Будни

1 Ночное дежурство

Время незаметно подходит к полуночи. На облупленном циферблате стенных часов почти двенадцать. Можно проследить, как минутная стрелка, покачиваясь, входит в новый день. Сутки сменились, но вряд ли кто-нибудь это заметил. Кофе в промокших картонных стаканах остался таким же безвкусным, каким он был и тридцать секунд назад, треск пишущих машинок не ослабевает, пьяный в другом конце комнаты орет, что мир полон жестокости, сигаретный дым клубится у циферблата стенных часов, где, незамеченный и неоплаканный, старый день вот уже две минуты как скончался. Звонит телефон.

Люди в комнате – часть всей этой усталой возни, такие же обтрепанные, такие же блеклые и мрачные, как и сама комната со столами в ожогах от сигарет и затертыми зелеными стенами. Она могла бы показаться конторой прогорающей страховой компании, если бы не ремни с пистолетами в кобурах, висящие на спинках деревянных стульев, выкрашенных в цвет стен.

Мебель старая, машинки старые, само здание старое – наверное, так и должно быть. Ибо и люди здесь заняты старинным делом – делом, некогда считавшимся благородным. Они слуги закона. Они, по словам пьяного, изрыгающего проклятья из-за решетки камеры для задержанных в конце комнаты, «полицейская вонючая сраная гнилота». Телефон продолжает звонить.

Миниатюрная девушка, лежавшая в проходе за театром, была одета в белый пропитавшийся кровью свободный плащ с поясом. Кровь на земле, кровь на металлической двери пожарного выхода, кровь на лице, кровью забрызганы светлые волосы, кровь на мини-юбке и бледно-лиловых колготках. Неоновая вывеска через улицу окрашивала лицо девушки в зеленый, потом в оранжевый цвета, а из открытой ножевой раны на груди, как дьявольский ночной цветок, вскипали кровавые пузыри, темные и густые, красные, оранжевые, зеленые, пульсирующие в такт с неоновым мерцанием, – невероятное, завораживающее световое шоу.

Постепенно поток сбился с ритма, вырываясь все с меньшей силой и энергией. Девушка открыла рот, пытаясь что-то сказать, но вместо слов с ее губ, как показалось, сорвался вой приближающейся к театру «скорой помощи». Кровь остановилась, жизнь оборвалась, глаза девушки закатились. Когда в проход прибежали санитары с носилками, детектив Стив Карелла отвернулся.

– Девушка скончалась, – сказал он.

– Семи минут не прошло после вызова, – попытался оправдаться один из санитаров.

– Никто вас не винит, – бросил Карелла.

– Субботний вечер, – виновато произнес санитар. – Движение сильное, не пробьешься даже с сиреной.

Карелла направился к стоящему у бордюра «седану» без полицейских знаков. Детектив Коттон Хейз, сидевший за рулем, опустил разрисованное морозом стекло:

– Ну, что?

– Убийство, – ответил Карелла.

Мальчишке было не больше восемнадцати, его взяли десять минут назад. Он отрывал и разбрасывал автомобильные антенны, подобно Джонни Эпплсиду, сеющему радиоточки. Автомобильный патруль заметил его, когда он пытался скрутить антенну с «кадиллака» модели 1966 года. Пацан был пьян или накурился, а может, и то, и другое, и, когда сержант Мерчисон предложил ему прочитать контрольные таблицы Миранда-Эскобадо, написанные по-английски и по-испански на стене, тот не справился ни с одним из вариантов.

Патрульный отвел мальчишку в дежурку, наверх, где детектив Берт Клинг разговаривал с Хейзом по телефону. Клинг знаком приказал патрульному подождать на скамье за деревянным ограждением, а сам связался по селектору с Мерчисоном, дежурившим за пультом внизу.

– Дэйв, – сказал он, – у нас убийство в проходе у театра на Одиннадцатой улице. Займешься?

– Ладно, – ответил Мерчисон и отключился.

Убийство – обычное явление в этом городе, так к нему и относятся в полиции. Привычная, хорошо отлаженная машина завертелась.

Пока наверху Клинг заводил патрульного и его пленника в дежурку, сержант Мерчисон внизу у пульта сначала доложил об убийстве капитану Фрику, начальнику 87-го участка, затем лейтенанту Бернсу, шефу следственного отдела. Потом он позвонил в отдел убийств, который, в свою очередь, привел в движение механизм нарастающего распространения информации, захвативший полицейскую лабораторию, телеграфное, телефонное и телетайпное бюро в Управлении, судебно-медицинското эксперта, районного прокурора, начальника районной следственной службы, начальника центральной следственной службы и, наконец, самого комиссара полиции. Кому-то взбрело в голову лишить жизни молодую женщину, а в результате – многих сонных людей пришлось вытряхивать из постелей в холодную октябрьскую ночь.

Наверху в дежурке часы на стене показывали 12.30 ночи. Мальчишка, оторвавший двенадцать автомобильных антенн, сидел у стола Берта Клинга. Взглянув на него, Клинг крикнул в канцелярию Мисколо: «Притащи крепкого кофе, только погорячее!»

В другом конце комнаты, в камере для задержанных, пьяный интересовался, где же он, черт возьми, находится. Через какое-то время его отпустят, не забыв предупредить, чтобы он постарался снова не надраться до утра. Но ночь только началась.

Они прибывали по одному или по два, согревая дыханием руки, сутулясь от колючего холода, выдыхая белые облачка пара. Они сфотографировали девушку, сделали зарисовку места происшествия и, не найдя орудия убийства, стали вокруг тела, размышляя о неожиданной смерти. В этом проходе у театра полицейские были звездами и знаменитостями, а любопытная толпа, скопившаяся на тротуаре, где уже было установлено ограждение, старалась рассмотреть людей с полицейскими жетонами на плащах – опознавательными знаками, без которых никто не отличит обычного человека от полицейского в гражданском.

Прибыли Моноган и Монро из отдела убийств. Они бесстрастно наблюдали за порхающим вокруг убитой девушки ассистентом медэксперта. Оба в черных плащах, черных шарфах и черных шляпах. Выглядели они мощнее Кареллы, который стоял между ними с понурым видом перетренировавшегося спортсмена и страдальческим выражением на лице.

– Наделал он дел, – буркнул Монро.

– Сволочь, – добавил Моноган.

– Вы уже провели опознание?

– Жду, пока закончит медэксперт, – ответил Карелла.

– Надо бы узнать, что она здесь делала. Что это за дверь? – спросил Монро.

– Вход на сцену.

– Думаешь, она актриса?

– Не знаю.

– Ладно, Бог с ним, – махнул рукой Моноган. – Ну что, они там закончили с ее записной книжкой? Давай полистаем. Эй, вам там записная книжка не нужна больше? – крикнул он одному из лаборантов.

– Нет, можете забрать.

– Ну что, Карелла, давай посмотрим.

Лаборант стер кровь с сумочки убитой и передал ее Карелле.

– Пошли к свету, – предложил Монро.

Фонарь с металлическим абажуром висел над дверью. Девушку ударили ножом с такой силой, что брызги крови попали даже на внутреннюю белую сторону абажура.

Кроме записной книжки в сумочке лежало водительское удостоверение, из которого они узнали, что убитая – Мерси Хауэлл, проживавшая на Резерфорд-авеню, 24 лет, 5 футов 3 дюймом роста, цвет глаз – голубой. Там же был членский билет профсоюза актеров на ее имя и кредитные карточки двух крупнейших в городе универмагов. Они нашли пачку сигарет «Вирджиния Слимз», коробку спичек с рекламой художественной школы, расческу с длинной ручкой, семнадцать долларов и сорок три цента наличными, упаковку гигиенических тампонов, блокнот, шариковую ручку с налипшими на нее табачными крошками, щипцы для загибания ресниц, два жетона метро и вырезанную из местной газеты рекламу модной блузки.

Когда медэксперт закончил осмотр и констатировал, что смерть наступила от многочисленных ножевых ранений в грудь и горло, полицейские взяли плащ девушки и обнаружили в одном из карманов автоматический «Браунинг» 25-го калибра. Привязав бирочки к пистолету я сумке, они перенесли тело девушки в карету скорой помощи, и она уехала в морг. От Мерси Хауэлл остался на мостовой нарисованный мелом контур тела и лужа крови.

– Ну, протрезвел? – спросил Клинг у мальчишки.

– А кто сказал, что я был пьян? – огрызнулся тот.

– Ладно, тогда начнем. В соответствии с постановлением Верховного суда по делу Миранда против Аризона, мы не можем задавать тебе никаких вопросов до тех пор, пока ты не будешь предупрежден о том, что имеешь право прибегнуть к услугам адвоката, а также о том, что закон защищает тебя от принуждения к самооговору.

– Какой еще самооговор?

– Сейчас все объясню, – спокойно ответил Клинг.

– Помои, а не кофе, – хмыкнул мальчишка.

Клинг невозмутимо продолжал:

– Во-первых, ты можешь молчать, если тебе хочется. Это ты понимаешь?

– Это я понимаю.

– Во-вторых, если не желаешь, можешь не отвечать ни на какие вопросы. Это ты понимаешь?

– Понимаешь, понимаешь... Я что, похож на идиота?

– Закон требует, чтобы я каждый раз спрашивал, понимаешь ли ты мои слова. Ты понял: ты не обязан отвечать на вопросы...

– Да понял, понял.

– Хорошо. В-третьих, если ты решишь отвечать на вопросы, то все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя. Ты по?..

– А что я такого сделал? Боже мой, оторвал пару антенн!

– Ты понял меня?

– Понял.

– Ты также можешь обратиться к юристу до или во время допроса в полиции. Если у тебя нет денег на адвоката, он будет тебе назначен.

Последнее Клинг произнес с каменным лицом. Он прекрасно знал, что защитника мальчишке никто сейчас не предоставит. У полиции не было на это денег. И если бы этот юнец в следующие три секунды пожелал проконсультироваться у общественного защитника, Клинг просто не знал бы, как ему поступить – разве что отложить к чертовой матери допрос.

– Я понимаю, – кивнул парень.

– Ты подтвердил, что понял все предупреждения, – продолжал Клинг, – итак, будешь ли ты отвечать на мои вопросы без консультации у адвоката?

– Да идите вы в жопу со своими вопросами. Не буду я ни на что отвечать!

– Ну, вот оно.

Они внесли это дело в регистрационную книгу: хулиганство, уголовно наказуемое деяние класса "А", нанесение ущерба собственности другого лица. Затем отправили мальчишку вниз, в камеру-накопитель, чтобы потом перевести его в здание уголовного суда для судебного разбирательства.

Снова зазвонил телефон. На скамейке у входа в дежурку ожидала женщина.

Будка сторожа находилась сразу же за железной дверью на сцену. Электрические часы в его камере показывали 1.10 ночи.

Сторожу было под восемьдесят, и со старческой болтливостью он охотно отвечал на расспросы полицейских. Старик заступал на дежурство каждый вечер в семь тридцать. Общий сбор был в восемь, и он, вот у этой самой двери, встречал всех актеров перед тем, как они шли переодеваться и гримироваться. Занавес опускался в одиннадцать тридцать, и обычно все уходили из театра без четверти, самое позднее, в двенадцать. Сторож оставался до десяти утра, до открытия кассы.

– Делать-то особо ночью нечего. Только побродишь по театру да проверишь, чтоб никто не спер декорации, – сказал он и захихикал.

– Вы не обратили внимания, когда из театра ушла Мерси Хауэлл? – спросил Карелла.

– Это та, что убита? – поинтересовался старик.

– Да, – подтвердил Хейз, – Мерси Хауэлл, вот такого примерно роста, светлые волосы, голубые глаза.

– Они все примерно такого роста, со светлыми волосами и голубыми глазами, – заметил старик. – Я почти никого из них по имени не знаю. Спектакли все время меняются. Всех разве упомнишь?

– Вы всю ночь сидите у двери? – спросил Карелла.

– Да нет, не всю. Мне надо запереть дверь, когда все уйдут, проверить свет, посмотреть, чтобы было включено рабочее освещение. Я щиток не трогаю, это не мое дело, но я могу, к примеру, выключить свет в холле, если кто-то его оставил, или внизу, в туалетах. Потом я возвращаюсь сюда, в будку. Читаю или радио слушаю. Около двух я снова обхожу театр, вдруг там пожар или еще что... Потом я снова здесь. Опять все обхожу в четыре часа, в шесть часов и около восьми. Вот этим я и занимаюсь.

