои женские недомогания случились вовремя.

Вздох облегчения мадемуазель Леони мог бы стронуть с места фрегат.

— Слава тебе господи! — воскликнула она. — Теперь вам нужно обо всем забыть! Это будет непросто, я понимаю. Но я сделаю все, чтобы вам помочь.

Шарлотта привстала и приблизила лицо к лицу кузины. Гнев высушил ее слезы.

— Забыть, вы сказали? Нет! Я хочу отомстить! Увидев этого человека в Версале, я хотела плюнуть ему в лицо, обвинить перед королем, перед всем двором...

— Но ваш ангел-хранитель удержал вас от этого шага, и правильно сделал! Вы знаете, каковы могли быть последствия? Вам или не поверили бы и сочли сумасшедшей, или вы снова бы исчезли, но на этот раз навсегда. В любом случае вы бы погибли. И причинили бы невыносимую боль одному моему знакомому. Если вы ищете мстителя, считайте, что вы его нашли, но мне бы очень хотелось, чтобы голова у него осталась на плечах!..

Глава 6 Нежданный гость

В эту ночь Шарлотта, облегчив свое сердце, спала значительно лучше, чего нельзя было сказать о мадемуазель Леони. Она до утра не сомкнула глаз. Звенящий слезами голос Шарлотты звучал у нее в ушах, и она никак не могла отвлечься. Случившаяся беда путала ее мысли. Когда голос Шарлотты наконец замолкал, она тут же оказывалась на улице Ботрей и слышала глухие рыдания Альбана. Он рыдал так отчаянно только потому, что его возлюбленную выдали замуж за картонного паяца. Что же с ним будет, если он по воле злого случая узнает всю правду об истории исчезновения Шарлотты? Сейчас он ненавидит безобидного графа де Сен-Форжа. Какое же чувство он будет испытывать по отношению к настоящему обидчику?.. Ждать можно только самого худшего. Дуэль из-за незнатности Альбана состояться не может, и он может пойти на убийство, за которое расплатится головой, о чем она и предупредила Шарлотту... И ведь никто не может поручиться, что он никогда ничего не узнает...

Кроме двоих, непосредственно причастных, теперь и она посвящена в отвратительную тайну, но за себя-то она отвечает! А вот что это за женщина в маске, которая выгнала Шарлотту из тайного убежища? И слуги, которые внезапно исчезли? Никто из этих людей не был немым. Они могли разболтать все по глупости. Из желания рассказать пикантную историю. Надеясь получить деньги. Думая обо всем этом, мадемуазель Леони ворочалась с боку на бок и никак не могла уснуть. Когда первые лучи зари проникли в ее комнату, решение созрело: мадемуазель Леони поняла, что Альбана нужно отослать подальше с каким-то поручением, а сделать это мог только господин де ла Рейни. Что же касается тайны, то главный полицейский хранил множество куда более опасных и страшных тайн.

В положенный час мадемуазель Леони встала, умылась, оделась, причесалась и, как обычно, отправилась в церковь. Хотя никогда не отличалась излишней набожностью. Пока мадемуазель Леони жила в Трегье, она ходила каждый день на службу вместе с матерью, но делала это из чувства долга, который обязывал ее сопровождать немолодую женщину. Может показаться странным, но она не помнила свою мать молодой. Леони была поздним ребенком, и мать для нее всегда была еще и очень пожилой женщиной, поэтому любовь к ней окрашивалась бессознательной почтительностью.

В Сен-Жермене она по привычке продолжала посещать утренние службы, а когда в доме наместника города настали черные дни, почувствовала необходимость уединяться каждое утро в полутьме часовни, где горела маленькая жаровня, согревавшая ее. В Париже она стала прихожанкой церкви отцов-иезуитов, где и познакомилась с Исидором Сенфуэном. Она с благодарностью вспоминала несчастный случай, из-за которого они познакомились, потому что это случайное знакомство положило начало прочной дружбе. Теперь, вернувшись в особняк Фонтенаков при весьма трагических обстоятельствах, она каждое утро, преклоняя колени в церкви, получала немного покоя и сил для будущего дня. С возвращением домой Шарлотты ей это стало особенно необходимо. Причастившись, она задержалась еще на несколько минут перед алтарем, размышляя, как ей увидеться с де ла Рейни без ведома Шарлотты.

И опять к ней пришло решение: она напишет записку, прося сугубо тайной встречи, а когда придет назначенный час, сообщит, что должна съездить на улицу Ботрей за кое-какими забытыми вещами, и отправится в Париж по реке на барже, тем более что лед в Сене уже растаял. Зима в этом году была настолько суровой, что Сена оказалась скованной льдом. А по весне, когда лед растаял, по реке еще долгое время плавали льдины. Во время бури с сильными порывами ветра эти льдины снесли мост Руж, деревянные мостки, соединявшие Тюильри с предместьем Сен-Жермена[17]. По чести сказать, мадемуазель Леони не слишком доверяла дилижансам, на их точность в это время года никак нельзя было положиться, хотя лошадей и подковывали, чтобы они не скользили.

Леони обрадовалась, что ее молитвы были услышаны, но вскоре подумала: неужели господь бог может так нехорошо шутить? Дело в том, что в двух шагах от дома она нос к носу столкнулась с Альбаном Делаландом.

«Черт побери! — пробормотала про себя пожилая дама. — Зачем его сюда принесло в такой ранний час?»

Она могла бы пройти мимо Альбана, сделав вид, будто не узнала его. Он шел, закутавшись чуть ли не с головой в плащ для верховой езды и надвинув на глаза шляпу. Но он сам узнал ее. И обрадовался, как младенец.

— Мадемуазель Леони! — воскликнул он и, отведя полу плаща, открыл сияющее радостью лицо. — Какая удача встретить вас на улице в такой холод! Признаюсь, я очень хотел, чтобы так случилось, но не смел надеяться.

— Уж не хотите ли вы сказать, что поджидали меня? Когда же вы выехали из Парижа? Думаю, ворота были еще закрыты?

— Я приехал вчера вечером и остановился на постоялом дворе «Славный король Генрих».

— И все ради того, чтобы встретиться со мной? Думаю, что не случилось бы большого несчастья, если бы вы пришли в особняк де Фонтенак и вызвали меня, — сказала она и тут же прикусила язык, едва только представила, что могло бы из этого выйти и что стало бы с Шарлоттой.

— Вы сами знаете, что в особняке Фонтенаков мне делать нечего, а я непременно хотел повидаться с вами. На улице сейчас холодно, и я не хочу, чтобы вы мерзли на снегу. Почему бы нам не пойти ко мне в гостиницу и не выпить чего-нибудь горячего? Там нам было бы гораздо уютнее разговаривать.

— А моя репутация? Вы о ней подумали? — воскликнула пожилая дама и, показав на деревянные башмаки, в которые была обута, добавила: — Снега я не боюсь, я к нему подготовилась, так что мы прекрасно можем поговорить и здесь, особенно если разговор будет не слишком долгим. Что же вы хотели узнать?

— Как она себя чувствует?

— Кто? «Та-чье-имя-нельзя-больше-произносить-вслух»?

— Да. Я...

— А вам не кажется, что вы ведете себя смешно? Неужели вы стали боязливее графа де Сен-Форжа! Извольте запомнить, дорогой «кузен», у меня в доме кошку называют кошкой, и мне кажется страшным лицемерием беспокоиться о здоровье и бояться назвать имя! Ну, я жду.

— Вы мучительница! Как себя чувствует мадам де Сен-Форжа?

— Это имя существует только на бумаге, и у нее нет никаких оснований чувствовать себя плохо, но вы ведь интересуетесь Шарлоттой, не так ли?

Альбан вдруг стал таким несчастным, этот большой мальчик, ростом и сложением похожий на рыцаря Круглого стола, что ей стало ужасно его жалко.

— Она чувствует себя, как можно себя чувствовать после многих месяцев заточения.

— Об этом-то я и хотел с вами поговорить. Куда ее отвезли после Бастилии?

— Разве вы не спрашивали господина де ла Рейни?

— Спросил. Он сказал, что в Бастилии она заболела и по приказу короля господин де Лувуа отвез ее в загородный хорошо охраняемый дом, где ей оказали необходимую помощь.

— И где же находился этот дом?

— Откуда же мне знать? Когда она стала лучше себя чувствовать и к ней вернулась присущая ей энергичность, она в один прекрасный вечер сбежала, потому что ей стало невмоготу сидеть в клетке. Побежала куда глаза глядят, через лес. Конечно, заблудилась, погода стояла холодная, она блуждала очень долго и в конце концов упала без сил около какого-то куста. По счастью, этот куст находился в парке мадам де Монтеспан, и та, известная своим независимым характером, взяла ее к себе в дом и ухаживала за ней. В день, когда Его величество пригласил весь двор любоваться Зеркальной галереей, мадам де Монтеспан взяла беглянку за руку и с беспримерной отвагой подвела к королю. Неужели господин де ла Рейни ничего вам не говорил? Он сам был у короля, когда Шарлотта рассказывала Его величеству о своих злоключениях.

— Господин де ла Рейни сказал мне, что Шарлотту нашли без сознания после целой ночи блужданий по лесу, что герцогиня Орлеанская предложила ей вновь поступить к ней на службу, но Шарлотта попросила отсрочки, чтобы пожить в своем доме, немного отдохнуть и оправиться от перенесенных невзгод.

— Думаю, вы согласитесь со мной: ведь она заслужила отдых?

— А больше вы ничего не слышали? Ходили слухи о похищении... каким-то влюбленным кавалером?

Мадемуазель Леони уставилась на молодого человека с неподдельным недоумением.

— Вы никогда не казались мне простачком, Альбан! С каких пор вы стали интересоваться слухами?

— С тех пор, как стал полицейским.

— Понимаю. Но не понимаю, почему вы всегда должны ходить в мундире! Господин де ла Рейни взял на себя труд рассказать вам то, что услышал во время аудиенции у короля, так окажите ему честь и поверьте ему. Не тратьте свое и мое время понапрасну. И учтите, что я причащалась, и во рту у меня еще маковой росинки не было. Закончим нашу беседу, и позвольте мне пребывать в уверенности, что вы окончательно успокоились. Сейчас мадам де Сен-Форжа — не будем все-таки забывать, что она замужем, — больше всего нуждается в тишине и покое. Вот все, что я пока могу вам сказать.

— Вы вежливо посылаете меня ко всем чертям, — с горечью признал Альбан. — А я-то считал вас своим другом.

— Не понимаю: разве я дала вам повод усомниться в моей дружбе? Тюрьма — тяжкое испытание для юного и хрупкого существа. Нужно время, чтобы забыть пережитое. Подождите.

— Спасибо за напоминание. Простите, если задержал вас на холоде дольше, чем предполагал.

Он поклонился, надел шляпу и быстро пошел прочь, но мадемуазель окликнула его:

— Месье Делаланд, не согласитесь ли вы кое-что передать вашему начальнику?

Он тут же остановился. Мадемуазель Леони сделала ему знак наклониться к ней и сказала:

— Думаю, ему будет небезынтересно узнать, что во время отсутствия своей супруги граф де Сен-Форжа в сопровождении шевалье де Лоррена приходили к мэтру Моблану с тем, чтобы получить часть «своего» наследства. Похоже, граф пустил на ветер чуть ли не все свое богатство, играя в азартные игры. Полагаю, главному полицейскому могут пригодиться эти сведения.

— И не только ему.


***

В тот день Шарлотта постоянно думала о покойной королеве, и ей захотелось проделать путь, какой они совершали вместе. Она решила после полудня пойти в больницу и навестить больных бедняков. Зима была суровой, и наверняка там было много больных. Посещение больницы Шарлотта ощущала как выражение своей преданности светлой памяти покойной. Она вспомнила, что обычно брала с собой Мария-Терезия, спустилась в кухню и попросила Матильду собрать ей две корзины разных вкусных продуктов. Потом предупредила молоденького слугу Пьера, что тот будет сопровождать ее.

— А я схожу и распоряжусь, чтобы запрягали, — предложила Матильда.

— Нет, нет, не нужно, тут совсем недалеко.

— Мало ли, что недалеко! А в такую погоду госпоже графине лучше бы поехать!

— Не стоит рисковать ногами наших лошадок. А то, глядишь, занесет карету, и пешеходы пострадают!

— Разумное решение, — согласилась, входя в кухню, мадемуазель Леони. — Но я непременно отправлюсь вместе с вами. Будет несправедливо, если вы попадете в рай одна.

— Вы же ни свет ни заря на ногах, уже и службу отстояли, — смеясь, отозвалась Шарлотта. — Может, на сегодня хватит подвигов?

— Нет. В мои годы порции пора удваивать.

— Прошу заметить, о годах заговорила не я. Лично я не замечаю ваших лет.

Закутавшись в теплые плащи с капюшонами на меху, дамы скорым шагом направились к больнице. По дороге Шарлотта рассказывала, как она в первый раз побывала там вместе с Марией-Терезией и с какой простотой и сердечностью вела себя королева.

— Надо было ее видеть, — говорила Шарлотта. — В простом шерстяном платье, похожем на монашескую рясу, и в полотняном переднике, она кормила больных, помогала их переодевать, не чураясь самых зловонных. Однажды она поила больного, и его вырвало прямо ей на руки. И всегда она была ровна и ласкова, и всегда покорна воле супруга. Вот уж кто, как мне кажется, заслуживает ореола святости!

— Но ее постарались забыть, и очень скоро! Но что там происходит?

Они уже подошли к больнице и, войдя через ворота во двор старинного здания, увидели, что там стоит придворная карета с охраной.

— Интересно, кого они ждут? — прошептала в недоумении Шарлотта. — Уж точно не короля, карета была бы более пышной. Скорее всего, кого-то из королевской семьи.

Ей недолго пришлось мучиться предположениями. На крыльце появились две дамы, беседующие между собой. Одна была матерью настоятельницей, вторая, зябко кутавшаяся в черный бархатный плащ с черно-бурыми лисами, — мадам де Ментенон. Она уезжала, и обе вновь прибывшие дамы отметили почтительность, с какой говорила с гостьей монахиня и как горячо благодарила ее за «щедрые дары».

Спускаясь по лестнице к карете, дверцу которой лакей уже держал открытой, мадам де Ментенон взглянула на Шарлотту и Леони. На ее бледном лице, до сих пор хранящем следы былой красоты, хотя ей было уже за пятьдесят, выразилось удивление.

— Мадам де Сен-Форжа! — воскликнула она. — Какой сюрприз! Я не ожидала увидеть вас здесь!

Дамы обменялись поклонами. Впрочем, весьма чопорными и с той, и с другой стороны. Шарлотта ответила:

— Ничего удивительного, мадам. Для меня это своеобразное паломничество в память о Ее величестве Марии-Терезии, нашей покойной королеве, которую я имела честь сопровождать, когда она приходила сюда, чтобы позаботиться о самых несчастных из своих подданных. Именно об этой ее милости я храню самое проникновенное воспоминание. Инфанта и государыня — она беззаветно служила, как простая служанка, страждущим и обездоленным.

Коротенькая хвалебная речь молодой женщины звучала чуть ли не вызовом. Почти что укором. Было более чем очевидно, что «наперснице» короля никогда не сравниться в смирении и милосердии с истинной королевой. Она привезла деньги, в этом не было сомнений, и, возможно, даже прошла вдоль кроватей, где больные порой теснились по двое и по трое, роняя изредка добрые слова, но мадам де Ментенон была слишком щегольски одета, чтобы предположить, что она могла кормить и поить несчастных...

Мадемуазель Леони, пораженная отвагой юной кузины, слушала, не веря своим ушам. Она и предположить не могла, как преуспела маленькая Шарлотта в смертельно опасных словесных дуэлях. Та, которую за глаза называли «мадам нынешняя», все прекрасно поняла. Губы ее сложились в благосклонную улыбку, но черные глаза метали молнии.

— Такая верность памяти покойной королевы делает вам честь, графиня. К тому же добрые дела — лучшая возможность быть угодной господу и закрыть рты людям, которые так охотно судачат на ваш счет. Желаю вам доброго дня, мадам.

Не дав времени Шарлотте сказать хоть слово, мадам де Ментенон скрылась в карете, которая тут же тронулась и выехала с больничного двора, сопровождаемая охраной, положенной только царственным особам. Побледнев от гнева, Шарлотта смотрела ей вслед.

— Пойдемте, кузина, — позвала ее мадемуазель Леони. — Вы, возможно, не заметили, но мать настоятельница ждет нас.

Мать настоятельница, маленькая, кругленькая, улыбчивая, доброжелательная, поспешила им навстречу, раскрыв объятия.

— Как я рада снова увидеться с вами! Если я правильно поняла, вы уже не мадемуазель де Фонтенак?

— Нет, матушка. Я вышла замуж за господина де Сен-Форжа, дворянина из свиты брата короля.

— Однако замужество не заставило вас забыть наш старый дом, который с радостью и благодарностью помнит милую фрейлину, сопровождавшую нашу добрую королеву. Входите же, и поскорее!

Два часа спустя, на обратной дороге, опустошив корзины и поработав засучив рукава и с улыбкой на лице, Шарлотта, выйдя за порог больницы, обнаружила, что гнев ее не остыл.

— Позор, — проговорила она сквозь зубы. — Воистину позор королевству и памяти королевы!

— Что вы хотите этим сказать?

— Позор, что он на ней женился.

— О ком вы?

— Не говорите мне, кузина, что вы совершенно глухи к любым слухам. Я хочу сказать, что король женился на Ментенонше, и это ужасно.

— Почему вы так решили?

— Эскорт. Гвардейцы, которые сопровождают бывшую гувернантку детишек мадам де Монтеспан. Мадам де Монтеспан никогда не имела права на такое сопровождение... Если только, само собой разумеется, не ехала вместе с королем. Почему она молчит? Она, должно быть, сходит с ума от ярости! А герцогиня Орлеанская? Она так гордится своими предками и так презирает эту проныру! Как она, должно быть, страдает... Может быть, мне съездить к ней?

Мадемуазель Леони взяла Шарлотту под руку.

— Не считайте мое мнение проявлением эгоизма, но мне кажется, что вам не стоит торопиться. Вполне может статься, что никто еще не знает о случившемся, и благородная принцесса, у которой, как говорят, весьма воинственный темперамент...

— Да, это так.

— Вовсе не будет в восторге, когда вы ей сообщите такую новость. К тому же зимой она живет в Париже, в Пале-Рояле, а значит, вдалеке от своего недруга. И сейчас, должно быть, весьма озабочена приготовлениями к свадьбе, которая совсем не за горами, — ведь ее падчерица собирается замуж.

Шарлотта слегка улыбнулась.

— К свадьбе в первую очередь готовится герцог Орлеанский, приближение этого знаменательного события его очень волнует. Я так и вижу, как суетливо он бегает по покоям, как долгими часами перебирает ткани для будущих нарядов, подбирая к ним украшения и драгоценности, как шевалье де Лоррен развлекает его своим язвительным злословием. А в это время герцогиня Елизавета, закрывшись у себя в кабинете, увешанном портретами немецкой родни, пишет, пишет, пишет...

— Вы нарисовали весьма умиротворяющую картину. Зима — время отдыха, жизнь замирает, ее течение как будто замедляется. Так и хочется посидеть в уголке возле камелька. Так стоит ли вам беспокоиться? Позвольте себе отдохнуть. Снег скоро растает, дороги высохнут, и вы отправитесь в путь...

Шарлотта с улыбкой погладила руку Леони.

— Вы правы. Посидеть дома — это самое лучшее, что можно сейчас придумать. А у нас дома такой мир и покой.

Шарлотта не кривила душой, ею владела искренняя нежность к дому, где она провела детство, и где ее отец так заботился о том, чтобы она чувствовала себя счастливой. Она радовалась бы мирному течению жизни еще больше, если бы знала, что спустя неделю она сможет осуществить задуманное...


***

Потеплело, но вместо снега пошли дожди. Затяжные, упорные, всепроникающие, заставляющие дымить камины, с помощью которых боролись с сыростью, бросая в них, охапка за охапкой, сухие сучья. Для марта эта погода была вполне естественной, но Шарлотта терпеть не могла дожди. Большую часть дня она проводила в библиотеке — своей любимой комнате, — приводя в порядок бумаги своего отца. В них, без сомнения, рылись, но не потрудились сложить разбросанные повсюду документы и книги. Мадемуазель Леони помогала ей, но только тогда, когда Шарлотта просила ее об этом. Впрочем, Шарлотта просила о помощи часто. Бумаги, находившиеся в жутком хаосе, перекапывали не один раз, это было очевидно. Но что в них искали?

Среди счетов, заметок, соскользнувших с задумчивого пера, отрывочных размышлений Шарлотта обнаружила разрозненные листки книги, которую явно собирался написать ее отец, рассказав о своих путешествиях по Индии. В восторге от своей находки она принялась складывать эти листочки, надеясь найти в них разгадку тайны камней, привезенных из глубины именно этой страны, камней, о которых первым заговорил старый Жозеф, а потом и мэтр Моблан. Она задавалась вопросом: неужели покойная баронесса тоже слышала о камнях, и их поиск стал причиной этого немыслимого беспорядка?

В это утро Шарлотта и мадемуазель Леони, как обычно, разбирали бумаги, когда у ворот зазвонил колокольчик, потом они заскрипели, и во двор въехала карета. Обе женщины подошли к окну.

— Спаси и сохрани! — сдержанно проговорила Шарлотта.

— Интересно, кто это к нам пожаловал? — поинтересовалась мадемуазель Леони.

Из запряженной великолепными лошадьми кареты, очень изящной и красивой, на дверцах которой красовались мерлетты[18] шевалье де Лоррена, вышли два человека, один из которых почти нес другого. Этот другой был закутан в меха и шерстяные шарфы до самой шляпы, и рассмотреть его лицо не представлялось никакой возможности. Зато того, на кого он опирался, можно было узнать с первого взгляда, и, прежде чем Мерлэн объявил имена пожаловавших гостей, Шарлотта уже знала, что шевалье де Лоррен привез ей супруга, похоже, в очень плохом состоянии. И вышла вместе с мадемуазель Леони в гостиную, чтобы принять гостей.

Шевалье передал своего спутника Мерлэну, чтобы освободить руки для положенных поклонов.

— Дорогая графиня! — воскликнул он. — Вы представить себе не можете, как я счастлив, что застал вас дома.

— На улице такой дождь, что не застать меня дома вряд ли было возможно. Что случилось с графом де Сен-Форжа? — осведомилась она, глядя, как Мерлэн устраивает свою ношу в самом удобном кресле и принимается высвобождать графа из мехов. Тот сидел с закрытыми глазами, опустив бессильные руки и время от времени надсадно кашляя.

— Как вы видите, он серьезно болен. Врач герцога Орлеанского нашел у него крапивную лихорадку.

— Если у него и в самом деле лихорадка, — заметила мадемуазель Леони, — то с вашей стороны было крайне неосмотрительно заставить его выйти из дома и трястись с ним три часа в карете под пронизывающим дождем.

Великолепный Филипп, известный своей вызывающей наглостью, наставил лорнет на худенькую незнакомку, скромным платьем похожую на гувернантку, живущую при графском доме. Шарлотта поспешила представить свою кузину, боясь, как бы шевалье не допустил хамской выходки.

— Мадемуазель Леони де Куртиль де Шавиньоль, моя кузина, — объявила она и добавила: — Я нахожу, что вопрос моей родственницы вполне закономерен. Сделайте милость, откройте причину вашего внезапного вторжения.

Де Лоррен неодобрительно поднял одну бровь.

— Причина ясна, графиня. Граф — ваш супруг, и мне кажется вполне естественным привезти его не к кому-нибудь, а именно к вам.

— Неужели он заболел впервые?

— Нет, конечно. Но на этот раз болезнь действительно серьезна, а парижский воздух, как вы знаете, не самый здоровый...

— Зато воздух Сен-Жермена и проливной дождь для больного целительны?

— Лес, который от вас неподалеку, вот что полезно для его здоровья. И потом, вы провели достаточно времени в семействе герцога Орлеанского, чтобы знать, как он страшится любых заболеваний, если...

— Они заразны? Так это заразная болезнь?

— Трудно сказать, но не исключено.

— По-моему, было бы гораздо разумнее не привозить его сюда, а оставить дома. Насколько мне известно, господин де Сен-Форжа располагает покоями во дворце герцога?

— Это крошечные комнатки! В них невозможно ухаживать за больным! Поэтому мы подумали о вас, о вашем просторном доме, где больной никого не стеснит.

Тут послышался слабый голос больного:

— Посочувствуйте мне, дорогая! Я едва дышу. Мне так плохо. Боюсь, как бы не потерять сознания. Прикажите, чтобы меня отвели в мою спальню. Мой слуга устроит меня и займется багажом.

К Шарлотте подошел Мерлэн.

— Каковы будут распоряжения госпожи графини? — спросил он. — Слуга с мешками и двумя сундуками ждет.

Можно ли было отказать супругу в гостеприимстве при подобных обстоятельствах? Шарлотта распорядилась:

— Спальня покойной баронессы, моей матери, вполне во вкусе господина графа. Разожгите в ней камин и согрейте грелкой постель.

Сен-Форжа сдавленно икнул.

— Комната той, что была...

— Не говорите мне, что боитесь призраков, — тут же поставила его на место Шарлотта. — Она в вашем вкусе, поверьте мне. Вы найдете там все, что любите: ленты, банты, духи, безделушки, драгоценности... Или вы предпочитаете спальню господина де Ла Пивардьера?

— А почему не барона?

— Потому что теперь это моя спальня. Довольно разговоров! Слуги помогут вам подняться в спальню, и мы немедленно позовем врача.

— Вы сказали... там есть драгоценности?

В равнодушном взоре графа вспыхнул огонек заинтересованности. Мадемуазель Леони нахмурилась и вышла из гостиной. Она сочла, что прежде чем вселить в спальню гостя, из нее нужно забрать фамильные украшения.

— Моя мать не слишком любила порядок, я собиралась отремонтировать комнату, но еще не успела, однако вы увидите, что она довольно приятна. Надо сказать, что это самая красивая комната в доме.

Мерлэн и крепыш Анатоль, лакей де Сен-Форжа, сплели руки, сделав «стульчик», «умирающий» сел на него, обняв слуг за шею, и его понесли к лестнице. Торжественное шествие замыкал шевалье де Лоррен.

Хотя это нежданное вторжение мало порадовало Шарлотту, ей почему-то все время хотелось смеяться. Она почувствовала себя на сцене среди персонажей веселой комедии Мольера, но жизнь — не театр, и спустя несколько дней она убедилась, что ее нежданный больной гость весьма капризен.

Но так ли уж был болен граф де Сен-Форжа? Вскоре после того, как уехал шевалье де Лоррен, пообещав навещать друга, приехал старый доктор Бувье. Вот уже тридцать лет он лечил семейство де Фонтенак, помог Шарлотте появиться на свет, а теперь склонился над изголовьем изнемогающего графа.

Доктор не был мольеровским персонажем, на Диафуаруса[19] он ничуть не походил. Опытный практик, он всю свою жизнь ожесточенно боролся с болезнями и всегда спешил на помощь к тем, кто нуждался в его помощи. Ранним утром и поздним вечером его можно было встретить в больнице, где монахини чуть ли не молились на него. В доме Фонтенаков он стал бессильным свидетелем медленного угасания барона, нисколько не сомневаясь в причине, вызвавшей его смерть. Дело об отравлениях тогда как раз только начиналось, и он охотно нарушил бы профессиональную тайну и сообщил о действиях баронессы, но его никто не пожелал бы выслушать, поскольку он был протестантом. Впоследствии он очень удачно лечил мадемуазель Леони, но для скромного слуги, каким был Жозеф, баронесса не сочла нужным вызывать доктора.

Несмотря на преклонные годы, Бувье отличался отменным здоровьем, при небольшом росте был невероятно силен, а его руки называли руками волшебника. Седой, с небольшими пронзительными серыми глазами, которые пристально смотрели сквозь пенсне, оседлавшее мясистый нос, доктор часто кривил тонкие губы в иронической усмешке.

— Ну-с, маленькая дама, — так он звал Шарлотту с младенчества и не видел причин менять обращение, — похоже, вам понадобились мои умения? Вид у вас, прямо скажем, не цветущий. Что ж, посмотрим, что с вами такое?

— Нет, нет, милый доктор, мои недуги не стоят вашего внимания. Немного устала, вот и все. Настоящий больной ждет вас наверху. Господин де Сен-Форжа, мой супруг, был вынужден приехать сюда, так как в Пале-Рояле слишком мало места и герцог Орлеанский не терпит в своем окружении больных.

— А что с ним такое?

— Он беспрестанно кашляет, едва держится на ногах от слабости, и лицо у него красное.

— Сейчас я его осмотрю. Куда вы его поместили? В спальню барона, я полагаю?

— Нет, в спальне барона разместилась я. Он в спальне моей матери. Думаю, что она как раз в его вкусе.

— Вот оно как!

Больше доктор ничего не сказал, посмотрел задумчиво на молодую женщину, а потом спросил:

— Вы пойдете со мной?

— Я бы предпочла остаться здесь.

— Я пойду с вами, — откликнулась мадемуазель Леони. Она вернулась, исполнив долг вежливости и проводив шевалье Лоррена до кареты.

Вернувшись от больного, они нашли Шарлотту в библиотеке, она снова склонилась над бумагами отца, продолжая приводить их в порядок. Ох, как это было непросто, казалось, сам черт перемешал их, ни одной не оставив в покое, но Шарлотта спокойствием и методичностью понемногу одолевала хаос. Беспорядок отступал, зато росли стопки счетов, писем. Писем было немного, баронесса была не большой любительницей писать письма, так что и ей писали мало. Шарлотта искала в первую очередь рукописные листки барона Юбера. Хотя можно было понять, что книга далеко не завершена. Если только чья-то рука не уничтожила втайне часть рукописи...

— Что скажете? — осведомилась Шарлотта, когда доктор Бувье вошел в библиотеку. За ним следовала мадемуазель Леони с подносом, она принесла горячее вино с корицей и пряностями, до которого доктор был большой охотник.

— Сильный насморк, и больше ничего. Травяные отвары, лакрица, наваристые супы и несколько рюмок рома покончат с ним в один миг, не волнуйтесь. А вот вы, маленькая дама, беспокоите меня гораздо больше. Простите за прямоту, но вы очень плохо выглядите.

— Ничего страшного, доктор. Я прожила не лучшие времена, но теперь они позади, и чем скорее я позабуду о них, тем буду здоровее.

— Блажен, кто верует. А в ожидании лучших времен пошлите к аптекарю с рецептом, который я вам напишу, — и доктор набросал несколько строчек на листке бумаги. — Микстура не избавит вас от забот, но придаст вам сил справиться с ними.

Бувье положил рецепт на стол, выпил стаканчик горячего вина и откланялся. Мадемуазель Леони вышла его проводить, а Шарлотта, вместо того чтобы вернуться к отцовским бумагам, села в уголок поближе к камину. Вторжение в ее дом «супруга» произвело на нее странное впечатление. Они были женаты уже больше года, но для нее он как был, так и остался призрачным существом, о котором она не вспоминала неделями. О совместной жизни речь никогда не возникала, каждый жил своей, он у герцога, она у королевы — и все было прекрасно. Таков был молчаливый уговор, который они заключили наутро после свадьбы, распрощавшись с поклонами и реверансами, чтобы каждому идти своей дорогой. А теперь граф без предупреждения свалился ей как снег на голову с явным намерением у нее поселиться! Если бы он приехал один, Шарлотта нашла бы его приезд естественным. За то время, пока она служила у герцогини Елизаветы, она, можно сказать, подружилась с Адемаром. Он даже оказался ее спасителем и спас ее «хоть не от смерти, как он любил повторять, возможно излишне часто напоминая о своей доблести, но от похищения, которое тоже могло кончиться смертью». Будь Адемар один, у нее не возникло бы множества вопросов, какие приходили ей в голову теперь. В конце концов, она носила его имя, и если ему стало очень плохо, то у кого, как не у нее, он должен был искать поддержки? Но зловещий силуэт шевалье де Лоррена портил эту картину. Этот человек ничего не делал просто так, и если он взялся сопровождать своего «друга», то, значит, у него была какая-то причина для этого...

Шарлотта задумчиво сидела в своем уголке, когда вернулась мадемуазель Леони с недовольным лицом.

— Чем вы были заняты? — спросила ее Шарлотта. — Наблюдали за переселением наших гостей?

— Они во мне не нуждаются. Слуга графа и без меня нашел дорогу на кухню к Матильде. Впрочем, похоже, что он славный малый. Пороху он не изобретет, и это, возможно, к лучшему. Я поднялась в спальню и навестила нашего больного. Вернее, тихонько приоткрыла дверь и заглянула в щелку. Я думала, что после трех часов дороги бедняжка крепко спит в теплой постели...

— А он?

— Он сидит перед туалетным столиком баронессы и рассматривает его содержимое. Его интересует все: духи, притирания, бальзамы, но больше всего шкатулка с драгоценностями, из которой я, к счастью, забрала несколько наших, фамильных. Больше всего ему понравилось колье из жемчуга с мелкими изумрудами, он надел его и стал любоваться собой в зеркале...

— В колье и в ночной рубашке? Должно быть, в самом деле дивное зрелище.

— Скорее непривычное. Но оно подтверждает мысль, которая возникла у меня, как только я увидела их обоих. «Ужасное» состояние вашего супруга предназначено для вас, моя дорогая, оно должно было вас разжалобить, чтобы вы помогли ему справиться с его финансовыми затруднениями. Мэтр Моблан не выдал ему денег в счет вашего наследства. Остается надеяться, что ваш супруг не станет распоряжаться вашими деньгами, не спросив вашего мнения.

— К сожалению, он имеет на это право, — вздохнула Шарлотта. — Спасибо, что предупредили меня, мадемуазель Леони. По крайней мере, я буду знать, чего мне ждать.

Но пока выяснилось другое: дорогой Адемар оказался крайне капризным больным. Завтракал он в двенадцать часов дня, а потом устраивал себе еще и полдник, без конца гоняя Анатоля вверх и вниз по лестнице: то ему нужно было варенье, чтобы проглотить лекарство, то сухарик, то булочка, то птичье молоко... Нужно было перестирать грязное белье, привезенное из Пале-Рояля, погладить рубашки, убрать из шкафа вещи баронессы и повесить туда камзолы, принести грелку, потому что у него мерзнут ноги... И так целый день. Удивительно только, что ему ни разу не пришло в голову позвать свою жену...

Адемар не звал ее, а Шарлотта тем более не спешила к своему супругу. Но однажды утром, вскоре после того, как Анатоль отнес Адемару поднос с обильным завтраком, Шарлотта постучалась в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла.

Удушливый запах жасмина ударил ей в нос, она терпеть не могла жасминовых духов, самых любимых духов ее матери. Увидела она и больного, который, по правде говоря, был больше похож на здорового.

Полусидя среди дюжины подушек на кровати, обтянутой розовой парчой, молодой человек в ночной рубашке с кружевами, с завидным аппетитом отдав дань пирогу с курицей, поглощал сладкие пирожки и гренки с маслом, медом и вареньем, запивая их из большой чашки шоколадом. С париком Адемар, очевидно, поторопился, потому что сидел он у него на голове несколько набекрень.

Увидев Шарлотту, Адемар тут же страшно раскашлялся и откинулся на подушки, изображая полное бессилие.

— Как мило с вашей стороны, мадам, побеспокоиться о моем здоровье!

— И как вы себя сегодня чувствуете?

— Не очень, не очень... Всю ночь прокашлял и до сих пор, как видите, не пришел в себя. И слабость, слабость...

— По счастью, вы делаете все возможное, чтобы с ней справиться. Раз аппетит вернулся...

— Я заставляю себя есть, вы сами видели... Стараюсь как-то себя поддержать...

Оглядев поднос, на котором мало чего осталось, и засыпанную крошками кровать, Шарлотта едва удержалась от улыбки. Но подошла к креслу, выдвинула его на середину комнаты и уселась. Кресло тоже было розовым, но обитым не парчой, а бархатом.

— Прошу вас, закончите завтракать. Больным нужно хорошо питаться! А потом мы с вами побеседуем.

— Беседовать? В такой час?

— Никогда не слышала, что существуют особые часы, отведенные для беседы. В первый раз мы беседовали с вами в парке Пале-Рояля в десять часов утра. А сейчас половина одиннадцатого. Так что спокойно позавтракайте, а я тихонько посижу.

Шарлотта поудобнее уселась в кресле, сложила руки на коленях, откинулась и принялась разглядывать потолок. Но аппетит у Адемара явно пропал. Он подобрал крошку там, крошку сям, допил шоколад и позвал:

— Анатоль!

Слуга появился словно из-под земли, подхватил поднос и понес его на кухню. Шарлотта тут же пробудилась от задумчивости. Ее супруг, что-то ворча, откинулся на подушки и натянул одеяло до самого носа.

— Все, я позавтракал! И что же вы хотели мне сообщить с такой поспешностью?

— Не столько сообщить, сколько осведомиться. Я хотела узнать, с какой целью вы изволили сюда приехать.

Адемар погладил локоны пышного парика.

— С какой целью изволил приехать? С целью выздороветь! Я болен, а долг любящей супруги — заботиться о здоровье мужа!

— Именно этим я и занимаюсь. Но ваша болезнь мне кажется весьма сомнительной.

— Как это сомнительной?

— Если вам больше нравится, я могу назвать ее мнимой или возникшей по необходимости. У вас всего лишь насморк, мой дорогой, и ничего больше. А поскольку мы с вами решили жить каждый своей жизнью, то я и хочу понять, что вас привело сюда на самом деле. Вы ведь из круга ближайших друзей герцога, а он не любит, когда кто-то из его друзей уезжает.

Адемар поднял на Шарлотту страдальческий взгляд побитой собачонки и... заплакал. Да, по щекам его катились крупные слезы, он издал что-то вроде рыдания, поискал платок в рукаве ночной рубашки, громко высморкался и... продолжал плакать. Рыдания сотрясали все его тело, он конвульсивно дергался. Шарлотта изумленно, в совершенном недоумении смотрела на него. По ее мнению, припадок мог затянуться, поэтому она встала, пошла в туалетную комнату, намочила холодной водой салфетку и положила ее на искаженное рыданиями лицо Адемара, нисколько не заботясь о его кружевах. Про себя она немного тревожилась: а что, если дело дойдет до падучей?

Но средство подействовало. Рыдания прекратились. Шарлотта старательно вытерла Адемару лицо, нашла на ночном столике флакон с нюхательной солью и поднесла ему к носу. Адемар икнул, чихнул несколько раз и затих.

Теперь он лежал на спине, закрыв глаза, парик у него окончательно сбился на сторону. Шарлотта снова уселась в кресло, а когда услышала глубокий вздох, заговорила:

— Почему бы нам не поговорить спокойно? Как брату с сестрой, которыми мы могли бы стать друг для друга? Поверьте, я не желаю вам зла, мой друг. Я просто хочу понять, что происходит.

И желая его ободрить, взяла Адемара за руку. Молодой человек открыл глаза, посмотрел на парчовый розовый балдахин, снова вздохнул и жалобно сказал:

— Что бы я стал делать один в четырех стенах в Пале-Рояле? Шевалье де Лоррен в честь бракосочетания мадемуазель Орлеанской с герцогом Савойским собирается дать великолепный праздник у себя в замке Фромон, рядом с Фонтенбло. Он уезжает туда. Мое состояние показалось ему никуда не годным, и ему пришло в голову доверить меня вам...

— Но у вас нет ничего серьезного. Доктор Бувье сказал, что вы через пару дней окончательно поправитесь. Когда состоится бракосочетание?

— Десятого апреля.

— В Фонтенбло?

— Нет, в Версале, но из-за траура по королеве никаких пышных празднеств не будет. Поэтому де Лоррен и хочет устроить у себя праздник и немного утешить герцога Орлеанского, который грустит из-за расставания с дочерью, но не может отвлечься ни на новые наряды, ни на украшения, как было, когда он выдавал Марию-Луизу за короля испанского. После благословения, которое даст невесте и жениху кардинал Бульонский, а жениха на этот раз будет представлять герцог де Мэн младший, принцесса сядет в карету и отправится в Турин.

Что-то в этой истории было не так. Шарлотта никак не могла понять, почему нужно было отсылать Адемара. Времени, чтобы поправиться, у него было предостаточно, и она не могла поверить, что «король-солнце» не устроит по поводу бракосочетания своей дочери ни одного торжества.

Она откровенно высказала вслух все свои соображения, но в ответ услышала лишь еще один вздох.

— Если хотите знать всю правду, то извольте. Охлаждение ко мне — большое благо, потому что у меня нет возможности достойно выглядеть на королевской свадьбе, даже более скромной, чем обычно. И на празднестве во Фромоне тоже. Я... я не заказывал себе костюмов вот уже целых... полгода. Меня донимают кредиторы... у меня карточные долги. Де Лоррен решил, что для меня будет лучше...

— Найти пристанище в Сен-Жермене? Но если шевалье ваш близкий друг, то почему он вам не поможет? Говорят, он баснословно богат...

— Да, конечно. Но он терпеть не может одалживать деньги.

— А герцог Орлеанский? Вы близки к нему, а он очень щедр.

— Он щедр по отношению к де Лоррену и д'Эффиа. К тому же он считает, что супруга должна помогать тому, чье имя она носит.

На этот раз Шарлотта поверила Адемару. Тем более что его слова подтверждали рассказ мэтра Моблана.

— Но пока я за вами замужем, я постоянно слышала восторги по поводу своей необыкновенной удачи: ведь я получила знатную фамилию и большое состояние.

— Фамилия остается, — смущенно проговорил Адемар. — А вот что касается состояния... Беда в том, что я страстно увлекся игрой...

И слезы снова потекли у него по щекам.

Шарлотта решила, что ничего нового от своего супруга она не услышит. Она выпустила руку Адемара, вышла из спальни и отправилась на поиски мадемуазель Леони.

— О чем вы говорили столько времени?

— Разговор был весьма поучительным. Я его исповедовала.

— Вы хотите этим сказать, что сохраните разговор в тайне?

— Но я же не священник. Суть нашей беседы сводится к тому, что, если я не хочу жить в обществе Адемара до скончания веков, мне нужно заплатить его долги и выделить ему средства, чтобы он мог достойно выглядеть в свите герцога Орлеанского.

— И вы так поступите?

— Честно говоря, не знаю. Сначала я должна узнать, на какую сумму он рассчитывает.

Мадемуазель Леони поджала губы.

— Послушайтесь доброго совета: не вступайте на этот пагубный путь. Если он слишком легко получит от вас деньги, он будет требовать их снова и снова и в конце концов вас разорит. Заядлый игрок — это постоянные траты!..

— Я и сама так думаю, но если я откажу ему, он так и останется жить у нас в доме, будет слоняться, жаловаться и, возможно, искать, чем воспользоваться и заткнуть самые зияющие дыры в своих долгах. Вы же сами видели, как он сидел перед зеркалом и рассматривал драгоценности.

— И себя тоже, прикидывая, идет ли ему жемчужное колье. У меня большое искушение посоветовать вам подарить это колье супругу, раз вы хотели от него избавиться, но я не знаю, какой он сделает вывод из вашего подарка, потому что семейные драгоценности — последнее, с чем расстаются люди. Пока оставим его «выздоравливать». Присутствие его немного обременительно, но в целом вполне терпимо. А мы тем временем постараемся все-таки разузнать, какая сумма ему так срочно и настоятельно понадобилась. Никогда не следует торопиться, а в денежных делах особенно.

На том они и порешили.


***

Граф еще несколько дней пролежал в постели. Шарлотта навестила его пару раз, говорила о вещах самых невинных, избегая касаться волнующих Адемара тем. Мадемуазель Леони поручила Матильде выведать у Анатоля, каков нрав и характер у его хозяина. Больших усилий прилагать не пришлось: Анатоль мало что мог сказать. Он был незлобивым нормандцем с коровьими глазами и своего существования ничем не отягощал: был доволен своей службой и привязан к господину, с которым вырос и который обращался с ним по-доброму. Больше всего Анатоль любил вкусно поесть и хорошенько выпить, и аппетит ему пока не изменял.

С Матильдой, своей главной кормилицей, он беседовал охотно, но выяснила Матильда только то, что хозяин его — добрый малый, слегка помешанный на побрякушках, безделушках, бантах и нарядах, однако и мухи никогда не обидит.

Отзыв звучал утешительно, но можно ли было доверять недалекому пареньку, которому, возможно, и в голову не приходило, что любезные и приятные на вид люди могут таить в своей голове самые черные замыслы.

Глава 7 Шарлотта узнает правду...

Проведя две недели в розовом коконе и почувствовав себя в нем легко и уютно, граф решил все-таки выпорхнуть и пообедать «со своими дамами», как сообщил Шарлотте однажды утром Анатоль. Шарлотта, как обычно, была в библиотеке. Она, наконец-то справившись с царившим там хаосом, сидела и читала только что принесенное курьером письмо, когда на пороге появился ее супруг. Шарлотта подняла голову и улыбнулась ему.

— Подождите минутку. Я дочитаю письмо от герцогини Орлеанской. Присядьте вот сюда.

Но граф не пожелал сесть, он встал за спиной Шарлотты и достал лорнет, собираясь читать письмо из-за ее плеча.

— Так, так. И что же она пишет? Шарлотта прижала письмо к груди.

— Пишет о том, что касается только меня. Единственное, что я могу вам сообщить: герцогиня хочет видеть меня на свадьбе своей падчерицы.

— А обо мне она пишет? Я хочу сказать, что приглашение касается нас обоих, я правильно понимаю?

— Вы ошибаетесь. Принцесса, я уверена, и не подозревает, что вы находитесь в Сен-Жермене. Похоже, ваш друг шевалье де Лоррен умеет хранить секреты.

Граф принялся мерить шагами просторную комнату, вертя в руках лорнет и обиженно сопя.

— Я не просил его делать из этого секрет!

— Что нового он вам сообщил? — осведомилась Шарлотта, прекрасно зная, что граф не получал никакой почты.

— Ничего, и теперь мы с вами в нелепейшем положении: вы приглашены на свадьбу, а я, ваш супруг, на нее не приглашен!

— А зачем вам нужно приглашение?

— То есть как?!

— Но ведь вы по-прежнему состоите в свите Его королевского высочества, более того, входите в круг его близких друзей, и значит, само собой разумеется, должны присутствовать на свадьбе. Разве вам присылали приглашение, когда принцесса Мария-Луиза выходила замуж за испанского короля? А сюда вас отправили подлечиться, а не в изгнание, не так ли?

Граф остановился и застыл, похлопывая себя по щеке лорнетом. Он по-прежнему походил на обиженного петушка, но лицо у него посветлело.

— Вы тысячу раз правы, дорогая! Значит, мы оба идем на свадьбу! — довольно заявил он.

Но спустя минуту покоя как не бывало.

— Однако приходится вернуться к тому, на чем мы остановились неделю назад, — встревоженно заговорил граф. — Разве можно появиться на этой королевской свадьбе одетым по прошлогодней моде?

— В самом деле, мы снова «вернулись к нашим баранам»!

Шарлотта прекрасно знала, что вопроса о деньгах избежать не удастся, и про себя несколько раз удивлялась, почему он до сих пор не возникает. Но сейчас ей почему-то захотелось немного пошутить.

— С другой стороны, вас никто не обязывает идти на эту свадьбу. Вы так больны, и я, как преданная жена, конечно, тоже не отправлюсь развлекаться, когда мой супруг чуть ли не при смерти.

Адемар с испугом воскликнул:

— Что вы говорите?! Оскорбить герцогиню, отказавшись разделить с ней событие такой величайшей важности?

— Ничего страшного. У герцогини доброе сердце, и она прекрасно меня знает. Я уверена, что она не станет строго судить меня. Завтра я напишу ей и все объясню.

— Вы сумасшедшая, честное слово! Вы прекрасно знаете, как герцогиня ценит свое положение королевской невестки и как чувствительна к положенным ей почестям. Она никогда не простит вам отказа!

— Спорим, что простит!

Адемар стал краснее красных бантов, которыми так удачно украсил свой черный парик.

— А я говорю вам, что не простит! Не забывайте, что вы носите мое имя и поэтому обязаны меня слушаться. К тому же...

— Сядьте, пожалуйста...

— Чтобы я... — он был смущен холодностью тона.

— Да, вы непременно сядете. Нам нужно поговорить, и мне не хотелось бы, чтобы вы мелькали у меня перед глазами. У меня голова закружилась.

Граф машинально повиновался.

— Вы не скрыли от меня, что нуждаетесь в деньгах. Сколько вам нужно, чтобы вернуться ко двору герцога Орлеанского?

— Три тысячи ливров... позволили бы мне расплатиться с самыми срочными...

Услышав конец фразы, Шарлотта нахмурилась. Яснее ясного, что новые просьбы о деньгах не заставят себя ждать.

— Позволили бы вам расплатиться с самыми срочными долгами и заказать новые наряды, я вас правильно поняла?

— Да. Еще мне хотелось бы как-то избежать трат на дорогостоящие новые украшения, какие принято носить у герцога и моего друга шевалье де Лоррена... И знаете, что пришло мне в голову? У меня появилась идея! — И он поднял палец вверх, словно идею ему внушил Святой Дух.

— Какая же?

— А почему, собственно, вы не носите своих фамильных драгоценностей?

