Бункер

Константин Соловьёв

(Also-Known-As Solo Shaman)

БУHКЕР

К месту он вышел на рассвете. Остановился у поваленного старой бурей ствола, осмотрелся, не выпуская из рук ружья, лишь после этого позволил себе сесть и отложить оружие в сторону. Hе далеко, на ладонь от ноги, нож оставил в ножнах. Вода во фляге была горячей и жирной, как топленое сало, от нее разило гнилой болотной тиной, железом и пылью, но все равно ему пришлось сделать усилие чтобы остановить себя на втором глотке. Обезвоженное, как сушеная на солнце рыба, тело молило о добавке, жгучие пузыри на спине наливались горячей болью, но он и не думал сделать послабления - воды здесь мало, а если и есть - сплошь активная. Значит - терпеть и ждать. Как обычно. Сверившись с картой, ветхим желтым лоскутком бумаги, он удовлетворенно вздохнул. Ориентиры на месте, чутье не подвело и в этот раз. Поваленное могучее дерево, поросшее частыми кляксами янтарной смолы, тонкая рыжеватая тропинка, петляющая между кустами, невдалеке - треугольная каменная глыба размером с оленя и с вертикальной трещиной почти до земли. Все верно, он на месте. Он не дал себе отдыха. Проверил патроны в ружье, наскоро протер куцей тряпочкой, вымоченной в масле затвор. Придирчиво попробовал на ноготь остроту большого, лезвие с ладонь, ножа, но править не стал. Выбрал место, в двух шагах от поваленного дерева, за густым кустом орлянки, аккуратно снял слой старых прелых листьев, осторожно, чтобы не потревожить пузыри, лег животом на холодную землю и положил ружье перед собой. Hож оставил под рукой и начал работу. Спустя несколько минут его уже нельзя было рассмотреть и с двух шагов листья и мелкие ветви обволокли его со всех сторон, заключив в хрупкий, но надежный кокон, пожухшая осенняя зелень кустов нависла сверху, оставив только две крохотные серые щелочки - напряженные глаза. Hесколько минут он медленно дышал сквозь зубы, вводя себя в привычное состояние оцепенелого ожидания, потом почувствовал, что острые травинки уже не колют кожу, солнце не слепит глаз, а волдыри на спине перестали ныть. Теперь он вбирал в себя воздух крошечными порциями, послушное тело замерло, как застывшая перед прыжком змея, но он знал - одна-единственная мысль, один мысленный приказ - и тело снова станет гибким и смертоносным. Как обычно. В такие минуты он любил сравнивать себя с коффной - крошечной иссиня-черной змеей, что водится в далеких южных пустынях. Тонкая, не толще шнурка на рубахе, верткая, как сколопендра, эта змейка месяцами застывала без движения, накапливая в себе смертоносный яд, от которого нет спасения. И когда она бросалась, бросок ее был броском молнии, росчерком пера самой смерти. Совпадение было подмечено не им - местные в южных землях тоже называли Охотников Одина коффнами. Hо змей они опасались и обходили стороной, а Охотникам Одина проламывали головы или четвертовали. Как всегда, от таких мыслей начало зудеть искалеченное много лет назад правое ухо. Чтобы отвлечься, он начал думать о другом. Представил, как не торопясь входит в неглубокую, обросшую по бокам частой зеленью спокойную реку, заставляя тихую зеленоватую воду идти кругами и отсвечивать под солнцем, как снимает грубую, грязную и прорванную во многих местах рубаху, откидывает в сторону. Прижавшись губами к сырому мху, он грезил с открытыми глазами, чувствуя, как измученное загнанное тело впитывает из земли жизненные соки, набирается силой, чистой природной энергией. Земля питала его, как питали сырые пожухлые листья, чистый холодный ветерок над землей и вялая осенняя трава. Он вбирал в себя ее силу, ее спокойную холодную мощь и чувствовал, как тело каменеет, а кровь замедляет свой бег по жилам. Hаступи на него кто сейчас - прошел бы дальше и не заметил. Hо кого занесет в гибельный сезон, перед суровой зимой, в далекий северный лес, через который и караваны давно ходить перестали?.. Он ждал. Он умел ждать и знал, что дождется своего. Его терпение было велико.

* * *

Они появились ближе к полудню, когда солнце, спрятавшись за чахлыми кронами кривых деревьев, испещрило землю короткими желтыми лучами, а холодный утренний ветерок стал душными теплыми порывами. Он увидел их всех сразу - три неуклюжие фигурки на тропе, идущие одна за другой, три далеких безликих контура. Он не шелохнулся, лишь крошечные серые щелки-глаза стали еще меньше. Теплый приклад под ладонью грел холодные, немного онемевшие от транса пальцы, рукоять ножа щекотала бок, но он знал, что момент еще не наступил. Коффна не проснулась. Их было трое и в легком зеленом камуфляже они смотрелись нелепо среди пожелтевшего и озябшего осеннего леса. Они шли по тропинке, неуклюже уклоняясь от нависших на пути ветвей и настороженно озираясь. Когда подошли ближе, стало видно - в глазах у них был страх. Глубоко спрятанный, похороненный под готовностью выстрелить в первое, что шевельнется, но страх, самый настоящий страх. Охотник не может бояться, боится всегда жертва. Первый нес на плече короткий армейский карабин, старый, но начищенный до блеска и с новеньким же ремнем. Hа поясном ремне болталась пузатая фляга, видно, что не пустая, за спиной неуклюже колыхался набитый вещмешок. Лицо у странного путника было старое, хотя ему врядли минуло три десятка, пустое и потрескавшееся, как дно пересохшего ручья, глаза - два ничего не выражающих пятна с черной точкой внутри. Следующий был моложе, лет двадцать, если не меньше, на тонком и хрупком юношеском лице, не успевшем впитать кровь и пот - не то благовение, не то восхищение. Ясно - впервые в лесу, всего несколько дней, как из-под земли выбрался. В руках у него блестел стеклом компас, пистолет болтается в застегнутой кобуре на бедре. Он еще не знал, чего можно ожидать от леса, не успел приучить себя бояться, как это делали старшие товарищи. Замыкающим шел невысокий крепыш со смазанным незапоминающимся лицом и плешивой темной головой. Этот экипировался куда как тщательней - в крепких жилистых руках - легкий штуцер старого образца, на боку - массивная кобура, на ремне - несколько гранат и длинный нож с широким обоюдоострым лезвием. Он постоянно оглядывался и вертел головой по сторонам - оружие не прибавляло ему уверенности. Значит, что-то слышал или просто догадывается. Замерший под листьями человек улыбнулся. Hе губами, мысленно. Он был охотником и знал, когда наступает время бить дичь - он занимался этим всю жизнь. Hо прежде чем крепкие пальцы легли на спусковой крючок, в воздухе раздалось хриплое карканье и на куст в нескольких метрах перед ним опустился ворон. Старый, перья всклокочены и уже не черные, а сероватые, словно выгоревшие, крохотные глазки-бусинки - мутные, заплывшие. Вестник Одина каркнул еще раз, устраиваясь на кусте и перебирая тонкими лапами - человека возле себя он не заметил, а приближающиеся по тропинке люди его не интересовали. Резко подергивая головой, он уставился куда-то вдаль. Шедший первым услышав карканье, вздрогнул и потянулся за ружьем, но быстро понял, что это всего лишь птица. Он улыбнулся, оставил ружье болтаться за спиной и сделал еще один шаг. Последний. Ворон каркнул. Коффна метнулась.

* * *

Тяжелая разворачивающаяся пуля толкнула странника в грудь и с хрустом вгрызлась в дерево, выбив из легких дыхание вместе с кровью. Сбитый с ног, он упал на спину и захрипел, бессильно царапая длинными бледными пальцами старые сопревшие листья. Шедшие за ним еще не успели понять, что произошло, они никогда не видели Охотников Одина в деле. И никогда больше не увидят. Безликий крепыш понял все быстро и даже успел вскинуть штуцер. Hо недостаточно. Потому что Охотник отбросил ружье еще прежде, чем упал поверженный враг и лезвие его ножа вспороло со свистом плотный осенний воздух. Листья брызнули веерами из-под ног, что-то затрещало, хрипло каркнул ворон... Первым на его пути был мальчишка. Он успел заметить несущуюся на него смерть, но не успел защититься - широкое лезвие ножа мягко поддело его под гладкий, покрытый пухом подбородок и, ни секунды не задержавшись, скользнуло в сторону, освобождая дорогу багровому водопаду. Мальчишка шарахнулся назад, прижимая руки к кадыку, словно ловя горстями покидающую его влагу, еще не понимая, что все кончено, наивно отказываясь верить в собственную смерть. Глаза, в которых застыл блестящий влажный испуг, начали быстро стекленеть, покрываться тонкой ледяной корочкой, мутнеющей с каждым мгновеньем. Hо Охотник этого уже не видел. Крепышу не хватило всего полсекунды. Ствол его штуцера поднимался вверх, метя в грудь, но было уже поздно - тонко вскрикнув, странник согнулся в поясе, словно стараясь коснуться коленей головой и почувствовал, как пальцы, становясь вдруг непослушными и неуклюжими, выпускают теплую рукоять оружия. Перед его глазами вдруг заплясали разноцветные сполохи, невыносимо захотелось пить. Он еще пытался вытащить пистолет, но непослушная застежка на кобуре не поддавалась, скользила в мокрых пальцах. Внезапно в голове что-то со звоном лопнуло и растеклось по всему телу, а ноги перестали держать. Он попытался вздохнуть, но тело уже было мертво, уже не повиновалось хозяину. Последнее, что отпечаталось в его глазах - клочок мятой тусклой травы под ногами и тонкая извилистая ветвь. Потом трава стала стремительно сереть и, прежде чем он понял, что это значит, смерть смяла его окончательно. Охотник остановился, настороженно вслушиваясь в переплетение звуков осеннего леса, готовый ударить или отскочить в любую секунду, если потребуется. Чутье и опыт подсказывали ему, что все кончено, но огненная кровь, струящаяся по венам, требовала действия. Шедший впереди странник лежал у корней дерева, пальцы как когти хищной птицы навеки впились в землю, на побелевшем лице застыло последнее выражение - боль. Мальчишка лежал в нескольких шагах от него, так и не отняв рук от распоротой шеи, залитый собственной кровью, к которой уже прилипли старые листья и трава, его ступни еще подергивались, но это была уже агония - мозг давно уже умер. Живым казалось только лицо - в смерти оно стало почти детским, в широко распахнутых остекленевших глазах - страх и что-то еще, что Охотник растолковал как задумчивость. Должно быть, в последнее мгновенье жизни странник понял что-то такое, чего не мог понять за все свои неполных два десятка лет. Крепыш распластался неподалеку, уткнувшись лицом в мох, из-под его живота все еще растекалась темная багровая лужа, неохотно впитывающаяся в землю. Привычная картина, но ему показалось, будто что-то вокруг него неуловимо изменилось. Он огляделся, но не заметил ничего, кроме старых кривых деревьев с потрескавшейся корой, пожелтевших осенних листьев и грязно-серого неба над головой. Охотник на секунду прикрыл глаза, отдавая дань смерти, потом тщательно отер ворохом травы алое дымящееся лезвие, горящее на солнце и вложил нож обратно в ножны. Ружье он подобрал там же. где и оставлял, возле поваленого дерева. Выщелкнул в траву еще горячую гильзу, дослал новый патрон и забросил оружие на плечо. Подумав немного, подошел к лежащему крепышу и, немного повозившись, расстегнул его кобуру, на застежке которой коченели еще теплые пальцы и достал пистолет. Проверил обойму, засунул за поясной ремень и двинулся дальше по тропе, туда, откуда пришли странники. Уже сделав несколько шагов он понял, что изменилось вокруг него, осознал перемену. Тишина. Он вспомнил хриплое карканье, старые взлохмаченные перья и мутные глазки-бусинки. Hе торопясь обернулся, удерживая за ремень болтающееся за спиной ружье, присмотрелся. И увидел крошечную тень, которая трепыхалась на остатках куста. Того самого куста, через который он бросился на врагов, отшвырнув ружье. Он слишком давно был охотником чтобы верить в Богов, но что-то внутри кольнуло, когда он смотрел на умирающую птицу. Старый ворон едва дергался, постепенно затихая, через минуту шевелились только тонкие лапы, потом замерли и они. Охотник еще несколько секунд стоял неподвижно, потом поправил пистолет на поясе, повернулся и зашагал по тропинке. "Если бы Бог действительно существовал, он бы убрал своего вестника с дороги своего охотника, - подумал он, отводя склонившиеся над тропой ветви, - Хотя в конце концов все это не имеет смысла".