– Вы сказали, что запираете эту дверь...

– Точно.

– Не припомните, когда вы ее закрыли сегодня?

– Ну, где-то, наверное, без десяти двенадцать. Когда убедился, что все ушли.

– А как вы убедились?

– Как всегда. Видите, там лестница? Она ведет в гримерные. Все гримерные у нас наверху. Так вот, я подхожу к лестнице и кричу: «Закрываю! Есть там кто?» Если кто-нибудь откликнется, я говорю: «Торопись, милая», – это девушке, а если там парень, то: «Пошевеливайся, сынок».

Старик снова захихикал.

– А в этом спектакле не всегда разберешь, кто тут парень, а кто девушка. Но я наловчился.

– Итак, вы закрыли дверь примерно без десяти двенадцать?

– Да.

– И никого уже не было в театре к тому времени?

– Кроме меня, конечно.

– Вы выглядывали в проход перед тем, как запереть дверь?

– Не-а. Чего ради?

– А не слышали ничего снаружи?

– Не-а.

– А до того, как заперли дверь?

– Ну, когда они уходят, всегда шумно. То их там друзья ждут, то они домой вместе собираются. Короче, все время болтовня, пока все не разойдутся.

– А когда вы закрывали дверь, было тихо?

– Как в гробу, – кивнул старик.

Женщине, подсевшей к столу детектива Мейера, на вид было года тридцать два. Длинные прямые черные волосы свободно падали на плечи. Большие карие глаза выдавали страх. На ней было оранжевое пальто от хорошего портного.

– Мне очень неловко, – начала она, – но муж настоял, и я пришла.

– Понимаю, – кивнул Мейер.

– У нас духи, – вымолвила женщина.

В другом конце комнаты Клинг отпер дверь камеры для задержанных и сказал:

– О'кей, парень, иди отсюда. Постарайся не надраться до утра.

– Еще половины второго нет, – ответил мужчина, – ночь только началась.

Мейер посмотрел на сидящую напротив женщину, изучая ее с неким новым интересом, потому как, вообще-то, она не была похожа на тронутую. Он уже много лет работал в полиции, столько, что не хотелось вспоминать, и встречался с помешанными всех видов и рангов, но ни разу еще не видел такой миловидной, как Адель Горман – с низким голосом и тщательно наложенным макияжем.

– В доме. Привидения, – повторила она.

– Где вы живете?

Он записал ее имя в блокнот и продолжал рассматривать посетительницу, не выпуская из пальцев карандаш. Мейер вспомнил другую женщину, которая пришла в эту дежурку в прошлом месяце и заявила, что к ней в спальню подглядывает с пожарной лестницы горилла. Туда послали патрульного для составления протокола, даже звонили в цирк и в зоопарк (которые в то время по совпадению были в городе и хоть в какой-то мере делали правдоподобным заявление), но обезьяны не было на лестнице, и из клеток никто не сбегал. Женщина явилась на следующий день с сообщением, что горилла ее не оставляет, а только сменила наряд – теперь на ней цилиндр, а в лапах черная трость. Мейер заверил посетительницу, что взвод полицейских будет всю ночь дежурить у ее дома. Она несколько успокоилась. Потом он сам лично проводил ее из дежурки вниз по окованным железом ступенькам мимо висячих фонарей на входе и вывел на тротуар у здания участка. Сержант Мерчисон, стоявший за пультом, покачал ей вслед головой и буркнул: «На улицах их больше, чем в психушках».

Мейер разглядывал сейчас Адель Горман, вспоминая слова Мерчисона, и думал: «В сентябре гориллы, в октябре привидения».

– Мы живем в Смоук Райз, – продолжала Адель. – Собственно, это дом моего отца, но мы живем там все вместе.

– Адрес?

– Макартур Лэйн, 374. Можно ехать по любой дороге, ведущей в Смоук Райз, это примерно полторы мили к востоку от Силвермайн Овал. На почтовом ящике есть имя – Ван Хоутен. Это мой отец. Биллем Ван Хоутен, – она замолчала и посмотрела на полицейского, видимо, ожидая реакции.

– О'кей, – кивнул Мейер и, поглаживая рукой лысую макушку, поднял глаза:

– Значит, вы говорите, миссис Горман...

– Что у нас в доме привидения.

– Уг-ум. Какие именно?

– Духи. Домовые. Тени. Я не знаю, – она пожала плечами, – а какие бывают привидения?

– Ну, это ваши привидения, вы мне и расскажите.

На столе Клинга зазвонил телефон. Он взял трубку:

– 87-й участок. Детектив Клинг.

– Их двое, – сказала Адель.

– Мужчины, женщины?

– Одно – мужчина, другое – женщина.

– Да, – произнес в трубку Клинг. – Давай, действуй.

– Сколько им лет, как вы думаете?

– Несколько веков, наверное.

– Нет, я...

– А-а, вы интересуетесь, сколько им на вид? Ну, мужчине...

– Вы видели их?

– О да, много раз.

– Уг-ум, – опять промычал Мейер.

– Я сейчас буду, – сказал Клинг в трубку. – Оставайся там.

Он вскочил, выдвинул ящик стола, извлек оттуда револьвер в кобуре и торопливо пристегнул его к ремню.

– Кто-то бросил бомбу в церковь у магазина. Калвер-авеню, 1733. Я туда.

– Давай. Возвращайся, – бросил Мейер.

– Нам нужна будет пара мясовозок. Священник и еще двое убиты, много раненых.

– Дэйву скажешь?

– По пути – кивнул Клинг и исчез.

– Миссис Горман, – обратился к даме Мейер, – вы видите, мы сейчас очень заняты. Не могли бы ваши привидения подождать до утра?

– Нет, не могли бы, – ответила Адель.

– А что так?

– Они появляются ровно в два сорок пять ночи, и я хочу, чтобы их кто-нибудь увидел.

– А почему бы вам и вашему мужу не посмотреть на них?

– Вы думаете, что я психопатка, не так ли?

– Нет-нет, миссис Горман. Ну что вы!

– Нет, думаете, – воскликнула Адель. – Я тоже не верила в привидения, пока не увидела этих двоих.

– Так, все это очень интересно, уверяю вас, миссис Горман, но поверьте, у нас сейчас дел по горло. Да и потом, я не знаю, что нужно делать с этими вашими привидениями, даже если мы пойдем и посмотрим на них.

– Они крадут у нас вещи, – сказала Адель, а Мейер подумал: «Ну вот, теперь у нас есть лунатик».

– Какие вещи?

– Бриллиантовую брошь, принадлежавшую еще моей матери. Они украли ее из сейфа отца.

– Что еще?

– Пару серег с изумрудами. Они тоже были в сейфе.

– Когда вы обнаружили пропажу?

– В прошлом месяце.

– Вы уверены, что не положили драгоценности в какое-нибудь другое место?

– Как можно переложить драгоценности, если они постоянно хранятся в стенном сейфе?

– Вы заявляли о кражах?

– Нет.

– Почему?

– Потому что вы подумали бы, что я сошла с ума. Точно так же, как вы думаете в данную минуту.

– Нет, миссис Горман. Но я уверен, вы понимаете, мы... э-э-э... не в состоянии арестовать привидение. – Мейер произнес это, пытаясь изобразить улыбку.

Адель Горман на нее не ответила.

– Забудьте о привидениях, – проговорила она, – глупо было с моей стороны о них заговаривать, прошу меня извинить.

Она глубоко вздохнула, посмотрела решительно ему в глаза и продолжила:

– Я пришла, чтобы заявить о краже бриллиантовой броши, оцениваемой в шесть тысяч долларов, и пары серег стоимостью в тридцать пять тысяч долларов. Вы пошлете кого-нибудь к нам сегодня или мне следует попросить отца, чтобы он обратился к вашему начальнику?

– Ваш отец? Он, что, имеет отношение к?..

– Мой отец судья по делам опеки и наследства в отставке, – объяснила Адель.

– Понятно.

– Итак, я надеюсь, вы пошлете человека?

– Когда, вы говорите, появляются привидения? – с тяжелым вздохом спросил Мейер.

Между двенадцатью и двумя часами ночи город живет привычной жизнью. Театры закрылись, и, как обычно субботним вечером, добропорядочные граждане из Беттауна или из Калмз-Пойнта. Риверхеда или Маджесты наводняют улицы Айсолы в поисках ужина или какого-нибудь иного развлечения. Выбор огромен – от шикарных французских ресторанов до пиццерий, закусочных, кофеен, сосисочных и кондитерских. И все они переполнены, ибо субботний вечер не только самый тоскливый в неделе, но и единственный, предназначенный для веселья. И они веселятся, эти добропорядочные бюргеры, трудившиеся в поте лица пять долгих дней, веселятся, пока не наступило воскресенье, неминуемо несущее скуку долгого ничегонеделания, этого проклятия современного американца. Люди давятся и толкаются по всему кварталу Стем, вытекают из кегельбанов, тиров, дешевых магазинчиков, стриптиз-шоу, ночных клубов, музыкальных лавок, выстраиваются у витрин, за которыми извиваются в призывном танце девушки, или зачарованно глазеют на медленно вращающиеся на вертелах жареные туши. Субботний вечер – время для удовольствий. Если кто и пришел один, он может не отчаиваться: его быстро подхватят девицы, прохаживающиеся у дверей обшарпанных гостиниц на примыкающих к Стему улицах, или поджидающие клиентов гомосексуалисты в «голубом» баре на знаменитой Северной Стороне. Дальше, в Квартале, можно полистать непристойные журналы в известного сорта магазинчиках или проскользнуть в затемненные комнаты с экраном и посмотреть микрофильм с голыми девицами. Так ведут себя обычные люди, стремящиеся развеять скуку, воспользовавшись коротким просветом между пятью вечера в пятницу и девятью утра в понедельник.

Но ближе к двум часам ночи многое начинает меняться.

Большинство торопится забрать свои машины со стоянок (проклятых стоянок больше, чем парикмахерских) или сонно плетется в метро, в котором предстоит долгая дорога в окраинные районы. Плюшевый мишка, выигранный в Покерино-палас, безвольно зажат в руках, которые, может быть, еще и откликнутся потом на далеко не пылкие объятия, но без восторга и воодушевления. Слышен жидковатый смех, хрипловатый голос, студенческие куплеты. Субботний вечер закончился, это уже, собственно, не вечер, а воскресное утро...

Теперь бесстыжие шлюхи цепляются к любому прохожему. Они уже бросили свое «Пойдем со мной, милый, повеселимся», эвфемизмы в этот час не нужны, спрашивают сразу: «Палку бросить хочешь? Да или нет?», и – происходит торопливая сделка, несмотря на опасность оказаться избитым и обчищенным, а возможно, и убитым в провонявшем лизолем гостиничном номере – рядом с собственными штанами, картинно брошенными на деревянный стул.

Наркоманы выходят на промысел, выискивая неосмотрительно оставленные на улице незапертые машины. А если машина заперта, то при известной сноровке можно отверткой приоткрыть ветровичок, зацепить проволочным крючком фиксатор замка и таким образом попасть вовнутрь. Появляются торговцы наркотиками, предлагающие в розницу свое дурманящее зелье, от травки до героина и ЛСД, доллар кучка, два – штучка; темные личности торгуют краденым – крупнейший черный рынок в городе, здесь можно купить все – от транзистора до холодильника; принимаются за дело домушники, наступила самая удобная пора для проникновения в жилища – их обитатели спят, а уличные звуки приглушены. Но опаснее их, всех вместе взятых (они ведь, в конце концов, всего лишь граждане, зарабатывающие себе на пропитание, хотя и весьма своеобразным способом), хищники, рыскающие в поисках ночных приключений. Курсируя по трое-четверо, они выискивают свою жертву – таксиста, выходящего из кафетерия, старуху, роющуюся в мусорных баках в поисках спрятанных там сокровищ, молоденькую парочку, воркующую в припаркованной машине – неважно. В этом городе вас могут убить в любой момент дня и ночи, но шансы расстаться с жизнью наиболее высоки после двух часов, так как ночные хищники, как ни парадоксально, выходят на работу под утро. Есть кварталы, которых избегают даже полицейские. Есть заведения, куда они не войдут, пока не убедятся, что в здании имеются две двери – одна, чтобы войти, а другая, чтобы быстро выскочить, если кто-нибудь вдруг заблокирует первый вход.

