Бункер "BS-800"/ der Fluch des Reichs.

Глава 1

Холод. Тоска. Одиночество. За окном шёл дождь. Вода падала с неба на землю плотной, сплошной стеной. На улице пахло свежестью, озоном, и чем-то ещё — еле уловимый запах чего-то давно забытого, не осязаемого, запах самого детства. Именно этот запах наполняет изнутри запотевшую дождевым конденсатом душу меланхолией: грустью и тоской. Крупные капли дождя выбивали из листьев барабанную дробь, заодно сбивая с них желтоватую пыль. Несильный ветер направлял дождь на стекло — и вода, собираясь в крупные капли, резко скатывалась тонкими струйками на жестяной отлив подоконника. Звук дождя навивал уют и спокойствие. Потрескавшийся асфальт под окнами, заполнился лужами, и какая-то девушка, укрывшись под натянутой на голову курткой, бежала, ловко маневрируя между ними. Должно быть, её кто-то очень ждёт, а может, она просто спешит домой, чтоб скорее укрыться от прохладного летнего дождя. Мокрая кошка, похожая сейчас на выдру, прошмыгнула в дыру подвальной вентиляции блочной «десятиэтажки». Этот подвал — её дом, там ей хорошо, там эта кошка чувствует себя в безопасности, под защитой.

Он сидел перед окном, один, в своей квартире, и наблюдал за медленно скатывающимися по стеклу каплями. Стекло отражало синеватый отсвет включённого монитора за его спиной, на экране которого плясали гномы — новая анимированная заставка создавала иллюзию каких-то перемен вокруг. Компьютер работал круглосуточно, и мерное гудение нескольких кулеров стало привычным, незаметным. Тело его передёрнул озноб, несмотря на то, что в квартире было довольно тепло; видимо, душа его была сейчас там — за окном, под дождём и, вновь оказавшись в теле, перенесла с улицы частицы дождевой прохлады. За спиной раздался мелодичный звук — это уведомление: на почту пришло новое письмо. Он удивился, поскольку писать на этот электронный адрес было просто не кому… почти не кому. Знал этот адрес лишь ограниченный до пяти человек узкий круг его товарищей — это были абсолютно непохожие друг на друга люди, объединяло которых лишь одно — пристрастие к раскопкам. С неохотой оторвавшись от созерцания залитого дождём двора, он подошёл к компьютеру, плюхнулся в привычное кресло, и нажал кнопку «ввод». Клавиатура отозвалась звонким щелчком, кнопка чуть провалилось под давлением его пальца. Заставка с гномами резко исчезла с экрана, и на её месте появились чёрные буквы:

Он сидел перед экраном, не мигающим взглядом, смотрел куда-то сквозь окно монитора, затем открыл прикрепленный к сообщению скан карты, с выделенным красным карандашом ровным кругом. Судя по всему, в его центре и произошли те события, которые так взбудоражили Левинца. «Что ж, — размышлял Симак, — Левинц — поисковик фортовый, и всю добытую информацию по раскопками обычно проверяет очень тщательно и щепетильно. Причин не доверять ему, или сомневаться в серьёзности его намерений, нет. Однако странно всё это, неожиданно, спонтанно. Но, как показывает практика, все спонтанные решения обычно являются самыми продуктивными и удачливыми, яркими. В конце концов, я ничего не теряю! Надо ехать! Решено!»

Отбил «смс-ку» Борису:

Я и мой друг Борис Левинцилов — поисковики, копатели, называемые некоторыми людьми «Чёрными». «Чёрным» приличный поисковик себя не назовёт — по негласному кодексу словосочетание «Чёрный копатель» применяется лишь к мародёрам, которые ищут на местах боёв лишь сомнительную материальную выгоду. Люди, не брезгующие цветным ломом, думающие лишь о локальном, сомнительном, обогащении, не уважающие свою историю — и называются поисковиками «чёрными», «панками», «бомжами», «металлистами», «мародёрами».

Сами себя мы называем в основном по «никам», различным «кликухам» и «погонялам», либо просто по именам. Меня зовут Симак, — так окрестила меня наша поисковая братва, после того, как у меня в руках разлетелась винтовка системы Симонова, «АВС-36», предшественница знаменитого карабина «СКС». Во время Великой Отечественной производство винтовки было поставлено из рук вон плохо: нарушалась технология производства, использовался некачественный металл, сборка производилась непрофессиональными рабочими, — которые сами удивлялись, как созданное ими оружие ещё и стреляет? Благодаря этому из шедевра стрелкового оружия получился рядовой «винт», имеющий кучу недостатков. Среди солдат «РККА»[3] «АВС-36» слыла капризной, не надёжной «свечёй».

Проблема была в том, что наскоро подготовленные солдаты чистили не вовремя, — или не чистили вовсе, — точный механизм некачественно сработанного на заводе оружия — что и стало причиной частых заеданий и заклиниваний. Эта винтовка, несмотря ни на что, всё равно заняла достойное место среди стрелкового оружия «ВОВ», — уже после войны, переродившись в «СКС». В умелых руках «АВС-36» превращалась в грозное, точное и надёжное оружие: даже немцы придумали прозвище для нашей винтовки: «Ivan Peitsche»[4].

Найденная мною и восстановленная, винтовка была снаряжена положенным ею боеприпасом, калибра «7,62х54», после чего был произведён пробный выстрел — благодаря которому я и стал Симаком. Металл патронника, за то время что «Симка» пролежала в земле, проржавел и ослаб, — нужно было отсыпать пороха из гильзы, чтоб смягчить нагрузку на патронник в момент выстрела, — но уж очень мне хотелось поскорее испытать легендарное оружие, желанный трофей. Осколки не задели жизненно важных органов — мне повезло, при неудачном стечении обстоятельств был неплохой шанс примерить «деревянный бушлат». Слегка процарапало лицо, заложило уши, да небольшой кусочек стали пронзил левое плечо. Его я тут же извлёк, воспользовавшись народным обезболивающим и противовоспалительным средством, тщательно обработав рану снаружи, и ещё тщательнее — изнутри. Использовать «винт» я хотел для охоты, в планах была небольшая модернизация — установка оптики и ещё кое-какие мелочи. Не сбылось. То, что осталось, я определил в декоративные трофеи, повесив непригодную более для стрельбы винтовку на стене в комнате.

Мне — 28 лет, «в поле» я вот уже семь лет. Это немного, есть люди, которые двадцать, а то и тридцать лет занимаются поиском. Да что уж там, сразу после окончания Великой Отечественной войны, по всей стране появились люди, собирающие оружие и обмундирование поверженного врага, имущество Наших солдат. Это даёт право отмечать «день Военного Археолога» девятого мая, поскольку всё, что собиралась до этого дня можно считать официальными военными трофеями. Но брали люди лишь то, что лежало сверху — портативных металлоискателей ещё не было. 90 % этих людей составляло население ближайших от места боя сел или деревень, в лице, как правило, местных пацанов. Война обескровила, разорила население страны. У людей не было элементарных, необходимых в повседневном быту вещей, таких как обувь, поясные ремни, одежда, столовые приборы, кастрюли и кружки, — и прочие необходимые мелочи, без которых жить просто нельзя. Но всего этого добра хватало с избытком, на полях сражений.

Много «трофеев» так же сняли плуги тракторов, обрабатывающих колхозные поля. Кроме «трофеев» эти плуги долгое время поднимали, (и продолжают поднимать до сих пор), на свет огромное количество костей и различных «ВУ»[5].

Частыми в те послевоенные времена были случаи подрыва тракторов. Трактористы, подчас, отказывались работать на полях. Никакие угрозы, награды и премии не могли компенсировать трактористам пережитые чувства, которые они испытывали, обнаружив на своём плуге полусгнившее тело солдата, в рваной и грязной форме, кости и прочие человеческие останки, называемые сегодняшними поисковиками просто — «маслы»[6].

Не могло поощрение руководителей компенсировать и страх, который испытывал, пожалуй каждый тракторист послевоенной страны, запуская двигатель своего трактора, перед выездом на полевые работы. Страх, схожий с тем, который испытывает разведчик, перед вылазкой в тыл к противнику; страх, который испытывает обычный пехотинец, перед началом боя. В современной армии этот страх называют «мандраж». Он считается абсолютно нормальным, в условиях боевых действий. Но не в тихой гражданской жизни. От этого «мандража» у нормального человека к тридцати годам волосы на голове покрываются сединой. Руководство колхозов тогда пошло на хитрость — водителями сельхоз техники негласно разрешили принимать «допинг», перед выездом на работы. Кому-то нужно было пахать эти заросшие за тысячу четыреста восемнадцать дней и ночей войны, поля — обескровленной стране нужны были урожаи. Почему же так случилось, что человеческие останки в большом количестве находили именно на полях, близ деревень? Немцы не любили жить в палатках, и обычно занимали деревни. «Ганс» любил использовать стены домов в качестве прикрытия; деревни, как правило, наши предки возводили на высотах — стратегически выгодных, с точки зрения военной тактики, позициях. Предки ставили дома не абы где, а выбирали места обстоятельно: высокое, сухое место, река в пределах ста метров, поле для засева, лес — всё это должно было быть рядом. В общем, в любой деревне было всё, что нужно солдату: крыша над головой, стены вокруг, печь, вода и еда. Выбор предков стал очень выгоден и Нашим войскам, вместе с партизанами — нападения на оккупированные немцами селения чаще всего производились из ближайших лесов, в которых можно было перемещаться скрытно для врага. Потому бои часто проходили в деревнях, или на подступах к ним — на пашнях и в ближайших лесах. Частыми были случаи минирования немцами близ лежащих подступов к деревням. Так же были случаи минирования редких полей с посевами — партизаны голодали, минирование приводило к тому, что подорвавшись, раненный партизан требовал медицинского внимания, а так же обеспечения продовольствием, — в свою очередь, уже не являясь боевой единицей отряда. Эти и многие другие причины, привели к тому, что земля наших полей была хорошо «удобрена» человеческими телами.

В те далёкие, послевоенные времена, жизнь русской деревни поменялось во многом: когда горел деревенский дом, в котором проживали дети, то соседи не торопились его тушить — отходили на почтительное расстояние от пожарища, и наблюдали со стороны за полыхающим жилищем. Причина была не в отсутствии у соседей сострадания к чужому горю. Деревенское пацаньё набивало подвалы и закрома своих хат найденными в ближайших лесах трофеями — имеющими сокращение «ВОП»[7], в которых, как правило, содержалось значительное количество «ВВ»[8]: пороха, аммонала и «ТОЛа»[9].

И это бездействие соседей было обоснованным — полыхающие дома, в большинстве случаев — разлетались в щепу, от взрывов различных боеприпасов, наполняющих окружающее пространство тучами осколков и шрапнелью.

Стоило мне один раз выйти с другом «на поиск», как я понял — это моё. Мне нравиться сам процесс поиска «по-войне», который условно можно разделить на четыре части. Часть первая: нужно найти карты, или какую либо информацию о месте боя. Далее нужно искать любое упоминания об этом сражении, литературу, мемуары участников, — возможно даже найти людей, непосредственно участвующих в определённом сражении. Вторая часть: сопоставление фактов, изучение и анализ общей информации; информации о личностях командиров, времени года, положения сил на фронтах в период сражения; нанесение на карту плана сражения, различных отметок; привязка карт, — для тех, кто пользуется «GPS». Большую часть работы по поиску нужно проводить, именно работая с картами. Эта часть может занять намного больше времени, чем первая. Часть третья: подготовка необходимого в походе оборудования, многообразие которого зависит от конкретных условий «выхода в поле». Четвёртая часть — «археологические изыскания», или поисковые работы, проводимые на месте боёв. Только после выполнения всех этих действий вкупе, можно получить результат.

Оказавшись в лесу, один на один с первобытной простотой и естественной гармонией, я чувствую себя свободным от стальных оков обстоятельств. Этим и отличается свободный поисковик от членов официальных поисковых отрядов. Эти члены, выполняют чужую волю, и являются её заложниками, рабами своих руководителей. Ведь они делают не то, чего хотят делать, — а то, что им говорят. Такая постановка вопроса меня не устраивает — мне по душе делать то, что я считаю правильным и нужным. Ведь даже если сам и ошибусь, — например, с выбором перспективного места для раскопок, на котором могло быть сражение, — то спрашивать кроме как с себя самого мне будет не с кого. Ошибки — это хорошая школа, ведь наступив один раз на грабли, второй раз поневоле будешь смотреть под ноги. Таким образом, и оттачивается поисковое мастерство, которое намного сложнее, чем кажется, на первый взгляд. Выполняя чужие приказы, мы ничему не учимся, а только набираем опыт землероев — этот опыт может пригодиться в жизни разве что при трудоустройстве на кладбище. «МД»[10], лопата, проходимая, пусть и недорогая, спартанская по современным меркам машина, и… приключения! Без них мне нечего было бы делать в рядах «СВА»[11].

«Кротом», — так называют новичков, тянущих в свой рюкзак любое найденное железо, — я был год, потом это прошло, само собой; выкинув из дома пол тонны металлического хлама, я понял — настала пора для настоящих находок! И словно под действием магического заклинания, заточенный штык моей лопаты, отшлифованной землёй до блеска, нащупывал под землёй всё новые, и новые находки, которые уже без натяжки можно было назвать трофеями. Жизнь моя многим покажется убогой и пресной, но только не мне и моим товарищам. Тогда я оказался перед выбором: или гнаться всю жизнь за рублём, или посвятить Её делу, которое приносит радость. Погоня за деньгами — это тоже хобби, и чтоб достичь успеха в этой гонке, это хобби должно быть в крови, должно стать призванием, целью и смыслом жизни. Иначе эта погоня превратиться в пустую трату времени, и неизбежно приведёт «рыбака» к «разбитому корыту». Но для чего вообще людям нужны деньги? Для того — чтоб существовать. Но тогда для чего им нужно много денег? Для того чтобы стать свободными, не зависеть ни от чего, удовлетворить свои желания, подчас навязанные извне, и самим людям вовсе ненужные. Каждый «охотник за рублём», с помощью большого количества денег, пытается добиться своей цели, у истоков которой одно — Свобода! Некоторые чувствуют себя свободными, садясь на мощный байк, выкручивая ручку газа, и слыша, как в ушах свистит ветер. Некоторые — нажимая на курок дорогого ружья, поймав на мушку более сильное и быстрое, чем сам охотник, существо. Многим для обретения свободы стоит лишь нажать заветную кнопку на корпусе компа, или протёртую кнопку включения на пульте телевизора. Из всех свобод, последняя является самой «зависимой».

С моей девушкой мы познакомились недавно — чуть больше месяца назад. Ей не нравиться, нет — она решительно против моего увлечения раскопками. Девушку зовут Маша, ей 25 лет, у неё светлые волосы, красивая фигура; мягкий, как бархат голос и зеленоватые глаза. Мы совершенно не похожи друг на друга, и как мне казалось — не подходим друг к другу. Она умная, красивая, уверенная в себе девушка, которая твёрдо знает, чего хочет добиться от этой жизни. Я — человек с неопределёнными жизненными взглядами, сомнительным хобби, и кучей необычных друзей, которым, — как может показаться вначале, — уделяю намного больше времени, чем ей. Непонятно, как в её жизни нашлось место для меня. Как-то, накануне нашего знакомства, в квартире у Маши прорвало кран — и вода потекла на этаж ниже, сквозь бетонные плиты пола-потолка. Соседу снизу явно не повезло, ведь потоки воды устремились в его квартиру. Соседом оказался я — в тот момент только приехал с раскопок, провёл почти неделю в палатке, до жути вымотался, вдобавок на пути к дому был остановлен и оштрафован сотрудником «ДПС» за превышение скорости. Зайдя в свою квартиру, запах в которой за время отсутствия стал чужим, сбросил отяжелевшую после длительного похода одежду и пошёл в душ. Душ включать не пришлось — с потолка уже капала вода; размокшая побелка потрескалась, и свисала рваными клочьями. В ванной стоял отчётливый запах гашения извести. Я был не в духе — весь тот день меня одолевали неприятности, которые наложились на сильную усталость. Потоп в моей квартире стал последней каплей моего терпения — потеряв самообладание, я решил «спустить пар», и наказать безответственного соседа. Преисполнившись решимостью, я уверенно поднялся на этаж выше, и нажал на кнопку звонка. Напряжённые мышцы чуть свело судорогой, из-за чего в руках появилась небольшая дрожь. Усиленно бьющееся сердце норовило выпрыгнуть из груди. Я услышал шаги за дверью: «Ну всё, сволочь, это твои последние шаги!» — подбадривал я себя. «Вот сейчас, только ты откроешь эту дверь, я без разговоров впечатаю в твой лоб свой кулак!» — Тут я вспомнил лицо своего очень хорошего друга — Виктора Викторовича, отставного военного, — именно он меня учил в драке бить первым, бить в лоб, чтобы противник потерялся, уступая инициативу. При ударе в лоб, в мозгу что-то замыкает, и человек тереться на одну-две секунды: этого вполне достаточно, чтобы нанести противнику второй, прицельный удар. Не раз такая тактика выручала из, казалось бы, безвыходных ситуаций, в которых противник обладал явным физическим преимуществом. «Чем больше шкаф — тем больше грохоту от его падения!» — вспомнил я слова того же друга. Перед моими глазами появился образ моего друга, его всегда спокойное, прорезанное серкой морщин, лицо. В этот момент замок двери сухо щёлкнул — эхо этого звука, гулко отразившегося от стен лестничной клетки, вывело меня из тумана раздумий. Дверь открыла девушка. Она смотрела на меня, с каким-то интересом — должно быть так смотрят посетители зоопарка на диковинных животных. В глубине её зеленоватых глаз читалась тень испуга, и растерянности. Смутившись, и мгновенно растеряв весь свой боевой настрой, я отвел взгляд, опустив глаза — и заметил, что девушка была в обтягивающей, местами намокшей, майке, и в закатанных по колени облегающих брюках — от этого я смутился ещё сильнее. Мне стало стыдно за свою не сдержанность. «Пришёл, увалень, девку дубасить! Герой!» — в мыслях высмеивал я себя же. Как говорил мой друг — никогда не торопись делать то, что не успел хорошенько обдумать! Должно быть, со стороны я выглядел очень глупо — совершенно не ожидая, что дверь откроет вот такая девушка, я растерялся, и теперь топтался перед ней с ноги на ногу, не зная, что говорить, и как себя вести. Я поднял глаза — отголоски здравого смысла донесли до моего сознания мысль, что нужно что-то сказать: нельзя просто так молча стоять перед незнакомой девушкой, в дверь которой я только что позвонил. С того момента, как она открыла дверь, прошло уже минут пять — да какие пять?! — прошла уже целая вечность! Да, у неё были зеленоватые глаза, в которых мне захотелось раствориться. Её взгляд притянул, и парализовал меня. Мы так и стояли молча, пока она, наконец, не спросила:

— Вы снизу?

— Да; — не своим голосом ответил я, сбросив навалившиеся оковы оцепенения.

— Течёт, да?

— Ага; — чуть прокашлявшись, я почувствовал, как моё лицо налилось румянцем, в горле пересохло, а на лице непроизвольно растянулась улыбка.

Такого со мной никогда не происходило! Она удивлённо посмотрела на меня. Видимо подумав, что я либо пьян, либо обкурен — иначе с чего бы мне улыбаться? — ведь в моей квартире потоп, виновником которого была она!

— Да там не сильно, не волнуйтесь, — попытался я успокоить девушку, — Квартира у меня старая, ремонт — только в планах, так что нечего переживать!

Она улыбнулась, и отошла в сторону, уступая мне дорогу. Планировка квартиры была такой же, как у меня — и я уверенно прошёл по мокрому полу в ванну. Издавая неприятное шипение и извергая пар, вода тонкими струйками вытекала из-под гайки «американки»[12], прикрученной к счётчику горячей воды — я «прошёл» по трубе в туалет и перекрыл горячий кран.

По новым металлопластиковым трубам и новым же шаровым кранам было видно, что их недавно поменяли. Видимо сантехники перетянули гайку, которая соединяла счётчик с трубой, и которая в свою очередь пережала резиновую прокладку между ними. Да, пожалуй, на сантехника эта девушка тоже произвела впечатление, — иначе как ещё можно объяснить его чрезмерное усилие при затягивании этой злосчастной гайки? Оглянувшись, я увидел хозяйку квартиры, которая оказалась неожиданно близко: она стояла прямо за моей спиной, и наклонилась вперёд так, чтобы из-за моего плеча видеть то, что вижу я. Получился конфуз — её лицо оказалось прямо за моим плечом, и неловко повернувшись, я чуть задел её носик своим «хоботом». Она отпрянула, и тут же рассмеялась — ситуация получилась довольно комичной, — невольно, рассмеялся и я. «Пожалуй, я бы тоже перетянул эту гайку!» — подумалось мне. Может быть, сантехник схалтурил с умыслом — он специально передавил прокладку, с целью вернуться, откликнуться на звонок отчаявшейся девушки и прискакать к ней рыцарем на белом коне. Но видимо он не рассчитал силу, и давление воды в трубах оказалось сильнее его желания встречи — вода просочилась к не вовремя приехавшему соседу снизу, который не упустил возможности стать избавителем прекрасной девушки от внезапного потопа. Я вновь повернулся к стояку, и без усилия перекрыл новенький, блестящий цинком, кран. В ванной стало тихо, шипение прекратилось.

— Всё? — удивлённо спросила стоявшая за спиной девушка.

— Если вы — человек закалённый, и любите принимать ванны с ледяной водой — тогда всё!

— Нет, я люблю горячую ванну, с пеной — могу лежать в ней, пока не остынет вода!

— Интересно! Чтобы ванна остыла — должен пройти как минимум час!

«Вам не скучно одной проводить столько времени? Мне кажется, нам вдвоём было бы интересней!» — хотелось добавить мне.

Местоимение «вы» в нашем разговоре выполняло условную функцию, обозначающую некие не пересечённые границы между нами.

— Я слушаю музыку через наушники, или читаю! — с улыбкой ответила она на незаданный вопрос.

«Я тоже люблю слушать плеер в ванне! Давай как-нибудь попробуем это сделать вместе!» — хотелось сказать мне, но это условное «вы» не давало мне права переходить границу приличия, и сказал я другое:

— Тогда нужно будет поменять прокладку — не могу же я оставить вас без горячей ванны! Недавно трубы поменяли?

— Две недели назад; — с готовностью ответила она.

— Мастер телефон оставил? — я продолжил допрос.

— Оставил, уже собиралась ему звонить; — ответила она, своим мягким, похожим на мурлыканье кошки, голосом.

— Мастер молодой? — как бы между делом, спросил я.

— Как вы, наверное; — сказала она, поддержав разговор в стиле «вопрос-ответ».

Похоже, моя теория о «рыцаре-сантехнике» подтверждалась.

— Я уже не так молод, как вам кажется!

Мне не хотелось выглядеть перед ней сопляком, молокососом, намерения которого ветрены, сумбурны.

— Наверно на пенсию скоро? — в её зеленоватых глазах появились озорные огоньки, — А с виду не скажешь!

— О пенсии говорить ещё рано, а вообще в чём-то молодым ещё фору дам! — ухватился я за ниточку юмора.

— Интересно в чем же? — она выжидающе смотрела на меня, чуть улыбаясь одними уголками губ.

— У меня трубы не текут! — спокойно ответил я.

Мы рассмеялись.

— Я пойду, «сплаваю» домой, инструменты нужны, и прокладку надо новую вырезать! — сказал я всё ещё улыбающейся девушке.

— Вы только возвращайтесь, а то я буду скучать одна! — с улыбкой сказала она.

— А как же муж? — излишне наигранно удивился я, вложив в распространённый при знакомстве вопрос явные нотки иронии.

Как-то непроизвольно мой взгляд упал на пальцы её рук — кольца не было. Маша поймала мой взгляд — её зеленоватые глаза блеснули озорными искорками:

— Не замужем!

— Это хорошо! — тут же, по инерции, ответил я.

— Что именно? — чуть улыбнувшись, спросила она.

— Ну, красивая девушка, свободная от уз брака — это же просто прекрасно! Особенно если учесть то, что мы с вами соседи!

Она рассмеялась, шутливо толкнула меня в плечо своей ручкой:

— Я рада, что у меня такой шустрый и весёлый сосед!

Я пулей слетал за инструментом — все настоящие поисковики, привыкшие полагаться лишь на свои силы — универсалы, умеют всё. И, как правило, хранят в своих домах множество различного инструмента, рассчитанного на все случаи жизни. Схватил серебристый ключ «шведик» из ящика с инструментом, ножницы, изрезанный кругляшами кусок автомобильной камеры, который был припасён как раз для подобного случая — «на прокладки». Дверь была открыта, и к своей соседке я зашёл без звонка. Начал крутить гайки, и внутренним чувством ощутил на себе её взгляд. Я обернулся. Она внимательно смотрела на меня.

— Вы не сантехник, случайно? — улыбнувшись, спросила она, — У вас это так ловко получается!

— К сожалению, нет, а что, так похож? — спросил я, вновь вернувшись к своей трубе.

— Похож, вообще-то, только мата не слышно и перегаром не пахнет!

Я вспомнил, что только с поля, лицо заросло недельной щетиной и покрылось слоем земляной пыли — ведь я так и не дошёл до душа! И про себя удивился, как эта симпатичная девушка впустила меня, такого «Бармалея», в свой дом.

— Это можно легко поправить — я про перегар! — с улыбкой заметил я, — Если вы, конечно, не против!

— Не против, вы вино пьёте? Или вы истинный сантехник, и пьёте только чистый спирт, и занюхиваете трубами?

— Да, вина я с удовольствием с вами выпью. Кстати, не пора ли нам перейти на «Ты»?

— А не рановато? — с лукавой улыбкой спросила она. — Ведь мы ещё не пили на брудершафт!

— Это мы сейчас быстро поправим, так что давай переходить на «ты», в кредит, так сказать!

В этот момент я докрутил гайку, и прошёл в туалет, к крану, идущему от стояка. Открыл его — вода пшикнула, создавая давление и заполняя опустевшую трубу.

— Течёт? — спросил я через дверь у оставшейся в ванной девушки.

— Нет, всё в порядке! Я и не сомневалась, что у тебя всё получиться; — чуть тише добавила она.

Она пригласила меня на кухню, за стеклянный стол. Принесла из комнаты бутылку красного вина, которое оказалось просто чудесным на вкус.

— Маша! — проявила инициативу девушка.

— Сим…Андрей! — оговорился я, ибо за последнее время знакомился исключительно с поисковиками, и при знакомстве с новыми людьми, привык называть себя Симаком.

Произнесённое мною имя «Андрей» показалось мне чужим, принадлежащим другому, незнакомому мне человеку. Оно было бездушным, прозрачным, — бессмысленным набором букв, ни с чем не ассоциирующимся, не отождествлённым. Сколько времени прошло с тех пор, когда меня последний раз называли моим настоящим именем?! А настоящим ли?

— Что ещё за «Сим…»? — удивлённо вскинула вверх тонкие брови девушка.

— Оговорился, «Сим-ак» — это мой ник, в сети; — соврал я.

— Значит, Андрей-Симак, ты геймер, или блоггер, а может хакер? — Маша подставила руку под узкий подбородок, пристально разглядывая моё лицо. — По пыли, на твоём лице, этого не скажешь! А может у тебя какой-нибудь супер новый домашний кинотеатр, типа «10-D»? И ты пришёл ко мне сразу после просмотра какого-нибудь остросюжетного боевика?

Я рассмеялся, шутками и прибаутками переводя разговор в другое русло. Она была права — моя внешность явно не соответствовала внешности человека, много времени проводящего за компьютером. Рука механически потянулась к лицу, и грубая, с мозолями кожа ощутила колючий ворс недельной щетины. В довесок моё лицо покрывал слой въевшейся в поры пыли, который выражался отсутствием чувствительности к раздражающим факторам окружающего меня мира. Казалось, будто в моё лицо вросла резиновая маска.

— Я умоюсь? — спросил я, почувствовав себя совершенно неловко.

Маша безразлично кивнула в сторону ванной, предоставив мне возможность смыть со своего лица лесной макияж. Хорошо, что в лесу я всё же умылся, смыв основной слой пыли — но холодной, речной водой, без мыла, не смоешь въевшуюся в поры, и пропитавшуюся потом и спреями от комаров, пыль. Умывшись с душистым мылом, я придирчиво оглядел своё преобразившееся лицо через зеркало. Мешки под глазами и недельная щетина свидетельствовали о сильной усталости, которую я должен был сейчас испытывать. Но с Машей я обо всём забыл! — забыл о поплывшем потолке в своей ванной, забыл о не разобранном рюкзаке, таком же пыльном, как и я сам. Забыл об усталости, и подкашивающихся ногах; о предвкушении горячего душа и мягкой кровати, заблаговременно застеленной чистым, пахнущим свежестью, бельём. Забыл обо всём, что должно было меня сейчас тревожить. Ещё раз посмотрел на себя в зеркало, вернулся на кухню, где обнаружил на столе наполненные рубиновым вином бокалы. Маша доброжелательно улыбалась.

— Может, — неуверенно процедил я, — Мне сходить домой, помыться? А то видок у меня…

Она усмехнулась:

— Садись лучше! Помыться успеешь! Давай лучше выпьем с тобой, Андрей, за наше знакомство!

Я сел, огляделся вокруг. Кухня у Маши сияла чистотой — она была хорошей хозяйкой. Мы долго сидели, много шутили. В жизни редко случается встретить человека, с которым можно легко разговаривать на любые темы, а ещё реже — встретить в лице этого человека девушку. С Машей не приходилось думать, о чём говорить дальше, исчерпав очередную тему. Разговор тёк искрящимся на солнце горным ручьём, звонко переливающимся среди словесных камней её бархатным голосом. Время пролетело мгновенно — за окном уже было темно, вино кончилось, и мы решили идти за второй бутылкой в ночной магазин. Вышли за дверь, она закрывала ключом замок своей квартиры, продолжая рассказывать какую-то забавную историю про свою подругу. Мы вышли в подъезд, который сразу же наполнился её весёлым смехом. По дороге к магазину нам не встретилось ни одного человека — это было странно, ведь в нашем районе в это время людей на улице едва ли не больше, чем днём!

Казалось, что город подарил двум молодым людям этот вечер, все свои улицы, все свои фонари, которые сейчас работали только для двоих — город подарил им себя, отдав всё, что имел.

Мы шли по пустынной, жёлтой в свете фонарей, улице. Из одного кармана моей куртки торчало стеклянное горлышко тёмной, запечатанной бутылки; из другого — сложенные одноразовые стаканчики. Маша вновь мне что-то рассказывала — казалось, что это девушка приехала с необитаемого острова, на котором не было ни одной живой души, — и ей было просто не с кем поделиться пережитыми чувствами. Будто бы долгое время она держала эти слова в своей душе, и сейчас, она выпускала на волю заточённые в душе эмоции, чувства и переживания. Тишину ночного города нарушил звук надсадно работающего двигателя, шуршащих по асфальту щёток и шелест водяных струй: озаряя спящие у обочин машины жёлтыми вспышками света, ехала поливальная машина. Девушка, увидев приближающуюся «полотрётку», завизжала — её весёлый, бесшабашный крик поглотил нарастающий звук приближающейся спецтехники. Маша буквально запрыгнула на меня, пытаясь спрятаться за моей спиной от надвигающейся опасности. «Полотёрка» поравнялась с нами, и нас обоих обдало холодными струями технической воды. Мы смеялись, нам было хорошо. Обняв девушку за талию, я развернулся вместе с ней под этими холодными, и такими тёплыми брызгами, — будто бы старался сделать так, чтобы на наших одеждах не осталось ни одного сухого места. Спецтехника проехала дальше, шум трущихся об асфальт щёток, постепенно стихал. Я смотрел на Машу — на её довольное, улыбающееся лицо, покрытое маленькими капельками воды. Мы приблизились друг к другу, окружающий нас мир перестал существовать — мы перешли в другое измерение, где не было посторонних звуков, тревог, чужих правил, глупых мыслей, и прочих оков, мешающих делать то, что хочется. Мы абстрагировались от реальности, от города, от всего — и сейчас мы были в своём мире, в котором нет места больше никому. Город не прощает пренебреженья к себе — тишину пронзил едкий звук милицейской сирены, который прозвучал как раз в тот момент, когда её губы были настолько близки, что я почувствовал тепло, которое они излучают. Маша стала серьёзной, попыталась высвободиться из моих объятий, и я разжал обхватившие её горячее тело руки. Она чуть отстранилась от меня, казалось, будто бы погрузившись в какие-то свои тревожные мысли. Машина полиции проехала мимо.

— Падла! — прошипел я в след удаляющемуся патрулю.

— Не ругайся — тебе не идёт! — сказала Маша.

— Ты только подумай, есть же такие сволочи! — возмущение переполняло меня. — Видит же, что нам хорошо, зачем всё портить?! Я бы ему эту «СГУ»[13] в задницу затолкал бы!

Хотелось поднять какой-нибудь камень, и бросить в след удаляющейся машине. Всегда найдётся тот человек, который, ввиду своих собственных неудач, потянет за собой на своё дно других людей — тех, кому живётся лучше. Машинально разглядывая мокрый асфальт под ногами, в поисках пресловутого камня, я и не заметил, как Маша отдалилась, продолжив наш путь в одиночестве. Я догнал девушку:

— Маш, ты чего? — спросил я, испугавшись, что сказка, в которой я оказался, закончилась.

Она посмотрела на меня, чуть улыбнулась:

— Нет, Андрей, всё нормально. Только рано, понимаешь, слишком рано!

— А чего ждать? — спросил я.

— Нельзя так сразу. Нужно вначале присмотреться друг к другу.

— А чего присматриваться? Вот он я, такой, какой есть! А тебя я достаточно рассмотрел!

Она иронично усмехнулась.

— Достаточно для чего? Для одной ночи?

— Я не из тех…

— А из «каких» ты? — с вызовом спросила она. — Что, если бы я поддалась своей симпатии к тебе, и передала бы тебе инициативу, то кем бы я стала в твоих глазах завтра утором? Шлюхой? Или просто блядью?

— Маша, не надо так со мной! Я чувствую…

— Андрей, как не надо? Я может, что-то не так говорю? Ты уж прости — но я всегда говорю то, что думаю! Я даже не знаю, кто ты — Андрей или Симак! А ты говоришь мне о каких-то чувствах?

Какое-то время мы шли молча. Окутанный тяжёлыми мыслями, я слушал лёгкое цоканье её каблуков.

— Не успели познакомиться, а уже ссоримся! — наконец, нарушил я повисшую между нами тишину.

Она усмехнулась:

— Ты меня обманываешь, Андрей. Пока ты не начнешь мне говорить правду, ни о каких чувствах и речи быть не может! — категорично сказала Маша. — Скажи мне, чего ты боишься?

— Я боюсь красивых девушек, таких, как ты!

— Я серьёзно! Андрей, если ты боишься рассказать мне правду из-за того, что думаешь, что узнав её, я изменю своё мнение о тебе — то зря. Если ты сидел в тюрьме, или у тебя не очень престижная работа, которой ты стесняешься, или у тебя вообще нет работы — то ты так и скажи, я не терплю подобных недомолвок! Для меня горькая правда, слаще любой лжи!

— Я занимаюсь… историей, поиском потерянных много лет назад вещей. Я — поисковик. Нас ещё называют «Чёрными копателями» — но так нас называют лишь люди недалёкие. Я занимаюсь раскопками, преимущественно раскопками по Великой Отечественной войне. Бывает, выхожу на подъём железа по старине.

— «Подъём железа»? Так это сейчас называется?

— На раскопки, на поиск — называть это можно как угодно — суть от этого не меняется. Работа у меня есть. Свой магазин по продаже спецодежды. Сразу не хотел тебе об этом говорить — когда ты говоришь людям, что у тебя свой магазин — то первое чувство, которое охватывает людей — это чувство неприязни — поскольку большинство людей думает, что ты хвастаешься и кичишься этим, пытаясь поставить себя выше других. Поэтому, в разговорах я стараюсь обходить эту тему — и на прямой вопрос о трудоустройстве всем говорю, что я работаю продавцом в этом самом магазине. У людей возникает чувство равенства, или превосходства, и они более раскованны в разговоре со мною. Я боялся, что ты примешь меня за хвастуна — потому и не сказал тебе о своём не большом бизнесе. Но, к слову, доход от магазина небольшой — немногим больше трёх сложенных воедино зарплат простого продавца.

Мы вновь молчали. Казалось, что дорога, по которой мы идём — бесконечна, и идти мы будем вечно. Но, вопреки ожиданиям человека, приготовившегося к вечной прогулке с красивой девушкой, перед нами неожиданно вырос довольно большой бетонный мост. Маша свернула в сторону — и я последовал за ней. Наш путь не был бесцельным, Маша выбрала эту дорогу, и мы шли по ней целенаправленно: перед нами, словно мираж, появился красивый парк, с короткими фонарными столбами, фонари на которых были оформлены в классическом стиле. Тусклые их лампы ненавязчиво освещали коротко стриженый газон, мягким ковром застеливший пространство между выложенных камнем дорожек. Аккуратные деревянные скамеечки, урны, красивые цветочные клумбы, чистота и безлюдность делали это место поистине сказочным. Впереди виднелся маленький, горбатый мостик, перекинутый через овраг, или русло небольшого ручья. Слышалось щебетание каких-то птиц — у меня, как у завсегдатая леса, это щебетание сразу вызвало сомнение и настороженность: птицы по ночам не поют. Но здесь они пели. Перейдя через мостик, под которым действительно с лёгким журчаньем бежал небольшой ручеек, мы оказались перед фонтаном, который был отключён на ночь, и сейчас спал. Мы сели на скамейку, рядом с фонтаном.

— Красиво! — сказал я.

— Я тут часто гуляю! — сказала девушка, устремившая взгляд в какие-то неведомые миры. — Тут так хорошо, тихо и спокойно!

— Мне кажется, днём здесь должно быть многолюдно! — предположил я.

— Днём я тут не бываю. Знаешь, Андрей, бывает ложишься спать, — и вроде и день у тебя был трудный, и время уже позднее, — а сон всё не идёт. Кажется, что в мире происходит что-то… масштабное, глобальное, в чём ты обязательно должен участвовать! И тогда, как не пытайся, а до утра ты не уснёшь. Тогда я и прихожу в этот парк.

— А тебе не страшно тут одной? Ночной город опасен и непредсказуем.

— Чего мне боятся? — вопросом на вопрос ответила она.

— Ну мало ли, пьянь какая приставать начнёт!

— Нет, тут тихо. Вон видишь — дома стоят?

Я посмотрел на возвышающиеся над деревьями дома с тёмными квадратами окон. Это «элитный район» нашего города, и скорее всего, Маша права. Если в этом парке кто-то начнёт горланить пьяные песни — то этого человека быстро заберут люди в погонах. Видимо, этот район усиленно патрулируется — этим можно объяснить и неожиданное появление полицейской машины, которую мы встретили на пути сюда.

— Там живут довольно состоятельные люди, пьяни тут даже днём нет, — продолжила Маша, — Их сюда просто не пускают.

— Хорошо, что в нашем городе есть такое место!

— В этом районе живёт преимущественно привилегированная администрация. Я когда квартиру искала, приглядывалась к этому месту — но цены на квадратные метры тут вдвое, а то и втрое больше, чем в остальной части города! Пришлось покупать квартиру в нашем доме, и становиться твоей соседкой! — уже весело добавила она.

— Надеюсь, ты не очень сожалеешь об этом!

— Я даже рада. С сегодняшнего дня! — загадочно улыбнулась Маша.

Я тоже улыбнулся, мне было приятно, что рядом со мною такая необычная, красивая девушка, со своими обоснованными принципами, которых она придерживается, и которые мы с ней чуть не разрушили, около часа назад.

— Мне так хорошо… с тобой! — сказала она. — Извини, что накричала на тебя. Ты бы мог мне сразу сказать, что ты занимаешься раскопками — ведь здесь нет ничего такого, чего можно было бы стесняться. Наоборот, мне очень интересно узнать о том, как это происходит. Твоя жизнь наверняка наполнена приключениями, азартом, наверняка ты встречаешься с интересными людьми… а я такая дура, рассказывала тебе свои дурацкие истории про подруг, про работу.

— Маш, никакая ты не дура! И истории у тебя очень интересные! Ты очень интересно рассказывала, и я с удовольствием тебя слушал! Ты только не думай, что жизнь поисковика наполнена адреналином и разнообразием! Поисковик имеет два состояния: он или работает с картами, или копает — оба состояния можно охарактеризовать как рутина. Интересного тут особо ничего нет. Ну бывают, конечно, всякие забавные «форс мажоры», но это больше исключение, чем правило!

— Давай выпьем? — предложила она, шутливо снизив голос настолько, что со стороны могло показаться, что рядом со мною не приличная, чистая девушка — а грязная и спитая алкоголичка.

Мы смеялись, пили вино, смотрели на ясно проступившие в тёмном небе звёзды, которые виднелись, несмотря на засветку городской иллюминации, — и совершенно не следили за медленно текущим временем. Мне было хорошо. Я вновь оказался в той сказке, из которой час назад меня вырвал бесцеремонный и хамский сигнал «СГУ» патрульной машины. Город вновь благоволил нашему уединению, и никакие проявления его жителей не мешали нам радоваться, и быть наедине друг с другом. Мы снова были вместе — мы снова были одни.

Глава 2

Мы сидели на скамеечке в этом прекрасном месте до самого рассвета. Безлюдные улицы города постепенно осветлились жёлтыми лучами восходящего солнца, кроме нас никого не было, и мы не спеша брели по направлению к нашему спящему дому. Слабый, тёплый ветер чуть шелестел зелёными, сочными листьями, растущими на ветвях деревьев, кустах. Утренняя роса, раскрасившая причудливыми узорами коротко стриженые газоны, отблескивала от жёлтых лучей, — казалось, что вместо газонов улицы застелены гигантскими коврами, с вмонтированными диодными лампочками. Вот уже показалась жёлтая шапка нашего дома, торчащая из-за стволов разлапистых деревьев, которые словно немые стражники охраняют его. Сказка кончалась, и я непроизвольно сбавил шаг, стараясь растянуть последние минуты этой уходящей ночи. Мы зашли в подъезд, поднялись на её этаж — настало время для прощания.

— Может, зайдёшь, на чай? — неуверенно спросил я, не ожидая услышать в ответ утвердительного ответа.

— Уже поздно… — она рассмеялась, тут же поправив себя: — Точнее рано — уже утро, и я хочу спать! Тебе тоже нужно выспаться — ведь ты вчера вернулся из долгого похода, потом ремонтировал трубы в моей квартире, потом всю ночь мы с тобой обмеряли шагами улицы нашего замечательного города, пили вино. Я удивлена, как ты ещё стоишь на ногах?!

— Не хочешь?

— Не могу! Я же тебе говорила, что я не из тех девушек; не из тех, кого ты, может быть, хочешь во мне увидеть в этот момент! Не торопи события, Андрей!

— Ладно, как скажешь. Я просто боюсь тебя отпускать, — боюсь, что с потолка в моей ванной больше никогда не потечёт вода, и у меня не будет повода зайти к тебе!

— Заходи без повода — я всегда тебе рада! И никуда я не денусь, так что не терзай себя лишними переживаниями, и иди спать!

Она была права — я действительно еле стоял на ногах, и только сейчас почувствовал усталость, тяжёлой ношей свалившуюся на мои плечи, наполнившую свинцом мои мышцы, песком — глаза. Мы попрощались, и молча, словно вымотанные после тяжёлого кросса спортсмены, разошлись по своим квартирам. Оказавшись дома, я вновь почувствовал запах размокшей побелки, пыли, еле уловимый оттенок никотинового смрада, — когда-то у меня собирались друзья, любившие подымить на кухне; — и ещё я почувствовал запах пекущихся в раскалённом масле блинов — соседи просыпались, дом потихоньку оживал еле уловимыми запахами, звуками. Я услышал негромкий стук — звук донёсся сверху: наверное, она сбросила непослушный сапог, который стукнул каблуком о мой потолок. При мысли о том, что Маша рядом, за двадцатисантиметровой бетонной плитой, которая нас отделяет — на душе стало тепло и спокойно. Бросив быстрый взгляд на не распакованный после полевого выхода рюкзак, я прошёл в ванну, не глядя на потолок, выкрутил до упора оба крана смесителя, и встал под острые, — словно иглы для шитья, — струи горячего душа. Смыв с себя естественный лесной камуфляж, — в виде серой пыли, которая грязными водяными струями устремилась в слив, — я прошлёпал босыми ногами к кровати, и без сил рухнул на необычайно мягкую, — после наломанного лапника, и спального мешка с продавленной ватой, — кровать. Казалось, что эта кровать, — перед выходом в поле застеленная чистым бельём, — эта кровать является фантасмагорической иллюзией, спроецированной моим уставшим без мыслей умом. Я провалился в мягкую кровать без сил, белый сплошной туман небытия, словно облако, затянул мои отяжелевшие веки.

— Эй, Симак, хорош дрыхнуть! — злой голос послышался сквозь нависшую пелену сна, отделяющую явь от небытия.

Послышалась матерная ругань — злой, сиплый, и совершенно незнакомый голос, владелец которого был чем-то недоволен, ругался, и как я понял — ругался именно на меня. Сил разлепить склеившиеся клеем усталости веки не было.

— Вставай, крот, я тебе говорю! — после этих слов, которые были сказаны несколькими тонами выше предыдущих, я почувствовал сильный тычок жесткого ботинка в свой бок.

Сильная боль электрическими разрядами прошила моё тело, каким-то неведомым образом мне удалось всё же открыть глаза, и я увидел перед собою лицо незнакомого мужика, глаза которого были налиты кровью.

— Если сейчас же не встанешь, то пикой распишу «под жмура», падла!

В его руке блеснул наточенным остриём нож, лезвие которого покрыто причудливой гравировкой; он замахивался, и вонзал его лезвие в моё тело. Глаза этого человека гипнотическим огнём прожигали меня, парализовали тело, которое уже саднило миллионами ран. Хотелось, несмотря на нестерпимую боль, подняться, вскочить, найти, нащупать какой-нибудь предмет, который можно было бы использовать в качестве оружия, и разделаться с нападавшим. Но как назло, тело перестало мне подчиняться, — и даже спрессованный в тяжёлый стон крик боли, застывшей где-то внутри меня, не мог вырваться на свободу. За спиной моего палача, вновь и вновь вздымающего руку с зажатым в ней ножом, лезвие которого было окровавлено, я увидел Машу. Она смотрела на меня грустными, наполненными болью, глазами, и вздрагивала каждый раз, когда «палач» вонзал лезвие в моё ставшее бесчувственным, тело. В какой-то момент бесноватый мужик то ли почувствовал, что за его спиной кто-то есть, — то ли он уже понял, что от меня осталась лишь груда мяса, и потерял ко мне интерес. Он обернулся, повернул своё забрызганное моей кровью лицо, к ней. Поднял руку — даже рукав кожаной куртки, в которую он был облачён, забрызгала кровь. Я попытался, преодолевая боль, подняться, что-то крикнуть — но все события, которые разворачивались передо мною, подёрнулись белой пеленой, сквозь которую уже с трудом можно было различить Машу, и надвигающуюся на не опасность. Боль ушла, стала далёкой, чужой. В последний момент я увидел, как перед Машей выросла рослая фигура человека без лица, в форме советского солдата, к груди он прижимал безошибочно угадывающуюся даже сквозь налипший на глаза туман, винтовку «Мосина». Он загородил Машу — и я почему-то был уверен в том, что он защитил её. В этот момент силуэты людей растворились, в ставшем похожим на молоко, сконцентрировавшимся в густоте тумане. Я проснулся. Ощупал своё тело — ран, конечно, не было, мне приснился страшный, дурацкий сон.

— Ебать-копать, надо ж было такому присниться!? — огляделся: меня окружали привычные, излучающие мирную уверенность в завтрашнем дне, вещи.

Походный рюкзак стоял посередине комнаты. Пыльная, камуфлированная куртка валялась на полу. Лицо этого мясника из сна, — который вначале пытался меня разбудить, а потом принялся вонзать в меня свой нож, — стояло перед глазами, во всех деталях. Чёрные брови, согнутые злыми дугами; золотые зубы — показавшиеся сквозь изогнувшиеся в злой улыбке, тонкие губы; смолянистые, коротко стриженые волосы, чуть морщинистое лицо, с плотной, перерастающей в бороду, щетиной; прожигающие глаза — в которых нет ничего кроме злости и ненависти. «Була…» — вырвалось из подсознания чужое, незнакомое имя. «Кто этот человек? Почему так чётко отпечаталось его лицо в моей памяти? Почему он так сильно ненавидел меня?» — думал я, нанося на лицо пену для бритья перед зеркалом в ванной комнате. Умывшись, я пошёл на кухню, поставил чайник, наполненный свежей водой на синий газовый цветок, открыл холодильник — пусто. Открыл морозильную камеру: о счастье, здесь осталась пицца, и пол пачки пельменей! Заложил пиццу в «СВЧ» печь, дождался условного сигнала печи о завершении процесса приготовления — сигнал совпал со свистом чайника, которой в свою очередь сообщал мне, что вода вскипячена. Залил в чашку крутой кипяток, который тут же окрасился цветом сублимированного кофе; пиццу, подогретую до состояния полуготовности, разделил трёх лучевой звездой эмблемы «Мерседес». Скупой завтрак, в три часа дня, был далёк от моих представлений о полноценном приёме пищи — но в полнее неплох для того, чтобы утолить обострившийся от запаха запеченной пиццы, голод. Поев, и взбодрившись чашкой горьковатого кофе, я направился к оставленному вчера в комнате «кузову». Принялся разбирать свои находки: полусгнивший, но ещё имеющий очертания боевого оружия автомат «МР-40», который я хотел определить в декоративные трофеи. Этот автомат можно будет восстановить. Разуметься, это уже не будет боевое оружие — скорее макет, реплика, в которой будут присутствовать оригинальные детали, восстановленные. Обычно, если сталь проедена ржавчиной, я обрабатываю такие проблемные места специальной кислотой, и запаиваю оловом в своём гараже, с помощью паяльной лампы и деревянной лопатки. Затем тщательно зачищаю все неровности, прорисовываю оригинальные клейма, обрабатываю металл специальным раствором, после чего он окрашивается износоустойчивой краской. Затем такой автомат, — механизмы которого промазаны оружейным маслом, и в большинстве случаев имеют должную подвижность, — я продаю или дарю друзьям и знакомым. В подвале моего гаража накопился целый склад подобного оружия: приблизительно единиц двадцать стволов. Сейчас моя задача — очистить автомат от грязи, отмочить его в кефире, «Кола-Коле», или в коктейле «Яга». Последний, является более агрессивным, по отношению к металлам, и если железо сильно проржавело, то окунать в «Ягу» такое железо не следует: может раствориться.

Ещё у меня есть граната «Ф-1», со стандартным запалом. Её нужно деактивировать: высверлить с боку сантиметровую дырку, извлечь и утилизировать «ТОЛ», после чего обезвредить запал «УЗРГ-42». Потом нужно будет подобрать соответствующее по размеру кольцо — чеку, почистить деактивированный запал, покрыть его цинковой краской; затем почистить осколочно-боевую часть, после чего покрыть её износоустойчивой, зелёной краской. Сувенир готов. Ещё нашёл фашистскую машинку, для закрутки сигарет, состояние — очень даже крепкая, почти на окислена. Рельеф узора на повреждён, в принципе с виду — как новая. Только ткань механизма скручивания слегка подряхлела — надо заменить; а вообще сам механизм работает. Когда находишь подобные вещи, непроизвольно задумываешься о разнице между двух армий: у советского бойца, вместо машинки для самокруток, были пальцы. Так же эти самые пальцы заменяли ему многие другие хитрые, немецкие приспособления. Как например, некоторые солдаты вермахта прихватывали с собой из дома на «Восточный фронт» специальные совочки, для сбора ягод. Проводишь таким совочком по кусту — и в специальное углубления скатываются все ягоды, которые ты смог захватить плоскостью приспособления. Такие совочки были сделаны для того, чтобы десять раз не переносить руку от ягоды, к корзине. В этом все немцы: такой подход у них был, да и остался, абсолютно ко всему. У рядового солдата были дегтярные мази от комаров, прожигающие мази от радикулита, зубные пасты, смягчающие кожу крема и множество подобных очень полезных и просто необходимых вещей. Удивляет эта колоссальная разница уровней бытового развития. Кроме всего вышеперечисленного, мне удалось найти снаряжённый противогазный пенал. Почему я его взял? Да потому что обычно эти пеналы находятся в плачевном состоянии: тонкая сталь, защищённая лишь слоем краски, очень плохо переносит агрессивную среду, в которой находка пребывает около семидесяти лет. А тут, отрытый в песке пенал почти не имеет следов коррозии; резина, из которой сделан противогаз, хуже перенесла долгое заточение — местами противогаз покрылся маленькими трещинами. Ещё одна находка: мне посчастливилось найти, и стать обладателем необычной вещи: самодельной пепельницы. Эта пепельница сделана из донца снарядной немецкой гильзы, и мастерски гравирована причудливыми завитушками узоров. Вверху запального колодца есть небольшая, самодельная свинчивающаяся крышечка, в которую должен был вставляться фитиль.

Промыв пепельницу под струями тёплой воды, я поднёс её ближе к лампе, и ещё раз залюбовался отчищенными, заблестевшими узорами.

Универсальная, самодельная, горелка-пепельница, сделанная с душой чьими-то умелыми руками. Чьими? На этот вопрос никто не в силах ответить — ведь эта антуражная вещь не имеет подписи мастера. Материал, из которого сделана пепельница — медная немецкая гильза, от крупнокалиберного снаряда, найденная в Нашем окопе. Но это ни о чём не говорит. Ведь её мог сделать как немецкий, так и русский солдат, — а потом она могла попасть в качестве трофея противнику. Есть легенда, по которой по окончании войны, когда боевые действия велись уже на территории Германии, в качестве трофея у поверженного врага был захвачен потускневший, весь в маленьких вмятинах, в запаянных пулевых дырах, самовар. Самовар был испещрен русскими, и немецкими буквами, датами. Некоторые надписи были нацарапаны острыми предметами, некоторые — аккуратно выбиты каким-нибудь гвоздиком, керном. Были и набитые немецким шрифтом — аккуратными печатными буковками: в немецких полках или дивизиях имелись специальные наборные шрифты для изготовления маркировок, нанесения клейм. Другие надписи были выведены размашистыми кривыми буквами, как будто писал пьяный. Некоторые были ругательными — русские поливали матерной руганью немцев, немцы отвечали тем же. Судя по этим надписям, по датам, в течение войны, самовар поменял своих владельцев тринадцать раз. Каждый из новых владельцев трофея считал своим долгом нацарапать на толстой, листовой меди дату, и какую-нибудь приписку. Такой вот несчастливый трофей, который приносил всем своим владельцем только гибель. Как гласит легенда, самовар, по приказу какого-то особо суеверного командира, вместо углей был набит тротилом, после чего торжественно подорван сапёрами.

Неожиданный звонок в дверь вывел меня из раздумий. «Кто это?» — задал себе я единственный возможный вопрос — ведь ко мне просто некому было звонить! Друзей, некогда любивших покурить на моей кухне, я давно прогнал — они на моих глазах начали превращать мой дом в блатхату, с проститутками, водкой, наркотиками. Звонок вновь прозвенел, но уже нетерпеливо — несколько раз подряд. Я, наконец, положил пепельницу на раковину, и направился к двери. Выхватив по пути из лежавшей на тумбочке в прихожей, кобуры травматический пистолет, завёл вооружённую руку за спину, левой рукой провернул ключ, чуть резко толкнул дверь от себя. На пороге стояла она. Её зелёные, ясные глаза с искорками в глубине с интересом разглядывали меня. Увидев спрятанную за спиной руку, в глазах появилось напряжение:

— Что у тебя там?

— Это… это на всякий случай — ведь обычно ко мне никто не приходит, звонок вон пылью, наверное, уже покрылся! Ждать мне некого, я не думал, что ты ко мне зайдёшь — сам хотел к тебе забежать, вечерком, когда ты выспишься!

Я отошёл в сторону, уступая девушке дорогу, положил пистолет обратно, в кобуру.

— Настоящий? — спросила она, кивком указав кобуру.

— Травмат, я его на каждый выход с собой беру.

— На какой ещё «выход»?

— «Полевой выход» — это когда я один, или с товарищами, еду на раскопки.

— Ясно… — растерянно проговорила она. — И что, были случаи, когда тебе приходилось пользоваться этой штукой?

— Нет, Бог миловал. Стрелял только по банкам, для тренировки.

— Я зашла оценить ущерб, который я тебе причинила своим потопом! — отстранив меня, она бесцеремонно прошла в ванную.

«Блин, там же немецкий автомат!» — пронеслась в голове запоздалая мысль.

— Из этого ты тоже по банкам стрелять будешь? — строго спросила Маша, разглядывая «Шмайссер»[14], лежащий в большом, бельевом, тазу.

— Это не настоящий…нет, то есть настоящий, — только из него уже при всём желании не постреляешь! Я его попытаюсь восстановить, — ну, чисто внешне, — постараюсь придать этому автомату «товарный вид». Затем продам коллекционерам, или подарю его друзьям.

— А эта штука похожа на гранату, такими обычно пользуются преступники, в криминальных фильмах!

— Да, это граната, «Ф-1», их начали выпускать в нашей стране с 1928-го года. Они до сих пор в ходу. Но этот экземпляр не представляет опасности, можешь не волноваться.

— Блин, Андрей, ты что, совсем охренел?! — она в упор посмотрела мне в глаза.

Её глаза сейчас были серыми. Вчера были зелёными, и когда я открыл Маше дверь — её глаза тоже были зелёными. Как такое может быть?! Между тем, девушка ждала ответа на расплывчатый вопрос.

— А что в этом такого?

— Как что? У тебя дома граната, автомат и пистолет! Ты что, на войну собрался?! Тебя могут привлечь как минимум за незаконное хранение оружия — статья «222», а по максималке тебе могут приписать террористическую деятельность! Это серьёзная статья! Тебя могут на полжизни закрыть! Я не говорю о том, что твоя граната может взорваться; и мне, честно говоря, не по себе от того, что мой сосед снизу хранит у себя в квартире подобные «вещи».

«Попал под разнос!» — вскинув голову к потрескавшемуся потолку, подумал я.

— Слушай, Маш, — я дружески положил свою руку девушке на плечо, — Всё в рамках закона, дома я ничего не храню — просто именно эти «вещи», как ты их назвала, я принёс только вчера. Сейчас я их почищу, и отнесу в гараж. Там я сделаю так, чтобы эти штуки при всём желании больше не причинили никому вреда — спилю бойки, просверлю ствол, деактивирую гранату — они будут абсолютно безопасны! И заметь, всё в рамках закона!

— Какого ещё закона? Назови мне закон, который позволяет тебе обезвреживать взрывные устройства? — спросила она, скинув мою руку со своего плеча.

— Ты что, прокурор? Зачем тебе это?

— Нет, не прокурор, я — адвокат! Будущий, — поправилась она, — Пока я только учусь!

Мы часто ссорились с Машей, когда речь заходила о раскопках. Она была настроена категорично против моего увлечения поиском. Несмотря на эти мелкие разногласия, мы начали часто бывать друг у друга в гостях. Оказалось, что Маша унаследовала от родителей квартиру в Москве, продала её, и некоторое время жила у подруги. В течение этого периода она занималась двумя купленными магазинами по продаже цветов. Затем, когда бизнес начал приносить прибыль, Маша купила квартиру в моём доме. Так что Машу, без натяжки, можно называть «бизнес-леди», которая вдобавок ещё и учиться на адвоката. Вначале, предлогом для посещения её квартиры, была ревизия сантехники, затем поводом для посещения стала соль, некстати закончившийся сахар, и тому подобные бытовые мелочи. Потом мы заходили друг к другу просто так, без повода, предварительно созвонившись. Маша сейчас не училась, к новому учебному году она готовилась дома. Так же, бывало, ей приходилось ездить в свои цветочные магазины, решать какие-то торговые дела. Я тем временем занимался своими трофеями, дотемна ковыряясь с ржавыми железками в гараже. Каким-то образом Маша прознала о месте нахождения моего кирпичного убежища, и нагрянула совершенно неожиданно. То, что она там увидела, её совсем не удивило, — по крайне мере никаких особых эмоций, увидев небольшой арсенал, она не проявила. Конечно, весь этот арсенал был лишь большой коллекцией восстановленных муляжей, и не представлял никакой опасности ни для соседей по гаражам, ни вообще, для кого-либо. Я опять получил нагоняй, и опять мы с ней спорили, вначале под синеватым светом уличного вечно-гудящего прожектора, который висит как раз напротив моего гаража. Спор продолжился, и не утих даже по дороге домой. Затем, уже у неё дома, мы проспорили почти до самого утра и, вымотав друг друга окончательно, улеглись в ставшую общей, кровать. Можно было сказать, что я переехал к Маше, так как большую часть времени я стал проводить у неё. Маша сама настояла на этом, — мол, одной страшно жить, и прочее и прочее. Будто бы я не понимал того, что я тоже ей симпатичен и ей самой хочется сблизиться со мной, сблизиться до уровня мужа и жены.

Утренний рассвет наполнил утихшее в перемирии жильё громкими криками:

— Лучше бы ты на игровых аппаратах деньги просаживал, чем тратил их на свои «полевые выходы»! Сколько подорвавшихся на минах молодых парней в стране, мало тебе их примера? — вновь упрекала меня Маша.

«Лучше бы…» А сколько людей пустили пулю себе в висок — проиграв все свои и чужие, занятые или украденные деньги? Сколько сидит на нарах — отсчитывая долгие минуты заключения; сколько на дне рек — с умело вмурованными в тазик с гипсоцементным раствором ногами? У каждого человека есть страсть, зависящая от генетических потребностей личности: кому-то достаточно сидеть с удочкой на берегу, испытывая удовольствие и азарт от пойманной рыбки; кто-то глушит потребность в адреналине компьютерными играми, убивая и умирая сотни раз на дню. Есть люди, которые совмещают удовольствие и адреналин, уводящие в гостиничный номер чужих жён, посыпая своё эго присыпкой чужой несостоятельности и бессилия. Кому-то нравиться удовольствие в чистом виде, удовольствие, смешанное с адреналином нарушения запрета, возможно, первым из них стал Библейский Адам, откусивший безобидное яблоко. Многие люди, жаждущие острых ощущений, но загоняемые инстинктом самосохранения в свои безопасные квартиры, черпают эмоции и страх из неизменных и бездонных экранов телевизоров, транслирующих жизненные сценарии и пережёвывающие эмоции на любой вкус. Этот список можно продолжать, главное — у всех живых людей есть страсть, у всех без исключений.

Моя страсть требует ощущения остроты жизни, приключений, боли и усталости в мышцах, удачи, и огромной ставки на неё — порой, достоинством в жизнь. Компас, как эталон правды в безлюдном и заброшенном лесу; созерцание начищенных до блеска трофеев, холодными зимними вечерами; изучение истории и нанесённых на карту обозначений, схем и тактики «БД»; ожидание весны, первых лучей жгучего солнца. Эти лучи для меня — как сигнальный свисток судьи, дающего спортсменам старт.

«Кости не имеют национальности» — так мне говорил мой друг, взрослый и состоявшийся в своей жизни человек. Отставной полковник танковых войск с дублирующей имя фамилией — Викторов Виктор.

И хоть мне морально трудно, — как патриоту и человеку, уважающему свою историю и своих предков, — но останки немецких бойцов я тоже хороню, ставя им наши русские берёзовые кресты, пишу электронные письма в общества по последствиям «ВОВ» германии и сообщая координаты захоронений. Часто приходиться делать работу, которую давно должно было сделать, (и делать эту работу до нынешнего времени), государство: останки Наших бойцов хороню с отдельной заботой — на свежую могилку кладу каску или другой предмет, доносящий до случайного грибника, рыболова или охотника важность могилы, её святость. Многие бойцы умирали геройской смертью, такие случаи стали закономерностью в Нашей армии тех безжалостных, военных лет. В отличие от нас, у немцев случаи героизма носили единичный, случайный характер. Причинам такого героизма могли послужить два фактора. Полная безысходность, — как у войск «СС» при поражении: солдаты «СС» знали, что попав в плен, они будут расстреляны без суда и следствия. И второй фактор — фанатичность, слепая преданность Фюреру. Но таких фанатиков было не много — весь напускной фанатизм и псевдо преданность сразу проходили, как только солдат становился перед лицом смерти. Так же пленённых представителей «СС» расстреливали далеко не всегда — но тут чётко работала «пропагандистская машина Йозефа» — даже простые солдаты вермахта думали, что попав в плен, их непременно расстреляют или пошлют в Сибирь — где их ждёт долгая, мучительная смерть. Этот стереотип был разрушен к началу второй половины войны. «Гансам» было что терять, они чувствовали себя чужаками на этой земле — здесь всё, — даже сама природа, — было против них.

Если я кладу на самодельную могилу каску — то обязательно сделаю в ней дырку, чтоб у проходящего мимо не возникло желания взять предмет себе. Бывает, сам нахожу сделанные таким же образом, каким делаю их я, «лесные могилы», всегда остановлюсь, иной раз и «50 грамм» приму в память и за упокой. Поминают Наших бойцов на импровизированных, не похожих друг на друга захоронениях, — и грибники, и охотники с рыбаками. Это видно по стоящим в стороне пластиковым одноразовым стаканчикам и сигаретным окуркам в траве. Иной раз, можно найти и стреляные гильзы — это охотники, не жалея патронов, палили в воздух! — в память о погибших на этой вчерашней и такой далёкой, забытой и забываемой, ставшей поводом для шуток и второсортных фильмов, кровопролитной и страшной, — Великой Отечественной Войне! Именно профессиональные поисковики могут со сто процентной уверенностью, не руководствуясь искажёнными «извне» «фактами», рассказать о многих подвигах, отчаяние, горе и безысходности, о голоде и страхе, бессонных холодных ночах и бесконечно долгих днях, пережитых нашими дальними и не очень родственниками. Немцы имели огромное преимущество — они, благодаря пропаганде Гитлера и Геббельса, чувствовали, при вторжении в «СССР», что правы в своём кровавом деле. Лишь время, жизнь и смерть сумели их в этом разубедить. Немцы имели лучшее снабжение, имели усиленные, исчисляемые центнерами, боекомплекты к каждому орудию; имели современную, для тех лет, тактику ведения боя — к тому же, многие немецкие командиры проходили подготовку в России, и наша шаблонная тактика была хорошо им известна. За ними, в начале войны, было небо, чем они пользовались в каждой, даже стратегически маловажной, операции. Занятое врагом, синее и солнечное, необъятное — оно стало проклятием для беженцев, для наших пеших и автоколонн, железнодорожных составов с людьми и техникой, пехоты, танкистов и зенитчиков. Для гражданских — стариков, женщин и детей, проклятием стали ночные дежурства на крышах жилых домов, тушение песком немецких «зажигалок»[15].

Было тяжело — даже в Москве, женщины, днём стояли у станка, ночью с лопатами дежурили на крышах. Они выпарывали вату из ставших тяжёлыми, пальто — от истощения не было сил даже на то, чтобы носить лёгкую в обычной жизни одежду. В городах не было собак, не было кошек, ели котлеты из крапивы, серые лепёшки из смеси опилок с непойми чем, жевали клей. «Всё для фронта — всё для победы!» — этот лозунг раскалённым металлом вплавился в сознание поколению, в полной мере познавшему истинное горе и безжалостный голод. В те годы, гражданских лиц не было — война затронула всех. Добрые от природы и всегда искренне сострадающие чужому горю люди, озлобленные под конец войны, ставшие безжалостными, — Русские войны, — получив достаточное снабжение, новое оружие, получив соответствующие логике и здравому смыслу приказы, безжалостным лезвием пронзили все фронта противника. Кто бы что ни говорил сейчас, — когда утих грохот орудий и, казалось бы, полностью развеялся маслянистый дым пороха над нашей страной, почти утихли стоны всех оставшихся в живых участников тех событий; зачехлены пушки, с некогда раскалёнными докрасна стволами — они нашли себе покой в тихих залах музеев; — как бы ни оправдывали поражение Германии, но проиграли они из-за стойкости русского духа, и из-за собственной неправоты! И кому, как не военным археологам об этом знать! Раскапывая позиции, хорошо видны тяжёлые от свинца в костях скелеты, у кого-то в бывшей руке зажат ржавый остов рукояти гранаты «РГД-33»: «Шёл на пулемёты» — скажет любой поисковик лучше патологоанатома, извлекая очередную чуть деформированную немецкую пулю из кости. Не жалел, первый номер пулемётного расчёта, патрон — об этом говорит и гора стреляных гильз в немецком окопе, метрах в ста. В полусгнившем подсумке Героя — изъеденный тленом клочок фотографии, простреленный в нескольких местах, и залитый чем-то чёрным; с фотографии строго смотрит девушка в строгом платье. Как часто глядел погибший Герой, перед смертью, в эти серьёзные глаза? Что он видел в них? Он видел полыхающую огнём Родину, слёзы и реки крови, чужие знамёна, слышал чужую речь. «Строгий» — ключевое слово того времени. Строгая жизнь, строгие сдержанные нравы, строгие слова, строгие поступки… рядом — ложка или котелок, расчёска или самодельный мундштучок. Герой мгновенно материализуется в сознании, по личным вещам представляешь, какой это был человек. Настоящий, дышащий и любящий, ошибающийся и правый, имеющий свои убеждения и предрассудки, свои страхи, — которые ему суждено было преодолеть, глядя на девушку со строгим лицом — кидаясь с единственной гранатой на пулемёт скрытого в окопе, сытого, снабжённого и вооружённого до зубов врага. Который и нашпиговал его кости свинцом, и навеки упокоил Героя здесь, в сосновом, тихом и далёком от жизни современного человека, безмолвном лесу… многие думают, что смерть — это нечто далёкое, и не реальное. Ступив на заросшее бурьяном поле боя, видишь всю хрупкость человеческой жизни, неизменный её исход. Понимаешь, что все живущие, надеющиеся на что-то, во что-то верующие люди, все мы, придём к такому исходу, рано или поздно, как это ни печально — но мы все умрём. Время, которого всегда много, когда-нибудь закончиться, и произойдёт это в самый неожиданный момент. А что будет дальше, после смерти? Для меня — ответ на этот вопрос часто лежит среди костей солдат. Крестики — сделанные из подручных материалов, из латуни стреляной гильзы, из алюминия солдатской фляги, из жести консервной банки… видимо, приблизившись к незримой черте, отделяющей жизнь от смерти, многие вещи теряют свою ценность для человека, и солдат ножом полосует флягу, чтобы сделать из неё крест. На войне люди наглядно видят грань между жизнью и смертью. Они чувствуют, что есть Кто-то, кто всё видит, всё слышит. Но если там Кто-то есть, то почему тогда случилось так, что кровью и несправедливостью заполнилась наша земля? А кто говорил, что жизнь это бессмысленное существование, целью которого является потребление? А земли, данные нам для жизни, кровью затопили мы сами… немцы, русские — различаемся мы лишь языками, на которых мы разговариваем.

Глава 3

Этой ночью я сплю в своей квартире. До самого рассвета не могу заснуть — причиной тому может быть мандраж перед «выходом в поле», или нервное возбуждение после ссоры с Машей. Да, она не хотела меня отпускать. Она и слышать не хочет о поиске и о том, что с ним связано.

— Если ты завтра поедешь на свои раскопки — то знай, моя дверь для тебя будет закрыта! — в памяти проносились отрывки вчерашней ссоры.

— Я поеду в любом случае — ты же знаешь, что поиск для меня больше чем просто увлечение! Это моя жизнь! Ты меня хочешь лишить её?! — отвечал я.

— Ты быстрее лишишься своей жизни на раскопках, ткнув лопатой в какую-нибудь мину! Мне приснился плохой сон, тебе нельзя никуда ездить в ближайшее время, Андрей!

— Что ж ты сразу не сказала, что тебе тревожный сон приснился? — с издёвкой, спросил я. — Сны это очень весомый аргумент для принятия важных решений!

— Не смейся, Андрей, я не придумываю! Мне действительно приснился страшный сон, но это было… это было, как наяву, понимаешь?

— Конечно понимаю, но и ты пойми: страшный сон это не аргумент — ты же будущий адвокат!

— Я женщина в первую очередь, и доверяю своей интуиции и своему сердцу! И сейчас оно мне подсказывает, чтобы я тебя остановила, не пускала тебя в этот поход!

— Ладно, я тебя понял, но и ты меня пойми: я уже обо всём договорился с другом, подготовка к такому походу занимает очень много времени и сил. И что я ему скажу? Друг, извини, но ты зря потратил время — моей девушке приснился сон!

— Дай мне его телефон, я сама ему всё скажу!

— Да он со мной после этого разговаривать не будет! Знаешь, как это называется? Это — кидок! Если я позвоню и, сославшись на какие-то свои дела, — да на что угодно, хоть на потоп, — объявлю отказ — этим я обрушу акции своего слова до минимума! Мой кинутый друг, с радостью сообщит другим товарищам, что Симак — курва, и его слово ничего не стоит! Никакие мои отмазки не смогут убедить камрадов, что отказ от оговорённого выхода был мотивированным!

— Плевать на них, Симак, — вдруг неожиданно Маша назвала меня Симаком, — Что важнее: кучка этих твоих «камрадов», или твоя собственная, наша жизнь?

— Почему ты так ставишь вопрос? Неужели, сон был настолько страшным?

— Да, это был самый жуткий сон, который я только видела! Не спрашивай, что мне приснилось — я толком сама ничего не помню. Помню, как тряслись у меня руки, когда я проснулась, — и помню лицо своего отца, который говорил мне: «не отпускай его!» — это он говорил про тебя!

— Ну ты понимаешь, что за свою жизнь я уже больше сотни раз уходил в поле с ночёвкой. Бывало, мы разбивали лагерь в лесной глуши на целый месяц! И ничего такого страшного не происходило!

Мы долго спорили, закончилось всё тем, что Маша громко захлопнула за мной дверь, и я поплёлся в расстроенных чувствах в свою, ставшую одинокой берлогой, квартиру. Нам так и не удалось договориться, прийти к общему решению, которое бы удовлетворила обе стороны.

Тёмный потолок в моей комнате, расчертил свет автомобильных фар, блеснувших за окном — фар какой-то припозднившейся машины, паркующейся перед нашим домом. Кто-то только приехал, наверное, из какого-нибудь клуба, где было весело, была музыка, и было много чего ещё. А может быть, этот припозднившийся автомобиль привёз человека с ночной смены, и он, уставший, сейчас мечтает только о том — как бы поскорее дойти до своей кровати. Может быть… но уснуть самому мне не удавалось, тревожные мысли будоражили кровь, хотелось встать, пойти на кухню, и посидеть за чашкой крепкого чая, разобраться в себе. Может, действительно не ехать? Но что сказать Борису, и кем я буду в его глазах? Нет, надо ехать — уговор дороже денег!

Неожиданно, запищал будильник. Казалось, что ночь ещё будет длиться долго, но звон будильника оповестил о её окончании — скоро тьма рассеяться, и наступит день. Скорее всего, это будет трудный день — трудный, но интересный. Зато, когда вернусь, будет о чём рассказать Маше. Если удастся с ней помириться после вчерашнего скандала! Но расставание лечит и более глубокие раны, чем те, что нанесли мы друг другу вчера, своими резкими доводами, грубыми словами. Это хорошо, что сегодня я уезжаю — это значит, что я буду один, один со своими мыслями, и у меня будет время ещё раз обо всём подумать. Когда я вернусь, я куплю Маше огромный букет цветов, бутылочку хорошего вина, коробку вкусных конфет — и тогда, она обязательно простит меня, и мы вновь будем вместе! Ссора забудется, померкнет в тумане былого, взамен придёт яркая жизнь, которая нас с ней ждёт. И если и доведётся нам вспомнить о наших разногласиях, то вспоминать о них мы будем лишь со смехом. Но всё это будет потом, а сейчас…

Звон будильника дублировался — разрыв времени между ними ровно пять минут. Теперь точно пора. Я с неохотой встал. Тело пронзила боль усталых мышц, будто бы я и не спал вовсе. Ощущения были такими, словно бы я заправский грузчик, после двух смен к ряду. Щелчок выключателя, яркий свет лампы ванной комнаты резью ударил в глаза.

В зеркале я увидел посеревшее, чуть опухшее лицо. Белки глаз пронизывали красные трещины сосудов. Под глазами тени — видно, что ночь была без сна. На щеках суточная щетина — её нужно сбрить — ведь на поиск каждый археолог идёт как на праздник. Открыл кран — зашумела в трубах вода, своим шумом давая понять соседям, что сегодня я первый, в ежедневном марафоне: первый, кто проснулся в нашем подъезде. Возможно, сейчас не спит и Маша, и тоже слышит этот шум. Конечно, она знает, что это именно я включил воду, что этот звук символизирует твёрдость моего слова, и некоторую мою твердолобость. Опустил руки под струю с остывшей за ночь в трубах водой, холод прожёг кисти рук, и ушёл куда-то глубже. Остывшая за ночь «сонная вода» слилась, и наконец, из крана полилась горячая. Несмотря на обжигающую руки воду, где-то в глубине души остался холод, словно бы застрявший в груди кусок льда он жалил холодом. Умылся, побрился, умылся вновь. Ещё раз осмотрел в зеркальном отражении своё раскрасневшееся лицо. Приведя себя в надлежащий вид, не включая свет, вошёл на кухню. Хорошо, что заказывая себе кухню, выбрал белый цвет — в этой кухне никогда не бывает мрачно. Конфорка газовой плиты, при повороте крана, шумно выдохнула невидимый газ, наполнив помещение слабым шипением, на которое днём как-то не обращаешь внимания — будто его и нет вовсе. Нащупав на столе зажигалку, несколько раз чиркнул кремнием, пока не полыхнул маленький, но яркий огонёк, — свет от которого на долю секунды ослепил меня. Поднёс мерцающий огонёк к плите, газ шумно вспыхнул, озаряя пространство кухни мертвенно-синим, призрачным светом. Поставил чайник, который через несколько мгновений, зашумел сонным тихим скрипом ржавых петель.

Позавтракав, заметил сквозь тонкие жалюзи, пробивающиеся из-за горизонта первые лучи солнца. Открыл балкон — прохладный утренний воздух прожёг лёгкие своей чистотой. Облаков на небе нет — дню быть солнечным. Смотрел вчера прогноз в сети — там тоже обещают солнце и тепло. Сейчас, съёжившись от холода, трудно поверить в то, что через часов пять, будет всеобщая жара. Долго смотрю на сиротливо лежащий, на столе мобильный, который я никогда не беру с собой на поиск. Ссора с Машей вынуждает меня поступиться своими принципами, бросаю мобильник в карман. Хватаю собранный вчера рюкзак, сложенную палатку, свёрнутый спальник, зачехлённый «МД» — остальное в машине; ещё раз проверяю электроприборы в квартире — не хотелось бы вернуться к чёрным зевам окон, или большим счетам за энергию. Всё в порядке, надеваю кобуру с восьми зарядным травматическим пистолетом «ТТР» — на всякий случай: снаряжение денег стоит, да немалых. В наременный кожаный чехол всовываю нож, сделанный из проверенной временем стали штык-ножа немецкого карабина «Mauser-98К». Штык-ножей от наших винтовок в хорошем состоянии мне находить не приходилось, из-за некачественного металла они плохо сохраняются в сырой земле. В хорошем «сохране» иногда попадаются «Иглы Мосина»; — нет, Мосин — это не ёж, это талантливый оружейный конструктор, изобретатель в частности, знаменитой винтовки «Мосина», про штык от которой и идёт речь. Но из такого штыка походный клинок не сделаешь, поскольку это — штык, имеющий четыре грани, и сделан он для того чтобы колоть, а не резать. Со стороны может казаться, что лес на местах боёв завален оружием и прочими военными трофеями. Но на деле, чтоб найти что-то эстетически стоящее приходится тратить годы, штудируя историческую литературу с изменёнными названиями «н.п.»[16], и анализируя карты тех лет, с нанесениями планов и направлений, позиций и укреплений, «НП»[17] и складов, высот и низин, рек и болот.

Затем копать, много капать — до кровавых мозолей. Был бы богаче, нанял бы бригаду трубопроводчиков — но это уже был бы не тот поиск. Это своеобразная «золотая мечта», мысль о которой не раз приходила каждому из тех, кому довелось покопать по-настоящему. Конечно, основным, техническим, фактором удачи является «МД» — главный инструмент поисковика. Раньше обходились без него, пронзая землю металлическими шомполами. Важно, чтоб детектор был продолжением руки, как пристреленное оружие у хорошо подготовленного бойца. Нужно чувствовать свой «МД», содержать его в чистоте, уважать его — и тогда он ответит взаимностью, невзирая на цену и технические характеристики. У меня есть знакомый, который пользуется недорогим «сканером», но количество его находок поражает. Надо сказать, что работает он в основном «по старине», что является более сложным и трудоёмким видом поиска. Как-то мы вместе шли по местам «БД», по переходным позициям[18], но у меня было преимущество.

Мой металлоискатель стоил в несколько раз дороже, брал большую глубину, имел множество вспомогательных функций, и мне казалось, что я не пройду с ним мимо не одной пуговицы, и что я — самый крутой археолог на свете! Но, следуя за мной, товарищ нашёл значок «снайпер». Советский значок, надо сказать, был в отличном состоянии. Так же он нашёл медный складень, состоящий из четырёх створок, — каждая размером с пачку сигарет, — как я мог пропустить его? И так было не раз, так же, как и обратные ситуации, происходящие с периодичностью приблизительно 50\50. Я сразу подумал, что мой «МД» в чём-то отстаёт, уступает, детектору товарища. Но проведённые сравнительные испытания, с таким же прибором, как у того товарища, разбили мои подозрения в пух и прах — мой «МД» по всем параметрам был лучше. Один археолог, при нашем с ним споре, заметил, что в нашем деле главное — фарт. И в доказательство своим словам привёл пословицу, немного переделанную им «под себя»: «каждый хабар ждёт своего хозяина». Некоторые поисковики, любители чёрного юмора, говорят иначе: «каждый патрон ждёт своего хозяина» — поскольку латунный патрон — частая, но бесполезная, находка. Отсюда можно сделать вывод, что работать в поле можно как дорогим, так и более дешёвым прибором. Находки будут в любом случае. Со временем вывел для себя аксиому: многофункциональный прибор, берущий на себя многие «обязанности» своего оператора, делает меня ленивее, сбивая чуйку — обязанности которой берёт на себя электроника. В основном, ценовая разница детекторов, как это ни смешно, выражается лишь при встрече в лесу с другими копателями. Увидев в чужих руках дорогой «МД», встретившийся поисковик одобрительно присвистнет, уважительно расспрашивая про технические особенности прибора. Якобы, тоже думает себе такой со временем «брать». Оскорблять и шутить над незнакомыми «коллегами по цеху» и их экипировкой у поисковиков не принято, люди все разные, кто и с обиды в репу дать, а то и по ногам «шмальнуть» может из чего-нибудь. Ведь каждый относится к своему детектору — как живому существу, как к другу и помощнику, — а друзей порядочные люди не оскорбляют, а если оскорбляют — то и в репу сунуть можно. Каков друг — такой и ты. Оскорбивший друга тем самым оскорбляет тебя, так что не стоит спускать на тормозах услышанное о друге, если оно могло бы обидеть тебя — будь оно сказано тебе и про тебя. То же касается и твоего «МД», твоей машины, твоей девушки и прочего — ведь это был твой выбор, и человек, критикующий этот выбор, в первую очередь критикует тебя самого. Такой мы народ — поисковики, каждый из нас мечтал о своём домике или землянке в глухом и безлюдном лесу, каждый из нас одиночка, ищущий свободы от социальной зависимости, но отыскав эту свободу, не каждый сможет правильно её применить и быстро устаёт от такой свободы. Главная проблема того, кто мечтает о миллионе — не в том, как его заработать или украсть, а как окажется позже — в реализации этой суммы. Тут-то люди, зачастую незнающие своих истинных желаний, и сгорают.

Каждый из нас — монах в душе, от слова «моно» — один; монах, у которого есть свой устав, Вера, и есть желание единения с природой и ещё чем-то большим. Но случись быть беде, попади твой «соратник» в неприятность — бросишь всё, чтоб выручить его, ведь сам можешь оказаться на его месте. Бывает, что знающий человек, увидевший в лесу одинокого поисковика с дорогим оборудованием и экипировкой, может попытаться завладеть этим самым оборудованием, с целью дальнейшей его продажи и ещё одному шагу вперёд к своему совсем не нужному «миллиону».

Я закрыл железную дверь своей осиротевшей квартиры на два замка. У Маши есть ключи, и она обязательно придёт в мою опустевшую берлогу. Виктор Викторов часто говорил мне, что все женщины — эгоисты, воспринимающие жизнь с позиции собственной выгоды. Когда в жизни женщины появляются дети, она, как правило, меняется, отдавая всё накопленное ею — детям, иной раз, оставляя себе слишком мало жизненной энергии и сил. В чём-то, возможно, он прав. Маша ревностно относится к моему увлечению поиском, настолько, будто я не в поле хожу, железо копать — а к другой девушке. Может, в этой ревности и есть нотки эгоизма, впрочем, как в любой ревности. Все мы эгоисты, в какой-то степени…

Спускаясь по бетонной лестнице подъезда, мимо изрисованных разноцветными маркерами стен, ещё раз вспоминаю про выключенный в квартире свет, окончательно убеждая себя в том, что всё в порядке, обещаю себе больше не возвращаться к этой мысли. Немотивированная тревога и волнение не лучший спутник в долгом пути. Эти чувства, засевшие в груди раскалённым железным осколком, будоражат душу, не давая покоя, отвлекая от мыслей о деле. Они не дают уснуть вовремя, заставляя ворочаться часами в не удобном спальнике. Человек, постоянно находящийся в тревожных мыслях, обязательно впадёт в депрессию, которая может затянуться на всю жизнь, своими горячими волнами омывая душу, то отпуская, то нахлынув с новой силой, вновь заставляя видеть окружающий мир в чёрно-белом цвете.

Что-то дёрнулось внутри, какая-то неведомая струна — остановившись, оглянулся: смотрю на пройденную лестничную площадку, на жестяные коробки почтовых ящиков, окрашенные серой краской с выведенными трафаретом белыми цифрами. Две пустые банки, из-под ядовито-пьянящих коктейлей. На подоконнике жестяная банка из-под оливок, по самые края заполненная окурками. Типичная картина, типичный подъезд, типичный дом. Всё как у всех. Всё это моё, пусть и небогатое, пускай и грязно-заброшенное, но моё. Хоть оно и грязное, и заброшенное, хоть и заплевано, но глядя на этот убогий подъезд — чувствуешь себя дома, в своей тарелке. Чувство пустоты дало о себе знать, вспыхнув где-то внутри души; знакомое чувство, часто приходиться его испытывать, когда уезжаешь далеко, надолго, оставляя в обжитом месте кусочек своей души. Резко сбрасываю накатившую меланхолию — ведь уезжаю всего на неделю, может чуть дольше! Выйдя из подъезда, ещё раз оборачиваюсь: грусть, и тревога предстоящей опасности, не дают покоя. Ладно, сейчас «мандраж» пройдёт, стоит только отъехать. Завёл свою «Ниву», пока греется двигатель, побросал сумки в багажник, места ещё полно — еду, можно сказать, налегке. Смахнув щёткой окутавшую машину за ночь плёнку конденсата со стёкол, сел на холодное сидение.

— С Богом! — говорю сам себе, и медленно, на малых оборотах двигателя, медленно проезжаю мимо своего дома.

Всё, теперь неделю без тебя, мой старенький бетонный друг, неделю без Маши, неделю без благ цивилизации, неделю без этого прогазованного и насыщенного пылью, раскалённого полуденным солнцем, воздуха. Проехав насквозь безлюдный, опустевший за ночь город, выехал на трассу, где влился в поток утренних машин, за рулём которых — несчастные люди, едущие в выходной в такую рань на работу, — а может, наоборот счастливые, живущие своими радостями и надеждами. Каждый из них к чему-то стремится, о чём-то мечтает. Обогнал дорогой огромный джип, который уверенно и неспешно едет по левой, скоростной полосе. Интересно, чего хочет от жизни, и о чём грезит его водитель? Может, он хочет занять более высокую должность, и купить себе второй огромный и роскошный «джип»? — А может, он хочет стать самым-самым большим начальником — и тогда, непременно, купить третий «джип»?! А на оставшиеся деньги — маленький самолётик, на котором он никогда не взлетит без инструктора, и который будет одиноко стоять в ангаре, принося владельцу радость обладания и огромные счета за аренду ангара и техническое обслуживание крылатой машины, давая тех. персоналу возможность существовать, жить и мечтать о своём «джипе». Когда-нибудь он станет старым, и сидя у камина в кожаном кресле, непременно в особняке где-нибудь не в России, куря дорогие сигары и запивая их самым дорогим виски, о чём он будет мечтать тогда? Что он сможет рассказать о своей жизни детям, а о жизни — ли? О гонке за деньгами, где как препятствия появляются люди, которых надо переминать, перемалывать, стремясь к своей вершине. О дорогих проститутках, терпящих за деньги любую прихоть, любую издёвку и унижение, своего временного хозяина. Может о том, как правильно подбирать себе галстук, часы, обувь и костюм? А может о том, как выбивают деньги, как надо правильно делать людям больно, вытаскивая из них нужную информацию, которая поможет подняться ещё на одну ступень ближе к непокорённой пока ещё вершине. Сидя в кресле он поймёт, что жил не так и ни тем, что бешенная гонка оказалась бессмысленной, так как велась она с собой же. В такой момент выпитое спиртное может не помочь, и человек поняв и осознав то, что он прожил свою жизнь, по сути зря — сойдёт с ума, если не сошёл ещё тогда, когда неспешно ехал по левой полосе утреннего шоссе за призраком своих иллюзий.

Я потихоньку догонял старенькую «Вазовскую шестёрку», не быстро колесящую по правому ряду — владелец был беден, ленив и неаккуратен — судя по старой ржавчине и отлетающей кусками краске. Человек, который может жить так — ежедневно взирая и не замечая гниль и разложение — внутри такой же, как и его машина снаружи — ржавый и грязный, с отколупившейся местами душонкою. Наверняка обременён кучей бесполезных по сути дел, которые и тянут вперёд его невзрачную машинку в столь ранний час. При его обгоне я посмотрел на него и он, будто почувствовав мой взгляд, посмотрел на меня, мельком. Предпенсионного возраста мужик, с посидевшими кудрями, касающимися плеч, изогнутая спина и вцепившиеся в руль руки. В его глазах застыл вопрос и удивление — чем же он привлёк моё внимание? Не волнуйся, мужик, я не вор и не позарился на твою тачку — я просто человек, едущий за своей мечтой. Дальше, мне попалась малютка ока, шуршащая маленькими колёсиками по асфальту. За рулём сидел парень, беззаботно раскинувшийся на заведомо неудобном сидении, которое стало наказанием и проклятием для тех, у кого мало денег. Но его не волновал этот вопрос, к снисходительно-насмешливым взглядам обгоняющих машин он привык, и меня не заметил. Этот парнишка тоже едет куда-то, к своему «Эвересту», но путь его будет лёгок и прост, поскольку он привык «не замечать», и его «Эверест» не столь уж высок. Его не заботит мнение окружающих о нём — иначе он поехал на поезде; он живёт своей жизнью, а не чужим мнением.

А может, всё кардинально обстоит совсем по-другому? На джипе — водитель, едет за своим начальником; на Оке — на дачу; водитель «Шестёрки» — перегоняет машину до станции утилизации. Интересно, как они видят меня, оценивая и примеряя «по себе», по своей шкале ценностей, руководствуясь своим жизненным опытом? Как смотрят они на мою дешёвую, но блестящую чистотой «Ниву», на мой внешний вид? Наверняка думают, что я один из неудачников — ведь удача для каждого своя, и моя «Нива» явно не соответствует общепринятому понятию удачи. И для них — я неудачник. Пусть так, меня не смущает мнение окружающих, ничего не значащих для меня людей. Я давно покорил свою гору — вопрос лишь в том, как удержаться на высоте.

Моя «Нива» мягко подкатила к станции железнодорожного вокзала города «Сотня». Вокруг — обилие суетящихся кавказцев, приехавших сюда и нашедших здесь работу и кров. «Убьют за горсть урюка»[19] — так, наверное, говорят местные горожане, когда речь идёт о жадных людях.

«Дети востока» что-то кричат друг другу, притом делают это одновременно. Наверно, в разговоре у них считается правым тот — кто громче кричит. Само здание вокзала напомнило виденные в фильмах восточные дворцы. Видимо руководство этого города в погоне за деньгами позабыло свою историю, свои каноны и культуру, раз позволило возводить подобные архитектурные сооружения, вид которых противоречит духу нации, в своих владениях. Спасибо, что не построили здание в виде свастики… хотя, — скорее всего, это дело времени. Человека, который смог отдать под такое изменение свой город, ждут подобные изменение в своей собственной душе, его «Эверест» непроходимо высок, и на пути к нему он забывает оглядываться назад, где уже всё изменилось и ему уже никогда не найти дороги обратно — её преграждают чужие знамёна. Этот путь — путь в никуда, ещё один покоритель непокорённых вершин. Остановившись рядом с машиной такси, я посмотрел на командирские механические часы «Восток»: семь ровно. Пунктуальность — вежливость королей! Бориса не было. Что ж, есть свободная минутка для сна. Утренние лучи проникали сквозь лобовое стекло, грея лицо. Машину я припарковал недалеко от остановки автобуса, на которой уже скопилась горстка заспанных и не очень людей. Я представил себя, стоящим в утренней прохладе и ждущим автобус.

От того мужика, в белой куртке с опухшим лицом, наверняка разит перегаром, и ему сейчас больше всего хочется выпить бутылочку холодного пивка. Женщина рядом, всё время подправляющая причёску — наверно хочет произвести на кого-то впечатление, от неё пахнет духами и косметикой. Девушка, с симпатичным лицом, кокетливо постреливает глазками в сторону парня, пьющего какой-то напиток из прозрачной пластиковой бутылки. Парень с напитком, почувствовав интерес красивой девушки к себе, стесняется — его движения напряжённы и неестественны. Мужчина, сидевший на лавочке, встал, когда женщина с причёской зашла в тень козырька остановки. Она села на освободившееся для неё место, вежливо кивнула головой, что-то неслышно для меня сказав мужчине. Видимо благодарит за галантность. Эта остановка, собрала людей в этот час, и у всех из них теперь есть нечто общее — то, что объединяет их. Мне захотелось выйти из машины, и встать под полупрозрачный козырёк, разделяя с людьми общее настроение. Заблокировав двери от нежданных гостей, и на случай, отстегнув хлястик кобуры, — в незнакомом городе можно всего ожидать, — я откинулся на сидении, и провалился в пустоту сна. Разбудил меня глухой стук. Первую секунду я не мог понять, где нахожусь, но сознание быстро сориентировалось, и я открыл дверь стоящему за окном другу. «Продрав» глаза я увидел Бориса, с рюкзаком за спиной и улыбкой до ушей.

«Борис — Борис… как давно мы не виделись, год, два?» — думал я, впуская друга в машину. «Да, ты изменился, лицо стало жёстче, взгляд — более уверенный и энергичный. В глубине глаз есть что-то давящее, колючее. Какое-то подобие морщин в уголках рта, часто смеёшься? Небось, травой балуешься? Для твоих двадцати пяти морщины — это не нормально».

— Здорово, камарадес! — крикнул он так, что люди на остановке повернули головы в нашу сторону. Крепкое рукопожатие было преувеличенно сильным — Боря хотел произвести хорошее впечатление.

— Здорово, Левинц! — ответил я.

«Левинц» — погремуха Бориса, от сокращения фамилии Левинцилов.

Он казался беззаботным, весёлым, но увидев его, тревожное чувство «раскалённого осколка», испытанное мною сегодня в подъезде перед выездом, вновь вспыхнуло в груди. Борис курил папиросы «Беломор», и временами непонятно откуда добытый «Казбек». Пожимая его руку, у меня на лице непроизвольно проступила улыбка. Два года не видел его, видел лишь присылаемые на мою почту фотки, с накопанными трофеями, на каждой из которых Левинц непременно улыбался, и из ровных зубов обязательно торчала дымящая папироса. Закинув вещи на заднее сидение, он бухнулся в сидение рядом, хлопнул дверью.

— Ну шо, шеф, клиент уготов! — доложил Борис на манер героя комедии «Брильянтовая рука» Лёлика, неподражаемо сыгранного Анатолием Папановым.

— Ну поехали, коль не шутишь! — отозвался я.

Но тут же я остановил себя: что-то было не так, чего-то не хватало, и я не сразу понял, чего именно.

— А что вещей у тебя так мало? Ты в парк с девушкой собрался, или в лес на неделю? Где твой «МД»?

Улыбка на долю секунды слетела с губ друга, но тут же появилась вновь:

— Да тут такая история… баба моя, поломала мой металлоискатель… не хотела меня отпускать в поле… да вроде уже договорились с тобой — вот я и решил, что хоть так, без «МД» в лес сгоняю… может ты чего накопаешь, и трофеями со мною поделишься!

«Знакомая история… — думал я, — Маша бы тоже с удовольствием поломала мой металлодетектор!»

— Поделиться то конечно поделюсь, — ответил я друг после недолгого раздумья, — Но свой металлоискатель тебе не дам — ты же знаешь, для меня это не просто прибор для подъёма железа.

— Камрад, ничего не надо — я буду копать! Ты будешь искать — а я выкапывать — трофеи по-лапанам, лады?

— Идёт!

Я повернул ключ в замке зажигания, стартер послушно отозвался на это движение, двигатель весело ожил, и завёлся с полуоборота. Посмотрел на часы: 7 часов и 37 минут. На остановке стояли все те же люди, только в большем количестве. «Видимо с автобусами у них тут напряг!» — сказал я сам себе и нажал на газ.

Ехать нам предстояло, по Российским меркам, не так уж и много — 800 километров, с остановками это примерно 8–9 часов дороги. Всю дорогу Борис рассказывал разные истории, в основном про поиск, про свои бесшабашные пьянки. Все его истории сопровождались диким смехом с его стороны, и сдержанным хохотом — с моей. Левинц был в Ленинградской области, и рассказывал что земля в лесах там ржавая, от железа скрытого в её недрах. Рассказывал о том, как часто его останавливают для проверки документов, и проверка всегда заканчивается обыском. Боря даже законы выучил, и теперь его не обыскивают — а досматривают, и при свидетелях. В большинстве случаев, видя, что гражданин знает свои права, сотрудники правоохранительных органов предпочитают обходиться лишь наводящими вопросами и проверкой документов, но бывает, просят прохожих принять роль свидетелей. Левинца это сильно забавляет, и он начинает публично куражиться над представителями власти, привлекая внимание многочисленных прохожих, которые часто снимают это на свои телефоны. Причиной такого внимания служит пристрастие Бориса к папиросам. Вид «Беломора» наводит на мысль о марихуане, и бедного Левинца начинают «шерстить». Конечно, он сам провоцирует их, зная не раз проверенную реакцию на «Беломор» людей в погонах. Не закурил бы он перед ними — прошёл бы дальше, и никто бы его не тронул. Рассказывая это, он гонял смятую «Беломорину» между углами рта, обильно сыпля на сидение пеплом при смехе. Я сделал Борису замечание, пригрозив, что заставлю Бориса мыть салон моей машины. В машине было довольно тепло, и Борис расстегнул свою куртку — под которой был камуфлированный армейский китель. Моё внимание привлёк маленький крест, который красовался на груди Бориса под курткой:

— А это ещё что? — спросил я, кивнув на крест.