— Фамильных драгоценностей? Почти все они лежат у вас в спальне, потому что принадлежали моей матери. Можете ими пользоваться, — разрешила Шарлотта с едва заметным оттенком презрения.

— Считая откровенность достоинством в отношениях между супругами, я хотел бы еще, дорогая, поговорить о драгоценных камнях, которые ваш отец привез в молодости из Голконды.

Если бы на Шарлотту сейчас обвалился потолок, она и то удивилась бы меньше.

— Драгоценные камни? Из Голконды? Как вам пришла в голову подобная небылица?

— От моего отца. Он был в Индии в то же самое время, что и ваш, там они и познакомились. Барон де Фонтенак заболел там страстью к драгоценным камням и привез оттуда великолепные экземпляры. Среди прочих был большой желтый бриллиант величиной с глаз... забыл, кого именно. Я обожаю желтый цвет! Он мне идет необыкновенно! А вот вам, к вашим пепельным волосам, не пойдет совсем...

С каждым словом возбуждение Адемара возрастало, и Шарлотта, несколько опомнившись от изумления, сочла нужным охладить его неуместный пыл. Засмеявшись, она решительно хлопнула ладонью по крышке стола и сказала:

— Не стоит продолжать! Вполне возможно, что мой отец, который был в те времена совсем молодым человеком, и привез из Голконды... воспоминания, потому что ни моя мать, ни я никогда не слышали ни о каких камнях!

— Вы, конечно, шутите!

— Не имею ни малейшего намерения. Ведь с тех пор, как наши отцы бороздили моря, прошли долгие-долгие годы. Ваш отец вернулся во Францию тогда же, когда и мой?

— Нет. Они встречались в Индии, но... Господин де Фонтенак путешествовал на корабле знаменитого Тавернье, который привез королю его самые великолепные бриллианты.

Услышав эти слова, Шарлотта подумала, что нашла, наконец, разумное объяснение легенде.

— И вы думаете, Тавернье позволил бы кому-нибудь другому, пусть даже другу, купить необыкновенный камень, если все эти камни должны были принадлежать королю? Я очень в этом сомневаюсь. Каким, вы говорите, был бриллиант?

— Я вам сказал: желтый!

— А какой величины?

— Больше голубиного яйца, чистейшей воды и необыкновенного блеска. Настоящее маленькое солнце.

— Ну, так я могу вас уверить, что это солнце никогда здесь не сияло. Иначе я бы знала о нем!

— Вы были совсем девочкой, когда вас отправили в монастырь. Вам могли и не доверить подобной тайны.

— Хорошо, предположим, что отец все-таки купил бриллиант, и случилось это задолго до того, как он женился на мадемуазель де Шамуазо... Вы ведь не были знакомы с моей матерью?

— Разумеется, нет. Я знал только, что ваша мать была дамой со вкусом, любила красивые вещи...

— И была необыкновенно кокетлива. Брак был по любви. Я имею в виду со стороны моего отца, и было время, когда ему очень нравилось украшать и баловать свою молодую супругу. Вы можете быть уверенным, что, будь у него такой необыкновенный бриллиант, она бы непременно его носила. И все бы о нем знали. Но ничего подобного не было.

— А что, если господин де Фонтенак попросил не надевать его, чтобы не вызывать зависти и вожделения?

— Договориться на этот счет с моей матерью было бы невозможно, — с горечью отвечала Шарлотта. — Если бы в доме был этот бриллиант, мать перевернула бы все от чердака до погреба, лишь бы заполучить его. Что же касается отца, то даже если бы он и купил его, то камень могли у него украсть, он мог его потерять... Индия далеко, и дороги, которые ведут к ней, весьма опасны...

— У господина Тавернье никогда ничего не крали, — упрямо заявил Адемар.

— Откуда вы знаете?.. И вообще, стоит ли вам так уж расстраиваться? Если бы у меня в самом деле был этот камень и я бы разрешила его вам носить, бриллиант бы долго у вас не задержался.

— Насколько я знаю, двор — не темный проулок, где режут кошельки.

— Конечно, нет. Но страсть к камням превратилась у герцога Орлеанского в болезнь, и он не знает удержу, покупая их. Не говоря уж о вашем друге шевалье де Лоррене, которого украшение такого достоинства, конечно же, не оставило бы равнодушным.

— Он давным-давно о нем знает, — рассеянно уронил граф.

На Шарлотту будто бы снизошло озарение — она наконец поняла все!

— Неужели? И с каких же пор?

— Не помню. Мы дружим уже столько лет...

— А когда вам отец рассказал о чудесном камне?

— Ну-у-у... Это было... незадолго до его смерти, когда шевалье представил меня герцогу Орлеанскому и когда я поступил к нему на службу. Я должен был ехать ко двору, и отец подумал, что я, быть может, встречу там барона де Фонтенака и увижу бриллиант, относительно которого, признаюсь вам честно, у него сохранились сожаления. Ему было жаль, что ваш отец опередил его...

— При дворе вы не встретили барона, зато встретили меня! И теперь я понимаю, почему вы проявили столько упорства, склоняя меня к замужеству. Вы полагали, что легендарный камень будет прекрасным приданым.

— Да... Нет! — поспешил граф тут же исправить допущенную ошибку. — Вы очаровательны, и приходит день, когда дворянину пора жениться.

Но Шарлотте все уже стало ясно, и обманываться вежливыми словами она не собиралась. С улыбкой на губах и с гневом в сердце она встала, вынудив подняться и Адемара.

— Ну что ж, мой дорогой, мечта вас обманула. Поверьте, что я этим весьма огорчена. Но в утешение я напишу несколько слов мэтру Моблану, чтобы он выплатил вам три тысячи ливров, и вы сможете заняться приготовлениями к празднику.

Адемар мгновенно утешился и чуть ли не бросился к двери.

— Вы в самом деле не обидитесь, если я уеду раньше вас?

— Ничуть. Мы с вами увидимся в Версале или в Сен-Клу. Я отправлю с вами письмо к герцогине Орлеанской и распоряжусь, чтобы заложили карету и отвезли вас в Пале-Рояль.

Лицо Адемара просияло, он подошел, поцеловал Шарлотте руку, сказал, что она ангел, сделал пируэт и направился к лестнице, напевая что-то вроде менуэта.

На месте Адемара неожиданно возникла мадемуазель Леони.

— Не надо мне ничего рассказывать, — заявила она. — Я все слышала из-за двери. Я все знаю и считаю, что вы поступили правильно: беседа принесла свои плоды.

— Вы находите?

— Скажем, что теперь для вас не осталось загадок. Вы знаете, по какой причине на вас женились... Кроме, естественно, уважения к фамилии.

— Не волнуйтесь, насчет моего брака у меня не было никаких иллюзий, — сказала Шарлотта, беря листок бумаги, на котором набросала несколько строк нотариусу. Она посыпала их песком, запечатала зеленым воском и положила перед собой. Потом взяла другой листок, но перо в чернила не окунула. — Надеюсь, с моей стороны не будет крайней нескромностью спросить, сколько именно денег у вас попросили. Я что-то не расслышала.

— Три тысячи ливров.

— Солидная сумма, ничего не скажешь. И это только начало... Но ничего, лишь бы он не начал переворачивать дом в поисках проклятого бриллианта!

Шарлотта положила перо, которое уже было взяла в руки.

— Неужели, кузина, вы всерьез верите в его существование?

— Не только верю, но считаю, что нам точно так же всерьез пора приняться за его поиски. Подумайте сами, Шарлотта! Старый Жозеф знал, что его хозяин привез из Индии драгоценные камни и ревниво их оберегал. Ваш отец говорил о них мэтру Моблану, а теперь у нас есть еще одно неожиданное подтверждение: покойный граф де Сен-Форжа видел этот бриллиант собственными глазами и до самой смерти не мог пережить, что его опередили в покупке. Вспомните, с каким упорством молодой граф добивался вашей руки, хотя ваше положение тогда было, прямо скажем, незавидным.

— Да, понимаю, но я не понимаю другого: почему отец, покидая нас, ничего не сказал об этих камнях вам? Он вам так доверял!

— Да потому, моя девочка, что не успел. Смерть пришла к нему так неожиданно! Он сумел только показать мне тайник, где находились доказательства его насильственной смерти...

— Доказательства, которые исчезли. А что, если мать, конечно же знавшая о доказательствах, вместе с ними нашла и бриллиант? Вполне возможно, в тайник музы Клио отец положил не только записку и сверточек с ядом, которым был отравлен, но и камни? Он мог положить их туда в надежде, что вы их там найдете. Одним выстрелом хотел, так сказать, убить двух зайцев. К несчастью, его убийца сумела всех обыграть.

— Нет, нет и нет! Ваше предположение неверно. Я утверждаю с полной ответственностью, что, когда я открыла тайник, там находились только письмо и сверточек. Если камни были в тайнике, то зачем тогда Мария-Жанна просиживала, запершись в библиотеке, целые часы? Она была хитрой и необыкновенно тщеславной, но у нее не хватило бы ума устоять перед соблазном и не похвастаться перед всеми подобным сокровищем. О других камнях мы вообще ничего не знаем, ни какие они, ни сколько их, но ваша мать, поверьте, непременно сделала бы из них украшения и носила бы их, о них стало бы известно.

— Утомительная, бесконечная история, — вздохнула Шарлотта, забираясь поглубже в кресло.

На пороге появилась рассерженная Матильда, что прервало беседу двух дам.

— Я хотела бы знать, — медленно и значительно начала повариха, — что мне делать с обедом? Вот уже полчаса, как все должны сидеть за столом, а между тем господин граф собирает вещи, а госпожа графиня и мадемуазель Леони спокойненько беседуют! Еще несколько минут, и обед можно будет выбросить на помойку!

Шарлотта тут же поднялась с кресла и со смехом сказала:

— Ну так подайте нам все, что еще возможно съесть, и примите наши извинения!


***

Если бы госпожа де Сен-Форжа обладала даром вездесущности и присутствовала при возвращении своего супруга в Пале-Рояль, она узнала бы так много такого, о чем и помыслить не могла. Когда граф с превеликим удовольствием, поскольку обожал придворную жизнь, вновь расположился в своих тесных комнатках, он увидел шевалье де Лоррена в совершенно новом обличии. Красный от ярости и встрепанный от бега по коридору, шевалье прошипел с порога:

— Что тебе здесь понадобилось?! Увидев тебя здесь, я глазам своим не поверил!

Граф, любуясь своим отражением в зеркале, стирал с лица дорожную пыль. Услышав вопрос своего друга, он пришел в негодование.

— Как это что мне здесь понадобилось? — возмутился он. — Я буду готовиться к свадьбе маленькой мадемуазель Орлеанской, черт побери!

— Ты на нее не приглашен!

— Я состою в свите Его королевского высочества и не нуждаюсь в приглашениях!

— Значит, я вычеркну тебя из списка, и ты отправишься обратно!

— С какой стати?

— А с той, что мы не договаривались, что ты появишься здесь так рано! Я прикажу отнести твои чемоданы обратно в карету!

Безобидный де Сен-Форжа походил на барашка, на которого налетел злобный пес; у него перехватило горло, и голос взлетел на несколько октав.

— Об этом не может быть и речи! Как я буду выглядеть? Моя супруга получила личное приглашение от герцогини Орлеанской, а я отправлюсь сидеть у камелька? Не рассчитывай, шевалье! Я никуда не уеду! Мне надо еще успеть сделать тысячу вещей. Увидеться с моим портным...

— Твой портной выставит тебя за дверь.

— Ничего подобного! Я при деньгах. Шарлотта снабдила меня наличностью. Она очень славная девочка.

— Вполне возможно. Но я отправил тебя туда не за тем, чтобы ты привез несколько монеток!

— Несколько монеток! Скажешь тоже! Три тысячи ливров!

— Многообещающее начало, — вынужден был согласиться шевалье де Лоррен, понемногу успокаиваясь. — Но я хочу тебе напомнить, что мы метим значительно выше. Ты узнал что-нибудь новенькое относительно предмета наших поисков?

Поскольку Адемар посмотрел на шевалье весьма рассеянно, шевалье снова повысил голос.

— Надеюсь, ты помнишь, что речь идет о камнях, привезенных бароном из Индии!

— Ах, камни... Да, у нас был о них разговор. Именно на свадьбу с герцогом Савойским я попросил Шарлотту одолжить мне желтый бриллиант...

У прекрасного Филиппа глаза чуть не выскочили из орбит.

— Что?! Не может быть!

— Почему не может быть? Это вполне естественно для супружеских отношений.

— И что же она тебе ответила?

— Рассмеялась.

— И что тут было смешного?

— Я тоже спросил ее об этом. А она мне ответила, что ни она сама, ни ее мать ничего не слышали о желтом бриллианте. Что она не слышала, понятно, она была совсем маленькой. Но покойная баронесса? Я не поверил. Однако Шарлотта поклялась, что так оно и было, иначе баронесса непременно украсила бы себя удивительной драгоценностью. Ее ведь не принимали при дворе, а отношения с ней поддерживала одна лишь Ментенон. Так вот, этот бриллиант стал бы великолепным поводом получить приглашение ко двору. Даже король захотел бы полюбоваться на подобное чудо.

— И ты ей веришь?

— А почему бы мне ей не верить?

— Тебе нужно было искать камни самому, черт побери! Искать! Или ты не понимаешь, что это значит? Искать — значит рыться в ящиках, шкафах, обнюхивать все укромные углы, полки и кладовые! Вполне возможно, что твоя Шарлотта сказала правду, она действительно понятия не имеет о бриллианте, и баронесса о нем ничего не знала. Но коллекционеры, собирающие редкости, подразделяются на две категории: одни, как герцог Орлеанский, выставляют свои сокровища напоказ, собирая как дань всеобщее восхищение, другие ревниво прячут их, предпочитая наслаждаться в одиночку. И поверь мне, последние — самые страстные собиратели, — заключил де Лоррен и погрузился в глубокое размышление.

Граф не стал тревожить друга и продолжал раскладывать вещи. Выдвинул ящик секретера и одно за другим принялся перекладывать в него драгоценности, которые привез от Шарлотты. Именно в этот миг шевалье очнулся от своего раздумья. Нужно сказать, добрый друг герцога обладал удивительной особенностью: он чувствовал любой драгоценный камень, стоило тому оказаться вблизи его персоны. Шевалье мгновенно открыл глаза.

— Что это ты там укладываешь?

— Драгоценности покойной баронессы. Они лежали в шкатулке на туалетном столике в спальне, где меня поместили.

— Я знаю. Ты, что забыл, что я был в твоей спальне. Ну так давай посмотрим, что там есть.

Адемар высыпал на кровать содержимое бархатного мешочка: на ткань покрывала выскользнули красивое колье из жемчуга с мелкими изумрудами, два браслета с античными камеями, обрамленные бриллиантами, парюра[20] из аметистов с жемчугом и еще одна с бирюзой, множество пряжек, зажимов и всевозможных безделушек, которые шевалье тщательно перебрал жадными пальцами в шелковых перчатках.

— Ну что ж, вполне достойно, — процедил он, — но ничего похожего на то, что мы ищем. Ты сможешь и за них получить несколько экю, но меня удивляет, что твоя жена отдала их тебе.

— Ничего удивительного, она ненавидит свою мать и собирается отделать заново ее спальню, продав всю мебель из нее.

— Если вспомнить, какая смерть постигла баронессу, я поступил бы на месте дочери точно так же. В общем, мы убедились, что барон был не слишком щедр и свои самые лучшие камни оставил для себя. Вывод: мы должны их найти.

— Ну уж нет, — воспротивился де Сен-Форжа. — Ты же не заставишь меня возвращаться в Сен-Жермен до свадьбы?

— Нет, мы поступим иначе. Вообще-то, ты правильно сделал, что вернулся. Твой приезд поможет тебе остаться вне подозрений.

— А что такое ты задумал?

— Почему бы не устроить ограбление особняка де Фонтенак в отсутствие хозяев? У меня есть на примете подходящие люди.

— Ты с ума сошел? Если они найдут сокровище, они заберут его себе.

— Они достаточно хорошо меня знают, чтобы понимать, чем рискуют, пошалив таким образом. Но, возможно, я лично составлю им компанию. В ближайшее время ты начертишь мне подробный план особняка и сообщишь все, что знаешь о прислуге: где расположены ее комнаты и каков у нее распорядок дня. С этим заданием, я надеюсь, ты справишься?

— Не сомневайся. Но ты забыл один пустячок... Симпатичную особу. Старушку родственницу Шарлотты, которая не поедет вместе с ней на свадьбу. Она суетлива, как мышь, и может послужить препятствием.

— Мышей ловят мышеловкой, а потом давят, — сообщил шевалье с такой жестокостью, что Адемар испугался.

— Ты же не будешь никого убивать? — совсем по-детски спросил он. — В этом доме, который теперь стал отчасти и моим, пролилось достаточно крови... И, признаюсь тебе откровенно, мне там очень хорошо жилось.

— Учтем на будущее. А старушку надо просто хорошенько связать, другого не понадобится. Ты случайно не знаешь, когда приедет твоя жена?

— Я думаю, что завтра или послезавтра. Она пробудет у герцогини две-три недели, не меньше.

— Но это же прекрасно! В таком случае можешь отправляться к своему портному!


***

Не без некоторого волнения — нельзя сказать, чтобы очень уж приятного, — Шарлотта подъезжала к Версалю. Она рассталась с ним при таких трагических обстоятельствах, что не могла не сохранить в душе горечи. Но там сейчас находилась герцогиня Елизавета, добрая и щедрая душа, встретившая ее с искренней радостью.

— Наконец-то со мной одна из моих любимых девочек! — воскликнула она и, нарушая все протоколы, крепко обняла Шарлотту. — Вы представить себе не можете, как мне не хватает вас троих! Теперь, по крайней мере, хоть одна со мной!

— Есть ли у Вашего королевского высочества новости о мадам де Беврон и мадемуазель де Невиль? Я хотела сказать, о мадам де Гран-Мениль?

— Да, есть. Теобон неплохо себя чувствует. Она по-прежнему живет в монастыре Пор-Рояль, скучает там смертельно, но я надеюсь вскоре получить разрешение навестить ее. А что касается нашей Сесиль, я послала приглашение и ей, но она в ближайшие дни ждет появления ребенка. И, значит, приедет несколько позже.

— Как она себя чувствует?

— Здорова, тут у меня нет никаких сомнений. Но вас интересует ее душевное состояние, я не ошиблась? Так вот, скажу я вам, мы и представить себе не могли, как удачно у нее все сложится. Ее старый муж-толстяк только и думает о том, как бы ее порадовать. Надеюсь, что летом мы увидим ее в Сен-Клу. Ну а как вы?

— Я? Обо мне нечего говорить.

— Вы так думаете? Должна вам сказать, что вы ошибаетесь или намеренно хотите это сделать. Уже не одну неделю придворные сплетницы точат язычки на ваш счет. Чего только не рассказывают о вашем исчезновении! Доброжелатели твердят, что вы убежали с кавалером, гораздо более достойным, чем граф де Сен-Форжа. Злопыхатели же утверждают, что вы оскорбили Ментеноншу и вас учили любезности в глухой провинциальной дыре вроде крепости Пьер-Ансиз или даже в замке Иф!

— Ничего столь драматичного не было. Сначала Бастилия, потом... неведомая никому лачуга в глухом лесу, потому что в тюрьме я заболела. Но могу ли я спросить мадам, как она сама себя чувствует?

— Я? По-прежнему сохраняю бодрость, но, похоже, скоро стану старой ворчуньей и научусь выть, как собачонка. Близкий отъезд нашей Анны-Марии — большое горе для меня, потому что я люблю ее, как свою родную дочь. Хотя беспокоюсь за нее гораздо меньше, чем за Марию-Луизу, когда мы выдавали ее за испанского короля. Как мне говорили, герцог Виктор-Амадей Савойский — человек совершенно нормальный и в нем нет ничего отталкивающего. К тому же придворная жизнь в Турине мало чем отличается от нашей, так что нечего опасаться аутодафе.

— А что в Мадриде? Все благополучно?

Курфюрстина обвела глазами кабинет, словно проверяла, не притаился ли доносчик за гардиной или этажеркой с книгами, потом взяла Шарлотту за руку и увлекла ее к амбразуре окна. Голос ее понизился до шепота.

— Я могу только надеяться, но ни в чем не уверена. Вообразите, что Сен-Шаман уехал в Испанию!

— Получив разрешение короля?

— В том-то и дело, что нет. Он тайком приехал повидать меня перед отъездом, хотел узнать, не передам ли я с ним письмо для королевы, но я предпочла устное послание. Молодой человек настолько неловок, что может легко попасться, а я совсем не хочу оказаться вместе с ним на эшафоте в обществе веселого парня в красном с большим мечом в руках.

— Но это, конечно, большое преувеличение? — заметила Шарлотта с улыбкой.

— Да я бы не сказала, что уж настолько большое. Мои отношения с королем совсем не те, что прежде. Он с удовольствием видится с герцогом и даже с его друзьями. Шевалье де Лоррен — самый желанный гость у Ментенонши. А я даже не была приглашена на последнюю охоту...

Шарлотта от души посочувствовала искренне огорченной принцессе.

— Влияние мегеры в черном растет день ото дня. Кое-кто думает, что король заключил с ней морганатический брак, но я об этом и мысли не допускаю. Это было бы ужасно. Между тем... есть признаки, которые весьма меня настораживают... Например, в день праздника она осталась сидеть возле короля, когда мы, принцессы, вошли в его покои. Впрочем, тогда я сразу же уехала...

— А ваш супруг?

— Благодарение богу, его там не было. Но я знаю, что он думает о подобном мезальянсе! Его кровь смешается с кровью вдовы Скаррона! Да он заболеет от негодования!

Немного поколебавшись, Шарлотта решила, что все-таки расскажет курфюрстине все, что знает. Так будет лучше. Промолчать — не значит оказать добрую услугу. Удар может оказаться непереносимым, если обрушится неожиданно.

— Я сильно опасаюсь, — прошептала она, — что катастрофа уже произошла.

Розовые щеки герцогини, делавшие ее похожей на свежее яблочко, в один миг побелели.

— Вы так думаете? На каком основании?

— В больнице для бедных в Сен-Жермене, куда я ходила совсем недавно, я встретила мадам Ментенон у выхода, ее провожала мать настоятельница, и они беседовали.

— Она приехала с пожертвованием, тут нет ничего особенного.

— А два конных гвардейца, сопровождавшие карету? В этом тоже вы не видите ничего особенного?

— Гвардейцы? О господи! Неужели вы не ошибаетесь? И так быстро после смерти несчастной королевы! Невозможно себе представить! Как он посмел! Он, величайший король мира, связал себя узами брака с таким ничтожеством?! Со шлюхой! Постыдно! О, как постыдно!

Было очевидно, что герцогиня кипит от гнева. Она уже говорила во весь голос, а голос у нее был громким и разносился далеко... Но внезапно она успокоилась.

— Нужно любой ценой как можно дольше скрывать эту весть от герцога. Он брат короля, он может слечь. В последнее время его здоровье оставляет желать лучшего.

— Его королевское высочество болеет?

— Не сказала бы, что болеет, но его здоровье оставляет желать лучшего. Он часто кашляет, и для него было бы куда полезнее ложиться вовремя в постель, а не волочиться за юбками заодно с компанией его безобразников. Так что я вас попрошу, милая Шарлотта, не рассказывайте больше никому о том, что видели. Слухи у нас распространяются с неимоверной скоростью. Даже сквозняки не такие быстрые.

— Мадам знает, что может на меня положиться, — уверила ее Шарлотта, растроганная заботой курфюрстины о супруге, который в последнее время не проявлял к жене большого внимания. — Но я хотела бы спросить мадам: как следует себя держать в обществе короля и его... эгерии[21]? Если память мне не изменяет, то сегодня среда и, значит, вечером — «Большая гостиная».

«Большая гостиная» была, наверное, самым приятным времяпрепровождением при дворе — не считая концертов, которые Шарлотта обожала, — потому что протокол на этих вечерах был не слишком строгим. «Большая гостиная» проводилась три раза в неделю — по понедельникам, средам и пятницам. До смерти королевы и открытия Зеркальной галереи мужчины собирались в приемной короля, а дамы в покоях королевы, а потом каждый мог выбрать для себя наиболее приятное развлечение в той или другой комнате королевских покоев. В Большом кабинете, как правило, располагались скрипачи, и там можно было танцевать; в галерее, где обычно стоял трон, можно было послушать модных певцов и музыкантов; в опочивальне короля ставили три игральных стола для короля, королевы и брата короля. После смерти королевы этими вечерами распоряжалась мадам дофина. В Большой гостиной стояло не меньше двадцати столиков, и там можно было поиграть в триктрак, пикет, реверси, шахматы. Хоку и фараон король запретил, считая эти азартные игры опасными. В гостиной по соседству на четырех длинных столах были расставлены всевозможные угощения, пирожные и сладости на любой, самый изысканный и прихотливый вкус. А в третьей можно было утолить жажду винами и горячим глинтвейном с корицей. Правила царили самые непринужденные. И если король неожиданно входил в гостиную, где играли, то игрокам было позволено не вставать. Развлечения длились с шести до десяти часов, а в десять все отправлялись ужинать.

Герцогиня Елизавета очень любила эти вечера. В карты она не играла, поэтому слушала музыку, потом отправлялась в буфет отведать сладостей, навещала играющих и снова возвращалась в салон послушать пение. Из-за своей полноты она не танцевала.

Вопрос Шарлотты вызвал у герцогини улыбку.

— Здесь все осталось по-прежнему. Любимая подруга короля будет слушать концерт, а Его величество играть, и должна сказать, что госпожа Ментенон только однажды не посетила «Большую гостиную», ссылаясь на больную ногу. С тех пор этого не повторялось. Она выказывает почтение дофине, продолжая числиться ее статс-дамой, но не исполняя при этом никаких обязанностей. Это я расцениваю как желание короля подготовить свой двор к переменам. Видимо, он понял, что взял слишком быстрый темп. В любом случае мы пойдем туда вместе, и вы будете поддерживать меня. Принарядитесь, пожалуйста. — И тут же спохватилась: — Если только это не составит для вас труда. У вас есть для этого все необходимое?

— Пусть мадам герцогиня не беспокоится, благодаря мадам де Монтеспан у меня всего достаточно. Когда она оставила свою должность при дворе королевы, то отдала мне все, что ей принадлежало.

Так оно и было на самом деле. Уезжая из Кланьи в Сен-Жермен, Шарлотта увезла с собой целое приданое и в придачу еще несколько красивых платьев, которые королева подарила ей по случаю свадьбы. Она выглядела безупречно в платье из светло-серого фая[22], отделанного узкой полоской серебряной вышивки, со вставкой из белого атласа на юбке. Изящный фонтанж из тех же кружев, что украшал рукава и декольте, венчал ее голову. Она была обворожительна. Герцогиня Елизавета, обычно не щедрая на комплименты, отметила ее внешний вид, когда Шарлотта присоединилась к ее свите. Они вошли в бывшую опочивальню королевы, потом в Зал мира, затем в Зеркальную галерею и потом, через Зал войны, прошли в Большой кабинет короля, чтобы с ним поздороваться. Герцог Орлеанский тоже явился туда со своей свитой и выразил недовольство отсутствием брата.

— Как? Мой брат не у себя?

Герцог де Ларошфуко, близкий друг Его величества, приблизился к нему и, выразив величайшее почтение, сообщил:

— Его величество почувствовал себя нездоровым, монсеньор, и просит Ваше королевское высочество быть хозяином вечера вместо него.

— Он мог бы сообщить мне об этом немного раньше. И где он сейчас?

— У мадам де Ментенон. Она оказывает ему необходимые услуги.

— Услуги? — издевательски засмеялся Его королевское высочество. — Мне было бы небезынтересно узнать, какого рода услуги она может оказать!

В свите герцога послышался смех, словно они услышали самую остроумную шутку в мире, а Его королевское высочество уселся во главе королевского стола в королевской опочивальне[23]. Герцогиня Елизавета не любила играть в карты и отказалась заменить за карточным столом дофину, которая страдала недомоганиями начала беременности, поэтому стол королевы остался пустым и придворные сгрудились вокруг герцога.

Шарлотта, помахав в ответ на приветствие своего супруга, совершенно ослепительного в костюме солнечного цвета с золотыми бантами, проследила, не сядет ли он за игру, но он скромно встал за стулом принца. Хотя кто знает, возможно, Адемар только ждал, когда она покинет королевскую опочивальню. Шарлотта пообещала себе, что непременно вернется и проверит, не играет ли ее муж.

А пока она следовала за своей принцессой, которая отправилась полакомиться сладеньким, прежде чем пойти слушать итальянского певца, сводившего с ума весь Париж. По дороге Шарлотте пришлось немного задержаться, здороваясь с мадам де Монтеспан и мадам де Тианж. Маркиза встретила ее сердечной улыбкой.

— Вот теперь вы окончательно пришли в себя, дорогая! — сказала она. — Сен-Жермен пошел вам на пользу! Жаль, что кое-кто предпочел сегодня довольствоваться осенним пейзажем вместо яркого сияния весны. Вы хороши, как никогда, и готова поспорить, что это заметила не я одна.

— Спорьте смело, мадам, вы выиграете!

Грузная фигура де Лувуа возникла рядом с дамами. Он поздоровался с обеими и склонился в поклоне перед Шарлоттой:

— Окажите мне милость, графиня, обопритесь на мою руку, и я отведу вас к герцогине Орлеанской. Или, может быть, вы захотите выпить что-нибудь прохладительное?

Шарлотта инстинктивно отшатнулась, но мгновенно взяла себя в руки. Отказать, да еще под внимательным взглядом мадам де Монтеспан, нахмурившей брови, было невозможно. Между тем герцогиня готова была вмешаться, но министр повторил свою просьбу гораздо более серьезным тоном:

— Очень прошу вас ответить согласием. Мне необходимо с вами поговорить, а наша дорогая маркиза будет так добра, что простит нас.

Коротким кивком головы Шарлотта дала понять, что принимает предложение, и вложила свою руку в руку де Лувуа. На ее счастье, обе руки были в перчатках. Коснуться руки де Лувуа было для нее все равно, что коснуться кожи змеи...

Они направились к зале, где начался концерт и где громко пели скрипки, давая перевести дыхание певцу. Публики было много, никто не считал себя обязанным молчать, и многие потихоньку беседовали. Вместо того чтобы занять еще остававшиеся свободными места, де Лувуа увлек Шарлотту к окну, выходившему в освещенный парк, и тогда только отпустил ее руку. И сделал это с сожалением.

— Ну вот, — сказал он, повернувшись спиной к сидящим в зале придворным, — здесь, я думаю, мы сможем поговорить спокойно. Я бы, конечно, предпочел увести вас в парк...

Ответ Шарлотты последовал мгновенно:

— Я никогда не пошла бы туда с вами! Итак, чего же вы хотите?

— Хотел бы получить от вас прощение...

— Никогда!..

— Позвольте, по крайней мере, оправдаться. Вы так молоды, а моя молодость уже ушла, и вам, конечно, невозможно себе представить, до какой крайности может довести страсть такого человека, как я.

— Страсть? — переспросила молодая женщина, и презрительная улыбка тронула ее губы. — Именно этим словом вы хотите замаскировать разгул ваших низменных инстинктов?

— Я не нахожу другого. Увозя вас из Бастилии, я заботился только о вашем благе. Вы заболели, и я не мог оставить вас чахнуть среди сырых тюремных стен, ведь вы ни в чем не были виноваты... И беда ваша только в том, что вы услышали разговор, который должен был бы остаться государственной тайной и который не следовало разглашать. Смерть королевы была слишком скорой и наступила тогда, когда еще не был забыт скандальный процесс над отравителями. Я самостоятельно принял решение вывести вас на свет божий. И многим рисковал, потому что вы могли проговориться.

— Я дала клятву! — все с той же жесткостью произнесла Шарлотта.

— Вполне возможно, что это ошибка, но мужчины не верят женским клятвам. Король в этом смысле самый недоверчивый из мужчин, и, поверьте, я сильно рисковал, увозя вас из Бастилии.

— Какая, однако, отвага! Но вы способны и на большую, лишь бы удовлетворить свои желания. Я тому свидетель.

— Вы никогда меня не простите?

— Можно простить, если видишь искреннее раскаяние. Но интуиция мне подсказывает, что вы ни о чем не сожалеете!

Де Лувуа устремил на нее мрачный взгляд.

— Да, я ни в чем не раскаиваюсь, — подтвердил он. — Я провел возле вас незабываемые мгновения, и воспоминания о них мучают меня по ночам.

— И вы смеете в этом признаваться? Кем нужно быть, чтобы наслаждаться бессильными попытками защититься и слезами, мольбами девушки, которую насилуют, привязав к кровати. И прощение, о котором вы просите, для вас всего лишь возможность снова начать свою игру. Вы презренное ничтожество, и я буду ненавидеть вас до последнего вздоха!

Услышав эти оскорбительные слова, де Лувуа тут же забыл о кротости.

— Не моя вина, если ваше тело — само наслаждение. Оно волнует, призывает, манит... Не буду скрывать, что поначалу я собирался поберечь вас для короля, чьи взгляды дали вам, без сомнения, понять, что вы ему далеко не безразличны. И я даже сказал ему об этом.

— Временами мне кажется, что вы опасный сумасшедший. Поберечь для короля? Да неужели? Мы что, в серале[24] и я ваша рабыня, купленная на рынке? Но нет, вы не сумасшедший, вы низкий и гнусный человек, и давайте на этом остановимся!

Шарлотта сделала шаг, чтобы отойти от Лувуа, но он загородил ей дорогу.

— Рано. Мы еще не закончили разговор.

— Я уже выслушала вас!

— Нет. Вы должны услышать все до конца о моих крестных муках!

Она расхохоталась ему прямо в лицо.

— Ваших крестных муках? И вы говорите это мне?! Мне?! Я, право, жалею, что вас никто не слышит! Ваши крестные муки! А что я претерпела, по-вашему? Приятное приключение?

— Так оно и было бы, если бы вы пожелали. Я недурной любовник и умею быть ласковым и нежным, но что поделаешь с разъяренной кошкой, готовой выцарапать глаза?

— Так вот как оправдывались ваши драгуны в Лангедоке, когда насиловали жен и дочерей гугенотов? Какой позор!

— На войне как на войне. Не вмешивайтесь не в свое дело.

— Мы уже не воюем, и вы посмели отдать на поругание вашим мужланам француженок!

Шарлотта говорила все громче, но не в интересах де Лувуа было доводить ее до крайности, и он успокоительно произнес:

— Мы отклонились от темы. Но я хочу вам напомнить, что надо мной есть король.

— Для которого вы хотели меня поберечь! Это было бы очень смешно, если бы не было так грустно! Мне кажется, вы забыли о мадам де Ментенон. Вряд ли она позволила бы вам делать королю такие подарки.

— Царствует не Ментенон. И я буду крайне удивлен, если Его величество будет вечно хранить ей верность. Но я отказался от своего намерения. Оно и вправду было очень глупым. Я понял, что люблю вас, и одна мысль о том, что кто-то... Она стала для меня непереносимой. А теперь, когда я вкусил... Я не откажусь от вас никогда!

— Мы далеко ушли от первоначального раскаяния. И мне кажется, что на сегодняшний вечер довольно...

— Мне тоже так кажется, — внезапно произнес чей-то высокий голос возле них. — Я не знал, что вы так дружны, но теперь, маркиз, соизвольте вернуть мне мою супругу!

— Неужели господин де Сен-Форжа? А вы разве не заняты игрой? — осведомился де Лувуа, не без пренебрежения осматривая сияющий золотом наряд молодого человека.

— Сегодня я не играю, господин министр. Оправившись после болезни, я предпочитаю наслаждаться тихими радостями, которыми нас услаждают. Я обожаю «Большие гостиные». Однако прошу меня простить, но вынужден увести мадам де Сен-Форжа, ее зовет герцогиня Орлеанская.

Де Лувуа отодвинулся в сторону, и Адемар с поклоном взял Шарлотту за руку и повел ее к накрытым столам.

— Куда вы меня ведете? — удивилась Шарлотта. — Герцогиня сейчас в Зеркальной галерее слушает выступления певцов.

— Она уже успела немного проголодаться... Говоря откровенно, герцогиня вас вовсе не звала...

— Тогда почему...

— Я вытащил вас из толстых лап этого грубияна? Потому что ваше таинственное исчезновение дало почву для появления разных слухов и ваше имя связывают с ним. Я... этого не одобряю! Мой долг оберегать вас!

Удивительная новость! До того удивительная, что Шарлотта даже улыбнулась.

— Клянусь всеми святыми рая, Адемар, но я начинаю верить, что из вас может получиться прекрасный муж!

— Вас это удивляет?

— Очень, признаюсь честно. Но, знаете, мне это очень приятно.

Адемар повернулся к Шарлотте со своей знаменитой улыбкой-полумесяцем, которая так ее забавляла до их женитьбы.

— Примем простую истину: ни вы, ни я не созданы для брака, но я думаю, что, не составив образцовой супружеской пары, мы можем быть добрыми товарищами.

— Никакое другое ваше признание не могло бы доставить мне больше радости!

Они подошли в герцогине Елизавете, которая как раз откусила кусочек шоколадного бисквита, украшенного меренгой[25] с кремом, но тут раздались мерные шаги швейцарцев, потом короткая команда и громкое сообщение: «Король!», после которого шум мгновенно стих. Вошел Людовик. Как всегда в умопомрачительном наряде, он шел, опираясь на трость и улыбаясь, один, без всякого сопровождения, как бы утверждая тем самым почти полное отсутствие этикета для вечеров «Большой гостиной». Неожиданное появление короля привело двор в восторг именно потому, что король был в одиночестве, и никакое черное платье не следовало за ним тенью. Для герцогини отсутствие тени было таким облегчением, что она невольно воскликнула:

— Если бы он всегда появлялся именно так!

И от радостного волнения чуть было не испортила реверанс, когда деверь приблизился к ней, что очень ее рассердило, потому что совершенство, с каким она делала реверансы, несмотря на полноту, было известно всем.

Король ей улыбнулся, пребывая в этот вечер в шутливом настроении.

— Что вас так взволновало, сестрица? — спросил он.

— Для радостного волнения мне достаточно улыбки моего короля.

— Я постараюсь не забывать об этом при наших встречах. О-о, мадам де Сен-Форжа! Вы наконец решили к нам вернуться?

— Ее королевское высочество оказала мне честь, пригласив на свадьбу принцессы, своей падчерицы. И я с величайшей благодарностью приехала.

— Но свадьба продлится так недолго! Вы должны у нас задержаться. Я уверен, что герцогиня Елизавета только этого и желает, а король будет в восхищении. Велика ли ваша власть, господин де Сен-Форжа?

— М-м-м... Боюсь, что нет, сир.

— Тогда попытайтесь попросить! Мы весьма дорожим блеском нашего двора, и Версалю отнюдь не помешала бы столь прекрасная дама. Особенно тогда, когда мы вот-вот потеряем одну из самых дорогих нашему сердцу, отдав ее Савойскому двору.

Покраснев от радости, Адемар поклонился, бормоча, что он сам и его супруга не имеют иной цели в жизни, как только быть приятными и угождать Его величеству.

Король продолжил свой путь.

Герцогиня Елизавета проследила взглядом за королем, который вошел в зал, где для него поставили бильярд, и сказала:

— Это что-то новенькое! Старая потаскуха не показывается, а наш король почти в открытую ухаживает за вами. Неужели в дружном семействе произошла ссора? Вот была бы радость! Что вы скажете, Шарлотта?

Шарлотта не ответила. Ее взгляд тоже был устремлен вслед королю, но выражал тревогу и беспокойство: прежде чем войти в бильярдную, король махнул рукой, подзывая к себе де Лувуа, а она не забыла его признания, которое так ее потрясло: «Я приберегал вас для короля». Но намного больше ее пугало другое: «Я не откажусь от вас никогда». Что предпримет этот человек, который совершил преступление, оправдывая себя безумством страсти, если его господин прикажет ему привести женщину, — по правде говоря, против ее воли, — в которую он так безумно влюблен? А как поступить ей самой, если вдруг однажды ее поведут в спальню короля? Собственно, как и другие, она не видела для себя никакого выхода... Кроме разве что самоубийства?

Зато граф был чрезвычайно далек от мрачных мыслей. Он уже видел себя супругом фаворитки, щедро одаряемой богатствами и почему бы не герцогским титулом?.. Услышав мелодию менуэта Люлли, донесшуюся из бального зала, счастливый граф почувствовал желание танцевать.

— Я хочу вас пригласить на танец, дорогая! Мы еще никогда с вами не упражнялись подобным образом!

— Какое изысканное, однако, приглашение! — заметила, смеясь, герцогиня Елизавета. — Вы хотите «поупражняться», Шарлотта?

— К сожалению, нет. Я предпочла бы остаться подле вас, Ваше королевское высочество, если бы вы только мне позволили.

— С радостью, — отозвалась принцесса, беря ее под руку. — Вы можете порхать, с кем вам вздумается, граф! Ваша супруга останется со мной. Но имейте в виду, что скоро ужин.

9 апреля состоялось обручение шестнадцатилетней дочери герцога Орлеанского с герцогом Виктором-Амадеем II Савойским, будущим королем Сардинии, которому исполнилось восемнадцать лет, и который на церемонии отсутствовал.

Его представлял юный герцог де Мэн, старший сын Людовика и мадам де Монтеспан, что приводило герцогиню Елизавету в бешенство. Незаконнорожденный будет представлять ее будущего зятя! Однако этот незаконнорожденный был любимым сыном Людовика. И мадам де Ментенон любила его не меньше. Он был болезненным юношей, и мать всячески заботилась о нем, постоянно посещая вместе с ним воды в Бареж, что в Пиренейских горах. Сейчас ему исполнилось четырнадцать, тогда как герцогу Шартрскому, любимцу герцогини Елизаветы, было всего только десять, так что он явно не подходил для этой роли...

Маркиз Фереро, посол Савойи, не участвовал в выборе, и герцогиня Елизавета усматривала в неугодном ей представителе жениха происки Ментенонши, всегда готовой сделать ей неприятность. И, вполне возможно, она не ошибалась, потому что при дворе было достаточно принцев крови, которые могли бы выполнить эту почетную роль. Однако двор единодушно объявил, что обручение двух милых детей будет представлять собой очаровательное зрелище, и герцогине пришлось смириться... На следующий день после обручения кардинал Бульонский благословил брак, и сразу же после церемонии король посадил прелестную юную новобрачную в карету, направлявшуюся в Шамбери, где ее ждал настоящий супруг и венчание.

Герцогиня Елизавета плакала, герцог Орлеанский тоже, легкое облако грусти окутало дворец после отъезда новобрачной, но эту свадьбу никак нельзя было сравнить со свадьбой в Фонтенбло, когда юная красавица принцесса уехала из Франции навстречу ожидающей ее трагической судьбе королевы Испании.

Спустя несколько дней после свадьбы король отправился в путешествие по Фландрии, которое должно было продлиться полтора месяца. Он взял с собой дофина, дофину, принцессу Конти, самую милую из его незаконнорожденных детей, и мадам де Ментенон, которая, само собой разумеется, ее растила. Герцогиня Елизавета по разным причинам не была приглашена, что ее весьма огорчило, и ее супруг весьма своеобразно врачевал ее раны.

— Я отказался ехать, и, стало быть, была ли у вас причина покидать наш дом? Или вам безумно захотелось месить дорожную грязь в обществе дамы, которую вы терпеть не можете? Лично я без всякого удовольствия видел бы ее рядом с братом.

— Но наша дофина, которую я так люблю, поехала с ними...

— Пустяки! Зато представьте себе, что по дороге они будут без конца молиться, заходить в каждую церковь и заезжать в каждый монастырь. Кто молится больше всех? Обращенные протестанты!

— Однако как вы любезны! А я кто, по-вашему?

— Вы — особый случай. Даже если бы я на вас не женился, вы все равно обратились бы в католичество. Вы слишком любите смеяться, чтобы оставаться преданной последовательницей толстого Лютера.

— У меня больше нет поводов для смеха.

— Вот увидите, найдутся. И оставьте это унылое выражение лица, оно вам совсем не идет! Кстати, прекрасная мысль! Пригласите к себе старушку Клерамбо! Она привезет с собой огромный мешок сплетен и развлечет вас, раз малютка де Сен-Форжа вынуждена отправиться в Сен-Жермен, чтобы навести порядок у себя в доме!

В самом деле, на другой день после свадьбы Шарлотта попросила разрешения уехать: особняк де Фонтенак подвергся нападению грабителей, которые перевернули в нем все, от чердака до погреба.

— Очень мило с вашей стороны, что вы согласны вернуть мне мою старинную подругу, — проговорила герцогиня Елизавета и вытерла выступившие на глазах слезы, так ее растрогало внимание мужа. — А бедняжку Шарлотту не жалеть невозможно! Бедная девочка! Можно подумать, что против нее ополчились все злобные силы на свете! Мне так жаль, что она уезжает. Я задам вам вопрос в первый и последний раз, раз уж выдался такой случай: скажите мне, пожалуйста, почему ваш утонченный де Сен-Форжа, которого она так заботливо выходила от болезни, не едет вместе с ней?

Герцог расхохотался.

— Вы сами ответили на свой вопрос, дорогая. Потому что он очень утонченный. Его пугают беспорядок, пыль и любые драматические ситуации. Они оскорбляют его эстетические чувства. Я думаю, он пару раз навестит их дом, но только когда его полностью приведут в порядок.

— Потому что там от него больше ничего не потребуется? И вас это забавляет?

— Почему нет? Слава богу, все остались живы, только некоторые вещи похищены. По существу, ничего серьезного.

— Вы говорили бы так же, если бы ограбили Сен-Клу?

— Но Сен-Клу — жемчужина! — воскликнул в негодовании герцог. — Какое может быть сравнение! Как можно сказать такое!

Он повернулся и вышел из гостиной, бормоча себе под нос:

— Ограбить Сен-Клу! Сен-Клу — и ограбить! Хорошенькое дело! Нет, вы только подумайте! Господи, какой ужас!

Глава 8 Разоренный дом

— Похоже, дом грабила та же банда, которая расправилась с баронессой де Фонтенак, — сказал Николя де ла Рейни, встретив Шарлотту на крыльце ее дома. — Человек двенадцать мужчин в черных плащах и масках под началом главаря с манерами дворянина. Соберите все свое мужество, Шарлотта, оно вам понадобится.

— Все так ужасно?

— Не тронули только лишь кухню. В ней мы и нашли всех ваших слуг. Они были связаны.

— А моя кузина?

— Она была со слугами и претерпела ту же участь, но...

— Нет! Нет!

Шарлотта, не желая больше ничего слушать, поспешила в дом. В вестибюле со стен были сорваны все гобелены. Она кинулась в гостиную и замерла на пороге. Похоже, здесь хозяйничал смерч. Мебель перевернута, дверцы открыты, ящики опустошены, обивка со стен содрана, очевидно, из опасения пропустить тайник. Все ценные вещицы унесены. Нетронутыми остались только люстры, и они добросовестно освещали хаос и разорение.

— Неизвестно, что у вас в доме искали эти люди, — произнес позади нее голос де ла Рейни. — Хорошо бы узнать, нашли ли они то, что искали, и что это было такое.

— Что искали? — переспросила Шарлотта, стараясь держать себя в руках и не поддаваться гневу. — Я скажу вам, что они искали: драгоценные камни и большой желтый бриллиант, привезенный моим отцом из Индии... Но сама я никогда их не видела, и все остальные в доме тоже.

— Так откуда же вы о них знаете?

Шарлотта в нескольких словах рассказала о Жозефе, упомянув и свидетельство мэтра Моблана, нотариуса Юбера де Фонтенака.

— Мэтр Моблан может подтвердить все сказанное мной.

— Неужели в завещании нет даже намека на эти сокровища?

— Ни малейшего. Отец страстно любил свои камни и старательно оберегал их, зная, что стоит жене узнать о них, она тут же заберет их себе. Он наслаждался их красотой в одиночестве. А вот повезло ли бандитам найти их, я не знаю.

— Я бы очень удивилась, если бы они их нашли, — спокойно заявила мадемуазель Леони, которая, как только заслышала звук приближающейся кареты, спустилась вниз, торопясь поздороваться с Шарлоттой.

Шарлотта крепко обняла ее и, не отпуская, с беспокойством оглядывала. Мадемуазель Леони рассмеялась веселым дробным смехом.

— Успокойтесь, я целехонька. Даже не уверена, что всерьез испугалась. Поверьте, мне не стоило большого труда просидеть одну ночь в халате на стуле в кухне перевязанной, как сосиска. Я не первый день живу на свете и чего только не навидалась!

Шарлотта обняла ее еще крепче и от души поблагодарила Творца, создавшего такую замечательную даму.

— Я так за вас испугалась, — призналась она. — За вас и за всех наших слуг тоже. Никто из них не пострадал?

— Мы все отнеслись к происшествию философски. Как сказала Матильда, привычка — великое дело.

Де ла Рейни не мог удержаться от смеха.

— Поздравляю вас, дорогая, с удивительными домочадцами! Но вернемся к нашим баранам: почему вы с такой уверенностью, мадемуазель Леони, утверждаете, что сокровище — будем так называть камни — не было найдено?

— Потому что незадолго до рассвета, когда разбойники собрались уходить, я услышала, как главарь сказал, что они только зря потратили время, и лучше бы было разобрать весь дом по камушку...