«Солнечный зонтик» был именно таким заведением. Полицейские нашли в записной книжке Мерси Хауэлл пометку: "Гарри, 2 ч. н., «Солн. зонтик», естественно, они заинтересовались, что связывало убитую девушку с отбросами, отирающимися в кабаке с утра до ночи, и решились нагрянуть в заведение. Парадная дверь открывалась на длинный лестничный пролет, ведущий вниз в общий зал кабака, похожего и на ресторан, и на клуб одновременно. У владельца не было лицензии на торговлю спиртным, поэтому подавались только сэндвичи и кофе. Время от времени рок-певец включал усилитель и гитару и награждал посетителей несколькими композициями из визга и грохота. Задняя дверь притона выходила в проулок. Хейз осмотрел его, доложил Карелле, и они оба, на всякий случай, составили в уме план этажа.

Карелла спустился по длинной лестнице первым, Хейз сразу за ним. Они прошли через занавес из бусинок и оказались в большой комнате с подвешенным под потолком старым военным парашютом, разрисованным немыслимыми узорами. Стойка с электрической кофеваркой и подносы с сэндвичами в упаковке находились прямо напротив занавеса. Слева и справа от стойки стояло около двадцати столиков, все были заняты. Официантка в черных колготках и черных лакированных лодочках на высоком каблуке вертелась как заводная между столиками, принимая заказы. Гул голосов плавал над комнатой, запутываясь в складках ярко раскрашенного парашюта. За стойкой мужчина в белом переднике наполнял чашку из огромной серебристой кофеварки. Полицейские подошли к нему. Карелла был ростом почти шесть футов и весил сто восемьдесят фунтов. У него были широкие плечи и тонкая талия, а руки как у уличного громилы. Хейз – шесть футов два дюйма, весил без одежды сто девяносто пять фунтов. Сквозь огненно-рыжие волосы просвечивала белая полоска шрама над левым виском, след от удара ножом. Внешность обоих точно соответствовала их профессии.

– Что случилось? – немедленно обратился к ним человек за стойкой.

– Ничего. Вы хозяин? – бросил Карелла.

– Да, меня зовут Джорджи Брайт и ко мне уже приходили, спасибо, дважды.

– Да? Кто?

– Первый раз полицейский по имени О'Брайен, потом полицейский по имени Паркер. Внизу больше никаких дел не делается, я принял меры.

– А какие дела делались внизу?

– В мужском туалете. Там кто-то торговал травкой. Прямо магазин устроили. Я сделал, что мне советовал О'Брайен, я поставил там человека перед дверью и приказал ему пускать только по одному. Паркер приходил, проверял уже. Я слово держу. Я с наркотиками связываться не хочу, увольте! Хотите, сами спуститесь и посмотрите. Увидите, там человек следит за туалетом.

– А кто следит за человеком, следящим за туалетом? – поинтересовался Карелла.

– Это не смешно, – отозвался бармен с оскорбленным видом.

– Знаешь кого-нибудь по имени Гарри? – спросил Хейз.

– Какого Гарри? Я знаю многих Гарри.

– Какой-нибудь есть здесь сейчас?

– Может быть.

– Где?

– Вон там, рядом с эстрадой. Большой такой, блондин.

– Как фамилия?

– Донателло.

– Знаешь его? – повернулся Карелла к Хейзу.

– Нет, – ответил тот.

– Я тоже.

– Пошли, поговорим с ним.

– Кофе? Что-нибудь еще? – предложил Джорджи Брайт.

– Давай. Пришли к тому столику, – отозвался Хейз и направился за Кареллой через комнату к Гарри Донателло, сидевшему с каким-то мужчиной. На Донателло были серые широкие брюки, черные туфли и носки, белая рубашка с открытым воротом и голубая куртка с накладными карманами. Свои длинные светлые волосы он зачесывал назад, обнажая острые залысины. Ростом Донателло не уступал Хейзу. Парень беседовал с соседом по столику и даже не поднял головы, когда подошли полицейские.

– Ваше имя Гарри Донателло? – обратился к нему Карелла.

– А вы кто такие?

– Полиция, – Карелла показал свой жетон.

– Я Гарри Донателло, а что случилось?

– Мы присядем? – Не дожидаясь ответа, оба полицейских офицера уселись, повернувшись спиной к пустой эстраде и выходу.

– Вы знакомы с девушкой по имени Мерси Хауэлл? – задал вопрос Карелла.

– А что?

– Вы ее знаете?

– Знаю. А что за дела? Она что, несовершеннолетняя?

– Когда вы ее последний раз видели?

Человек, сидевший рядом с Донателло и до сих пор молчавший, вдруг пропищал:

– Гарри, они не имеют права допрашивать тебя без адвоката. Потребуй адвоката!

Полицейские повернулись к нему. Он был мал и худ, волосы зачесаны так, чтобы скрыть намечающуюся лысину. На мужчине были голубые брюки и полосатая рубашка. Лица давно не касалась бритва.

– Мы на выезде, – сухо произнес Хейз, – можем спрашивать все, что нам угодно.

– Ты смотри, сколько развелось юристов! – воскликнул Карелла. – Как тебя зовут, советник?

– Джерри Риггз. Только не надо меня никуда втягивать.

– Всего несколько дружеских вопросов среди ночи, – сказал Хейз. – Возражений нет?

– Зайти никуда нельзя. Сразу подлетают и на допрос тянут, – пробормотал Риггз.

– Да, тяжелая у тебя жизнь, – заметил Хейз.

Девушка в колготках принесла им кофе и заторопилась к другому столику. Донателло проводил взглядом ее подпрыгивающий зад.

– Итак, когда ты видел эту Хауэлл последний раз? – снова спросил Карелла.

– В среду вечером.

– А сегодня?

– Нет.

– Но вы должны были встретиться сегодня?

– С чего вы взяли?

– С чего надо.

– Верно, мы должны были встретиться здесь десять минут назад. Эта сучка опять опаздывает.

– Чем ты занимаешься, Донателло?

– Я импортер. Показать визитку?

– Что импортируешь?

– Сувенирные пепельницы.

– Откуда знаешь Мерси Хауэлл?

– Встретились на какой-то пьянке в Квартале. Она поднабралась там слепса и все показала.

– Что показала?

– Ну, все, что она делает в этом шоу.

– Что именно?

– Она там танцует и все с себя снимает.

– Вы давно встречаетесь?

– Мы познакомились пару месяцев назад. Иногда встречаемся. Раз в неделю, где-то так. Баб в городе хватает, необязательно завязывать какие-то отношения только с одной.

– Какие у тебя были отношения именно с этой?

– Поразвлекались пару раз, вот и все. Она баба ничего, между прочим, – ухмыльнулся в сторону Риггза Донателло.

– Так. Где ты был сегодня между одиннадцатью и двенадцатью вечера?

– Вы все еще на выезде? – саркастически поинтересовался Риггз.

– Мы его пока еще не арестовали, – отозвался Хейз. – Так что помалкивай, законник. Так где ты был, Донателло?

– Вот здесь и был. С десяти часов и до сих пор.

– А кто это может подтвердить?

– Я вам сотню свидетелей наберу.

Беспокойные, шумные, раздраженные, суетящиеся, они не замечали пронизывающего холода, поскольку обсуждали животрепещущую тему, а именно: кто-то бросил бомбу в высокое окно церкви.

Задерганный патрульный, и днем-то неуютно чувствовавший себя в этом квартале, возбужденно приветствовал Клинга. Бледное лицо его казалось заключенным в скобки наушниками. Руки в перчатках отчаянно сжимали дубинку. Толпа нехотя расступилась, пропуская Клинга. Несмотря на то, что он вошел в церковь с уверенным видом супермена, толпа знала, что это всего лишь молодой полицейский и что это белый. Они знали также, что если бы бомбу бросили на Холл-авеню в центре города, туда явился бы сам комиссар полиции. Здесь же была Калвер-авеню, разрушающееся гетто, населенное гремучей смесью из негров и пуэрториканцев. И именно поэтому машина, остановившаяся у бордюра, не имела комиссарской желто-голубой эмблемы, а была всего-навсего зеленым «шевроле» с откидным верхом, принадлежавшим лично Клингу.

Пожарные уже заканчивали сбивать пламя. Санитары пробирались сквозь дебри из шлангов и мебели, вынося раненых – убитые могут подождать.

– В отдел по борьбе с терроризмом позвонили? – спросил Клинг патрульного.

– Нет, – ответил тот, пораженный тем, что не исполнил свой служебный долг.

– Иди звони скорее, – посоветовал Клинг.

– Есть, сэр! – выдохнул патрульный и бросился вон. Санитары пронесли носилки со стонущей женщиной. На ней все еще были очки, но одна линза раскололась, и вдоль носа струйкой бежала кровь. В помещении стоял смрад от сгоревшей взрывчатки, дыма и тлеющего дерева. Серьезнее всего повреждена была задняя, наиболее удаленная от входа часть небольшого помещения. У бросившего бомбу были хорошие руки и глаз – бомба влетела точно в окно и, пролетев еще пятнадцать футов, попала в импровизированный алтарь. Мертвый священник лежал на алтаре. Одна рука была оторвана взрывом. Две женщины, сидевшие рядом с алтарем на раскладных стульях, сейчас лежали на полу, одна на другой. Их соединила смерть. Одежда на убитых еще дымилась. Стоны раненых наполняли комнату, их перекрыл прерывистый вой сирены приближающейся «скорой помощи». Клинг вышел наружу.

– Кто будет свидетелем? – обратился он к толпе.

Молодой бородатый негр с шапкой курчавых волос отделился от группы молодежи и подошел к Клингу.

– Священник умер? – спросил он.

– Да, умер.

– Кто еще?

– Две женщины.

– Кто они?

– Еще не знаю. Когда все уляжется, проведем опознание.

Клинг вновь повернулся к толпе.

– Видел кто-нибудь, как это случилось?

– Я и видел, – сказал парень.

– Как твое имя, браток?

– Эндрю Джордан.

Клинг вынул блокнот.

– Хорошо, рассказывай.

– Что вы там собираетесь писать? – заволновался Джордан.

– Ты же сказал, что видел, как...

– Ну, видел. Я шел мимо, шел в биллиардную вон туда, а женщины пели внутри, потом остановилась машина, вышел мужик, бросил бомбу и побежал назад к машине.

– Какая машина?

– Красный «фольксваген».

– Какой модели?

– Да кто их разберет, эти «фольксвагены»!

– Сколько в нем было человек?

– Двое. Водитель и мужик с бомбой.

– Номер заметил?

– Нет. Они быстро уехали.

– Можешь описать человека, бросившего бомбу?

– Могу. Он был белый.

– Что еще? – спросил Клинг.

– Это все, – покачал головой Джордан. – Он был белый.

Во всем Смоук Райз было около трех десятков поместий, где в роскоши и уединении жили не более сотни людей. По участкам извивались, кое-где сообщаясь, частные дороги. Мейер Мейер проехал между широкими каменными ограждениями, обозначающими западный въезд в Смоук Райз, и попал в город, ограниченный с севера рекой Харб, а от автострады Ривер Хайуэй на юге – стеной из тополей и вечнозеленого кустарника. Фешенебельный Смоук Райз остальные жители города фамильярно и иронично называли «Клубом».

Выйдя из машины, Мейер услышал звуки речной жизни – сопение буксиров, гудки, короткий вскрик корабельной сирены на проходящем по фарватеру эсминце. Отраженные огни трепетали на колышущейся водной глади – фонари на тросах подвесного моста, яркие всплески красных и зеленых огней на противоположном берегу, одинокие прорези освещенных окон в жилых домах. Отражение самолета, пролетающего высоко над рекой с мигающими огоньками на крыльях, напоминало подводную лодку. Было холодно, но несколько минут назад появилась тонкая, пронизывающая морось. Мейер передернул плечами, поднял воротник плаща, чтобы прикрыть шею, и направился к старому серому зданию, поскрипывая по гравию дорожки туфлями. Этот звук далеко разносился, угасая в высоких кустах вокруг.

Макартур Лэйн, 374 находился в конце дороги, делающей поворот после Гамильтонского моста. Дом представлял собой огромное строение из серого камня с черепичной крышей и множеством коньков и труб, упирающихся в небо. Здание мрачной тенью возвышалось над Харбом. Камни дома сочились сыростью. Толстые виноградные лозы опутывали стены, взбираясь по ним до самой крыши с коньками и башенками. Найдя кнопку звонка под латунным витиеватым гербом на мощном дубовом косяке, детектив нажал ее. Где-то далеко, в глубине дома, послышался мелодичный звонок. Он ждал.