— Нравиться? — он с довольной улыбкой посмотрел меня, затем на свой крест, который скромно висел на одном из клапанов нагрудного кармана.

Это был эмалированный крест, с двумя перекрещенными ручками вниз мечами, в центре был изображён щит бело-сине-красными полосами, с короной над ним, а на самом щите блестела золотом буква «Л».

— Угадай, что за крест? — спросил он.

— Судя по всему наш — буква «Л» — русская, флаг — наш. Я бы сказал, что это вообще не награда, а запонка, или петличка, может значок. Слишком уж он мал. Судя по флагу — это что-то царское, дореволюционное, я прав?

— Почти! — Левинц довольно ухмылялся, развалившись в кресле, и потягивая папиросу. — Это знак Левинца!

Он внимательно посмотрел на меня, ожидая увидеть на моём лице удивление — и он его увидел!

— Был такой князь Ливен, с краснопёрыми воевал, за царя! — после паузы, довольно, словно обожравшийся сметаны кот, начал говорить Борис. — Это знак его небольшой армии. В общем, нашёл я этот значок в немецком лопатнике. Сам кошель, хоть и был из кожи, но почти полностью сгнил — труха, одним словом. От бумажных денег вообще ничего не осталось. Остались лишь немецкие монеты, и пара наших. И там был этот знак, бережно завёрнутый в тонкую кожу. Я подумал, что этот значок будет символизировать мою удачу, поскольку буква «Л» — это заглавная буква моей фамилии. Потом, один бродяга, увидев у меня этот знак, распедалил, что к чему — и я вообще припух от удивления: надо же такому случиться, что этот редкий значок нашел именно я! Словно бы он и лежал в этой «лопате», дожидаясь, когда я его раскопаю!

— Козырно! — сказал я, — Было бы неплохо и мне найти крест или орден Симака! Если тебе попадётся такой, то маякни мне — в долгу не останусь!

Борис рассмеялся. Мы неслись по трассе, не то чтобы очень быстро. Аэродинамика «Нивы» не очень подходит для быстрой езды, а так же её двигатель, коробка передач и подвеска, не говоря уже о шинах — предназначенных для преодоления всяческих препятствий, но не для гоночных поездок. Тем не менее «Ниве» вполне хватало 100–110 километров в час, на этой скорости машина уверенно чувствовала себя на дороге, подвеска, благодаря новым амортизаторам, легко и без последствий проглатывала редкие выбоины, проходила продавленные тяжёлыми грузовиками колеи в асфальте. В окно светило уже горячее солнце, через приоткрытые форточки продувал ветерок, становившийся свежее с каждым преодолённым километром.

— Так что ты за карту такую отыскал? — спросил я друга, задумчиво глядевшего на мелькающие за окном зелёные листья.

Он не сразу оторвался от созерцания окружающего нас ландшафта:

— Карта досталась мне от моего очень хорошего знакомого, у которого есть проверенный человек, который в свою очередь работает в главном военном архиве страны. Работает он там на какой-то второстепенной должности, человек он незаметный — но доступ к документам у него есть. Он и сфотал эту, и многие другие карты — и продал всё это дело моему знакомому. Мой знакомый, в свою очередь, поверхностно изучив материал, подарил мне эту карту, как самую бесперспективную, на его взгляд. Друг предупредил что, скорее всего, скоро копии этой карты могут оказаться в общем доступе. Короче, этот архивариус, мать его, походу распродаёт все эти карты, распродает, кому попало! — Левинц чуть шире приоткрыл форточку, и пальцем выщелкнул очередную папиросу из картонной пачки. — В общем, я прогуглил скан, координаты квадрата, названия ближайших деревень. И вот что удалось узнать: в этом месте во время войны, сражался элитный «ДРО»[20] третьего рейха, состоящий от десяти — до пятидесяти человек, — точной цифры ни у кого нет.

Многие бойцы имели именное оружие, у всех за плечами был большой боевой опыт. Отряд был полностью уничтожен Нашими бойцами, так же прошедшими не один курс спец. подготовки. Короче, они как-то умудрились перестрелять друг друга! Почему они так отстаивали тот зелёный квадратик карты — не знаю, да и точное место сражения по разным версиям находится в радиусе километра. Они перехерачили друг друга, и оба отряда в полном составе остались там, в этом лесу!

Он чиркнул зажигалкой, и прикурил папиросу. В машине запахло крепким табаком.

— И что? — спросил я.

Левинц, округлив глаза, покосился на меня:

— Тебе мало? Камрад, стареешь! Или зажрался ты совсем?! Ты только подумай — два спецотряда, оба полегли в глуши несусветной! До нас на этом месте стопудняк никого не было!

— Как ты думаешь, что они не поделили?

— Не знаю… — Борис бессильно опустил руки, и вновь уставился в окно, выпустив изо рта белое облако дыма. — Может быть, в этом месте, из-за его отдалённости от фронта, хотели создать какую-нибудь учебную базу, или госпиталь, огромных размеров. Не спрашивай — этот вопрос мне и самому уже мозг растворил!

Эти немецкие солдаты оставили там, в этом никому ныне не нужном лесу, свои жизни, забрав с собой жизни Наших бойцов, и лежат теперь они в одной могиле, похороненные временем и бережно укрытые лесом мягким покрывалом из земли и листьев. Лес… как много ему удалось повидать, как много тайн и секретов он хранит. Для кого-то в то время он был спасением, давая укрытие и тепло; кому-то напротив — обеспечил гибель, заводя в свои недра и знакомя со своими не слишком гостеприимными жителями. Люди в панике бегали между деревьев, пытаясь отыскать спасительную реку, поляну, дорогу; сбивались с курса, падали в отчаянии и бессилии, поливая горючими слезами поросшую травой землю. Затем, собрав последние силы в кулак, вновь обретали мужество — они стремились покинуть лес, проклиная на разных языках ветвистые ели, берёзы и размашистые дубы. Мало кто из них тогда вышел — всех их ждал один конец, всем суждено было стать его гостями на веке. Лес… он живой, словно большое и доброе, но в то же время безжалостное существо; немой великан, заселивший поля и равнины своими солдатами — деревьями. Разве сможет кто-нибудь, кому доводилось ночевать в безлюдном лесу, сказать что лес — это просто нагромождение деревьев и веток? Однозначно нет — у леса определённо есть душа. И если вам часто приходится быть в лесу добрым гостем, то в итоге вы становитесь друзьями. К таким друзьям лес проявляет повышенное внимание, одаривая вас своими щедрыми дарами. Лес напоит и накормит своего уставшего друга, даст искомое, укажет верный путь, не подпустит ночью зверя, а если и случиться будет встретиться человеку и хищному зверю — то они поймут друг друга и обойдут, не тронув, поскольку звери тоже зависят от леса.

— Вот слушай, Борис, — нарушил повисшее в машине получасовое молчание я, решив поделиться своими мыслями с другом. — Был такой случай: в одной деревне скупали грибы: приезжала машина, люди ставили весы, и платили за каждый принесённый килограмм грибов деньги. И вся деревня ходила в лес. И по краям леса уже можно было не ходить — всё вытоптали; много грибов приносили лишь те — кто уходил в чащи и лесные дали, самые сильные и выносливые. И случилось так, что одним из таких людей стал мой знакомый — товарищ, мы вместе помогали баню строить другу, там, на стройке, и познакомились. Звали его Вадим, и по сей день зовут наверно; в общем, был этот Вадим самым удачливым грибником, приносил больше всех, с каждым разом всё сильнее удивляя приёмщиков. На него даже ставки делали:

«Так, сколько у тебя? А, девять килограмм? Много? — Да нет, вот Вадим придёт — у того действительно много будет! Давай на полтинник замажем, что больше твоего принесёт?» — спорили приёмщики, в ожидании своего постоянного клиента.

И приносил, тридцать два килограмма лесного «мяса» однажды приволок, и как дотащил только?! Слагали о нем легенды приёмщики, завистники подозревали его в чёрной магии, а друзья считали его просто очень сильным по жизни мужиком. А где он ходит, в каких местах грибы ищет — он не говорил никому, всегда ходил один. За ним даже следить пытались — но всё было тщетно, через километр, два — его следы терялись и люди возвращались обратно, боясь заблудиться. Вот он мне и рассказывает случай:

«Иду по лесу, чащу преодолел, а за чащей лесок реденький, чистенький. Чаща — как барьер, через который не всякий пройдёт. А в леске том грибов видимо-невидимо, всё жёлтое, только успевай срезать. Срезал не все, только те грибы, которые через день-другой завянут и засохнут. Молоденькие «лисички» оставлял, и так с лихвой хватало. А к следующему разу они уже вырастали, в своё время пуская потомство, и без ущерба лесу, — говорит, — С полными вёдрами всегда выходил…»

— А на хрена кому-то эти «лисички» сдались? — перебил мой рассказ, рассказываемый от лица Вадима, Левинц. — Понимаю Белые там, Поддубовик, Подосиновики, Подберёзовики на худой конец, но «лисички» кому сдались? — пытался нащупать фальшь в моём рассказе Борис.

— «Лисички» любят в Европе. У нас их чистят, моют, солят-парят, консервируют и в Европу отправляют, а они нам — евро взамен, притом курс очень высокий, эти грибы, как правило, по ресторанам разным расходятся. Ты не перебивай, рассказывает он дальше:

«С полными вёдрами, — говорит, — Всегда выхожу. А тут грибов было очень много, притомился малец, а с собой, — говорит, — Всегда пол литра таскал, за пазухой — ну мало ли что: в болото провалюсь, или же ночевать в лесу придётся. Греться-то чем, когда бабы рядом нет? Заморился в конец ношу тащить, сяду, — говорит, — На пенёк, водки выпью, покурю немного и дальше, с новыми силами пойду. «Допинг» — как это дело в деревне называют. И только сел, и только выпил, грамм сто — не больше, подходит ко мне мужик, ростом с сосну, весь заросший и «острый». Наклоняется так ко мне и говорит:

— Ты что это, Вадим, в моём лесу пьёшь? Не уважаешь меня, значит?

А лицо сердитое, строгое.

— Ну, думаю всё — не выйду уж из леса никогда.

Берёт он своими ручищами мои вёдра, и «лисички» от туда себе в карман пересыпает, а из другого кармана что-то в вёдра выкладывает. Даёт мне эти вёдра и говорит:

— Ещё раз будешь в моём лесу хулиганить — дальше чащи не пущу! А теперь забирай свои вёдра, и чтоб я тебя неделю здесь не видел!»

Бежал Вадим, не глядя, долго бежал. Выбежал к деревне, ходу немного сбавил. Идёт по главной улице, а встречные над ним смеются:

«Вадим, никак умом тронулся? Или иностранцев иголками накормить решил?»

Посмотрел он в ведро — так и есть, до краёв еловыми иголками заполнено! Пришёл домой, бутылку с водкой как бросил в лесу — так и осталась она около пенька лежать.

«Всё, — говорит, — Думал «белку словил». Пить больше не буду!» На следующий день, он, поборов страх, снова пошёл в лес, но как не крутился, как не ходил — в рощицу свою так и не вышел. Одна чаща кругом, гиблая топь. В одном месте рык звериный услышал — и потихоньку к дому повернул — пока на волка не напоролся. Дошёл до дому, иголки те повнимательнее рассмотрел — все как на подбор, зелёные, свежие. Откуда бы им взяться таким — ведь короеда в лесу у них нет, чтоб столько таких иголок собрать ему месяца мало было-бы. Посидел, подумал, в лес неделю не ходил — приёмщики и ждали его, и звали. Через неделю пришёл, опять в ту рощицу, набрал грибов — как обычно много, и рядом с пеньком берёзовым бутыль увидал свою. Подобрал он её — пить не стал, в карман сунул, прошёлся вокруг — и поразился: следы — огромные, глубокие. Схватил он грибы и домой. Водку мужикам отдал, те — выпили при нём, и ничего:

«Обычная!». С тех пор завязал он с водкой совсем. Кроме меня он об этом не рассказывал никому — и меня просил в тайне рассказ хранить. Поделился со мной так, как с чужаком — «сегодня я тут, завтра там».

— Я думаю, он тогда больше ста граммов отхлебнул, да ещё и галлюциногеном закусил! — с улыбкой заметил Борис.

— Больше не больше, а пить он не пил после этого, сам ему не раз предлагал. Баранов разводить стал, машину купил — старенькую «Волгу», универсал, в отличном состоянии, с усиленной подвеской. В лес он уже не особо ходил, так, для себя только. Его бараны и «Волга» кормили не плохо — а грибы он оставил для тех, кому нужнее.

— А про место своё, козырное, рассказал кому-нибудь?

— Нет, говорил лишь, что кого надо лес сам приведёт, только его уважать надо!

— Говорят, что время меняет людей, Симак, но только не тебя! Как ты любил раньше байки травить — так и до сих пор их травишь!

— Есть такой «косяк», — согласился я, — Только самому не раз приходилось быть свидетелем такому, от чего у тебя волосы дыбом бы встали!

— Я не спорю, и ни в коем случае не хочу тебя обидеть, но мне подобные истории кажутся дичью несусветной!

— Тебе, наверное, больше интересны истории в формате «дом-2»?

— Н-е-е, это моя подруга эту чушь смотреть любит. Я люблю фантастику: Орки, Мечи, Рыцари.

— Это всё не наше, не русское. Вот я тебе рассказал про Вадима, и ты какой вывод для себя сделал?

— Не закусывать водку в лесу незнакомыми грибами! — ответил Борис.

— Относись с уважением к лесу! Лес — это источник жизни для человека! Не плюй в руку, которая тебя кормит!

— Ты мастер тумана напускать, гадить в лесу я, конечно, не буду — если сильно не приспичит, а то сам знаешь, как наш брат готовит «в поле»! Но я останусь при своём мнении. Лес — это лес: ветки и ёлки торчат из земли. Есть грибы — но у них есть грибницы, а грибницы возникают путём переноса споров и прорастания корней. Есть птицы — они прилетели сюда подальше от людей, тут им безопаснее и удобнее вить гнёзда, есть звери, здесь по той же причине, что и птицы. А здоровых дядек, с ель ростом нет, и быть не может! Это плод воображения твоего Вадима!

Мы замолчали, продолжать разговор не было смысла, поскольку как не убеждай меня Боря — я останусь при своём. Тратить же силы и эмоции на то чтобы убедить его — мне не хотелось; вспомнилось Вадимово «кому надо». Надо будет — сам всё поймёт и увидит. Борис потянул руку к магнитоле, и принялся настраивать какую-то, одному ему ведомую радиоволну. Безуспешно проковырявшись, — мы уже довольно далеко отъехали от города, — он сплюнул в окно и снова закурил.

— Должно быть, выехали из зоны приёма; — посочувствовал я безуспешным попыткам Бориса настроить приёмник.

— Магнитола у тебя — говно! — зло процедил Борис.

— Ты чего, друг? — спросил я, удивившись резкой перемене настроения Левинца.

Борис не ответил, насупившись, он молча курил в окно. С ним явно было что-то не так! Он что-то скрывал от меня — улыбка его, с первого момента нашей встречи, показалась мне искусственной, фальшивой; все темы наших разговоров — надуманными, заготовленными заранее. И вот, в определённый момент он не выдержал, и прокололся. Что же твориться в его душе? Это я обязательно выясню, и постараюсь помочь другу разобраться с его бедой, которая его гложет!

— Давай перехватим шашлычка с кофейком, тут придорожные кафе через каждые 20–30 километров? — предложил я.

— Давай; — безразлично ответил Боря, вялым щелбаном[21] отправив окурок в окно, в проносящиеся просторы.

— Чего, проблемы?

— Да с чего ты взял?

— Мы с тобой давно не виделись, есть о чём поговорить, а мы тут эмоции друг другу сливаем!

Борис молчал, развалившись на сидении. Он сосредоточенно смотрел сквозь лобовое окно вдаль, пока вдруг, его неожиданно не прорвало:

— Есть у меня проблемка, это ты точно подметил, Симак! — нервная усмешка выдала его внутреннее напряжение, — Моя девчонка, Танька, может, помнишь её?!

— Видел фотки, помню, ты рассказывал про неё.

— Ну вот, есть у нас в районе некто Крап — это бандит, с большими связями. Любил он в картишки поиграть, но по слухам — карта у него всегда была краплёной. Говорят, что когда его короновали, воры на сходняке не хотели корону на него одевать, из-за одного его косяка по прошлой жизни — в карты он какого-то важного дядьку сильно нагрел, притом нагрел нагло. Ответить за кидок с краплёной картой он не захотел — противопоставил влиятельному человеку своих быков со стволами. Припомнили ему этот косяк, и припомнили то, что за кидок тот он так и не ответил. На сходе решили, чтобы кинул новоиспечённый вор в общаг солидную сумму — плату за то картёжное дело, и чтоб по жизни он сам помнил о том косяке, нарекли его Крапом. Условие поставили, что погремуха его будет каждому говорить, кто перед ним. Так и сказали — против короны на твоей головы слова нет, но носить тебе это имя по жизни. Он согласился — говорят, что с тех пор он карты в руки не брал.

Жизнь свела с ним меня ещё год назад, когда мы с пацанами отстроили на общие деньги собственный магазинчик. Я был самым младшим из соучредителей этого дела. Магазин начал приносить деньги — и всё шло к тому, что прибыль покрыла все затраченные на постройку средства. Короче, дело пошло бодро! И в один прекрасный день, как это обычно бывает, когда в жизни всё начинает налаживаться — подъезжают к нашему «лабазу» два чёрных джипа. Вылезают оттуда дяденьки, под два метра ростом, и заявляют:

«Район Крап держит, теперь вы должны по шестьдесят кусков к первому числу каждого месяца ему засылать, за тихую жизнь!»

Мы, конечно, попытались как-то уладить это недоразумение — ведь мы были в полной уверенности, что «братва», и «крышевание» осталось в далеком прошлом. Про Крапа мы тогда вообще ничего не слышали! Денег у нас не было, так мы им и сказали. Потом началось: вначале «добрые люди» ночью побили в магазинчике стёкла, затем, начались наезды — по нескольку раз в неделю приезжала машина с бугаями, они забирали у перепуганной продавщицы два-три ящика с коньяком, и сваливали восвояси. Мы решили не платить этому Крапу чисто принципиально — тогда мы ещё не знали, кто он такой. Пришли в милицию — нам сказали, что бандитов в стране давно нет. Потом произошло нападение на одного из моих товарищей — ему переломали ноги бейсбольной битой. Затем, другого товарища поставили на перо — но он остался жив. Менты приписали оба нападения к банальному «гоп-стопу», к делам рук местной шпаны — даже показали нам какого-то доходягу — который чистосердечное подписал. Затем наш магазин сгорел.

— Хреновая история, но причём тут твоя Танька? — не понял я.

— Ты слушай дальше! — Борис снова закурил.

Он неловко сжимал картонный мундштук папиросы дрожащими пальцами.

— Два дня назад это было. Вышел с работы, иду по улице — солнышко светит — красота! Купил себе пива в палатке, закурил, иду, кайфую. Зашёл по пути в магазин, оплатили интернет, купил продуктов домой. Ты прикинь, я прихожу домой, а там — полураздетый пацан сидит, пиво с моей Таней пьёт! Везде бутылки пустые валяются — видно, давно уже они зажигают. А вот мне совсем не весело — этот пацан, Вилли-Красавчик — родственник того Крапа, он при наезде на «лабаз» в одном из двух джипов был, вроде как за старшего! Славиться на районе этот ублюдок тем, что не одну бабу «распаковал», мол, перед ним устоять ни одна не может! Его как-то уже за это били — но несладко пришлось потом его обидчикам: одного из них нашли, замурованного в шахте теплотрассы, избитого и изъеденного крысами. И умер он не от голода, нет, и не от травм — его крысы заживо сожрали! В общем, увидел я эту весёлую парочку, ну и говорю, что мол, бухаете без меня? Без агрессии, с юмором решил подойти к проблеме, прощупать её истоки, так сказать. С Танькой понятно — всё кончено, она шмарой оказалась, — а вот с этим «Краповским родственничком» надо было расставаться как-то по-мирному. А этот кабан, нажрался уже — рожа красная — знает, гад, что вспомнил я его, и давай быка на меня спускать, высмеивает, мол, рога тебе в пору — только вот справа их меньше, чем слева! Иди мол, покури на улице с часик, я тебе ещё один рог добавлю для симметрии! Вспомнил он и про моих корешей, одному из которых переломали ноги, а второго посадили на нож. И перед Танькой давай меня в грязь втаптывать — а она смеётся, хохочет надомною — аж задыхается от смеха: то ли обкурились они, то ли обдолбались чем, в довесок к выпитому пиву! У меня же пар из ушей идёт, сдерживаюсь из последних сил — эта гнида мало того, что мою бабу трахнула, так ещё и надо мною потешается! Тут на меня что-то нашло; помню, словно в тумане всё было: схватил железную ложку для сапог, — вытянутая такая, мне от бабушки ещё досталась, увесистая штука, раритетная вещь, — и я его этой ложкой, как дубиной, хуячил минут десять. Танька орёт, мол, убил — я и ей этой самой ложкой по хребтине пару раз переебал. Из-за неё всё, из-за суки, знала же, кого в дом впустила! Эту падаль, «Казанову» хренова!

Борис отвернулся к окну, и продолжил:

— Тут как раз наша поездка подвернулась, я решил переночевать у друга и поехать в свой «последний выход» — ехать мне больше не куда, теперь меня везде найдут! Вначале я думал, что мне лучше занять денег, и слиться за бугор — но Крап — человек со связями, у него везде повязки, мне просто не дадут добраться до вокзала или аэропорта! И тогда участь быть заживо съеденным крысами для меня станет мечтой, по сравнению с тем, что они со мной сделают! Как назло, все свои трофеи я сплавил: месяц назад — продал одному коллекционеру всё оптом, по хорошей цене. Радовался ещё тогда: «избавился от барахла, и денег нажил!» Я и решил, поездку «в поле» не откладывать — может, взрывчатку найду, или «винт», да любой огнестрел подошёл бы! Не с обувной же ложкой против него идти! Убить-то меня всё равно убьют — да вот только ответит этот Крап за пацанов, за наш сожжённый магазин, и за своего блудливого беспредельщика Вилли! А потом — пусть убивают, если смогут — в любом случае, от пули умереть — это по-пацански: так умирали настоящие мужчины, воины, это почётная смерть! Вот я и решил крутануть рулетку судьбы, «за так» свою жизнь что-то не хочется отдавать. Вот видишь, Симак, а ты говоришь лес «живой»! Срать мне на этот лес, при таком поганом раскладе!

Он выбросил обгорелый картонный мундштук в окно, который тут же подхватил встречный поток ветра.

— Мне бы ту, твою «АВС-36», с разорвавшимся патронником, только бы нормальная она была! Оптику к ней я бы надыбал и того Крапа за раз завалил бы — а дальше ебись оно всё в рот!

Я слушал рассказ Левинца, и нехорошее чувство тревоги, которое я испытывал утром, вновь дало о себе знать: в груди зажгло, по коже пробежала волна холода.

— Слушай, я постараюсь тебе помочь, — медленно, отчётливо проговаривая каждое слово, начал я. — Если не найдём ничего в лесу — я знаю, где можно взять! У меня есть схрон, в одном лесу, с двумя рабочими автоматами, патронами, несколькими пистолетами, гранатами — «на случай войны».

— Нет, я так решил! Симак, я не хочу тебя втягивать в эту неприятную историю! У тебя своя жизнь! Это будет подстава, Симак, а я не хочу тебя подставлять — ты мой друг!

— Не понимаю тебя, Борис, на что ты рассчитываешь?

Левинц замолчал, и его тяжёлое молчание продлилось несколько минут.

— Есть информация, — наконец, вымолвил он, — Что в этом квадрате «зелёной» были какие-то бетонные сооружения, типа «ДОТов»[22].

Не знаю, какие именно «ДОТы», но в сети мне попался текст мемуаров одного Советского солдата, уроженца тех земель. Он писал, что в то время, когда он вернулся с фронта домой, он узнал, что многие жители ближайших деревень, задействованные во время начала войны немцами на проведениях каких-то загадочных строительных работ, без вести пропали. Где это было и как — никто толком не знает. Но он пишет, что «стройка века» проходила как раз где-то в «нашем» квадрате, он пытался найти место гибели гражданского населения — но… неожиданно он сам исчез в этом лесу. Его дневник, с записями военных воспоминаний, который он вёл до самого момента своего исчезновения, был издан и выложен в сеть его внуком. По моим планам, где-то не далеко от места того боя, есть некое забытое всеми строение, может, подземный бункер. Я надеюсь, что до нас его никто не посещал, и надеюсь, что мы сумеем отыскать внутри его годное к бою немецкое оружие. Я понимаю, что мои надежды близки к фантастическим, но мне больше не на что надеяться! В крайнем случае, я останусь там, в этом «ДОТе», или чтобы это не было. Буду там жить, и потихонечку восстанавливать выкопанные из земли трофеи. В этом лесу меня никто не найдёт! Когда буду готов, когда Крап позабудет обо мне, я нанесу ему удар в спину — пристрелю эту падлу, или взорву, вместе с его быками! Симак, от тебя мне нужно одно — помоги мне найти это грёбанное сооружение! Без тебя мне стопудняк ничто не светит!

— А этот Крап, он реально крутой?

— Сам я его ни разу не видел. Говорят, молодость он провёл на зоне. Сейчас он коронован — но живёт не по понятиям, за ним стоят большие люди, щупальца которых идут к самому верху. Мне знающие люди, — те, кто в теме, — сказали, что «к бабке не ходи», а закопают меня через неделю — крайний срок. Говорят, что Крап этот, из-за своего Вилли, меня из-под земли достанет. Говорят, что даже если он меня в прямом смысле из-под земли откопает, уже холодного, — то надругается над трупом, расчленит, и утопит в параше останки или скормит свиньям — но просто так не отпустит. Деньгами от него не откупишься — у него этих денег до жопы… Короче хреново дело. Он отмороженный на всю голову, для него люди — как игрушки — поиграл и выбросил. Шлюхи у него одноразовые, говорят, что трахнув бабу ему западло, что её после него кто-то трахать будет, и кичиться тем, что трахал бабу Крапа! Говорят, что он избивает до смерти бедных девок, что на его даче специальная комната есть, со стенами, облицованными красной плиткой, и в полу есть слив для воды! Говорят, что он может всю ночь пиздить девку в той комнате до смерти — такое удовольствие ему доставляет вид медленно исходящей из тела души. Но это слухи — насколько это правда, я не знаю. После поджога магазина я начал интересоваться этим Крапом, и многое о нём узнал. Ещё говорят, что он любит развлечься, выпустив в лес стайку «БОМЖей», и погоняться за ними с автоматами и пулемётами. Говорят, что он любит тех людей, в которых есть внутренний стержень — для него самый смак этот «стержень» наружу из человека вытащить, и сломать об коленку. Любит он ломать людей, чтобы те на коленях у него прощение вымаливали, чтобы с кровавыми пузырями сопли из переломанных носов текли. Короче, много чего про него говорят — остаётся только удивляться, как я раньше про него ничего не слышал!? Мразь это одним словом, Симак! Столько людей он загубил, что его в пору «палачом» окрестить.

— Ладно, что-нибудь придумаем — в лесу, на свежем воздухе голова лучше работает; — ответил я.

Между тем мимо промелькнуло здание придорожной закусочной, я остановился и сдал назад.

Мы вышли с Борисом из машины, размяли затёкшие ноги, разогнули спины, и направились в небольшое, одноэтажное помещение, с большой вывеской, на белом фоне которой написано выцветшими, бывшими когда-то красными, буквами: «шашлык — кофе». Стоянка перед «шашлычной» была пуста, за исключением одиноко стоящей зелёной «девятки». Проходя мимо этой машины, я ощутил тепло, исходящие от капота — кроме тепла, от машины исходили невидимые глазом волны, от которых на душе становилось не спокойно, тревожно.

«Да что со мною такое твориться?» — подумал я, вспоминая свои сегодняшние тревоги, которые преследуют меня с самого утра. Может, всё это простое самовнушение? Сначала мне приснился сон, про отморозка, который вонзал в меня нож. Затем Маше тоже приснился какой-то страшный сон, после которого она стала сама не своя.

Заказав себе по чёрному кофе и по два шашлыка, мы направились на улицу, где под навесом располагались белые пластиковые столики и такие же стулья вокруг них, заслоняемые от солнца пыльными и зажринными тентами-зонтиками. Народу здесь не было, и мы выбрали самое чистое, и расположенное с краю место. Через минут пять нам принесли наш заказ, и мы принялись уплетать пахнущее дымом и острыми приправами мясо, с капающим ещё не остывшим жиром. Мясо было жестковато — видимо, оно перележало на мангале. Само мясо, вопреки ожиданию, оказалось абсолютно сухим внутри — скорее всего, перед тем как подать, шашлык хорошенько облили растопленным жиром. С приправами, пожалуй, тоже переборщили — так иногда делают, чтобы сбить кислый привкус залежавшегося мяса. Выругавшись про себя, и отогнав уличающие заведение в мошенничестве мысли, я принялся есть — в животе было пусто, а то, что мясо не свежее — плевать, «в поле» нам и не такое приходилось есть! Справа от появился молодой мужик, бритый наголо в белоснежной кепке, которую пересекали три чёрные полосы «баба-даст». Он периодически косился в нашу сторону, отчётливо чувствовался чужой взгляд. Заметив внимание с нашей стороны, он встал, прошёл мимо нас, и довольно сильно толкнул стул, на котором сидел Левинц, — отчего тот слегка покачнулся. Левинц бросил цепкий взгляд в сторону удаляющегося бугая, и сам стал медленно подниматься со стула. Затем, сорвав зубами с шампура приличный кусок, он бросил шашлык на тарелку — шампур, стукнувшись о стеклянную посуду, издал неприятный металлический звук. Мужчина в кепке уже отошёл от нашего столика, и было направился к выходу, но услышав этот звук, он остановился. Левинц дёрнулся в его сторону, но я схватил его за рукав:

— Оставь! — тихо сказал я, — «Быдлота» местная, у нас другие вопросы сейчас, пусть идёт, не волнуйся, он скоро найдёт то, что в жизни ищет!

Человек в кепке постоял с несколько секунд, словно ожидая от Левинца дальнейших действий; затем увидев, что Борис сел на свой стул, неприятно улыбнулся краем рта, и пошёл дальше, поправив по-гангстерски свою фирменную кепку указательным пальцем. Борис сел, и принялся, уже без особого аппетита, доедать острое мясо, с некоторым остервенением срывая зубами куски с поблёскивающего на солнце шампура. Я успел заметить, как от кафе отъехала зелёная «девятка», с затонированными стёклами, которую я «срисовал» у входа в кафе. «Этот бритый мужик, в белой кепочке, сел на место пассажира — то есть, он не один!» — отметил я про себя. Чем-то эта машина привлекла моё внимание, и внутренний голос, «чуйка», подсказывал, что мы ещё увидим «зелёное зубило», с её владельцами. Борис сидел спиной к дороге, и не видел её, и я решил не тревожить друга своими подозрениями, раньше времени. Расплатившись с девушкой за кассой и заполнив термос кофеем, мы покинули гостеприимное дорожное кафе, пропитанное жиром и дорожной пылью; мы направились к нашей «Ниве». Через минуту мы снова были на трассе. Вспомнив мужика в кепке, я посмотрел в зеркало: вроде всё как всегда, ничего подозрительного, машины, машины… и всё же что-то не давало покоя: чувство тревоги разыгралось до того, что меня начало мутить — хотя, причиной тому мог стать и съеденный минуту назад шашлык. Похоже на паранойю. Если прибавить к ней мои сегодняшние тревоги, то так недолго и спечься! Борис нервно курил, напряжённо погрузившись в свои мысли. Я сбавил скорость, со «100» до «80», машины, ехавшие за мною, начали нас обгонять. Серебристая «Тойота» лихо выехала на встречку, — водителю этой машины было плевать на приближающийся поворот, и сплошную линию разметки. «Вот из-за таких придурков и гибнут люди!» — подумал я, вспомнив фотографии раскуроченных машин, виденных мною в сети. На одном из тех фото была разорванная на две части «классика», и три мёртвых человека рядом с изуродованной машиной. Тела убитых, — не погибших, — были неестественно перекручены, части изуродованной машины были залиты потемневшей кровью. Эти люди возвращались домой, возвращались с моря, из гостей. На встречную полосу вылетела какая-то легковушка, которая обгоняла грузовик в запрещённом для этого месте. Водитель этой легковушки, виновник «ДТП», остался жив — и почему-то мне кажется, что совесть его не будет мучить. Он будет жить дальше, и будет дальше осознанно нарушать эти грёбанные правила, которые придуманы для лохов, — а этот инцидент вылетит из его памяти — будто и не было ничего. Прошло минут десять, и я снова посмотрел в зеркало: все машины, ехавшие сзади, меня обогнали, кроме одной — «Ваз 2109», — зелёная девятка как приклеенная ехала за нами. Ни водителя, ни пассажиров, видно не было из-за сильной тонировки, и опущенных на лобовое окно солнцезащитных козырьков.

— Борис, у тебя «труба» с собой?

— Нет, телефон я оставил дома!

— Могла ли Танька твоя кому-нибудь рассказать обо мне?

— Она не моя уже, тебя она не знала, и о нашей переписке я ей тоже не говорил.

— А комп?

— Что комп? — удивлённо переспросил Борис.

— Вы с Татьяной им пользуетесь от одного имени?

— Да, она меня заклевала — мол, с девками флиртуешь через «инет». У нас даже с ней пароли одинаковые в соц. сети!

— У тебя на «винте» есть фото моей «тачки»?

— Есть, помнишь, где мы с парнями из отряда официалов у дороги фоткались? Я её даже распечатал в нескольких экземплярах! — с гордостью сказал Борис.

Немного помолчав, я ощутил на себе взгляд друга.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил он после минутной паузы.

Я молчал, поскольку говорить было не чего. И так было всё понятно — на том фото отлично виден номер моей «Нивы». Я пожалел тогда, что не завесил его пакетом или не затёр глиной. Не зря жалел, выходит! «Девятка» продолжала ехать за нами, правда на некотором отдалении, иногда пропадая из виду — что говорило о том, что люди, находящиеся в этой машине, подготовленные, и обученные, и имеют с собой минимум хороший навигатор. Ведь в тех местах, где девятка исчезала из поля зрения, не было никаких поворотов и съездов, некуда было свернуть — и деться нам было некуда. Зато при появившемся на горизонте повороте зелёная девятка была тут как тут, иногда через машину, иногда через две. Несколько раз мне показалось, что в недрах тёмного салона промелькнуло что-то белое — возможно, та самая кепочка «баба-даст».

Расклад выходил следующий: этот «Кент», или как там его, — короче его люди, а может и он сам — тряханули по-жёсткому Борину зазнобу — и она слила им всё, что знала. А если случилось так, что влиятельный родственник усопшего Вилли, пригласил Татьяну к себе на дачу, в знаменитую комнату с красной плиткой на стенах, и стоком для воды в полу — то тогда она сказала даже больше, чем знала! Они пробили мою машину по номерам, что сделать в наше время проще простого, выяснили адрес, номер телефона и прочее. Нет, номер моего телефона они узнать не могут, поскольку сим-карта оформлена на «дядю Петю». Но вот номер квартиры — это запросто, только что толку, меня там всё равно сейчас нет! Однако я уже был вмешан в это дело, и мне предстояло разобраться с проблемой, ставшей уже и моей. Я набрал номер Маши. После серии длинных гудков, раздался не громкий щелчок, пол секунды тишины, и наконец, я услышал её голос, по которому уже успел соскучиться:

— Алло, Андрей, это ты? — чуть заспанным голосом, спросила она, — так как мой номер не отображался на телефонах при входящих вызовах.

— Да, солнышко, привет! Я уже далеко, и в ближайшее время не смогу больше тебе звонить, ты не заходи ко мне — а то мой друг попал в неприятность, и ко мне в квартиру могут нагрянуть нежданные гости. О нашем знакомстве никто не знает, поэтому ты более ли менее в безопасности…

— Ты что, пьяный? Что за чушь ты несёшь?! — она моментально проснулась.

— Всё очень серьёзно. Мне было бы спокойнее, если бы ты уехала куда-нибудь подальше — в деревню, например. Ты же как раз хотела съездить на дачу к подруге?!

— Хотела, но через месяц! У меня много дел, связанных с моим магазином! И я не могу всё так бросить!

— Милая, постарайся, очень надо, не хотел тебя пугать, но это вопрос жизни и смерти! Я волнуюсь за тебя!

Маша некоторое время молчала.

— Я говорила, что твои раскопки до добра не доведут! И сон, который мне снился — это тоже было не просто так! — тихо сказала она, — Из-за тебя у меня будут большие неприятности…

Девушка вновь замолчала, но молчание длилось недолго:

— Ладно, Симак, я сделаю так — как ты хочешь, потому что верю тебе, и знаю, что ты не паникёр по жизни, и если говоришь — бежать, то лучше так и сделать! Но учти, когда всё закончится — я с тебя шкуру спущу, таких тумаков наваляю, что вовек не забудешь! Ещё пообещай мне, что завяжешь с поиском, и что ты меня возить на работу целый год будешь!

— Я буду тебя возить всю жизнь, куда скажешь, но завязывать с поиском я не буду, потому — что это не хобби, и не увлечение — это моя жизнь! Я не раз говорил тебе об этом!

— Ладно! — подумав, согласилась Маша. — Тогда так, обещай что «в поле» мы будем ездить только вместе!

— Я обещаю! Но ты же не хотела ездить со мною?

— Да, потому что я не смогу смотреть, как ты выкапываешь какую-нибудь мину! Но теперь мы будем выкапывать твою мину вдвоём, чтоб если она и подорвётся — то мы умрём с тобой вместе! Я не собираюсь во вдовах всю жизнь ходить на твою могилу!

— Найдёшь себе другого, с твоей красотой это не сложно!

— Нет, милый, я уже нашла своего, а чужого мне не надо! Или с тобой или одна! Только так, и помни об этом, когда будешь копать! Я всегда жду тебя и очень волнуюсь о тебе!

— Маша, я люблю тебя! — сказал я то, на что раньше не хватало мужества.

Она молчала. Я перестал обращать внимание на поминутные гудки роуминга — плевать, деньги есть. Она молчала минуту, а я вслушивался в её молчание, в её дыхание, сердце сильно колотилось в груди. Я отвлёкся от дороги, и наша «Нива» одним колесом выехала на встречную полосу. Водитель машины, едущей за нами, увидев это, посигналил — чтобы вернуть моё внимание к дороге. Я вырулил обратно на свою полосу, про себя поблагодарив едущего сзади. Тысячу раз прав тот, кто сказал, что общение по мобильному телефону во время вождения может привести к аварии! Прижав плечом телефон к уху, я протянул освобождённую руку к кнопке аварийной светосигнализации, чтоб поблагодарить едущего сзади водителя за его заботу. Посмотрев в зеркало заднего вида, рука зависла в воздухе, указательный палец замер в сантиметре от красной кнопки «аварийки»: сзади ехала знакомая, зелёная «девятка». Неужели эти люди волнуются за нас? — Суки! Издеваются! Они хотят нас взять живыми, и уже не скрывают своего присутствия, заставляют нас нервничать.

— Я тоже тебя люблю! — ожил динамик телефонной трубки мягким Машиным голосом.

Теперь мы молчали вместе. Связь резко оборвалась — девушка на английском языке что-то говорила, но я уже не слышал её. Я посмотрел на экран — нет приёма.

— Ебать-копать!

Маша была девушкой умной и, безусловно, всё поняла — за неё я мог быть спокоен. Приедут эти отморозки ко мне, в мою квартиру, что они там найдут? Лист стали, с антивандальным покрытием, соседская собака — шотландский дог, и её владелец — отставной полковник танковых войск. Столько проблем, которые вынырнули буквально из воздуха, вместе с неожиданно появившимся в моей жизни старым другом. «Если сдать этим бандитам Борю, то проблема решится сама собой! И всё будет как прежде!» — зажглась предательским огоньком в глубине души гнусная мыслишка. Именно сейчас я понял, что в этот самый момент, решается моя судьба, и главное решение должен принять я сам, здесь и сейчас! Но я не тот человек, который может сдать друга, и этим вариантом не воспользуюсь даже в самом крайнем случае — не быть мне Симаком! Пока эти бандиты не поймают Бориса, меня всегда будет подстерегать опасность, за тёмным углом укрытого чёрным покрывалом ночи дома; в подъезде — за заблёванными дверями меж этажных балконов; при прогулке по своей улице в вечернее время — опасность будет бесшумной тенью подкрадываться сзади, ступая тихо след в след. Эта опасность, как инфекционное заболевание, которое передалось от Левинца — мне. И самое страшное, что от меня эту заразу может подхватить Маша — она вообще не причём, не при делах, но косвенно связана с Борисом, через меня. И теперь опасность грозит и ей — нет, эту проблему нужно решать, пока сложившаяся ситуация, — словно бешено раскрутившийся дизельный двигатель, ушедший «в разнос», — не усугубилась неожиданными обстоятельствами. Я должен вмешаться, точнее — я уже вмешался, не по своей воле став одним из участников неприятной истории. Я посмотрел на Бориса, который, как ни в чём не бывало, смотрел на дорогу сквозь лобовое окно. Телефон дзынькнул, оповещая меня о входящем сообщении, мы снова были «в сети»:

Я написал ответ:

— Алексей Иванович? Добрый день! — говорил приятный мужской голос, передаваемый динамиком дорогого телефона, который сжимал в своей руке Крап.

— Да, слушаю! — чуть грубовато, отозвался владелец телефона, не любивший, звонков с неизвестных ему номеров.

— Тут такое дело… вам нужен некто Борис Сергеевич Левинцилов, а так же его друг. Я располагаю нужной вам информацией, которая без сомнения поможет вам разыскать обоих!

— Не знаю никакого Левинцилова! Мужик, ты номером ошибся! Я честный человек…

— …Я понимаю, — перебил его незнакомец, чуть усмехнувшись, — Мне нужно, чтобы вы просто записали то, что я вам сейчас скажу. Можете молчать, если вам так будет спокойнее.

Левинц так же смотрел сквозь стекло на дорогу, изредка поглядывая на меня, безразлично наблюдая за моими действиями — будто бы наш с Машей разговор его совершенно не касался. Может его безразличие наиграно, и в душе ему тоже хочется иметь рядом надёжного друга, любимую девушку, которой не безразлична твоя судьба, которая разделит твои проблемы. «Интересно, понимает ли он, что все трудности, с которыми столкнулся я и Маша, всё это из-за него?» Я попытался перевести мысли на тех, кто едет в машине за нами: «Что они могут сделать в данный момент? Выследить нас, подождать пока мы заедем в тихое местечко — а мы рано или поздно в него заедем — но что будет потом? Всё зависит от того, чем всё-таки закончилась история с Вилли. Если Левинц забил его до смерти, то… но мы ведь ещё едем? При желании нас давно могли бы расстрелять из автомата, например при обгоне, или у той же придорожной шашлычной. Но Борис говорил, что этот «Крап» отморозок, и получает кайф от мучений, которые при пытках испытывают его жертвы. Тогда, возможно, они постараются взять нас живьём, например, спровоцировав небольшую автомобильную аварию».

После посиделок в кафе прошёл час, машин с каждым километром становилось всё меньше — чувствовалось, что мы отдаляемся от Москвы. Зелёная девятка уже не особо маскировалась, и иногда ехала за нами «в хвост», нагло пристроившись так близко, что через заднее окно не было видно номеров машины. Этот приём известен и мне: ненавязчиво «нарисоваться» — в кафе, толкнув стул Левинца, обозначив себя таким образом. Видимо, по сценарию между нами должна была вспыхнуть перепалка — не зря же этот увалень в белой кепке остановился, ожидая дальнейшей реакции Левинца. Но, увидев, что его действие осталось без последствий, решил уйти — чтоб не нарываться на открытый конфликт перед сотрудниками шашлычной. Затем они создали видимость маскировки — но только видимость, обязательно нужно было, чтоб я, — водитель, — их заметил. Потом постепенно уменьшать эту самую маскировку, вводя «жертву», — то есть нас с Борисом, — в панику и замешательство, нагоняя на нас жути. Именно в таком состоянии мы и должны начать совершать ошибки и глупости, руки у нас должны трястись, движения наши должны быть резкими и не продуманными — так нас проще всего будет уткнуть бампером в столб. Вот только одного они про меня не знают: я не нервничаю, и мне нечего боятся! Дома, кроме умницы Маши, — которая, без сомнения, уже упаковала вещи, — у меня никого нет! Есть квартира, машина, непонятная работа и сомнительное «хобби». Увлечение раскопками, военной археологией, подразумевает наличие некоторого опыта выживания в тяжёлых условиях; выносливости, хитрости, авантюризма, наличия знаний диверсионного характера. Ведь чтобы изучать войну, часто приходится ставить себя на место командиров, и видеть поле боя таким, каким видели его они. Наш противник не знает, есть ли у меня оружие, какие у меня знакомства и прочую личную информацию обо мне. Будучи поисковиком, многую информацию о себе приходиться скрывать. Иногда чувствуешь, что ты какой-то шпион, только вот не понятно, на разведку какой страны ты работаешь? Оружие у меня, конечно, есть — пускай и травма. Я вспомнил одного копателя, его прозвали «Фриц» — кажется, за пристрастие к немецкой военной истории. Сейчас ему где-то сорок лет, он ветеран поискового дела, поскольку начал заниматься «этим», наверное, с самого рождения. Возможно, первым подарком, который ему подарили на день рождения родители, — если допустить, что он когда-нибудь был маленьким, и что он не сын самой войны, — то первым полученным подарком, несомненно, была лопата. Вообще, вначале девяностых он уже продавал на черном рынке пистолеты «ТТ», большую партию которых он поднял из забытого партизанского схрона, времён «ВОВ». На территории Советского государства было сделано множество таких схронов ещё до начала Великой войны, в разных областях и регионах страны — знал главный вождь, что грядёт страшная война. Но в 1939 г. инициатора закладок для партизан заподозрили в подготовке восстания против самого Сталина. С разведчиком долго не чикались, сразу определили того в кутузку, где он провел, много ли мало ли, «весёлых» деньков. Все закладки изъяли — все… ну, или почти все…

Тогда, после подъёма пистолетов «ТТ», за Фрицем» и закрепилось его прозвище, данное ему каким-то бандитом. По другой версии «Фрицем» его назвали по сокращению от его фамилии, которая созвучна с этим словом. Поисковики, знавшие его, говорили, что он связан не только с бандитами, а что у него есть хорошие повязки среди военных, и политиков разных «калибров». В двухтысячных он резко пропал из поля зрения поисковиков, друзей и товарищей, а так же из поля зрения заинтересовавшихся его персоной органов «ФСБ». Говорили, что это связано с каким-то громким политическим убийством, к которому Фриц якобы был как-то причастен. Его хотели сделать «козлом отпущения», повесив на него громкое дело, — но Фриц козлом не был по жизни, и чтоб им не стать, он просто исчез, растворился, дематериализовался. Появлялся он всегда локально, и неожиданно. С ним можно было случайно встретиться в лесу, застав его за любимым делом, в неожиданном, но обязательно «козырном» месте. С ним так же можно было связаться по мобильному телефону, но номер его был не у многих счастливчиков. Вычислить его по номеру было невозможно, даже обладая хорошей технической базой. Говорили, что свой телефон он заказал за границей, и отдал он за него немалую сумму.

Фриц — не фашист, хотя при первом знакомстве с ним многие могут так подумать: его одежда испещрена немецкой символикой и соответствующей атрибутикой. Он носит чёрную форму, на кожаном чёрном ремне блестит золотом круглая немецкая бляха, руководителей «НСДАП»[23]; в петлицах два позолоченных черепа «СС», под ними две золочёные «СС-овские» руны «зиг». Немецкий именной клинок на поясе, с именем политического деятеля военной Германии; немецкие ботинки, сделанные на заказ — один в один военные берцы тех лет.

Фриц всегда с собой носит, пожалуй, единственную русскую в его обмундировании вещь — гранату «Ф-1», ту самую, легендарную. Граната храниться в специально пошитом кармане, чека привязана верёвочкой к петельке. Взрыватель без замедлителя — мгновенного действия. Сама граната позолочена, и выглядит довольно необычно. Стоит ему засунуть руку в карман, он может вытащить из него гранату — уже без чеки. Таким образом, для того, чтобы выдернуть чеку, ему не требуется лишнее время, к тому же, он может поставить «Ф-1» на боевой взвод с помощью одной левой руки. Он фанат немецких вещей, немецкого военного устава тех лет, но не фанат самого строя и лично Гитлера. Я не искал встреч с ним, а если и таковым случалось быть, то старался свести общение с ним к минимуму, поскольку это — оружейный маньяк, и вообще «специфический» человек, с «заморочками». У этого человека — обострённая паранойя, которая по слухам не раз спасала ему жизнь. Фриц живёт где-то в лесу, живёт не один: ему удалось собрать вокруг себя группу таких же, как он, фанатиков, среди которых есть и взрослые люди, девушки, женщины, и по слухам, даже старики и дети. Где именно они живут, откуда берут еду, где прячутся от дождей и морозов? — этого не знал никто. Живёт он где-то здесь, недалеко, именно поэтому я его и вспомнил. Ещё дома, когда я прокладывал маршрут по карте, я вспоминал про Фрица, и в сложившейся ситуации, мне кажется, нам не обойтись без его помощи.

Скоро ребятки на «девятке» приступят к активным действиям, и нам надо к этому подготовиться. Других вариантов нет, стоит воспользоваться нашим с Фрицем знакомством — без помощи третьего лица нам не справится. Да и сама судьба привела меня в это место, где в огромном лесу живёт нехороший «дядя Фриц», которым впору пугать непослушных детишек. Я начал судорожно перебирать сильно сокращённые, порой до одной буквы, имена в записанной книжке сим-карты. «Вот он, хорошо, что в своё время не стёр из памяти!» — думаю я про себя, увидев сокращение «ФС». Нажимаю набор — слышен длинный гудок, затем тишина, потом гудок повторяется — и вновь тишина. Никто не берёт трубку, кажется, что человек, которому я звоню, чем-то занят — но зная Фрица трудно представить, чем именно. Выругавшись про себя, набираю ещё раз — гудок, тишина, вызов сброшен.

— Ебать-копать! — с досадой выругался я вслух.

Это была единственная наша надежда, ведь кроме Фрица нам с Левинцом больше никто не поможет в этом огромном и чужом лесу! Борис молча наблюдал за моими действиями, он вообще молчал после шашлычной, только односложно отвечал на мои не частые вопросы: «да, нет — нет, да». Видимо он тоже что-то почувствовал, в тот момент, когда его толкнул здоровяк в белой кепке. Я его не донимал, хоть он и подставил меня, его судить я не в праве. Так случилось, такая судьба.

Левинц перенервничал, и видимо долго не спал, похоже, что он только сейчас прочувствовал весь ужас ситуации, в которой он оказался. Ещё бы! Предательство любимой девушки, издёвки любовника, убийство человека — влиятельного и известного. Шансов, что это дело можно по-тихому спустить на тормозах — ноль! Ещё его «отпускала» трава, выкуренная им утром.

Неожиданно резкий звонок моего телефона разогнал мои мысли, вернув меня в реальность. Я посмотрел на экран: «номер не определён». Блин, как он сумел мне перезвонить — ведь мой номер так же не определяется! — подумал я, и нажал на приём вызова:

— Dass es notwendig ist?[24]- недружелюбно поинтересовался хриплый голос на том конце.

— Шоколада! — отвечаю ему в такт я.

Борис удивлённо посмотрел на меня.

— С кем разговариваю? — спросил хриплый голос.

— Симак! — ответил я.

— Здоров Симак! — наконец-то признал меня чуть повеселевшим голосом Фриц.

— И тебе не хворать, Фриц.

— Чего звонишь? — продолжил он разговор.

— Ай нид хелп!

— Чем смогу; — голос его опять стал мрачным. — Только сразу говорю — «на поле» я больше не хожу.

— Тут дело потрудней выходов в поле; — начал я.

— Завалить кого надо? — неожиданно спокойно, как-то обыденно, спросил Фриц.

— Тут такое дело, мы едем мимо твоего леса, и за нами увязалась какая-то машина. Я еду со своим другом, фортовым поисковиком Левинцем — не знаю, слышал ли ты о нём. Он нормальный пацан, но попал в неприятности: завалил родственника одного непростого чела, родственника, который переспал с его девушкой. Короче, есть предположение, что машина, которая едет за нами, как-то относиться к этим людям.

— Ты уверен, что эта машина едет именно за вами? — поинтересовался хриплый голос.

— Да! — твёрдо ответил я. — Скорость сбавляли не раз, они нас грамотно ведут, то через машину от нас едут, то через две.

И я вкратце обрисовал ему сложившуюся ситуацию. Борис при этих словах повернулся назад, затем снова посмотрел на меня, и в его глазах я увидел ужас и панику. Прижав телефон плечом к уху, я поднёс указательный палец ко рту, показав Борису, чтобы он успокоился.

— Значит, тебе нужно снять хвоста… — как бы про себя сказал он. — Мобильники отключите, аккумуляторы — вон! Как найти меня помнишь?

— Откуда бы мне помнить? — отозвался я, слегка раздражаясь от этих слов.

Должен бы Фриц как-то знать, что в гостях я у него никогда не был! Да и вообще, из моих знакомых поисковиков, ни один человек не мог похвастаться тем, что был у Фрица. Он объяснил мне, в каком месте нам следует свернуть с трассы на просёлок, и как ехать дальше.

— Через сколько ты будешь у нужного участка трассы? — так же спокойно поинтересовался Фриц, словно бы мы не «забивали стрелу», в которой, может быть, даже продеться стрелять — а договаривались о деловой встрече!

И от этого его спокойствия, полного отсутствия эмоций, у меня по телу прошёл холодок. Возникло желание всё отменить, но… похоже, другого выхода у нас нет.

— Через полчаса, или час — я у тебя; — продолжал автоматический записанный кем-то голос, отдалённо похожий на мой.

— Жду; — коротко ответил он.

— Фриц, ты только не очень их, ну помягче там! — поспешил сказать ему я, но тот уже сбросил вызов.

Между тем машина наших преследователей, не маскируясь, спокойно ехала за нами, и до начала активных действий оставались мгновения. По их сценарию я должен был поддать газу — пытаясь оторваться от навязчивых преследователей, — и в этот миг я был бы подрезан их, более быстрой и маневренной «девяткой», которая, судя по всему, была «одноразовой». Значит за ними едет другая машина, в которой может находиться и сам Крап. План у них, скорее всего, был такой: должна была произойти авария, реальная, но не слишком сильная, «рядовая». Я, как ненужный свидетель травли Левинца, должен был разбиться насмерть — они мне бы в этом помогли, — а Боря, пусть покалеченный, — должен попасть на суд к Крапу, где ему будет вынесен приговор, не подлежащий обжалованию.

Вот-вот у трассы должна появиться горелая ель — когда то здесь бушевали лесные пожары. После этой ели следовало проехать километра два до Фрицевского поворота. «А вот и ель» — обрадовался я, увидев похожее на черную свечу, дерево. Я сбавил газ и, продолжая сохранять спокойствие, включил правый поворотник, чем ввёл своих преследователей в ступор: как им быть? Или пристрелить бегущую дичь, или позволить ей самой снять с себя шкуру и прыгнуть в котёл с кипящей водой? Они выбрали второе, ведь я свернул на дорогу, ведущую в никуда — в дебри леса, где меня и моего спутника никто и никогда не будет искать. Здесь не будет свидетелей, здесь не помогут водители проезжающих мимо машин — тут их попросту нет; здесь не будет милиции и скорой — это глушь; дорога эта, похожая на старую лесовозную просеку, ведёт в тупик. «Если Фриц подведёт, то нам конец!» — пронеслось в голове несвоевременная мысль.

Скорость — «60 км/ч». «Нива» лихо подпрыгивала на кочках и ямах. Эту дорогу, видно, хорошо прокатал Фриц: всё было изъезженно зубатыми покрышками квадрациклов, и кое-где виднелись следы родных «УАЗовских» покрышек. Парни, ехавшие следом, еле поспевали за нами. Они подумали, что я хочу воспользоваться преимуществом «Нивы», и оторваться от них на бездорожье! Ехали мы по прямой вырубке, когда-то здесь добывали торф, и были проложены узкоколейки через весь необъятный лес. Но со временем рельсы растащили, всё бросили… Я периодически смотрел в зеркало, на скрывающуюся в клубах поднятой нашими колёсами пыли, «девятку», — с которой уже наполовину отлетел передний бампер — часть его волочилась по земле. Близился поворот, и я ещё раз глянул на едущую за нами машину — сквозь пыльное облако вдалеке бликовало зеркальным блеском солнце. Рассмотреть источник этого блика у меня не хватило времени — ясно было, что отражается солнце от чего-то хромированного, — скорее всего от второй машины бандитов, которая только-только выехала на просеку. У ели, с ободранной корой, я крутанул руль резко вправо, и влетел в незаметный со стороны поворот — совсем заросшую колею. Девятка не успела повторить манёвр, и пролетела мимо, оставляя за собой клубы чёрной пыли. На всякий случай я достал из кобуры свой «ТТ». Через какое-то время девятка, уже без бампера, снова появилась сзади, высоко подпрыгивая на буграх. По громкому звуку двигателя можно было с уверенностью сказать — у них отлетел глушитель. Что-то пошло не так. Я сразу это почувствовал, видя приближающееся поле. Как будто попал в какую-то зону чужой воли, требующей обязательного подчинения. Боря тоже это почувствовал, как то весь сжался. Мы вылетели на поляну, с давно спиленными пнями; дорога, по которой мы ехали, рассекала поляну надвое строго посередине. Судя по пням, можно было сказать — это старая вырубка. На бешенной для леса скорости, мы летели по дороге, когда краем глаза я что-то заметил сбоку. Посмотрев влево, я увидел за одним из пней человека в камуфлированной одежде, с натянутой на лицо «омонкой». Нас он будто бы не заметил, правая рука его лежала на пистолетной рукояти громадины «Knochensäge»[25] — как сами немецкие солдаты прозвали пулемёт «MG-42».

Пулемёт стоял на разложенных сошках, упёршихся в пень, который надёжно укрывал тело стрелка от возможной ответной стрельбы. Пень порос мелким кустарником, и с той стороны, откуда мы приехали, стрелка с его оружием было не разглядеть. Борис проследил за моим взглядом и, увидев стрелка, закричал:

— Он что, стрелять по ним собрался?

— Я не знаю, наверно припугнуть хочет!

«Будет стрелять! Всё пошло не так! Зачем я связался с Фрицем?» — судорожно перебирал я ставшие вязкими мысли. «Ведь это убийство! И оно только усугубит наше положение!» Раздался хлёсткий, разошедшийся эхом по лесу одиночный хлопок. Его эхо прошло сквозь «Ниву», сквозь нас. Я ударил по тормозам, «Нива» послушно остановилась, пыль, серым покрывалом следующая за нами, окутала машину. Оглянувшись, мы с Борисом увидели, как за въехавшей на поле «девяткой» упало дерево, от разорванного в клочья пня шёл дым. Дерево было подорвано взрывчаткой. С права тоже сидел человек, точно таким же образом, и с таким же пулемётом. «Девятка» стояла, — что там происходит, видно не было. Я открыл дверь и вышел из машины, держа наготове пистолет. В этот момент синхронно застрочили пулемёты. Резко. Как по команде, не слышанной нами. Пулемётчики, своим злым стрекотом, оглушили лес. Я инстинктивно присел, спрятавшись за передней частью машины. Пулемёты били по «девятке» длинными очередями, попеременно отдыхая, так, что огонь ни на секунду не прекращался. Чёрный дым и снопы пламени вырывались из чёрных, длинных стволов. Пули отрывали от машины куски, пластмассовое крошево разлеталось от попавшей под свинцовый дождь железной коробки. Отлетели оба передних крыла; куски пластика, перемешанного со стеклом, — брызгами разлетались в разные стороны под оглушительный аккомпанемент смертоносных немецких «машиненгеверов». Казалось, патроны не закончатся никогда. Борис что-то кричал мне, размашисто жестикулируя руками. Я как заворожённый смотрел, как на моих глазах убивают людей, расстреливают в упор с нечеловеческой жестокостью. Нос забило и защипало в глазах от удушливого запаха сгоревшего пороха и толового дыма. Наконец всё стихло, резко, разом. Но в ушах продолжало стрекотать, сильным звоном — то в правом ухе, то в левом. На поле из леса вышли люди, человек пятнадцать, вместе с оставившими своё оружие пулемётчиками. Почти все были облачены в общевойсковой камуфляж. Лишь один человек был облачён в чёрную форму. Похоже форма охранная, только более качественная, дорогая. У всех рации, типа «Vertex», по потёртой до металла краске было видно, что беднягам приходиться с ними чуть ли не спать. Оружие разное, в основном автоматы «АК-47», «АКС-74У», «МР-40», у одного бойца я заметил пистолет-пулемёт «МР-5», у другого — необычного вида маленький автоматик, похожий на «АГ-043», предложенный когда-то Симоновым, но так и не поставленный на конвейер. Скорее всего — самоделка, видать у них тут свои слесаря и токари есть. У каждого бойца на ремне висело по кобуре, пистолеты в них тоже были разными. Виднелись знаки различия, в виде полевых звёзд и лычек на погонах. Что примечательно, класс оружия соответствует званию — вон тот, с маленьким автоматом — сержант, а с «АКС-74У» два капитана; с «МР-5» — старлей, «МР-40» у лейтенанта и старших сержантов. У рядовых, которых тут было немного, были карабины «М-98», винтовки «АВС-36», «СВТ-40» — всё, из репертуара Великой Отечественной. Были и охотничьи ружья. У одного человека, не обременённого званиями, облачённого в отличающийся от остальных камуфляж расцветки «дубок» — был современный немецкий автомат «HK G36», — который можно увидеть в фильмах, или компьютерных играх, — я так же заметил у него нагрудный знак «Охотрыбоохрана», егерский шеврон на плече — а в кармане наверняка соответствующее удостоверение. «Это они для нежданных гостей так вырядились, или залётных охотников на деньги так разводят?» — подумал я, рассматривая серьёзных и мрачных мужиков. Со стороны действительно можно подумать, что эти боевики, только что расстрелявшие двух, пусть и бандитов — бойцы какого-то спецотряда, а здесь в лесу — что-то типа подготовительного лагеря.

Я вышел из оцепенения, и побежал к окружившим дымящиеся останки автомобиля людям. Краска на машине практически отсутствовала, всё железо покрыто дырами, местами была видна белая шпатлёвка. Из моторного отсека шёл белый, едкий дым. Вокруг машины всё было усыпано кусками пластика, белыми льдинками стекла, кусками пыльной краски и шпатлёвки. На сидениях лежали два куска мяса, присыпанных покрасневшими осколками, и накрытых покрывалом растрескавшегося лобового стекла, ввалившегося внутрь. Побелевшее, изорванное пулями стекло медленно впитывало кровь мертвецов, словно губка. Кровь растекалась по белым трещинам, заполняя их — словно микро артерии, и похожее на белую тряпку стекло, постепенно окрашивалось в красный цвет. На «торпеде» я увидел знакомую кепку, которая поменяла свой цвет с белого на бурый: «Баба уже не даст»…

— Парни, вы чего натворили, надо было живьём, понимаете? — кричал я.

Люди, большая часть из которых скрывала лица за прорезями омоновских масок, молча стояли, закинув автоматы и винтовки за плечи; один из них, человек в чёрной форме, имевший на погонах самый высокий чин, подошёл к машине, покопался в её нутре, и достал перемазанный кровью «укорот». Держа его в правой руке, он левой стянул маску с головы — человеком, только что безжалостно расстрелявший наших преследователей, был сам Фриц.

— Ну здоров, Симак! — он широко растянул рот в дружелюбной улыбке, — Держи! — и он протянул оружие мне.

Я отошёл на шаг назад, и он, замерев с окровавленным автоматом в вытянутой руке, медленно повесил его себе на плечо.

— Здорово, «Гитлер»! Ты что натворил? — спросил его я, пытаясь унять появившуюся дрожь в руках.

При слове «Гитлер» товарищи Фрица, из которых один оставался в маске, пристально посмотрели на меня, все разом, как по команде. Затем все перевели взгляд на Фрица, ожидая его реакции. Улыбка спала с его лица. Я не подумал, что Фриц держит своё имя в авторитете, и подобное обращение к своей персоне перед подчинёнными, должно быть, непозволительно для него.

Друзьями мы с ним никогда небыли, но он меня уважал за принципы, которыми я всегда руководствуюсь. Вспомнил я, как собравшись большой компанией, мы вышли «в поле», на неделю. Разбили палатки, и каждый занимался тем, что хотел: кто-то пил горькую, кто-то обнимался с девушками, другие ушли в лес на поиск трофеев, а иные просто сидели у палаток, травили байки, играли на гитарах, и пели песни. Фриц был среди них. Было весело и шумно, до тех пор, пока вдруг над поляной не повисла тишина. Какой-то парень, в пьяном угаре носившийся по поляне в одних трусах, стоял теперь посередине поля, лицо его было бледным, по побелевшей коже крупными каплями стекал пот. Парень стоял перед вставшим на задние лапы медведем. Я только вернулся с поиска трофеев и, подходя к лагерю, удивился резко наступившей тишине. Как так получилось, что никем не замеченный медведь вышел на поляну, что парень, не обратил внимания на бегущего к нему из леса хищника? Кто-то из поисковиков, спохватившись, принялся заталкивать патрон в ствол ружья, но я остановил его:

— Далеко, разлёт большой, пацана зацепишь! Спрячь свою пукалку, я сам попробую отогнать Мишку в сторону!»

И я пошёл. Медленно подошёл к парню, перед которым так же, замерев на месте, стоял небольшой медведь. Медведь посмотрел мне в глаза, в его взгляде я не увидел ни злости, ни страха — лишь любопытство. Говорят, этого делать категорически нельзя — однако, чуйка подсказывала, что я поступаю правильно. И я понял, что медведь ещё молодой, и к поляне его приманил звук гитары, или крики — он несмышленый, и ещё не ведает страха, поскольку незнаком ещё с человеком. Но трогать его нельзя — где-то рядом могут быть его сородичи. Они не простят убийства своего отпрыска. Я встал перед парнем, — оказавшимся за моей спиной, он вцепился в меня мёртвой хваткой, отчего у меня на теле потом проступили синяки.

— Иди! — сказал я медведю, не сводя с него глаз. — Иди! — повторил я громче, слегка махнув рукой, и медведь, словно поняв меня, развернулся и большими скачками побежал к лесу.

— Да ты герой! — встречал у палатки меня Фриц.

Люди радостно загалдели, обнимая всё ещё бледного парня. Кто-то поднёс к его губам полный стакан водки, и в бедного парня буквально влили «огненную воду».

— Вы не в клубе, и не на дискотеке! — говорил я окружившим нас людям, — В лесу нужно вести себя скромнее!

Мы тогда долго сидели с Фрицем у костра, разговаривая о жизни, о Великой войне. За литровой бутылкой коньяка ночь пролетела быстро, и мы сами не заметили, как наступил рассвет. Взгляды на жизнь Фрица, во многом совпадали с моими, — единственным расхождением в них была его жёсткость, если не сказать больше — жестокость. Его мало волновала дальнейшая судьба тех, кто посмел вторгнуться в зону его интересов. Он был расчётлив, умён, жесток и безжалостен, в своих суждениях. Но тогда всё было по-другому, всё было просто и по-доброму. Тогда это были только слова, многие из которых я не воспринял всерьёз. А зря…

После недолгого молчания он улыбнулся, как-то сразу обстановка разрядилось.

— А что я натворил? — безобидным голосом спросил Фриц, — Вот это видишь? — он снял с плеча окровавленный «укорот» и протянул его мне, но на этот раз он поднёс автомат к моему лицу, так, что я почувствовал запах ещё не засохшей крови.

— Это против тебя! Так что ты благодарить меня должен! — повысил голос Фриц, — Давай-ка расставим точки на свои места: это ты натворил, а не я — ты мне позвонил и попросил помощи! Слова, спустившие механизм, который их убил, — Фриц кивком головы указал на разбитую пулями машину, — Принадлежат тебе, так что не строй из себя целку, Симак, ты взрослый мужик, и пора бы тебе уже начать что-то понимать в этой жизни!

Ветер переменился, и подул со стороны расстрелянной машины. В нос мне ударил тошнотворный запах крови и человеческих внутренностей, смешанный с запахом бензина и дымом не сгоревшего пороха. К горлу подступил ком. Остальные «солдаты» принялись копошиться в железном крошеве, обмениваясь между собой восхищёнными возгласами:

— О, кому пробитый мобильник нужен? — один из солдат держал перепачканный кровью телефон, с круглой дырой посередине почерневшего экрана, и вырванным куском пластика.

— Э-э, пацаны, я тут руку нашёл с «зоновскими» наколками, нужен кому такой сувенир?

В ответ раздавался звериный хохот.

— Типа кроличья лапка, сувенир, на удачу! — подсказал кто-то, и хохот вспыхнул с новой силой.

— У меня «Макар», парни! — вновь кричал кто-то так, как кричит нашедший стреляную гильзу «крот», впервые оказавшийся в поле.

— Заткнулись там! — рявкнул помрачневший Фриц.

На поле, с противоположной «девятке» стороны, выехал «УАЗ», зелёного цвета. Народ «обозвал» эту модель «УАЗа» «Батоном» или «Таблеткой» — за его внешний вид и за его любимую профессию: машина скорой помощи. Скорее всего, на лесной дороге были именно его следы. Объехав «Ниву» он приблизился к останкам «зубила». За ним на поле заехало несколько квадрациклов, люди были в одинаковых, знакомых, камуфлированных одеждах. Некоторые мундиры украшали награды и значки — преимущественно периода Великой Войны, принадлежавшие обеим воюющим сторонам. Борис стоял немного в стороне.

— Пойдёмте, — сказал Фриц, положив свою тяжёлую руку на моё плечо, — Ты и твой друг можете считать себя моими гостями!

Мы подошли к «Ниве», Фриц привычно откинул сидение и залез назад, Борис сел на своё место, и мы поехали вперёд, оставляя за спиной суету, крики и шум двигателей. Боевики остались стоять рядом с расстрелянной машиной, и молча провожали нас тяжёлыми взглядами. Ехали мы по хорошо укатанной дороге, чем дольше — тем более разъезженной она становилась. Скорее всего, тут целая сеть лесных троп, сделанная таким образом, чтобы запутать случайного путника; наверняка составлена карта, которая есть у всех «местных» водителей. Возможно, некоторые тропы заминированы — защита от нежданных гостей, зная Фрица, я бы не удивился этому. По пути нам попадалось множество перекрёстков и разветвлений, встретилось несколько квадрациклов, почтительно уступивших нам дорогу. За окном мелькали деревья, которым не было счёту. Они надёжно закрывали дорогу от спутников. В рации Фрица слышался интенсивный радиообмен, и тот выключил её.

— Ты что тут, лагерь для военнопленных открыл? — спросил я Фрица.

Он рассмеялся, громко и заливисто:

— Ты продолжаешь меня удивлять! — сказал он мне.

— Продолжаю? — переспросил я.

— Да, ты меня удивил впервые ещё на том выходе, на котором мы познакомились. Удивил меня, позвонив мне сегодня, да ещё и попросив у меня помощи! — он вальяжно раскинулся на сидении, в каждом его слове чувствовалась уверенность.

Он был хозяином положения, командиром группы вооружённых людей, которых мы здесь встретили; он был хозяином этого места и, вспомнив его пламенные речи у костра, мне сделалось плохо.

— Я вчера только вспоминал о тебе, мне бы здесь побольше людей, таких, как ты! А то одни отморозки, куда ни плюнь! Ты видел, как они восхищённо разглядывали оторванную руку?

— Так что здесь? — спросил я, уклонившись от ответа на вопрос, про руку.

— Здесь? — он внимательно посмотрел мне в глаза, сквозь отражение в зеркале заднего вида, — Свободное поселение, здесь собираются люди, уставшие от города. Те, кто жить без леса не может, те, кого разыскивает «ФСБ» и менты, те, кому некуда больше податься! Этот лес стал приютом для многих людей, многие смогли здесь найти то, о чём они не могли и мечтать в городе — здесь они смогли самореализоваться! И могут делать то, что им нравится, каждый день! Этот лес собрал много людей, как сильных — так и не очень. Те, кто послабее — работают, набирая силу и принося пользу остальным, не отвлекая более сильных подножным трудом. Кто-то охотится, снабжая поселение мясом, кто-то ловит рыбу, другие пилят лес, иные строят дома, прокладывают новые дороги. Есть знаки различия, как ты наверное, уже успел заметить. Мы делим людей по их способностям: творец — творит, мудрец — мудрит, стрелок — стреляет, охотник — охотиться; а для дураков вообще — работы больше всего! Дураки и молодые все в рядовых ходят, чтоб видно было — кто есть кто! Звания тоже не просто так дают — совершил подвиг или, скажем, перевыполнил определённый план — получи звезду. Да, у нас есть установленные нормы на всё. За косяки — звезду снимем. У кого больше звание — тому должны уступать, в споре с нижестоящим он будет прав, и его мнение будет более авторитетным. Зарплату он будет получать более высокую, чем остальные; питание — лучше, вплоть до спиртных напитков «за счёт заведения», в то время как нижестоящим приходиться тратить на бухло свои деньги! Да и выпить они могут лишь в выходной — по будням пьют только офицеры! Таким образом, звёзды носят самые способные и удачливые люди. Некоторые, вместо звёзд, носят немецкие знаки отличия — но это охотники, в основном, им с внешним миром контактировать не приходится. У нас есть много хорошо подготовленных бойцов, все с опытом, каждый день тренировки, раз в неделю стрелять с ними ходим. Профессионалы. Подготовка получше спецназовской будет! Один такой боец двадцати простых солдат стоит! Они обучены воевать в любых условиях, при любой погоде, в любое время, притом автономно, без провизии и патрон! Еду они умеют добывать сами, боеприпасы — трофеи, снятые с поверженного врага. Эти бойцы — наша главная сила! Тут каждый год дороги меняются, что бы со спутника нас не вычислили, да и вообще, чтоб дураки без дела не сидели! А если нас и вычислят — то каждый из наших жителей — тренированный воин, хорошо вооружённый и сильный. У нас есть активные минные поля, системы сигнализаций, электрогенераторы, солнечные батареи, противотанковые гранатомёты, «ПЗРК». Сеть автономных «ДОТов», с подземным сообщением, в скрытых боевых казематах — «УОС»[26] «Горчак» — которых, здесь по лесу натыкано много!

Голыми руками не возьмёшь! — он усмехнулся, — Один фортовый ходок, отыскал немецкий слад с химическими снарядами и баллонами с ядовитым газом. Этого добра там было до ебени матери! Теперь всё это тут, у нас! И всё «это» готово к бою!

Дорога становилось всё более накатанной, стало понятно, что мы почти приехали. Я, конечно понимаю, что если бы не Фриц — то меня бы уже не было, но всё равно идти в гости к этому человеку мне совсем не хотелось…

— А что, милиция вас не трогает? — спросил я, — Трасса ведь рядом!

Фриц затрясся, в приступе смеха.

— Какая милиция, Симак, ты меня разочаровываешь! Ты представь, что нам может сделать горстка бухих мужиков в форме, пусть и с «Калашами», которые трясутся в дрожащих с похмелья руках? Ты бы лучше спросил, трогаем ли мы милицию! И я бы тебе ответил — что трогаем! Патрули нам платят откат, за то, что вздымают мзду с водил за нашем участке трассы!

— А если они позвонят в Москву, и им в поддержку вышлют армию?

— И что они скажут? Типа: «товарищ генерал, непонятно откуда взялся гарнизон с хорошо вооружёнными бандитами!» Да этих, дрожащих за свои места тварей по увольняют нахуй, в тот же миг — и они сами об этом знают!

— И всё же, может случиться так, что информация просочится в Москву, прилетит несколько вертолётов с ракетами, и ваша деревня исчезнет, будто не было её! Или приедет пара десятков «ГРАДов», которая оставит лишь горстку пепла от этого леса!

Борис испуганно посмотрел на меня. Он не в восторге от моего диалога с Фрицем, боится, что я разозлю его. Фриц замолчал, вдумчиво глядя на мелькающие за окном деревья.

— Ладно! — наконец отозвался он. — Я расскажу тебе кое-что. Но учти — этот секрет люди уносят с собой в могилу!

— Я закрою уши! — вмешался Левинц, действительно закрывший уши ладонями.

Фриц, словно не слыша и не видя Бориса, продолжил:

— У меня есть ядерная боеголовка! — он сделал выжидательную паузу, и внимательно смотрел на меня, ожидая реакции на его слова.

«Боеголовка! Да он гонит! Откуда? Он что, выстругал её из дерева?» — подумал я.

— Что молчишь? — спросил он.

— Ты гонишь! — откровенно высказал я свою мысль.

Фриц довольно усмехнулся, ещё сильнее раскинувшись на заднем сидении. По нему было видно, что это закрытая тема. Но темнеменее этот разговор доставляет ему огромное удовольствие. Похоже, он не врёт!

— Я выкупил её, в своё время. Точнее сказать, обменял. В конце девяностых, в свободное от копа время, я брал «халтурки»[27] — взрывал, стрелял, топил и резал за деньги.

Слово «киллер» тогда как раз было в ходу. Один высокий чин захотел залезть ещё выше, но ему мешал человек, об которого он спотыкался. Подкатить к этому «сучьему потроху» он сам не мог, потому что руки были коротки! — со злостью проговорил Фриц, — Мой «чинарь» попросил меня устранить своего конкурента, и пообещал мне взамен всё, что захочу. Я поставил ему условие — давай боеголовку, и тогда я займусь твоей проблемой! Попытаешься кинуть — и тебе не жить. Он спросил — зачем она тебе? Я сказал, что хочу продать её в одну восточную страну, чтоб наладить отношения с очень влиятельным там человеком. Он долго думал, но в итоге согласился. Мы поехали с его людьми в воинскую часть, где был подземный склад списанных ядерных боеприпасов, демонтированных с распиленных подводных лодок. Погрузили «изделие» в машину, и повезли сюда, в лес. Они сопровождали меня — мы так договорились. Проводили до самого поворота в лес — я не скрывал своё местоположение, ведь уже тогда у меня были свои люди, много людей, готовых защищать своё, готовых драться до последней капли крови за свой дом, за свою Родину! «Чинарь» думал, что я устраню его проблему, а потом он устранит меня — длинные языки никому не нужны; и получит за мой труп и за возвращённый государству украденный боеприпас стратегического значения большую звезду, и авторитет перед «папой»! Но не тут-то было! Мы с бойцами положили в этом лесу взвод «ОМОНа», который «чинарь» прислал для того, чтобы поймать меня за яйца. По телевизору через день, в новостях показали ролик, о попавшем в засаду, и полностью уничтоженном в Чечне взводе «ОМОНа». Правда, моих ребят тоже немало полегло. Полегли самые лучшие, верные мне люди, вместе с которыми я и создал «Гранитный». Я позвонил «чинарю», и сказал, что на днях планирую подорвать боеголовку, и что мой человек предоставит западным «СМИ» информацию о наших с ним делах. Все наши разговоры, с самого начала нашего знакомства, записывались мною — для подстраховки. Он обосрался! Ещё бы! Я на его месте тоже бы в штаны наложил — ведь он уже стал большой шишкой, благодаря мне, конечно! Мне стоило не малых трудов грохнуть его конкурента — «сучьего потроха», — он падла, словно чувствовал, что его пуля уже отлита, и более того — уже в стволе. Для его устранения мне пришлось сжечь нескольких отличных бойцов в пламени необъявленной войны! Я тогда сказал «чинарю», что тот мне должен много денег, и должен обеспечить мне и моему маленькому лесному государству суверенитет, полную независимость и свободу от политического и любого другого угнетения. Я пообещал, что не буду привлекать к себе внимания, что хочу независимости от государства, хочу жить так — как хочу! Он, конечно, согласился — ведь выбора у него не было! Иначе я бы разделался с ним, за его «кидок» с «ОМОНом». К тому времени сам я уже не занимался криминалом — всю грязную работу делали мои люди — как правило, обеспеченные оружием, деньгами и крышей над головой отставники. Мне привезли деньги — много денег. Целый грузовик новеньких, американских долларов! Мой город был официально оформлен как секретная подготовительная база «ГРУ» — запретная зона, «ПГБ-Гранитный», закрытый город гарнизонного типа. Нам привезли «ксивы» — пятьдесят удостоверений, с вписанными данными, которые я заранее отправил «чинарю». Всё официально, мы имеем право носить любые звания, нам даже обязаны подчиниться те же «менты», если мы предъявив им «служебные» удостоверения! Разумеется, я стараюсь лишний раз не привлекать к себе внимания, чтоб хитрый «чинарь» лишний раз не вспоминал обо мне. Так что, мой дорогой Симак, я тут царь, на законных основаниях. Позже, я выкупил через восток ещё несколько боеголовок — и теперь все они находятся в бункере, вырытом нами, — постоянно обслуживаются, и находятся в состоянии полной готовности! Если что — подорву нахуй пол России, и тогда сосать «им» всем «кожаную шляпу»! Параллельно с взрывом пойдет в ход заготовленный компромат — и многие головы полетят, очень многие! Круговая порука — друг мой, это такая хорошая вещь, что чем дальше — тем больше! И на данный момент, у меня в кармане жизни многих высокопоставленных людей! Плюс ко всему, что если случится так, что мне придется подрывать боезаряды — в ход пойдут подготовленные «торпеды»: это люди, которые прошли специальную подготовку, и в экстренном случае у каждого из них будет своя цель, которую нужно будет устранить! Поэтому, можно сказать, я держу руку на артерии страны! Если что не понравиться, то я сожму пальцы, и стране настанет пиздец! Верхушка руководства слетит, как пустое, дырявое ведро! Это будет крах, конец нашей страны — ведь ты знаешь, что бывает, когда Россия остаётся без «папы»? Будет хаос, и всеобщий, мировой пиздец!

Представив, какая сила у этого человека в руках, мне стало страшно. Я молча рулил, стараясь объезжать земляные ямы.

— А для чего это всё, для чего эта маскировка? — спросил я.

— Они не знают точно, где, как и что. На случай, если «чинарь» изменит планы. Такое тоже может быть. Мы создали тут целый лабиринт, с противотанковыми и противопехотными минными полями, растяжками, который каждый мой солдат знает, как свои пять пальцев! У нас есть «ПЗРК» и много разного, на случай воздушной атаки. Доллары, которые мне привезли в грузовике, я умножил на сто, вложив эти деньги в закреплённый оружием и силой бизнес. На полученные средства, — которые до сих пот текут неисчерпаемой рекой, — я купил много «нештяков». Но всё же я стремлюсь к независимости, и поэтому мои люди учатся сами добывать себе оружие. Бесплатно я выдаю лишь хлам — типа «Мосина» или другого старья. Люди должны сами покупать себе оружие — покупать у меня же, на заработанные ими деньги!

Я мог бы жить в особняке, мог бы жить на островах, иметь дорогую машину, трахать каждый день лучших женщин мира — но всё это не для меня! Лучше быть маленьким королём, чем большой шестёркой! Спортивные машины я не люблю, как не люблю всю эту грёбанную роскошь! Мне больше нравятся «УАЗы», квадрациклы, пыль и грязь, пот и кровь, боль и страсть — в них жизнь, Симак! — почти прокричал он. — Баб у меня здесь сколько угодно, притом они боготворят меня! И заметь, не за деньги! Я могу сделать так, чтобы любая современная певица отсасывала у меня через день, после того, как я её увижу в сети или по телевизору. Но я не люблю когда всё за деньги. Деньги лишь «для», а не «чтобы»!

Мы въехали на растоптанную поляну, на которой росли ели с обрубленными снизу ветками. В ста метрах я увидел забор — металлический, с наброшенной на него маскировочной сетью. Различная техника стояла между деревьев, перед воротами. Надо сказать, что и за забором было немало деревьев, которые хорошо маскировали гарнизон от спутников. Закрыв машину, мы пошли к этому забору, в котором уже виднелась очертание калитки. У калитки, на бетонной стене висела застеклённая рамка с бордовой табличкой, на которой золотым шрифтом было выведено: «ПГБ-Гранитный». Рядом с калиткой оказались ворота, которых я и не заметил по началу, из-за маскировки. На воротах красовались две здоровые, выполненные из листового железа и покрашенные красной краской, звезды, как на воротах воинских частей. За забором виднелись крыши домов, добротные современные крыши. Сам забор был обтянут колючей проволокой, несколько больших прожекторов возвышались за ним. Мы подошли к воротам, и калитка заблаговременно распахнулась перед нами. Открылась она без скрипа — смазана. Дверь открыл молодой парень, в камуфляже без знаков различия, но с красной повязкой на рукаве кителя. За плечом висела легендарная «трёхлинейка», из ременной кобуры торчал сигнальный пистолет.

— Товарищ полковник… — начал докладывать парень, вытянувшись струной по стойке смирно.

— Отставить! — лихо прикрикнул Фриц.

Мы прошли дальше, Борис в замешательстве плёлся за нами. Здесь действительно был целый город. Рядом с калиткой стояла небольшое помещение охраны, из прорези бойницы которого на нас смотрел ствол «ПК»[28].

Рядом с помещением — собачья будка, с насторожившейся при нашем появлении собакой, прикованной к будке цепью. Это была немецкая овчарка. Сами дорожки залиты бетоном — ровно и аккуратно, сразу видно, что работали «с душой». Похоже, у Фрица по-другому не работают!

— Раньше тут содержали заключённых — торфяников, это законсервированный лагерь! — вновь ожил Фриц, — Я со своей тёлкой тут недалеко обосновался, ходил как то на лося, и обнаружил это брошенное место. Мы тут всё обновили, подстроили. Новые дома построили, сложили печи! — хвалился Фриц, и обоснованно.

Справа от дорожки, по которой мы шли, я увидел стоящие в ряд машины: «Батоны» — их было штук двадцать, стояли они на одинаковом расстоянии друг от друга, выстроенные идеально ровным рядом. Краска на машинах блестела зеркальным лаком, шины были черны. Машины стояли на бетонной площадке, над ними висела маскировочная сеть. За рядом «батонов», стояли «козлы», в основном тентованные. Машины тоже выгладили «с иголочки», словно Фриц тут содержал автосалон отечественных внедорожников. За ними возвышались зелёные кабины «Шишиг» — этих машин здесь было с десяток. Половина — с командирскими кунгами связи — «КШМ»[29], другие — с какой-то спец аппаратурой, смонтированной на базе этих машин.

За «66-ыми» стояли «Уралы», и несколько грузовиков «ЗИЛ-131». Дальше, уже за «ЗИЛами», — мне не хватило зрения, чтобы различить модель, — ряд джипов, обычной, гражданской раскраски. Квадрациклов не было — скорее всего, они держали их где-нибудь под крышей. От этого огромного автопарка повеяло тёплым запахом нового отечественного автомобиля, бензина, и нагретой солнцем резины. На секунду в голове закружило — вспомнилось детство, пионерлагерь.

Дежурная машина в том лагере была как раз такая вот «таблетка»: запах выхлопа от той машины, запах нагретой солнцем краски — эти запахи крепко врезались в мою детскую память. Я всегда с завистью провожал эту «дежурку», когда она выезжала за забор или просто разъезжала по территории. У этой машины было много поклонников — не один я с завистью втягивал сдобренный выхлопом воздух своими детскими ноздрями. Тогда я думал, что когда вырасту, стану водителем — и непременно устроюсь работать в этот самый лагерь, и буду ездить именно на этой машине, а меня будет провожать завистливыми взглядами детвора!

Нам на встречу попадались какие-то забитые «мужичишки», каждый из них что-то нёс в руках: мешок или ящик. Одетые все в выцветший зелёный камуфляж старого образца, местами заштопанный, местами перепачканный краской, цементом, а где и просто прожженный. Скорее всего, это обноски Фрицевской армии, которые местные «дураки» донашивают за солдатами. Ну правильно, нормальному солдату нечего делать в рабочее время в части!

— Михеев, а ну давай быстрее! — раздался властный окрик.

Окрикнули одного из мужиков, который нёс на плече какой-то ящик, который сразу ускорился. Мужчина, в чистом строительном комбинезоне почтительно вытянулся по стойке смирно, увидев Фрица в сопровождении гостей:

— Здравья желаю, товарищ полковник! — бодро поздоровался тот.

Фриц никак не отреагировал на приветствие, он вообще не обратил на этого человека никакого внимания — будто с ним только что поздоровалась бетонная статуя, с встроенным микрофоном, который транслирует приветствие. Мы разминулись с несколькими девушками, оживлённо щебечущими о чём-то своём, в руках которых были тазы и вёдра. Девушки одеты в разное, как в городе, но не так пёстро — нет в них лишь той вызывающей обнажённости и вульгарности, которая модна среди современных горожанок. Увидев нас, девушки тут же смолкли, и стали серьёзными. Головы все опустили вниз, стараясь не смотреть на нас. Рядом с одноэтажным домом, старого советского образца, барачного типа, было развешано на верёвках разнообразное бельё, на крыльце одна девушка покачивала дорогую на вид детскую колясочку. Две бабушки сидели на деревянной скамейке, стоявшей в тени большой ели, неподалёку от подъезда «одноэтажки». Они что-то громко обсуждали, но увидев нас, мгновенно умолкли. Проводив нас с Борисом недружелюбным, но в тоже время внимательным взглядом, они вновь принялись в полголоса обсуждать свои дела. Вся эта умиротворённость, тишь, и мирная речь — всё это находилось в руках Фрица, и поэтому, эта жизнь, которую он создал здесь, была хрупка, словно тонкий хрусталь. На одном из домов я различил надпись на небольшой табличке перед входом: «столовая». «Интересно, как они тут получают еду? — подумал я, — По карточкам что ли?» Так же на глаза мне попалось несколько детских площадок, спортивный городок, здание с вывеской «ресторан», «клуб», «прачечная». Мы прошли довольно большое расстояние — приблизительно, метров пятьсот. За это время я насчитал тридцать два одноэтажных, кирпичных дома, и не подсчитанное мною множество свежих срубов. Сдаётся мне, что это далеко не все дома, которые есть в этом лесном гарнизоне. Мы дошли до окрашенного зелёной краской дома, на который тоже была наброшена маскировочная сеть. Над некоторыми окнами можно было разглядеть коробы кондиционеров, выкрашенные зелёной краской. Судя по небольшим размерам довольно современных, а может просто не столь мощных, по сравнению с теми, которые вешают обычно под окна офисов. Над входом в здание красовалась табличка: «штаб». Этот дом был больше остальных, у него был второй этаж, несколько зелёных тарелок торчало из крыши, а так же несколько обычных антенн. Окна имели ставни из толстой стали, в которой были прорезаны отверстия для автоматов — бойницы. Высокое бетонное крыльцо. На крыльце молодцеватый парень, одетый в камуфляж с красной повязкой на плече. В руках у него немецкий автомат «МР-40», тот же сигнальный пистолет, что и у часового на воротах, в кобуре на портупее. Штык нож, немецкий, как у меня, только не переделанный, в кожаном чехле, подвешенном на другой стороне ремня. Берцы до блеска начищены, так, что при желании можно бриться, глядя на своё отражение от их отшлифованной до глянца поверхности. Солдат молча вытянулся, грудь выставил вперёд, своим видом он напомнил мне солдат, изображённых на агитационных плакатах времён «СССР». Мы поднялись по бетонной лестнице, облицованной недорогой, но довольно современной керамгранитной плиткой. Мы зашли через толстую металлическую дверь в просторный коридор, на стенах прикручены подсвечники с толстыми свечами в прозрачных стаканах. Все свечи свежие — видно, что их ещё ни разу не зажигали. Значит, нет проблем с электричеством, или просто вовремя меняют? Освещают коридор гудящие лампы дневного света, без которых из-за отсутствия окон здесь было бы темно. Вокруг царит чистота и порядок, довольно прохладно. Я почувствовал еле уловимый запах хлорки. Полы, облицованные той же плиткой, что и крыльцо — блестят чистотой; стены, окрашенные светло-зелёной краской, дочиста вымыты. Мы шли по довольно широкому коридору, затем свернули в помещение лестничного тамбура, и поднялись на второй этаж. Шагая по лестнице, мы разминулись с молодым парнем, почтительно прижавшимся к стене, уступая нам дорогу. На втором этаже был точно такой же коридор. На стене я увидел плакат, советский, на котором изображён чёрной краской на красном фоне мужик, с суровым лицом, держащий в руке лопату. За ним — колючая проволока, и надпись сверху: «Лишь честным Трудом можно искупить вину перед Народом!».

— Плакаты лагерные что ли? — спросил я Фрица.

— Да, мы их тут много нашли. Те, что получше, я решил оставить — пусть висят! Дисциплинируют, знаешь ли. Когда смотришь на эти плакаты, невольно задумываешься о свободе, о тяжести труда — по сравнению с которым твой труд это ни что; задумываешься о безнаказанности и о наказании, о жизни и её пользе окружающему тебя обществу. Становится проще работать, поддерживать дисциплину среди солдат, да и самому дисциплинироваться проще. Эти плакаты создают своеобразную ауру, да что я объясняю — ты и сам это почувствовал, потому и спрашиваешь!

Мы подошли к очередной двери, с позолоченным и до блеска натёртым номером «35». Фриц приостановился, запустил правую руку в карман, и извлёк из него связку ключей. Быстро найдя нужный, он вставил ключ в замок, и несколько раз провернул его. Лязганье механизма замка эхом отозвалось в длинном коридоре. Мы прошли в большую комнату, обставленную в классическом стиле лакированной мебелью из красного дерева. Не один слой лака нужно нанести на дерево, чтоб оно имело такую зеркальную поверхность. На боковой стене висела большая карта — во всю стену; в центре комнаты стоял огромный лакированный стол, на нём немного не вписывающийся в классическую атмосферу аккуратный ноутбук, огромная латунная пепельница, чернильница, перо. На стенке, противоположной входу, висело белое полотно, подняв голову, я увидел подвешенный к потолку небольшой проектор. В углах стояли вытянутые вверх лакированные деревянные тумбы, с вмонтированными в них динамиками. Помещение обставлено довольно богато, и надо признать — со вкусом. Фриц открыл барный шкафчик, в котором загорелся свет, освещая многообразие различных бутылок у зеркальных стен. Он достал красивый графин с прозрачной жидкостью, и кивком головы в сторону стульев пригласил нас сесть. Деревянные стулья, облицованные мягкой кожей, оказались очень удобными — судя по всему, делались на заказ.

— Будешь? — спросил он, глядя на меня и слегка приподняв в руке графин.

— Не, нам ехать ещё; — ответил я.

Он недовольно хмыкнул:

— Ну как знаешь — многие мечтают о том, чтобы выпить со мной! — А ты? — с пренебрежительным холодом в голосе, обратился он к Борису.

Казалось, что Фриц только заметил Левинца. Борис посмотрел на меня, я еле заметно кивнул.

— Да, я бы выпил! — излишне-бодро, произнёс тот.

«Кто бы сомневался!» — подумал я. Фриц разлил спиртное по стаканам, и протянул один Борису. Тот жадно выпил его содержимое, после чего лицо его сморщилось так, будто бы он свежий лимон целиком съел. Фриц выпил и даже не моргнул глазом.

— Шнапс, местный, — сказал Фриц, — Всё по старинной технологии, отсюда и крепость! Есть и виски, и хорошая водка, да много чего есть. Так что если передумаешь…

И он многозначительно посмотрел на меня и постучал указательным пальцем по красивому графину.

— Да, забыл сказать, — вдруг оживился Фриц, будто бы вспомнил что-то очень важное, — Вы мне должны сорок тысяч долларов — по двадцать кусков за каждого ушатанного отморозка!

От этих слов у меня на миг пропал дар речи. Конечно, наивно было полагать, что Фриц просто так нас отпустит. Но и способ снятия «хвоста» был неожиданным, и о плате за него я не думал. Он оценил жизни двух бедолаг в двадцать штук «бакинских» — что по меркам современного криминального мира даже не дорого. Конечно, это были не просто «бедолаги»; это были подготовленные боевики, готовые и умеющие убивать, такие не думают, забираю чужую жизнь, и не боятся отдать свою. Цена была обоснована, и спорить с этим было бесполезно.

— Мы так не договаривались; — ответил я, после паузы, растянувшийся в минуту.

— Вот прямо сейчас договариваемся! — повысив голос, чётко проговаривая слова, сказал Фриц, — Работа выполнена, и требует оплаты! Мне надо людям платить — из своего кармана я это делать не намерен, из принципа! Ты думаешь, патроны, истраченные на твоих «друзей» на деревьях растут? По 200 штук на каждого! Да и вообще, постановка засады, и прочий гемор — всё это действия, который должны быть оплачены!

— Это было лишним. Я не знаю, зачем вы так много стреляли!

— Для верности! Слыхал про контрольный выстрел?! Это именно он и был, многократно дублированный! Жизнь научила в подобных ситуациях не жалеть патронов, ибо цена одного из них может стоить тебе жизни! Плюс выработка оружия, плюс люди, отвлечённые от службы, плюс потраченное мною моё личное драгоценное время и внимание! Считай, что платишь мне за свою спасённую жизнь, и за жизнь своего друга. В общем, вы мне должны, и это не обсуждается! Мы не на базаре, и торговаться не будем. Я итак тебе сделал порядочную скидку — поверь, сумма взята не из воздуха! Давай бабки, и катитесь ко всем чертям!

Фриц налил себе ещё, и откинулся в кресле, что-то разглядывая в кристально чистой жидкости, которой был наполнен его стакан.

«При всём желании я не могу достать такую сумму, — думал я, — Моя машина, снаряжение, всё что у меня есть не потянет и на половину этой суммы!»

— С собой у нас таких денег нет! — озвучил я свои мысли.

— Вы не первые, кто оказался в лесу без денег! — он громко рассмеялся, — Что ж, товар, можно сказать, куплен, а платить мы не можем — нечем! — последнее слово он произнёс чуть громче, чем следовало, с нескрываемой издёвкой.

Так, будто мы рыночные воришки, стащившие пирожок, и пойманные за руку честным торговцем, лично выпекающим эти пирожки. «Вырасти хлеб, собери, промели, испеки — и ешь! — поучительно говорил представившейся моим воображением продавец, держащий за руку чумазого мальчонка, в грязной и рваной одежде. — Да, всё так, но вот только в этих «пирожках» крысятина!»