— А что, если и находить было нечего? — тихо спросила Шарлотта. — Ведь никто в глаза не видел ни камней, ни бриллианта, а времени с тех пор, как отец вернулся из Голконды, прошло немало. Кто знает, что за это время могло с ними случиться.

— Вы близки к разочарованию? — спросила мадемуазель.

— Нет, Леони, меня утомили попытки превратить легенду в реальность.

— Но эта легенда весьма долговечна, если даже ваш милый муж знает о ней.

— Мой муж готов верить всему, если вдруг только кабошон, блеснув, поманит его.

— Минуточку! — вмешался в беседу да ла Рейни, озабоченно нахмурив брови. — Если я правильно вас понял, ваш муж тоже был в числе тех, кто знал о «легенде»?

— Да, знал. Прошу меня простить, но, кажется, я забыла назвать его. Он узнал о камнях от своего отца, который был в Индии одновременно с моим. И несокрушимо верит в существование желтого бриллианта. Я даже думаю — как бы ни страдало от подобной мысли мое самолюбие, — что главной причиной, по которой я стала графиней де Сен-Форжа, была именно эта драгоценность. Он просил меня позволить ему надеть его на свадьбу герцога Савойского и был крайне огорчен...

— Но, однако, это не помешало ему наложить руку на все остальные драгоценности мадам де Фонтенак за исключением колье из сапфиров, которое я успела припрятать, — сообщила мадемуазель Леони с видимым сожалением.

Де ла Рейни ничего ей не ответил. Он перевернул, поставив на ножки, три кресла и сел в одно из них.

— Если вы мне позволите, я посижу здесь и подумаю, пока вы обойдете дом и посмотрите, в каком состоянии он находится. Мне кажется, вы повсюду увидите бедлам и разорение, но самое плачевное зрелище вас ожидает в библиотеке.

«Плачевное зрелище» было мягко сказано! Обширная комната представляла собой невообразимый первозданный хаос. Все книги были сброшены с полок, открыты и вывернуты все ящики, ящички и шкафы. И все же Шарлотта нашла повод порадоваться: тайник за музой Клио грабители не обнаружили. Они обменялись с Леони понимающими взглядами. Как бы там ни было, грабители не унесли с собой того, за чем явились. И не распотрошили Клио, хотя остальные музы нещадно пострадали!

— Вы подумайте! Только мы с вами привели в порядок бумаги отца! Теперь, чтобы справиться с этим беспорядком, нам потребуются не недели, а месяцы! Но все дела потом. Пойдемте поскорее к нашим людям, я хочу поблагодарить их за мужество и верность. Они уже дважды пережили вторжения убийц и грабителей, и я не удивлюсь, если б все они отсюда разбежались.

— Каков хозяин, таковы и слуги, — назидательно заметила мадемуазель Леони и отправилась вслед за Шарлоттой. — Кстати, я...

— Что?

— Хотела вас предупредить... Но теперь это уже не имеет смысла...

Из библиотеки они вернулись в гостиную, где расположился главный полицейский, намереваясь выйти в вестибюль и спуститься в кухню, но Шарлотта вдруг замерла на месте. Сердце у нее в груди тоже замерло. Перед господином де ла Рейни стоял Альбан Делаланд. Он осмотрел сад и делился своими соображениями.

— Несмотря на одинаковое обличье, я уверен, что орудовали здесь разные люди. В первом случае один из банды перелез через ограду сада и открыл ворота остальным. А в этот раз они все вместе вошли с улицы.

— А что, если после первого раза они сделали восковые слепки и изготовили ключи?

— Не вижу оснований для подобного предположения. Первые пришли отомстить и не унесли с собой даже чайной ложечки. Записка, которую они оставили, яснее ясного свидетельствовала о том, что они исполнили то, ради чего явились в этот дом. Вторые беззастенчиво грабили. К тому же...

Делаланд заметил Шарлотту и мадемуазель Леони и, здороваясь, низко поклонился дамам.

— Мадам де Сен-Форжа, мне весьма прискорбно встречаться с вами при столь плачевных обстоятельствах.

— Добрый день, господин Делаланд... Прошу вас, продолжайте. Вы сказали, что грабители вовсе не те же самые люди, что убили мадам де Фонтенак и Ла Пивардьера?

— Я совершенно в этом уверен. Кроме того, существует и еще одно наблюдение, которым я обязан вашему мажордому. По его словам, главарь, без всяких сомнений, был дворянином...

— Первый — тоже, согласно общему мнению, — подхватил де ла Рейни.

— Оба были одеты в черное, оба опирались на трости, но первый в самом деле хромал, а второй лишь притворялся.

— Откуда это известно?

— Мерлэн заметил, что время от времени второй двигался не хромая.

Воцарилось молчание, но де ла Рейни вскоре прервал его:

— Полагаю, они между собой знакомы, иначе откуда второму знать, как выглядели первые?

— Не обязательно. Кто-то мог рассказать главарю грабителей, как выглядели убийцы, и он все воспроизвел в мельчайших подробностях.

— Если вы подозреваете в связях с преступниками моих слуг, то они вне подозрений, — решительно заявила Шарлотта.

— С вами остались не все, кто служил в доме до убийства. Например, бывшая горничная мадам де Фонтенак по имени Марион.

— Но разве она не в тюрьме? — удивилась мадемуазель Леони. — Разве вы ее отпустили?

— Нет, — уверил ее де ла Рейни, — горничная по-прежнему в Шатле, и я сомневаюсь, что она как-то связана с бандитами. Во-первых, она беззаветно предана своей хозяйке и, может статься, заплатит за свою преданность виселицей. А во-вторых, я не понимаю, каким образом она могла бы из тюремной камеры сообщить что-то одним бандитам о других. Громоздко и неправдоподобно.

— Вы правы, — согласился Альбан. — Так что займемся теми, кто сейчас в доме. Прошу вас, мадам, не возражайте. Вполне возможно, и даже естественно, что кто-то из них, не держа в голове ничего дурного, рассказывал в трактире или соседям, чего ему пришлось натерпеться. Как вы сами знаете, толков в городе было немало.

— И кто-то из слуг сделал слепки с ключей? — задала вопрос мадемуазель Леони. — Мне кажется, возня со слепками — слишком сложная задача. На это нужно время... Потом, необходимо как-то договориться о передаче... О господи!

Неожиданно пришедшая ей в голову мысль так покоробила ее, что она прикрыла себе рот обеими руками, а глаза ее округлились. Собеседники, привыкшие к ее безупречному владению собой, удивленно на нее уставились.

— Что случилось? — забеспокоилась Шарлотта. Мадемуазель Леони смотрела на нее чуть ли не с отчаянием.

— Неожиданная мысль... Но такая нелепая! Описание еще куда ни шло... Но слепки! Нет! Быть такого не может!

— Позвольте нам судить, скажите, что за мысль пришла вам в голову, — настаивал Альбан.

— Мне кажется, я поняла, о чем подумала моя кузина, — задумчиво сообщила Шарлотта. — О пребывании у нас в доме графа де Сен-Форжа, он приехал к нам с простудой и желал у нас полечиться. Уверена, что приехать ему было непросто. Одна мысль о двойном убийстве, произошедшем в этом доме, приводила его в ужас. Он не пришел в восторг, когда я поместила его в спальне моей матери, хотя дело кончилось тем, что она ему понравилась... Разумеется, мы рассказали ему обо всем, что здесь произошло, во всех подробностях. Он знал и о черных плащах, и о дворянине. Но представить себе, что он возится с воском и проделывает такую скрупулезную работу, я не могу. Он слишком дорожит своим знатным именем, а оно и правда очень знатное, и не станет пачкать своих белых, красивых рук...

— Но наверняка у него есть слуга, — предположил де ла Рейни.

— Конечно, есть. Слуга Анатоль, который с ним нянчится, холит и лелеет, угождает и балует. Очень славный паренек, без всяких задних мыслей. Спросите у любого в нашем доме, и он вам скажет то же, что и я.

— Вы представить себе не можете, — вздохнул Альбан, — сколько славных бесхитростных пареньков оказываются убийцами. Прошу меня простить, но я вынужден отлучиться.

— Куда это ты? — осведомился де ла Рейни.

— На кухню, потолковать с Матильдой. Я заметил, что не у одного Мерлэна здесь зоркий глаз.

— Я пойду с вами, — сказала Шарлотта. — Я как раз шла туда, чтобы поблагодарить своих слуг. Кстати, почему, интересно, они до сих пор сидят на кухне? Мне кажется, им пора бы взяться за дело и наводить в доме порядок.

— Это я попросил их оставаться на месте, чтобы дать нам возможность изучить поле битвы и постараться найти хоть какие-то следы и улики.

— Вы их нашли?

— Ничтожно мало. Можно сказать, ничего. Одно только очевидно: грабители действовали крайне грубо.

— Как случилось, что так скоро приехала полиция? Кажется, едва рассвело.

— Ну, это очень просто. Тревогу поднял Жакмен Безуши, мой помощник, которого я специально отрядил присматривать за вашим домом. Ворота и двери были открыты, как в ночь двойного убийства, и учиненный разор был заметен сразу. Он попросил у прево прислать стражу, вскочил на лошадь и предупредил нас. А в то время, как господин де ла Рейни и я отправились в Сен-Жермен, к вам в Версаль скакал курьер с известием.

Они начали спускаться по лестнице, ведущей в кухню, Шарлотта — впереди, Альбан за ней. В середине пути Шарлотта остановилась.

— Я хочу вас поблагодарить... Но с чего вдруг за моим домом присматривают?

Альбан тоже остановился и посмотрел на Шарлотту.

— Во-первых, так распорядился господин де ла Рейни, считая, что вас постигло немало ударов судьбы и желательно помочь вам избежать их в дальнейшем. А во-вторых, я безмерно люблю мадемуазель Леони.

— Только ее?

Эти слова сорвались с губ Шарлотты непроизвольно. Сообразив, что она сказала, Шарлотта вспыхнула до корней волос, обругав себя сумасшедшей. Как смела она касаться чувств молодого человека, с которым с первого дня их разделяла пропасть, а теперь, после того, как де Лувуа опозорил ее, пропасть стала непреодолимой? Она потеряла право говорить с ним о той любви, которая жгла ей сердце. Человек чести, каким был Альбан, мог испытывать только презрение к той, которую запятнал бесчестьем другой, не имевший понятия о том, что такое честь! Де Лувуа принудил ее пополнить ряды легкомысленных дам, которых было при дворе множество и которые, не обращая внимания на замужество, переходили от одного любовника к другому.

Стоя на две ступеньки выше, чем Шарлотта, Альбан смотрел на нее, словно бы прислушиваясь к своему сердцу. Она уже отвернулась, намереваясь продолжить путь, но его руки остановили ее, повернули, помогли подняться на его ступеньку.

— Вы сами знаете, что я люблю вас больше жизни, — прошептал он.

И вот она уже в его объятьях, испытывая несказанное блаженство, а их губы слились в страстном, жадном поцелуе, который красноречивее всяких слов говорил о перенесенных муках и страданиях. Шарлотта закрыла глаза, желая полнее насладиться райским мгновеньем, божественным счастьем быть с любимым после долгой-долгой разлуки. Ощущать его тепло, силу, его любовь, в которой он наконец осмелился признаться. А потом, когда ей вновь придется вернуться к убогой, уродливой действительности, умереть. Но волшебство уже рассеялось. Снизу послышался чей-то голос, и они отпрянули друг от друга так, что Шарлотта чуть не упала. Альбан твердой рукой поддержал ее и с улыбкой прошептал:

— Никакие силы в мире не заставили бы меня попросить у вас прощения, — и коснулся ее руки быстрым поцелуем.

Он думал, что она продолжит спускаться, но Шарлотта стояла, не двигаясь.

— Это я должна была бы просить у вас прощения. Я не имела права...

И, развернувшись, она бегом побежала вверх по лестнице, пробежала через вестибюль под удивленными взглядами мадемуазель Леони и де ла Рейни, так же бегом поднялась на второй этаж и вбежала в спальню, желая только одного — броситься на постель. Она успела забыть, что в доме у них все перевернуто вверх дном и ее спальня — не исключение. В ней тоже царил полнейший беспорядок. Увидев матрас, валявшийся на полу, Шарлотта бросилась на него и заплакала навзрыд. В таком состоянии и нашла ее мадемуазель Леони. Но прежде чем навестить Шарлотту, она спустилась в кухню и сообщила слугам, что мадам графиня плохо себя чувствует, однако непременно увидится со всеми завтра, чтобы поблагодарить. Мадемуазель очень хотелось спросить у Альбана, что так взволновало Шарлотту, но он, прекрасно понимая ее мысли, даже не смотрел в ее сторону и продолжал задавать вопросы слугам.

— Ну что ж, узнаю попозже, — философски рассудила мадемуазель Леони. — Может, Шарлотта мне расскажет даже больше, чем Альбан. Но с этими двумя ни секунды нельзя быть спокойной, что-нибудь да случится!

Увидев Шарлотту, рыдающую на матрасе посреди перевернутых стульев и комода, мадемуазель Леони не сразу сообразила, с чего ей начать разговор с юной дамой. Потом встала возле матраса на колени и с ласковым сочувствием погладила светлые растрепанные волосы. Еще раз погладила и стала ждать.

Мало-помалу рыдания стихли, Шарлотта приподнялась и обратила к Леони заплаканное лицо, потом взяла платок, который протянула ей мадемуазель, вытерла глаза и спросила:

— Вы считаете меня сумасшедшей?

— Считаю, что у вас большое горе, — ласково ответила кузина.

— Так оно и есть, но, мне кажется, я теряю рассудок. Мне бы быть самой счастливой на свете... Но вы видите, что со мной творится...

— Всему причиной Альбан! Я не зря старалась держать вас подальше друг от друга, я уже начала понимать кое-что про вас обоих. Может быть, вы скажете мне, что произошло...

— Произошло чудо! Самое чудесное... и самое ужасное! И все по моей вине! Я вынудила его...

— Вы?

— Он сказал мне, что очень вас любит, а я, потеряв рассудок, спросила, только ли вас одну. Я сама не понимаю, как так получилось...

— И что же? Вы получили ответ, какого ждали?

— Больше, чем ждала, и это ужасно. Из-за гнусного Лувуа я недостойна отвечать на любовь этого благородного человека. Но я люблю его! Вы представить себе не можете, как я его люблю!..

И Шарлотта опять расплакалась, но на этот раз уже в объятьях мадемуазель Леони.

— Я ни на что не имею права, — рыдала Шарлотта. — Я опротивела бы ему, если бы он узнал, как со мной обошлись...

— Не будем преувеличивать. Он прекрасно знает, что вы замужем... Даже если наш милый Адемар в кружевных воланах не слывет искусным любовником, Альбан, скорее всего, понимает, что вы уже не невинная дева.

— Да, конечно, но между необходимостью стать женщиной, вступив в брак, и чудовищным унижением нет никакого сравнения! Я чувствую себя опозоренной, запачканной... Недостойной любви такого человека, как он.

— Вы говорите о телесной любви? Но есть еще и любовь сердца. Вы слишком суровы к себе, Шарлотта. Примите нежность, в которой так нуждаетесь.

— Он не из тех мужчин, которые будут довольствоваться вздохами.

— Безусловно, но он способен понять, что ваше имя обязывает вас хранить верность брачным обетам... Какими бы ни были ваши отношения с мужем, вы давали клятву богу. А это ко многому обязывает, если вы родились в семье де Фонтенак.

— Вы могли бы сказать это моей матери, — с горечью отозвалась Шарлотта.

— Ей?! Она урожденная Шамуазо, ей этого не понять!

Негодование мадемуазель Леони вызвало у Шарлотты улыбку. Ее любимая Леони никогда не забывала о благородстве своего древнего и знатного рода, ведь что у нее оставалось, кроме гордости? Гордость служила ей опорой и, если хорошенько подумать, очень помогала в жизни. Леони умело справлялась с бедами, и Шарлотта решила рассказать ей обо всех своих терзаниях.

— Думаю, будет лучше, если я вам скажу все до конца.

— А есть что-то еще?

— Да! И не думаю, что менее важное. В Версале, во время «Большой гостиной», на которой мы были незадолго до свадьбы, господин де Лувуа пожелал со мной поговорить.

Глаза мадемуазель Леони широко открылись.

— О чем, господи боже мой?! Надеюсь, он просил прощения?

— Судите сами.

Разговор так прочно запечатлелся в памяти Шарлотты, что она не пропустила ни одной реплики, а подвижное лицо кузины отражало все ее эмоции. Негодующее «О-о-о!» последовало за последней фразой: «Я никогда не откажусь от вас!» Зато неожиданное вмешательство де Сен-Форжа погрузило ее в глубокое размышление.

— Какой странный молодой человек! — наконец сказала она. — Он старается избавить вас от злословия и при этом готов разорить, забрав не только ваши драгоценности, настоящие и воображаемые, но и все остальное. Вспомним также, что в парке Фонтенбло он спас вам жизнь. Если все это учесть, мне кажется, есть о чем подумать. Кто знает, может, мы ошибаемся, считая его послушной комнатной собачкой шевалье де Лоррена?


***

Мадемуазель Леони, без сомнения, оценила бы ту сцену, которую закатил пришедший в ярость граф де Сен-Форжа своему «большому другу» в отдаленном уголке парка в Сен-Клу. Новость о разорении особняка Фонтенаков не заставила его отправиться туда вместе с женой, но не на шутку вывела из себя.

— Разве я не говорил тебе, шевалье, что привязался к дому, где мне было хорошо и уютно? Как ты посмел из-за горсти драгоценных камней позволить разорить его от погреба и до чердака! Описание разграбленного дома ужасно! Я уж не говорю, сколько прекрасных вещей украла нанятая тобой банда! Уж не с твоего ли соизволения?!

Красавец Филипп в парчовом камзоле кораллового цвета сидел на скамейке и что-то рисовал длинной тростью на песке аллеи. На возмущение друга он пренебрежительно пожал широкими плечами.

— Если бы ты сделал все, что должен был сделать, пока жил там, нам бы не пришлось навещать особняк. У тебя было полно времени, а у нас всего одна ночь.

— У нас? Ты хочешь сказать, что был там?

— Разумеется. Нельзя оставлять двенадцать разбойников в доме без присмотра. Я позаботился, желая сделать тебе приятное, чтобы не издевались над слугами. Их всего-навсего связали и заперли в кухне. А потом...

— Под девизом «Грабь без удержу!» бандиты, не найдя камней, растащили все самое ценное. Украли даже великолепную серебряную посуду с гербами, которая так мне нравилась. Там было еще и...

— Оставь! Насчет того, что бандиты украли, я знаю гораздо меньше тебя. Но советую хорошенько запомнить, что, нанимая подобных людишек, нужно с ними расплачиваться. Думаю, ты не хотел, чтобы я платил им из своего кошелька? И потом, все должно быть натурально, чтобы де ла Рейни и его приспешники увязли в парижской грязи, а не шарили среди придворных герцога Орлеанского. И еще: оцени мою гениальную выдумку.

— Какую еще выдумку?

— Я все устроил так, чтобы грабеж отнесли на счет той же самой банды, которая прикончила твою тещу и ее мерзавчика. Было, как у них, двенадцать человек, в таких же черных плащах и масках, а я, как их главарь, был со шпагой и тростью с серебряным набалдашником и, опираясь на нее, убедительно хромал. Уверяю тебя, я выглядел потрясающе, — заявил шевалье с удовлетворением актера, удачно справившегося с ролью.

— Не сомневаюсь, но откуда ты добыл столько сведений об этой банде?

— От тебя, мой милый. Тебя так волновала кончина твоей тещи, ты задавал столько вопросов и так пугался и трепетал!.. Остальные я получил от твоего слуги. Знаешь, когда ведешь разговоры на кухне...

— От Анатоля? Но он простодушней новорожденного теленка!

— Напрасно ты так думаешь. Он совсем не так прост, как кажется. Но ты можешь не беспокоиться, он предан тебе всей душой и желает только добра.

— Добра? Я бы очень хотел узнать, что в вашем представлении «добро»! Сейчас, как я понимаю, у меня нет не только чудесных камней, но и вообще ничего. Стены, крыша и груда обломков — вот все, что осталось

— Не преувеличивай, мебель они не ломали. Во всяком случае, не всю.

— Но большую часть, не так ли? Де Лоррен насмешливо улыбнулся.

— Ломали только то, что не могли открыть. Успокойся. Тоже мне, драма! Опытный краснодеревщик все починит в пять минут. Правда, в спальне, где тебя устроили, стоял чудесный флорентийский шкафчик из черепахи и слоновой кости. Я не мог устоять!..

— Но он и мне страшно нравился! — возопил де Сен-Форжа.

— Я поставил его у себя в спальне, и ты можешь любоваться им, сколько захочешь, — великодушно разрешил шевалье, утешая друга. — Думаю, ты не против, что я получил небольшое вознаграждение за такую тяжелую работу?

Откровенность шевалье поразила даже легковерного Адемара. К тому же шкафчик был так хорош, в нем так удобно разместились бы все драгоценности, письма и множество мелочей, которые были дороги сердцу графа... Новый удар судьбы пробудил в Адемаре ужасное подозрение.

— Теперь я не уверен, что ты не прикарманил и бриллиант! Я тебя знаю, он должен был тебе понравиться куда больше, чем шкафчик!

Улыбка исчезла с лица де Лоррена. Страдальческая морщинка перерезала прекрасный белый лоб.

— Ты усомнился во мне, в своем самом старинном друге? Во мне, который всегда тебе помогал и склонил к этому браку?

— Этот брак должен не разорять меня, а поправить мое состояние!

— Разумеется! Так давай все расставим по местам. Признай, что твоя жена не разорилась оттого, что у нее унесли серебро, попортили мебель и прихватили ливров пятьсот, лежавших в ящике? Ее нотариус быстренько восстановит все потери, и как только ее не станет, а в этой семье, как ты заметил, есть традиция уходить из жизни довольно рано, в утешение тебе достанется солидное наследство.

Последняя капля переполнила чашу, и ягненок превратился если не во льва, то в кусачую собачку.

— Да как ты смеешь! Довольно того, что было! И думать не смей ни о чем подобном! Я тебе запрещаю! Она славная девушка, и я к ней... привязан! Даю тебе слово дворянина, что если с ней случится несчастье, я пойду к королю и расскажу ему обо всем!

— Ты с ума сошел! Ты погубишь себя, а не меня. Ментенонша — моя должница.

— Вполне возможно, но и ты ничего не выиграешь. Насколько я знаю, ты не мой наследник. После моей смерти мое имущество — если у меня еще останется имущество — отойдет короне, потому что детей у меня нет. Итак, я требую слова лотарингского принца, что с моей женой ничего не случится! По крайней мере, по твоей вине!

— Успокойся, ради бога! Даю тебе слово и поверь, все это было пустой болтовней. Меня интересует только распроклятый бриллиант!

— Который, по твоему предположению, находится в Сен-Жермене, в чем лично я начинаю сомневаться.

— А я ничуть не сомневаюсь! Я чувствую, что он не покидал особняка Фонтенаков! У меня на драгоценные камни особое чутье.

— И что же ты предлагаешь?

— Чтобы ты снова вернулся под семейный кров. Разумеется, когда дом будет приведен в порядок и там снова можно будет жить. Мне кажется вполне естественным, что ты захочешь поддержать свою супругу после перенесенных ею испытаний. Терять тебе нечего, свадьба позади, король собирается в путешествие, двор разбредется чуть ли не на полтора месяца, герцог Орлеанский намерен отправиться в Фонтенбло, чтобы заняться своими коллекциями. Вы вполне можете поиграть в предупредительных супругов.


***

Господин де ла Рейни посоветовал Шарлотте и мадемуазель Леони пожить, пока работники будут восстанавливать и отделывать их дом, на постоялом дворе «Славный король Генрих», где им, конечно же, отведут самые лучшие комнаты. Дамы согласились последовать его совету. Мадемуазель Леони, просидев целую ночь связанной на стуле, всерьез нуждалась в удобной постели и покое.

Хозяин постоялого двора Грелье действительно поселил их в самых лучших комнатах, смотревших окнами на королевский замок. Он окружил трогательной заботой дочь и родственницу покойного градоправителя. Еду им подавали прямо в комнаты, чтобы оградить их от встреч с другими постояльцами, а всем слугам было строго-настрого запрещено отвечать на любые вопросы относительно двух этих дам.

Альбан Делаланд оставил им для услуг своего помощника Жакмена Безуши. Он должен был сопровождать дам при выходах в город и оберегать их от любых случайностей.

А в особняке Фонтенаков в это время все работали не покладая рук. Спустя неделю там уже можно было жить. Мебель была приведена в порядок и расставлена по местам. Стены обиты заново, ковры вычищены, комнаты обрели прежний вид. Беспорядок царил только в библиотеке. Шарлотта распорядилась ее не трогать, собираясь заняться ею сама вместе с кузиной Леони, потому что никто лучше них не знал, в каком порядке стояли книги. Как только хозяйки вернулись домой, они немедленно принялись за работу, прилежно, аккуратно, но без спешки, прекрасно понимая, что поспешность в этом деле не поможет, а только утомит их.

Больше всего радости им обеим доставлял сад. Он был невелик, но весна щедро одарила его душистыми гроздьями сирени, уже начавшими отцветать. Несколько раскидистых деревьев, одевшихся свежей листвой, обещали в будущем образовать тенистый уголок, но большая его часть, которую засадил сам Юбер де Фонтенак, вернувшись из Индии, была отведена розам, причем самым редкими красивым сортам. Цветущий и благоухающий сад стал гордостью садовника Фрелона, художника по натуре, и наслаждением для Шарлотты и Леони.

Однажды днем, приведя в порядок целый книжный шкаф, Шарлотта отправилась отдохнуть под липы, прихватив с собой книжку. Но ей не читалось. Легкий ветерок весело шелестел листьями, пчелы гудели, ища цветок послаще, и Шарлотта забылась в пронизанном солнцем цветущем раю. Она огорченно нахмурилась, увидев, что к ней бежит Мерлэн, растеряв всю присущую ему солидную важность. Не иначе как визит. Шарлотта даже припомнила, что вроде бы слышала, как отворялись ворота.

— Что случилось, Мерлэн?

— Господин... господин граф де Брекур просит разрешения поговорить с госпожой графиней.

— Граф де Брекур?

— Да, мадам. Что ответить? Сказать, что вы больны?

— Ни в коем случае! Если отговориться болезнью, вероятнее всего, он приедет через несколько дней. Нет, Мерлэн, идите и приведите его сюда. Я приму его здесь.

Шарлотта внезапно почувствовала, что у нее перехватило горло, и перевела дыхание. Теперь ее душила не обида, а гнев. Она вспомнила их последнюю встречу. Шарль де Брекур обошелся с ней недостойно, он чуть ли не впрямую обвинил ее в гибели своей матери, любимой крестной Шарлотты, а саму Шарлотту назвал незаконнорожденной, потому что баронесса обманывала мужа неведомо с кем. И теперь он осмеливается переступить порог ее дома? Какие низкие обвинения он заготовил для нее на этот раз?

Увидев Шарля, появившегося в конце аллеи, Шарлотта отметила, что он ничуть не изменился. Та же безупречная строгая элегантность, то же холодное красивое лицо. Изменилась только походка. Он, очевидно, был ранен и утратил то гибкое покачивание, присущее морякам, привыкшим ходить по корабельным палубам и справляться с качкой. Теперь Шарль припадал на одну ногу, ходил с тростью, но не опирался на нее всей тяжестью, а отставлял с легкой небрежностью.

Остановившись напротив Шарлотты, он поклонился ей, коснувшись земли черными перьями шляпы. Она ответила на его почтительное приветствие легким кивком, не встала ему навстречу, не пригласила его сесть.

— Шарль де Брекур в моем доме? Удивительная неожиданность, — не скрывая иронии, заговорила она. — Уж не забыли ли вы здесь что-нибудь? В таком случае вам следовало мне написать, а не утруждать себя визитом.

— То, что я собираюсь вам сказать, лучше сказать лично. Я не жалею, что приехал. Должен отметить, что вы очень изменились и стали чарующе красивой женщиной. Я пришел принести вам извинения за то, как обошелся с вами вскоре после смерти матери. С тех пор я понял, как несправедливо было возлагать на вас вину за ее смерть. Вы и она были жертвами, но тогда я обезумел от боли и ярости, мне нужно было на кого-то их обрушить. К несчастью, случилось так, что я обрушил их на вас. Теперь я приехал сказать вам, что глубоко об этом сожалею.

— Разве служба в королевском флоте не предоставляет возможности обрушить свою ярость на врагов? Они подходят для этого лучше, чем юная девушка. Я полагаю, что именно так вы и поступали в дальнейшем. Иначе откуда ваша хромота?

— Удар голландской сабли, который мог обойтись мне гораздо дороже, потому что меня далеко не сразу переправили на берег. Но цель моего посещения иная.

— Какая же? Может быть, вы хотите сесть?

— Благодарю, с удовольствием — ответил Шарль без ложной стыдливости и расположился на другом конце скамейки. — До меня дошла весть, что вы стали жертвой банды грабителей, обворовавших этот дом.

— Вы хотите выразить мне сочувствие по поводу ограбления?

— Безусловно. Возможно, вы забыли, но именно в этом доме на свет появился не только ваш отец, но и моя мать.

— Вы правы, я почему-то никогда не думала об этом и понимаю, что вам далеко не безразлично все, что происходит с особняком Фонтенаков, хотя теперь он принадлежит мне.

— Он достался вам по праву, но я хочу сказать вам другое. До меня дошли слухи, что полиция, ища преступников, надеется одним ударом убить двух зайцев, считая, что грабители одновременно...

— Убийцы мадам де Фонтенак и господина де Ла Пивардьера? Я нахожу это естественным, потому что, по свидетельству слуг, банды похожи между собой как две капли воды. Убийцы и грабители мало чем отличаются друг от друга. И те и другие — злодеи.

— Я с вами не согласен. Первые радели о справедливости, а вторые разбойничали. Для меня крайне важно различие между ними.

— Вам важно различие? С какой стати?

— А с той, что это я казнил эту женщину и ее любовника. И я хочу, чтобы вы об этом знали. Вы, и никто другой.

В саду воцарилась мертвая тишина, не было слышно даже птичьего щебета, словно ужасное признание напугало все живые существа. Шарлотта побледнела. Она услышала слова Шарля, но они никак не могли дойти до ее сознания. Все еще не веря до конца самой себе, она, запинаясь, спросила:

— Вы... сами... осуществили возмездие?

— С помощью нескольких товарищей. Я посчитал себя вправе отомстить этим негодяям. Ведь как человеческая справедливость оставила преступников в покое.

— Те, кто напал на мадам де Брекур, были казнены.

— Вам показалось, что этого достаточно? Казнили жалкое отребье, за плату готовое на любое преступление. А я наказал тех, кто отдавал приказы, кто замыслил преступление и собирался отсидеться в тепле у камелька, пока другие будут убивать. Я отомстил за мою мать... и вашего отца, о чьей смерти до меня тоже дошли весьма определенные слухи. Вы должны быть мне благодарны.

— Не требуйте от меня слишком многого! Я хотела бы любить свою мать, как любит ее любой ребенок, но она сделала все, чтобы этого не случилось. Тем не менее я не могу вас благодарить за убийство матери. Однако... относительно Ла Пивардьера... да, за него я вам благодарна. Он не заслуживал ничего другого, и полиция продолжала его разыскивать. Я буду молиться за вас от всего сердца, вспоминая те времена, когда очень вас любила, и в память о моей любимой крестной. Ей я обязана всем. Только благодаря ей я не прозябаю в монастырских стенах!

Впервые за все это время Шарль де Брекур улыбнулся, и его улыбка была похожа на улыбку его матери.

— Мне трудно представить вас прозябающей где бы то ни было! Вы наделены той жизненной силой, которая так или иначе поможет вам справиться с любыми неприятностями. Теперь я рад, что моя матушка взяла вас под свое крыло. Она оказалась лучшим судьей, чем я.

Мерлэн вновь появился на дорожке и осведомился, соизволит ли графиня принять господина де ла Рейни. Видя, как смутилась его хозяйка, Шарль де Брекур искренне расхохотался.

— Уж не божий ли это перст? Можно сказать, справедливое возмездие. Вам достаточно сказать слово, дорогая, и мадам де Фонтенак успокоится в своем гробу.

Шарлотта вспыхнула от гнева.

— Пора перестать принимать меня за ту, которой я никогда не была! Предать гостя и своего кузена? Оскорбить память моей дорогой крестной? Вы забыли, что мы с ней обе принадлежим к роду де Фонтенак!

— Простите мне эту шутку сомнительного свойства. Я и в мыслях не держал ничего подобного. И все-таки подумайте: промолчав, вы становитесь моей сообщницей.

Шарлотта посмотрела кузену прямо в глаза.

— Я прекрасно это знаю и согласна стать вашей сообщницей. Было бы верхом лицемерия упрекать вас за то, о чем я иной раз мечтала. Бог будет судить нас обоих.

— Спасибо! А вот и господин де ла Рейни! Вы видите? Он уже появился в конце аллеи. У меня осталось несколько минут, чтобы передать вам...

Из обширного кармана своего темно-синего плаща Шарль де Брекур достал плоский футляр и с поклоном передал его Шарлотте.

— Я уверен, что матушка непременно подарила бы их вам.

Он открыл футляр: на белом бархате переливались колье и серьги из бриллиантов с изумрудами. Шарлотта помнила их, это были самые красивые драгоценности мадам де Брекур. На ее главах невольно выступили слезы.

— Вы дарите их мне? Но разве вы не женаты?

— Нет, и никогда не женюсь. Я ушел из королевского флота и намерен вступить в Мальтийский орден. Это самое меньшее, что я могу сделать, чтобы смягчить божий гнев. Мой визит к вам — по существу, прощание.

Следуя за Мерлэном, господин де ла Рейни подошел уже достаточно близко, чтобы расслышать последние слова Шарля. Мужчины обменялись поклонами, Шарль взял шляпу со скамьи и поцеловал протянутую Шарлоттой руку. Она была взволнована и не скрывала этого.

— Да хранит вас господь, Шарль! Я буду молиться за вас. Проводите господина графа, Мерлэн!

Де ла Рейни, видя слезы на глазах Шарлотты, понял, что помешал весьма прочувствованной беседе, и попросил извинить его за вторжение.

— Шарль де Брекур вторгся не менее неожиданно, чем вы, — ответила Шарлотта.

— Вы, кажется, говорили, что вы с ним в ссоре.

— Да, и он приехал попросить у меня прощения. Горе и гнев вынудили его обидеть меня. Теперь он ни в чем меня не винит и искренне раскаивается. И еще он приехал проститься. Он вступает в Мальтийский орден и будет сражаться под его знаменами.

Они оба стояли и смотрели вслед удаляющемуся графу, пока он не скрылся за балконной дверью гостиной.

— Я не знал, что он хромает, — заметил главный полицейский. — И давно?

— В последнюю кампанию он получил удар саблей от голландца. Но довольно о моем кузене, поговорим о вас. Вы готовы пообедать со мной? Я буду счастлива.

Де ла Рейни достал из кармашка часы и взглянул на них.

— Почему бы и нет? Если только вы позволите мне долго у вас не засиживаться.

— Я распоряжусь, и мы сядем за стол сразу же, как только мадемуазель Леони вернется из церкви, — отозвалась Шарлотта и позвонила в колокольчик, призывая к себе Мерлэна.

Де ла Рейни тем временем принялся рассматривать колье и серьги, лежавшие в открытом футляре.

— Великолепные украшения! — похвалил он.

— Правда? Это любимое колье моей тети, графини де Брекур.

— Нежданный подарок?

— Да... Знак раскаяния за грубое и несправедливое обхождение во время нашей последней встречи. Но оставим моего кузена. Чем обязана удовольствию видеть вас у себя?

— Я проезжал мимо, и мне пришло в голову вас навестить. Хочу сообщить, что нашлась золотая табакерка из коллекции вашего отца. Этой ночью в игорном зале Душенуа некий барон де Солаж обменял ее на звонкую монету.

— Кто ее распознал?

— Дегре, один из моих помощников. Я поставил под наблюдение все заведения подобного рода, а также конторы ростовщиков, куда отдают вещи под заклад.

— Но откуда он узнал, что табакерка принадлежала моему отцу?

— Благодаря мадемуазель де Куртиль. Она составила подробную опись всех украденных вещей. Я сказал бы, что, пожив под одной крышей с Делаландом, она обнаружила в себе качества сыщика, весьма редкие у женщин.

— Я сказала бы иначе: у нее зоркие глаза и она умеет ими пользоваться. Я часто думаю: что было бы с домом... и со мной без нее?..

— Согласен, что она — дар небес, крайне для вас необходимый.

— Правда, так оно и есть. А вы расспросили господина де Солажа?

— Да, я отправился к нему домой сегодня утром. Он весьма непринужденно сообщил мне, что находится в стесненных обстоятельствах и таким образом хотел их поправить. Уточнил, что табакерка — подарок одного из его приятелей, имени которого назвать не пожелал. История с подарком показалась мне ложью. Согласитесь, странная мысль: человеку с инициалами «Л.С.» дарить вещицу с вензелем барона и инициалами «Ю.Ф.». Еще он подчеркнул, что и он и его приятель принадлежат к кружку, любимому герцогом Орлеанским. Что весьма осложняет мое расследование. Сейчас — увы! — не время Суда ревностных, когда я был наделен неограниченными правами.

Шарлотта слушала де ла Рейни, и на сердце у нее все отчаянней скребли кошки. Она чувствовала, что за словами преданного ей друга скрывается что-то еще, какая-то плохая весть.

— Скажите мне всю правду, прошу вас!

— Неужели я тешу вас выдумками?

— Вы не сказали, к какому заключению пришли... Неужели возможно предположить, что мой дом ограбили... друзья моего мужа? Очень вас прошу ничего от меня не скрывать, — добавила она. — Вы сказали многое, но все же не все.

Если де ла Рейни и колебался, то очень недолго. Он знал, как мужественна Шарлотта, и к тому же речь шла о грабеже, а не о кровопролитии.

— Хорошо. Но для начала ответьте мне на один вопрос. Когда граф де Сен-Форжа приехал к вам лечиться от простуды, его привез шевалье де Лоррен?

— Да. Но я надеюсь, что вы не подумали, будто граф был одним из грабителей?

— Успокойтесь, конечно нет, но я убежден, что его отправили в ваш дом в качестве разведчика... Он должен был оценить обстановку... Вспомните наши первоначальные предположения. Теперь они стали почти уверенностью. Господа нашли новое увлекательное развлечение. А мы знаем, что они способны и на худшее.

— Благородные дворяне, грабящие дом своего друга? Мне трудно в это поверить! Кто же среди них был, по-вашему?

— Трудно сказать, но чутье мне подсказывает, что зачинщиком и главарем был лично шевалье де Лоррен.

— Почему такая уверенность?

— Бриллиант! Все дело в бриллианте! Не только король и его брат страстно любят драгоценные камни. Шевалье де Лоррен любит их ничуть не меньше. Он собрал недурную коллекцию в своем замке Фромон. Ваш бриллиант стал бы ее украшением, и если шевалье возглавил банду, то только ради того, чтобы не выпустить его из рук. А вот и мадемуазель Леони вернулась!

Мадемуазель Леони спешила к ним чуть ли не бегом, вне себя от любопытства. Посещения главного полицейского оказывали на нее магическое действие, к тому же Мерлэн известил ее о визите графа де Брекура.

— Как я рада вас видеть, господин главный полицейский!

— А ведь я очень редко приезжаю с добрыми вестями.

— Все вести хороши, лишь бы их получать, — заявила мадемуазель Леони, усаживаясь на скамейку, чтобы перевести дух после слишком быстрой ходьбы.

Она тут же заметила футляр, лежавший рядом с ней, и открыла его.

— Матерь божия! Откуда такая красота? Чудо как хороши!

Шарлотта рассказала ей о подарке графа. Мадемуазель Леони задумалась, перебирая сверкающие камешки, а потом сказала:

— Странный все-таки этот молодой человек, Шарль де Брекур! Сначала он возненавидел вас и не счел нужным скрывать свое чувство, потом приехал сообщить, что вступает в Мальтийский орден, и подарил вам самые красивые драгоценности своей матери.

— Я думаю, его сегодняшний визит — плод долгих размышлений, — ответила Шарлотта. — В конце концов он понял, что я не виновата в гибели его матери, и, надеюсь, вы можете себе представить, какое это для меня облегчение.

— Конечно, вас можно понять, — поддержал Шарлотту де ла Рейни. — Скажу больше, мне кажется, что какое-то событие его совершенно переменило, иначе откуда у него появилось желание стать рыцарем-монахом и посвятить свою жизнь служению господу? Помнится, я встретил его однажды у покойного господина Кольбера, министр выказывал графу величайшее почтение. Но в тот раз я не заметил его хромоты...

Шарлотта вспыхнула до корней своих светлых волос и отвернулась. Ее смущение было так очевидно, что полицейский не мог не улыбнуться.

— И вы теперь будете молиться за графа, не так ли?

Шарлотта догадалась, что де ла Рейни все понял, и приготовилась защищать Шарля. Глядя прямо в глаза де ла Рейни, она ответила:

— Да, я буду молиться за него каждый день, до самой моей смерти!

— И будете правы. А мы пожелаем ему увенчать себя славой на службе господу, как увенчал он себя славой на службе королю.

На следующее утро, приехав в Шатле, господин де ла Рейни попросил Альбана Делаланда принести ему папку — весьма тощую, — посвященную двойному убийству в Сен-Жермене. Своим крупным почерком он написал поперек нее: «Расследование прекращено». Посидел, подумал, потом взял папку и бросил ее в огонь камина.

Делаланд застыл от изумления.

— Я все тебе объясню, — пообещал ему начальник.

Часть третья От тьмы к свету

Глава 9 Испанский стул

Шарлотта получила приглашение от герцогини Орлеанской провести новогодние праздники в Версале и собралась к ней поехать. Бедная принцесса хотела хотя бы в праздники окружить себя преданными и любящими людьми после долгих печальных месяцев, которые выпали на ее долю. Судьба в самом деле, похоже, ополчилась против Орлеанского дома.

Первой бедой стала случившаяся в июле смерть той, которую до Елизаветы-Шарлотты французский двор привык называть курфюрстиной. Называли так Анну де Гонзага, дочь герцога Неверского, которая вышла замуж по любви за Эдуарда Пфальцского, дядю Елизаветы-Шарлотты, самого красивого, самого миролюбивого и наименее склонного к авантюрам из всего их семейства принца. Он приехал в Париж еще юношей и в салонах, которые посещал, слыл самым очаровательным молодым человеком. Анна де Гонзага, сама необыкновенная красавица, но обладавшая склонностью к интригам, влюбилась в баварского принца и без труда привязала его к себе «самыми нежными узами». Она была на восемь лет старше его, но разница в возрасте ничуть не была заметна, столько в невесте было жизненных сил и свежести. Венчание состоялось в 1645 году, Анна родила своему супругу трех дочерей, а в 1663 году ее красивый, но ничем больше не примечательный супруг отошел в мир иной. Для герцога Орлеанского курфюрстина Анна всегда оставалась близким другом, и ее стараниями племянница Елизавета-Шарлотта вышла за него замуж Она и в дальнейшем оставалась надежной опорой обоим супругам в их нелегкой семейной жизни, штормившей все чаще и чаще. Незадолго до смерти Анна стала видеть сны, которые считала видениями, они обратили ее к богу, и вскоре настало время ей самой предстать перед лицом господа и покаяться перед ним в своих грехах. После ухода первой курфюрстины при дворе герцога Орлеанского образовалась зияющая пустота, и он чувствовал ее острее всех, потому что обращался к Анне за советами по самым разным случаям и даже обсуждал с ней свои наряды.

Вскоре после ее похорон заболел сам герцог. На этот раз с ним случилась серьезная болезнь, а не легкое недомогание, какими он часто страдал из-за своих по-женски чувствительных нервов. Герцог почувствовал приближение смерти и стал готовиться к ней. Доктора несколько туманно определили его недуг как «возобновляющуюся третичную лихорадку». Герцогиня Елизавета терпеть не могла докторов, а после подозрительной смерти королевы[26] Марии-Терезии и вовсе стала считать их убийцами. Болезнь мужа очень напугала ее, и она дни и ночи проводила у его изголовья. Услышав о чудодейственном английском снадобье, известном под названием «порошок миледи Кент», составной частью которого была хина, она достала его для мужа. Лекарство очень помогло больному. Как только герцог Филипп стал принимать его, ему стало гораздо лучше, и вскоре он встал на ноги.

Но тут подоспели нерадостные вести из Шамбери. Замужество очаровательной Анны-Марии Орлеанской с Виктором Амадеем оказалось несчастливым. Распутный и легкомысленный герцог подпал под очарование графини де Верю, заслужившей прозвище «дама-сладострастница», и осыпал ее богатыми подарками, а юной супруге отвел роль «машины для рождения детей». В этом смысле Анна-Мария вполне оправдает его ожидания, родив ему восемь девочек и мальчиков. Но корона Сардинии, увенчавшая со временем Анну-Марию, ничуть ее не утешит...

Вести, приходившие из Испании, были еще огорчительней. Письма теперь доставлялись свободно, но вести были тревожными. Партия приверженцев свекрови Марии-Терезии попыталась обвинить молодую королеву в заговоре, посягающем на жизнь ее супруга короля. Свидетельство одного из «заговорщиков», а скорее всего боязнь, что в это дело вмешается разгневанный Людовик, избавило Марию-Луизу от трагической участи: заточения в монастыре, а потом насильственной смерти. Так считала герцогиня Елизавета и, когда рассказывала о печалящих ее новостях Шарлотте, добавила:

— Как мы были правы, когда решились обратиться к королю и я отвезла ему письмо, написанное вами и малюткой Невиль и доставленное отважным де Сен-Шаманом. Я предвидела, что жизнь королевы окажется в опасности, если с течением времени она так и не забеременеет, потому что именно ее, а не короля обвинят в бесплодии.

— Трудно забеременеть от мужа-импотента. И что же ответил Его величество Вашему королевскому высочеству?

— Что король Карлос II не отличается хорошим здоровьем и, вполне возможно, в самом скором времени сойдет в могилу. Что любой ценой наша милая королева должна сохранить этот брак и в случае его смерти стать его вдовой. Таковы требования политики. А потом она выйдет замуж за преемника Карлоса.

— Насколько мне известно, король Карлос чувствует себя ничуть не хуже, чем пять лет тому назад, и нет никаких оснований думать, что здоровье его ухудшается.

— Теперь в опасности Мария-Луиза. Бессильная страсть ее супруга, коварные ловушки австрийской партии, невыносимые тяготы бесчеловечного этикета, аутодафе, которыми продолжают ее развлекать, — все это отнимает у нее силы.

— Полагаю, что герцог Орлеанский осведомлен о состоянии своей дочери? Он всегда был хорошим отцом. Неужели он не поделился своим беспокойством с королем?

— Поделился, и даже думаю, что он уже проявил некоторую настойчивость.

— И что же?

Герцогиня Елизавета бессильно развела руками.

— Мы получили ответ, которого так опасались. Король объявил, что мы не имеем ни малейшего права вмешиваться в дела Испании. Мария-Луиза — коронованная королева и должна до конца следовать своей судьбе, иными словами — до могилы в Эскуриале. Боюсь, что это случится довольно скоро. Вы знаете, о чем просит Мария-Луиза в последнем письме? Не старайтесь, вы все равно не догадаетесь. Она просит прислать ей противоядия...

— Боже мой! Неужели она до такой степени чувствует себя в опасности?

— К сожалению, да. Герцогу Филиппу стало плохо, когда он прочел ее письмо. Всю ночь он метался, как раненый волк, а утром пришел ко мне за советом.

— Вопрос и правда непростой. Признаюсь, что сама я не сильна в противоядиях... Знаю только, что иногда помогает молоко.

— Я знаю не больше вашего, но у герцога Филиппа должны быть основательные познания по этой части благодаря его дорогим друзьям Лоррену и Эффиа, — с горькой усмешкой проговорила принцесса. — Но снадобья нужно еще передать королеве и сделать это так, чтобы не вызвать возмущения. Нужен гонец, который отправился бы в Испанию и передал их в ее собственные руки.

— Как обидно, что граф де Сен-Шаман сейчас в Испании! Он бы идеально выполнил это поручение.

— Мы не знаем, вернулся он туда или нет. У нас нет о нем никаких известий. Если его вдруг обвинили в том, что он был возлюбленным королевы, его судьбе не позавидуешь.

— Я могу поехать в Испанию. Я немного знаю страну, говорю по-испански, и Ее величество меня любила.

— Вы забываете, что и вас, и Сесиль де Невиль официально выслали из Мадрида. То, что вы стали графиней де Сен-Форжа, дела не меняет. Узнать вас не составляет труда. Послать вас в Испанию — значит обречь на верную смерть, а я этого никогда не допущу.

— Так что же делать?

— Ждать... И в первый и единственный раз в жизни предоставить возможность действовать моему супругу. Он обожает свою старшую дочь и не захочет, чтобы ее убили. Ее корона для него не главное! Думаю, самое лучшее — снова обратиться к королю. В конце концов, бедную девочку принесли в жертву его политике, и если король хочет, чтобы Мария-Луиза осталась вдовой своего несчастного супруга, то хорошо бы ему позаботиться о том, чтобы и сама она осталась в живых...