Дверь неожиданно распахнулась.

Человеку, смотревшему на детектива, было на вид около семидесяти. Волос на голове почти нет, только за ушами беспорядочно торчат всклокоченные седые космы. На нем были красный смокинг и черные брюки, красные вельветовые шлепанцы. Вокруг шеи намотана черная косынка.

– Что вам угодно? – спросил он с ходу.

– Я детектив Мейер из восемьдесят седьмого...

– Кто вас пригласил?

– Женщина по имени Адель Горман была сегодня...

– Моя дочь дура, – отрезал старик. – Полиция нам не нужна, – и захлопнул дверь перед носом детектива.

Мейер топтался перед входом, чувствуя себя последним кретином. На реке прогудел буксир. Наверху вспыхнул свет, выхватив из тьмы фосфоресцирующий циферблат его часов. Было 2.35 ночи. Холод и морось пронизывали его до костей. Полицейский вынул носовой платок, высморкался и задумался о том, что же ему теперь делать. Он не любил духов, как не любил и лунатиков. Он не любил вздорных стариков с нечесаными космами, хлопающими дверью перед самым носом человека. Детектив уже решил было повернуть назад, когда дверь снова открылась.

– Детектив Мейер? – показалась Адель Горман. – Входите же.

– Благодарю, – произнес он и вошел в холл.

– Вы как раз вовремя.

– Вообще-то, несколько рано, – сказал Мейер. Он не мог избавиться от ощущения неловкости. Дурость какая-то – бродить среди ночи по Смоук Райз, выслеживая привидения.

– Сюда, – Адель провела его через холл с мрачными панелями на стенах в просторную, тускло освещенную гостиную. Тяжелые дубовые балки под потолком, окна закрыты вельветовыми портьерами. Комната была обставлена грузной старинной мебелью. Полицейский вдруг поверил, что в доме могли появиться привидения. С дивана у камина поднялся, как призрак, молодой человек в темных очках. Его лицо в тусклом свете одинокого торшера выглядело серым и изнуренным. Одетый в черную вязаную кофту, белую сорочку и черные свободные брюки, он подошел к Мейеру с протянутой рукой, но почему-то не стал пожимать руку полицейского.

Детектив догадался, что мужчина слеп.

– Я Ральф Горман, – представился тот, все еще держа перед собой руку. – Муж Адель.

– Здравствуйте, мистер Горман, – Мейер пожал его влажную и холодную ладонь.

– Хорошо, что вы пришли, – продолжал Горман. – Эти призраки сведут нас с ума.

– Который час? – неожиданно спросила Адель и взглянула на свои часы. – Еще пять минут.

В ее голосе чувствовалась дрожь, и выглядела она очень испуганной.

– А вашего отца не будет здесь? – спросил Мейер.

– Нет, он пошел спать. По-моему, ему все это надоело, и он зол на нас за то, что мы заявили в полицию.

Мейер промолчал. Он знал, что если бы Уилльям Ван Хоутен, бывший судья по делам наследства и опеки, не хотел вмешательства полиции, Мейера бы здесь не было. Он подумал, не уйти ли ему сейчас, но Адель Горман снова начала говорить. Было бы невежливо обрывать даму на полуслове.

– Она немного старше тридцати, по-моему. Другой призрак, мужчина, где-то вашего возраста – сорок, сорок пять.

– Мне тридцать восемь, – заметил Мейер.

– О!

– Лысина многих обманывает.

– Да.

– Я очень рано облысел.

– Так вот, их зовут Элизабет и Йоган, и они...

– Значит, у них есть имена?

– Да. Видите ли, они наши предки. Мой отец голландец. Много лет назад в семье действительно были Элизабет и Йоган Ван Хоутен. Тогда Смоук Райз был еще голландским поселением.

– Голландцы, вы говорите? Так-так, – произнес Мейер.

– Да. Они всегда появляются в голландской одежде. И говорят по-голландски.

– Мистер Горман, вы их слышали?

– Да, – отозвался Горман. – Я ведь не вижу... – добавил он и замешкался, как будто ожидая реакции Мейера. Реакции не было, и он продолжал: Но я слышал их.

– Вы говорите по-голландски?

– Нет, но мой тесть свободно им владеет. Он нам и сказал, что это голландский, и перевел их слова.

– Какие слова?

– Ну, во-первых, они говорили, что хотят украсть драгоценности Адель. Что они, черт возьми, и сделали...

– Драгоценности вашей жены? Но я думал...

– Они перешли ей от матери по завещанию. Тесть хранит их в сейфе.

– Хранил, вы хотите сказать.

– Нет, хранит. Кроме украденных есть еще несколько вещей. Два кольца и ожерелье.

– Какова их стоимость?

– Всех вместе? Думаю, около сорока тысяч долларов.

– У ваших духов губа не дура.

Торшер в комнате вдруг мигнул. Мейер глянул на него и почувствовал, как его волосы встают дыбом.

– Гаснет свет, Ральф, – прошептала Адель.

– Уже два сорок пять?

– Да.

– Они здесь, – выдохнул Горман.

Когда полицейские постучали в дверь, соседка Мерси Хауэлл по комнате спала уже около четырех часов. Но она была хитрой молодой дамочкой, очень хорошо знакомой с нравами большого города. Девушка мгновенно проснулась и провела собственное следствие, ни на дюйм не приоткрывая пока дверь. Сначала она попросила полицейских раздельно и внятно произнести имена, затем продиктовать номера удостоверений. Потом потребовала поднести к дверному глазку сами удостоверения и полицейские жетоны. Все еще сомневаясь, она сказала через запертую дверь: «Подождите минутку». Они ждали почта пять минут, пока девушка снова не подошла к двери. Отодвинулся с шумом тяжелый дверной засов, звякнула откидываемая цепочка, щелкнул, переместившись, язычок одного замка, потом другого, и, наконец, дверь отворилась.

– Входите. Извините, что заставила вас ждать. Я звонила в участок, там сказали, что вы – действительно вы.

– Вы очень осмотрительны, – заметил Хейз.

– В такой-то час? Береженого Бог бережет, – парировала она.

Ей было около двадцати пяти. Рыжеволосая голова вся в бигуди, ненакрашенное лицо блестит от крема. Поверх фланелевой пижамы наброшен розовый стеганый халат. В девять утра она, вероятно, будет очень хорошенькой, но сейчас напоминала затертый пятак.

– Ваше имя, мисс? – спросил Карелла.

– Лоуис Каплан. Что случилось? Опять в доме кого-нибудь ограбили?

– Нет, мисс Каплан. Мы бы хотели задать вам несколько вопросов о Мерси Хауэлл. Она здесь жила с вами?

– Да. – Лоуис вдруг тревожно взглянула на них. – Почему вы сказали жила? Она живет.

В маленькой прихожей стало вдруг так тихо, что можно было услышать все ночные звуки дома, как будто они возникли все разом, чтобы заполнить неловкую тишину. Где-то забурлила вода в унитазе, тренькнула труба отопления, закричал ребенок, гавкнула собака, где-то упала туфля. В прихожей, наполненной сейчас этими звуками, полицейские и девушка молча смотрели друг на друга.

Наконец, Карелла вздохнул и сказал:

– Ваша соседка мертва. Ее зарезали сегодня вечером у выхода из театра.

– Нет, – произнесла Лоуис просто и спокойно. – Нет, конечно.

– Мисс Каплан...

– Что вы там такое бормочете? Мерси не может умереть!

– Тем не менее это так, мисс Каплан.

– Бож-же! – простонала вдруг Лоуис и зашлась в слезах. – Боже мой! О, Боже-Боже мой!

Двое мужчин беспомощно переминались, такие большие, неуклюжие, бессильные что-либо изменить. Лоуис Каплан всхлипывала, закрыв ладонями лицо, повторяя снова и снова: «Простите, пожалуйста. О, Господи! Простите, пожалуйста. Бедная Мерси. О, Боже!» Сыщики старались на нее не смотреть. Наконец, Лоуис успокоилась. Глаза у нее были такие, будто это ее ударили ножом. Девушка сдавленно проговорила: «Проходите, пожалуйста» и провела их в гостиную. Говоря с полицейскими, она не отрывала глаз от пола, как будто не могла посмотреть в глаза этим людям, принесшим ей страшное известие.

– Вы знаете, кто это сделал? – спросила Лоуис.

– Нет. Еще нет.

– Мы бы не стали будить вас среди ночи...

– Да ладно, ничего...

– Знаете, с расследованием нельзя медлить. По горячим следам...

– Да, я понимаю.

– Часто бывает, что...

– Да, по горячим следам, – кивнула Лоуис.

– Да.

Квартиру опять охватила тишина.

– Вы не знаете, были ли у мисс Хауэлл враги? – спросил Карелла.

– Она была самой замечательной девушкой в мире, – покачала головой Лоуис.

– Ссорилась она с кем-нибудь в последнее время? Может...

– Нет.

– ...были звонки или письма с угрозами?

Лоуис Каплан подняла глаза.

– Да, – сказала она, – письмо.

– Письмо с угрозами?

– Мы не поняли. Но Мерси очень испугалась. И купила пистолет.

– Какой пистолет?

– Не знаю. Маленький.

– Может быть, «Браунинг» 25-го калибра?

– Я не разбираюсь в оружии.

– Письмо пришло по почте или его принесли?

– По почте. В театр.

– Когда?

– Неделю назад.

– Она заявляла в полицию?

– Нет.

– Почему?

– Вы видели «Гремучую змею»? – спросила вдруг Лоуис.

– То есть?

– "Гремучую змею". Мюзикл. Шоу. В нем играла Мерси.

– Нет, не видел.

– Тогда слышали?

– Нет.

– Вы что, на луне живете?

– Простите, но у меня...

– Извините, ради Бога, – тут же вставила она. – Я не... Я просто... Извините, пожалуйста.

– Ничего-ничего.

– Ну, в общем-то... Сейчас это гвоздь сезона, но... вначале были неприятности, потому что... Вы уверены, что не слышали? Это было во всех газетах.

– Я, наверное, не обратил внимания, – объяснил Карелла. – Что там были за неприятности?

– Вы тоже ничего не знаете? – обратилась она к Хейзу.

– Нет, увы.

– О танцах Мерси?

– Нет.

– В одной сцене Мерси танцевала без одежды. Потому что идея была... Черт с ней, с идеей! Но только танец был совсем не похотливый, даже не сексуальный! Но полиция этого не поняла и запретила шоу через два дня после премьеры. Администрации пришлось добиваться судебного разбирательства, чтобы снова открыть спектакль.

– Да, припоминаю, – кивнул Карелла.

– Я это к тому, что из театральных никто не пошел бы в полицию. Даже из-за угрожающего письма.

– Она купила пистолет, – вставил Хейз, – значит, ей все равно пришлось обращаться в полицию за разрешением.

– У нее не было разрешения.

– Тогда как она достала пистолет?. Чтобы купить оружие, надо сначала...

– У одного знакомого.

– Как зовут этого знакомого?

– Гарри Донателло.

– Импортер, – сухо заметил Карелла.

– Сувенирными пепельницами, – добавил Хейз.

– Я не знаю, чем он зарабатывает, – пожала плечами Лоуис. – Но он достал для нее оружие.

– Когда это было?

– Через несколько дней после письма.

– Что было в письме? – спросил Карелла.

– Сейчас я его принесу.

Лоуис ушла в спальню. Они слышали, как девушка выдвинула ящик, зашуршала бельем, потом как будто открыла жестянку из-под леденцов и с конвертом вернулась в комнату.

– Вот.

Не было смысла сохранять возможные отпечатки пальцев. Письмо побывало в руках Мерси Хауэлл, Лоуис Каплан и еще Бог знает скольких людей. Но, тем не менее, Карелла принял письмо на носовой платок, развернутый на ладони, потом взглянул на конверт.

– Ей нужно было сразу принести письмо нам, – сказал он. – Оно написано на гостиничном бланке, мы бы через минуту нашли отправителя.

Письмо действительно было написано на гостиничном бланке «Эддисона», одного из неприметных городских клоповников, находившегося всего в двух кварталах к северу от театра на Одиннадцатой улице, где работала Мерси Хауэлл. В конверте был один листок. Карелла развернул его. Карандашом было написано:

Где ваша одежа, мисс?

Ангел Мести

Торшер погас, комната погрузилась в темноту.