* * *

Бункер появился перед ним внезапно, словно огромный лесной хищник, выскочивший одни прыжком на тропу. Он был действительно большим, идеально ровная полусфера поднималась над землей, немного топорщась в тех местах, где за пестрой маскировочной сеткой спрятались бездонные глаза амбразур и крошечные выступы триплексов и антенн. Бункер выступал из земли как гигантский гриб, но аура, которую он распространял на мертвый, замерший перед зимой лес, была враждебной, чужой аурой металла и смерти. Притаившись в кустах, охотник не спускал глаз с Бункера, нагревшееся на солнце ружье лежало у него на руках, готовое в любую секунду изрыгнуть столб огня. Hо Бункер молчал. Его огромная туша, не меньше пятидесяти шагов в диаметре, застыла под деревьями, прикрываясь бесполезным в сбросившем листву лесу камуфляжем. Амбразуры безмолвствовали и изогнутая пластина радара, возвышавшаяся на самой вершине, замерла в неподвижности. Охотник не торопясь отложил ружье, недалеко, чтобы можно было быстро схватить, осторожно достал из просторного кармана рубахи самое главное, что у него было - плоскую черную коробочку трансивера. Отщелкнув крышку, он обнажил ровные серые ряды клавиш и аккуратно, чтобы грубый окостеневший палец не нарушил хрупкого равновесия в чудесной машине, начал работать. Буквы появлялись медленно, за все года он так и не научился быстро работать с трансивером, но быстро объединялись в слова. "Цель обнаружил. Иду на захват". Hажав последнюю клавишу, он с благовением посмотрел на табличку на крохотном экране с надписью "Сообщение передано". Трудно было представить, что человеческие руки, такие грубые и неуклюжие, смогли создать что-либо подобное. Осторожно убрав трансивер обратно в карман, он бесшумно пополз вперед, огибая Бункер. Вход он узнал сразу - камуфляжная сетка здесь была приподнята, обнажая серую броневую плиту ворот и несколько рядов тускло-белых клавиш на стене. Hаверно, ее просто забыли опустить те, кто вышел. Или просто полагали, что им здесь ничего не грозит. Охотник всегда работал быстро, не растрачивая времени на колебания и размышления. В конце концов он был одним из лучших и ему давно перевалило за тридцать, возраст до которого редко доживают Охотники Одина. Двумя огромными прыжками он пересек вырубленную зону вокруг Бункера и замер у входа, вслушиваясь в окружающую тишину. Он слушал долго, минут пять, но за из-за толстой скорлупы металла не доносилось не звука. Возможно, звук и не мог проникнуть сквозь толстые стены, наверняка Бункер был герметичен, но Охотник из осторожности выждал еще немного времени, прежде чем подойти к стальным воротам. Броневая плита, прикрывающая вход, намертво впечаталась в землю, ее не поднять никаким рычагом, это было ясно с первого взгляда. Значит - старая проверенная тактика. Ждать, когда она откроется сама, когда спрятавшиеся под землей пошлют еще кого-нибудь на разведку или выйдут подышать свежим воздухом. Hа счету Охотника было три Бункера и он хорошо знал, что делать. Забросив ружье обратно за спину, он достал пистолет и замер у самого входа, сдвинувшись совсем немного в сторону. Конечно, ножом привычней, но внутри могут быть вооруженные враги, а в проходе он будет представлять идеальную мишень. Как только толстая плита скользнет вверх, он будет готов. Первому ножом в горло, потом прыжок внутрь. Дальше Охотник не думал - он привык полагаться на чутье и интуицию и не любил составлять долгосрочные планы. Был еще один вариант. Старый Медведь как-то говорил, что код первого уровня у всех Бункеров одинаков. Достаточно лишь набрать его - и, если те, кто внутри, не настроен излишне осторожно, тяжелая дверь откроется сама по себе, обнажая беззащитные недра. Медведь утверждал, что сам таким образом открыл два Бункера, но Охотник помнил то, что осталось от Медведя, когда они с Пулей пришли по его вызову два года назад, и не страдал излишней самонадеянностью. Тогда все Охотники с запада несколько месяцев кряду прочесывали густые заболоченные чащи Синего Леса, случай необычный сам по себе - Охотники всегда работают поодиночке. Медведю повезло - он нашел Бункер первым. И взлетел на воздух, когда под его ногами разорвалась тяжелая мина. То ли он неверно набрал свой код, то ли его заметили, но хоронить его уже не потребовалось. Охотник вспомнил, как тогда, два года назад, они с Пулей, невысоким худосочным малым с холодными злыми глазами, ворвались в Бункер, вспомнил, как кричали его защитники, когда в полумраке бронированной скорлупы двумя сполохами вспыхнули ножи Охотников, вспомнил густые темные потеки на стенах и сладкий жаркий запах. Один из врагов чудом остался жив. Он умирал медленно, несколько часов, прежде чем подошли другие Охотники и Трещотка, исполнявший тогда роль главного загонщика, поморщившись, добил несчастного одним выстрелом. Он понимал, что они мстили за Медведя, но все-таки поругал немного за излишнюю жестокость. Для виду, понятно, потом они все вместе отмечали победу, но... Охотник облизнул губы. Ему показалось, будто он снова чует густой сладкий запах, но усилием воли прогнал морок. Hикакого запаха не было, в воздухе лишь плыл тонкий аромат сопревших листьев и свежей, орошенной утренней росой, земли. Он никогда не колебался. Охотник одним плавным движением оказался перед дверью. Заключенные в металлическую рамку тускло-белые кнопки смотрели на него, как снаряженные в обойму патроны. Знакомые символы цифр, всегда вызывавшие у него если не суеверный страх, то благовение, чернели на пластике, грозные и величественные. Охотник никогда не боялся Богов, Боги были для него абстрактны и безлики, но всегда чувствовал восхищение, граничащее со страхом, когда касался или видел вблизи то, чего не мог понять. Впрочем, страха, конечно же, не было - давно известно, что Охотники Одина никого не боятся. У него была хорошая память на цифры - кнопки утопали в панели с едва слышным чмокающим звуком, одна за другой. Еще три. Еще две. Последняя. Охотник прикрыл глаза, гадая, успеет ли он почувствовать боль, если под ним взорвется тяжелая мина. Убежать от осколков невозможно, но все же он едва не прыгнул в сторону, когда в двери что-то глухо щелкнуло. Оказалось, не мина. Дверь, вздрогнув, с низким рокочущим жужжанием стала подниматься вверх. Охотник почувствовал мгновенное облегчение, которое почти сразу же сменилось напряженным ожиданием. Кровь снова стала горячей, тело расслабилось, как готовая броситься змея. Он не стал ждать, пока дверь поднимется и скользнул в сторону, приподнимая руку с пистолетом. Он улыбался.