— Придётся отрабатывать! — продолжил Фриц, нарушая повисшую в кабинете тишину, пристально посмотрев мне в глаза. — У вас два варианта: первый — договорится с родными или друзьями, нашими словами, по моему мобильному, о том, чтоб они перевели деньги на один из наших счетов, через наших людей, разумеется. Если у них нет таких денег, то можете написать на моих людей доверенность, на право распоряжения недвижимостью, которую мы заверим нотариально. Мы поставим минимальную цену на ваши квартиры — чтоб долго не ждать, продадим, нужную сумму вычтем, минус стоимость работы моих людей — но там не так много. Все остальные деньги переведём на банковский счёт, который откроют специально для вас. Может, оставшихся денег хватит на то, чтобы купить другую квартиру, немного поменьше, подальше от центра, в домике с «бородой» — но главное, вы будете живы, и никому ни чего не должны. Это дорогого стоит, поверь мне! Зачастую люди не думают об этом, и часто совершают разные безрассудные поступки. Берут кредиты под нереальные проценты, которые они заведомо не в силах погасить. Да ещё и деньги тратят непойми на что: дорогие машины, которые они не в силах будут обслуживать, дорогую мебель — которую они быстро уничтожат — ведь к этой мебели нет бережного отношения, поскольку она куплена на «чужие» деньги. Да, именно так — это уже чужие деньги, за которые им предстоит расплачиваться своими бабками! Некоторые, молодёжь в основном, тратят деньги на всякую чушь — модную одежду, которая через месяц выйдет из моды; на дурацкие смартфоны, которые они потеряют по пьяни или разобьют об стену при ссоре со своими тёлками. На идиотские планшеты, компьютеры которые они используют во вред себе. Компьютер создан для того, чтоб помогать человеку думать — решать свои проблемы! А что они делают? Сутками сидят за этими электронными коробками, тратя самое дорогое, что есть в мире — время, да на что тратят!? — размышлял Фриц. — Игры — заменяющие человеку реальность, компьютерные модели жизни; пишут в каких-то форумах таким же как они сами людям, злятся, радуются и любят — но это всё не настоящее, это лишь компьютерная модель социума, придуманная для того, чтоб забрать у людей свободное время, которое они не умеют использовать! Это то же, что трахаться с резиновой куклой! Люди сами хотят, чтоб другие владели их временем, люди хотят быть кому-то должны, чувство свободы лишнее в современном мире! — Фриц размахивал руками, видно это была его тема.

Затем он резко замолчал, и через несколько секунд продолжил спокойным голосом:

— Пока мои помощники будут оформлять вашу недвижимость вы, чтоб без дела не сидеть, и мой хлеб не просто так жевать, будете приобщены к хозяйственным работам. Своей работой вы будете расплачиваться за еду, воду и тепло, за крышу над головой. Если нет недвижимости, или её стоимость меньше нужной — это будет вам вторым вариантом, годик на меня поработаете: пол годика в «чуваках» походите, потом в «батраки» вас переведём. Хорошо работать будете — «мужиками» станете. Плохо работать будете — без еды вам сидеть, голодными. Убежать надумаете — в землю положат, без гроба и таблички. У вас может появиться дурная мысль о побеге — у многих появляется. Обычно через месяц. Вот только ни один на волю не выбрался. Вы в подводной лодке, на которой я капитан! У нас тут не тюрьма — лояльности от надзирателей не ждите, и закон у нас свой, «таёжный». Всех сбежавших отловили пущенные по следу собаки и наш элитный диверсионно-партизанский отряд, с егерями вместе. Мы в основном молодёжь на беглых тренируем…

Фриц молча наполнил свой стакан булькающей жидкостью из графина, не предолгая более никому, выпил залпом, и продолжил:

— …Ваших сегодняшних «дружков» наши молодые кадры срезали — не всё им по фанеркам стрелять! Кто поймает беглого, — особенно ценятся живые пленники, — тому сумма неплохая на счёт переводится, внеочередное звание, почёт среди сослуживцев и жителей, временное послабление режима по службе, и ещё кое какие бонусы. Все молодые солдаты мечтают, чтоб кто-нибудь сбежал, уж поверьте! Были случаи, когда молодые солдаты подкупали надзирателей, чтобы те доводили «чуваков» до побега. Справедливости ради надо сказать, что основная масса «чуваков» предпочитала вешаться или вспарывать вены. Беглецов же, — тех, кого ловили живьём, — свиньям скармливали, кого собакам отдали, а некоторых, особо отличившихся, к деревьям привязали, на высоту нескольких метров — там до сих пор и весят их обглоданные птицами скелеты. Надо будет вам экскурсию организовать…

Он вновь на секунду замолчал, что-то обдумывая, затем продолжил:

— Через год работы вы свободны, и ничего мне не должны.

Он вновь умолк, казалось, что с нами говорит робот, работающий на электричестве, и питающий его ток в проводах иногда пропадает, обездвиживая «робота».

— Симак, я тебя уважаю как человека, и не ставлю на проценты. Да и в «чуваки» тебя не хочу прописывать. «Чуваки» — отряд смертников, работающий на износ и выполняющий самую тяжёлую работу. Все «чуваки» ходят под конвоем, живут в бараке, спят по пять часов в сутки — и им хватает, представляешь! Мне иногда, после пьянок и кутежа с бабами, двенадцати мало, а эти полгода по пять часов в сутки спят! Обычному человеку требуется 1500 часов сна, в течении полугода, а этим девятисот хватает! Хотя, они и есть обычные люди — просто притеснённые тяжелыми обстоятельствами! Для «чувака» сон вообще это главное. «Накосячил» — минус час сна, сильно «накосячил» — минус час всему бараку. Едят они суп из картофельной кожуры, плесневый хлеб, по выходным зерновые каши даём.

— Отбросами значит, кормить будешь? — спросил я, до скрипа сжав зубы.

— Нет, отбросы, например мясные, мы собакам отдаём. «Чуваку» отбросы калорийных продуктов есть вредно — жиром может зарасти. И что мне с вами, толстенькими, тогда делать? — Фриц усмехнулся, — На сало пустить разве что? «Чуваку» лишняя сила не нужна! Чтоб он цепи на ногах не разорвал! Нет, кормим так, чтоб силы были только на работу и чтобы не сдохли они раньше времени!

— Ты зверь, Фриц, Гитлер нервно курит, по сравнению с тобой! — сказал я.

Борис испуганно посмотрел на меня, затем медленно перевёл взгляд и упёр его в пустой стакан, сиротливо стоящий на зеркальном лаке стола между его рук. Фриц рассмеялся. Опять так же громко, что от его смеха звенело в ушах. Я уже начинал ненавидеть его смех.

— Не каждый доживает до «батрака», — ледяным тоном продолжил он, — У нас вообще мало кто уходит от сюда — люди, попавшие к нам за долги, часто остаются у нас, получают должности, деньги, реальные деньги, много денег. Там, — и он небрежно ткнул пальцем в окно, — Там вам за эти деньги жопу рвать всю жизнь придётся! А у нас, проработав пару лет, на небольшой должности, вы обеспечите себе спокойное существование в «Гранитном», и хороший счёт в банке — детишкам при правильном подходе останется!

В дверь постучали.

— Да! — нервно крикнул Фриц.

В комнату вошёл тощий парень, с бледным лицом.

— Разрешите, товарищ полковник?

— Да, что у тебя, давай резче, видишь — я с людьми разговариваю!

— Помните, вы мне приказали разузнать про Симака? — парень посмотрел на Левинца, видимо пологая, что Симак это он.

— Ну и что там? — тоном, не терпящим промедления в разговоре, спросил Фриц.

— Ребята всё сделали! Им стоило большого труда найти какую-нибудь информацию о нём — он почти нигде не засвечен!

— Хочешь сказать, что дизель полдня жёг соляру, чтобы вы узнали, что он «не засвечен»? — спросил Фриц, сверля гневным взглядом подчинённого.

Парень осел от прожигающего взгляда, ещё сильнее побледнел, весь напрягся, сжался, будто ожидая от Фрица удара.

«Да, балует Фриц своих подчинённых пиздами!» — промелькнула в моей голове унылая мысль.

— Никак нет, информация очень свежая, и затрагивает интересы объекта! Разрешите, я вам доложу лично? — испуганно залепетал парень.

— Я сказал, давай резче, и никаких лично! — прикрикнул на парнишку Фриц.

— Тогда будет проще, если я выведу информацию через ваш персональный проектор.

— Давай, только быстрее, ты начинаешь мне действовать на нервы! — сказал он, слегка успокоившись.

— А что ты хотел про Симака узнать? — спросил я Фрица, — Может я чем помогу?

— Надо будет, поможешь! — огрызнулся Фриц. — Без «может»!

Настрой Фрица мне совсем не нравился: было ясно, что он чего-то хочет от меня, и у него есть всё для того, чтоб получит желаемое. Всю его речь можно было разделить на две части, как в современной рекламе: первая часть это запугивание: «Вы любите сладкое? Любите кислое? Любите солёное? Знайте — вы в группе риска, вам грозит кариес! Через неделю у вас выпадут все зубы, и противоположный пол никогда не обратит на вас внимание! Вы до старости проживёте в одиночестве! Вы никогда не станете успешным человеком — поскольку приличное общество избегает беззубых людей!» — Страшно? Это первая часть — запугивание. Но есть и вторая, в которой предлагается избавление от нарисованной напасти, смазанное запоминающимися, новыми словами, и обязательными нотками ненавязчивого юмора: «Но, если вы купите новую зубную пасту супер флэш 3D турбо, в новом гибсилвентовом тюбике — то ваши зубы вырастут за один день, и у вас их будет даже больше, чем у акулы!» Но Фриц не торопился озвучивать вторую часть, на которую заведомо и был рассчитан весь разговор о «чуваках» и прелестях их жизни в этом месте. Хочет, чтобы я прочувствовал ситуацию шкурой? Нужно было валить из этого «гарнизона», в котором прочно установился режим диктатуры Фрица!

— Фриц, ты видавший жизнь человек, — начал я, — Я тоже — и ты знаешь это! Ты старше меня, да и кабинетная жизнь не способствует развитию быстроты реакции и мускулов. Ты знаешь меня, пусть и поверхностно, но всё же. Скажи, ты не боишься, что я тебе твоей прекрасной пепельницей проломлю череп? Прямо сейчас? — в лоб спросил я, слегка подвинувшись к массивной пепельнице. Фриц склонился к столу и пристально посмотрел на неё, будто латунная пепельница — живая, — и он хочет увидеть её реакцию на мои слова. Будто он мысленно спрашивал кусок латуни: «А не предашь ли ты меня, подруга, не встанешь ли ты на его сторону?»

— Нет! — он резко распрямился, встал со стула и немного отошёл в строну. — Во-первых: тут камера, за нами с тобой сейчас наблюдают несколько человек; во-вторых — на минусовых этажах этого здания тревожная группа, самые лучшие солдаты заступают в неё, для них это как награда! И в-третьих — я часто тренирую свою реакцию! — и он молниеносно выхватил из незаметной наплечной кобуры пистолет.

Дуло его смотрело на меня, это был современный с виду пистолет, похожий на «Walther P99», кобура была кожаная, по видимому сшитая на заказ для Фрица местными умельцами. Его лицо неожиданно озарила добродушная улыбка, и он убрал пистолет в кобуру, «забыв» застегнуть хлястик кобуры:

— У тебя нет шансов, дружище!

В дверь без стука ворвалось несколько бритых наголо солдат, в чёрной форме. Один из них резко бросился на меня, словно хищный зверь на долгожданную добычу. Я попытался отпрыгнуть в сторону, но враг предвидел этот момент, и ловко подсёк мой уход. Я упал, туша противника рухнула на меня. Из глаз посыпались искры, солдат резко перевернул меня на живот, стянув руки за спиной чем-то жёстким, похожим на пластиковый «браслет». Другой рукой он ухватил меня за короткие волосы, подняв голову над полом. Я увидел Бориса, с раскрасневшимся лицом, лежащего в той же позе, что и я. Сверху склонился Фриц, с довольной улыбкой на лице. Он внимательно смотрел на меня, как бы наслаждаясь созерцанием моей беспомощности.

— А ты прыткий! — сказал он мне, и не видимым мне жестом приказал солдатам отпустить нас.

Солдаты обрезали пластиковые хомуты, до боли сильно стянувшие запястья, помогли подняться с пола, и молча покинули помещение.

— Круто ты выдрессировал своих бойцов! — сказал я. — Но спецназ «ГРУ» разнёс бы всех твоих полицаев!

— Симак, неужто обиделся? — спросил Фриц, злорадно улыбаясь, — Интересно, когда в «чуваках» окажешься, как ты тогда запоёшь!? — он рассмеялся.

— Ты знаешь, Фриц! — ответил я, — Некоторых людей нельзя сломать. Я разхуячу всю твою систему изнутри, перебью твоих надзирателей, найду тебя и заставлю говно жрать! А потом убегу в лес, и твоим бойцам, при всей их подготовке не угнаться за мною. Лес — это моя стихия!

— А если не получится? — спросил он.

— Тогда лучше смерть. Как собака я жить не умею!

Фриц задумался. «Электричество», питающее его, вновь отключилось, на несколько минут. Затем, наконец, он сказал:

— Я хотел тебе кое-что предложить, друг! «Вот она, долгожданная вторая часть его подготовленной заранее речи!» — подумал я.

— Мне нужен такой человек как ты. Я много слышал о тебе, от бывалых копарей и от простых ходоков, заходивших ко мне в гости. Я знаю, что ты не предашь — а у меня дефицит с верностью, нет у меня на сто процентов надёжных людей! Человеческая верность — это единственное, в чём я испытываю дефицит! Я изначально хотел предложить тебе стать инструктором по подготовке моих бойцов. Ты должен будешь учить моих бойцов тому, как ориентироваться в лесу, как маскироваться, как выжить без продуктов, как развести огонь без спичек и прочему. Я буду очень хорошо платить тебе, у тебя будут лучшие бабы и любое бухло. Весь этот лес будет твой! Ты сможешь построить себе отдельный дом и жить там в одиночестве, если захочешь. Ты заработаешь сумму вашего долга за полгода — и дальше будешь работать уже на себя!

— Нет, Фриц. Я — свободный человек, и без свободы я как без воздуха!

— Что же нам делать, а Симак? — спросил он, почёсывая указательным пальцем острый подбородок, — Ты мне должен! В цепи тебя не заковать, денег у тебя нет, работать на меня ты не хочешь. Простить тебе долг я не могу, если так буду прощать всем — то сам без штанов останусь!

— Я отдам тебе деньги, как только смогу. Конкретные сроки назвать не могу, но в том, что я с тобой рассчитаюсь, можешь не сомневаться! Пожалуй, это единственный вариант для тебя получить от меня деньги!

В дверь снова постучали, и на пороге появился испуганный парень, заходивший к нам десять минут назад.

Маша заканчивала сборы. Спортивная сумка была набита разными необходимыми для месяца автономного проживания, вещами. Она решила брать лишь самое необходимое, то, чего нельзя будет купить там, — на даче родителей подруги. После звонка Андрея она сломала сим-карту на двое, вытащила из мобильного батарею, и выбросила сам телефон в мусоропровод. «Андрей — я знаю, что ты веришь мне — и я не подведу тебя! — думала Маша, — Я сделаю всё так, как ты хочешь! В моём сне папа сказал мне, что если я не смогу тебя остановить, тогда ты уйдёшь в свой последний поход — тогда меня спасёт только покаяние и вера — поскольку тело моё будет обречено на гибель…» До подруги — час езды на общественном транспорте, или полчаса на такси. Девушка решила поймать машину у дороги, чтоб не испытывать судьбу лишними звонками. Да и телефона у неё теперь не было — он находился где-то в горе подъездного мусора, и позвонить с него при всём желании было уже невозможно. «Ничего, вот вернётся Симак — уж я его заставлю новый купить!» — думала девушка, и при этой мысли, на душе стало светлее: «Только б вернулся… живым!» Она подхватила сумку, посмотрела в зеркало — вид у неё был усталый, белки глаз покрасневшие, мешки под глазами, болезненно-бледное лицо. Вид был не слишком презентабельным, и в другой ситуации она ни за что не вышла бы на улицу в таком вот виде — но сейчас Маше было плевать на свою внешность. Главное было покинуть это место, уйти от нависшей опасности. Она открыла входную дверь своей квартиры — в подъезде пахло сигаретами и слегка подтухшими картофельными отчистками. В это время в подъезд, открыв кодовую дверь с помощью электрошокера, бодро вбежал мужчина, небольшого роста, кавказской внешности, и дымящей дорогой сигаретой, небрежно торчащей изо рта. Карман его кожаной, пахнущей сигаретным дымом и одеколоном куртки, оттягивала внушительная связка ключей — отмычек. Ещё куртка прикрывала спрятанное за нею оружие — пистолет «Glock-17», имеющий в магазине боезаряд, из семнадцати патронов «9×19» миллиметров, и запасную обойму в скрытой кобуре. За поясом, висел вставленный в ножны кинжал, острое лезвие которого было испещрено тонкой гравировкой, разобраться в которой не мог и сам его владелец. Другой нож, — размером поменьше, — в ножнах из толстой кожи, закреплённый изнутри брюк, — был скрыт от посторонних глаз, и в то же время он был всегда под рукой. Вошедшего в подъезд звали Була, и он пришёл сюда по воле ненавистного бугра — Крапа. Задание, данное ему боссом, было простым — поймать тёлку и привезти её на прави́ло[30] к Крапу.

Но Була, при всей простоте задания, боялся. Он несколько лет работал в Москве, и за это время понял, как непредсказуем русский народ. Простые задания всегда были самыми сложными, в то время как сложные на словах оказывались простыми на деле. С виду сильный человек, может превратиться в жалкую свинью, при виде наставленного на него оружия. И наоборот: жалкий и худой студент как-то выбил у Булы оружие, сломал ему руку и выбил зуб. Об этом случае он никому из подельников не рассказывал — боялся потерять авторитет в их глазах. Своим товарищам по оружию, про тот «случай со студентом», он сказал так: что сражался один с четырьмя противниками. Три — маловато, пять — подозрительно много, — и он решил соврать своим, что противников было четверо. Трое здоровяков спортсменов, одного из которых он, Була, кажется, видел на чемпионате России по кикбоксингу. А четвёртым противником и был тот самый сопляк-студент, с которого ему, Буле, — следовало «срезать усы» — забрать долг, который задолжал Вилли брат студента. Долг был много раз помножен, — в качестве процентной компенсации, — и его сумма переросла годовой заработок простого человека. В рассказе Булы о том злосчастном, памятном бое, у студента при драке оказался в руке пистолет — он стрелял, но Була умудрился увернуться, и выбил у него из рук оружие. Затем он дрался, как дерётся разгневанный тигр, но из-за численного перевеса он проиграл тот бой. Пропажу отобранного студентом «ПМа» он списал на то, что сбросил пистолет с моста, при приближении к нему сотрудников правопорядка. Тогда, услышав эту историю, Крап прилюдно высмеял Булу — за это тот и ненавидел своего босса, и по ночам он мечтал о его власти и о его богатстве, о месте Крапу за нанесённую обиду. Надо сказать, что того студента, — который оказался завсегдатаем в тренажёрном зале, и при всём своём сухом и хилом виде, был парнем довольно сильным, жилистым, — потом его, конечно, поймали, избили толпой — им с братом пришлось продавать дачу, чтобы расплатиться с Крапом.

Перед тем, как отправится за тёлкой, Була сидел в гостиничном номере перед зеркалом. Ноги его были ватными, он взял с собой «Glock», так же прихватил кинжал. Гравировка на подаренном отцом ноже, её смысл, был неведом ему — важнее были ослепившие его деньги, богатство и роскошь, к которой он стремился. Он выпотрошил сигарету, и забил её опустевшую бумажную гильзу душистой травой, выращенной на его родине. Стало легче, «мандраж» прошёл, и Була, прихватив со стола ключи от машины и набор отмычек, направился к выходу — его ждала надоевшая, осточертевшая, но необходимая работа. Проникнув в нужный подъезд, Була подошёл к площадке с лифтами, нажал обе кнопки вызова. Через некоторое время лифты подъехали, с разницей во времени в полминуты. Первый лифт, грузовой, молодой мужчина заблокировал с помощью скрытой в двери кнопки-рычага, рассчитанной для блокировки дверей при транспортировке грузов. Второй, вовремя подъехавший и с грохотом открывший свои видавшие виды двери лифт, он заблокировал, запустив руку в пространство под потолком, между кабиной и дверями. Там что-то щёлкнуло, и лифт замер, освещая желтым светом площадку, на которой стоял мужчина. Он довольно улыбнулся, обнажив золотые зубы, и сплюнул истлевшую наполовину сигарету. «Бычок» вылетел изо рта — словно пробка из бутыли с шампанским, — стукнувшись о бетонный пол окурок отрикошетил в щель между лифтом и подъездом, улетел в шахту. Он услышал шаги сверху, улыбка исчезла с его лица, — оно стало суровым и напряжённым.

Маша нажала на кнопку вызова лифта. Обычно, при нажатии на кнопку, раздаётся щелчок, где-то сверху, и раздаётся гул ожившего механизма. Но в этот раз щелчка с последующим гулом не было. Кнопка была одна. По какой схеме заветная кнопка распределяла приоритеты между двумя кабинками, девушка не знала. Да и вообще она не задумывалась, почему при нажатии на одну кнопку, в разное время, приезжают разные лифты. Но сейчас она почувствовала, что что-то было не так. Дело было даже не в внезапно сломавшемся лифте, а в растущем словно снежный ком предчувствие, — предчувствие чего-то непоправимого, неизбежного и чего-то глобального. Казалось, что весь окружающий девушку мир излучает тревогу: крашенные стены подъезда, серые, запылённые изнутри окна, бетонные ступени. Её охватила паника, хотелось бежать — всё равно куда, хотелось кричать, хотелось, чтоб рядом были люди, много людей. Но как назло подъезд был пуст, лишь снизу слышались едва уловимые шаги, будто кто-то переступает с места на места. Видимо, такой же как она, человек, неожиданно столкнувшийся с неприятным препятствием, в виде неработающего лифта. Девушка отогнала овладевающую ею панику, и бодрой походкой направилась вниз. Человек, топтавшийся снизу, тоже пошёл — только наверх, навстречу. Только ему было сложнее — она спускается, а он поднимается. Шаги поднимавшегося человека становились громче, от их уверенности, от стука твёрдых каблуков о пыльный бетон ступеней, веяло холодом и какой-то обречённостью. Паника вновь охватила Машу. Она остановилась. Снова захотелось бежать — но куда? Обратно домой — уже не успеет; расстояние, разделяющее её и поднимающегося человека, сократилось до этажа — и тот при желании с лёгкостью догонит девушку. Она снова попыталась отогнать страх, резким усилием воли, но на этот раз её тело охватил ступор — девушка стояла между лестничными пролётами словно статуя, высеченная из гранита, не в силах пошевелится. Шагавший бодрой поступью человек, словно заведённый механический солдатик, был уже близко. Его размеренные шаги сливались в дьявольскую музыку, пугающую и сковавшую её сознание. Показался сам шагавший, его шаг, отдающийся в сознании девушки грохотом, стих. Он подошел к ней, уперев руки в стены, он пригородил собою путь вниз. Парень разглядывал девушку, затем достал из левого кармана телефон, несколько раз беззвучно ткнул пальцем в сенсорный экран, затем убрал телефон и широко улыбнулся, показав свои золотые зубы.

— Дэвущка, красавица, далеко идёщь? — с излишним акцентом, произнёс он.

Изо рта пахло чесноком, и недавно выкуренной сигаретой. Маша молчала. Нужно было бежать. Но как — он непременно догонит её. Она вспомнила Андрея, который говорил, что при подобных «встречах» нужно максимально использовать окружающие тебя подручные средства, и обязательно «запрещённый удар». Маша попыталась взять себя в руки, вспомнила Андрея, который рассмеялся бы, увидев её испуг. «Ты что, трусиха, нашла чего бояться!» — сказал бы ей Андрей. Вспомнив о Симаке, на душе потеплело, чувство страха само собой растворилось, будто его и не было вовсе. Она с силой ударила человека носком каблука между ног — улыбка моментально исчезла с его лица, вместо неё на его лице отобразилась гримаса боли и злости. Маша бросила в него сумку — врезавшись в скорчившегося мужчину, сумка сбила его с ног и повалила на лестницу. Он явно не ожидал такого напора от худенькой девушки, и ей удалось взять его врасплох.

— С-сука! — простонал он, представляя, как его будет высмеивать Крап, если он упустит эту девушку.

Она бежала, нажимая на кнопки звонков квартир. Между тем Була пришёл в себя, и девушка уже слышала его громкие шаги за спиной. Он бежал большими шагами в три ступеньки — его бег больше был похож на прыжки хищного животного, догоняющего свою жертву. Наверное, люди в квартирах, на кнопки звонков которых нажимала девушка, думали, что это очередной продавец картошки, или местные хулиганы — и никто не спешил выходить в подъезд. Пробежав два этажа, Була догнал девушку, накинулся на неё, повалив на холодную и пыльную лестницу. Маша с силой процарапала лицо бандиту, из толстых борозд, оставленных её ногтями, хлынула горячая кровь.

— Ах ты сука! — прошипел Булла, одной рукой обхватив ноги девушки, второй ощупывая повреждённую щёку.

Посмотрев на окровавленную руку, с клочьями содранной кожи, он с силой ударил Машу. От удара в глазах потемнело, она поняла, что это конец. Собрав силы в один мощный рывок, она вцепилась в его левую руку, схватив его за перемазанный кровью палец, она вывернула его так, что палец хрустнул и вывернулся в обратную сторону. Була закричал. Крик его был не громким, но в тоже время он отражал всю боль, которую сейчас испытывал он. Вопреки ожиданию Маши Була лишь сильнее сжал её ноги здоровой, правой рукой. Лицо её горело от удара, щека опухла и потеряла чувствительность — но Маша нашла в себе силы, — и с остервенением вцепилась бандиту в ухо, выкручивая его обеими руками. Ухо трещало и хрустело, пытаясь выскользнуть из её рук. Була левой рукой, преодолевая боль, выхватил нож — и с силой вонзил его в живот девушки. Они встретились глазами, девушка смотрела на него, взгляд её был холоден. Этот холод он почувствовал всем телом — холод проник в каждую его клетку, в каждый уголок его души. Тело девушки обмякло, она медленно осела на ступени. На светлой кофточке стремительно разрасталось тёмно-красное пятно. Он посмотрел на окровавленные руки девушки, в одной из них что-то было. Присмотревшись, он ужаснулся, в руке было зажато бесформенное, словно смятый в ком тетрадный лист, ухо. Его ухо. Только сейчас он ощутил отступившую на время, и теперь появившуюся вновь боль. Он ощутил горячую струйку, стекавшую по его правой щеке, в то время, как кровь от царапин стекала по левой. Защёлкали замки — кто-то выходит, он выдернул нож, резко поднялся, и побежал что было сил, в низ, правой рукой зажимая повреждённую плоть.

Крап кричал, узнав о гибели девушки. Когда Була сказал, что оставил там свою кровь и кожу, Крап пришёл в бешенство:

— Снова под фраера писанулся? Базана ей по ухам пронать не мог? С безоружной лярвой не справился? Не глушить — я же тебе говорил: не-г-л-у-ш-и-т-ь, — а ты, абрек тупой, — в горах свой мозг зашкваренный оставил? Или ты с рождения добра такого не видал?

— Ты за базаром следи! — рявкнул Була.

— Кому тут, за кем и чем по-жизни следить — решаю я! — и Крап резко схватил Булу за горло, стальными пальцами правой руки сжав кадык, он слегка приподнял его над полом.

Резкая боль, словно электрический заряд прошла сквозь тело. Он не мог дышать, тело парализовало, — Крап слегка приподнял его, нащупав левой рукой, и вытащив оружие Булы из кобуры:

— Ты чё понт передо мною выбиваешь? Забыл, перед кем стоишь? Я тебя на ремни порежу, падла, за такие дела паскудные прогоны!

Крап приставил пистолет к животу побелевшего Булы, и резко отпустил руку, который он сжимал горло подчинённого. Тому не удалось удержать равновесие, — от удушающего захвата в глазах побелело, пол под ногами показался ему ватным — он упал. Босс стоял над ним, и целился в него из его же пистолета.

— Коцнуть тебя прямо здесь — одним головняком по-жизни меньше будет! — зло произнёс Крап.

Була видел смерть, притаившуюся в глубине тёмного бездонного колодца воронёного ствола. Всё, что тревожило его в жизни до этого момента, показалось ему ничтожным и мелким. Он вспомнил отца, свой родной, солнечный край, горный воздух и пение птиц. Отец провожал его, молодого парня, уезжавшего на заработки в столицу. Тогда у них были планы, Була мечтал заработать денег, вернутся к отцу и построить дом, в который можно привести любимую женщину, в котором можно будет спокойно встретить старость отцу. «Деньги портят людей» — он не раз слышал эти слова от стариков, но не придавал им особого значения. Через три года мечты его поменялись, про отца он старался не вспоминать — после всего, совершённого им за эти три года зла, он не смог бы посмотреть отцу в глаза. Отец писал ему — точнее, уже не ему, — а его товарищу, живущему в общежитии строительной компании. Товарищ передавал письма Буле, после прочтения которых, тот всегда становился мрачным и угрюмым, часто он напивался после этих писем, иногда вино не помогало снять огненную тоску и боль, и тогда в ход шли наркотики, проститутки, и водка — разом. Он вспомнил ту девушку, которую он лишил жизни несколько часов назад. Взгляд её чистых и холодных глаз, — после того как он вонзил в её тело нож, — был таким же, как этот бездонный ствол «Глока»: тёмный и холодный. По коже прошёл мороз. Стало страшно, очень страшно — ведь там, ему точно не простят убийство этой девушки. Убить можно животное — но не ради развлечения, а для пропитания, или для продажи; убить можно врага — равного тебе, или более сильного, чем ты сам. А более слабый враг не достоин этого, и ты должен, если перед тобой стоит слабейший, но виновный, — ты должен поручить месть равному ему, чтобы он исполнил справедливость за тебя. Була закрыл глаза.

— Ты часом не закимарил? — вернул в реальность голос Крапа, — Давай, «Пьер безухий», вставай. Искупишь свой косяк делом: надо сделать хвоста и марануть одного пассажира — кента откинувшийся тёлки. Пацаны пробили его — матёрый пёс, хоть и сопляк ещё. Считай, что если не ты его — то он тебя, поскольку ты косяка дал, и теперь ты — его кровник! Чувачок наш отчаянный, умеет обращаться и с «холодом», и с огнестрелом. Под погоном ходил[31] на границе — этот фраер держит масть в мокром деле, пацаны разговор ведут за то, что с взрывчаткой наш фраерок «казырный» тоже работает.

Опасный пассажир — опасный для тебя, горец! За свою краснучку изенбровую он тебе крюка твоего узлом завяжет, и сожрать без соли заставит! Я думаю, тебе фартовее будет, если ты его встретишь, а не он тебя — больше козырей будет в твоей колоде! Его нужно гасить — под крест его ложить надо! Это бешенный пёс, который сейчас пойдёт на любой беспредел! Живым нужно взять того, кто будет с ним — Бориса Левинцилова. Это мой кровник — и я лично хочу поставить его на правило! Весь расклад по обоим фраерам тебе пацаны разложат. Их корыто уже завязали, и по трассе наши пацаны тащат — бадягу разводить тут особо не надо — тебе надо за пацанами ехать, чтобы «кенты» тебя не срисовали. Потом, когда пацаны фраеров раскумаривать начнут, ты должен рядом быть, чтобы хмырь этот — погранец — кончился там, на месте, понял?

Була утвердительно кивнул.

— Потом, когда загасишь «вдовца», ты должен второго хмыря скрутить, чтобы пацаны его раньше времени в доски не переодели. Ты нужен для того, чтобы пацанов поддержать, если что — бабла мусорам заслать — если надо будет, для отмаза. Потом ты пацанов, вместе с моим кровником, должен забрать, и лично мне привезти, понял?

Була снова кивнул.

— Дело верняк — пацаны и без тебя всё должны обвести чётко — не лохи гастрольные! Понял?

— Була третий раз кивнул.

— Эта масть красная, ссученная — Левинцилов этот, — Вилли мачканул! Ответ ему передо мною держать — и поверь, спрашивать я с него буду так — что он умолять меня будет, чтоб я его раньше времени землицей укрыл! Да вот только болта ржавого ему в пасть! — вдруг вскрикнул Крап, — Я эту морозь форшмаченную сутками буду резать, слышишь меня, ты! — налитые кровью глаза безжалостными лезвиями вонзились в Булу, — К ответу я его подводить медленно буду! — тише, проговорил он, и в его глазах заблестели какие-то злорадные искорки. — Живьём жарить буду, на углях!

Некоторое время Крап стоял без слов, опустив голову и уперев тяжёлый взгляд в блестящий глянцевым, зеркальным лаком, пол. Затем он всё же вспомнил о находящемся рядом подчинённом:

— Если что-то пойдёт не так, — если вы кровника моего по ошибке коцните, или погранца дышать не разучите — то я с тебя спрашивать буду, и за все косяки тебе отвечать! Понял?

Не дожидаясь ответа, Крап лихо закрутил на пальце, вставленном в спусковую скобу, пистолет Булы. Тот бешено крутился, словно заведённый волчок, и резко замер в обхватившей ствол оружия руке Крапа. Рукоять пистолета была обращена к нему, — к Буле. Это означало, что «бугор» даёт ему второй шанс. Он принял протянутое ему оружие, ствол которого несколько минут назад легко мог бы извергнуть кусок смертельного для Булы свинца. Боевик получил в придачу к возвращённому пистолету автомат «АКС74У», с четырьмя магазинами, принесёнными бритым парнем. Так же он получил приличную сумму, которой с лихвой должно было хватить на все предстоящие дорожные расходы, а так же на дачу нескольких крупных взяток. Крап протянул ему ключи, от «Лэнд-крузера»:

— Тачка на стоянке стоит, — напутствовал Крап, — Выезжаешь прямо сейчас, ухо и палец тебе подлатали — до свадьбы заживёт! В дороге не бухать, не ширятся, шмар в тачку не подсаживать! Поедешь с Костей Сивым. Пока ты с марамойкой этой кувыркался он, Костыль с «медведём» хату погранца нашего выставил — взял что нужно, и подпалил ту хату. В общем, прыгай в тачку, и будь на связи!

Була упаковал автомат в спортивную сумку, заботливо протянутую ему бритым здоровяком, которым и оказался сам Костя Сивый, и они уже вдвоём направились к двери, ведущей из просторной квартиры в роскошный подъезд элитной новостройки, как тут его окликнул Крап:

— Стой! Подойди!

Була, оставив сумку рядом с Сивым, подошёл к боссу.

— Это…. - брызнув слюной, заговорчески, полушёпотом — говорил Крап; горячий воздух из его рта обжигал израненное ухо Булы, — …Мочалка эта, которую ты заземлил, картинная хоть была, или полундра голимая? — при этих словах лицо Крапа искривила гримаса то ли боли, то ли смеха. Изо рта вырвался непонятный звук, похожий на стравливание воздуха из баллона.

— Красивая… — как-то потерянно ответил Була, и где-то внутри себя он почувствовал новый укол холода.

Парнишка тенью скользнул в приоткрытую дверь из кабинета Фрица, затем вбежал в комнату и включил ноутбук, стоявший на столе, развернув его к себе. На полотне, висевшем на стене, появилась картинка — включился подвешенный к потолку проектор. На экране появился снимок: обычный высотный дом, с тремя выделяющимися чёрными квадратами окон, с закопченными над ними стенами. «В этой квартире недавно был пожар!» — механически, отметил про себя я, без интереса разглядывая картинку. «Какого… это же был мой дом, и мои окна! Я никогда бы не спутал их с тысячами других!»

— Сегодня сгорела квартира «объекта», — прокомментировал парень, — По версии прокуратуры это поджёг. Далее… — он нажал на какие-то клавиши в ноутбуке, и на большом экране появилась другая картинка: какой-то подъезд, девушка, лежащая в чёрной луже.

Светлые волосы раскинулись по серой, заплёванной и пыльной лестнице, свисая с холодных бетонных ступеней. Это была Маша. Лицо её было бледным и грустным, на нём застыло выражение покоя и нежности. Со стороны можно было подумать, что это лицо безмятежно спящей девочки. Это была она. Это лицо я знаю наизусть, каждый изгиб и чёрточку.

— Суки! — вырвался из моего горла сиплый стон.

Я закрыл лицо руками. По ладоням ручьём потекли слёзы. В кабинете Фрица стало тихо. Даже озвучивающий видеоролик парень скорбно поник, наконец, поняв — кто из нас Симак. Он так и не смог найти в сети моих фоток — лишь поверхностную информацию, отражённую цифрами и буквами: адрес, номер машины, и прочее и прочее. Фриц встал, подошёл ко мне, и положил руку на моё плечо. Затем он вернулся к столу, взял графин и принялся наполнять стакан — рука его сильно тряслась, и жидкость из графина залила лакированную поверхность стола. Пролитые капли стеклись в небольшую лужицу, затем, — словно собравшись с силами, — тонкий ручеёк стремительно направился к краю стола, и барабанная дробь капель застучала по расстеленному на полу ворсистому ковру. Некоторое время все собравшиеся смотрели на эти капли, звук падения которых разносился по кабинету. Дождавшись в молчании, пока последняя капля не ударится о поверхность ковра, Фриц обхватил стакан, заполненный крепким алкоголем по самые края — и протянул его мне. Я выпил залпом, не почувствовав вкуса — лишь мерзкий маслянистый осадок остался во рту. Мне хотелось растворить появившийся в горле ком, ком сдержанного усилием воли крика, ком собранных воедино недосказанных слов, не проявленных чувств. Мышцы моего тела сжала судорога, с усилием разогнув руку, я поставил пустой стакан на стол. Встретился взглядом с Борисом. Белки его глаз покраснели, он отвернулся в сторону, не выдержав немого укора в моих глазах. Он был виноват в случившемся. Если бы он не написал мне тогда, то сейчас бы Маша была жива, мы бы лежали вместе, в одной постели, согревая друг друга теплом тел. Но теперь её уже не согреть. Ничем. Её больше нет, и это не шутка, не розыгрыш. Её нет, и не будет больше никогда, больше не услышать мне её волшебный, бархатный голос, не почувствовать сладость её обжигающих губ. Теперь я один, и больше никто не будет против того, что я часто выхожу на раскопки. Ни кто больше не будет ругать меня за то, что я делаю, и за то, чего я не делаю. Теперь я снова один — и найти такую, как Маша, я просто не смогу. Не заметил, как мою руку оттянула к полу тяжесть вновь наполненного стакана, я вновь механически опрокинул в себя его содержимое, которое теперь не оставило даже мерзостного маслянистого осадка. Вкуса просто не было — жидкость была абсолютно пресной. Кто-то мельтешил вокруг меня, кому-то что-то доказывал, на кого-то кричали. Кто-то угодливо наполнял мой стакан. Сквозь пелену безразличия к окружающему меня миру донёсся голос Бориса — он что-то лепетал, оправдывался. Ему вторил разъярённый рёв Фрица, который, судя по всему, в чём-то обвинял Левинца.

Я проснулся в темноте. Вокруг было темно, голова болела, и неприятный ком, застрявший в горле, тут же дал о себе знать. Стало тяжело дышать. Через какое-то время память потихоньку начала возвращаться ко мне, и я вспомнил про Машу. С трудом удалось вспомнить то, что было после выпитого первого стакана. Лицо Фрица было словно искажено — будто бы я смотрел на него сквозь мутное, покрытое слоем пыли, кривое стекло стопки. Он рассказывал, что его девушку, с которой он жил много лет, тоже убили, так же. Ножом, в подъезде. Убили из-за его тёмных дел. Его дела помогли ему найти новых друзей, но где есть друзья — там всегда будет противовес — враги. Враги Фрица были жестоки, они искали его, чтобы выведать, кому он продал ствол, из которого завалили блатного, чтоб узнать, каким образом и кто собственно убил. Убил того блатного сам Фриц. Никто не знал, тогда, что Фриц сам подрабатывает, подписываясь под любыми заказами на убийства. Позже, он стал умнее, и больше никогда и никого не валил из трофейных стволов. Лучше продать два «ТТ», и купить один «чистый» «ПМ».

«Макаров» в девяностых был популярным оружием, при выполнении разовых «заказов», как вспомогательное оружие, или как основное, — когда убийца мог подойти вплотную к будущей жертве, без лишних свидетелей. В частности «Макар» был излюбленным оружием для «подъездных убийств». Плюсы этого оружия, известны всем: небольшой — а значит можно носить скрытно, комфортно себя чувствуя, например, при беге; патроны «9×18» можно было купить у, практически любого милиционера, либо у военного — в неразберихе 90-х никто их не считал, а оружейные склады были ими завалены. Сам по себе патрон был неэффективен при стрельбе на дальней дистанции, а для стрельбы с близи — в самый раз. При выборе оружия так же подкупала легендарная надёжность «Макарыча», проверенная временем, позаимствованная у немца «Walther-PP».

А я молча сидел, и безразлично слушал его, мои мысли были заняты другим вопросом, совершенно другим. Бориса в кабинете уже не было, на мой вопрос, заданный непослушным языком, Фриц ответил, что Левинц отдыхает в гостевой комнате. Мы долго пили, Фриц много курил, сквозь клубы сизого дыма я видел, что по его щекам текут слёзы. Он действительно любил ту девушку, и может быть, именно эта потеря сделала его таким жестоким, обозлив его на всё человечество. При разговоре он часто называл свою погибшую девушку «тёлка» — видимо, за пренебрежением он пытался спрятать проступающие чувства, которые он долгое время держал взаперти в своей душе. Он что-то доказывал мне, сидя на краю стола, размахивал руками, в одной из которых он сжимал пустой стакан. Слова его словно бы проходили сквозь меня, не задерживаясь в сознании, которое сейчас было похоже на дырявое сито. Лишь отголоски чувств и боли этого человека передавались мне электрическими разрядами, которые безжалостными импульсами били точно в сердце. Боль отступила, на её место пришла пустота — которая оказалась сильнее боли, больнее боли. Пустоту не удавалось снять ни откровенными разговорами, ни крепким спиртным, Фриц сказал, что уже давно живёт с этой пустотой в душе, что это совсем не страшно, и к ней быстро привыкаешь, страшно становится лишь тогда, когда остаёшься один. Тогда ему хотелось кричать, хотелось разорвать эту пустоту, но ни крик, ни что-либо другое не в силах были её приглушить. Фриц жил с этим, и теперь с этим предстояло жить и мне. Помутнело в глазах, веки налились свинцом, мышцы ослабли, и я провалился в сон, словно в бездну. Затем я и очутился здесь, в этой тёмной и незнакомой комнате. Наверное, меня приволокли сюда солдаты, которые охраняют Фрица.

Я встал, начал ощупывать стены тёмной комнаты. Мена бросало из стороны в сторону, и при очередном толчке меня сильно стукнуло что-то твёрдое, в плечо. На ощупь я определил, что лежу на полу. С усилием поднялся, и продолжил искать выключатель. Шорох моих ладоней о рифлёную поверхность обоев мне казался громким. Стены были холодны, и сквозь плотную бумагу этот холод проникал в меня. Локтем я упёрся в какой-то предмет, и тут же этот предмет, по видимому ваза или кувшин, с грохотом свалился на пол. Комната наполнилась громким звуком вдребезги разлетающегося стекла. Я продолжил поиск. Под ногами неприятно захрустели стёкла. Наконец я нашёл выпирающую из стены кнопку выключателя. Нажал на неё — ничего, лишь сухой щелчок, прозвучавший в акустике пустой комнаты так, словно пистолет с опустевшим магазином вхолостую щёлкнувший бойком. Я начал обшаривать шершавые обои дальше, и нашёл дверь, на которой нащупал ручку. Дёрнул — дверь открылась, передо мной был коридор, освещённый тусклым жёлтым светом. Откуда-то появился солдат — с красной повязкой на плече и пистолетом в руке.

— Господин полковник приказал вас проводить в комнату для гостей, вы можете там подождать утра и его пробуждения. Там есть еда, вода, спиртное и сигареты! — тактично отрапортовал солдат.

— Валяй! — безразлично сказал я.

Мы молча шли по тускло освещённым пламенем свечей коридорам. Зашли в большую комнату с кожаными диванами, камином и заставленным разноцветными бутылками барным шкафом, солдат — парень лет двадцати, начал мне показывать, где что хранится. Он сказал, что является дежурным по штабу, и в его обязанности входит присмотр за гостями.

— А где Борис? — спросил я.

— Он в той же комнате, где спали вы. Он очень долго сидел в этой гостевой, прилично выпил, пока ждал окончания вашего, с товарищем полковником, разговора. Тащить его пришлось солдатам, как впрочем, и вас.

— Давай на «ты» — я не такой уж и старый! — сказал я.

Мы с ним как-то незаметно разговорились, он рассказал, что два года назад дезертировал из военной части, и в данный момент, как удалось выяснить местному хакеру, числится без вести пропавшим.

— А чего сбежал? — спросил я.

Его проблемы, такие простые, наивные и далёкие, отвлекали меня от мыслей о Маше.

— Да дедовщина там была жёсткая — пидорская. Петухом меня хотели сделать! — просто ответил он.

— Дела! — удивился я. — Раньше такого в армии не было. Пидоров в прежней армии чмырили. А теперь что, они свои порядки в армии устанавливать стали?

— Выходит, так; — согласился парень.

— А офицеры куда смотрят?

— Им пофиг, главное чтоб синяков ни на ком не было. Там вообще беспредел творился, а офицеры, они словно в другом мире живут — им до простых солдат дела не было. «Старики» развели на словах одного парня, заставив его дрочить им, через пакет, мол, «через пакет не западло!» Кого-то разводили на словах, кого-то заставляли силой. Некоторым давали «на клыка», некоторых ебли в жопу, как тёлок. За каждым «стариком» числился смазливый солдат — он был что-то на вроде «жены», и имя они ему давали женское. Таких солдат остальным запрещалось трогать, «озадачивать», «напрягать», обзывать, да и вообще, смотреть в их сторону было нельзя.

— А тебя за что опустить хотели?

— Всё началось с того, что я отказался есть из «петушиного» котла. Затем, за мной заметили, что я держусь в одиночестве. Там, в армии, все как-то группками кучкуються, у каждой такой группы есть вожак — не гласный предводитель, его фамилией, как правило, и называют группу. Вожаки физически самые сильные. Если кому-то с гражданки приходит грев — посылка то есть, — то делят её на всю группу. Если кого-нибудь из группы обидели, то назначается «сходняк», как на зоне. Если конфликт не удаётся решить старшим групп, тогда начинаются стихийные драки, между членами этих групп. В общем, я не состоял ни в одной группе. Таких, как я, было довольно много. Мы жили каждый сам по себе. «Старики» меня заметили, и между собой объявили мне душняк[32].

Просто так они не могли ко мне подкатить, им нечего было мне предъявить — косяков по жизни за мной не было. И тогда «старики» начали подсылать ко мне «торпедами» своих людей, которые спровоцировали бы конфликт, в котором я был бы не прав. В бане ко мне подошёл засланный петух — «жена» одного из «стариков», и взял моё мыло, намылился, и положил мыло на место. Трогать петуха я не стал — иначе меня бы просто избили толпой. Но и законтаченное[33] мыло я не тронул.

Помылся без него, так, водой. Затем, как бы проверяя на прочность, ко мне начали подсылать людей, которые пытались прессануть меня морально: шуточки шутили и тому подобное. Но с каждым разом эти шутки становились всё более серьёзными, перерастая в оскорбления. Один раз, когда одна из шуток была отпущена в адрес моей мамы, я не выдержал, и избил шутника. Один парень предупредил меня, что слышал разговор «стариков», в котором они обсуждали то, как они будут меня опускать, ночью. Они хотели привязать мои руки к батарее в сушилке, и по очереди оттрахать. Перед отбоем, проходящие мимо «старики» дружески похлопывали меня по плечу, неприятно улыбаясь — как бы предупреждая о надвигающейся «весёлой ночке», нагоняя мандраж. Я не спал. Койки «стариков» были пусты. И тут я услышал, что они идут, по коридору. Они шли тихо, спокойно разговаривая между собой — так простые люди могут идти на давно привычное, обыденное дело. Иногда кто-то из них вдруг начинал дико ржать, другие его успокаивали, просили быть тише. Это был спланированный спектакль. Казарма не спала, в предвкушении зрелища. Я сжимал в руке отвёртку. Они подошли, окружили мою кровать — они думали, что я сплю. Я резко откинул одеяло, и схватил левой рукой ближайшего из них за ухо, в то же время правой рукой воткнул ему в шею отвёртку. Началась суета — окружившие мою кровать тени засуетились, замельтешили. Я хватал их по очереди, и тыкал отвёрткой куда попало. Казарма наполнилась шумам: криками, матом, визгами, стонами и мольбами о помощи. Моё одеяло всё было забрызгано липкой кровью. Я схватил форму, когда увидел, что мои палачи разбежались — лишь несколько человек лежало у моей кровати в лужах своёй крови. Сжимая отвёртку, я вбежал в туалет, оделся. Через окно я выпрыгнул вниз — это был второй этаж. И тут я увидел того петуха, который в бане взял моё мыло. Он был в карауле, с оружием. Автомат небрежно болтался на ремне, накинутом на плечо. Увидев меня, он сразу всё понял, по моим окровавленным рукам, и лицу. Он сдёрнул автомат, направил его на меня, и нажал на курок. Но он забыл снять автомат с предохранителя — и эта мелочь, как и его растерянность, — дала мне необходимую секунду. Я прыгнул на него. Сбив его с ног, я выхватил из ножен на его ремне штык нож, и несколько раз воткнул твёрдую сталь в тело, под броник. Так я и оказался в дезертирах.

— Скольких ты положил там, в казарме? — спросил я, наливая себе в стакан водку.

— Наш хакер нашёл мою часть в интернете, получил доступ к архивам, приказам и документам, хранящимся на жёстких дисках компьютеров части. У кровати — я не убил никого. Но покалечил — двоих. Ещё пятеро были ранены, но не сильно. А эти двое — их комиссовали, с увечьями — они меня на долго запомнят! А тот петух… Командование, чтоб не поднимать шухер, приписало этому петуху суицид. Автомат я не взял — мне тогда стало реально западло пидорское оружие руками мацать, и поэтому дело удалось замять. Вот такая история! — как-то бодро закончил он свой рассказ.

— Что за войска?

— «ВВ»;

— Ха! — усмехнулся я, — Как же так — ведь вы вроде как менты! А живёте по лагерным законам!

— Не знаю, но слышал от пацанов, что тюремная тема в войсках появилась не просто так: нас, то есть солдат, готовили к общению с соответствующим контингентом! Говорят, что зоновские тёрки в часть перетащили засланные командованием люди! Мы должны были изучить, и прочувствовать тему на своей шкуре, чтобы потом по одному виду понимать, что творится у седельца в башке!

Я предложил ему выпить, он долго отказывался, но потом всё-таки составил мне компанию. Голова на удивление не болела, но общее состояние было не самым лучшим. Похмелиться было просто необходимо. Состоявшийся с ним разговор очень успокоил меня, уютное горение свечей, прыгающие на стенах озорные огоньки — отражающиеся от пламени из камина, потрескивание дров. Разговор с Серым — так назвался солдат — успокоил огонь в груди, и уменьшил болезненное ощущение кома в горле. Я уже понял, что этот ком — это не что иное, как появившейся утром в груди, раскаленный осколок, который вырос, и сместился выше. Серёга рассказал, что по рассказам сторожил, после того, как девушку Фрица убили, тот стал очень жесток и беспощаден к людям. Иногда его жестокость поражала даже бывавших вояк, и многое повидавших в жизни зеков, — а про обычных людей лучше и не говорить.

— Порядок, установленный здесь, во многом держится на этой жестокости! — говорил Серёга, — Зверства Фрица становятся местными легендами, байками, передающимися из уст в уста. У Фрица был друг — его правая рука, они давно с ним знакомы, вместе на поиск ходили, вместе оружием приторговывали. Фриц заподозрил того в предательстве, что-то не понравилось ему в поведении друга. Есть у нас тут небольшой бункер, подвал по сути… Его называют «гестапо» или «абвер». Там содержат преступников и провинившихся, которые проходят через «Шарффернемунг» — это типа допрос с пристрастием. В общем, не лучшее на планете место. Так этого друга там месяц пытали. Фриц сам тогда, по пять-шесть часов проводил в пыточной. Говорят, что его крики слышали ночью, через толщу земли и толстый бетон. Вывели его, через месяц, а там — не человек, там вроде как собака, голая и тощая. Он на четвереньках передвигался, пальцев у него не было — ни на руках, ни на ногах. Конвойный ему пинка дал, чтоб пошевеливался — тот подлетел на метр от земли, словно мячик — и рухнул бесформенной кучей. Так и умер, бедняга. Порой, Фриц закрывается в кабинете, и часами пьёт в одиночестве — а потом начинается: построение, учебные тревоги — «тесты» на проверку боеготовности. Кто-то как обычно косячит, и ему, виноватому, достаётся от Фрица по-полной!

Ещё Серый рассказал, что Фриц простил мне с Борисом долг, и мы теперь считаемся гостями, которые могут в любой момент, беспрепятственно, покинуть город — хоть сейчас! Мы выпили по второму стакану, Серёга опьянел, — наверно после бессонной ночи, — и начал говорить то, что возможно говорить не следовало. Он рассказал, что боеприпасы и оружие Фриц закупает у военных и за границей; в основном у всех опытных бойцов небольшой армии полковника Фирицинова новое, отечественное оружие, но так же есть и импортное — которое, в свою очередь, не пользуется у местных вояк особым авторитетом. Так же Серёга рассказал, по секрету, что Фирицинову принадлежит Археологическое общество, одно из самых крупных. Фриц, хоть и очень богат, по прежнему верен своему пристрастию к поисковому делу.

«Фирицинов… вот значит как! Оказывается, у Фрица есть фамилия! Значит, погремуху он всё-таки получил от сокращения своей фамилии» — вязкие мысли в моей опьянённой голове переплелись в бесформенный клубок. Серёга убежал, вернув мне мой, конфискованный при входе в штаб пистолет. Я вытащил магазин — патроны на месте. Что, действительно Фриц нас решил отпустить? Может пора рвать когти — пока он не протрезвел и не передумал? Часы на стене показали семь, я пил, и не пьянел. Выпил уже, наверное, литр разного поила, было ощущение слабости во всём теле, но язык не заплетался — по крайней мере, Серёга меня понимал. В половине восьмого в помещение вошёл Фриц.

— Привет, мне очень жаль Машу! — начал он.

Я пожал протянутую руку, и ничего не ответил на его соболезнование. Хотя и знал, что это искреннее чувство, которое идёт от души. Мы долго с ним сидели, разговаривали обо всём, как когда-то сидели ночью перед костром, за литровой бутылкой коньяка… Фриц по-прежнему приглашал меня к себе — в свою маленькую армию, предлагал хорошую должность, хорошую зарплату, а так же содействие в наказании виновных в смерти Маши. Предлагал он мне стать поисковиком снабженцем — ездить с раскопками по местам тяжёлых боёв, и собирать оружие, взрывчатку, патроны, и прочие военные трофеи. Официально, в составе официального поискового отряда. Обещал снабдить секретными картами генштаба, с обозначенными местами кровавых боёв; партизанскими схронами вооружения и продовольствия, с прочими обозначениями, вплоть до каждого отрытого блиндажа — эти данные фиксировались и учитывались; немецкими картами, переведёнными на русский язык, с обозначениями мест боёв, штабов, складов, планами наступлений и отходов. С нанесёнными метками схронов на случаи отступлений. Обещал снабдить самыми лучшими, прошитыми электронщиками на заказ, метало детекторами. Обещал машины, квадрациклы, людей, оборудование для подводного поиска, навигаторы и много чего ещё.

— На хрена тебе патроны и оружие? — спрашивал его я. — Они сгнили уже почти все. Найти целое, полностью боеготовое оружие большая редкость, даже для везучего профессионала! А про патроны и говорить нечего — каждый сотый — хороший, остальное — отсырело и сгнило! — отвечал я, пьяно растягивая слова.

— Оружие, — отозвался Фриц, — для коллекции! А ружейный немецкий порох, из выкопанных сгнивших патронов, подсушивают и используют по назначению. Некоторые охотники используют его для снаряжения своих патронов. Так же молодых учим делать самопалы, взрывпакеты. Кроме того, немецкие патроны часто попадаются в отличном сохране, остается лишь заменить вкладыш капсюля, и высушить порох. Вальцовочные машины под винтовочный патрон у нас есть, капсюль тоже легко выбивается специальным гидромолотом. Этим занимаются наши школьники, и «мужики». Ты видел, как бодро строчили наши пулемёты, поливая огнём машину ваших «друзей»? — не дожидаясь ответа, он продолжил: — Отстреляли каждый по двести пуль, и ни разу не было осечки!

Так мы и сидели, нам никто не мешал, за исключением дежурного, который принёс нам вкусную еду; через какое-то время солдат вернулся, чтобы забрать пустые тарелки. Потом меня разморило, и я снова провалился сон. Мне приснился старый, но в то же время молодцеватый на вид, дед. Я никогда раньше не видел его, но он говорил со мною так, будто мы старые приятели. Он был одет в военную форму, образца времён Великой Отечественной войны, слегка потёртую, но чистую и отглаженную. За плечом у него висела винтовка «Мосина», часто называемая в народе «трёхлинейкой». Собственно это название произошло от названия меры длинны, в старое, довоенное, время. Одна русская линия равнялась «2,54 мм», три линии в сумме составляли число «7,62». Мы с ним долго смотрели друг на друга, он молчал. Я что-то хотел спросить его, но почти сформированный моим умом вопрос всё никак не обретал чётких форм, и я продолжал молча смотреть на деда. Затем он наконец спросил:

— Куришь?

— Нет! — ответил я, не ожидая от него подобного вопроса.

— Здоровье бережёшь; — утвердительно, словно приговор судья, произнёс он.

— Вообще — да; — ответил я, чистую правду, так как действительно моё здоровье мне было не безразлично.

Потом, подумав немного, я добавил:

— Берёг, раньше.

— Хе-хе… — засмеялся он добрым, старческим смехом.

Он достал из кармана кителя сигарету, сделанную из серой бумаги. Закурил. В нос ударил резкий запах грубого табака.

— Не плачь, солдат, Машу-то я видел, и она в порядке! — сказал он.

Между тем дед продолжал:

— Она в хорошем месте. За неё не переживай — с ней всё хорошо! Ты вот что, лучше, береги дальше здоровье-то — скоро оно тебе очень пригодиться! — он хитро прищурился, и в упор посмотрел на меня. — Тут такое дело… — он замялся, словно подбирая правильные слова. — Скоро ты встретишь плохих людей. Это будут очень плохие люди, «чёрные» люди. Но на твоём пути будут и светлые люди, которые помогут тебе в пути!

— В каком пути? — спросил я.

— В твоём! — снова засмеялся дед.

Он снял винтовку с плеча и поставил, уперев приклад в землю. Только сейчас я увидел, что под ногами — тропинка, хорошо протоптанная. Находимся мы на поляне, поросшей короткой и сочной травой. Вокруг — бесконечность, с трёх сторон. С четвёртой стороны — лес, туда и ведёт тропа. Сложив руки на дуле ствола винтовки, он продолжил:

— Вон тот путь, — он махнул рукой в противоположную лесу сторону, — По которому ты уже давно идёшь! Иди дальше, пусть печаль потерь не тревожит тебя! Жизнь-то это движение, а ежели остановиться? — он замолчал, ожидая от меня продолжения его предложения.

Но я молчал. Мысли в голове спутались я, наконец, осознал — что это всего лишь сон! Тревога отступила, и страшноватый дед показался ничего мне сейчас простым старикашкой, плодом моего воображения.

— А ежели остановиться — то помрёшь ты, дубина! — его слова обрели жёсткость; доброту и мягкость, которую дед излучал при знакомстве, словно ветром сдуло.

Взгляд стал колючим, ершистым, по моему телу прошёл мороз.

— Я и не думаю останавливаться! — сказал я, — Доделаю то, что начал, а там уж и посмотрим!

— Вот это правильно! — лицо деда вновь разгладилось. — А я тебе подсоблю, чем смогу! И друзьям твоим, Сергею, Борису и Алёне — тоже помогу! Они смогут открыть в себе дар, который сделает ваш путь легче!

«Сергею? Алёне? — Нет, девушек с этим редким именем я не знаю! Да и Сергей… Серёга совсем мне не друг — так, поговорили немного за жизнь!» — подумал я.

— Какой дар?

— Этого я тебе сказать не могу, скажу лишь, что наступит время, и вы сами всё поймёте!

Дед продолжил:

— Вот, держи! — он вытащил из кармана крестик, маленький, сделанный из алюминия, вместо цепочки к нему была привязана обычная верёвка.

Одной рукой он отстранил винтовку, и прислонил её ко мне. Деревянное ложе излучало тепло.

— А ну-ка, примерь! — и дед, взяв верёвочку в две руки, надел на меня крест.

— И не вздумай снимать! — сурово напутствовал он. — Не ты его надевал, ни тебе и снимать! Ну всё, прощеваться не будем, свидимся ещё! — сказал он, бодро закинув винтовку на плечо, и беззвучно зашагал по тропинке к лесу, попыхивая на ходу ароматной сигаретой. Поляна, на которой мы стояли, стала исчезать, свет, освещавший её, становился ярче, и ярче, пока не поглотил то место, на котором мы только что находились. Резко стало темно. Я услышал шаги. Шаги были звонкими, будто кто-то шёл в дорогих туфлях по отделанному деревом полу. Я ощутил прикосновение — меня кто-то толкал в плечо, довольно настырно, так, что меня начало это раздражать, и я, открыв глаза, уже замахнулся кулаком, чтоб стукнуть того, кто толкает меня. Передо мною стоял Серёга.

— Ты чё, кошмар приснился? — спросил он, на случай отстранившись на несколько шагов.

Я огляделся. Находился я в той же гостиной, где мы сидели с Фрицем, вот только я уже лежал на диване. Серёга напряжённо смотрел на меня.

— Я слышу, кто-то разговаривает, вот и подошёл к тебе. Видимо это ты, во сне. Чего за дрянь ты куришь, на весь коридор воняет? — спросил он.

— Я вообще не курю, — ответил я, не понимая, где граница между сном и явью.

— Махрой несёт! — возмущённо сказал он. — Нам запрещено тут курить — для курения есть специальные места — курилки. А это чего? — и он протянул руку к моей шее.

Я отстранил его руку, и увидел у себя на шее алюминиевый крестик, на тоненькой верёвочке.

— Верующий, да? — спросил он.

— Да… — задумчиво ответил я.

Креста я никогда не носил. До сегодняшнего дня.

Була с Сивым Костей ехали на роскошном внедорожнике, салон которого был отделан дорогой кожей. Машина с большой скорость неслась в сторону преследующей поисковиков «девятки». В багажнике — два «Калаша», за поясом — «Глок», в кармане кредитная карта, с приличной суммой, да и наликом тоже не мало. Була не очень хорошо разбирался в электронике, и скрывал это, но протянутый Сивым ноутбук, он принял уверенно. После получасового «втыкания» на экране появилась карта, с изображением зелёной и красной стрелок, и синей линией, указывающей дорогу к зелёной стрелке. Красной стрелкой были они, зелёной — машина наблюдения за «объектом». Догнав «зубило», они выдержали дистанцию около пяти километров. По сценарию, разработанному помощниками Крапа, машина преследователей, «девятка», должна была протаранить «Ниву», на которой ехал Борис с тем, кто будет считать его, Булу, своим кровником; и если верить Крапу — то этот человек перевернёт землю, но отомстит за смерть своей девушки с изумрудными, кристально чистыми и такими холодными, глазами. После тарана, по новому сценарию, «девятку» вместе с «Нивой» должны были сжечь, чтобы уничтожить «погранца» и лишние следы, да и вообще, создать следствию трудности. Сивый оказался не самым лучшим напарником — всю дорогу он молчал, лишь изредка комментируя дорожные события. Он рассказал, что погоняло «Сивый» ему дали за то, что в девяностых он прикупил себе «280-ый» Мерседес, удлинённый, в «126-ом» кузове — серого цвета, и постоянно ездил на нём. Так и получил он погремуху «Сивый», от своих подельников-корешей. Только потом Костя узнал, что «сивый мерин» дословно означает серый кастрированный конь. Против «Сивого», — как серого цвета, — он ничего не имел, но если кто-то бы рискнул его обозвать «мереном» — он бы убил. Все это знали, и общались с ним аккуратно. Некоторые называли его «Сивый» только за спиной, в глаза всё Костей, Костяном, или Костылём. Что-то пошло не так. Стрелка ведущей машины свернула в «зелёнку». Этого в плане не было. Стрелка движется со скоростью пятьдесят километров в час, что для леса довольно бодро.

— Сивый, жми к лесу, давай, тут не далеко должен быть поворот!

Була отдалил карту, решив посмотреть окрестности этого района. Один огромный, сплошной лес.

— Перед поворотом в лес тормозни! — деловитым тоном начальника сказал Була.

Костян искоса посмотрел на него. Но съехав с трассы, всё же остановился, как тот и просил. Где-то вдалеке виднелось облако пыли — судя по отметке на экране ноутбука, их товарищи были не далеко — видимо, пылила именно их машина. Була оббежал машину, и достал из багажника сумку с автоматами и боекомплектом. Быстро запрыгнув в машину, он сноровисто присоединил обоймы к двум автоматам, дослал патрон. Автомат Сивого он положил между сидений, свой взял в руки, перекинув брезентовый ремень через плечо. Костя открыл окно, и закурил. Они проехали по лесу километров пять — зелёная стрелка остановилась.

— Стой! — скомандовал Була.

Костя остановил внедорожник. Средь могучих елей прокатился грохот взрыва, после которого послышалась частая автоматическая стрельба. Сивый, схватив автомат, резко выскочил из машины, присев у её крыла он выплюнул окурок, и стал прислушиваться к доносившимся из лесам звукам боя. Нехорошее предчувствие тревожило Булу. Выстрелы раздавались в пяти километрах, слышны они были довольно отчётливо, несмотря на плотный лесной массив. Стреляли из пулемётов. Из двух.

— Да что за хуйня? — выругался Сивый. — Что, блядь, тут твориться? Откуда у них пулемёт? — он сам себе задавал вопросы, на которые не знал ответы и сам Була.

— Давай, Костян, туда рули! — скомандовал Була.

— Ты вообще с головой дружишь? — Сивый посмотрел на него, как на человека, потерявшего рассудок.

Костыль сел на водительское сидение, под звуки далёких выстрелов. Положил автомат.

— Ты чего? — спросил Була.

— Ничего! — хмуро ответил Костя. — Вон, на экран лучше посмотри! — сказал он, небрежно ткнув толстым пальцем в пошатнувшийся ноутбук.

Точка, обозначавшая «девятку» исчезла, вместо неё серый кружок и надпись: «нет сигнала».

— Нет больше пацанов! — прокомментировал Костыль. — А пулемёты всё долбят! Что тут вообще происходит? Крап не предупреждал об этом! Звони ему! — сказал Сивый.

Буле не хотелось звонить Крапу. Если бы они взяли «объект», грохнули погранца, забрали пацанов, и без потерь бы возвращались домой — тогда бы он позвонил, и обрадовал шефа. А что ему говорить сейчас? Что тот скажет про него, про Булу? — Что этот никчёмный человек, не справился с бабой, да и это «плёвое» дело запорол? Нет, ему нельзя было звонить сейчас.

— Давай так, — начал он, — Мы разузнаем, что к чему, а потом и позвоним!

— Ты с головой дружишь? — Костя нервничал. — Там маньяк какой-то, он уже минут пять из пулемёта колошматит! Из двух пулемётов! — поправил Сивый себя. — А ты, с «укоротом» воевать, против пулемётов будешь?

— Не ссы, Сивый, мы лишь разузнаем, что к чему, а там и позвоним шефу. Нам нужно будет ему дать какое-то объяснение?!

Лицо Кости покрылось багровым румянцем:

— Это я-то ссу? Хрен с тобой, поехали! Посмотрим, кто из нас первый заскулит! — Костя со злостью хлопнул дверцей, так, что у Булы слегка «заложило» в ушах.

Он завёл двигатель, и резко тронулся, от чего ноутбук упал с «торпеды» на колени Буле. Он ехал довольно быстро, не замечая ям и палок, валявшихся на дороге. Подвеска машины с лёгкостью проглатывала эти неровности, но всё же на больших ямах их слегка подбрасывало. На земляной дороге, похожей на лесовозную, — лишь без продавленных колей, — были видны отпечатки протекторов «девятки» и «Нивы». Костя увидел кусок ржавого глушителя, который валялся посреди дороги.

— Всё, Сивый, хорош! Стой, или мы с тобой покойники! — не выдержал Була, когда до серой точки оставалось не более километра.

— И что дальше? — спросил Костя, остановив машину.

— Подождём ночи! — а там видно будет. — Сейчас нужно съехать с этой «волчьей» тропы, в лес. Чтоб нас видно не было. Дождёмся темноты, еда у нас есть. Можно будет попробовать подъехать поближе…

— Или пешочком прогуляться! — перебил Сивый.

С Крапом решили не связываться, до прояснения ситуации. Ночью они медленно подъехали к «серой точке» — последнему месту, на котором спутник видел «девятку». Это была поляна. Они остановились, и вышли из машины, вглядываясь в освещённую габаритными огнями машины почву. Була светил фонарём-вспышкой своего смартфона. Было видно, что почву кто-то тщательно вымел, но всё равно удалось многое разглядеть. Место, где расстреляли машину — а её точно расстреляли, Була понял это по запаху бензина, пропитавшего почву, — они нашли по мелким осколкам стекла, множественным кусочкам краски, втоптанным в землю. Он смог даже различить засохшую, и впитавшуюся в землю кровь. С краю поляны, у самого въезда на неё — развороченный сильным взрывом пень. Деревья, росшие по краям опушки, оказались изрешечёнными пулями так, что на уровне двух метров от земли коры на них не было. В сгустившейся тьме они выделялись, словно бы подсвеченные изнутри мертвенно-бледным светом, эти прострелянные деревья казались призраками поднявшихся из земли, застывших солдат. По дыркам от пуль удалость приблизительно определить точки, с которых вели обстрел. После логического анализа ситуации эти места удалось найти. Була думал так, как будто это он устраивает засаду. Он представил, самые удобные места для того, чтоб расположить пулемёты — и действительно, они оказались по обе стороны дороги. Сами пулемётчики прятались за пни, установив поверх них свои грозные орудия. На пнях даже остались чёрные вдавленные следы от продавивших старое, размокшее дерево, сошек. Сивый нашёл одну гильзу, калибра «7,92х57». Странным было то, что на латунной гильзе была выбита цифра «39», которая соответствовала 1939 г/в. Больше ничего особенного найти не удалось. Тут тоже хорошо прибрались, но кто? Два человека явно не смогли бы убрать за короткое время поле боя и расстрелянную почти в упор машину, тщательно смести все осколки и следы.

— Скорее всего, это была засада! — сказал Була Косте. — Они срисовали «хвост», позвонили своим подельникам, и заманили пацанов в капкан!

— Похоже на то! — согласился тот. — Но где тогда они сейчас? Про нас они знать не моги! Может быть, уехали дальше?!

Внезапно у Булы в груди бешено заколотилось сердце. В так его стуку вдалеке застучал двигатель приближающейся машины — света фар не было видно, и понять, откуда и куда едет машина, было не возможно!

— Костыль, стрёма! — крикнул он Сивому.

Они почти синхронно запрыгнули в джип, Костя воткнул заднюю скорость, и по привычке посмотрел назад. Лампы подсветки заднего хода осветили непонятно откуда взявшийся грузовик, стоявший сзади, метрах в двадцати от них. Это был «Газ-66», со светофильтрами на фарах, покрашенный темной краской. Сивый воткнул первую скорость, включил фары — они осветили точно такой же автомобиль, на другом конце поляны, так же преграждавший им путь вперёд. На машинах резко зажглись огни фар-искателей, направленные на «Лэнд-крузер». Первая мысль была резко выпрыгнуть из машины, дать очередь по фонарям и, перекатываясь уйти через лес. Була, одновременно с Костей, даже схватили автоматы — им одновременно пришла одна и та же мысль. Но в этот момент, внезапно, со всех сторон пронзая темень, их ослепили лучи множества лазерных целеуказателей. Раздался голос, усиливаемый через мегафон-громкоговоритель:

— Вы окружены! — при этих словах у Булы сжалось сердце.

«Всё кончено, нас окружил спецназ!» — пронеслось в голове у обоих бандитов.

Була грязно ругался, проклиная поисковиков, обманом заманили их в ловушку. Всё было кончено — Крапу без мазы тянуть за него лямку, он не отмажет его от прокурора. Сжав зубы, Була продолжал ругаться, а между тем, говорящий продолжал:

— Сдайте оружие, и вы останетесь живы! У нас приборы ночного видения, собаки, ваша машина так же под прицелом двух «РПГ»! — растягивал слова сухой голос, и казалось, что он на распев читает до боли надоевшие, изученные слова. — Сдавайтесь, бросайте оружие перед собой! Считаю до трёх, и мы открываем огонь на поражение! Раз! Два!

Сивый и Була, опять же не сговариваясь, бросили автоматы перед собой.

— Всё оружие! — продолжил казавшийся металлическим голос из мегафона.

— Сука, какой наблюдательный! — прошипел Сивый.

Була достал и бросил к автомату свой «Глок», крепящийся в наплечной кобуре, Сивый небрежно кинул «Беретту».

— Лицом к машине, руки за головы! — не унимался мегафон.

Сивый стоял вполоборота к Буле, чтоб не терять напарника из виду. Но владелец мегафона заметил это, и новая команда не заставила себя ждать:

— Жопой к лесу, тупой долбоёб! — неожиданно сорвался голос на крик. — Иначе продырявлю тебя, дичь паскудная!

Спецназ не спецназ, но это перебор! Спецназёры стараются обходиться без мата, по крайней мере, в момент задержания не орут матом в мегафоны. Это является одним из нарушений порядка связи, так же как и мат в эфире радиосвязи, упоминание воинских званий и фамилий, названий «н.п.». Начальство, которое всегда присутствует при крупных задержаниях, не погладит по головке за такие слова. Через секунду их повалили на землю, хорошенько утрамбовав прикладами и твёрдыми подошвами армейских ботинок.

— Лежать, гниды! — приговаривал человек в маске, грубым стальным голосом, стягивавший руки за спиной Сивого.

Их бросили в закрытый кузов «УАЗа», и долго везли куда-то. Затем бесцеремонно вытолкали, подгоняя ударами прикладов — поместили в холодную, бетонную комнату с железной дверью. Но на «КПЗ» это учреждение мало походило: стены с облупившейся от влажности краской, с проступившим грибком, забрызганные чем-то чёрным, похожим на свернувшуюся кровь; на полу — глиняного цвета вода. Пахнет кислятиной, грязью, и мочой. В углу стоит старое жестяное ведро, покрытое множеством вмятин, плесенью и чёрной ржавчиной. На изъеденном грибком потолке крепится зарешёченный плафон, покрытый слоем пыли. Внутри него что-то тёмное — скорее всего, это старые, высохшие мухи. Из-под этого плафона на комнату падает тусклый ржаво-жёлтый свет, который освещает лицо Сивого: нос его сломан, и заметно смещён в сторону; лицо заляпано почерневшей кровью и землёй. Ни нар, ни скамеек в помещении нет.

— Где мы? — спросил Була.

Сивый сплюнул кровавую, вязкую слюну, которая со смачным шлепком упала в жирную лужу на полу.

— Ф шопе! — сказал он, сплюнув ещё раз, и на этот раз вместе со слюной изо рта вылетели белые осколки зубов.

— Где мы! — повысив голос, с вызовом, вновь спросил Була.

Его тело мелко затряслось, словно от озноба. Несмотря на то, что в камере было действительно холодно, трясло Булу от другого: он понял, что это не изолятор временного содержания, и не камера предварительно заключения. Он понял, что те люди, которые пятнадцать минут назад прессовали непокорного Сивого, те люди — это не сотрудники государственных силовых ведомств. Острый ум подсказывал, что они зря поехали в этот проклятый лес за девяткой, которая ехала за копателями. Девятку — расстреляли. Копатели свернули сюда не просто так: тут находится ихняя «крыша». А следовательно, с них спросят и за хвоста, и вообще за жизнь. Сивый расколиться, — в том, что захватившие их люди умеют делать больно, Була не сомневался, — и сольёт его, сольёт с потрохами! И тогда будет беда, будет кровь и боль, будут слёзы и стоны. Он понял это только сейчас — это тупик, дорога его жизни оборвалась.

— А ну, заткнулись там, сучьи выблядки! — раздался грубый голос из-за такой же грубой, стальной двери. — Ещё раз свой вафлоприёмник раскроешь, последних зубов лишишься! — сурово пообещал скрытый за дверью надзиратель.

Несмотря ни на что, Була уснул. Ему снился отец. Он стоял над сыном, склонившись, и казался ему таким высоким и стройным, словно молодая сосна.

— Ты даже не знаешь, — говорил он ему, — Что вот уж год как меня нет на земле!

Он смотрел на сына с укором, сердито и в тоже время глубокая грусть таилась в его усталом взгляде.

— Ты слеп и глух, тебя ослепил блеск золота, и оглушил звон монет. Твою душу, — словно металл ржавчина, — разъела гордыня, и теперь у тебя гнилая и слабая душа — ты уже ей не хозяин! Бог долго терпел тебя на земле, давая шанс исправить твою жизнь, но ты не видел и не слышал и самого Бога, настало время, и Его терпение к тебе иссякло! Зачем ты убивал беззащитных, зачем ты променял жизнь и совесть на чужие деньги? Вот и всё, сын мой, вот и всё! — он слегка прицокивал языком, и качал головой, сокрушенно глядя на сына.

А Була не мог говорить, он многое хотел сказать, но неведомая сила сковала его губы, и он не в силах был их разжать. Он проснулся. Было темно, где-то рядом капала вода. Слышно эхо чьих-то шагов в коридоре — наверное, надзиратель прислушивается к новым постояльцам своей «гостиницы». Сивый не спал. Он напряженно сопел сломанным носом, думая о чём-то своём. У него тоже есть отец, есть, наверное, и мать, и любимая девушка. Видимо именно их образ и тревожит его душу в эту минуту. Иногда он сплёвывает, и плевок звонко плюхается в большую вонючую лужу на полу. Иногда он засовывает палец своей почерневшей руки себе в рот, будто бы пытаясь нащупать своим пальцем выбитые сегодня зубы. Потом он начинал так же, не открывая глаз, ощупывать опухшее и затёкшее от побоев лицо. Нет, Сивый ещё не понял, что эта ночь, скорее всего, последняя в их с подельником жизнях. Зубы Костылю больше не пригодятся — так же, как и ему самому… Не видимая глазом, но ощущаемая духом тень чего-то неудержимо стремительного, не осязаемого, затмила пленников в маленькой, заплёванной и сырой камере. И Була знал — это тень самой смерти: именно она пришла за ними, и теперь она ждёт, когда две новые души оставят свои тела. Она караулит их так, как шакал караулит раненное и выбившееся из сил хищное и всё ещё опасное животное, в ожидании, когда мускулистое тело покинут последние силы…

— Так что случилось, Серёга? — спрашивал я, всё еще никак не проснувшись.

— Случилось! — отвечал тот. — Мы поймали ещё двух «собак», которые шли по вашему следу! — «мы» он сказал с нескрываемой гордостью, уверенностью.

Серёга был в той же форме, что и ночью, но уже без красной повязки на плече.

— Давай, пошли, тебя господин полковник зовёт! Он хочет, чтобы ты лично убил этих мразей.

— Каких мразей? — никак не мог въехать я в тему разговора.

— Утром наши люди задержали в лесу джип, с двумя «торпедами». Мы не стали мешать вашему с полковником разговору, и сами допросили этих людей. Их определили в «Гестапо», где из них с самого утра выбивали дурь. Они рассказали что им приказали забрать двух парней на девятке, после того как «торпеды» ушатают тебя и возьмут живьем Левинца. Они ехали за «девяткой», и слышали стрельбу в лесу. Затем они решили пересидеть, для надёжности, дождаться утра. Им толком не удалось ничего разнюхать про наш гарнизон, и они не успели доложить своему «бугру» о том, что у нас тут целая армия! На допросе они рассказали всё! — с каким-то злорадством, продолжил Серёга, — Ты не поверишь, но твою девушку, ну это… — он замялся, радостная улыбка спала с его лица. — В общем, они это… один из них! Второй твою хату грабил. Вытащили комп — всё остальное спалил. Так же у них комп Бориса — они знают, куда и зачем вы едите, они будут вас искать. Их босса зовут Крап, он знает ваш маршрут, и хочет лично своими руками рассчитаться за смерть какого-то своего родственника с Левинцом. Но они ещё не поняли, кто их задержал, и где они находятся! Хотя один из них, уже смекнул, что живыми им отсюда не выйти!

— Пойдём! — твёрдо сказал я.

Мы шли, по коридору, вышли на улицу, перед крыльцом штаба стоял квадрацикл. Ком в горле снова дал о себе знать, стало трудно дышать.

— Где Борис? — спросил я.

— Он уже там; — ответил Серёга, сев за руль, завёл маленький вездеход, и кивком головы пригласил меня сесть на заднее сидение.

Я сел, квадрацикл резко сорвался с места. Проехав по тесным улочкам Гранитного, мы уткнулись в ворота. Из небольшого помещения выбежал лысый солдатик с винтовкой на плече, открыл нам ворота. Минут десять мы ехали по лабиринтам лесных троп, пока наконец, не выехали на большую поляну, в центре которой стоял джип, знакомый «УАЗ», и толпа людей, среди которой был Борис и Фриц. Люди, собравшиеся на этой поляне, были в форме, почти у всех я увидел оружие. Серёга лихо подъехал и затормозил рядом с кругом. Я спрыгнул с квадра, подошёл к толпе. Борис что-то злобно кричал, размашисто жестикулируя руками и тем самым распаляя толпу, от которой уже исходили невидимые волны агрессии и злобы по отношению к пленникам. По его красному лицу, по неестественно матерной разгорячённой речи я понял — он пьян. Фриц стоял молча, заведя руки за спину, с призрением разглядывая сильно избитых и бледных мужиков. Он посмотрел на меня, и молча протянул мне рукоятью вперёд хромированный «ПМ». Слегка помедлив, я взял оружие из его рук, взгляд на секунду задержался на блестящем хроме, в искажённом зеркальном отражении которого отображалось моё лицо. Прохладная рукоять удобно легла в ладонь, указательный палец как-то самостоятельно проник в защитную спусковую скобу, и лёг на прохладный металл спускового крюка.

— Кто? — спросил я.

Но собравшиеся на поляне люди могли бы не отвечать на мой вопрос — я сам увидел бегающие глаза парня лет тридцати. Он стрельнул по мне взглядом своих чёрных как бусинки глаз, из-под заплывших от побоев век, и тут же опустил взгляд в землю. Я понял — это был он, это он убил Машу… он, сука! Именно это лицо я видел во сне! Но почему… ведь во сне он бил ножом меня — а не Машу!..

— Давай, дружище, справедливость должно восторжествовать! — ободряюще кричали люди, собравшиеся вокруг нас.

Бандиты испуганно смотрели то на меня, то переводя взгляд на пистолет в моих руках.

— Кто? — вдруг неожиданно для себя самого, крикнул я, желая, чтоб убийца сам ответил мне.

Они молчали. Убийца понял, чего я хочу.

— Я! — наконец, тихо, не поднимая глаз, сознался он.

Повисла пауза, заполнившаяся тишиной леса. И вдруг губы бандита разжались, и он быстро затараторил:

— Не убивай! Я не причём — если не я, то другой бы сделал это! Виноват Крап, прошу, не стреляй! Мы вместе его достанем, я помогу тебе!

— Заткни парашу, ты, умри как мужик! — грубо перебил поток быстрой речи Фриц. — Убить беззащитную девушку ты не испугался, а самому умирать страшно? Если взялся убивать людей — то сам всегда должен быть готов к смерти!

— Вали обоих, Симак!!! — донеслись до меня слова, которые выкрикивал Борис.

Пистолет, зажатый в моей руке, наполнился свинцом. Он стал тяжёлым, и норовил опуститься в землю; переборов слабость, я поднял его, и направил ствол «Макара» на человека с глазами-бусами. На мушке, смотревшей точно промеж глаз бандита, был человек, убивший мою мечту, убивший мою жизнь. Вот почему во сне он вонзал нож именно в меня — только сейчас я почувствовал ту боль, от ножевых ранений, которые во сне бандит наносил в мою душу. Мушка дрожала, дрожь перешла от дула к руке, и разошлась по всему телу — но мне было плевать на это — главное, что вот сейчас, передо мною стоит тот самый человек! И сейчас я не промахнусь, как бы ни дрожала моя рука! На щеке его заросшего грубой щетиной лица, распухшего от побоев и посиневшего от ударов, я различил глубокие царапины, и стало ясно, что это Маша на память оставила их своему палачу — как знак для меня. Мне показалось, что сердце в этот момент перестало биться. Толпа притихла, будто бы перенимая моё состояние, мои чувства — толпа хотела насладиться каждым звуком, каждым вздохом, которые исходили от меня и от моего врага. Я слышал, как дышит он, убийца Маши, как он втягивает своим поганым носом воздух, как он живёт! Он, эта сука, всадил нож в мою мечту! Но я никогда не стрелял в людей! Прислушавшись к себе, я понял что палец, лежащий на скобе, онемел, и не слушается меня. Рукоять пистолета нагрелась, и теперь казалась мне обжигающе горячей.

Була стоял без движения, в его лицо смотрела сама смерть, второй раз за последние дни — но теперь всё было серьёзно — и он уже знал это! По телу волной прошёл холодок, и тупое предчувствие тревожной судорогой охватило его тело. Так уже было в его жизни, но в прошлый раз всё обошлось. Теперь не обойдётся — он знал это точно. Тут он заметил слева какое-то движение, что-то белое промелькнуло рядом — блик от хрома пистолета, который сжимает в руке этот парень? Он слегка повернул голову в сторону, в которой секунду назад он краем глаза уловил движение и увидел отца, стоявшего рядом с ним.

— За всё нужно платить, сынок, за всё! — донеслись до него слова, произнесённые голосом отца.

Он повернулся, чтоб посмотреть, видят ли его отца другие люди, собравшиеся здесь, в месте его казни. Но ни кто не обращал внимания на светлый силуэт человека, стоящего рядом с приговорённым к смерти бандитом.

— Оте… — вырвавшийся из его горла крик заглушил выстрел.

Эхо выстрела несколько раз отразилось от деревьев, окружающих поляну. Где-то в лесу вспорхнула и улетела в небо стая птиц, громко хлопая крыльями — встревоженная хлестким, как удар плетью, выстрелом.

Казалось, что Була видел, как вылетает из ствола и приближается к нему пуля. Вдруг всё резко стихло, свет померк, и он оказался в темноте. Он открыл глаза — поляна была пуста, над сочной травою тонким слоем стелился серый туман. Он зачем-то ощупал рукой своё повреждённое ухо — и удивился — оно было цело, и даже не болело. Лицо и тело не саднило от побоев, которые с самого утра наносили не разговорчивые и безжалостные солдаты. Оглянувшись, он увидел отца. Тот молча протянул сыну руку, сын, поколебавшись немного принял её, ощутил её тепло, и ведомый отцом пошёл в сторону темнеющего, застланного туманами и мхами, леса…

Сделав над собою усилие, я переборол слабость, и палец сам дёрнул курок. Хлопок, звонкий и хлёсткий. Я видел, как вылетела пуля, видел её короткий полёт, видел как она, пробив лоб, вошла прямо между глаз бандита. Видел его не естественно раскрывшиеся в этот миг глаза, в глубине которых таился животный ужас. Он упал, глаза его были открыты, в них угасала жизнь, словно прогоревшая в ночном небе искра от полыхающих в огне дров. Его рот тоже был открыт, мне показалось, что он что-то кричал, перед тем, как я спустил курок. Фриц забрал из моих рук едко пахнущее сгоревшим порохом и маслом оружие. Борис что-то восторженно кричал, подбежав к распластавшемуся на траве телу, он несколько раз плюнул в остывающее лицо. Я снова прислушался к своим чувствам, что изменилось во мне после отмщения убийце моей девушки? Ничего. Только пустота, словно вакуум вокруг меня, разрослась, становилась больше, затягивая в своё невидимое, мёртвое поле остатки чувств из моей души. Вот и нет больше этого бандита. Он ушёл — ушёл туда, откуда не возвращаются; быть может, там ему ещё воздастся за зло и смерть, которые он сеял на земле. Фриц протянул пистолет Борису. Тот на секунду замер, озадаченно посмотрел на меня, затем резко выхватил оружие из рук Фрица, направил его на второго бандита, который стоял отрешённо, смирившись с уготованной ему участью. Я отвернулся, за спиной грохнул выстрел, за ним ещё один, и ещё один. Левинц разрядил обойму «ПМа», стреляя в уже безжизненное тело. Наступила тишина. Казнь состоялась. И в ней мне была уготовлена роль палача. Зарычали моторы, тела убитых, как-то буднично, начали грузить в дорогой джип. Я подошёл к Серёге:

— Куда их?

— На «КС»! — ответил он.

Поймав мой вопросительный взгляд, он пояснил:

— Карьер смерти.

— Куда? — переспросил я.

— Есть тут место, — огромная яма, скорее всего торфяная разработка, либо тут добывали песок для строительства лагеря. Так делали раньше, при «совке» — рыли песок, добывали материал для строительства там, где строят — чтоб сократить расходы. Туда мы скидываем железо… и людей, — добавил он, — Погибших людей.

— Поехали домой! — попросил я, поймав себя на мысли, что назвал домом штаб Фрица.

Да, своего дома у меня теперь нет. Я — БОМЖ. Нет дома, нет и человека, которого хочется радовать, удивлять, любить… нет дома для моего тела, и нет дома для моей души.

Глава 4

— Может, всё-таки останешься? — спросил меня Фриц.

— Нет, мне надо пройти свой путь до конца! — ответил я, откидывая спинку водительского сидения «Нивы», пропуская Серёгу вперед.

Серёга отработал перед Фрицем своё спасение от голодной смерти в лесу, будучи дезертиром. Даже успел неплохо заработать, по его словам, заработанных в Гранитном денег хватит на несколько лет разгульной жизни.

— Ладно, как знаешь! — устало махнул рукой Фриц. — Но знай, ты всегда будешь здесь жданным гостем, и если захочешь, это место станет для тебя домом! Вы мне ничего не должны, мы расстаёмся друзьями!

Мы крепко пожали руки:

— Прости, что всё так вышло! — продолжил Фриц.

— Как вышло — так вышло, уже не переделаешь; — ответил я.

— Удачи вам, и не забудьте о нашем уговоре — никому о Гранитном! — напомнил Фриц.

— Есть, господин полковник! — сказал Серёга, приставив правую ладоньк срезу камуфлированной кепки.

— Не забудь, понял, н-е — з-а-б-у-д-ь!!! — повторил Фриц, обращаясь к Сергею, призывая помнить об одним им известном договоре.

Серёга помрачнел.

— Не забуду! — пообещал он.

Я хлопнул дверцей, завёл двигатель и, не прогреваясь, мы поехали прочь от спрятанного от людских глаз за могучими елями Гранитного. «… Гранитный… — думал я, — …Во истину, город безжалостный, холодный, не прощающий ошибок. Город, собравший в себе сотни людей, таких же, как и он сам — гранитных, бездушных…» Борис был с сильного похмелья, он умудрился где-то раздобыть литр местного самогона.

— Мужики, — начал он, — Не обидитесь, если я выпью немного самогона?

— Валяй! — безразлично сказал я.

Ему трудно далось это нажатие на спуск. Как и мне. Со стороны всё казалось просто, как в фильме, хорошие дяди убили плохого. А хорошие ли? Да, месть состоялась, виновные были наказаны, они были лишены самого дорогого, что только может быть у человека — они поплатились своими жизнями, поплатились за то, что не раз сами забирали жизни других людей. А сколько ещё жизней им было бы суждено забрать, если б не состоялась эта казнь? Сколько бы судеб они разбили? Конечно, опустевшую нишу в банде Крапа займут другие люди — но пусть они знают, что случилось с их предшественниками, пусть они помнят, что в жизни за всё рано или поздно надо платить!

— Это, Симак, — неуверенно обратился ко мне Серёга, — Надо в одно место заехать, тут направо поверни! — сказал он, когда мы подъехали к одной из множества развилок.

Я повернул.

— Что ещё за место?

— «КС», — мрачно пояснил Серёга, — Фриц мне сказал, чтобы мы обязательно заехали туда!

— Да может ну его? — вмешался хорошо отхлебнувший из бутылки, и сразу будто оживший, Левинц.

— Нет, надо! — категорично отрезал Сергей. — Фриц такой человек, если не заедем — всё может быть. Пока мы в этом лесу — мы должны играть по его правилам — иначе нам не выбраться отсюда никогда!

— Да поехали, какие проблемы! — отрешённо согласился я.

Через какое-то время мы стояли на краю обрыва. Боря блевал в кустах. Мы с Серёгой молча смотрели в громадный обрыв, на одну десятую часть заполненный железом. Над железной массой изуродованных машин стелился серо-зелёный туман:

— Мухи! — будто бы прочитав мои мысли, подсказал Серёга.

Жуткая, сладковато-кислая вонь, разложившегося тухлого мяса, смешанная с запахом горелой пластмассы и резины, с запахом ржавого железа и бензина, с запахом крови. Какие-то машины были почти целыми, некоторые из них заметно измазаны в почерневшей крови и каких-то ошмётках. Какие-то обгоревшие, расстрелянные, проржавевшие, развороченные взрывами… вверху, на вершине громадной кучи, валялся на крыше «новенький» джип, который совсем недавно я видел на поляне. Он смотрелся на фоне обгоревших и изуродованных стальных трупов именно как новенький, хотя и был изрядно помят при падении, некоторые стёкла разбились. Под ним я с трудом узнал ошмётки зелёных Жигулей, причинивших нам немало хлопот. От прелого трупного запаха выворачивало. Внизу страшной кучи что-то копошилось, мелькая между раскуроченных останков машин, мухи и мошки заполняли «карьер смерти» монотонным гудением, огромного биологического генератора, и если бы я был пьян, то обязательно стоял бы сейчас рядом с Левинцом.

— Основную работу по «заметанию следов» сделает природа, — пояснял позеленевший лицом Сергей, — Лесная армия падальщиков растащит останки людей, переработает их в своей утробе. Железо сгниет частично, всё что останется Фриц решил потом сжечь, облив бензином железную гору с пожарного вертолёта; бульдозерами засыпать и закатать громадную яму, превратив её в братскую могилу!

— Поехали, здесь всё понятно! — сказал я, чувствуя в своём теле усиливающуюся слабость.

Рот наполнился кислым вкусом, словно от вдыхания отравляющего газа. Пока мы петляли по лесным дорожкам, я решил немного расспросить Серёгу:

— На хера Фрицу это было нужно, чтобы мы смотрели на это жуткое кладбище?

— Чтобы запугать нас, «на память»! Такие картины, по его мнению, невозможно забыть! — глядя за окно, ответил Сергей.

— И в этом он прав, — тихо согласился я, — Кому расскажешь — не поверят!

— И ещё, — с неохотой продолжил Серый, — Отсюда просто так ни кто не уезжает. Билет из леса — чья-то жизнь!

— В смысле? — не понял я.

— И ты, и Борис застрелили каждый по человеку. Из разных, совершенно одинаковых с виду, пистолетов. Ты не заметил, как Фриц поменял пистолеты, после того, как ты выстрелил? Левинц, всаживая пули в тело бандита, выстрелил восемь раз — обойма была полной. Сами пистолеты, кстати, китайские. Он отхватил за копейки большую партию бракованных Китайских стволов. Их изъян в том, что их клинит, после отстрела третей обоймы. И он решил, чтоб от ненадёжного оружия была польза, использовать их таким образом, чтобы подстраховать себя. Каждый из тех, кого Фриц отпустил, стреляет в кого либо. Или в своих врагов — как вы, или во врагов полковника — «преступников», приговоренных к расстрелу. Все, кто стреляет из этих хромированных «ПМов», думают, что это личное оружие самого Фрица, и не боятся нажать на курок, поскольку это оружие не их, и «если что» баллистическая экспертиза это докажет, скидывая всю ответственность на владельца редкого, и дорогого «ПМа». На том и ловятся, не заподозрившие подвоха люди. Таким образом, Фриц обеспечивает себе и Гранитному максимальную секретность. Сам полковник, кстати, пользуется исключительно немецким огнестрелом!

Между тем, появилась знакомая просека, по которой мы уходили от погони. Через три-четыре километра — трасса… и вновь автомобиль «Нива» цвета «мурена», уверенно цепляясь колёсами за раскалённый солнцем асфальт, мчала по трассе, управляемая твёрдой рукой своего водителя. За спиной остался Гранитный, скрытый от человеческих глаз, в котором правит беспощадный, но человечный Фриц; человек, который при всей своей жестокости, оказался способен искренне сочувствовать и сопереживать чужому горю. За спиной, где-то там, за этими могучими елями, осталось горе. С собой я прихватил из этого места «вакуум», который будет всегда со мною. Впереди — цель, которую нужно постигнуть, исполнить долг, доделать начатое дело до конца. Возможно, судьба ещё предоставит мне шанс поквитаться с Крапом. Левинц, выпив половину мутного содержимого литровой бутылки, беззаботно спал, раскинувшись на спинке переднего сидения. Иногда он что-то нечленораздельно мычал, иногда очень сильно храпел.

— Ты домой вообще собираешься? — спросил я Серого.

— Я же дезертир, а ждать меня не кому! Девушка мне ещё в армейке написала: «ухожу к другому, извини — пока ты там маршируешь, моя молодость уходит, а вместе с ней уходит и моя жизнь!» Батька ещё пять лет назад помер… Собака если только…

— А мама?

— Мамы не стало; — он опустил вниз глаза, заблестевшие в свете лучей солнца, пробивающихся сквозь мохнатые ели.

— Давно?

— Нет.

Мне стало понятно, что эту тему лучше не развивать, поскольку, скорее всего его мама не выдержала новость о дезертирстве, и без вести пропавшем после сыне. Интернет в Гранитном был, видимо Серый узнал эту новость от друзей или знакомых… и скорее всего, недавно узнал, если принял решение об оставление Гранитного. Его товарищи по оружию провожали друга с нескрываемым сочувствием. Как легко они нашли общий язык, тогда, в штабе — так понять друг друга могут лишь люди, объединённые горем. Во мне он увидел такого же, как он, человека потерявшего близкого. Да, в этом мы схожи с ним. У меня тоже теперь никого нет. Мне некуда возвращаться, не к кому — как и Серому.

— Куда едем? — спросил Серёга.

— Куда и планировали; — ответил я. — Едем искать место гибели нашего немецкого отрядов. Борис говорил, что немецкое спецподразделение схлестнулось с нашими солдатами — в итоге они покрошили друг друга на мелкие части.

— Что было в этом районе?

— Скорее всего, они кого-то или что-то охраняли. Борис говорил, что там была какая-то стройка. Что-то возводили немцы в лесу, конечно, как всегда руками мирных жителей. Всех задействованных в строительстве потом расстреляли. Левинц думает перекантоваться в этих катакомбах, если они, конечно, вообще существуют! Как я понял, он хочет надыбать тола и пороха, и отправить Крапа туда, куда мы с ним сегодня отправили тех двух бандитов — и я собираюсь ему в этом помочь! Если учесть жгучее желание Крапа лично наказать Бориса, то можно думать что он сам приедет в этот квадрат — ведь у него наши компы! К тому времени мы сможем подготовить ему тёплую встречу — в этом лесу нам никто не помешает рассчитаться с этим подонком! Тела бандитов мы закопаем — копать, будь спокоен, мы умеем! Так закопаем, что вовек никто не найдёт их могилы!

— Там есть поблизости какие-нибудь военные объекты, ну или гражданские? Заводы, железная дорога, высоты, может река?