Сначала было слышно только прерывистое дыхание Адель Горман. Потом неясные, глухие, как будто принесенные курящимся туманом с сырого пустынного берега, послышались звуки искаженных голосов, и в комнате вдруг потянуло холодом. Голоса будто бы выделялись из безостановочно гудящей толпы, взмывая и опадая в каком-то какофоническом ритме. Смесь языков резала слух. Слышно было, как взвыл ветер, словно кто-то резко и неожиданно распахнул дверь в некий запретный мир (какой холод в комнате!), обнажив толпы мятущихся теней, занятых бессмысленным разговором. Голоса стали громче, несомые этим ледяным пронизывающим ветром, яснее, ближе, и вот они заполнили комнату, будто требуя освободить их из адового, неземного склепа. А затем два, только два из бестелесных голосов оторвались от массы невидимых теней неся с собой порыв замогильного холода из неведомого мира. Послышался шепот. Сначала мужской, гортанно, с сильным иностранным акцентом выговаривавший только одно слово: «Ральф!». Затем добавился женский: «Адель!» – так же странно, прерывисто, потом снова: «Ральф!». Голоса перекрывались, но были явно чужеземными назойливыми, нарастающими, пока шепот не превратился в агонизирующий стон. Имена растаяли, став эхом в порывах ветра.

С глазами Мейера делалось что-то странное в темноте. Видения, которых, конечно, на самом деле не было, казалось, всплывали вместе с нарастанием звуков, наполнивших комнату. Под глухой рык мужского голоса и отчаянные стенания женского едва различимая мебель принимала расплывчатые, аморфные очертания. Затем в комнату опять вторглось бормотание других голосов, как бы призывая этих двоих назад, в угрюмый мшистый склеп, откуда те на мгновение вырвались. Вой ветра стал еще пронзительнее, а голоса бесчисленных теней ослабли, отзываясь эхом, и – исчезли.

Торшер вспыхнул снова, разбрасывая скудное освещение. В комнате ощутимо потеплело, но Мейер Мейер был покрыт липким холодным потом.

– Ну, теперь вы верите? – спросила Адель Горман.

Детектив Боб О'Брайен выходил из туалета, когда увидел сидящую перед дежурной на скамейке женщину. Он уже собрался шмыгнуть обратно, но на долю секунды опоздал – она его увидела. Сбежать не удалось.

– Здравствуйте, мистер О'Брайен, – обратилась к нему женщина, неловко пытаясь встать, как будто не зная, встретить ли полицейского стоя или продолжать сидеть, сохраняя женское достоинство. Часы на стене в дежурке показывали 3.02 ночи, но женщина была одета, как для короткой послеобеденной прогулки в парке – коричневые брюки, туфли на низком каблуке, укороченное бежевое пальто, на голове шарф. Выглядела она лет на пятьдесят – пятьдесят пять. Лицо когда-то, должно быть, было хорошеньким, зеленые глаза, выступающие скулы и благородный рот. Правда, ее несколько портил слишком длинный нос. Она все-таки встала и пошла рядом с О'Брайеном, сопровождая его в дежурку.

– Поздновато уже, миссис Блэйр, обратился к ней О'Брайен. – Что же вы не дома?

Он не считал себя бесчувственным бревном, но его манеры были сейчас подчеркнуто резкими и отталкивающими. Встречаясь с миссис Блэйр, наверное, уже в семнадцатый раз за месяц, детектив старался не заостряться на ее горе, потому что, откровенно говоря, ничем не мог ей помочь, и это бесило его.

– Вы видели ее? – спросила миссис Блэйр.

– Нет. Увы, не видел, миссис Блэйр.

– Я принесла другую фотографию, может, она поможет?

– Может быть, поможет.

Зазвонил телефон. Он взял трубку: «87-й участок. О'Брайен слушает».

– Боб, это Берт Клинг, взрыв в церкви на Калвер-авеню.

– Да, Берт.

– По-моему, этот красный «фольксваген» есть в оперативке по угнанным машинам. В той, что вчера получили. Откопай-ка ее и скажи, где его сперли.

– Сейчас, секунду. – О'Брайен принялся просматривать лист у себя на столе.

– Вот новая фотография, – продолжала миссис Блэйр, – я знаю, вы умеете разыскивать беглецов. Дети вам верят и все рассказывают. Если увидите Пенелопу, только скажите ей, что я ее люблю и что я очень сожалею о том, что случилось.

– Да, обязательно, – пообещал О'Брайен. В трубку он сказал:

– Здесь два «фольксвагена», Берт, модели 64-го года и 66-го. Тебе оба?

– Давай.

– Тот, что 64-го года, угнан у некоего Арта Хаузера. Он был припаркован на Уэст Меридиэм, 861.

– А 66-й?

– Владелец женщина, Элис Клири. Машину угнали со стоянки на Четырнадцатой улице.

– На Южной Четырнадцатой или на Северной Четырнадцатой?

– Южной. Южная, 303.

– Понял. Спасибо, Боб. – Клинг повесил трубку.

– И попросите ее прийти домой, – добавила миссис Блэйр.

– Обязательно, – кивнул О'Брайен. – Если увижу, обязательно скажу.

– Здесь Пенни хорошо выглядит, правда? – спросила миссис Блэйр. – Это было в прошлую Пасху. Это самая поздняя ее фотография. Я подумала, она вам пригодится.

О'Брайен посмотрел на девушку на фотографии, потом взглянул в зеленые глаза миссис Блэйр, затуманенные сейчас слезами. Ему вдруг захотелось перегнуться через стол и успокаивающе погладить женщину, чего он никак не мог сделать, не кривя душой. Несмотря на то, что он действительно был лучшим в отделе по поискам пропавших и всегда ходил с пухлым блокнотом, где было не меньше пятидесяти снимков подростков, мальчишек и девчонок, и несмотря на то, что на его счету было больше найденных беглецов, чем у любого другого полицейского в городе, О'Брайен совсем ничем не мог помочь матери Пенелопы Блэйр, сбежавшей из дому в прошлом июне.

– Видите ли... – начал было он.

– Я не хочу этого слышать, – бросила миссис Блэйр, быстро направляясь к выходу из дежурки. – Скажите ей, пусть идет домой. Скажите, я люблю ее, – и убежала по окованной железом лестнице.

О'Брайен вздохнул и сунул новый снимок Пенелопы в блокнот. Миссис Блэйр не захотела слушать, но ее сбежавшей дочери Пенни уже исполнился 21 год, и не было на белом свете детектива, полицейского или кого другого, кто мог бы заставить ее вернуться домой, если она того не желала.

Толстяк Доннер был осведомителем, стукачом и имел при этом страсть к турецким баням. Этого человека, похожего на гороподобную фигуру Будды, можно было найти в любую минуту дня и ночи в одной из городских парилок завернутым в простыню и наслаждающимся жаром пекла. Берт Клинг нашел его в круглосуточной бане под названием «Стим-Фит». Он послал массажиста в парилку за Доннером. Толстяк передал, что будет через минуту, если Клинг не хочет к нему присоединиться. Присоединиться Клинг не хотел. Он ждал в раздевалке. Доннер появился через семь минут, завернутый в свою дежурную простыню. Нелепый вид в любое время, а уж в полчетвертого ночи – тем более.

– Эй, – крикнул он. – Как делишки?

– Нормально, – ответил Клинг. – А твои?

– Comme ci, comme ga.[1] – Доннер помотал в воздухе жирной рукой.

– Я ищу угнанные тачки, – сразу перешел к делу Клинг.

– Какие?

– "Фольксвагены", 64-и и 66-й.

– Какого цвета?

– Красные.

– Оба?

– Оба.

– Где они стояли?

– Один напротив Уэст Меридиэм, 861. Другой на стоянке на Южной Четырнадцатой.

– Когда это было?

– Оба на той неделе. Числа точно не знаю.

– Что ты хочешь знать?

– Кто их угнал?

– Думаешь, это один человек?

– Вряд ли.

– Что, так важно?

– На одной из машин, возможно, сегодня ночью подъехали к церкви и...

– Ты про церковь на Калвер-авеню?

– Именно.

– Я не играю.

– То есть?

– Знаешь, в этом городе слишком многим этот взрыв по душе. Не хочу я влазить в такое говно. Белые – черные...

– А кто об этом узнает?

– Они тоже собирают информацию, как и вы.

– Мне нужна твоя помощь, Доннер.

– Нет, здесь уж извини, – и покачал головой.

– Тогда я поехал на Хай-стрит.

– Зачем? У тебя там еще один источник?

– Нет, там прокуратура.

Они посмотрели друг на друга. Доннер стоял с обмотанной вокруг живота простыней, пот все еще сочился, хотя толстяк давно вышел из парилки. Клинг был больше похож на рекламного агента, чем на полицейского, угрожающего разоблачением давних не слишком законных делишек. Они смотрели друг на друга с полным взаимопониманием, являя собой странный симбиоз правоохранителя и правонарушителя. Ни тот, ни другой не испытывал особой симпатии к компаньону, но оба зависели друг от друга. Молчание нарушил Доннер.

– Я не люблю, когда меня принуждают, – насупился он.

– А я не люблю, когда мне отказывают.

– Когда тебе нужна информация?

– До утра, во всяком случае.

– Я тебе что, волшебник?

– А что, нет?

– Волшебство ныне дорого.

– Сколько?

– Двадцать пять, если найду одного угонщика, пятьдесят, если обоих.

– Сначала найди, потом сторгуемся.

– А если мне потом свернут шею?

– Раньше надо было думать, когда выбирал профессию, – сказал Клинг. – Не бойся, Доннер, а то обделаешься. Просто какая-то падаль швырнула бомбу. Тебе никто ничего не сделает.

– Да? – произнес Доннер, а потом очень профессиональным голосом сделал, наверное, важнейшее заявление последнего десятилетия:

– Расовые распри в нашем городе приближаются к очень опасному уровню.

– У тебя есть мой служебный телефон?

– Да, есть, – буркнул Доннер.

– Я сейчас туда. Звони.

– А можно, я сначала оденусь? – поинтересовался стукач.

Когда Карелла и Хейз вошли в холл отеля «Эддисон», дежурный администратор сидел там один. Погруженный в открытую перед ним книгу, он даже не поднял головы. Холл был обставлен под готику и давно обветшал: потертый восточный ковер, тяжелые, в завитушках, столы красного дерева, массивные набивные стулья с продавленными сиденьями и засаленными подголовниками, две плевательницы, стоящие у каждой из двух колонн, обшитых красным деревом. Лампа в абажуре из натурального шелка висела над столом администратора. Одной панели из освинцованного стекла на столе не было, другая сильно потрескалась. Когда-то это был роскошный отель. Сейчас он был подобен грошовой шлюхе, купившей у старьевщика побитую молью норку.

Администратор, в отличие от своего древнего окружения, был молодым человеком приблизительно двадцати пяти лет. Его коричневый твидовый костюм аккуратно выглажен. Шелковый галстук в желто-коричневую полоску хорошо сочетался с рубашкой телесного цвета. На носу очки в роговой оправе. Он наконец взглянул на детективов, оторвавшись от книги, и поднялся:

– Да, джентльмены, чем могу служить?

– Полиция, – сказал Карелла. Он вынул бумажник из кармана и открыл его там, где был приколот полицейский жетон. – Слушаю, сэр.

– Я детектив Карелла. Это мой коллега детектив Хейз.

– Добрый вечер, господа. Я дежурный администратор Ронни Сэнфорд.

– Мы ищем одного человека. Он мог здесь жить две недели назад, – начал Хейз.

– Так. Если он здесь жил две недели назад, – проговорил Сэнфорд, – то, может быть, мы его найдем. Почти все наши клиенты постоянно проживают здесь.

– У вас есть киоск канцтоваров? – спросил Карелла.

– Сэр?

– Канцтовары. Есть здесь место, куда можно войти с улицы и что-нибудь купить?

– Нет, сэр. Вон там в углу, у лестницы, есть письменный стол, но мы не держим там канцтоваров, сэр.

– В комнатах есть почтовая бумага?

– Да, сэр.

– А на вашем столе?

– Да, конечно, сэр.

– За этим столом круглые сутки кто-нибудь находится?

– Круглые сутки, сэр. У нас три смены. С восьми утра до четырех дня, с четырех дня до полуночи и с полуночи до восьми утра.

– Вы заступили в полночь, так?

– Так, сэр.

– Клиенты были в вашей сегодняшней смене?

– Да, несколько, сэр.

– Не заметили кого-нибудь в окровавленной одежде?

– Окровавленной? О, нет, сэр.