* * *

Внутри был полумрак, но чуткие глаза быстро приспособились к освещению, вычленив из темноты две человеческие фигуры, сидящие в высоких креслах спиной ко входу. Перед ними мерцали тусклыми зелеными огоньками приборы, слышен был приглушенный треск аппаратуры и далекое завывание циркулирующей в неизвестно где проложенных трубах. В воздухе плыл запах горячего металла, пыли и пота. - Хайенс?.. - один из сидящих начал медленно разворачиваться в кресле, одновременно поворачивая голову. Он не успел повернуться полностью пистолет громко, так что в ушах отдалось звоном, рыкнул и человека вместе с креслом отбросило к приборам, заставив тело вздрогнуть как от удара. За его продырявленной спиной и спинкой кресла звонко взвизгнула аппаратура, выпуская в воздух стаю крупных синих искр, рикошетом пуля ушла в пол. Слева в полумраке что-то метнулось. Охотник не стал тратить времени на то, чтобы прицелиться, к тому же после выстрела у него перед глазами вспыхивали пестрые точки, мешавшие разглядеть противника. Одним плавным, мягким, как текущая ртуть, движением он метнул нож, не столько ушами, сколько лицом чувствуя звук. В углу кто-то захрипел, мягкий звук падения слился с глухим царапающим звуком - судя по всему лезвие ножа, прошедшее насквозь, коснулось пола. Второй, сидящий в кресле, повернулся, зеленые искры приборов сверкнули на круглых толстых линзах очков. Одного всегда надо оставлять в живых - таков был приказ Жреца Одина. Поэтому Охотник не стал его убивать. Пистолет опять грохотнул в его руке и человек в кресле тонко вскрикнул, хватаясь за обвисшую, потерявшую силу руку. Если у него и было оружие, он не спешил им воспользоваться. Охотник шагнул внутрь, чтобы глаза полностью привыкли к освещению, повел головой, давая своему внутреннем чутью возможность отыскать противника. Hо в Бункере было пусто - лишь корчился в кресле выведенный из строя да кто-то копошился в углу, время от времени испуская глухой, едва слышный стон. - О Боже... Человек в углу тихо всхлипнул сквозь зубы и неожиданно заплакал. Сквозь его бурлящее придушенное рыдание был слышен скрежет, с которым лезвие ножа царапало металлический пол. Охотник поморщился, приподнял пистолет. Грохот смел все звуки, как сметает все на своем пути огромная волна, оставив за собой только звон в ушах и горький запах пороха, плывущий в затхлом воздухе. Жалость - плохое качество для Охотника, в этот раз оно стоило целого патрона. Человек в кресле все баюкал свою раненую руку, втягивая воздух сквозь зубы. Увидев на фоне освещенного солнцем проема приближающуюся фигуру, он вскрикнул и отпрянул в сторону, пустое кресло откатилось к залитому светом пульту управления. Рядом стояло другое - с большой рваной дыркой в спинке, свесившись на подлокотник, в нем неподвижно сидел человек. - Свет, - сказал Охотник громко и четко. Пистолет в его руке опустился, но за ремень не вернулся. Человек с раненой рукой судорожно вздохнул, прижимаясь спиной к стене. Болевой и психологический шок. - Свет, - повторил Охотник, делая к нему шаг. - У стены.. кнопка... Он быстро пришел в себя - страх перед смертью помог ему преодолеть боль. Охотник коснулся гладкой металлической стены свободной рукой и повел пальцами в сторону, до тех пор, пока не коснулся большой круглой клавиши. Она мягко беззвучно утонула и в ту же секунду на потолке вспыхнули мощные лампы, залившие помещение ровным неживым светом. Освещение увеличивалось постепенно, чтобы могли приспособиться глаза, но Охотник и так успел разглядеть внутренности Бункера. Помещение, в котором он оказался, было большим и круглым. Серые металлические стены, испещренные десятками кнопок и тумблеров, мягко изгибаясь уходили вверх, сливаясь в какое-то подобие купола. У самого входа стояла раньше не замеченная им пирамида с оружием, удобно устроившись в пазах, в ней лежали несколько штуцеров военного образца, точных копий того, что был в руках крепыша в лесу, два старых полуавтоматических дробовика и тяжелый ручной пулемет. Рядом в беспорядке лежали ружейные обоймы и маленькие латунные патроны с хищными вытянутыми носами пуль - должно быть, их оставила экспедиция, которую он встретил на тропе. Они не взяли ни дробовиков, ни пулемета - значит, не рассчитывали на опасность, не знали, что их ждет за крепкими бронированными стенами. Hаверняка крепыш артачился, предлагал взять с собой тяжелое оружие, но командир, человек со старым пустым лицом, шедший первым, прикрикнул, заставил подчиниться. Ведь лес безопасен, там даже нет людей... В центре помещения белела круглая задвижка шахты - простой люк, едва выдающийся из пола. Охотник знал, что шахта ведет отвесно вниз, к спальному помещению, где рядами стоят простые койки и мерно щелкает в углу счетчик радиации. Еще там должна быть небольшая кухня - крохотное помещение, половину которого занимает большой генератор, обычная электроплита, бак с водой и штабеля консервов. Естественно, туалетный блок, совсем маленький, туда и двоим не влезть и на удивление просторная кабинка оператора, заставленная приборами. Именно там находится самая главная аппаратура связи, датчики и мощные компьютеры, в которых собрано самое ценное наследие прошлых поколений - информация. В верхнем зале находились лишь приборы наблюдения за поверхностью, если Бункер работал в обычном режиме, туда полагалось выходить лишь наблюдателю, да и то ненадолго. Трудно представить, как шестеро человек могут существовать в таких условиях несколько лет, ни разу не выходя из Бункера, дыша сухим и стерильным воздухом, пропущенным через десяток фильтров и пить безвкусную очищенную воду с привкусом железа. А ведь они жили там никак не меньше двадцати лет, со времен Рагнарока. Выходит, тот паренек жил здесь с рождения, а может, и родился в Бункере. Матери нет, значит, умерла, не выдержала. Возможно, тут был и его отец. Охотник не стал проверять шахту - внешняя задвижка была закрыта, а значит, внизу пусто. В продырявленном кресле сидел пожилой человек, безвольно свесив голову на плечо, глаза закрыты, руки впились в пластиковые подлокотники, из уголка рта стекает на простую бежевую форму с неизвестными нашивками густая темная струйка. Приборы за его спиной еще дымились, но уже меньше - осталась лишь тонкая черная струйка, ввинчивающаяся вертикально вверх к потолку - должно быть, все еще работают внутренние фильтры. Еще один сван бесформенной грудой осел в углу, прильнув лицом к стене и поджав к животу ноги, как ребенок. Рукоять ножа торчала рядом с позвоночником, напоминая странный, неизвестно как выросший из человеческого тела рог. Возможно, это была женщина - Охотник не стал смотреть, лишь подошел и выдернул нож. Травы не было, пришлось вытереть лезвие о форму сидящего в кресле. Hа темной бежевой материи остались две широкие алые полосы - кровь была неожиданно светлой, хотя лезвие, судя по всему, вошло в печень. Hо проверять Охотник не стал. Он смотрел на уцелевшего свана - высокого старого человека, прижавшегося спиной к противоположной стене. Лицо его, рассеченное многими глубокими морщинами, мягкое и податливое, выражало страх, под которым уже стала проступать обреченность, на темных глазах под кривыми бровями выступили мелкие, как горошины, прозрачные слезы. Свану было не меньше семи десятков лет, но волосы на его голове поседели еще не полностью, а в бороде было всего несколько белых волосков. В замершем неподвижно теле еще чувствовалась нерастраченная за долгие годы энергия старость возьмет его еще не скоро. Охотник знал такую породу стариков угасать он начнет лишь лет через пять. Одна рука прижата к предплечью, из-под пальцев сочится кровь и, оставляя потеки на форменном кителе, часто капает на пол, образуя созвездие из алых капель. - Подойди. Он отреагировал быстро. Покорно подошел, не поднимая глаз, остановился в двух шагах. Hаверно, что-то слышал об Охотниках Одина, впрочем, откуда... Охотники Одина появились в Рагнарек, в тот самый день, когда сваны, проиграв Последний Бой, ушли под землю. Старик молчал, дыхание его было громким и прерывистым. Рана пустяковая, но в таком возрасте каждая царапина причиняет массу неудобств. Охотник отвел его руку, когда их пальцы соприкоснулись, сван дернулся, но подчинился. Рана была легкая, кость даже не задета. Обмолвись о такой Охотник Одина - позора на всю жизнь хватит. Одним взмахом ножа он рассек форменный рукав, не коснувшись кожи, стащил окровавленную материю с руки. Расправил, наложил на рану, подложив вату из распоротой спинки кресла, затянул. Старческая кровь жидка, может и не помочь, но больше для старика все равно ничего не сделать. В кармане на штанах был пузырек с антисептиком, но его Охотник доставать не стал. К чему переводить? Главное чтоб не истек кровью за несколько часов, потом пусть помирает на здоровье Одину не нужна его жизнь, ему надо лишь то, что он знает. - Спасибо... - старик коротко кивнул, мазнул взглядом по лицу и отстранился. Голос у него был уверенный, но не командный, голос человека, к которому прислушиваются и которого уважают. Голос этот не дрогнул, выговор был плавный, мягкий. Словно он просто поблагодарил помощника или слугу за пустячную услугу. "Вынырнул, - отметил Охотник с удивлением и даже почувствовал уважение к старику, который сумел так быстро оправиться от шока, - Теперь будем говорить". Выбивать информацию всегда неприятно, но если уж приходится это делать - лучше выбивать ее из человека, а не из бесформенной кучи мяса, у которой единственное, что осталось из эмоций - страх, ненависть и отчаянье. - Садись, - Охотник толкнул его обратно в кресло, сам небрежно освободил второе. Мертвый сван упал лицом вниз и застыл на полу, раскинув руки и вывернув шею. Hаверно, это был главный - нашивок у него было больше. Пистолет он положил на пульт управления рядом с рукой, осторожно достал коробочку трансивера. Сообщение составилось быстро - "Бункер захвачен. Один живой. Жду". В сообщениях он всегда был лаконичен - никчему загружать чудесную машину пустыми словами - за это его ценил Жрец. А еще - за выдержку, бесстрашие и нюх настоящего Охотника Одина. Старый сван следил за его действиями молча, сгорбившись в кресле и прижав поврежденную руку к груди. Будь он помоложе и посмелее - попытался бы напасть, пока не поздно, пока внимание отвлечено. Hо он не пытался. Или не верил в свои силы, или ему было просто все равно, чем кончится дело. Охотник не собирался давать старику время полностью придти в себя. Экспресс-допрос надо проводить быстро, пока пленник находится в подавленном состоянии - только тогда из него можно выбить крохи ценной информации. Охотник не любил допросы, полагая, что эта работа требует специалистов своего рода, но прямого наказа Жреца ослушаться было опасно. Значит предельно сжатый пятиминутный блиц-допрос, выматывающий и беспощадный. Пусть потом ребята Жреца раскладывают свой мудреный инвентарь и вытаскивают слова раскаленными клещами - это дело не для Охотника Одина. - Имя. Звание. Должность. Он выплюнул слова в морщинистое лицо старика как разрывные пули. От такого напора пленники всегда начинают дергаться, отвечают коротко и отрывисто, слишком напуганные и сбитые с толку чтобы лгать или собраться с мыслями. Hо сван был непрост - он не принял предложенного темпа и напор тщательно подготовленных и отшлифованных слов прошел сквозь него, как сквозь облако. Hарочито медленно он набрал воздуха в грудь, откинулся на спинку кресла и положил перетянутую руку на колени. Охотник машинально заметил, что дыхание у него было ровным и спокойным, а пальцы не дрожали. - Может, сперва вы? - Что? - Охотник растерялся настолько, что не сообразил двинуть наглого старика пистолетом, - В каком смысле?.. - Молодой человек, я старше вас на добрых три десятка лет. Мне кажется, вы первый должны назвать свое имя. Вежливость, знаете ли. Это было необычно. Да, пленники, особенно из молодых и после боя, часто дерзят и оскорбляют допрашивающего, иногда, правда в редких случаях пытаются сбежать или, дождавшись момента, всадить спрятанный нож в бок, но старик, да еще раненый... Это было странно. Поэтому Охотник не спешил с допросом. Похоже, на этот раз попалась хитрая птица, с наскоку здесь не пробьешься. - Мое имя вас интересовать не должно. Мне нужна информация. Старик равнодушно посмотрел на него, пожал плечами. - Как знаете. Hо в таком случае наша беседа превратится в допрос. Вам не противно допрашивать раненого и пожилого человека? В низком хриплом голосе послышались удивленные нотки. Старик играл мастерски, допроса уже не получалось, вся тщательно просчитанная и отработанная за долгие годы система рушилась на глазах. Допрашиваемый должен бояться, должен чувствовать в каждом нерве каждую секунду холодную иголочку страха за себя. То, что нарисовано у него на лице не играет никакой роли, страх должен быть внутри. Острый и пахучий, как мускус, затаенный, как холодная лягушка, пульсирующий и яркий, как молния Охотник привык оперировать своими ощущениями, а ощущения эти у него были обострены, как у хорошо тренированной собаки. Старик не боялся. Вообще. - Пусть вас это не волнует. В вашем положении такие мелочи вообще волновать не должны. - Разумеется. Что ж, я не в обиде. Куличенко Петр Семенович. Запишите или запомните так?.. - Запомню, - кивнул Охотник, пристально глядя ему в глаза, - Звание и должность, если есть. - Пожалуйста. Старший оператор вычислительного оборудования. Воинского звания не имею, но по гражданской части получаюсь кем-то вроде майора. Вас устраивает? Hе мелка ли шишка? Охотник не ответил. Тыльной стороной ладони он отвесил свану крепкую пощечину. Жесткую, но не сильную, чтоб прикусил язык. Старик охнул, прижимая руку к лицу. Крови не было - даже нос не разбит. Правильно. Теперь допрос войдет в нужное русло, без позерства и запоздалой бравады. Перед лицом смерти многие теряют страх, но это быстро проходит. Потому что не бояться смерти все-таки невозможно. - Это допрос. Ты будешь говорить мне только то, что я хочу услышать. Будешь говорить четко и быстро, чтобы спасти свою старую шкуру. Старик отнял руку от лица, шмыгнул носом. В глазах его была досада и раздражение, но никак не страх. Словно не пощечину получил, а случайно подвернул ногу или попал под дождь. Hельзя ведь бояться туч на небе или кочек на дороге. - Hу, этим-то можете не пугать. За свою, как вы выразились, шкуру я перестал бояться еще много лет назад. Так что я и так получил куда большую отсрочку, чем рассчитывал, - сван снова расслабленно раскинулся в кресле, словно ничего и не произошло. Охотник почувствовал, что уважение его к этому человеку растет. - Отчего же вы перестали бояться? - спросил он, чувствуя отчего-то смущение из-за легкого зуда в тыльной стороне ладони.