Принцесса хотела успокоить Шарлотту, но на глазах у нее показались слезы, голос дрогнул, и Шарлотта, забыв об этикете, встала на колени возле ее кресла.

— Мне непереносимо видеть мадам такой несчастной! Она так любит жизнь, и жизнь не может не ответить ей тем же! Мадам еще так молода[27]! Мы приготовимся к празднику Рождества и с божьей помощью...

— Нет! Нет! — запротестовала герцогиня Елизавета, торопливо поднимаясь с кресла. — Ради всех святых, Шарлотта, не обещайте, что будете молиться. Не напоминайте мне старую ханжу Ментенон!

Шарлотта не могла удержаться от смеха и поднялась с колен.

— Надеюсь, что на даму в черном я никогда не стану похожа! Я просто хотела сказать, что приближается Рождество, праздник света и радости!

— Радости, — эхом откликнулась принцесса. Она подошла к высокому окну, выходящему в парк, и остановилась, глядя в него.

— Подойдите сюда и посмотрите, — позвала она Шарлотту.

Шарлотта подошла, и ей сразу стало понятно, почему в произнесенном герцогиней Елизаветой слове «радость» слышалось столько горечи. Декабрьские дни стояли холодные, но удивительно солнечные, и король, как видно, решил вывести на прогулку в парк дам своего двора. Принцессы, титулованные дамы и девицы длинной чередой следовали за ним, среди них были и дофина, и мадам де Монтеспан с сестрой, а мадам де Ментенон находилась к королю ближе остальных, но все-таки на несколько шагов отставая от царственной особы. Словом, на прогулку вышли все... Кроме герцогини Орлеанской, которую даже не соизволили пригласить. Нужны ли были другие подтверждения королевской опалы? Шарлотта стала свидетельницей этой немилости.

Размышляла она одну секунду. И быстренько хлопнула в ладоши, зовя горничных герцогини. А когда они вошли, распорядились, чтобы они помогли герцогине Елизавете одеться, поскольку они собираются выйти на улицу.

— Нужно поспешить и воспользоваться таким чудесным солнышком, — объявила она мадам дю Плесси-Праслен, статс-даме, отвечающей за гардероб герцогини, наверное, самой праздной из всех статс-дам, отвечающих за гардеробы высокопоставленных особ во всей Франции. Мадам вспыхнула.

— Мы не можем отправиться гулять, Шарлотта.

— Почему? Парк открыт для всех[28], и я не думаю, что Ее королевское высочество составляет исключение. Мы с вами пройдем через Большой вестибюль, а в парк выйдем через деревянную дверь, будто бы, возвращаясь из города, захотели еще немного насладиться хорошей погодой.

— Но мы можем повстречать короля!

— На это я и рассчитываю! Если мадам соизволит оказать мне честь и возьмет меня под руку, то говорить буду я.

— Малютка совершенно права, — одобрила действия Шарлотты статс-дама.

Некоторое время спустя герцогиня Елизавета в просторной шубке из черного бархата, отороченной лисьим мехом, и с лисьей муфтой шла, не спеша, опираясь на руку Шарлотты, по террасе, где остановился Людовик, рассказывая дамам, какие еще задумал сотворить в парке чудеса, намереваясь потом спуститься к Водному партеру. Опираясь одной рукой на трость, король поводил другой рукой, что-то показывая слушательницам, и вдруг, повернув голову, заметил двух женщин, появившихся из-за угла дворца. Они шли, спокойно беседуя, словно вокруг никого не было.

Людовик попросил своих дам подождать и подошел к герцогине Орлеанской с Шарлоттой. Ответив коротким кивком на их реверансы, он свирепо поглядел на герцогиню и осведомился:

— Вы здесь, мадам? Я что-то не помню, чтобы вас приглашали!

От этого грубого окрика на глазах несчастной принцессы показались слезы, но Шарлотта сделала вид, что ничего не заметила.

— Мы не знали, — сказала она спокойно, — что король выйдет на прогулку так рано. Мы возвращаемся из церкви Святого Людовика, куда мадам отвозила деньги для раздачи бедным на Рождество. Выйдя из кареты, мы соблазнились солнышком и решили немного прогуляться по парку, прежде чем возвращаться домой.

Шарлотта чувствовала, как дрожит рука принцессы, но решимость ее только крепла. Между тем лицо короля смягчилось.

— Какая приятная неожиданность увидеть вас здесь, мадам де Сен-Форжа! Вы ведь нечасто бываете в Версале, не так ли?

— Король оказывает мне честь, заметив мое отсутствие, но сейчас я живу в Сен-Жермене и привожу в порядок мой дом...

— Который, как мы слышали, ограбили.

— Именно так, но как только Ее королевское высочество пожелала меня видеть, я не смогла отказаться от радости побыть возле августейшей принцессы, которая всегда была так добра ко мне.

Нескольких минут разговора оказалось достаточно, чтобы принцесса справилась со своими чувствами и сочла нужным вмешаться в беседу.

— Пойдемте, дорогая, мы злоупотребили вниманием Его величества, помешав ему продолжать прогулку.

— Ничего подобного, сестрица, ничего подобного. Я-то думал, что вы прихворнули, — объявил Людовик с поистине королевским пренебрежением к правде и ничуть не боясь противоречить самому себе. — Может быть, вы желаете к нам присоединиться?

— Мы всего-навсего собирались пройтись по Полуденному партеру, — сообщила Шарлотта, с ловкостью опытного ювелира нанизывая одну ложь на другую. — И я прошу, сир, снисхождения к виновной, потому что это я упросила Ее королевское высочество после церкви пойти и подышать воздухом в парке, сама герцогиня намеревалась отправиться сразу домой.

— И, честное слово, была совершенно права, — раздался веселый голос мадам де Монтеспан. — Я чувствую, что озябла, и, если Ее королевское высочество соизволит быть милосердной и угостит меня чашечкой своего чудесного шоколада, я вернусь вместе с ней!

— Я сделаю это с радостью, — отозвалась герцогиня. Ее настроение заметно улучшилось благодаря удачному завершению этого маленького приключения. — Сир, мой брат, я прошу вашего королевского прощения за то, что отвлекла вас от приятного времяпрепровождения.

Три дамы плавно и согласованно присели в низком реверансе. Они выпрямились лишь тогда, когда король удалился, а сделал он это с явным сожалением.

— Шарлотта! — воскликнула мадам де Монтеспан. — Это в самом деле вы уговорили герцогиню Елизавету отправиться в парк?

— Да, меня действительно уговорила Шарлотта, — ответила за нее принцесса. — Меня не пригласили участвовать в королевской прогулке, и я не хотела показываться в парке. Она привела меня сюда чуть ли не силой.

— И правильно сделала! Нельзя обращаться с принцессой крови, как с маленькой девочкой, которую ставят в угол! И вы действительно шли из церкви?

— Нет, — призналась Шарлотта. — Просто я не хотела, чтобы создалось впечатление, будто мы преследуем Его величество.

Маркиза звонко рассмеялась.

— Браво! Вы делаете успехи в придворном фехтовании, моя милая, если решились преподать урок нашему королю.

— Я и не думала ни о каких уроках. Просто не могла вынести столь несправедливого обхождения с принцессой. Прогуливаться прямо перед ее окнами со всеми дамами, не пригласив ее! Обращение, недостойное «короля-солнца»!

После шоколада Шарлотта отправилась проводить маркизу до ее покоев. Они по-прежнему располагались рядом с покоями короля, и он к ней заглядывал каждый день. По дороге мадам де Монтеспан вновь вернулась к утреннему происшествию.

— Вы были совершенно правы, поступив так, как поступили: в последнее время с герцогиней Орлеанской обращаются просто несносно. Но не слишком часто совершайте свои маленькие подвиги. И смотрите, чтобы Ментенон не было поблизости. Сегодня вам помогла неожиданность. Счастливая неожиданность, судя по лицу короля. Он откровенно засиял, как только увидел вас. И герцогине это пошло на пользу...

— Еще более ей пошла на пользу ваша поддержка, мадам. Говоря откровенно, эту партию мы выиграли с вами вдвоем.

— И я счастлива нашему выигрышу. Но не будем поддаваться иллюзиям и посмотрим правде в глаза: мое влияние на короля убывает с каждым днем.

— Говорят, однако, что король ежедневно вас навещает...

— Нет, он приходит поздороваться не со мной, а с матерью своих детей. До того, как эта женщина завладела его мыслями, он уделял мне не какие-то жалкие полчаса. Все время, остававшееся у него после государственных дел и супружеских обязанностей, принадлежало мне... Бедная наша королева, — с грустью добавила она. — У нее было, за что меня ненавидеть. А я, безумица, позволяла потоку страсти, которым жила, нести меня. Я знаю, что Ее величество считала меня распутной. Но я не заслужила подобного оскорбления. Если бы король не пожелал меня, я никогда бы не обманула господина де Монтеспана. У меня никогда не было и не будет других любовников. Зато у вдовы Скаррона их было предостаточно. И теперь она смеет выставлять себя образцом добродетели! Как меня это бесит! Если распутница и влезала под одеяло к королю, то это была Ментенонша...

— Не желая прослыть сплетницей, осмелюсь сказать, что, кажется, она не была единственной...

— Из тех, кого можно воспринимать всерьез, она была именно единственной. Мы не берем в расчет бесчисленные интрижки. Из дам-интриганок самыми опасными были, я думаю, графиня де Суассон и Олимпия Манчини, но связи с ними были недолгими. Зато Лавальер, на которую, бог знает почему, вы так похожи, была чиста, как слеза, и Фонтанж, и я, как вы теперь знаете. И вы тоже.

— Я не оправдала ваших ожиданий, не так ли?

— Да, но теперь я не так уж об этом и сожалею. Я поняла, что могла бы привести вас к погибели. И теперь даю вам совет: ведите себя предельно осторожно. Совершенно очевидно, что Людовик продолжает испытывать к вам интерес, но эта мегера не потерпит его фавориток! И запомните, — заговорила она вдруг с той же веселостью, как в начале их разговора, — что я остаюсь вашим другом и постараюсь помочь избежать возможных подводных камней...

Внезапно маркиза заметила, что Шарлотта напряглась и смотрит в другую сторону. К роскошным покоям маркизы нужно было подниматься по широкой, нарядной Лестнице короля, что они, не спеша, и делали. А им навстречу спускался мужчина, и молодая женщина следила за ним как завороженная. От маркизы не укрылось, что взгляд Шарлотты выражал одновременно страх и отвращение, а мужчина, который шел им навстречу, был де Лувуа.

— Что же это такое? — прошептала про себя маркиза.

Де Лувуа, с осторожностью наступая своей хромой ногой на мраморные ступени и стараясь не поскользнуться, двинулся им наперерез. Мадам де Монтеспан взяла Шарлотту под руку. После того как один из ее сторожей привел к ней в замок испуганную, измученную молодую женщину, она представляла себе в общих чертах, какую роль сыграл де Лувуа в истории исчезновения Шарлотты. Главного, известного одной мадемуазель Леони, она не знала, но опыт и интуиция мигом навели ее на правильный след. Она чувствовала дрожь Шарлотты, догадывалась, что та ненавидит министра. Однако мужественная и отважная девушка была не из тех, кого мог испугать обычный тюремщик. А если она...

Маркиза не успела обдумать пришедшую ей в голову мысль, а де Лувуа уже стоял перед ними и приветствовал их. Взгляд его был обращен на Шарлотту.

— Мадам де Сен-Форжа! Какое нежданное удовольствие! Вы появляетесь так редко, что я стал опасаться: а вдруг больше никогда вас не увижу! — проговорил он, поприветствовав бывшую фаворитку одной лишь беглой улыбкой.

Какой это было ошибкой с его стороны! Вместо Шарлотты ему ответила маркиза.

— Может быть, вы забыли, как меня зовут? — осведомилась она.

— Нет, но...

— Кроме того, что я старше мадам де Сен-Форжа, вы не должны забывать о моем положении! Вы обязаны были приветствовать меня первой!

— Разумеется, маркиза... и я приношу вам свои самые искренние извинения, но вы знаете, какую дружбу я питаю к мадам де Сен-Форжа. Встреча была так неожиданна, и мы не виделись столько месяцев, что на радостях я забыл обо всех правилах приличия. Радость...

— Вы один испытываете радость. Не думаю, что наша с вами юная подруга хранит столь уж счастливые воспоминания о вашем «гостеприимстве». Самое меньшее, что вы можете для нее сделать, это больше не напоминать о себе.

— Не вижу оснований. Напротив, я хотел бы удостоиться нескольких минут беседы. Мне показалось, что вкралось какое-то недоразумение...

— Уж не знаю, что там вкралось, но лестница — неподходящее место для бесед. Извольте посторониться!

— Простите меня! Я действительно очень неловок!

Он пропустил дам, но последовал за ними. На площадке Атенаис обернулась.

— Как далеко вы намерены следовать за нами?

— Я... Я только что вам сказал, что желал бы, чтобы мадам де Сен-Форжа уделила мне несколько минут. У вас не достанет жестокости отказать мне в столь малой просьбе.

Не отвечая де Лувуа, мадам де Монтеспан посмотрела на Шарлотту.

— Вы хотите говорить с ним?

— Нет... Конечно, нет! — мгновенно ответила та, прикрыв глаза.

У Шарлотты сердце забилось, как колокол, при одной только мысли, что она может остаться с глазу на глаз с этим чудовищем, пусть только на одну секунду! Ей было стыдно своей слабости, она предпочла бы быть более мужественной, но ничего не могла с собой поделать.

— Вы слышали? — язвительно осведомилась маркиза. — Так что примите наши пожелания доброго вечера, господин министр... Хотя нет! Пойдемте со мной. Я уделю вам минутку для беседы.

Остановив проходящего мимо молодого человека, который поприветствовал их почтительным поклоном, мадам де Монтеспан попросила:

— Господин де Беллекур, окажите любезность, проводите в покои герцогини Орлеанской мадам де Сен-Форжа, вот она, перед вами. Я задержала ее и отвлекла от служебных обязанностей и не хочу, чтобы на обратной дороге у нее возникли какие-либо неприятности.

Лицо молодого человека уподобилось розе, раскрывшейся навстречу солнцу. У него даже дыхание перехватило от восторга.

— Я счастлив оказать услугу мадам де Монтеспан. Служить мадам маркизе несказанная радость. Я готов...

— Тем лучше. Но не докучайте графине комплиментами. Мадам де Сен-Форжа сегодня плохо себя чувствует.

Минуту спустя рука Шарлотты покоилась на руке де Беллекура, который торжественно повел ее вниз по лестнице. А маркиза направлялась с министром в свои покои, и они прошли целую анфиладу комнат, прежде чем остановились в кабинете мадам, где она указала ему на кресло.

— Садитесь, и поболтаем, — предложила она, беря два хрустальных бокала из прелестного серванта работы Буля и наполняя их испанским вином.

Она протянула один из них своему нежданному гостю и сама села напротив него.

— Мы с вами давние друзья, господин министр. Не будем говорить о будущем, но сейчас мы по-прежнему дружим, я по-прежнему дорожу вами и поэтому хочу предостеречь от одной глупости. Если только вы ее уже не совершили...

— Был бы благодарен, если бы вы говорили яснее. Соизвольте пояснить, что вы имеете в виду, говоря о глупости?

— Я имею в виду преследование малютки де Сен-Форжа. Придворные сплетники в последнее время весьма охотно упоминают ваши имена...

— Я не преследую ее...

— Не рассказывайте мне сказок, у меня есть глаза, и я им доверяю. А они говорят мне, что она вас боится, стало быть, вы ее преследуете. Логично?

Де Лувуа постарался выразить на своем бульдожьем лице полную непринужденность, но это ему плохо удалось.

— Мне кажется вполне естественным, что я ею интересуюсь, но хотел бы узнать, с чего вы взяли, что она меня боится. Вы забываете, что я, можно сказать, спас ей жизнь. Кто, как не я, вытащил ее из Бастилии, где она вконец бы зачахла, и поместил в куда более здоровые условия? И сделал это под свою ответственность, не спрашивая разрешения короля!

— Для вас это не в новинку, любезный де Лувуа! Я готова поклясться, что король не знает и о половине бед, которые причинили его народу ваши драгуны.

— А вам известно о драгунах?

— Я родом из Пуату, мой дорогой, и регулярно получаю оттуда вести. Если народ в один непрекрасный день проклянет своего государя, то произойдет это не без ваших стараний. Но оставим драгун в покое и займемся Шарлоттой. В первую очередь расскажите, куда же вы ее отправили для «поправления здоровья»?

— В небольшой домик в лесу, который построил для себя, чтобы изредка, сложив бремя государственных забот, отдыхать там. Старинный охотничий павильон.

— Мне-то кажется, вы соорудили там клетку для птиц, в которой прячете от ревнивой мадам де Лувуа бедные безобидные создания, пробудившие ваш неумеренный аппетит.

— Почему вы решили, что моя жена ревнива?

— Глупость не означает бесчувствия. Одно другому не мешает. Я совершенно уверена, что карающая рука, опустившаяся на голову бедняжки Шарлотты и вытолкнувшая ее среди ночи в лес, на мороз, к волкам и на растерзание разбойникам, принадлежала вашей жене.

— Вполне возможно. Я не прилагал усилий узнать доподлинно, кто это сделал.

— Это ваше дело, но вернемся к Шарлотте. Вы ее обидели?

— Говорю вам, я ее спас.

— Если говорить о спасении, то ее спасли мои сторожа, когда нашли ее лежащей на снегу без сознания и принесли ко мне. Если бы вы на самом деле беспокоились о ее здоровье, то она видела бы в вас истинного друга и ее глаза светились бы, радуясь встрече с вами. Но я не заметила в ее взгляде приязни, а увидела испуг и даже ужас. Поэтому повторяю свой вопрос: чем вы ее обидели?

Голос маркизы зазвучал сурово и властно, от нее уже никак нельзя было отделаться салонной болтовней. Де Лувуа пока не собирался сдаваться, но все-таки немного отступил.

— Пустяки, сущие пустяки! Мелкие знаки внимания, которые она исключительно по своей глупости могла счесть авансами.

— Шарлотта далеко не глупа. Остается выяснить, что вы называете «мелкими знаками внимания». Они были такими же, какими вы допекали Сидонию де Ленонкур?

— Нашли что вспомнить! Давно пора забыть эту древнюю историю!

— Нет, не пора, потому что, я вижу, вы снова хотите ввести ее в моду. Я требую от вас правды! Она не выйдет за стены этого дома. Даю вам свое слово, вы меня знаете и можете быть уверены, что на мое слово можно положиться.

Да, де Лувуа знал Атенаис де Монтеспан — все ее недостатки происходили от ее гордыни. С секунду он смотрел на нее: мадам сидела перед ним прямая и горделивая, и в ее больших синих глазах пламенела царственность, которой на протяжении многих лет покорялся один из самых великих королей мира. Все тяготы были ей по плечу. Она была и оставалась несравненной.

Де Лувуа пожал плечами, встал с кресла и плюхнулся на табурет. Потом оперся локтями о колени и положил подбородок на сжатые кулаки.

— Правда состоит в том, — проговорил он глухим голосом, — что я от нее без ума. Никогда ни одна женщина так меня не околдовывала. Я без колебаний отдал бы свою оставшуюся жизнь за еще одну ночь с нею...

— Еще одну? Значит...

Он не ответил, не поднял головы и не видел отвращения, появившегося на лице Атенаис, но она решила идти до конца.

— Она отдалась вам добровольно или вы взяли ее силой?

— Я привязал ее к кровати, чтобы она не царапалась... Боже, до чего же она была желанна, вот так, извиваясь на бархате, стараясь от меня избавиться...

Маркиза поняла, что он не испытывает ни раскаяния, ни угрызений совести, а только сладострастное вожделение, и резко оборвала его:

— Довольно! И вы удивляетесь, что она вас боится и избегает вас? Порой я спрашиваю себя: из дерева или из камня сделаны некоторые мужчины? Вы для меня — не неожиданность, всем известно, что вы грубое чудовище, но у вас еще есть время для раскаяния! И сколько же раз вы предавались своим радостям?

— Дважды... Но я позаботился, чтобы в еду ей подмешали успокоительного...

— Трогательная забота! Кстати, как вы объяснили королю приступ вашего великодушия и желание взять под свое крыло узницу Бастилии?

— Я объяснил ему, что старая тюрьма может свести в могилу красавицу, которая, совершенно очевидно, привлекла внимание короля и может еще послужить ему.

— Очень угодливо, хотя не слишком красиво. И что же король вам ответил?

— Что отныне он намерен жить в добродетели.

— В добродетели? В наши времена добродетель стала своенравна, если выбрала себе сердце короля. А как вы поступите, если Его величество король отступит от своего похвального решения и прикажет вам привести Шарлотту к себе?

— Такой возможности мне не представится, поскольку она меня всячески избегает.

— И, поверьте мне, это к лучшему! Да проявите вы хоть каплю человечности! Оставьте ее в покое! Шарлотта имеет право жить так, как считает нужным. Я сохраню ваш секрет, но пообещайте, что не будете больше досаждать ей.

— Рассказывать о моем секрете — значит повредить ей больше, чем мне, — заявил де Лувуа с циничной усмешкой.

— Безусловно, но вам лучше не пытаться повторять свои эксперименты, вас могут поджидать необычные сюрпризы!

— Но, мадам, почему вы хотите запретить мне любить, как любит любой обычный человек?

— Любой обычный? Неужели? Сравнение мне не кажется удачным, мой дорогой! Я ничего другого не пожелала бы вам, как любить, как любой обычный... Но только не как господин де Лувуа!


***

Праздники — Рождество и Новый год — не обманули ожиданий, они были пышными, изысканными, но, может быть, не такими веселыми, как при жизни королевы. Театральные представления, балы, концерты перемежались с религиозными церемониями и церковными службами, которые, казалось, с каждым днем становились все длиннее. Придворные устремлялись в церковь толпами, торопясь занять место, откуда их сможет увидеть король, и заливались горючими слезами во время проповедей знаменитого Бурдалу, который воздавал хвалу образцовой жизни Его величества, отринувшего мерзости легкомысленной юности и обратившегося к богу. Да, никогда еще не было столько слез при пении «Аллилуйя»!

Шарлотту эти публичные покаяния скорее забавляли, герцогиню Орлеанскую раздражали своим ханжеством и вызывали смех. Разделяя увеселения и молитвы полусветского, полуцерковного Рождества, Шарлотта невольно вспоминала свадьбу Марии-Луизы, королевы испанской. В тот день новобрачная плакала, королева молилась, а король, находясь между двумя своими фаворитками, откровенно выражал предпочтение сияющей Фонтанж, улыбаясь ей в ответ, и лишь изредка поглядывал на ослепительную Монтеспан, которая пламенела яростью. Тогда еще не было никакого черного платья, которое отныне всегда следовало за королем тенью. И из-за которого теперь все так непоправимо изменилось.

Ловя на себе взгляды своего мучителя чаще, чем хотела бы, Шарлотта думала о том, что предпочла бы вовсе не приезжать в Версаль. Ей так не хотелось покидать свой дом — пусть он пока еще не до конца был приведен в порядок, — а главное, свою любимую Леони. Как она любила молиться с ней рядом на Рождество, распевая старинные песнопения...

Да, дом она покинула с большой неохотой. Но чтобы не оставлять Леони одну на праздники, Шарлотта придумала пригласить к ним в Сен-Жермен Исидора Сенфуэн дю Булюа. Он примчался на своих славных лошадках быстрее, чем на крыльях, подстегиваемый радостью при мысли, что опять они с мадемуазель Леони сядут друг напротив друга и будут вести долгие приятные беседы, которых так ему не хватало с тех пор, как она уехала с улицы Ботрей. Его карета была набита бутылками вина, закусками, лакомствами и всевозможными сладостями. Он закупил в Париже все, что только ему заблагорассудилось. Обе дамы встретили его с большой радостью.

Примеряя перед отъездом в Версаль платья, Шарлотта заметила вдруг, что и ее кузина не чужда кокетства и оно очень ей к лицу. Порозовевшая мадемуазель Леони просто преобразилась, примерив приготовленный Шарлоттой подарок — изящное платье из плотного фиолетового шелка с отделкой из пышных легких кружев и хорошенькие туфельки в тон ее одеянию. Леони так по-детски обрадовалась своему наряду, что Шарлотта решила в ближайшем будущем всерьез позаботиться о гардеробе кузины. Мадемуазель Леони не должны были принимать в ее доме за прислугу или монашенку, которая предпочла жить в миру.

Перед глазами Шарлотты разворачивались королевские празднества, а она представляла себе двух милых старичков — как они сидят у камина в библиотеке, чокаются бокалами с драгоценным вином, привезенным Исидором, и ведут нескончаемую доверительную беседу в домашнем тепле, благоухающем елкой. Еловые ветки, перевязанные красными бантами, они с Леони развесили по всему дому... Как бы она хотела быть вместе с ними! Зато сколько мужественных усилий предпринимала Шарлотта, чтобы отогнать от своего мысленного взора другое лицо, которое она не видела с того самого дня, когда случилось некое происшествие на лестнице в доме Фонтенаков в Сен-Жермене. Но ей это не удавалось. И она гадала, чем занят Альбан, когда сама она любуется движениями куколок из Опера, запертая в роскошной шкатулке. Вместе ли они с актрисой, о которой говорят, что она его любовница? Как отчаянно завидовала ей Шарлотта! Или, может быть, он празднует Рождество в обществе веселых друзей? Или сидит в засаде на холодной темной улице, подстерегая вора или убийцу? А может быть, господин де ла Рейни, который так к нему привязан, пригласил его к себе?

Вполне возможно, молодой человек тоже бы не отказался приехать в Сен-Жермен и составить компанию двум своим старшим друзьям, но Шарлотта не решилась посоветовать мадемуазель Леони пригласить Альбана в ее отсутствие и обогреть его семейным теплом, которого ему так не хватало. У нее не хватило на это мужества, она боялась, что сожаления о том, что она не будет рядом с ними, окажутся ей не под силу.

Хотела того Шарлотта или нет, но судьба крепко-накрепко связала ее с королевскими дворцами, и теперь она начала их потихоньку ненавидеть, потому что в них ей никак нельзя было забыть о ее замужестве. Хотя ее пребыванию при королевском дворе де Сен-Форжа ничуть не мешал. Они церемонно здоровались при встрече, он осведомлялся о ее здоровье, она — о его, и они столь же церемонно прощались, как только что поздоровались. После чего граф вновь присоединялся к болтливой стайке друзей герцога Орлеанского.

Однако в один прекрасный вечер — вернее, в ночь святого Сильвестра, иными словами, в новогоднюю ночь — во время пышного бала в Зеркальной галерее Адемар де Сен-Форжа подошел к ней, поклонился и пригласил на танец. Удивительное событие! Адемар редко танцевал, предпочитая обычно игорные столы. Шарлотта уже протанцевала не один танец и сейчас стояла в окружении молодых людей, которые наперебой выражали ей свое восхищение. И было чем восхищаться: в зеленом, под цвет глаз, бархатном платье с отделкой из белого атласа Шарлотта представляла собой прелестнейшую картинку, не последним штрихом которой было ожерелье из бриллиантов с изумрудами крестной Клары де Брекур.

Приглашение Адемара возмутило молодых людей.

— Где это видано, чтобы муж танцевал с женой? — запротестовал юный виконт де Мольврие.

— При дворе это не принято! — поддержал его приятель.

— Что за мещанство!

Граф мгновенно разозлился.

— А я хочу и буду танцевать со своей женой! И никому не позволю вмешиваться! Ну-ка, посторонитесь, господа!

И, не обращая больше ни на кого внимания, Адемар взял Шарлотту за руку и повел к середине зала, где уже начался менуэт. Шарлотту эта перепалка позабавила.

Несколько минут они, не говоря ни слова, плавно и согласно двигались под музыку, и Шарлотта с удивлением обнаружила, что танцевать с Адемаром — одно удовольствие. Но удовольствие оказалось недолгим. Когда искусная комбинация шагов приблизила их друг к другу, она услышала:

— Вы утаили от меня такое сокровище!

— Какое?

— Чудесные камни, которые так украшают вас сегодня. Чем больше я смотрю на них, тем больше они меня завораживают, и...

Шарлотта чуть было не испортила следующей фигуры.

— Неужели из-за них вы пригласили меня танцевать? — проговорила она изумленно.

— Конечно, — ответил он с обезоруживающим простодушием. — Избавившись от толпы мужчин, которые вечно вокруг вас крутятся, гораздо удобнее ими любоваться. Значит, вы отыскали сказочные камни вашего отца и среди них «Глаз...»... «Глаз...»... Нет! Я никогда не вспомню его варварского названия...

Так! Адемар снова оседлал любимого конька! Еще минута, и он увлечется своим бредом. Шарлотта не собиралась поощрять мужа. И сразу же оборвала его:

— Не тешьте себя иллюзиями, Адемар. Это драгоценности моей тети, графини де Брекур. Я получила их в наследство совсем недавно.

— Каким образом?

— Ее сын, мой кузен Шарль, решил покинуть королевский флот и вступить в орден мальтийских рыцарей. Перед отъездом он привез мне эти драгоценности.

— Мне казалось, что вы в ссоре.

— Мне тоже, но пути господни неисповедимы: граф де Брекур услышал его призыв и решил служить ему своей шпагой. Он приехал попросить прощения за то, что плохо обошелся со мной при нашей последней встрече. Украшения — знак его раскаяния.

— Хорошо иметь врагов, которые так благородно раскаиваются, — вздохнул Адемар.

Очередная фигура менуэта разлучила их, но, когда они вновь сблизились, Адемар продолжил разговор:

— Вы долго еще собираетесь пробыть в Версале?

— Нет. Думаю, что неделю, не больше. Герцогиня Орлеанская ждет к середине января родственников из Германии. Я могу уехать, не слишком ее огорчив. А почему вы меня об этом спросили?

— Мне бы хотелось поехать с вами!

— Вы снова заболели? — спросила она обеспокоенно, но ее эмоции были вызваны не столько здоровьем супруга, сколько его решимостью ехать вместе с ней.

— Нет, но я нуждаюсь в покое. Семейство герцога возвращается в Пале-Рояль, а там, как вы знаете, всем нам тесновато. И потом, у вас так вкусно кормят!

Не отличаясь возвышенностью, Адемар отличался хотя бы искренностью. Хотя...

Супружеская пара разделилась для прощального реверанса, и Шарлотта отложила на утро попытку развеять или подтвердить возникшее у нее подозрение... Год завершился шумными и радостными пожеланиями и возгласами. Все устремились к окнам, чтобы полюбоваться фейерверком, играющим разноцветными огнями над каскадом водоемов и Большим каналом. Супруги расстались. В этот вечер Шарлотта больше не видела Адемара.

На следующий день придворные собрались на церемонию королевских поздравлений, во время которой королевское семейство обменивалось подарками. Первенство осталось за мадам де Монтеспан, подарившей отцу своих детей самую роскошную в мире книгу — томик, оправленный в золото с узором из драгоценных камней, с миниатюрами городов Голландии, завоеванных в 1672-м, пояснения к которым написали Буало и Расин. Обошелся он в четыре тысячи пистолей, и, увидев его, все ахнули от восхищения. Король принял подарок с живейшим удовольствием. Царственная фаворитка была в этот день в центре внимания, все кружились вокруг нее, осыпая комплиментами, и на миг показалось, будто ее былая слава может возродиться снова...

Но времена изменились безвозвратно.

Несколько дней спустя версальский дворец содрогнулся от невиданного гнева мадам де Монтеспан. Под каким-то ничтожным предлогом у нее отобрали роскошные апартаменты и переселили в помещение, служившее ванными комнатами, которые должны были перестроить и отделать под жилье. Будущие покои были гораздо меньше и располагались как раз над теми, которых ее лишали. Впрочем, буря бушевала недолго, оскорбленная маркиза села в свою карету и уехала в Кланьи.

— Я боюсь, — с грустью сказала герцогиня Орлеанская, — что это первый шаг к отдалению, если не к немилости, которую старая ведьма готовит давно и исподтишка.

— А я надеюсь, что до такой крайности дело все-таки не дойдет, — запротестовала Шарлотта. — Разве может король обойтись так с матерью своих детей, которых он так любит?

— Детей, которые прекрасно понимают, с какой стороны их бутерброд намазан маслом, и давно отдают предпочтение своей бывшей гувернантке. Только последний, маленький граф Тулузский, пока еще привязан к матери, потому что рос у нее на глазах. А остальные, боюсь, уже стали маленькими лицемерными ханжами. Я считаю большой удачей, что дофина способна рожать детей. Иначе французы увидели бы на троне хромого и злого графа Мэнского. Поверьте мне, Шарлотта, я не ошиблась, когда сказала, что со смертью королевы закончились счастливые дни.

— Я согласна с вами, смерть королевы — невозвратимая потеря.

— Хуже, Шарлотта, это катастрофа. Конечно, кажется, что «король-солнце» освещает всю Европу, но посмотрите внимательно, что творится в нашем королевстве! Королева была набожна, но при этом она не была ханжой, каким вскоре станет король и весь двор вместе с ним. Теперь для всех самое главное — причаститься на Страстной неделе, а иначе на тебя будут косо смотреть. Вы же видите, где оказалась я, только потому, что, возможно, слишком любила шутки и смех. Я в немилости, тогда как чудовища вроде шевалье де Лоррена с друзьями, на чьей совести смерть мадам Генриетты Английской, процветают. А что будет с Францией, если католичество станет господствующей религией? Посмотрите, что терпят протестанты на нашем юге! Пока их не уничтожают, но уже подвергают лишениям и всячески притесняют. До меня дошли ужасные слухи, что король намерен отменить Нантский эдикт[29], изданный его дедом Генрихом IV. Если эдикт будет отменен, гугеноты, отказываясь от перехода в католичество, побегут из страны, спасаясь от казни или галер. Когда я думаю, что настраивает короля на все эти низости та, что сама родилась в семье гугенотов, то я ее ненавижу всей душой! Все идет к тому, что однажды между Францией и моей родной страной начнется война! Я останусь одна и буду кричать от боли и безысходности.

На глазах герцогини Елизаветы блестели слезы. Шарлотта опустилась на колени подле ее кресла.

— Никогда мадам не останется в одиночестве. Как ни гнусен шевалье де Лоррен, он не отнимет у нее любви ее детей и почтительной привязанности друзей, среди которых главный друг мадам — дофина. Никогда Ментенон не будет носить короны, и когда король угаснет, таков удел всех смертных, а он уже не молод, королевой станет дофина. Ментенон и незаконные дети короля исчезнут, как дурной сон, а к герцогине Елизавете вернется радость жизни!

Рискуя испортить прическу, принцесса привлекла к себе Шарлотту и поцеловала.

— До тех пор, пока со мной будут сердца, подобные вашему, я и в самом деле не вправе отчаиваться. Но сейчас я вас освобождаю. Однако не забывайте меня и возвращайтесь. А я постараюсь собраться с силами, чтобы достойно принять моих близких, которые приедут из-за Рейна.

На следующее утро Шарлотта уехала из Версаля в Сен-Жермен, воспользовавшись тем, что герцог Орлеанский с «друзьями» отправились на целую неделю во Фромон, в гости к Филиппу де Лоррену. Она не забыла, что ее супруг выразил желание вновь пожить у нее в доме, объявив, что «зимой это самый приятный дом на свете», и не удивилась бы, увидев его у себя в ближайшие дни. Но она хотела предоставить себе небольшую передышку.

По дороге она заехала в Кланьи, чтобы поприветствовать мадам де Монтеспан, и нашла ее в гораздо более мирном настроении, чем ожидала. Прекрасная Атенаис была довольна тем, что сумела совладать с собой и не побежала к королю, чтобы высказаться относительно своих, чужих и прочих покоев...

— По счастью, со мной была мадам де Тианж, моя сестра, она запретила мне идти к королю, и поэтому он не услышал моих справедливых упреков. «Начав с упреков, — сказала мне сестра, — ты рискуешь сказать много лишнего. Ты можешь совершить непоправимое, а этим поспешат воспользоваться твои недруги. Поедем в Кланьи, успокоимся и будем ждать». Моя сестра оказалась совершенно права.

— И чего же вы дождались?

— Все было так, как предсказывала сестра. Король приехал ко мне на следующее утро. Он был весел и обходителен... Сказал, что нуждается в моих покоях, потому что хочет увеличить число приемных залов. А те комнаты, которые он отвел мне теперь, будут совершенно очаровательными, как только в них закончат ремонт и отделку. И мы с ним будем жить так же близко, как и прежде... Чем можно ответить на подобную щедрость?

— Только благодарностью, если ее сопровождают такие сладкие слова.

— Да, только благодарностью. Поезжайте спокойно, дорогое дитя, маркиза де Монтеспан не из тех, кого можно похоронить в одну минуту.


***

Шарлотта с радостью возвращалась к себе домой, и дом показался ей самым уютным местом на свете. Мало того, что были устранены все следы летнего грабежа, но совместными усилиями мадемуазель Леони и господина Исидора на своих местах оказались почти все книги. Страстный библиофил Сенфуэн де Булюа задумал составить каталог библиотеки барона, что позволило ему задержаться в гостях. Мадемуазель Леони ничуть не возражала против его намерения и даже, наоборот, приветствовала его.

Когда Шарлотта вернулась, они оба трудились над каталогом. Стоя среди аккуратно разложенных на полу стопок книг, Исидор тщательно протирал том за томом, называя автора и название, а мадемуазель Леони, сидя за письменным столом, записывала их в толстую тетрадь. После чего Исидор отдавал книгу Жане, шустрому мальчишке, который влезал на табуретку и ставил томик на чистую и натертую воском полку.

Слуги приветствовали вернувшуюся хозяйку радостными поздравлениями, она тоже поздравила их и всех одарила деньгами — всех, кроме Матильды. Матильде, которая очень боялась холода, Шарлотта купила красивую синюю накидку из пиренейской шерсти. Мадемуазель Леони получила великолепный чепец из алансонских кружев, а их гость — книгу под названием «Путешествие по Испании» некоего Брюлара де Мизери с прелестными, полными юмора иллюстрациями, от которых господин Исидор пришел в восторг.

— Вы боитесь, как бы я не позабыл эту чертову страну? Благодаря вам и мадемуазель де Невиль она стала мне гораздо дороже, и мои мрачные воспоминания окрасились в более приятные цвета.

— У нас тоже есть для вас подарок, Шарлотта, — сообщила мадемуазель Леони. — Мы оставили его в вашей спальне. Вы найдете его у себя под подушкой.

— Под подушкой? Неужели мне пора спать? Вы распалили мое любопытство. А я-то думала, что сегодня мы посидим подольше, но теперь мне захотелось отправиться в спальню немедленно!

— Не знаю, долго ли у вас сохранится это намерение...

— Почему бы вам просто не подняться в спальню и не посмотреть, что за подарок вас ожидает, — предложил господин Исидор. — Что-то мне подсказывает, что вы останетесь довольны.

Шарлотта внимательно посмотрела на Леони, на Исидора, пытаясь догадаться, что они могли придумать. Но поняла только одно: радостные улыбки делают их похожими друг на друга. Она подхватила двумя руками юбку, бегом взбежала по лестнице, промчалась по галерее, влетела в спальню и под подушкой на своей кровати нашла зеленый бархатный футляр от часов. Внутри футляра лежали два маленьких кожаных мешочка, которые, как видно, часто держали в руках, потому что они сильно залоснились. Сердце у Шарлотты сжалось, она догадалась, что может быть в них. Неужели правда? Она не решалась развязать мешочки.

Наконец взяла тот, что побольше, открыла и высыпала на постель многоцветное сверканье. Она насчитала шесть рубинов величиной с орех, прекрасно сочетавшихся между собой, шесть изумрудов, ярким глубоким цветом похожих на дягиль, и шесть звездчатых сапфиров одинаковой величины. Руки Шарлотты дрожали, когда она развязывала второй мешочек, поменьше. Наконец она вытряхнула себе на ладонь его содержимое. Ладонь сразу засияла золотистым светом. Перед ее глазами находился «Глаз Ганеши» — название бриллианта было написано на кусочке пергамента, который она вытряхнула вместе с ним. А она не верила, что этот камень существует...

Шарлотта не могла оторвать глаз от золотистого сияния камня и продолжала бы любоваться им еще дольше, если бы мадемуазель Леони и господин Исидор, обеспокоенные ее отсутствием, не пришли за ней, деликатно постучав в дверь. Шарлотта не услышала стука, погрузившись в мечты.

— Ну что? — осведомилась кузина, переступая порог. — Что вы скажете о нашем сюрпризе?

— Настоящая сказка! Я и представить себе не могла, до чего они великолепны. Впрочем, я ничего и не представляла, я просто не верила, что они существуют. Как вам удалось их разыскать?

— Эта заслуга целиком и полностью принадлежит господину Исидору. Если вы готовы оторваться от созерцания волшебного «Глаза», то уложите ваши сокровища обратно в мешочки и пойдемте вниз. Мы вам все объясним.

Не в силах расстаться с неожиданно обретенным чудом, Шарлотта положила «Глаз» в карман юбки и спустилась вслед за старичками в библиотеку. Бывший советник посольства из предосторожности запер за ними дверь, повернув два раза большой ключ.

— Значит, все-таки здесь? — спросила Шарлотта, направляясь к музе Клио.

— Здесь, но не совсем, — остановила ее мадемуазель Леони. — Ни одна из этих дам к тайне не причастна. Вы же помните, Шарлотта, что мы проверили их всех и не нашли больше ни одного тайника.

— Да, я знаю. Так где же они были спрятаны?

— Сейчас я вам покажу, — пообещал господин Исидор, предвосхищая поразительный эффект. — Только, пожалуйста, не садитесь, — попросил он Шарлотту, увидев, что она готова усесться на старинный стул с большой кожаной подушкой, стоявший у письменного стола.

— Почему?

— Потому что если вы сядете, я не смогу показать вам, где находится тайник.

Выдвинув на середину комнаты массивный стул, состоявший из высокого кожаного сиденья на резных, сравнительно невысоких ножках и высокой спинки, Исидор повернул один из завитков деревянной рамы, на которой покоилось кожаное сиденье, и из-под него выскочил ящик. Заподозрить его существование было просто невозможно!

— Вот! — торжествующе провозгласил Исидор. — Здесь они и лежали!

— Но как вы догадались, что нужно привести в действие механизм? Повернуть завиток? И вообще что в стуле есть какой-то механизм?..

Старый господин приосанился, но тут же застенчиво улыбнулся и признался:

— Моей заслуги в этом нет. На протяжении многих лет я сидел на «близнеце» этого стула в посольстве Мадрида. Один мой коллега показал мне, как действует этот механизм, который, заметим мимоходом, давно уже никому не служил. А я там прятал свои маленькие слабости: держал в тайнике миндальную халву и шоколад!

Глава 10 Дуэль

Первые месяцы нового, 1685 года оказались для Шарлотты гораздо счастливее прошлых лет, и она от души наслаждалась уютом и покоем. Сен-Жермен располагался совсем недалеко от Версаля, и оживленная жизнь королевского дворца доносилась сюда негромкими умиротворенными отголосками.

Надо сказать, что жизнь королевского городка казалась спокойной лишь при поверхностном взгляде. Душевный кризис короля, которому всеми силами способствовала его тайная супруга, распространялся и на его окружение. Дамы, которые совсем недавно лишь из вежливости заглядывали в церковь, теперь стали ревностными прихожанками. Не отставали от них и мужчины. Достаточно было благостного замечания из уст дамы в черном, которую никто не знал, как следует именовать теперь, и все по-прежнему называли ее «мадам де Ментенон», что «король уважает дворян, которые перед Пасхой исповедуются», чтобы церкви и часовни переполнились знатными прихожанами. К тому же двор снова оделся в траур: умер король Карл II Английский; как и Людовик XIV, он тоже приходился внуком Генриху IV, и придворные опять облачились в черные плащи и украсились крепом. Покойный государь отличался веселым нравом, не пропускал мимо ни одной юбки, и Англия при нем вспомнила, наконец, что значит жить с удовольствием. На смену ему пришел его брат, Яков II, полная ему противоположность, — ярый католик и жестокий ревнитель чистоты. Его неумолимость подданные вытерпят только четыре года... Но сейчас он только что взошел на трон, и к нему со всех сторон устремились представители иностранных посольств.

Время от времени Шарлотта наносила визиты герцогине Орлеанской. Однажды даже ее сопровождала мадемуазель Леони. Живой ум и острый язык родственницы Шарлотты пришлись по душе принцессе, а мадемуазель Леони после знакомства готова была горой стоять за эту редкую женщину, сразу угадав печаль в ее сердце, которую та прятала под неизменно хорошим настроением.

— Как может вызывать недоброжелательство такая привлекательная дама? — недоумевала она.

— Знаете, Леони, двор похож на флюгер, а ветер, который его вертит, исходит из кабинета короля. Придворные обожают все, что по нраву королю, и в один миг растопчут своего кумира, если только король, взглянув на него, вдруг нахмурился.

Не было никакого сомнения, что прямота курфюрстины и ее любовь к шутке, в том числе и острой, галльской! — что было чудом для баварской принцессы, — перестали нравиться властелину, который с каждым годом утрачивал чувство юмора и простой здравый смысл.

Однажды вечером благодаря графу де Сен-Форжа стало известно, что герцогиня Орлеанская находится на грани немилости. Теперь супруг Шарлотты нередко проводил три-четыре дня в неделю в особняке де Фонтенак. Чаще всего эти визиты были небескорыстны, и молодой человек появлялся, когда у него становилось туго с финансами, но случалось, что ему хотелось вновь оказаться в своей розовой спальне, полакомиться стряпней Матильды, сыграть в шахматы с господином Исидором, который по-прежнему возился с каталогом, словом, погреться у домашнего очага. Тепло, каким он наслаждался в доме своей жены, Адемар очень ценил.

— С вами у меня, наконец, появилось ощущение, что у меня есть семья. Вы представить себе не можете, как много это значит для меня.

У Шарлотты не было нужды сомневаться в его словах: она сама после смерти отца лишилась семьи. Мало-помалу она привыкала видеть в Адемаре капризного братца, которого иной раз не худо и побаловать...

Но рассказывать ему о найденном сокровище она не стала. Хотя искушение порой бывало очень велико. Камни вновь были упрятаны в испанский стул, откуда без помощи господина бывшего советника никто и никогда не догадался бы их вынуть. И господин Исидор, и мадемуазель Леони испытывали немалое удовольствие, усаживаясь на этот стул, чтобы заносить в каталог книги или написать письмецо.

В тот вечер, а дело было в мае, Адемар так спешил со своей вестью, что не воспользовался даже придворной каретой, а прискакал на лошади. Немыслимый для него подвиг, тем более в такой жаркий день.

Едва дыша от усталости, Адемар сообщил Шарлотте, что она немедленно должна мчаться к герцогине Орлеанской.

— Вам следует отправляться к ней немедленно. Она получила от короля ужасное письмо, и люди из ее окружения того и гляди от нее отвернутся. Она и сейчас одна или почти одна.

— А где же герцог?

— Во Фромоне у шевалье де Лоррена. Шевалье устраивает там праздник.

— А вы почему не там? Вас не пригласили?

— Пригласили, конечно. Но признаюсь, это празднество мне неинтересно. Лоррен задумал его, когда узнал из записки мадам де Ментенон, что король, весьма разгневанный в отношении своей невестки, собирается сообщить ей об этом. Лоррен тут же убедил герцога поехать к нему в гости, ничего не говоря о том, что грозит герцогине. Он хотел быть уверенным, что муж никоим образом не сможет оказать поддержку своей жене. Около герцогини сейчас только Грансей, а она будет просто счастлива, рассказывая любовнику о горе своей госпожи. Де Лоррен заранее радуется ее рассказу. А я...

— Шевалье смертельно на вас рассердится.

— Нет. Я сказал, что поеду к вам лечиться, что в такую жару я не могу подвергать себя опасности и скакать по дорогам. Он меня знает, и мое решение ничуть его не удивило.

— Но ведь вы прискакали в жару предупредить меня, Адемар! Вы знаете, дело кончится тем, что я буду вас очень любить, — в восторге проговорила Шарлотта. Она встала на цыпочки и поцеловала мужа в щеку. — Прикажите запрягать. Я приготовлю дорожную сумку и тотчас отправлюсь в путь. Бедная герцогиня Елизавета! Как можно поступать с ней с такой низкой жестокостью! Кстати, где она сейчас?

— В Сен-Клу. По крайней мере, на своей земле. А это совсем другое дело, чем в Версале. Там сад сейчас благоухает розами. Да вы и сами, я думаю, помните...

В самом деле, Шарлотта нашла герцогиню в парке, она прогуливалась маленькими шажками по аллеям между цветущих куртин. Ее парк имел мало сходства со строгим великолепием партеров вокруг замка «короля-солнца», но его благоуханное и яркое очарование целительно воздействовало на раненое сердце герцогини. В платье из лиловой тафты, которое Шарлотта видела на ней не меньше двадцати раз, и в большой соломенной шляпе вроде тех, в какие наряжался герцог, разыгрывая из себя садовника, она шла, тяжело опираясь на трость, в совершенном одиночестве.

Увидев спешащую к ней графиню де Сен-Форжа, герцогиня радостно воскликнула:

— Шарлотта! Как я рада вас видеть!