– А вы бы заметили?

– Что вы хотите сказать?

– Вы обращаете внимание на то, что делается в холле?

– Стараюсь, сэр. Во всяком случае, большую часть ночи. Я иногда могу вздремнуть, если нечего делать, но обычно...

– Что вы изучаете?

– Бухгалтерское дело.

– Где?

– В университете Рамси.

– Вы позволите нам взглянуть на регистрационную книгу?

– Конечно, сэр.

Он подошел к почтовой стойке, взял лежавшую там регистрационную книгу, вернулся к столу и открыл ее:

– Все нынешние клиенты – наши постоянные жильцы, за исключением мистера Ламберта из 204-го и миссис Грант из 701-го.

– Когда они вселились?

– Мистер Ламберт вселился... прошлой ночью, по-моему. А миссис Грант живет здесь уже четыре дня. Она съезжает во вторник.

– Это собственноручные подписи клиентов?

– Да, сэр. Всем постояльцам мы предлагаем расписаться собственноручно, как требует закон штата.

– Ты понял, Коттон? – улыбнулся Карелла и опять повернулся к Сэнфорду: – Вы не будете возражать, если мы посмотрим журнал вон там, на кушетке?

– Видите ли, сэр...

– Я вам дам расписку, если хотите.

– Да нет, не надо. Ничего страшного, я думаю.

Полицейские сели с журналом на кушетку, обтянутую потертым красным вельветом. Карелла, примостив журнал на коленях, развернул записку, найденную у Мерси Хауэлл. В отеле проживало пятьдесят два человека. Карелла и Хейз просмотрели весь журнал, затем принялись листать его во второй раз.

– Стоп! – вдруг воскликнул Хейз.

– Что?

– Глянь-ка сюда.

Он взял записку и расправил ее прямо над одной из подписей:

Где ваша одежа, мисс?

Ангел Мести

Тимоти Аллен Меймз

– Ну что, видишь? – спросил он.

– Почерк другой, – возразил Карелла.

– Инициалы совпадают, – показал Хейз.

Детектив Мейер Мейер еще не отошел от шока. Он не любил привидения. Ему не нравился этот дом. Он хотел домой. Он хотел лежать в кровати рядом с женой Сарой. Ему хотелось, чтобы она погладила его по руке и сказала, что таких вещей не бывает, и ему, взрослому человеку, нечего пугаться! Как он мог поверить в духов, тени, голландских призраков? Смешно!

Но он их слышал, ощущал их ледяное присутствие, какое-то мгновение почти видел их. В шоке детектив повернулся к лестнице на звук спускающихся шагов и, широко открыв глаза, замер. Он почувствовал искушение вынуть револьвер, но подумал, что будет выглядеть глупо в глазах Горманов. Мейер прибыл сюда скептиком, а теперь...

Детектив в ужасе ждал того, кто спускался по ступенькам такими грузными шагами – то ли упырь в развевающемся саване, звенящий цепями, то ли призрак с побелевшим черепом вместо головы и костлявыми пальцами с капающей с них кровью младенцев.

Биллем Ван Хоутен, одетый в красные вельветовые шлепанцы и красный смокинг, с торчащими за ушами космами и пронзительным взглядом голубых глаз вошел в гостиную, направляясь прямо к дочери и зятю.

– Ну, – спросил он, – они снова были?

– Да, папа, – прошептала Адель.

– Что им сегодня надо было?

– Не знаю, они опять говорили по-голландски.

– Мерзавцы, – произнес Ван Хоутен и повернулся к Мейеру. – Вы их видели?

– Нет, сэр, не видел, – покачал головой полицейский.

– Но они ведь были здесь, – возразил Горман. – Я их слышал.

– Да, милый, – успокоила его Адель. – Мы все их слышали. Но так уже было, помнишь? Мы их слышали, но они так и не смогли сюда прорваться.

– Да-да, верно, – кивком подтвердил Горман, – такое уже было, детектив Мейер.

Он стоял сейчас лицом к Мейеру с комично склоненной головой, незрячие глаза закрыты черными очками. Когда он заговорил, то стал похож на ребенка, ищущего утешения.

– Вы ведь слышали их, детектив Мейер?

– Да, слышал, мистер Горман.

– А ветер?

– Да, и ветер тоже.

– А вы чувствовали их? Когда они появляются, становится... становится так холодно. Вы чувствовали, что они здесь?

– Что-то я чувствовал, – согласился Мейер. Неожиданно заговорил Ван Хоутен:

– Вы удовлетворены?

– Чем? – не понял Мейер.

– Тем, что в доме привидения. Вы ведь из-за них здесь, так ведь? Чтобы убедиться...

– Он здесь потому, что я попросил Адель обратиться в полицию, – подал голос Горман.

– Почему ты это сделал?

– Из-за украденных украшений, – сказал Горман. – А еще потому, что... Потому что я потерял зрение, да, но я хотел убедиться, что я не теряю еще и рассудок.

– Ты вполне здоров, Ральф, – произнес Ван Хоутен.

– А украшения... – начал Мейер.

– Они их взяли, – бросил Ван Хоутен.

– Кто?

– Йоган и Элизабет. Наши милые соседи, призраки, сукины дети.

– Это невозможно, мистер Ван Хоутен.

– Почему это невозможно?

– Потому что привидения... – начал было Мейер, но заколебался.

– Ну?

– Привидения, видите ли, не воруют драгоценности. Я хочу сказать, зачем они им? – выговорил он неуверенно и посмотрел на Горманов в поисках поддержки. Но никто из них его не поддержал. Они сидели на диване у камина с хмурым и подавленным видом.

– Они выживают нас из дома, – сказал Ван Хоутен, – это же очевидно.

– Почему очевидно?

– Потому что они сами сказали.

– Когда?

– Перед тем, как украсть ожерелье и серьги.

– Они сказали это вам?

– Мне и детям. Мы все трое были здесь.

– Но я так понял, что духи говорят только по-голландски.

– Да, я перевел для Ральфа и Адель.

– Что произошло потом?

– То есть?

– Когда вы обнаружили пропажу украшений?

– Как только они ушли.

– То есть, вы подошли к сейфу...

– Да, открыл его, а драгоценностей не было.

– Мы их там заперли десятью минутами раньше, – вставила Адель. – Мы были в гостях, Ральф и я, и приехали домой очень поздно. Папа еще не спал. Он читал здесь, в том кресле, где вы сейчас сидите. Я попросила его открыть сейф и оставила там украшения. Потом он закрыл сейф, а потом... Потом пришли они... Угрожали.

– В котором это было часу?

– Как обычно. Они всегда приходят в одно и то же время. Два сорок пять ночи.

– Когда, вы сказали, украшения были помещены в сейф?

– Около половины третьего, – ответил Горман.

– А когда сейф снова открыли?

– Сразу, как они ушли. Они были всего несколько секунд. Только сказали моему тестю, что забирают ожерелье и серьги. Когда снова зажегся свет, он тут же подбежал к сейфу.

– Свет всегда гаснет?

– Всегда, – подтвердила Адель. – Все всегда одинаково. Гаснет свет, становится холодно, появляются эти странные... голоса, – она помолчала. – А потом приходят Йоган и Элизабет.

– Однако сегодня они не появились, – заметил Мейер.

– Так было уже, – поспешно ответила Адель.

– Они выживают нас из дома, – заговорил Ван Хоутен, – все идет к тому. Может, нам правда нужно уехать? Пока они все у нас не забрали.

– Все? Что вы хотите этим сказать?

– Остальные украшения моей дочери. Кое-какие акции. Все, что есть в сейфе.

– Где сейф? – спросил Мейер.

– Здесь, за картиной.

Ван Хоутен подошел к противоположной от камина стене. Там висела картина в раме с позолоченным орнаментом, изображающая пасторальный пейзаж. Рама была закреплена на петлях. Ван Хоутен распахнул картину, словно дверь, и указал на небольшой черный округлый сейф.

– Вот.

– Сколько человек знают код? – спросил Мейер.

– Только я, – ответил Ван Хоутен.

– Код где-нибудь записан?

– Да.

– Где?

– В надежном месте.

– Где?

– Я не думаю, что вас это касается, детектив Мейер.

– Я хочу понять, не мог ли другой человек добраться до кода.

– Да, этого, конечно, исключить нельзя, – согласился Ван Хоутен. – Но очень маловероятно.

– Ну, – произнес полицейский. – Я прямо не знаю, что и сказать. Я бы хотел обмерить комнату, если не возражаете. Размеры, расположение дверей, окон, ну и тому подобное. Для протокола, – и пожал плечами.

– Довольно поздно уже, – заметил Ван Хоутен.

– Я ведь и приехал сюда поздно, – улыбнулся Мейер.

– Пойдем, папа, я приготовлю чай на кухне, – вмешалась Адель. – Вы не долго, детектив?

– Не знаю, может, задержусь.

– Вам принести чаю?

– Спасибо, был бы очень обязан.

Она поднялась с дивана и взяла мужа под руку. Медленно она провела его мимо отца и вышла из комнаты. Ван Хоутен еще раз взглянул на Мейера, коротко кивнул и тоже вышел. Детектив закрыл за ними дверь и немедленно направился к торшеру.

Женщине было шестьдесят лет. Внешне она была похожа на добрую бабушку. Но эта бабушка только что убила своего мужа и троих детей. Ей объяснили ее права, и она сказала, что скрывать ей нечего и она готова отвечать на любые вопросы. Одетая в черное суконное пальто, под которым виднелись окровавленные пижама и халат, она сидела на жестком стуле в дежурке. Руки в наручниках неподвижно лежали на черном кожаном бумажнике на коленях. О'Брайен и Клинг посмотрели на стенографиста, тот взглянул на часы на стене, отметил время начала допроса – 3.55 – и кивком дал понять, что готов.

– Ваше имя?

– Изабель Мартин.

– Сколько вам лет, миссис Мартин?

– Шестьдесят.

– Где вы проживаете?

– На Эйнсли-авеню.

– Где именно?

– Эйнсли-авеню, дом 657.

– С кем вы там живете?

– С мужем Роджером, сыном Питером и дочерьми Энни и Абигайл.

– Расскажите, пожалуйста, что случилось сегодня ночью, миссис Мартин, – вступил Клинг.

– Я их всех убила, – проговорила она. У нее были седые волосы, тонкий орлиный нос, карие глаза за очками в тонкой оправе. Женщина смотрела прямо перед собой, не поворачивая головы ни вправо, ни влево, полностью игнорируя допрашивающих, видимо, все еще под впечатлением того, что она совершила всего полчаса назад.

– Вы не могли бы рассказать подробнее, миссис Мартин.

– Сначала я убила его, скотину.

– Кого?

– Мужа.

– Когда это произошло?

– Когда он пришел домой.

– В котором это было часу, припомните.

– Недавно.

– Сейчас почти четыре, – сказал Клинг. – Значит, это было около трех тридцати?

– Я не смотрела на часы. Я услышала, как щелкнул замок, вышла на кухню, он был там.

– Так.

– Над раковиной у меня висит нож. Им я его и ударила.

– Зачем вы это сделали, миссис Мартин?

– Потому, что я так хотела.

– Вы поссорились с ним?

– Нет. Он закрывал дверь, я подошла к раковине, взяла нож и ударила его.

– Куда вы его ударили, миссис Мартин?

– В голову, в шею и, по-моему, в плечо.

– Вы ударили его трижды?

– Я сделала много ударов, не знаю точно, сколько.

– Вы понимали, что убиваете его?

– Да, понимала.

– Вы знали, что бьете его ножом?

– Да, знала.

– Вы намеренно убили его ножом?

– Я намеренно убила его ножом.

– А после всего вы понимали, что вы его убили?

– Я понимала, что он сдох, скотина.

– Что вы сделали дальше?

– Мой старший сын. Питер, вошел на кухню. Мой мальчик. Он закричал на меня, он все хотел спросить, что я сделала, он кричал и кричал на меня. Я его тоже ударила, чтобы он заткнулся. Он тоже был гаденышем, этот Питер.

– Вы осознавали, что вы делали, и на этот раз?

– Я понимала, что я делаю. Его я ударила один раз, поперек горла.

– Что произошло потом, миссис Мартин?

– Я пошла в спальню, где спали мои дочери. Сначала я зарезала Энни, потом Абигайл.

– Куда вы их ударили, миссис Мартин?

– В лицо, обеих в лицо.

– Сколько раз?

– Энни, наверное, два раза, а Абигайл только раз.