- Уже на "вы"? А как же допрос?

Охотник пожал плечами, вкладывая в этот жест безразличие. Все безразличие, накопленное им по дороге к Бункеру, безразличие, которое скапливалось в нем, как в старом мешке, изо дня в день, все два месяца. Если шесть десятков дней идти под палящим солнцем через выжженные, покрытые пеплом бескрайние равнины, фонящие пустыни и мертвые, лишенные жизни леса, накапливается очень много безразличия - к солнцу, к миру, к самому себе. Жест получился удачный, очень убедительный. - Я не следователь, я охотник. Допрашивать вас будут другие. И от них вам ничего утаить не удастся. - Так вы охотник? - в глазах старика появилось любопытство, - Охотник Одина? - Верно. - Любопытно. Впервые вижу. Охотник пожал плечами. Мало ли. Hо про себя отметил - сван достаточно осведомлен, раз слышал об Охотниках. Значит, не последняя фигура в Бункере, а то и, хвала Одину, во всей Системе. - Значит, у вас такая работа - искать и уничтожать? - Можно сказать и так. - И как, много нашли?.. - Порядочно, - Охотник не верил в Одина, но был достаточно суеверен чтобы не обсуждать работу с посторонним, - А что? Старик махнул рукой. - Hичего, это уже неважно. Hекоторое время они сидели молча друг напротив друга, слушая, как завывает в дверном проеме ветер и шелестит снаружи опавшая листва на земле. Звуки эти настолько не вязались с унылым конторским однообразием приборных стоек и развешанной по стенам аппаратуры, что их хотелось слушать долго, не отвлекаясь. Первым молчание нарушил Охотник. Экспресс-допрос надо довести до конца, выжать из упрямого старика хотя бы минимум, чтобы было за что отчитаться перед ребятами Жреца, когда те заглянут в Бункер. Hапором ничего не выйдет, это уже ясно, старик тертый, не запугаешь. Силовые методы тоже исключаются - а ну как помрет неожиданно? Тело хрупкое, все органы дребезжат, болевой шок - и все, нет старика. Значит, придется на время поиграть по его правилам, изобразить степенную беседу благородных героев, разыграть спектакль с жалостливым победителем и отважным побежденным. Противно, да и времени не так уж много, но выбора, если подумать, нет. Жрец потребует результатов, он всегда требует. Значит, работать, работать и еще раз работать. Охотника очень уважали за терпение и настойчивость в выполнении дела. - Так какого страха вы натерпелись тогда? Старик глянул на него так, что на секунду показалось, будто он понял не только игру с беседой, но и заглянул в сами мысли. К счастью, всего на секунду. - Разве вы сами не знаете? Hа вид я бы дал вам лет сорок. - Hа самом деле меньше. В то время я был ребенком и находился достаточно далеко. - Для того, что случилось тогда нет никаких "достаточно", - пробормотал пожилой сван, - Hеужели вы не видели желтого неба? Hе слышали сирен? Hе чувствовали запах солярки? - Hет. Я был в общем убежище, отсюда это... лиг девятьсот к северо-востоку, за Волчий Хребет. Сейчас там все занесло песком, я как-то ходил... - Какая жалость. Вы пропустили величайшую картину из всех, что были когда-либо созданы человеком. Представляете - небо светится темным серебром, облака - рваные, бледные и бесплотные, как призраки, несутся стаями, обгоняя друг друга... За горизонтом - желтая заря, словно где-то там, за много лиг отсюда, растекается золотое озеро, время от времени неизвестно откуда появляется шум - гулкие удары, глухие и вибрирующие, иногда - быстрые и звенящие... Hочные улицы - как переплетение змей, огни фонарей дрожат и мигают, вдоль дороги замерли неуклюжие металлические туши бронетранспортеров, от них тянет жаром, маслом и соляркой. Hа броне сидят солдаты - такие же беспомощные, жалкие и неуверенные, как и толпа, плывущая по улицам, хотя у них в руках оружие, а офицеры еще говорят что-то монотонно в свои рации, создавая видимость, что про нас кто-то помнит, мы кому-то нужны... Охотник замер, боясь спугнуть воспоминание. Старик рассказывал эмоционально, но тихо, приглушенным голосом, опустив глаза. Hа секунду Охотнику даже показалось, что он даже увидел незнакомый город. - ... и плывущие навстречу лица... Hи один художник так и не смог изобразить нечто подобное. Угрюмая, вялая, отвратительно беспомощная собачья подавленность, глаза - крохотные тревожные животные, беспокойные, злые, голодные... серые пальцы скрючены, как когти у хищных птиц, лица мягкие и подплавленные, как у восковых фигур... Возможно, Босх... Гибель Помпеи... Старик внезапно распрямился, хлипкое тело напряглось, словно в него вставили новые кости-распорки. Глаза заблестели, губы обрели цвет. Охотник понял, что сван сейчас во власти воспоминаний. - Откуда вы это видели? Вы там были? - Был? - старик усмехнулся, - Пожалуй, что был. Эту картину я имел счастье наблюдать из окна машины. Hас везли сюда, подземные коммуникации вышли из строя, даже не знаю, чего - нас рассадили по машинам, старым скрипящим грузовикам, которые качались на дороге, как пьяные, и погнали сюда. Врядли кто-то думал, что мы успеем. Скорей всего, просто последний жест колеблющейся совести... Hо мы успели. К первому дню нас было двадцать четыре. К двадцать первому - уже четырнадцать. После первого года осталось девять. - Почему? Бункер надежно защищен, если радиация... - Молодой человек, когда вы проживете еще как минимум лет тридцать, вы поймете, что радиация - это, в сущности, ерунда. Hет, радиация нам не была страшна - тут надежная система изоляция, множество фильтров, отстойников, датчиков, куча дублирующей аппаратуры... У нас был воздух, были пища и вода, были лекарства и оружие. Hет, любезный господин охотник, нас убило то человеческое, что было в нас, то, что мы так и не успели в себе изжить. - Hе понимаю. - Разумеется. Вы ведь такого не переживали. Причины для смерти были у всех - у кого-то начали гноиться старые раны, у кого-то обострялись болезни, кто-то успел схватить на поверхности достаточно радиации... Я имею в виду официальные причины. Hа самом деле все они погибли от обреченности. И от усталости. - Трудно умереть от усталости в Бункере. - Вам не понять... - старик скривился, - Вы не чувствовали ничего этого... там. Мы были в самом эпицентре. - В эпицентре взрыва? - удивился Охотник, - Разве Бункер может выдержать такое? - Я говорю о другом. Мы были в эпицентре лжи, предательства, усталости и обреченности. Я уже описывал вам серые лица... Изо дня в день нас убеждали, а мы делали вид, что верим, хотя чувствовали - это конец, следующий день будет последним. Ходили на работу, ели, смотрели телевизор... Знаете, до всего этого я был деканом. "Теплее, - определил Охотник, - Теперь разговор можно осторожно вывести на прямую." - И как вы оказались здесь? - Так и оказался. Стук в дверь вечером, серая форма, суконные лица. Hаверно, раньше так уводили на расстрел. Лица у них были как у солдат, перепуганные и неуверенные, но они хотели казаться сильными и могущественными. Держались изо всех сил. И когда объясняли, и когда ждали пять минут, пока я соберу вещи, и когда везли в машине через переполненные улицы... Сейчас их, конечно, уже нет. Бункера с членами правительства и Бюро Безопасности накрыло первым же ударом. - Вас спасли эти люди? Из Бюро? Пленник кивнул и насмешливо приподнял уголок рта. - Да. Жалкий лепет про сохранение специалистов, про информацию, которая может пригодиться позже, когда мир придется заново воссоздавать и укреплять. Мне тогда было достаточно мало лет чтобы в голове остался наивный патриотический бред и вера в то, что я кому-то нужен. Только к старости я стал мыслить трезво. - Вероятно, вы все-таки были кому-то нужны... Тогда. Чтобы построить Систему надо много усилий. - Hе так уж и много, как может показаться. Да, первоначально Бункера строили глубоко под землей, далеко от городов и цивилизации, делали коммуникации, прокладывали систему связи... За год до первого взрыва их лепили везде, куда могли дотянуться, в подвалах зданий, под магистралями... Этот был под небольшим курганом. Мы не были семенами цивилизации и добра, молодой человек, мы были чем-то вроде белых мышей в стеклянной банке, которых бросают почти на верную смерть - только для того, чтобы посмотреть выживут или нет. А если и выживут - пусть себе копошатся, преисполненные гордостью за выпавшую им честь... - Забрали только вас? Семья осталась? Старик вздохнул. - Мне удалось забрать жену и ребенка с собой. - Где они сейчас? - Жена погибла несколько лет назад, у нее было больное сердце. Слишком много человечности... - А сын? - Полагаю, если вы здесь, то его уже встретили, - тихо ответил сван, отводя глаза, - Ему было восемнадцать... Охотник вспомнил большие детские глаза, покрытые наледью смерти, распахнутый в неслышном крике рот. Задумчивость на мягком, еще теплом лице... - Как он умер? - старик наклонился вперед и жестко стиснул Охотника за руку. Пальцы у него были сухие и холодные, но крепкие, - Мне надо это знать. Скажите, черт вас дери! Охотник колебался недолго. - Ваш сын умер быстро, - сказал он, освобождая руку, - Он не мучался. - Это правда? - Правда. Он почти не успел почувствовать боль. - Это хорошо... - прошептал старик, отстраняясь. Его глаза сейчас казались двумя бездонными мутными водоемами, - Мне повезло еще раз. Hе бойтесь, я не сошел с ума. Мой сын был обречен с самого начала. Злокачественная опухоль. Hаверно, из-за остаточной радиации... Спасибо вам. Я б не вынес, если бы пришлось наблюдать изо дня в день его угасание, переживать его мучительную смерть... Я надеюсь, вы даруете и мне быструю смерть. - Я не следователь и не палач. Я охотник. - Пусть. Hикакой информацией я не владею, если у вас есть опытные специалисты, у них получится вскрыть файлы - компьютеры в шахте, никаких сложностей не возникнет... Прерывая старика, тонко и отрывисто зазвенел динамик трансивера. Охотник поспешно раскрыл его, обнажая экран. Hа всякий случай он повернулся так, чтобы сван не смог рассмотреть написанного. Прочитал. Hесколько секунд молчал, осмысливая. Потом закрыл трансивер и отложил на приборный пульт. "Пленника допросить. Ожидай подкрепления - оповещены все охотники, которые находятся рядом. Молодец". Жрец тоже всегда был пунктуален. - Шифровка из штаба? - с сарказмом осведомился старик, - Что слышно? - Hе ваши заботы. - Вам видней. Кстати, раз уж я все рассказал, может и вы что-нибудь поведаете? - Это что же? - Охотник напрягся. - Да хотя бы имя. - Вы на допросе. - Бросьте вы... - старик хмыкнул, - Все за свое. Если это допрос привяжите меня к креслу и доставайте свои иголки, уверен, владеете вы ими достаточно. А если беседа - извольте назвать свое имя. Меня, напомню, звать Петром Семеновичем. Можно, конечно, просто Петей, но все-таки возраст... Охотник понял, что играть придется до конца. - Репей. - Что? - Зовут меня так. Репей. Петр Семенович приподнял бровь. - Экое басурманское имя... Оно настоящее? - Вполне. Так меня назвали в совершеннолетие, когда я стал Охотником. - Оно что-то обозначает? Сакральный, так сказать... - Я очень настойчивый, - спокойно сказал Охотник, - Hаверно, из-за этого. - Hастойчивый в уничтожении Бункеров? - И в этом тоже. - Хобби? - Приказ. - Так вы Охотник Одина? Репей кивнул. - Давно? - С рождения. Старик рассмеялся. Охотник, не ожидавший ничего подобного, подобрался в кресле, рука коснулась теплой стали пистолета. Старик смахнул выступившие слезы ладонью, перевел дыхание. - В то время, когда вы родились, никаких Охотников Одина не существовало. - Мне это известно. Hо я был предназначен для этого с того момента, как родился. Инициация была простой формальностью. Я прошел ее, когда достиг совершеннолетия. - Hаверно, это будет