Намереваясь поцеловать ей руку, Шарлотта готова была уже опуститься чуть ли не на колени, но герцогиня удержала ее.

— Вы не боитесь подхватить мою болезнь? — поинтересовалась она.

— Болезнь? Мадам немного похудела и побледнела, но я не вижу никаких тревожных симптомов.

— Я стала прокаженной, моя дорогая! Все бегут от меня.

— Мадам может убедиться, что не все, видя меня перед собой.

— Вы здесь только потому, что еще ни о чем не знаете. А дело в том, что я получила...

— Недобрый отзыв короля, переданный вашим духовником? Я знаю об этом. Господин де Сен-Форжа только что рассказал мне, каким недостойным образом отозвалось на него ваше окружение.

— Ваш муж? А разве он не уехал вместе со всеми остальными на праздник к демону де Лоррену?

— Представьте себе, нет. Он сослался на плохое самочувствие и примчался в Сен-Жермен, чтобы известить меня, что здесь происходит.

— Он? Поверить не могу!

— Более того, он всю дорогу скакал верхом, чтобы не терять ни секунды. Я сама была крайне удивлена и подумала, что, быть может, выйдя за него замуж, я не так уж прогадала. Он не без странностей, но сердца у него, возможно, больше, чем нам кажется. В любом случае он вас любит, мадам.

— Что ж, хотя бы один из многих... Но вернемся к прозе жизни. Я думаю, вы не обедали?

— Нет. Не хотела терять времени.

— Ну так пообедаем вместе. Я чувствую, что проголодалась.

Оставив в стороне правила этикета, они сели за стол только вдвоем. Герцогиня отослала охрану, и две женщины обедали, как делали бы это две богатые горожанки.

— Со мной обращаются, как с лесным чудовищем, но в этом есть преимущество: буду хотя бы жить так, как мне нравится.

За столом они говорили о пустяках, поглядывая на лакеев, которые бесшумно подносили и убирали блюда, и только в кабинете герцогини Шарлотта узнала обо всех «преступлениях» Ее королевского высочества. Разумеется, она нисколько не сомневалась, что одно из ее писем к тете Софии Ганноверской, — а скорее всего не одно, а гораздо большее количество — было распечатано, что само по себе было постыдно унизительно. Но на этот раз дело было не в письмах. На этот раз ей в упрек ставили неумение сдерживаться в своих высказываниях. Когда-то король одобрял прямоту своей невестки, смеясь вместе с ней над ее «вольностями». И в окружении короля утвердилось мнение, что в герцогине Орлеанской много «мальчишества».

Теперь пункты обвинения были следующими. Во-первых, в одном разговоре, возможно несколько легкомысленном, речь зашла о красоте монсеньора дофина, и герцогиня Орлеанская, рассмеявшись, заявила, глядя принцу в глаза, что, «появись он перед ней даже голышом», он ни за что не смог бы ее искусить. Второе преступление: герцогиня находила естественным, что у ее фрейлин случаются любовные приключения. И последнее: герцогиня насмехалась над очаровательной принцессой де Конти из-за ее бесчисленных поклонников.

— Вот все мои преступления! — заключила герцогиня Елизавета. — Я ничего от вас не утаила.

— А я не вижу в них ничего такого, что могло бы быть сочтено преступлением. И что же сказал король?

При упоминании Его величества слезы показались на глазах «виновной».

— Вы даже вообразить этого не сможете! Он сказал... во всяком случае, так мне передали... что если бы я не была его невесткой, он бы «отстранил» меня от двора!

И она горько заплакала.

— Из-за таких-то пустяков? — не поверила изумленная Шарлотта.

— Да, из-за таких пустяков! Во времена мадам де Монтеспан мы бы все только посмеялись, но теперь меня все чураются, я всех шокирую, и меня не желают видеть при дворе кающейся шлюхи, которая хочет, чтобы все забыли о ее похождениях, и разыгрывает неземную добродетель, превращая мало-помалу нашего «короля-солнце» в жалкий огарок!

— Странно и смешно! Могу я осведомиться, что намерена предпринять мадам герцогиня?

— Воспользоваться единственным оружием, которое у меня осталось: написать королю! Вот мои черновики, — добавила она, собирая разбросанные на столе листочки.

— Если Ваше королевское высочество соизволит прислушаться к моему совету, то, мне кажется, ей стоит оставить в стороне свои черновики. Мадам обладает удивительным даром слова, ей не стоит долго раздумывать. Дайте возможность говорить вашему сердцу, сердцу оскорбленной высокородной принцессы, а не сердцу маленькой девочки, которой сделала выговор гувернантка.

— Вы так считаете?

— Да! Я думаю, что это будет правильный поступок. Ментенон или не Ментенон, но я не сомневаюсь, что у короля осталось достаточно благородных чувств, чтобы он не разучился понимать их язык. К ним и должна воззвать принцесса, к королевскому благородству, а не к своему деверю.

— Пожалуй, я с вами согласна.

И, не откладывая дела в долгий ящик, курфюрстина взяла листок бумаги со своим гербом, свежеотточенное перо и принялась писать...

Это было одно из самых прекрасных писем, вышедших из-под ее руки. Оно было длинным, подробным, исполненным достоинства и заканчивалось следующими словами:

«Вот, монсеньор, что я могу сказать в свое оправдание.

И желаю от всего сердца, чтобы это письмо удовлетворило вас, и буду крайне несчастна, если этого не случится... Я могу только умолять вас, монсеньор, забыть прошлое и сказать мне, какого поведения я должна придерживаться в будущем, обещая со всем тщанием исполнить вашу волю. Поверьте, монсеньор, я всегда и во всем вам послушна...

И еще, монсеньор, прошу поверить, что моя почтительность к Вашему величеству и, осмелюсь сказать, искренняя дружба ничуть не меньше, чем у тех людей, которые стремятся заслужить их, оказывая мне столь дурную услугу. Я не знаю их, но вижу, что они не питают к вам должного почтения, потому что смеют выставлять вас мелочным и невеликодушным!»


***

На следующее утро письмо было отправлено в Версаль, а Шарлотта вернулась домой. Курфюрстина приняла для себя решение, и Шарлотта теперь была спокойна за нее. Герцогиня распорядилась, чтобы ей приготовили багаж, собрала немногочисленных дам и девиц из своего штата, которые остались с ней в Сен-Клу, — нельзя сказать, что по своему желанию, — и объявила им, что они могут отправляться куда им заблагорассудится, так как сама она уезжает в аббатство Мобюиссон, где аббатисой была старая принцесса Луиза-Оландина фон дер Пфальц-Симмерн, ее тетя, и куда она могла приехать в любой момент.

В самом скором времени все вернулось на круги своя: герцогиню Орлеанскую со всеми почестями, положенными ее рангу, пригласили вновь занять свое место при дворе, к великой радости всех, кто ее любил, а таких оказалось гораздо больше, чем она думала. В великолепном наряде, что было для нее редкостью, герцогиня сидела на пышном приеме дожа Венеции, который приехал выразить свою покорность французскому королю, в то время как враждебно настроенная по отношению к ней мадам де Ментенон вынуждена была стоять.

Как ни прискорбно, но несчастья герцогини Орлеанской на этом не кончились. Несколько дней спустя в Версаль пришло печальное известие: брат Лизелотты курфюрст Карл II умер в Гейдельберге в возрасте тридцати четырех лет. Горе принцессы не поддавалось описанию. Когда она принимала соболезнования от короля и принцев, приехавших в Сен-Клу, Людовик говорил с ней очень долго, всячески показывая, что вернул ей свое расположение. Затем она снова уехала в Мобюиссон, чтобы никто не мешал ей оплакивать брата. У Карла не было наследников, вместе с ним прекратилось и курфюршество в Гейдельберге. Безутешно горюя по ушедшему брату, Лизелотта, возможно, смутно предчувствовала, что очень скоро разразится война за пфальцское наследство, от которой ее сердце будет кровоточить, потому что, отстаивая ее права, французы вторгнутся на ее родную землю и разорят ее дотла. Приказы де Лувуа будут еще безжалостнее, чем на юге Франции, и в Гейдельберге обожаемый замок Лизелотты вместе с вишневыми садами, о которых она хранила самые нежные воспоминания, будут сожжены, а сам город предан разграблению...

Но пока король милостиво с ней разговаривает, благоразумно не сообщая ей, что сразу же после смерти курфюрста отправил в ее края эмиссара, чтобы заявить о правах своей невестки на три графства за Рейном.

Но был у герцогини Елизаветы и выигрыш: став козырной картой в руках короля в азартной игре европейских государей, ей уже не грозили отлучением от двора. А у ее недоброжелательницы между тем появились другие заботы. Она изволила создавать в Сен-Сире образцовую школу для благородных, но бедных девиц. К тому же она была очень довольна тем, что сумела удержать короля на той линии, на какую его настроила, на линии «Великого проекта»: отмены Нантского эдикта, главного детища Генриха IV. Отмена его лишит Францию весьма значительной части ее жителей, которым не останется другого выхода, кроме бегства, если они не захотят попасть на галеры, подставить шею под топор, подвергнуться всевозможным притеснениям.

Но пока солнце по-прежнему сияло, играя на позолоте и мраморе Версаля, освещая парк, за которым ухаживали так тщательно, что увядший к вечеру цветок заменяли к утру другим. Внутри дворца изящно наряженные придворные, сверкая украшениями из драгоценных камней, плыли по наборному паркету с неизъяснимой важностью избранных, которым открыты двери в рай. Но в этом раю весьма часто царила непереносимая скука... Возможно, потому, что в нем было слишком много народу?!

Очевидно, таково было мнение и Его величества короля, потому что осенью 1676 года в Марли начали строить скромный замок, где король мог бы отдыхать от пышности и суеты своего громадного дворца и царящего в нем этикета. «Утомившись от красот своего дворца и толпы в нем, он уверил себя, что желает тесноты и одиночества».

Для строительства новой резиденции, после тщательного изучения окраин и окрестностей просторной долины Сены, остановились на узкой глубокой лощине с крутыми склонами позади Лувесьена, окруженной высокими холмами и весьма труднодоступной из-за примыкавших к ней болот. У подножия одного из холмов и притулилась деревенька под названием Марли.

Все твердили, что это место крайне унылое, что там можно умереть с тоски, но у Людовика было на этот счет особое мнение. Он желал устроить себе что-то вроде кельи отшельника и проводить там конец недели, от среды до субботы, а также удаляться туда два или три раза в году, забрав с собой лишь самых близких и необходимых ему придворных. Но ездил он туда гораздо чаще.

Чтобы оздоровить местность, была проделана огромная работа по осушению болот — не будем забывать, что в Версале она была еще объемнее, — и 10 сентября 1684 года в замке Марли был устроен прием, начавшийся в шесть часов вечера. Королевские музыканты исполняли арии из опер, потом в гостиных начался бал, а затем в четырех покоях накрыли ужин для гостей, а в пятом ужинал король со своим семейством. Замок и в самом деле был совсем невелик, но гениальная планировка позволяла принимать гостей, не ощущая никаких стеснений.

Парк Марли граничил с Версальским. Приезжая в Марли, гости попадали сначала в круглый двор, где находились казармы королевской охраны и который сообщался с другими хозяйственными дворами, и ехали дальше по дороге. Справа и слева от нее располагались террасы, засаженные деревьями. Королевский дворец возникал перед глазами отдельно стоящим перед водоемом великолепным замком, а по обеим сторонам водоема виднелись небольшие изящные домики-павильоны, по шесть с каждой стороны. Они символизировали двенадцать знаков Зодиака вокруг замка-солнца. Каждый павильончик вмещал только двух человек, одного на первом этаже и одного на втором. Переночевать в такой обворожительной конурке стало вскоре величайшей честью, которой страстно добивались те, кто причислял себя к королевскому двору[30].

Наряду с главной привилегией существовали привилегии и поскромнее — можно было получить приглашение на праздник и вернуться ночевать в Версаль. А можно было вообще ничего не получить и остаться среди тех, кто довольствуется завистью к счастливчикам, удостоившимся «права на Марли», где не придерживались столь сурового этикета, как в Версале. В Марли, например, можно было утром увидеть, как король ласкает и кормит лакомствами своих собак. И замереть от умиления. По грубому подсчету, в Марли никогда не бывало больше ста человек, что представлялось каплей по сравнению с морем народа, наводнявшего Версаль.

Особенно любили Марли дамы. Нередко Его величество приглашал человек двадцать дам провести там вечер и переночевать. «Избранные» приходили в восторг еще и потому, что каждая, зайдя в свой павильон, находила там «полный туалетный набор», в котором не было забыто ни одной модной мелочи. Приехавшие издалека могли перекусить у себя в павильоне, и обслуживали их с той же обходительностью, что и в замке...

Королеве не довелось побывать в Марли, строительство замка закончили после ее смерти, зато мадам де Ментенон почти всегда пребывала там рядом с королем. Мадам де Монтеспан тоже туда приезжала, но лишь для того, чтобы отпускать колкости по поводу странности королевской пары, давая выход вновь и вновь вскипавшему в ней гневу. Ей не нравилось, что соперница обосновалась в замке, тогда как она ночует в павильоне! Король молчал. Похоже даже, он испытывал странное удовольствие, когда видел, что синие, когда-то так им любимые глаза загораются ярким огнем и мечут смертоносные молнии...

Герцог Орлеанский с супругой в первой половине 1685 года приезжали в Марли очень часто, но герцогине Елизавете там не нравилось, она находила, что там тесно и нет красивых видов. Супруг был с ней согласен. Что можно найти хорошего в такой лачужке, когда сам ты хозяин Сен-Клу? К тому же недостаток места не давал ему возможности привозить с собой друзей. Правда, благодаря мадам де Ментенон шевалье де Лоррен, которого она обожала, тоже удостаивался милости быть приглашенным. Остальные «друзья герцога», надо прямо сказать, не чувствовали себя обиженными. Они тоже предпочитали Сен-Клу, но если им приходила охота, то, пока их господин скучал в Марли, они отправлялись развеяться в Париж. Тем более что у каждого из них в Пале-Рояле были свои покои.


***

В этот вечер «друзья» решили поужинать тесной компанией в лучшем парижском кабаре[31] «Львиный ров» на улице Па-де-ла-Мюль, где вкусно кормили, и часто бывало весело и забавно. Кабаре находилось неподалеку от Королевской площади[32], и там можно было встретить даже поэтов. Семейство Куафье, вот уже полвека содержавшее кабаре, обзавелось завсегдатаями из высших городских чинов и владельцев особняков, окруживших самую красивую площадь в Париже. Нередко там можно было встретить даже маршала Дюмьера! После ужина веселая компания собиралась отправиться в Оперу.

Почти целый день шел дождь, вечер был сырым и прохладным, но вот компания добралась до кабаре, и розовый свет, светивший сквозь квадратики оконных переплетов, пообещал им тепло и вкусную еду. Друзей было шестеро, и они все уместились в одной карете. Карету они отослали ждать под свод перехода, соединявшего площадь с улицей, а сами отправились в кабаре. Кроме де Лоррена и д'Эффиа, там присутствовали братья Ла Жумельер, де Сен-Форжа и некий Ловиньи, лейтенант гвардии герцога, который очень нравился маркизу д'Эффиа. Все находились в прекрасном расположении духа, в том числе и Адемар, которого шевалье вызвал из Сен-Жермена, находя, что он слишком там загостился.

— Если бы от твоего пребывания там был хоть какой-то толк! Но ты ведь не напал на след чудесного бриллианта? В таком случае я не понимаю: почему тебя оттуда не вытянешь?

— Я там живу! И поверь, мне там хорошо и приятно.

Драгоценный шевалье не мог в это поверить. Тем не менее так оно и было.

В доме Шарлотты, рядом с Шарлоттой Адемар обрел жизнь, которой у него никогда не было, жизнь, ничуть не похожую на ту, что он вел в Пале-Рояле, в Сен-Клу и, само собой разумеется, в Версале. Это была будничная жизнь, в ней не было шума и беспокойства, нескончаемых разговоров о цвете перьев на шляпе и фасоне нового наряда. Здесь одевались гораздо проще, хоть и не без изящества, но при этом не привлекая к себе изумленных и недоуменных взглядов соседей. Адемар перестал думать даже о желтом бриллианте, который так долго занимал его мысли, он принял версию Шарлотты: барон де Фонтенак, вполне возможно, привез из Индии какие-то камни, но давным-давно по каким-то причинам с ними расстался. На свою беду, граф никак не мог примирить с этой версией де Лоррена, тот по-прежнему стоял на своем, как кремень, и без конца докучал ему. Не слишком ли часто? Наверное, слишком, потому что Адемар все охотнее вспоминал о возможности отдохнуть в Сен-Жермене.

Сен-Жермен его радовал хорошо налаженной домашней жизнью: целый дом вместо двух тесных комнаток в Пале-Рояле, нарядная розовая спальня, где он чувствовал себя так уютно и где Шарлотта расставила все так, как ему нравилось; лакомые блюда Матильды и великолепное вино из погреба, за который отвечал знаток Мерлэн; долгие беседы с мадемуазель Леони, умевшей как никто развлечь собеседника; игра в шахматы с господином Исидором, который продолжал гостить в Сен-Жермене, так как до завершения каталога было еще весьма далеко. Адемар охотно подменял мадемуазель Леони, помогая Исидору, сидел и писал вместо нее. Знал бы он, что сидит на том самом бриллианте, который уже привык считать несуществующим! И еще ему нравился этот дом, потому что там была Шарлотта — да, Шарлотта, и с ней он любил совершать прогулки и болтать в уголке у камина или в саду. Она относилась к нему как к старшему брату, а не как к мужу, а он, не слишком расположенный к утехам плоти, тем более после того, как вкусил содомского греха, находил чрезвычайно приятной возможность любить кого-то платонически. Платоническая любовь не утомляла плоть и радовала душу.

Обитатели особняка Фонтенаков тоже привыкли и привязались к Адемару. Он уже не был им в тягость, и мало-помалу разобравшись, какие беды грозили молодому человеку в той порочной жизни, какую вели друзья герцога, все беспокоились, когда он уезжал, и торопили его с возвращением, опасаясь, как бы он не проиграл то немногое, что у него осталось после продажи особняка в Париже и наследственных земель. Адемар, к несчастью, оставался страстным игроком и чаще проигрывал, чем выигрывал, и мирный безик[33] и шахматы не могли заменить ему напряжения хоку и фараона. Шарлотта, заплатив уже несколько его долгов, по счастью не слишком больших, не могла быть спокойна за его будущее.

Филипп де Лоррен благодаря острому чутью догадывался о происходящих в друге переменах и решил на некоторое время не втягивать Адемара в особенно сомнительные похождения. Однако вовсе не потому, что щадил его, а потому, что не хотел выпускать Адемара из рук, не хотел отдаляться от дома Шарлотты, чувствуя, что дом продолжает хранить свою тайну.

Поэтому в этот вечер он решил устроить сначала веселую пирушку у Куафье, а потом отправиться в Оперу полюбоваться ногами танцоров. Кабаре было известно уже полвека. Поначалу в заведение стекались любители хорошеньких девушек и хорошего вина. В него охотно захаживали господа поэты, завсегдатаи салонов прециозниц[34] в Марэ.


Пойдемте-ка к Куафье

Или к «Малютке мавру»,

Веселье нам дороже

Венка из лавров!


Эту незатейливую песенку распевали Вуатюр, Сен-Аман и другие служители музы Эрато. Сыновья Куафье решили удалить из своего заведения девиц, от которых только и жди что скандала, зато обратили больше внимания на винный погреб и изысканность кухни, надеясь привлечь публику познатнее и побогаче рифмоплетов былых времен.

Шевалье с друзьями были приняты не только с почтением, какое предполагала их знатность, но и с оттенком сердечности, приберегаемой для лучших клиентов. Грузный мэтр Клод Куафье, хозяин и главный повар, в белоснежном крахмальном переднике лично проводил дорогих гостей во второй зал, предназначенный для особенной публики. Там, где по переданной слугой из Пале-Рояля записке был уже накрыт лучший стол у горящего камина, и в этом камине не видно было ни вертелов, ни другой какой-либо кухонной утвари. Оставить этот стол для дорогих гостей было делом нелегким — многие хотели устроиться именно там. Но Куафье поставил на стол табличку с надписью: «Для герцога Орлеанского, брата Е. В. короля», и это помогло — посетителям приходилось занимать другие столы. Когда компания расселась, стало ясно, что герцога между ними нет, но почтительность Куафье и ледяной взор шевалье де Лоррена мигом усмирили всех недовольных.

Кабаре славилось блюдами из птицы и дичи и особенно приготовлением уточек из залива Гранж-Бательер с гарниром из раковых шеек. Но сначала гостям подали уданский паштет и омлет с петушиными гребешками, а потом принесли заднюю ногу молодого кабана, а к ней знаменитую романею, одно из вин, составлявших славу «Львиного рва».

Поскольку и другие посетители отдавали должное кухне и винному погребу кабаре, то голоса становились все громче и веселее. Общий градус радостного оживления повышался с каждой минутой. Внезапно де Сен-Форжа, один из самых трезвых в компании, услышал свое имя, а следом за ним взрыв хохота. Хохот слышался из угла зала, где ужинали офицеры легкой кавалерии в обществе трех красоток, и стол этот был самым веселым из всех.

Видя, что молодой человек поднимается из-за стола, д'Эффиа остановил его:

— Куда это ты собрался?

— Хочу узнать, чем их так рассмешило мое имя. Я только что услышал, как кто-то произнес его, а следом послышался хохот. Я такого не потерплю.

— Я пойду с тобой. И говорить буду тоже я.

— С чего вдруг?

— Я старше, и у меня больше опыта.

И больше значимости — об этом из деликатности маркиз д'Эффиа умолчал. Младший брат красавца Сен-Мара, фаворита Людовика XIII, обезглавленного за измену, д'Эффиа не обладал его ангельской красотой. Его внешность была более мужественна, а грубоватое недоброе лицо сразу отбивало желание с ним связываться. Неслучайно он встал во главе заговора, который довел до гибели первую жену герцога Орлеанского. Он знал, какое производит впечатление на окружающих, и рассчитывал, что в один миг усмирит расходившихся горлопанов.

— Господа, — обратился он к веселившимся офицерам, — вы только что произнесли имя одного из моих друзей, и оно вас весьма позабавило. Я хотел бы получить разъяснения.

Один из офицеров поднялся, глаза его злобно вспыхнули.

— Не понимаю: разве это каким-то образом касается вас?

— Я же сказал: речь идет о моем друге, и я хочу знать, чем он вас так позабавил.

— Как и все рогоносцы, он позабавил нас рогами. Правда, он сам в этом виноват. За него выдали самую красивую девушку при дворе, а он к ней не прикоснулся... С другой стороны, попробуй прикоснись к заповедной территории...

Д'Эффиа мощной рукой удержал позади себя Адемара, готового вцепиться в глотку бесстыжему наглецу.

— Заповедной? И чьей же?

— Господина де Лувуа, черт побери! Вы мне кажетесь знатным господином, месье, и, думаю, тоже знаете, что после смерти королевы красавица Шарлотта исчезла и появилась только через несколько месяцев при весьма драматических обстоятельствах, позволивших замаскировать правду. Она побывала в тюрьме, откуда добрый господин министр увез ее и поселил в охотничьем домике, желая поправить ее здоровье. Я знаю из самого достоверного источника, каким образом он его поправлял...

— Вы уверены, что так хорошо осведомлены?

— Из первых рук, поверьте, месье. Случилось так, что я взял на службу человека, который охранял это сокровище, а мадам де Лувуа в одну прекрасную ночь выгнала за порог и сторожа, и любовницу своего мужа. Но могу вам сказать точно: славный министр прекрасно проводил с ней время! Уезжая, он и одеваться ей не позволял, уж больно хорошо она сложена...

— Лжец! Грязный лжец! Я вобью твою грязную ложь тебе в глотку!

Оттолкнув д'Эффиа, Адемар прыгнул на офицера и с неожиданной для него силой повалил на землю, уселся на него верхом и принялся душить, осыпая проклятиями... Понадобился не один человек, чтобы оторвать де Сен-Форжа от обидчика и удержать его, пока поднимали офицера. Все вокруг вскочили со своих мест, к друзьям поспешил шевалье де Лоррен. Через минуту на ногах уже были все посетители: кричали, интересовались тем, что здесь произошло. Бедняга Куафье вертелся флюгером во все стороны, пытаясь навести хоть какой-то порядок.

— Сумасшедший он, что ли? — проговорил офицер. — Надо бы его связать.

— Сначала я проткну тебя шпагой, — прорычал Адемар. — Ты вывалял в грязи мою жену! Я граф де Сен-Форжа, и я убью тебя!

Видя, что графа крепко держат братья Ла Жумельер, офицер глумливо заявил:

— Правда всегда глаза колет, многоуважаемый. Пусть вам это не по нраву, но от правды никуда не денешься.

— Вы мне заплатите за дерзость! Назовите свое имя!

— Бертран де Лэссак! А вам лучше не делать большие глаза и не выходить из себя! Я сказал чистую правду, так что лучше присматривайте за своей супругой-красавицей, а со мной не ссорьтесь.

— Ссорюсь?! Я желаю драться с вами, и немедленно!

Лэссак осклабился.

— А вам не кажется, что вы и так уже распоясались? На дуэлях теперь не дерутся. Король их запретил.

— Король запретил посягать и на честь благородных дам! Ты будешь драться? Отвечай: да или нет?

— Я выпью за твое здоровье, друг! А потом сяду и буду ужинать.

Но офицер не успел даже руку протянуть к бутылке, как граф де Сен-Форжа отвесил ему с размаху пару оплеух.

— А теперь?

— Нет, нет, — заскулил Куафье. — Вы не будете драться прямо здесь, у меня в заведении!..

— Успокойтесь, — бросил несчастному хозяину шевалье де Лоррен. Он подошел и встал между противниками. — Мы уладим это дело под открытым небом и в тесной компании. Просим ваших гостей ужинать спокойно. А это вам в утешение. — С этими словами он бросил Куафье кошелек. — А теперь выходим, господа. Тут совсем неподалеку есть местечко, весьма удобное для выяснения отношений. Я надеюсь, что двое из ваших друзей согласятся быть вашими секундантами, господин де Лэссак? Я буду судьей поединка.

Затем он обратился к трем женщинам, сидящим за столом:

— Поверьте, я весьма сожалею, лишая вас приятного общества, но не думаю, что задержу ваших друзей надолго.

— Вы собираетесь драться на площади? — осторожно осведомился Куафье. — Но знает ли монсеньор, что ограда в этот час заперта?

— А ключи от нее в особняке де Роган-Гимене. Как видите, вам не стоит беспокоиться.

— Кстати, о ключах, — подал голос д'Эффиа. — Вы дадите нам ключи от кабаре и плотно закроете ставни. Мы должны быть уверены, что кабаре на время поединка будет заперто. Нам не нужны любопытные, которые тут же побегут на улицу или вызовут прево. Обяжите их сидеть тихо. Впрочем, кто-то из нас присмотрит за порядком у ваших дверей. Словом, продолжайте веселье, заточение будет коротким.

Раздалось несколько протестующих голосов, но возражали они лишь для порядка. Репутация друзей герцога Орлеанского была известна всем, особенно славен был Филипп де Лоррен — богатством, щедрыми жестами, а главное — опасным нравом. Посетители вновь заняли свои места, успокоились, между столами снова засновали служанки с подносами, а братья Ла Жумельер встали на часах.

Минуту спустя семь человек — де Сен-Форжа, де Лэссак, два его секунданта, де Лоррен, д'Эффиа и де Лувиньи — шагали по переходу, отделявшему улицу Па-де-ла-Мюль от Королевской площади, освещенной сейчас лишь четырьмя фонарями по углам. Середина площади, засаженная липами, под которыми стояли каменные скамейки, при свете дня была любимым местом прогулок благородных дам и их кавалеров, а сейчас казалась сгустком тьмы, охваченной решеткой. Д'Эффиа отправился за ключами к консьержу отеля де Роган. Честный человек имел мужество отказать в них, но, поставленный перед выбором получить удар кинжалом или золотую монету, колебался недолго. Ему к тому же пообещали «все прибрать» перед тем, как покинуть площадь.

По дороге шевалье сообщил Адемару свое мнение по поводу дуэли:

— Ты сделал глупость, мой мальчик.

— Позволить безнаказанно трепать мое имя за столами кабаре было бы умнее? А моя честь? Тебе она безразлична?

— Если бы все обманутые мужья хватались за шпаги, население Франции значительно сократилось бы.

— Ты считаешь, что я не прав?

— Как тебе сказать... Ты прав, желая заставить уважать свое имя, но не прав, если проходимец Лэссак сказал правду.

— Шарлотта — любовница де Лувуа?

— Почему бы и нет? Никто не знает, что было между ними, пока она находилась под кровом его охотничьего домика. И если ты сейчас стоишь за честь своего имени, то не оказываешь доброй услуги своей жене.

— Я не первый муж, который дерется за честь супруги!

— Разумеется, но дуэль наделает шуму. Шум дойдет до Ментенон, которая ее ненавидит, поверь, она будет счастлива. Твою Шарлотту могут просто удалить от двора.

— После смерти королевы она и так больше не состоит при дворе, она снова в свите герцогини Орлеанской. Я уверен, что герцогине хорошо известно, какие отношения у Шарлотты с де Лувуа. Она не лишила ее своей дружбы, наоборот, стала еще сердечнее. А если Ментенон будет злиться, ты замолвишь за Шарлотту доброе словечко, ты же с Ментенон в хороших отношениях.

— Словечек, думаю, понадобится очень много! Они подошли к самой укромной части площади.

Д'Эффиа поставил на землю большой потайной фонарь, который позаимствовал у консьержа, чтобы хоть как-то осветить место поединка. Шевалье произнес перед противниками положенные слова и сравнил длину их шпаг, она должна была быть одинаковой. Так и оказалось, противники были почти одного роста, если и была разница, то разве что в палец[35]. Зато, когда они сбросили камзолы, де Лэссак оказался куда мускулистей худого узкокостного графа.

Противники встали в позицию, перекрестились, и шевалье отступил на пять шагов назад.

— Начинайте, господа!

Мгновенно завязался ожесточенный бой. Де Сен-Форжа, едва услышав слова де Лоррена, атаковал противника с неслыханной яростью, используя необычное мулине, целя ему в голову и сбивая с толку градом ударов.

— Откуда он выучился такому приему? — удивился д'Эффиа. — Мы же все вместе ходили в один фехтовальный зал.

— Действительно, он использует шпагу, как саблю. Я знаю, что его дальний родственник служит во флоте. Правда, они не виделись тысячу лет, но вполне возможно, он и научил его так драться... Жаль, что вечер испорчен...

Кавалерист в ответ атаковал быстрыми короткими ударами, вынуждая Адемара отступать, но тот тут же возвращался на свою позицию. Им владела такая ярость, какой в нем и заподозрить никто не мог, похоже, он в самом деле жаждал убийства.

— Барашек наш впал в бешенство, — заметил де Лоррен. — Я и вообразить себе не мог, что он способен на такое неистовство.

— Лишнее подтверждение, что мы знаем его хуже, чем думаем. Однако он имеет дело с сильным противником. О Господи!

Восклицание относилось к неловкости, допущенной де Сен-Форжа, его положение на миг ухудшилось, но он тут же бросился вперед с прежней яростью.

— Похоже, дело затянется, — заметил д'Эффиа. — Мне кажется, их силы равны.

В самом деле, поединок продолжался, не принося перевеса ни той, ни другой стороне. И вдруг послышался громкий голос:

— Именем короля! Шпаги в ножны, господа!

Этот приказ стал для графа фатальным. От неожиданности он инстинктивно повернулся в сторону, откуда слышался голос, открылся, и клинок де Лэссака вонзился ему в грудь. Де Сен-Форжа упал как подкошенный. Д'Эффиа поспешил к нему, встал на колени и закричал де Лувиньи, чтобы бежал в особняк де Роганов за помощью. Шевалье де Лоррен, надев предварительно на нос пенсне, вступил между тем в беседу со стражем порядка:

— Вы добились чего хотели, месье! На вашей совести смерть человека, и теперь, как я полагаю, вы довольны! Кто вы такой?

— Комиссар Делаланд, помощник господина главного полицейского. Если человек мертв, то винить можно только его самого. Разве вам неизвестно, что король запретил дуэли под страхом...

— Известно, но для благородных людей честь превыше даже приказов короля, а господин де Сен-Форжа был оскорблен...

— Господин де Сен-Форжа?

Альбан наклонился и взял фонарь, чтобы получше рассмотреть лежащего. Он побледнел, убедившись, что перед ним граф. К ним подбежал Лувиньи, таща за собой человека в черном с кожаной сумкой.

— Я нашел врача! Этот господин как раз возвращался...

— Помощь уже не нужна, — мрачно сказал полицейский. — Он мертв. Вас потревожили напрасно, доктор. Могу я узнать, с кем граф дрался?

— Со мной. Бертран де Лэссак, лейтенант легкой кавалерии. Я сожалею, что убил его, но он вынудил меня вынуть шпагу. Господа могут подтвердить.

— Но... граф был крайне... мирный человек. Как вам удалось вынудить его взяться за шпагу?

— Да... Пошутил насчет любовных шашней его жены с господином де Лувуа. Всем известно...

Больше офицер ничего не успел сказать. Кулак Альбана обрушился быстрее ядра из катапульты, и Лэссак, потеряв сознание, опустился рядом со своей жертвой. Шевалье де Лоррен подошел поближе и поправил пенсне, разглядывая упавшего.

— Черт подери! Какой удар! И часто вы пускаете в ход кулаки, задавая вопросы? Я имею в виду не этот конкретный случай.

— Никогда. Только в том случае, если посягают на честь уважаемой дамы.

— Не притворяйтесь ребенком, мой дорогой, — усмехнулся де Лоррен. — Мужчины всегда обнажают шпаги из-за дамы, и чем она красивее, тем больше мужчин готовы рисковать своей жизнью...

— Где произошла эта ссора?

— У Куафье, во втором зале.

— Значит, были свидетели?

— И немало. Кстати, пора освободить всех из-под ареста. Мы не хотели, чтобы здесь присутствовали лишние люди, поэтому заперли гостей Куафье на время дуэли на ключ. Теперь уже можно освободить их.

— Дайте мне ключи! А вас, господа, я попрошу проследовать со мной в Шатле, куда доставят и труп!

— Месье, — обратился к Альбану д'Эффиа, — подобного рода приглашения не относятся к таким людям, как мы. Простительно, что вы нас не знаете, но перед вами господин шевалье де Лоррен и...

— Маркиз д'Эффиа. Я знаю вас обоих и знаю, что вы состоите в свите герцога Орлеанского, брата Его величества. Стало быть, я доставлю вас к господину де ла Рейни лично, отдавая должное таким людям, как вы, — добавил он с едва уловимым оттенком презрения. — Я всего-навсего комиссар. Ему решать, какой ход следует давать делу, вокруг которого и без того будет много шума.

Альбан подозвал сержанта.

— Ты, Жакмен, и ты, Дюбуа, отправляйтесь в «Львиный ров» и освободите из-под замка мэтра Куафье и его посетителей. Расспросите их, но ничего не говорите об исходе дуэли. Постарайтесь дать понять, что мы подоспели вовремя и не дали ей состояться. Слухи по Парижу разносятся быстрее ветра, к утру все уже будут знать, что здесь произошло. Подойдите еще двое! Возьмите тело господина де Сен-Форжа и обращайтесь с ним со всей почтительностью, на какую только способны.

— Непривычные слова в устах полицейского, — насмешливо улыбнулся шевалье.

Его насмешливость была неуместна. Оскорбленный Делаланд ответил весьма зло:

— Неужели? Вы считаете меня грубым мужланом? Но перед покойником принято обнажать голову всем. К тому же незлобивость графа общеизвестна, до фатальной вспышки его могла довести только нестерпимая боль. Мы не станем помещать его в мертвецкую, где лежат выброшенные Сеной утопленники и жертвы разбоя, он дождется решения господина де ла Рейни в отдельном помещении.

— Ваши люди могут отнести его в мою карету, она ждет неподалеку, под деревьями. Мы последуем за вами, — изволил дать согласие де Лоррен.

Когда Альбан со своими спутниками подъехал к Шатле и взглянул наверх, он вздохнул с облегчением. Окна кабинета его начальника светились, значит, де ла Рейни на месте и не придется его разыскивать.

Альбан был потрясен, узнав в убитом мужа Шарлотты. И тем большее смятение вызывало в нем обвинение де Лоррена, брошенное ему в лицо после приказа прекратить дуэль. Альбан никак не мог справиться со своим душевным волнением. В ином случае он бы просто арестовал всех участников и начал разбираться с ними поутру. А теперь, мысленно возвращаясь к произошедшему, он не мог не винить себя в смерти де Сен-Форжа, потому что именно на его окрик обернулся несчастный граф, дав возможность де Лэссаку вонзить клинок ему в грудь... Стремительно взбежав по лестнице, Альбан запыхался, и лицо его было так сумрачно, что главный полицейский невольно поднялся ему навстречу.

— Что с тобой? Заболел? Похоже, ты едва держишься на ногах!

— Нет, я здоров, но Адемар де Сен-Форжа только что убит на дуэли, и я косвенный виновник его смерти.

— Сен-Форжа? На дуэли? Не может этого быть! Я был уверен, что он и шпагу-то держать не умеет!

— Его смерть — лишнее подтверждение тому, что мы никогда не знаем, что таится за внешностью и манерой поведения. Кстати, именно граф вынудил своего противника драться. Не найдется ли у вас чего-нибудь выпить?

— Есть, и ты знаешь, где найти спиртное. Налей, а потом расскажешь, что произошло.

Альбан залпом осушил стакан, потом рассказал обо всем де ла Рейни и закончил:

— Я оставил Жакмена и Дюбуа заниматься посетителями «Львиного рва», а к вам привез ближайших друзей герцога Орлеанского. Должен сказать, что на этот раз они повели себя с немалой долей... смирения. Что особенно удивительно со стороны шевалье де Лоррена. Но я думаю, трагедия не оставила его равнодушным, точно так же, как и маркиза д'Эффиа.

— Ты все сделал правильно. Мне придется давать отчет королю, и мне важно знать, в каком расположении духа находятся эти господа. Если они под впечатлением от трагедии, тем лучше. Они охотнее прислушаются к моим доводам. Я, со своей стороны, хотел бы всеми силами уменьшить неизбежный скандал, который вызовет эта смерть. Странное исчезновение мадам де Сен-Форжа еще не изгладилось из памяти придворных. Бог знает, что по этому случаю скажет мадам де Ментенон.

— Что вы можете сделать для того, чтобы скандал не разгорелся?

— Повидать брата короля. Дворянин принадлежал к его свите, и, стало быть, его слово главное. Лоррен и остальные увидят его раньше меня, я знаю, но это мой долг.

— А... король?

— Может, и не стоит беспокоить его первым из-за заурядной дуэли. Ему и так вскоре доложат о ней... И Ментенонше тоже!

Воцарилось молчание, и вдруг едва слышным шепотом Альбан спросил:

— А с ней... Что будет с ней?

— Ты имеешь в виду мадам де Сен-Форжа? Я увижу ее, когда мы будем отвозить в Сен-Жермен тело ее супруга. Не сомневаюсь, что именно таково будет решение относительно его погребения. Свои земли он проиграл.

— Но часовня, где погребены его предки, должна была сохраниться? Не думаю, что Сен-Жермен и склеп де Фонтенак — единственное подходящее место для графа...

Де ла Рейни посмотрел Альбану в глаза.

— Не понимаю, почему тебя это беспокоит. Бедный молодой человек мертв, и надеюсь, ты не хочешь отказать ему в достойных похоронах?

— Я ни в чем ему не отказываю. Я только оказал ему дурную услугу... И, возможно, у меня были дурные мысли... Но позвольте мне вернуться к заданному мной вопросу. Когда вы намерены оповестить... его вдову?

— А почему бы тебе не взять это на себя? Ты стал невольным виновником смерти графа, и у тебя будет возможность попросить за это прощения.

— Чтобы я...

— Да, чтобы ты! — внезапно рассердился де ла Рейни. — Или ты собираешься плясать здесь целый день, как на раскаленных углях? Поезжай, или я отправлю Дегре!

— Не сердитесь, я поеду, как только рассветет.

— Хорошо. Но никаких излишних подробностей. Если она спросит о причине дуэли, ты ничего не знаешь. Я сам постараюсь ей все объяснить, когда привезу покойного. Ты меня понял?

— Да, понял.

С этими словами Альбан поклонился и вышел.

Глава 11 Дни гнева

Мчась галопом к Сен-Жермену ранним туманным утром, напоминавшим о том, что осень уже не за горами, Альбан Делаланд пытался привести в порядок свои мысли и ругал себя за то, что не отказался от данного ему поручения. Пусть бы поехал Дегре, его вся эта история не касается, он выполнил бы распоряжение начальника без лишних мучений. Зачем Альбан согласился отправиться в Сен-Жермен? Мало того что он должен сообщить любимой женщине, что она стала вдовой и что в смерти ее мужа он повинен не меньше противника, пронзившего его шпагой, но и... Он сомневался, будет ли для нее эта потеря таким уж непереносимым горем — хотя, когда имеешь дело с женщиной, никогда нельзя ни в чем быть уверенным. Но не сомневался, что Шарлотта начнет задавать вопросы. Ей захочется узнать причину, которая превратила кроткого агнца в бешеного зверя. Ту самую причину, о которой де ла Рейни запретил говорить, но о которой Альбану так хотелось упомянуть и наконец узнать всю правду о ее странном пребывании в доме, принадлежащем де Лувуа. Недаром об этом пребывании Шарлотты в лесном доме несколько месяцев никак не может позабыть королевский двор. Какие отношения могли связывать хромого министра и Шарлотту? Ни для кого не была тайной страсть де Лувуа к молодым и красивым девушкам, так неужели к самой красивой он отнесся по-отцовски? Как только Альбану вспоминалась грязная фраза: «Он и одеваться ей не позволял, когда уезжал... уж больно хорошо она сложена...», красная пелена застилала ему глаза. Он не мог отделаться от картины, мгновенно возникающей перед глазами: едва прикрытая полупрозрачной сорочкой, такой, что даже слуга может любоваться несказанной прелестью ее тела, она ждет возвращения своего победителя, раскинувшись среди подушек сладострастного ложа. А сам он в те же самые ночи метался без сна, пытаясь угадать, какую судьбу уготовили его возлюбленной?! Нет, никогда еще он не был так несчастен! И когда на равнине показались стены, башни, деревья и дома королевского города, он должен был совершить над собой неимоверное усилие, чтобы не повернуть назад, предоставив господину де ла Рейни самому выполнять свои чудесные поручения! А ту, которую любил, Альбан был готов задушить собственными руками.

Около ручья, протекающего вдоль дороги, он остановился, напоил коня и погрузил лицо в холодную воду. Голова у него горела, и холодная вода принесла облегчение. Он пожалел, что не прихватил с собой свою трубку. Несколько месяцев назад он пристрастился к табаку. Он помогал ему расслабиться в минуты нечастого отдыха. В присутствии де ла Рейни он никогда не курил. Распоряжение главного полицейского относительно табака было весьма строгим, он запрещал его курить, запах мог быть неприятен тем, с кем приходится иметь дело полицейским, а это ведь не всегда мошенники и гулящие девицы.

Умывание в ручье пошло Альбану на пользу, в голову пришла простая и разумная мысль: он постарается войти в особняк де Фонтенак как можно тише, вызовет свою любимую мадемуазель Леони, передаст ей печальное известие, а сам тут же помчится обратно. Почувствовав себя гораздо лучше, он продолжил свой путь, который, впрочем, уже подходил к концу, — он въехал на мост через Сену.

В Сен-Жермене был базарный день, народ запрудил все улицы, и, пробираясь сквозь толпу, Альбан подумал, что не худо было бы заглянуть сначала на постоялый двор «Славный король Генрих», согреться горячим питьем и что-нибудь поесть. Но сам-то он понимал, что дело вовсе не в хлебе, а в его желании отсрочить визит, который приводил его в ужас... С другой стороны, если рассуждать здраво, то чем раньше он там появится, тем больше у него шансов встретить никем не замеченным мадемуазель Леони... Обычно примерно в это время она возвращалась после утренней службы, и он спокойно сможет сообщить ей страшное известие.

Сообразив, что надо поторопиться, Альбан подстегнул коня. Когда он свернул на знакомую улицу, церковные колокола прозвонили семь. Удача его не оставила: приближаясь к дому, он увидел ту, которую искал: мадемуазель Леони не спеша направлялась к дому с молитвенником в руках. Альбан соскочил с лошади, взял ее под уздцы и догнал мадемуазель.

— Мадемуазель Леони! Какое счастье, что я вас встретил!

Она уставилась на Альбана с искренним удивлением.

— Я сказала бы то же самое, не будь сейчас так рано. Что с вами случилось, если вы вздумали скакать по улицам Сен-Жермена в такой час?

— Со мной-то ничего... Или почти ничего, хотя„.

— Что-то вы темните, молодой человек. Говорите прямо, с какой вестью вы приехали. Вы прекрасно знаете, что я не люблю ходить вокруг да около.

— Вы правы. Я приехал сообщить, что господин де Сен-Форжа умер этой ночью на Королевской площади.

— Умер? На Королевской площади? При каких обстоятельствах?

— Он дрался на дуэли с офицером из полка легкой кавалерии, неким де Лэссаком.

Увидев неподалеку подставку, при помощи которой всадники взбираются на лошадь, мадемуазель подошла к ней и села. Она была так потрясена, что Альбан пожалел об излишней прямоте своего сообщения.

— Прошу меня простить. Вы всегда казались мне глубоко уравновешенным человеком, я не мог себе представить, что на вас так подействует это известие.

Она несколько раз глубоко вздохнула, обмахиваясь перчатками, и после последнего глубокого вздоха сказала:

— Ну вот, я опять уравновешенна. Рассказывайте. И прежде всего, как вы могли стать свидетелем дуэли, если король...

— Она случилась не при мне, я пришел, чтобы прекратить ее, и со стыдом признаюсь, что послужил косвенной причиной столь горестной развязки.

— Что вы хотите сказать?

— Когда я вмешался, приказывая дуэлянтам вложить шпаги в ножны, господин де Сен-Форжа повернулся на мой голос, его противник воспользовался этим и вонзил клинок ему в грудь. Вывод: я виновник его смерти.

— Не говорите глупостей! Виновницей всему судьба, значит, графу было предначертано окончить свою жизнь именно таким образом. Подумать только! Граф де Сен-Форжа погиб на дуэли! Кто бы мог такое вообразить! Но ведь не он затеял дуэль!

— В том-то и дело, что он. Именно он, судя по тому, что мне рассказали. Он бросился на этого де Лэссака с намерением его задушить.

— И кто же вам об этом рассказал?

— Шевалье де Лоррен и маркиз д'Эффиа. Все эти господа ужинали в «Львином рве». И все шло хорошо до той минуты, когда господин де Сен-Форжа услышал свое имя, произнесенное с насмешкой.

— И оскорбился? Что-то не верится.

— Можно быть женственным на вид и при этом дорожить своей честью. Я имел случаи убедиться в том, что он вовсе не трус.

— И что же послужило основанием для насмешек?

Мадемуазель Леони так и сверлила Альбана взглядом, и он, не выдержав, отвел глаза в сторону.

— Господин де ла Рейни сообщит вам все подробности завтра, когда привезет тело графа. Я приехал только известить вас о случившемся. Теперь вы все знаете, и я отправляюсь в обратный путь.

— Погодите, погодите, молодой человек! Вы уже собрались уезжать обратно? А разве ко мне вас отправил с известием ваш начальник?

— К вам или к мадам де Сен-Форжа, безразлично. Но не стану скрывать, что был счастлив, встретив именно вас. Вы сумеете гораздо лучше меня известить ее об этом печальном событии.

— Напрасно вы так думаете! А вдруг я умру, не дойдя до порога дома Фонтенаков? И потом, господин де ла Рейни всегда знает, что он делает. Бьюсь об заклад, что моего имени он даже не упомянул. Так или не так?

— Так, но я уверен, что вы для него составляете одно целое с вашей родственницей.

— Вполне возможно. Но почему бы вам не сказать мне, по какой причине вы не хотите видеть Шарлотту? Ведь все дело в этом, не так ли? И поэтому вы благословляете небо за встречу со мной?

— Вы просто ужас что такое! От вас ничего не скроешь, — с горечью признал Альбан. — Да, правда. Я не хочу ее видеть! Боюсь, не сумею справиться... с гневом и отвращением! Всего вам доброго, мадемуазель Леони!

— Что?!

Он уже повернулся к ней спиной, но она изо всех сил вцепилась ему в рукав.

— Гнев? Отвращение? И вы воображаете, что я позволю вам уехать после этих слов? И речи быть не может! Вы сказали немало, и, даже если мне придется разбудить весь квартал, я заставлю вас вытряхнуть все, что у вас за душой!

— Я уже сказал вам, что господин де ла Рейни решил...

— Ничего подобного! Он оставил за собой право разъяснить все Шарлотте, но я не Шарлотта! И вы должны обо всем рассказать мне немедленно!