– Зачем вы это сделали, миссис Мартин?

– Кто о них позаботится, когда меня не будет? – ни к кому не обращаясь, произнесла она.

– Вы бы хотели что-нибудь добавить? – спросил Клинг.

– Мне нечего добавить. Я правильно сделала.

Полицейские отошли от стола. Оба были бледны.

– О, Боже! – прошептал О'Брайен.

– Да, – отозвался Клинг. – Давай прямо сейчас позвоним дежурному в прокуратуру, пусть зафиксирует полное признание.

– Не моргнув глазом уложила четверых, – покачал головой О'Брайен и направился к стенографисту, печатавшему признание миссис Мартин.

Зазвонил телефон. Клинг подошел к столу и взял трубку.

– Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг.

– Это Доннер.

– Да, Толстяк?

– Я, похоже, кое-что узнал об этих тачках.

– Давай.

– Одну угнали с Четырнадцатой улицы. По моим сведениям, это было вчера утром. Совпадает?

– Я проверю по оперативке. Давай дальше.

– Она уже в кювете, – продолжал Доннер. – Только entre nous[2]. Я не хочу никаких неприятностей из-за этого. Угнал обычный фрайер, мать продаст за копейку. Он не любит ниггеров, четыре года назад в уличной драке убил двоих, но вышел сухим. Может, подмазал следователя, а, Клинг?

– В этом городе невозможно подкупить отдел убийств, и ты это знаешь, Доннер.

– Серьезно? Удивительно! По-моему, здесь можно кого угодно купить за пару долларов.

– Его имя?

– Дэнни Райдер, Гровер-авеню, 3541, у парка. Но его там уже нет.

– Где его искать?

– Десять минут назад он был в ночном баре на Мэйсон, бар «Феличиа». Идешь за ним?

– Иду.

– Возьми оружие, – посоветовал Доннер.

Было без четверти пять, когда Клинг подошел к «Феличиа». Там сидело человек семь. Он сначала рассмотрел бар через окно, потом расстегнул третью пуговицу плаща, открыл кобуру, проверил, свободно ли выходит револьвер, сунул его обратно и вошел в бар.

В нос ударил застоявшийся запах сигаретного дыма, пива, пота и дешевых духов. В обитой кожей кабинке пуэрториканка о чем-то шепталась с моряком. Другой моряк склонился над музыкальным автоматом, внимательно обдумывая свой следующий выбор; на его лицо падали оранжевые, красные, зеленые всполохи светомузыки. Усталая, жирная пятидесятилетняя блондинка сидела в дальнем конце бара, следя за моряком с таким видом, точно нажатие следующей кнопки могло разрушить весь мир. Бармен протирал стаканы. Он взглянул на вошедшего Клинга и немедленно узнал в нем слугу закона. В противоположном конце бара сидели двое мужчин.

Один из них был одет в голубую водолазку, серые брюки и походные ботинки. Его каштановые волосы были коротко пострижены на армейский манер. На другом мужчине была светло-коричневая куртка с надписью «ORIOLES, SAC» на спине. Короткоостриженный что-то тихо сказал, другой прыснул. За стойкой позвякивали стаканы, которые бармен расставлял на полке. Музыкальный автомат, наконец, разразился звуками. Джими Хендрикс исполнял «Все на сторожевой башне». Клинг подошел к двум мужчинам.

– Кто из вас Дэнни Райдер? – спросил он.

Коротковолосый оглянулся:

– А ты кто будешь?

– Полиция, – ответил Клинг. Тот, что в коричневой куртке, вскочил с пистолетом в руке. Глаза Клинга удивленно распахнулись. Грохнул выстрел.

Некогда было не то что думать – некогда было дышать. Близкий выстрел прозвучал оглушительно громко, кислая вонь от сгоревшего пороха ударила в ноздри. Молниеносное счастливое осознание того, что он все еще жив, что пуля каким-то образом прошла мимо, только проскользнуло где-то на границе разума; все остальное произошло рефлекторно. Он нажал на курок, едва вырвав револьвер из кобуры, целясь в коричневую куртку; одновременно ударил в грудь плечом коротковолосого, сбив его со стула. Человек в коричневой куртке с перекошенным от боли лицом снова поднимал пистолет. Клинг выстрелил опять, нажав на спуск без всякой злости. Затем круто повернулся к коротковолосому, скрючившемуся на полу у стойки.

– Встать! – рявкнул Клинг.

– Не стреляй.

– Встать, сука!

Он рывком поднял человека на ноги, швырнул его к стойке, уткнул дуло револьвера в голубую водолазку, пробежал рукой у того под мышками и между ногами, тогда как коротковолосый все повторял:

– Не стреляй, пожалуйста. Не стреляй, пожалуйста.

Клинг оставил его и подошел к коричневой куртке.

– Это Райдер?

– Да.

– Ты кто?

– Фрэнк... Фрэнк Пасквэйл. Слушай, я...

– Замолкни, Фрэнк, – рыкнул Клинг. – Руки за спину, живо!

Клинг отстегнул наручники от пояса, защелкнул их на запястьях Пасквэйла и только тогда заметил, что Джими Хендрикс еще поет, моряки сидят с побелевшими лицами, пуэрториканка визжит, у жирной блондинки отвалилась челюсть, бармен замер со стаканом в одной руке и салфеткой в другой.

– О'кей, – хрипло выдохнул Клинг. – О'кей, – и вытер лоб.

Тимоти Аллен Меймз был сорокалетним человеком с круглым животиком, густыми черными усами, гривой черных длинных волос и карими глазами, в которых не было и тени сна, хотя стрелки на часах показывали только пять минут шестого утра. Он быстро открыл дверь, как будто и не спал, потребовал предъявить удостоверения, затем попросил полицейских подождать минуту. Тимоти прикрыл дверь, но вскоре вернулся, одетый в халат поверх полосатой пижамы.

– Вас зовут Тимоти Аллен Меймз? – спросил Карелла.

– Это я, – буркнул Меймз, – немного поздновато для визитов, вам не кажется?

– Или рановато, как посмотреть, – вставил Хейз.

– Мне только смешливых полицейских не хватало в пять утра. А как вы сюда, собственно, попали? Опять этот козел внизу дрыхнет?

– Кого вы имеете в виду?

– Лонни Сэнфорда, или как его там.

– Ронни Сэнфорд.

– Да, его. Постоянно этот идиот мне нервы треплет.

– Из-за чего он вам их треплет?

– Из-за баб. Трясется, если видит мужчину с девушкой здесь...

– Оставим Сэнфорда, поговорим о вас, – предложил Карелла.

– Давайте поговорим, а что вам нужно?

– Где вы были между одиннадцатью двадцатью и двенадцатью этой ночью?

– Здесь.

– Можете доказать?

– Конечно. Я вернулся сюда около одиннадцати и больше не выходил. Спросите Сэнфорда внизу... Нет, его еще не было. Он в полночь заступает.

– Кого еще мы можем спросить, Меймз?

– Слушайте, вы не втравите меня в неприятности?

– Если вы уже не вляпались.

– Я здесь с телкой. Ей уже больше восемнадцати, не волнуйтесь. Но она... она на игле. Она не торгует, ничего такого. Но если вы захотите, можете, конечно, наделать шума... Вы народ такой.

– Где она?

– В сортире.

– Позовите.

– Слушайте, я вас прошу. Не трогайте девчонку. Она хочет бросить колоться, правда. Я стараюсь ей помочь.

– Как?

– Не давая ей времени для этого, – сказал Меймз и подмигнул.

– Зовите.

– Би, иди сюда! – крикнул Меймз.

После минутного замешательства открылась дверь в ванную. Девушка оказалась высокой брюнеткой, одетой в короткий махровый халат. Она робко проскользнула в комнату, как будто ожидая в любой момент удара в лицо. Широко открытые карие глаза выжидающе осматривали присутствующих. Она уже сталкивалась с полицией, знала, чем грозит обвинение в наркобизнесе. По-видимому, через дверь ванной был слышен весь разговор, и сейчас девушка ожидала решения своей участи, готовясь к худшему.

– Как вас зовут, мисс? – спросил Карелла.

– Беатрис Норден.

– В котором часу вы пришли сюда, Беатрис?

– Около одиннадцати.

– Этот человек был с вами?

– Да.

– Он выходил куда-нибудь?

– Нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Он снял меня около девяти...

– Где вы живете, Беатрис?

– Видите ли, дело в том, что, – замялась девушка, – ...меня выгнали из комнаты.

– Тогда где он вас нашел?

– Дома у моей знакомой. Можете спросить ее, она была дома, когда он пришел. Ее зовут Розали Дьюз. Тимми снял меня около девяти, мы пошли поужинать в «Чинк», а к одиннадцати были здесь.

– Надеюсь, вы говорите правду, мисс Норден? – спросил Карелла.

– Клянусь Богом, мы всю ночь были здесь, – воскликнула Беатрис.

– Ладно, Меймз. Нам нужен образец вашей руки.

– Моей чего?

– Образец почерка.

– Зачем?

– Мы собираем автографы, – ухмыльнулся Карелла.

– Знаешь, они меня достали, – повернулся Меймз к девушке. – Прямо цирк среди ночи.

Карелла дал ему ручку и лист, вырванный из блокнота.

– Напишите вот это. Первую часть печатным шрифтом.

– Что еще за печатный шрифт?

– Печатными буквами, он хотел сказать, – пояснил Хейз.

– Так пусть так и говорит.

– Где ваша одежа, мисс? – продиктовал Карелла.

– А что? – вскинулась Беатрис. – Вы понимаете, я ведь спала, когда вы пришли...

– Я хочу, чтобы он это написал, – успокоил ее Карелла.

– О-о!

– Где ваша одежа, мисс? – повторил Меймз и печатными буквами написал это на листке. – Что еще?

– Теперь напишите от руки следующие слова: «Ангел Мести».

– Что вы мне шьете, черт возьми?

– Напишите, пожалуйста.

Меймз перечитал написанное и подал листок Карелле. Тот с Хейзом сравнил его с запиской, полученной Мерси Хауэлл.

Где ваша одежа, мисс?

Ангел Мести

Где ваша одежа, мисс?

Ангел Мести

– Ну? – спросил Меймз.

– Вы чисты, – ответил Хейз.

– А что, я был грязный? – поинтересовался Меймз.

Ронни Сэнфорд сидел за стойкой администратора внизу и был все так же погружен в учебник. Когда полицейские вышли из лифта, он поднялся, поправил очки на носу и поинтересовался:

– Нашли что-нибудь?

– Похоже, что нет, – Карелла выглядел раздосадованным, – нам понадобится регистрационный журнал до утра.

– Э-э...

– Дай ему расписку, Коттон, – бросил Карелла. Было поздно, и ему не хотелось вступать в пререкания в занюханном холле отеля. Хейз быстро написал через копирку расписку, подписался на обоих экземплярах и отдал один Сэнфорду.

– Как насчет порванной обложки? – запоздало спросил Хейз.

– Да, – подтвердил Карелла. – На кожаном переплете журнала была небольшая царапина. Он провел по ней пальцем и сказал Хейзу:

– Лучше отметь в расписке, Коттон.

Хейз взял назад расписку и на обоих экземплярах дописал:

«Небольшое повреждение обложки».

– Распишитесь, мистер Сэнфорд, – попросил он. – Вот здесь, пожалуйста.

– Зачем? – спросил тот.

– Чтобы подтвердить, что мы получили журнал в таком виде.

– Да, конечно, – буркнул Сэнфорд.

Он взял шариковую ручку из прибора.

– Что мне нужно написать?

– Ваше имя, должность и все.

– Мою должность?

– Дежурный администратор, отель «Эддисон».

– Ах, да! – Сэнфорд расписался на обоих листках. – Так пойдет?

Полицейские посмотрели на подпись и переглянулись.

– Вы любите девочек? – вдруг спросил Карелла.

– Что?

– Девочек, – повторил Хейз.

– Конечно, конечно. Я люблю девочек.

– Одетых или голых?

– Что?

– В одежде или без?

– Я... я не понимаю, сэр.

– Где вы были сегодня ночью между одиннадцатью двадцатью и полуночью? – спросил Хейз.

– Соб-бир-рался на р-работу, – промямлил Сэнфорд.

– Вы уверены, что не были в проходе у театра на Одиннадцатой улице? Убивая девушку по имени Мерси Хауэлл?

– Что? Нет... нет, конечно... конечно, нет... Я... я... был дома, собирался... на... на...