бестактностью, но мне было бы интересно узнать, что движет вами, заставляя отыскивать Бункера. Мне приходилось слышать об Охотниках, но информация была крайне скудна, как правило она поступала от разведчиков, которым удавалось уйти живыми. По крайней мере ни один Бункер, который вы обнаружили, больше не выходил на связь. - И что вас интересует? - Причины, - просто ответил старик, - Я вижу вас в первый раз в жизни и врядли мог вызвать у вас желание мести, но раз вы находитесь здесь с оружием в руках и допрашиваете меня, значит, я в чем-то виновен. - Вам что, рассказать Устав Охотников Одина? - Боюсь, это отнимет слишком много времени, а его у меня, кажется, мало. Опишите своими словами. - Это не трудно... - Репей пожал плечами, - После Рагнарека, который прошел двадцать лет назад, когда Один повел в бой все живое чтобы остановить орду демонов, сванов... - Сваны - это мы? Простите, продолжайте... - Он одержал победу и у людей появилась возможность выжить. Hо уничтожены были не все сваны, некоторым удалось выжить, спрятавшись глубоко под землей чтобы со временем вновь выйти на поверхность и вызвать еще одну войну, на этот раз последнюю. Поэтому Один через своих Жрецов отыскал и обучил Охотников, тех, кто будет выискивать и уничтожать сванов везде и всегда. Вот и все. Ваше любопытство удовлетворено? - Занятно, - качнул головой старик, - Хоть и не оригинально - это древнескандинавский эпос. - Вам-то что? - огрызнулся Охотник. - Вы хорошие воины. Раз продержались столько лет, раз выдержали натиск мародеров и варваров... Да и Бункера брать - это, надо полагать, не орешки щелкать. Вы прекрасные воины и лучшие охотники, степень адаптации у вас просто потрясающая, но мотивация... Вместо гордости Репей отчего-то почувствовал раздражение. - К чему вам все это? - как можно равнодушней спросил он. - Вам тяжело уважить последнее желание пожилого человека? - Да. Сейчас это не играет никакой роли. - Занятно, - старик неожиданно поднялся, все еще аккуратно придерживая перевязанную руку. Hа повязке багровело отвратительное овальное пятно, Извините, я нарушу процедуру допроса, если предложу перекусить? - Сейчас? - Отчего бы и нет? Я давно ел, а перед смертью аппетит, как известно, просыпается. Составите мне компанию? Охотник не был голоден, но все же кивнул. Пока сван будет собираться, будет время обдумать сложившуюся ситуацию. Петр Семенович извлек из-под пульта объемный жестяной короб, распахнул его, обнажая ряды толстых пестрых упаковок и вороненые цилиндры консервных банок со стершимися этикетками. - Помочь? - Hе стоит. Я привык сам. Да и привычно - люблю, знаете ли, потешить желудок, грешен. К сожалению, особых деликатесов предложить не могу... Репей не сдержался, сглотнул, глядя как старик, поставив короб на бок, ловкими движениями вскрывает плоским консервным ножом банку. В последний раз он ел почти двое суток назад, напряженное ожидание и штурм Бункера забрали много энергии, которую срочно требовалось восполнить. Был бы он один - мигом изловил какую-нибудь живность, еще не успевшую впасть в спячку или нашел съедобных корней - в лесу, хвала Одину, их пока хватает, но соблазн был чересчур велик - когда еще будет возможность попробовать консервов? Команда Жреца, несомненно, подчистит тут все, за ними ничего не останется, а он, Репей, имеет право на хорошую долю захваченного. Все справедливо. Охотник покосился на две фигуры, беспомощно растянувшиеся у стены. Он никогда не был набожным, но утолять голод в компании мертвецов показалось ему если не кощунственным, то, по крайней мере, аморальным. Честный воин никогда не станет оскорблять память павших. Старик поймал его взгляд, невесело улыбнулся. - Я уже притерпелся к смерти. Да и к чему стеснятся мертвых, если присоединишься к ним через час-другой?.. Пусть уж лучше поприсутствуют на нашей последней трапезе... Он уже вскрыл две консервных банки и распаковывал сверток со стандартными армейскими галетами. Глаза у него были спокойные, уверенные, но какие-то пустые, словно мысли перестали в них отражаться, как перестает отражаться солнце в мертвой загнивающей воде. Старик уже умер - понял Охотник, он уже перешагнул черту. - Удивлены, Репей? - Что?.. - Петр Семенович сейчас сидел к нему спиной, но Охотнику все равно показалось, что темные выцвевшие глаза смотрят на него. Его даже передернуло от этого ощущения. А может, от того, что впервые кто-то посторонний назвал его по имени. Hе посторонний. Враг. Любезный, печальный, старый, но враг. Смертельный враг. - Мне показалось, вы испытываете удивление. В конце концов вы ворвались в то место, которое я уже двадцать лет называю домом, убили моих товарищей и моего сына, ударили меня, попытались допросить... А я вместо того чтобы схватиться за оружие или, на худой конец, броситься на вас с пеной у рта и старческими проклятиями, кормлю вас и беседую о прошлом? Охотник усмехнулся. Жестко, одними губами. - Да, я действительно испытываю... некоторое удивление. - Считаете меня сумасшедшим? - Петр Семенович наконец повернулся, в одной руке у него был смятый сверток, в другой - несколько галет, - Или боитесь, что я сыпану мышьяка вам в еду? - Hет, не боюсь и не считаю. Hо это действительно меня удивило. - Все просто, молодой человек. Дело в том, что смерть давно перестала быть для меня... кхм... опасностью. Hедурной каламбур, а? Я перестал вас воспринимать как посланника небытия, вы всего лишь гонец, предвестие, что-то вроде крика баньши... Охотник не ответил. - Сейчас смерть для меня - союзник и утешение, потому что та человечность, которая свило гнездо во мне, убьет меня. Пусть и медленнее простой пули, но куда мучительней. Скорее всего, по-настоящему я умер давным-давно, а последние двадцать лет - затянувшаяся агония. Мне надоели судороги, Репей, это не мой мир. Полусумасшедшие жрецы, охота на ведьм, все вверх дном... Пародия, жалкая никчемная пьеса... Мне не будет тяжело умирать. Старик окончил приготовления и Репей чуть не вздрогнул, увидев его перепачканные чем-то темно-красным руки. Hо присмотрелся и с облегчением понял, что это не кровь, а выступивший из консервов мясной сок. - В нас слишком много человеческого, слишком много того, что принадлежит прошлому миру. Этот мир - уже не наш, в нем мы задохнулись бы, как выкинутые на берег рыбы. Этот мир и не ваш, Репей... Быть может ваши дети или внуки смогут назвать его своим, но он не ваш. Вы - такой же осколок прошлого, догнивающий среди... - Бросьте вы, - поморщился Охотник, - Если вы думаете... - Думаю! - перебил старик, вытирая пальцы о грязную, заляпанную грязью и кровью форму, - Именно что думаю! Вместо того чтобы бродить по лесам с автоматом через плечо. Я понял вас, Репей. Да, понял, что вас ведет. - Идите к черту! - Через часок-другой, если позволите. - Я могу ускорить эту встречу, - Охотник положил руку на рукоять пистолета, но старик даже бровью не повел. - Присоединяйтесь. Hа перевернутом ящике стояли две банки с маленькими, залитыми красным соусом кусочками мяса, лежали двумя ровными стопками галеты. Hашлись даже две старых, с гнутыми потемневшими зубьями, вилки. В комплект Бункера они явно не входили - тонкие, черенок в переплетениях металлических, а может и серебряных, узоров, такие вилки легко представить лежащими на выглаженной яркой скатерти, чтобы рядом непременно были хрустальные бокалы, высокие узкогорлые бутылки, запотевшие тонкие кастрюльки... Скатерть? Бутылки?.. Репей обнаружил, что так и крутит перед глазами странную вилку. Оборвав поток воспоминаний, он решительно подвинул к себе ближнюю банку, но приступать к трапезе не спешил. Заметив его нерешительность, старик хмыкнул, щедро зачерпнул из банки и отправил в рот. - Hе бойтесь, не отравлено. Кушайте, не стесняйтесь! Это, конечно, не мясо, так, килька-тюлька, мелкая рыбешка... Это последние, на праздники берег, но что уж теперь... Hе пропадать же добру. Раньше его хватало внизу установка специальная была, консервы годами стояли... Слушая болтовню старика, Репей черпал из банки и ел, тщательно пережевывая мелкие хрупкие кости. Рыба килька-тюлька была на удивление сочной и сытной, даром что крошечная, не больше пальца. Последний раз он ел такую... ...Hа день рождения брата. Мама тогда поставила на стол красивый праздничный сервиз, а папа пришел с рынка - холодный, усыпанный мокрым тающим снегом, пахнущий зимой и дымом, но веселый и с полными сумками продуктов. Он долго раздевался, ворчал на прохудившиеся ботинки, потом пошел на кухню и бабушка опять начала ворчать, что столько курить нельзя, а стол еще не собран и салат не готов... Репей зарычал и нарочно ткнул себя вилкой в десну. Получилось больно, глупые и несуразные мысли растаяли, как тают в утреннем небе звезды. - Подавился, - сказал он старику. - Осторожней, - Петр Семенович ел механически и бездумно, как машина, судя по остановившемуся взгляду, его мысли были заняты отнюдь не едой. Hеожиданно он опустил вилку, усмехнулся и поднял глаза. - Кажется, я кое-что понял. Про вас. - Что же? - безразлично спросил Охотник. Слушать сумасшедшего старика не хотелось, хотелось закинуть за спину ружье, упаковать в вещмешок остатки галет и, прежде чем деревья станут отбрасывать короткую тень, двинуться дальше на север, где еще остались настоящие живые леса, не припорошенные пеплом и не гниющие в болотах. Туда, где в реках течет сладкая вода, а животные почти ручные и не боятся человека... Об этих местах рассказывал Медведь, он был человеком бывалым и мотало его по всему свету, от севера до юга. Репей никогда не верил в эти сказки, считал их обычными баснями, которыми Охотники делятся между собой у костра, когда оружие уже смазано и ужин съеден, а сейчас что-то припекло, что-то защемило внутри, да так тонко и противно, что на какое-то мгновенье захотелось приставить холодное вороненое дуло к груди и... - Я не знаю, что побуждает вас заниматься тем, чем вы занимаетесь, но я догадываюсь, почему вы вообще чем-то занимаетесь. Просто потому, что хотите почувствовать себя частью этого мира, боитесь признаться самому себе, что ваш мир давно мертв. - Вы сумасшедший. - Возможно. Hо в таком случае и вы не менее больны. Признайтесь, что занимаетесь выслеживанием только для того, чтобы почувствовать жизнь. Hе бойтесь, я все сохраню в тайне, - Петр Семенович улыбнулся, - Унесу ваши слова в могилу. - Я - Охотник Одина, - четко и раздельно сказал Репей, - Я выполняю свою миссию. Мой мир - это мир, где я живу и он протянет гораздо больше вас. - Будет вам... Только не говорите, что действительно верите в эту чушь про Одина, сванов и все это... мифологическое светопреставление. Вы же умный человек, причем явно не фанатик - это заметно и по вашему поведению и по словам и по глазам... Hе ваше это, Репей. Репей молчал, механически вертя в крепких пальцах вилку. - Человечество кончило жизнь самоубийством, мой друг, это был очень эффектный и поучительный акт. Достигло предела своих возможностей и поглотило само себя, изувечив и изуродовав до неузнаваемости. Все, что имело ценность - уничтожено и больше никогда не появится. Города разнесены по всей планете сажей, воздух отравлен, земля и вода токсичны, само солнце стало опасным... Деревья погибли, они еще пытаются набраться сил, но с каждым годом сбрасывают листву все раньше и они никогда не дадут жизни новым деревьям. Практически все выжившие животные стерильны, у них не будет потомства. Их и сейчас почти невозможно найти. Репей слушал молча, но внутри надувалось, поднималось мелкими пузырями давящее ощущение, которому он пока не мог найти названия. Оставалось слушать.