Альбан никогда еще не видел мадемуазель Леони в таком гневе. Она покраснела до корней волос, глаза ее метали молнии, а пальцы сжимали его руку так, что ему стало больно. Маленькая худенькая женщина, разгневавшись, сравнялась в силах с мужчиной.

— Не молчите! Выкладывайте все начистоту! А если вы этого не сделаете, то знайте, что я немедленно сообщу о вашем «отвращении» кузине! И еще вы можете быть уверены, что никогда больше со мной не увидитесь.

— Не кричите так, прошу вас. Вы в самом деле хотите созвать всю улицу?

— Хочу выколотить правду из вашей дурацкой тупой башки! Говорите! Я ничего не скажу Шарлотте и тем более господину де ла Рейни, если он не станет повторять какую-нибудь нелепую чушь...

— Вы настаиваете? Но мы слишком близко к дому. Спустимся поближе к стене.

— Вы, я вижу, храбрец. Ну что ж, спустимся...

Улица одним концом упиралась в городскую стену, речь шла всего лишь о нескольких шагах, и, когда они спустились, мадемуазель встала спиной к стене и скрестила на груди руки. Она ждала. Альбан заговорил, внимательно разглядывая пучок травы, выросший в трещине, и не желая видеть выражение лица мадемуазель Леони. Говорил он недолго, и когда закончил, она не произнесла ни слова. Тогда он решился посмотреть ей в лицо. Мадемуазель Леони была бледна, и лицо у нее стало жестче камня, на который она опиралась.

— Ну вот, — сказал он неловко. — Теперь вы знаете все.

Через минуту она заговорила, даже не повернув к Альбану головы.

— Бедная девочка! — сказала она со вздохом. — Не знаю, какой злой гений тешится, отдавая ее на суд людской глупости. Вы, комиссар, не умнее прочих, но мне интересно, как вы поступили с обидчиком, который облил ее грязью, неся оскорбительную чушь?

— Арестовал его. Он сейчас в Шатле.

— Но он выйдет оттуда. И найдутся другие, которые будут, пуская слюни, слушать его россказни... Не забудем и про друзей отважного «Дон Кихота» Адемара, о шевалье де Лоррене и маркизе д'Эффиа... Оба известны при дворе своими змеиными языками. Они тоже не станут умалчивать эту пикантную историю! Они перескажут ее на сто ладов, добавив грязи и преувеличив во сто крат. А поскольку де Лувуа все боятся до дрожи в коленках и поскольку для мужчины вовсе не преступление иметь красивую любовницу, то в грязи окажется она... Без всякого сомнения! Так что спасибо вам, господин комиссар Делаланд! Вы меня просветили. Больше я вас не задерживаю.

Мадемуазель двинулась вперед, но Альбан преградил ей дорогу.

— Умоляю вас, не оставляйте меня в таком состоянии. Мне так больно!

— Ничего, пройдет! Я спешу к Шарлотте, сейчас она особенно нуждается в людях, которые сумеют ее оградить от злокозненных пересудов и защитить.

— Я готов помогать вам всеми силами! Сжальтесь! Если вам известно что-то другое об этом гнусном деле, расскажите мне!

На этот раз мадемуазель Леони посмотрела в глаза молодому человеку:

— Разумеется, мне известно. Но я ни слова вам не скажу, вы недостойны знать правду!

— Я же прошу вас, сжальтесь! Разве вы не видите, как я страдаю?

— Как бог свят, не вижу. Хотя в своей жизни я видела и еще более жалких «мучеников». Кстати, а вы сообщили господину де ла Рейни о возникшем у вас отвращении?

— Нет, с какой стати?

— А вы с ним поделитесь своим секретом. Просто из любопытства. Интересно, что он вам на это скажет.

И мадемуазель Леони решительно двинулась вверх по улице. Альбан не решился последовать за ней, вскочил на лошадь и поскакал обратно в Париж. Впервые в жизни ему было не только больно, но и стыдно. Гневное презрение мадемуазель Леони задело его за живое, и именно потому, что исходило от нее. Она не была из тех сварливых старых дев, которые не видят дальше своего носа и, прикрываясь благочестием, осуждают всех своих ближних, не имея ни снисхождения, ни милосердия. Она была и снисходительна, и милосердна. Жила мадемуазель Леони трудно, судьба не баловала ее, но она сохранила ясный, трезвый взгляд на жизнь и прекрасное чувство юмора. Во всем она старалась найти хорошее, чтобы ему порадоваться, и всегда старалась поскорее расправиться с плохим. Альбан привык ценить ее мнение, он прислушивался к нему, и ее холод и пренебрежение подействовали на него угнетающе. Но он считал, что пожилая дама несправедлива по отношению к нему. Откуда ей было знать, что переживает полный сил молодой мужчина, который, испытав несколько любовных увлечений, встретил наконец настоящую любовь? Она не в силах себе представить, каким обожанием можно окружить чистую прелестную девушку, на какой пьедестал ее можно возвести! И вдруг все обрушилось! Ее имя со множеством похотливых подробностей треплется по кабакам! Нет, ей никогда не узнать той опустошающей ярости, которая сожгла ему душу. Ярости в сто, в тысячу раз более жестокой, чем та, что изнуряла его при известии о ее замужестве, хотя он прекрасно знал, что замужество — чистая фикция. Один бог знает, сколько он тогда выстрадал! Что же до грациозного, женственного графа де Сен-Форжа, то теперь Альбан отдавал ему должное как человеку чести. Граф не перенес оскорблений, высказанных в адрес Шарлотты, он заплатил за свою честь жизнью. И в этом есть его вина!

Если бы Альбан в то время сам находился в «Львином рве», он бы прикончил Лэссака без всяких дуэлей и теперь ожидал бы виселицы...


***

Альбан Делаланд не знал, что Шарлотта видела, как он встретился с ее кузиной. Сама она собиралась пойти проведать мадам де Шато-Ландон, свою соседку, молодую бедную вдову, которая на днях сломала ногу. Открыв наружную дверь, она увидела, как Альбан встретился с Леони, как они вместе спустились к старой стене и остановились там, ведя какой-то ожесточенный спор. Разумеется, наблюдая издалека за разыгравшейся пантомимой, она не поняла, в чем дело, вмешаться она тоже не решилась и стала дожидаться Леони, которая возвращалась откровенно рассерженная, а ее собеседник смотрел ей вслед грустно и подавленно.

Шарлотта дожидалась кузину в прихожей, и та, распахнув дверь, оказалась с ней лицом к лицу.

— О господи! Шарлотта! Вы куда-то уходите?

— Да, но заметила, что вы беседуете с господином Делаландом, и решила вас подождать. Беседа была очень оживленной, смотреть на вас издалека было очень забавно, но о чем шла речь?

— Забавного мало, скажу вам прямо. Комиссар привез очень грустную новость и не знал, как бы деликатнее ее передать.

— И поручил это сделать вам. Судя по вашему лицу, вас это не порадовало. Что за новость?

— Не лучше ли нам сесть? — внезапно смягчившись, предложила мадемуазель Леони.

Встревоженная Шарлотта присела на ступеньку крыльца.

— Такая плохая новость?

— Я знаю, что она не оставит вас равнодушной, Шарлотта. Этой ночью умер бедный граф де Сен-Форжа.

— Боже мой! Умер? Этой ночью? От чего? Несчастный случай?

— Нет. На дуэли. Противник воспользовался его минутной рассеянностью и сразил его наповал.

Если бы крыша обрушилась Шарлотте на голову, она удивилась бы гораздо меньше.

— На дуэли? Адемар? Быть такого не может!

Чувствуя, что сейчас будет задан неизбежный вопрос, мадемуазель Леони поспешила его предупредить:

— Именно дуэль и была причиной визита господина Делаланда. Он не знал, как сообщить вам об этом, потому что чувствовал себя виновным в гибели графа. Он стал косвенной причиной несчастья. Проходя этой ночью по Королевской площади, он заметил дуэлянтов и тут же отдал приказ именем короля вложить шпаги в ножны. Наш Адемар стоял к нему спиной, он невольно обернулся, и противник воспользовался этим...

Глаза Шарлотты наполнились слезами.

— Господи! Какой ужас! Мой бедный игрушечный супруг! Кто же поднял на него руку?

— Некий де Лэссак, офицер легкой кавалерии, человек совершенно ему незнакомый. Граф ужинал с шевалье де Лорреном, маркизом д'Эффиа и еще несколькими приятелями в «Львином рве», известном кабаре на улице Па-де-ла-Мюль. Господа хорошо поели и немало выпили, разгорячились, — принялась рассказывать мадемуазель Леони, внезапно став весьма словоохотливой, — слово за слово, и готово дело! Вы и сами знаете, как это бывает после обширных возлияний!

— Нет, сама я этого не знаю и могу это только вообразить. Так вот в чем причина странного поведения господина Делаланда! Он чувствует себя виноватым?

— Представьте себе! Хотя он всего лишь выполнял свой долг и, явившись на Королевскую площадь, понятия не имел, кто так вопиюще нарушает указ Его величества короля. В общем, скажу я вам, — заторопилась мадемуазель Леони, стараясь избежать неизбежного, но такого нежеланного вопроса, — что завтра к нам приедет господин де ла Рейни, он привезет тело графа, чтобы похоронить его здесь со всеми положенными почестями, и сообщит вам все, что вы пожелаете узнать. А вы сейчас к мадам де Шато-Ландон?

Шарлотта поднялась со ступеньки и взяла корзинку, с которой собиралась идти.

— Да, и мне нужно спешить. Я думаю, она меня уже заждалась.

— Так идите быстрее. А я пока снова схожу в церковь, договорюсь со священником о похоронах, а потом, с вашего разрешения, отдам необходимые распоряжения, и мы обрядим наш дом в траур и приготовим его к возвращению бедного мальчика. У меня богатый опыт по части траурных церемоний, и я рада, что у вас он гораздо скромнее. Вам придется позаботиться только о платье. Бедная моя Шарлотта, теперь вы очень долго будете носить только черное.

— Конечно, кузина, а как же иначе? Адемар мне не чужой человек, я привязалась к нему даже больше, чем думала, он и в самом деле стал мне братом...


***

Когда тело Адемара де Сен-Форжа оказалось в особняке де Фонтенак, дом был готов его принять. Ставни были закрыты, помещение задрапировано траурными тканями, которые были извлечены из сундуков на чердаке. От них пахло перцем, но все обитатели, немного почихав, к нему притерпелись. В гостиной на первом этаже был сооружен черный с серебряной бахромой катафалк с балдахином, вокруг которого располагались высокие подсвечники, принесенные из церкви, со свечами из белого воска. Рядом стояло серебряное ведерко со святой водой, куда вместо кропила приходящие будут окунать ветки букса.

Герцог Орлеанский проявил царственную щедрость, распорядившись положить своего молодого друга в гроб из красного дерева с массивными серебряными накладками. Траурную повозку сопровождал эскорт личной охраны герцога. Братья де ла Жумельер передали Шарлотте соболезнования герцога, сообщив, что монсеньор, совладав с горем, причиненным потерей столь близкого друга, непременно прибудет на похороны. Они же передали ей письмо от герцогини Орлеанской, которая вложила в него всю душу, и письмо дышало теплом и сердечностью.

В день прибытия гроба все жители Сен-Жермена высыпали на улицу.

Господин де ла Рейни, как обещал, приехал за час до прибытия траурного поезда, собираясь находиться рядом с Шарлоттой во время всей горестной церемонии. Она приняла его в библиотеке, ставшей ее любимой комнатой, и, взглянув на нее, гость не мог ей не улыбнуться. В строгом черном платье, подчеркнувшем белизну ее кожи, с яркой зеленью глаз и пепельными волосами, гибкая и стройная, Шарлотта стала еще красивее. Она тоже невольно улыбнулась ему в ответ. Шарлотта была слишком честна, чтобы изображать безутешную скорбь, какой не испытывала.

Мадемуазель Леони встретила главного полицейского с особой радостью: как-никак он взял на себя нелегкий труд сообщить молодой вдове, почему она овдовела...

За те сутки, что прошли после приезда к ним Альбана, у Шарлотты, разумеется, возник тот самый вопрос, ответ на который было так непросто ей дать. Мадемуазель Леони, не придумав ничего лучшего, отгородилась от него ложью: она сказала, что ничего не знает и что им все должен объяснить господин де ла Рейни. И вот господин де ла Рейни приехал. Мадемуазель Леони закрыла за гостем и хозяйкой дверь библиотеки и, чувствуя неприятную пустоту под ложечкой, стала ждать окончания разговора. Она прекрасно понимала, что Шарлотта во что бы то ни стало должна узнать правду, чтобы злые сплетни и пересуды, неизбежные в таких случаях на похоронах и после них, не застали ее врасплох.

Трудный разговор начала сама Шарлотта:

— Прежде всего я хочу поблагодарить вас за заботу обо мне. Мадемуазель де Куртиль де Шавиньоль сказала, что не знает, по какой причине господин де Сен-Форжа, известный своим кротким нравом, вызвал на дуэль офицера. И еще она сказала, что сообщить эту причину вы желаете мне сами. Я полагаю, она весьма... серьезна?

— Когда две человеческие жизни поставлены под угрозу смерти и вдобавок противники нарушают королевский указ, дело не может быть несерьезным. Тем более если исход оказался смертельным, как в нашем несчастливом случае... А человек со слишком длинным языком не пострадал, если только не считать свернутую нижнюю челюсть...

Шарлотта протянула руку и положила ее на руку гостя.

— Прошу вас, господин главный полицейский, не изощряйтесь в деликатностях, скажите мне прямо: по какой причине мой супруг подверг себя смертельной опасности и был убит?

— Я не в первый раз убеждаюсь в вашем мужестве, Шарлотта. Ваш муж дрался из-за вас, потому что в переполненном народом кабаре, где он ужинал с друзьями, он услышал разговор, который ему не понравился. Да что я говорю — не понравился? Он привел его в ярость.

— Речь шла о моем недостойном поведении?

— В каком-то смысле. Говорилось о том, что происходило во время вашего пребывания в павильоне господина де Лувуа. Несдержанный на язык Лэссак заявил, что принял к себе на службу одного из двух слуг, которых выгнала одновременно с вами мадам де Лувуа...

— Так это была мадам де Лувуа?

— Да. Мадам де Лувуа удивила всех, проявив такую решительность и страсть. Она глупа до крайности, если не сказать слабоумна, и до этого случая не обращала ни малейшего внимания на любовные похождения своего супруга. Из речей вышеупомянутого Лэссака следовало, что вы стали любовницей министра.

Шарлотту ранило слово «любовница», и она побледнела.

— Я? Любовница этого злобного чудовища? Неужели кто-то мог поверить такой гнусности? Слуга — его зовут, я полагаю, Роллен, — должен был бы знать, что происходило в действительности. И действительность эта была столь омерзительна, что я дорого бы заплатила, чтобы ее забыть!

— Вы никому не доверились?

— Только кузине Леони. Она пообещала мне хранить тайну, не менее постыдную, чем измышления болтливого хама.

— А мне, вашему верному другу на протяжении уже стольких лет, вы не могли бы ее доверить? — мягко осведомился де ла Рейни. — Мой судебный опыт подсказывает, что, только зная всю подноготную, можно помочь и защитить невинного человека. Прошу вас, расскажите мне все.

Не чувствуя в себе сил смотреть в лицо де ла Рейни, Шарлотта отошла к окну.

— В конце концов, почему бы и не рассказать? — прошептала она.

И чуть громче сказала:

— Господин де Лувуа насиловал меня три ночи подряд. На четвертую меня выбросили вон... Он привязывал меня к кровати, чтобы получить желаемое... Меня чем-то опаивали...

— Боже мой! — произнес де ла Рейни в ужасе. — Какая немыслимая жестокость! Всем известно, что он груб и безжалостен, но чтобы можно было дойти до такого!

— Он твердил, что любит меня... И, кстати, продолжает твердить об этом.

— Да! Вы же видели его при дворе. И как же он себя вел?

— С присущей ему непосредственностью. Сказал, что не мог противиться «безумной страсти», которую я ему внушаю, и не только не испытывает угрызений совести, но мечтает начать все сначала. И лучше бы с моим участием.

— Я подозревал что-то в этом духе, — помрачнев, глухо вымолвил де ла Рейни. — О нем уже ходили скверные слухи, но тут мы, к сожалению, бессильны. Он порочный человек и при этом незаурядный государственный ум. Он знает свою силу, и король тоже, он доверенное лицо у короля и владеет не одной государственной тайной[36].

— И какой вы дадите мне совет?

— Траур лишает вас возможности бывать при дворе, иначе я бы вам посоветовал вернуться к герцогине Орлеанской и не разлучаться с ней ни днем ни ночью, если такое возможно. Курфюрстина умеет защищать своих, к тому же она ненавидит де Лувуа за зверское обращение с ее бывшими единоверцами-протестантами. Герцог Орлеанский любит министра не больше жены. Но вас утрата супруга обязывает жить уединенной затворнической жизнью в вашем собственном доме. Думаю, ваш дом нужно всерьез охранять, потому что последние события показали, что особняк де Фонтенак стал доступнее мельницы. Есть и еще одно убежище — монастырь. Может быть, вы хотите отправиться в Пор-Рояль, где живет ваша подруга графиня де Беврон?

— Вы знаете, дорогой друг, что я никогда не питала пристрастия к монастырям, даже если в монастыре живет моя подруга Лидия. Обычай требует, чтобы я затворилась в стенах собственного дома, и для меня это наилучшее решение. Здесь я в окружении преданных мне людей, и я постараюсь позаботиться о дополнительных предосторожностях. Обещаю вам быть предельно внимательной. Как вы думаете, этого будет достаточно?

— Будем надеяться. Со своей стороны, я тоже постараюсь оказать вам помощь.

— Благодарю вас, но не можете же вы отправить ко мне на службу ваших полицейских... — Шарлотта немного поколебалась и вновь заговорила: — Я хотела бы задать вам один вопрос.

— Что за вопрос?

— Вчера рано утром я заметила господина Делаланда, и мне стало известно, что вы поручили ему передать мне печальное известие.

— Да, это так.

— Он все передал моей кузине. Я видела, как он остановил ее на улице, отвел в сторону, говорил с немалым возбуждением, а потом уехал, так и не переступив порога нашего дома. Казалось, особняк Фонтенаков внушал ему ужас. И я хотела бы знать, что ему известно об этой несчастной дуэли.

— Он прервал ее и стал невольной причиной смерти вашего супруга. Думаю, его мучили угрызения совести. Мадемуазель Леони стала для него «спасательным кругом». С вами ему трудно было бы говорить.

— Он знает о причине дуэли.

— Друзья графа де Сен-Форжа ничего от него не скрыли.

— Теперь все понятно. Он считает меня любовницей де Лувуа. И не хочет говорить со мной вовсе не потому, что чувствует себя виноватым, а потому, что я внушаю ему отвращение или чувство, близкое к этому.

— Замолчите! Не позволяйте разыгрываться своей фантазии...

— Никаких фантазий. Я знаю, что совершенно права. И очень прошу вас, господин де ла Рейни, сохранить в глубочайшей тайне все, что я вам доверила.

— Вы в самом деле этого хотите? Он вас любит...

— Любит? Если он верит в то, что я могу поддаться домогательствам де Лувуа, то он не может любить меня. И поэтому я настоятельно прошу вас хранить молчание.

— Как вам будет угодно. Я буду молчать.

А про себя де ла Рейни подумал, что, может быть, даже лучше, если любви, изначально обреченной на несчастье из-за разницы в социальном положении молодых людей, будет уже сейчас поставлена преграда. Де ла Рейни хорошо знал Альбана и мог себе представить его гнев и неистовство, если тот узнал, до какой степени простирались посягательства де Лувуа на Шарлотту. И решил во что бы то ни стало постараться оградить ее от них в дальнейшем.

Говорить больше было не о чем. Они вместе спустились в вестибюль, чтобы встретить там тело де Сен-Форжа. И в самом деле услышали цокот копыт и шум толпы, которая вышла поглазеть на погребальный поезд.


***

Жители Сен-Жермена, во множестве собравшиеся на похороны, были разочарованы: панихида обещала быть совсем не такой торжественной, как они ожидали. Герцог Орлеанский заболел и не смог приехать, не стронулись с места и «лучшие» друзья покойного — шевалье де Лоррен и маркиз д'Эффиа. Прибыли только братья де ла Жумельер — их снова отрядили представлять всех отсутствующих. Сразу пошли толки и пересуды, набившийся в церкви народ начал перешептываться. Но тут заиграл орган. И вдруг двери церкви широко распахнулись, и на пороге появилась герцогиня Орлеанская в темно-лиловом, сродни епископскому, одеянии. В окружении многочисленной свиты, рядом со своим духовником она величаво прошествовала к месту, где сидела Шарлотта, и села с ней рядом. Служба прервалась, все замерли, глядя на нее изумленно и почтительно, а она взяла Шарлотту за руку и сделала священнику знак продолжать службу.

— Крайне огорчена, что опоздала, — прошептала герцогиня, — но, похоже, все препятствия, какие только возможны, сговорились встретиться у меня на дороге!

— Мадам уверена, что препятствия исходили не от ее августейшего супруга? — шепнула в ответ Шарлотта. — Мадам бесконечно добра, приехав на похороны, но мне не хотелось бы послужить причиной...

— Тш-ш! Ни о чем не думайте. Лучше помолимся.

И, зашуршав шелковым платьем, герцогиня Елизавета опустилась коленями на молитвенную скамеечку и осенила себя крестным знамением.

После того как на отпевании появилась царственная герцогиня, которая, обведя суровым взглядом помещение храма, прошествовала к своему месту, шепоток мгновенно смолк. В один миг она смела своим шлейфом шуршание недоброжелательных слухов, которые не могла не возбудить преждевременная смерть нежного графа де Сен-Форжа. После того как не стало королевы, невестка короля после дофины считалась второй дамой Франции. И даже если было известно, что при дворе она уже не пользуется тем влиянием, каким пользовалась в первые годы замужества, то все знали и другое: она умеет постоять за своих друзей и опасно посягать на тех, к кому она привязана. А то, что юная вдова удостоена ее дружбой, стало очевидно каждому. Похороны прошли в сосредоточенном молчании. Проповедник, которому было поручено выступить с надгробным словом, то и дело отвлекался от темы: начав прославлять добродетели покойного, он плавно переходил на восхваление добродетелей брата короля, в обществе которого покойный проводил лучшие часы своей жизни, ибо герцог Орлеанский — «лучший из принцев, известный своим величием, щедрый к друзьям и опекавший их с поистине отеческой заботой...».

— Странно, — пробормотала себе под нос мадемуазель Леони, сидевшая слева от Шарлотты, — я его представляю себе иначе...


***

Погребальная церемония закончилась, и безвременно погибший граф де Сен-Форжа навсегда остался лежать в склепе де Фонтенак среди чужих и неизвестных ему людей. Герцогиня Орлеанская посадила в свою карету Шарлотту, мадемуазель Леони и Исидора де Сенфуэн дю Булюа, чуть не захлебнувшегося в потоке благодарностей, и отвезла их всех домой, избавив юную вдову от лицемерных и пустых изъявлений соболезнования. Герцогиня искренне сочувствовала бедняжке Шарлотте, но и сама нуждалась в небольшом отдыхе и подкреплении сил после трудного путешествия из Сен-Клу в Сен-Жермен и долгого отпевания. Посещение герцогини не застигло Шарлотту врасплох. Она заранее подумала о небольшом угощении для тех, кто захотел бы побыть после похорон рядом с нею.

Герцогиня отдала должное паштетам, пирожкам, разным сортам холодного мяса, заливной рыбе, сырам и всевозможным десертам. Свита ее подкреплялась за отдельным столом. И как раз во время трапезы курьер привез из Версаля письмо от Его величества мадам графине де Сен-Форжа.

Шарлотта, поглощенная хлопотами, решила отложить чтение письма и сунула его в карман, но герцогиня рассудила по-другому.

— Будет лучше, если вы узнаете, что пишет король, пока я здесь, рядом с вами, — посоветовала она. — Если говорить откровенно, мне кажется, оно не сулит ничего хорошего, а вы знаете, что я умею успокоить и утешить своих друзей.

Шарлотта улыбнулась, сломала печать, прочитала... И улыбка исчезла с ее губ. С поклоном она протянула письмо своей гостье.

— Можно подумать, что у мадам дар ясновидения, — тихо проговорила Шарлотта.

Герцогиня не ошиблась. В нескольких коротких фразах Людовик извещал мадам де Сен-Форжа, что он крайне недоволен обстоятельствами, при которых графа, последнего отпрыска старинного рода, постигла безвременная кончина. Король приказывал вдове удалиться от двора, чтобы иметь возможность спокойно молиться и оплакивать ушедшего... Неприкрытая немилость, смягченная лишь изящными словесными оборотами.

— Я не сомневалась, что прочту что-то в этом роде, — вздохнула герцогиня. — Идеальный образчик умонастроения, которое царит теперь в Версале. Все упражняются в показном благочестии, не упуская случая посплетничать и оговорить своих ближних, но забывая о благородстве и милосердии. Злоязычные клеветники не перевелись при дворе, но они шипят, а не упражняются в остроумии. Теперь все говорится шепотком, и этот шепот стал очень коварным. Я как-то сказала, что королева унесла с собой счастье нашего королевства, и не ошиблась. Подумать только, что король прислушивается ко всему этому вздору! Какая низость!

Гнев герцогини подействовал на Шарлотту отрезвляюще. Она бесконечно дорожила привязанностью курфюрстины, но положение самой курфюрстины стало в последнее время до того уязвимым, что нельзя было допустить, чтобы она подвергала себя опасности из-за впавшей в немилость бывшей фрейлины.

— Мадам — сама доброта, — проговорила Шарлотта с благодарностью, — но не стоит ей так переживать из-за меня. Для вдовы совершенно естественно вести замкнутый образ жизни, и если посмотреть правде в глаза, то я должна быть благодарна судьбе, что меня не отправили на неопределенный и нескончаемый срок в монастырь, как поступили, например, с Лидией де Теобон.

— Но вы же не совершили ничего предосудительного, насколько я знаю!

— Она тоже. Достаточно было того, что она просто не понравилась. Теперь настала моя очередь, и я надеюсь, что дело кончится тем, что обо мне забудут. Мне хорошо здесь... И никогда не было хорошо в Версале.

— Мне казалось, что вам было хорошо и у меня тоже?

— Мадам может в этом не сомневаться. Но с недавних пор я рискую стать для мадам поводом для семейных разногласий. Я не хочу для нее ни малейших неприятностей. Знать, что она испытывает по отношению ко мне дружеское чувство...

— Вы можете сказать, глубокую привязанность...

— Это все, что мне нужно.

Несколько минут спустя герцогиня Елизавета, сопровождаемая поклонами и реверансами всех присутствующих в доме, села в карету.

— Я предпочла бы увезти вас с собой, — вздохнула она, протянув руку Шарлотте. — Завтра мы уезжаем в Фонтенбло.

— И вас это искренне радует, потому что король часто приезжает туда охотиться. Мадам всегда любила Фонтенбло.

— Да, всегда любила. Но на этот раз у меня дурное предчувствие. Боюсь, что охотиться будут на совершенно необычную дичь...

Интуиция, подпитанная смутными слухами, не обманула курфюрстину: в пятницу, 19 октября, в Фонтенбло король, настраиваемый вот уже не один месяц своим духовником, отцом де Лашезом, министром де Лувуа, канцлером Ле Телье, отцом де Лувуа и своей морганатической супругой, подписал отмену Нантского эдикта, подписанного в 1598 году Генрихом IV, и Нимского эдикта[37], разработанного Ришелье и подписанного Людовиком XIII в 1629 году. Новый эдикт, подготовленный в Фонтенбло, начал свое шествие по стране со следующего дня, с воскресенья, и продолжился в понедельник. Де Лувуа пообещал, что за полгода «обратит в католичество» миллион шестьсот тысяч протестантов, и сделал первый шаг к обращению: приказал закрыть все протестантские церкви.

Герцогине Орлеанской было запрещено касаться вопросов религии в своей обширной корреспонденции. Она обходила их на протяжении тринадцати лет и только в мае 1698 года написала своей тете Софии: «Если бы преследование началось на двадцать шесть лет раньше, когда я жила еще в Гейдельберге, вы, милосердное сердце, никогда бы не убедили меня стать католичкой!» Всего несколько строк, но они позволяют понять, что курфюрстина пережила за время гонений на протестантов.

Между тем в окружении короля никто и не заикался об этом важнейшем событии, придворные, как обычно, не касались серьезных тем, а обсуждали свой ближний круг. Де Лувуа вошел в моду, его «авантюру», вопреки надеждам Шарлотты, не забывали. Кто-то старательно заботился об этом, и этим «кем-то» был не кто иной, как шевалье де Лоррен. Он стал называть себя наследником «названого брата», покойного Адемара де Сен-Форжа, и прогуливался под желтеющей сенью Фонтенбло с печатью такой меланхолии на лице, что герцог в конце концов почувствовал беспокойство и даже... укол ревности.

— Черт побери, шевалье! — заговорил он как-то утром, когда они вдвоем прогуливались вокруг пруда с карпами, воспользовавшись солнышком, весьма редким в этом октябре. — Кто бы мог подумать, что бедный де Сен-Форжа занимал такое место в твоем сердце! После его смерти ты стал унылее осеннего дождя.

— Монсеньор, как всегда, преувеличивает, — вздохнул де Лоррен. — Конечно, я любил славного мальчика, он был самым милым и покладистым из наших товарищей, но больше всего я сожалею об обстоятельствах, при которых он нас покинул, заплатив жизнью за сущие пустяки.

— Напрасно ты так говоришь. Что может быть естественнее, чем встать на защиту собственной чести?

— Спору нет, но он взялся защищать ее слишком поздно. Если бы он принял меры, какие должен был бы принять, когда мадам де Монтеспан привела к нам прекрасную Шарлотту в день открытия Зеркальной галереи, он был бы по-прежнему с нами.

— На какие меры ты намекаешь?

— Намекаю? Нет. Я должен был бы их потребовать решительно и категорически. А как иначе? Женщина, которая исчезла на несколько месяцев неизвестно с кем и куда, вдруг появляется с елейным выражением лица, невероятно похорошевшая, и рассказывает совершенно нелепую историю. И ее принимают с распростертыми объятиями, с ней беседуют, ее поздравляют. Сам король дарит ей свое расположение, а наш де Сен-Форжа, ни о чем не беспокоясь, мило улыбается и глупейшим образом присоединяется к тем, кто бурно аплодирует рогам, которые она ему наставила. На деле ее нужно было отправить на несколько месяцев... или лет в отдаленный монастырь, чтобы опомнилась и пришла в себя. В монастыре ее бы научили добропорядочному поведению!

— Ты забыл, что собой представляет это грубое чудовище де Лувуа! Судя по слухам, он совсем потерял голову. Говорят даже, что он до того разбушевался, что досталось его бедной идиотке супруге, и она тут же объявила войну новой фаворитке в охотничьем домике.

— Я ничего не забываю. Если бы де Сен-Форжа рассказал мне обо всем, я бы научил его, что нужно делать, и при необходимости помог.

— И что, по-твоему, нужно было делать?

— Повторяю: заточить в монастырь, а еще лучше разыграть похищение, которое отнесли бы на счет министра, и покончить с ней в каком-нибудь укромном местечке, где потом ее нетрудно было бы обнаружить. Можно было бы повторить историю со сторожем из замка Кланьи, только нашел бы он не замерзшую женщину, а окоченевший труп. Герцог невольно отшатнулся.

— Какой ужас! Я не знал, до какой степени ты дикарь.

— Я не дикарь, я трезвый практик. Это создание мало чего стоит, а де Сен-Форжа получил бы недурное наследство, и оно послужило бы ему утешением.

— Какое наследство? Когда он на ней женился, красота была ее единственным приданым, так что брак если и имел выгоду, то только для нее.

— Картина изменилась после трагической гибели мадам де Фонтенак. Молодая дама получила не только весьма солидное наследство, но еще и сокровище, о котором, во-первых, никто не знает, а во-вторых, даже вы, месье, могли бы мечтать.

— Что за глупости ты болтаешь!

— Я говорю истинную правду. Старый граф де Сен-Форжа, отец Адемара, в свое время побывал в Индии, и в это же время там находился и барон де Фонтенак, который на его глазах приобрел необыкновенные сокровища. Жена Адемара внушала ему, что у них в доме никто и никогда о сокровищах не слышал и что это не более чем легенда.

— Почему ты не веришь ей? И о каких сокровищах идет речь?

— О драгоценных камнях. Рубинах, изумрудах, сапфирах... Но главное — о большом желтом бриллианте, который называется «Глаз...»... уж не помню, какого-то местного божества.

Как только герцог услышал о драгоценных камнях и бриллианте, глаза у него заблистали, как две черные звезды. Стоило ему услышать о драгоценностях, и он был готов на любое безрассудство.

— Иисус сладчайший! И наш Адемар пальцем не пошевелил, чтобы завладеть этими сокровищами? Подумать только! Крошечное солнце! Да я на его месте разобрал бы дом по кирпичику, но нашел бы их!

Шевалье постарался придать своему лицу смущенное выражение, явно ему не свойственное и чуждое.

— Трудно себе представить монсеньора каменщиком! Но если говорить об Адемаре, то он предпринял попытку... Даже весьма дерзкую, признаюсь...

Глаза герцога увеличились вдвое.

— Не станешь же ты утверждать, что ограбление особняка, произошедшее несколько месяцев тому назад, — это дело его рук?

— Эхе-хе-хе...

— Невероятно. Но наш покойный друг не был способен на подобную дерзость. Ты уверен, что не помогал ему?

Шевалье де Лоррен горделиво выпрямился.

— С вами невозможно иметь дело, монсеньор, вы видите меня насквозь. Признаюсь, я принимал участие в этом деле, но мы немногого достигли. Трех часов для поисков оказалось маловато. Нужно было поселиться в особняке, Сен-Форжа там и жил время от времени, но, должен признать, он неправильно использовал свое пребывание в доме Фонтенаков. Бриллиант мало-помалу стал легендой и для него. Его дорогая супруга убедила его, что ее отец расстался с бриллиантом.

— Только если барон лишился ума, — запротестовал герцог. — Коллекционер никогда добровольно не расстанется с предметом своей страсти. Это против его природы. Можешь мне поверить. А как она объясняла это свое утверждение?

— Говорила, что отец очень любил ее и непременно открыл бы ей тайну сокровища, если бы оно существовало. А вот от жены он мог это утаить, опасаясь ее жадности.

— Второе утверждение вполне правдоподобно. Но первое не выдерживает никакой критики. Когда барон умер, его дочь была слишком мала, чтобы говорить с ней о драгоценных камнях. К тому же она женщина, а женщины не способны ценить драгоценные камни, они для них лишь украшения, — без тени улыбки заявил герцог, сам похожий на живую витрину для украшений.

— Неужели, будь у вас этот бриллиант, вы не носили бы его как украшение?

— Большой золотистый бриллиант? Разумеется, носил бы, мой дорогой. Я брюнет, и желтое мне очень идет. Я так и вижу его на отвороте шляпы.

— Ваш брат очень бы вам завидовал, потому что у него нет такого бриллианта. Но мы отвлеклись от темы разговора. И, возвращаясь к ней, повторяю: я глубоко сожалею, что Сен-Форжа не заточил свою супругу в монастырь, и думаю, как бы нам исправить его ошибку.

— Ты хочешь отправить ее к монахиням?

— Да, и желательно на всю жизнь. А вы после этого попробуете добиться от короля, чтобы особняк Фонтенаков был передан мне в дар как утешение за потерю моего самого дорогого друга.

— Я думал, что я твой самый дорогой друг, — жалобно произнес герцог.

— Так оно и есть, не сомневайтесь, монсеньор, но Его величеству вы скажете по-другому.

Однако герцогу план шевалье не показался убедительным.

— Твой интерес мне понятен, но я не вижу своего. Если ты завладеешь этим проклятым камнем, мне его никогда не увидеть...

— Как вы можете так говорить, монсеньор? Я вам его продам, — тут же заявил шевалье, выставив вперед ногу и отвесив изящнейший поклон.


***

После этой «высоконравственной» беседы шевалье де Лоррен продолжал разжигать слухи, которые очерняли Шарлотту, не переставая в то же время искать средство, какое могло бы окончательно ее погубить. Для начала он решил, что неплохо было бы уличить ее в тайной склонности к протестантству. Наверняка среди ее предков нашелся бы хоть один какой-нибудь приверженец этого религиозного течения, — и тогда становилась объяснимой ее неприязнь к монашеской жизни, к которой изначально готовила ее мать. Но путь этот был слишком тернистым, он требовал усердных изысканий и уж точно нескольких лжесвидетельств. Прекрасный Филипп хоть и был от природы ленив, но, добиваясь цели, действовал крайне энергично, выбирая при этом самый короткий путь. Он решил разыграть карту де Лувуа.

Для постоянного обитателя дворца «случайно» повстречать министра не представляло никакого труда: нужно было только прогуливаться с беззаботным видом неподалеку от Зала совета в ожидании, когда совет закончится. Найти предлог для разговора представлялось более сложным делом: ни шевалье, ни министр никогда не испытывали друг к другу симпатии. Принц королевской крови, чьи предки владели Лотарингией, считал де Лувуа выскочкой. Министр де Лувуа, ценя в себе мужские достоинства, не видел никаких достоинств в фаворите королевского брата. Чтобы все-таки заговорить с де Лувуа, шевалье пошел на хитрость. Он наблюдал за дверями Зала совета издалека и, как только они открылись, побежал со всех ног, словно бы догоняя кого-то. Заметив свою жертву, он врезался в нее с разбега, вышиб трость, портфель и едва не повалил с ног, но все-таки ухитрился не сделать этого. А потом изобразил на лице смущение и конфуз.

— Тысяча извинений, господин де Лувуа! Поверьте, я крайне огорчен... Но я так торопился, надеясь догнать приятеля, которого увидел в конце галереи. Надеюсь, по крайней мере, что я вас не ушиб? — добавил он, подбирая сафьяновый портфель и подавая его министру.

— Нет, нет, благодарю вас, — отозвалась «жертва», получив из рук другого придворного трость.

Шевалье осветил лицо самой ослепительной из своих улыбок и заботливо осведомился:

— Не изволите ли опереться на мою руку и немного пройтись со мной? Я, надо сказать, как раз думал о вас.

Удивление помешало де Лувуа отказаться от предложения с присущей ему грубостью, и он оперся на любезно протянутую ему руку. От толчка у него сильно разболелась больная нога, и он охотно осыпал бы проклятиями неуклюжего торопыгу, но, памятуя, что имеет дело с «нежным» другом непредсказуемого брата короля, сдержался. К тому же ему было любопытно узнать, зачем он понадобился шевалье.

— Вы думали обо мне? — переспросил он вполне мирным тоном.

— Представьте себе, да! Признаюсь вам, — продолжал шевалье, доверительно понижая голос, — что вчера я побывал в Сен-Жермене, навестил бедняжку, которая была замужем за моим старинным другом. К ее участи вы в свой час тоже отнеслись с большой заботой. Я навестил ее из чистого милосердия, она прислала мне записку и попросила приехать. Ее можно понять: я был подле ее супруга в тот трагический час, и он всегда был мне очень дорог...

— Разумеется, я понимаю. И чего же она хотела?

— Поговорить со мной. Она ведь очень одинока. Особенно с тех пор, как король посоветовал ей не появляться в Версале. Она упрекает вас за то, что вы оставили ее, позволив двору ее преследовать...

Де Лувуа чуть было не споткнулся, полное его лицо покраснело.

— Странно слышать этот упрек в мой адрес. Всякий раз, когда я пытался к ней приблизиться, я получал яростный отпор. А теперь вы сообщаете мне, что я должен был продолжать ее опекать? Что-то я ничего не понимаю...

— Пожалуйста, говорите потише. Все, что я скажу, предназначено только для вас одного. К тому же поймите, что после слухов, которые вызвало ее появление при дворе, она и не могла вести себя иначе. Но если бы вы прислушались к дружескому совету... Впрочем, отойдемте в сторону. Здесь слишком много посторонних ушей.

Искорка удивления вспыхнула во взглядах придворных, прекрасно осведомленных о взаимной неприязни министра и шевалье, которые сейчас шли под ручку и беседовали, как ближайшие друзья. «Друзья» медленно шли по галерее, сблизив головы, понемногу понижая голоса, и говорили уже чуть ли не шепотом.

Увлеченные беседой, они не заметили мадам де Монтеспан, которая оказалась позади них, но не стала их окликать и здороваться. На ходу она уловила из их разговора несколько слов, и слова эти весьма ее насторожили. Нахмурившись, она наблюдала, как оживленно беседующая парочка исчезла в толпе. Внезапная дружба двух этих голубков не сулила ничего хорошего...

Глава 12 Покушение

Первым желанием мадам де Монтеспан было догнать де Лувуа и вытянуть из него все, что ей хотелось узнать: в беседе она услышала имя малютки де Сен-Форжа и очень обеспокоилась. Но своему порыву она не поддалась, вернулась к себе, а на следующее утро написала министру любезную записку — мух на уксус не ловят! — с просьбой навестить ее в новых апартаментах.

Мадам де Монтеспан без устали продолжала бесконечную отделку помещения, отведенного ей под личные покои, всеми силами оттягивая день, когда ей придется в них окончательно поселиться, забыв о поездках в обожаемое Кланьи. Однако эти покои, которые должны были стать ей наказанием, она сумела превратить в сущее чудо, вызывавшее всеобщее любопытство. Все хотели ими полюбоваться, но не каждый имел честь переступить порог ее владений, и снова ей многие завидовали. Де Лувуа тоже было любопытно взглянуть на апартаменты мадам, и, не понимая, зачем, собственно, понадобился маркизе, он охотно принял ее приглашение.

Прекрасная Атенаис ждала его в ослепительной гостиной, отделанной белыми с золотом резными деревянными панелями. Мебель, изготовленная лучшими краснодеревщиками из драгоценных пород дерева, выглядела легкой и воздушной. Ее было совсем немного. Удобные стулья радовали глаз коралловой обивкой с золотистой нитью, а еще большее удовольствие доставляла игра хрусталя, вспыхивавшего разноцветными огнями в люстре, в канделябрах и в разнообразных безделушках. Хозяйка была одета в тон убранству гостиной: платье кораллового цвета с пеной кружев не скрывало ее полноты, но помогало сиять по-прежнему безупречной бело-розовой коже. Повсюду стояли розы, их благоухание витало в воздухе, смешиваясь с более прозаическими запахами горячего шоколада и горящих поленьев в камине из белого мрамора.

— Нам есть о чем поговорить, — объявила хозяйка с порога и указала гостю на кресло. — Хотите выпить чего-нибудь горячего? Сегодня особенно ощутима близость осени...

— Кому вы говорите об осени! — вздохнул де Лувуа, вытягивая ногу, болезненно ноющую в сырые дни. — Но до шоколада я никогда не был большим охотником и предпочитаю ему крепкие напитки.

Минутой позже ему подали оправленный в золото стакан со сливовицей, и он сделал большой глоток, приготовившись к приятной беседе. Хотя невольно отметил про себя, что ощущает какое-то смутное беспокойство. Ничем не оправданное, потому что улыбка мадам де Монтеспан не сулила никаких бурь, а из своего опыта он знал, что синеглазая Атенаис умела быть просто очаровательной.

— Чем же, милая маркиза, я могу вас порадовать? — спросил он, вальяжно располагаясь в кресле и поднося к носу стакан с напитком, чтобы насладиться его ароматом.

— По сути, ничтожной малостью. Позаботьтесь, чтобы умолкли не только неприятные, но и несправедливые слухи, которые бог знает почему никак не забудутся, хотя срок их, как всякой клеветы, давно истек.

Атенаис смотрела на де Лувуа с улыбкой, но теперь сливовица показалась ему уже куда менее ароматной.

— Какие слухи?

— Неужели не знаете? Те самые мерзкие россказни, которые вот-вот погубят невинную женщину и которые уже отправили ее мужа в могилу.

Лицо де Лувуа налилось кровью, и он поднялся с кресла.

— Мадам! Я отвечаю за главную составляющую нашего королевства — за спасение душ его подданных! Надеюсь, вам не составит труда понять, что у меня нет времени заниматься придворными сплетнями!..

— Прежде чем заботиться о спасении душ французов, стоит позаботиться о спасении собственной души, которая, как мне кажется, в большой опасности. Я думаю, вам пора вернуть честное имя мадам де Сен-Форжа, которое вы с такой легкостью позволили очернить.

— Я сказал вам, что занят государственными делами. Оставьте в покое эту историю, слухи угаснут сами собой.

— Не думаю, потому что вы сами тайком продолжаете их разжигать.

Де Лувуа выпил стакан до дна, резким движением поставил его на стол, взял трость и направился к двери.

— Прошу вас, оставим этот разговор. Меня ждут.

— Ничего, подождут! Эта дверь открывается только по моему приказу.

Он недовольно засопел, поведя тучными плечами.

— Вы хотите сделать из меня узника? Я вам не завидую, я неудобен. Но покончим с нашей беседой. Чего именно вы от меня хотите?

— Хочу, чтобы вы сказали королю правду.

— Какую правду?

— Что вы несколько раз учинили насилие над Шарлоттой и она никак не может считаться вашей любовницей.

— Мне кажется, вы поклялись хранить признание в секрете? Или я ошибся?

— Вы не ошиблись. Но я не предполагала, что беда обернется катастрофой. Я беру свои слова обратно.

— Хорошие же у вас клятвы! Напоминаю вам, я признался, что люблю ее.

— Вы обманываетесь, считая, что вам ведома любовь. Верните ей возможность жить, никого не стыдясь, иначе...

— Иначе что?

— Иначе, к моему большому сожалению, я сама буду вынуждена открыть королю правду!

Если мадам де Монтеспан намеревалась напугать министра, она ошиблась: он рассмеялся.

— Откройте. Я буду крайне удивлен, если он отнесется к вашим откровениям серьезно. Я вообще не знаю, захочет ли он вас слушать. Вы больше не всемогущая фаворитка, моя дорогая. Другая завладела умом и сердцем короля, и эта другая вас ненавидит. Скажу вам больше: ваши откровения могут стать поводом для немилости. Желая напасть на меня, вы сократите свой путь к неизбежному. Нет, мадам, я ничего не скажу королю! Я необходим ему, он во мне нуждается! А что касается прелестной Шарлотты, я вполне способен обеспечить ее счастье, когда она наконец поймет, что ей не от кого ждать добра. За исключением вашего покорного слуги. Извольте приказать, чтобы мне открыли, — и де Лувуа поклонился маркизе.

Побелев от сдерживаемого бешенства, мадам де Монтеспан процедила:

— Вы самонадеянное ничтожество, месье де Лувуа! И надеюсь, придет день, когда вы за это заплатите.

— Надежда умирает последней, маркиза.

После этой фразы приказ проводить господина де Лувуа был отдан с большим удовольствием. Оставшись одна, маркиза заметалась по комнате, пытаясь успокоиться и понять, что же делать дальше. Впервые ей осмелились заявить в лицо, что она уже не та, чем была когда-то. Оскорбление было тем чувствительнее, что она и сама не обольщалась на этот счет, день за днем наблюдая, как ее былая власть обращается в прах. Однако власть властью, но ей невыносима была мысль, что омерзительный, грубый хам и негодяй так легко отделался. Еще невыносимее была тревожная мысль о том, что юной графине де Сен-Форжа всерьез грозила опасность. Как только короля убедили лишить ее своей милости, она осталась без всякой защиты. С ней могло случиться все, что угодно. А чудовище продолжало настаивать, что любит ее...

Походив еще по своей сияющей гостиной, маркиза приняла решение, позвала Като и распорядилась, чтобы заложили самую скромную карету, темно-синюю, с небольшим гербом.

— Сходи в конюшню, а потом поможешь мне переодеться. Я еду в Париж, но не хочу, чтобы об этом знали.

— Я еду с вами вместе?

— Нет. Ты будешь охранять дверь в мои покои: для всех — я выпила лекарство и никого не принимаю. Кроме моей сестры, госпожи де Тианж, ей ты расскажешь все. А теперь поспешим.

— А если придет король?

— Я буду крайне удивлена, — с горечью отозвалась маркиза. — Королю ты объяснишь, что я поехала навестить больную подругу. И ни слова больше.

Через четверть часа маркиза в темном платье, в черном плаще с капюшоном и под вуалью приказала кучеру отвезти ее в Париж и, только проехав заставу ла Руль, сообщила, куда они поедут дальше.

— Отвези меня в Шатле, Лука, — распорядилась она. — Когда подъедем к замку, ты пойдешь и спросишь, примет ли господин де ла Рейни «одну из своих знакомых».

Еще через полчаса Лука остановил лошадей под сумрачным сводом старинной тюрьмы. Господин главный полицейский был готов принять свою гостью, и маркиза де Монтеспан, подхватив обеими руками юбку, стала подниматься по старинной лестнице так быстро, как только ей позволял ее немалый вес. Средневековая винтовая лестница с крутыми каменными ступенями перевидала на своем веку немало гостей: и жалких, и родовитых...

Господину де ла Рейни достаточно было одного взгляда, чтобы, несмотря на предпринятые предосторожности, узнать «знакомую», которая нанесла ему визит. Но, отдавая дань ее усилиям остаться неизвестной, он сдержанно поклонился ей и предложил сесть, а секретарю сказал, чтобы до нового распоряжения в кабинет никого не пускали, закрыл дверь поплотнее и, вернувшись, не сел за стол, а наклонился к фигуре, закутанной в черное.