— Ничего, кроме сплошного леса там нет. Ближайшая деревня — двадцать километров, а дальше сплошной лес, непроходимая чаща, болота и топи. Но что-то привлекло немцев в этом труднодоступном квадрате — может, его удалённость от дорог? Это идеальное место, для строительства какой-нибудь секретной базы, или склада. Может в архивах и есть какая-либо информация, но видимо, ещё не снят гриф секретности, и информацию приходится собирать по крупицам! — пояснил я.

Серёга некоторое время обдумывал мои слова, затем вдруг неожиданно спросил:

— Вы, наверное, квасите на раскопках? — при этих словах он покосился на всхрапнувшего Левинца.

— Ты думаешь, что поисковики в лес ездят чтобы водку жрать? — спросил его я. — Это дилетанты — любители. Настоящие поисковики водку пьют в трёх случаях: за погибших бойцов, на захоронении — не чокаясь, молча. За удачное окончание полевого выхода или удачную находку, перед сном — немного и закусывая. И чтоб не помереть, если промок до нитки под дождём или провалился в болото, и есть возможность «словить» воспаление лёгких — много и без закуски! К чему спрашиваешь?

— Да так…

— Нет уж, говори! — настаивал я.

— Симак, дело в том, что я примерно сопоставляю шансы. Наши — и Крапа. Дело в том, что если вы будите бухать, то смысла ехать с вами я не вижу. Один я не смогу воевать с его боевиками.

— Я пить не буду! — заверил его я. — Если и выпью, то только по одному из перечисленных поводов. Не имею привычки напиваться до чертей! Если ты думаешь, что с горя я уйду в запой — то ошибаешься! Расслабился немного — и хорош!

— Тогда я с вами!

— За Бориса ручаться не буду — он любит пропустить стаканчик.

— Это я и сам понял! — сказал он. — Что этот Крап, большой человек, там, в Москве?

— Не особо! Он подсуетился во время развала страны, собрал вокруг себя сильных людей, у него есть повязки среди ментов, правительства. Его нельзя сожрать, по закону — предъявить нечего, он работает «в белых перчатках», и руки его всегда чистые. Всю грязь делают его боевые единицы — боевики, бандиты, мафия — называй как хочешь. А он вроде как вообще не при делах!

— Я так понял, с оружием у них проблем нет? — спросил он, намекнув на захваченные трофейные автоматы и пистолеты.

— Похоже, нет.

— То есть, в нас они будут лупить из автоматов и винтовок, а мы по ним из травматического пистолета будем стрелять?

— Нужно постараться отыскать боеприпасы там, в «зелёнке». Если раздобудем «ТОЛ» — тогда Крап и его бойцы могут просто не успеть нажать на курки своих автоматов! В общем, будем воевать как наши деды-партизаны, в Великую войну — трофейным оружием!

Серёга вновь задумался, и через какое-то время спросил:

— А ехать нам долго?

— Да, долго. Что, передумал?

— Нет, что-то руки зачесались, поскорее бы приехать! — спокойно ответил он.

«Не представляю, что надо сделать, чтоб такой человек с армии дезертировал? От него самого там бегать должны были!» — подумал я.

— У тебя оружие есть? — спросил я.

— Да; — он покосился на свою сумку, лежащую рядом с ним.

— Что за ствол? — не выдержал я.

— У меня «Макаров», — он приподнял куртку, из-за ремня торчала «ПМовская» рукоять, отблёскивая новеньким рыжим пластиком щёчек. — Ещё три в вещмешке — «китайские», — многозначительно сказал Сергей. — Патронов к ним штук сто, россыпью.

— А что там за «ПМы», которые китайские?

— Те самые, меченные. С которых вы бандитов валили. Я их из хранилища подрезал, пока все бухали после казни. А на их место новые положил — без истории, на складе их не меряно. Их я давно уже припрятал, хотел лыжи рисовать — а тут вы приехали, смотрю вы парни толковые, на колёсах. Цель у вас, опять — же достойная. Мне терять нечего, вот и решил с вами податься, глядишь, опыта у вас поднаберусь!

— Ты молодец, Серый! А третий ствол чей?

Помолчав, он ответил:

— Я же говорю, из Гранитного, «в мир», не измазавшись кровью — не выйдешь! Отсюда одна дорога, и все мы через неё прошли!

Он замолчал, и до меня дошёл смысл его слов. Стараясь уйти с теребящей душу темы, я перевёл разговор в другое русло, продолжив расспрос на оружейную тему:

— Значит, четыре ствола ты имеешь?

— Да, ещё прихватил с собой автомат «МР-40», с глушаком, с пятью полными усиленными магазинами по сорок патронов.

— Ты его украл, что ли?

— Ну-у-у, ты за кого меня принимаешь? Я не крыса, и никогда ею не был, а этот автомат я выкупил у одного солдата. И выкупил за приличную сумму!

— За сколько, если не секрет?

— За полтос, «деревом».

— А что так дорого? — не понял я, ведь за пятьдесят тысяч можно было купить пару потёртых «Калашей», в некоторых больших военных частях, как например в одной танковой дивизии списанный Чеченский «Калаш» стоил девять косарей; триста снаряжённый магазин, столько же штык-нож. Купить можно было просто — подходишь к дневальному на калитке, рядом со строением трибунала, договариваешься, платишь, ждёшь, получаешь, отваливаешь. «Калаши» те давно должны были быть переплавлены в колодезные люки.

— Он переделан, не знаю, какие планы были у его бывшего владельца. Переделан автомат нашими, — он осёкся, — Гарнизонными умельцами. Магазины — из листовой, рёберной, стали, с усиленными пружинами, и защитой от перекоса. Человек, который переделывал этот ствол, назвал его «МР-40МГ» — Модифицированный, Гранитный. Ствол новый, из более качественной стали, с проточенными заново четырьмя нарезами. На конце ствола — замок под «глушак», самодельный, но не хуже современных. При стрельбе — в соседней комнате спать будешь — не услышишь! Поколдовали над этим «шмайссером» знатно: его почти не ведёт при стрельбе короткими очередями, и бьёт он кучно, в цель.

— Впечатляет!

— Ещё бы! — продолжал Серёга, — Так же имею с собой три простых «эфки», и три «РГД-33», модифицированные. Рукояти «33-их» выполнены из толстой стальной трубы, с проточенными осколочными рёбрами, в них заложено дополнительно 120 граммов «ТОЛа». Радиус поражения — пятьдесят, вместо тридцати, метров. К верхней части рукояти приделан курок, с защитной скобой. Пружина — внутри. Всё просто — пальцем сбиваешь плашку, держащуюся на петле, между курком и рукоятью — предохранитель. Спускаешь курок — боёк пробивает капсюль. Из-за модификации граната получилась тяжёленькая, и время горения замедлителя было решено увеличить — чтоб дать бойцу хорошенько размахнутся.

— …Да? — неожиданно проснулся Борис.

— Спи! — ответил я.

— Что, приехали уже? — хриплым голосом продолжал он, растирая руками опухшее после сна и самогона лицо.

— Нет, нам ещё ехать и ехать…

— Это, Симак, давай я тебя подменю? — предложил Левинц. — А то видок у тебя — бледный, как покойник!

— Спасибо за комплемент! — поблагодарил я, — Ты ж бухой ещё, как я тебя за руль посажу?

— Ну и что? Подумаешь — бухой!? Тоже мне, проблему нашёл! Да чтоб ты знал, я по пьянее рулю лучше, чем по трезваку!

— Серый, не хочешь порулить? — перевёл я разговор на Серёгу.

— Прав нет; — печально ответил он. — К сожалению, у Фрица нет своей автошколы, хотя, за деньги он многим парням права сделал!

— Эй, я не понял, ты меня типа игнорируешь? — возмущался раскрасневшийся Левинц.

— Борис, у нас в машине оружие. Кроме официального, — пистолета «ТТ», — у нас ещё гранаты, автомат, и три ствола, на которых мокруха висит! Ты представь, что будет, когда нас остановят гайцы, увидят твою красную, пьяную рожу за рулём? — они тут же досмотрят машину — и найдут всё это добро! Нас закроют на полжизни, а тебя — расстреляют, как особо опасного террориста!

— Я понял, камрад, ты просто не хочешь, чтоб я своими «жирными руками» мацал баранку твоей «малышки»!

— Да пошёл ты, Левинц, ты не русский что ли? Я тебе только что объяснил, почему тебе нельзя ехать за рулём! У тебя факел изо рта — с таким выхлопом никакими деньгами не откупишься! К тому же, не забывай, мы на периферии!

— Ну и что из того? Периферия! Думаешь, я не знаю, что это такое? Типа набрался умных словечек, и давай дурака жизни учить?! А вот хрен тебе! — Левинц скрестил две руки, в неприличном жесте, обращённом ко мне.

— Левинц, ты достал! «ДПСники» тут обозлённые — они ненавидят машины с московскими номерами. Простые машины, такие, как моя «Нива». Ведь над простым человеком можно вдоволь поиздеваться! А тут тебе и повод — водитель пьяный в дупель!

— Я? В дупель? — возмутился Борис, лицо которого покрылось от злости багровыми пятнами. — Да я трезв! — ну пахнет немного, и что теперь? Пусть только остановят, падлы, я им покажу, кто тут «папа»! Всё, Симак, покатался и хорош — тормози, меняемся местами!

— Слушай, — взял его за плечо Серёга, молча слушавший наш спор, — Ты не прав, оставь пацана! Ему в натуре тяжело сейчас, ты понимаешь, о чём я?

Борис замер, в пол оборота повернувшись назад. Он смотрел на Серёгу удивлёнными, похожими на рачьи, глазами:

— И хуй ли? — спросил он, после минутного изучения лица Сергея.

— И в Туле! — ответил тот, переходя на повышенные тона. — Оставь пацана в покое, ты за руль не сядешь, понял, нет?

— А если я хочу сесть за руль? — спросил Борис.

— Твои проблемы. Хоти, но тихо! — посоветовал Сергей. — Если будешь быковать, я тебе табло разнесу, понял, нет?

— Ха! — усмехнулся Борис. — Разнесёшь? Ты, типа «крутой Уокер»? Попробуй, если здоровья хватит!

— Симак, тормозни! — постучал меня по плечу Серёга.

— Пацаны, всё, хорош вам! — попытался успокоить друзей я. — Борис, ладно, если ты так хочешь, то можешь порулить в лесу, но на трассе за рулём буду сидеть я!

Левинц посмотрел на меня, затем перевёл ошарашенный взгляд на Серёгу, затем снова на меня:

— Я понял! Вы типа скорешились, пока Борис спал, и теперь два таких кореша, не разлей вода! А над Бориской можно и поиздеваться, так?

— Кто над тобой издевался? — спросил я. — Больше похоже, что это ты решил над нами поиздевается!

Борис вновь оглянулся на Серёгу, словно ожидая увидеть на лице друга что-то новое; затем вновь упёр взгляд в меня:

— Это потому, что я «чёрный»[34], да? — каким-то новым для него, доверительным тоном, тихо спросил он.

Я посмотрел на Бориса. Лицо его было серьёзным, по выражению его можно было сказать, что его сейчас тревожит какая-то очень серьёзная проблема. Но тут он не выдержал, и мы дружно рассмеялись.

— Компромисс! — вдруг сказал Борис, резко прекратив смеяться и выставив перед собой ладонь.

— Где? — посмотрел по сторонам Серёга.

Борис пристально посмотрел на Серёгу, затем повернув голову вперёд, сказал:

— О таких местах при детях не говорят! — он хотел было сказать что-то ещё, но тут я его перебил:

— Ладно, давай, говори уже, что предлагаешь? — перебив его, я почувствовал, что начинающаяся словесная перепалка между Серёгой и Левинцом может затянуться надолго.

Более того, от слов до дела — один шаг. К чему может привести драка между Левинцом и Серёгой — было трудно представить. У Бориса много плюсов, но есть и минусы, из которых обидчивость и злопамятство — не самый большой. Серёга не промах, он просто так лапы к верху не поднимет. Видно, что у парня есть «хребет», который хрен переломишь! Нет, их драка малой кровью не закончится! Они должны сами это понимать! Надо тормознуть где-нибудь, в гостинице, но не в придорожной. Лучше в каком-нибудь городке, за десяток километров от трассы. В машине стало жарко, меня мутило от запаха перегара, который выдыхал Левинц, и я открыл окно. Свежий лесной ветер ворвался в салон машины тёплыми потоками. У обочины промелькнул указатель, с названием населённого пункта, и расстоянием двенадцать километров до него.

— Скоро сворачиваем! — сказал я.

Через какое-то время «Нива» свернула с трассы, и направилась по направлению к районному центру — небольшому городку. Город оказался довольно опрятным, чистым и ухоженным. Краска везде свежая, маленькие фонтаны, аккуратные магазинчики, и непременный стихийный рынок в его центре. Мы припарковались, вышли из машины и принялись расхаживать по рынку. Нашли мужика, дёшево продававшего консервы оптом. Договорились с ним на следующий день о покупке нескольких коробок.

— Туристы? — спросило загорелое, с хитрым прищуром, лицо, усеянное сеткой глубоких морщин.

— Они самые! — бодро ответил за всех Левинц.

— Что-то не похожи! — пристально разглядывал он нас.

— Вообще-то мы из Московской киностудии. Нам нужно найти походящее место, для киносъёмок! — импровизировал на ходу Левинц. — Лес нужно найти.

— Про чё фильм-то? — продолжал допрос мужик.

— Про войну Великую Отечественную! — вмешался я.

— Слыхал про такую? — добавил Серый.

— Ясно! — задумчиво, по инерции, протянул мужик, напряженно думая о чём-то своём.

— А чего его искать-то? — вдруг оживился он, вернувшись к лесной теме. — Лес он везде одинаковый!

— Лес смешанный должен быть, — не согласился с продавцом я, — Не заросший, желательно чернозём под ногами, река или разлив реки, в ширину — чтоб метров пять, не меньше. И ещё много разных мелочей, которые нам предстоит учесть при выборе подходящего места. Там будут снимать батальные сцены, с танками, пиротехникой, дымовыми завесами и прочим. Когда найдём подходящее место, мы поедем к администрации, — сказал я волшебное слово, — договариваться о прочих деталях!

При слове «администрация» — мужик как то сразу потерял к нам интерес. Мы пошли искать указанную любознательным продавцом гостиницу. Гостиницей оказалось старое, но хорошо отремонтированное двухэтажное здание. Вежливая девушка-администратор, внимательно слушала байку про киносъёмки, полчаса назад ставшую нашей легендой. Услышав про съёмки, она сразу активизировала все приёмы обольщения разом, пришлось минут пять её успокаивать, объясняя, что мы всего лишь подчинённые, даже не актёры. Наши имена не будут отмечены даже в титрах. После этого девушка, поправив волосы, сухим разочарованным голосом, назвала наш трёх местный номер, вручив от него ключи. Номер простенький, но довольно большой. Три кровати, видавший виды японский телевизор, без пульта, раковина с горячей и холодной водой — таящейся в советском смесителе, с двумя белыми, похожими на керамические, барашками кранов. Душ, маленький отечественный холодильник, шкаф… а больше нам и не надо ничего. Борис принялся уговаривать Серёгу, чтобы он выпил с ним: тот упирался, приводил какие-то малоубедительные доводы. По всему было видно, что Серый не любитель «залудить стакана».

— Язвенник? — громко спросил Боря, — Да ты гонишь, тебе лет сколько? — он притворно сплюнул.

— Сам ты язвенник! — так же громко ответил Борису Сергей. — Я не пью — просто так, потому что не хочу, ты можешь это понять?

— Ты не русский что ли? — выпучил глаза Левинц.

— Негр я, что, не видно? — зло огрызнулся Серёга, терпение которого, судя по всему, подходило к концу.

— Камрад, ты не слышишь? — спросил я Бориса. — Человек же тебе ответил, что пить не хочет! Какого хрена ты к нему пристал? Пей один, если тебе приспичило! — посоветовал я ему.

— Симак, я хотел угостить друга пивком, посидеть, пожевать рыбки, посмотреть футбол! — мечтательно проговорил Борис.

— Ты ж не увлекаешься футболом! — напомнил ему я.

— Да какая разница — пусть будет хоккей! Тебе легче? — уставился он на меня.

— Немного! — признался я. — Серёга, не ходи с ним — он хочет нахрюкаться водкой, и тебя нахрюкать — а то ему одному блевать скучно! — предупредил я нового друга.

— Камрад! — разочарованно произнёс Борис, растягивая буквы. — Вот от тебя такого не ожидал! Как ты мог обо мне такое подумать?!

— Борис, не строй из себя невинность! — возразил я, — Если ты забыл, то давай я тебе напомню несколько интересных историй, про одного пьяного чудика, который нажравшись…

— …Ладно, харе! — остановил меня Борис жестом руки. — Не хочет — как хочет, а я от пивка не откажусь! Надеюсь, ты мне запрещать не будешь?

— Нет, но только из гостиницы ни шагу! — строго сказал ему я, словно маленькому, хулиганистому, мальчишке.

— Вот ты зануда, Симак, с тобой на любой вечеринке тухло будет!

— А мы не на вечеринке! И ты помни, пожалуйста, об этом! Мы в незнакомом городе, где у нас даже нету знакомого гробовщика, который при случае сделал бы нам оптовую скидку!

— Ты выражения подбирай! — возмутился Левинц.

Ему было плохо — действие самогонно прошло, и теперь его мучило похмелье. Что-то переменилось в нём, после нашего пребывания в Гранитном. Он стал собой — таким, каким я его знал. Мне не хотелось смеяться, шутить, не хотелось вообще разговаривать с кем-либо. Общаться и делать вид, что всё хорошо, приходилось через силу. Нельзя было деморализовать своих друзей, погрузившись в себя и в свои трудности. Ведь по себе знаю, стоит на поиске кому-то одному заныть — и его усталость и его проблемы, словно инфекционное заболевание, — передадутся всем участникам похода. Ничего — вот закончим с Крапом — тогда будет время на то, чтобы хорошенько обдумать всё произошедшее! Дело прежде всего!

Мы расположились, все вещи оставили в машине, взяли с собой лишь необходимое. Оружие тоже решено было оставить в машине, в потайной нише, куда с трудом всё поместилось. Приняв душ, смыв с себя пыль и пот прошедших дней, я лёг спать. Сон сразу накрыл меня, я уснул, невзирая на то, что был в незнакомом месте, с незнакомыми, по сути, людьми. Когда я проснулся, за окном было уже темно. В первую секунду мне показалось, что я вновь очутился в штабе у Фрица. Парней в номере не было. Я встал, включил свет. «Куда они делись?» — спросил я сам у себя. Я проспал почти двенадцать часов, выспался впрок. Одевшись, я спустился к администратору:

— Девушка, не подскажите, давно ли ушли мои друзья?

— Они ушли после обеда, как вышли — так и не приходили больше! — ответила девушка, которую мы разочаровали при заселении.

— А есть в вашем городе круглосуточные бары или клубы?

— Есть бар, как раз не далеко отсюда. «Канна»[35] называется.

— Этот бар как-то связан с кино? — спросил я, стараясь укрепить нашу легенду в глазах девушки.

— Причём тут кино? — она посмотрела на меня как на дурака.

— Каннский кинофестиваль — есть такое мероприятие! Не слышали?

— Нет; — ответила девушка. — А вы о «Чехе» не слышали?

— Нет; — ответил я.

— Ну вот и не надо тут передо мною умничать! Есть у нас такой человек, который владеет этим заведением.

— Да ладно, извините! Так как пройти, не подскажите?

Девушка объяснила мне дорогу, поблагодарив её за помощь, я отправился на поиски своих друзей. Выйдя из дверей гостиницы, я остановился. Прохладная ночь окутала меня. Как прекрасен был этот ночной провинциальный городок! Идя по тихим и освещённым улицам, я вспоминал продиктованную девушкой дорогу. До бара было минут десять пешком. Я шёл, звук моих шагов разлетался по округе, отражаясь от домов. Листья слегка шелестели на деревьях и кустах, потревоженные редкими порывами еле ощутимого ночного ветерка. Я шёл по освещённой фонарями улице, погрузившись в свои мысли. Как было бы хорошо, если бы сейчас рядом со мною была Маша! Ей бы понравилась прогулка по такому тихому, кажущимся безлюдным, городу. Я не спеша шёл, отражённые на асфальте пятна яркого света фонарей, медленно проплавали синеватыми кругами под моими ногами. «Маша… как же так получилось, милая, что я тебя не сберёг?» Больше нет твоего палача, который забрал твою жизнь, твою силу, и молодость — но на душе от этого не легче! «Ах, Маша, Маша… почему в жизни случается именно так: только нашёл своё счастье, только жизнь начала устраиваться, и каждый день стал долгожданным и радостным, как вдруг… мне стоило послушать тебя, и не ехать в этот дурацкий поход, который я чувствую, станет для меня последним! Я сам всё уничтожил, всё то, чего так долго искал и хотел найти в этой жизни!» проклятый ком в горле вновь дал о себе знать. Я вышел на небольшую площадь, в центре которой стояло белое двух этажное строение с двумя колоннами у входа; рядом несколько припаркованных машин такси, над входом в здание горела лампа, освещающая название бара: «Канна». Из щелей, занавешенных шторами окон, мерцал, переливаясь, разноцветный свет, слышался тяжёлый музыкальный бас. Около входа перетаптывалась компания из трёх человек, что-то бурно обсуждающих между собой. За их спинами стояла машина, тонированная «Ваз-21099», с включенными габаритами. Завидев меня, оживлённая компания затихла, парни принялись с интересом меня разглядывать.

— Здорово! — по-свойски поздоровался я, приблизившись к входу.

— Здорово! — ответил тощий парень в разноцветной, пестрящей красками, одежде.

Двое других парней, похожих друг на друга, стояли немного в стороне, и угрюмо, с настороженностью сторожевых псов, сверлили меня недружелюбными взглядами. У одного из них, красовался под глазом фингал, на пол лица — свежий, ещё не успевший отечь и потемнеть.

— Ты случайно не с этими? — спросил «пёстрый», кивнув головой в сторону клуба.

— С какими? — спросил я, хотя уже понял о ком речь.

— Твои дружки там развлекаются? — задал тот же вопрос, но другими словами, «пёстрый».

— У меня много дружков! — продолжал «работать под дурачка» я.

— Сегодня приехали, в гостинице остановились, с киностудии Московской, — нервно отчеканил тот. Чувствовалось, что это описание он повторяет уже не первый раз за сегодня.

— Да, это мои друзья. Что стряслось-то?

— Да ничего, мы вот их ждём тут, разговор к ним есть! — вмешался в разговор один из близнецов.

— Что натворили? — спросил я.

— К девушке моей, приставать начали! — ответил «пёстрый», которого про себя я непроизвольно обозвал «попугаем».

— И что, вы втроём остановить не смогли?

— Слушай, ты ещё подъёбывать будешь? Там, в Москве все такие охуевшие? Или только те, кто сумки киношникам носят?

— Надо бы их поучить, как с людьми разговаривать! — вмешался «подбитый» здоровяк.

— Я смотрю, учитель из тебя не очень; — заметил я, покосившись на его фингал.

Парень с синяком резко дёрнулся, замахнулся для удара, но тут вмешался «пёстрый», и остановил «подбитого»:

— Тихо, дружище, погоди пока, — примирительно сказал он, сжав ладонями его кулак, — Эти два осла уже подгашенные — с ними разговаривать можно лишь кулаками. А этот, — он кивком указал на меня, — ещё трезвый, давай с ним, что ли потолкуем, пока ты ему все зубы не вышиб, и он ещё может свободно шевелить языком!

«Подбитый» опустил руку, отведённую назад для замаха и, отступив на полшага назад, и без слов сверлил меня ненавидящим взглядом. Парень, в яркой одежде, выдвинулся вперёд, подойдя ко мне вплотную:

— В общем, дружище, — тихо, доверительно, обратился он ко мне, — Расклад такой: ты башляешь, и мы мирно расходимся. Да, и этих, кентов своих забери, и чтоб вас здесь, в этом городе, ни я, ни мои друзья, с сегодняшнего утра не видели! Нам побоку все ваши дела, которые вы успели, или не успели сделать в нашем городе. Понял меня? — он слегка повысил голос, и услышавшие наш разговор «близнецы» одновременно улыбнулись.

Я почувствовал, что пока мы не решим вопрос, меня не отпустят. Выяснить же, кто прав — а кто не прав, без слова второй стороны, не получится. Парни, представят ситуацию со своей стороны, где они будут во всём правы. Но для установления истинного положения вещей, необходимо свести пострадавшую сторону, с «нападавшей». Да и девушку эту, причину спора, тоже неплохо было бы расспросить. Диктовать же свои условия, в чужом городе, со своими порядками, со своими авторитетами и понятиями, глупо… без оружия…

— Понял! — ответил я, после недолгой паузы. — Сколько?

«Пёстрый» одобрительно улыбнулся, в пол оборота повернувшись к друзьям, затем, снова повернулся ко мне:

— Давай так: полтос Лёхе, за разбитый «фэйс», и за моральный ущерб. «Полтос» — Саньку, за подрыв, и волнение — он кивнул на второго «брата». Ну и мне «полтос» — это со скидочкой, — за что, думаю, ты понял!

— Да вы парни путаете меня с кем-то? — спросил я, — Сто пятьдесят штук? Где я вам столько бабла достану?

В разговор вмешался подбитый, ещё более осмелевший:

— Погуляли — получите счёт, вариант с «мойкой посуды» не катит! Где достать — дело твоё, можешь в поле сесть, поднатужится и родить! Пока бабло не принесёшь, кореша твои тут будут, в «Канне». Время тебе — до утра, «дружище»! — он слегка толкнул меня в плечо, от чего я, не ожидая этого, слегка пошатнулся.

«Не время! — думал я. — Нужно показать, что я Московский лох, ссыкун и тряпка! Пусть расслабятся, пусть чувствуют себя хозяевами ситуации!»

— Да, мы их тут до утра покараулим. С утреца пацаны подъедут, корефанов твоих под белы рученьки в багажник затолкают, и в лес — он у нас здесь большой! Там уже разговор короткий с ними будет. Пацаны наши — не лохи; «мусора» под каблуком, сам дёрнуть вздумаешь — далеко уехать не успеешь. Так что спрос «за прогон» или «фуфел» и с тебя будет!

«Пацаны?… существуют ли они, или это просто понт? «Бригада» ведёт себя уверенно, но кабак — не их, зубы мелковаты. Скорее всего, «пацаны» существуют — видать, главный среди них тот «Чех», про которого сказала девушка в гостинице. Иначе, ставить кого-либо на деньги, перед чужим заведением, они бы не посмели — сами без зубов бы остались, за такие дела. Выходит — они пешки, «шестёрки». Сто пятьдесят тысяч — деньги, но по нашему времени не такие уж и большие — но в то же время и не маленькие. Скорее всего, они хотят сорвать деньжат, и раскидать их между собой на троих. Не ставя в известность старших. Узнав об этом, старшие «предъявили» бы им «за крысу». Не из-за денег, а из-за отношения, что не поставили в известность истинных хозяев города, о «залётных» бродягах, нашумевших в их «доме».

— Штук сто налом я наберу; — сказал я, бросая наживку.

— Маловато будет, — сказал «пёстрый», — Ты же на колёсах?

Я кивнул.

— Ну, а ты переживаешь! — обрадовался он, — Что за тачка?

— «Нива» 2121.

— Говно! — смачно сплюнул один из братьев, без синяка. — Чмошная «бричка»!

«Это хорошо, что он так говорит! Он расслабился, и чувствует себя хозяином положения. Он не ждёт от меня опасности, думает, что я «сдулся»!

— Пригоняй сюда свою «Ниву», — примирительно сказал «пёстрый», — Мы её посмотрим, и если она мне понравится, то с тебя полтинник, ну и твою тачку я возьму себе. Будем в расчёте. А «бабки» за «тачку» твои «кенты» тебе пусть возмещают, косяк всё-таки за ними! Если зажмут бабло — ты мне позвони, мы их на счётчик поставим! — покровительственно произнёс «пёстрый», который очень себе нравился в этот момент.

Видимо, о такой жизни он мечтал, тем, кем он пытается сейчас быть передо мною и перед своими корешами — тем он стремился стать всю свою жизнь. Я молча пошёл в сторону гостиницы. В след мне крикнули:

— До утра, «дружище»!

Утром они могут позвонить своим друзьям, и тогда нам точно не выехать из этого городка. Между тем, до утра оставалось не так много времени. Значит, на всё про всё у меня есть часа три. В принципе — должно хватить!

Вернувшись в гостиницу, я поднялся в номер, по-быстрому собрал вещи, спустился к заспанной девушке — сдал ключи от номера. На все вопросы отвечал одно — позвонили с киностудии, срочно вызывают в Москву. Позвонили…ни у Левинца, ни у Серого, нет мобильников. Как бы было хорошо связаться с ними. Пока администратор гостиницы заполняла какие-то квитанции, мне в голову пришла мысль.

— Девушка, не подскажите, в баре «Канна» есть городской телефон?

— Да, конечно.

— Номер вы конечно не знаете?

— Почему не знаю? Номера телефонов всех учреждений у нас в отдельном списке.

— А с вашего телефона можно позвонить? Я заплачу! — обрадовался я.

— Платить не нужно, номер городской. Пожалуйста:

Она развернула на столе старенький телефон, с диском набора номера, протянув телефонную трубку с «кудрявым» проводом, мне.

Машина завелась как всегда — с полуоборота. Мысли о том, что в ближайшее время придётся расставаться с ней, не было. То, что у меня с собой сто тысяч — было сказано для затравки, для правдоподобности. Если всё гладко, серьёзные люди (к которым троицу рэкетиров я не относил, но всё же недооценивать их было бы ошибкой) — начинают напрягаться, искать подвох, подстраховываться. Пусть эти рэкетиры думают, что всё под их контролем, и пусть они сейчас чешут репы над делёжкой моей машины, и над мыслями о том, на что потратить замаячившие перед ними деньги. Они уже потеряли бдительность, и теперь ситуацией управляю я. Волк, не оглядывающийся назад — простая дворняга. Отъехав от гостиницы, я заехал в тёмную подворотню. Вытащил из тайников машины всё, что будет мне необходимо, в предстоящем деле. Руки слегка дрожали, когда я раскладывал на заднем сидении, освещённые тусклым светом салонной лампы, стволы. Первым лёг на черную материю чехлов сидений «Шмайссер». От автомата пахло маслом, весу в нём, не снаряжённом, было столько же, как в армейском «Калаше», с магазином. «Тяжеловат!» — оценил я оружие, взвешивая его в правой руке. Глушитель, бережно завёрнутый в промасленную ткань, оказался квадратным, а точнее — прямоугольным, и на удивление лёгким. По размерам он был похож на пачку сигарет, разве что немного длиннее. Минуту я пытался его вкрутить — тщетно. Внимательнее рассмотрев устройство замка, скрепляющего картридж глушителя с дулом автомата, я вставил его торцом к стволу, и провернул левой рукой по часовой стрелке — от себя. Он встал на положенное ему место, встал чётко, сухо щёлкнув; лицевая сторона этой металлической «пачки сигарет» заняла строго горизонтальное положение, что тоже имело свой смысл: глушитель ни сколько не мешал вести прицельный огонь. Примкнув тяжёленький, чуть шире и длиннее обычного магазин, я резко дёрнул затвор на себя, так же резко его отпустив — дослав патрон в патронник. Было слышно, как стальной механизм захавал «маслёнок». Автомат был готов. В свой «ТТ» я вставил обойму с травматическими пулями — для более «мягкого» решения вопроса. Пистолет убрал в кобуру, не застёгивая клапан. Сверху накинул на себя свой «жилет археолога», со множеством карманов. В сами карманы положил четыре запасные обоймы для автомата, и две — для «ТТ», сверху накинул куртку, в правый карман которой положил гранату «Ф-1», в левый, для баланса — «РГД-33». «Макаров» Серёги засунул за спину, под брюшной ремень. Может это и лишнее, но коли «братва» подкатит, этого, пожалуй, и маловато будет. Дрожь в руках прекратилась — тяжёлое оружие придавало уверенности в своих силах.

Подъезжая к «Канне», я сразу заметил, что парней стало больше — рядом с «Ваз 99» появилась тёмная иномарка. Я тихо выругался. Зато, исчезли машины такси — то ли «пёстрый» с друзьями их отогнал, толи разъехались, в виду отсутствия клиентов. В любом случае — лишние свидетели ни к чему. Поравнявшись с компанией, я посигналил светом, и проехал мимо — за здание бара. Проехал не спеша, чтобы не вызывать лишних подозрений. Заехав в тень клуба, резко нажал на газ, проехал несколько десятков метров, оказавшись в небольшом замусоренном леске, за зданием «Канны». Скорее всего, колея, по которой я ехал, была накатана машинами, водители которых желали уединиться со своими пассажирками. В народе такие места называют «парковкой». Заодно, в таких злачных местах, как правило, выясняют отношения между собой подпитые постояльцы этих заведений; распивают водку те, кого выгнали из бара за дебош, или не впустили, из-за отсутствия денег. В зеркале заднего вида показался свет фар — решили закрыть меня, своей машиной. Но самой машины ещё не было видно. Я резко, не выключая двигатель и фары, выпрыгнул из машины, успев захлопнуть за собой дверцу. Перекатился по устланной слоем окурков и пластиковых стаканов земле, и оказался за стенкой здания, не видимый с дороги. В нос ударил едкий запах мочи, и прокисшего пива. «Нива» по инерции проехала ещё с десяток метров, и уже освещённая сзади фарами машины преследователей, плавно остановилась. Рэкетиры подъехали сразу на двух машинах, всей толпой. В иномарке, замыкающей нашу колонну, громко играла музыка, перебивая глухие басы, пробивающиеся сквозь кирпичные стены бара. Двери обоих машин открылись синхронно, картинно, — словно по команде. Из первой машины вышло три человека, из второй — двое. Всей толпой они неспешной походкой, тихо разговаривая о чём-то своём, буднично пошли в сторону застывшей в кустах «Нивы». Оказавшись у них за спинами, я перебежал к замыкающей машине. В свете фар машины, я увидел, как один из парней достаёт из-за спины пистолет, похожий на «ПМ». Открыв водительскую дверь замыкающей иномарки, я просунул ствол автомата между дверью и стойкой крыши. В этот момент, они уже удивлённо разводили руки около моей «Нивы», увидев, что машина пуста. «Гранату бы в них швырнуть — думал я». Да вот свою «старушку» жальче этих людей. Разрыв гранаты сделает её не пригодной для езды, и выведет предательской ниточкой, по номерам, на меня. Кто-то напряжённо вглядывался в темноту леса. Парень, сжимавший за спиной рукоять пистолета, резко обернулся, услышав, что музыка, играющая в его машине, стала громче — шумоизоляция салона была хорошей, а из-за утренней прохлады стёкла были закрыты. Открыв дверь, я этим самым привлёк к себе внимание — выпустив на волю громкую музыку из салона машины. Он вскинул пистолет, неуверенно направляя ствол то в одну точку, то в другую. Ослеплённой светом фар, он не видел меня, и судорожно искал, пытался нащупать, выхватить меня из темноты мушкой своего ствола. Я крикнул:

— Брось валыну! Всем стоять, иначе всех тут положу, мне терять нечего! — пытался перекричать я громкую музыку.

До последнего момента, в глубине души, сохранялась надежда, на мирное решение вопроса, без пороховой гари, без крови, без убитых и раненных. Парни резко попрыгали — кто в кусты, кто спрятался за «Ниву». Стало ясно, что мирно решить вопрос не получится — молодым рэкетирам явно хотелось поиграть в матёрых бандитов. Владелец «ПМа» открыл огонь. По голосу он определил мое положение. Пуля, выпущенная из его оружия, разнесла вдребезги боковое стекло машины, просвистев у меня под ухом. Вторая пуля, пробив полотно двери и пластик обивки, вылетела слева от меня. Я вдавил курок, наведённого на цель оружия. Короткая дробь приглушенных выстрелов, — звук которых походил на скатывающиеся со стола на ковёр капли спиртного, — вырвалась из автомата. Глушитель не выдавал меня вспышками пламени, надёжно скрыв их в своем нутре. Парень успел сделать ещё несколько выстрелов, но уже не прицельных, падая. «Один готов!» — безрадостно отметил я про себя. Из-за «Нивы» раздалась пистолетная стрельба, пули разбили одну фару машины, ставшей для меня укрытием. Я прыгнул в салон иномарки, оказавшейся «Опелем», меняя засвеченную позицию. Открыв изнутри правую дверь, и прикрываясь ею, я выпустил несколько очередей, одна из которых достигла, — судя по вскрику, — своей цели. «Второй готов». Сосредоточившись на освещаемом светом фар лесе, я забыл про тыл. Дуло моего автомата резко перехватила чья-то рука, не давая мне перевести огонь на нападающего. Вторая рука невидимого мне человека схватила меня за шею.

— Свои, свои, камрад, успокойся! — дыхнул на меня из-за спины перегаром Серёга.

В этот момент несколько пуль прошили лобовое стекло, и глухим металлическим стуком пробили левую дверь. Стреляли уже из леса — за деревом несколько раз полыхнули вспышки выстрелов. Серёга резко отпустил ствол оружия, приоткрыв заднюю дверь, оказавшись в салоне. Потыкав пальцами в светящуюся разноцветными огнями панель магнитолы, он выключил громкую музыку, и мне показалось, несмотря на громкий музыкальный фон из бара, что стало совсем тихо.

— Стволы где остальные? — спросил Серёга шёпотом.

— В «Ниве», в нише багажника. Там три «китайца», гранаты и патроны — остальное с собой.

— С собой есть гранаты? — спросил Серёга.

— Две: «РГД» и «эфка».

— Давай обе! — он протянул руку в проём между передних сидений.

— Тачку постарайся осколками не задеть, нам на ней ехать ещё! — как-то по жлобски попросил я.

— Пригнись! — скомандовал Серый, пропустив мою просьбу мимо ушей.

Серёга молча принял гранаты, отточенными движениями привёл обе в боевую готовность и бросил обе, по очереди: одну в лево от «Нивы», другую — вправо. Раздался один взрыв, громкий, оглушающий, за ним сразу второй, ещё более громкий. Что-то просвистело в темноте в полуметре от нас. С лобового окна посыпалась стеклянная пыль. С деревьев, будто осенью сдираемые ветром, посыпались листья. В ушах звенело тоненьким, словно комариный писк, звоном. «А не плохо их Фриц вымуштровал! Я бы не смог так далеко метнуть гранату!» — отметил я про себя, поражаясь быстроте действий и хладнокровию Серёги.

— Поменяй магазин, и прикрой меня беспорядочной стрельбой! — попросил Серёга, — Меня только не подстрели! — сказал он, выпрыгивая из машины и короткой перебежкой, пригнувшись, направился к «девяносто девятой».

Быстро поменяв ставший лёгким магазин на новый, дослав патрон, я принялся поливать лес пулями, выпуская их из ствола короткими очередями, заставляя противника залечь и не высовываться. Звук пуль, попадавших в стволы деревьев, отдавался глухим эхом от приглушённых выстрелов. Серёга, словно змея, ползком, подобрался к «Ниве», находящейся на расстоянии от стоявших рядом друг с другом машин бандитов. Открыл не запертый багажник, быстро набив холщёвый мешок боезапасом, метнулся ко мне. В лесу слышался чей-то стон — задело кого-то осколками гранат. К тому моменту, когда он подбежал ко мне, магазин автомата опустел. Я снова поменял магазин, и принялся всматриваться в тени деревьев.

— Машина жива, вроде, движка работает! — отчитался Серёга. — Какой план, камрад?

— Либо запереться в баре, и отстреливаться до «последнего патрона», либо рисовать сквозняк! — прохрипел я осипшим от пороховой гари голосом. — Предлагаю второй вариант — скоро подтянутся серьёзные люди и менты! Поройся в багажнике «Опеля». Сдаётся мне, в этой машине к нашим «рэкитирам» вместе с помощниками оружие приехало! — предположил я.

Серёга тенью метнулся к багажнику, открыл его и, покопавшись там какое-то время, вернулся, с торчащими из-за спины стволами накинутых на плечо ружей, и увесистым полиэтиленовым пакетом в руках.

— «ИЖ-27» и «Сайга», патроны — двенашка и девятка под «ПМ»! — сообщил он, набивая усиленный магазин «Сайги».

Справа от нас, в кустах, хрустнула ветка, — Серёга, резко примкнув магазин к «Сайге», и передёрнув затвор, выстрелил пять раз подряд в сторону донёсшегося хруста, слегка смещая ствол в сторону, после каждого выстрела. Из кустов послышалась матерная ругань и стоны.

— Попал! — тихо сказал Серёга, и вновь принялся набивать магазин патронами.

Я достал пистолет Серёги из-за ремня, передал ему «Шмайссер» с одним примкнутым, и двумя запасными магазинами:

— Теперь ты меня прикрой, я машину подгоню. Борис где?

— В баре, у выхода заднего ждёт! — ответил Серёга, запихивая запасной магазин в карман.

Я резко побежал к «Ниве», Серёга дал несколько коротких очередей, просвистевших справа и слева от меня. Едкий запах пороха и тола, не чувствуемый мною в «Опеле», ударил в нос. Пахло кровью. Фары «девяносто девятой» потухли, то ли пулей прострелило, то ли осколками гранат разбило. В тени машины я споткнулся о что-то мягкое, не удержался, и упал. Начав ощупывать руками опору, чтоб подняться, вляпался во что-то липкое и холодное и понял — это кровь убитого мною парня. Я потрогал тело, лежащее рядом — он был тёплым, прощупывался пульс. Парень еле слышно постанывал.

«Живой, значит!» — обрадовался я. «Может, подлечат, поставят на ноги, одумается пацан — поймёт ценность жизни, подберёт себе профессию попроще, где не нужно будет стрелять и убивать! Мне бы тоже тогда, послушать Машу, — вернулась ко мне недавняя мысль, — Работать себе, как работал, денежки копить. Домик выкупить где-нибудь в глуши, рядом чтоб река была. Отвести туда Машку, жить там с ней; жить с любимой девушкой, думать о детях наших… но теперь нет такой возможности, есть только ненависть и злость, засевшая глубоко в душе. Есть только пустота, и вакуум, впитавший в себя мою душу. Злость на судьбу, на себя, на тех людей, что лишили жизни Машу, а затем лишились и своих. Но не все — главный из них, пёс, продолжает жить и радоваться, — продолжает строить коварные планы, по выбиванию долгов, отжиму денег у людей. И с ним нужно, во что бы то ни стало, расплатится сполна, за всё и за всех, обиженных и уничтоженных им. За всю кровь, пролитую его руками, за все искалеченные людские судьбы!»

Я бросился к водительской двери, рывком открыл её, пригнувшись на случай, включил заднюю передачу, и резко, объезжая машины бандитов прямо по кустам, поехал к еле светящемуся, на фоне чёрной стены, квадрату пожарного выхода бара. В открытый багажник тыкались ветки кустов, обтираясь об сложенные сумки, и оставляя свои листья. Подъехав к зданию, я резко развернулся — послышался звук раздавленных колёсами бутылок; проехал чуть вперёд, скрывая правую сторону машины за кирпичной стеной здания, так, чтоб пассажиры могли бы пройти. Резко остановился — хлопнула дверка багажника. Где-то в сознании промелькнула не уместная мысль, что амортизаторы багажника ослабли, вытек один из них, поменять бы надо. «Какие нахрен амортизаторы! — попытался я взять себя в руки. — Тут бы живыми выбраться из этого проклятого города!» Серёга, подбежав к «Ниве», вновь открыл его, бросая не пригодившуюся сумку с боеприпасом в салон машины. Из-за стены появился Борис, с двумя девушками, бросил в багажник раздутую спортивную сумку, позвякивающую бутылочным стеклом, захлопнул дверцу и, подгоняя девушек вперёд себя, он затолкал их в машину.

— Здорово! — произнёс он на ходу, захлопывая пассажирскую дверцу. — Выспался?

— Это кто такие? — спросил я, указав на девушек, тихо сидящих сзади.

— Потом, давай, погнали от сюда! — поторопил меня Левинц, который находился в приподнятом настроении.

— Погоди, где Серый? — спросил его я.

Тут я увидел разворачивающийся сзади одноглазый «Опель».

— Он тачку взял, за нами поедет! — сказал Борис то, что я и без него уже понял.

— Давай дуй к нему, если погоня будет — прикроешь нас! — тоном, не терпящим возражений, отчеканил я. — У него автомат и дробовик там есть!

Левинц медленно, нехотя открыл дверцу, но оказавшись на улице, он всё же ускорился в движениях; он бегом направился к уже развернувшемуся, и светящему одной фарой «Опелю». Полыхнула огнём девяносто девятая, заботливо подпалённая Серёгой — освещая кусты вокруг себя, машина разгоралась ярким, чадящим факелом.

— Ебать-копать — да теперь о нас точно весь город узнает! — вслух, забыв про общество притихших девушек, высказал свою мысль я.

«Хотя, выстрелы и взрывы гранат привлекли больше внимания, чем пока ещё слабое зарево только разгорающийся машины! — подумал я, успокаивая себя. — Ещё темно, и чёрный, жирный дым пока не виден — но грядёт рассвет, а с ним и большие неприятности!»

Серёга выбежал из бара с канистрой в руке, сделал струйкой бензина «дорожку», подпалил её. Огонь резко вспыхнул, воспламеняясь, устремился внутрь помещения.

— Ты что творишь?! — крикнул я, хотя и знал, что меня никто, кроме сидящих на заднем сидении девушек, не услышит.

«А что он творит? Хуже в любом случае уже не будет!» — пронеслась в голове запоздалая мысль.

Я вдавил педаль газа, уносясь прочь из такого тихого, и оказавшегося негостеприимным, города. Светало. Салон машины наполнился запахом женских духов, алкоголя, и свежестью утра, пробивающейся сквозь стекло открытой форточки. Рассвет полыхал розовым заревом над горизонтом — день обещал быть солнечным. Лобовое окно, слева, было раскрашено белой паутиной мелких трещин. Пулевого отверстия не было. То ли волной взрывной, то ли осколком гранаты задело. «Стекло под замену» — отметил я про себя, неосознанно подсчитывая ущерб от ночного боя. Фонари на улицах погасли, но рассвет ещё не наступил полностью; не прогнало ещё восстающее солнце ночную тьму, укрывающуюся в подворотнях, под деревьями. Во многих окнах, проносившихся за окном домов, уже горел свет — люди слышали выстрелы и взрывы. Не спят, встревоженные небывалыми, судя по всему, в этих тихих местах, событиями. Сзади, прилипнув хвостом, ехал одноглазый «Опель». Его стекло полностью было усыпано трещинами, казалось, что по нему размазали серую краску. Оставалось тихо удивляться: как Серёга видит сквозь него дорогу? Дома закончились, и наконец, мы выехали на дорогу, ведущую к трассе. Началось поле, которое наша дорога асфальтовой полоской разделяла на две больших части. Краем глаза я уловил движение справа. По полю, наперерез нам, оставляя за собой клубы пыли, несся чёрный джип. Сердце, только начавшее умеренно стучать, снова бешено заколотилось, в предчувствие притока адреналина. Я прибавил газу, девушки на заднем сидении, о которых я совсем позабыл, увидев надвигающуюся опасность, тихо заскулили, вжавшись и как-то уменьшившись сразу. Стрелка спидометра легла на отметку «150». Быстрее моя старушка ехать просто не могла. Нужно было не дать джипу перерезать нам путь, и им, — тем самым, — получить выгодную позицию для стрельбы по нам. Ветер резкими порывами врывался в салон машины, через моё приоткрытое окно, закладывая уши и разбрасывая причудливыми волнами волосы девушек. Братва подсуетилась, встревоженная ночным звонком «пёстрого», ускользнувшего от пули, и сбивчиво объяснившему старшим суть дела. «Хорошо хоть у братвы машина одна!» — только подумал я об этом, как сквозь завывающие потоки ветра, услышал звуки выстрелов сзади. Стреляли из «Сайги». Посмотрев в зеркало, я увидел другой джип, метающийся по дороге, пристроившийся за «Опелем»; его водитель бросал машину из стороны в сторону, пытаясь увернутся от выпущенной Левинцом дроби. Вдалеке, сзади, светили фары ещё одной машины — светили очень ярко, судя по всему, вместе с фарами светят несколько мощных ксеноновых противотуманок. Джип, надвигавшийся справа, уже был рядом — но мы успевали его обогнать. Водитель его не жалел машину — она сильно подпрыгивала на ухабах и ямах, не снижая скорости. Я увидел открывшееся заднее окно тонированного джипа, из которого, блеснув рыжим цевьём, высунулось хищное дуло «Калаша».

— Попали! — сам себе сказал я. — Пригнись! — скомандовал я девушкам, — На пол!

Дуло автомата разверзлось пламенем. Я успел зафиксировать руль левой рукой, а правой схватился за Серёгин «ПМ», лежавший на «торпеде», и покорно ждущий своего «звёздного часа». Успел пригнуть голову, пуля, пролетев сквозь калёное стекло правой двери, неприятно просвистела над ухом. Я увидел, что стекло покрылось сплошной, серой паутиной трещин, похожих на дно пересохшего озера. На вскидку направив ствол «ПМа» в разбитое окно, я разрядил обойму, рассчитывая на то, что джип бандитов будет в этот момент сбоку от меня. Одновременно я слегка нажимал на педаль тормоза, потихоньку притормаживая разогнавшуюся «Ниву». Машину резко затрясло, остатки растрескавшегося бокового стекла от тряски осыпались белыми льдинками на сидение и на коврик пассажирского места: «по обочине едем» — понял я. Подняв голову, выровнял машину, сбросившую скорость до «80». Посмотрев в зеркало, увидел «Опель», а за ним, раскорячившейся поперёк дороги чёрный джип, который только что пытался перерезать нам путь через поле.

«Неужели я попал? Или Левинц подсобил, прострочив машину бандитов из «Шмайссера» или «Сайги»? Ладно, все живы — и то хорошо. Большая удача остаться живым после того, как твою машину на скорости 150 расстреляли из автомата Калашникова! Стекло на левой двери уцелело, отметил я про себя, поскольку было открытым, и пуля вылетела сквозь форточку». Машину ощутимо, всё сильнее и сильнее вело влево. «Баллон пробило! Только этого не хватало!» — я посмотрел в зеркало — из радиаторной решётки «Опеля» вырывался белый дым, за которым не было видно, едет ли за нами кто ещё, или нет. Включив правый поворотник, я дал знать Серёге, что нам придётся сворачивать в, ставшее бесконечным, поле. По полю ехали змейкой, чтоб не оставлять после себя чётко прорисованную колею. Серёга понял замысел, и не старался ехать «в след». Проехав километра два по полю, мы уткнулись в лес. Я посмотрел на заднее сидение — девушки настолько плотно вжались него, что сровнялись с его спинкой.

— Приехали, дамы! — объявил я.

Девушки, распрямившись, испуганно огляделись.

— Где мы? — спросила одна.

— Приехали, говорят! А где, зачем и почему — эти вопросы приберегите для своих спасителей. Скажите спасибо, что остались живы — поверьте, нам очень повезло!

— Спасибо! — грубо сказала одна из девушек.

— Не меня благодарить надо.

— А кого же? — хитро прищурилась она, пристально вглядываясь в меня.

— Мне кажется, что правильнее было бы благодарить Господа Бога! В любом случае, наше приключение ещё не кончилось! Нас и тут могут накрыть!

— Так поехали отсюда! — вскрикнула другая девушка, со светлыми, красивыми волосами.

— Легко сказать — у нас колесо пробито!

Подъехал Серёга. Дым из двигателя уже шёл чёрный — машина его больше не поедет. Видимо бандиты, ехавшие в джипе, переключили огонь на него, когда я пронёсся мимо них. Словил «Опель» маслину радиатором. Выпарился антифриз, двигатель перегрелся, прокладки сгорели. Повело всё, что могло изогнуть высокой разницей температур. И теперь, чтоб «оживить боевого коня», как минимум требуется перетряхнуть движок — что в поле, без инструмента — невозможно. После осмотра двигателя мои опасения подтвердились. Пулей, насквозь пробившей радиатор, разнесло даже крыльчатку охлаждения, пробив заодно и помпу. Вторая фара была прострелена, аккумулятор — пробит, машина ехала на энергии, вырабатываемой генератором — обмотка которого почернела, и слегка дымила едким смрадом палёной проводки. Пластиковый бампер частично отсутствовал, задняя правая покрышка была изжёвана до диска — тоже прострелили. Стёкол в машине почти не было, лишь огрызки осколков кривыми зубьями торчали из резиновых уплотнителей. Следы от пуль были везде — на дверях, особенно на передних, в кружёчках отлетевшей краски поблёскивал свежий металл. Сзади серебрились отражатели задних фонарей, с торчащими разноцветными осколками стёкол. Бампера не было. Запах свежего бензина заставил Серёгу заглянуть под машину, и вовремя заметить струящийся на землю прозрачной струйкой бензин. Он открыл изрешечённый багажник и, покопавшись в сваленном кучей барахле, достал пустую пластиковую канистру, поставив её под струю. Оставалась удивляться, как машина, попавшая под такой плотный огонь, сама проехала через поле. Как не зацепило пулями Серёгу, и Бориса — который браво перекинув «Сайгу» через плечо, успокаивал девушек, что-то ласково им объяснял и обещал. Его, вместе с девушками, пока мы с Серёгой занимаемся машинами, определили в дозор. Прихватив с собою заманчиво позвякивающую сумку, они отправились на указанную позицию. Поле отлично просматривается, хотя дороги отсюда не видно. По пыли можно будет издали увидеть приближающийся транспорт. Необходимые вещи собраны так, чтоб при необходимости можно было удрать в лес, прихватив их. Мы с Серёгой принялись осматривать «Ниву». Колесо пробито; правая сторона кузова имела несколько пулевых отверстий, а так же осколочных вмятин, бросающихся в глаза. Одно из них, оставленное пулей «Калаша», пробив дверь, прошло сквозь сидение пассажира, и остановилась в моём сидении, в считанных миллиметрах от драгоценной «пятой точки». А я даже не почувствовал. Серёга сказал, что её нужно обязательно выковырять, и сделать из неё оберег. Заглянув под дно, мы так же как и на «Опеле» обнаружили течь в баке «Нивы». Из передней части машины на землю тоже текла какая-то жидкость, от капель которой шёл пар. «Антифриз» — подумал я, и не ошибся.

— С чего начнём? — спросил Сергей, вытирающий грязные руки об позаимствованную у хозяев иномарки рубашку.

— С бака, конечно! — сказал я. — Бензина мало, до заправки бы дотянуть!

Бак был повреждён осколком одной из гранат, пробившим метал обшивки, а затем и сам бак — опять же на излёте. Как только не полыхнула моя «Нива»! И когда Серёга поджигал «Жигуль» не вспыхнула оставленная дырявым баком бензиновая дорожка! Видать, осколок тогда ещё торчал из дыры, затыкая собою пробитую брешь. Бак заделали, вкрутив в дыру железный винт, и обмазав его холодной сваркой, которая была с собой в инструментах. Из «Опеля» слили остатки топлива, — литров десять, перелили его в «Ниву». Затем принялись за ремонт радиатора — повезло, что пуля попала не в охлаждающую сетку из томпака, а в корпус, сделанный из листовой меди. Опять же, когда-то предыдущий владелец этой машины, менял радиатор — поскольку на «Нивы» этого года выпуска с завода радиаторы ставили в пластиковом корпусе. Сама пулька торчала тут как тут, затыкая своим деформированным тельцем, пробитую ею же дыру. Радиатор заделали тем же клеем-сваркой, таким же образом — с помощью болта. Вместо антифриза долили обычную воду. Повезло, что пуля пробила покрышку с одной стороны — и та попросту не лопнула на полной скорости. Случись такому быть, машина бы неминуемо перевернулась, что на такой огромной для «Нивы» скорости было бы чревато для нас неприятными последствиями. Осколочные и пулевые вмятины в кузове, оголившие металл, я заляпал шпаклёвкой, добавив в неё побольше отвердителя. После того, как шпатлёвка застыла, слегка выровнял её наждачной бумагой, и закрасил зелёной краской из баллона, которая, — как и шпатлёвка, — валялась без дела в багажнике уже долгое время, после какого-то небольшого косметического ремонта. Теперь пулевых дыр совсем невидно. Трещины на стекле — пусть и не сильные, на «Ниве» — дело обычное. Как ни как — джип, точнее, паркетник, по утверждения одного моего друга — первый в мире. На таких машинах люди отдыхают экстремально, всякое случается — то ветка упадёт, то ещё чего. В общем вопросов и подозрений, со стороны органов, вызвать это не должно. Правую дверь мы вычистили от осколков — похоже, что стекло просто открыто, полностью. А на ночь можно будет обернуть пакет, зафиксировать его — захлопнув дверцу. Пакет зажмётся между уплотнителем и дверью: дождь не пропустит, тепло не выпустит. Поковырявшись в салоне «Опеля», нам с Серёгой удалось обнаружить под обивкой двери пакет с двадцатью тысячами рублей, заботливо перекрученных резинкой. Видать, на случай возил, откупится, если что. В нише под сидением лежал обёрнутый пакетом в несколько слоёв кулёк. Серёга, проводивший обыск, ткнул в пакет ножом, и на капот посыпалась мелко измельчённая высушенная трава.

— Анаша! — сказал он, хотя это и так было понятно.

Кулёк был довольно большим, размером с две приложенные друг к другу пачки сигарет; Серёга вопросительно посмотрел на меня.

— Нет! — ответил я, на немой вопрос.

— Я тоже! — сказал Серёга. — А этот, как его, Левинц «пыхает»?

— Да, как паровоз!

Продолжив обыск машины, в багажнике, под обивкой, нашли иностранный револьвер без патронов, который Серёга, покрутив в руках, небрежно бросил в багажник, захлопнув затем его крышку. Он достал из-под машины канистру с «надоенным» бензином, которого в ней было всего литра четыре. Я громко свистнул — это был условный сигнал к сбору, для Бориса и девчонок. Через некоторое время послышался звонкий девичий смех, затем раскатистый гогот Бориса. Затем смех стал громче, к нему присовокупились звуки сотрясающихся и стукающихся друг о друга бутылок. Потом появилась и сама компания. Они были навеселе — это стало понятно, по совсем не уместному при сложившихся обстоятельствах смеху. Борис с девушками подошли к машинам, спортивная сумка в руках Левинца с грохотом стеклотары опустилась на землю. Он заметил лежащий на поцарапанном капоте «Опеля» кулёк с наркотиком, и заботливо согнав с капота просыпанную траву в ладонь, убрал кулёк к себе в карман. Подлатав «Ниву» мы решили, не дожидаясь ночи, отправляться в путь. Серёга воспользовался «надоем», и облил бензином салон «Опеля». Воспламенитель с замедлением в пятнадцать минут он сделал из нескольких сигарет, оторвав фильтры и скрутив их в один длинный табачный фитиль. Уложил он этот фитиль на деревянной рейке, положенной на пропитанное бензином сидение. Рейку на конце обсыпал порохом, извлечённым из нескольких разобранных патронов 12 калибра. Аккуратно подпалив сигарету, он прыгнул в «Ниву», которая тут же сорвалась с места и, пыля по полю, мы направилась в сторону дороги. Пыль, подсохшая на солнце, залетала в разбитое окно, и находиться в тесном для пятерых человек салоне, стало просто невыносимо. Машина мягко, но довольно сильно качалась на буграх — чувствовался сильный перегруз. Серёга сидел на заднем сидении, за разбитым окном. Рядом сидели девушки. Борис, как самый плотный по телосложению, сидел на переднем пассажирском, он покрылся слоем испарины, на которую налипала пыль.

— Пацаны, я так больше не могу! — не выдержал он.

— Хочешь, пешком иди! — предложил я. — А мы тебя у дороги подождём!

— Симак! — взмолился Левинц. — Останови, дай воздуха глотнуть!

Я остановил машину, не представляя, далеко ли от нас находиться дорога. Борис, подождав с полминуты, пока осядет пыль, чёрной тучей преследовавшая нас, вышел. Постояв немного, он обошёл машину, открыл багажник, и дальше произошло то, в чём я даже не сомневался: Борис решил глотнуть не только воздуха; я тоже вылез из машины, оставив дверь открытой. Солнце пекло огненным факелом — денёк выдался жарким! Нужно скорее выезжать на трассу — там, на высокой скорости, нас будет обдувать ветром, да и пыли там не будет. Пожелтевшая трава слегка колыхалась под еле ощутимым действием ветра.

— Готово! — обрадовал меня Борис, убирая заветную сумку обратно в багажник.

С собой он прихватил бутылку виски.

Мы благополучно выехали на дорогу. Вдали, за деревьями, чернел столб жирного дыма, чуть скривлённый в сторону ветром — «Опель» уже горит. Со стороны кажется, что где-то далеко горит дом. Машин, встречных и попутных, было мало, если не сказать больше — их почти не было. Я посмотрел в зеркало заднего вида — что-то в нём привлекло моё внимание. В дали, за границей видимости, где-то в конце серой ленты проносящегося асфальта, ярко светила машина. Дело обычное, водитель забыл выключить дальний свет, и противотуманные фары, либо включил их специально, чтоб привлечь внимание к себе. Но яркий свет этой светящейся в дали точки был похож на свет той машины, которая при выезде из города, при стрельбе, долго ехала за нами, на отдалении. Я посмотрел на своих товарищей — все спали, после трудной, бессонной ночи. Спал Левинц, прижимая к себе початую бутылку с виски; из его открытого рта свисала вязкая слюна, которая делала его похожим на слабоумного или обдолбанного наркомана. Спали и девушки — им тоже пришлось несладко, в прошедшую ночь. Но зачем Левинц взял их с собой? Я понимаю, во время войны жёны партизанов, которые нужны были лишь для удовлетворения естественных потребностей; но сейчас не война — а мы не партизаны! Возится с двумя незнакомыми девками, которые всю дорогу будут ныть — эта мысль меня совсем не прельщала. Между тем, машина, едущая сзади, приближалась, медленно но верно сокращая расстояние между нами. Стрелка спидометра «Нивы» лежала на отметке «110». Судя по всему, водитель этой машины жмёт на педаль и едет около ста сорока. Светящаяся машина подъехала на столько, что я смог различить в ней здоровенный джип, тёмного цвета — который я поначалу принял за грузовик. На крыше был установлен багажник, на котором крепились четыре противотуманных фары. Ещё две туманки были закреплены чуть ниже основных фар; мощная фара-искатель, закреплёна где-то на капоте. Две штатных фары-искатели, на передних стойках крыши. Всё это богатство имело ксеноновые лампы, и свет получался просто ослепительным. Несмотря на светлый день, едущая сзади машина заставляла нервничать: во-первых, она могла быть связана с городскими бандитами, едущими за нами; во-вторых, яркий свет, слепящий через зеркала, мешал сосредоточить внимание на дороге. Свет слепил на столько, что, держась от нас на дистанции в метров пятьдесят, не удавалось различить ни модель машины, ни её точный цвет. Минут десять он ехал, пристроившись нам «в хвост». Был отчётливо слышен звук гудящей по ровному асфальту резины, с крупным протектором. Все мои знаки, подаваемые световыми приборами «Нивы» водитель внедорожника игнорировал: поочерёдное мигание сигналами поворотов, коротко-временные включения «аварийки», включение задних противотуманных фар. От яркого света заболели глаза, пришлось подкорректировать зеркала, направив отражение в сторону. Наконец, водитель загадочной машины решил пойти на обгон. Я сбросил скорость, дабы не создавать ему препятствие при обгоне. Едущий сзади внедорожник выехал на встречную полосу, легко поравнялся с нами. Им оказался обычный «УАЗ». Хотя нет, необычный… машина была выкрашена чёрной, матовой краской, либо обклеена плёнкой; довольно высоко поднята, литые диски были чёрными, стёкла были наглухо затонированны — при чём тоже были матовыми, сама машина была довольно серьёзно подготовлена к глубокому бездорожью. Машина была полностью чёрной, и притом матовой — что имело большой плюс при маскировке — такая машина не будет отбрасывать блики. Конечно, много и минусов — если мы паримся от жары в своёй нагретой солнцем «Ниве» без стекла, то в наглухо закрытом «УАЗе» должен быть сущий ад. Да нет, там точно установлен «кондей» — иначе водитель просто зажарился бы!

Некоторое время «УАЗ» ехал по «встречке», вровень с нами, я попытался ещё сбросить скорость, но водитель «УАЗа» ехал как приклеенный. Даже, проходя поворот, он продолжал ехать так же, несмотря на появившуюся сплошную линию и запрещающие обгон знаки. При выезде из-за поворота встречной машины опасность лобового столкновения была не шуточной. Мне стало не по себе. Оправдан ли риск? Ради чего этот отморозок так себя ведёт? Рассматривает нас? Может ли такое быть? Я уже было решил будить друзей, чтоб держали наготове оружие, и попытаться съехать с дороги. Но чёрный «УАЗ», водитель которого будто услышал мои мысли, резко начал набирать скорость. Судя по всему, двигатель у него был далеко не «УАЗовский», поскольку «402» двигатель не позволит такой громадине, с дополнительным оборудованием, при езде на скорости в сто километров час, резко ускорится, да так, чтоб через секунд двадцать, машина исчезла из поля зрения. Номер… на номер я посмотреть не успел. Да и что бы мне это дало? Базы данных «ГИБДД» под рукой нет. Загорелась красная лампа на доске приборов — стрелка уровня топлива лежала на нуле. «Только этого сейчас не хватало! — про себя выругался я. Нужно было взять эти проклятые четыре литра бензина, которые мы использовали для поджога «Опеля». Остаётся два варианта: либо надеяться на удачу, и встретить в ближайшее время на своём пути заправку, либо останавливаться у обочины, и опять же, надеясь на удачу, ловить машины. Не каждый остановится на безлюдном участке дороге, людям, облачённым в грязный камуфляж. И бензином не каждый поделится — тут дело даже не в деньгах, а в том, что на участке трассы, протяжённостью километров в сто, не было ни одной заправки. Заправка, конечно, была в самом городе — но возвращаться туда было равносильно самоубийству. Лучше бы нам как можно быстрее проехать этот район, подальше отъехать от злосчастного города. Дорога шла прямая, асфальт — в меру ровный, по краям дороги сплошной лес. Глушь… в дали у обочины неясным пятном забелел дорожный знак. Я скрестил пальцы: «Хоть бы заправка!» Мы постепенно приближались к белеющему знаку, он становился больше, отчётливее. Подъехав на достаточное для чтения расстояние, и сбросив слегка скорость, я прочитал надпись, сделанную на квадратном металлическом листе, покрашенным пожелтевшей краской, с подтёками ржавчины: «АЗС» 500 м.

Вскрикнув от радости, я почувствовал, как дёрнулась машина, «хлебнув» воздуха из бака, как раз в то время, когда «Нива» поравнялась со спасительным знаком. Дорога прямая, ни горка, ни спуск — значит дела плохи, и на последние пятьсот метров бензина скорее всего не хватит. Я посильнее разогнал машину, включил нейтральную скорость, и заглушил двигатель: по ровной дороге с нашим весом можно долго ехать накатом. Проехав метров триста, я включил зажигание, и передачей запустил двигатель. И вновь разогнавшись, я выключил зажигание. Через полкилометра у дороги стоял ещё знак: символ бензоколонки, и направление — на право. Сразу за этим знаком, от трассы, по которой мы катили, уводил поворот. Солнечный свет освещал ставший белым из-за солидного возраста, асфальт; из его многочисленных трещин торчала большими пучками желтоватая трава. Судя по этой дороге, здесь давненько ни кто не ездил, а значит… бензина тут давно нет! Выбора не было, в любом случае бак уже пуст, а свернув, мы хотя бы спрячем машину от глаз проезжающих мимо водителей. Здание заправки находилось метрах в ста от трассы, на небольшой поляне, застланной таким же проросшим травою крупнозернистым асфальтом. Увидев эту заправку, настроение моё сразу упало — казалось, что мы попали в заброшенный людьми мир. Моё воображение нарисовало передо мною картину гибели мира. Эта заправка не видела людей добрых полсотни лет. Стёкла здания, в котором располагалась касса, были целы: позеленевшая по краям оконных рам пыль, осевшая на некогда прозрачные стёкла, вызывала гнетущее чувство запущенности. Сами колонки, шланги, алюминиевые пистолеты — всё было целым и нетронутым. Но всё это было поблёкшим, потускневшим, выцветшим и покрытым хорошим слоем пыли и ржавчины.

Подъехав к пожелтевшей колонке, с когда-то синей, выцветшей надписью «А-76» «60 коп.», я остановил машину, с уже заглохшим двигателем. На соседних колонках было выведено: «А-66», «А-72», «АИ-93», «ДТ», «ТС»[36].

Машина с заглушенным двигателем тихо подкатывалась к одной из колонок, лишь шелест резины о многочисленные белые камушки, усеявшие асфальт, выдавал звук нашего присутствия. Все продолжали спать: «Пусть спят, пока есть такая возможность! — думал я. — Всё равно они скоро проснуться, когда кузов машины нагреется безжалостными солнечными лучами!» Выйдя из машины, я обошёл заправочную колонку, внимательно рассматривая её со всех сторон. Запах выпарившегося бензина, соляры и гудрона вместе с тёплым ветром щекотал ноздри. Снял покрытый серым слоем окиси пистолет, резиновый шланг которого был испещрен причудливой сеткой глубоких трещин. Шланг одеревенел, видно было, что до меня его много лет никто не трогал — он оторвался, мёртвой змеёй упал мне под ноги, рассыпавшись на небольшие фрагменты. Некоторое время я молча стоял, сжимая в руке потускневший заправочный пистолет с остатками сгнившего обломка закостеневшего шланга. Затем повесив приспособление для залива топлива на место, я отошёл на полшага от колонки, внимательно разглядывая раритетную вещь: сквозь пыльное стекло на меня удручённо смотрела выцветшая запылённая стрелка прибора, указывающего когда-то на количество залитых в бак литров. Стеклянный индикатор цвета топлива, торчавший с боку колонки, над потрескавшимся резиновым шлангом, был пуст. Когда-то глядя на этот индикатор, человек видел, какого цвета та жидкость, которую он заливает в свой бак. Наверное, этот индикатор когда-то считался новшеством, очень необходимым и полезным. Как ложечка в булочной, привязанная верёвочкой к стеллажам с хлебом для того, чтоб каждый мог потрогать ею лежащие перед покупателем батоны. Возможно, эта ложечка существовала лишь для того, чтобы показать высокое доверие продавца к покупателю — ведь верёвок изначально на ложечках не было. «Странно, — думал я, рассматривая сооружение, — Даже заливные пистолеты целы, хотя сделаны из цветного металла. Всё это похоже на какие-то заброшенные декорации!» Я подошёл к машине, и устало сел на своё сидение; стараясь не шуметь, тихо прикрыл дверцу.

— Бежим! — резко, в ухо мне, крикнул Борис.

Я дёрнулся, и рука сама легла на рычаг замка двери. Все спавшие проснулись. Нащупав пистолет, я снял, на случай, его с предохранителя.

— Ты чего орёшь! — злобно процедил сквозь зубы Серёга, растирая заспанное лицо.

Девушки испуганно оглядывались, видимо они приняли прошедшую ночь, со всеми произошедшими событиями, за страшный сон, и теперь, проснувшись, не понимали где они и с кем.

— Страсть какая приснилась! — оправдывался напуганный Борис. — Будто мы в поле, костёр у палатки палим, сидим, разговариваем о чём-то, водочку пьём. И тут из-под земли вылез полусгнивший зомбак, в старой немецкой форме! Позвякивая ржавыми медальками, он полз к нам. Он что-то хрипел, — похоже на немецком, — а из его рта сыпалась чёрная земля вперемешку с белыми червями!

— Если будешь столько пить, то белочка придёт к тебе! — пообещал ему я.

— Да белка уже вовсю шурует в его скворечнике! — посмеялся Сергей. — Она просто не сказала «привет», когда пришла!

— Да пошёл ты, если бы ты увидел этого «Ганса», то ты вообще бы обосрался от страха! — ответил Серёге Левинц, который с интересом оглядывал окружившие нас декорации. — …У меня в носу до сих пор вонь стоит! — по инерции продолжил он, хотя на его лице отпечатывалось нарастающее изумление.

— А ты дерьмо из носа выковыряй! — не унимался Серый.

Словесная перепалка могла бы продолжаться долго, но все переключились на вид за окнами машины, и в салоне сразу воцарилась тишина. Первым нарушил которую Борис, спросивший меня как бы между делом:

— Камрад, а куда ты нас привёз?

— Да, Симак, мы вообще где? — спрашивал Серёга.

— Ребят, вы кто? — испуганно спросила блондинка.

Я в упор посмотрел на девушку, не спеша отвечать на вопросы друзей. Похоже, она не шутила.

— Я Симак. Это, — я кивнул на Серого, — Серый, а на переднем сидении — Левинц, ну или просто Борис!

Девушка непонимающе продолжала смотреть на меня, слегка напрягаясь — то ли пытаясь меня вспомнить, то ли понять, шучу я или нет.

— Всё серьёзно! — предугадал вопрос я.

— Выпустите меня! — тоном, близким к истерике, попросила она.

— Борис, объясни девушке, что вчера было, и что она вчера делала. Я сам заодно послушаю, из-за чего, может, нам помереть ещё придётся! — обратился я к Левинцу.

— Ладно-ладно! Объясню! Ты только скажи, в какую жопу ты нас завёз?! Мы где, Симак?

— Мы на заправке — у нас бензин кончился!

— Похоже, на этой «АЗС» он тоже кончился, лет сто назад! — встрял Серёга.

— Другого выбора не было: или тормозить у обочины, и засвечивать машину, либо свернуть где потише. Мы можем дать девчонкам канистру — пусть попробуют остановить у трассы машину, и купить немного бензина. Заодно, может, узнают — далеко ли до нормальной заправки.

— Какую канистру! Вы кто такие, вообще! — сорвалась на крик блондинка.

— Ты не ори, подруга, а то голос сорвёшь! — прервал начинающуюся истерику я.

Она тихо заплакала, закрыв лицо руками, изредка вздрагивая всем телом. Видимо содержимое прошедшего дня начисто вылетело у неё из головы. Как бы было хорошо для нас, если бы вдруг о прошедшей ночи так же забыли все участники этих событий! Все, оставшиеся в живых участники… Девушку можно было понять. Оказалась в машине, в окружении незнакомых, грязных, пахнущих порохом и потом мужиков. Да ещё и взаперти. «Она ещё молодцом держится! — отметил про себя я. — На её месте я бы точно штаны обделал!» Борис принялся успокаивать заплаканную блондинку.

— Такое бывает, от шока или сильного стресса! — сказала её подруга, рыжеволосая девушка лет двадцати-пяти. — Коротковременная потеря памяти. Лучше бы ей, конечно, совсем не знать о том, что было ночью!

— А ты, типа медик? — спросил я.

— Типа того! — ответила она.

— Я — Алёна! — представилась она мне.

Услышав её имя, я невольно вздрогнул. Старик, приснившийся мне в штабе Фрица, говорил мне именно об Алёне. И этот крестик, который появился на моей шее, сразу после пробуждения, дал понять, что это был не просто сон. Так же и Серёга оказался с нами. Что ж, чем нас больше — тем мы сильнее!

— Симак… — занятый другими мыслями, ответил я.

— Да я уже поняла, что Симак, зовут то тебя как?

— Симаком и зовут! — грубо ответил я, не ожидая от самого себя такой жёсткости.

— Симак, да чего с тобой? — спросил Борис, удивлённо разглядывающий меня.

Я не ответил, мыслями я был на том поле, на котором во сне встретил старика. К чему был этот сон? Я почти забыл о нём, как о каком-то неинтересном фильме. Но старик был: и крестик, и Алёна — тому доказательство! Значит, старик знал, что всё случится именно так, как и случилось. Собственно, скандал в баре произошёл именно из-за неё, из-за этой девушки, с огненно-рыжими волосами. Я ещё раз посмотрел на неё — в её глазах я не увидел усталости, тревоги и страха, перед грядущей неизвестностью. Её глаза были серыми и серьёзными — она сейчас пыталась понять моё настроение, ход моих мыслей — так же на меня смотрела Маша. Я отвернулся.

— Борис, охраняй девушек и машину, а мы с Симаком разведаем местность! — сказал Сергей.

— Не вопрос, Серый. Только давай для начала уладим один момент! — Борис отвинтил пробку, и сделал глубокий глоток жёлтой жидкости из прозрачной бутылки.

— Валяй! — безразлично отмахнулся Серёга.

— Тебе, — коли едешь с нами, — нужно присвоить второе имя, погоняло, если хочешь! — авторитетно объяснил Левинц, занюхивая поднесённой к носу не зажженной папиросой.

— А чем тебе моё имя не нравится? — удивился Серёга.

— Нет, я не имею ничего против, но у меня ассоциации нехорошие! — загадочно пояснил он, прикурив наконец замацанную беломорину.

Стало понятно, что Борису полегчало после глотка виски, и теперь он в приподнятом расположении духа решил пошутить над Сергеем. В машине запахло крепким табаком.

— Какие такие ассоциации? — Серёга начинал злиться.

— На заправке не курят! — сделал я шутливое замечание Левинцу, пускающему изо рта кольца белого дыма. Он проигнорировал меня, и продолжал вести Серёгину тему:

— Ну, вот имя у тебя: «Серёга» — звучит нормально, по мужицки, но вот «Сер-Гей»! — тебе не кажется что окончание какое-то «не пацанское»? — Левинц ехидно щурился.

— Слышь, ты на что намекаешь? А сейчас тебе твои ассоциации по роже размажу! — он схватился одной рукой за сидение, на котором сидел Борис.

— Серёга, успокойся! — сказал я покрасневшему от злости Серёге. — Я с ним согласен! Нет — не с тем, как звучит твоё имя! — Борис у нас товарищ немного извращённый — но кликуха, брат, тебе не помешала бы, принято у нас так: если ты копатель, тем более военный археолог, и хочешь, чтоб к тебе относились такие же археологи как к своему — то погоняло у тебя должно быть! Иначе тебя не будут воспринимать в серьёз, как своего. Так принято у нас. Для меня, например, второе имя стало первым — так иной раз я сам его забываю.

— Лады! — согласился Серый. — Твои предложения?

— Волк! — предложил Борис, крепко затянувшись, и выдохнув облако белого дыма, добавил: — Серый волк!

— Вульф тогда было бы лучше. Но такое имя уже носит один «партизан»; — возразил я.

— Давай что-нибудь по специальности нашей? — предложил Борис.

— Может Фарт? — предложил я. — Коротко и ясно.

— Или Беркут! — не сдавался Борис. — Похоже на позывной, по военному просто, солидно, легко запоминается.

— Что ж, беркут так беркут. Я не против! — обречённо сказал Серёга. — Но, по-моему, всё это детский сад!

— А что, Серёга-Беркут! Звучит авторитетно! — смаковал новое имя друга Левинц. — Или Сергей-Беркут! По моему, звучит круто! И главное, это будет тебе моим подарком!

— В городе, среди друзей и подруг, среди близких тебе людей — ты будешь Серёгой. А в лесу, на поиске — Беркутом; — одобрил я.

— Надеюсь, — сказал Серый, — Обряда посвящения, типа обливания струями мочи, у вас нет?

— Вообще-то есть один обряд… — задумчиво сказал Левинц, — Нужно бросить монету, достоинством в пять рублей, в выгребную яму. И ты, как посвящаемый, должен достать её — голыми руками, разумеется! — Борис громко засмеялся, швырнув окурок папиросы в колонку с оторванным мною шлангом, находившуюся перед его окном.

Картонный мундштук ударился о старую потрескавшуюся от времени краску, озарившись вспышкой искр. Позволь Левинц себе такой фокус на действующей заправке — скорее всего мы бы улетели вместе с нашей машиной куда-нибудь очень далеко…

— Я смотрю, ты этот обряд точно проходил! — ответил Серый, — Только, походу, ты монету языком доставал!

Борис вмиг помрачнел. Он хотел что-то ответить Серёге, но тот его перебил:

— Ну что, Симак, пойдём что ли, оглядимся вокруг?

— Пойдём! — согласился я. — Ты ствол с собой возьми, на случай!

Мы вылезли из машины, Серёга, сжав в руках «ИЖ», предложил для начала обойти всю территорию заправки, затем наведаться в помещение кассы, ну и в конце можно будет полазить по топливным ёмкостям — хотя вряд ли нам что-то обломится. Мы не спеша обходили здание кассы, на двери которого висел замок; прошли дальше — в сторону небольшого строения, предназначавшегося, видимо, для хранения бочек и емкостей. Поляна, закатанная асфальтом, была довольно большой — метров сто. Мы не спеша шли, и тихо обсуждали странную заправку, на которую нас занесло попутным ветром. Подойдя к покосившейся постройке, мы определили её назначение: небольшой навес оказался местом для хранения песка и огнетушителей с прочим противопожарным скарбом. Но почему-то строение было выкрашено в синий цвет, — от времени и солнца побелевший, — вместо красного? Огнетушители, и прочие инструменты для пожаротушения были покрашены в некогда красный цвет, — сейчас же они казались светло-серыми. Мы не спеша обходили постройку вокруг, как вдруг я встал как вкопанный: за будкой, словно спрятавшись, затаившись, — стоял тот самый чёрный «УАЗ», слегка забрызганный свежей грязью.

— Стрёмная тачка! — шёпотом сказал я Серёге-Беркуту. — Я, кажется, видел её в городе, и тут недалеко, на трассе: он нас обгонял, но не просто обгонял, а на некоторое время поравнялся с нами, вроде как изучая. Ты прикрой меня, я пойду поближе посмотрю!

Серёга без слов, присел на колено, целясь в машину, прикрываясь стеной постройки.

Я крепко сжал «ПМ», так, что щёчки оружия стали скользким от проступившего на ладонях пота. Подойдя вплотную к водительской двери, выкинув левую руку вперёд, держа пистолет на уровни груди, резко дёрнул за дверную ручку. Закрыто. Я встал одной ногой на чёрный, металлический порог, и попытался заглянуть внутрь машины. Сквозь тонировку ничего не было видно, лишь, светлевшие на тёмном фоне, очертания противоположных окон и спинок сидений. От машины исходил еле уловимый, чужой запах, вызывающий тревогу. Оглянувшись назад, на Серого, — который застыл, с наведённым в сторону машины ружьём, — я дёрнул ручку задней двери. С металлическим щелчком хорошо смазанного механизма, дверь открылась — на заднем сидении беззаботно дремал парень, одетый в чёрную форму, без нашивок — форма походила на ту, в которую был облачён Фриц. От звука открывшейся двери, парень неохотно поднял голову — будто бы спал как минимум, часов пять; из машины повеяло прохладой — всё-таки есть «кондей»! Не спеша поднявший и упревший на локоть голову парень, не обращая внимания на наведённый пистолет, внимательно разглядев меня, участливо спросил:

— Бензин кончился? — он сомкнул веки в хитром прищуре.

На вид ему было лет двадцать пять, лицо всё проросло щетиной — возможно недельной, на загорелых до коричневого цвета руках, с закатанными по локоть рукавами, чернели некогда синие силуэты наколок.

— Чего молчишь, а Симак? — спросил он. — Ты «кнут»-то загаси, нечего передо мною махать! — он кивком указал на смотрящие в его живот дуло «Макарова».

— Откуда меня знаешь? — удивился я.

Ведь я с этим парнем точно не знаком, и никогда не видел его прежде.

— Ты столько шуму наделал, что о тебе, разве что, глухой не слышал!

— И что с того?

— Ничего. Почти ничего! Только ищут тебя и твоих «кентов», сильно ищут. Чех — «Канна», с пацанами, под ним была. И ещё — Крап, Московский, думаю, за него ты наслышан.

В его голосе не было эмоций, казалось, что он говорит с некоторой неохотой, будто выдавливая из себя нужные, заблаговременно припасённые для этого разговора слова. Я продолжал рассматривать собеседника. Лицо его было испещрено мелкими, не бросающимися в глаза морщинами. Выражение лица — добродушное, понимающее, располагающее к откровению; на щеке затянутый, еле видный, шрам. Глаза спокойные — взгляд добрый, но в глубине таиться холод и какое-то безразличие. По его мимике, уверенному взгляду, невозможно было даже предположить, о чём думает, что испытывает этот человек. Видимо, он давно надел на себя эту маску, за которой он прячет свои истинные чувства!

— А ты кто, и что тебе надо? — спросил я, слегка отступив от машины, но в тоже время, не убирая левую руку с двери.

— Я? — удивился «парень», который оказался старше, чем мне показалось вначале. — Наёмник. Мне нужно туда же, куда едете вы! Но я плохо знаком, с деятельностью поисковиков — и мне нужен толковый проводник. Я хочу ехать с вами. Уговор такой: вы ведёте меня к месту, я оплачиваю продукты, снаряжение и все расходы в дороге. Хабар — ваш, и главное — я помогаю вам сбросить хвоста.

— Твой интерес? — я опустил пистолет.

— Я военный, в отставке; должность, звание, род войск — не имеют значения. Сейчас работаю по заказу «ФСБ», не официально. Мне, — он поправил себя: — Нам, нужно найти личные вещи штурмбанфюрера Штефана Ланге, в частности — карту, которая всегда должна была находиться при нём, вместе с письменным приказом, подписанным лично Адольфом Гитлером. Письменный приказ обязывает военные соединения германии оказывать любую помощь этому штурмбанфюреру. Ты должен понимать, дело какой высокой важности нам предстоит распедалить! За эту работу мне заплатят хорошие деньги, не буду скрывать. Делится этими деньгами с вами — я не стану — кроме материального обеспечения выхода, в разумных пределах. Звёзд с неба не просить — я не всесилен, и мои возможности ограничены. Разрулить вашу проблему с братвой, я помогу.

— А что за штурмбанфюрер?

— Штурмбанфюрер… — он усмехнулся. — Это «майор» «СС», который должен был откинуть копыта где-то в том лесу — примерное место отмечено на моей карте. У него был приказ, который обязывал его любыми способами добраться до своих военных. Он этого не сделал — значит, он помер. Почему именно в этом лесу — это другой вопрос, и на него я отвечу по ходу действия.

— У «ФСБ» что, нет своих сотрудников? — поинтересовался я.

— Это частный заказ. Одно заинтересованное лицо, с большими погонами, очень хочет достать эту карту, и платит за это хорошие башли — плюс информация, электроника, оружие и боеприпасы. Это «лицо» не хочет привлекать внимания, к нашему штурмбанфюреру, и к его карте. Не хочет, чтобы в какой-либо документации фигурировали имена и фамилии лиц, занимающихся этим вопросом, — в том числе и его собственной фамилии. Ему нужно, чтобы всё было сделано тихо. Вы парни хорошие, языком не треплите, да и базар поднимать вам не с руки — сами же на кичу полетите, за свои дела по раскопкам. Вас всегда могут подставить с взрывчаткой или трофейным огнестрелом, — то есть, вы полюбому будите молчать — поэтому выбор и пал на вас.

— Откуда тебе известно, куда мы направляемся?

— Я же говорю, работаю на «службу». Мне сгрузили инфу по тебе и твоему кенту Борису. Сказали, что вы направляетесь туда же, куда нужно мне; сказали, что ехать нужно с вами — вы опытные поисковики, и сможете поработать на меня в качестве проводников.

— Так это что, совпадение — то, что мы едем в одно и то же место? И как ты нас нашёл? — продолжал я допрос, против которого собеседник не возражал, напротив, с охотой отвечал на все мои вопросы.

— Совпадение или нет — не знаю, мне лишь предоставили нужную информацию. А найти вас оказалось очень просто. Я вёл тебя от дома, до станции. Ты кимарнул, и я прикрепил к дну твоей машины маяк на магните — проходя мимо и нагнувшись, чтоб «завязать шнурки». Ехал за вами, соблюдая дистанцию, чтобы не запалиться. Пару раз видал «зелёное зубило» — они вас вели. Затем, вы съехали с дороги — сигнал маяка через какое-то время пропал: что-то или кто-то заглушил излучение датчика. Этот лес не был конечной точкой маршрута — у меня такая же карта, как и у вас, только с другими обозначениями. Лес же, в который вы заехали — гиблый лес, когда-то слыхал за это место. Тогда я решил: если вы сможете выехать из леса живыми — то я срисую вас по маяку, если же нет — тогда мне придётся искать себе других проводников! Затем я дождался вас, как раз в том самом городе. Жил я в лесу, в палатке, иногда выезжал в город, шмар помацать и винца попить. Однажды ночью услышал как «Макар кашляет», поехал в город, к «Канне». Обошёл клуб сзади, зашёл с лесу. Через ночную оптику увидел, что к чему, просёк, кто куда педали крутит. Пришлось подписаться за вас — снял одного «оленя», который доставал из кармана гранату… — Он задумался, первый раз за время всего нашего с ним разговора, — … «Винт» засветил, пришлось скинуть! — с тоской проговорил он. — А толковая «плётка» была бы не лишней, в нашем деле. Без оптики вообще работать трудно… но да ладно, не про это сейчас речь. Дальше — съехал за вами в поле, где вы бросили якорь. Затем увидал, как полыхнуло пламя, поехал посмотреть на ваш «Опель». Обнаружил, — по следам бензина траве, — что у «Нивы» и «Опеля» были пробиты баки, но пробоину вы успешно заделали — на обратной колее следов бензина уже не было. По маяку я знал, что на заправку, на протяжении всей дороги, вы не заезжали. Хотя отмотали не мало. Даже если у вас был бензин в канистре, с учётом пробоины, вам необходимо было бы пополнить запас топлива. Значит, ждать вас следовало на первой заправке. А эта, ещё, оказалась заброшенной!

— Почему эта заправка не разграблена? Здесь всё говорит о том, что она уже лет двадцать закрыта! — спросил я.

— Эта заправка принадлежит Чеху. Как и почти всё здесь. В восьмидесятых он, молодой и фортовый блатарь, заземлил кассиршу этой заправки с помощью обреза, и вынес кассу. На этой «АЗС» он и погорел — его слила шмара, с которой он кутил, после наскока. Через пару дней, его обручили, и отправили на этап. Я узнал об этом от местной шалавы — Чех часто приезжает сюда, воспоминания тут у него! Перед каждым важным решением он сюда приезжает, вроде как это место ему фарт приносит — хотя когда он выносил кассу вместо фарта схлопотал срок. Поэтому и не трогают это место здешние людишки, а залётные боятся палёного бензина — ржавый знак говорит о том, что заправка древняя, и что хорошего бенза тут отродясь не видали.

— На счёт твоего Стефана — я полагаю, выбора у нас особо нет?

— Нашего, Штефана, — поправил меня Наёмник, — Почему же нет выбора? Можете стоять здесь, и ждать братву. Или раздобыть бензин у попуток — и ехать к месту, и ждать братву там. Чех, скорее всего, наведёт по вам справки, пробьёт номер машины по базе, и узнает про косяк Левинцилова и про Крапа. Воровское радио до сих пор чётко работает. Они объединят силы. Крап знает, куда вы едите. Вас найдут и ушатают по форме. Вместе же мы сможем от них отбиться.

Сзади тихо подошёл Серёга, держась на расстоянии, не отводя ружейного ствола, он слушал наш разговор. Я ещё раз вгляделся, в поросшее щетиной лицо. Нет, этому человеку не могло быть двадцати пяти лет. Его уверенность, манера общения, наколки на руках, морщины, говорили, что ему сорок, а то и больше. Он говорил очень странно: одно время его тон и слова, которые он говорил, характеризовали его как человека, не раз бывавшего за колючкой. Но потом его тон непостижимо менялся, и слова становились сухими, официальным — словно он протокол зачитывал!

— Нужно посоветоваться с друзьями! — сказал я.

— Дело хозяйское! — спокойно согласился он.

— Как тебя звать? — спросил я незнакомца.

— По-разному зовут… — задумался он. — Аскет, Наёмник, или Чёрный! — с доброй улыбкой сказал он.

Я усмехнулся, отметив про себя, что машина и одежда незнакомца чёрного цвета. Он явно не равнодушен ко всему чёрному. Он словно прочитал мои мысли:

— Люблю чёрный цвет… но Чёрным меня окрестили не за пристрастие к цвету — но это тебе уже знать ни к чему! — добрая улыбка не слетала с его лица.

Мимика этого человека не соответствовала смыслу слов, имея свой, зачастую противоположный словам, смысл. Разговор с этим Аскетом был довольно непростым делом, приходилось постоянно напрягаться, чтобы правильно его понять. Зато он сам быстро, не задумываясь, отвечал на любой вопрос. Казалось, что он заранее подготовился к нашему разговору, и на каждый возможный вопрос подготовил и выучил наизусть ответ.

— Пятёрка, давай дневник! — задумчиво произнёс я свою мысль вслух.

— Что? — с каким-то еле уловимым вызовом спросил Чёрный.

— Да нет, ничего — мысли вслух… — ответил я.

Я показал жестом Серёге, чтобы тот опустил ствол. Мы молча пошли в сторону «Нивы».

— Симак! — окрикнул Аскет, — Загляни в кассу — сбей «серьгу» с двери. Может, есть там чего! — многозначительно добавил он.

Со второго удара сбив прикладом ружья новый замок с входной двери, мы осмотрели само помещение кассы. Пол, металлический стол, и тумбочка, — разбухшая от влажности, — были усыпаны слетевшими с потолка крупными хлопьями серой побелки, изъеденной грибком. Выцветший огнетушитель на стене, запах влаги и извести. Скорее всего, Чех стрелял сквозь открытое окно — стёкла все были целы. Зато стенка, противоположная окну, с выцветшей, местами облезшей, масляной краской, была заляпана чёрными, растрескавшимися и полусгнившими от времени, брызгами. Краска на стенах была местами отколота — в бетоне выщерблены ямки от шариков дроби — да, Аскет говорил, что Чех стрелял из ружья или обреза. На месте, где сидел кассир, под ссохшимися гвоздиками — огромное, въевшееся в старый линолеум пятно, давно почерневшей крови, прикрытое мусором и слетевшей с потолка побелкой. По коже прошёл холодок. В помещении, кроме гнетущего чувства, не было ничего. Зачем Чёрный направил нас сюда? Увидел, сквозь пыльное окно кровь на стене? Или его «шмара» рассказала ему об этом месте — и он хотел, чтоб перед принятием решения о сотрудничестве с ним, я подумал о жизни и смерти? Сопоставил важность жизни и неизбежность смерти с тем решением, принятие которого от меня требуется сейчас? Это напомнило мне шпионский фильм, где вербовка нового агента часто проходит на кладбище. Однако, методы убеждения у этого Аскета чем-то напоминают методы Фрица, с его свалкой раскуроченных машин! Что ж, сотрудничать с ним придётся, выбора у нас нет. За ним машина — в нашей уже тесно; оружие, и сам он представляет собой полноценную, даже превосходящую каждого из нас в своём мастерстве, «боевую единицу», столь необходимую нам сейчас. Плюс связи с его «заказчиком», которые тоже могут нам подыграть — если он, конечно, не врёт. А если этот «Аскет» работает на самого Чеха? Но тогда, он давно уже положил бы нас всех. Да и откуда бы ему знать про меня и про Бориса? И про Крапа он знать тоже не мог!

— Я слышал весь ваш разговор; — тихо сказал мне Серёга-Беркут.

Эхо его слов растворилось в отсыревшем помещении.

— Что думаешь? — спросил я его, продолжая рассматривать заброшенное место преступления.

— Думаю, надо соглашаться!

И Серёга привёл те же доводы, которые я прокрутил в голове минуту назад.

— А этот Чех, он псих, по-моему! — сказал Серёга, проследив за направлением моего взгляда. — Надо же, зачем он приходит сюда?! Ностальгия? О том, как он выносит мозги бедной женщине? Извращенец, мать его! У меня от этого места мороз по коже!

Мы подошли к «Ниве». Борис сидел с закрытыми глазами на переднем сидении, и тихо храпел. Девушки сзади тоже спали — вымотала их прошедшая ночь. Я внимательно осмотрел днище машины — со стороны водителя был прикреплен покрытый слоем пыли плоский круг, похожий на толстый блин, величиной с дамскую пудреницу. С трудом отодрав его, я рассмотрел изделие. Нижняя часть его была магнитом, верхняя — датчиком, с тоненькой изолированной проволокой, обмотанной по окружности датчика. Пыль, которой было покрыто изделие, говорила о том, что его прикрепили к машине давно. Легенда нашего нового друга подтверждалась.

— Подъём! — произнёс я, как можно громче, когда увидел, что оставленные в машине друзья снова спят.

Левинц коротко хрюкнул, что-то промямлил во сне, и наконец, проснулся, лениво позёвывая.

Девушки, сидящие на заднем сидении, тоже встрепенулись, разгоняя сон и протирая глаза.

— Чего ты орешь, мне на ухо, камрад? — спросил Борис.

— Это потому, — ответил за меня Беркут. — Что ты только и делаешь, что дрыхнешь и бухаешь!

— А кто два джипа загасил?! А? Может ты, Сергей?

— Хорош, пацаны! — вмешался я. — Археологи мы или бабы с рынка?

— Вы археологи? — удивлённо спросила рыжая девушка, разбирающаяся в медицине, которую звали Алёной.

— Да, — ответил я, — Военные. Короче копатели.

— Чёрные! — добавил Сергей.

Борис сморщился при этих словах так, будто бы только что проглотил целиком кислый лимон.

— Ха! — усмехнулась она, весело глядя на Левинца. — Ты же говорил, что вы актёры?! Что приехали сюда, чтоб вжиться в роль! А Светке целых два часа втирал — как это трудно, быть знаменитым актёром, про разные тонкости рассказывал! Говорил, что всех известных актёров знаешь, что ты уже и сам, вроде как, начинающий режиссёр!

— Борис у нас ещё-то брехло! — прокомментировал Серёга, по-дружески похлопывая Левинца по плечу.

Света, девушка, которая потеряла память, удивлённо смотрела на задумавшегося Бориса:

— Ты… ты… мне наврал?

— Я был пьян! — резко ответил Левинц. — Но, по сути, каждый поисковик — актёр, в душе! И у нас каждый выход в поле — как крутой боевик! — импровизировал он на ходу, чтобы совсем не потерять лицо в глазах девушки.

— Да пошёл ты, поисковик хренов! — вскрикнула Света и, протиснувшись в щель между передними сидениями, вылезла на улицу.

Быстрым шагом она, не зная, с какой стороны мы заехали, пошла в сторону синего пожарного щита, за которым стояла машина нашего нового друга — Аскета. Борис дёрнулся, чтоб подняться с сидения и догнать девушку, но я остановил его:

— Пусть идёт! — положил я руку на его плечо.

— Да вы чего, охренели совсем? — возмутилась Алёна. — Остановите её! Ей нельзя обратно в город — после ваших дел её там просто убьют! Ведь Чех думает, что мы со Светой заодно с вами!

Борис снова попытался встать, но я усилием руки вновь усадил его на место:

— Погоди, у нас товарищ новый появился, его машина, вместе с ним, как раз за этой пожарной будкой. Он не даст ей уйти, да и выезд с заправки в другой стороне!

— Чего ещё за товарищ? — удивился Борис.

— Наёмник по имени «Аскет», которому нужно туда же, куда и нам! — ответил я, разглядывая выцветший пожарный щит.

— Камрад, — Левинц снова пытался подняться с сидения, — Ты хочешь, что бы кой-то Аскет-наёмник Светку мою лапал? — он встал, скинув мою руку с плеча, и побежал в сторону щита.

Серёга медленно прохаживался вокруг машины, думая о чём-то своём.

— Ну что, Алина, поедешь с нами? — спросил я оставшуюся без подруги девушку.

— Алёна! — поправила она меня. — Посмотрим — я вместе со Светкой. Нам с ней это нужно решить! Куда вы едите? — спросила она, после недолгой паузы.