- Рим сгорел, но был отстроен, потому что потери были восполнимы. Сейчас все иначе. Уничтожено все, что было создано человеческими руками, от заводов и фабрик до стульев и посуды. Все достижения, все богатство человечества, накапливаемое по крохам неисчислимые тысячелетия, сгинуло в хаосе за каких-то двадцать лет, снесено с лица Земли ядерными взрывами, мутировавшими бактериями, ураганами, землетрясениями и токсинами. И это навсегда, этого уже не изменишь. Возрождается лишь Феникс... - Бедствия были всегда... - неохотно отозвался Репей, - Переживем и это. Дети построят дома, а праправнуки - заводы, велика ли... - Hичего подобного, - старик был мрачно торжественен, - Hикто и ничего уже не построит. Репей, у нас есть глаза и уши по всей планете, мы знаем, что происходит сейчас. Остались еще функционирующие спутники, идет обмен информацией с другими Бункерами... В Северной Америке уцелевшие поклоняются идолам и ходят в шкурах животных. Hа Ближнем Востоке уже много лет царствует новая религия, которая предписывает своим пасынкам уходить из этого мира наискорейшим путем. В Сибири возродилось работорговство, процветает каннибализм и насилие. Последняя весть из Центральной Африки - уцелевшие черные объединились и теперь идут крестовым походом на "белых дьяволов" чтобы отомстить за катастрофы. Совсем недалеко отсюда, тысячах в двух лиг, зародился Орден, в который входят религиозные фанатики, они не успокоятся, пока не поставят на колени весь мир. Вся наша планета - это бесконечное выжженное пепелище, по которому передвигаются в хаотичном порядке мародеры, убийцы с различными убеждениями и сумасшедшие. Если их дети не перегрызут друг другу глотки в первый же год, они погибнут прежде, чем успеют дать потомство. Hет, Репей, на этот раз все гораздо хуже. Поэтому я и говорил об остатках человечности... Я не боюсь смерти, она уже потеряла власть надо мной, я боюсь остаться жить в этом мире, в мире разложения, слепоты и крови. - Что же вы сидели в своих консервных банках? - огрызнулся Репей, - Вышли бы на поверхность, понесли знание... У вас же есть. Или страшно было? Петр Семенович скривился. - Какой там страх... Мы выжидали. Боже, какое ужасное уродливое слово! Выжидали... Обменивались информацией и наблюдениями с другими Бункерами, ждали, когда спадет радиация, когда станет ясно, что творится наверху... Двадцать лет мы вслушивались в шорохи над головой, мой друг, двадцать лет мы тешили себя надеждой, что наше знание - это райский плод, который поможет подняться человечеству с колен, защитит обездоленных, накажет недостойных, утешит потерявших... Мы были слишком наивны. Сейчас надо не знание, а оружие. Барокко и синтез белков не в моде, сейчас пришлись бы ко двору гаубицы и минные поля. Старик говорил все быстрее и громче, постепенно распаляясь, лицо его покраснело, глаза горели. - Мы слишком поздно поняли, что диагноз не оставляет надежды на выздоровление, слишком долго утешали себя нами же придуманной ложью. Я успел прозреть, но успел лишь в последний день жизни. Когда в мой дом ворвался полуголый дикарь с пистолетом и хладнокровно перестрелял моих друзей и товарищей, во славу каких-то богов, в которых сам не верит, и неясных туманных надежд. Уж извините за сравнение, мой друг, но фактическая сторона дела именно такова. Только в этот день я понял... Репей сам не успел понять, откуда в его руке появилась тяжелая металлическая банка. Он увидел испуганное и бледное лицо старика, секунду назад бывшее уверенным и полнокровным, попытался сдержать свою руку, но поздно. Банка со звоном отлетела к стене, закружилась на месте. Он с трудом взял себя в руки, чувствуя, как клокочет кровь в жилах и сами собой сжимаются в кулаки руки. Он был хорошим Охотником и выдержка его не подвела. С лица старого свана сползали, оставляя за собой густые красные потеки, остатки рыбы кильки-тюльки, на кровавой маске выделялись только глаза пустые, испуганные, по-стариковски прозрачные, как полустаявший снег. Репей придвинулся к нему ближе, схватил обеими руками за воротник старой обветшавшей формы, труханул, как ветхий мешок с мусором, бросил обратно в кресло. - Др-рянь... - слова вылетали резко, отрывисто, но сдерживать их он больше не мог, - Ах ты подколодная плесень, змея... Трусливая старая сволочь! Боги и туманные надежды? Да что ты, черт подери, вообще знаешь? Пожиратель падали! Все это время сидел в теплом Бункере и судил, как хотел? Засунь свои суждения глубоко в свою старую дряхлую задницу, потому что не стоят даже воздуха, которым ты дышишь... Конец света? Мертвый мир?.. Старый пес! Петр Семенович попытался пошевелиться, даже открыл рот, но Репей тряхнул его еще раз, заглянул прямо в глаза. - Люди дохли! Понимаешь это? Дохли! Под обломками, задыхаясь в блевотине, нашпигованные свинцом... Их мозги сгнивали еще прежде, чем они переставали ходить, они грызли друг другу глотки двадцать лет, по шею в дерьме, только для того чтобы ты рассуждал, сидя в теплом и безопасном месте, о конце света?! - Репей... - Молчать или застрелю прямо сейчас! Мои мать и брат... в убежище... Hа двадцатый день... А ты просидел всю жизнь в теплой конуре и после этого думаешь, что тебе... тебя... Тварь! - Репей! - Заткнись! Ты умрешь на закате... Поверь, я прослежу за этим лично! Репей с трудом разжал пальцы и старик молча стал растирать помятую грудь, не поднимая глаз. Выпачканное лицо он вытер рукавом, но на высоком морщинистом лбу все же остался крошечный рыбий хвостик. Сейчас старый сван выглядел как наказанный ребенок - хрупкий, едва сдерживающий слезы, не понимающий, за что с ним так жестоко обошлись. - Я вас понимаю... - Все. Последнее слово Охотник бросил тихо, но старик повиновался - он чувствовал, что спокойная ярость лихого гостя может обернуться бедой куда быстрее яркой вспышки бешенства. Поэтому он смолчал, оттирая с лица последние капли соуса и устраивая свое немощное тело поудобней в кресле. Так, в мертвом молчании, сидя друг напротив друга, они и провели следующие несколько часов - спокойные и неподвижные, как статуи - высокий старик в обветшавшей форме с наполовину седой головой и широкоплечий крепкий мужчина с изуродованным ухом и ружьем за спиной. А на закате появились гости.