Сэнфорд глубоко вздохнул и решил оскорбиться:

– Слушайте, что вы себе позволяете? Объяснитесь немедленно!

– Все вот здесь, – сказал Карелла и повернул одну из расписок так, чтобы Сэнфорд мог прочитать подпись:

Рональд Сэнфорд

Дежурный администратор «Эддисон».

– Одевайтесь, – приказал Хейз, – читальный зал закрывается.

В двадцать пять минут шестого Адель Горман вошла в комнату с чаем для Мейера. Он стоял, нагнувшись, у кондиционера, встроенного в стену слева от портьеры. Услышав ее шаги, детектив оглянулся через плечо и выпрямился.

– Я не знала, как вы любите, поэтому все принесла сюда, – объяснила она.

– Спасибо, – отозвался тот, – немного молока и сахара.

– Вы обмерили комнату? – спросила Адель и поставила поднос на столик у дивана.

– Да, я, наверное, уже все осмотрел.

Мейер опустил ложку сахара в чай, добавил каплю молока, помешал и поднес чашку к губам.

– Горячий, – покачал он головой.

Адель Горман молча за ним наблюдала. Детектив прихлебывал чай. Замысловатые часы тихо тикали над камином.

– У вас всегда так темно в этой комнате? – поинтересовался Мейер.

– Вы знаете, мой муж не видит, так что свет не очень и нужен.

– М-м-м. Но ваш отец ведь здесь читает, не так ли?

– Простите, вы о чем?

– Тот вечер, когда вы вернулись из гостей. Он сидел вон в том кресле у торшера. Читал. Помните?

– О, да, да. Конечно.

– Тускловатый свет для чтения.

– Да, наверное.

– Я подумал, что что-то не в порядке с лампочками.

– В самом деле?

– М-м-м. Я тут осмотрел торшер, там три стоваттовых лампочки, все работают. Они должны давать гораздо больше света.

– Знаете, я не очень разбираюсь в...

– Если только к торшеру не подключен реостат.

– Простите, я не понимаю, что такое реостат?

– Переменное сопротивление. Можно уменьшить яркость, можно увеличить. Я подумал, что, может быть, к торшеру подключен реостат, но нигде в комнате не нашел регулятора. – Мейер помолчал. – Вы нигде его не находили в доме?

– Нет, не видела, – Адель выглядела растерянной.

– Тогда лампочки, наверное, бракованные, – произнес Мейер и улыбнулся. – Кондиционер тоже, я думаю, поломан.

– Нет, он работает.

– Я только что осмотрел его. Все тумблеры включены, но он не работает. Позор, конечно, такая хорошая вещь. Шестнадцать тысяч тепловых единиц. Для этой комнаты это очень много. Мы с женой снимаем квартиру в старом доме на улице Конкорд, с большой спальней, и нам хватает полутысячника. Позор, что такая хорошая вещь не работает.

– Извините, детектив Мейер, я не хочу показаться грубой, но уже поздно...

– Конечно, если только выключатель тоже где-нибудь не спрятан, – продолжал Мейер. – Где-нибудь в другой комнате включаешь тумблер, и – пожалуйста!

Он снова помолчал.

– Есть где-нибудь такой тумблер, миссис Горман?

– Понятия не имею.

– Я сейчас. Допью чай и пойду, – успокоил ее Мейер. Он поднял чашку, отпил глоток и добавил, глядя на Адель:

– Но я вернусь.

– Вряд ли это будет необходимо, – возразила Адель.

– Так ведь украшения украдены.

– Привидения...

– Бросьте, миссис Горман.

В комнате стало тихо.

– Где динамики, миссис Горман? В бутафорских балках вон там, наверху? Они пустотелые, я проверял.

– Вам сейчас лучше уйти, – медленно произнесла Адель.

– Обязательно.

Мейер поставил чашку на стол, вздохнул и поднялся на ноги.

– Я вас провожу, – предложила Адель.

Они вышли наружу. Ночь была тихой. Морось прекратилась, тонкий снежок покрывал траву, скатываясь дальше вниз, к реке. Когда они медленно двигались к автомобилю, гравий поскрипывал у них под ногами.

– Мой муж ослеп четыре года назад, – заговорила Адель. – Он был химиком, на комбинате произошел взрыв, он мог погибнуть, но только ослеп.

Она мгновение помолчала, потом повторила:

– Только ослеп.

В этих двух словах послышалась такая надрывная безысходность, что Мейеру захотелось обнять ее за плечи, как собственную дочь, сказать ей, что все будет хорошо утром, ночь уже на исходе, вот-вот займется утро. Он облокотился на крыло машины, Адель стояла рядом и смотрела на гравий под ногами, не поднимая на полицейского глаз. Они стояли в ночи, как шпионы, обменивающиеся информацией, хотя были обычными людьми. Судьба связала их вместе с целью такой же призрачной, как и привидения, обитавшие в доме.

– Он получает пенсию по инвалидности от компании, – продолжала Адель. – Они правда были очень добры к нам. И, конечно, я работаю. Преподаю. В школе и в детском саду, детектив Мейер. Я люблю детей, – женщина помолчала, все так же не поднимая на полицейского глаз. – Но... иногда очень трудно. Мой отец, он...

Мейер ждал. Он вдруг захотел, чтобы все это кончилось, но продолжал терпеливо ждать. Было слышно, как Адель коротко вздохнула, будто решившись продолжать рассказ, каким бы болезненным ни было откровение, готовая отдаться на милость ночи, пока не пробилось утреннее солнце.

– Мой отец ушел в отставку пятнадцать лет назад, – она глубоко вздохнула. – Он играет, детектив Мейер. На скачках. Он проигрывает очень большие суммы.

– Поэтому он и украл драгоценности?

– Вы поняли? – просто сказала Адель и подняла на него глаза. – Конечно, вы поняли, это так очевидно. Эти фокусы, этот спектакль не может никого обмануть. Разве что... слепого. – Она вытерла ладонью щеку. Может быть, холодный ветер выбил у нее слезу.

– Я... мне правда не жалко драгоценностей, которые оставила мне мать. В конце концов, он сам ей их купил, так что это что-то вроде возвращения ссуды. Меня, правда это не трогает. Я бы... я бы сама отдала драгоценности, если бы он попросил, но он горд. Он так горд! Гордец, укравший у меня драгоценности и сваливающий вину на привидения. А муж в своем темном мире прислушивается к звукам, которые отец смонтировал на пленке, и представляет себе вещи, в которые до конца поверить не может. Это он попросил меня обратиться в полицию. Ральф хотел, чтобы кто-нибудь посторонний помог ему избавиться от ощущения, что из шляпы слепого нищего воруют копейки. Поэтому я и пришла к вам, детектив Мейер. Чтобы вы пришли к нам ночью, попались бы на эту удочку, как и я попалась сначала, и сказали бы моему мужу: «Да, мистер Горман, в вашем доме есть привидения».

Женщина вдруг оперлась на руку полицейского. Слезы струились по ее лицу, она прерывисто дышала.

– Потому что, видите ли, детектив Мейер, у нас в доме действительно есть призраки, настоящие призраки. Призрак гордеца, бывшего когда-то прекрасным судьей и адвокатом, а сейчас игрока и вора; и призрак человека, когда-то зрячего, а сейчас спотыкающегося на ходу и падающего... в тьму.

На реке прогудел буксир. Адель Горман замолчала. Мейер открыл дверцу машины и сел за руль.

– Я позвоню завтра вашему мужу, – бросил он резко, – скажу ему, что я убежден, что в доме происходит что-то сверхъестественное.

– Вы вернетесь, детектив Мейер?

– Нет, я не вернусь, миссис Горман.

Обитатели дежурки подводили итоги ночи. Их рабочий день начался в 7.45 утра и официально заканчивался в 5.45 утра сегодня, но все были еще здесь, потому что оставались незаданные вопросы и ненапечатанные отчеты. Только доделав все дела, они смогут уйти домой. Сменяющие их полицейские были заняты подготовкой к наступающему рабочему дню. В шесть часов утра дежурка напоминала растревоженный улей, в это время здесь встречались две смены сразу.

В следственной комнате Карелла и Хейз допрашивали Рональда Сэнфорда в присутствии помощника районного прокурора. Он прибыл сюда для получения признания миссис Мартин, но оказалось, что ему пришлось выслушивать еще одно дело. Он же хотел только поскорее попасть домой и лечь спать. Сэнфорд был страшно потрясен, что полицейские заметили совпадение почерка в «Дежурный администратор» и «Ангел Мести», Он был уверен, что поступил очень умно, исказив слово «одежда», надеялся, что полиция, даже если и заинтересуется этим письмом, то решит, что его писал какой-то малограмотный, но только не студент, изучавший бухгалтерское дело. Сэнфорд не мог объяснить, почему он убил Мерси Хауэлл. Он путался и мямлил, неся что-то о моральном климате Америки, о людях, выставлявших себя публике на обозрение, о том, что они не должны совращать других, заражать своей испорченностью, вмешиваться в жизнь тех, кто пытается найти свое место в мире, трудится, выбиваясь из сил... Днем учится на бухгалтера, а ночью работает в отеле...

Тон Фрэнка Пасквэйла, допрашиваемого в канцелярии О'Брайеном и Клингом, не был таким истеричным, но, тем не менее, исповедь Фрэнка сильно напоминала бормотание Сэнфорда. У них с Дэнни Райдером появилась мысль, что ниггеры в Америке слишком обнаглели, проталкиваются туда, где им не место, отнимают работу у честных, трудолюбивых людей, которые и хотят-то только, чтобы их оставили в покое. Какое право имеют эти обезьяны наступать на пятки другим? Так и решено было бросить бомбу в церковь, чтобы показать черномазым, кто хозяин в Америке. Он не казался очень обеспокоенным тем, что его товарищ лежит мертвый, как камень, на столе в морге, что их маленькая экспедиция на Калвер-авеню стоила трем людям жизни и искалечила полдюжины других. Единственное, что его интересовало, будет ли его фотография в газетах.

За своим столом Мейер Мейер начал печатать отчет о гормановских привидениях, но потом решил послать его к черту. Если лейтенант спросит его, где он был полночи, он скажет, что шлялся по улицам и искал приключений. Бог свидетель, их вокруг предостаточно. Мейер вынул бланки отчета с вложенными между ними листами копирки из старой машинки и заметил, что по комнате нервно вышагивает детектив Хол Уиллис, ожидая, пока освободится стол.

– О'кей, Хол, – Мейер встал из-за стола. – Я уже сваливаю.

– Einalmente! [3] – воскликнул Уиллис, не бывший, впрочем, итальянцем.

Зазвонил телефон.

~~

Уже встало солнце, когда полицейские вышли из здания, миновали зеленые круглые фонари с надписью «87» и спустились по низким плоским ступенькам на тротуар.

Парк через улицу блестел красками раннего осеннего утра. Небо над ним было чистым и голубым. Занимался прекрасный день. Детективы направились к ресторанчику в соседнем квартале, Мейер и О'Брайен впереди остальных, Карелла, Хейз и Клинг позади. Они выглядели измотанными, усталость была видна в глазах, в складках у рта и в походке. Они вяло разговаривали, большей частью о работе, выдыхая перистые белые облачка в холодный утренний воздух.

В ресторане полицейские сбросили плащи и заказали горячий кофе, датский сыр и оладьи по-английски. Мейер пожаловался, что, наверное, заболевает. Карелла ответил что-то о лекарстве от кашля, которое его жена давала одному из детей. О'Брайен, жуя оладью, взглянул через зал и увидел молодую девушку в одной из кабинок. Она была в голубых джинсах и яркой мексиканской накидке. Девушка беседовала с парнем в военно-морском бушлате.

– По-моему, я кого-то вижу, – сказал О'Брайен и вышел из кабинки, покинув Клинга и Хейза, обсуждавших новую идиотскую инструкцию о порядке преследования и задержания.

Девушка подняла глаза на подошедшего полицейского.

– Мисс Блэйр? – обратился он. – Пенелопа Блэйр?

– Да, – ответила девушка. – А вы кто?

– Детектив О'Брайен. Восемьдесят седьмой участок. Ваша мать была у меня ночью. Пенни. Она просила передать вам, что...

– Вали, мусор, – бросила она. – Иди, хулиганов лови.

О'Брайен помолчал мгновение. Потом кивнул, повернулся и пошел к своему столику.

– Что? – спросил Клинг.

– Невозможно всех победить, – покачал головой О'Брайен.