— Километров пятьдесят по трассе, дальше сворачиваем на просёлок, едем ещё двадцать километров, потом по лесу, и мы приезжаем на место. Там, в лесу, разбиваем лагерь, и мы начинаем работу по поиску погибшего в этом лесу более полувека назад нашего, и немецкого, военных отрядов.

— Что дальше? — спросила девушка, в глазах которой появились огоньки.

— Дальше… — я задумался. — Что самое плохое, нас преследуют бандиты из Москвы. Скорее всего, они объединятся с вашими братками — и поедут в наш лес, поскольку они знают про это место.

— Во-первых, это не «наши» бандиты, а скорее «ваши»! Во-вторых, нельзя ли найти другой лес, о котором они не знают?

— Можно. Но дело в том, что если мы поедем в другое место, то другого шанса, встретить Крапа, — это их главный, — на нашей территории у нас не будет! Если мы упустим этот шанс, то обратной дороги в Москву нам не видать, и нам придётся кочевать по лесам всю жизнь! В Москве нас будут ждать, и год и два — пока жив Крап! То же самое относится и к Чеху, судя по всему, мужик он серьёзный, и прощать нас за гибель своих людей и поджёг своего бара, он не станет.

— У нас тут типа деревни — все всё друг о друге знают, и случись тому быть, что вы оставите Чеха в лесу на вечно, молва обо мне и о Светке дойдёт до нового бандита, который займёт его место. Такие дела не прощают. О вас забудут — вы сегодня тут, завтра — там! А вот с нас спросят! Нет нам уже обратной дороги!

— Если всё из-за нас получилось, — сказал я, — То даю слово, что ни тебя, ни Светку мы не оставим. Возьмём с собой, в столицу, устроим на работу, подберём нормальное жильё. Кстати, с чего всё началось там, в баре?

Девушка усмехнулась, слегка закатив глаза:

— Да всё банально. Пришли твои друзья, начали пить, — с этого в нашем городе начинается любой скандал! Светка в баре работала, администратором зала. Музыку ставила на караоке, следила за официантками, и так далее. Ночь обещала быть тихой, начальства нет в городе, и хозяйкой заведения на ночь становилась именно она, как старшая. Светка меня и пригласила, посидеть, попить пивка. Должны были ещё девчонки подойти, — но их мужья не отпустили, зная о не хорошей славе «Канны». Потом ваши друзья подпили, начали петь песни, в караоке. Приехал Валера — парень, ты должно быть, видел его — одевается всегда так вызывающе.

— Видел! — согласился я, — «Пёстрый»!

Алёна вновь усмехнулась, устало опустив голову на руки:

— Да, вот этот «пёстрый» и есть Валера. Этот Валера подговорил Светку, чтоб она меня в этот бар заманила — история с подругами оказалась байкой. Сама Светка считает его перспективным, даже завидным женихом, и она решила меня с ним свести, чтоб обеспечить мне, — её одинокой подруге, — счастливую и беззаботную жизнь. Притом меня, конечно же, она не спросила: нравиться мне этот Валера, или нет. Оказалось он, как сегодня мне рассказала Света, давно в меня влюблён. И вот, перед нами нарисовались Борис и Серёга — про Валеру, увидев Московских богачей, Светка сразу и забыла. Сидим мы вчетвером, вместе с Борисом — киноактёром и блистательным режиссёром, и Серёгой, просто молчаливым парнем, которого Борис представил как своего телохранителя. Пьём пиво, Борис нам рассказывает о трудностях жизни знаменитого актёра, о толпах фанатов, о гонорарах, о заграничных командировках и прочем — как тут заходит Валера, со своими друзьями. Увидев меня в компании с незнакомыми парнями, он разбушевался — его ведь оставили приглядывать за городом, уехавшие по делам старшие. И он, находясь «навеселе», возомнил себя главным криминальным авторитетом всея Руси. Начал бить посуду, ругался, угрожал. Борис, не выдержал, и разломал о голову Валеры деревянный стул, в то время, как Серёга принялся колотить сразу двоих Валериных дружков. И они поняли, что сила не на их стороне, хоть их и трое против двух; они ушли, пообещав, что до утра из бара не выйдет ни одна живая душа. А утром к ним подъедут их старшие, и тогда они поговорят с Серёгой и Борисом серьёзно.

— А что этот Валера, совсем плох? Не подходит на роль жениха?

Девушка вновь усталь усмехнулась:

— Я привыкла сама делать выбор: начиная с покупки одежды, и заканчивая выбором человека, с которым мне нужно будет разделить жизнь! Понимаешь, твой выбор — это неотъемлемое право личности, это и есть свобода! Я делаю свой выбор, и винить в будущем за какие-то просчёты кроме себя мне будет некого!

— Логично! Ладно, с этим всё понятно! А как насчёт ваших родственников — они будут волноваться за вас! — сказал я.

— У меня, — кроме взрослой сестры, с мужем и двумя детьми, — никого нет. А у Светки — мать, которая сутками пьёт, да так, что иногда забывает имя своей дочери; и отчим, который частенько напившись, пристаёт к своей, пусть и не родной, но дочери. Один раз пытался её изнасиловать, за что был сильно побит хозяевами «Канны», но это на него не подействовало. В общем Светка, подруга моя, живёт или у нас с сестрой, или в «Канне», в служебном помещении. Дома она показывается раз в неделю, а то и раз в месяц, чтоб не попасться на глаза вечно пьяному отчиму. Так что терять нам нечего!

— Ты не волнуешься за свою сестру с её семьёй? — спросил я, в тот момент, когда Серёга сел на переднее сидение машины.

— Нет, Чех не тронет её — потому что знает, что она не при делах! И к тому же она член администрации нашего города — не очень-то её и тронешь, при всём желании!

— Так что же она не вывела эту нечисть из вашего городка? — спросил я, подразумевая под словом «нечисть» Чеха.

— У них очень сильные повязки с влиятельными людьми. И за руку на месте преступления их не поймать — хитрый этот Чех! Он не бандит, он — бизнесмен!

Со стороны пожарного щита возвращались Борис со Светой. Борис нёс в руке металлическую двадцати литровую канистру, зелёного цвета.

— Познакомились мы с твоим Аскетом! — сказал Борис, брякнув полную канистру, пахнущую бензином, у моих ног. — Он нам всё рассказал. Я согласен, и Светка согласна — едем с ним. Бензина дал, сказал, что до заправки должно хватить.

«УАЗ», стоявший за пожарным щитом, завёлся. Двигатель на нём был дизельный — послышался характерный звук его работы. Он медленно выехал из-за синего навеса, вдавливая толстым протектором покрышек белые камешки в старый асфальт. Так же медленно — не повышая оборотов мерно работающего двигателя, «УАЗ» подъехал к нам, встав параллельно «Ниве». Послышался треск фиксатора рычага ручного тормоза; дверь «УАЗа» открылась, Аскет ловко спрыгнул с подножки, гулко стукнув подошвами военных ботинок об асфальт.

— Ну что, определяйтесь, кто с кем поедет! — сразу перешёл он к делу, — И в путь! Время работает против нас! Нам на этой проклятой заправке засиживаться не в масть, может случиться, что Чех решит сюда заскочить, перед вашими поисками! Так, девушки, — обратился он к Свете, — Сдайте мне свои телефоны!

Света вытащила мобильник из кармана, и нерешительно протянула его Аскету.

— Твой? — спросил он Алёну, сидевшую в машине.

— А у меня его нет, вообще! — ответила девушка.

— Точно? — Аскет пристально смотрел девушке в глаза. — Сейчас же у всех мобильники!?

— Точно! — с вызовом ответила она. — Мне он не нужен, звонить мне некому!

— Нет у неё телефона! — подтвердила Света. — Я ей даже дарила один, на день рождения, так она его даже ни разу не включила!

Аскет ещё какое-то время внимательно смотрел на Алёну, затем перевёл взгляд на Свету, и наконец, принял её мобильник, с которым девушка уже стояла пол минуты. Он в задумчивости покрутил небольшой телефончик в руке, и вдруг неожиданно, — будто случайно выронив, — бросил его себе под ноги, тут же припечатав маленькую изящную коробочку грубой подошвой своего ботинка. Энергично покрутив ногой из стороны в сторону, — словно затаптывая окурок, — он отвёл ботинок в сторону. На асфальте осталась лишь кучка перемолотых микросхем, с кусками поломанного на кусочки пластика. Аскет размахнулся ногой, и ударом футболиста отправил пластиковое крошево, оставшееся от телефона, в кусты.

Светка, наблюдавшая за его действиями, тихо вскрикнула, и тут же сама закрыла себе рот рукой.

— Жизнь дороже! — сказал он в утешение девушке. — А теперь твой мобильник, Симак! — неожиданно повернул он ко мне голову. — Только не надо втирать, что ты без связи! Я знаю, что труба у тебя с собой!

Я достал сотовый телефон, и передал его Наёмнику. Он поступил с ним аналогично — куски пластмассы, оставшиеся от моего телефона, так же улетели в кусты.

— Откуда у тебя бензин? — спросил Серёга нового друга, открыв пробку канистры и понюхав её содержимое.

— Вожу, на случай… Мало ли, помочь кому-нибудь — как вам помог; или подпалить кого-нибудь — как вы «Опель» спалили. На случай! — повторил он.

— Я думаю что, скорее всего для того, чтоб кого-то подпалить! — предположил Борис, лениво ковыряясь в ухе.

— Думать вредно, тем более в твоём случае! — грубо отозвался Аскет.

— А чё так грубо? — спросил Борис, — Я же пошутил, да?

— Манда! — ответил тот, — Ты с кентами и с лярвами своими так шути! А со мной все разговоры только по делу! Ты кто есть по жизни? Ты своим друзьям столько косяков накидал, что тебя давно пора мраморным одеялом укутать!

— Не, Симак, ты слышал? — Борис подошел ко мне, — Это потому, что я «чёрный»?

— Хорош, Левинц! Мы тут все «чёрные!» — попытался успокоить его я. — Давай о деле думать — а на наёмника не обижайся — наёмник он и есть наёмник! — не определённо для самого себя сказал я.

Но при этих словах Аскет бросил резкий взгляд в мою сторону — он по-своему понял мои слова.

— Это твой автомат? — резко перевёл разговор Аскет, глядя на торчащий из-за Серегиного плеча ствол «Шмайссера», с необычным глушителем.

— Да; — спокойно ответил тот.

— Хм, я так понял, ты из леса, из того мифического города «Гранитный», который держит Фриц? И автомат твой оттуда!

— Ты правильно понял. Откуда про Фрица знаешь?

— Я говорил, один кент мне про ваш лес нашептал, и про бунтаря Фрица, тоже.

Посовещавшись, решили, что с Аскетом поедет Борис и Света, хотя по лицу Наёмника было видно, что он не очень рад такому решению. Борис же наоборот, по-дружески хлопнул Чёрного ладонью по плечу, на что тот никак не отреагировал, если не считать его напрягшиеся мышцы и сжавшиеся в кулаки кисти рук. Через несколько минут наши машины уже вновь оказались на трассе, и мы неслись в сторону места боя, столь давно произошедшего в одном из глухих лесов России. Как и предположил Аскет, заправка оказалась не далеко. Мы пополнили наш запас бензина, оплаченного Наёмником. Я по привычке протянул в окошко кассиру бонусную карту, но Аскет резко отдёрнул мою руку, забрав из неё карту, тут же разломав её надвое. Когда мы вышли из помещения автозаправки, Наёмник объяснил, что пользоваться картой нельзя — так мы можем оставить за собой след:

— При желании и возможности, можно узнать, что гражданин «Иванов Иван Иванович» залил сто литров бензина на таком-то километре такой-то трассы, такого-то дня, в такое-то время. Если кто-то, например мистер «N», заинтересуется «Ивановым» — то он может дать запрос, официально, и не официально, на просмотр видеозаписи, которая ведётся почти на всех заправках. Получив эту запись, не выходя из кабинета, он узнает, с кем, на чём, и куда ехал «Иванов». Таким образом, из-за пустяковой, копеечной жадности или лени, можно оставить за собой следы, которые мистер «N» сможет использовать для установления места нахождения «Иванова», на основе анализа его действий. А оставлять за собой такие следы, — продолжал Аскет, — Непростительно, особенно в нашей ситуации!

Там, на заправке, он дал нам с Серёгой рацию, установив нашей машине позывной «три». Позывной «один» он присвоил себе. Я спросил его, почему «Ниве» присвоен позывной «три», а не «два»? Так было бы логичнее! На что он ответил, что логика — помогает противнику просчитать наши действия, и все наши поступки должны быть максимально не логичны, но притом, понятны нам самим:

— Эта тактика хорошо применяется в сбитых отрядах, — говорил он, — Там люди вообще без слов друг друга понимают, пуская в эфир порожняк!

Ещё он говорил, что именно в нашем случае, при сканировании радиочастот, услышав позывной «три» противник бросится искать «второго», тратя время и силы на это:

— Противнику будет трудно просчитать нас, наши действия и понять наши планы. Нелогичность — это лучший «маскхалат» разведчика. Дезинформация приводит к дезорганизации и дезориентации противника в сложившейся обстановке!» — заключил Аскет.

Мы снова выехали на трассу.

«Третий, ответь первому!» — ожила лежащая на «торпеде» рация.

— На связи! — коротко и уверенно бросил в эфир Серёга, без робости и дрожащего голоса, — которые всегда предательски выдают неопытных в обращении с радиосредствами, новичков.

Судя по его уверенности, Серому часто приходилось пользоваться рацией в Гранитном.

— Проверка связи! — пояснила рация, слегка изменённым голосом Аскета.

— А он параноик, этот ваш Аскет! — сказала Алёна. — Это я как врач говорю!

— Он военный, отставник, находящийся условиях, приближенных к боевым. Его паранойя — профессиональное заболевание, в нашей ситуации может спасти нам жизнь! — пояснил Серёга.

— Я тоже параноик! — признался я.

— В чём это выражается? — заинтересовалась девушка, внимательно разглядывая моё лицо через зеркало заднего вида.

— В том, — принялся про себя загибать пальцы я, — Что мобильный с собой на поиск я обычно не беру — чтоб не отследили «гоблины». В том, что не беру трубку, когда номер абонента неопределенен, либо этого номера нет в моей записной книге. Не читаю «смс-ки» с рекламой, а так же с незнакомых номеров. Что с пистолетом подхожу к входной двери своей квартиры, когда в неё кто-то нежданно звонит. Что дома не держу незаконных боеприпасов и оружия — а храню эти вещи, хрен знает где — куда не просто и пешком дойти! Да много подобных «что», всё не перечесть!

— Что за «гоблины»? — спросила девушка, продолжая внимательно наблюдать за моей реакцией.

— Есть такие… — я задумался, в поисках подходящего сравнения, — «Черти»! Только они в форме, при погонах и оружии.

— Ты полицейских имеешь ввиду? — серьёзно спросила девушка.

— Ну, да; — покорно согласился я, поняв, что шутка не удалась. — Один мой товарищ, который работал на «службу», говорил мне, что все поисковики, более ли менее профессиональные, состоят на учёте в «ФСБ», поскольку имеют потенциальное отношение к оружию, взрывчатым и отравляющим веществам. И за каждым установлено негласное наблюдение, которое сводится к тому, что номера мобильных телефонов, которыми мы пользуемся, находятся под наблюдением. Наблюдают за ними не люди, а машины — компьютеры, сохраняя все разговоры в текстовых файлах и срабатывающие на тревогу при некоторых «заветных» словах. Например, если я скажу слово «винтовка», или «взрывчатка», — то компьютер выведет этот разговор на главный компьютер дежурного диспетчера. Тот, прослушав разговор полностью, будет принимать решение о дальнейших действиях в отношении меня, например. К тому же, местонахождение каждого мобильника отслеживается, оставляя в базе данных информацию, когда и где, в каком направлении, с какой скорость перемещался «подозреваемый». Короче мобильник — это самый опасный стукач. Я уж не говорю о том, что технически возможно задействовать камеру или микрофон мобильного телефона, и получать с них данные на расстоянии. То есть любой разговор, даже в тот момент, когда телефон выключен, может быть услышан и увиден на расстоянии. Поэтому, люди богатые, по-настоящему богатые — не пользуются мобильниками, мотивируя это вредным излучением, которое тоже присутствует. Многие не очень богатые люди, которым не по карману содержать личного секретаря, пользуются примитивными моделями телефонов, так же, как и наркоманы, бандиты, и прочие потенциально опасные элементы общества.

— Да, ты параноик! — согласилась девушка. — Но это часть твоего хобби, скажем так: мотивированная паранойя. Но я бы рекомендовала тебе показаться врачу! — улыбнулась она впервые за всё время нашего знакомства.

— А ты врач? — спросил я.

— Да, прошла обучение, практику.

Я повернулся к девушке, отвлекшись от дороги, и улыбнулся самой широкой улыбкой, на которую был только способен. Девушка засмеялась, толкнув меня в плечо:

— За дорогой смотри, клоун!

— Ну вот, я и показался врачу! — я повернул голову в нормальное для водителя положение, и встретился на секунду взглядом с Сергеем: взгляд его был каким-то серьёзным, и внимательным.

Сразу вспомнилась Маша, пожалуй, Беркут принял мой весёлый разговор с Алёной, за флирт. Он сам положил на неё глаз — не просто так они её взяли с собой! Свету взял Борис, а Алёну — Серёга! Теперь он напрягается из-за того, что девушка проявляет ко мне большее внимание, чем к нему.

— Работаю в городской больнице, работала; — поправилась девушка.

— Кем именно работаешь: стоматологом, хирургом?.. — вклинился в разговор Серёга, заметив моё смущение.

— Терапевтом. Но знаю многое, могу, например, удалить аппендицит при необходимости, будь у меня нужные инструменты.

— Это очень хорошо! — заметил я. — Там, — я кивнул вперёд, — в лесу, может всякое случится.

— Что, был опыт? — спросил её Серый, — Я про аппендицит.

— Был. На первое мая пришлось быть дежурной по больнице. У нас, в то время, лежал один из друзей Чеха, с пулевым, касательным, ранением. Ранение было совсем не опасным; как рассказал тот «друг», стрелял он из пистолета по дорожному знаку, висящему на фонарном столбе. Пуля загадочным образом срикошетила, и попала ему в плечо. В это время как раз был праздник «день трудящихся». И на Первомай к нему народу наехало — видимо-невидимо! Все с подарками, с вином, с водкой. Дружеское посещение друзей переросло в большую пьянку, в которой, волей не волей, участвовали все: врачи, пациенты, даже уборщица и охранник! На улице, перед главным входом, поставили мангал, и жарили мясо; несколько здоровых амбалов заносили в больницу ящики с водкой; приехала машина с блядьми, которых в нашем городке хватает… А тут вызов — в деревне, расположенной километрах в десяти, кому-то плохо. Мертвецки пьяный водитель дежурной машины спал в одной из больничных палат. Пришлось брать такси, оставлять больницу на произвол пьяного персонала, и ехать на вызов одной. Оказалось, что у местного забулдыги, острый аппендицит. Таксист уехал, его вызвали в другое место — праздники всё-таки. А мужик — ну помирает совсем, плохо ему. Инструменты у меня с собой были. Пришлось делать операцию на месте. На свой страх и риск. Два часа я возилась с беднягой — крови он потерял много. Но всё закончилось благополучно. К тому времени, слегка протрезвевшие работники нашей больницы хватились меня — телефон звонит, а ответить не кому. Послали за мною машину, такси, опять же. Забрала я того мужичка с уже заштопанным пузом. Через неделю его выписали, сказав, что я спасла ему жизнь. И что операция была сделана на пятерку, по всем стандартам и правилам.

— А пулю сможешь вытащить? — спросил Беркут.

— Пулю? — девушка на секунду задумалась. — Вытащить та я её, конечно, вытащу, не дай Бог такому случится! Но после неё последствия останутся, такие как битая кость, например. Или может быть повреждён какой либо жизненно важный орган — про сердце я уже и не говорю. Тогда я смогу оказать лишь первую помощь, удалить пулю, остановить кровотечение, почистить и продезинфицировать рану, наложить повязку. Но тогда нужна будет операция, нужен будет настоящий врач, ассистенты, обезболивание, и много чего ещё. Так что, ребят, постарайтесь поаккуратнее там, в лесу, ладно? Не подставляйтесь под пули, вас, мужиков, в России и так мало осталось!

— Постараемся, милая! — пообещал Серёга.

Мы ехали дальше. Алёна уснула на заднем сидении, на её лице отображалась прелестная и наивная безмятежность и покой.

— Третий, ответь первому! — вновь ожила рация.

— На связи! — так же сухо и коротко бросил в эфир Серёга.

— У нас техническая остановка! — говорил Борис.

— Принято! — зло процедил Серёга, сплёвывая в «открытое» окно.

Мы остановились у обочины. Борис сделал своё «чёрное» дело, и предложил поменяться с Серёгой машинами. Серёга не возражал. Первым делом Левинц, оказавшись у «Нивы», по-хозяйски полез в багажник, в котором раздался уже привычный звон стеклотары. Затем он удобно устроился на сидении, одним глазом покосившись на спящую девушку, закурил. Мы снова поехали, с началом движения машины, облако сизого дыма, выпущенное Левинцом из своих бедных лёгких, быстро вытянуло на улицу в его окно. Боря откупорил бутылку с дорогим, судя по бутылке, джином. «Интересно, чем руководствовался Борис, когда выбирал себе трофейные напитки? — думал я. — Может причудливыми названиями, или длинными цифрами на их ценниках? А может внешним оформлением самих бутылок и их этикеток?» Сделав долгий глоток, он смачно затянулся сигаретой, аппетитно крякнул, и взял в руки рацию:

— Беркут, ответь Левинцу!

— На связи! — не сразу отозвалась рация.

— Ты руки там до Светки не распускай! А то я тебе быстро зубы пересчитаю!

— Слышь, ты, Боря! За свои зубы бойся! Света твоя спит, да и лезть я к ней не собирался!

— Значит, девочки тебе не очень, а, Серрр-гей? — Борис заразительно засмеялся, так, что мне пришлось его даже слегка толкнуть, чтоб он не разбудил своим лошадиным смехом спящую девушку.

— Ну, блядь, ты у меня договоришься, остряк! — шипела рация злобным голосом Серёги.

Борис торжествовал:

— Ну ничего, многие с этим живут! — успокаивал друга Левинц. — Так что ты сильно не переживай, главное — «очко» береги смолоду!

Серёга ответил отборнейшим матом, перемешанным с угрозами. Тут в эфире появился голос Аскета, видимо вырвавшего рацию из рук разозлённого не на шутку Беркута:

— Симак, отбери у него рацию!

Я вырвал её из рук Бориса.

— Ты лучше расскажи, — спросил я Бориса, пытаясь направить мысли друга в другую сторону, — О чём с Аскетом говорили, пока вместе ехали?

— Он немного рассказал о себе. Я — о себе. Вот вроде и всё!

— Интересно, мне показалось, он не разговорчив!

— Ты знаешь, — как-то устало отмахнулся Борис, — За рулём в долгом пути и немой заговорит!

— Так о чём базарили?

Борис усмехнулся:

— Да ничего особенного, обычная жизнь у человека — всё как у всех!

— Кто бы сомневался! — вставил я.

— Ты перебивать будешь или тебе просто не интересно? — поинтересовался Левинц.

— Всё, молчу — молчу! — об Аскете мне было интересно знать всё.

Я понимал, что Боря пошутил на счёт «обычной жизни», выразился он так «для затравки», чтобы ещё больше разжечь мой, и без того полыхающий пламенем интерес.

— Так вот, работал на «ГРУ», сидел в тюрьме — это для легенды. Он убил, — для той же легенды, только по настоящему, несколько человек — для правдоподобности. Зачем разведчика посадили на зону — он мне так и не ответил. «ГРУ» с ним там не контактировало — так было нужно, ведь стукачи могли оказаться и в рядах охраны и руководства тюрьмы. Потом — развал страны, а он так и остался на зоне. Он говорил, что тогда было много засланных «ГРУшников», и в тюрьмах, и в появившихся преступных группировках, которые начинали формироваться уже в 80-х. Разведка предвидела развал, в какой-то мере даже поспособствовала ему. Как думает сам Аскет, разведка сделала ставку на реальную силу, которая набирала популярность и авторитет среди населения — на «братву». По плану было внедрение в криминальный мир агентов, которые, со временем бы заменили собою авторитетов. Таким образом, разведка получала бы полный контроль над страной, над деньгами и над народом — ведь руководители всех «ОПГ» выполняли бы их интересы. Так и получилось. Но многие разведчики, обросшие наколками и оставившие после себя огромные кладбища, «сорвались с цепи», почувствовав свободу, и крепкую почву под ногами. Этих агентов разведка пугала тем, что сольёт их с потрохами авторитетам. Но «засланные казачки» подумав, решили, что руководство никогда не признает своё участие во всём этом бардаке! С такими агентами, противопоставившими себя системе, был лишь один метод разговора — прямое устранение, замаскированное под «криминальную войну». Убийство выставляли заказом конкурента, которого тоже потом часто убирали. Одним выстрелом — двух зайцев! А «зайцев» становилось всё больше! Аскетика освободили, по окончании не малого срока, в конторе его не ждали и, забыли о нём. Секретные документы, среди которых было и его личное дело, каким-то образом попали в руки к ворам — к которым он приблизился. Толи государство слило — испугавшись, что подготовленный боец переметнётся на сторону потенциального, внутреннего противника; — толи воры их просто купили у какого-нибудь продажного служащего архива — в той неразберихе и бардаке он не смог этого установить. Он уехал в Сибирь, и жил там, пока в России царила кровавая смута. Тренировался, много стрелял — на охоте и в своём собственном тире. Он отшельником жил, в месте, где никто не мог его найти — вроде как за это и получил погремуху «Аскет». Своё настоящее имя он не знает. Зато у него было множество чужих имён. Место он себе для жизни выбрал глухое — тайга на сотни километров; поставил сруб. Перед закидкой на зону, он припрятал некий запас, в надёжном схроне. Несколько скрытых автоматов, пара пистолетов, несколько гранат, глушители, патроны, деньги. На момент, когда он освободился, советские рубли были уже не актуальны, и менять их было уже поздно — в новом времени старыми деньгами можно было только подтереться, что и делали многие граждане. Но у него была солидная сумма в долларах — до тюрьмы он несколько раз выезжал «за бугор» — по работе. Было и «рыжьё». В разведке его научили «думать вперёд», всегда быть готовым к любому повороту судьбы, и уметь работать автономно, без прямых контактов с кураторами и руководством. Эти деньги он взял в Сибирь, и они ему там пригодились. Он, через какого-то мужика, открыл своё дело. Вокруг сруба в тайге установил множество ловушек: растяжек, мин, капканов, сигналок — на случай. И в одно прекрасное утро, проснувшись, он увидел сидящего в его доме, напротив его кровати, незнакомого мужика, спокойно пьющего чай. Это оказался сотрудник обновлённой конторы, присланный для его повторной вербовки. Как он его нашёл — тот не сказал; как обошёл многочисленные и хитроумные препятствия — тоже. Он ему рассказал, что тех воров, что его искали — уже нет в живых, что слили его в архиве, и что новое руководство уже разобралось со всеми виновными в этом. Ему сделали предложение, от которого он не смог отказаться, выдали новые документы, оружие. Он выполнял разовые задания, в которых нужен был не засвеченный, но в тоже время хорошо подготовленный, с опытом человек. Новая контора не смогла хорошо обучить нужное количество людей — подготовка профессионалов требует слишком много времени, денег, и сил; из-за этого образовался кадровый дефицит. Как сказал сам Аскет — «для обучения одного нормального бойца нужен один нормальный вагон денег».

— А что за задания он выполнял?

— Он так и не сказал. Сказал что часто «работает» за границей.

— Да, судьба типична! — подвёл я итог Борькиного рассказа.

Мы ехали дальше, молча.

От трассы уходила просёлочная дорога в сторону, Серёга передал по рации предупреждение о повороте, и мы поехали за лихо повернувшим «УАЗом». Асфальт на дороге был разбит так, словно его со времён Великой войны не меняли; либо на дороге проводилось практическое обучение сапёрной роты. Машина дребезжала, на рытвинах и выбоинах, периодически подпрыгивая. Часто ехали по обочине — те, кто ездили по этой дороге до нас, посчитали её более ровной, чем разбитый асфальт, и накатали по обочине хорошую колею. Борис тревожно поглядывал на меня — ведь из багажника подпрыгивающей «Нивы», доносился отчётливый звон стекла. «УАЗ» преодолевал препятствия легче: во-первых, его огромные колёса поглощали силу удара при попадании в яму; во-вторых, на нём была лучшая, рассчитанная на серьёзное бездорожье, подвеска. Алёна проснулась, и испуганно огляделась вокруг:

— Это мы где?

— На Родине, чтоб её! — прошипел я сквозь зубы, пытаясь протиснуться меж двух огромных ям. Пыль, которую поднимал «УАЗ» ухудшала видимость — и я как мог, напрягал зрение. Вдобавок ко всему клубы пыли залетали в салон «Нивы», сквозь разбитое пулями окно.

— Симак, мы так без колёс останемся! — взмолился Борис, которого волновали совсем не колёса.

— Не ссы, ничего с твоим бухлом не сделается! — обнадёжил его я.

Через час зубодробительной езды, мы въехали в маленький городок, больше похожий на большую деревню. На фоне деревянных домов из прошлых веков выделялось современное строение — супермаркет, с крупной яркой вывеской. Мы наполнили провизией и без того набитые багажники — ведь нас стало больше, и питаться нам нужно так, чтоб через неделю не пришлось есть друг друга! Конечно, мы всегда сможем сами себя прокормить, была бы соль и порох. Но тратить на это драгоценное время не хотелось. Наши враги, бандиты, должны были заявиться, — по подсчётам Аскета, — через пять, максимум семь дней. Мы договорились так: каждый будет делать то, что умеет. Я — буду копать, и искать. Аскет всем категорически запретил меня отвлекать любыми просьбами и вопросами. Даже посуду он мне запретил за собой мыть.

— Можно хоть задницу самому подтирать? — спросил я.

На что он ответил вполне серьёзно:

— Если это занятие будет отнимать у тебя нужную для поиска силу — то я лично буду подтирать тебе зад! Тебе нужно найти того немца, без него нам обратного хода нет!

На девушек повесили кухню. Аскет будет заниматься безопасностью, ставить ловушки и сигнальные мины. Серёга будет ему в этом помогать, а Борис — мне. Как только полоса безопасности вокруг лагеря будет закончена, они присоединяться ко мне, и искать немца мы уже будем вчетвером. Наконец мы поехали. На карте Чёрного обозначена просёлочная дорога, километра на два уводящая вглубь леса: люди за грибами ходят, может кто на тракторе, или на мотоцикле ездит. А может и на лошади — мы видели много следов копыт. Дальше — без дорог вообще. Одно хорошо — лес светлый — много полян. Борис, под наши неодобрительные взгляды, пытался загрузить в машину ящик с водкой, и упаковку из шести двухлитровых «баклашек» пива. Ящик с водкой пришлось закинуть в «УАЗ», поскольку багажник «Нивы» был забит полностью, да и в салоне свободного места не было.

— Ты на пикник собрался? — спросил Серёга.

— Друг мой Беркут, — Борис по-отечески положил руку на плечо Серёге, — Ты через сутки будешь сам ползать передо мною на коленях, выпрашивая у меня сто грамм этой самой водки! Водка она же что? — спросил Борис и поспешил сам ответить на свой вопрос: — Она просветляет наши тёмные души, делает нас добрее! Согревает в холод, бодрит в жару! Не даёт нашим ранам гнить, помогает заснуть, облегчает тяжёлую дорогу, помогает в любовных делах — он многозначительно посмотрел на Светлану, Серёга поймал его взгляд; — Делает разговор двух совершенно разных людей — таких, как мы с тобой — интересным и увлекательным, толкает в наши уста слова разных песен, объединяет нас! А ты говоришь «Зачем»?

Серёга, терпеливо слушавший повествования Бориса, резко скинул его руку со своего плеча:

— А я смотрю, ты с ней давно дружишь! Скоро хату заложишь, пропьёшь, бороду отрастишь, и по переходам на неё, родимую, пятаки сшибать будешь!

— Я с ним как с человеком! — разочарованно развёл Борис руки в стороны. — Тьфу на тебя!

— Ты тут не плюйся, я с тобой ещё за тот разговор, по рации, не рассчитался. Готовь зубы, товарищ!

И Серёга навис над Левинцем. Борис не заставил себя ждать, и ушёл в отступление, заняв оборону за «УАЗом». Беркут оббежал машину спереди — но Борис был готов к такому манёвру «противника», и резко, — откуда силы только взялись, — оказался на противоположной стороне машины.

С криком: «Гандон штопанный!» Серёга настиг противника, опрокинул и прижал его к земле.

— Эй, Серёга, друг, ты чего? — сразу присмирел Борис. — Я ж пошутил, ты чего, в натуре!?

— Я за каждую такую шутку буду выбивать тебе по зубу, понял? Если дело так пойдёт, то к концу похода можешь остаться совсем без зубов!

— Всё, я молчу! — уверял раскрасневшийся Борис.

— Ладно, Серый, успокойся — отпусти ты его. Пускай берёт эту водку! — заступился я. — Будет быковать, тогда и спросишь!

— Симак, — Серёга отпустил Левинца из стальных объятий, — Я пока ещё не видел, чтобы он не быковал! По-моему, он только и делает, что бычит!

— Ну что ж поделать! Давай бить друг другу морды! — предложил я. — К тому моменту, когда Крап с Чехом доедут до этой проклятой деревни, мы как раз друг друга перемочим, сами!

— Симак, я без претензий к тебе, одного не пойму: что ты так заступаешься за этого… ведь из-за него всё это! — вдруг перешёл он на крик, очертив рукой вокруг себя. — И подруга твоя, и всё из-за него! Я бы убил, Симак, замочил бы его на хрен — кем бы он мне не был! — Серёга смачно сплюнул.

— Врагов в жизни найти легко — везде и всегда. А вот друзей найти трудно, некоторым не удаётся этого сделать за всю жизнь. Я берегу тех, кого мне послала судьба! Да, случилась так, что Маши больше нет, — но убивать за это друга, — это не выход! А кто виноват — этого мы точно не знаем, ведь случись всё по-другому, неизвестно, чем всё могло бы закончиться!

Серёга затих, и с полминуты стоял без слов, а задумчивости.

— Я тебя не понимаю, но уважаю! — наконец, сказал Беркут, протянув руку. — Может быть, со временем пойму!

— Поймёшь! — подтвердил я.

Накатанная дорога через лес была ровнее, чем асфальтовая, по которой мы только что тряслись. Изредка попадались конные тропинки, на которых немного потряхивало. «Дождя давно не было» — подумал я. Это и хорошо — нам проще на машинах добираться — грунт сухой, дрова сухие. Меньше грибников в лесу будет, грибы не любят сушь, хотя на пятнадцать километров пешей прогулки не каждого грибника хватит. Плюс болота, которые нам наверняка придётся форсировать, болота будут не так опасны и глубоки. И нашим оппонентам нас сложнее будет найти — следов почти не будет через три дня, трава, примятая шинами, поднимется, если не будем ехать «в след». У нас машины подготовленные, а на чём поедут они? Через лес не на каждой машине проедешь! Плюс болото, которое должно быть на нашем пути. Выбора нет — по бокам чаща, объехать которую просто невозможно. Можно конечно забрать на пару километров вправо, объехав болото, — но здесь сплошная чаща, и придётся прорубать бензопилами себе дорогу — но на это уйдёт несколько месяцев, если не перекуривать и работать сутками напролёт. Есть и минус в этой жаре: лес сухой и всё может вспыхнуть как порох, придётся соблюдать повышенные меры пожарной безопасности. Работать по раскопкам на жаре тяжело — повышенная нагрузка на сердце, пот, пыль. Ну да ладно, мы-то с Борисом люди привыкшие! Вот только детектор у нас всего один…

— Слушай, спасибо за всё! — вдруг сбил с волны нахлынувших мыслей Борис.

— За что? — не понял я.

— Он ведь прав — всё из-за меня! Если бы не я, то и Маша была бы жива!

— Больше не хочу говорить на эту тему, и давай на будущее: это закрытый вопрос, который мы не обсуждаем!

— Я понял, камрад, лишь хочу, чтоб ты знал — спасибо тебе, чувак, за всё! Прости за мой дурной характер, такой уж я уродился на свет!

— Ты не лезь на Серёгу, а то как-нибудь он тебе в натуре кости переломает! — наставлял я Бориса.

— Ты думаешь, я такой дурак? — Борис в упор посмотрел мне в глаза.

— Нет. Наоборот, считаю тебя довольно хитрым по жизни челом!

Борис усмехнулся, сделав хороший глоток из пивной баклажки:

— Я вижу границу, которую переступать нельзя! — он слегка рыгнул, и добавил, расслабленно закатив глаза:

— Ты же пограничник, должен понимать!

Он достал из кармана папиросу. Обслюнявив её, поднёс зажигалку к явно увеличившемуся в длине «штакету». В машине запахло маслянистым дымом марихуаны, Левинц глубоко затянулся, слегка закашлялся, выдохнул, побледнев лицом.

— Завязывал бы ты с такой жизнью! — сказал ему я.

— Чем тебе не нравится моя жизнь? — спросил он осипшим голосом, делая вторую затяжку.

— Тем и не нравится. Когда-нибудь ты поймёшь, что жизнь не для удовольствия, а скорее наоборот!

— Это как? — спросил Борис, выдыхая дым.

— Это трудно! — сказал ему я. — Понимай как хочешь! Но помни — чем дольше ты будешь так жить, тем сложнее будет остановиться, изменить себя!

Накатанная дорога между тем закончилась, и «УАЗ» Аскета стоял на небольшой опушке. Мы вышли из машин. Борис уже выпил полбутылки пива.

— Разомнём кости перед сложной дорогой! — объяснил остановку Наёмник.

— Пойду, цепи на баллоны натяну, на случай! — сказал я. — А то болот нам по любому не избежать!

— Постой, Симак! — окликнул меня Левинц.

Я остановился и дождался его.

— Я понял!

— Что понял?

— Всё понял! Ты говоришь, что чем дальше — тем сложнее! — Борис торжествовал, словно астроном, открывший новую планету.

— Ну и?

— Вот! Я точно знал, что ты именно так ответишь! — радовался он.

— Да пошёл ты, экстрасенс! — отмахнулся я, направившись к багажнику.

Открыв багажник, я повытаскивал половину его содержимого, чтоб добраться до своего сокровища — колёсных цепей, собственного изготовления. Толстые звенья я тщательно проваривал зимой, в своём гараже. Даже зачем-то поворонил их, хоть это покрытие и слезет при первой же поездке. После воронения цепи приобрели чёрный цвет, и защиту от влажности при хранении. Вообще, вещи любят бережное отношение, — в них словно появляется душа, и они служат верой и правдой, значительно большее время. Расстелив цепи на земле, я отметил про себя заинтересованные взгляды друзей. Проехав немного вперёд, я застегнул замки — всё, теперь болото мне не помеха.

— Круто! — прокомментировал Серёга. — Не сорвёт?

— Нет! — уверенно ответил я.

Открыв капот, я проверил масло в двигателе — в норме, с собой есть ещё на случай; проверил тормозную жидкость — тоже в норме. Бачёк омывателя стёкол — полон, может очень пригодится, если болото не засохло. У Аскета спереди лебёдка — подстрахует если что. У меня с собой, тоже есть лебеда, только с механическим приводом, и пятнадцати метровым тросом.

— Двинули? — спросил Борис. — Дай я порулю? — обратился он ко мне.

— Нет! — ответил я.

— Ты же обещал!? Мы же договаривались!

— Да; — согласился я.

— И что? — не понял Борис.

— Друг, ты сейчас под травой, и руль моей машины я тебе не доверяю из принципа! Был бы просто бухой, так, чтоб соображалка работала — то пожалуйста!

— Чё, гайцов боишься? — спросил Борис, и я понял, что его окончательно «накрыло».

Он тоже что-то понял, глотнул пива, и молча уставился в окно. Мы поехали, цепи непривычно гремели, появилась ощутимая вибрация. Но появилось так же чувство уверенности, мне захотелось поскорее испытать мои цепочки в деле, промёрзшие долгую зиму в гараже. Мои цепи должны были оставлять в земле приличные зарубки. Трава вновь поднимется, через два три дня, и нашим преследователям придётся изрядно помучаться, постоянно останавливаясь и проверяя следы — ну да ладно, у них есть своя карта, как-нибудь доберутся. Ехать нам предстоит долго, — пятнадцать километров, — это на карте, по-прямой. На деле же, они легко могут превратиться в двадцать, а то и в тридцать. Всё зависит от преград, которые будут попадаться на нашем пути. Многие из них, — непроходимые топи, лесные завалы, чащи, реки, — придётся объезжать, в поисках брода. Карты облегчат нашу участь, так как болота на них указанны, так же указанны высоты, по которым можно ориентироваться в выборе сухого пути. Карты военные, производства «СССР», и на них указаны даже блиндажи времён Великой войны, но блиндажи исключительно советские — немецкие позиции на карту не нанесены. От самих блиндажей, по прошествии времени, остались лишь полу засыпанные ямы, с разъехавшимися по сторонам краями. Ещё такие ямы бывают на местах, где когда-то были колодцы. Их стены постепенно осыпаются, расширяя яму. Природных ям, естественных, с такими размерами не бывает. У природы всё намного масштабнее, крупнее, глобальнее. Природа «не разменивается по мелочам». Многие археологи ищут места боёв, места базирования войск, по таким вот отметкам. Самый интересный момент в этом деле — как топографы узнали, что яма именно в том самом месте? Аэрофотосъёмка? Но как быть с ямами, расположенными в лесу, под надёжной маскировкой елей, которые и зимой остаются елями, зелёными елями? К тому же эти блиндажи находятся под снегом. Как они настолько точно определяют их глубину? Ведь не раз сам ходил по наводке карты, используя в качестве маяков такие вот ямы. И всегда описание карт совпадало с реальностью, с точностью до метра. Наверное, всему этому есть очень простое объяснение. Но думая над этим дурацким, давно мучающим меня вопросом, я так и не пришёл к однозначному ответу.

Но… возможно всё зависит от самой карты? В моём случае это наша, советская военная карта, 80-х годов. Есть одна закономерность — все эти блиндажи, отмеченные на карте с поразительной точностью — все они Наши. Может такое быть, что отрывая и обустраивая блиндаж, в табель заносилась соответствующая информация. И на её основе уже составлялась карта, блиндажи на которую наносились для удобства ориентирования в лесу — ведь к 80-м годам от этих блиндажей мало чего осталось, для повторного использования они непригодны.

Под колёсами хрустели сухие ветки, сорванные когда-то ветром. Проехав восемь километров, мы, наконец, наткнулись на долгожданное мною болото. Болото оказалось самым, что не наесть реальным, и сырым: через такое и пешком пройти не так просто! Если бы мы попытались его форсировать в период дождей, то у нас бы точно ничего не вышло. Первым поехал я, так как в обратном случае я мог бы «сесть на пузо» в колее «УАЗа» — дорожный просвет у него больше, и машина тяжелее. К тому же у него лебёдка на переднем бампере, если что — втянет назад, чтобы укрепить дорогу фашинами. Света испугалась, увидев трясину в которую уткнулись бамперами наши машины, и было хотела пройти пешком трудный участок, но после того как Борис рассказал ей о змеях, любящих такие места, она передумала. Да и участок этот был слишком большим, чтобы его можно было просто пройти. Сломав засохшую корягу, я прошёл по болоту, насколько смог, прощупывая топь шестом. Ну что ж, на скорости проедем. Главное не останавливаться, и сильнее давить «гашетку» на пониженной передаче, не жалея двигатель и бензин.

Мы поехали, на полном приводе и на пониженной передаче, стараясь держать постоянную скорость; колёса не проскальзывали, и мы с лёгкостью преодолевали преграду. Болото оказалось большим, чем на карте. Мы ехали по нему уже минут пятнадцать, а конца ему не было. В некоторых местах колёса начинали проскальзывать, скорость машины тут же падала, но нащупав звеном цепи спрятанную для нас под болотной жижей спасительную ветки или корягу, мы снова двигались вперёд. Цепи выручают. Была бы резина, как у Чёрного, — то и цепи бы и не понадобились вовсе. Но его резина уж слишком дорого стоит, да и изнашивается она быстро, если ездить долго по асфальту. Некоторые бродяги, имеющие такую резину на своих «железных конях», но не имеющие достаточно денег, чтоб часто менять её, хитрят, немного продлевая покрышкам жизнь: под грузом в дальний путь едут ночью или в дождь. Дорога ночью холодная, резина меньше нагревается при трении об асфальт, соответственно меньше её износ. А самое лучшее — в дождь. На таких колёсах можно не бояться больших луж — даже на скорости их почти не чувствуешь. Сила трения ещё меньше, и износ минимален.

Мы всё ехали и ехали, а проклятому болоту не было конца и края. Скорее всего, здесь была когда-то дорога — в некоторых местах была отчётливо видна старая колея. Может лес возили? А может… может, — это та самая дорога, по которой некогда пробирались немецкие тяжёлые машины, задействованные в строительстве — если оно, конечно, это самое строительство, вообще было на самом деле. Лесная дорога, по которой долгое время ездит тяжёлая техника, зарастает очень долго, до сотни лет. Пару раз пришлось немного завязнуть — и машину теперь было не узнать. В таком виде она у меня ещё не была, всегда стараюсь содержать её в чистоте. В данном случае болотная грязь, облепившая машину со всех сторон, к лучшему — естественный камуфляж. Если сейчас, пока грязь не застыла, облепить её ветками с листьями и травой — то заметить машину будет невозможно, даже с близкого расстояния. Разве что по запаху бензина. Лучше встать, пока грязь липкая, под высохшее дерево, на котором есть листья — если прятаться предстоит в лиственном лесу. И хорошенько потрясти то дерево. Упавшие листья сами налипнут, куда надо. Подождать пару часов, оставив машину на солнце — и дело готово. Хрен ты её, машину свою, увидишь, даже находясь рядом с ней.

Был как-то такой случай. Один камрад, решив козырнуть «в поле» перед друзьями-охотниками своим уменьем маскировки, закидал свою машину подобным образом, предварительно натерев её грязью. Местами наклеил травы, листьев, веток — в общем, он старался. Проехав потихонечку через поле, он бросил машину у леса, и сам направился к своим корешам. Придя в лагерь, он сильно выпил, затем долго спал, забыв про свою машину. Проснувшись, он узнал, что без него уже успели поохотиться. Его оружие было в машине, но он хоть убей, не мог её найти. Поле было прилично изъезжено, и по следам колеи, которые уже «подветрились» после утренней росы, машину найти не удалось. Он вернулся в лагерь, выпил гранёный стакан водки, и поведал товарищам о своей пропаже. После того, как приятели вдоволь посмеялись, над своим незадачливым другом, машину принялись искать все. Потратив почти весь день, обойдя всё не маленькое поле по окружности, бедную машину нашли. Лес не прощает гордыню — стекла были прострелены на вылет дробью, и не рассыпались только из-за присохшей к ним намертво грязи. Охотники, стреляя по своим целям, просто не видели хорошо замаскированную машину. От сюда вывод: слишком хорошо — тоже плохо. Всё надо делать так, чтоб оно было слегка недоделано. Идеально творить может только Бог. Простым смертным это не дано, хотя многие и считают себя великими творцами.

Преодолевая болото, я глянул в ещё не очень забрызганное грязью зеркало заднего вида, и заметил забавную вещь: у Аскета кончилась «омывайка», он не позаботился о том, чтоб перед въездом в говномес, проверить её уровень. Останавливаться для её залива в болоте не будешь — может быть топко, и ты точно сядешь «на раму» или утопишь мосты. Справа и слева — болото, сгнившие деревья, кусты. А лобовое стекло закидывает со страшной силой, дворники без воды только размазывают жижу, и «дорога» совсем невидна. Одно время он ехал, высунув голову из бокового окна, пока лицо его не стало похоже на маску, и тогда он заставил Серёгу продырявить крышку пластиковой бутылки и поливать лобовое окно, высунувшись из люка в крыши, между трубами рамы багажника. Поначалу из горы сумок на крыше машины торчала Серёгина голова, потом, после грязевых ванн, из люка высовывалась только рука с бутылкой. Борис вначале дико ржал, при виде этой картины, сквозь наше заднее стекло, тоже забрызгиваемое, но вовремя отчищаемое дворником и омываемое жидкостью. Он показывал различные неприличные жесты, едущим за нами товарищам. Но потом резко осёкся, задумался.

— А чем это они своё окно поливают? — спросил он серьёзно.

— Водой наверно! — предположил я, и сам задумался — ведь Аскет говорил о том, что пресную воду нужно беречь!

— Но Серый уже третий или четвертый раз бутылку наполняет!

Подозрения Бориса подтвердились после того, как после очередного наполнения из пассажирского окна лихо вылетела пустая бутылка из-под водки. Левинц клял Серёгу на чём свет стоит, некоторые бранные слова я слышал впервые. Мы с Алёной задыхались от смеха, глядя не трясущегося в гневе друга. Он тряс кулаками и брызгал слюной, и я всерьез забеспокоился о дальнейшей судьбе Сергея, но потом Левинц, с горя, выпил из очередной, пестрящей иностранными буквами, трофейной бутылки, размяк и немного даже повеселел. Потом он вспомнил про рацию, и волна гнева вспыхнула в нём с новой силой. Конец перебранке положил Аскет, сказав, что если будет надо, он сам съездит в магазин, и восполнит все потери. Что идея использовать водку Бориса в качестве омывайки принадлежала ему, и Сергей тут не причём. Поскольку пресная вода может стать нам дороже золота, и расходовать её нужно бережно. Он заверил, что им будет истрачено не больше половины запаса — тем самым немного он успокоил Бориса. Я поддержал Аскета, сказав о том, что интенсивный радиообмен могут засечь радиофицированные местные жители — например, егеря — и слить нас подкатившим к ним бандитам. Хотя Аскет и говорил, что частота зашифрована, и перехватить её довольно сложно, дразнить и без того не искушённую к нам судьбу было бы опрометчиво. Мысль о бандитах протрезвила Бориса, и он успокоился, смирившись с потерей драгоценного продукта. Наконец, болото закончилось, и мы катили свободно через реденький, зачахший лесок. Форсировав небольшую речонку, в удобном месте, мы выехали на поляну — конечную точку нашего маршрута. Тут, в лесу, я чувствовал себя как дома — и тут я совсем не был «БОМЖом»! Мы приехали. Здравствуй, мой добрый друг! Я снова вернулся к тебе, я снова дома!

Место для лагеря Аскет выбирал через спутниковые карты, и оно оказалось действительно очень удачным: сухая горка, заросшая деревьями, посередине поля — своеобразный оазис; река в пятнадцати минутах ходьбы. Мы принялись доставать снаряжение, провизию. Аскет отдавал распоряжения — чёткие и короткие, содержательные и понятные, его не приходилось переспрашивать. В нём сразу можно было различить человека военного, прошедшего специальные командирские курсы. А может быть, командовать его научила сама жизнь, редко баловавшая сурового мужика радостями, и добром? Быть может, Чёрный и вовсе не знает что такое добро? Машины мы загнали прямо в наш «лесной оазис», и поставили их недалеко от двух палаток, среди кустов. Со стороны поля заметить их было невозможно, благодаря плотно поросшему среди деревьев кустарнику. Мы начали обживать наш новый дом, который будет нас защищать от ночной прохлады, дождя, ветра. Тут мы будем есть, пить, спать, греться у костра, радоваться и огорчатся, ссорится и мирится, спорить и доказывать друг другу что-либо — мы тут будем жить! Девушки стояли в стороне, в нерешительности наблюдая за суетой в нашем лагере. Должно быть, они просто не знали, за что взяться — ведь всё для них тут было чужое. Аскет, заметив стоящих в стороне без дела девушек, подошёл к ним, что-то тихо сказал, и девушки принялись заниматься какими-то делами, присоединившись к ставшей всеобщей суете. Я достал свой «МД», и принялся собирать его. К нему имелось три запасных аккумулятора — переделанных под мой «МД» батарей от шуруповёрта. Они лёгкие, а заряд держат на порядок дольше, чем фирменные батарейки. Гемора с ними меньше, да и зарядить их можно от сети автомобиля или 12-и вольтового аккумулятора. Света принялась разводить костёр, прозрачный воздух, наполнился терпким запахом древесного дыма. В этот момент закричали какие-то лесные птицы, срываясь все скопом с насиженных веток. Окружающиё меня мир поблек, стало тихо, лишь тревожные крики улетающих птиц нарушали тишину. Нехорошее предчувствие холодным ознобом прошло сквозь моё тело. Передо мною появилось морщинистое лицо деда, которого я видел во сне, когда спал в штабе Гранитного. В прозрачно-голубых глазах, смотревших в самую мою душу, я увидел тревогу.

— Стой! — крикнул я Светке, энергично раздувающей начавшее жадно пожирать сухие ветки, пламя.

Огонь костра показался мне зловещим, я раскидал ногой тлеющие ветки в стороны, чуть не заехав ногой испуганной девушке по лицу; но огонь ещё некоторое время горел, исходя из самой земли. Света отпрыгнула в сторону:

— Ты что? — выражение лица Светы, отражало растерянность и страх, который был у неё на душе. — Я что-то не так делаю? — неуверенно добавила она, оглядывая окруживших нас товарищей, с интересом наблюдавших за нами.

По лицам друзей я понял, что все восприняли мой поступок как шутку; лишь один Аскет стоял сосредоточенный, напряжённый, готовый в любой миг отпрыгнуть в сторону, словно по команде: «вспышка с фронта!». Он один понял причину моего беспокойства, мы встретились взглядом, и впервые я увидел в его глазах отголоски человеческих чувств. Его глаза до этого момента не выражали ничего, — они были похожи на стеклянные глаза куклы, или объективы видеокамеры, заменяющие глаза роботу, беспристрастно фиксирующие происходящие вокруг события. Но я готов поклясться — только что я видел в его глазах удивление! Это точно, он смотрел на меня так, будто бы я только что появился из воздуха на пустом месте! Быть может, он тоже почувствовал этот озноб нехорошего предчувствия, который я испытал впервые. Может быть, перед его глазами тоже появилось чьё-нибудь лицо, словно тревожное предупреждение из неведомого мира? Тишина, которая повисла над лесом в этот миг, была необычной — кроме меня, и Наёмника, произошедшую с миром метаморфозу никто не почувствовал: на лицах друзей блуждали весёлые улыбки. Краски, которыми наполнен окружающий мир — они поблекли, словно бы кто-то уменьшил контраст. Этого тоже никто не видел.

— Отошли все! — неожиданно крикнул Аскет, — Отходим — отходим! — подгонял он собравшихся.

Я щёлкнул тумблером детектора, нажал на кнопку установленной мною программы. Все отошли, спрятавшись за машину как за щит. Я направил катушку на место, где только что горел костёр, и в котором ещё дымилась обгоревшая и притоптанная почва. Поводив катушкой из стороны в сторону, я услышал сигнал прибора. Писк. Громкий писк, говорящий о разбросе цветного металла, на небольшой глубине. По звуку и показаниям на экране прибора я определил, что прибор обнаружил алюминий с примесями — силумин, сигнал не чёткий — есть черновой металл, от которого идёт сильный фон. Так же на жидкокристаллическом дисплее отобразились показания, указывающие на наличие меди и латуни. Цифры на дисплее беспорядочно, хаотично сменяли друг друга, казалось — прибор не исправен, и показания с катушки, обработанные процессором, отображаются не верно. Я слышал, как Аскет всех прогоняет, дальше от машины, и заставляет залечь. Раскрыв вещмешок, я достал лопату «МСЛ»[37]: сделанное под заказ титановое полотно, с продольными рёбрами жёсткости, правильно заточенное с трёх сторон; отстёгиваю пуговицу, — фиксатор застёжки кожаного чехла, — и начинаю копать.

Быстро обкопав предмет по окружности, начинаю аккуратно разгребать землю ножом и руками; по проступающим контурам понимаю, что за сокровище берегла для нас земля-матушка около семи десятков лет. Начинаю действовать более быстро, уже не боясь последствий резких ударов лопаты — и вот уже на свет показался металлический ящик. Ржавчина съела почти всю краску, но символика «СС» — две белые, рунические молнии «зиг» — всё равно отчётливо проступали на крышке металлического «кейса». В ящике должно быть три мины для 8-и сантиметрового миномёта, и судя по его весу — они там. Аккуратно открываю проржавевшие, но не сгнившие полностью накидные замки, и плавно, с усилием открываю крышку. Крышка поддаётся с трудом, приходиться действовать моим ножом как рычагом. На меня смотрят три пары глаз, для Серёги и Аскета это первый в жизни найденный трофей Великой войны. Приоткрыв крышку на сантиметр, внимательно осматриваю содержимое — может случиться так, что хитрый «Ганс» сделал сюрприз Нашему «Ивану». Умельцев и любителей сюрпризов хватало — с обеих воюющих сторон. К тому же здесь были задействованы не простые войска — а военная элита того времени; военные специалисты широкого профиля, умеющие делать всё, что может привести к гибели противника. Для этих людей война была работой. Но в этот раз им видимо было не до того, — и в чемодане находился стандартный комплект из трёх миномётных выстрелов. Открыв крышку полностью, я позвал остальных. Крикнул Свете и Алёне, — которых Аскет уткнул лицами в траву, где-то поблизости, — чтоб они тоже подходили к нам.

— Ёбаный стыд! — выругался Борис, увидев ящик с откинутой крышкой, на котором Света хотела развести костёр. — Так это же выстрелы от восьмидесяти одного миллиметрового миномёта! Шверер гранадверфа 34, или «СГВ-34»!

Подбежали заинтригованные, и ничего не понимающие девушки. Зрелище, открывшееся им, сразу всё расставило на свои места, и они всё поняли, по одному виду снарядов.

— Мне кажется, что Светка хотела приготовить нам незабываемый ужин! — заметил Борис, слегка обняв испуганную девушку, и не сильно прижав её к себе.

— Думаю, блюдо из репертуара «немецкой полевой кухни»! — предположил Серёга, с улыбкой глядя на девушку.

— Смотрите и запоминайте, девочки и мальчики, — сказал Аскет, — Этот лес вам не прогулочный парк — тут на каждом шагу может таиться опасность! Перед тем, как что-то сделать, хорошо подумайте, что вы хотите сделать, для чего, и как. Если кто-то чего-то не знает, или в чём-то не уверен — то не делайте этого! Спрашивайте, не стесняйтесь — жизнь дороже, чем чувство стыда, вызванное страхом нелепо выглядеть со стороны! Лучше сто раз тупануть, чем один раз сыграть в ящик! — произнёс Аскет нескладную пословицу, видимо собственного сочинения.

Некоторое время все, молча, рассматривали миномётные снаряды. Сами мины были окрашены красной краской, местами вспучившейся от влажности. Отчётливо виднелись немецкие буквы, цифры, нанесённые чёрной краской. Под хвостовыми частями мин, в специальных креплениях, были установлены круглые металлические пеналы, с наклеенными на них бумажными квадратами. На пожелтевшей бумаге было что-то по-немецки написано, виднелись синеватые расплывшиеся следы от печатей.

— Это дополнительный заряд! — склонился над ящиком Левинц. — «ДЗ» — добавил он тише, обращаясь уже к самому себе.

Он вытащил одну мину, покрутил её в руках, и положил на землю, рядом с ящиком. Затем достал закреплённый круглый пенал, открыл его, и пояснил:

— Не знаю почему, на эту штуку называют пучком дополнительного заряда! Один коришь, нашёл целый склад таких «пучков». Если нужно увеличить дальность полёта мины, то на её хвостовую часть нацепляли такие вот кольца. К каждой мине прилагается по четыре таких допзаряда.

Он вновь поднял мину:

— Взрыватель на месте — чека-предохранитель на месте. В принципе, без чеки мина готова к бою.

— Может, это дымовая мина? — спросил я.

— Нет, камрад, не тупи — на дымовых маркировка должна стоять «Nb», как на дымовых гранатах.

— Что там внутри? — с интересом разглядывая мину, спросил его Наёмник.

— Пол кило тротила, вышибной патрон, «ТЭНовый» детонатор, и взрыватель «Wgr.Z. 36», с чекой походного крепления.

И он был прав, снаряды находились в транспортировочном состоянии, и в боевую готовность их так и не привели. Но взрыв, разведи мы костёр на этом месте, произошёл бы в любом случае.

— Какого хрена этот ящик тут делает?! — как показалось, возмутился Аскет.

Я молчал, поскольку был не в силах этого объяснить. «В поле» часто попадаются подобные схроны — чего только не повидал я за время раскопок! Но таланта к объяснению природы таких вот неожиданных и нелогичных в своём происхождении находок, у меня никогда не было, — зато такой талант был у Бориса:

— Немцы припрятали боекомплект, когда поняли, что не смогут удержать свои позиции. Дело в том, — Борис выщелкнул из картонной пачки очередную папиросу, — Что эти вот мины подходят к нашему восьмидесяти двух миллиметровому батальонному миномёту — в то время, как выстрелы от нашего миномёта не подходят к немецким «s.G.W.-34». Вот они и подстраховались, припрятав боезапас, чтобы их же мины не обернулись против них!

— Почему они сами не использовали эти мины, для отражения штурма? — не понимал Аскет.

— Хрен его знает! — Левинц бессильно развёл руки в стороны. — Может, поломали свой миномёт, а может, у них его просто не было, а этот боекомплект из трёх мин у них оказался случайно!

Лезвием своего ножа я проткнул землю в яме, под извлёчённым только что ящиком. Острие ножа упёрлось во что-то твёрдое, послышался глухой металлический звук. Взяв лопату, я обкопал предмет, которым оказался точно такой же ящик, с таким же содержимым.

— Симак! — сказал Чёрный, стоявший в нескольких метрах от нас, к нам спиной. — Глянь, по всей территории лагеря, может, ещё что интересное найдёшь? — он повернулся, подошёл к ящику со снарядами, убрал в него вытащенный Левинцом боеприпас, резко захлопнул крышку, ловко подхватил чемодан за ручку, схватил второй чемоданчик другой рукой и, подмигнув удивлённому Борису, ушёл прочь.

Прозвонив место, которое должно было стать нам родным домом на несколько дней, я складывал в кучу всё новые и новые находки — по большей части бытовой хлам. Семьдесят лет назад немцы выбрали то же место под свой лагерь — что и мы, сегодня. Это стало понятно по моим находкам — множеству консервных банок, и прочему соответствующему палаточному быту мусору. Находя очередной кусок алюминия, или стальной полусгнивший короб, я бросал свои находки в кучу, которая уже стала довольно большой. В одном месте, прибор снова «вошёл в штопор»: на экране отображались различные показания, от минимальных до максимальных значений, которые хаотично сменяли друг друга. Я сбавил ток, идущий на катушку, до минимума — и прибор вновь вошёл в рабочий ритм поиска. Он показывал наличие под землёй и алюминия, и меди, и чернового металла. Но, в отличие от тех значений, которые я видел на экране, когда «МД» засёк ящик с боеприпасом, — значения на экране, которые я видел сейчас, не были не чёткими. Они не соответствовали друг другу, будто бы под участком земли, одновременно находились сразу все металлы, классифицированные Менделеевым.

— Должно быть помойка! — вслух сказал я сам себе.

Начав копать, мне действительно попалась немецкая помойка, которая представляла собой яму, засыпанную по края мусором, и присыпанную сверху слоем земли. Ямы, которые немцы использовали для утилизации отходов, были искусственными, если не считать случаи, когда мусорной ямой становилась воронка от разорвавшегося снаряда, в допустимой близости от окопов или блиндажа. Иногда, когда копать не хотелось, а хранить мусор в окопах было нельзя — летом остатки еды привлекают насекомых и зверей, начинают гнить, — тогда саперы или простые солдаты просто взрывали боеприпасы. Получившуюся воронку использовали по назначению. Сами солдаты и офицеры третьего рейха были довольно ленивы, и часто перекладывали тяжелую физическую работу на плечи пленных, или использовали, — как в случае с мусорной ямой, — взрывчатку и боеприпасы, не жалея их. С этими мыслями я и принялся раскапывать помойку, так как, — пусть это звучит не очень красиво, — но в таких местах часто можно найти интересные вещи. Да, вещей, которые в те времена ничего не стоили, а теперь представляют некую ценность, в подомных местах много. Я принялся разгребать лопатой и руками, — на которые пришлось надеть перчатки. Бутылки, консервные банки, выдавленные алюминиевые тюбики из-под паст и мазей, битый фарфор, гильзы, обрывки одежд и обуви — всё лежало вперемешку с землёй. В этой «супер фрэш микс» смеси, я увидел металлический квадратик, покрытый земляным слоем. Это оказалась немецкая бляха от поясного ремня, почистив её от слоя налипшей земли, я прочёл надпись под орлом: «gau essen», вместо привычного «Got mit uns». У пряжки было оторвано крепление ремня, и видимо из-за этого её и выбросили. Положив бляху в карман, я продолжил собирать «изыскания», и нашёл интересную вещь: обломанный клинок с проржавевшим поломанным полотном лезвия. Почистив рукоятку, я увидел две маленькие рунические молнии, и орла. Отложил в сторону — если его почистить, то лезвие можно приделать от другого ножа.

Чем дольше немец находиться на позиции — тем больше вокруг него русских вещей. «Чем дольше немец живёт в России — тем меньше он немец» — говорил мне когда-то мой друг Виктор Викторов, который не был безразличен к Великой войне, и всему, что с ней связано. Несколько бутылок, с русскими буквами на дне, найденные мною в этой куче — тоже трофеи. Россыпями валялись гильзы, винтовочные, реже пистолетные. Более ничего опасного под землёй мне не попалось — костры можно жечь спокойно! По находкам можно было понять, что ящик с боеприпасом для миномёта кто-то «скрысил» — да-да, такое часто бывало; либо его запрятали на случай отступления, если миномёт, например, вышел из строя, — а других миномётов этого калибра не было. Зачем тащить с собой лишнюю тяжесть? Видимо отступал немец — а при отступлении берут самое необходимое, самое лёгкое. Остальное — уничтожают, иногда прячут, оставляя на своих картах соответствующие заметки — если возвращение входит в планы на будущее.

Попробовал поднести катушку к стволам старых деревьев — раздался «медный» звон. Выковыряв своим ножом русские пули, я смог понять, что наши неплохо здесь постреляли в своё время. За долгое время военных раскопок, я научился легко отличать наши пули от немецких. Хотя, для этого и не требуется особых навыков и знаний: основные винтовочно-пулемётные пули различаются по виду, ну и калибру: у наших 7,62, у немецких 7,92. Разница небольшая, всего лишь три десятки миллиметра, но когда держишь обе пули в руке, немецкая кажется значительно толще. Так же удалось извлечь из ставшего дряхлым, дерева, пулю от «ППШ» или «ТТ». Отступал «фашист», точно отступал. Доставая из земли стрелянные гильзы, которыми тут было усыпано всё, я пришёл в недоуменье: русские гильзы были перемешаны с немецкими. Это что получается, что немцы использовали трофейное оружие? Но в таком случае, это может говорить о том, что у них была нехватка боеприпасов к собственному оружию. Однако, россыпи целых немецких патронов, так же как и щедрый винтовочный отстрел, — говорили об обратном: немцы не жалели патронов, когда лупили по Нашим солдатам. Но какого хрена тогда тут делает отстрел с трёхлинейки и «ППШ», и наши же целые, не стреляные патроны? Похоже, что часть Наших солдат переметнулась на сторону немцев! Однако, места, где я находил стреляные гильзы, чётко указывали на то, что тут велась круговая оборона — русскими и немецкими солдатами. Они что, объединились между собой? В борьбе с кем?! И где тогда кости? Может, это переходная позиция? Нет — обилие немецкого мусора говорит о том, что занимали этот оазис именно «Гансы» — здесь был «НП» немцев. Я попробовал прозвонить другие старые деревья — из которых мне удалось вытащить немецкие пули — я окончательно запутался, кто тут с кем воевал? Надо будет рассказать о своих находках Борису — он теоретик, путь почешет свой мозг над этим вопросом. Проковыряв периметр лагеря, я огласил свой вердикт:

— Костры можно жечь, даже в палатке!

Все как-то обрадовались этой новости, кроме вернувшегося из леса Аскета, которому найденного тротила, и россыпи не стреляных «гвоздей»[38], было мало.

Я пошёл осматриваться — зондировать детектором близлежащие подступы. Отойдя от лагеря, я зафиксировал направление по компасу, чтоб без проблем вернутся домой. Не стоит недооценивать лес, и переоценивать себя и свою чуйку. Так часто бывает: думаешь, «ну что я, в трёх берёзах потеряюсь?», и пренебрегаешь компасом, оставляя его в лагере, в машине, или вообще, дома. Потом ходишь по лесу до ночи, пытаясь выбраться. Или того хуже: находишь очень хорошее место, перспективное для долговременных раскопок — но отметить направление, по которому можно найти это место, ты без компаса не можешь. Сейчас вместо компаса широко используются «GPS», на карте которых можно просто поставить точку в таком «козырном месте». Но у компаса не сядет батарея, если его корпус герметичен, то ему не страшен дождь и вода — поэтому, лично я, склонен к его использованию. «Простота — залог надёжности!» Так же, поиск по спутнику не способствует внутреннему саморазвитию. План дальнейших действий был такой:

Обойти лагерь по периметру, расчистив для Аскета поле от возможных мин; далее пойти в сторону, противоположную направлению полёта выковырянных из деревьев русских пуль — на Наши позиции, затем в обратную сторону, за лагерь — у «фашиков» там могли быть оборудованы позиции, к которым они отступали. Немцы вообще, если отступали — то на заранее подготовленные позиции, в противном случае, если таких позиций не было — сдавались, реже — дрались до конца. Здесь, в месте, где мы расположили наш лагерь, у «немца» вполне мог быть «НП». Так как «немец» всё просчитывал до мелочей, они легко могли поставить в лесу несколько бетонных «ДОТов» с траншейным сообщением. Что ж, на обследование этого района уйдёт много времени. Ладно, заодно изучу местность. Для чего? Во-первых, нам скоро самим придётся принять бой — с Крапом или Чехом, а может с ними обоими. Во-вторых, нужно иметь в виду особенности рельефа, — которые немцы могли использовать в своих целях — так они обычно и поступали. И это правильно, нужно по максимуму использовать окружающие тебя особенности рельефа и местности, для того чтобы сделать их, например, частью оборонительного сооружения. Представив себе общую картину этого места, можно предположить, где семьдесят лет назад расположилась немчура. Раздумывая, я сидел у уже разгоревшегося огня, и вдыхал прозрачный, горячий дым сгоревших веток. Серёга орудовал по близости бензопилой, распиливая на дрова поваленную ветром ель, наполняя лес рёвом мотора и сизыми облаками выхлопа.

— Это «СС-овский» нож! — сказал Левинц, — Как и пряжка!

— Насчёт пряжки — не знаю, но на ноже явно видны «зиги»[39]! — согласился я.

— Ранняя «СС-овская» пряга! — стоял на своём Левинц.

— Спорный вопрос! — не соглашался я, — Слыхал я, про эти пряжки!

Борис разглядывал бляху, затем, посмотрев на меня, попросил подарить бляху ему. Я согласился, и отдал ему заодно и останки ножа, которые тоже приглянулись Левинцу. Я рассказал Борису о найденных мною стреляных гильзах, и извлечённых из деревьев пулях. Борис, без интереса выслушав мой рассказ, сделал предположения, что русские и немецкие солдаты перемешали водку со шнапсом, и понимать тут нечего. С довольной улыбкой, отразившейся на его лице, он убрал трофейную бляху таинственным движением фокусника, в свой карман.

— Обмоем? — тут же предложил Левинц.

— Нет, спасибо, Борис. Ты, должно быть, забыл — зачем мы сюда приехали?

Улыбка спала с его лица, оно стал сосредоточенным, серьёзным:

— Помню, ну и что теперь, не жить что ли? — с вызовом спросил он, слегка привстав.

— Живи, но зачем постоянно бухать? Какой из тебя боец, если ты на ногах не стоишь? А каждая пара рук для нас на вес золота!

— Ты мне намекаешь, что всё это из-за меня? — спросил он.

— Ничего я тебе не намекаю, я тебе говорю то, о чём думаю, — без хитростей, — как есть!

— Если так, то под бухалом я лучше стреляю, да и вообще, хрен меня возьмёшь голыми руками!

— Это ты так думаешь, но твоя реакция замедленна, мозжечок в полусонном состоянии — тебя колбасит, как лодку в шторм, а ты говоришь о прицельной стрельбе!

— Симак, опять ты меня грузишь?! Какой на хрен «мужичок», что ты несёшь! Я пьяный лучше тебя стреляю, и тебя это гложет — ты во всю тужишься, а перестрелять меня не можешь!

Он достал бутылку с водкой, с треском сорвал с неё пробку, и сделал глоток на 1\4 бутылки, прямо из горлышка — хотя я уже этому не удивлялся.

— Да он же алкоголик, что ты ему пытаешься объяснить? — спросила подошедшая не слышно, улыбающаяся Алёна.

Я тоже улыбнулся, увидев девушку:

— Похоже, ты права! — согласился я, разглядывая сморщившегося лицом Бориса.

— Конченный, — я конченый алкоголик! — поправил нас сам Борис, который тоже улыбался, закручивая пробку.

Настроение как-то поднялось, хотелось бы, чтобы этот поход обошёлся без стрельбы, боли и крови; а чтобы мы просто мирно жили в палатках, шутили, разговаривали о разных интересующих нас вещах, делали предположения и на пальцах восстанавливали сценарий разгоревшегося тут много лет назад боя. Но сейчас это было невозможно. Даже забывать о том, что скоро на этом поле будет «жарко», не стоит — иначе расслабишься, потеряешь хватку, бдительность — и станешь лёгкой «добычей» для бандитов. «Нет, я буду бороться за этих людей до последнего!» — думал я про себя, оглядывая нашу компанию. Я обратил внимание на сидящего около палатки Аскета, который был погружён в свои дела. Он собирал небольшой пистолет-пулемёт, конструкции Евгения Драгунова — сокращённо «Кедр». Это небольшой пистолет-пулемёт, под патрон «9х18» «ПМ», лёгкий, компактный, имеющий откидной приклад. Это оружие стоит на вооружении российских спецслужб. Наёмник с характерным лязгом прищёлкнул магазин, и дослал патрон.

— Потом времени на то, чтобы дослать, может не быть! — вдруг сказал он, не глядя в нашу строну, словно бы он почувствовал наше внимание каким-то неведомым образом.

Аскет достал из сумки завёрнутые в пакет детали.

— Это что? — спросил я.

— «ЛЦУ-Пион»[40], «БК-09»[41], заглушка-компенсатор для сверхзвуковой стрельбы и тактический фонарь.

— Постоянно держать на взводе тоже не будешь! — возразил Борис, которому не давала покоя мысль об постоянно взведённом оружии. — Пружины подсядут, им тоже отдых нужен!

— Ты всегда сможешь заменить подсевшую пружину, а продырявленную врагом бошку — уже не заменишь! — мрачно заметил Аскет.

— А ты свои пружины водкой помажь! — советовал Борису закончивший пилку дров Серёга, — Она у тебя от всех болезней — панацея! — с улыбкой говорил он, поправляя свой автомат.

— Я лучше тебе голову водкой, а особенно мозг, водкой протру! — отвечал покрасневший Левинц. — Хотя, твои лишние запчасти протирать — только драгоценный продукт зря переводить!

Серёга тут же сделался серьёзным, и направился прямо к Борису.

— Эй, ты чего, опять за своё?! — предупредил нападение Борис. — Водкой, говорю, изнутри мозг протереть нужно, понял?! Выпить тебе, расслабится, не мешало б! От человек, а!? — не уставал удивляться Борис. — Слова не скажешь, так он сразу «в бычку» идёт! Что там с ними этот Фриц проделывал, что они злые, как собаки все стали?! — спрашивал он сам у себя.

— Ты давай, давай, пошути ещё — точно без зубов из леса выйдешь! — пообещал Беркут.

— Выйти бы! Да хоть бы и без зубов. А то ведь может быть, что и вынести некому будет — придётся оставаться здесь, червей кормить!

— Блядь, Левинц! — Серёга начинал закипать. — Я тебе по-хорошему говорю, брось каркать! Сплюнь, и постучи по голове своей трухлявой!

— Серёга, не злись, а лучше надень брюки как положено — ширинкой назад, как тебя дядя Фриц учил! Повернись к «папке» задом, и немного наклонись!

— Придушу, сволочь! — Серёга бросил свой автомат на землю, и набросился на Бориса.

С трудом удалось растащить людей, одетых в камуфляж, валяющихся в пыли, под елями.

— Симак, надо с ними что-то делать! — говорила озабоченная пришествием Алёна. — Ведь переубивают они друг друга!

— Убить — не убью, но язык-то уж точно отрежу! — зло посмотрел Серёга на тяжело дышащего Бориса.

Борис ничего не ответил, он молча смотрел на землю перед собой, и валяющуюся у самого огня прозрачную бутылку, внутри которой несильно покачивалась потревоженная встряской жидкость. Перед тем, как идти на предположительные позиции подразделения «НКВД», я решил разобраться с оружием. Пистолет «Макарова», который я взял из Серёгиной сумки, я вернул ему. Аскет, увидев передачу оружия, подошёл к нам:

— У самого есть из чего стрелять? — спросил он меня, присаживаясь на корточки.

— Есть, пистолет «ТТ».

— Ствол боевой у тебя? — спросил он.

— Нет, «травма»;

— Её пока оставь мне, я тебе взамен другую машинку дам. В армии много стрелял?

— Не особо. За всю службу рожков пять; — я снял «ТТ», вместе с кобурой, и протянул оружие Аскету.

— Нормально. Как ложил?

— Ни кто не жаловался! — бородато пошутил я. — Да нормально, в цель клал.

— Ну и отлично; — слегка покачав мой пистолет в руке, словно взвешивая, он встал и направился к своей машине.

Аскет пошёл к багажнику «УАЗа», какое-то время копался в нём — открывал скрытые ящики, и что-то в них перебирал. Наконец, он нашёл, что искал. Он шёл ко мне с предметом, довольно большим, завёрнутым в тряпку, испачканную жирными пятнами. Подойдя ко мне, он бережно положил предмет на землю, и лишь после этого развернул тряпку. Там оказался новый, пахнущий заводской смазкой «АКС-74-У», именуемый так же «укорот», «сеча», «костыль», «сучёк», «обрубок» или «Ксюха». Вместе с ним лежали четыре снаряжённых магазина.

— Вещь! — обрадовался я.

Держа в руках это оружие, чувствовалась его сила и мощь. Оружие, проверенное временем. Многих людей оно загубило, хороших и плохих, правых и неправых. Если бы не этот автомат, небыли бы столь тесны кладбища Москвы и Питера, да и других городов. Сколько счастливых семей могло бы жить и радоваться жизни, сколько потомства они могли бы принести? Всё так, но если бы не «укорот», то люди, использующие его, нашли бы себе другое оружие для достижения своих кровавых целей. Несмотря на это, оружие красиво и притягательно, его изгибы, его запах — свежего масла, воронёного железа и силы, запах смерти… запах мяса и крови, смешанный со сгорающим порохом и грохотом выстрелов, запах боли и отчаяния… Я рассматривал этот автомат, и по нему было видно, что он создан для смерти. Изощрённый человеческий ум тщательно продумывал устройство этой машинки. Интересно, представлял ли себе Калашников, во время работы над этим оружием, как будут крошить в месиво из этой безотказной машинки друг друга люди? Нет, — думал его разработчик, инженеры со своими расчётами, члены многочисленных комиссий, — что будет стрелять это оружие по врагу, по немцу, или американцу. Думали они, что дуло ствола будет наводить страх и трепет на врагов Родины. Но получилось так, что дуло грозного оружия развернулось на них же, на их детей, друзей, знакомых-друзей, и просто русских людей. И полился из этого дула нескончаемый поток свинца, и льётся по сей день; и кровь русская льётся, насыщая землю, и без того ею пропитанную. Выглядел этот автомат, как ощетинившаяся пантера перед прыжком; я вставил магазин, тихо щёлкнул замок. Передёрнул затвор, большим пальцем резко. Вспомнились армейские «Калаши», которые были изрядно поношены — из них частенько постреливали, на стрельбах, да и так, купленными на складе «левыми» патронами — по бутылкам, иногда и по птицам, зайцам. Отношение к оружию было соответствующим — как к проститутке, попользовался — и бросил. Затвор ходил с хрустом, с люфтом. Частыми были случаи, когда автоматы заклинивало, прихватывало гильзы. Иногда ударник не пробивал капсюль патрона — подсевшая боевая пружина была болезнью тех пошарпанных «Калашей», из-за того, что оружие постоянно было на взводе — а пружины своевременно не менялись. С этим автоматом было всё иначе. Чувствуется упругость новых пружин, никаких посторонних звуков, каждый щелчок означает какое-то конкретное действие определённой детали. Всё чётко. И эта чёткость и слаженность механизмов машины для убийства, пугала и притягивала одновременно. Казалось, что в руках ты держишь молодого и полного энергии бешенного дога, который рвётся с поводка на твоего противника, мечтая с ненавистью вгрызться в него острыми зубами и сжать чудовищные тиски-челюсти. Я отстегнул магазин, убрал в чистый карман, откинул приклад, щёлкнул предохранителем на одиночный. Оружие легко поддавалось, послушно лязгая. Откинул ногу назад, упёр её, создавая прямую линию. Прицелился в торчащий из земли кусок гнилой берёзы. Испытываю чувство спокойствия, уверенности, чуть учащённо бьется сердце. Палец на курке — выстрел, оглушительный. Девичий смех, который раздавался у палатки мгновенно стих. Эхо от выстрела многократно повторялось, слабея с каждой акустической волной, отражённой от деревьев и оврагов. Кусок берёзы начисто снесло. Я удивился, не пришлось подходить и искать дырку от пролетевшей пули.

Аскет, наблюдавший за моими действиями со спины, как-то слегка растерянно прокомментировал:

— Этот ствол я под другое дело готовил! Пули с обточенными бошками причиняют больший ущерб противнику. Там два рожка — обкусанных, и два — с трассерами.

Вместе с Аскетом мы подошли к костру, у которого никого не было. Каждый занимался своим делом, даже Борис был чем-то озадачен. Только теперь все вели себя тихо, услышав первый выстрел, прогремевший на этом поле, и давший понять лесу, в котором мы были гостями, о той цели, с которой мы сюда пришли.

— Мы в Афгане душманов такими пулями рвали, — сказал Наёмник, некоторое время молча разглядывающий полыхающий огонь, — Обычными пулями в него стреляешь, весь рожёк выпускаешь — а он дальше бежит, сука! — Аскет с ненавистью сплюнул в огонь, его слюна яростно зашипела, попав на угли — словно взбешенная, захлёбывающаяся собственной кровью эфа[42], до последнего защищающая своё гнездо.

— Одной такой пульки хватало, чтоб навечно разучить его бегать! — продолжал Аскет, — Помню, одному я в башню попал, его на пару метров отшвырнуло. Подхожу — а у него пол черепа нет. С одной стороны дырочка аккуратная — входное, а с другой — наглядное пособие по биологии, десятый класс: строение мозга человека! — он усмехнулся. — Хотя такая «модернизация» пуль была запрещена. «Они» эти правила придумывают, которые «мы» как мудаки должны соблюдать, умирая за их богатства! «Духи» срали на все правила, для них убить нашего, стрельнув в спину — было обычным делом! А среди Наших солдат стрельба по спинам вроде как «западло» считалась. Но и мы, — кто жить хотел, — хуй положили на все правила и конвенции, поняв всю их несправедливость. Соблюдать их в одностороннем порядке — глупо. Представь, как бы ты играл в футбол, с завязанными за спиной руками? — спросил он меня, и тут же ответил сам на свой вопрос:

— Никак, несмотря на то, что в футбол играют ногами. То же самое было и там — нам стянули за спинами руки, своими правилами. — Аскет замолчал, погрузившись в свои мысли.

Просидев некоторое время в тишине, слушая лишь треск сгораемых в костре дров, он также молча встал, и направился к своей машине. Я услышал, когда он уже был за моей спиной, как он о чём-то тихо разговаривает с Серёгой. Новый автомат висел за моей спиной, приятно оттягивая ремень своей тяжестью. Я поменял магазин, воткнув рожок с обычными патронами.

«Значит, Аскет успел и в Афгане пострелять! — думал про себя я. — Интересно, под какое дело он обкусывал эти пули?»

— Так! — крикнул Наёмник. — Все к машине!

Мы подошли, и собрались у его машины.

— Все стволы на капот. Надо распределить, кому из чего стрелять, а то оказывается, что у Серёги четыре «ПМа» есть! Руки у него только две, стрелять он будет с одной — так что правильнее будет раскидать стволы между всеми! Может, у кого-нибудь из вас гранатомёт найдётся, или там, пулемёт лишний?

Мы начали складывать своё оружие. Я аккуратно поставил «Калаш», прислонив его к матовой чёрной краске переднего крыла «УАЗа». Серёга выложил три хромированных, замаранных китайских «Макарова», и один нормальный, — отечественный; пакет с патронами, «9х18ПМ»; свой «Шмайссер», и пять магазинов к нему, из которых лишь в трёх оставались патроны. Четыре гранаты — две модифицированные «РГД-33», и две «Ф-1»; мой «ТТ» оказался здесь же. Я сбегал к «Ниве», и выложил на капот пачку патрон для «ТТ». Борис притащил «Сайгу», и «ИЖ-27». Неплохой арсенал у нас получился. Мы ссыпали патроны «12» калибра в один пакет, получилось довольно много. Плюс «Кедр», к которому у Наёмника имелся солидный запас спецпатронов «9х18». Судя по всему, своими патронами делиться с нами он и не думал. Ещё, у Аскета, в тайнике нашлись три гранаты «Ф-1», куча детонаторов, воспламенителей, и ещё каких-то неизвестных приспособлений. Алёна скоромно положила на капот «УАЗа» свой электрошокер, о котором никто не знал. Наёмник постоял немного, молча разглядывая землю под своими ногами, затем принялся вновь отдавать команды:

— Разберёмся с оружием, а дальше, вооружённые, будем осматриваться. Не теряйте бдительность. За каждым шорохом и треском ветки может скрываться враг — он у нас хитрый и сильный, недооценивать его нельзя! — инструктировал Аскет. — Симак: твой «Калаш» и «китаец», одну «Ф-1» забирай. Серёга берёт свой «МР-40», и один советский «ПМ», одну «Ф-1». Я — «ПП-91», две «эфки», и две «РГД-33». Борис — берёт «Сайгу», и «китайца».

— А гранату? — обиженно спросил Левинц.

— Хреном тебе полбу, а не гранату! — ответил за Наёмника, Беркут.

— Так! Отставить базар! — вмешался в разгорающийся спор Аскет. — Гранаты пойдут на минирование — их у нас мало. А у тебя одна «Сайга» весит — будь здоров! Ты ещё хочешь гранату в нагрузку? Она ведь не такая лёгкая, какой кажется! Плюс патроны? Ладно, уговорил, бери гранаты! — и Наёмник протянул ему обе «Ф-1», по одной в каждой руке.

— Да ладно, обойдусь как-нибудь! — Борис отстранился от наёмника, повесив на плечо «Сайгу», с которой он уже как-то «сросся».

— Девушкам: Свете — оставляем травму — на случай пусть будет! Алёна — «китаец» твой! — продолжал распоряжаться Аскет.

— Это обязательно? — спросила Света, неохотно принимая из рук Наёмника мой «ТТ» с кобурой.

— Ты что, ещё не поняла? — нервно спросил он девушку. — Мы тут не в куколок играем, вопрос стоит так: или мы, или они! Короче, стрелять по людям придётся всем!

— Бери! — подбодрил девушку Левинц. — Это ствол Симака, там пули — резиновые! Так что не парься!

— Рации, — продолжал Аскет, — Одна на руках, другая у дежурного, в лагере. Батарейки будем заряжать по мере необходимости, приблизительно в обед, лучше в жару — звук работающих двигателей меньше будет слышен, и бензином не так пахнуть будет. У меня ещё с собой есть гранаты — но они будут нужны для минирования подступов к лагерю. Модифицированные «РГД» отлично подходят для переоборудования в противопехотные мины! — отвлекся он от своего инструктажа. — Только порох в замедлителе заменить, и защитную скобу, вместе с плашкой, убрать. Прикопал её немного, досочку на курок облокотил, землёй присыпал — и готово! Главное самому не забыть, где ты её заложил. Теперь, полчаса всем на разбор шмоток, на перекуры, перепихоны и прочее. Затем, Симак с Борисом — идут осматривать местность, девушки остаются в лагере, я и Беркут — идём на минирование поля, после того, как Серёга проведёт краткий курс подготовки по обращению с оружием, и стрельбе из него, для наших дам.

Мы разобрали каждый своё оружие. Я пошёл прочь от лагеря, в сторону, откуда по моим расчётам должно было наступать подразделение «НКВД». Пройдя поле, я зашёл в лес, и шёл дальше, внимательна разглядывая землю под своими ногами. Я думал о Маше.

— Эй, камрад!.. — отвлёк от мыслей тихо подкравшийся Борян.

Я медленно повернулся, одновременно со мной повернулся «Калаш», висевший на плече. Дуло его, параллельно мне, смотрело на Бориса, и взгляд этой смертоносной машины был не дружелюбен. Борис боязливо покосился на автомат:

— Ты бы пушку убрал, а то как-то не по себе! Мороз по коже от этой штуки!

— Тебе говорили не подкрадываться? Чего с судьбой играешь — жить надоело? — заговорил я.

Борис был снова пьян. Пока он занимался рубкой дров, успел хряпнуть «беленькой». Зрачки — расширены, медленно реагирующие на изменяющееся расстояние предмета обзора. Язык заплетается, слишком большие паузы между предложениями, «морская болезнь» тоже на лицо. «Да он в говно!» — подумал я.

— Симак, братан, извини — забыл!.. Не крался я!..

— Где лагерь? Покажи, в каком направлении к палаткам пойдёшь?

— Лагерь? — задумчиво протянул он. — Там!.. — Борис резко махнул рукой, но градусов на 90 севернее нужного направления.

Я усмехнулся.

— Чё, правильно? — не поверил он.

— Нет! — с улыбкой ответил я.

Хотя, по большому счёту, причин улыбаться у меня не было. Борис потерял чувство меры в «общении» с алкоголем — это до добра не доведёт.

— Как обратно пойдёшь? — спросил его я.

— Да как… — задумался он. — По голосам выйду — девчонки там анекдоты травят, неприличные — смех за километр слышно!

Мы прислушались. Стояла тишина, нарушаемая лишь криком птиц и шорохом листьев на ветру, и шумным дыханием Левинца.

— Ну и где твои девчонки? — спросил я.

— Да, видать, Аскет на них прикрикнул!.. Да чего мне — с тобой и вернусь! — осенило его.

— Тебе по дыму от костра ориентироваться нужно, а не по голосу. Звук в таком лесу — плохой ориентир. Звук может отражаться — и исходить с противоположной источнику стороны. Дыма пока нет, — но тебе, заблудившись, следовало бы остановиться, и дождаться его появления. Вообще, бухим в лес не ходи — плохо может закончиться такой поход. Лес пьяных не любит!

Борис устало махнул рукой:

— Опять ты за своё, типа как тот мужик, грибник, выпил водки и увидел лешего?

— Ладно, идём со мной! Только не ори, не демаскируй наше местоположение! А то Аскет скажет: «да с такими салагами воевать — самоубийство!» Прыгнет в свой «УАЗ», и улетит к трассе с ветерком, налегке…

— Я тише воды буду! — пообещал он.

— Курок на взводе? — спросил я.

— Нет, надо?

— Нет! Не взводи.

— И я о том! — с радостью согласился Боря. — Куда идём?

— На позиции «НКВД»! — ответил я. — Потом на немецкие позиции пойдём.

Пройдя метров сто, детектор запищал. Начали копать, копал я. Из земли показалась рукоять гранаты — нашей, «РГД-33». Граната ржавая, более не пригодная для использования по назначению, но снаряжалась она тротилом, стойко переносящим любые условия хранения и время, и не теряющим свои качества. Грамм сто пятьдесят там есть. Я надел свой вещмешок на Бориса и, отломав ржавую ручку, бросил гранату в мешок, вместе с приржавевшей намертво осколочной рубашкой — она тоже может пригодиться! Ходили мы с ним часа три, за это время друг вымотался и устал — вещь мешок потяжелел килограмм на тридцать. Хабар был такой: десяток гранат «РГД-33» — с ними я поступил так же, как и с первой; три гранаты «Ф-1», одна без запала, другие снаряжённые; пистолет «ТТ», в неплохом состоянии — лежал в песке; несколько убитых ржёй пистолетов: «ТТ», «Walther P-38*», «Наган». «Валёк*» скорее всего трофейный. Все чудовищно проржавели, из «ТТ» мы с Борей извлекли неплохо сохранившиеся патроны, сами пистолеты я брать не стал. Четыре винтовки «АВС-36», — три из них были просто прислонены к деревьям, будто бы бойцы, оставившие их, решили справить малую нужду, и для удобства, облокотили своё оружие на дерево, так же, как я час назад облокотил «Калаша» на машину Аскета. Так и стояли они, под разными деревьями, вот уже столько лет… на самом деле, сами деревья, подавшись ввысь, сами вытащили зацепившиеся за ствол дерева оружие из земли. Все винтовки в отвратительном состоянии — к стрельбе они более не пригодны, что ты с ними не делай. Много патрон, различных калибров, включая немецкие. Пользовались они трофеями — отстрел гильз небольшой, в отличие от нашего оазиса, где гильз просто море — то есть, Наши солдаты патроны берегли. Видны контуры выкопанных наспех окопчиков — окапывались аврально. Попалось несколько наших, простреленных, касок — но это ни о чём не говорит. Каски могли снять, и положить на землю — после чего каски были продырявлены шальными пулями. Миномётных воронок нигде нет, да и вездесущих обрывков медных ведущих поясков, нет — не обстреливали немцы нашего «деда» из миномётов. И это странно, ведь ох как любил фашист из него пострелять! Шнапсом не пои, дай из миномёта пальнуть! Особенно любили, гады, по «Ивану» из-за укрытия долбануть, ну и так, просто попалить для острастки! Гитлер знал о таком пристрастие своих солдат, и высылал на фронт снаряды вагонами — хоть соли! Странно всё же, что нет миномётных воронок. Ведь ящик с минами мы нашли, а значит, должны были они быть…

Много тут оружия — наверняка, если поискать лучше, то можно найти и останки наших бойцов — чуйка подсказывает. Она у меня на такие вещи работает чётко. Судя по количеству оружия, не один человек здесь полёг. Трупы, видимо, растащило голодное лесное зверьё. Возможно, после боя на этом месте была какая-то похоронная команда… но, почему же тогда столько много оружия под ногами? Почему они не взяли и его? Нет, никакой похоронной команды тут не было! Алюминиевые ложки — с собой их солдаты везде таскали, гнутый котелок, пуговицы, патроны, патроны, патроны… в основном «гвозди» «7,62х54» от: «Максима», «ПД», «АВС-36», «СВТ-40», «Мосина», — самого популярного оружия того времени. «Маслята», или «подберёзовики» — 7,62х25 от «ТТ», «ППШ» и его модификаций. Почему подберёзовики? Да потому, что залежи патрон именно этого калибра очень часто попадаются под корневищами берёз. Это явление носит характер закономерности; встретить подобные залежи можно в разных районах, где проходили затяжные бои.

Самые целые патроны мы брали с собой, и набрали их килограмм на десять. Странно, но стреляных гильз было мало, а вот целых патронов — много. Судя по наскоро вырытым окопчикам, в начале боя, стреляли в основном по «лесному острову». Одна найденная гильза, удивившая меня, оказался калибром «20х99», от крупнокалиберного пулемёта «ШВАК»[43].

Это очень большой и тяжёлый пулемёт, правильнее называть его авиационной пушкой — ставили его в основном на самолёты. Так же «ШВАК» использовался в качестве станкового, но редко. Немцы дурели от этого изобретения советской военной промышленности, посмеивались, пока не испытали его силу на собственной шкуре. Тогда начали уважать, но удивляться этому оружию не переставали. Считалось, особой доблестью захватить это оружие в качестве трофея, поговаривали, что немецким солдатам за такой трофей присваивали железный крест без разговоров! «Значит, наши самолёты прикрывали пехоту с воздуха!» — определил я, покрутив в руках покрытую тёмной патиной, гильзу.

Когда мы вернулись в лагерь, до темноты оставалось пара часов. Я оставил измотанного друга девушкам, взяв с них слово, накормить уставшего кореша. Аскет с Серёгой были в лесу, и девушки несколько часов скучали в одиночестве. Они очень обрадовались, узнав, что Борис остаётся с ними. Найденный мною «ТТ» я бросил в «Ниву» — пусть ждёт возвращения. Буду дежурить ночью, посмотрю его по ближе: разберу, почищу, может, получится ещё из него сделать муляж. В крайнем случае, пойдёт на запчасти. Я почти бежал, по направлению, в котором могли быть немецкие блиндажи. Приглядываясь в тоже время к местности, прощупывая подозрительные места металлоискателем — ещё не хватало, напороться на свежую растяжку или мину Аскета. Пройдя через поляну, я зашёл в лес — кровь кипела, меня захватил азарт, который бывает у охотника, заметившего долгожданную дичь. На лес опускалась темнота, медленно и неизбежно, следовало поторапливаться — иначе могли бы возникнуть трудности с возвращением. Минут десять я почти бежал, чтобы увидеть то, из-за чего жгучее чувство азарта разрывало моё сердце.

Аскет с Серёгой вернулись в лагерь. Уставшие, молчаливые, они уселись у костра. Алёна протянула им по одноразовой, пластиковой тарелке с парящим рисом. Темнело. Их лица освещал прыгающий свет костра. Борис, чуть покачиваясь из стороны в сторону, лениво ковырялся в своей тарелке ложкой, не обращая никакого внимания на прибывших товарищей. Света сидела рядом с Левинцем, и пила чай из закопченной кружки.

— Симак где? — спросил Аскет.

— Ушёл; — ответила Алёна.

— Куда?

— Что-то искать, сказал, что скоро вернется!

Серёга отставил тарелку с едой в сторону:

— Куда он ушёл, мы же всё заминировали! Он же не знает, где находятся проходы!

— В какую сторону он пошёл? — строго спросил Аскет.

Алёна указала рукой.

— У нас там сигналки. Будем надеяться, что он их обойдет — сингалок у нас мало!

— А Симак у нас один! — сказала Алёна. — Не о своих «сигналках» думать надо, а о человеке, который может подорваться на твоей мине!

— Кипишь не поднимай! Твоё дело баланду мешать — с остальным мы без тебя разберёмся! — грубо ответил Аскет.

Алёна несколько секунд сверлила гневным взглядом безразличного Наёмника, затем без слов ушла в палатку. Света растеряно оглядела собравшихся, и последовала за подругой, неуклюже толкнув опустевшую, стоявшую на бревне кружку, которая с грохотом покатилась по земле. Серёга тоже встал, и скрылся в сумраке лагеря — пошёл успокаивать девушек. Аскет остался наедине с Левинцем, который продолжал невозмутимо есть, будто бы всё происходящее вокруг его не касалось. Аскет резко подпрыгнул — грубый армейский ботинок, на лакированной поверхности которого вспышкой отразился огонь, — просвистел в сантиметре от носа Левинца — его ложка вылетела из рук, будто бы в неё попала пуля. Сама ложка устремилась в костёр, из которого тут же вырвался всполох искр, устремившийся в чёрное, ночное небо. Борис привстал, его глаза округлились, казалось, он протрезвел — взгляд излучал осмысленность, растерянность, испуг:

— Ты чего… творишь? — неуверенно спросил он.