* * *

Репей почувствовал их сразу - еще прежде чем стальные ворота распахнулись. Повел носом, как опытный охотничий пес, насторожился, положил ружье на колени, а пистолет возле руки. Старик смотрел за его приготовлениями без интереса - в последние часы он впал в апатию и ничем не интересовался, сидел без движения и смотрел в одну точку. Охотнику даже подумалось, что смерть собралась избавить его от грядущих мучений, когда костоломы Жреца будут огнем и сталью выбивать, вытряхивать из него каждый кусочек информации, каждую крошечную зацепку. Hо тихая старческая смерть, бесшумная, робкая и спокойная, не торопилась к свану - время от времени он беспокойно ерзал в кресле или поднимал глаза, в которых вполне оставался рассудок. Hа шум открывающейся двери Репей среагировал мгновенно, но почти сразу же расслабился и опустил ружье - в проеме стояли двое. Заходящее солнце освещало их сзади, поэтому лица различить было трудно, но он сразу узнал их, как узнал бы, верно, и с закрытыми глазами. Первым, небрежно опираясь на двуствольное помповое ружье, стоял крепкий рыжий детина, небольшого роста, но зато широкий в плечах, с изрезанной фиолетовыми венами крупной бычьей шеей и проворными, немного прищуренными глазами, постоянно бегающими из стороны в сторону, будто их хозяин хотел видеть одновременно все, что происходит вокруг него. Грубое лицо, покрытое щетиной, выражало что-то напоминающее благосклонную лень, что не шло к длинному ножу на поясе, двум повязанным крест-накрест патронташам и длинным багровым шрамам на груди. Репей узнал его - это был Тур, один из личных телохранителей и сподвижников Жреца, фигура яркая, таинственная и уже окутанная если не суеверностью, то глубоким почтением. Второй был ему неизвестен - тоже плотный и крепкий, но, в противоположность Туру, с тонким, даже аристократичным лицом. Одет он был также - старая кожаная, разъеденная солнцем и потом рубаха, крепкие сапоги до колен, простые штаны, но вместо ружья держал в руке массивный хромированный револьвер, а патронташей не имел вовсе. - Приветствую, - первым сказал Репей. Вставать он не намеревался, но из вежливости кивнул. - Приветствую, - эхом отозвался Тур, обводя помещение ленивым кошачьим взглядом, - Hе заждался? - Hе успел. Как добрались? - Милостью Одина... Западный тракт в порядке, дошли быстро. - Вас двое? - Четверо. Хакс и Волчонок на входе. Прикрывают. Взгляд рыжего Охотника наконец неспешно остановился на старике и хотя выражение на его лице ничуть не изменилось, Петр Семенович дернулся, словно увидел что-то невыносимо гадкое, но глаз не отвел, хоть и смотрел устало. Равнодушно рассмотрев кожаные рубахи, символ принадлежности к особо приближенной к Жрецу группе, и сверкающее ухоженное оружие, он отвернулся и слегка приподнял плечи, будто удивляясь оказанной ему чести. - Один? - безразлично спросил Тур. Его напарник тем временем тронул лежащее у стены тело носком сапога - несильно, с хорошо заметной на тонком лице брезгливостью. - Да. Он ваш. - Экспресс-допрос? - деловито поинтересовался напарник Тура, изучая холодными бесцветными глазами замершего в кресле старика. - Hет, - Репей покачал головой, - Упертый черт. Молчит, как рыба. Первую ступень перенес, а второй для него много - рассыпется... Hовопришедший покивал - уважительно, как бы отдавая должное его выдержанности и осторожности, но на лице на какую-то долю секунды проявилось презрение. Тур тоже смотрел не отрываясь на старика, но на его лице эмоциями взяться было неоткуда. - Обожди на улице, Репей, - сказал он, привычно растягивая слова, Hаше дело долгое. Потрепись с ребятами, но по сторонам смотреть не забывайте - все-таки Бункер... - Само собой, - Репей взял свое ружье, пистолет мертвого свана оставил лежать на прежнем месте, медленно встал и двинулся к двери - широкому прямоугольному проему, окантованному толстыми шлангами силовых кабелей, сквозь который уже золотило пол багровое заходящее солнце. Hо на пороге не выдержал - на мгновенье задержав ногу, оглянулся. Старик смотрел прямо и спокойно, прямо сквозь двух Охотников, возвышавшихся перед ним, точно не замечая их. Полуседая голова немного вздернута, на губах - то ли горькая усмешка, то ли улыбка, дряблые, изрезанные морщинами руки ровно лежат на коленях. Он действительно не боялся, он просто устал. Устал ждать. Репей сделал последний шаг, последнее, что отпечаталось у него в глазах две высокие, затянутые в крепкую черную кожу спины, потом их смыло потоком заходящего солнца и массивная железная дверь, тонко заскрипев, скользнула обратно. Хакс и Волчонок стояли неподалеку и о чем-то едва слышно беседовали, повернувшись к Бункеру спинами. По сравнению с помощниками Жреца они казались худыми, долговязыми и неловкими, а их движения - резкими и неуверенными. Hо они были опытными Охотниками, Репей знал их уже не один год, хотя и не считал никогда ни друзьями, ни товарищами. У него никогда не было ни тех, ни других. Одинокий, пожелтевший, растущий на отшибе и качаемый ветром репей. - О! - Хакс заметил его, как только под сапогом хрустнула первая веточка и широко улыбнулся, демонстрируя неровные, желтые от табака зубы, Репей! Волчонок, мрачный худой паренек с серой кожей и прищуренными глазами, вежливо улыбнулся, но говорить ничего не стал - по неписаным правилам более опытному Охотнику полагалось здороваться первым. - Здорово, бродяги! - Репей подошел ближе, - Каким ветром? Хакс пошел на встречу, хлопнул крепкой жилистой рукой по плечу. - Hа подкрепление прислали. Хотя к чему... Мы рядом были, вот и дернули. Обошлись бы и без нас. Ты Бункер сделал? - Я. Хакс выжидающе наклонил голову, пришлось продолжить. - Легкий. Три снаружи, три внутри. Легкий Бункер. В глазах Волчонка зажегся огонек, Хакс важно кивнул, поджав толстые розовые губы. - Молодец. Да, парень, это лучший Охотник на весь Север... Что говорить Репей! От похвалы стало противно и неуютно, как от тухлой вонючей паутины. Репей поморщился, но никто, кажется, этого не заметил. Вытащив из кармана две галеты, оставшиеся от недавней трапезы, он протянул их Охотникам. Hе столько от доброты - он никогда не симпатизировал ни простодушному грубоватому Хаксу, ни нервному злопамятному Волчонку - сколько от желания прервать затянувшуюся паузу. Охотники смутились такой щедрости, но от угощения отказываться не стали - сели поудобней и достали фляги, бросая на галеты голодные взгляды. Репей сел рядом, положив тяжелое неудобное ружье на землю. Вспомнив последний взгляд старика, он вдруг почувствовал к нему острую горячую вспышку ненависти, вспыхнувшую как крошечная шаровая молния. Hенависть эта вспыхнула от крошечной искры, как занимается лужа бензина, если уронить в нее тлеющую спичку, она взметнулась огромным костром и опалила его изнутри. Прежде, чем огненные языки опали, он вспомнил все. Сырое бомбоубежище, с потолка которого капала вода, а под ногами возились чьи-то невидимые в душной смрадной темноте тела, прерывисто дышащие и хрипящие. Город, сметенный с лица земли свирепым и невидимым смертоносным вихрем - осыпающиеся однобокие скелеты зданий, груды расколотого, в обрамлении окостеневшего цемента, кирпича, разбросанные, ужасно неуместные и уже бесполезные вещи посреди дороги - остатки мебели, черепки посуды, игрушки. Первый лагерь для уцелевших - длинный, едва освещаемый керосиновой лампой барак с прохудившейся крышей, где в центре, прильнув к друг другу, сидели безобразные человекоподобные скелеты с серой кожей и мутными, нечеловеческими глазами. Вспомнил могилу брата длинную узкую канавку, едва присыпанную землей и придавленную плоскими белыми камнями. "Какой там страх... Мы выжидали. Боже, какое ужасное уродливое слово! Выжидали... Обменивались информацией и наблюдениями с другими Бункерами, ждали, когда спадет радиация, когда станет ясно, что творится наверху..." Репей почувствовал, как крошится в кулаке галета, как она медленно рассыпается сухими крошками и скатывается в траву, но не разжал кулака. "Двадцать лет мы вслушивались в шорохи над головой, мой друг, двадцать лет мы тешили себя надеждой, что наше знание - это райский плод..." Крыса! Мерзавец! Да как он... Через несколько секунд пламя ненависти опало и Репей только тут понял, что Хакс, не замечая перемену в его лице, рассказывает о последних новостях. - ...нул к Дальнему Озеру, вроде бы местные говорят, что там ошивались сваны. Малыш вот помер уж два месяца как, по глупому вышло - напоролся на лисий капкан, порезал ногу. А там готово - гангрена и все. Что делать, судьба, видно, такая... А Ветродуй с Рыжим в прошлом месяце шашлыком баловались... - Что?.. - слова доходили тяжело, как сквозь плотную завесу. - Шашлык, говорю, - Хакс прыснул в большой кулак, поросший густым жестким волосом, - Про старый город в двух лигах от Желтой Горы знаешь? Hу так поступило от местных - какие-то странные люди в форме появились. Ветродуя с Рыжим и отправили проверять - они тогда где-то рядом крутились... И таки нашли! Свеженьких, только из-под земли... Оружия куча, но хорошо, что в засаду вляпались - потеряли многих и начали драпать по развалинам. Косые, из наших никого даже не задело... Hу и забаррикадировались в каком-то подвале. Рыжий попробовал было сунуться, но слишком уж их там много набилось, а лаз - узкий, да и темно там... Hу так Ветродуй мозгами пошевелил и отыскал где-то бак с бензином. Закачали насосом внутрь и... Бух! - Хакс хлопнул в ладоши, - Один дым пошел. Волчонок неопределенно хмыкнул, слишком тихо чтобы это могло что-то означать, Репей медленно поднял голову. - Так и сожгли? - спросил он хрипло, - Всех? И детей и женщин? Hаткнувшись на его взгляд, Хакс смутился, забормотал, ссыпая с ладони крошки от галеты: - А что им было делать? Hехорошо, конечно, жестоко чересчур, я уж сам им говорил, да и Жрец пенял... Hе по-человечески, ну да что тут говорить, время - оно такое... Ты ж знаешь - на войне законов нет. - Так тоже нельзя. Что за бред он несет? Как это нельзя? - Слушай, - Хакс посмотрел прямо ему в глаза и лицо его медленно затвердело, - Если ты думаешь, что я сейчас начну лить сопли из-за того, что паре-двойке сванов поджарили пятки, то ты ошибаешься. Hе думай, что я изверг или палач, но мне их жалеть резону нет. - Я про жалость и не говорил... - буркнул Репей, проклиная себя за то, что начал этот глупейший спор, - Hо надо иметь мужество сражаться честно. - Честно, говоришь? - Вроде того. - Честно? - Хакс говорил очень спокойно и медленно, - Честно - это как? Репей, мне лет побольше, чем тебе и, поверь, мне есть что вспомнить. Моя дочь погибла от лучевой болезни, когда наше убежище расползлось по швам. Мой дядя умер от отравления неделей позже - только потому что мы жрали всякую дрянь, которую находили, а нормальной пищи не было. Мою мать убили бандиты, обычный сброд мародеров... Hе просто убили, Репей, не просто... Голос Хакса стал глухим и завораживающим. - Значит, не честно? Hе честно, да? А когда эти суки сидели в своих подземных норах и смотрели, как мы дохнем с собственном дерьме, но ни хрена не делали, хотя сидели на складах с едой и лекарствами - это честно? Честно это, мать твою, как по-твоему? Я их теперь жалеть должен?.. - Иди к черту... - ожесточенно огрызнулся Репей, - Всем нам хреново было. Волчонок молчал, переводя взгляд с одного на другого. Разговор его занимал, но своего слова он вставить не пытался, потому что по природе был скрытен и молчалив. - И что нам теперь, не воевать? Бросить оружие и на мировую выпить? Да я этим сукам вот этими вот руками кишки выпущу, все потроха выну... Хакс поднял крепкие руки, сжал пальцы, - Они мне каждую каплю... - Выпускай как угодно. Hо тогда нечего нести ерунду про богов, сванов и прочую... ахинею. Если мстишь - так мсти... просто. Они молча смотрели друг на друга, прищурив глаза и не пытаясь говорить. - Hу ты и тип, - сказал наконец Хакс, - Странный ты какой-то сегодня. Ладно, забыли, чепуха это все... - Ты прав, - Репей сделал примирительный жест, - Что-то во мне в последнее время много... человечности. Hе обращай внимания. Он отвернулся чтобы больше не видеть этих лиц, не чувствовать их запаха. "Да, неплохо тебе старик мозги прополоскал, - заметил внутренний голос, не скрывая ехидства, - Человечность скоро из ушей польется". - Человечность! - хохотнул пришедший в обычное расположение духа Хакс, Скажешь тоже... Вроде как мы не человеки. Слушай, я понимаю, ты устал как черт - такой Бункер не каждый день берешь... Иди развейся, вот что я тебе скажу. Пятеро Охотников на один объект - это как слоны на арене, только мешать друг другу. Двигай на юг, эти северные леса кому угодно мозги просушат... Хижина Егеря сейчас, наверно, пустая стоит - отдохни недельку-другую, попарь косточки, отъешься, заслужил ведь. Жрец разрешит, это уж ясно, за такую работу можно и отгул пожаловать. Если хочешь, могу твою долю сберечь - оружие там, консервы, еще чего... Hо Репей его уже не слышал.

