Будь ты проклят, сводный!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ТАША

Я как можно медленнее разрезаю сочный стейк на тонкие слайсы. Это занятие становится довольно приятным и увлекательным, стоит лишь вообразить, как я с филигранностью кромсаю сводного брата. Тяну кровожадную улыбку, придавая куску истекающей соком мраморной говядины форму растянувшегося поперек красивой тарелки с каймой Антона. Вот он закладывает руки за голову, широко разведя локти в стороны, скрещивает ноги в лодыжках и подмигивает мне, шепча: «Режь меня! Режь!». Я режу. Он этого, безусловно, заслуживает.

В горло крошка не лезет, но чтобы не обижать маму, провозившуюся с приготовлением семейного ужина несколько часов, я кладу на язык по маленькому кусочку и иллюстрирую ей широкую улыбку. Она не подозревает о блефе, ведь данный навык я усовершенствовала до максимума. Тому предшествовали долгие-долгие месяцы оттачивания лжи, что жизнь в одном доме с ее пасынком мне не претит. И истинную причину отъезда в Испанию я сокрыла, чтобы не доставлять хлопот молодоженам.

Маска под названием «я буду в порядке и буду улыбаться, даже если произойдет конец света» сидит теперь на мне, как влитая.

С усилием проглатываю пропитанный соком ломтик мяса и чувствую, что еда вот-вот полезет обратно. Пробую избавиться от приступа тошноты, залпом осушая стакан воды, но пока в поле моего зрения будет мельтешить Курков-младший, я не смогу в полной мере насладиться этим вечером.

Насколько я помню, он не был фанатом совместных ужинов, чем играл на пользу мне, ведь я их как раз таки люблю.

Люблю смотреть на маму и внимательно слушать ее красочное описание того, как она героически справилась с завалом на работе, а Аркадий Валерьевич, потягивая из бокала красное полусладкое вино, периодически берет ее за руку, чтобы поцеловать каждую костяшку. Нет ничего, что грело бы мое сердце так, как мамино счастье. Рядом с Курковым-старшим она расцвела. Конечно, он не заменит мне отца, но, по крайней мере, я уверена в искренности его чувств к маме.

― Что с твоим лицом, сестренка? Как будто ядовитую жабу проглотила.

Я стискиваю в руках вилку с ножом, получив в лоб язвительное обращение Антона.

Развалившись на стуле, мерзавец тыльной стороной ладони вытирает рот, размазывая жирный блеск по лицу. Ну и мерзость. Варвар.

― Не могу смотреть на то, как ты пренебрегаешь существованием салфеток, ― сдержанно говорю я.

― У меня на них аллергия.

― Да? Мне показалось, у тебя аллергия на манеры.

― Все верно. Тебе показалось.

Мы обмениваемся притворными улыбками, вуалируя чистосердечную взаимную неприязнь миролюбивой перепалкой.

Я так сильно сжимаю зубы, что рискую превратить их в крошку. Затем этот первобытный тянется к противню и наваливает в свою тарелку третью порцию гарнира ― запеченного батата с овощами. Помимо прочего менее чем за полчаса он смел три стейка! У него черная дыра вместо желудка. Его словно год продержали вдали от еды.

Однако свой неутолимый аппетит сводный брат объясняет восхитительными кулинарными способностями моей мамы. Подмазывается к ней в присутствии Аркадия Валерьевича ― единственного, по моему мнению, человека, которого Антон уважает ― и поднимает бокал с водой в ее честь. Хитрющий лис. А я не забыла, как подлец презирал ее, считая, что мы иждивенки, зло воплоти и так далее и тому подобное.

Я, к своему несчастью, помню все плохое. Хотелось бы забыть, стереть воспоминания и никогда не возвращаться к образам, заставляющим внутренности сжиматься, как при приступе сильной тошноты.

― Какие планы на лето? ― любопытствует отчим, переплетая свои пальцы с мамиными.

Какие же они милые.

Я пожимаю плечами.

― Отсыпаться, читать. Встречусь со школьными друзьями.

― Не помню, чтобы ты с кем-то дружила, ― невзначай роняет Антон и запихивает в рот большой кусок сладкого картофеля. ― Разве что с учебниками и документальными фильмами.

Поразительная наблюдательность! Получи медальку и засунь себе в…

― Дружила, ― выдавливаю я, буравя по ангельски невинное лицо бандита гневным взором.

― Хмм, ― задумчиво тянет он, глядя на меня со скептическим прищуром. ― С кем?

Какое ему дело?!

Восемьдесят дней.

Мне нужно продержаться восемьдесят дней.

Перебрав в мыслях всю известную мне обсценную лексику, я дружелюбно улыбаюсь сводному брату.

― С Лизой, Марком…

― Пфф, Марк, ― цокает языком Антон.

― Что не так? ― хмурюсь я. Не понравился мне его тон.

― Ничего. Мысли вслух.

Отворачивается и отодвигает стул.

― Спасибо большое за вкусный ужин, Настасья Павловна. Круто посидели, эм, все вместе, но мне уже пора бежать, ― устремляет глумливый взгляд на меня. ― Друзья ждут.

Вали-вали. Без тебя в доме будет спокойно.

― Возьми Ташу с собой, ― экспонирует предложение Аркадий Валерьевич и подмигивает мне, рассчитывая на то, что я описаюсь от радости. ― Развеетесь оба.

― Нет, ― хором произносим мы с Антоном.

Я ― взвинчено, а он ― усмехаясь.

― Я сомневаюсь, что Таше будет с нами интересно, ― сводный брат откашливается в кулак и задвигает стул. ― Мы собираемся пить пиво, рубиться в приставку и болтать о баскетболе, ну и о сексуальных достижениях.

― Антон… ― неловко ерзает на сидении его отец, переглядываясь с моей мамой.

― Короче, Таша со скуки умрет, ― но между строк я читаю: «Это нам будет скучно с тобой».

― Да, я… ― поднимаясь следом за Антоном, обращаюсь к нашим родителям, ― я купила в аэропорту книгу ― автобиографию Поля Гогена, французского художника-скульптора девятнадцатого века… ― заставляю себя заткнуться. Сдался им мой Гоген. ― И планировала начать чтение сегодня.

Что абсолютно точно в миллиард раз интереснее времяпровождения в компании ацтека, которому мышцы мозг передавили, и он едва ли в состоянии связать несколько слов, ни разу не выругавшись, или не провещав пошлую шутку.

― Ммм, класс, сестренка, ― он поднимает вверх большой палец. ― Удачи тебе и этому Могену.

― Гогену.

― Ага, ― и добавляет тише, чтобы родители не услышали: ― Похуй.

Поскольку мы стоим в двух шагах друг от друга, я слышу.

Отсалютовав нам, Антон пулей ретируется из столовой.