— Кто тебе эту дрянь дал? — Аскет медленно опустился на спиленное Беркутом бревно, которое использовалось в лагере в качестве скамейки.

Но мышцы его натренированного тела остались напряженными.

— Ты о чём? — Борис тоже медленно сел на своё бревно.

— Петушиное весло! — прорычал Аскет, и в его голосе послышалась сжатая ненависть.

— Какое ещё «весло», ты о чём?

— Кто тебе ложку дырявил?

Левинц напряжённо вглядывался в огонь, будто бы ответ на этот вопрос должен был появиться именно там.

— Ты про дырку, на ручку моей ложки? — наконец, сообразил он.

— Да! — почти выкрикнул Аскет.

— Так это я сам сверлил, так удобнее в лесу: взял, повесил на сучок, или…

— Если бы кто другой, знающий, увидел это — тебя бы самого «на сучок» насадили! — перебил его Наёмник. — Башкой думай, перед тем, как чего-нибудь сделать! Такими вёслами гребни и опущенные баланду гребут, западло с ними рядом находиться — даже трогать те вещи, которые гребень трогал — западло, они зафоршмаченны!

— Так мы не на зоне, а про ложку… я не знал!

Аскет зло усмехнулся каким-то своим мыслям:

— Ты там долго не протянешь — в первый же день тебя в обиженку определят! То, что только что было — сгорело в огне, как и та петушиная ложка: ни слова никому об этом! Будем считать, что ты по незнанке совершил косяк, и поэтому предъяв от меня к тебе нет. Но, теперь ты в теме, и на незнанку больше тебе скидок не будет — ещё раз увижу, что хаваешь из дырявой посуды, или пользуешься веслом, со спиленным носом — убью! Я с чуханами, форшмаками, обиженными и вафлами, никогда рядом не был — и не буду! Ещё раз такое совершишь — вслед полетишь, за тем веслом!

Вначале я почувствовал запах, не свойственный лесу — чужеродный, неестественный. Пахло старьем — каким-то маслянистым, техническим; сгнившей ветошью, сырым цементом. Передо мною появилось мрачное, заросшее зеленью, пробивающейся сквозь трещины в бетоне — строение «ДОТа», с чёрным зевом амбразуры[44] на бетонной стене.

Зрелище было мрачным, зловещим — как склеп на старом кладбище. От этого сооружения веяло холодом и страхом. Мне стало не по себе, находиться здесь одному стало не уютно. Появилось «чувство чужого взгляда» — часто испытываемое в городе, например в метро. Ты едешь, и кожей чувствуешь, что на тебя смотрят, а обернувшись, встречаешься взглядом с незнакомкой. Я сбросил наваждение и нахлынувший страх, железным лязгом передёрнутого затвора «АКСУ». Страх исчез, на его место пришла уверенность. Я обошёл «ДОТ», увидел заваленную ветками и листьями железную ржавую дверь. Раскидав ногами лесной мусор, я дёрнул за кривую, ржавую ручку — дверь со скрипом поддалась, и отварила передо мной чёрный проход внутрь. Я достал и включил прихваченный в машине налобный диодный фонарь — китайский, достаточно яркий, и, как это ни странно, надёжный. Осветив пространство, долгие годы прибывающее во тьме, почувствовал концентрированный запах цементной сырости и гнилых тряпок, который с новой силой ударил в нос. Пройдя небольшой тамбур, я прошёл к окну — амбразуре — здесь луч фонаря осветил станок под пулемёт. Это окно я видел снаружи. Сам пулемёт отсутствовал. Под станком — техническое отверстие — для сброса отстрелянных пулемётных гильз. Осмотрев станок, я удивился — гайки были накручены на резьбу, и хорошо смазаны затвердевшим до состояния пластмассы солидолом.

— Что ж, осталось пулемёт с патронами найти! — сказал я вслух, самому себе.

Эхо голоса разнеслось по помещению, и несколько раз отозвалось где-то ниже. Значит, помещение больше, чем кажется, и уходит под землю! В полу бурым кругом от диодных лучей отсвечивал люк. Ручка легко поддалась, сам люк оказался толстым и тяжёлым, и пришлось приложить усилия, чтоб поднять его вес и преодолеть сопротивление ржавых петель. Облокотив люк на бетонную стену, свет фонаря нащупал ржавые ступени железной лестницы, уводившей под землю. Подвальной сыростью и бетоном пахло именно отсюда. Спустившись по лестнице, я увидел помещение, наподобие тамбура; под ногами было сухо, лишь в некоторых местах были лужи от капавшей с потолка воды. Несколько дверей, таких же, как снаружи. Одна поддалась, с трудом, и за ней оказалось помещение, заставленное ящиками и шкафами. Я, своим ножом, отковырнул крышку одного из них: коробочки, много коробочек. Взяв одну, маленькую и увесистую, я отогнул масляный картон. На свете фонаря заиграли отражёнными бликами головки пуль.

— Ебать — копать!

Боезапас, целый, пролежавший столько лет и не потерявший заводского блеска металл! Открыв ржавую дверку шкафа и отогнув полусгнившую вонючую масляную ветошь, китайский фонарь осветил корпус немецкого пулемёта «MG-34», под патрон «7,92х57» мм. Под пулемётом стояла коробка, в которой обнаружились два запасных затвора, затворная рама, маслёнка, ключи, два запасных ствола, и набор для чистки оружия. Тут была даже специальная перчатка, сделанная из асбестовой такни, которая служила для того, чтобы не обжечь руку, при замене перегретого интенсивной стрельбой ствола. На дне шкафа стояли металлические ящики с патронами. Открыв один из них, я обрадовался ещё сильнее: пять кусков ленты, по пятьдесят патронов в каждом. Итого 250 патронов в каждом ящике. А здесь их пять!

— Полный набор! — обрадовано выдохнул я.

По одному внешнему виду оружия можно было сказать со стопроцентной уверенностью: оно работает. Сбылись мечты! Пулемёт! С этим оружием мы — полноценное боевое подразделение, взвод, хорошо вооружённый взвод, имеющий грамотного командира, запас продовольствия и жгучее желания набить морды! С таким оружием, и количеством боеприпасов, наши шансы выжить, после встречи с Крапом и Чехом, увеличиваются в разы!

Некоторые солдаты и офицеры, во время войны, месяцами сидели в «ДОТах», отстреливаясь от противника, превосходящего численно в десятки и сотни раз! Рывком открыв дверцу другого шкафа, я увидел винтовки «М-98К» которые, всё-таки были больше винтовками, чем карабинами, несмотря на приставку «К»[45]. Самих карабинов было четыре, видимо остальные немцы забрали ещё тогда. Как могло нам так повезти? Найти «ДОТ», да ещё и с почти полным складом вооружения?

Бросив целую пачку патронов в карман и, прихватив из ящика винтовку, я развернулся к двери — нужно было торопиться, уже должно быть совсем темно. И тут сердце моё остановилась, перестав биться. Кровь в венах похолодела — передо мной, лицом к лицу, стоял человек. Живой, незнакомый, он смотрел на меня, освещаемый синим светом моего фонаря. Фонарь — на голове, натянут резинкой поверх кепки, в левой руке — винтовка, правая сама легла на курок «Калаша».

Незнакомец прислонил палец к губам, и издал звук: «т-с-с-с-с». Похоже, пока я восторженно разглядывал трофеи, он тихо стоял за моей спиной.

— Не стреляй! — сказал он шёпотом. — Они услышат!

— Кто? — шёпотом, по инерции, спросил я.

— Они! — и его указательный палец показал наверх.

— Не буду! — пообещал я. — Кто вы?

Мысли в голове закрутились с неимоверной скоростью. Это был обычный человек, правда, глаза у него были какими-то блеклыми, радужки и зрачков почти не видно. Может болезнь какая-то, катаракта — ни катаракта. Но что он тут делает? Местный? Я его чуть не убил, ещё немного и нажал бы на спуск — и тогда очередь выпущенных в упор пуль вспорола бы ему брюхо! Он молчал, стоя на своём месте, и преграждая собой путь наверх. Нужно было говорить, что-то говорить и не впадать в панику. Он не должен видеть испуга на моём лице, кто бы он ни был, нужно вести себя уверенно.

— Это ваше? — спросил я первое, что пришло в голову.

И я поднял винтовку, крепко сжимаемую левой рукой. Может, он первый нашёл этот схрон, и теперь ждёт своих корешей, чтобы вынести всё это добро? Увидел меня, радостно бегущего к «ДОТу», и спрятался внизу, у ящиков с хабаром.

— Нет; — ответил он, — Это твоё! — произнёс он так же, шёпотом.

— Мне пора, не пропустите меня? — спросил я, тоном, будто прошу пассажира в автобусе уступить мне дорогу к двери.

Между тем, пока мы стояли друг напротив друга, меня, всё сильнее охватывал панический, внутренний ужас, на то чтоб сдержать внешнее хладнокровие уходили последние силы. Его лицо, в свете фонаря, казалось бледно-синим.

— Ты торопишься? — ни сдвинувшись с места, спросил он.

— Да, мне к своим надо! — рука, в которой я сжимал немецкую винтовку предательски задрожала, ладонь покрылась потом, и я сильнее сжал ложе, боясь, что оружие выскользнет из мокрой, дрожащей руки.

— Они не все свои! — неопределённо сказал он.

Меня это слегка задело, и я возмущённо ответил ему:

— Да что вы можете знать о них?!

— Всё! — спокойно ответил он. — Чёрный — плохой человек, он предатель. Борис — человек, который будет думать о себе, когда настанет плохо. Света — всегда будет на стороне сильного. Никому из них нельзя доверять!

— Откуда… — я опешил, и не знал, о чём можно ещё спросить его.

— Ты удивлён, не так ли? — его чёрные губы слегка растянулись в улыбке.

Я молча кивнул, поскольку мой разум впал в ступор. Он продолжил разговор, резко перескочив на другую тему:

— А я надеялся поговорить, мне так не хватает общения! Дома жена Габриела и сын — Освальд, я так соскучился по ним! — улыбка слетела с его уст, выражение лица стало грустным, в блёклых глазах показались тоскливые искорки.

И тут я заметил, что он говорит будто с немецким акцентом, как говорили немцы в фильмах, взятые Нашими солдатами в плен. «Симак, да что ты введешься! — пытался я привести себя в чувства. — Этот мужик просто услышал наши имена, когда мы разговаривали между собой на поле!» Мысленно задав себе трёпку за проявленную слабость, я попытался мыслить объективно:

— Езжайте домой! — посоветовал я.

Видимо, мужик работает «под немца», хочет, чтобы я обмочил штаны, и больше здесь никогда не появлялся. «А ни чё, артист!» — отметил я про себя. Посмотрев на этого человека новыми глазами, как на умело работающего артиста, на душе стало легко, и от страха и ужаса не осталось ни тени. «Что ж, немец — так немец! Подыграем!» — подумал я, и мне стало даже весело. Но что случилось со временем? Почему оно так медленно идёт, будто бы в песочных часах жизни вместо песка появилась сгущёнка, медленно перетекающая из одной колбы в другую.

— Н-е-е-т! — ответил он на моё предложение ему возвращаться домой. — Не могу. Мне ещё долго тут быть! — он сразу напрягся. — Они меня не отпустят, пока я тут!

— А как же дети, ну сын там, жена? — подыгрывал ему я.

— Да! — снова расслабился человек, и даже, как мне показалось, вновь слегка с иронией улыбнулся. — Сын мой, Освальд, как мне его не хватает! — тоска вновь наполнила его выцветшие глаза, тонкие брови вскинулись домиком вверх.

Внешностью он напоминал учёного или профессора — вот только очков не хватало! Утончённое, имеющее аристократические черты, лицо, — весь вид этого человека, — не позволял мне говорить с ним на «ты». Однако, жёсткие складки тонких губ, говорили о таком же жёстком характере своего обладателя.

— Вы… — я замешкался.

Как спросить его, жив ли он, или я разговариваю с мертвецом? Мысль была сумасшедшей, но других мыслей в голову не приходило. Может, это у местных такие шутки: видят — туристы копатели приехали, и стебаются над ними по ночам, в местной достопримечательности — старом «ДОТе». А винтовки и пулемёт — муляжи, стоят тут вроде как в музее. Нет, не катит. Бред. Патроны точно настоящие. Ступеньки на лестнице… ступеньки были бархатными от ржавчины, спускаясь по ним, я ощущал мягкость этого ржавого «ковра». Никаких следов на них не было — до меня тут много лет никого не было! Я мельком переключил внимание на ступеньки, вслед за моей головой луч фонаря устремился туда же; лицо человека, стоящего передо мною, на миг погрузилось во тьму. Следов, кроме моих, не было. Может, здесь есть другой вход? Я вновь смотрел на человека, молча стоящего на том же месте.

— Мы поговорим, но позже, ладно? Мне действительно пора! — деликатно произнёс я тем же шёпотом.

Он словно очнулся ото сна:

— Ой, извините, извините! Я вас задерживаю! Это так… — он задумался, подбирая слово, — …Бестактно, с моей стороны!

Казалось, что его действительно тревожит то, что он меня задержал. Он слегка растерянно отошёл в сторону ржавой заклинившей двери, подслеповато уткнувшись в бетонную, покрытую плесенью и грибком стену, плечом. Я прошёл мимо, как бы ненароком направив ствол автомата ему в живот, и стал подниматься по лестнице спиной вперёд. Я остановился, ещё раз посмотрев на его грустное, синее от света диодов, лицо. Он стоял снизу, в бетонной квадратной комнатке, весь какой-то скрюченный, как будто бы мокрый, замёрзший — всем своим видом был он чем-то похож на мокрого, истощавшего кота. Мне стало до боли в груди жалко этого человека. Нет, это определённо человек — а никакой не призрак. Как я мог направить в этого худого, замерзшего и безобидного мужчину интеллигентной внешности чёрное безжалостное дуло своего автомата? Я ведь чуть было не спустил с поводка, рвущегося в бой «дога», которые перемолол бы его кости в фарш. О многом можно было бы его спросить, но нужные слова казалось, только сейчас пришли в голову. Но время для вопросов уже прошло. Нужно было что-то сказать на прощание — нельзя было уходить молча, оставляя неприятный осадок в душе! Я почувствовал, что просто необходимо как-то сгладить наш неуклюжий, колючий разговор. Но что ему сказать напоследок?

— Я — Алексей! — сказал я то, что пришло в голову.

Он приветливо улыбнулся, и весь как будто засветился счастьем, фигура его распрямилась:

— Штефан! Меня зовут Штефан Ланге! Очень приятно, Алексей! — от его слов меня будто током дёрнуло.

«Штефан Ланге» — это имя я запомнил, именно про него говорил Аскет! Именно у него должна быть та, понадобившаяся высокопоставленному силовику, карта!»

— До свиданья, Штефан! — дрогнувшим голосом, выдавил из себя я.

— До свидания, Алексей! — глухим эхом, повторил он.

Сделав ещё шаг, я более не видел этого Штефана, резко развернувшись, бросился к двери, прихватив прислонённый к пулемётному станку металлоискатель. Выскочил на улицу — меня окружил свежестью лесной воздух, и полная темнота глухой ночи. Поставив винтовку, я левой рукой достал компас, сверил направление, закинул ремень «МД» через плечо поверх автомата, подхватил винтовку и пошёл к лагерю. Шёл быстро, правая рука приросла к ставшей горячей, рукояти автомата. Несколько раз оглядывался — никого. Лишь чёрный зев бойницы и выбеленный дождями бетон, синеватый, при свете фонаря, выделялся на фоне заросшего леса. Мыслей не было. Голова была полностью занята обратной дорогой, думать о странной встрече не хотелось, казалось, что рассудок может не выдержать. Говорить ребятам я тоже не собирался, скажут — надышался газу, вот и привиделось. Сам бы не поверил, услышь я подобный рассказ, например, от Бориса. Я шел по полю, костра всё не было. Но вот я почувствовал запах огня, резины, бензина и еды. Запах человека. Было совсем темно, яркости луча фонаря не хватало, чтоб выхватить из темноты наш «оазис». Что-то хлопнуло под ногой, резкий свист оглушил меня, разорвав тишину и спокойствие ночи. Яркий свет осветил пространство вокруг меня. Я повалился на землю, вжавшись в неё всем телом. Послышались голоса, о чём — то спорящие, и наконец, голос Бориса, показавшийся сейчас мне родным.

— Ты, камрад? — слегка напряжённо спросил он издалека.

— Я, не стреляй только, Борян!

— Ты чего там разлёгся?! — спросил он, осветив меня ярким лучом фонаря. — Давай к костру лучше, там и теплее, и еда давно готова!

Я медленно встал, отряхиваясь.

— Ты смотри, штаны сухие! — удивился Борис, когда я подошёл к нему.

— Ну вы даётё! — возмущённо покачал я головой, — Террористы!

— Это всё Аскет, с Серёгой!

Ракета, осветившая несколько мгновений назад поле, потухла, и громкий свист исчез. Я зашёл в лагерь, именно зашёл — пространство было отгорожено ветками — ветвями наружу. Из-за них не было видно во всю полыхавшего костра. Машина Наёмника стояла напротив моей, и лагерь, с двумя палатками, получился между ними. Аскет, сжимавший в руках «Кедр», смотрел на меня строго, по-отцовски, как на сына-пьяницу, вернувшегося домой под утро.

— Сигналку спалил! — зло проговорил он, словно бы я по пьяному делу расквасил о столб «папкину» машину.

— Ну ты бы её обозначил как-нибудь, для меня! Знали же, что я ушёл!

— Я предлагал! — поддержал меня Борис, — Табличку написать «Симак, ахтунг минен!»

— Я думал, что ты с другого направления пойдёшь! — сказал Аскет. — Ладно, сигнальную ракету уже не вернуть — она сгорела, завтра поставлю на её место гранату!

— Только мне не забудь сказать! — попросил я.

Он улыбнулся, как-то по-детски, наивно:

— Обязательно!

Из моей палатки выглядывала заспанная Алёна:

— Это ты шумишь?

— Да, припозднился немного!

— Немного! — показалась Светка. — Часа четыре уже как темно! Борис вон, весь извёлся, пока тебя ждал. Всё порывался идти за тобой!

«Ни хрена себе! Часа четыре! А мне-то показалось, будто бы я находился в старом «ДОТе» не больше получаса!» — думал я.

— Ладно, оставь человека! — вмешалась Алёна. — Не видишь, он устал! Там, — она указала на стоящий не далеко от костра котелок с термосом, — Рис с тушёнкой, и сладкий чай. Ещё не остыло, наверное. Одноразовые тарелки с ложками в «Ниве».

— Спасибо!

От этих её слов на душе потеплело, я почувствовал то, чего не чувствовал уже давно; пустота, которая появилась после смерти Маши, на миг заполнилась этим теплом. Борис, с зажатой в уголке рта сигаретой, по-хозяйски копался в своей трофейной сумке. Серёга, судя по всему, уже спал. Выудив из сумки маленькую бутылочку, Левинц довольно хмыкнул, посмотрел на меня, заговорчески подмигнул, и скомандовал, сам себе:

— Левинц, отбой!

Выплюнув окурок, — пробкой из-под шампанского выстреливший из его рта, — он полез в палатку.

— Оружие держи под рукой! — напутственно произнёс ему в след Аскет.

Затем он посмотрел на меня, на мой до сих пор лежащий на курке «Калаша» палец:

— Ты палец-то с крючка сбрось! — с еле заметным напряжением в голосе сказал он. — И на предохранитель поставь! — добавил он, словно опасаясь, что я начну стрелять.

Рука словно окаменела, и разжать её мне удалось с некоторым усилием. Аскет вытряхивал порох, из найденных нами с Борисом патронов. Пустые гильзы он бросал в огонь, а пули складывал на расстеленной у костра тряпочке. Судя по всему, он хотел использовать полусгнившие пули, в качестве шрапнели для какой-то своей мины. Гильзы, падая в огонь, шипели, из некоторых выходили огненные вспышки — воспламенялись остатки пороха, медленно сгорали отсыревшие и сгнившие капсюли. Порох он ссыпал в металлическую банку, из-под кофе. По правую от него сторону лежали, аккуратно сложенные, тротиловые шашки, извлечённые из найденных «РГД». Отвлекшись от своего занятия, он внимательно посмотрел на мою белую, — цвет которой был виден даже в отсвете огня, — руку. Посмотрел на меня, только потом он заметил забытую мною винтовку.

— Дай, посмотрю? — осторожно произнёс он, протягивая руку к трофейному «винту».

Я протянул увесистую винтовку. «Надо было пулемёт с собой прихватить — ночью, в нашем лагере с ним было бы спокойнее!» Да только весит он, и боекомплект к нему, довольно прилично! Не зря в пулемётный расчёт входило два физически сильных человека.

— Не бахнут? — я кивком указал на сложенные у костра шашки, от которых поднимался еле заметный парок.

— Нет, — спокойно ответил он, увлечённо разглядывая трофей, — Тол от детонации срабатывает.

Сев у костра по-турецки, и положив «Кедр» на колени, он принялся рассматривать винтовку, клацая затвором и изредка бросая на меня удивленный взгляд.

— Ты, кстати, сегодня всю ночь спишь! К дежурству мы тебя не привлекаем! — отвлёкся на секунду от «свечи» Аскет.

— Чего так?

— Все так решили. Люди хоть в дороге выспались, а ты уже сутки баранку крутишь! К тому же копал много.

Подойдя к своей машине, от которой исходил сильный запах бензина и резины, не чувствуемый в городе, я открыл дверь багажника. В салоне тускло, — но в то же время достаточно освещая пространство внутри, — загорелся свет. Здесь, в лесу, как-то по-другому смотришь на такие привычные мелочи, как, например, освещение салона машины. Здесь, в глуши, вдали от цивилизации, такие «удобства» кажутся фантастическими. Покопавшись в своём рюкзаке, я достал свой алюминиевый котелок, армейского образца, в котором помещалась и кружка, и ложка. Алёна не могла знать, что я привык есть в походах только из него. Накидав по края ещё парящего, пахнущего мясом и костром риса, я отломил себе кусок ржаного хлеба, и принялся не спеша, но с аппетитом есть. Рис был просто великолепным. Рассыпчатый, но в то же время жирный, с тонко порезанной морковью, которая была мягкой, и в тоже время сохранившая свой естественный цвет — что говорило о том, что она не пережарена при пассировке, — не зря покупали. Рис был приправлен какими-то специями, от него исходил душистый, несравнимый аромат костра, который делает любое приготовленное на костре блюдо неповторимым. Эту пищу трудно было назвать «рисовой кашей», по мне, так это самый настоящий плов! Я ел, стараясь не скрежетать алюминиевой ложкой по своему, видавшему виды, котелку, выцеживая из риса куски тушёного мяса. Сам котелок был не раз крашен мною же, специальной, огнеупорной зелёной краской — но это не спасало его ни от механических повреждений, ни от копоти огня. Краска на выпирающих углах котелка была протерта до металла. Наевшись от души, я налил себе полную кружку чая. Чай тоже оказался не простым. Кто-то добавил в него душистые травы, мяту, и кажется, смородину. Кто-то не пожалел заварки, готовя этот прекрасный напиток, и чай получился очень крепким и сладким — таким, каким он и должен быть. Именно тогда чай придаёт бодрости, которая, впрочем, мне сейчас уже ни к чему. Чай, так же как и рис, приготовленный на костре, приобрёл необычный вкусовой оттенок. Для меня этот напиток был на порядок лучше чем, скажем, хорошее вино или коньяк. Опустошив кружку, я слил остатки чая на землю, всполоснув кружку от налипших на стенки чаинок. Помыв кипятком из котелка, с речной водой, свой котелок, я убрал его обратно, и только теперь почувствовал усталость, свинцовыми гирями утяжелившую моё тело. Из палатки высунулся Борис:

— Может, грамм сто? — спросил он. — На крепкий сон?

— Давай лучше двести! — согласился я. — Повод есть, и довольно весомый!

Левинц, одетый в камуфлированную майку и такие же штаны, скрылся в темноте на несколько секунд, после чего он вновь появился, торжественно демонстрируя зажатую в руке бутылку с водкой. К тому времени в моей руке уже была кружка, которую я протянул другу. Засунув руку в палатку, Левинц вытащил свою кружку, и щедро наполнил обе прозрачной, булькающей, жидкостью.

— Давай, дружище, за тебя! — произнёс Борис, и тихо стукнувшись кружками, мы опрокинули обжигающую жидкость в себя.

Мы выпили. Жестом фокусника, Борис достал из палатки пол «палки» копчёной колбасы, и протянул её мне. Аскет сидел рядом, и изучал винтовку. Как у него получалось становиться невидимкой — я не понимал: вот сидит он молча, передо мною — вроде и тут он, а вроде и нет его. Как то забываешь о его присутствии. И тут он неожиданно что-то произносит, и от этой самой неожиданности, ты, занятый своими мыслями, весь вздрагиваешь. Так получилось и в этот раз:

— Откуда «винт»? — неожиданно спросил он, глядя на меня с тенью подозрения.

— «ДОТ» нашёл; — мямля непрожёванной колбасой, ответил я.

— Какой ещё «ДОТ»? — удивился он, не спуская с меня глаз.

— Бетонный. Там небольшой склад с оружием! — повесив прислонённый к «Ниве» автомат на плечо, я принялся выскребать из карманов патроны, прихваченные мною их «ДОТа» прикладываясь иногда к зажатой в руке «палке». Наёмник подошёл ко мне, не выпуская винтовку из рук. Подстелив попавшийся под руку пакет, я высыпал маслянистые патроны на него. Аскет взял один, и внимательно рассмотрел его, в пол оборота повернувшись к свету костра:

— И много там такого добра?

— Дохуя, — честно сказал я, слегка онемевшим языком от мгновенно подействовавшей водки, — Если не больше!

Борис уже расставлял кружки, для второго захода, — и для приличия предложил выпить Наёмнику, — но услышав ожидаемый отказ, щедро разлил пахучую жидкость по самые края кружек. Справившись с этим, Борис наконец-то заметил немецкую винтовку, в руках у Аскета:

— Где надыбал? — спроси у меня он.

— «ДОТ» нашёл; — повторил я, чувствуя, что завтра мне придётся повторять эти слова для каждого по отдельности.

«Обратная сторона славы!» — подумалось мне.

— Далеко?

— Нет, рядом. Километрах в двух от нас.

Прожевав, наконец, колбасу — я взял протянутую мне кружку. Борис взял свою, мы тихо стукнулись:

— За фортуну! — произнёс Левинц.

Залпом выпил — жидкость провалилась в горло, и дальше в живот, оставляя жгучий след в моих внутренностях. Казалось, что водка вязкая, как масло, обжигающе-ледяная, и в тоже время жгуче-горячая… в животе потеплело, и я почувствовал, как тепло расходится по всему телу. В этот момент над ухом оглушительно хлопнуло, в ушах зазвенело, громким хлопком разогнало вязкую пелену спокойствия и безмятежности, окутавшую меня. Казалось, что по голове стукнули чем-то тяжёлым, от чего в ушах неприятно загудело, из глаз посыпались искры. Аскет стоял с прислонённым к плечу прикладом, из дула винтовки шёл сизый дымок.

— Я в тебе не ошибся! — сказал Аскет.

Впервые, за время нашего знакомства, я увидел радость в его глазах. Встревоженная неожиданным выстрелом проснулась Алёна. Посмотрев на нас, и на стоящую между нами с Левинцом бутылку, она подумала, что мужики подвыпили, и принялись палить из своего оружия, и решила не вмешиваться в «мужские развлечения». Из другой палатки появилась голова Серёги:

— Вы чего палите, совсем охуели? — обратился он, непонятно к кому. — Дайте поспать, достали гундосить!

— Спи, дружище, всё в порядке! — успокоил его Аскет. — Собирайся, пойдём туда! — сказал он уже мне.

— Нет, — твёрдо ответил я, — Посветлу пойдём!

Он несколько секунд смотрел на меня, взгляд его как всегда ничего не выражал, и в очередной раз мне не удалось понять, о чём он думает.

— Ты прав, мы далеко, — согласился он, не сводя глаз, — Эти вещи пролежали там больше полувека, пролежат и эту ночь! Если конечно, там никого нет! — загадочно добавил он, силясь разглядеть в моём взгляде реакцию на его слова.

Меня передёрнуло. «Что бы он мне сказал, расскажи я ему про Штефана? Может, подумал бы, что я тронулся умом от одиночества в лесу, или же надышался газа в «ДОТе»? Или пристрелил бы меня тут же, как бешеную собаку, из этой же винтовки? Этот может!» — думал я.

— Что там ещё видел? Опиши эту постройку? — продолжал он допрос, после недолгой паузы.

Было похоже, что Аскет выпил несколько банок энергетика, и теперь его «колбасит» от переизбытка адреналина. «Нет, тут не просто интерес к оружию, тут что-то ещё, о чём он нам не говорит! Для чего понадобилась какая-то карта, сотруднику «ФСБ», да ещё и при больших погонах? Что на ней? Место, где закопаны сокровища рейха? Или место, где спрятан бункер Фюрера, в котором, по одной легенде, он сидит, по сей день?»

— Небольшое бетонное сооружение на поверхности земли. Есть бойница, лафет под пулемёт. В помещении — лестница вниз, там — шкафы с оружием. Там было ещё несколько железных дверей, но за них я не заходил.

— Ничего необычного не было? — он снова принялся бурить меня глазами.

Если бы не водка, выпитая мною, то я не выдержал бы его тяжёлого, проникающего внутрь, взгляда.

— Кроме «Машиненгевера»[46], с кучей запчастей, с солидным боекомплектом, и асбестовой варежкой — ничего особенного. Да, ещё пара таких же «свечей». Патроны. Всё…

— Точно ничего?

— Тебе мало? — вопросом на вопрос ответил я, неосознанно поправив ремень своего автомата. Наёмник уловил это движение, характеризующее направление моих мыслей.

— Нет, пулемёт нам сейчас очень кстати; — снизив тон до спокойного, повернув допрос в дружескую беседу, пояснил он. — Если он в таком же состоянии, как эта винтовка, — он постучал пальцем о деревянное ложе «винта», — то считай, бандитов уже нет в живых! А далеко это место от лагеря?

— Два-три километра.

— А чего тебя так долго не было? — вкрадчиво, по-дружески спросил он.

— Пока нашёл, пока всё рассмотрел; — без эмоций ответил я.

— Эй ты, «копчёный», — грубо встрял в разговор захмелевший Левинц. — Ну чего ты до человека доебался? Не видишь — устал он! Его утром чуть не убили в перестрелке, машину он потом часа два чинил, потом баранку крутил, по лесу мы с ним шастали, копали — это тоже не так просто, как кажется! Так что не еби мозги, иди вон — бомбу свою доделывай, лучше!

Чёрный не добро посмотрел на Бориса. Поймав его взгляд, по моей спине пробежал холодок.

— Ну, чего ты вылупился? Давай, — Левинц отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, — Иди уже! Дай нам с камрадом посидеть, если сам с нами не хочешь выпить, то не мешай хотя бы!

Аскет молча пошёл к костру, сел, повернувшись к нам в пол оборота, и принялся что-то делать с винтовкой.

— Видал, как я его обрубил? — пьяно проговорил Борис.

— Ты поаккуратнее с ним! — тихо сказал я Левинцу. — Он не так прост, как тебе кажется!

Борис широко, по-доброму, улыбнулся:

— Не ссы, камрад, не таких видали! Знаешь что у меня есть? — хитро прищурившись, спросил он.

— Что?

Борис засунул руку в палатку, и достал оттуда сушёного леща.

— О, — вот это тема! — обрадовался я.

Левинц сноровисто почистил сушёную рыбу, с шумом отдирая крепкую, чешуйчатую кожу от янтарного, в свете костра, рыбьего тельца.

— Дай мне пузырь, я его поджарю! — сказал я, увидев, что Левин уже заканчивает потрошение.

— Нахер тебе этот ливер? На вот лучше икры!

— Выброси свою икру, выброси саму рыбу — но пузырь отдай мне! Из-за него я и покупаю вяленую или сушёную рыбу!

Левинц отделил пузырь и отдал его мне. Да, поджаренный именно на углях, он приобретает тот самый неповторимый вкус. Я вытащил из костра головёшку, нацепил пузырь на ветку, и некоторое время держал над красным углем. Не успел я дожарить пузырь, как тут же меня толкнул Левинц, и кивнул в сторону наполненных кружек.

— За мясо рыбы! — пьяно провозгласил Левинц.

Мы выпили. Какое-то время мы сидели с Борисом, тихо вспоминая прошлые «выходы», обсуждая общих друзей. Кого-то уже не было в живых, кто-то отбывал наказание в тюрьме — за преступления совершённые в силу своего своенравного характера; другие — без вести пропали, — и таких ребят довольно много! Кто-то лечится в психиатрической больнице — от передозировки наркотических и прочих одуряющих разум веществ. Некоторые товарищи ушли в монастырь — есть и такие, которые начинают задумываться, своими глазами увидев вещественные доказательства неизбежной смерти.

Часто попадаются кости. Это не самое приятное зрелище: когда ты находишься в большой компании, каждый из твоих товарищей, увидев останки человека, надевает непроницаемую маску безразличия — некоторые даже смеются, стараясь скрыть свои истинные чувства за показной напыщенностью. И ты сам за собой замечаешь, что тоже стараешься выглядеть уверенным, бодрым. Никому не хочется выглядеть перед братвой лохом! Именно поэтому поисковики называю кости «маслами» — не из-за пренебрежения к памяти погибшего человека, а для того, чтобы отогнать тяжёлое чувство, которое проникает в душу. Слово «масёл» придаёт оттенок шутливости, приуменьшает страшное значение, смысл, — увиденных тобою человеческих останков — это слово помогает защитить психику от «burn out»[47]. Но кости эти остаются у тебя в душе — цветной, или чёрно-белой фотографией, отпечатываясь в твоих снах.

Многим трудно с этим жить, неизвестное чувство начинает грызть изнутри, словно болезнь. И «заразившиеся» этой болезнью люди бросают поиск, навсегда, — оправдывая себя перед друзьями множеством «потому». Подсознание, уловив подступившую извне опасность, пытается увести человека подальше, от причины возбудителя неопределённого чувства, — и между поисковиком и его увлечением вырастает непреодолимая стена. На самом деле чувству этому ещё не придумано название, похоже, что оно ново для человека. Некоторые принимают его за тоску, за проснувшуюся совесть, за чувство вины перед миром, Родиной; за грусть, за одиночество которое ты испытываешь, несмотря на окружающих тебя людей… за осознание непостоянности и зыбкости этого мира. Может быть, это чувство времени?

Помолчав, разговор разгорелся вновь — как полу потухший костёр, в который бросили охапку сухого хвороста. Перебирая тему за темой, незаметно мы добрались до Крапа — круг замкнулся. Молча выпив ещё по «стакану», мы разошлись по своим палаткам. Юркнув в тёплую палатку, я мгновенно уснул. Мне снился виденный во сне дед с «Мосинкой» за плечом, рядом с ним стоял виденный мною сегодня Штефан, и почему-то, Маша. Мы были в лесу, светило солнце — листьев на деревьях не было. «Глубокая осень!» — подумал я. Дед отошёл в сторону, и Штефан водил меня, и показывал какие-то метки на земле:

— Здесь, — говорил он, — Веточка, видишь, как лежит?

Я кивал, рассматривая, с виду обычную, ветку. Штефан слегка отстранил меня — чтоб я её не задел. Мы медленно, будто прогуливаясь по парку, шли дальше. На земле валялись листья, жёлтые, полусгнившие, и время от времени Штефан останавливался, тыча острым пальцем в землю и что-то объясняя мне:

— Тут, — вёл он меня дальше, — Кусок коры, там, — показывал он пальцем в землю, — Ямка! Запомни!

Я кивал, но сказать ничего не мог. Посмотрел на него — он был в чистой немецкой форме и в круглых очках, кажется, я заметил это только что. Лицо его было розовым, слегка упитанным, он внимательно смотрел на меня поверх нелепых очков, и всё повторял: «Запомни!». Маша стояла рядом с морщинистым дедом, они наблюдали за нами со стороны. То, что я вижу её здесь, в осеннем лесу, рядом с непонятным Штефаном Ланге, почему-то во сне не вызвало у меня удивления — словно это было чем-то естественным, привычным. Я кивал. Потом всё исчезло. И откуда-то из темноты снова появился Штефан. На этот раз лицо его было синим, как в свете диодного фонаря. Одет он был в рваную одежду, пахло от него гнилью и дохлятиной:

— Среди друзей твоих предатель! — кричал он, медленно шевеля тонкими и чёрными губами.

Лицо его становилось жестоким, похожим на страшную, сморщенную резиновую маску.

— Предатель! — повторял он.

Его образ улетал всё дальше, растворяясь в беспорядочном нагромождении воспоминаний. Остался лишь голос, доносившийся извне моего сознания: «Предатель, предатель, предатель… — вторило ему эхо».

Проснулся я от того, что меня кто-то теребил за плечо. Голова гудела, память потихоньку возвращала меня в реальность бытия. Передо мной сидела Алёна. Её рыжие волосы были распущены, и слегка развивались на задувавшим сквозь открытые полы палатки, ветерке.

— Чего-то случилось? — спросил я.

И сразу понял, по безмятежному лицу девушки, по её лёгкой улыбке, как, должно быть, глупо, звучит мой вопрос.

— Хватит дрыхнуть! — весело сказала она.

— Сколько времени? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Обед уже!

Я огляделся. Между двумя спальными местами лежали сложенные в стопочку вещи Алёны.

— Я чего, палатки перепутал?

— Да, завалился среди ночи, с таким перегаром, что все комары сразу опьянели и улетели!

Поднявшись, я вылез из палатки, оставив Алёну одну. Мышцы болели, словно я вчера разгружал свой вагон с арбузами. Борис, сидевший у костра, увидев меня, привстал:

— Красава, камрад, наш человек! — крепко пожимая мою руку, он многозначительно подмигнул, и начал изображать руками лыжника, с силой отталкивающегося палками от снега.

Серёга и Света тоже заулыбались, увидев меня.

Я вернулся в палатку:

— Я вчера… — начал было я, но не смог сразу подобрать нужного слова.

— Нет, — Алёна поняла, о чём я хочу спросить её. — Если только чуть-чуть! — улыбнувшись, добавила она, показав это самое «чуть-чуть» отведёнными друг от друга, на сантиметр, пальцами.

— Чего, серьёзно? А чего так мало? — включил я дурака, поняв, что Алёна шутит.

Она проигнорировала мой вопрос, по поводу «мало»:

— Ты вчера ко мне под одеяло залез, я уже приготовилась тебе хорошенечко вмазать, с коленки, как ты сразу уснул.

— И чего дальше было? — на секунду представил я себя со стороны.

— Да ничего! Я как раз начала мёрзнуть — и тут ты появился! Спали мы с тобой в обнимку — грели друг друга. Ночью тебе снилось чего-то, кричал.

— Мне очень стыдно! Перебрал я вчера, с Борисом, вот и понесло на автопилоте в свою палатку! — оправдывался я.

— Да ничего! — спокойно ответила Алёна. — Я уже давно с мужиком не спала, хоть вспомнила, как это! Этот придурок, Борис, меня сегодня с утра подкалывает, мол, круто вы с Симаком ночью покувыркались! Я уже прописала ему котелком пару раз в лоб!

— Я ему скажу, чтоб не переставал. Объясню, что ничего не было!

— Да ладно! — отмахнулась Алёна. — Пусть стебается, на здоровье. Пока мы смеёмся — мы живём! Есть такая пословица! — пояснила она. — После шуток наших больничных пациентов, шутки Бориса выглядят невинно и безобидно!

— А чего я говорил, во сне?

Она на миг замолчала, и словно нехотя, ответила:

— Машу звал, и кого-то материл.

— Громко кричал-то?

— Нет, я тебя сразу успокоила, так, что даже Светка ничего не слышала!

— Спасибо тебе! — сказал я.

— За что?

— За человечность. Таких, как ты, девушек мало!

— Ладно, «казанова», не вгоняй меня в краску, иди лучше борщ покушай, пока не остыл! — рассмеялась она, и вправду, немного покраснев.

Я, взяв из находящейся в машине сумки с личными вещами, бритвенные принадлежности и полотенце, медленно побрёл в сторону реки. Вчерашний вечер, случай в «ДОТе», казался сейчас дурным сном, не могло быть этого Штефана на самом деле. Часто доводилось слышать истории о том, как жадный до хабара бродяга забирается в подземный бункер, вдыхает какой-то газ, и видит глюки — но не думал, что это может произойти и со мной! Почти всегда такие поисковики остаются в подземке. Но если посчастливится остаться в живых и выбраться на воздух — то все в один голос говорят, что видели то — о чём мечтали, то, что они хотели увидеть, спускаясь в эти подземелья. Прямо «комната исполнения желаний» Стругацких, для многих ставшая могилой. Да, так и получается, я видел всё то — о чём мечтал на тот момент, то — чего я мечтал найти в этом «ДОТе». Пулемёт — ну не может такого быть, чтоб он так сохранился, да и патроны эти. Нет, быть такого не может! Из раздумий меня вывел крик:

— Эй, Симак! — кричал, судя по голосу, Аскет, но кричал он довольно далеко, и я толком не смог разобрать слов.

Оглянувшись, я обшарил глазами поляну и прилегающий лес — но никого не увидел. Опять глюк? Так можно и «белку» поймать. Я медленно брёл по заросшему травой полю, по направлению к лагерю. И тут окрик Аскета повторился, но уже ближе. Теперь я увидел его. Он бежал из леса в мою сторону, и размахивал руками.

— Стой, Симак, стой!

Я остановился. Нас разделяла река, и он без труда преодолел неглубокое водное препятствие.

— Не двигайся! Мина!

Я всё понял. Ведь вчера Аскет с Беркутом понатыкали на нашем поле мин. И теперь, чтоб подойти к реке, нужно знать скрытую от посторонних глаз топу. Да ещё и автомат я оставил в лагере — мой авторитет, как опытного поисковика, в глазах Наёмника заметно пошатнётся. Что значит потерять авторитет в поле? Это когда ты находишь мину, и говоришь всем, чтоб не подходили близко — в ответ все смеются над тобой, и не принимают твои слова в серьез. Как в сказке про мальчика, который увидел волков. Авторитет — это когда тебе безоговорочно верят, и не нужно тратить силы и время на убеждение публики в своей точке зрения. Авторитет может быть лишь у того, кто всё делает правильно — по крайне мере у того, кто может обосновать свои действия, и в конечном итоге добивается цели.

Аскет подбежал ко мне. Его похожие на охранные штаны, с карманами на лицевой стороне брючин были по колено мокрые; десантные берцы измазаны глиной и свежим илом.

— Стой! — он, запыхавшись, подбежал ко мне.

Только сейчас я догадался посмотреть на свою ногу, за которую зацепилась и тянула какая-то травинка, раздваивающаяся на конце палочки, поддерживающая леску от провисаний. Видимо, леска длинная. «Растяжка! Отличное начало дня!» — подумал я. Аскет сел на колени, и принялся распутывать леску, зацепившуюся за шнуровку моих ботинок.

— Всё! Теперь можешь отойти.

Я посмотрел на его руки, в которых он держал, прилаживая, ту самую леску — и очень удивился его изобретательности. По всей леске, с расстоянием в 10 сантиметров, были прикреплены тонкие рыболовные крючки — тройники. За один из которых я и зацепился.

— А мина где? — спросил я.

— Мина? — переспросил он, — Мина там! — и кивком указал на поле.

— Далековато! — удивился я.

— В самый раз. Там миномётный снаряд, усиленный гвоздями, пулями, всяким железным хламом, и даже битыми донышками от стеклянных бутылок. Осколков много, зона поражения — где-то метров пятьдесят. А зона разлёта — метров до двухсот будет. Но ты не переживай — до палатки не достанет. Да и деревья, не говоря уже о машинах, нас защищают. Ещё у нас естественная защита рельефа — наш «оазис» на горке. Подлёт мины над землей не большой — не достаточный, чтоб осколки могли долететь до лагеря. В выкопанной ямке, миниатюрной «ракетной шахте», стоит консервная банка, вставленная дном к низу. С мины я открутил взрыватель, прорезал дырку в дне другой консервной банки, диаметром поменьше, чем та, что лежит на дне «шахты», и прикрутил взрыватель на место, но уже вместе с маленькой банкой. Сам взрыватель я изменил, сделав простой замедлитель из запального пороха, с задержкой на пол секунды. Запал вкрутил в нижнюю банку, в неё же вложил вышибной заряд, который активирует замедлитель мины, и подбросит её саму вверх. Саму мину, обмотанную «ништяками», вставил головой вниз.

— Сработает?

Чёрный задумался:

— Не знаю. Вот смотрю я — ты к речке идёшь, с полотенчиком через плечо, прямо к растяжке! И думаю я, окликнуть, или не окликнуть? Если ты пойдёшь дальше — то зацепишься за леску — и я бы узнал, сработает моя система или нет! Я долго думал, но потом решил всё-таки тебя тормознуть — ты же мне ещё «ДОТ» не показал!

— Ты так шутишь? Или ты это всерьёз? — спросил я.

— Конечно шучу! — спокойно отозвался Аскет, глядя на меня своими стеклянными глазами. — Но «ДОТ» ты мне, всё-таки сегодня покажи!

— Много тут мин?

— Шесть мин на растяжках. Две гранаты, Серёгиных, модифицированных, срабатывают на вес. Четыре растяжки на «Ф-1». Одиннадцать самодельных мин, сделанных из тех же консервных банок, тола, и запалов от гранат. Все по этой стороне — он махнул в сторону реки. Пойдут они отсюда. Я там, в лесу, по дороге ещё понатыкал, самопалы из бошек «РГД-шных», все подвешенные на один-два метра.

Если у нормального, современного мужика хобби обычно бывает рыбалка или охота — то у этого человека увлечением было взрывное дело — с таким жаром он рассказывал про свои смертоносные ловушки!

— Умывайся, хавай, бери «Калаш» — и идём смотреть твой «ДОТ».

Только сейчас я заметил болтающуюся у него на плече немецкую винтовку. «Не приснилось!» — подвёл я итог своим недавним мыслям. Объяснив мне как обходить растяжки, Аскет направился к лагерю. Побрившись, с помощью бритвы и салонного зеркала от «Нивы», я посмотрел на отражение своего отёкшего после пьянки лица. Белки глаз красные, перегар такой — что аж сам его чувствую! Под глазами — мешки, ощущение такое, будто мне «подбили» вчера оба глаза, а потом неумело запудрили свежие синяки. Девушки меня очень вкусно накормили — борщ с мясом подстреленной Наёмником из «М-98» дикой куропатки был очень вкусный. Мне налили крепкого чаю — такого крепкого, что в моей кружке, покрытой белой эмалью, не было видно дна. Чай меня взбодрил, его бодрящая горечь, и душистый запах, перемешанный со сладостью сахара, вернули меня в колею, и мне захотелось даже, чтоб Штефан существовал на самом деле. Аскет любовно чистил найденный мною трофей.

— Как она? — спросил я, кивком указывая на винтовку.

— Хорошая машинка. Умели делать! Она новая. Немного ржавчинки было, на корпусе, но это мелочи — ржавчина поверхностная, ствол внутри главное чистый. Симак, там есть ещё такие винтовки?

— Да, ещё парочка!

— Эту я себе заберу, ты не против? — то ли спросив, то ли поставив перед фактом, сказал Аскет.

— Забирай! — ответил я, и поставил опустошённую кружку на землю, сплюнув в костёр налипшую чаинку.

— Готов к выходу? — спросил он.

— Готов! — ответил я.

За пять минут, собрав рюкзак, проверив автомат, накинул его ремень на плечо.

Глава 5

Идти к «ДОТ-у» решили втроём — Аскет, Борис, и я. Серёга с рацией остался в лагере, чтоб в случае подхода нашего противника сообщить нам о его приближении. Серёга-Беркут накинул на плечо свой автомат, на шею повесил бинокль Наёмника, рацию засунул в нагрудный карман кителя. Выбрав место под деревьями, с которого открывался хороший вид на поляну и реку, он залёг, подстелив на землю одеяло. Костёр затушили. В принципе, Серёга мог бы спокойно лечь в палатку — поспать. Мы все услышим, когда наш враг будет подбираться к нам. Но Беркут решил подстраховаться.

— Всё правильно! — прокомментировал Аскет. — С таким отношением к делу, его никогда врасплох не возьмут. Лучше перебдеть, чем недобдеть.

Подумав немного, Аскет решил, что с «ДОТом» мы справимся и вдвоём. Для Левинца, уже успевшего хорошенько похмелится, он придумал другое интересное занятие: копать. Задумка была такой: Борис выкапывает яму три на три, и глубиной в два метра — прямо в русле реки, в месте, где мы через неё переезжали на машинах. Выкопанный из речного дна песок и ил следовало оттащить в сторону — чтобы его не было видно с просеки.

— Бандиты, следуя за нами по колее от наших колёс как по рельсам, вряд ли проявят бдительность — речка-то мелкая, да и не речка вовсе — ручей, — говорил Аскет, — Они попытаются её переехать, по нашим же следам. В этом месте небольшой ручей как раз разливается метра на три, на карте этот участок обозначен как «бр.» — брод. В результате — они ткнутся раскалённым движком прямо в воду, и обязательно зачерпнут воды. Попавшая в горячий движок вода порвёт шатуны, и побьёт зеркало на цилиндрах. Машина станет непригодной, сама она больше не поедет, а починить мотор в поле, как и в случае с «Опелем» — невозможно без специальной базы. У них будет два варианта, для того, чтобы поставить сломанную машину на колёса: либо снимать двигатель, и везти его в ремонт; либо тащить машину буксиром до ближайшего автосервиса — но это будет многократно сложнее — из-за болота, преграждающего путь. Одной машины, перевозящей тяжелую провизию, людей и оружие, они лишатся. У некоторых бойцов, — а их полюбому будет больше десяти, — пропадёт боевой настрой. Кому-то придётся тащить тяжёлый груз на себе, либо оставаться рядом с подбитой машиной — стеречь. Группа разделится, в их душах возникнет страх — они уже не будут чувствовать себя хозяевами положения. Увидев, что кому-то из их врагов, было «не впадлу» вырыть нехилый ров на дне реке — боевой настрой боевиков Крапа упадёт ещё на один балл. Они будут растрачивать своё время, внимание и силы на поиски подобных «сюрпризов»; ища под ногами «грибочки», не заметят «ягодки», которыми будут всевозможные мины. Затем мы познакомим наших врагов с «машиненгевером»! Конечно они не лохи, и немало повидали за свои жизни: многие из них нюхнули пороху в горячих точках. Но темнее менее, все эти сюрпризы дезорганизуют их группу. Ловушки будут серьезнее с каждым шагом — страх, перерастающий в панику, будет возрастать. Солдат, впавший в панику — не солдат, а мишень. То нам и нужно. Они будут думать, и будут говорить о нас, не видя нас самих. Мы для них станем чем-то не материальным, прозрачным и неуловимым, — мы превратимся для них в призраков. Если мы станем такими в их головах — значит, для них мы станем такими и в реальности. Проблемы существуют лишь в его голове человека. В данном случае мы создадим им проблему, без вариантов на её решение! — он закончил свою речь.

— Это всё хорошо, если оно будет так — как ты говоришь! — сказал Борис, затем, замолчав на несколько секунд, словно собравшись с мыслями, добавил:

— Но почему на самую паскудную работу всегда назначается Левинц? Как только нашли схрон с оружием в старом «ДОТе» — так Бориса сразу посылают «на гавно»! Где справедливость? — Борис оглянулся вокруг себя, будто справедливость была где-то за его спиной. — Где? Я, может, всю жизнь мечтал, полазить по старому, немецкому, «ДОТу»! Это ты мне так мстишь, за вчерашнее? — тыкнул он пальцем в Аскета.

Чёрный, спокойно глядя на Левинца, обратился ко мне:

— Успокой своего кореша!

— Слышь? Я тут стою! Симак тут причём?

— Притом! Если я возьмусь тебя успокаивать — то ни кому из твоих друзей не понравятся мои методы! И больше всего они не понравятся тебе! Замуруй паяльник, бери лопату, и пиздуй копать! — мышцы на лице Наёмника напряглись, взгляд стал сосредоточенным, будто он готовился, словно хищный зверь, к прыжку.

— Борис, пошли! — я взял друга за плечо, — Мы, с Серёгой, после «ДОТа» пойдём к тебе, поможем с этой ямой. Поможем? — спросил я у невидимого в своей засаде, но слышащего весь наш разговор, Беркута.

— Не вопрос! — согласился он, хотя тоже недолюбливал Бориса.

— А трофеев там — «жопой жуй», всем хватит! — продолжал я.

— По рукам! — согласился Борис.

Смерив Аскета злобным взглядом, Левинц подошёл к своей «волшебной» сумке, порылся там, достал бутылку, накинул на плечо «Сайгу», затем взял прислонённую к стволу ели штыковую лопату. Засунув в зубы папиросу, прикурил, раскурив её он ещё раз стрельнул глазами в Чёрного. Молча пошёл в сторону реки, наигранно-бодрой походкой, сильно размахивая на ходу лопатой, загнув в лево — в обход минного поля.

— Следи за ним! — обратился ко мне Аскет. — Я понимаю, что он твой друг. Но и ты пойми — что терпилой я по жизни не был, и за базар гнилой, я его подведу под правило! Спрашивать с него буду как с гада, а не как с понимающего.

— Пора и нам идти! — проигнорировал я его.

Поговорить с Борисом, конечно, стоило. Ведь, по сути, из-за его задиристого, «ершистого», характера, мы сейчас и слоняемся по лесу, готовясь к обороне. Наёмник внимательно посмотрел на меня, как мне показалось, слегка улыбнулся, своей фирменной холодной улыбкой, одними уголками рта:

— Ну, пошли!

На дорогу у нас с Аскетом ушло около часа, с учётом того, что пришлось обходить минное поле, в котором было не мало сигнально-осветительных ловушек. Повезло, что вчера мне досталась сигнальная ловушка, а не противопехотная мина! И вот уже забелел, — средь зелёных елей, словно старый склеп, — бетонный «ДОТ», скрытый в лесу, в котором я вчера чуть не покрылся седыми волосами. Сегодня всё было проще, солнечные лучи пробивали хвою и редкие берёзки — мои вчерашние страхи казались надуманными, глупыми, смешными. Рядом с Аскетом я чувствовал себя защищённым, тылы были прикрыты, и можно было не бояться, что сзади кто-то подкрадётся. Вчерашний Штефан, сейчас казался мне мифическим, не реальным, даже чуточку смешным. Но вчера, увидев его, я чуть штаны не обделал. С другой стороны, он не проявлял ко мне агрессии, был в меру дружелюбен, вежлив. Интересно, как бы отреагировал Наёмник, расскажи я ему о своей вчерашней встрече? Наёмник… что-то не сходиться в его словах… кажется, будто он нас специально обнадёживает, несмотря на то, что в то же время постоянно держит в напряжении, и не даёт расслабиться. Он обещал нам поддержку, в виде оружия — и где эта поддержка? Где то оружие, которым он должен был нас снабдить? Десять человек? Нет, людей однозначно будет больше — это понимаю даже я. Людей будет много, и пулемёт — пусть и очень весомый аргумент в грядущем разговоре с бандитами — но аргумент не решающий… что ж, посмотрим, как будут развиваться события дальше… но если и поверить призраку Штефана в том, что среди нас предатель — то им может быть только Аскет!

— Вон! — указал я пальцем на белеющую постройку, показавшуюся сквозь стену заросшего леса.

Наёмник остановился, и несколько секунд, как заворожённый, смотрел на показавшийся «ДОТ».

— Пошли! — позвал я.

Подойдя к незакрытой двери, я проскользнул внутрь — неприятная смесь запахов старья и разложения вновь, как и вчера, шибанула в нос. Аскет, стоявший сзади, тоже принюхался. Он скинул с плеча «ПП-91», достал из глубокого кармана цилиндрический глушитель, и легко прищёлкнул его к стволу.

— Здесь станок под пулемёт, резьбы целые! — начал я экскурсию.

Он включил незаметно извлечённый из своего рюкзака мощный фонарь, и внимательно осмотрел крепления пулемёта. Я начал спускаться в открытый люк, по своим вчерашним следам на лестнице, нацепив перед этим свой китайский фонарь на голову. Ботинки глухо стукали подошвами по толстому металлу ступеней, в то время как вчера, шаги мои были тихими. «Ковёр» из ржавчины стоптался, оголив ржавый металл. В памяти ожило лицо Штефана, виденное мною вчера. Но что волноваться? — он же не был ко мне враждебен, даже про оружие сказал: «твоё». Перед нами был тот тамбур-предбанник, в котором я стоял и вчера. Три железных двери, за одной из которой — склад, это я вчера выяснил. За остальными — неизвестность. Аскет долго копался в оружии, что-то расставляя и раскладывая по одному ему ведомому порядку. Я заметил на шкафу необычный предмет, которым оказался старинный, узорчатый ключ. Ключ выглядел необычным, при взгляде на него представлялись огромные металлические ворота, средневековой крепости. Железо, почерневшая медь, из которого был сделан ключ — заблестело зеркальным блеском, стоило мне его потереть о ткань своего кителя. Медь качественная, и тлен не коснулся её. Аскет не видел этого ключа, полностью погрузившись в какие-то свои расчёты. Я убрал странный ключ в карман. Вряд ли этот ключ от какой-то двери сооружения, кто будет делать ключ из меди? Скорее всего, это просто безделушка одного из солдат или офицеров, которые жили здесь. Может, родовой талисман семьи, либо красивый трофей, взятый в одной из Наших оккупированных деревень — ведь до революции Россия была богатейшей страной. Мы принялись отпирать одну из двух неизвестных дверей. Она с трудом поддалась, мы изрядно перепачкались в ржавчине, которая была под чёрной, отслоившейся, краской. За этой дверью оказалось небольшое, пустое помещение. Сверху, в потолке, была квадратная дыра — технологическое окно для сбора гильз пулемёта, уходившее глубже, под бетонный пол — в следующий подземный уровень. Этот уровень, находящийся под нашими ногами — скорее всего он был техническим. Он был наполовину затоплен чёрной, словно торфяной, пахнущей сероводородом, водой. Другая дверь, рядом с которой и появился Штефан, поддалась с трудом. Петли её наглухо приржавели, и нам так же пришлось с ней повозиться, чтобы приоткрыть её до такой степени, чтоб можно было пролезть в получившуюся щель. Аскет использовал одну из винтовок как рычаг — дерево приклада затрещало от сильной нагрузки. Для стрельбы это оружие стало более не пригодно. Открыв злополучную дверь, мы протиснулись в узкий коридор, затопленный сантиметров на десять. Тёмный туннель, в котором мы оказались, не имел конца. Насколько был мощный фонарь у Наёмника, его луч не мог высветить конца этого туннеля — по всему выходило, что подземный коридор уходит чуть вправо. Я перехватил автомат, крепко сжав его в руках, направив ствол в саму тьму. Мы пошли вперёд.

Пол туннеля был бетонным, как и стены, и потолок. На стенах, на расстоянии метров тридцати друг от друга, к чёрному бетону крепились фонари. Зарешёченные купола некоторых из них были на половину заполнены водой, ярко проблёскивающей сквозь рифлёное стекло плафона. Над фонарями тянулась плесневелая жила кабеля. Лучи фонарей, отражаясь от воды, переливались яркими всполохами света на стенах, неожиданно вспыхивающими в глубине тёмного коридора. Твёрдые подошвы моих ботинок, в некоторых местах, норовили скользнуть в сторону, и мне приходилось хвататься руками за стену, которая здесь была покрыта слоем склизкой плёнки. Аскет шёл уверенно. Вода из-под его высоких ботинок брызгами разлеталась в стороны, поднимая чёрную муть со дна. В некоторых местах с потолка звонко капала вода. Интересно, почему этот коридор не затопило полностью, ведь прошло столько времени! Может, вода начала сочится из бетона недавно — лет десять назад, и вода просто не успела наполнить огромный коридор? А может, где-то здесь имелся сток для воды — наверняка предусмотрительные немцы подумали и об этом. Это не просто «ДОТ». Не может быть, чтоб столько труда было потрачено для непонятной оборонительной точки в лесу. Может, где-то здесь один из правительственных бункеров Гитлера? Такое оборонительное сооружение должно что-то оборонять, вопрос лишь что? Мы прошли довольно много, пока на нашем пути не появилась дверь, в которую упирался туннель. Открылась она легко, и, поднявшись по ступенькам, мы вошли в точно такой же тамбур, каким было тот, из которого мы вышли. Стены этого «предбанника» были покрыты чёрной копотью, оружейная комната — пуста. Только пустые пачки из-под патронов, беспорядочно разбросанные на сухом полу, и почерневшие от окиси стреляные гильзы. На пустых, картонных пачках, видны отпечатки немецких военных ботинок. Шкаф, в котором должен лежать пулемёт, был завален на бок. Здесь было лучше, чем под первым «ДОТом»: не воняло, чисто, если не считать копоти на стенах и бардака в оружейке. Дверей здесь было три, и из четвертой мы вышли, третья вела в оружейку, вторая — в помещение под казематом с колодцем для сбора гильз. Оставалась одна, неизвестная дверь. Поднявшись из предбанника наверх, в боевой каземат, по ржавым ступеням — мы не сомневались, что там всё было идентично первому надземному сооружению, из которого мы пришли. На станке стоял безнадёжно проржавевший пулемёт, валялись пустые коробки, алюминиевые консервные банки, плесневые окурки, несколько бутылок из-под шнапса, десяток пивных — объёмом 0,33 л. В углу стояло копчёное ведро, которое было до половины заполнено какими-то плесневелыми головешками. Само окно амбразуры было закрыто толстым броне листом-створкой, и в помещении, без света наших фонарей, было бы совсем темно. Покопавшись со створкой, Аскету удалось одолеть проржавевший механизм запора, и из небольшой металлической щели в тёмное помещение, впервые за много лет, попали лучи солнечного света, показавшегося ослепительным. Сразу запахло свежестью и лесом — воздух, поступающий с улицы, был необычайно свежий и «прозрачный». Ветер не сильными толчками вталкивал лесную свежесть в бетонную коробку. Бросив стреляную гильзу в технологический колодец, под пулемётом, мы услышали, как та с плеском ушла в воду. Значит технический этаж, так же как и в первом помещении — затоплен. Тут не было двери, ведущей наружу, видимо расчёт был на подземный связывающий туннель — потерну. Спустившись вниз, мы зашли в помещение, под пулемётной точкой: там было всё тоже, только на полу валялись гильзы. Отверстие в полу тоже было заполнено водой — и теперь мы убедились в этом наглядно. Открыв единственную загадочную дверь, мы увидели за неё точно такой же коридор. Под ногами снова захлюпало — видно гидроизоляция коридоров сработана хуже, чем в самих «ДОТах». А может, виной масштабность сооружения — коридор узенький и длинный — грунт давит, возникает деформация — под давлением земли потерна, похожа на длинную, тонкую лучину. Отсюда и вода. По весне здесь по пояс, судя по тёмным следам от воды на стенах. Хорошо, что двери герметичны, должно быть такие двери ставили на немецкие подводные лодки. И хорошо, что эта вода куда-то девается, может, через те же трещины в бетоне уходит в грунт. Прохлюпав какое-то время, мы открыли очередную дверь, и попали в такое же помещение — в бетонный тамбур. Тут всё повторилось, ржавый пулемёт, гильзы под ногами, бутылки, пустой склад. Разве что нагара на стенах не было. Обследовав боевой каземат, и технические помещения, мы решили открыть дверь, которая, — по аналогии с пройденными нами сооружениями, — должна была вывести нас в очередную потерну. Провозившись полчаса с этой дверью, нам не повезло — из открытого коридора на нас хлынула вода. Тухлая, серая, в луче фонарей, она неудержимым потоком огромной струи хлынула в тамбур. Аскет зацепился за железную рукоять, я — за него. Прошло минуты три, которые растянулись для меня в полчаса — казалось, что поток воды не иссякнет никогда! Мы огляделись. Большая часть тухлой воды утекла в окно для сбора гильз, в полу под пулемётной точкой. Часть воды осталось в пройденном нами коридоре, поднявши уровень находящейся там воды почти до колена, — благо уровень пола потерны намного ниже уровня пола в «ДОТе». Мы стояли мокрые и вонючие, как канализационные крысы, вода продолжала литься из щели полуоткрытой Аскетом двери. Нужно было дождаться, пока всё сольётся, открыть дверь пошире, и идти дальше. Мне стало холодно — одежда полностью вымокла. Было похоже, что нас обдало только что стоками городской канализации. Я отплевался — тухлая вода попала в рот. Мы молча стояли, направив лучи своих фонарей на щель двери, из которой продолжала литься вода. Иногда, вместе с водой вытекали чёрные куски непонятной слизи, один из которых я пнул ногой. Кусок развалился на несколько частей, которые в шустром потоке серой воды унеслись в технологическое окно для пулемётного отстрела, под бойницей. Журчащая вода, текущая из двери, резко прекратила поступать, Аскет направил свой фонарь на дверной проём, и мы увидели, какую-то тряпку, попавшую в проём и заткнувшую его, словно пробка.

— Это кусок немецкого говна! — мрачно пошутил Аскет, который, судя по всему, тоже думал о канализации.

Он рывком дёрнул дверь, которая открылась чуть шире, осветил вплывшую в тамбур «пробку». Тряпка, оказавшаяся довольно большой и была больше похожа на большой мешок. Чёрный толкнул этот мешок каблуком своего ботинка. Мешок перевернулся, и мы увидели, что это мёртвый человек. Холод, от мокрой одежды, мгновенно сменил жар, прошедший по всему телу. Это действительно был человек!

— Штефан! — вскрикнул я, увидев белое, разбухшее, но не потерявшее узнаваемых очертаний, лицо.

Его тело очень хорошо сохранилось, видимо из-за ледяной воды. Я узнал его, даже выражение его лица было тем же, что при нашей встрече, вчера. Глаза его были закрыты. Волосы длинные, как у девушки. Ногти, длинной по доброму десятку сантиметров, были скручены в поросячий хвост. Ткань, из которой была сделана его одежда, была пропитана чёрной слизью. Притом, тело его было пластичным, словно он недавно умер, и ещё не успел окоченеть.

— Может и Фридрих! — предположил Аскет, по-своему понявший мой вскрик.

— Чего он такой… — не смог я сразу подобрать нужное слово. — Целый?

— Может быть из-за холодной воды, или например, грунт богат каким-нибудь минералом, который тормозит процессы гниения.

Наёмник по-хозяйски поднял тело, и бросил его на залитый водой бетонный пол комнаты, для сбора гильз. Тело смачно шлёпнулось, брызги серой воды разошлись в стороны. Что-то хрустнуло, и мне показалось, что разбухшая белая кисть одной руки, торчащая из чёрного рукава, сантиметров на пять стала длиннее. Вонь усилилась, и я понял — я весь в этой трупной воде, которая попала даже мне в рот. Мне сразу сделалось дурно от этой мысли, и от сладковато — земляного вкуса, который я ощущал в своём рту. Пол под ногами заходил ходуном, мышцы ног ослабли, голову закружило и меня вырвало. Весь съеденный в лагере обед плавал в серой воде, утекая в безмерное пространство технологического люка. Аскет удивлённо посмотрел на меня, продолжая обшаривать карманы.

— Не самое приятное зрелище? — сочувственно спросил он, копаясь руками в склизкой одежде трупа.

Его руки ловко обшаривали карманы. Делал он это как-то по-хозяйски — будто бы ему часто приходилось обыскивать разбухших от воды утопленников, пролежавших в воде семьдесят лет. Извлечённые из карманов вещи он складывал на мокрый выступ, в бетонном полу. Вот о мокрый пол шлёпнулась стопка размокших документов, брякнула железом зажигалка; предмет, похожий на кожаный кошелёк; швейцарский нож — скатившись с выступа, плюхнулся в колодец для гильз. Разбухшая картонная пачка каких-то сигарет, с вымытыми немецкими буквами, из которых читалось лишь «R-6». При покойном было два удостоверения. Наёмник раскрыл размокшую красную книжечку — оказавшуюся партбилетом члена «НСДАП». С чёрно-белой, размокшей фотографии серьёзно смотрел мужчина, в круглых очках — это был штурмбанфюрера Штефан Ланге. На фотографии он выглядел намного лучше, чем сейчас. Аскет аккуратно перелистнул склеенную страницу — размокшие и раскисшие марки говорили о регулярной выплате Штефаном членских взносов. Аскет раскрыл вторую книжечку, которой оказалось ещё одно удостоверение — на имя подполковника «НКВД» Кузнецова Егора Тимофеевича. С размокшей фотографии на нас бодро смотрел всё тот же Штефан, только одет он был в советскую форму. Аскет аккуратно развернул завёрнутый в целлофан, бумажный лист. Этот лист был испещрён немецким готическим шрифтом, имел множество не пострадавших от влажности печатей, с орлами.

— Это тот самый приказ, о котором я говорил. Эта бумага давала этому человеку не человеческие возможности. Карт-бланш — он мог заявиться в незнакомое подразделение и, не считаясь с задачей, которая поставленная этому подразделению, снять его по тревоге, и отправить в этот лес…

Он вновь развернул удостоверение члена «НСДАП», перелистнул страницу, и увидел вложенную в книжечку фотокарточку.

— Тут фото: дочь, жена, и он сам — как хорошо сохранилось фото! — удивлялся Аскет, разглядывая всё же слегка разбухшую фотокарточку.

— Освальд! — по инерции произнёс я, когда Чёрный ошибочно принял сына Штефана, — о котором тот вспоминал вчера, — За дочь.

Аскет перевернул карточку, и на обороте прочитал буквы и цифры, аккуратно выведенные на немецком языке готическим шрифтом: Штефан, Габриела, Освальд, 1937 год. Он посмотрел на меня с подозрением:

— Внатуре Освальд, а похож на бабу!

— Нужно похоронить его! — сказал я.

Аскет молчал.

— Откуда ты знаешь его имя? — вдруг неожиданно спросил он. — Только не ври мне! — жёстко добавил он.

— Я расскажу, только ты, скорее всего, мне не поверишь, или посчитаешь меня психом! Но расскажу я лишь после того, как мы его похороним, вместе с его вещами!

Аскет ненадолго задумался:

— Ладно, это можно, хоть нас и поджимает время. Вода пока стечёт. Копать сам будешь!

Прихватив личные вещи Штефана, мы потащили его труп, оказавшийся довольно тяжёлым, по тёмным туннелям подземного сооружения. Ноги покойника непослушно болтались, утопая в мокрой жиже, затопившей полы потерны. Я тащил Штефана за рукав его кителя, помня неприятный хруст, и брезгуя браться за разбухшую плоть. Рука, за которую тащил Аскет, с хрустом оторвалась. Он с растерянным видом покрутил оторванную по плечо руку перед своим носом, рассматривая чёрные ошмётки сгнившего мяса и обрывки жил. Хотел было отбросить её в сторону, но бросив в мою сторону короткий взгляд, засунул оторванную конечность в китель мёртвого немца — за пазуху. Не было сил терпеть вонь, исходившую от трупа, усилившуюся с момента, когда Наёмник оторвал ему руку. Под конец пути тело погибшего немца стало свинцовым — казалось, оно впитывало в себя воду, и с каждым пройденным нами метром становилось всё тяжелее. Впитывая воду оно всё сильнее начинало источать вонь, которая уже заполнила лёгкие. От этого запаха во рту появилась горечь, слезились глаза. Из рук то и дело выскальзывал рукав, силы заканчивались, но, проявив инициативу, я не мог показать Аскету свою слабость, и из последних сил цеплялся за склизкую и похрустывающую полуразложившимися нитями ткань кителя. Наконец мы вытащили труп на улицу, отволокли его метров на пятьдесят от постройки. Свежий воздух на несколько секунд опьянил меня, и пару раз неуклюже качнувшись, я присел прямо на землю — отдохнуть. От моего кителя и штанов валил пар. Что-то сбоку привлекло моё внимание, и я долго всматривался, в окружающий нас лес. Наконец, посмотрев на землю, я увидел знакомую ветку. Я встал, прошёл вперед, и увидел знакомый кусок коры. Прошагав ещё с десяток метро, я заметил небольшую ямку — несомненно, во сне Штефан показывал мне именно её. Я вернулся к входу в «ДОТ», и снова сел на землю. Может, он и хотел, чтобы я его именно здесь закопал?

— Чего расселся? — грубо оторвал меня от раздумий Аскет. — Давай, закапывай его, а то он ещё больше завоняет!

Отвязав метровую лопату от рюкзака, я принялся за привычную работу. Копать я решил в центре того места, которое во сне указал мне штурмбанфюрер. Земля была мягкой, корней почти не было, а те, что были, я с лёгкостью перерубал заточенным до состояния бритвы остриём штыка лопаты. Довольно быстро выкопал могилу, Наёмник к тому времени сделал крест, из двух свежесрубленных берёзовых черенков, скреплённых между собой прочной капроновой верёвкой. Опустив тело на дно ямы, я положил туда же его личные вещи, и принялся засыпать землёй, и в правду начавшее сильно смердеть, тело. Аскет помогал — сгребал землю толстыми подошвами ботинок. Справившись с этой задачей довольно быстро, мы отошли от свежей могилы, и посмотрели со стороны на свою работу. Наёмник с силой воткнул крест, в земляной бугорок, затем достал из своего рюкзака герметичный бокс, в котором была цифровая «мыльница»; сфотографировал документы немца, после чего документы мы убрали в герметичный пакет — положив его под крест, придавили сверху большим камнем. Получилось нормально, если так можно выразиться, говоря о месте захоронения человека. По крайней мере, эта могила была не хуже тех, что я делал для Наших бойцов. С моим похоронным опытом я мог бы спокойно идти работать на кладбище. Оглядевшись вокруг, мы увидели «ДОТы» — высокие холмы, заваленные лесным мусором. Два из них, включая и наш, с проступающим из земли бетоном, были рядом с нами. Чтоб увидеть остальные пришлось поднапрячь зрение, так как они были довольно далеко. Получалось четыре холма по периметру, и один — в центре.

— Наверное, командный пункт! — я кивком указал на центральный холм.

Чёрный быстро глянул на меня, убирая в ножны добротный десантный нож, и закидывая автомат на плечо одновременно; он направился к входу в наш каземат. Собрав свои вещи, подвязав лопату, я побежал догонять его. Пройдя последний, злополучный коридор, мы наконец дёрнули рукоять последней, по подсчётам Аскета, двери. Поднявшись по небольшой лесенке на сухой порог, мы вошли в помещение. Мы вошли в тамбур, с виду такой же, как и остальные, через которые мы и дошли досюда. Поднявшись в боевой каземат, мы осмотрели помещение: пулемёта на точке не было, но спустившись вниз и открыв оружейку, мы обнаружили целую гору оружия. Сама оружейка была раза в три больше предыдущих. Тут были автоматы «МР-40» — штук десять, много пистолетов «Walther-P38», «Luger-P08»; несколько «М-98», два пулемёта «MG-34», одна потёртая «Мосинка», стоявшая отдельно — видимо трофей. Огромное количество запечатанных пачек с патронами, которыми здесь было заставлено всё. В тамбуре под этим «ДОТом», как и под другими, было четыре двери. Первая — дверь, из которой мы вышли. Вторая — оружейка. Третья — помещение с технологическим колодцем, который одновременно является и вентиляционной шахтой, и стоком для грунтовой воды. Наёмник подошёл к четвёртой двери, и с силой дёрнул за стальную ручку. Дверь с неприятным скрипом отошла в сторону.

Открыв дверь, мы увидели небольшой тамбур, сквозная, открытая дверь которого вела в спальное помещение, где стояли металлические двухъярусные, покрытые серой краской «шконки». Мощный фонарь Наёмника осветил дверь в конце спального помещения — там оказался кабинет, стол — с отслоившимся и размокшим лаком, стул, свечи на столе в бронзовом подсвечнике, электрическая настольная лампа и большая пепельница — с несколькими размокшими окурками, покрытыми слоем белой плесени. В одном из ящиков стола Аскет нашёл слипшиеся кипы бумаг, в другом разный хлам, письма, зажигалки, набор иголок, опасную бритву и разное барахло. В шкафу у стены мы обнаружили форму Гауптштурмфюрера[48].

Так же нашили запас свечей, спички, зажигалки, много пачек сигарет «Reemtsma R-6» — теперь стало понятно, какие именно сигареты курил Штефан. Так же мы нашли средства химической защиты — противогазы в пеналах, резиновые плащи; ящики с тюбиками мазей, зубных паст, каких-то кремов; обувные щётки, алюминиевые пеналы с круглыми таблетками, наборы для шитья. Керосиновые лампы, какие-то таблетки, четыре запакованных в металлический пенал минных взрывателей «DruckZünder 35», точилки для карандашей, небольшие зеркальца, перочинные ножики с пластиковыми щёчками, кусачки для колючей проволоки. Барахла было много — несомненно, называть эти вещи барахлом я бы никогда не решился, не найди мы до этого целый склад раритетного оружия. Все эти побрекушки были в отличном состоянии — найти в поле эти вещи в таком сохране практически невозможно!

В другой комнате, слева от входа в расположение, мы обнаружили склад с продовольствием. Полки, заставленные коробками, ящиками с консервами, посеревшими от времени галетами. В углу стояли два ящика шнапса, и алюминиевая канистра, в которой оказался спирт. Я вскрыл одну банку, со шпротами — внутри была однородная серая масса, очень мерзко пахнущая. Да, срок их годности давно истёк. В другой коробке лежали штабеля эрзац шоколада, запечатанного в фольгу. С виду шоколад был нормальным, лишь покрыт тонким белым налётом. Так же в коробках лежала эрзац колбаса «pea wurst», которая изготавливалась из гороховой муки и сала. «Колбаса» выглядела нормально, Аскет не задумываясь, отхватил мощными челюстями приличный кусок, и не спеша, с усилием прожёвывая зачерствевший продукт, как мне показалось с аппетитом, запихну к себе в рюкзак несколько «палок» этой колбасы.

— Эрзац, с ним ничего не будет! — сказал он, выдернув шоколадку из моих рук, и откусив почти половину толстой плитки.

«Он явно проголодался!» — подумал я, глядя на уминающего шоколад Наёмника. Мне тоже захотелось откусить кусочек, попробовать шоколад на вкус — ведь так часто на полях мы находили обёртки от этого шоколада! Но вспомнив полуразложившийся труп Штефана, рот вновь наполнился неприятной горечью — есть тут же расхотелось. Мы продолжили осмотр «достопримечательностей», оставленных немцами более полувека назад. Нашли одноразовые пакетики с кофе, который тоже оказался нормальным по виду. Так же здесь было множество заготовленных берёзовых дров — от времени дерево не изменил цвет, лишь толстый слой пыли, осевшей поверх светло-жёлтого дерева, говорил о солидном возрасте поленницы.

— Где-то есть печь! — сказал я, оглядев припасённое топливо.

И её мы нашли — буржуйка стояла в помещении для сна, за кроватями, поначалу мы просто не разглядели покрытую ржавчиной печь, пройдя мимо неё. Открыв правую, от спального расположения, дверь тамбура, перед нами предстал ещё один коридор, идущий буквой «Г» от основного. Он был узким, коротким и сухим, пол его был облицован плиткой. Стены этого коридора выкрашены зелёной краской, с побелёнными верхами. Плесени почти нет, значит, влажность здесь в пределах нормы. По левой его стене я увидел три дверных проёма, по правой стене — один. Сам коридор заканчивался тупиком… хотя нет… глухая стена, в которую он упирался, была больше похожа на металлическую дверь без ручки и петель. Мы начали обследовать это ответвление подземного жилого помещения: первая дверь слева вела на кухню. Здесь стояла электрическая и дровяная плита. На дверке дровяной плиты была приделана съёмная форсунка, под дизель. Печь можно было топить как дровами, так и соляркой. Вдоль всей печи шёл цилиндрической формы бак, с заливной крышкой, торчащим золотником для ручного насоса, и манометром. Две алюминиевые раковины у самой стены, стеллажи, столы из нержавеющей стали, шкафы с посудой, шкафы с кастрюлями и сковородами — вот и всё нехитрое убранство этой кухни. В соседней комнате, за стеной, был лазарет: четыре двухъярусные кровати, шкаф с халатами, операционный стол, с подвешенной над ним четырёхглазой лампой. Шкафы с инструментами — скальпелями, щипцами, пилами. В ящиках стола были медикаменты, многоразовые стеклянные шприцы, таблетки, ампулы, бинты, жгуты, вата в бумажной упаковке, и прочие медикаменты, назначения которых я не знал. За третьей дверью оказался туалет: унитаз, умывальник и душ. Как-то неосознанно я направил луч своего фонаря на потолок над входом, и увидел лампочку.

— Похоже, тут было электричество! — сказал я Наёмнику.

Он молча кивнул, рассматривая помутневший, бывший некогда хромированным, смеситель. На стенах под ним виднелись рыжие дороги, ведущие вниз — вода, подтекающая из труб, стекала на пол.

— И водопровод тоже! — наконец оторвался Аскет от изучения удручающей картины.

Дверь, в которую упирался коридор, было не открыть. Более того, сама дверь не имела ни ручки, ни какой-либо задвижки. Размерами она была несколько крупнее, чем те двери, через которые нам приходилось проходить. Если те двери были похожи на двери от подводной лодки, то эта была похожа на сейфовую дверь. Ударив по ней ногой, я услышал слабый глухой стук, будто я ударил по несущей, кирпичной стене.

— Может это и не дверь вовсе? — спросил я Аскета. — Может что-то типа заглушки — остальное они не успели построить?

— Может и так; — задумчиво ответил он.

Напротив лазарета, по правой стороне коридора, была генераторная. Довольно-таки большое помещение, посередине которого стоял двигатель. Стены помещения были украшены стеллажами, на которых покоились запчасти и детали. Мы рассмотрели двигатель. Это был дизель. Маркировка «Мерседес» проступала на почерневшей крышке клапанов. На алюминиевом корпусе «ТНВД»[49] выделялась тёмными буквами надпись «bosh».

В те года дизельные двигатели были не очень популярны, и все генераторы работали, в основном, на бензине. А тут на тебе — дизель! Газоотводная труба, обмотанная асбестовой тканью, уходила в стоящий на полу, цилиндрической формы, бак, из нержавеющей стали. Из бака, сверху, выходила толстая труба, которая присоединялась к ещё более толстой трубе, подвешенной к стене, и идущей параллельно потолка; один конец этой трубы исчезал в стене, с сейфовой дверью. Под потолком было несколько толстых, — скорее всего вентиляционных, — труб, и все они вели к загадочной стене. Трубы были толстыми, но в то же время недостаточными для того, чтоб через них можно было пролезть — по размеру как сточные двухсотки. Толстые патрубки охлаждения двигателя уходили в одну из вентиляционных труб, по одному из патрубков шло два провода, от внутренней сети двигателя. Крыльчатка охлаждения работает от электрического мотора — у нас до этого только в восьмидесятые додумались! Пройдя по патрубкам до толстой трубы, я увидел на ней небольшую дверцу. Открыв её, я удивился — передо мною был круглый радиатор из меди, находящийся внутри трубы. Над трубой была заливная крышка. Расширительный бачок был закреплён на кронштейне, возвышающимся над двигателем. Помпа, наверное, какая-то усиленная, — ведь радиатор охлаждения находится далековато, от самого движка. Из стены, напротив входа, торчала изогнутая труба, на конце которой был кран. Я покрутил его латунный барашек, и из трубы полилась маслянистая жижа.

— Солярка, — сказал Аскет, — Где-то вкопана ёмкость.

Немцы тоже не дураки, наверняка цистерну вкопали не безопасном расстоянии от сооружения. Если слить осадок, то, скорее всего, там будет нормальное топливо. За двигателем, стояла двухсотлитровая бочка, в которой было масло. Везде стояли какие-то канистры, заливные воронки, завёрнутые в промасленную бумагу детали. На стеллаже, среди разных частей, бутылок и банок, стояло несколько аккумуляторов. В углу, из пола торчала ручка, дёрнув за неё я открыл люк, из которого повеяло холодом, и запахло протухшей водой. В люк можно было спуститься, где-то по пояс. Посередине квадратной ямы, с бетонными стенками, зияла чёрная дыра, с гладкими, бетонными стенами, уходящая глубоко вниз. В эту дыру спускался шланг. Рядом лежало небольшое веретено, с намотанным на него тонким тросом, на конце которого пристёгнут карабин.

— Похоже, это колодец; — предположил я.

— Похоже, — согласился Аскет, — Вон и ведро стоит! — он указал на новенькое, стоящее в сторонке, ведёрко.

— Если электричества нет, то можно вручную водички набрать! — догадался я.

Он снял висящую на стенку металлическую деталь, похожую чем-то на складной туристический стульчик. Раскрыв его, он поставил получившуюся конструкцию в бетонную яму колодца — в ней оказались специальные пазы, для этого «стульчика». Поверх него Наёмник в два полукруглых отверстия вставил веретено, защёлкнул эти отверстия двумя маленькими замочками — получился настоящий колодец. В довершении, увлёкшийся Наёмник, пристегнул к карабину ведёрко, и опустил его на дно колодца. Вода была не глубоко, долго крутить не пришлось. Вытащив ведро, мы посмотрели на слегка темноватую воду — пахло от неё тухлятиной.

— Если фашисты в этот колодец никакой гадости не кидали — то пить можно! — пояснил я.

— Отраву? — не понял Аскет.

— Да, были у них специальные таблетки, и порошки — кидаешь в русский колодец, и тот, кто пьёт эту воду — умирает от отравления. И пили люди — хотя знали про отраву, и умирали — куда деваться, пить то хочется!

Мы внимательно рассматривали слегка желтоватую воду.

— А то, что воняет от неё — так вода в любом глубоком колодце вонять будет, если её не вычёрпывать время от времени. Застаивается водица, вот и пахнуть болотцем начинает, — продолжил я, — Если её вычерпать, то в принципе нормальная должна быть.

Мы встали, ещё раз оглядели разнообразные баки, трубы и емкости, весящие на стенах огнетушители. Выходя из генераторной Аскет постучал по мягкой обивке, с внутренней стороны, двери пальцем:

— Шумоизоляция. Слушай, а на входной двери, через которую мы сюда зашли, есть засов или задвижка? Я про уличную дверь в «ДОТ»; — пояснил он.

Столько дверей и коридоров мы прошли, что тут поневоле запутаешься!

— Вроде что-то подобное там было! — сказал я, понимая, к чему клонит Аскет:

Крыша над головой, более ли менее сухо, есть кровати, печи, вода, лазарет и удобная система «ДОТов», сообщённая потернами, с кучей оружия и боеприпасов.

— Нам сюда лучше переехать, — подтвердил Аскет мою догадку, — По сравнению с нашим лагерем — тут пятизвёздочный отель!

— Машины куда? — спросил я.

— Машины загоним подальше в лес, на южную сторону. Там их не найдут.

Мы вошли в спальное расположение. Чёрный приоткрыл дверцу буржуйки — на его пальцах осталась ржавчина, которую он вытер о шершавый, бетонный пол. Он достал из кармана зажигалку, чиркнул ею и поднёс вспыхнувший огонь к дверце. Небольшой огонёк жадно втянуло внутрь печи — тяга есть! Неизвестно как, но вентиляция здесь работает. Аскет пошёл на склад, и принёс оттуда канистру, и охапку дров. Положив включенный фонарь на кровать, он принялся набивать дровами покрытую ржавчиной печь. Закончив дело, он щедро плеснул в топку из канистры. В помещении появился стойкий запах спирта, от которого нутро передёрнуло — вспомнились наши с Борисом ночные посиделки у костра, мой налёт на палатку Алёны. Отставив канистру подальше, он поджёг дрова, которые мгновенно вспыхнули синим пламенем. Бездымное пламя, охватившее дрова, казалось призрачным и загадочным — потусторонним; оно беззвучно пожирало желтоватую и покрытую слоем пыли, древесину. Дерево на глазах темнело, и вот уже пламя стало жёлтым — его языки мигающим светом осветили пространство вокруг печи. Запахло дымом. Этот запах наполнил отсыревшее за семь десятилетий помещение, заявив мёртвому бетонному чудовищу, распустившему под землёй свои каменные щупальца, о возвращении человека. Дым, проникая в вентиляционные трубы, сочился сквозь многочисленные, покрытые слоем ржавчины, плесени и пыли, решётки. Он уносился куда-то в недра земли, вглубь, всасываемый замысловатой системой вентиляции. Дым, запах которого чувствовался далеко от того места, в котором находились Симак и Аскет, дал знать истинным хозяевам склепа о прибытие нежданных гостей.

Аскет покосился на одиноко стоящую в проходе канистру, поблёскивающую алюминиевыми стенками, в которых отражалось пламя разгорающейся печи. Легко подцепив её рукою, он открутил пробку, похожую на стакан. Ему тоже так показалось, и он по края наполнил пробку спиртом.

— Рискнём? — прищурившись, спросил он и, не дожидаясь ответа, закрыв глаза, залпом выпил.

Поставив опустевшую пробку на пол, не открывая глаз, он поднёс к носу рукав своего кителя, и смачно вдохнул воздух через нос. Затем резко открыл глаза:

— Пойдёт! — одобрил он. — Будешь?

— Можно. Чтоб воспаления лёгких не получить после нашего сегодняшнего купания в ледяной канализации! — меня передёрнуло при этом воспоминании, во рту снова появился сладковато-земляной привкус.

Наёмник наполнил крышку, и протянул её мне. На вид в ней помещалось грамм сто. Я принял емкость, и мгновенно её осушил. Жидкость огнём прошла по пищеводу, смыв неприятную сладость. Я вернул пустую крышку Чёрному. В такие моменты, должно быть, люди и начинают курить.

— Так что там с нашим Штефаном? — вдруг вспомнил он, усевшись на скрипучую кровать, напротив печи.

Взяв одно из поленьев, он начал им что-то поправлять в полыхающей печи, от которой в помещении стало уже значительно теплее. Или от спирта так сразу потеплело? Я сел на кровать напротив, ощутив пятой точкой, сквозь плотный материал своих штанов, жёсткость кроватных пружин.

— У нас был уговор, помнишь? Немца мы похоронили, настало время для твоей истории! — медленно, отделяя слова друг от друга, произнёс Аскет, глядя в огонь, и не переставая подправлять и без его участия во всю полыхающие дрова.

— Я его видел, вчера вечером, и разговаривал с ним, в тамбуре под первым казематом; — сказал я, ожидая насмешки со стороны Аскета.

Но он даже и глазом не моргнул, а лишь подкинул в прогревшуюся печь охапку дров. Будто бы я рассказал ему о своей встрече с нашим общим знакомым, «дядей Петей», увиденным мною у ночного магазина с обыденной бутылкой водки в руках. Красный, прыгающий отсвет огня не выдавал на лице Наёмника никаких эмоций.

— Что он говорил? — как не в чём небывало спросил Аскет.

— Да ничего особого. Рассказал про жену с сыном, сказал что скучно, поговорить не с кем.

— А ты?

— Я сказал, что мне пора. Я ещё в него «Калаш» упёр, и палец на курке держал. Он просил не стрелять — боялся, что кто-то услышит. Вообще он вежливый, хорошо говорил по русский, но с небольшим акцентом.

— Я видел отметки в его досье — он «специалист широкого профиля». Такие свободно могут разговаривать на нескольких языках. Звание — штурмбанфюрер, а форма без отличительных знаков. Есть инфа, что он член «Аненербе» — общество, которое занималось поиском артефактов, которые могли бы подтвердить уникальность и значимость арийской расы. Но это общество так же не брезговало мистическими опытами, оккультными экспериментами и прочими «тёмными делишками». Он отвечал за безопасность научной части работы, которую должны были проводить где-то здесь. Так же он должен был, в случае возникновения угрозы сооружению, добраться до войск — по дороге, если нужно — завладеть трофейной, гражданской одеждой. В войсках он должен был предъявить своё удостоверение, потом показать этот лист, который назывался «Breit Blatt» — Наёмник постучал по карману, в который он убрал свёрнутый в целлофан приказ, — дальше по обстоятельствам. В крайнем случае, он должен был передать карту, с указанием места положения сооружения старшему офицеру, вместе с письменным описанием угрозы. В этом был его долг перед Рейхом и лично перед фюрером.

— Так что это за сооружение? Я не понимаю, какая научная работа должна была тут происходить?

— Это мы и должны выяснить! Он тебя ни о чём не спрашивал? — резко перевёл тему Аскет.

— Ты так говоришь, как будто… — я пытался подыскать наиболее правильное сравнение.

— Как будто что? Как будто тоже видел, подобное? — предложил он.

— Да, именно!

— Я часто вижу… — сказал Аскет, глядя в полыхающее пламя.

Отражение огня яркими огоньками мерцало в его ничего не выражающих глазах, и это мерцание придавало потусторонний оттенок его словам.

— …Когда остаюсь один. Иногда — во сне, иногда — наяву. Я часто видел их там, в Сибири, когда жил один в своей избушке, окружённой со всех сторон непроходимой тайгой и минным полем.

Он помолчал с полминуты, не решаясь нарушить его молчания, я слушал потрескивание дров в печи, пока Наёмник, наконец, не продолжил:

— Часто ко мне приходят убитые мной люди, иногда — убитые врагом боевые товарищи, иногда — просто погибшие знакомые мне люди. Перед каждым из них я в долгу, и они просят, чтоб я возвращал долги. Они настаивают на этом! Часто они спасают меня — говорят, кто враг, и где засада, опасность. Советуют, чего стоит делать, чего не стоит. Иногда они выглядят очень… — он задумался, опустив голову, будто подыскиваемое им слово может быть написано на жести, которая была прибита к полу вокруг печи, — …Страшно! — наконец он вспомнил слово, видимо позабытое этим суровым человеком. — Иногда — как обычные люди, почти ничем не отличаясь внешне.

— Как ты живёшь с этим?

— Я привык, мне даже скучно, когда их нет!

— Почему они приходят?

— В основном потому, что хотят, чтоб ты их похоронил — и поставил крест над могилой, а ещё лучше — чтоб священник службу отслужил. Некоторые приходят и просят, чтоб я доделал их дело, недоделанное ими при жизни — эти дела словно якорь земной ненависти, который прикреплен толстой цепью к душе, застрявший в этом мире. Враги просят, чтоб я застрелился, угрожают, что не дадут мне при жизни покоя. Для них — я тот самый якорь, который не отпускает их души! Они проходят там, где слаба грань между миром мёртвых и миром живых — и в некоторых местах, где было совершено зло, они могут пройти в наш мир. Обычно там, где была смерть. Так же в местах, в которых совершались мистические обряды — такие места в нашем мире существуют с древности. Думаю, в мире будет очень жарко, когда подобные места будут везде. Как я понял, для того, чтобы открылись ворота в мир иной, нужно либо сильное желание того, кто по ту сторону — чтобы он смог пройти сквозь грань, разделяющую миры; либо какая-то комбинация природных явлений: типа дождь с молнией — тогда эти невидимые ворота открываются сами. Опять же, произойти это может только в том месте, где грань миров тонка. В таких местах так же, время бывает аморфно, так же как и случается, что некоторые люди, попавшие в такие места, открываю в себе необычные для человека возможности. Пришедшие из того мира духи бывают добрыми, а бывают злыми, очень злыми. Они питаются страхом: чем больше ты боишься — тем они сильнее, они могут даже убить тебя! Но если ты не боишься — то они просто говорят, просят. Я редко выполняю просьбы, а если и выполняю — только об упокоении. Доделывать чужие дела я не берусь! Не веришь? — вновь читая мои мысли, спросил он. — Не верь, время всё расставит на свои места. Но Штефана ты больше не увидишь — его тело предано земле, и душа к телу больше непривязана! — он задумался, затем в упор посмотрев мне в глаза, спросил:

— Почему он подошёл к тебе?

— Я не знаю; — ответил я, поскольку действительно не представлял этого.

— Духи не появляются перед каждым встречным, и для такой встречи требуется весомое обстоятельство! — его глаза с мерцанием в них жёлтых огненных отблесков, пристально смотрели на меня.

Я молчал. Аскет опустил свой тяжёлый взгляд на пол, и я только сейчас подумал о том, что секунду назад он смотрел на меня, отвернувшись от огня — стало быть, пламя огня никак не могло отразиться от его глаз! «Что за чертовщина? Показалось?» — подумал я. Аскет молчал, напряжённо перебирая в своей голове мысли. Вытащив из кармана рацию, он осмотрел её, нажал на тангенту, и запросил лагерь. Станция молчала с минуту, потом ожила, и голосом Беркута ответила:

— На связи!

Он удивлённо посмотрел на меня:

— Смотри-ка, работает! — сказал он мне, затем вновь нажал на кнопку передачи: — Как обстановка?

— Всё тихо. Левинц уже вернулся. Порывается идти, вас искать. Вы где пропали?

— У нас всё в порядке, мы на месте, ведём осмотр. Передай Левинцу, чтоб не рыпался раньше времени. Мы скоро будем, смотрите в оба, не проспите врага!

— Принял! Конец связи! — сообщил Серёга, и маленькая, чёрная коробочка, вновь затихла.

— Я было подумал, что бетонные стены будут нас глушить! — удивлялся Аскет. — Даже странно.

Он вновь помолчал, затем открутил пробку с канистры, и наполнил крышку по края. Выпил, в точности повторив ритуал с рукавом. Налил мне. Я принял крышку, и тоже проглотил налитый спирт. На этот раз пить уже было легче.

— Открою тебе секрет, — глядя в огонь, проговорил Аскет. — Только учти, что такие секреты нужно хранить до гроба! Дело было так: в немецкой лаборатории, построенной в нашем тылу, что-то произошло, что именно — никто не знает. Из этого сооружения, — которое проходит по архиву как «BS-800», — был передан сигнал тревоги. Немцами был срочно собран, и направлен сюда отряд, с подкреплением. Наши связисты перехватили и расшифровали непонятный сигнал тревоги, зашифрованный сложным кодом. Сигнал был длительным, что и позволило локализовать его источник. Сигнал засекли — исходил он из этого квадрата. Наша разведка, совместно с «НКВД», экстренно сформировала свой отряд, который и был направлен сюда. Десантировались оба отряда ночью, с разницей в один час — первыми были немцы. Оба отряда были радиофицированы, и оба отряда, не выходя на связь, исчезли. Утром здесь пролетал наш самолёт, случайно оказавшийся в этом квадрате — его пилот видел бой, который происходил на этой поляне. На самом деле, пилот был пьян, и попросту заблудился, улетев в противоположную фронту сторону — в тыл, он потом сгинул в штрафниках, — но не в этом суть. Этот пилот на допросе свидетельствовал, что он пытался оказать огневую поддержку Нашей пехоте. Но заходя на боевой разворот, вдруг обнаружил, что все приборы вышли из строя, после чего он улетел, и благополучно вернулся на родной аэродром. После войны большая часть документов по лаборатории была уничтожена немцами. Но, в руки к нашим, всё же, попали кое-какие бумаги. Это, — Аскет обвёл взглядом тёмное помещение, — Лишь одна из десятков подобных лабораторий! Многие немцы успели взорвать, когда поняли, что красный штык упёрся в их вышколенные мундиры. Те бумаги, которые удалось собрать нашим спецотделам, тут же засекретили. Но после распада «СССР» эти документы пропали из архива. И никто не знает где они. Заказчик, сотрудник ведомства, что-то прознал про эти лаборатории, и ему срочно понадобилось найти её, одну из них. Кто знает, может сейчас, параллельно со мною, другие наёмники ищут оставшиеся лаборатории. Моя задача — найти именно эту, в охранном помещении которой мы с тобой и находимся. Нам нужно сообщить об этом месте заказчику, прихватив в качестве доказательств секретные документы, сделать фотографии.