— Очевидно, вам нужно сообщить мне что-то чрезвычайно важное, мадам, если вы отважились приехать сюда?

— Трудно отказать вам в проницательности, господин главный полицейский, — отозвалась дама и подняла вуаль, показав свое улыбающееся лицо. — И вы совершенно правы. Я очень обеспокоена и приехала просить вас защитить мадам де Сен-Форжа всеми доступными вам средствами, потому что, мне кажется, ей грозит большая опасность. Полагаю, что вы не находитесь в неведении относительно положения, в каком она оказалась после смерти своего супруга. Ее сочли виновной в его гибели, и король написал ей письмо, запретив появляться при дворе.

— Вот как! Этого я не знал. Но вы в самом деле уверены, что удаление от двора так уж болезненно для нее? Ей по душе славный Сен-Жермен, и она чувствует себя там... вполне счастливой.

— Счастливой? После того, что она претерпела от гадкого Лувуа? Вы неудачно выразились!

— Я хотел сказать, что, нося траур и не имея склонности к бурной жизни, к которой привыкли в Версале, пребывание в стороне от двора не покажется ей большим наказанием.

— Вы меня удивляете, господин главный полицейский. Я считала, что вы всегда видите суть вещей. Неужели вы решили, что я, не теряя ни минуты, помчалась к вам только для того, чтобы просить вам помочь Шарлотте занять место в серале? Я напоминаю вам, что побудительным мотивом моего визита была просьба защитить молодую даму.

— Да, это очевидно. Простите меня и соизвольте сказать, откуда ей грозит опасность.

— А как вы думаете сами? Разумеется, от де Лувуа. Он питает к ней ту слепую, безудержную страсть, которая сметает все на своем пути, в том числе и доводы разума. Он сделает все, чтобы вновь заполучить ее в свои руки.

— Откуда вам это известно?

— От него самого. Вчера я застала его за доверительной беседой с человеком-дьяволом, шевалье де Лорреном.

— Но они терпеть друг друга не могут!

— Теперь у них появился общий интерес, и это — бедняжка Шарлотта.

— Признаюсь, я не могу понять, что от нее нужно шевалье де Лоррену.

— Я тоже... Но от него можно ожидать чего угодно! Короче говоря, я пригласила де Лувуа к себе и настоятельно просила о том, чтобы он вернул графине ее честное имя, открыв королю правду относительно ее злосчастного пребывания в его охотничьем домике.

— Правду? Вам она известна?

— Разумеется. Лувуа лично признался мне во всем, взяв с меня клятву хранить тайну и извиняя себя безумной страстью, которая вынудила его привязывать несчастную к кровати, опаивать с помощью слуг снотворным и таким образом добиваться своего три ночи подряд. Четвертой не было, потому что явилась мадам де Лувуа и всех разогнала. Но теперь одержимый думает только о том, как бы ему вновь заполучить Шарлотту, а уж спрячет он ее так, что ее никому не удастся найти.

— Он вам так сказал?

— Нет, но это подразумевалось. Когда я пригрозила ему, что сама скажу королю правду, нарушив клятву, которая больше для меня ничего не значит, он расхохотался. И сказал, что своим разговором я только ускорю неминуемую немилость короля, — последние слова мадам де Монтеспан прозвучали очень горько. — В нем король нуждается, в то время как во мне...

— Да, король нуждается в нем, в этом нет никакого сомнения... Хотя было бы куда лучше, если бы королевские решения осуществляла не такая зверская рука, превращая их в сущий кошмар. А что касается вас, то сладостные часы, которыми король вам обязан, никогда не сотрутся из его памяти и, к сожалению, из памяти той, которая находится с ним рядом...

Маркиза смахнула набежавшую слезинку.

— Благодарю вас, господин де ла Рейни! Спасибо за утешительные слова. Но скажите мне, что мы теперь будем делать?

Де ла Рейни распрямился и начал мерить кабинет шагами.

— Что мы можем сделать для мадам де Сен-Форжа? Хорошо, что вы поспешили ко мне без промедления. Надо будет установить наблюдение за ее домом. Как вы думаете, каким образом враг собирается напасть? Устроить похищение?

— Мне кажется, да. Что может быть проще? Шарлотта, по существу, беззащитна. Несколько слуг, немолодая кузина и друг-старичок. Я знаю, что она редко уезжает из дома, чаще всего — к герцогине Орлеанской, которая неизменно благоволит к ней, но теперь, после письма короля, ее привязанность мало что значит. Я уверена, что принцессе запретили поддерживать какие бы то ни было отношения с опальной Шарлоттой.

— Запретить что-то герцогине Орлеанской нелегко, у нее такое горячее сердце... Но, возможно, в ней-то все и дело, может, тут и кроется общий интерес, который объединил де Лувуа и шевалье де Лоррена? Вообразим: одна из скромных карет с гербом Орлеанского дома приезжает в Сен-Жермен за мадам де Сен-Форжа, которую срочно хочет видеть герцогиня Елизавета. Какие основания у Шарлотты не поверить и отказаться?

Де ла Рейни размышлял вслух, и маркиза, внезапно побледнев, вскочила на ноги.

— Господи! Вы правы! Нужно предупредить ее, и немедленно. Нравится это королю или нет, но я еду в Сен-Жермен! И может быть, лучше увезти ее ко мне... потихоньку? Я могла бы спрятать ее у себя.

— Да, если вы ручаетесь за своих слуг, но...

Дверь в кабинет распахнулась, на пороге стоял Альбан. Он был бледен и гневен.

— Простите, я невольно услышал ваш разговор. С вашего разрешения или без него, я скачу в Сен-Жермен!

Де ла Рейни не успел и слова сказать, как сапоги Альбана быстро-быстро застучали по ступенькам лестницы.

— Кто это? — осведомилась маркиза, придя в себя от удивления.

— Мой родственник и, наверное, самый близкий друг. Он нашел мадемуазель де Фонтенак, когда она убежала из монастыря, и привез ее к мадам де Брекур.

— Наверное, не стоит даже спрашивать, влюблен ли он в Шарлотту?

— В самом деле не стоит. Со времени ее замужества он стал настоящим мучеником. Но до сих пор не знал о чудовищном обращении де Лувуа с несчастной узницей. Прошу меня извинить, мадам, но я поспешу за ним. Если ему по дороге попадется насильник, тому не жить.

— Он способен на такое безумие? Его не помилуют.

— Он думает не об эшафоте. Так что, если позволите...

— Поедемте вместе! Внизу меня ждет карета, у меня хорошие лошади, они мигом домчат нас до Сен-Жермена. Вы вразумите молодого безумца, а я займусь Шарлоттой. Если нам повезет, с божьей помощью мы избежим несчастья. И я ускорю свою опалу или нет, но непременно поговорю с королем!

Несколько минут спустя в сопровождении двух конных стражников, которые расчищали карете дорогу, главный полицейский и та, которая совсем недавно во время процесса ведьм могла стать его жертвой, сидели рядышком и катили вдоль берега Сены.

Но как ни быстро бежали лошадки маркизы, они не могли догнать Альбана. С адскими муками в душе — его мучили угрызения совести за то, что он поверил наговорам, распаляла ярость против обидчика и страх, что он не успеет, — он мчался быстрее ветра.

Пока вряд ли что-то всерьез угрожало молодой женщине, но Альбан мог обрести спокойствие, только увидев Шарлотту, только упав к ее ногам с мольбой о прощении за то, что в помрачении чувств поверил, будто она по своей воле отдалась чудовищу де Лувуа, только приняв меры по ее охране. Альбан был готов спать у ее дверей, как верный пес. Никто еще не проезжал путь от Парижа до Сен-Жермена с такой скоростью. Похоже, что конь Альбана мчался с неистовством той бури, что бушевала в груди хозяина.

Наконец-то мост, крутая улица, ворота дома. Альбан спрыгнул на землю и зазвонил в колокольчик так неистово, словно оповещал о пожаре. Он назвал свое имя прибежавшему слуге, вошел во двор и передал узду коня мальчишке.

— Мадам де Сен-Форжа! Я должен немедленно ее увидеть!

— Но госпожа графиня... — начал мальчуган. Перед Альбаном появилась мадемуазель Леони, привлеченная отчаянным звоном колокольчика, и закончила фразу:

— Только что уехала. Мадам де Монтеспан прислала за ней карету, ожидая ее в Кланьи для срочного разговора. Что с вами? Входите! Вы больны? Вы едва держитесь на ногах!

Мадемуазель Леони протянула руку, желая помочь Альбану, но он, побледнев как смерть, с проклятием рухнул на ступеньки крыльца. Мадемуазель Леони в испуге всплеснула руками.

— Что с ним?! Он болен! Мерлэн! Мерлэн! Несите коньяк! Ему дурно, честное слово!

Сердце колотилось у Альбана в горле, дыхание пресеклось, он хотел ответить, но не мог. Ему принесли в стаканчике коньяк, он проглотил его залпом, задохнулся, на глазах выступили слезы, перепуганная мадемуазель Леони принялась колотить его по спине. Наконец Альбан с трудом выговорил:

— Маркиза... сейчас... в Шатле... она... говорит... с господином де ла Рейни...

— Что? Но тогда... Что же это значит?..

— Гадина Лувуа... украл ее...

— О господи!

У ворот вновь зазвонил колокольчик, громко оповещая, что прибыла карета, и вот уже два других гостя въехали во двор. Увидев Альбана, де ла Рейни сообразил, что произошло, и выскочил из кареты, не дожидаясь ее остановки. Мадам де Монтеспан вышла пятью минутами позже. Ей рассказали о похищении, и она проговорила:

— Как видите, мы оба были правы, однако дьявол оказался хитрее, чем мы думали. Вы предположили, что он воспользуется каретой герцогини Орлеанской, а он вздумал отплатить мне за утреннюю угрозу. Что же теперь делать?

— Сначала войдите в дом, — предложила мадемуазель Леони, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие и трезвый разум. — Начинается дождь, и если мы промокнем, это мало чем поможет Шарлотте.

Предложение было разумным, но Альбан не желал терять ни секунды. Он уже пришел в себя и вновь стал комиссаром полиции при исполнении служебных обязанностей.

— Сейчас нам не до разговоров. Опишите карету и скажите, кто в ней сидел.

— Карета похожа на ту, что только что приехала, тот же герб, и кучер на козлах в такой же ливрее.

— Но мне она не принадлежит, — немедленно заметила мадам де Монтеспан. — У меня всего три кареты — эта, парадная и для долгих путешествий.

— Внимательнее всех рассмотрел карету господин де Булюа. Он по меньшей мере трижды обошел вокруг нее, пока я принимала молодую женщину, которая привезла письмо.

— И где же это письмо?

— Думаю, Шарлотта взяла его с собой.

— А кто его передал?

— Одна из камеристок мадам де Монтеспан, которую, как видно, знала и Шарлотта, ее зовут Жанна Дебюи.

— Эта девица больше у меня не служит, я выгнала ее три месяца назад, она воровка, — снова раздался голос мадам де Монтеспан.

— Похоже, она нашла себе новую службу, — заметила мадемуазель Леони. — Мерлэн! — обратилась она к подходившему к ним мажордому. — Разыщите, пожалуйста, господина Исидора.

— Именно этим я и занимался, мадемуазель. Я видел, как он вышел из дома, когда карета стояла еще во дворе, но он не возвращался, и я никак не могу его найти...

— Где же он может быть?

— Потом мы разыщем и его, — пообещал де ла Рейни. — Постарайтесь еще раз как можно подробнее описать карету.

— Это не трудно, господин главный полицейский, она точная копия той, на которой приехали вы с мадам де Монтеспан, — тоже темно-синего цвета, внутри обита серым бархатом. Что касается гербов, то, думаю, и гербы были те же, что у маркизы.

— Еще один вопрос! — воскликнул Альбан. —В какую сторону она направилась? В сторону Парижа?

— Нет, она направилась в сторону замка.

— Спасибо! Я непременно должен догнать ее. Иначе...

— Иначе что?

— Он скажет мне лично, куда ее запрятал! — яростно выкрикнул Альбан.

— Ты будешь делать то, что я скажу! — сердито произнес де ла Рейни. — Мы поговорим обо всем завтра утром!

Но Альбан, поклонившись скорее по привычке, чем из вежливости, уже торопился к своей лошади. Отвязав ее, он вскочил в седло и вихрем умчался со двора. Господин де ла Рейни и маркиза де Монтеспан только посмотрели ему вслед.

— И много у вас в полиции таких красивых молодых людей? — осведомилась прекрасная Атенаис. — Я надеюсь, Шарлотта обратила на него внимание?

— На этот счет не волнуйтесь, — вздохнула мадемуазель Леони. — В этом-то и драма: большая взаимная любовь и непреодолимая пропасть...

— Не огорчайтесь, чего только в жизни не бывает... У вас найдется для меня что-то горячее? Я промерзла до костей. Господин де ла Рейни, моя карета в вашем распоряжении. Я думаю, мне лучше задержаться и подождать новостей здесь... Если, конечно, хозяева согласны принять меня. А карету вы мне вернете завтра.

Мадемуазель Леони вспыхнула от удовольствия: провести вечер в обществе прославленной маркизы де Монтеспан! Да об этом можно только мечтать!


***

Час за часом Альбан объезжал округу, останавливаясь, расспрашивая людей, которые, как ему казалось, могли заметить изящную карету, лошадей, кучера, еще что-нибудь, но все напрасно. Никто ничего не видел и не заметил. Да оно и понятно. Во-первых, сумерки были сырыми и туманными, во-вторых, сильно похолодало и все, кто еще не добрался до дома, думали только о том, как бы поскорее оказаться в тепле. Один только караульный возле дворца, шагавший туда и обратно, пытаясь согреться, сказал, что видел именно такую карету, и она направилась в Пуасси. Альбан поскакал в указанном направлении, но уже так стемнело, что выследить карету оказалось невозможно. Тогда он решил, что карета, доставив в назначенное место драгоценный груз, непременно поедет обратно, возвращаясь в версальские конюшни. Поэтому он добрался до ближайшего лесного перекрестка, спешился и приготовился ждать. Но прежде чем расположиться на траве, он достал из седельной сумки попону, которую всегда возил с собой для подобных случаев, и укрыл своего коня.

Эту ночь Альбану было суждено провести в одиночестве: мимо не проехала ни одна карета, ни одна повозка. К рассвету он заледенел от холода и трясся от ярости: картины, которые посещали его воображение во время бодрствования, любого свели бы с ума. Как только рассвело, он вновь принялся за поиски: на влажной земле ясно отпечатались следы кареты, но вскоре дорога вновь стала мощеной и следов на ней было не различить.

Расположение духа молодого человека не улучшилось. Теперь он испытывал по отношению к Лувуа беспощадную, слепую ненависть, которую чувство бессилия только усугубляло. Враг оказался предусмотрителен и коварен, он переманил к себе на службу камеристку мадам де Монтеспан, украл или подделал одну из ее карет, желая замешать в гнусную историю и маркизу, сделав ее посредницей своей низкой похоти. Альбан и не подозревал, что грубое чудовище способно на такие козни. Он перешел все границы! Чаша переполнилась. Он заплатит за свои преступления! К тому же если кто и знает, где спрятана Шарлотта, то только он! Значит...

Прекратив поиски, Альбан Делаланд, не заезжая в особняк де Фонтенак, поскакал галопом к дороге, ведущей в Версаль...


***

А обитателям особняка Фонтенаков эта ночь тоже показалась чрезвычайно длинной. Участь Шарлотты и необъяснимое исчезновение господина Исидора мешали всем улечься в постель и спокойно спать. Маркиза, кстати сказать, и в обычное время никогда не ложилась рано — весьма тягостная привычка для ее окружения. А если вдруг ей хотелось развлечься, то в ход шли и музыка, и чтение. К тому же она любила, чтобы у нее в спальне было светло как днем. Мадам де Монтеспан терпеть не могла потемок. Странная особенность для женщины, известной своей отвагой. Она свидетельствовала лишь о том, что в каждом человеке таится множество фобий, о которых он даже, возможно, и не подозревает.

Мадемуазель Леони давно уже спала часа по три-четыре и была в восхищении, что ей выпал случай коротать ночь с одной из самых необыкновенных женщин королевского двора. Она воспользовалась этим единственным в своем роде случаем и каких только вопросов не задала маркизе. Расспросила ее обо всем: о детстве в отцовском замке в Пуату, о воспитании в монастыре, о службе фрейлиной при дворе юной Генриетты, герцогини Орлеанской, о замужестве с маркизом де Монтеспан и, наконец, о взаимной страсти, соединившей ее с королем. Задала она вопрос даже о дружбе с Луизой де Лавальер, переродившейся потом в соперничество.

— Я никогда не питала зла к Луизе, а поначалу была искренне к ней привязана. Моя симпатия к Шарлотте отчасти объясняется тем, я думаю, что она так похожа на Лавальер, хотя совершенно непонятно, откуда взялось это сходство...

— Каприз природы. Не помню, от кого я слышала, что у каждого из нас где-то есть двойник. Но глядя на вас, мадам, в это невозможно поверить.

— Полноте, почему бы и нет, в конце концов?

Нескончаемая болтовня за печеньем и аликанте была лишь отвлечением, за которым таилось грызущее беспокойство: они старались не думать о том, что сейчас происходит с Шарлоттой там, куда увезла ее темно-синяя карета. Мадемуазель Леони всеми силами отгоняла от себя страшную мысль, что молодая женщина, вновь оказавшись в руках своего палача, попытается покончить с собой... Отгоняла и никак не могла отогнать.

Уже светало, когда наконец обе дамы надумали отдохнуть. Но не прошло и двух часов, как в вестибюле раздался громкий шум, и они соскочили с кроватей, куда прилегли, не раздеваясь, и побежали к лестнице, а потом вниз. Там им стало ясно, почему так громко хлопали двери и так громко перекликались голоса, — на банкетке посреди вестибюля лежал мокрый до костей, весь в грязи господин Исидор. Он был не в силах пошевелиться от усталости, а Фромантен, опустившись на колени, снимал с него сапоги. Услышав шаги, господин Исидор открыл глаза, хотел заговорить, но из горла у него вылетел только хрип. Но когда он прокашлялся, ему удалось выговорить:

— Я знаю, где она! Надо немедленно предупредить господина де ла Рейни. Пусть едет... Со своими людьми...

Глаза у него закрылись, и он съехал с банкетки, едва не повалив Фромантена. Господин Исидор потерял сознание.

Несколько минут спустя он уже лежал в постели с тремя подушками под головой. Его распухшие ноги, ступни которых были покрыты водяными мозолями, смазали миндальным маслом и обернули мягкими тряпочками. Свои силы господин Исидор подкреплял горячим шоколадом, а Мерлэн тем временем уже скакал в Париж, везя в кармане письмо от мадам де Монтеспан главному полицейскому.

Господин Исидор рассказал, как, оглядывая поддельную карету с гербами маркизы, он вдруг ощутил прилив своеобразного озорного вдохновения; сгустившаяся тьма подсказала ему, что он может отправиться в путь на запятках, где обычно ездят лакеи. И он устроился там не без удобства; серый, почти черный цвет его одежды слился с темным покрытием кареты.

— Что за безумство! — рассердилась мадемуазель Леони. — В ваши-то годы!

— В мои годы! В мои годы! Что вы твердите мне о годах! Запомните, от природы я человек энергичный, нажил кое-какие мускулы и вполне могу на них рассчитывать. И вот вам доказательство...

— Позвольте ему продолжать, — нетерпеливо вмешалась маркиза. — Итак, вам удалось уехать вместе с похитителями и они не заметили вашего присутствия. И куда же направилась карета?

— Она поехала в небольшое имение на берегу Сены, неподалеку от Пуасси. Когда мы тронулись в путь и стали подниматься к замку, я был уверен, что мы сейчас повернем к дороге на Версаль, что было бы совершенно естественно, если бы мы ехали к вам в гости, госпожа маркиза. Но ничего подобного! По счастью, я неплохо знаю здешние места. В детстве мы с моим братом часто проводили летние месяцы у тетушки, которая жила в Пуасси. Мы, бывало, ходили...

— О детстве вспомним потом! Продолжайте рассказ, я вас умоляю!

— Он короток. Я понял, что мы едем не в Кланьи, и стал вдвое внимательнее. Мы пересекли лес, доехали до реки, но через нее не переезжали. Карета повернула налево, поехала по берегу до огороженного стеной парка и остановилась у красивой решетки. Я понял, что мы прибыли к месту назначения, и соскочил с запяток, чтобы не быть пойманным. Карета въехала в ворота, а я остался ее ждать. Ждал я недолго, примерно с полчаса. Затем решетчатые ворота снова открылись, и карета выехала обратно. Я собрался вновь забраться на запятки, думая, что карета поедет в сторону Сен-Жермена, но интуиция, слава богу, подсказала мне, что делать этого не стоит.

— Вашей интуиции можно позавидовать! Вам впору работать ясновидящим! — пошутила мадемуазель Леони.

— И я оказался прав! Карета вновь двинулась вдоль Сены, но уже не на юг, а на север. Мне оставалось только как можно лучше заметить место, куда доставили несчастную Шарлотту. Я оторвал от подкладки камзола лоскуток и привязал его к решетке возле стены в незаметном месте, чтобы не ошибиться.

— Но когда проклятая карета выехала из-за ограды, как вы узнали, что Шарлотты в ней больше нет? Они могли всего лишь заехать в Пуасси, а потом повезти ее дальше, в более глухое и отдаленное место.

— Нет. Женщина, которая здесь передавала письмо, сидела в карете одна. Шторы в карете были подняты, а до этого они были опущены. Мне оставалось одно: возвращаться домой пешком, другого выхода не было. Вы представить себе не можете, какой долгой показалась мне обратная дорога!

— И по дороге вы никого не встретили?

— Ни единой души! Лес предназначен для королевской охоты, даже разбойники его избегают. Если сторожа обнаружат там постороннего, вздернут на первом же дереве, не спросив даже имени. Благодарение небу, я не встретил и сторожей. Мой жалкий вид мог бы здорово меня подвести. А сейчас я вам буду очень благодарен, если мне позволят немного поспать. Не думаю, что господин де ла Рейни появится здесь раньше вечера.

Три часа спустя в карете маркизы де Монтеспан приехал господин де ла Рейни в сопровождении десятка вооруженных всадников. Исидора, спавшего сном праведника, извлекли из теплой постели, обули в домашние туфли и усадили в карету.

— Сожалею, — извинился господин де ла Рейни, — но без вас никак не обойтись, только вы можете помочь нам отыскать разбойничье гнездо.

— Не стоит извиняться! Такое приключение я не упустил бы ни за что на свете.

Маркиза уселась рядом с господином Исидором, она тоже горела желанием оказать посильную помощь и принять участие в приключении. В темном плаще с капюшоном и под вуалью она вполне могла сойти за свою бывшую камеристку. С ее помощью главный полицейский собирался проникнуть в частное владение самого могущественного после короля человека во Франции. На законных основаниях он не мог этого сделать, так как у него не было королевского приказа, единственного документа, который предоставлял право вторгаться во владения министра.

— Как только мы выручим из беды Шарлотту, я увезу ее в Кланьи, — заявила маркиза. — И все расскажу королю. Пора покончить с бесчинствами де Лувуа.

— Будет ли Шарлотта у вас в безопасности? — забеспокоилась мадемуазель Леони. — Кланьи все равно что Версаль, а ей запрещено появляться в Версале.

— Вы беспокоитесь по пустякам, дорогая. Кланьи — это мой собственный дом.

— Да, но ее похитили с помощью одной из ваших бывших служанок.

— За остальных я отвечаю! И меня ничуть не стеснит, если вы приедете и останетесь с Шарлоттой. Так вы будете за нее спокойны.

— Вы слишком великодушны, и я...

— Отложим реверансы на потом! Мы не можем терять ни минуты! — вмешался де ла Рейни.

Выехали тотчас и около двух лье мчались галопом. Дождя не было, но легкая пелена тумана покрывала лес и долину Сены. Миновав Пуасси, господин Исидор без труда отыскал огороженное стеной имение. Кусочек синего шелка, привязанный к решетке, никто не тронул, как убедился де ла Рейни, выехавший осмотреть местность в качестве разведчика.

За решетчатыми воротами виднелась аллея вязов и заросший, неухоженный парк. В конце аллеи стоял красивый старинный особняк времен короля Генриха, выглядел он совсем заброшенным, однако из трубы вился легкий дымок.

Главный полицейский опытным взглядом оценил обстановку и поспешил к остальным, опасаясь привлечь к себе внимание сторожа, чей домишко виднелся у самых ворот.

— Ваш выход, госпожа маркиза, — прошептал он и вскочил на лошадь. — Туман стал гуще, и я надеюсь, что никто вас не узнает.

Карета остановилась возле решетчатых ворот, кучер спустился с козел и позвонил в колокольчик. Вышел сторож и уставился на карету.

— Вы уже вернулись? Что случилось? Госпожа де Монтеспан, лицо которой было закрыто вуалью, выглянула в окно.

— Откройте, — потребовала она, подражая нормандскому акценту своей камеристки. — Я забыла передать кое-что очень важное.

— Да неужто? Ну так передайте мне. Я не имею права открывать ворота днем. Приказ, сами понимаете...

— Эти приказы меня не касаются! Откройте мне ворота, или вы пожалеете.

— Но я-то не могу не исполнять приказа, я-то... О господи! Что вам от меня надо?

Перед воротами появился де ла Рейни, направив на испуганного сторожа пистолет:

— Ты слышал новый приказ? Открывай немедленно!

Ворота тут же распахнулись. Карета въехала на территорию особняка, за ней по аллее под деревьями поскакал де ла Рейни. Следом за ним — его люди. Последний задержался и связал сторожа, чтобы тот не смог закрыть ворота. После чего догнал своих.

Привлеченный топотом кавалькады, на крыльцо дома вышел человек. Сложением он напоминал медведя, одет был, как горожанин, в темно-зеленый суконный камзол. Его темные волосы, закрывая уши, обрамляли красное, будто топором рубленное лицо с глубоко посаженными маленькими глазками под густыми, сросшимися на переносице бровями. Деревья заслоняли от него все, что происходило у ограды, но карету он узнал и не выказывал никаких воинственных намерений. Он спустился со ступеней крыльца и подошел к карете, чтобы поговорить с приехавшей гостьей, в то время как кучер поднял штору и опустил подножку.

— Вы забыли что-то или хотите...

— Ничего. Мы приехали кое-кого забрать отсюда, — любезно ответила маркиза, выходя из кареты и поднимая вуаль.

— Но вы не Жанна...

— Нет, я не Жанна. Я та, кого она обворовала, но это не имеет значения. Я приехала за мадам де Сен-Форжа.

— Мадам... как дальше?

— Довольно, — оборвал слугу де ла Рейни, сунув ему под нос пистолет и полуразвернутый свиток с огромной красной печатью, которая могла впечатлить кого угодно. Слуга посмотрел на свиток с сомнением, но притронуться к нему не решился. — Если вы не хотите отдать нам по доброй воле особу, которую привезли сюда вчера вечером, мы обыщем дом. Сюда, ребята! — скомандовал он.

Слуга попытался противостоять вторжению:

— Месье, вы находитесь во владении господина...

— Господина де Лувуа? Я знаю об этом и повторяю вам, что действую от имени короля. Я — главный полицейский королевской полиции.

— Я тоже приму участие в обыске, — заявила мадам де Монтеспан. Она была в восторге от необыкновенного приключения. — Я обожаю осматривать чужие дома.

— Конечно, конечно, прошу вас, проходите, — пригласил ее главный полицейский.

Маркиза с большим любопытством принялась осматривать дом, который, к ее удивлению, оказался весьма сомнительной чистоты и с весьма скромной обстановкой. Отовсюду веяло запустением. Странное любовное гнездышко.

Именно маркизе повезло найти Шарлотту. Надо сказать, она не много времени потратила на поиски. Шарлотта лежала на просторной кровати, покрытой голубым узорчатым шелком, и спала так крепко, что разбудить ее не было никакой возможности. Она приоткрыла глаза, пробормотала что-то невразумительное и снова заснула.

— Сколько времени она вот так спит? — спросила маркиза женщину, которая прибежала в спальню, заслышав в ней шум, впрочем, весьма небольшой.

Женщина, крепкая немолодая простолюдинка, скорее всего жена «медведя» в зеленом камзоле, ответила:

— Ее уже привезли спящей. Я с большим трудом дала ей немного молока. Она больна или что с ней такое?

— Откуда мне знать? Думаю, ее напоили каким-то отваром. Ваш хозяин навещал ее этой ночью?

— Нет. Но сегодня вечером обязательно должны приехать и...

— Ну так у него будет сюрприз. Помогите мне одеть ее...

Шарлотта была в одной ночной рубашке из полупрозрачного муслина с кружевами. Рубашка не показалась маркизе изящной, но красота Шарлотты не могла не вызывать восхищения.

— Похоже, старый безумец поспевает всюду и не хочет терять времени. Мы тоже, так что поспешим!

Они поторопились, и минут пять спустя «медведь» усадил молодую женщину рядом с господином Исидором. Тот пришел в восторг, потому что Шарлотта положила голову ему на плечо и продолжала спать.

— Полагаю, она даже не вспомнит про дом, куда ее привозили, — заметила маркиза, глядя на Шарлотту.

— Хорошо бы узнать, чем ее напоили. Такой длительный сон может быть опасен;

— Вообще-то сонное зелье не во вкусе Лувуа. Он предпочитает живых партнерш, пусть даже злобных. Спящие красавицы никогда не были ему по нраву. Но я непременно позову своего доктора, как только мы приедем в Кланьи.

Де ла Рейни собрал свою команду — нигде никаких следов они не оставили, — и кавалькада пустилась в обратный путь. Де ла Рейни без меры был доволен успехом операции и с улыбкой сказал бывшему советнику:

— Мадам де Сен-Форжа в большом долгу перед вами, господин дю Булюа. Если бы вы не рискнули занять место на запятках, мы бы никогда ее не нашли.

— Почему вы так думаете?

— Вы весьма удивитесь, услышав, что я узнал от сторожа. Этот дом принадлежит вовсе не господину де Лувуа, а шевалье де Лоррену. Это его загородный дом, и он перестал им пользоваться с тех пор, как двор переехал в Версаль. Но он держит тут двух или трех слуг, чтобы поддерживать хоть какой-то порядок на тот случай, если дом вдруг ему понадобится. Для Шарлотты он должен был послужить перевалочным пунктом. Сегодня вечером сюда явится наш дорогой министр, чтобы забрать свою добычу и увезти ее... черт знает куда...

— Даже не полакомившись? А для чего тогда столь откровенные наряды?

— Вполне возможно, что и наряд, и состояние бесчувствия, в каком мы обнаружили Шарлотту, — все это должно было послужить его низким целям. Слуги шевалье и попросили связать их, чтобы хозяин не заподозрил их в пособничестве. У прекрасного Филиппа рука бывает очень тяжелая.

— Вот вам и подтверждение, что де Лувуа и шевалье де Лоррен великолепно спелись. Единственное, чего я не могу понять, какой интерес в этой истории у шевалье де Лоррена. Он не из тех, кто делает что-то бескорыстно.

— Не сомневайтесь, какую-то корысть он обязательно преследует. А теперь поедемте поскорее. Шарлотта нуждается в помощи, а я хотела бы вечером еще успеть съездить во дворец.


***

Когда Шарлотта пришла в себя, выяснилось, что обо всем случившемся с ней она хранит весьма смутные впечатления. Она хорошо помнила только отъезд из Сен-Жермена вместе с Жанной Дебюи. Камеристка ужаснулась ее бледности и уговорила выпить «лекарство от сердца», протянув серебряный флакон. А потом последовал провал памяти и отдельные туманные картины: например, она помнила, что ее раздели и уложили в кровать с голубым пологом...

Зато когда Шарлотта проснулась в Кланьи, она ничуть не удивилась, потому что именно туда и направлялась из Сен-Жермена. А вот от рассказа мадам де Монтеспан о том, что происходило на самом деле, у Шарлотты кровь заледенела от ужаса.

— Если этот презренный человек спелся с шевалье де Лорреном, я погибла. И вам, мадам, тоже могут грозить огромные неприятности, если не сказать хуже!

— Не мучайте себя понапрасну. Битвы — моя стихия, и поверьте, теперь вам нечего опасаться. Моя сестра Тианж останется с вами, а я отправлюсь во дворец.

— Вы хотите поговорить с королем?

— Представьте себе, хочу! И не делайте такого испуганного лица! Лично мне он никогда не внушал страха. И даже если поблизости будет черной тенью стоять Ментенон, он выслушает все, что я считаю нужным сказать ему.


***

Если и существовал смертный грех, каким не грешил Людовик XIV, потому что к нему не располагала его натура, то этим грехом была праздность. Король отличался неизменным трудолюбием и никогда не приносил в жертву свою «работу короля» ни развлечениям, ни самым пылким страстям. Окна королевского кабинета зачастую были освещены далеко за полночь. После отмены Нантского эдикта он стал засиживаться чуть ли не до утра, и мадам де Монтеспан, пристально следившая, когда и куда отправился король, знала об этом лучше всех. Был уже поздний час, когда она обратилась к камердинеру Людовика Бонтану, которого знала уже много-много лет, с просьбой попросить для нее аудиенции. Аудиенции с глазу на глаз, уточнила она, не желая видеть соперницу, сидящую в кресле с вязаньем в руках. Она готова была прийти на следующий день, если сегодня встреча наедине окажется невозможной, но то, что она собирается сообщить королю, предназначено исключительно для короля.

Не желая, чтобы ее заметили, маркиза надела черную кружевную маску и на свое черное бархатное платье с белой атласной вставкой накинула плащ из тафты с капюшоном. Единственным ее украшением был великолепный рубин на золотой цепочке и рубиновые браслеты.

Низко склонившись над столом, освещенным целой кипой белых свечей, Людовик писал. Он поднял глаза, услышав шуршание шелка, осведомившее его о том, что его приветствуют реверансом. Он ограничился движением руки, указав на кресло перед письменным столом. Атенаис села и терпеливо ждала, пока король закончит писать письмо. Наконец он бросил перо, посыпал листок золотой пудрой, чтобы высушить чернила, сложил его, отодвинул в сторону и посмотрел на посетительницу.

— Вы сообщили, что хотите поговорить со мной о важном деле, и я, надеюсь, порадовал вас, пригласив тотчас же. Я перед вами и готов вас выслушать. О чем пойдет речь?

— О похищении, сир, которому предшествовало неоднократное изнасилование и которое завершилось бы окончательным исчезновением жертвы, если бы в это дело не вмещалась я.

— Неужели? Если бы меня клонило в сон, вы в один миг прогнали бы сонливость! А теперь объяснитесь.

— Буду краткой, сир. Только что я увезла из некоего дома в Пуасси мадам де Сен-Форжа, которую доставили туда прошлой ночью, опоив снотворным. Она должна была пробыть там недолго, а дальше отправиться в неизвестном направлении. Предполагалось, что след ее потеряется навсегда.

Король нахмурил брови.

— Мадам де Сен-Форжа? Опять она?

— Да, сир, опять она! Вот уже несколько месяцев она живет в непрекращающемся кошмаре, и защитить ее готов был только ее несчастный супруг, но поплатился за это жизнью. После чего Ваше величество сочли самым предпочтительным наложить на несчастную молодую женщину опалу. Но наказывать нужно было не ее, Ваше величество!

— А кого же?

— Господина де Лувуа, который, забрав ее из Бастилии, поместил мадам де Сен-Форжа в принадлежащий ему охотничий домик и несколько раз изнасиловал. Он продолжал бы свои бесчинства, если бы не явилась его супруга и не выгнала узницу. Господин де Лувуа продолжал преследовать несчастную своей бесчеловечной страстью, внушая ей ужас. А вчера он выкрал ее из дома, послав за ней карету, точь-в-точь такую же, как моя, и посадив в нее служанку, которую я выгнала за воровство. Графиню привезли в дом неподалеку от Пуасси, куда господин де Лувуа должен был явиться сегодня и увезти ее... один бог знает куда. Я пришла к вам, сир, с двумя жалобами: одна из них от мадам де Сен-Форжа на учиненное над ней насилие, а вторая от меня — на подделку моей кареты и привлечение служанки-воровки, что волей-неволей вовлекло меня в черное дело.

— Каким образом вы узнали о похищении?

— Старый друг мадам де Сен-Форжа сумел проследить за каретой, которая, к счастью, уехала не так далеко от Сен-Жермена. Он предупредил нас, и Шарлотта была вовремя спасена... Вовремя и без скандала.

— Нас? Я прекрасно понимаю, что вы были не одна, совершая этот подвиг. С кем же?

— Если король мне позволит, этот секрет я еще некоторое время сохраню в тайне. Зато добавлю одну подробность, к которой хочу привлечь внимание Вашего величества. Дом неподалеку от Пуасси принадлежит не господину де Лувуа, а одному из его друзей... недавних и неожиданных.

— Имя!

— Шевалье де Лоррен. Я знаю, что поверить этому трудно, я сама бы не поверила, если бы не видела собственными глазами, как доверительно они беседовали, шествуя под ручку по Зеркальной галерее.

Глаза Людовика загорелись гневом.

— Вы сами их видели?

— Могу поклясться. И не я одна. Мадам де Дюрас обернулась, не в силах скрыть удивление. Брови господина де Сен-Прие поднялись так высоко, что их не стало видно из-под шляпы. И, согласитесь, это редкое зрелище стоило такого удивления, — заключила маркиза с насмешливой улыбкой, и король невольно ответил ей тем же. Напряжение разрядилось.

Общая улыбка словно бы переселила их на миг в те времена, когда, сгорая во взаимной страсти, они то без удержу смеялись, то изнемогали от наслаждения.

— Поженились карп и заяц, как в басне Лафонтена, — внезапно произнес король, задумавшись. — Интерес де Лувуа для меня очевиден: подружившись с шевалье, он отводит от себя подозрения, но я пытаюсь понять, что в этом деле понадобилось де Лоррену.

— На этот вопрос у меня нет ответа, сир, но вы можете не сомневаться, что интерес, несомненно, присутствует.

— Где сейчас находится мадам де Сен-Форжа?

— У меня в Кланьи. Злые силы словно сговорились встречаться в ее особняке в Сен-Жермене, где она хотела одного: жить настолько тихо, чтобы о ней забыли.

— Забыли? Не так-то это просто. Вы знаете придворных. Будь она дурнушкой или заурядной девицей, ее бы давно оставили в покое, но она так обворожительна! А таких здесь не прощают.

— Но разве существуют преграды для королевской воли? Мне казалось, что королю она небезразлична.

— Не могу отрицать, но безрассудство юности не вполне подходит мудрой зрелости.

— Господин де Лувуа думает иначе, он далек от благоразумия Его величества. Хотя лишен какой бы то ни было привлекательности.

— Мы обяжем его к большей сдержанности. Вы правы, сказав, что эта история слишком затянулась. Мы призовем сюда завтра господина де Лувуа и шевалье де Лоррена. Я хотел бы видеть также вас и графиню де Сен-Форжа. Приходите после мессы. Я передам приглашение министру.

Госпожа де Монтеспан встала, сделала реверанс и с сияющей улыбкой произнесла:

— Я бесконечно благодарна Вашему величеству! Я была уверена, что, обратившись к справедливости, присущей королю, и к его благородному сердцу, меня не постигнет разочарование.

— Так до завтра! Я отдам распоряжение.

Маркиза вернулась домой с легким сердцем. Завтра они освободятся от домогательств подлого министра, и всем сразу станет легче. Особенно Шарлотте — с нее будет снята печать отверженной, и она сможет снова навещать герцогиню Орлеанскую.

Шарлотта горячо поблагодарила маркизу за благотворное вмешательство и, успокоенная, заснула мирным сном, каким давно уже не спала.

Но увы! Мирный ночной сон был всего лишь короткой передышкой. На следующее утро записка от короля, принесенная юным пажом, известила дам, что встреча не состоится. Выходя из Арсенала поздней ночью, де Лувуа подвергся нападению. На него набросился мужчина, который душил его и требовал сказать, где он скрывает известное ему лицо. Министра едва удалось спасти. Опасность, которой он подвергался, была смертельной.

Нападавшего заключили в Бастилию. Им оказался комиссар полиции по имени Альбан Делаланд.

Глава 13 Ночь в Версале

Де ла Рейни смотрел на два обращенных к нему лица: они были такими разными, но выражение страдания на них было совершенно одинаковым. Без сомнения, Шарлотта и мадемуазель Леони выехали затемно, если оказались у него так рано, и, конечно, провели бессонную ночь.

— И зачем вам только понадобилось это путешествие? Неужели вы не догадывались, что я непременно приеду к вам?

— У вас столько забот, — вздохнула мадемуазель Леони, — мы подумали, что разумнее приехать нам самим. И потом, когда мадам де Монтеспан известила нас о катастрофе, мы были раздавлены. После стольких надежд! Невыносимо! Удар был слишком жесток. В первый раз на моих глазах Шарлотта лишилась сознания, мы не спали всю ночь, мы не могли не приехать.

Де ла Рейни заметил, что мадемуазель Леони дрожит, несмотря на теплый плащ, Шарлотту тоже била дрожь. На нее, бледную, с черными кругами под глазами, было жалко смотреть. Сообразив, что у него в кабинете страшный холод, главный полицейский позвонил, распорядился принести дров и развести огонь в старинном средневековом камине, где угли едва тлели. Еще он попросил принести молоко, шоколад или любой другой горячий напиток.

— Что вы хотите узнать? — спросил он, снова подойдя к двум дамам.

— Что же произошло на самом деле? А главное...

— Демона больше нет? — гневно осведомилась Шарлотта.

— Жив, но был на волосок от гибели. Что, к несчастью, я думаю, мало поможет Альбану. Если бы министра не вырвали у нашего молодца из рук, он бы с ним расправился. Вот уже три дня, как Альбан, по моему мнению, совершенно невменяем. Мадам де Монтеспан приехала поговорить со мной, и мой юный друг, на свою беду, услышал наш разговор. Он узнал, какую участь уготовил вам де Лувуа. И тут же стремглав помчался в Сен-Жермен, куда поспешили и мы с маркизой. Несмотря на резвость лошадей мадам де Монтеспан, Альбан приехал раньше. Впрочем, все это вы знаете сами. После того как он ускакал из Сен-Жермена, я его не видел. Не знаю даже, чем он занимался все это время. А сегодня мой помощник Франсуа Дегре сообщил мне, что Альбан пытался убить министра и выслеживал его с раннего утра. Альбан следовал за Лувуа до Арсенала и, убедившись, что тот в одиночестве, стал дожидаться, когда он оттуда выйдет, намереваясь выяснить, куда именно увезли вас, мадам де Сен-Форжа. Собственно, ничего другого он поначалу, я думаю, не замышлял. Но... Кончилось тем, что он с яростью набросился на министра, завязалась драка, за которой с большим любопытством наблюдали слуги. Вы знаете, что министра у нас не любят, на его руках слишком много крови. Альбан без труда взял над ним верх. Не знаю, узнал ли он то, что хотел, ненависть оказалась сильнее. Он схватил де Лувуа за горло и стал душить в уверенности, что его смерть возвратит вам свободу и безопасность. Если бы не обход патруля, он бы его точно задушил. Альбана арестовали. Де Лувуа довольно долго не мог говорить.

— Куда его отвезли? — спросила мадемуазель Леони. — Сюда? Он в Шатле?

— В камере над собственным кабинетом? — усмехнулся де ла Рейни. — Нет, конечно. Он в Бастилии. По-другому и быть не могло, учитывая ранг его жертвы. Но там с ним хорошо обходятся.

— Вы видели его? — поинтересовалась Шарлотта.

— Нет еще, но скоро туда поеду. — И, увидев ее умоляющий взгляд, тут же жестко ответил: — Нет, мадам! Вы не можете ехать со мной. Может быть, когда процесс закончится и вынесут приговор...

— Приговор? — едва слышно переспросила мадемуазель Леони. — Каким, вы полагаете, может быть приговор?

Главный полицейский отвел глаза.

— Я вижу только одно решение. Это случай исключительной важности.

— Смертная казнь?

— Где же справедливость? — возмутилась Шарлотта. — Ведь демон по-прежнему жив!

— Суд не принимает во внимание подобных тонкостей, касающихся исключительно вас, Шарлотта. Делаланд посягнул на жизнь человека, занимающего во Франции второе после короля место. И этот факт будет для судей главным. А что бы вы предпочли? Галеры? Уверен, что Альбан бы этого не захотел. Он прекрасно знает, что полицейскому не выжить среди преступников.

— Теперь на галерах не преступники, а протестанты, — сумрачно сообщила Леони.

— Но вы же с Альбаном родственники, — не отступала Шарлотта. — Вы лучше всех знаете, что он не заслуживает подобной участи! Вы человек влиятельный, вас уважают! Неужели вы ничем не сможете ему помочь?

— Нет, не смогу. Именно потому, что он мой родственник. Я могу надеяться лишь на то, что избавлю его от процедуры, которая обычно предшествует смертной казни. Полагаю, он оценит возможность подняться на эшафот собственными ногами.

— И вы так спокойно говорите об этом? — чуть ли не закричала мадемуазель Леони. — Вы его совсем не любите?

Увидев взгляд главного полицейского, она смутилась и замолчала.

— Даже если бы он был моим сыном, я не смог бы любить его больше...

— Так помогите ему! Устройте ему побег! — живо заговорила Шарлотта. — Я отдам все свое состояние, лишь бы только его спасти! Вы же знаете!

— Вы — конечно... Я тоже. Будь я частным лицом. Но я отвечаю за безопасность нашего королевства. Эту должность создали специально для меня, я не покупал ее, а получил из рук короля как знак его доверия. И до сих пор король ни разу не пожалел о своем решении. Я принес присягу и не могу стать клятвопреступником.

— Зато можете позволить ему умереть, даже пальцем не пошевелив, если его обрекут на смерть? Я правильно поняла?

— Да, если я по-прежнему буду занимать пост главного полицейского. Но я могу сложить с себя свои обязанности и развязать себе руки. Правда, в этом случае мои возможности будут просто ничтожны...

Положение было безвыходным, напряжение возрастало. А мадемуазель Леони терпеть не могла безнадежных случаев. Она кашлянула и заговорила:

— А что, если мы не будем ловить журавля в небе, а обратим внимание на синицу, которую держим в руке? Во-первых, Альбана пока еще не судили и приговор ему не вынесен. Во-вторых, пока нет приговора, мы не знаем, каким именно он будет. Но мы точно знаем, что господин де Лувуа не пользуется большой симпатией в нашей стране. Можно даже выразиться гораздо резче. Он заслужил немалую ненависть, а отмена Нантского эдикта еще более усилила ее...

— Вы что, хотите сказать, что Альбана могут помиловать? Но я же вполне определенно высказался о том, что я думаю по этому поводу.

— Думать — одно, а в жизни все получается по-другому. Пока человек жив, его не оставляет надежда. В-третьих, нет ли возможности уговорить жертву, которая заслуживает не только смертной казни, но и адских мук, забрать свою жалобу? Ведь процесс в немалой степени может повредить и господину де Лувуа. Захочет ли он выставлять на всеобщее обозрение причины такой яростной ненависти Альбана? Шарлотта ведь не станет скрывать правды. Или я ошибаюсь?

— Если понадобится, я расскажу обо всем хоть перед всем светом! Для меня уже ничего не имеет значения.

— Я знаю, что выгляжу в ваших глазах защитником дьявола, — горько вздохнул де ла Рейни, — но представьте себе, что ваша правда может никому не понадобиться. Дом, где мы нашли Шарлотту, принадлежал вовсе не господину де Лувуа, а шевалье де Лоррену. Похищение может сойти за... невинную шутку. И к тому же у де Лувуа достаточно власти, чтобы потребовать суда при закрытых дверях.

— Вы действительно невыносимы!

— Еще раз повторяю: сейчас я служу адвокатом дьявола. Но не отказываюсь рассмотреть все возможности, которые могут хоть как-то облегчить участь Альбана. Например, уговорить де Лувуа забрать жалобу. Хорошо. Кто может к нему поехать с подобной просьбой? Уж конечно не графиня де Сен-Форжа!

Шарлотта отвела ладони от залитого слезами лица, подняла голову и решительно заявила:

— Ради того, чтобы Альбан остался в живых и на свободе, я могу поехать даже к Лувуа!

— Не надо нам подобных добродетелей, — неодобрительно заметила мадемуазель Леони. — Оставьте их драматургам, пользе дела они никогда не служили. Лувуа пообещает все, что угодно, лишь бы заполучить вас, а потом забудет все обещания. Чтобы удовлетворить свою страсть, он ни перед чем не остановится.

— А если я потребую, чтобы он при свидетелях написал отказ от жалобы?

— При свидетелях? — усмехнулась умудренная жизненным опытом мадемуазель. — Вы принимаете его за идиота? Он не потерпит никаких свидетелей, да и вы, чтобы изъявить ему свою покорность, должны будете явиться обнаженной и с веревкой на шее, как гражданка Кале![38] К тому же, насколько я понимаю, он пока еще не встает с постели. Хотя от подобных людей всякого можно ожидать. Но прежде, чем мы с вами опять удалимся от предмета разговора, позвольте мне назвать последний пункт. В-четвертых, Его величество король! Вспомнить о нем, мне кажется, весьма уместно. Он ведь по-прежнему обладает правом помилования, я не ошиблась?