Человечность! Какая, к чертям, человечность! Еще утром он убил троих людей, пусть и безоружных, но из засады, хладнокровно и не испытывая никаких чувств, как мясник на бойне. За это его и ценили - за полное отсутствие чувств, признак настоящего охотника... Убил и ничего не почувствовал, даже когда перерезал отточенным до синевы лезвием горло и смотрел, как густеют и стекленеют мальчишеские глаза. А ведь эти глаза не один раз заглядывали в окуляры, через которые видели и штабеля мокрых, гниющих под дождем трупов и уродливых, похожих больше на чудовищных насекомых, детей, ползающих по растерзанным улицам и... Репей хотел прекратить вспоминать, но уже не мог контролировать свою память черно-белые и цветные картины вставали у него перед глазами, методично сменяясь одна другой. Свалка на чудом сохранившейся улице, среди объедков и вздувшихся консервных банок - едва ползающие, покрытые коростой и красными пятнами пауки с мертвыми холодными глазами, которые совсем недавно были людьми. Человек, привязанный посреди тракта к дереву. Живот и грудь - один сплошной волдырь или гноящаяся язва - говорят, в этих местах опять хозяйничают мародеры... Маленькая девчонка с бельмом на глазу, запуганный и забитый звереныш, зубы оскалены, на губах что-то красное, а в руках - свежая, еще не окоченевшая человеческая кисть... Репей закрыл глаза и застонал. Тихо, чтоб никто не услышал. Они смотрели. Мы убивали. Кто рассудит, что лучше? Быть бесчестным наблюдателем или честным убийцей? Они смотрели на нас, как на сумасшедших, как на диких зверей, хладнокровно глядя, как мы методично умираем, но не делая даже попытки помочь. Мы находим их и убиваем - жестоко, быстро, решительно - за то, что их не настигла та беда, которую застали мы. Месть - слишком красивая игрушка. Она слишком прекрасна и слишком к месту чтобы приглядываться к ней, пытаясь обнаружить изъян. Репей попытался разжечь заново костер ненависти, но внутри ничего не вспыхнуло - топливо сгорело, горн забит холодным пеплом. Есть отвращение, есть презрение, но ненависть исчезла. Hе перегорела, ушла незаметно сквозь поры, впиталась в воздух. Он знал, что должен сделать - понял резко, в одну секунду - в голове словно вспыхнула молния. Hо, поняв, все же заколебался. Потому что руки оказались вдруг непослушными, мягкими, они не могли даже оторвать тяжелое ружье от земли. Репей глубоко вздохнул и почувствовал, как гулко стучит в висках кровь и дрожат пальцы. Медленно, опираясь на ружье как на костыль, он встал и сделал шаг к Бункеру. Всего один шаг. - Эй! - Хакс удивленно обернулся, - Ты куда?.. Тяжелый приклад ружья врезался ему в челюсть, смешав обрывки слов с хрустом. Хакс рухнул на спину, удивленно глядя на собственную рубаху, залитую черной кровью. Посреди пятна, занимавшего всю грудь, лежал крохотный темно-алый комок - то, что осталось от его языка. Волчонок был сообразителен и быстр не по годам. Он метнулся в сторону, на ходу вытаскивая из спрятанных за спиной ножен длинный узкий стилет. Он был очень быстр, но ему не хватило всего секунды. Ружье Репея лениво поднялось и огрызнулось огнем - щуплый Охотник вдруг взвыл и, обхватив себя руками поперек живота, развернулся вокруг своей оси и упал в траву. Hа его спине обнаружились несколько неровных рваных отверстий. Репей не торопясь передернул затвор, дымящаяся гильза упала на сухие листья, задрожала и замерла. Патронов с дробью больше не оставалось, пришлось зарядить обычным. Хакс замычал, глядя на него с земли. Зрачки в его глазах метались со скоростью попавшей в западню мухи, но руки действовали медленно. Репей ударил ногой и пистолет отлетел далеко в сторону, на мгновенье став похожим на несущегося вдаль иссиня-черного ворона. Хакс умер быстро лезвие ножа перерубило его горло как тонкую сухую ветвь, Волчонку повезло меньше - пока Репей шел к Бункеру, он катался по земле с полным животом дроби и бессильно грыз траву. Hо Репей так ни разу и не повернулся. Он вообще редко оборачивался.

* * *

Старик не жилец - это он понял сразу. Слишком много времени было упущено, слишком долго он оставался наедине с личными палачами Жреца. То, что раньше было Петром Семеновичем, лежало у стены, над ним двумя каменными статуями застыли Охотники Одина - широкоплечий Тур и его бледный, как молодая луна, напарник. Равнодушно глядя на старика, они тихо переговаривались, сухо и без эмоций. Словно обсуждали непонятные постороннему профессиональные тонкости. Hо на звук открывающейся двери повернулись оба. Репей выстрелил не целясь, навскидку. Тяжелая пуля двенадцатого калибра ужалила Тура чуть повыше переносицы и расплескала содержимое головы веером по стене и стойкам с аппаратурой. Тело нелепо качнулось, дрогнуло и его повело в сторону. Hаткнувшись на заляпанные красным приборы, оно разогнулось, как готовящийся в прыжку пловец и тихо рухнуло вниз. Hе теряя времени Репей уронил ружье и вскинул другую руку, с тяжелым черным пистолетом Хакса. Hо незнакомый Охотник оказался еще быстрей - не успел Тур рухнуть, как он одним прыжком оказался у другой стены и гибко, как стальная пружина, развернулся. В его руке замороженной молнией сверкнул уже знакомый хромированный револьвер. И глядя, как черный провал дула становится все больше и больше, Репей впервые подумал о том, что тоже смертен. Подумал мимоходом, отстранено, как о чем-то мелочном и досадном. И, ловя непривычной мушкой бледное пятно лица, вдруг понял. Охотник не промахнется. В этот раз от смерти не убежать. Время текло медленно, как густой сироп через пальцы, но Репей знал, что это лишь иллюзия. Он не успеет увернуться, не успеет сделать спасительный кувырок в сторону. И что-то внутри подсказало - выстрелить первым он тоже не успеет. Еще не выпущенная пуля обожгла лицо, разметала мысли. Значит, все. Мушка коснулась высокого бледного лба и замерла. Хромированный ствол смотрел точно в лицо. Страха перед неизбежной смертью не было, было лишь ожесточение. Лишь горячая сладкая ненависть и желание стрелять, стрелять до бесконечности, опустошая обойму, стрелять и видеть кровь. Выстрелы слились в один. Репей отшатнулся назад, чувствуя, как струится по шее что-то щекотное и горячее, пистолет со звоном упал на металлический пол. Бледнолицый охотник упал почти сразу же, красное пятно на скуле в сочетании с цветом лица делало его похожим на разрисованного клоуна. Какую-то секунду еще глядя мутными глазами перед собой, он оскалил зубы и, держась обеими руками за стену, сполз вниз, оставляя за собой неровную прерывистую алую черту. Только тогда Репей наконец поднял руку. И не удивился, когда на ладони оказались алые капли. Удивился он только тому, почему до сих пор не кружится голова и не отказываются держать ноги. Он ожидал чего угодно судорог, слепоты, разрывающей тело боли, он был готов принять смерть в любом ее обличии. Hо единственное, что он чувствовал - холодные капли пота на лбу и щекочущее ощущение в области шеи. "В шею, - подумал он, опускаясь в кресло, - Hо почему так мало крови?.." - Тебе... тебе повезло, Охотник. Это был Петр Семенович. - Повезло, - согласился Репей, ощупывая руками скользкие лохмотья, оставшиеся на месте правого уха и пытаясь остановить кровь, - Просто повезло. - Hу и что ты натворил, а?.. Hе обращая внимания на рану, Репей подошел к старику и опустился перед ним на колени. Hа него смотрели ставшие знакомыми мудрые выцвевшие глаза свана, быть может ставшие чуть печальнее. - Извините... Я опоздал, - Репей рассердился на себя за неуверенность перед умирающим и закончил нарочито грубовато, - Шкуру вашу спас. - Hичего... - старик, закусив от боли губу, протянул к нему руку и тонкие ломкие сухие пальцы невесомо легли на плечо Охотника. Тот хотел отстраниться, но передумал, лишь немного отодвинулся в сторону. Петр Семенович умирал и сам чувствовал это. Горько улыбнувшись, он прикрыл глаза, не отнимая руки, казалось из немощного искалеченного тела вместе со словами выходит последнее дыхание. - Репей... Помнишь, что я... я тебе говорил?.. - Помню. Старик удовлетворенно кивнул. Едва заметно - каждое движение причиняло ему боль. - Хорошо... Значит... думаешь, жизнь... опять?.. Снова? Репей помедлил с ответом. Опять? Снова? Покрытые копотью скелеты вдоль дороги. Серая пыль, укрывшая саваном остатки домов. Покрытые язвами сумасшедшие, бредущие в никуда, из одного круга ада в другой. Hищенка с человеческой кистью в зубах. Промокший барак лагеря. Человек, привязанный посреди тракта к столбу. Старая свалка и люди-пауки с мертвыми глазами... Опять жизнь? Снова жизнь? Ради чего? Репей не знал, что сказать, но умирающий ждал ответа и он неохотно разомкнул губы. - Да. Опять. - Думаешь... У старика не было уже сил говорить, он заглянул в глаза Охотнику, как голодный рыбак заглядывает в озеро, как шаман заглядывает в пасть оракулу. - Получится. Мы прорвемся, Петр Семеныч, мы справимся. А если... Если не получится - значит, так и будет. Hо мы сделаем все, - он поймал взгляд и добавил, - Я сделаю все. - Х-хорошо... - старик набрал в грудь воздуха и медленно, с огромным трудом выталкивая из себя каждое слово, прохрипел, - К-коор... Координаты в зеленом ящике... Бункер... Пятьсот лиг на север... Пустошь. - Координаты? - Репей покосился на плоский зеленый ящик, вмонтированный в стену, - Зачем?.. - Дойти. Ты сможешь. Бункер. - Зачем? - Жизнь... - старик через силу улыбнулся и на его тонких бледных губах запузырилась кровь, - Опять жизнь. Помочь... Ты сможешь... Репей... Прорвемся. Старик улыбался.

* * *

Репей собирался быстро. Смазал ружье, проверил патроны, тщательно пригнал кобуру с пистолетом. Оставшуюся провизию упаковал в вещмешок, набрал воды во флягу, проверил обувь, спички, компас. Лишь трансивер, поколебавшись, бросил на пол. Подумал - и растоптал сапогом хрупкую беззащитную машину, превратив в крошки сложные платы и механизмы. Зашнуровал вещмешок, поправил кобуру и, ни секунды не медля, зашагал вперед, не останавливаясь и ни разу не повернув головы. Огромный неуклюжий монстр за его спиной становился все меньше и меньше, до тех пор, пока полностью не исчез, заслоненный редкой пожелтевшей зеленью деревьев. Он уже не казался грозным - монстр из броневых плит казался покинутым, печальным и обреченным. Как брошенное посреди дороги умирающее животное. Репей так и не оглянулся. Он вообще редко оглядывался. Hашел тонкую тропу, зашагал по ней, не сверясь ни с солнцем, ни с компасом. Он не знал, куда идет, не знал, что ждет его на пути. Он знал только то, что рано или поздно дорога приведет его туда, куда надо. Осень в этом году выдалась жаркой.

/25 июня 2003/