— Это не те документы, которые в той комнате? — спросил я, указав на комнату позади меня, в которой висел полковничий китель.

— Нет. Такие документы у охраны в письменных столах не хранят. Документы — там! — Аскет махнул рукой в сторону генераторной.

— За той дверью? — покосился я в сторону коридора, упиравшегося в металлическую броне дверь.

— Да! — ответил он.

— Чтоб её открыть нужно будет изрядно попотеть!

— Возможно. Если ты поможешь мне, то я обещаю тебе хорошую долю. Десять процентов!

— Десять? Не маловато будет? — я притворно скривился, как скряга, которого хотят обмануть.

— Даже много. Пять сотен тысяч долларов;

— А ты неплохо зарабатываешь! — удивился я, про себя прикинув, что всего ему должны заплатить пять миллионов. Долларов.

— Как тебе сказать? По-разному. Я всегда думаю, выполняя очередной заказ, что он будет последним. Что возьму один из своих многочисленных паспортов, на имя иностранного гражданина, и смоюсь туда, где круглый год тепло. Найду себе смазливую тёлочку, куплю яхту, и буду бороздить просторы какого-нибудь моря, шпиля сутками напролет загорелую красотку!

— И что мешает?

— Ничего! — лицо его озарила ироническая улыбка. — Понимаешь, я два года бороздил моря, девок имел разных, всех цветов кожи, пил лучшие коньяки мира, курил лучшие сорта сигар — но я пресытился этой жизнью! Я понял, через два года, что душно мне, — что не могу так жить, не по мне это! Мне нужен адреналин, скорость, стрельба, опасность! Чтоб по пояс в говнище, чтоб враги со всех сторон! Это по мне! Я — Аскет, и жить привык соответствующе! Понимаешь, Симак, меня полжизни учили бегу с преодолением препятствий, и теперь я просто не могу бревном валяться на пляже. Меня учили вычищать дерьмо из забитых сортиров — и теперь я не чувствую запаха роз. Работа и стала моей жизнью, моей мечтой. А деньги? А деньги пусть лежат не счету. Может, под старость, снова захочу кости на солнышке погреть!

— Я видел сегодня ночью во сне свою девушку… — неожиданно для себя сказал я.

— Это плохой знак! — в туже секунду ответил Аскет, словно ответ на мои слова был заготовлен заранее. — Видеть во сне погибшего близкого человека — предупреждение об опасности. Хотя, знаешь… — он осёкся, лицо его подёрнулось стальным спазмом мышц.

От былой расслабленности, и свойского, дружеского тона ничего не осталось.

— Вот почему он пришёл к тебе! — сухо проговорил Наёмник.

Он пристально смотрел на меня, и в его глазах снова замерцали жёлтые блики огня. Затем он резко отвёл взгляд, и тихо, отрешённо произнёс:

— Ты про Штефана не говори никому. Если спросят про свежий крест — говори что нашли сверху маслы и закопали их. Ну и про наш разговор, я думаю сам понимать должен. Если кто-то узнает, что ты в курсе дела — то считай, что ты нежилец.

— Добро! — согласился я, думая о странных метаморфозах в душе Аскета.

Мы с минуты мы сидели молча, каждый думал о своём, пока Чёрный резко не захлопнул печную дверцу и, взяв в руку фонарь, коротко скомандовал:

— На выход!

Мы пошли в лагерь, по пути так и не нарушив нашего обоюдного молчания. Лишь на подходе к лагерю он связался с Серёгой, и предупредил, что мы идём, — чтоб по ошибке нас не приняли за чужаков. И это правильно — на любой войне солдаты часто друг друга убивают «по ошибке». Особенно это принято у нас, у русских. Во время Великой войны наши деды долбили друг друга из всех видов оружия: то из-за плохой связи, то из-за «твердолобых» командиров, то из-за не точных донесений разведки, а иной раз из-за лишних ста граммов выпитой водки. И если бы подсчитать такие потери, то цифра получилась бы не малой. В современной армии, как и полвека назад, дураков много — чтобы на крючок нажать, думать не надо. Офицеры, при подготовке бойцов так и говорят — «ваше дело не думать, а выполнять приказы». Мы, офицеры — умные, нас учили. На деле — вместо занятий по тактике ведения боя, они с бабами в борделях кувыркались. И вот мне, солдату, говорят — «стреляй!» — а я дурак, давлю на курок, поливая огнём всё вокруг себя. Чтоб всем досталось — и чужим, и своим. А кто прав, и кто виноват — потом разберутся. До этого «потом» мне ещё дожить надо. В любом случае, в нашей армии, будет виноват тот, кто выполнял дурацкий приказ, а не тот, кто его отдавал. И к стене поставят меня — дурака. Дураков у нас много — не жалко, ещё нарожаем. Только операцию, по массовому уничтожению дураков нужно начинать не снизу, как это принято у нас.

Вечерело. Нам следовало поторопиться, с переносом пожитков в наш новый, более надёжный и безопасный, подземный лагерь. Аскет отозвал меня в сторону:

— Твою «Ниву» придётся тут оставить!

— Почему не твой «УАЗ»? — спросил я, сделав наивное лицо — потому что уже знал ответ на этот вопрос.

— Потому, что одна машина должна в лагере полюбому остаться. У братвы будет хорошая оптика, и если они не увидят в лагере ни одной машины, то у них появятся сомнения. Из двух машин нужно выбрать более сильную, на которой мы все сможем выехать из этого леса. У моего «УАЗа» грузоподъемность больше, не говоря уже о багажнике на крыше и месте в салоне. В «Ниве» мы попросту не поместимся. Когда всё закончится, я тебе своего «УАЗа» подарю. На свою долю ты, если захочешь, штук тридцать таких «Нив» себе купишь! В лучшем случае — что вполне вероятно, машину даже не заденет. Ну а в самом худшем, я думаю, сам понимаешь — машина может остаться без хозяина, так же, как и моя. Машина без хозяина — просто кусок металла. Так что себя прикрывай, а «колёса» новые ты себе всегда достанешь!

В его словах был смысл. Машина в лагере быть действительно должна. Ладно, придётся рискнуть, ведь жизнь моих друзей, и моя, дороже жизни железной машины, пусть я в неё и вложил свою душу. Мы загрузили наши вещи в «УАЗ», и Аскет поехал к нашему новому дому. Выложив вещи на границе поля, он развернулся, и поехал прятать машину. Тем временем мы таскали пожитки в бетонное сооружение. Переезд мы закончил, когда уже было темно. Девушкам место не понравилось, несмотря на удобства, и крышу из бетона, над головой. Должно быть, эта вонь произвела на них такое впечатление. «Что бы с ними было, 6 если бы я рассказал им про полусгнивший труп Отто!» — подумал я, и улыбнулся, представив себе визжащих от ужаса и омерзения девчонок. Левинц был в восторге — он бегал по всему сооружению с фонарём, осматривал оружие, он набил карманы своей куртки до такой степени, что стал походить в ней на колобка. Бедная куртка аж потрескивала от тяжести трофеев. Левинц, с горящими ярче фонаря глазами, бегал до тех пор, пока не наткнулся на офицерскую комнату, в спальном расположении. Тогда он сдёрнул с себя камуфлированный китель, и безжалостно бросил его на кровать. Куртка, ставшая похожая на мешок деда-мороза, стукнувшись о ржавые пружины матраса, безвольно сползла на пол, пот действием силы тяжести затаренного по карманам хабара. Борис держал в руках немецкий китель, и любовно разглядывал его. Затем, нацепил его на себя и, подходя к каждому по очереди, озарял себя светом фонаря, спрашивая: «ну как я?», «идёт?», «хорошо сидит?»

— Вылитый «Ганс»! — безразлично, с оттенком брезгливости, бросил Беркут, когда Левинц подошел и к нему.

Борис снисходительно улыбнулся, подошёл к покрытому слоем пыли зеркалу, протёр его ладонью, и принялся крутиться, словно жених перед свадьбой. Сквозь зубы он напевал себе под нос песенку из старого фильма:

В довершении к своему новому наряду, в обличие которого он стал казаться выше, Левинц нацепил на голову немецкую фуражку с эмблемой «СС» в виде черепа со скрещёнными костями и орлом, так же он напялил на себя немецкие брюки, которые аккуратно сложенные лежали в одной из тумбочек. Теперь он действительно стал похож на немца: розовощёкий, с горящим взглядом, с распрямившейся спиной.

— Истинный ариец! — сказал я, разглядывая друга.

Он подошёл к брошенному кителю, и принялся перекладывать самые нужные вещи в карманы немецкого кителя. Не забыл он и о своём значке «Левинца». Затем Борис притащил автомат «МР-40», и пистолет «Walther-PPK», кобуру которого он навесил на свой ремень. Затем он ловко подцепил губами выщелкнутый пальцем из картонной пачки мундштук папиросы «Беломор». Прикурил, разбавляя запах сырости и плесени крепким, табачным дымом.

— Свет, может останемся в этом бункере? Будем тут жить! — предложил Борис Свете.

— Ты прикалываешься? Тут стрёмно! У меня мурашки по коже от этого места! — Свету передёрнуло при одной мысли об этом.

— Да ладно, нормальное место! Таких, может, и нет уже в мире! Я охотиться буду, ты — детишек воспитывать!

— Детишек?! А ты не торопишься? — девушка лучезарно улыбнулась.

— Нет! Вон, Алёна с Симаком всю ночь «этим самым» занимались, и ни чего! Чем мы хуже?

— Борис, ты следи за языком-то! — предупредил я, начавшего распоясываться друга.

— Не, Симак, а что, не было что ли? Я сам по нужде ночью выходил, слышал как она тебя там, в палатке, уделывала! Что тут такого? Меня не одна баба так… — он запнулся, вспомнив, что находится в обществе девушек. — Не одна девушка так не любила, чтоб я так кричал!

— Не обращай на него внимания! — сказал я Алёне. — Он такой, какой есть, и его не изменить — бей ты его, огнём жги — не изменишь его уже, никак!

«Взболтнул лишака!» — думал Наёмник о недавнем разговоре с Симаком, шагая по траве. На его отшлифованных травой до зеркала берцах, мерцало отражение светлого неба. Он надёжно спрятал свой «УАЗ», и теперь, заминировав на прощанье лагерь, и распалив огонь — бросив в огонь несколько толстых распиленных Беркутом брёвен, — он возвращался в бункер. Так же он сделал двух манекенов, набив немецкие кителя соломой, и посадил их у костра. Включил музыку в «Ниве», и раскидал вокруг лагеря пустые бутылки, для большей достоверности. «Надо его валить — слишком много он знает! Да ещё эта его связь с духами! Кто знает, вдруг он сможет «прозреть», и откроет в себе что-то, с чем я не смогу справиться!? Даже если и так, у него не будет времени это новое освоить! Что ж, он пока не сечёт, что я могу читать некоторые мысли, когда смотрю ему в глаза — но, с каждым часом нашего с ним общения, копаться в его мозгах, становиться всё труднее!» — Аскет сплюнул, и проследил взглядом за шлёпнувшимся в траву сгустком слюней. Спину оттягивала винтовка, которую, благодаря найденному «ЗИПу», он переделал в снайперскую. Он шёл по окраине леса — так было удобнее контролировать открытую местность, и обходить расставленные мины. Он почувствовал, как неожиданно закипела в его жилах кровь, мир, окружающий его поблёк — он понял, рядом опасность! — так работал дар, который неведомым образом пришёл к нему, в одной из спецопераций. Он быстро освоил этот дар, и никогда не игнорировал его проявления. Мир был чёрно белым, «падение контраста» — так он называл свою способность, ощущать надвигающуюся опасность. В тот же момент он замер, прислушиваясь и принюхиваясь к миру. Что не так? Тихое, еле уловимое потрескивание, которое кажется, исходит от всего: от травы, от деревьев, от листьев на кустах. Он почувствовал запах… пахло… озоном и палёной шерстью — похожий запах можно почувствовать, когда воспламеняется фосфор. Показалось, что на той стороне поля, мелькнуло яркий огонёк — «опасность где-то там!» — понял он. Наёмник забрался на высокое дерево, так, словно бы он перевоплотился из человека, в хищное, и дикое животное. Он замер — теперь его тело сливалось с лесом, его не возможно было засечь с поля. Аскет осматривал поле, через оптический прицел — оптические винтовки были его страстью, он был уверен, что ни одно серьёзное дело невозможно провернуть без прикрытия оптикой. Он жалел о том, что раньше времени сбросил отличную винтовку, там, у «Канны» — сейчас бы она ему очень пригодилась. «Да, эти лохи поверили, что я имею неограниченный доступ к оружию, они меня за волшебника приняли! Но что ж, кто ведется — тот дается! Я вам устрою карнавал, как только наступит срок! Первым буду убивать Левинца… нет, первым гасить надо Симака, полюбому. Потом Беркута — шаристый пацан, принципиальный, правильный — с ним тоже могут быть проблемы. Затем Левинц — подвешу его к дереву, буду шкуру ножом соскабливать, с падлы! А бабы… бабы — ни бабы, но засветка и по ним прошла, значит у них теперь та же дорога! Да, вот только… братва эта, светанулся и я у «Канны», шмары сольют — братва по шраму и по спаленным партакам признает. С братвой распедаливать вопрос придётся по жёсткому… а для этого мне нужны будут руки! Значит Симака в расход, завтра же. Серый и Левинц пока в кентах пусть походят. Братву землёй укроем, тогда и за них возьмусь! Главное, чтобы Симак сейчас с остальными на «шу-шу» не пошёл. Нет, я должен был ему сказать то, что сказал — теперь он мне верит. Сбросил ему козыря, а он его схавал…» — вдруг в его мире, ограниченным прицельной сеткой оптического прицела, резко, неожиданно, появилось лицо. Приближенный оптикой, человек был далеко — лицо его было чёрным, будто бы перемазанным сажей. На голове — немецкая каска, глаза… словно бы в них горит огонь, и весь жар этого страшного пламени прожигает его, Аскета. «Как он может видеть меня, ведь я же…» — пришла в голову какая-то вялая, безразличная мысль. На чёрном лице человека Наёмник различил улыбку — тот, не отрываясь, смотрел прямо на него. Огонь жёг, казалось, что кожа сейчас начнёт пузыриться и лопаться — и он, не задумываясь более, нажал на спуск. Приклад дёрнулся, по ушам ударил привычный звук выстрела, в ноздрях оседал запах сгоревшего пороха. Огонь тут же исчез. Лицо, так неожиданно появившееся в его прицеле, тоже исчезло — но Наёмник понял, что непривычно тяжёлая пуля ушла ниже, и попала не в голову — а в тело. Человека отшвырнуло, он неимоверно быстро поднялся, и побежал, встав на четвереньки с быстротой робота перебирая конечностями, тут же скрывшись в кустарнике. Раздался негромкий звук, будто бы от электрического разряда. Там, за кустами, в которых только что скрылось существо, блеснула яркая, сварочная вспышка. Мир вновь обрёл цветность. «Началось!» — подумал Аскет.

Вдалеке послышался железный стук, и шаги, с всплесками воды. Аскет спрятал машину в лесу, и теперь идёт к нам. В спальном расположении было тепло — благодаря натопленной до красноватого свечения печи; и довольно светло — горели свечи и керосиновые лампы, заправленные керосином из найденной канистры с соответствующей жидкостью. Я пошёл показывать Алёне кухню и лазарет, ей всё очень понравилось, казалось, мы — влюблённая пара. Я — муж, который купил квартиру; она — жена, гордая за супруга и счастливая, за их совместную, благоустроенную будущую жизнь. Потом мы с Серёгой отправились к дизелю, поручив Борису, вместе с девушками, обустроить спальное расположение. В первую очередь проверили аккумуляторы — их было три, два из них были абсолютно новыми. Это стало понятно, когда Серёга открутил пробки — банки со свинцовыми пластинами внутри были сухими. Появилась надежда на то, что у нас будет электрический свет. Кое-как разобравшись с немецкими надписями на стеклянных бутылках, которыми были заставлены стеллажи, мы нашли разведённый, готовый, электролит, в большой, пятилитровой стеклянной бутылке, с уже начавшей трескаться пластмассовой пробкой. Серёга сбегал к Левинцу, одолжил у него папиросу, прикурил её и, раскурив не в затяг, в одну минуту превратил свёрнутый в бумагу табак в пепел. Слив немного электролита из бутылки с надписью «Elektrolyt» в крышку, он стряхнул в неё папиросный пепел — упав в прозрачную жидкость, серый пепел зашипел, запузырился, растворяясь в кислоте.

— Норма! — удовлетворённо заключил Сергей, разглядывая ставшую серой жидкость в крышке. — Ещё годен!

Заполнив аккумулятор, и завинтив заливные крышки, мы принялись наводить шмон в шкафах и на полках генераторной комнаты. Нашли длинный резиновый шланг, усеянный микротрещинами, словно морщинами, — и надели его на трубу с латунным краном, торчащую из стены. Другой конец шланга, пропустив через коридор, Серёга сунул в унитаз. Он открыл кран, из коридора донеслись булькающие звуки. Минут пятнадцать текла ржаво-чёрная маслянистая жижа, покрытый ржавыми потёками унитаз жадно поглощал её, пока наконец, не потекла жёлтая, — видимо так пожелтевшая от времени, — струя чистой солярки. Серёга перекрыл кран. Слив из шланга остатки топлива, мы скрутили и убрали его на место. Шланг толстый, двойной, имеет каркас из тонкой, стальной проволоки — рассчитан на давление. Диаметр такой же, как и у патрубков охлаждения двигателя — скорее всего, он лежит здесь, как ремонтный материал для системы охлаждения. Поставив в канистру воронку, мы напихали в неё чистую ветошь, и процедили через получившийся фильтр двадцать литров топлива. Масла в двигателе не было — наверное, пунктуальные немцы, спешно эвакуируясь, слили его, как указано в инструкции. Масла много — целых двести литров, без малого. Заполнив двигатель маслом, мы принялись заливать набранную из колодца воду, в систему охлаждения, через бачок, прикрепленный к вентиляционной трубе. Тут-то нам и пригодилась ремонтная труба, через которую мы откачивали отстой солярки из невидимой подземной емкости. Патрубки имели трещины, в местах сгибов, и в местах скрепления хомутами. Быстро нарезав и заменив их, мы всё-таки заполнили систему охлаждения, влив в неё три ведра воды из колодца. Проверили ремни, на шкиве генератора и помпы, находящиеся в натянутом состоянии — ремни тоже не выдержали долгого времени и перепадов температур, — они одеревенели и растрескались. Найдя упаковку из десяти запасных ремней, перехваченных испещрённой немецким шрифтом бумагой, мы быстро поменяли испортившуюся запчасть. Установив аккумулятор, и накинув смазанные солидолом клеммы, я нажал кнопку «массы». Серёга тем временем заполнял топливный бак. Я нажал кнопку прогрева свечей накаливания, красная лампочка, с изображённой спиралью на секунду тускло вспыхнула, и тут же погасла. Я нажал кнопку стартера. Что-то тихо щёлкнуло в двигателе, и в комнате воцарилась абсолютная тишина. Аккумулятору нужно больше времени, чтобы зарядится. Сняв клемму, мы принялись рассматривать тумблеры в щитке, висящем на стене. Над каждым из них была, аккуратными немецкими буквами, выведена сокращённая надпись. Над каждым тумблером стоял предохранитель. Знать бы ещё, что обозначают эти сокращения! Покопавшись в шкафах, мы нашли запасные предохранители — пусть будут под рукой, на случай. Интересно, может, если запустить дизель, и пустить по проводам ток, то странная дверь откроется сама? Может замок там такой: когда ток есть — дверь открыта, выруби дизель — и дверь сама, на токе аккумулятора, закрывается. В любом случае, пока не запустим мотор, этого мы не узнаем. Тем временем, мы решили заняться плитой — уже хотелось есть. Залив солярки в специальный бак кухонной печи, с помощью найденного в генераторной автомобильного насоса, накачали нужное, по манометру, давление. Открыв кран, увидели — форсунка работает исправно, равномерно распыляя дизель. Поднесли зажженную лучину к топке — смесь вспыхнула, печь утробно загудела. На кухне запахло обгорающей пылью. Минут через десять плиты печи были красными. Воду из колодца для приготовления еды использовать не рискнули, пришлось использовать наши запасы, — а вот для мытья посуды колодезная водичка пойдёт. Девушки, весело о чём-то переговариваясь, принялись стряпать ужин. Старое бетонное сооружение ожило, с приходом людей. Оно было склепом, могилой, мавзолеем для Ланге. Теперь же, в его стенах снова слышался смех, бытовой шум; крепкий русский мат особенно долго звучал эхом в полностью открытых для проветривания коридорах. Запах разложения тела и запахи грибка и сырой земли, сменили запахи готовящийся еды и дыма от печей. За долгие годы, здесь впервые появился свет. Он озарял, невидящие его долгое время стены, разгоняя хозяйку этих мест — тьму. Свет исходил от свечей и ярких фонарей, отражаясь яркими бликами на серых стенах, от поднятых людскими ногами волн туннельной воды. Воды в туннелях было много, но уровень был ниже порогов потерн, соединяющихся с «ДОТами». Немцы продумали даже это — неспроста уровень пола коридоров, и уровень пола тамбуров под боевыми казематами, был разным. Шагая по переходам, приходилось порой мочить ноги, особенно в последнем переходе, между третьим и четвёртым «ДОТами», пока Аскет не предложил застелить дорогу пустыми ящиками и досками, которых здесь было навалом. Зайдя в расположение, я увидел подготовленные для сна кровати — Борис использовал вместо мокрых матрасов подручный материал, такой как моя безжалостно разорванная на части палатка. Палатка Аскета, — так как она была меньше размером, — осталась в старом лагере. Так же спальные мешки, куртки, какие-то тряпки, одеяла — всё это тоже пошло на матрасы. Борис нашёл свёрнутую немецкую форму, развесив её вокруг печи, он решил использовать обмундирование так же — в качестве матрасов. Как ни как, а всё же лучше, чем на земле. Увидев эти свитые Борисом «гнёзда», нам с Серёгой сразу захотелось спать. Но в прошедшую ночь я и так проспал до обеда. Так что до сна мне ещё придётся подежурить.

— Откуда у тебя этот ствол? — спросил Серёга Левинца, игравшегося с «Вальтером», лёжа на кровати.

— В кабинете нашёл! — отмахнулся Борис.

— На «Макаров» смахивает! — сказал Беркут, разглядывая воронёный пистолет, с выгравированной на корпусе немецкой символикой.

— А это и есть «Макар»! — небрежно бросил Борис. — Говорят, что схемы «ПМ» и «Walther РРК» сильно похожи!

— Под какой патрон твой ствол? — спросил Сергей, которому явно понравился этот совсем не большой с виду пистолетик.

— Семь шестьдесят пять на семнадцать! — ответил Борис, взглянувший на друга с явным чувством превосходства, — Слабоват, но для «побаловаться» сойдёт!

— Там есть ещё такие машинки?

— Ещё пара лежит. Только патронов к ним мало.

Борис объяснил, где нашёл пистолеты. Через несколько минут Беркут вышел из кабинета, с сияющим лицом. В руках он держал точно такой же, как и у Бориса, пистолет.

Аскет установил пулемёты на точки: после удаления консервирующего заводского сала и смазки — они встали на свои должные места. Пулемёты были снаряжены огромным количеством боеприпаса, при стрельбе патроны можно не жалеть. Восемь лент, в 250 патрон — не шутка. Остаётся лишь не допустить перегрева ствола — да и это не особая проблема — к каждому пулемёту имелось по два запасных ствола в найденных «ЗИПах». При использовании пулемётов допускалось наружное водяное охлаждение, при не сильном перегреве. И мы поставили по нескольку вёдер с водой у каждой точки. Единственное, что категорически запрещалось, так это давать очередь во всю длину пулемётной ленты. Это я слышал от одного, хорошо знающего своё дело, фортового бродяги. В каждом из «БК»[50], Аскет поставил по две винтовки, с запасом патронов, винтовку с оптикой он оставил при себе.

Мы оборудовали два основных «ДОТа», это был первая и третья огневая точка. Первым «ДОТом» был тот, в котором была дверь на улицу. Последним, четвёртым — последний по коридору, который был ближним к нашему спальному расположению. Точку номер два, с копчёными потолками, и точку номер четыре мы пока не трогали. Аскет закрыл броне-люк амбразуры и, замаскировал сооружение снаружи, не поленившись побегать по ночному лесу с фонарём. В довесок к «М-98» мы натаскали в «ДОТы», по несколько автоматов «МР-40», кучу патронов и неснаряжённых магазинов к ним. Автоматы ещё предстояло чистить — они все были в заводской, ссохшейся, но ещё предохраняющей железо от ржавчины, смазке. Это дело Аскет обязал нас выполнять во время ночных дежурств. Он нашёл много гранат, но половина из них была испорчена — тёрочные запалы отсырели, и гранаты более не функционировали. Те же гранаты, что лежали разобранными на составляющие части, и упакованными — были готовы к бою, после их сборки. Лежали они в ящиках на стеллаже — влажность их не тронула. Их было штук пятьдесят. Ещё столько же — отсыревших, собранных, наваленных с горкой в небольшой деревянный ящик. Серёга предложил поскручивать с них «бошки», и прикрутить их проволокой к боевым гранатам — чтоб вдвое увеличить силу взрыва. Все патроны мы протирали найденным в канистре керосином, но этого особо не требовалось — все были в идеальном состоянии. Для девушек, — которые наотрез отказались спать в другом помещении, — мы отгородили отсек в спальном помещении ширмой — занавесив немецкими кителями две кровати. Печь обложили дровами — пусть сохнут. В общем, мы обживали забытую немцами систему оборонительных сооружений. Многого того, что должно быть — не было, к примеру, дополнительных, скрытых бойниц. Не было ни пушек, ни миномётов — ведь Наши солдаты могли добраться до этого места на танках — уж если мы сюда добрались на колёсах! Аскет всё обшарил в поисках хоть одного миномёта — но тщетно — их здесь не было. Видимо, немцам не удалось во время переправить любимое немецкой пехотой, и самим Аскетом, оружие. Но в любом случае, на недостаток вооружения жаловаться не приходилось. Мы дадим хороший отпор врагу, и сами будем в недосягаемости, сомнительно, что бандитам придёт в голову мысль брать с собой гранатомёты. Скорее всего, основное оружие бандитов — винтовки с оптикой, автоматы — быть может, с подствольными гранатомётами, — возможны пулемёты, гранаты. Ведь они думают, что будут убивать неспособную на контратаку городскую молодёжь, с травматическими «пестиками». Они думают, что наша психологическое восприятие мира подавлено, что каждый из нас угнетён нынешним своим положением, и что сейчас мы по-тихому срываемся друг на друге — вымещая собственную не состоятельность и не способность к ответным мерам. Ещё наш козырь — Аскет. Мы все сидели и пили чай, подогретый в немецком, алюминиевом, новеньком чайнике. Девушки что-то готовили в соседнем помещении обустроенной нами кухни.

— Поверит Крап, в то, что мы находимся в лагере? — спросил я.

— У них других вариантов не будет — поведутся! — уверенно говорил Наёмник.

— Мне кажется, что после «сюрприза» у реки, они будут более осмотрительны!

— Будут, именно поэтому они хорошенько осмотрят поляну через оптику. Увидев этот лесок, они поймут, что пропустить такое идеальное для лагеря место мы бы не могли. Если бы ты не нашёл эту подземку, то нам пришлось бы окапаться и залечь в лесу — на краю поляны, заминировав лагерь с твоей «Нивой». Войдя в лагерь, часть наших врагов бы полегла. Дальше — нам пришлось бы действовать по обстановке — мы бы уже знали, с каким количеством людей нам придётся воевать. Один из вариантов — подманить их к южному краю леса, и перестрелять их, пока они находятся на открытой местности. Либо, — если бы нам очень повезло, и они устроились бы на ночёвку неподалёку, — мы бы штурманули их временную базу ночью. Можно было бы напасть на них с нескольких направлений — но для любых действий, нужно знать количество, и «качество» нашего противника. Нужно знать расклад. Я слышал кое-что за этого Крапа. Поверьте мне — недооценивать его людей, как и самого Крапа — гиблое дело!

— Я думаю, — вмешался в разговор, внимательно слушавший Чёрного, Серёга, — Что им будет проще нас убить сразу, без партизанских игр!

— Вы ему нужны живыми! — ответил Аскет. — Они захотят вас допросить, увидеть страх в ваших глазах — это шакалы, и они питаются этим страхом! Им нужна победа — а для этого они должны видеть врага. Когда они напорются на наши ловушки, и нащупают наш лагерь оптикой, они залягут метрах в двухстах от лагеря — и будут ждать. Нападут они на нас рано утром, часа в три-четыре. Это время, когда человек крепче всего спит — «учётный час», когда маза по воровскому делу идёт. Я сделал двух манекенов, и посадил их у костра — они вполне прокатят за людей. К тому же ветки, брошенные для маскировки костра, серьёзно затрудняют видимость лагеря в целом. Кучи пустых бутылок, тоже наведут на мысль, что мы бухаем — и они потеряют бдительность второй раз.

— Там половина немецких бутылей, что если они просекут? — спросил я.

— Это мы знаем, что они немецкие — на донышках выбиты буквы. Даже через самый хороший бинокль этого не разглядеть, на таком расстоянии. А сами бутылки — их разнообразие цветов и форм — мало ли сейчас в магазинах заграничного бухла? А этикеток нет — в воде, в речке охлаждали, вот они и отклеились. Со стороны всё должно выглядеть логично, и понятно. Перед штурмом они будут анализировать увиденное — будут кнацать наш расклад, и на его основе «запаривать чифир».

— Что будет, когда группа нагрянет в лагерь?

Аскет ответил лишь усмешкой, посчитав её достаточным объяснением.

— Меня волнует один вопрос, — вклинился в разговор Левинц, — Мы сейчас находимся в жилом помещении кругового заградительного сооружения. Что оно заграждало? И ещё. Когда я заходил в первый «ДОТ», то видел горку, довольно высокую — за могилой. «ДОТы» вкопаны и занесены землёй, и почти не возвышаются над поверхностью — то есть это не они. Что в центре этой круговой обороны?

— Там есть что-то, — уклончиво ответил Аскет, — Но с другой стороны, когда строят дом — вначале строят забор! Если забором является наше подземка — не полностью достроенная, — то получается и дом не начат?

— Нет, сто пудово там что-то есть! — не унимался Борис.

— Мы сходим туда, с Симаком, завтра. А пока — всем спать! Кроме меня, и Симака. В четыре утра вам с Беркутом нас менять! — Аскет кивнул на кобуру Левинца:

— Что за «кнут»?

— «Валёк»[51].

— Тут нашёл?

— Да, в шкафу.

— «Парабеллум» или «P-38» лучше возьми, на хрен тебе этот «дристострел»? Из него разве что застрелиться можно — что и сделал Адольф, в своё время! — задумчиво промычал Чёрный, мыслями который был уже там — под этим холмом, что в центре оборонительной системы «ДОТов».

— Кстати, парабеллум переводиться как «готовься к войне»! — сказал Борис, вытягивая двумя пальцами папиросу из пачки.

— Названье, соответствующее нашему положению! — усмехнулся Сергей, подливавший себе в кружку до черноты крепкий, чай.

Мы ещё минут пятнадцать чаёвничали, разговаривая ни о чём. Затем, накинув ремень «Калаша» на плечо, я направился к своему посту — «ДОТу» номер три. Чёрный пошёл к первому каземату, звонко шлёпая подошвами по затопленным тоннелям. Китайский «ПМ» я променял на «готовься к войне», который предстояло почистить от консервирующего покрытия, смазать и снарядить. Сидя в тёмном, сыром каземате, поглядывая время от времени в прорезанное открытое окно амбразуры, я вслушивался в ночную тишину. Из туннелей, снизу, доносился редкий звук капавшей воды. Методичный, громкий, на фоне мёртвой тишины казематов, звук казался оглушительным. Не произвольно я задумался о мучениях, которые испытывали люди, подвергшиеся «капельной пытке». Иногда, где-то в туннеле, слышались всплески воды, будто рыба в ночной реке всплыла, чтоб хватануть воздуха. Из окошка, — через которое квадратным пятном на полу поступал слабый, мертвенно-жёлтый свет луны, — веяло холодом, и свежестью ночного леса. Прикрыв амбразуру в целях светомаскировки, я разжёг керосиновую лампу. Чистка оружия поглотила моё внимание к туннельной жизни, и время окончания моего дежурства подошло незаметно. Я услышал шаги, вдалеке, и вздрогнул. Поглощенный своими мыслями, за работой, я не заметил, как пролетело время. Самым страшным звуком, из тех, которые я мог бы сейчас услышать, для меня был выстрел. Звук шагов нисколько не напугал меня, а скорее удивил. Я посмотрел на часы, и понял — всё в порядке. Должно быть Наёмник идёт. Загасив лампу и открыв окно бойницы, я стал ждать его прихода, на случай, приготовив пистолет — выработка рефлекса, дело полезное! Звук неспешных шагов становился всё громче, затем в тамбуре, снизу, замигал свет его фонаря. Через какое-то время свет стал ярче, затем появился сам идущий. Войдя в тамбур, он посветил ярким фонарём снизу вверх, на меня:

— Пора меняться! Я пойду поднимать сменщиков, а ты посиди пока, на случай, тут! — сказал человек, бесцветным голосом Аскета.

— Ты в глаза только не свети! — попросил я, и тот сразу опустил луч фонаря на мокрый, бетонный пол.

Мне стало стыдно — ведь я, прикрыв амбразуру, попросту «забил» на своё дежурство. А вот Аскет, судя по его усталым шагам и голосу, вслушивался в тишину, собранный и сжатый — как сжатая боевая пружина, готовая в любой момент распрямиться. Через минут пятнадцать меня поменял Борис, Серёга сменил Чёрного и отправился дежурить на «первый пост». По-хозяйски поставив «Сайгу» в угол помещения, Левинц, при свете своего фонаря, зажёг ещё не остывшую керосиновую лампу, обыденным движением руки достал из кармана немецкого кителя бутылку шнапса. Лицо у Левинца было слегка опухшим после сна, настроения разговаривать у него не было, и он всё делал молча. Удобно разместившись на двух ящиках, поставленных рядом друг с другом, он откупорил бутыль, достав из другого кармана стакан, и слегка наполнив его, он — так же без слов — проглотил жидкость. Затем закурил, положив пачку с папиросами и зажигалкой перед собой. Запахло маслянистым дымом марихуаны. Борис, думавший о чём-то своём, спохватившись, затушил папиросу об доску ящика, на котором сидел, убрал окурок в пачку, достал другую папиросу — уже нормальную, с табаком, и вновь закурил, загадочно подмигнув мне своим опухшим «пельменем». Я, выдернув из-под его задницы тряпку, повесил её на выступающие уголки металлического швеллера, как штору.

— Симак, иди уже спать, я тут сам разберусь! — недовольно прохрипел Левинц.

У меня появилось чувство, что я гость в чужом доме, и это ставшее за прошедшие часы родным помещение — больше не моё. Чувство, будто бы я сел в салон проданной только что машины, чтоб забрать свои вещи; и почувствовал тепло этой машины, знакомые до мелких деталей части салона, запах этой машины, бугорок на сидении — к которому привык, и который давно не вызывает дискомфорта. Странное чувство испытываешь в этот момент: с одной стороны, подобие радости — ведь тебе предстоит покупать новую, не ломающуюся, удобную, мощную и красивую машину. А с другой ты чувствуешь, что частица твоей души остается здесь, в этой, твоей машине, — остаётся новому владельцу. Это странное чувство — смесь радости, ревности, тоски и грусти, и пустоты. Я хлопнул себя по щеке — Борис удивлённо посмотрел на меня, будто бы только что увидел материализовавшегося призрака; накинув на плечо «Ксюшку», включив свой налобный фонарь я, без напутственных слов и бесплодных нравоучений, направился в «располагу». Дойдя до спального помещения, в котором было довольно тепло и слегка пахло носками, я бухнулся в свободную кровать. Решил спать не раздеваясь. Посмотрев на соседнюю кровать, прикрывая свет фонарика ладонью, увидел, что Аскет тоже спит в одежде. Автомат я поставил у изголовья кровати — что бы в случае чего, успеть схватить своё грозное оружие. Девушки спали за шторой, которая ограждала половину мальчиков, от территории девочек. Что ж, это правильно. Так им будет лучше, а нам… а нам всё равно — мы и под открытым небом уснём! Несколько раз глубоко вдохнул, и медленно, расслабленно выдохнул — такой способ не раз помогал мне уснуть, его мне посоветовал когда-то Виктор Викторов — человек, во многом сделавший мою жизнь проще. Я закрыл глаза. Да, здесь, в этом склепе, чувствуешь себя чужим, словно в гостинице, или даже в кровати у любовницы, муж которой может прийти в любой момент. Что ж, первая ночь здесь. Тут умер человек — Штефан Ланге, и много лет его тело плавало от двери к двери в одной из потерн подземки. Если бы об этом знали девушки — то не в жизнь бы не уснули — да они вообще бы отказались спускаться сюда. Хотя, Алёна вроде крепкая девочка — такие коня на скаку и в горящую избу… «У-у-у-у» — раздалось протяжное, заунывное гудение, от которого мороз прошёл по коже. «Это ещё что?» — подумал я. Гудение повторилось, и я понял — это система вентиляции, и она, несомненно, работает — ведь дым из печи куда-то уходит, да и после того, как в помещении покурил Борис, через пятнадцать минут снова пахло плесенью и грибком. Словно невидимая искорка жизни в огромном, вросшем в землю, космическом корабле, упавшем на землю много тысяч лет назад. Показалось, что что-то промелькнуло в пролёте между кроватями, будто бы тень… нет, невозможно — в абсолютной темноте не может быть тени! Появилось чувство чужого взгляда, неприятным холодком пронзающее тело. Прикрывая ладонью, включил фонарь, огляделся — никого, лишь тихие посапывания Аскета. Дверь в коридор закрыта. Если её открыть — то будет шум, не услышать который я бы не смог. Нет, я просто устал. Нужно дать мозгу отдых, после насыщенного событиями дня. Мой мозг не привык к постоянно меняющимся декорациям вокруг меня — он просто не успевает подстраиваться под динамически меняющуюся обстановку. Нужно уснуть, обязательно — ведь завтра может просто не быть такой возможности. Перед глазами появился, словно на не качественном, размазанном фотоснимке, Ланге. Появился, и тут же исчез, провалился во мглу небытия. Ладно, теперь, должно быть, его душа спокойна. Набрав воздух в лёгкие, я медленно выдохнул, затем снова вдохнул сырой воздух полной грудью, и снова медленно выдохнул. По телу прошла волна слабости, мышцы расслабились и налились приятной тяжестью. Снова вдох, затем медленный выдох — и вот уже сознание медленно перешло в «сонный режим», оставляя контроль над телом подсознанию. Я уснул.

Я услышал какой-то шум, возню, возгласы и суету. С трудом разлепив слипшиеся веки, увидел перед собой улыбающееся лицо немца. Это был немецкий офицер — я дёрнул руку, ещё не осознав до конца, где я, к автомату — о котором как не странно я помнил. Ладонь нащупала холодный лак деревянного цевья «укорота» — автомат стоял на своём месте, прислонённый к изголовью моей шконки. Но немцем, которого я так испугался, оказался Левинц, в форме гауптштурмфюрера «СС».

— Аларм! Аларм! — кричал он. — Шнеля зе битен, унэн арбайтен!

— Хорош орать! — слегка прикрикнул я, продирая глаза после недолгого сна. — Время сколько?

— Время много! — ответил он. — Петухи уже поют! — и он с нескрываемым подозрением покосился на сидящего с кружкой в руках Беркута.

Тот поймал его взгляд:

— Слышь, ты на что намекаешь, я не понял? — с вызовом спросил он, отстраняя от себя парящую сизым дымком кружку.

Я почувствовал запах кофе.

— За больное место задел? — с нотками переживания и сочувствия спросил Левинц.

Серёга встал, поставил кружку на пол, и подошёл к Борису, — тот отстранился, поймал протянутую к себе Серёгину руку. Они сцепились, и повалились на пол. На шум прибежала Света — судя по всему готовившая на кухне. Она посмотрела на двух сцепившихся парней — одетого в зелёный камуфляж, и другого, в форме немецкого капитана войск «СС».

— Прекращайте! — обратилась она к дерущимся. — Симак, останови их!

— Да они в шутку, утренняя гимнастика у них, не мешай лучше! — ответил я, не забывая о своём недавнем пробуждении с его участием, немного злорадствуя, глядя на красное лицо Бориса.

Я должен был спать до восьми часов — но Левинц разбудил меня на полтора часа раньше… что ж, пусть наслаждается экзекуцией — я вмешиваться не стану.

— Всё, хорош! — простонал Борис из-под Серёги. — Гитлет капут! Русиш золдатен гуд! Сталин, водка, балалайка! Гитлер — швайн!

— Ты дошутишься, когда-нибудь! — пообещал Беркут, вставая и стряхивая с себя налипшую на одежду серую пыль.

— А где Аскет? — спросил я.

— Он на кухне! — ответила Света. — Завтракает.

«Завтракаем мы уже на кухне!» — отметил я. Это правильно — там и стол есть, да и плита рядом! Было не привычно встречать рассвет в полной темноте, если не считать света свечей и керосиновых ламп. Если бы не оживление друзей, и не подсвеченные мертвенным, зелёным светом стрелки «Востока», указывающие на «6:30», то я бы подумал, что и не спал вовсе, а только задремал, как меня тут же разбудил Борис. Выйдя в коридор, я почувствовал запах еды. Организм откликнулся на аппетитный запах легким бурлением в животе — захотелось есть. Стол, покрытый словно скатертью, нержавеющей сталью, передвинули от стены, и поставили посередине помещения. Вокруг стола стояли деревянные табуретки, поджидающие своих «наездников». Оседлав одну из них, я оглядел нержавеющее полотно стола. На столе стояла керосиновая лампа, освещая расставленные тарелки с парящей гречневой кашей, чашки, банку с кофе, чай, сахар, и стеклянную солонку с хромированным набалдашником, на котором выгравирована символика третьего рейха. Алёна сняла с плиты, и поставила на стол, виденный мною вчера новенький алюминиевый чайник, из носика которого тоже шёл пар. На завтрак была гречка, с большими кусками тушёнки, хлеб, и кофе или чай — кому что нравится. Плотно поев, я решил проверить вчерашний аккумулятор; зайдя в генераторную, накинул на него клемму. Из-под клеммы выскочила синяя искра. Стрелка на панели приборов генератора бодро подпрыгнула, показывая нужный заряд. Сбросив все тумблеры в электросчетчике на ноль, я нажал кнопку прогрева свечей. Загорелась красная лампочка, со спиралью, но загорелась ярко — не то, что вчера! Погорев несколько секунд, она потухла, и я нажал на кнопку пуска двигателя. Двигатель зашумел — раскручиваемый стартером, но мотор не завёлся. Ещё раз прогрев свечи я попытался запустить двигатель снова. Во второй раз снова ничего не произошло. Услышав через открытую дверь звук запускаемого двигателя, пришёл Серёга, с очередной кружкой кофе в руках.

— Не схватывает? — спросил он, отхлебнув из кружки и поставив её на стеллаж.

— Да. Что-то не заводиться. Как бы ни пришлось его перебирать.

Серёга, присев на корточки, принялся внимательно разглядывать двигатель, через какое-то время его взгляд дошёл до топливного бака, он хлопнув ладонь о ладонь открыл маленький краник, находящийся прямо под баком, и от того не замеченный мною. Затем, пройдя глазами по медной трубке топливопровода, он открутил металлическую крышечку на топливном насосе. Крышка, соединённая с деталью металлическим стержнем, оказалась ручным насосом. Серёга вытянул её, затем с силой вдавил — и так повторил несколько раз, пока из небольшого металлического клапана, с шариком внутри, не закапала солярка. Подумав о чём-то, он вновь принялся качать. Из клапана с шипением вместе с соляркой выходил воздух.

— Надо прогнать воздух! — пояснил он. — Соляра не поступала. Попробуй сейчас! — сказал он, закручивая крышку ручного насоса.

Я снова прогрел свечи, боясь, что напряжения аккумулятора не хватит на третий раз. Запустил стартер. Коленчатый вал крутился рывками — как будто, в конце полного оборота он упирался во что-то, потом с помощью силы стартера преодолевал сопротивление препятствия, и вновь делал полный оборот. Вдруг обороты двигателя участились — послышался звук детонации. Показалось, что двигатель будто «троит», я отпустил кнопку стартера — и двигатель снова затих.

— Давай ещё! — азартно проговорил Серёга, вперивший напряженнёй взгляд в дизель.

Я вновь нажал на выключатель, двигатель закрутился уже быстрее, снова «затроил», и через несколько секунд ожил, наполнив комнату мягким рычанием. Комната заполнилась шумом, стрелки на приборах запрыгали, указывая на какие-то цифры, в помещении появился не сильный, но отчётливый запах сгоревшей солярки. Двигатель работал не устойчиво, обороты то увеличивались, то резко падали.

— Пусть потарабанит, столько лет ведь стоял! — успокоил Беркут, вытягивая рукоять ручного привода газа.

— У него кольца должно быть, залипли! — сказал я, не раз слышав от бывалых шоферюг байку про то, что на застоявшихся двигателях кольца нужно менять.

Но вопреки всему, двигатель работал. Постояв немного, и полюбовавшись на ревущий, чадящий сквозь ссохшиеся уплотнители системы вывода отработанных газов дизель, мы пошли на кухню. Нас встретили удивлённые взгляды наших товарищей:

— И где свет? — спросил Левинц.

— За электричество семьдесят лет ни кто не платил, а ты говоришь свет! — ответил Серёга.

— Пусть движок приработается, потом будем и ток по проводам пускать! — вмешался я, не давая товарищам снова начать спор.

Выпив по чашке кофе, мы с Беркутом направились в генераторную, к электрощиту. Поплевав на пальцы на удачу, Серёга включил первый тумблер: тот сухо щёлкнул, но ничего вокруг нас не изменилось. Он щёлкнул вторым тумблером — предохранитель над ним, неприятно зашипев и задымившись, сгорел. В этот момент обороты двигателя на несколько секунд упали, и он чуть было не заглох. Запахло горелой пластмассой.

— Тут замыкание! — объявил Сергей.

— Наверное, освещение туннеля! — предположил я. — Там многие плафоны на половину залиты водой!

Он включил ещё несколько тумблеров — но, как и после включения первого — ничего не произошло. Затем, при поднятии очередного рычажка — двигатель взревел, автоматически набирая обороты, завибрировал, — будто неведомая сила хочет разорвать его изнутри на части. В стене что-то грохнуло, будто с той стороны ударили по ней огромной кувалдой, затем раздались какие-то глухие щелчки.

— Дверь! — вскрикнул я.

Схватив прислонённый к стене автомат, я выбежал в коридор, направив ствол оружия, и луч своего фонаря, на огромную дверь. Железная плита медленно отъезжала от стены. В генераторной что-то едко зашипело, заискрил сварочными вспышками электрощит, послышалась матерная ругань, которая тут же утонула в грохоте двигателя. Дизель набрал бешенные обороты, заполнив сильным шумом пространство вокруг нас. Рядом со мною стоял, не заметно подошедший, Аскет. В его руках был направленный на дверь «Кедр», и он заворожено смотрел на приведённую в движение железную громадину. Вдруг гул надсадно работающего двигателя резко стих. В стене снова что-то сильно стукнуло — звук удара отдался дрожью в полу. Дверь на секунду замерла, издавая грохот крутящихся шестерней, приводимая в движение неведомым механизмом, со скрипом поползла в обратную сторону. Дверь закрывалась. Чёрный бросился на кухню, в этот момент мне показалось, что в щели закрываемой двери что-то мелькнуло, что-то, освещённое лучом моего фонаря. Буд-то человеческая рука, с огромной скоростью, махнула нам на прощание: появилась, и тут же исчезла. Наёмник быстро подбежал к почти закрывшейся двери, и всунул в уменьшающуюся щель металлическую кочергу от печи. На скорость закрытия двери кочерга не повлияла — та продолжала вжиматься в стену, безжалостно сминая подсунутую железку, словно алюминиевую проволоку. Я побежал к Серёге. На его перепачканном чёрной копотью лице, искривленном гримасой боли, читалась досада. В комнате висел тяжёлый, кислый смрад горелой пластмассы и сгоревшей изоляции. Едкий дым жёг ноздри, слезились глаза. Щиток с тумблерами почернел, оплавившийся выключатель дымился. Серёга растерянно смотрел на меня.

— Чего случилось? — спросил я, пытаясь перекричать всё ещё шумящий в ушах дизель.

— Хана двиглу! — мрачно констатировал Серый. — Вначале нагрелся предохранитель — не сгорел сразу, а начал накаливаться, и накалился докрасна. Я пытался отключить тумблер — но кнопку заклинило, она сама уже стала горячей, такой — что я обжег об неё пальцы. Затем пошёл дым, посыпались искры — в движке тоже что-то задымило, заискрило, и он сдох.

Аскет, молча слушал Серёгу, глядя на него исподлобья. Я посмотрел на один из толстых кабелей, отходящих от щитка. Кабель полностью выгорел, от него остался лишь чёрный огарок вспузырившийся обмотки, из которого свисла оплавленная медь. В комнате появились девушки и Левинц — все молча смотрели на дымящиеся провода.

— Граждане, — обратился к ним я, — Расходимся, здесь не на что смотреть! Обычное замыкание!

После того, как дым в генераторной немного рассеялся, мы с Серёгой сняли крышку щитка приборов на генераторе, и обнаружили, что погорели все предохранители. Запасных нам найти не удалось, — предохранители были только для электрощита, — видимо немцы не рассчитывали, что может случиться нечто подобное. Должно быть, предохранители на генераторе в двигателе были чисто символическими — например, обязательным требованием комиссии по приёму генератора, — и сгореть им не надлежало ни при каких обстоятельствах. Однако мы их сожгли, причём все разом! Гордиться тут было нечем, и мы быстро соединили почерневшие контакты медной проволокой. Не осознанно поплевав на чёрные пальцы, Серёга попробовал запустить двигатель, от которого исходило тепло, и ещё слышалось, как бурлит вода в системе охлаждения. Дизель легко завёлся, бодро набрав нужные обороты. От генератора, прикрученного к двигателю, запахло палёной проводкой.

— Другие выключатели целы? — спросил я Серёгу.

— С виду — целы, только я их больше не трону!

Подойдя к щитку, я принялся щёлкать выключателями, включать которые мы ещё не пробовали. После щелчка первого тумблера, в помещении генераторной стало светло — загорелись лампы, прикреплённые к стенам. Через открытую дверь мы увидели, что свет загорелся и в коридоре, и на кухне. Сквозь мерное мурлыкание двигателя послышались радостные возгласы, кто-то хлопал в ладошки. Я включил остальные тумблеры: поднимая рычаг каждого из них вверх, моё сердце на секунду замирало, в ожидании снопа искр и сильной электрической вспышки. Но, вопреки ожиданию, все они встали в верхнее положение, без трудностей и проблем. Свет ламп осветил задымлённую комнату. Стены в ней, и потолок, были слегка закопчены — скорее всего, выхлопом дизеля. Мы пошли на кухню, где тоже горел свет, и это помещение оказалось больше, чем казалось в свете керосиновых ламп. Лампы во всех помещениях этого подземного сооружения были одинаковыми, овальной формы, со стеклянными колпаками, на которых был одет металлический каркас защитной решётки. Все они крепились к стенам, хотя если бы их закрепили на потолке — свету было бы больше. Некоторые лампочки горели, некоторые нет. Я решил проверить, работает ли освещение в туннелях, соединяющих «ДОТы». Туннели были освещены. Некоторые лампы, несмотря на то, что были частично заполнены водой — продолжали гореть, освещая сквозь мутную воду в своих плафонах покрытые грибком стены потерны. Я вернулся в наш спальный отсек — там слегка пахло горелой пылью, и было довольно тепло — заметно теплее, чем в остальных помещениях. Посмотрев на печь, я удивился — огня в ней не было. Неужели где-то здесь есть электрический тэн, который прогревает поступающий сюда воздух? На одной из кроватей сидел Аскет, и собирал свой рюкзак. Он увидел меня:

— Надо пойти осмотреть ту гору, за могилой! — спокойно сказал он.

Он безразлично воспринял появившийся в подземке свет.

— Думаешь, там есть вход в подземное сооружение, в которое ведёт эта броне дверь?

— В таком сооружении не может быть одного входа. Два — минимум, если это небольшое сооружение. А если большое — то три, четыре, пять — их может быть сколько угодно! Собирайся, вместе пойдём, как договаривались!

Мы с Наёмником шагали по туннелю, волнуя осевшую серую муть воды зубастыми подошвами своих армейских ботинок. Булькающий звук сменился чавканьем — мы подходили к выходу. Выбравшись наружу, я вздохнул, и ощутил всю свежесть воздуха, наполняющего окружающий нас мир. Свежий воздух в очередной раз опьянил меня, и я слегка пошатываясь, стараясь не трещать ветками и контролировать обстановку вокруг, шёл за Наёмником. Аскет остановился, и долго прислушивался к лесу.

— Слышишь? — тихо спросил он.

— Нет. А что я должен слышать?

— Дизель. Двигла совсем не слышно!

И действительно, в лесу стояла гробовая тишина, изредка нарушаемая шелестом продуваемых ветром листьев.

— Ночью дизель можно будет не глушить; — заметил он.

Мы дошли до бугра, находившегося в центре кольца обороны. Чтобы не допустить к этому холму Наших солдат и строилась эта сложная и хорошо оборудованная система казематов. Тут виден вход — он завален кусками бетона, перемешенными с землёю. Взорван. Разобрать завал без спецтехники невозможно. Поднявшись на вершину холма, мы не обнаружили никакого лаза, или люка; не было и провалов в грунте. То есть, взорвана только дверь в подземку — а сами несущие своды остались целыми.

— Смотри! — указал пальцем куда-то в сторону Аскет.

И я увидел то, что привлекло внимание Наёмника: небольшой холмик метрах в пятидесяти от нас, размерами раза в четыре меньше нашего, — на котором мы сейчас стояли. На его заваленной гнилыми деревьями вершине мне показалось, что-то чернеет, похожее на провал. Мы, не сговариваясь, направились ко второму холму. Взобравшись на вершину, мы обнаружили бетонный колодец, уходящий вглубь. Странно, но почва вокруг этого колодца была как-то подозрительно потоптана. Будто бы вокруг этой бетонной трубы, уводящей в подземелье, каждый день ходит кто-то. Нет ни веток, ни опавших листьев. Радость первооткрывателя сменилась незнакомым холодом в груди, и слабостью в ногах. Ширина колодца — два метра, глубина… Аскет бросил поднятый с земли камешек. Пролетев в свободном полёте секунд шесть-семь, камешек ударился о дно. Именно ударился, а не булькнул, как я ожидал. Дно было сухим и твёрдым. Судя по потоку ветра из этого колодца, это не что иное, как вентиляционная шахта. Наёмник вызвал по рации лагерь, которым для нас стали подземные казематы.

— На связи! — бодро ответил Борис.

— Мы уходим под землю! — Борис должен был понять, о чём речь, поскольку мы предупредили его о своих планах.

Под землёй мог быть газ, или ещё какая-то опасность. В случае чего, Левинц с Серёгой обязательно вытащат нас. Предусмотрительность Аскета ещё раз указала на его грамотность, как человека военного, и на его богатый жизненный опыт. Он достал из своего рюкзака капроновый канат, достаточно толстый, чтоб при желании выдержать нас обоих. Зацепив один конец за ржавый крюк, — торчавший из покрошившегося от времени бетона, — он сбросил верёвку и, не раздумывая начал спускаться. Через какое-то время я увидел как снизу, довольно глубоко, замелькал фонарь. Команды спускаться вниз «напарник» не давал, и я терпеливо ждал развития событий, сняв с плеча на случай, автомат. Прошло полчаса. Аскет не подавал признаков жизни. Я крикнул, но мне ответило лишь моё гулкое эхо. Наёмник не отвечал. Схватив верёвку руками, закинув за спину автомат, я прыгнул вниз, крепко схватившись за трос. Спуск занял довольно много времени. Спускаясь в глубину шахты, я видел множество ответвлений труб, которые уводили воздушные каналы в недра земли — слишком узкие для того, чтоб по ним можно было хотя бы проползти. Некоторые из этих труб были защищены ржавой, металлической решёткой, из других свисала непонятная слизь, цвета бурой ржавчины. Я спускался ниже, медленно, крепко вцепившись руками в капроновую верёвку. Дурацкая мысль пришла на ум: «что если сейчас из какой-нибудь трубы на меня прыгнет какая-нибудь крыса, или ещё что похуже?» Ведь я уже не смогу сдёрнуть автомат. Мне придётся отпускать канат, и камнем лететь вниз. «Ну, Аскет, хоть бы подстраховал! — злился про себя я. — Что же ты молчишь, Наёмник?» Наконец труба переросла в довольно просторное помещение, под потолком которого я висел на канате, осматривая площадку снизу. Бетонные стены помещения были круглыми, без краски, на полу местами виднелись довольно большие лужи. «Надо же было случиться тому, чтоб камень, брошенный Аскетом, стукнулся именно о сухой бетон! А если бы он упал в воду, то услышав всплеск, полезли бы мы сюда?» «Полезли, один хрен!» — тут же ответил сам себе я. Оглядевшись, и вслушавшись в тишину, я не обнаружил никаких следов Наёмника. Ничего подозрительного, впрочем, тоже не было. Если не считать само это место воплощением неизвестности и скрытой опасности. «Хотя какая тут может быть опасность? Крысы? Нет, не стоит терять бдительность! Одно появление Штефана Ланге чего стоит! Следующей такой встречи я могу не пережить — сердце не выдержит!» — думал я. Ведь когда мы с ним встретились, я был уверен, что это местный житель — живой человек. Когда же я увидел его разбухший от воды труп, всё моё восприятие мира рухнуло — раньше я представить себе такого не мог. Следует пересмотреть свою жизнь, и взгляды на привычные вещи, с учётом возможности существования нечто потустороннего, неизвестного. «Обязательно — если выберемся от сюда!» Наконец ноги упёрлись в твердь бетонного пола, в небольшую горку с лесным мусором, наваленным под вертикальной трубой вентиляционной шахты-входа в подземелье. Я начал осматриваться по сторонам. В бетонном потолке было много чёрных дыр с железными решётками — отводы для воздуха, здесь была главная шахта. Воздух из труб-артерий попадал в этот круглый зал, и уже отсюда, вытягивался на поверхность. Здорового вентилятора тут не было, хотя по логике он должен где-то быть. Должно же что-то засасывать воздух с улицы? Может, не успели поставить, помещение было не достроено — стояли вёдра с цементными наплывами, одно ведро было перемазано гудроном. Поиск «Карлсона» я отложил; был более важный вопрос: где Аскет? Тут была только одна дверь, без сомнений, что он ушёл именно в неё. В помещении было темно, если не считать слабого света, который круглым пятном на полу освещал сгнившую кучу веток. Я окликнул Аскета ещё раз — ответа не последовало. Наёмник решил поиграть в прятки? Сам предупреждал и настрого запрещал прикалываться и подшучивать друг над другом! Нет, не такой он человек! Что-то случилось с ним, раз уж он отступился от заранее обговоренного плана. Я прошёл к двери, но стоило мне пройти пару шагов, как мой маленький, китайский фонарь предал меня, и слегка помигав на прощание, потух. Я оказался в полной темноте, лишь луч слабого уличного света, падающий с потолка, подсвечивал мне обратную дорогу. Вдруг мои ноздри втянули какой-то новый запах, которого я никогда не чувствовал. Пахло… так, словно бы кого-то подпалили на электрическом стуле, — хоть я и никогда не был свидетелем подобных казней, но мне кажется, что запах при этом должен быть именно таким. Тихое, словно от высоковольтной линии, электрическое потрескивание, исходившее от стен, от пола, от потолка. Мне показалось, сзади что-то шевельнулось; мне показалось, я услышал дыхание. Меня разобрала злость, я резко обернулся, и не испугался, когда увидел человеческую фигуру за своей спиной. Это был тёмный силуэт, тень, на фоне луча света, который падал сверху. Тень висела в воздухе, в десяти сантиметрах от пола, не двигалась, словно это была каменная статуя, которую кто-то подвесил за моей спиной на невидимом тросе, пока я думал, и изучал ржавую дверь. Автомат за спиной, до пистолета тоже далековато тянуться. Мысли застыли в моей голове, страха, о котором я думал минуту назад, я не испытывал, хотя уже осознавал — это не человек. Я пожалел о том, что поторопился со спуском — нужно было ещё повисеть под потолком, минут десять! Нет, я всё осмотрел — тут никого не было, «человеку» просто не откуда было взяться! Дверей, кроме одной, — которая находилась у меня на виду, — тут нет, как и лазов, широких вентиляционных труб. Нужно доставать оружие! Пистолет — до него ближе дотянуться!

Меня начало подташнивать, сердце почти остановилось. Воздух слился со временем, и превратился в тягучее желе; на смену холодному ознобу пришёл жар, липким потом стекавший с висков. Запах статичного электричества стал жечь ноздри, щелканье било по ушам, желе связало мои мышцы, словно я был в стельку пьян, только мозг при этом продолжал работать в обычном режиме. В темноте показались яркие звёзды, или это галлюцинации от перенапряжения? «Страх даёт им силу!» — вспоминал я слова Аскета, которого «они», видимо уже убили. Я попытался вспомнить что-то более страшное, что происходило со мной раньше — но все мои воспоминания казались ничтожными и жалкими. Тут сам по себе перед моими глазами появился образ Маши, её большие глаза с озорными искорками, её развивающиеся, словно на ветру, мягкие волосы. Я почувствовал её запах, теплый, нежный — такой же далёкий, как прошлое, которое невозможно вернуть…

Потом видение растворилось в сумраке подземного строения, но его сменило новое — я видел убийцу Маши, его взгляд перед тем, как я спустил курок.

— Ты? — шёпотом спросил я у недвижимой человеческой фигуры.

— Я.

Рука легла на нагретую телом пистолетную рукоять. Не было времени испытать личное немецкое оружие — но я был уверен — оно не подведёт!

— Не надо — ты не сможешь меня убить второй раз!

Это был он — убийца Маши!

— Что тебе надо? — направив оружие на силуэт, спроси я.

— Я хочу помочь… — тоскливо проговорил он.

— Ты мне уже помог, нам помог! — волна гнева охватили меня.

— Не кричи, иначе он услышит! — шёпотом говорил Була.

Нет, он уже никак не мог быть человеком — я сам видел, как пуля попала ему в голову, точно в лоб. Сам Фриц бы не допустил, чтобы после казни, кто-то остался в живых. Он висит над полом — человек так не может! Так не бывает!

— Бывает! — сказала тень убийцы, который как-то сумел прочесть мои мысли. — Я окружил нас пространством, которое не даёт нас слышать — мы с тобой между миром мёртвых, и миром живых. Но мне трудно удерживать это пространство — у нас мало времени! — проговорил убийца, лица которого я так же не видел. — Меня просили… я должен искупить перед тобой свою вину! Я знаю, что Маша в хорошем месте — потому, что её нет «здесь»! Но мне дали знать, что твой друг, которого зовут Штефан, просил исполнить его волю. Мне суждено… указать тебе на предателя — на того, кто хочет забрать твою жизнь! Мне суждено предостеречь тебя! Это он — человек, который сейчас ждет тебя за дверью! Прости меня, и не дай ему тебя убить — и тогда моя душа будет упокоена — я исполню то, что предначертано мне! Это мой единственный шанс — иначе, я останусь тут навечно! Он умеет… читать мысли, когда смотрит тебе в глаза, он умеет… видеть опасность — но сейчас темно, и он не видит её! Режь верёвку — оставь его… здесь, и за ним придут — встречи с ним… ждут многие! В луже под дверью… лежит труба — подопри дверь! Время кончилось… теперь он знает, что я здесь!.. Беги — спасайся, и спаси своих друзей… вы ещё можете отсюда уйти!.. Быстрее, или ты останешься навечно среди нас…

Я, словно под гипнозом, присел, не сводя глаз с тёмного силуэта, и опустил руку в ледяную воду, в которой сразу нащупал закруглённый метал, покрытый слизью. Сжав предмет — я не сомневался, это была труба — я поднял её и прислонил трубу к уродливой ручке двери, уперев другой её конец в бетонный пол. Каменная статуя медленно поплыла к стене. Тень достигла одной из глухих бетонных стен, там его силуэт плавно растворился, погрузившись в саму стену. А в голове ещё слышался тихий голос — человека, которого я знал всего несколько минут, — этот голос я ненавидел, он мне снился, он шумел в моей голове всякий раз, когда мыслями я возвращался к той казни. Это голос шептал: «Беги…Беги…Беги…»

Окаменевший, я стоял у двери, не в силах сдвинуться с места. В железную дверь сильно стукнули. Ещё раз. Словно разбуженный громким стуком, я отбежал на середину комнаты. Из-за заблокированной двери раздался голос Аскета:

— Симак! Открой! Что они сказали тебе? — Наёмник говорил не своим голосом, слишком мягким и неестественно добрым, для него.

— Открой, не слушай их! Открывай, говорю! — он перешёл на крик, вкладывая в интонацию всё больше металла и бешенства.

— Открывай, гнида, иначе я сам открою и буду медленно отрезать твои пальцы! Я буду жарить их, и скармливать крысам, а ты будешь на это смотреть! Потом я выколю тебе глаза, привяжу тело цепью к этой двери, и оставлю им!

Раздалась приглушённая автоматная очередь, последовательный стук пуль, вспарывающих тонкий металл. Пули засвистели вокруг меня, некоторые, ударяясь о бетон, с неприятным свистом рикошетили. Хаотично, — словно рой выпущенных на свободу разгневанных пчёл, — они летели во все стороны. Некоторые, с неприятным чваканьем, плюхались в воду, — поднимая в воздух фонтанчики грязной воды. Одна из пуль впилась мне в ногу — сильная боль пронзила всё тело, оцепенение тут же спало, и я рывком отпрыгнул от двери. Он стрелял, короткими очередями, не жалея патрон. Я понял — дверь не такая прочная, как в туннеле — на долго её не хватит. Если её металл пробивает пуля патрона «9х18», то стальной лист на этой двери тонкий, и стоит одной из пуль попасть в трубу-распорку, как дверь тут же откроется. Зацепившись за верёвку, я принялся карабкаться, что было сил. До потемневшего круга неба было несоизмеримо далеко. Цепляясь руками за верёвку, я мощными рывками приближался к свету. Снизу слышались удары о железо, затем снова короткие очереди выстрелов. Что-то грохнуло — он вышиб дверь. Сейчас он выпустит мне в спину магазин, и я камнем свалюсь на бетонный пол, превратившись в мешок с фаршем.

— Далеко собрался, а, Симак! — донёсся снизу злобный голос Аскета.

Проклятая верёвка оказалась бесконечной, руки почти онемели, в любой момент уставшие мышцы могли разжаться, отпустив спасительную капроновую нить. Раздался тихий, но в то же время показавшийся оглушительным, металлический щелчок вхолостую ударившего оружейного бойка. «У него кончились патроны!» — обрадовался я и, ощутив прилив сил, вцепился в верёвку с новой силой.

Мат, звук вынимаемого магазина, вот он уже вставил новый — передёрнул затвор, и я рывком, из последних сил, преодолев за этот спасительный рывок сразу метра полтора, оказался на воле. До мгновенья, когда спасительный круг света превратился из светящейся во тьме монетки, в бескрайную окружность, прошла вечность. В эту же секунду раздалась очередь, и за спиной просвистели, отскакивающие от стен шахты, пули. Звуки выстрелов были тихие. Очередь смолкла. Меня трясло, от огромного выброса адреналина, и от болевого шока. Пулевое ранение оказалось очень болезненным. Снизу что-то кричал Чёрный, но я не разбирал слов. Взяв валяющуюся под ногой палку, я нацепил на неё свою кепку, и закрепил её резинкой с фонарём. Эту конструкцию я сунул в трубу, и тот час раздались выстрелы. Куски пластмассы, перемешанные с раздроблёнными батарейками, брызнули мне в лицо. Я отскочил от трубы. Одел наголову свою продырявленную кепку. «А ведь эти дырки сейчас должны быть в моей голове!» — думал я. Если бы не этот призрак, так внезапно появившейся передо мною. И он оказался прав! Аскет рассказывал, что так бывало с ним, и призраки подсказывали ему, где засады, откуда ждать пули. Но теперь один из них помог мне. Призрак убитого мною кровного врага. Да, Наёмник хотел меня убить, и лучшее тому доказательство — моя продырявленная нога и кепка. Снизу слышалось:

— Я выберусь, и буду долго резать тебя, слышишь?! Они не смогут меня сломать — меня никто не сможет сломать! Я выберусь, запомни это!

Он не пытался лезть — знал, что я перережу верёвку, он свалится, и шансов выжить у него не будет вовсе. Я вытащил за деревянную рукоять «Штильхандгранат 24» из-за пояса, открутил пробку и, не задумываясь, дёрнул за керамическое кольцо. Активировав гранату, я бросил её в уходящую под землю трубу. Гулко хлопнуло. Бросив в карман остатки служившего верой и правдой фонаря, купленного по цене пакета молока, отстегнул карабин от крюка, я потянул верёвку на себя, смотав её, я заглянул в шахту. Было тихо. Из трубы шёл сизый дымок, едкий запах детонировавшего аммонала и сгоревшего пороха обжег ноздри. Всё — Аскета больше нет. Гранату бы побольше туда — для верности! Такого волчару так просто не завалить. С «Ф-1» — было бы надёжнее! Я направился к входу в «ДОТ», и только сейчас понял, что не знаю, что сказать ребятам. Они не поверят, что Аскет хотел меня пристрелить. Что же сказать товарищам? Как мне попасть туда? — ведь Борис должен был закрыть за нами дверь, если нас не будет более получаса! Нас не было часа три — дверь в любом случае закрыта. Рация осталась у Наёмника — мне придётся кричать в окно амбразуры, и то, не факт, что меня услышат. Подойдя к двери, я дёрнул не себя металлическую ручку — дверь оказалась не запертой. «Это хорошо, что Борис раздолбай — иногда, его наплевательское отношение может сыграть на руку!» — обрадовался я. Прихрамывая, я шел по мокрому полу, подходя к третьей огневой точке. Я медленно брёл по затопленным тоннелям, размышляя над поступком Аскета. Зачем ему было меня убивать? Чего он испугался? Пожалуй, он слишком разоткровенничался со мною, тогда… когда мы сидели в темноте, у печи, и пили немецкий спирт из алюминиевой канистры. Побоялся, что мы можем сдёрнуть из лагеря, оставив его одного в этой подземке. Вообще в последнее время он всегда был рядом — вчера например, он вызвался дежурить вместе со мною. Или он побоялся моей открывшейся связи с духами? Да, скорее всего так и есть! Почуяв, что мы достигли своей цели, он решил завалить для начала меня, затем по одному, так же, завалил бы и остальных!

Наконец, я пришёл. В расположении слышались весёлые крики, суета, возня. Я с силой оттолкнул дверь, сделав шаг через порог. Было тепло, сильный запах перегара и сигаретного дыма дал понять, что Левинц решил по-полной забить на «службу». В помещении повисла тишина, четыре пары глаз молча изучали меня. Алёна, резко вскочив с кровати, подбежала, и помогла мне дойти до ближайшей шконки. Я бессильно рухнул на скрипнувший ржавыми пружинами под весом моего тела сетчатый матрас. Только теперь я почувствовал боль в ноге, и в обессиленных, — после моего неистового подъёма по верёвке, — руках.

— Аскет, сука продажная, подстрелил! — пояснил я, окружившим меня друзьям.

Все разглядывали почерневшую от крови штанину. Тупая боль в ноге не давала забыть о пойманной мною пуле. Алёна убежала куда-то в коридор, наверное, побежала в лазарет, за аптечкой. В двух словах я рассказал, что и как произошло, упустив из виду лишь призрак Булы, который предупредил меня об опасности. Продемонстрировав продырявленную в нескольких местах кепку, я продолжил:

— После отстрела бандитов — вас ждала бы та же участь. Мы — лишь рабочие руки для него, и лишние свидетели. Он предупредил вас по рации, что мы спускаемся в шахту, чтоб вы сильно не удивлялись: потом он бы прибежал к вам, и рассказал, что я сорвался с троса, и свернул себе шею об бетонный пол недостроенной и пустой вентиляционной шахты. Но она не пустая — там что-то есть!

— Что? — спросил Серёга.

— Всё, что угодно! Там разветвленная система вентиляции, довольно большая. Судя по ней, постройка может иметь несколько ярусов. Но я думаю — это лаборатория, проводившая какие-то исследования в годы Великой войны. Аскет не хотел, чтоб я прошёл вглубь помещения. Он ждал меня за дверью, спрятавшись в темноте. Я включил фонарь — и его свет ослепил Наёмника, за полчаса привыкшего к темноте. Он дал очередь, в слепую, не видя меня. Я увернулся, выбежал из помещения, и закрыл за собой дверь, подперев её ржавой трубой. Аскет, не пытаясь ничего объяснить, стрелял через дверь. Одна пуля попала мне в ногу, после чего я окончательно поверил в серьёзность его намерений. Вылез из шахты, но и он тоже выбрался из-за той двери. Он стрелял мне в спину — и моя продырявленная кепка тому доказательство. Смотав верёвку, я бросил ему гранату, на прощание!

Вернулась Алёна, с аптечкой в одной руке, нержавеющей миской с прокипяченными инструментами — в другой, и в белой шапочке на голове, под которой прятались её красивые волосы. В аптечке были ампулы и склянки, бинты, свалявшаяся вата. В нержавеющем блюдце — несколько разобранных, стеклянных шприцов, пинцет, скальпель, игла с нитью. Шприцы были многоразовыми — разобрал, прокипятил, заправил, шырнул — и так до бесконечности, только резиновые прокладки меняй.

Алёна пристально посмотрела на меня:

— Скидывай портки!

— Не буду! — отказался я, хотя и понимал, что её просьба обоснована.

— Скидывай! — строго повторила она.

— Нет!

Тогда Алёна безжалостно вспорола пропитанную кровью штанину по шву — любимые брюки теперь можно разве что на тряпки пустить. Рана выглядела жутковато — от этого вида в венах похолодело. Куски мяса торчали в разные стороны, кровь, местами свернувшаяся, медленно сочилась из повреждённой ткани. Я увидел торчащую, донную, часть пули. Это хорошо, видать, рикошетом зацепило, на излёте. Все «Джоули» ушли в стену, а мне достались лишь жалкие остатки! Алёна, в тоненьких перчатках, быстро собрала шприц, — я даже забыл про свою рану, наблюдая за её виртуозными движениями.

— У вас в больнице что, такие же шприцы, какие были у немцев во время войны? — спросил я, пытаясь отвлечься от предстоящей операции.

— Есть и одноразовые, но их мало; — скупо ответила она, не отвлекаясь от работы.

Набрав в шприц прозрачной жидкости из ампулы, она воткнула иглу рядом с раной, и ввела жидкость в мышцу.

— Шнапс, мой фюрер? — протянул Борис початую бутылку шнапса, от которой пахло какими-то духами.

— Убери! — строго сказала Алёна. — Ему сейчас нельзя! Вот рану обработаю, перевяжу, тогда можно будет!

— Слушаюсь, майне фрау! — с готовностью ответил Борис.

Алёна глянула на него, и тут же выхватила у него бутылку из рук:

— А вот для наружной обработки подойдет, в самый раз!

И она безжалостно вылила холодную жидкость прямо мне на рану. Я даже не успел понять, что она делает, как мою ногу прожгло огнём изнутри. Сжав до скрежета зубы, я наблюдал за её действиями, хотя было желание отвернуться, и не видеть, как она ковыряется блестящим пинцетом в моей ноге. Алёна ловким движением подцепила пулю, и выдернула её. Окровавленная пуля стукнулась о дно нержавеющего блюдца. Алёна, пропитав выступившую чёрную кровь бинтом, с помощью прихваченной пинцетом ваты, окунаемой в баночку с прозрачной жидкостью, обработала рану. Мне показалось, что сама рана покрылась тонким слоем пены.

— Кость не задета, это хорошо! — сказала она, взяв изогнутую иглу с приготовленной нитью.

— Это обязательно? — спросил я, покосившись на иглу в её руке.

— Обязательно! — сказала девушка, закрыв от меня собою рану, она принялась за работу.

Огонь, охвативший невидимым пламенем мою ногу, потихоньку затухал, превратившись из остро-жгущего, в обволакивающе-горячий. Через минуту всё было кончено — я увидел швы, которые Алёна наложила на мою рану. Теперь всё выглядело не так страшно, как поначалу; присыпав рану желтоватым порошком, девушка плотно перемотала поврежденный участок бинтом.

— Теперь пей! — сказала она.

— А если не хочу? — попытался пошутить я, чувствуя капельки холодного пота, стекающие по моему лицу.

Она несколько секунд пристально смотрела мне в глаза. Взгляд её серых глаз прожёг меня изнутри так же, как вылитый на рану шнапс прожёг ногу.

— Пей! — громче повторила она.

— Симак, — мягко, наставительно, проговорил Борис, наблюдавший за ходом операции. — Если доктор просит, то надо!

Я принял бутылку, и сделал большой глоток, не почувствовав ни вкуса, ни крепости — словно бы пил простую воду. Алёна, сняв перчатки, принялась убирать инструменты. Опустив голову, я задумался о том, достигла ли брошенная мною «М-24» цели, как неожиданно почувствовал сильный подзатыльник. Подняв голову, увидел Алёну — лицо девушки было напряжённым, сердитым; в серых глазах мерцали яростные огоньки:

— Говорила же тебе, Симак, не подставляйся! А если бы пуля раздробила тебе кость? На костылях ты бы далеко не убежал! Ты понимаешь, что раздробленная кость означает заражение крови, или, в лучшем случае, пожизненную инвалидность?

— Но у меня не было… — попытался оправдаться я, но она перебила меня:

— Что «но»? Зачем ты вообще туда спускался? Пусть бы этот мясник один там искал то, что ему надо!

— Похоже, что он уже нашёл, то, что искал! — тихо вмешался Борис, намекнув на гибель Аскета от осколков гранаты.

— А ты вообще заткнись! — резко оборвала его девушка. — Бухаешь тут целыми днями, вместо того, чтобы помочь Симаку, — ты должен был пойти вместо него! Почему он всегда должен делать всё самое опасное? Почему он должен всегда рисковать своей жизнью?

— Так, я понял — семейный скандал! — посмеялся Левинц. — Растворяюсь! — и он быстро скрылся за дверью «своего кабинета».

— Я всё понимаю — что ты потерял свою девушку, которую любил, — но это не значит, что жизнь окончена! Мы все когда-нибудь умрём, но пока, надо жить, и беречь эту жизнь! А ты ведёшь себя так, словно всё, что происходит с тобой — словно это не с тобой всё, словно тебе похеру на свою жизнь! Будто у тебя их ещё десять в запасе!

— Для чего? — спросил я, слегка покачнувшись под действием шнапса, обволакивающим мышцы приятной слабостью.

— Для кого! — громко крикнула она. — Ты не хотел бы увидеть собственного сына? Вместе ходить с ним на рыбалку, учить его всем мужским секретам, и видеть, как он растёт! Одного этого уже хватает, чтоб цепляться за жизнь зубами!

Она вырвала бутылку из моих рук, и отхлебнула прямо из горлышка. Бросив бутыль на кровать, она схватила меня за ухо, — словно нашкодившего мальчишку, — и сильно вывернула его до хруста.

— Ты чего? — безуспешно попытался я перехватить её руку.

— Пока ничего! — с угрозой сказала она, приблизившись ко мне вплотную.

Я почувствовал острые ногти на своём скрученном ухе.

— Вот если ещё раз подставишься, тогда увидишь, что сделаю!

— Алёнка, хватит, оставь его — он же ранен! — услышал я голос Светы, которая неслышно появилась в комнате.

Хватка ослабла, Алёна слегка отстранилась от меня:

— Я надеюсь, мы поняли друг друга? — чуть более спокойным голосом спросила она.

— Она со всеми такая ласковая? — спросил я Свету, проигнорировав Алёну.

— Только с тобой, Симак, только с тобой! — загадочно проговорила Света.

В комнату зашёл Серёга:

— Ну как наш партизан, жить будет?

— Будет! — сказала Алёна, хищно стрельнув в мою сторону своими серыми глазами.

Сразу ощутились ранки от её ногтей на моём опухшем ухе.

— Не бойся — ушко заживёт! — ласково улыбнувшись, подбодрила меня Алёна, заметив, что я приложил к нему руку. — Это тебе будет уроком! Должен же тебя кто-то учить?

Подняв с кровати бутылку с остатками шнапса, я добил её в один глоток — в горле было сухо. Нога ещё болела, но уже не сильно.

«С таким доктором никакие раны не страшны!» — думая я про себя.

— Если ты будешь меня так учить, то через неделю от меня ничего не останется!

— Если я тебя не буду учить — тогда тебя и на неделю не хватит! Сейчас ты опробовал своей шкурой мои ноготки — но у меня есть ещё и зубки! Так что не спорь со мною — я и так на тебя зла! Всё, Симак, теперь тебе надо отдохнуть! Идём! — Алёна помогла мне подняться — хотя я мог сделать это сам, без её помощи.

Противиться я не стал — потому, что понял — может боком выйти. Тут же меня подхватил Серёга, и я почувствовал себя беспомощным и бессильным. Меня проводили до женской зоны, положили на кровать Алёны — не знаю почему, но я сразу понял, что это именно её кровать.

Из замутнённой глубины сознания донёсся смех. Он ощутил боль по всему телу, и холод бетонного пола, на котором лежало его тело. Аскет открыл глаза. Темно. «Может, умер? Нет, точно нет» — ведь он уже знал, что видят люди после смерти. Он ощупал руками голову — она была покрыта твёрдой коркой засохшей крови. Тело ныло тупой болью. Он попытался встать, подняться, но ему удалось лишь сесть на корточки. Голова кружилась, пол ходил под ногами, раскачиваясь из стороны в сторону — словно неуправляемая карусель. Из-за темноты он потерял равновесие, не выдержав темпа «болтанки» он упал, опершись руками о мокрый, холодный бетон. Его стошнило. Ощупал руками пространство вокруг себя, правая рука наткнулась онемевшими пальцами на холодный пластик. Он ощупал предмет — это была рукоять его маленького автомата. Память подсказала ему, что за плечами должен быть рюкзак. Положив автомат поближе, он снял продырявленный на ощупь в нескольких местах рюкзак, и с трудом развязал затянутый на клапане узел. Пошарив рукой в лежащих там вещах, он вытащил маленький фонарь. Наёмник ощутил на водонепроницаемом алюминиевом корпусе вмятину, которую поставил осколок брошенной Симаком гранаты. Яркий свет резанул по привыкшим к темноте глазам. Подождав немного, пока глаза привыкнут, он начал освещать пространство вокруг себя. Помигивающий луч света осветил микроскопические капельки тумана, водяных испарений, заполняющих пространство вокруг него. Под ногами была кисло пахнущая лужа полупереваренной пищи, вытолканная его желудком. Весь пол покрывал слой размокшей пыли, превратившийся в склизкую жижу. Тишину нарушали лишь звуки невидимых капель, звонко падающих с потолка в лужи. Он отошёл на небольшую горку засохшего давно бетона, тут было сухо; он высыпал содержимое рюкзака, освещая его помигивающим фонариком. Две банки консервов, армейский галеты, две «палки» гороховой колбасы, шоколад, литровая фляга с водой — повреждённая осколком и наполовину пустая. Аптечка, запасной аккумулятор для большого фонаря, цифровой фотоаппарат в водонепроницаемом боксе, пачка спецпатронов и снаряжённая обойма к «Кедру», пачка патронов для «Парабеллума», упакованный в полиэтилен тротил, граната «РГД-5», зажигалка, соль. Многие вещи имели повреждения от осколков гранаты, брошенной Симаком, и Аскет понял, что он вовремя отпрыгнул, и лёг на живот, ногами к эпицентру взрыва. Это был рефлекс, который и спас его, многие осколки прошили рюкзак на вылет, летя параллельно полу, и стоило бы ему хоть на сантиметр поднять голову — лежать бы ему тут вечно. «Друг Симак, не ту гранату ты взял! — подумал он. — Камень летел семь секунд, граната — намного быстрее, из-за большего веса. Если бы она взорвалась под потолком — тогда бы хана мне!» Он вошёл в комнату с вентиляционным колодцем, куда была брошена граната. Сверху слабо освещал пол дневной свет.

«Ещё день! — думал он. — Интересно, сколько я тут нахожусь? День, два?» Часы были разбиты и, отстегнув браслет, он безжалостно бросил их на пол. Он провёл рукой по лицу, определив по отросшей щетине, что он пролежал в отрубе не больше суток. Аскет осмотрел слегка подсвеченный сверху пол: посередине, и немного правее была выбоина в бетоне, с почерневшими краями. Он увидел капли крови, криво улыбнувшись, усмехнулся. В углу лежал его большой фонарь. Корпус был сделан из качественного пластика, и пробитый насквозь он сохранял общую целостность, не развалившись на части. Аккумулятор пробит, но главное — лампа цела. Быстро заменив батарею питания, он осветил ярким светом пространство — теперь было видно всё. Выбраться через вентшахту, ведущую на поверхность, не представлялось возможным. Шахта слишком широка, чтоб упереться ногами в противоположную стену, и сделана она из сплошной, толстой бетонной трубы, на которую тоже особо не зацепишься. Лишь выше, ближе к поверхности земли, видны воздуховоды. Сам колодец находиться в центре комнаты, метрах в пяти над головой — без лестницы не заберёшься. Должен быть другой выход. Он вспомнил вернувший его в сознание смех. Смех он слышал отчётливо, уже придя в сознание, звук доносился из глубины помещения, а не сверху. Он вспомнил про дверь, заклиненную изнутри в коридоре рядом с генераторной. Может, скорее всего, эта дверь и ведёт в это место! Он положил фонарь, переключил галогенную лампу на менее расточительный диодный свет, распаковал аптечку и принялся обрабатывать множественные ранки и ссадины, оставленный осколками бетона и железа на его теле. Быстро вытащив маленькие осколки, и перевязав все поврежденные места он достал консервы, вскрыл тонкую жесть широким лезвием ножа, и через силу стал есть — хоть есть и не хотелось; попил немного воды, собрал рюкзак, заделав дыру во фляге куском наплавленного битума. Накинув рюкзак на плечи, он двинулся в путь, проверив и перезарядив «Кедр» он повесил его на плечо, приведя в полную готовность к стрельбе. Наёмник прошёл небольшой коридорчик, где он лежал без сознания, коридорчик заканчивался железной дверью, с круглой ручкой, заслонкой. Он повернул ручку — заклинило. Вспомнил, что Симак чем-то подпёр дверь, и вернулся в помещение вентшахты. Пошарив руками в глубокой луже, нащупал кусок железной трубы. С его помощью удалось расшатать засов, и повернуть ручку. Дверь со скрипом проржавевших петель открылась. Когда он прятался здесь от Симака, у него не было времени на то, чтоб осмотреть помещение, он лишь заметил тогда, что пол в помещении железный — понял он это по гулкому металлическому стуку его подошвы. Тогда он не рискнул идти дальше: во-первых, железный пол мог просто напросто сгнить; во-вторых, у него не получилось бы незаметно подобраться к Симаку — шаги по металлическому полу были очень громкими. И он решил, что лучшее место для засады это небольшой закуток за дверью, в который тот непременно заглянет, подталкиваемый своим любопытством.

Он шагнул внутрь, рассекая темноту фонарём. Аскет оказался в большом, круглом зале. Напротив него, в стене на другой стороне зала, метров в тридцати от него, чернел большой квадратный проём, в который мог бы проехать грузовик. Посередине круглого зала, в котором он оказался, в полу был огромный круглый колодец, над которым на кран-балке висел ржавый крюк на толстом тросе. Посветил фонарём вниз, включив яркий прожектор на всю мощность — глубокая шахта уходила метров на сто вниз. Мощный луч его фонаря упирался в дымку на дне этой шахты, а на дне ли? Осветил пространство под железным полом, на котором он стоял, и увидел винтовую лестницу, которая по спирали, вдоль стены шахты, уходит вниз. Вспомнил про рацию, которая лежала в кармане. Рация была включена, и стояла в режиме приёма. При падении часть силы удара пришлась на неё, но станция выдержала это, лишь в одном месте отколупнулась краска. Нажал на кнопку передачи радиосигнала:

— Третий ответь первому! — просипел он охрипшим от долгой жажды голосом.

Рация молчала, издавая лишь тихое шипение и еле слышное потрескивание. Он услышал какой-то тихий звук, доносившийся отовсюду. Тихое потрескивание перешло из радио эфира в этот зал; оно исходило от перил шахты, от стен, от металлического пола. Затем он почувствовал знакомый запах — такой же запах он чувствовал, когда увидел человека в немецкой каске, у окраины поля. Он огляделся, осветив пространство вокруг себя ярким светом своего фонаря — но большое, заброшенное помещение было пусто. Переключив фонарь на менее яркий свет, он, перегнувшись через заградительные перила шахты, посмотрел вниз, и прошёл взглядом по поднимающейся из бездны, винтовой лестнице. Аскет приблизительно отметил место, куда она должна выходить. На полу в этом месте щелью был обозначен квадрат, с металлической скобой, утопленной в металле люка. Он выдвинул скобу и потянул её на себя — люк с неприятным скрипом открылся, свет фонаря осветил длинную, ведущую в недра земли винтовую лестницу, кажущуюся бесконечной.

— «138-ой», ответь Булату! — вдруг неожиданно громко, нарушив тишину, ожила рация.

От неожиданности Наёмник вздрогнул, хотя проблем с нервами у него никогда не было. Он почувствовал, что запах фосфора стал более концентрированным, в то время как странные потрескивания стали громче. «Кто бы это мог быть? Братва? Но почему их сигнал доходит досюда? Если меня не слышат в казематах, которые тут за стенкой то, как я могу слышать тех, кто на поверхности?»

— «138-ой», ответь Булату! — повторила рация голосом, показавшимся смутно-знакомым.

«Где я его слышал?» — что-то до боли знакомое было в этих цифрах, и в этом слове.

Он некоторое время стоял без движений, закрыв глаза, пока наконец не вспомнил: «138-ой» — это же был мой позывной, в Афгане!»

Он, старший лейтенант Павел Родин, — это была одна из его фамилий, — в составе спецподразделения, под прикрытием выполнения интернационального долга, проходил боевую подготовку в республике Афганистан.

Спецподразделение, в количестве двадцати человек, офицерского состава — от лейтенанта до капитана, — было прикомандировано к разведроте, расположившейся в Кабуле мотострелковой дивизии, для оттачивания полученных в училище знаний и навыков. У каждого из офицеров имелись полномочия, позволявшие многое… всем офицерам подразделения были присвоены личные кодовые имена, на время пребывания в «ДРА». Позывной «138» был у него, у Павла Родина. Позывной «Булат» — у его лучшего друга, лейтенанта Сергея Невстрогова, которого взяли в плен, расстреляв из засады машину, на которой тот ехал, вместе с сапёрами и двумя собаками. Целью той поездки была проверка участка горной дороги на наличие мин. По этой дороге, всего через сутки, должны была пройти колонна бронетехники. Булат был старшим, они ехали без сопровождения, понадеявшись на то, что душманам тут нечего делать — ведь эта дорога раньше не использовалась войсками для передвижения, и само задание носило характер бюрократической необходимости — проверить дорогу нужно было «для галочки». К тому же, повышенное внимание к этой дороге могло бы раскрыть маршрут прохождения большой колонны перед врагом. Между собой разведчики называли прикомандированных офицеров спецподразделения просто: «спецы». Считалось хорошим знаком, когда с тобой в машине едет «спец» — поскольку эти люди имели совсем другой уровень боевой подготовки. Разведка любила спецов по многим причинам. Во-первых, офицеры были молоды и, пользуясь своими полномочиями, часто отмазывали своих временных боевых товарищей от наказаний за провинности. Так же, благодаря тем же полномочиям, «спецы» имели водку, спирт; продовольственные запасы спецов отличались от пайка разведчика — но те всегда делились едой и спиртным со своими временными сослуживцами. Все военные подвиги «спецов» списывали на роту разведки, поскольку участие этих людей в боевых действиях находилось под секретом.

Сама дорога, протянувшаяся извилистой нитью между гор, никогда раньше не минировалась — так как была единственным путём к группе отдалённых кишлаков и, заминировав её, духи отрезали бы сами себя от мира. Сапёры имели большой опыт, некоторые не раз прорывались, попадая в засады. Но в этот раз прорваться им не удалось. Преодолевая очередной поворот, надсадно гудящий двигателем бортовой «Зил-131» взбирался на крутой подъём. Поворот был резким, дорога круто поднималась в гору, и перед сидящими в кабине Булатом, водителем и лейтенантом-сапёром, мёртвая зона горной дороги открывалась постепенно, по мере продвижения. Они молчали, устремив взоры на границу «мёртвой зоны», которая с каждой секундой открывала всё новые, невидимые за отвесной стеной поворота, участки дороги. Булат отдал приказ, по условному сигналу, — три стука по металлу кабины, всем быть наготове, — опасный участок. Все были готовы к бою — оружие было под рукой, патроны в патронниках, подствольники были снаряжены гранатами, а предохранители автоматов стояли в положении «автоматическая стрельба». Даже саперные овчарки, безмятежно раскинувшиеся на полу посередине кузова, услышав три стука по обшивке кабины, тут же напряглись, в ожидании услышать от своих хозяев команду, не терпящую промедления в исполнении. Пулемётчик, сидевший на сложенной и закреплённой груде деревянных ящиков с боеприпасами, просунул ствол «ПКМ» через открытый клапан тента, уперев сошки в крышу кабины. Он внимательно следил за «мёртвой зоной», готовый в любой момент открыть огонь по появившемуся в радиусе поражения противнику. Горячий ветер резкими порывами бил в лицо, машина в гору ехала не быстро. Иногда, дорожную жёлтую пыль, поднятую колёсами машины, ветер швырял в лицо пулемётчику, забивая глаза и рот; тот, ощущая у себя во рту сухой, похрустывающий на зубах песок, сплёвывал за спину — в кузов. Сапёры, сидящие на скамейках в кузове, не обижались на это — все давно привыкли к специфическим условиям, в которых им пришлось жить и воевать. Если бы пулемётчик сплюнул вперёд, то ветер вернул бы плевок, размазал по его собственному лицу, залепив глаза. Хотелось одного — только бы сбросить проклятый тент, чтобы дать горячему ветру хоть немного остудить покрытую солью, мокрую от пота форму. Все хотели пить — но пить нельзя, из-за того, что вода тут же выйдет с потом через поры кожи, при этом нагрузка на сердце будет не шуточной. Можно было лишь полоскать рот водой из фляги, сплёвывая горячую воду обратно, во фляжку. Сапёры, вооружённые автоматами, были готовы в любой момент выпрыгнуть из машины и занять оборону, прячась за подходящими скалами, рассредоточиваясь вокруг машины. Машина — удобная цель для выстрела из «РПГ», и по инструкции Булата при обстреле солдатам следовало покинуть защищённый лишь тентом кузов; прячась за грузовиком определить направление, с которого ведётся обстрел, найти подходящие укрытие и отражать атаку, сообщив дежурному по рации о нападении. Голову пулемётчика занимали мысли о том, что оружие через десять пятнадцать километров такого подъёма придётся чистить, иначе механизм пулемёта просто заклинит при стрельбе — от обилия налипшей на свежее масло пыли. Либо, придётся делать «экспресс чистку по-русски»: залить соляру, — которая бултыхалась в специальной двадцатилитровой, потёртой канистре, примотанной проволокой к борту, — в ствол. Ещё он думал о девушке из родного Ростова, которая, как и у многих солдат, ждёт его дома, он часто представлял, что приедет, с медалями, приедет с войны, приедет героем, и его родственники, и родственники любимой девушки будут гордиться, что знают его. Ему казалось, что в Союзе миллионы граждан следят за этой войной по средствам теле-радио передач, освещающих ход военных действий. Радуются победам, и сопереживают поражениям Наших солдат, наводящих порядок на этой проклятой выжженной солнцем до пепла земле. Он думал, что за боями в Афгане граждане СССР следят так же, как когда-то следили бабушки и деды за сводками совинформбюро, во время Великой Отечественной войны. Эта война тоже была Великая — потому, что на ней было место подвигу. Подвигу дружбы, подвигу характера, подвигу человеческого духа.

Покрытая толстым слоем пыли кабина грузовика, нагретая вездесущими солнечными лучами, пылала жаром. Казалось, ещё чуть-чуть, и зелёная, покрытая толстым слоем лака краска, вздыбится и разойдется пузырями и трещинами, оголив серый металл. Тут из-за «мёртвой зоны» поворота резко показался обвал — груда камней, лежащая посреди дороги. Сердце на секунду замерло, переключая тело в режим отработанной последовательности действий. Водитель резко нажал на педаль тормоза, машина ткнулась бампером в груду скальной осыпи. Бойцы тут же высыпали из машины, укрывшись за удобным откосом обочины, заняв оборону. Последним машину покинул водитель, который задержался, пока блокировал колёса, чтоб тяжёлая трехосная машина не покатилась с горы в бездну. В этот момент хлопнул выстрел «РПГ», и тут же раздался взрыв. Откинутый взрывной волной, и шквалом осколков, водитель пролетел десяток метров и, покатившись по пыльной скале, навсегда исчез, провалившись в пропасть. Собаки неистово лаяли, они не видели, где враг — но знали, что враг здесь, и что враг опасен. Они пытались защитить своих хозяев, но сделать это было не в их силах. В этот момент, как по команде, раздались хаотичные автоматные и пулемётные выстрелы — шквальный дождь из пуль посыпался сверху на позиции сапёров. Обеих собак этим дождём тут же припечатало к дороге. Сверху полетели ручные гранаты. Булат увидел присыпанные горянкой[52] пыльные жилы «полёвки»[53], ведущие за скалы, которые использовали в качестве укрытие сапёры.