— Нет, вы не ошиблись, — кивнул головой де ла Рейни. — И в другое время, я думаю, он бы им воспользовался.

— В другое время?

— Да, если бы была жива королева. Потому что Ее величество, возмущенная бесчинствами Лувуа, сама попросила бы короля о милости. Тем более если бы ее об этом попросила молодая дама, которую она любила.

— Но нам нечего ждать от той, которая ее заменила, — с тоскливым отчаянием заключила Шарлотта. — Для этой дамы я постоянный источник неприятностей. И значит, моим единственным утешением остается молитва. Господин де ла Рейни, вы, кажется, говорили, что собираетесь навестить вашего родственника? Не согласились бы вы исполнить мою просьбу?

— Вашу просьбу? Исполню все, что вы только пожелаете.

— Передайте ему, что я люблю его и... умоляю меня простить.

— За что? — возмутилась мадемуазель Леони.

— За то зло, которое я ему причинила, сама того не желая... За то, что встретилась ему на пути. Не будь меня, он был бы сейчас счастлив. Занимался бы любимой работой. Он... Я в самом деле приношу несчастья!

Шарлотта вдруг вскочила и выбежала за дверь, оставив господина де ла Рейни и мадемуазель Леони в полной растерянности.

— Шарлотта! — позвала ее кузина. — Вернитесь! Я ведь не могу за вами бежать!

Но Шарлотта не откликнулась. Де ла Рейни выскочил на лестницу, где слышался стук каблучков молодой женщины. Он оглушительно рявкнул:

— Задержите ее!

Откликнулось ему лишь эхо. Он заторопился вниз, но Шарлотте было двадцать, и она была легче газели, чего нельзя было сказать о господине главном полицейском. Когда он оказался под сводом Шатле и стал оглядываться по сторонам, Шарлотты и след простыл.

— Молодая дама со светлыми волосами в черном плаще! — крикнул он часовому, который, узнав господина главного, вытянулся перед ним.

— Пробежала вот здесь. К Гревской площади! — сообщил часовой.

— Кого вы ищите? — задал вопрос внезапно появившийся Дегре.

— Графиню де Сен-Форжа. Она вдруг вскочила и побежала и...

— Позвольте мне! Я догоню ее, — пообещал Дегре и со всех ног бросился в сторону Гревской площади.

У Дегре были длинные ноги, бегал он очень быстро, и, несмотря на большое количество народа на улице Ваннери, выходившей на площадь как раз напротив городской ратуши, он успел заметить мелькание светлых волос над отброшенным назад черным капюшоном, а потом опять потерял беглянку из вида. Огромная повозка с бочками, выехав со склада, перегородила всю улицу. Дегре, как мог, постарался освободить проход и наконец оказался на Гревской площади...

И понял, что там готовятся к казни. Люди в те времена очень любили развлечения подобного рода, вся площадь была забита народом, и Шарлотты он больше не видел.

Дегре понадеялся, что, поднявшись на цыпочки, он возвысится над толпой и сможет рассмотреть окружающую его территорию получше, но в этот миг как раз появилась телега с осужденным, и почти все люди на площади тоже встали на цыпочки. Тогда он решил пробиваться сквозь толпу дальше, но народ стоял так тесно, что сдвинуться с места оказалось невозможным, и Дегре снова пришлось искать Шарлотту взглядом. К счастью, ожидалось заурядное повешение, и можно было надеяться, что народ скоро разойдется...

Шарлотта между тем была совсем недалеко от Дегре. Когда она очутилась на площади и увидела эшафот, где палач со своим помощником проверяли, прочна ли веревка и хорошо ли она скользит, ужас овладел ею и совсем затуманил рассудок. Она нисколько не сомневалась, что на площади готовят казнь Альбана, и с криком упала на колени, сложив руки для молитвы. Она не думала о том, что ее могут затоптать, хотя люди прибывали со всех сторон и рвались вперед, не желая упустить ни одной детали из ожидаемого «увлекательного» зрелища. Толстая тетка споткнулась о Шарлотту и непременно упала бы, не будь тут так тесно.

— Нашла место, где молиться! — заорала она. — Да я могла бы хромой остаться!

Она сгребла Шарлотту в охапку и поставила на ноги.

— Прошу прощения, — пробормотала Шарлотта, не сводя глаз с приближавшегося кортежа. Осужденный был человеком лет тридцати, широкоплечим, темноволосым, высокого роста. Он мало походил на Альбана, но глаза Шарлотты застилала пелена слез, и что сквозь нее она могла увидеть? Однако обиженная осталась недовольна подобным извинением.

— И это все, что вы можете мне сказать? А-а, поняла! Твоего дружка сейчас вздернут! Может, и ты из той же банды? Девицы грабителей всегда разнаряжены, как куколки! Хочешь, чтобы и тебя вместе с ним повесили? Милости просим, я могу тебе помочь! — с издевкой орала она.

— Заткнись, мамаша, — одернул ее сосед, по виду грузчик. — Не видишь, что ли, она тебя не слышит. А и впрямь куколка, и одета что надо, — просипел он, с удовольствием ощупывая плащ Шарлотты, надеясь найти в ее кармане кошелек, на что та не обратила ни малейшего внимания.

Осужденный уже находился под виселицей, и монах протягивал ему распятие, которое тот хотел поцеловать. Он стоял спиной к Шарлотте, и она, бедняжка, по-прежнему верила, что последний миг наступил для ее возлюбленного.

Площадь замерла в ожидании, и в гулкой тишине вдруг раздался жалобный крик:

— Нет! Нет! Пощадите его! Пощадите!

В ответ послышался недовольный ропот. Перед лицом смерти следовало хранить молчание. Шарлотте, без сомнения, крепко бы досталось, если бы она продолжила кричать, но Дегре быстро сообразил, где она находится. Теперь уж он не деликатничал. Работая локтями, он быстро проторил себе дорогу, дал кулаком в нос грузчику, продолжавшему свои поиски, и тот повалился на толстуху, потом схватил Шарлотту за руку и потащил за собой. Она спешила за ним машинально, уже ничего не чувствуя и не понимая. Дегре вытащил ее из толпы и повел в кабаре «Образ Божьей Матери», что на углу набережной. Там он усадил ее на лавку и попросил принести горячего вина с корицей. Шарлотта сидела напротив Дегре, но не видела его. Только отпив глоток обжигающего напитка, она очнулась.

— Зачем вы меня искали? — жалобно спросила она.

— А зачем вы убежали?

— Я.. Не знаю... Я... хотела умереть.

— Хотели, чтобы вас повесили вместе с вором-курокрадом?

— Нет... Я бежала к Сене... Потом увидела, что вот-вот казнят человека...

Дегре услышал только слово «Сена» и повторил его:

— К Сене? Вы что, и в самом деле решили покончить с собой? Но по какой причине? Из-за Альбана?

— Да. День, когда он меня встретил, был самым черным в его жизни. Он жил счастливо, я принесла ему несчастье.

— Не вам об этом судить. Он вас любит. И вы его тоже? Это уже немало! А если хотите покончить с собой, то дождитесь хотя бы его смерти.

— После того, что он совершил, ждать осталось недолго.

— Но пока-то он жив. Мы — люди из полиции и наш начальник — тоже можем замолвить за него словечко!

— Господин де ла Рейни не станет этого делать. Как глава полиции, он не будет заступаться за своего родственника, он не имеет на это права. Он должен выполнять свой долг до конца.

— Он вам так сказал?

— Да, и очень решительно.

— Ну так забудьте о его словах. А пока позвольте мне отвести вас в Шатле, где вас ждут. Потом поезжайте домой и постарайтесь отдохнуть. Новости вам сообщат.

— Вы обещаете?

Франсуа Дегре улыбнулся уголком рта, как порой улыбался Альбан, встал из-за стола, взял молодую женщину под руку и торжественно сказал:

— Клянусь! Мы не оставим его погибать, не совершив невозможного для его спасения.

Господи! Какое счастье было услышать такую клятву! Камень упал с души Шарлотты, она послушно пошла с полицейским к зданию старинной тюрьмы, но не стала подниматься в кабинет господина де ла Рейни. Дегре усадил ее в карету и послал солдата предупредить мадемуазель Леони о том, что Шарлотта нашлась. Она тут же спустилась вниз, села в карету рядом с девушкой, взяла ее за руку и сказала:

— Вы напугали меня, но в случившемся виновата я: я не должна была позволять вам ехать со мной.

— Я рада, что поехала... Даже если я в отчаянии. Но я верила всей душой, что господин де ла Рейни будет готов на все, лишь бы спасти Альбана...

— Он просто обозначил вам права и обязанности главного полицейского Франции. И что он мог вам сказать, находясь при исполнении служебных обязанностей?

— Я думаю, что и вы ожидали от него чего-то другого. Когда мы ехали сюда, вы тревожились так же, как и я.

— Да, конечно, я и сейчас волнуюсь, не зная, какой приговор вынесут бедному мальчику.

— Вы же слышали: жив Лувуа или мертв, исход один. Веревка, с помощью которой расправляются с отпетыми головорезами. Он не дворянин и не имеет права быть подвергнутым казни через отсечение головы. А что бы с ним сделали, если бы он посягнул на жизнь короля?

— Разорвали бы на части при помощи четверки лошадей, но не сразу. До этого его бы подвергли чудовищным пыткам, как Равальяка, убийцу Генриха IV. Но хватит о казнях! Мы возвращаемся в Сен-Жермен, и вы немедленно ложитесь в постель.

— Ни за что! Что я буду там делать?

— Спать. Сейчас сон — самое необходимое для вас.

— Но я не могла уснуть всю ночь!

— Конечно, вам нужно помочь, и наш дорогой доктор Бувье найдет подходящее средство. Согласны?

— Ни за что!

Мадемуазель Леони уселась поудобнее, откинула голову на подушки и прикрыла глаза.

— Тогда я вам не скажу, что собирается предпринять господин де ла Рейни.

— А он все-таки собирается что-то предпринять?

— А как же иначе? Разве он не сказал вам, что любит Альбана, как родного сына? Ну? Обещаете мне, что два дня будете отдыхать?

— Вы тиранка! Но я обещаю...

— Тогда слушайте: он поедет в Версаль и попросит аудиенции у короля...

— О господи! Благодарю тебя! Мадемуазель Леони предусмотрела все, кроме одного: именно этим утром доктор Бувье отправился вместе со всей своей семьей в Нидерланды. Два века врачи из рода Бувье лечили жителей королевского города, и никто из них не захотел расстаться с верой своих отцов.

Шарлотте пришлось удовольствоваться теплым молоком и отваром из липы с ромашкой. А дом тем временем сотрясался от проклятий ее кузины.

Мадемуазель Леони отличалась широкими взглядами и всегда считала, что главное — поступать по-христиански. Бог и молитва были для нее на первом месте, а уж как ему молятся — по-латыни или по-французски, — занимало ее гораздо меньше. Разумеется, она не оставалась равнодушной к различиям в обрядах и тонкостям вероисповедания, но ведь в стране Декарта и эдикта доброго короля Генриха IV, который, будто целительный бальзам, вылечил кровоточащие раны религиозных войн, можно было мирно обсуждать все вопросы. В стране, где царил порядок и где протестанты трудились на равных с католиками. Но вот их снова стронули с места, хуже того, их отправляли на галеры! И если бы только на галеры! А то и на казнь! Подумать только, сейчас, когда хорошего врача днем с огнем не найдешь, лучшего из докторов согнали с насиженного места! Что оставалось делать? Только плакать!


***


Де ла Рейни приехал в Версаль, и ему сказали, что король находится в оранжерее, где сейчас ведутся большие работы. Услышав это, он обрадовался: король, скорее всего, был в хорошем настроении, и, кто знает, может, его старания дадут добрые всходы? Он действительно нашел Людовика в оранжерее, которую намеревались увеличить вдвое. Зажав под мышкой трость, король что-то говорил и изображал обеими руками в воздухе геометрические фигуры, а окружающие благоговейно слушали его, будто оракула.

Случайно король заметил вошедшего де ла Рейни. Он тут же прекратил свою лекцию, опустил трость на землю, махнул рукой в знак завершения беседы и направился к главному полицейскому. По бесстрастному лицу короля невозможно было догадаться, сердит он или нет. Де ла Рейни поручил себя господу богу.

— А-а, господин де ла Рейни! Пришли полюбоваться нашими трудами? Апельсиновые деревья так выросли, что приходится строить для них новое помещение, и украсить его нужно гораздо лучше. Но полагаю, — добавил король, глядя на вымученную улыбку главного полицейского, — что вы приехали говорить не об апельсиновых деревьях.

— Так оно и есть, сир, за что я покорнейше прошу простить меня. Я чаще порчу ваше настроение, чем улучшаю его.

— Посмотрим, какие новости вы привезли на этот раз. Мы находимся в прекраснейшем расположении духа и хотели бы сохранить его как можно дольше. Так о чем пойдет речь?

— О моем молодом кузене Альбане Делаланде, который напал на господина де Лувуа, когда тот выходил из Арсенала два дня тому назад.

— Невеселое дело. Странная выходка, которую трудно объяснить и понять. Этот человек сошел с ума?

— Нет, сир, он был в ярости. Молодой человек был вне себя от отчаяния.

— Давайте отойдем в сторону. Мне не хочется, чтобы наш разговор услышали. Если я вас правильно понял, молодой человек действительно хотел убить моего министра, и вы не можете не признать, что это случай серьезный. Де Лувуа едва не отдал богу душу.

— Благодарение богу, господин министр остался жив.

— Но намерение убить существовало, что с этим поделать? Это уже само по себе преступление.

— Но я не хотел бы, чтобы это преступление показалось вам непростительным. Его величество король настолько выше простых смертных, что ему невозможно понять, как может действовать несчастный молодой человек, страстно влюбленный в благородную даму и узнавший, что другой сделал ее жертвой своей похоти, поправ все права чести... и не имея никаких оправданий...

Людовик остановился и посмотрел своему главному полицейскому прямо в глаза.

— Только не говорите мне, что речь снова пойдет о мадам де Сен-Форжа.

— Увы, именно о ней. Делаланд нашел ее в ту ночь, когда она сбежала из монастыря, и привез в дом мадам де Брекур. С тех пор он ее любит.

— Он ее любовник?

— О, сир! Ваше величество прекрасно понимает, какая пропасть отделяет знатную даму от молодого человека, служащего в полиции. И то, что теперь она стала вдовой, совершенно не изменило положения вещей.

— Он ваш кузен! Это уже немало!

— Король бесконечно добр, но Делаланд не видит в этом родстве большого преимущества. Он едва осмеливался коснуться ее платья, и то, что другой, полагая себя всемогущим, посмел осквернить ее честь, привело его в бешенство. Едва он только узнал, что она вновь похищена, чаша переполнилась, и он, забыв все титулы, кинулся мстить за ее позор и за собственное отчаяние. Разве... это невозможно понять? — спросил де ла Рейни с внезапной робостью.

— А что, если бы виновником насилия стал я?

— Сир! У короля благородное сердце, он не чудовище, ослепленное собственным всемогуществом. Такого и представить себе невозможно.

— Да, разумеется. Я полагаю, его еще не осудили?

— Нет еще, но не замедлят это сделать. И, боюсь, приговор будет самый суровый...

— Смертная казнь, без сомнения.

— Король вынес приговор... Но король может и помиловать. Судьи не обойдут вниманием Его поручительство...

Де ла Рейни поостерегся напомнить королю — это было бы крайней бестактностью! — что когда-то Его величество смягчил приговор, вынесенный суперинтендантом Фуке. Людовик двинулся по дорожке, опустив в задумчивости голову. Некоторое время собеседники шли молча, поглядывая на позолоченные ящики и блестящие листья апельсиновых деревьев. Когда король наконец остановился, его лицо было столь суровым, что сердце де ла Рейни сжалось.

— На этот раз я не могу помиловать.

— Но ведь господин министр жив!

— Да, конечно. Но он был на волосок от гибели. Его смерти желали всерьез. Поймите меня, де ла Рейни, я проявил бы милосердие, но сейчас это невозможно. Де Лувуа ненавидит добрая половина королевства. Помиловать вашего кузена значит молчаливо поощрить его врагов, которые не замедлят этим воспользоваться и повторят покушение. Де Лувуа несет на плечах груз всего содеянного им в нашем королевстве... Я не могу нести этот груз и делать всю ту грязную работу, которую делает он. Он мне нужен, и нужен живой. Значит, нужно дать всем острастку.

— Сир! — взмолился де ла Рейни со слезами на глазах. — Отмените, по крайней мере, смертную казнь. Мальчик так верно и преданно служил Вашему величеству... И он мне так дорог!

— Я верю... Мы согласны избавить его от позорной веревки. Мы возведем его во дворянство, и он будет казнен, как благородный дворянин, его шеи коснется меч. В конце концов, он ведь зовется де ла Ланд, не так ли?

Что тут можно было сказать? Только изъявить благодарность, что и сделал де ла Рейни убитым голосом. Он готов был уже удалиться, но король вдруг задержал его:

— Еще одно слово! Пусть ваша юная приятельница не разыгрывает из себя расиновской героини и не приносит себя в жертву своему мучителю. Она обречет себя на адские муки и не получит взамен ничего... Кроме обещания, которое будет тут же забыто.

— Но если Ваше величество придерживается такого мнения относительно господина министра, то почему король так защищает его, обеспечивая ему полную безопасность? Де Лувуа только что надругался над жизнями трех добрых католиков, и весь двор будет за это ему аплодировать?

— Нет. Интересы государства вынуждают меня поддержать сейчас его должность, титул и полномочия, но в свой час он почувствует всю тяжесть моего гнева. Уже сейчас ему будет запрещено предпринимать какие-либо попытки приблизиться к мадам де Сен-Форжа и даже подходить к ней ближе чем на пять туазов![39]

— Последнее похищение было делом рук шевалье де Лоррена, а не господина де Лувуа. И если жертва будет отправлена в какое-нибудь захолустье, никакие запреты короля не остановят министра, — откровенно высказал свое мнение де ла Рейни, терять которому было уже нечего.

— Вы предпочитаете, чтобы ради ее безопасности я отправил мадам де Сен-Форжа в изгнание? Например, в Испанию к моей племяннице?

— Французы не обладают в Испании иммунитетом... Мадам де Сен-Форжа рискует не доехать до Мадрида...

Людовик нетерпеливо махнул рукой.

— Ваша логика убийственна, господин де ла Рейни. Я сообщил вам, что собираюсь сделать, но если она предпочитает монастырь...

Господин де ла Рейни подумал, что монастырь не защитил мадемуазель де Ленонкур от посягательств ее поклонника, но оставил эти мысли при себе. Ему ничего не оставалось, как довольствоваться предложениями короля. Он поблагодарил Его величество, поклонился и направился к карете, с трудом удерживая наворачивавшиеся на глаза слезы.

Неделю спустя Альбана Делаланда приговорили к смертной казни через лишение головы, избавив его также от допроса с пристрастием, который обычно предшествовал вынесению подобного приговора. Альбан выслушал приговор с полным спокойствием. Он прекрасно знал, что посягнул на недосягаемое и что надеяться ему не на что. Де ла Рейни сообщил Альбану, что попытка похищения не удалась, Шарлотта избежала плена и король пообещал оградить ее в дальнейшем от подобных попыток. С души Альбана свалился камень. Если обожаемая им Шарлотта отныне в безопасности, он согласен был умереть. Смерть его не пугала, он все равно никогда бы не был вместе с любимой... Счастливая встреча ждала их разве что в загробном мире...

— Когда меня казнят? — поинтересовался он у де ла Рейни, который мог навещать его в любое время.

— День еще не назначен.

— Думаю, долго ждать не придется. Но мне бы хотелось... увидеть ее перед тем, как я... уйду.

— Я постараюсь получить разрешение, — пообещал его начальник, всеми силами стараясь сдержать слезы, которые помимо его воли выступали у него на глазах.


***

У Шарлотты не оказалось времени на то, чтобы предаваться горю. Только она получила известие о приговоре и с рыданием приникла к груди мадемуазель Леони, находившейся в таком же отчаянии, как к ним бурей влетела мадам де Монтеспан.

— Одевайтесь! Я увожу вас!

— Куда, господи боже мой?! — взмолилась мадемуазель Леони. — Неужели нам нельзя остаться дома и спокойно поплакать?

— У меня в доме оплакивают только тех, кто уже умер. У нас в запасе последняя карта, и мы должны ее разыграть.

— Какая? — простонала Шарлотта. — Господин де ла Рейни уже сделал все, что было возможно.

— Все, что было возможно для него, но у женщин другие возможности. Наденьте только плащ. В моих покоях вас оденут как подобает.

— Надеюсь, вы не собираетесь везти меня в Версаль? Это последнее место, где я хотела бы сейчас очутиться. Выдержать тяжесть недобрых взглядов, презрение! Нет! У меня нет на это сил!

— Вам и не придется их выносить! Я проведу вас прямо к королю. Вы увидитесь с ним наедине. Ментенонша уехала в свой маркизат и вернется только завтра. Путь свободен, и нужно им воспользоваться. Поспешите! Мы теряем время!

По дороге обе дамы молчали. Над ними будто бы витала тень обреченного: казнь должна была состояться через два или три дня. Обе прекрасно понимали, что сегодняшнее свидание — это самый последний шанс. Шарлотта не столько надеялась, сколько чувствовала гнетущую тяжесть на сердце, а обычно равнодушная к судьбе других маркиза не могла не отдавать себе отчета, насколько рискованную карту и для себя, и для своей юной спутницы она сейчас разыгрывает. Но присущая ей отвага, страсть к игре и неожиданное для нее сострадание к трагической судьбе молодых людей заставляли ее идти до конца. Дорога показалась им бесконечной, хотя лошади мчались резвым галопом, но вот они наконец в Версале. Дамы прошли по черной лестнице в бывшие банные комнаты, ставшие покоями мадам де Монтеспан. На дворцовой башне пробило одиннадцать часов. Мадам де Тианж, поджидавшая их, уже начала беспокоиться. Атенаис осведомилась, что происходит в королевских покоях.

— Церемония отхода ко сну только началась. У нас достаточно времени, чтобы подготовить мадам де Сен-Форжа.

— Особых приготовлений не потребуется, нужно будет только заняться прической.

Шарлотту усадили за туалетный столик, освещенный целым букетом свечей, и она, взглянув на себя в зеркало, не узнала своего отражения. Неужели эта мертвенно-бледная маска — она? Только глаза еще жили на скованном болью лице, а черный бархат платья подчеркивал, что сама она превратилась в белый мрамор. Кроме горя, Шарлотту леденил ужас: никогда еще так остро она не ощущала, как тесно связана ее жизнь с жизнью Альбана. И как хрупки, как уязвимы их жизни... Что она скажет королю? Сможет ли она вообще заговорить в его присутствии?

— Мне страшно, — прошептала она, в то время как Като подкалывала шпильками ее волосы, а потом слегка подрумянивала щеки.

— Если не подрумянить, так вы с вашими-то пепельными волосами совсем будете похожи на призрак, — проговорила Като.

— На призрак Лавальер, но каков будет прием? Нужно тронуть сердце, а не пробудить кошмары...

Като любовалась своими трудами, когда в зеркале появилось отражение голубого пажа с подсвечником в руке.

— Господин Бонтан послал меня сказать госпоже маркизе, что вот-вот...

— Мы идем, — отозвалась мадам де Монтеспан, не преминув взглянуть на себя в зеркало. — Пойдемте, дорогая!

Шарлотта встала и последовала за ней.

Когда она служила в свите королевы и выполняла разные ее поручения, она хорошо изучила служебные помещения дворца, повторявшие парадные покои, но сейчас с изумлением открыла для себя существование коридоров и тайных переходов, таящихся в толстых дворцовых стенах.

— Так мы незаметно и беспрепятственно окажемся прямо в покоях короля, — шепнула мадам де Монтеспан обеспокоенной Шарлотте.

— Король не рассердится?

— Нет... Ну разве что немного. Я привыкла...

И они молча продолжали скользить по лабиринту, освещая на краткий миг тьму, таящуюся в углах.

В королевской опочивальне продолжалась неизменно повторяющаяся из вечера в вечер церемония отхода ко сну. После того как с Людовика сняли шляпу, перчатки, взяли трость и перевязь со шпагой, он удалился в альков на молитву, а потом сообщил своему духовнику, в какой час завтра утром он будет слушать мессу. Затем король выбрал герцога, которому в этот вечер выпадает честь держать возле него свечу, и снял с себя синюю ленту, два креста и кружевное жабо. Сел на стул, и двое слуг стали снимать с него подвязки, а двое других — башмаки, чулки и штаны, в то время как два пажа принесли домашние туфли. Из рук дофина король получил свою ночную сорочку, согретую у камина. Потом он встал и взял реликвии, ночную кофту и халат и пожелал спокойной ночи придворным, а они попрощались с ним низкими поклонами. Затем камердинер объявил:

— Проходите, господа!

Что означало: покиньте спальню. И придворные один за другим вышли за дверь. А король в это время объявлял пароль капитанам ночной стражи и главному конюшему. Теперь в опочивальне оставались только принцы и сеньоры, которые утром присутствовали при малом вставании короля.

Король снова садится, но на этот раз на складной стул, и ему расчесывают волосы и убирают их на ночь, а дофин подает ему ночной колпак, два носовых платка без кружев и полотенце. Король объявляет, что его должны разбудить в половине девятого утра, и выбирает, какой костюм наденет завтра. Теперь опочивальню покидают все придворные, и остается только доктор Фагон. После смерти королевы он перешел на службу к королю. Несколько врачебных советов, и доктор тоже уходит. Вот теперь король остается один.

Людовик направился было в кабинет, чтобы, как обычно, немного почитать, но тут вдруг дверца в стене отворилась, и появилась госпожа де Монтеспан, плавно присевшая в реверансе.

— Вы, мадам? Однако какая смелость! Я что-то не припомню, чтобы я вас приглашал.

— Не приглашали, сир, и я нижайше прошу прощения за свою дерзость, — произнесла она с несвойственной ей глубокой почтительностью. — Да соизволит король заметить, что я никогда бы не осмелилась вновь воспользоваться этой столь знакомой мне дорогой, если бы не крайняя необходимость.

— Что за необходимость?

— Спасение человеческой жизни, сир, и надежда, что справедливость восторжествует.

— Объяснитесь.

— С соизволения короля я оставлю перед ним ту, чье великое горе дает ей право молить Его величество.

Мадам де Монтеспан отошла в сторону, пропустив вперед Шарлотту, а та, вместо того чтобы сделать реверанс, упала перед королем на колени. Но в каждом ее движении была такая неподдельная грация, что сумрачное лицо государя немного разгладилось.

— Сир, — заговорила Шарлотта глухим от сдерживаемых рыданий голосом, — я молю вас о снисхождении. Молю Ваше величество о помощи, чтобы к позору, который жжет меня, не добавились еще и угрызения совести из-за того, что, сама того не желая, я стала причиной смерти не только моего супруга, но еще и человека, чья вина состоит только в том, что он полюбил меня и не мог стерпеть поругания, которым меня подвергли...

Она простерлась перед королем, будто перед алтарем, и не видела, как удалилась госпожа де Монтеспан, а король Людовик снял свой ночной колпак. Людовик тоже побледнел. Волосы Шарлотты хлынули волной и упали на ноги королю. Он невольно вздрогнул. Лица Шарлотты он не видел. Но видел шелковистые волны серебристо-пепельного цвета, напомнившие ему о другой. Он наклонился, чтобы коснуться этих пепельных волос, и рука его дрожала.

— Луиза, — прошептал он так тихо, что имя это слышно было только ему.

Шарлотта, время от времени всхлипывая, продолжала молить короля. Она просила пощадить и оставить жить того, кто погубил себя ради нее. Но король едва ее слышал, завороженный вернувшимся к нему призраком юной безоглядной любви, он не хотел расстаться с ожившим воспоминанием о двух юных существах, забывших обо всем на свете, кроме друг друга, слившихся в чудесной мелодии, прерываемой вздохами изумления. Исчез стареющий король, исчезла прекрасная, вся в слезах, просительница, воскресло время любовной весны, которой никогда не суждено было вернуться...

Шарлотта умолкла. Молчал и Людовик, и в наступившей тишине слышалось только потрескивание огня. Наклонившись еще ниже, король взял Шарлотту за плечи, помогая ей подняться.

— Девочка моя, — прошептал он, — не плачьте, даже если в мире нет ничего прекраснее ваших слез...

Он с наслаждением вдыхал свежий, давно забытый запах сирени. У госпожи де Монтеспан была отличная память, и она не забыла, какими духами должна подушить Шарлотту перед встречей с королем. Руки короля сами собой сомкнулись в объятии. Он чувствовал, как жарко, по-молодому, забилось у него сердце, и прижал милый призрак к себе, прикоснулся губами к щеке, она оказалась такой нежной... Он искал губы и нашел их... Шарлотта застыла, будто пораженная громом, и не оказывала ни малейшего сопротивления. Если такова цена за спасение жизни Альбана, она готова была заплатить ее.

Но вдруг раздался ласковый голос, который решительно произнес:

— Сир, вы не можете сделать это. Ваша душа окажется в смертельной опасности.

— Разве вы не должны были приехать завтра? — проронил Людовик и освободил Шарлотту, а она, отступив на несколько шагов, почувствовала горький осадок разочарования. Ментенон! Опять она! Ненависть этой женщины преследовала ее неотступно, и сейчас она у нее украла последнюю возможность спасти Альбана!

Мадам де Ментенон сделала небольшой реверанс, вовсе не собираясь отступать перед недовольством короля.

— Да, я собиралась, сир. Но в глубине своего сердца почувствовала, что мой король готов пожертвовать спасением своей души!

Людовик возразил с поддельной самоуверенностью всех мужей, захваченных врасплох на месте преступления:

— Вам повсюду чудится грех! Перестаньте, наконец, мадам, следить за мной, как за шкодливым мальчишкой! Да, я обнял мадам де Сен-Форжа, желая ободрить ее и утешить.

— Утешить? Объятия походили скорее на... прелюдию. Если поздней ночью король, одетый только в халат, целует женщину в двух шагах от кровати, я по опыту знаю, что следует за таким поцелуем!

— И что из этого? Вы не моя гувернантка, мадам! А я пока еще не дряхлый старик! И мне случается вспомнить об этом... на мое счастье, — добавил он, лаская Шарлотту нежным взглядом. А Шарлотта между тем находилась в страшном замешательстве и не знала, как ей поступить.

Зато тайная супруга короля оставалась незыблемой как скала. Еще более почтительным, ласковым и медоточивым тоном она продолжала:

— Сир! — не голос, а настоящий бархат. — Если я заговорила о грозящей вам опасности, то это не слова, брошенные на ветер, а серьезное предостережение. Король вправе оказать милость любой придворной даме, но только не мадам де Сен-Форжа. Вернее, мадемуазель де Фонтенак.

— Покончим с намеками на неведомые нам тайны! Говорите прямо, по какой причине!

— Потому, сир... что она ваша дочь!

Гнетущее молчание воцарилось в роскошной опочивальне. Глаза Людовика от изумления округлились, а Шарлотта, закрыв лицо руками, вновь упала на колени, почувствовав, что привычный для нее мир пошатнулся и развалился на куски.

Король несколько опомнился от потрясения, но голос его звучал глухо, когда он спросил:

— Что за глупые предположения?

— Ее мать смиренно призналась мне во всем, и я после ее исповеди обратила особое внимание на юную мадемуазель. Дочь мадам де Фонтенак родилась после той единственной ночи, которую она удостоилась провести с вами. Вот почему с тех пор, как эта молодая девушка стала служить в свите герцогини Орлеанской, я делала все возможное, чтобы она была как можно дальше от Его величества короля. Я хотела любой ценой избежать того, что могло случиться сегодня...

— Было бы куда проще открыть мне эту истину с самого начала!

— Это значило бы открыть эту истину и ей. Можете себе представить, как бы она вознеслась и возгордилась!

— Никогда! — возмутилась Шарлотта. Она встала с колен, но тут же вновь присела на пол, чувствуя, что лишается сил. — Я бесконечно любила господина де Фонтенака, он был лучшим из отцов. И наша глубокая взаимная привязанность не могла быть случайной... А зная свою мать, как знала ее я, я думаю... Я думаю, что она солгала, желая привлечь к себе внимание дамы, играющей немалую роль при дворе, где мою мать не принимали. Она... она была способна на все!

— Как вы можете так говорить? — оскорбилась мадам де Ментенон. — О своей матери, которой нет уже в живых! Имейте же к ней почтение!

— Она не пощадила моего отца! Простите меня, сир, — продолжала Шарлотта, поднявшись на ноги, — я должна была бы почувствовать себя вознесенной на небеса от возможной чести принадлежать к королевскому роду, но я остаюсь преданной тому, кого без колебаний продолжаю называть своим отцом. Порукой, что он мой настоящий отец, его безоглядная и щедрая любовь.

— Значит, своего короля вы не любите? — спросил король с такой неподдельной печалью, что Шарлотта невольно растрогалась.

— Я почитаю моего государя всеми силами своей души, и я его самая послушная подданная, но я не могу не слушать свое сердце. А оно говорит мне, что мадам де Фонтенак солгала.

— Перед лицом господа не лгут! — грозно проговорила мадам де Ментенон. — Я тоже не так доверчива, как может показаться на первый взгляд, и я заставила ее повторить свое признание перед аббатом Гобленом, моим духовником, в церкви Сен-Жермена. Что вы на это скажете?

Шарлотта приготовилась возражать, но Людовик остановил ее:

— Не будем продолжать! Мы прикасаемся к тайне души, которая после всех своих откровений должна держать ответ перед господом. У нас нет возможности проникнуть в эту тайну.

— Но такая возможность тем не менее была, и должно...

— Спасибо, мадам. Я не нуждаюсь в вашей помощи, чтобы сделать подобный вывод. И теперь вынужден попросить вас, поблагодарив за столь рьяное радение о моей душе, удалиться и дать мне возможность завершить... аудиенцию, которую я давал мадам де Сен-Форжа!

Мадам де Ментенон едва не задохнулась:

— С того самого места, на котором я ее застала? Но, сир...

Людовик от гнева стал пурпурного цвета.

— Я сказал «аудиенцию», мадам! А не галантное приключение! Извольте оставить нас!

Ответить что-либо значило усилить гнев короля, который мог стать всерьез опасным. Даже для супруги. В особенности для супруги. Выпрямившееся в праведном негодовании черное платье вынуждено было склониться в низком реверансе и удалиться.

Шарлотта и король стояли друг напротив друга в молчании. Наконец король улыбнулся.

— Невероятное сходство! Если бы мне сказали, что вы дочь графини де Лавальер, я бы поверил сразу... И тогда вы бы уж точно были моей дочерью. Должно быть, где-то во тьме веков существовала связь между вашими семьями. И мне это приятно. Сядьте, — прибавил он и указал на одно из кресел, стоявших возле камина.

— Но, сир...

— Садитесь. Будьте послушны и не возражайте... Один-единственный раз. Украдем несколько мгновений у госпожи Истории и вообразим себя теми, кем, вполне возможно, не являемся. Боже мой, как вы бледны! Бонтан! — позвал король, не повысив голоса, зная, что верный слуга где-то поблизости, и действительно, Бонтан появился в ту же секунду.

— Ваше величество?

— Принесите нам горячего шоколаду. И скажите мадам де Монтеспан, что она может возвращаться к себе. Вы сами отведете к ней мадам де Сен-Форжа через несколько минут.

Они снова сидели и молчали. Людовик смотрел на Шарлотту с улыбкой, а она не знала, что сказать. Она и в самом деле заледенела, и от горячего шоколада, который им тут же принесли, ей стало лучше. Наконец король поставил на столик свою чашку.

— А теперь вернемся к тому, что вас привело ко мне сегодня вечером. Вы хотите, чтобы я подарил жизнь этому молодому полицейскому?

— О да, сир! Почему он должен умирать из-за меня...

— Вы его любите, я полагаю?

— Больше самой себя и...

— Хорошо. Он будет жить...

Глаза Шарлотты наполнились слезами.

— О, сир! Чем я могу отблагодарить Ваше величество? Ваше величество возвращает к жизни и меня... и...

— Не спешите. Я могу вам только пообещать, что его не казнят, но не более того. Он останется в тюрьме до смерти.

Радость Шарлотты чуть было не погасла, будто на свечу подул неожиданный ветерок.

— Что касается господина де Лувуа, хранителя многих государственных тайн, то мы доверим ему еще одну. Мы прикажем ему хранить тайну исповеди мадам де Фонтенак, и это навсегда обезопасит вас от его посягательств. Дерзнуть домогаться дочери короля — это дорого ему обойдется! Что вы на это скажете?

— Скажу, что бесконечно благодарна Его величеству...

Она замолчала, не отрывая глаз от пламенеющих углей камина. Вечное заточение... Она никогда не увидит Альбана. Ну разве что каким-то чудом ей удастся помочь ему бежать... Правда, из королевской тюрьмы никто и никогда не совершал побегов. Как ни крути, она все равно разбила ему жизнь и послужила причиной его несчастья. Какое же пусть слабое, но утешение может она для него найти? И вдруг ей пришла в голову неожиданная мысль.

— Могу ли я попросить соизволения выйти за него замуж? Пусть только на три короткие минуты, но я буду его женой!

— Нет.

Видя, как болезненно исказилось лицо Шарлотты, какая печать безысходности омрачила его, король объяснил:

— Смертная казнь и пожизненное заключение предполагают конфискацию имущества... осужденного, а стало быть, и имущества его жены в пользу короны. На что вы будете жить? Ожидание может быть долгим.

Шарлотта раскрыла глаза, пытаясь понять, что же такое имел в виду король. Людовик снова улыбнулся:

— Жестокая игра затянулась. Но я хотел понять, какова сила вашей любви. Когда я сказал, что он останется в тюрьме до смерти, то я имел в виду не смерть господина де ла Ланда, а смерть господина де Лувуа. Но не в том случае, если вы устраните господина де Лувуа на будущей неделе. О! Уж не собираетесь ли вы лишиться сознания?

Сама не своя от волнения, Шарлотта покачнулась в кресле и, если бы не спинка, наверняка бы упала. Король спросил ее погромче:

— Вы меня поняли?

— Да, сир, но мне стало так страшно! Хоть я и, ненавижу месье де Лувуа, но и на его жизнь я никогда бы не посмела посягнуть. Я буду ждать... Столько, сколько потребуется, тем более если теперь я буду ограждена от его посягательств...

— Я вам сказал, каким образом мы оградим вас от них. А в приговоре молодому человеку будет сказано следующее: держать в заключении, доколе на то будет воля короля.

— Сир! Вы вернули меня к жизни! Вот только...

— Что еще?

— С позволения Вашего величества я осмелюсь сказать! Я не сомневаюсь, что господин де Лувуа будет весьма разочарован, не увидев, как падает с плеч голова его врага. И он — уж я-то могу судить об этом, как никто другой, — может самостоятельно распорядиться судьбой узника королевской тюрьмы. Я, к примеру, слышала, что в Венсенском замке есть камера, о которой говорят, что она «действеннее мышьяка». Так вот, я боюсь...

— Что де Лувуа потихоньку избавится от узника? Вы правы, от человека с такими неистовыми страстями можно ожидать всякого, — согласился Людовик, внезапно задумавшись. — Он помнит обиды и не умеет прощать. Значит, по крайней мере он должен быть уверен, что узник обречен на пожизненное заключение, не так ли? Подумаем, что еще мы должны предусмотреть. Нельзя упустить ни малейшей мелочи. Я передам господину де ла Рейни акт, написанный моей собственной рукой и с моей особой печатью, который освободит узника в день, который он впишет сам, когда придет время... Следующее: мы определим Бастилию как место содержания вашего возлюбленного. Мы не будем отправлять его ни в замок Иф, ни в Пьер-Ансиз, ни в Торо, ни в Пиньероль, чтобы избежать случайностей, возможных при долгой дороге. А в Бастилии ему обеспечат достойные условия. Что вы на это скажете?

— Скажу, что у нас несравненный государь и я никогда не сумею достойно отблагодарить его за эту милость!

Шарлотта вновь стояла на коленях возле кресла Людовика, и он гладил ее по щеке.

— Вы так настрадались... И разве я мог не помочь своей... дочери? Нет, не возражайте. Мне необыкновенно сладостно представлять себе, что это могло бы быть правдой... К несчастью, вы будете по-прежнему жить вдали от двора. Делая исключение только ради герцогини Елизаветы, которая вас любит и будет видеться с вами время от времени, как видится она с мадам де Беврон. Она вам, конечно же, напишет. Никакая сила в мире не сможет помешать ей взяться за перо. А теперь идите. Бонтан проводит вас в покои мадам де Монтеспан.

— Ее я тоже очень-очень люблю, Ваше величество!

— Охотно верю. Иногда она бывает удивительно доброй.


***

— Король!

Привратник в плаще с гербами застыл, выпрямившись, у входа в Зеркальную галерею со стороны Зала мира, откуда слышались звуки скрипок и стук каблуков королевской охраны. В галерее появился Людовик XIV.

В затканном золотом камзоле, но, против своего обыкновения, почти совсем без драгоценностей. Однако придворные невольно издали восхищенный вздох: перья на шляпе короля были скреплены великолепным золотистым бриллиантом, играющим сотней огней. Никто и никогда еще не видел такого чуда.

Прекрасно понимая, насколько эффектно было его появление — и весьма довольный этим, — Людовик с легкой улыбкой царственным шагом двинулся вперед. Герцог Орлеанский и его свита, в особенности один из них, смотрели на приближающегося короля с нескрываемым изумлением. А Людовик с изяществом отвечал на их поклоны.

— Сир, брат мой! — воскликнул наконец принц, не в силах долее сдерживать любопытство. — У вас на шляпе бриллиант сказочной красоты. Я не знал о нем!

— Представьте себе, я тоже, и в этом его особенная прелесть! А-а, господин шевалье де Лоррен, вас я не заметил! Что-то вы плохо выглядите сегодня. Не заболели случайно?

— Король бесконечно добр, заботясь о моем здоровье, но я чувствую себя прекрасно. Просто ослеплен...

— От сияния моего бриллианта? Он и в самом деле великолепен, не правда ли?

— Недавнее приобретение? — осведомился брат короля, герцог Филипп, судорожно сглотнув.

— Нет, подарок.

— Пода-а-арок? — воскликнули все хором.

— Одной дамы. И поэтому он мне особенно дорог.

— Она должна быть очень богата, — сделал предположение герцог Филипп.

— Или полна благородных чувств! Получив этот великолепный бриллиант, я был тем более счастлив, что не подозревал о его существовании. Если бы я знал о нем раньше, то, конечно, постарался бы его приобрести. Но честным путем. Мне бы не пришло в голову, например, посылать головорезов для того, чтобы перевернуть вверх дном весь дом в поисках камня, как делают некоторые. Я купил бы его и не стал скряжничать. Но вышло по-другому, мне его подарили.

— Вашему величеству очень повезло, — произнес де Лоррен, с трудом скрывая досаду.

Король устремил на шевалье пронзительный взгляд, в котором не осталось ни искорки веселья.

— Везет тому, кто это заслужил, господин де Лоррен. И для этого достаточно иногда делать добро ближним, а не причинять им горе. Но, как бы там ни было, мы не допустим, чтобы столь благородная дама претерпевала какие бы то ни было неприятности. Я полагаю, что вам это понятно.

Как любому де Гизу, шевалье было не занимать дерзкой наглости, и он тут же спросил:

— Только вот хорошо бы еще узнать, кто же эта дама.

— Вы ее не знаете?

— Нет, сир.

— Очень хорошо! Так будет лучше для всех...

И король, собираясь послушать музыку, отправился в салон, занял свое кресло и попросил сообщить ему программу концерта.

Эпилог

Прошло пять лет...

Утром 17 июля 1691 года Альбан де ла Ланд покинул Бастилию, сев в карету господина де ла Рейни, который приехал за ним без малейшего промедления, как только до него дошла новость о том, что министр де Лувуа скончался. Накануне господину де Лувуа стало плохо прямо в кабинете Его величества, и он вынужден был согласиться на то, чтобы двое слуг вынесли его на руках.

Странный приступ, однако! Хотя, разумеется, здоровье его не улучшалось, особенно в последнее время. Обилие обязанностей стало просто непомерным, и работал он, не зная отдыха и подгоняемый страхом перед немилостью, о которой стали шептаться по углам. Мадам де Ментенон осторожно готовила его отставку, потихоньку настраивая короля против министра, поскольку де Лувуа твердо и определенно был против обнародования ее брака с Людовиком. Всем было также известно о приступах лихорадки, время от времени случавшимися у министра, от которых он лечился водами, привозимыми из Форжа, но никто не ожидал, что конец его окажется настолько близок. Он казался крепким мужчиной, который проживет еще долгие годы, но вот...

Де Лувуа привезли к нему на квартиру, он занимал крыло старинного замка, где когда-то располагалась оранжерея, а в основной части замка разместилось теперь суперинтендантство. Едва только министра уложили в кровать, у него начался кровавый понос. Ему поставили пиявки, дали английских капель, отвар против апоплексического удара и целебной воды из Форжа, помогающей от всего на свете. Но в этот раз ничего не помогло, и через четверть часа министр скончался.

— Неудивительно, что тут же поползли слухи об отравлении, — заключил де ла Рейни.

Альбан слушал его вполуха. Приникнув к окну кареты, он пожирал взглядом парижские улицы, освещенные солнцем. Наслаждался криками разносчиков и городским гомоном, которого так долго не слышал и которого ему так не хватало. Жадно вдыхал запахи, отнюдь не всегда благовонные, но так пахла обретенная наконец свобода! Неприступные стены Бастилии отгораживали своих узников от любых проявлений жизни...

— Куда вы меня везете? — спросил Альбан.

— Для начала к тебе домой, чтобы ты смог как следует вымыться и избавиться от запаха тюрьмы, которым пропитался насквозь. Господин де Сенфуэна содержал твой дом в образцовом порядке. Я полагаю, тебе хочется снова почувствовать себя самим собой?

— Еще как! Мне кажется, я снова родился... Но что вы имели в виду, говоря «для начала»?

— Потому что потом последует продолжение. Я отвезу тебя в Сен-Жермен.

Обострившееся от страданий лицо Альбана озарилось несказанной радостью:

— Неужели она меня ждет?

— Дурацкий вопрос! Если бы понадобилось, она прождала бы тебя вечность. Ее сердце не из тех, что остывают и гаснут.

— Тогда везите меня к ней немедленно! Такого, каков я есть! Если она любит меня, то что ей за дело... А я? Сколько лет я ждал этой минуты!

— Ты уверен?

Путь от Бастилии до улицы Ботрей был совсем недолог. Доехали быстро. Карета остановилась перед домом.

— Нет, не останавливайтесь! Поедемте дальше! — умоляюще произнес Альбан.

— Я думаю, что лучше все-таки было бы остановиться, — отозвался де ла Рейни. — Впрочем, тебе решать...

Услышав стук лошадиных копыт во дворе своего дома, обеспокоенная Шарлотта показалась на пороге.

— Альбан! — вскрикнула она, кидаясь к нему со всех ног.

Молодой человек уже выскочил из кареты и бежал к ней навстречу. Задыхаясь от радости, они бросились в объятия друг друга. Их поцелуй был долог, поцелуй, на который они не смели надеяться и которого так ждали... Потом Альбан подхватил свое сокровище на руки и внес в дом, закрыв за собой дверь, крепко пнув ее ногой.

Господин де ла Рейни, к некоторому своему удивлению, остался во дворе в одиночестве, но тут же, улыбнувшись уголком рта, приказал своему кучеру:

— Галопом в Шатле! Мы тут больше не нужны!

Несколько дней спустя Шарлотта и Альбан повенчались. Господин Исидор последовал их благому примеру и сделал из мадемуазель Леони де Куртиль де Шавиньоль мадам Сенфуэн дю Булюа. Потомства им ожидать было трудно, но они охотно готовы были исполнить роль бабушки и дедушки...

Сен-Манде, ноябрь 2008

Благодарность

Закончив два тома этого романа[40], я хочу в первую очередь поблагодарить своего издателя Ксавье де Бартийа за его долготерпение, его помощницу Жюдит Бекрио за то, что она отыскала для меня «Шевалье де Лоррена», которого никто не мог найти, менеджера по рекламе Мари-Лор Дефретен и всех тех, кто работал над изданием этой книги.

Я благодарю также великих историков прошлого и настоящего, чьи творения помогли создать этот роман.

В частности, я благодарна книге «Мадам Палантин, европейская принцесса» и ее знаменитому автору Дирку Ван дер Криссу, благодарю Филиппа Эрланжера за его исследование «Месье — брат Людовика XIV», Бруно Кортекисса за роман «Супруга Людовика XIV Мария-Терезия», Жака Сен-Жермена за работу «Ля Рейни и полиция в период Великого века» и за «Тайну Людовика XIV», Мишель де Декер за «Мадам де Монтеспан» и, наконец, Марту Бассен за ее наконец-то найденную книгу «Шевалье де Лоррен». Я также благодарю авторов многочисленных справочников и путеводителей по Версалю, Сен-Жермену и Парижу... Всем им я обязана часами плодотворного чтения и... уверенностью, что не написала неведомо чего...

Загрузка...