Он что-то кричал, но было поздно — громыхнул взрыв, и на месте, где только что находились солдаты, осталась лишь воронка. В лицо ударил мелкий щебень, разбросанный взрывом, и процарапавший лейтенанту щёку. Они остались вдвоём — два лейтенанта. Остов «ЗИЛа», со всем снаряжением внутри, полыхал, жирно чадя клубами едкого чёрного дыма, поднимающимися столбом в бескрайнее синее небо. В его кузове трещали разрывы боеприпасов, то и дело шальные осколки и пули пролетали над головами лейтенантов. Они укрылись за небольшим каменным зубом, торчащим у самого откоса, в небольшой яме. В трёх метрах за их спинами начинался обрыв — пути к отступлению не было. «Духи» утихли. То ли не видели оставшихся в живых двух офицеров, со своих высоких позиций, то ли они спускались, чтоб взять живьём лейтенантов в плен. Через минут двадцать на дороге действительно появились барадачи. Их было человек двадцать. Судя по всему, они действительно не заметили отпрыгнувших в сторону провала от машины двух Советских офицеров. «Душманы» о чём-то весело переговаривались, смеялись, лейтенант Невстрогов, осторожно выглядывая из-за своего укрытия, определил среди группы боевиков главного. Лейтенанту сапёру Булат поручил наблюдение за горами, за укрытием духов, из которого они вели обстрел. Булат и сапёр выложили перед собой шесть гранат, шесть запасных магазинов к автоматам, четыре «ВОГа» к 40-миллиметровому подствольному гранатомёту. Вжавшись в скальную породу Булат последовательно выдёргивал из каждой гранаты чеку, и бросал их через раскрошенный скальный зуб в сторону скопления «духов». Раздались крики, затем — взрывы, один за другим; затем ожил вражеский автомат — «духи» всё-таки оставили прикрытие сверху. Сапёр выпустил несколько гранат по скалам из подствольника, и автоматная стрельба сверху стихла. Булат расстреливал один за другим магазины, из своего «Калаша», направляя короткие очереди на залёгших прямо на дороге, и что-то кричавших на своём языке, «духов». Казалось, что всё кончено — они сделали невозможное — вдвоём перебили двадцать или тридцать душманов! Патроны заканчивались, но между тем несколько удачно залёгших челмоносцев всё ещё продолжали вяло отстреливаться. Лейтенант-сапёр радовался — на пыльном лице, измазанном кровью, сияла улыбка. Его зубы казались отбеленными, на фоне грязно-серой пыли, облепившей его пропитанное кровью и потом лицо. Вдруг взгляд сапёра неожиданно остекленел, улыбка сошла с его лица, из его головы вырвался небольшой фонтанчик, он медленно осел, и автомат выпал из его рук. Снайпер. Булат сжал челюсти, зубы заскрипели, перемалывая песок, забивший рот. «Один. Теперь конец, теперь один я!» — пронеслось у него в голове. Он отстегнул лёгкий магазин от автомата сапёра, взвесил его в своей большой, мозолистой ладони: «шесть патронов» — точно определил он по весу. И у него — десять. Он умел считать сделанные им выстрелы, этому их обучали в училище, доводя это действие до автоматизма. Он выщелкнул оставшиеся шесть патронов, и снарядил ими свой полупустой магазин. Оставалась одна противопехотная граната, и эти шестнадцать патронов. Он услышал шорох щебня — у почти догоревшей машины. Не задумываясь, он дёрнул за кольцо, в которое он заранее вставил палец, отпустил улетевшую в пропасть скобу, и бросил гранату. От осколков его надёжно защищал скальный зуб, за которым он укрывался. Прогремел взрыв. Осколки просвистели справа и слева от него, за спиной раздался визг — похожий на предсмертный поросячий крик. Он резко высунулся со стороны завала, остерегаясь залёгших со стороны дороги «душманов». И тут же нажал спуск «Калаша», расстреляв одного из барахтающихся в пыли боевиков. Второму «духу» осколки гранаты выпустили кишки, которые рваными тряпками были разбросаны по пыльной дороге вокруг раненного, и Булат не стал тратить на него патроны — не жилец. Он помнил о снайпере сверху, но он уже знал, что так и так ему не жить, и лучше умереть от пули, чем от средневековых пыток «духов» — а в том, что его будут пытать, он не сомневался. Булат рысью бросился к валявшемуся в пыли трофейному автомату, но в этот момент рядом хлопнул разрыв гранаты. Боевик специально выпустил осколочную гранату из «РПГ» в остов сгоревшей машины, так, чтоб осколки не повредили лейтенанта. Но в то же время лейтенанта оглушило сильной взрывной волной — его организм отключился, не выдержав чудовищных перегрузок. Отряду боевиков было поручено взять живьём офицера, хотя бы одного. Ослушание могло бы дорого стоить руководителю небольшого отряда — которому, впрочем, уже ничего не было страшно — ведь он был убит осколками одной из гранат Булата. Но оставшиеся боевики, желавшие занять освободившиеся место командира, решили отличиться, и пленить единственного оставшегося в живых русского офицера.

Эта картина предстала перед глазами Родина, будто бы он находился там, рядом с Булатом, но невидимый и бесплотный, он не мог ни помочь, ни предостеречь. Он мог лишь наблюдать, и он видел всё. Теперь он знал, как было на самом деле; тогда же, отправившись на поиски пропавшей группы, они увидели другое. По следам крови стало понятно, что было убито и ранено шестнадцать боевиков, из них убито точно пять — обильные лужи крови и беспорядочно разбросанные человеческие «запчасти» говорили о несовместимости таких потерь с жизнью. Засада была продумано грамотно — «духи» засели на удобном уступе, незаметным с дороги, и словно созданным природой для подобных целей. Спуск к дороге довольно крут, но имея навыки горца, не трудно было им воспользоваться. «Барадачи» заминировали укрытие, в которое побегут после подрыва машины перепуганные шурави. Сапёры подоспевшего подразделения взорвали уступ. Трупы пятерых бойцов были подняты, тело водителя искали дольше всего. Лейтенант-сапёр лежал с открытыми, не тронутыми хищными птицами, блестящими на солнце глазами. Точно во лбу чернела маленькая дырочка, с тоненькой струйкой, вытекшей и засохшей крови. Самого же Булата на месте бойни не было.

«Мы тогда бросили все силы, нарушили приказ, подняли вертушки, — вспоминал про себя Наёмник, никогда не позволявший себе подобных воспоминаний, — Нашли мы его только через два дня, нас вывел на кишлак один из пленных. Мы полностью вырезали поселение, вместе со всеми, кто там был. «Духи» в кишлаке, увидев подход большой колонны шурави, прикрываемой с воздуха, попрятали оружие в заготовленные схроны — кишлак мирный. Я не пользовался автоматом, а лишь рубил трофейной шашкой, подаренной мне после зачистки одного из кишлаков, — по которому мы когда-то работали в паре, — с Булатом. Сам Булат, точнее все, что от него осталось, — лежал в центре небольшой площади, посередине которой был колодец. Тело вздулось, гной сочился из лопнувших пузырей, пальцы на ногах и руках были отрезаны, голова лежала недалеко от тела, запылённая в песке. Как сказал пленный, уцелевший «дух», что один моджахед жарил отрезанные пальцы на огне, и ел их на глазах у ещё живого офицера. Они его пытали, принуждали сдать график смены караула и распределения постов в гарнизоне, график прохождения и состава колонн, фамилии командиров, и прочую информацию, которую можно было бы использовать для диверсий. Но он молчал, до самой смерти, не сказав ни слова, лишь плюнув кровью перемешанной с разбитыми зубами и песком на прощание в лицо ухмыляющемуся чёрноглазому «духу», с обветренным лицом, сжимающему в руке рукоять ритуального ножа, с кривым лезвием, острым, как бритва».

Аскет стоял, освещённый афганским солнцем, перед распахнутым железным люком вертикальной шахты. Жар Афгана вновь обжигал его кожу, знойный сухой воздух и душистый запах снова окутали его. По щекам его текли слёзы.

— Родин, ответь Булату! — прошипел такой родной голос, передаваемый динамиком рации.

Он вспомнил, как нёс отяжелевшее, окровавленное тело, грузил его на борт, как сам пришивал ему отрезанную голову к телу, как сам запаивал цинк — не доверяя это дело никому, поскольку знал, что могут заложить в гроб вместе с телом погибшего героя; и провожал его до самой погрузки на самолет. Провожал потом долгим взглядом поднимающийся над горами и жёлтым небом серебристый борт, отстреливающий тепловые ловушки. Тогда этот поднимающийся в небо самолёт напомнил ему ангела, уносящего в небо его лучшего и единственного за всю жизнь друга. Он пил. Пил водку, пил «кишмишовку», «массандру», пил всё без разбора не чувствуя вкуса и не пьянея. Он уже знал, что друзей, таких вот, настоящих, у него больше не будет. Вечером в его палатку зашёл сержант-связист, виновато глядя себе под ноги, сообщил, что борт был сбит, так и не достигнув родной земли. Чёрный тогда кинулся на связиста, тот вырвался, и лишь подбежавшие бойцы тогда спасли сержанта; будто бы это он, связист, был виноват в гибели друга, будто бы это он сбил тот самолёт из американского «ПЗРК» «Стингер». Потеря близкого друга что-то переломила в душе Павла. В тот миг не стало ещё одного человека — лейтенанта Павла Родина. Через неделю он вышел из палатки уже другим человеком, безжалостным и жестоким, чёрствым и расчётливым, смелым и безрассудным в бою — он вышел «Бесом». Он резал, стрелял, душил, он один убил более пятидесяти моджахедов, убивая их с особой, не человеческой жестокостью. И когда «духи» находили изуродованные трупы своих, по обрезанным на руках пальцам он знали, чьих рук это дело, и ни один из них не пожелал бы встретиться с Бесом лицом к лицу. Они знали перевод этого слова, правильно произносили его, и многие из них содрогались, когда кто-то неосторожно произносил: «Бес».

Чёрный убивал всех, кто попадался ему под руку. Не жалея ни пленных, не сложивших оружие. Если под руку попадались дети и женщины, старики — то он не жалел и их. Единственное, чем отличалось такое убийство от казни, с помощью которой он лишал жизни моджахедов — тем, что убивал мирных он быстро, и те отходили в мир иной без мучений. Тогда он считал, что дети вырастут — и станут такими же моджахедами. Женщины были опасны тем, что могут рожать детей. А старики в свою очередь могут этих детей многому научить. Он уничтожил немало хорошо обученных заграничными инструкторами, и хорошо вооружённых боевиков; начальство, регулярно получавшее донесения из секретного отдела, отозвало его из Афганистана. Курс его боевой подготовки, завершающийся обязательным прохождением службы в «горячей точке» был окончен досрочно. Сколько точно он уничтожил боевиков — не знал никто. Говорили все по-разному: около пятидесяти, или больше сотни, а может двести, или больше человек, не считая убийства мирных.

Аскет поднёс рацию к губам, и осипшим голосом коротко произнёс:

— «138-ой» на связи!

Сквозь шипение радиочастот, раздался знакомый голос:

— Бача, ты далеко собрался? — говорил голос его погибшего много лет назад друга.

— Вниз, бача! — ответил старший лейтенант Родин.

Слова гулко отдавались в просторном помещении, слетали вниз, в шахту. Рация какое-то время шипела, но наконец, голос друга снова пробился в эфир:

— Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют! — смеялась рация, — Может, я с тобой? Как в старые добрые времена, помнишь, а?

Чёрный чуть усмехнулся:

— Помню, бача, я всё помню.

— Ну, так что?

— Где ты, брат?

— Я тут, брат! — ответил голос по рации, и синхронно с ним ответил голос, но уже без шипения — за его спиной.

Павел резко обернулся. Перед ним стоял его друг, с позывным на время боевой подготовки в Афганистане «Булат». Швы ниток, которые он сам накладывал когда-то, пришивая голову, отчётливо были видны. Потрёпанная мабута, перемазанная местами засохшей кровью, обгоревшая частично и слегка закопченная. Он стоял и улыбался, разведя руки в стороны для дружеского объятия. Пальцев на них не было. Аскет не нашёл глазами рации у друга, и не понял, как тот мог говорить с ним.

— Нет у меня рации, она мне не нужна! — сказал тот, и его голос одновременно звучал исходя от самого Сергея, и одновременно издаваемый динамиком станции.

Он читал мысли Павла.

— Ты ли это, друг? — про себя спросил его Чёрный.

— Я! — ответил тот, не шевеля губами, лишь пристально глядя в глаза Родину — тот слышал голос лейтенанта Невстрогова лишь в своей голове.

— Что ты подарил мне на день рождения, в Афгане, быстро! — резко, не думая ни о чём, а лишь формируя свой вопрос сознанием, спросил он.

Друг на долю секунды смутился, улыбка на его устах стала шире, и он пошёл навстречу Аскету, продолжая держать руки распахнутыми для объятий.

— Брось, ты мне не доверяешь? — голосом, в котором послышались нотки обиды, вслух произнёс тот. — Или ты сам не помнишь?

Чёрный понял, что Булат хочет заставить его подумать об этом предмете, но он упорно не думал о нём — потому, что знал, как выставить барьер, делающий твои мысли невидимыми для тех, у кого развит дар телепатии.

— Говори! — крикнул Чёрный, направив ствол «Кедра» на голову Булата.

— Друг, ты разве забыл? Я подарил тебе трофейную шашку!

И в этот момент Бес нажал на курок, и «Кедр» послушно выпустил очередь, направленную в голову существу. Последнее, что он увидел в глазах «друга», за долю секунды до нажатия на курок — была ярость; белки, и зрачки его глаз окрасились в красный цвет, наполнились ярой злобой и бешенством. От выпущенной очереди тело отбросило метров на пятнадцать, голову разнесло, словно переспелый арбуз. Потрескивания, пронзающие воздух невидимыми электрическими разрядами, резко исчезли; запах фосфора так же пропал. Чёрный подошёл к телу, и осветил его фонарём. Охлопал карманы его песочки — они были пусты, он сел рядом с поверженным существом, снял свой рюкзак и достал оттуда зажигалку, бензиновую. На потёртом хроме было выгравировано: «Афган, Родину от друга, на добрую память».

Невстрогов делал эту гравировку у дуканщика, в одном из мирных кишлаков, чтобы сделать подарок своему другу в условный день его рождения. Платил за это трофейными долларами, и торговец, увидев зелёные купюры, не смутившись почерневшими капельками крови на их краях, с загоревшимися глазами принялся за работу. Он очень старался писать по-русски, и с любовью выводил каждую буковку, перенося надпись с бумаги на металл. Приняв деньги, он долго благодарил русского офицера, щедро заплатившего за его работу.

Аскет подтащил тело к краю шахты, и столкнул его вниз. Словно мешок, оно рухнуло в пропасть, ударяясь в полёте о поручни лестницы.

— Алло, Крап?

Некоторое время в трубке молчали, затем зычный голос лениво протянул:

— Для друзей. С кем говорю?

— У нас общие враги — враг моего врага — мой друг! Я ищу тех — кого ты ищешь! Нам лучше объединить силы — там не всё так гладко!

Отвечать снова не торопились.

— Я не нуждаюсь… — Крап хотел добавить что-то ещё, но промолчал, сдерживая появившееся к собеседнику раздражение.

— Не сомневаюсь! — тем же дружелюбным тоном, ответил звонивший. — Жаль, что не получится сработаться, но в любом случае, был рад общению! Я — Чех. Те, кого ты ищешь, сильно нашкворили в моём доме. Теперь их ищу и я. Они тыранулись в моём лесу. За мной знание местности, опытные, местные егеря, местные мусора тоже с моего весла хавают! Люди меня уважают, да и закон прикроет. Удачной охоты, Крап, привет Аскету передавай от меня, когда вы встретитесь с ним в моём лесу!

Голос Крапа стал собраннее, речь ускорилась, и тон изменился со снисходительно-презренного на доверчиво-деловой:

— Ты трубу-то не бросай! Какой ещё Аскет?

— «Чекист» который!

— Фуфло прогоняешь! — прошипел Крап. — Он-то что там забыл?

— Кто и где прогоны толкает — я тебе сказал бы, но думаю, сам знаешь — вам в Москве там всё известно!

— Что за Аскета знаешь? — спросил Крап, но тут же поправился — Хоть он и пользовался программой, для шифрования речи, возможность прослушки была, и обсуждать такие вопросы можно было только лично.

— Встретимся? Перетрём детали?

— Что мне с того?

— Ты борзо разговоры ведёшь, провинция! — заметил Крап, который уже понял, что этот «Чех» — какой-то небольшой царёк в той глуши, в которой скрываются копатели.

— Будем разговор делать, или будем друг друга учить жизни?

— Хорошо. Разговор будет, при встрече — у меня есть, что тебе предложить!

Через почти сутки они встретились. Аскет, он же Чёрный, Наёмник, Бес — имел ограниченную числом посвященных, известность в криминальных кругах. Он был тенью криминального мира — особых дел в России у него не было, но несмотря на это, хватало косяков, нити которых тянулись из прошлой его жизни. Так же Аскет не признавал никаких авторитетов, и не считался ни с кем. Поставить его к ответу за прошлые дела пытались многие — но Наёмник был словно заговорён… все попытки заманить его в западню, были безуспешными — как будто тот знал наперёд, обо всех кровавых замыслах недоброжелателей, относительно себя. Крап понял, что от поддержки местной «братвы» отказываться не стоит, и со своей стороны предложил, — кроме указания точного места нахождения поисковиков, — обеспечить акцию по поимке копателей оружием. Ехать решили двумя группами, в состав которых постарались набрать самых подготовленных людей. Первыми, в колонне Крапа, ехали четыре охотника, на прокачанном под «офф-роуд» «Лэнд Ровере». Другая машина — переделанный внедорожник «Ниссан»; в нём четыре отставника — наёмника. Дальше ехал сам Крап, с водителем, — он ехал на квадратном чёрном кирпиче, слабо подготовленным для леса, зато здоровенном и удобном — «Мерседесе». За ними машина снабжения — зелёный «Фольцваген Т-3 синхро». Оружие они отправили отдельно, и оно уже должно было быть у Чеха. Группа самого Чеха была не такая яркая, и не такая экипированная, как группа Крапа. Но, сбитая из крепких, местных и бывалых людей, прожжённых жизнью «за колючкой», трудной жизнью в Российских глубинках, долгими охотами, ножевыми ранениями в пьяных драках, нелёгкой работой на Чеха. Колонна состояла из «УАЗов», камуфлированных осенней раскраской «дубок», почти не отличающихся друг от друга снаружи. Люди, находившиеся в машинах в основном бывшие заключённые, отбывавшие разные сроки по тяжёлым статьям, у многих — полжизни отсидки за плечами. Были и егеря, умеющие обращаться с оружием и хорошо знающие местность и местных. В сумме получалось двадцать один человек, и Чех, пересчитав людей, воскликнул:

— Что, бродяги, нам фарт — «очко!» — и сам громко рассмеялся.

Рассмеялись и его водитель и двое бугаёв, один из которых был с золотыми зубами.

— Беса надо глушить, может кровушка братвы пролиться! — сказал золотозубый Гриф, который получил такое имя за то, что любил до хруста сжимать кисти людей, при рукопожатии.

Его кисти рук были настолько натренированны, что при желании он мог переломать фаланги пальцев тому, кому он жмёт руку. Так же он имел татуированную роспись запястий — в виде гитарного грифа и протянутых вдоль запястий струн. Такая роспись помогает наркоманам скрывать точки, которые оставляют иглы.

— Аскет ходит в чёрной форме! — сказал Чех.

— Его первым валить надо! — не унимался Гриф, — От сука, он им помогал в нашей «Канне» кипишь наводить!

— Или впрягся за них, или в пучке с ними был, с самого начала! Аскет — не фраер, случайности в его жизни нет места! У одного нашего нашли дыру, точно во лбу, простреленную автоматной девяткой. Пацанчик хотел гранатку подбросить поисковикам, а этот Аскет его в этот самый момент и вальнул. Мусора докладывают, что стреляли из «Винтореза», патрон «9х39» — они нашли и сам винтарь с ночной оптикой в кустах. Номера нет, пальцев — тоже нет. Стреляли издалека, ночью, но пуля угодила точно в цель. Это говорит о том, что шмалял профи, залётных гастролёров такого уровня, кроме Аскета у нас нет. Его шмара срисовала, говорила она, что перед налётом на «Канну» он ей допрос с пристрастием учинил — лицо ей он знатно посинил. Она срисовала шрам на щеке, и портаки зоновские, мы описание по братве пустили, ответ нам быстро пришёл, что по всему это Аскет — засвеченный чекист.

— Кто он вообще есть? — спросил Гриф.

— Он — легавый по жизни, хоть и зону топтал. За башли мазу тащит, для него нет авторитетов, и бугор для него тот — кто платит, пусть он хоть петухом по жизни будет! Авторитетные люди про него говорят, что предъявляли ему за беспредел, на зоне — но спросить с него ещё никому не удавалось!

— Чего он «Винторез» — то бросил?

— Он пехом до леса шёл. Видать, торопился очень, и тяжёлую плётку под елкой пришлось оставить.

— Этого Аскета валить надо полюбому… — погрузившись в какие-то свои мысли, резюмировал Гриф.

На пустой, пыльной, разбитой и раскалённой на полуденном солнце дороге, — расчертившей серой полосой огромное поле, зажатое со всех сторон лесом, — одиноко стояла машина, с синей полосой на боку. Это была патрульная машина, задача экипажа: ловить нетрезвых водителей — других нарушений «ПДД» на этой дороге просто не было. Превышая скорость на этой дороге, водитель ставил большой и жирный крест на подвеске собственного автомобиля. Машины ездили редко — повезёт, если за час проедет хоть одна. Поэтому, экипаж патрульной машины бездействовал.

Боковые окна были полностью открыты, и экипаж, — в виду невозможности сна при такой жаре, — изучал залетающих в салон мух. Было жарко. Чудовищно жарко. Да ещё и начальник, позвонивший с «левого» номера, и предупредивший строго, что на «доске», — так местные называли эту дорогу, за её сходство со стиральной доской, — все местные водилы будут сегодня ездить трезвыми — жара. И ещё он посоветовал, самим головы не напечь. Прозрачный намёк был понят, старший патруля знал о подобных «звонках» не понаслышке. Сбросив вызов, он облегчённо вздохнул, расстегнул последнюю пуговицу на своей намокшей от струящегося пота рубашке, вытащил из резинового тапка одну ногу, и её пальцем почесал другую ногу, после чего обратился к водителю и курсанту:

— Шабаш, милиция! Едем к реке, загорать и купаться!

— Товарищ старший лейтенант, разрешите вопрос? — обратился по уставу курсант Алексей Мишин.

— Валяй! — небрежно, с нескрываемым раздражением, бросил тот.

— По инструкции мы должны находиться на нашем участке! И покидать его раньше времени не имеем права! — отчеканил курсант, чуточку задрав нос к верху, от гордости за своё стремление к работе.

Курсанту хотелось, чтобы начальник видел в нём не ленивого, как многие, «гаишника», — а человека, которому не страшен зной, и который не отступиться от устава для того, чтобы навести порядок на этой дороге. Нет, он не выслуживался, но до прихода на службу, он относился к правоохранительным органам с большим почтением, — и это отношение сохранилось в нём до сих пор. Сейчас ему меньше всего хотелось очернять своей ленью и безразличием ко всему, ещё не надетые погоны.

— Валяй! — так — же небрежно повторил «старлей», раскинувшись на переднем пассажирском сидении, потягивая из тёмной стеклянной бутылки пиво.

— Что? — не понял веснушчатый курсант.

Водитель машины, младший сержант, уже знал, чем может закончиться этот диалог, и отвернувшись, изучал обстановку за дверью старой служебной «девятки».

Старлей дёрнул ручку двери, не спеша вылез из машины, шаркая по асфальту тапками, обошёл её сзади, внимательно рассматривая двери, и прочие детали кузова. Остановившись у багажника, он по-хозяйски поскрёб краску ногтем. Подойдя к задней двери машины, — за которой сидел курсант, внимательно наблюдавший за всеми действиями своего начальника, — он остановился. Допив пиво, повернувшись к машине широкой, покрытой мокрой рубашкой спиной, «старлей» зашвырнул пустую бутылку в кусты. Затем он развернулся к курсанту, продолжавшему наблюдать за старшим лейтенантом, и открыл заднюю пассажирскую дверь:

— Валяй! — с той же интонацией повторил старший лейтенант, впившись безжалостным взглядом в подчинённого. — Хочешь соблюдать устав — блюди, только смотри не заблядись! — он резко схватил молодого курсанта за шкирку, словно обгадившегося котёнка, — и выдернул худое веснушчатое тело из машины, как опытный стоматолог вырывает больной зуб из распухшей десны.

Захлопнув дверь, старлей так же не спеша обошёл машину и сел на своё место. Машина резко тронулась, оставляя клубы пыли в воздухе, и молодого курсанта у обочины разбитой «доски», на которой давно уже никто не превышал скорости. Проехав метров пятьдесят, девятка остановилась, и резко сдала задним ходом. Поравнявшись с курсантом, сержант шире открыл электроприводом боковое стекло. Оттуда вылетел, и упал на обочину, полосатый жезл, звонко стукнув деревом об серый пыльный асфальт.

— Мы поедем патрулировать реку, вечером вернёмся — чтоб здесь был, на этом самом месте! Увижу, что ты отлынивал от работы в теньке — шкуру спущу! — зло, сквозь зубы проговорил старлей.

Машина снова резко тронулась, и быстро превратившись в точку, исчезла вовсе. Курсант обречённо поднял полосатый жезл, хотел зашвырнуть его в кусты — но передумал. Он около часу стоял на палящем обжигающем солнце, очень хотелось пить. От отчаяния и несправедливости на глаза наворачивались слёзы. В это время, экипаж «ППС» подъехал к небольшому супермаркету, в маленьком городке.

— Это… «Калаш» нацепи — для солидности! — инструктировал старлей подчинённого.

«Жаль «Лёша-Миша» свинтил — делай теперь его работу!» — думал сержант, натягивая ненавистный автомат, копируя леность и вальяжность движений, подсмотренную у старших коллег.

«Лёшей-Мишей» или просто: «Лямиш», — он, и некоторые его коллеги, — называли курсанта Алексея Мишина.

— Главное, — поучительно наставлял старлей, — Холодное бери, чтобы бутылки потные были! Возьмёшь из подсобки пустой ящик из-под пива, подойдёшь к холодильнику, и выберешь там двадцать самых ледяных бутылок! На кассе скажешь, чтоб записали это пиво на счёт заведения! Сержант молча повернулся к входу в супермаркет, прокручивая в голове предстоящее «ограбление», когда услышал сзади окрик начальника:

— На месте стой, раз — два!

Он остановился.

— Кругом! — раздавались последовательные команды из открытой дверцы патрульной машины.

Он повернулся к машине.

— Я не понял, сержант!? — повысив голос, недовольно протянул старший лейтенант. — Ты получил приказ, боевое распоряжение, понял его, и усвоил — об этом нужно уведомить начальство, в моём лице! Или ты устав плохо знаешь? Мы можем заняться сейчас его изучением, погода самая для того подходящая! Отправлю тебя на «доску», к Лямишу, одену на вас, паразитов, «бронники», каски — будете, блядь, вдвоём загорать, асфальт охранять! Чтобы не спиздел никто! Устав учить! Здесь вам не Москва, растащило, блядь, вас совсем от вольной жизни и начальства доброго!

Сержант, зная вспыльчивый характер начальника, стоял молча.

— Я не понял, — начал закипать старший лейтенант, — Ты приказ получил?

— Так точно! — ответил сержант.

— Соси сочно! — передразнил его «старлей». — Так точно, товарищ «залупа»?

— Так точно товарищ старший лейтенант! — поправившись, отчеканил сержант.

— Хуй ли ты стоишь тогда — выполнять!

— Есть! — громко и чётко, как положено по уставу, произнёс сержант.

— Кругом, шагом марш! — строго, по военному, скомандовал начальник.

Сержант развернулся на каблуке, и, сделав три строевых шага, направился к входу в супермаркет. «От же сука!» — думал про себя сержант, и представил себе картину, как он разряжает в старшего лейтенанта магазин автомата Калашникова. На душе как-то сразу полегчало. Продавщица, увидев, как молодой милиционер проходит мимо кассы с ящиком пива, попыталась возмутиться:

— Куда? А пробивать кто будет! Что я начальнику скажу! — с отчаянием, и обречённостью обратилась она к удаляющемуся сержанту.

— Скажите, что пиво забрали в помощь наряду — чтоб от жары у вас тут не сдохнуть, защищая вас от преступности!

— Вы и есть преступность! — тихо, чтоб не слышал сержант, произнесла усталая женщина.

Он поставил пиво на асфальт, открыл заднюю дверцу «девятки», и поставил ящик на место, где полчаса назад сидел курсант.

— Достойная замена! — прокомментировал «старлей».

Взгляд его упал на содержимое ящика:

— Ты импортного пива не мог взять? Одни саки Московские понабрал! — он брезгливо сплюнул сквозь открытое окно.

— Там в холодильник только такое было! — оправдывался сержант.

— Давай, «холодильник» ты наш, поехали к реке, пока оно не остыло!

Через минут пятнадцать они уже сидели, по форме одежды»?1», на берегу небольшой, но из-за большого количества родников — холодной реки, в тени большого дерева. Кителя, брюки и кепки валялись на зелёной траве, рядом с припаркованной тут же, машиной. Бутылки с пивом, которыми был забит пластиковый, потёртый ящик, изготовленный в «СССР», покоились на дне реки, омываемые холодными потоками воды.

— Был бы сейчас с нами «Лёша-Миша», он бы сейчас уже машину надраивал! — мечтательно протянул сержант.

— Да… — согласился старлей. — …А так тебе придётся! — с нескрываемой издёвкой добавил он. — Пиво допивай, тряпку в зубы и вперёд! Слыхал пословицу: «сделал дело — гуляй смело?»

— Так точно!

— Ну вот и «соси сочно»! Чтобы служба мёдом не казалась! — пьяно рассмеялся старший лейтенант. — Пива мне из реки ещё принеси!

Курсант Мишин сидел на обочине дороги. Хотелось пить. Кепка насквозь пропиталась потом, сняв китель, Алексей обнаружил проступившие на ткани белые пятна соли — следы от высохшего пота. Солнце, будто подчинялось проклятому «старлею», делая так, чтобы жизнь курсанта в ближайшие часы, стала невыносимой. Голова слегка кружилась от жажды и жары, сердце сильно колотилось в груди.

— Сука, сука, сука… — тихо повторял, словно в бреду курсант, думая о проклятом старлее.

— Сука! — крикнул курсант во всю свою силу.

Изо рта потекла солёная кровь — лопнула склеенная от жары кожа губ. Курсант попытался сплюнуть кровь — но во рту было сухо, лишь какое-то подобие вязкой слюны вылетело из его рта, упав на ткань казённой рубашки. Очень хотелось пить. Земля вдалеке, — искажённая тепловыми волнами, исходящими от раскалённой почвы, — словно мерцает, развивается, словно полотно прозрачного флага. От этого вида ещё сильнее захотелось пить. «Далеко ли отсюда до магазина? — думал он. — К чёрту магазины! До реки, до озера, до лужи! Далеко, — отвечал он себе, — До ночи не дойти…» Проклятый «старлей» не просто так высадил его здесь, именно в этом месте! Лес отсюда виден, можно попробовать дойти до него, но вдруг в этот момент приедет «родной» экипаж и, увидев, что курсанта нет, доложит об этом начальству? И тогда его, Мишина, уволят. Он придёт домой, и что он скажет своей маме, сестре? — ведь они надеяться на его зарплату! Что он скажет своей молодой жене, которая не видела обновок со дня их недавней свадьбы? Летом ещё ладно — земля прокормит, благо её, земли, много. Пол зимы можно пережить, на заготовленных запасах, но весной снова предстоит пухнуть с голоду, придётся просить, занимать, воровать. Ехала бы сейчас машина, хоть какая, он бы её остановил и, плюя на гордость, попросил бы воды у проезжающего водителя. Народ тут, в основном, сидевший, на форму смотрит, как бык на красную тряпку. Но не отказал бы водила, будь он хоть каким зэком в прошлом, не отказал бы человеку, умирающему от жажды. Курсант потоптался по низким кустам, куда старший лейтенант бросил пивную бутыль. Вот наконец твёрдая подошва ботинка стукнула обо что-то стеклянное.

— Она! — обрадовался курсант.

Достав тёмную бутылку из-под пива, он вгляделся в неё, ища глазами остатки жидкости.

— Есть! — обрадовался он, увидев на дне тёмной бутылки слегка пенные остатки пива.

Мишин жадно присосался к горлышку бутылки, впитывая горячую, горьковатую, жидкость окровавленным ртом. С несколько минут он стоял, не шелохнувшись, с поднятой дном к небу бутылкой. Ещё раз внимательно осмотрев опустевшую досуха емкость, он отбросил бутыль в сторону. От выпитых пивных капель пить захотелось ещё сильнее. Он увидел вдалеке столб пыли. Потерев глаза, он снова посмотрел в сторону приближающейся машины — точно, не показалось, кто-то едет! Первым чувством, которое он испытал, была радость. Затем пришла настороженность, и только потом понимание. Понимание того, почему «старлей» вдруг решил свинтить с «доски». Из тучи пыли, которую поднимали с дороги колёса дюжины машин, яркими бликами солнца поблёскивали хромированные детали. Машин было много, слишком много для этой дороги. Чем ближе подъезжала колонна, тем понятнее становился Мишину — тот звонок, после которого старший лейтенант решил съехать с дороги, был связан именно с этой колонной автомобилей. «Бежать и прятаться негде — рассуждал курсант про себя. — Пропустить кортеж мимо — сделать вид, что не заметил — не получится, значит, остаётся только их остановить. Спрошу документы — форма то на мне! Пусть и права нет, да я их и штрафовать не буду! Если что вызову по мобильнику старшего лейтенанта — пусть разбирается! Главное — попросить воды, кто бы там не был!»

Московский кортеж, добравшись до провинциально городка, на некоторое время «бросил якорь». Посовещавшись с местными егерями, Крап решил оставить тяжёлый «Мерседес» у Чеха, взяв у того на прокат обычный «УАЗ». Сам Крап пересел в «Ленд-Ровер». Бандиты заполнили кузов полно-приводного «Фольцвагена», прибывшим отдельно от банды, оружием. Крап побывал на месте недавнего боя, у сгоревшего здания бара «Канна». Ничего нового он там не увидел, и не узнал — и вообще, он пошёл только для того, чтобы показать уважение к местному авторитету Чеху. Ему было глубоко плевать кого, и когда здесь расстреляли.

Кортеж, ведомый «УАЗом», в котором сидели егеря, лихо объезжал выбоины дороги. Увидев махающего жезлом милиционера, водитель головной машины на секунду напрягся, но тут же расслабился, обратившись к седевшему товарищу:

— Запроси Чеха, тут мудила какой-то жезлом машет!

Чех приказал остановиться. Они остановились так, что молодой курсант оказался в середине колонны. Открылись дверцы машин, в машине Чеха опустилось тонированное стекло:

— Эй, придурок, иди сюда! — обратился золотозубый Гриф курсанту.

Мишин растерялся.

— Баклан, ты глухой? Или солнце мозгу в конец иссушило? Бегом ко мне, дура, а не то я сейчас сам тебя притащу! — невидимые глазу волны агрессии и злобы, пронзили курсанта.

Мишин подошёл к «УАЗу», из окна которого пахло дорогими мужскими духами, хорошим табаком и веяло прохладой кондиционера.

— Чего? — хмуро спросил Мишин, у лоснящегося потом лица.

— В очё! Ты, баран, с пастухом, — начальником своим, — будешь таким тоном бакланить! — злобно огрызнулся Гриф.

В этот миг, с тихим гудением электропривода, отъехало тонированное стекло передней двери. На курсанта недружелюбно смотрел человек, с лицом, поросшим густой чёрной щетиной и маленьким лбом. И ещё, из угла окна в лицо курсанту смотрел пламегаситель ствола «АКСУ». Курсант молчал. Он не знал, что говорить, что делать, да как вообще вести себя в подобных ситуациях! Он не знал, что подобные ситуации вообще могут быть! В уставе этого прописано не было.

— Что, мусор, заблудился? — продолжал монолог Гриф.

Курсант молчал.

— Отвечай, гнида! — бандит резко перешёл на крик.

— Я дежурю здесь; — тихо, чуть дрожащим голосом, ответил он, поняв свое безнадёжное положение.

Гриф басисто расхохотался.

— Один? А где табельное? Да ты наверно ещё курсант?

— Да.

— Давно тут цинк топчешь? — продолжил допрос, подчинённый Чеха.

— Час.

— Кто пасть-то тебе разорвал? Вафлю что ли прописали? — он рассмеялся. — Пацаны! — обратился Гриф по рации к товарищам в соседних машинах. — У нас тут легавый, с рванной пастью, жёлтый ещё совсем, час фишку на обочине вытаптывает. Старшие его наказали! Что делать с ним будем?

— У меня багажник на крыше пустой, предлагаю привязать и покатать! — отозвался чей-то голос.

Бандиты поддержали шутку раскатистым гоготом — смех доносился из открытых дверей и окон машин, даже из динамика рации кто-то громко, с шипением радиопомех, заливисто ржал.

— Оттрахать, да и делу конец! — жёстко произнёс громкий и уверенный голос человека, неожиданно оказавшегося прямо за спиной Мишина.

Курсант вздрогнул, и почувствовал, как его приобняли за талию, — так, как он сам обнимал свою жену. Он попытался обернуться, но проклятые руки держали крепко. Смех становился сильнее, оглушительнее. Стоящий человек начал конвульсивно дёргаться, изображая поступательные движения полового акта.

— Пацаны! — кричал чей-то истеричный от смеха голос. — Шкас мусора ебёт!

Кто-то бегал вокруг них, с позолоченным телефоном в руке, тыкая объективом видеокамеры в лицо курсанту.

— Сучёнка отсучили! — кричали прямо в ухо курсанта осипшие голоса.

— Шкас, на клыка ему дай! — советовал кто-то.

— Да он уже успел крюка помаслать! Смотрите, пасть-то у него рваная!

— А мусорок-то наш проткнутый!

Конечно, происходящее было стёбом, шуткой. Насиловать его ни кто не собирался. Обида и чувство беспомощности взбудоражили кровь курсанта. Он со всей силы ударил стоящего сзади локтём, стараясь попасть в лицо. Локоть попал во что-то твёрдое — казалось, в кирпичную стену. Тиски рук, сжимающие его, резко разжались. Смех разом стих, оглянувшись, Мишин увидел, что его мучителем был здоровый мужик, с бородой и серым, цементного цвета рыхлым лицом. Вокруг них стояла уже целая толпа, у многих было оружие — автоматы, ружья, пистолеты — никто и не думал прятать оружие от сотрудника правопорядка! Парень ещё раз посмотрел на серолицего мужика:- тот стирал выступившую кровь с губы.

«Пиздец! — пронеслось в голове. — Я, милиционер, стукнул одного в лицо перед всеми — и он мне этого не простит, просто не сможет простить!»

Ход его мыслей оборвался резко, в глазах замелькали искры, по телу прошла волна боли, и мир померк. Открыв глаза, он увидел небо. Прекрасное, синее небо, без единого облачка. Эталон синего цвета, как огромное, неизмеримое покрывало, натянутое над землёй. Потом он понял, что один его глаз не видит: открывается, моргает, болит, но ничего не видит. В спину что-то сильно давило, что-то твёрдое и жёсткое. Через некоторое время, заработал слух — сквозь комариное пищание, он услышал звук работы двигателя и шум ветра. Затем он почувствовал боль. Он лежал привязанный к металлическому каркасному багажнику на крыше одного из внедорожников. Всё тело ныло. Лица он не чувствовал, казалось его облепили глиной или пластилином — оно опухло — это особенно чувствовалось, когда машина преодолевала препятствия, и его тело подпрыгивало вместе с ней. Во рту было сухо до жжения, на зубах похрустывал песок. Проведя по зубам опухшим языком он не досчитался нескольких зубов. Попытался пошевелить руками — тщетно, они были намертво прикручены чем-то твёрдым, похожим на проволоку, к раскалённым стальным трубам рамы багажника.

— На кой болт нам этот мусор нужен? — спросил Чех, пересевший в машину к Крапу.

— Долго мы за «пионерами» бегать по лесам будем? — ответил тот вопросом на вопрос.

— Может день, может два; — подумав, сказал Чех, — А может и дольше. Как фишка ляжет! — заключил он.

— Братве нужно развлекаться? — спросил Крап, и сам же ответил, — Нужно, а иначе грызня между нашими пацанами начнётся. Вот и пусть с «сапогом» поиграют, пока не надоест! Дело такое — раньше, на войну когда шли, с собой стадо овец брали. Мужики раньше воевать взрослые ходили, к ебле привыкшие. Трудно им было без баб, на войне, вот они овец и ебли. Пусть «снегирь» наш, в нашем походе — овцой будет! Дело закончим — так мы его в лесу и прикопаем! Один болт — он нас срисовал — его полюбому тушить надо! А так хоть пользу людям принесёт!

Карта с метками была у Крапа — отряд бандитов знал, куда ехать. После остановки у провинциального супермаркета, и закупки алкоголя и еды, картеж двинулся через деревню в сторону леса. Первым ехал «УАЗ» с Чеховскими егерями.

— Бикса за кассой видала наших «пионеров», пару дней назад, на двух «джипах» они были; — говорил один из егерей, Чеху, по радиосвязи. — Баландой затарились, и ящик «газа» взяли. Я так думаю, они копыта свои на земле оставили — их мы легко срисуем.

— Что за «джипы»?

— Вроде как «Нива», — та, на которой они в городе кипишь подняли; вторая, говорит, как мусорская «канарейка» — «УАЗ» стало быть, только чёрный весь. Водитель — мужик, в форме охранника, но без нашивок. Взгляд у него, говорит, «не добрый такой — мороз по коже!» — пародировал егерь голос продавщицы; — И «УАЗ» его ей не понравился. Страшный — говорит!

— Баба дура, щелью думает, вот и несёт чушь, — рассудил Чех, — «Страшный!» — повторил он насмешливо. — Антенна небось на нём была, в несколько раз больше, чем кукан у ейного мужа, вот и пробрало её на испуг. Страшный! — не успокаивался Чех.

— Не было антенны! Я спрашивал!

— Хорошо, что нет! — сказал Чех, думая о чём-то другом.

— Я тут прикинул, Аскет это, больше некому! — сказал егерь.

— Прикинул он! — усмехнулся Чех. — Я это и без тебя понял — а прикидываю тут я! Ты можешь мазу толкнуть, но решать, прогон это или нет — решать это мне!

— Да понял я, Чех, я это… так, к слову…

Колонна внедорожников ехала по прокатанной когда-то лесовозами дороге, заросшей бы и вовсе, с тех давних времён — но местные жители не давали ей зарасти, используя старую дорогу для своих целей. По ней ходили за грибами, ягодами, на охоту, ездили за дровами, за мхом для чердаков, глиной для печей, да Бог ещё знает зачем. Эта дорога, ведущая в щедрый на дары лес, была в некотором смысле «дорогой жизни», дорогой — дающей людям жизнь. Пугая птиц и лесных жителей громким шумом двигателей, дымом выхлопа — синеватым облаком тянущимся за колонной, — машины ехали по дороге, раскатывая бугристыми покрышками старую колею. Лесовозная дорога закончилась — они выехали на небольшую поляну, служившую когда-то давно лесорубам как место для основного лагеря. Отсюда во все стороны, раньше, разъезжалась по лесу различная техника, и эта поляна была похожа на перекрёсток с расходящимися во все стороны просеками. Должно быть, если смотреть на этот участок леса, отображённый на спутниковых картах — то он будет похож на детский рисунок солнца, с расходящимися в разные стороны лучами. Так казалось тем, кто сейчас стоял в центре этого «солнца», но на деле всё просеки были параллельны и перпендикулярны друг другу. Дороги, отходившие от поляны, по большей части заросли. От них почти не осталось и следа — лишь небольшой коридор из молодых деревьев, словно шрам на зелёном теле леса. Колонна внедорожников остановилась. Люди, хлопая дверцами, высыпали из своих «железных коней», собрались в кучки по два-три человека. Кто-то курил, кто-то громко смеялся, тыкая пальцами с блестящими на солнце кольцами и синими перстнями в сторону привязанного к крыше одной из машин, окровавленного человека. Лишь группа из четырёх человек внимательно осматривало поляну, будто люди в камуфлированной одежде — несмотря на жару, что-то упорно искали в траве. То один, то другой человек из этой небольшой группы приседал на одно колено, что-то прощупывая руками на земле, обменивался короткими, больше похожими на команды, предложениями со своими коллегами. Это были Чеховские егеря из головной машины. Затем следопыты, собравшись вместе и коротко посовещавшись о чём-то, подошли к Чеху. Крапа, судя по всему, они за командира не признавали — и тот прекрасно это понимал.

— Там колея свежая! — сказал старший из егерей — Николай, имеющий второе имя «Терех», по сокращению от фамилии Терехов.

— Две машины, загружены по-максималке. На «УАЗе» дорогая резина — такую покупают для заездов по зелёнке состоятельные люди; мосты не родные — это говорит о хорошей подготовке машины к езде по грязи и лесу. Двигатель так же не родной — дизель — на траве остались небольшие частицы копоти. Водитель «УАЗа» сам обут в дорогие ботинки, стандарта американского спецназа. Вес — около девяносто килограмм, взрослый мужик, осторожен — при ходьбе равномерно распределяет нагрузку на всю ступню. Носок правой ноги чуть оттопырен наружу, относительно левой ступни — этот человек хорошо владеет автоматическим огнестрельным оружием. Опасный человек.

— Это Чёрный, мать его! — выругался Чех.

— Теперь по «Ниве»: на колёсах цепи; они их одевали тут, на этой поляне. Пассажир «Нивы» курил шмаль — мы нашли смолёный штакет, с остатками «травы». Нашли пробку из-под большой пивной бутылки. Пассажир — распиздяй, он нам не враг.

— Гадёнышь, он нашу траву смолит, падла! У пацанов в «Опеле» был кулёк с травой! — Чех сплюнул сквозь зубы. — Ничего, я его самого порежу, высушу, и выкурю!

— Теперь по водителю «Нивы»: следов почти не оставил. Ходил по кочкам, толстым веткам. «Партизанский шаг». Если он так понтовался перед друзьями, — то выследить и завалить его — дело плёвое, но если такой стиль ходьбы у него «в крови» — нам будет лучше, если мы уложим его сразу после Чёрного — эти два человека самые опасные для нас! Следов других пассажиров нет; — закончил свой доклад Коля-Терех, отставной офицер-разведчик, в прошлом, до тюрьмы.

Чех одобрительно кивнул, затем обернулся — посмотрел на подошедшего во время доклада, и внимательно слушавшего, Крапа.

— Я сейчас описаюсь! — пренебрежительно сказал Крап, глядя в упор на Тереха.

Он хотел сказать что-то ещё, но Егерь его перебил:

— Запах мочи привлечёт хищных зверей — они могут принять его за метку, оставленную на их территории — то есть, за посягательство на свои владения! — серьёзно ответил Терех.

Крап с полминуты пристально смотрел в глаза Тереху. Тот не отвёл взгляда, вопреки ожиданию главаря Московской банды.

— Где ты таких людей понабрал? — спросил Крап, нарушив нехорошую тишину.

— Они меня сами находят!

— Мне бы пара тройка таких следопытов не помешала!

— Какой базар! Нужны будут люди — звони! Но и ты, если мне нужно будет красивое слово — трубу не гаси, когда я звонить буду! Мы люди деловые — друг другу должны помогать, и полезными связями нам разбрасываться — резона нет, на них, на связях этих, всё дело наше и держится!

— Согласен! — Крап достал и прикурил сигарету, с золотым ободком вокруг фильтра.

Запахло дорогим табаком, Крап продолжил:

— Охоту завершим — всех приглашаю к себе, в баньку — после охоты кости попарить! Там и обсудим наши дальнейшие, совместные дела — ведь нам есть за что перетереть!

— При одном условии, — отозвался на приглашение Чех, — Что после этого, едем ко мне, у меня в бассейне поплаваем, в минеральной водичке!

— Забито! — согласился Крап, и два здоровых мужика закрепили договор мужским рукопожатием.

Колонна снова ожила, один за другим запустились двигатели, лес снова наполнился чуждым звуком. Головной «УАЗ» ехал быстро и уверенно, они вплотную подбирались к своей цели. Рядом с водителем сидел Егерь Терех, корректирующий движение машины, которому была не по душе вся затея с травлей поисковиков. Он глубоко презирал Чеха — своего бугра, и подбивал братву, на то, чтобы выйти из «ОПГ», и уйти в самостоятельное плаванье. Ему не нравились те кровавые методы, которыми пользовался для достижения своих целей, Чех. Подъехав к болоту, на котором чётко отпечатались колеи проехавших несколько дней назад машин, колонна вновь замерла. Головной «УАЗ» развернулся, и уехал в хвост. Теперь ведущим был «Ленд-Ровер», имеющий две мощных, редукторных лебёдки: спереди и сзади. За ним двинулась остальная колонна. Перед замыкающей машиной ехал «Т-3», полноприводная версия легендарного микроавтобуса. Автобус был пятиместным, кузов сзади закрыт камуфлированным тентом. Несмотря на солидный возраст этой модели, машина была полностью отреставрирована, двигатель перебран, и внешне авто выглядел как новый. Благодаря системе подключения и распределения нагрузки привода через «виско-муфту», проходимость этой машины была, пожалуй, выше нашпигованного «УАЗа». Терех с восхищением смотрел, как «Т-3» с лёгкостью форсирует непроходимое болото, разбрасывая в стороны серую жижу крупным протектором шин. Несколько раз приходилось останавливаться. Несмотря на дистанцию между машинами, некоторые из них всё же умудрялись застрять, мешая продвижению оставшейся колонне, без возможности объехать застрявшую машину. Те, кто останавливались, неизбежно вязли в мягкой болотной жиже. Пригодилась «лебеда», закреплённая на переднем бампере егерского «УАЗа». Цеплять пришлось к «Т-3», включив электрическую тягу привода троса, «подыгрывая» педалью газа, машина тронулась. Водитель «Т-3» увидев успех застрявшего товарища, решил не оцеплять ещё не смотанный трос, и тронулся с места. Ослабший трос натянулся, как гитарная струна, затем снова ослаб, упал в грязь и волочился по колее какое-то время. Так и ехали обе машины, то натягивая, то ослабляя стальную нить, связывающую их. Преодолев грязь, машины снова набрали скорость, настроение у группы было победным. Начало пути не предвещало трудностей, а скорее наоборот, Крап даже расстроился, ожидание интересной «охоты» было напрасным: «Если всё будет так же просто, то на кой болт я сюда приехал?!» — спрашивал он себя. Наполнив два стеклянных стакана холодным виски, он протянул один из них Чеху:

— Выпьем за дружбу! И за погибших пацанов, которые ехали по следам этих сраных копателей, и пропали вместе с машиной сопровождения! — говорил Крап.

— За пацанов, — добавил Чех, чуть отстранив ёмкость от стакана Крапа, который уже было хотел стукнуть свой стакан о стакан Чеха, — Которых эти волки завалили у «Канны»!

Они выпили.

— Толик, хлебни холодненького! — обратился Крап к водителю.

— За рулём не пью! — серьёзно ответил он, и все трое рассмеялись.

— Ментов боишься? — удивлённо спросил Крап.

— Да! Милиция у нас даже в лесу — вон, на крыше эта самая милиция, как «люстра», болтается!

Смех снова заполнил прохладное пространство салона машины.

— А ну-ка, Толик, расскажи-ка нам тот анекдот, про шофёра! — заказал Крап.

— Значит, пахан принял на работу нового водилу. И говорит ему:

— Как твоя фамилия? Я с шоферами только по фамилии обращаюсь!

— Андрей! — ответил водила.

— Че фамилия такая? — не понял пахан.

— Нет имя.

— Ты меня не понял, мне плевать на твоё имя — фамилия твоя как?! — возмутился пахан.

— Вы меня не будете звать по фамилии, зовите Андрей!

— Слышь, браток, ты часом умом не тронулся? Фамилия, говорю, твоя как?! — рассвирепел пахан.

— Ну, «Любимый» моя фамилия!

— Поехали уже, Андрей…

В машине снова раздался дружный смех.

— Толик, а твоя-то фамилия как? — спросил чуть прослезившийся от смеха Крап.

— Деньской моя фамилия.

— Ничего так, пацанская фамилия! — одобрил Чех. — «Любимого» я бы за штурвал своей брички не посадил!

— Толика у нас Карданом пацаны прозвали! — сказал Крап.

— Интересно, жив ещё мент? — спросил Анатолий.

— Сдохла твоя «люстра» давно! — сказал Чех, поставив опустевший стакан в подсвеченный лампами мини-бар. — Мухи за нами шлейфом тянутся!

— А что за братан, который легавого скручивал? — спросил Крап.

— Шкас. У него с мусорами старые счёты: подстрелили его при задержании — в голову пуля попала, да отскочила от черепа. Его на зоне одно время «Черепом» погоняли, только ему не по душе погремуха пришлась, и он за эту погремуху одному доходяге шею свернул, голыми руками. Потом он из него лампочку сделал — подвесил к потолку — мол, сам повесился! Авторитетные люди закрепили ему вторым именем Шкаса — есть такой пулемёт, говорят, так вот у конструктора, который пулемёт тот придумал, фамилия такая же, как и у нашего Шкаса — Шпитальный. На слова он скор, и на дела тоже. Кулаки — по стене может как молотом долбить. С ним советую не шутить, он подо мною, но в тоже время сам по себе. Правильный человек, по воровским законам всё, но стоит кому-то его зацепить — он звереет, и его уже ни чем не испугаешь. Ни смертью, ни ворами, ни зоной — с казённой сечкой. Кончил Шкас легавого, чую, если жив ещё — то ненадолго его хватит! — беспокоился Чех. — Нужно сбросить его в болоте — пусть волки эту падаль хавают!

— Успеем, Чех, зачем кайф твоему Шкасу ломать, и остальным пацанам тоже интересно, что он с ним делать будет! Видел, как братва оживилась, когда Шкас фитиль этому чунарю вкручивал?

— Да, пацаны оживились! — согласился Чех.

— Между твоей бригадой, и моей, как не крути — есть разногласия! Косятся пацаны друг на друга, волками друг на друга смотрят! Твои Москву не любят, мои — село. Что ещё сможет их так объединить, как не общий враг — мусор, да к тому же стреноженный!?

— Ты прав, загасить мы его всегда успеем. А Шкас, если мент всё же сдох, и с дохлым поиграть может! — снова согласился Чех.

— Слушай, — Крап вновь принялся наполнять стаканы, — Может, нам сподручнее на вертушке было лететь?

— Можно было, — чуть подумав, ответил Чех, — Но я слыхал, что ты любишь приключения — а на вертолёте пресно всё будет!

— Ты правильно за меня слышал, но в этом случае я бы лучше на вертушке полетал, чем тут по грязи ползать! — Крап протянут наполненный бокал.

— Шеф, можно мне тоже? — спросил водитель, разглядывая в зеркало заднего вида банкет на заднем сидении.

На обращение «Шеф» среагировали оба бандита.

— Можно! — тоном, не предвещающим ничего хорошего начал говорить Крап, — Мне налить?

Водитель молчал, вперив напряжённый взгляд в расквашенную лесную дорогу.

— Ты меня в халуи успел записать? — напирал Крап.

— Нет, шеф, ты же сам мне предлагал бухнуть! — оправдывался водитель.

— Когда предлагал, тогда и отвечать надо было! Если я тебе сегодня бабу предложу, а ты смолчишь, — то ты чего ж, через год, когда я со своей кралей кувыркаться буду, так же подойдёшь, и попросишь в неё хобот свой макнуть?

— Нет шеф! — водитель уже был не рад, что попытался вмешаться в этот разговор.

— Может мне стоит тебе налить, а самому сесть за баранку, а ты вместо меня дела решать будешь? В бугры лыжи навострил?

— Нет шеф! Я просто хотел…

— Хотел он! Хотеть тут могу я… и Чех, а ты должен исполнять! Дали штурвал — крути, и благодари, что доверили, что башли капают, что проблемы по жизни твои решаю! — уже кричал Крап, — Я ему руку протянут, а он уже за локоть грызёт!

Крап явно с утра был не в духе, весь день, умело скрывая это. Но тут его прорвало. Чех молча наблюдал за ним, не спеша потягивая холодный виски, будто вино.

— Ещё раз услышу от тебя панибратство, самого в баранку скручу, понял меня?

— Да, шеф! — облегчённо выдохнул водитель, почувствовав конец разноса.

— Манда! — шеф и не собирался униматься, — «Да шеф», «нет шеф»! Ты ещё скажи «так точно» и «никак нет»! Ты часом не под легавыми пасёшься?

Водитель молчал. Он понимал, что говорить что-либо сейчас, когда начальник не в себе, может быть себе дороже.

— Может тот, на крыше — кореш твой? Может, ты к нему хочешь, на крыше вместе прокатится? Так я тебя пропишу! Мусор «кончится» — я тебе его «сбрую» прикину, может к лицу будет? В мусорской шкуре ты Шкасу понравишься! Домой придем, на «Газель» «Ровер» обменяешь! А то базаришь не по делу много. Знай своё место!

В машине снова стало тихо.

— Чего молчишь, шарманку заводи! — зло процедил Крап сквозь зубы.

Водитель послушно ткнул пальцем в магнитолу, которая сразу замерцала разноцветными огнями; из мощных колонок донеслись блатные аккорды.

— Убавь ток — не шмару на свиданку катишь!

Преодолевая неожиданно заболоченный участок дороги, они изрядно выпачкали машину, так же вновь ехавший впереди «УАЗ» егерей своими «зубатыми» колёсами подзакидал их авто грязью.

— Чех, — молча прослушав несколько песен, ожил Крап. — Ты вертушку сможешь вызвать?

— Могу. Надо сообщить координаты пилотам, чтоб они подготовили «птичку» к вылету.

— Стволы на борту есть?

— Можно поставить, «ДШК», пару «ПК», подвески с «НУРСами» есть, если что.

Крап несколько секунд, не отрываясь, смотрел на Чеха.

— Какого хрена тогда мы попёрлись на колёсах? — спросил он сам у себя. — Звони, пусть вешают «ДШК» с усиленным боекомплектом, и «ПК» пусть прихватят — одного хватит! И пусть баки под горло зальют!

Чех не спеша достал золотой телефон, потыкал пальцем в сенсорный экран, и приложил аппарат к уху.

— Михалыч, здоров!

На том конце ему что-то энергично отвечали.

— Понял Михалыч, это всё потом. Сейчас залей нашу «птичку», до краёв. Подцепи подвески, ставь «ДШК» с усиленным боекомплектом — Афганца за него усади, и одного человека с «ПК» на борт прихвати. Готовь машину к вылету! И чтобы трезвые все были, понял меня?

На том конце снова кто-то энергично залепетал.

— Позвони Афганцу, и Саше-Фармазону. Пойдёт? Тогда готовь машину! Сообщи, когда готовы будете!

— Что за «афганец»? — спросил Крап.

— Есть толковый хлопец;

— Если толковый, то чего не с нами?

Чех иронично улыбнулся.

— После налёта на мой бар, я теперь там всегда пару-тройку толковых пацанов держу. Молодняку доверять нельзя! Им бы только пострелять, и башлей нажить! Дома у меня тоже пара пацанов, ещё в нескольких местах есть люди. Всего — человек тридцать незадействованных. Разговоры люди ведут, что мою «Канну» на гоп-стопе залётные гастрачи подорвали. Теперь многие думают, что была стрела у «Канны», и на той стреле меня вальнули! Прикидываешь, к чему это ведёт? Парочку говорунов я отловил, одному из них реально язык подрезал за гнилой базар. А желающих халяву словить в наших местах много, больше, чем в Москве! Люди тут суровые, отчаянные. Вот и оставил хозяйство на обстрелянных, проверенных делом, пацанов. Вообще, знаешь, Крап, верить людям сейчас нельзя!

— Знаю. А с нами кто едет, сопляки и молокососы?

— Крап, ты не поднимай волну, мы в одной бричке едем. Ты думаешь, я собрал бригаду чунарей? Один Шкас чего стоит! И егеря — отставники боевые, погоны пыльные, — успели и кичу потоптать, так что не западло… Я смотрю, на твоего «Кардана» — не сказать, что чухан, но, без обид — он бы у меня в гараже болты крутил. Я бы этому Толику-Кардану парашу охранять не доверил!

— Нормальный пацан, сорвался я на него, вот он жало и спрятал. Он Шкаса твоего под плинтус загонит, если прикажу. Загонишь? — обратился Крап уже к водителю.

— Под шконку — без базара! — с каким-то облегчением, согласился напряжённый водитель.

Чех усмехнулся:

— Проверим? — он азартно глянул на Крапа, сам взял бутылку, разлил виски по стаканам.

— Не очканёшь? — спросил Крап у Толи, радующемуся тому, что расположение шефа вновь к нему вернулось. — Шкас — противник серьезный, по всему видно!

— Нет! — твёрдо ответил водитель.

— Тогда забито. Толян, ты если бухнуть хочешь — то бухай, меня только больше не проси, чтоб я тебе лил! Ты не смотри, что он в разговоре со мной такой покладистый, — обратился Крап уже к Чеху, — Парень он боевой, я сопли у себя в бригаде не развожу! Мастер спорта по самбо. Боксирует тоже не плохо, сам видел. Парень шустрый, пять к одному Шкаса уложит.

— Давай по десятки зелени?

— Что, Толян, бабки пополам распилим? Пять тебе, пять мне, если уложишь Шкаса!

— Согласен. Как его тот бродяга назвал, который потом лампочку в камере исполнял?

— Череп; — сухо ответил Чех.

Он уже понял, что этот Толя не так прост. Но азарт, и вера в лютого Шкаса, были сильнее, и пасовать теперь уже было нельзя, чтоб не упасть в глазах Крапа.

— Зелёный червонец — не деньги! — Крап словно услышал мысли Чеха:

— Чего мелочится, кидаю «ствол» на кон!

— Согласен! — с искусственной готовностью, но без особой радости произнёс Чех. «Ствол» зелени — это уже серьёзно. — Условия?

Пусть машутся до «не могу». Без оружия — калечить друг друга нам тоже не с руки. Половину ставки — победившему. При любом исходе — мы в товарищах!

Они пожали руки.

Грязь и болото они проехали, земляная дорога была сухой, и было заметно, что они по небольшому уклону едут вниз, уже довольно долго.

— Скоро река! — объявил по рации Егерь Коля-Терех. — За рекой — поляна, наша цель. Делаем остановку!

Колонна замерла. Реки ещё видно не было, но уже чувствовалась речная прохлада, запах мяты и воды. Боевики вышли из своих машин. Чех с Крапом общались между собой, не вылезая из уютного салона машины.

— Ты чего к себе в бригаду столько «зверья» набрал? — спросил Чех у Крапа.

— С ними проще. Случись чего — искать никто не будет. Они исполнительные, не бухают почти, вопросов не задают. Ширка, правда, у них в ходу — но так даже лучше, они мне как псы преданы! Безжалостные они, наших нет-нет, да на слезу пробивает! И кроме как стрелять, они по жизни ничего не умеют, и отцы их не умели, и деды. Вот и пусть делают то, что умеют — «во благо Родины!»

Между тем, бородатый боевик Крапа, Хабиб, расчехлял тент «Т-3». Вокруг микроавтобуса, закиданного слоем грязи, собрались почти все боевики обоих бригад. Ловко запрыгнув в кузов, Хабиб, покопавшись в ящиках и свёртках, принялся извлекать оружие, и раздавать его собравшимся, тем, кто ещё не был вооружён.

— Откуда у тебя «НУРСы»? — вернулся к теме вертолёта Крап, — Про «ДШК» и не спрашиваю!

— Купил; — слегка уклончиво, как показалось Крапу, ответил Чех.

— В магазине? — спросил Крап, вложив в вопрос еле уловимую иронию.

— Крап, ты знаешь, что поставщик — это святое! Если надо чего, ко мне обращайся. Это не потому, что я тебе не доверяю, наоборот — это чтобы тебя не подставить. В посредниках быть — западло, поэтому обращайся ко мне как к другу — я тебе так достану, то, что нужно будет! Там контингент своеобразный — «сапог» он и есть «сапог».

— Ну-ну… и всё же, ракеты в нашей стране не так просто купить! И вертушка эта…

Чех выставил руки, ладонями вперёд, как бы сдаваясь:

— Хорошо, вертолёты я купил, один — «афганский», его там подбили, но он ещё мог летать. Военные техники, там, в «Афгане», не захотели с ним ковыряться, им проще было его списать, и получить новый. Так и сделали — сами расстреляли его, подкоптили, и в утиль списали. А подбитую вертушку отправили на свалку техники. Я был на той свалке. Есть такое место в России, думаю не одно. Та свалка огромна — километров двадцать. Там куча ржавого железа, искорёженные танки, «бэтэры», «шишиги», «Уралы». Обломки фюзеляжей, скрученные словно фантики, от вертушек и самолётов. Зачем держать кучу металлолома под открытым небом? Стратегический запас металла? Проще было всё это железо переплавить! Это было в девяностых, я тогда ещё не был бугром. Мы хотели на той свалке цветняком по дешёвке разжиться, набить им несколько товарняков и двинуть это дело за бугор. Деньги хорошие перед нами маячили. Там и стоял этот вертолёт, выглядевший, на фоне других машин, почти целым. Мы разобрали его по винтику, оформили как лом, погрузили на поезд, накрутили с других вертушек деталей запасных, ещё три вертолёта из них собрать можно было бы. Так, этот «Миша» попал ко мне. Он, вместе с запчастями, стоял лет десять в моём ангаре, местные кулибины крутили на нём потихонечку гайки — собирали машину. Затем таким же макаром собрали ещё два вертолёта, только уже из Чечни.

— То есть у тебя три своих вертушки?

— Да. Один на ремонте, два — работают. У нас тут типа колхоз, свой, частный, на нём вертушки и висят. Документы — левые, но всё в цвет, в масть всё получилось. Вопросов никто не задаёт. С виду — обычные вертолёты, но стоит с ними пару часов повозиться — и это уже боевая машина! Снаряды я брал через одного серьёзного человека, соседа по области. Он может достать любое вооружение. Правда, денег много берёт, падла!

— Мне бы с ним повидаться! — сходу попытался оседлать тему Крап. — Сможешь нам стрелу забить?

— Это опасный и осторожный человек, он не будет встречаться с незнакомыми людьми.

— Но с тобой он встретился, и дела ведёт, — возразил Крап, — Или ты думаешь, что я дела вести не умею?

— Не дави, Крап! — спокойно сказал Чех. — Я не тот человек, на которого можно давить! Сказал — нет, значит — нет! Ломать меня не надо — не девка!

— Я и не думал давить! — удивился Крап. — Я лишь интересуюсь, как вы дела тут ведёте, кое-чему у вас можно поучиться, вот я и спрашиваю!

— Я ему, человеку этому, в прокат одного «Мишу» сдаю. Когда ему надо. Потому он со мною и работает. Это стрёмный человек, с большими повязками среди высоких людей, он тут такое вытворял, что его уже несколько раз расстрелять должны были! А всё не трогают, почему-то! Видать есть у него козырь в рукаве! Да какой козырь!

За тонированными, забрызганными грязью, окнами их машины бойцы снаряжали патронами полученное оружие.

— Понимаешь, Крап, этот человек необычный, и дела он ведёт необычно. С ним трудно работать. — Чех замолчал, наполнил один стакан и залпом выпил. — Он твоих пацанов похоронил!

Крап долго молчал.

— Теперь ты обязан меня с ним свести. Он должен ответить!

— С него не спросишь! И свести я вас не могу — он сам находит людей, которые ему нужны, для выполнения своих задач. А к нему самому в дом без приглашения не ходят!

— Да что это за фраер такой, казырный, который уважаемых людей ни во что не ставит?

— Его зовут Фриц. У нас с ним уговор — я не лезу к нему, он не вмешивается в мои дела.

— Где он обитает?

— В лесу. Там, где твои пацаны пропали; — ответил Чех.

— Я знаю, где это! У меня есть координаты с машины сопровождения!

— У него небольшая, но сильная армия! Там все спецы!

— Разберёмся с нашими «баранами», и займусь этим фраером, — твёрдо решил Крап, — Тебя ни о чём не прошу, лишь не вмешиваться в наш с ним разговор!

— Я и не собирался;

— Мы готовы! — ожила рация.

Чех, взяв пластиковую коробочку с антенной, скомандовал:

— По машинам!

— Понял! — тут же отозвалась рация.

За окном «Ленд-Ровера» забегали вооружённые люди. Сквозь хорошую шумоизоляцию, в салон проникли отдалённые приглушённые звуки захлопывающихся дверей.

— За того Фрица мы позже перетрём, — предложил Крап, — Сейчас у нас другое дело!

«УАЗ» Тереха тронулся с места. Из боковых форточек торчали готовые к отражению атаки стволы автоматов. Они проехали метров сто, как впереди показалась река. Егеря, не останавливаясь у брода, ехали дальше, не сбавляя скорости. Да и зачем? — на карте это место помечено как «бр.», колея проходная: входные и выходные следы протекторов есть, значит, река мелкая. Если они на «Ниве» тут проехали, то колонна с лёгкостью должна форсировать водную преграду. И сама река — одно название, скорее ручей. В таких реках если и есть где омут, то не здесь. Тут поле, место открытое. Так думал Терех, подгонявший водителя своей машины вперёд. Хотелось быстрее разобраться с этими поисковиками, получить монету, и вернутся к своей жизни, к семье. Головная машина егерей неожиданно остановилась в середине реки, по сторонам разошлись сильные брызги, и задняя часть автомобиля задралась к небу. Из-под машины вырвалось белое облако пара. С багажника на крыше в воду слетали какие-то ящики, пакеты. Пьющий пиво Толик-Кардан, водитель машины Крапа, отбросил от неожиданности свою бутылку, из которой, словно из огнетушителя, во все стороны фонтаном разлеталась белая пена. Он пытался тормозить, но тяжёлая машина не желала быстро останавливаться; автомобиль на быстрой для глиняной колеи скорости, неизбежно приближался к ведущему «УАЗу». Время, для Чеха и Крапа, остановилось — словно в замедленной съемке, они приближались к показавшему задний мост «УАЗу». «Ленд-Ровер» влетел в задний мост, — вставшей вертикально, и наполовину ушедшей под воду, машины егерей. Раздались хлопки активировавшейся системы безопасности — повыбивав декоративные вставки, раскрылись подушки. Стакан с виски вылетел из рук Крапа.

«Всё! — пролетела молниеносная мысль в голове Крапа. — И всего-то!»

В этот миг, застывший на уклоне джип сотряс новый, более сильный, чем от лобового столкновения, мощный удар — от громкого скрежета заложило уши. С боку, в лицо, ударили дробью хрустальные брызги осколков разбитых стёкол. В «Ленд-Ровер» въехала машина, идущая следом. Колонна встала. Захлопали дверцы, люди высыпали из своих машин, громко матерясь, и обеспокоенно закружились вокруг пострадавших в аварии машин бугров и егерей. Крап выбрался наружу, из смятой машины, с трудом открыв заклинившую дверь. Толя, освобождаясь от «объятий» системы безопасности, тоже вылез за ним; через открытую Крапом дверь вылез и Чех. Влетев в «УАЗ», торчавший из реки, «Ленд-Ровер» ударом перевернул попавшую в западню машину на крышу. Сам джип Крапа наполовину провалился в вырытую в речном русле яму. Взбаламученная, ставшая грязной, вода, закрыла собой капот. Из щелей деформированного капота шёл сильный пар. По щеке Крапа стекала капелька крови, от осколочных порезов стекла.

— Падлы рваные! — выругался он, стирая каплю, и разглядывая свою, ставшую красной, ладонь. — Многие люди отдали бы последнее, чтоб пролить каплю моей крови! А эти твари сделали это бесплатно! Ну что, твои егеря фраернулись?! — кричал он, не слышавшему его Чеху.

Машина, въехавшая сзади в «Ленд-Ровер», оказалась «УАЗом», с высокой решёткой защиты капота, сработанной их толстых, стальных труб. Этими трубами он смял дорогой джип, оставшись почти невредимым. Разве что «кенгурятник» был скручен винтом, и кроме как, сдать его во вторсырье, с ним больше ничего нельзя было сделать. Лобовое стекло, не пристёгнутого водителя «УАЗа», было покрыто плотной паутиной трещин, которую в некоторых местах прорезали красные нити. Сам водитель сидел около своей машины, заслонив лицо окровавленными руками. Рядом с ним суетился его напарник, с аптечкой в руках. Остальные машины, едущие в колонне, не пострадали.

Из открытой двери багажника перевёрнутого, головного «УАЗа», вылез один из егерей, в почерневшей от воды форме. Лицо его было перемазано илом и кровью. Он вытаскивал сидящего рядом товарища, тот кричал от боли. За ними вылез Терех, тянущий за собой водителя, голова которого безвольно болталась на шее — словно на тоненькой ниточке. Водитель был мёртв — одного его вида хватало, чтобы поставить такой диагноз. Глаза его были открыты, зрачки были неподвижны, из носа по неестественно бледному лицу стекала струйка чёрной крови, размазанной по щеке. Несколько боевиков вылавливали упавшие при аварии в воду вещи; у машины, со смятым «кенгурятником», встал «Ниссан», и уже цеплял пострадавший «УАЗ» тросом, чтоб оттащить его в сторону. Несмотря на небольшие, видимые повреждения, машина не заводилась. Оттащив её на обочину, «Ниссан» принялся вытягивать внедорожник Крапа. Тонкий трос лопнул, сильно стеганув одного из боевиков Чеха. Тот отпрыгнул в сторону, схватился за ногу, из которой уже шла кровь.

Крап, видя всё это, скомандовал:

— Так, всем не занятым и не раненым занять оборону по периметру колонны, Хабиб, и Шкас, — он вопросительно посмотрел на Чеха, тот утвердительно кивнул в знак согласия, — Отправляйтесь в разведку, рации чтоб при себе были!

Двое боевиков, не сговариваясь, побежали в сторону поля.

— Что у нас с потерями?

— Саня погиб; — тихо сказал Терех, опустив голову в низ.

— Шмыга ранен! — крикнул кто-то из бойцов.

— Кто такой? — спросил Крап.

— Мой пацан, — ответил Чех, — Егерь. В головной машине ехал.

— Что с ним?

— Перелом ноги; — ответил кто-то.

— Кто ещё ранен, в смысле серьёзно ранен? — продолжал Крап.

— Меня тросом стегануло, — сказал парень, попавший под лопнувший трос, — Но ничего серьёзного, перевязать — и порядок.

— Кто сечёт в медицине? — спросил Крап.

— Я! — бодро отозвался боевик Чеха, Паша «Медик».

— Ты посмотри его, Шмыгу этого, и того, которого тросом перешибло, перевяжи; — отдавал распоряжения Крап, — Что с «УАЗом», который за нами ехал?

Все молчали.

— Ахмед, иди, посмотри, что там под капотом, и почему он не заводится.

— Я не разбираюсь в моторе, — ответил боевик Крапа. — Автомат дай, я тебе его и разберу, и соберу!

— На кой болт ты, такой «любитель автоматов», нужен? Мне что, самому в движках ковыряться? Толя!

— Да, шеф! — появился из-за спины личный водитель.

— Ты как сам, цел?

— Порядок.

— Иди к «козлу», глянь под капот!

Анатолий быстро справился с задачей, оправдывая своё погоняло «Кардан», и через минуту уже рассказывал о неисправностях машины:

— Аккумулятор разнесло — крепление не выдержало. Крыльчатка разбита — не одного целого лепестка не осталось, радиатор течёт в нескольких местах, провались ремни и треснула помпа, перебило провод с генератора. А в остальном — порядок!

— Сними что надо с утонувшего, если оно там цело. Лагерь разобьём — починишь его, у нас каждая тачка теперь на вес золота!

— Понял! — и водитель отправился к лежащему на крыше «УАЗу», из бака которого тонкой струйкой сочился бензин.

Крап подошёл к сидевшему на корточках Тереху. Егерь сидел, закрыв ладонями лицо, покачиваясь из стороны в сторону.

— Ты как, Егерь? — спросил его Крап.

— Я? — Егерь резко встал, яростно буравя взглядом Крапа. — Я нормально, но Санёк…

Крап положил ему на плечо руку:

— Знаю, про Санька, знаю, да ты успокойся — ты нам сейчас нужен!

— С-суки! — протянул Егерь. — Я живьём, за Саню, порву!

В этот момент, в стороне леса, раздался взрыв.

— Что там ещё? — спросил сам себя Крап, доставая одной рукой из кобуры пистолет, и инстинктивно, ища укрытие, прижимаясь поближе к мятому «Ленд-Роверу».

Несколько боевиков, с автоматами, побежали в сторону взрыва.

Терех побежал к перевёрнутой машине, покопался в её наполненным илом салоне, и извлёк от туда «АК-47». Отсоединил магазин, окунул автомат в воду, передёрнул под водой затвор и спустил в холостую курок, повторив последние два действия несколько раз. Вставив магазин обратно, дослал патрон, и побежал в сторону раздавшегося минуту назад взрыва. Через несколько минут группа вернулась, таща изуродованное тело боевика, одного из чеченцев, топтавшихся под Крапом. Тело было больше похоже на мясную тушу, на которую, ради шутки, одели старый, рваный камуфляж.

— На растяжке подорвался! — устало прокомментировал Терех. — Они нас как салаг жёлторотых мочат!

— Вы двое, — обратился Крап к двум вернувшимся бойцам. — Похороните пацанов! Тут, у реки, нормально будет — я бы и сам хотел в таком месте лежать! Только нормально хороните, чтоб могилы по два метра были; егерю — крест сделайте, а нашему Ахмеду поставь… — он замялся, — Короче тоже чего-нибудь поставь, не знаю, как у них там принято! Вон, «Калаши» их к ним в могилы положи!

Бойцы, измазанные кровью Ахмеда, молча пошли к машинам, за лопатами. Гриф ходил вокруг опустевшей ямы, внимательно рассматривая её края, тыкая в воду длинный шест:

— Вырыто день или два назад! — сообщил он.

Глаза Коли Тереха налились кровью:

— Маразоты! — крикнул он с такой злостью и ненавистью, что у Чеха по коже прошёл холодок.

В руках он держал автомат.

— Слышите, вы, я вас живьём за Саньку жарить на углях буду! — и он дал очередь поверху, направив ствол «Калаша» в сторону леса.

Автомат послушно затрещал, наполняя некогда тихий лес шумом выстрелов и запахом сгоревшего пороха.

— Так, пацаны, барахло из «козла» и «Ленд-Ровера» распределите по другим машинам; — вновь принялся командовать Крап, — Если места не будет — мента с крыши сбросьте, прям в воду можно. Нужно продолжать путь! Гриф!

— Чего? — отозвался тот.

— Объехать эту сраную яму можно?

— Легко, она не широкая. Расчёт был на горку, на открытое место, на головную машину и общий кипишь. Вот только одного не пойму: почему, остановив колонну, они не шмаляли по нам? Нас, можно было взять голыми руками, с помощью двух-трёх пулемётов, расставленных по флангам.

— У них пулемётов нет! Есть пистолет-пулемёт, плюющийся парабеллумовской девяткой, судя по всему с глушителем, так как автоматной очереди у «Канны» никто не слышал. Есть пистолеты, «Сайга» есть, пару ружей — да вроде всё. Может, пара гранат ещё имеется.

— Долго им против нас, с таким оружием, не выстоять! — сказал Гриф.

— Потому и нет их тут! Они решили жути нагнать на нас, своей ямой, и растяжкой; — предположил Крап.

— Они скорее всего рядом! — сказал Крапу один из егерей. — Следов от машин свежих нет — копать яму-ловушку они приходили пешком. Вон, гора ила в кустах ещё не разошлась! Они где то близко! Да, и ещё, тот, кто яму копал — косяк выкурил с травой, и бутылку водяры высушил, пока работал!

— Значит, наши ребятки любят повеселиться? — обрадовался Крап. — Это и к лучшему — так умирать проще!

Вернулись Шкас и Хабиб.:

— Нашли лагерь, тут не далеко! — сообщил Хабиб, сразу двум начальникам, переводя взгляд с Крапа на Чеха.

— Опиши место! — попросил, даже потребовал Крап.

— На сопке в центре поля небольшой перелесок, там палатка стоит, дым от костра видно. Вокруг лагеря — всё бутылками усыпано. «Нива» там же, ветками замаскирована.

— Сами не спалились? — спросил Чех.

— Мы — нет, а вот колонну нашу не слышать они не могли. Да и взрыв этот… — ответил Шкас. — Мы через оптику, с расстояния лагерь рисовали. Они грамотно всё сделали, не к чему придраться, кроме пустых бутылок.

— Делаем сейчас так, — начал инструктировать Крап собравшихся вокруг него боевиков, — Расходимся по периметру нашей колонны, все, кроме Паши-Медика, раненых…

— …И убитых! — не в тему добавил раненый в головной машине, егерь Пётр Шмыга, и разразился неестественным, раскатистым, хохотом. Сам он сидел у перевёрнутой машины, уперевшись спиной в грязную обшивку борта. К его переломанной ноге бинтом была промотана палка. Все молчали, лишь один Шмыга заливисто смеялся, и от этого смеха, точнее, от его эха, даже у бывалых бойцов, поледенело в жилах. Его громкий смех эхом отражался от деревьев, возвращаясь обратно неестественно искажённым. Из-за акустического эффекта, вызванного видимо, особенностью рельефа, — отражённый эхом хохот звучал в разных интонациях, притом, одна из отражённых звуковых волн звучала тонким, писклявым смешком. Другие волны тоже звучали в разных тональностях, ничего общего со смехом Шмыги не имеющих. Как будто смеялась толпа, разных людей. Крап тоже испытал охвативший всех ступор, но он старался не подавать виду:

— Он у тебя всегда так шутит? — как ни в чём небывало, спросил он Чеха.

— Нет, я его первый раз таким вижу! — ответил Чех, удивлённо рассматривая подчинённого.

— И последний! — вставил Шмыга своё слово в разговор старших, и вновь рассмеялся.

Подошёл Паша-Медик, с аптечкой в руках:

— Не обращайте внимания, он… он это… колесо схавал, чтоб расслабиться. Через пару часов его отпустит!

— Оттащите его в машину, положите на заднее сидение. Пусть там жизни радуется! — отдал очередное распоряжение Крап. — У нас дело серьёзное, не до «смехуёчков» и «пиздахахонек»!

Из группы людей вышло два человека и, взяв вырывающегося раненного за руки, поволокли его к одной из машин.

— Значит тут остаются раненные, — продолжил Крап, — Паша, выброси свои «колёса», нам такие бойцы не нужны! — обратился он к Медику.

Тот послушно кивнул.

— Остаются Шкас, Хабиб, и Терех, — Крап коротко взглянул на Чеха, кивнувшего, в знак согласия, на распоряжение его людьми, — Вы втроём, взяв оружие, оптику и рации, идёте искать лагерь для нас. Сейчас нападать на копателей мы не станем — уж слишком они по-глупому подставляются — как бы опять в ловушку не угодить! Разобьем лагерь, понаблюдаем за ними, а ночью, или рано утром, будем их валить! Да, с собой ещё пару моих бойцов возьмите! Если наткнётесь на поисковиков — постарайтесь остаться незамеченными, если встретите кого-нибудь из них — не стреляйте на поражение, только в крайнем случае.

— Крайний случай, — принял эстафету инструктора Чех, — Ходит в чёрной охранной форме без нашивок и знаков. Всё это, — Чех обвёл искорёженные машины взглядом, — его рук дело! Если увидите его — валите сразу, без разговоров!

Команда из трёх человек направилась в сторону леса, чтоб обойти лагерь копателей и остаться не замеченными.

— Остальным, не раненным, и не задействованным в работах с машинами, занять оборону вокруг колонны! — снова командовал Крап.

В этот момент подошёл Толя, его водитель:

— Шеф, я всё сделал: радиатор снял, крыльчатку, помпу и аккумулятор. Осталось всё это прикрутить к пострадавшему «козлику».

— Положи запчасти в багажник — потом прикрутишь, в лагере. А сам иди, посмотри, как наш мусор — не загнулся ли? Сними его с багажника — нечего зайцем на транспорте ездить! А на его место уложи вещи, с утонувшего «козла».

Толя молча полез на крышу машины, и вот он уже отстёгивал наручники, которыми был прикован курсант.

— Этот пикник тебе надолго запомниться! — тихо шептал он на ухо полуживому курсанту. — Вот скоро твой «папочка» придёт, у него на твою жопу большие планы! Тогда весело тебе будет! Зря ты его, да при пацанах, по роже локтем двинул! Ты же мусор — тебе не положняк к правильным пацанам прикасаться!

Курсант разглядывал чуть полноватое лицо бандита одним глазом — второй был залит запёкшейся кровью. Перспективы перед курсантом Мишиным открывались безрадостные, и самым страшным было то, что Толя не шутил, не брал на понт. Сил пока не было, но курсант решил тянуть время, делая вид, что ему совсем плохо, и потом, когда этого будут меньше всего ждать — даст дёру. Он слышал всё, что произошло тут, на переезде через реку. Видеть он ничего не мог, потому что сил крутить головой после долгой дороги, совсем не было. Во время переезда по заболоченной колее, перед глазами Мишина прошла вся его, как оказалось, совсем небольшая, жизнь. Он долго думал, подкидываемый вверх-вниз жёсткими трубами конструкции, ради чего, а точнее, ради кого ему вообще жить! Ради жены? Но жена она только сегодня, а завтра — вдова. Завтра она забудет его, Лёху Мишина, быстро найдёт себе другого спутника жизни — пока грудь высока! Сестра — она, конечно, будет его помнить, приносить раз в год к могиле цветы, если она будет — могила; но сестра молода, и у неё своя жизнь, в которой нет места бессонным ночам и оплакиванию погибшего брата. Вот мать, она останется Матерью, даже после его смерти. Она будет переживать, плакать каждый вечер, над его фотографией; волосы её в раз покроются сединой, похудеет от недосыпа и истощения, лицо покроется морщинами. Ставя свечу в церкви, она будет молить Бога о том, чтоб привезённый из леса мешок с костями не был её сыном, а чтоб сын жил, — пусть не здесь, не в деревне, пусть где-то в городе. И сидя на покосившейся скамеечке перед домом, будет она смотреть на уходящую вдаль дорогу, ждать, верить, что вернётся к ней сынок, живой и невредимый. Что вот-вот он появиться из-за бугра, идущий бодрой походкой, с рюкзаком за спиной. Подойдёт, обнимет, и скажет: «мам, я вернулся!» Она заплачет, а он будет её успокаивать, рассказывая, как волею судьбы он попал в нелепую, и весёлую историю, и не мог долгое время вернуться домой. А за что ей всё это? Она, потратив свою молодость, растила его, работала в колхозе, не покладая рук, вместо того, чтоб ходить на танцы, как многие её сверстницы. Что заработала она за свою жизнь, кроме букета болезней от тяжёлой работы в поле? Кроме своей небольшой пенсии? Дочь и сына. Дочь — это дочь, отрада для родителей, женится, внуков нарожает. Но надежда для них — это сын. Похоронив отца, который пил по чёрному, после развала колхоза, она сразу постарела лет на десять, и вот новый «подарок» судьбы — смерть сына.

Такие мысли в полу потухшем сознании избитого до полусмерти курсанта милиции не давали ему окончательно пасть духом и сдаться. Без боя отдавать свою жизнь, отдавать тело на надругательство бандитам, он не собирался.

«Лучше в лесу, с волками от голода сдохнуть, чем с этими зверями, страшнее которых нет созданий в мире! Кто их сделал такими? Скорее всего, они сами — ведь человек сам вершит свою судьбу!» — думал он. Толя, по-хозяйски, замкнул руки курсанта в «браслеты», за спиной, взвалил его, словно мешок с картошкой, на плечо, и стал спускаться по маленькой, неудобной лесенке. Открыв багажник «УАЗа» он небрежно бросил тело на баулы и коробки.

— Он маленький, много места не займёт! — сказал Толян Крапу.

— Маленький, да говнистый! Посмотри на него — весь перемазан!

— Да все нормально будет, кровь подсохла уже, на солнышке, пока везли мы его. Вяленный он! А стирать — пусть Шкас и стирает — его кулич в песочнице рассыпался!

— Лады, «кулич», ты как сам, не передумал с ним махаться?

— Нет, сказал, под шконарь загоню — век воли не видать, быть ему под шконкой!

— Не зря я тебя к себе притянул, ох не зря! — восхищался Крап бесстрашием и решимостью подчинённого, предвкушая бой, и небольшую материальную выгоду, — Приедем домой, на новую тачку сядешь, погуляешь с месяцок — лялек помацаешь! — Крапу было важно показать «деревенскому пахану», чего Московская братва стоит! Чтоб тот запомнил надолго этот урок!

Настроение Толи, редко слышавшего от шефа похвалы, всё чаще разносы, — было на высоте. Про себя он решил — зубами рвать будет, но замочит Шкаса! Надо будет — уложит в землю! Крап вспомнил про свой мобильный телефон, который в городе не давал ему покоя. А тут — словно электронный прибор сам решил отдохнуть, не тревожа себя и своего хозяина, разным трёпом. Он вытащил телефон из кармана, посмотрел на дисплей — так и есть, сдох мобильник, нет связи! А Чех звонил, и со своим Михалычем спокойно базлал! Что ж за аппарат у него такой? И выглядит так, что ему, Крапу, человеку далеко не бедному, — свой стыдно вытаскивать!

— Чех, а что за трубка у тебя такая козырная, что в глуши сигнал держит?

Чех, опустив голову, слегка усмехнулся, по еле сдерживаемой улыбке было видно — утёр нос московскому «коллеге».

— Умелец один мне подогнал, так, не за деньги, а от души. Любит парень электронику — ну просто жить без проводов этих и схем не может!

— Ну ты конечно, парня без работы не оставил? — спросил Крап?

— У человека руки золотые, пропадёт он без поддержки, со своими талантами! Я просто не мог его не взять!

— Ну да, ну да… а то вдруг конкурент по бизнесу его возьмёт к себе! А ему, конкуренту, вдруг бомба дистанционная понадобится, тут паренёк харч и отработает!

— Ты к чему про трубу спросил, позвонить нужно? — перевёл разговор в другое русло Чех.

— Надо, по нашей теме вопрос один пробить. Хочу про этого Аскета узнать!

Чех протянул ему золочёный телефон. Крап, быстро настучав номер, прислонил аппарат к уху:

— Это Крап! Ты тоже не болей, — говорил он с невидимым собеседником, — Мне про одного перца, узнать нужно: кто такой, чем по жизни дышит, с кем дружит. Что есть? Есть его кликуха — Аскет! Его многие знать должны! Да, он с «чёрными копателями» как-то связан. На этот номер звони — проси, чтоб мне трубу передали. Звони в любое время, и шевелите там своими поршнями: чем скорее будет информация — тем лучше! Какую икру? — Крап недоумённо посмотрел на Чеха, будто это он только что «сморозил» глупость. — Я, по-твоему, моряком на сейнере[54] в море хожу? — невидимый собеседник что-то быстро залепетал в ответ. — Ладно, есть выходы, будет тебе и икра, и раки, и машины — ты давай там, ищи информацию по этому перцу быстрее!

Крап нажал клавишу сброса, и протянул телефон Чеху:

— У дочери, говорит, свадьба, — икру им чёрную подавай, лимузины, раков! Олигархи хреновы! Совсем менты охренели, внатуре, вернусь — я таких раков ему накручу, что он у меня сам икру метать начнёт!

Чех молча убрал телефон в карман. Вернулась группа из трёх человек. Вернулись они бодрые, с улыбками, шли прямо по дороге — никого не боясь и не остерегаясь. Чех с Крапом подошли к группе:

— Что видно? — спросил Крап.

— Есть лагерь! Отличное место, километр от нас, вдоль реки надо ехать.

— Поисковиков не видно? — спросил Чех.

— Там они — двое у костра сидят! Нас они не видели, и наш лагерь будет им не виден — мы будем в яме, прикрытой деревьями, в удалённости от них около двух километров.

— Отличная работа! — похвалил он. — Каждому — по пять кусков зелени, как приедем! — эти слова он сказал нарочито громко, чтоб услышали другие участники «охоты», дабы подстегнуть братву не жалеть себя за щедрое вознаграждение; чтоб всем показать кто тут настоящий босс, ну и чтоб все старались ему, Крапу, сообщать только хорошие новости.

Чех отвернулся. Он тоже мог награждать людей большими деньгами — у него их было вволю, он даже как-то по-пьяни растапливал стодолларовыми купюрами свой камин. Но боялся он, что его люди привыкнут к хорошей жизни, окрепнут, встанут на ноги, обретут независимость от него и самостоятельность. А самостоятельность — это конкуренция. Как следствие — раскол и раздел сфер влияния. А Крап сейчас откровенно развращает его людей своими долларами. Такими темпами члены его группы могут переметнуться на его, Московскую, сторону!

— Ну что, господа! — сказал Крап. — Выпьем с вами за нашу первую удачу!

Через час кортеж тронулся с места. Вереница перемазанных грязью машин и людей продолжила путь, оставив у обочины перевернутый на крышу «УАЗ», с полу разобранным двигателем, и два холмика, один из которых был со свежим берёзовым крестом. «УАЗ», с проломанным кенгурятником, и мятый «Ленд-Ровер» решили тянуть за собой тросами.

Новое место было шикарным для глухого, безлюдного, леса. Речка прям под носом, да к тому же небольшая плотина, построенная бобрами — как залив, в котором можно спокойно смыть с себя дорожную пыль. С трёх сторон — деревья, которые действовали отличным маскировочным щитом. Костром занялись егеря — и он у них почему-то совсем не дымил. Крап дал всем отбой, выставив караул из двух человек, и двух отправив наблюдать за лагерем поисковиков. Машины расставили вокруг костра, на небольшом отдалении — достаточном для того, чтоб, и без того поредевшая колонна, не увеличила потери, из-за случайно воспламенившихся машин. Чех подозвал Шкаса, и о чём-то долго с ним разговаривал. Затем, встав в центре круга, огороженного машинами, он произнёс:

— У нас тут спор с моим другом, кто сильнее — Шкас, или Толя-Кардан? Мы забились на сотню зелени, пацаны, предлагаю решить этот спор сейчас!

Толик вышел в круг, в полной готовности к схватке. Шкас тоже не спеша подошёл к Чеху.

— Финки, и другое железо сбросить! По-серьёзному друг друга не коцать! Ведь мы друзья, а ваш предстоящий махыч можно считать типа спортивным соревнованием! Вы готовы? — спросил Чех, пристально глядя на Толика.

Тот кивнул, затем Чех перевёл взгляд на Шкаса. Тот тоже был готов, хотя никак не отреагировал на вопрошающий взгляд Чеха.

— Ну вот и отлично! А мы с пацанами посмотрим, поучимся! — усмехнулся Чех, и покинул импровизированную арену.

Шкас и Толян ходили кругами, повернувшись друг к другу вполоборота. Каждый из них прощупывал взглядом своего противника, прицеливался к нему. Прошла минута, перед тем, как Шкас резко бросился на Толю. Тот отбил выстреливший в него кулак, и корпусом тела ушёл от удара. Они вновь принялись ходить кругами — это стало похоже на какой-то древний, языческий танец. Затем Толя резко выбросил вперёд ногу, которая должна была попасть в голень Шкаса — но тот предугадал этот удар и, будучи готовым к нему, сумел вовремя отскочить в сторону. Он тут же контратаковал Кардана, сильным боковым ударом в корпус, от чего тот чуть подпрыгнув, тихо охнул — но тут же схватил противника за руку, вывернув её, он подставил корпус своего тела под плечо Шкаса, и с силой швырнул его, перекинув через себя. Казалось, что земля содрогнулась от падения тяжёлого тела. Шкас ловко вскочил, и неожиданно бросился на Толю, вдавив его своим плечом в бампер «УАЗа». Толя ударил его двумя руками одновременно, удар пришёлся в область шеи, но ожидаемого эффекта удар не принёс. Шкас резко отвёл в сторону правую руку, и с силой припечатал Толю к капоту машины. Удар был очень сильным, послышалось, как хрустнули хрящи, и беспомощно промялось железо капота. Из губы и носа хлынула кровь, но Кардан не обратил на это внимания, — он обхватил противника руками, ударил его лбом о переносицу, отчего тот ослабил хватку, затем, будто циркач, он перекувырнулся через него, потянув тяжелое тело противника за собой. Шкас рухнул на землю, а Толя, несколько раз перекувырнувшись через спину, быстро встал на ноги, и вновь развернулся лицом к противнику, ожидая, пока тот не поднимется с земли. Шкас поднялся быстро, и они вновь закружились в боевом танце.

— Это они только разминались! — сказал Чех Крапу. — Сейчас жара будет!

Лица обоих бойцов были перепачканы свежей кровью. Толпа ожила, и каждый подбадривал громкими криками боевика своей бригады. Шкас вновь попытался достать до лица Толи своим кулачищем, но тот перехватил его руку, и заломил её. Шкас осел на землю, сжав зубы от сильной боли, он не издал ни звука. Превозмогая боль, он с силой ударил головой в лицо Толи, тот на долю секунды растерялся — этого мига хватило покрасневшему Шкасу для того, чтоб высвободится из захвата, и нанести противнику сильный удар под дых. Крап безучастно смотрел на бой, казалось, что ему нет дела до происходящего. Зрители плотным кольцом сомкнулись вокруг бойцов, обступив их со всех сторон. Кольцо сужалось.

— Мочи, падаль Московскую! — вдруг просипел чёй-то голос в толпе.

— Кардан, рви эту шваль! — вторил ему другой голос.

Крап видел, как многие из увлечённых боем бойцов, положили руки на рукояти своего оружия.

— Хорош! — вдруг резко и неожиданно выкрикнул Крап.

Бойцы, сверля друг друга ненавидящими взглядами, замерли как по команде, и переключили своё внимание на остановившего бой человека. Толпа резко утихла, послышались неодобрительные возгласы, все взоры были устремлены к Крапу.

— В чём проблема? — излишне спокойно спросил его Чех, который был не рад остановке разгоревшегося боя.

— Не в чём! Если не считать того, что они сейчас друг другу кости переломают! У нас нет времени, чтобы возится с двумя калеками!

— А как же уговор?!

— Уговор! — повторил в усмешке Крап. — Пацаны повеселили братву, предлагаю засчитать ничью!

Толпа недовольно гудела. Зрители хотели продолжения боя — они хотели крови! Каждый из них болел за свою бригаду.

— Отойдём? — спросил он Чеха.

— Все стоят на местах, мы подойдём через минуту! — громко проговорил Чех, обращаясь к толпе.

Они отошли за машины.

— Ты что, — заговорчески шептал Крап, — Не видишь, что происходит?

— А что происходит? — удивился Чех.

— Мы с тобой сотворили косяк! Если твой Шкас замочит Толяна, — то мои бойцы перестреляют твоих, и наоборот — ведь все при стволах! Ты посмотри на их лица! Они готовы грызть друг друга! У нас другой враг, и нам нужно в пучке быть! Наши бойцы должны так ненавидеть их — поисковиков! Нужно прекращать этот бой, пока не полилась кровь!

Чех задумался, отошел от машины, оглядел толпу боевиков, окружившую бойцов вплотную.

— Ты прав! — наконец, вымолвил он. — Теперь нужно как-то разрулить эту тему!

— Объявим ничью! Сгрузим пацанам «хрустов» — по половине от того, что обещали. Ты — своему, я — своему! А бой можно будет продолжить, но не здесь, и не сейчас!

— Можно будет продолжить махыч после дела, когда мы все соберёмся в твоей, или моей бане.

— Согласен! — Крап протянул руку Чеху, тот принял её.

— Бой окончен! — громко объявил Чех. — Победила дружба — оба пацана ништяк машутся! Мы с Крапом решили, наградить обоих! Каждому выпишем по двадцать пять штук зелени! Окончательный махыч переносится на потом, когда дело доделаем, и кости в бане попарим, тогда и схлестнетесь по серьёзному! — обратился он уже к самим бойцам.

Шкас подошёл к Толику, и они пожали друг другу руки. Толпа одобрительно загудела.

— А теперь обед! — громко прокричал Крап, отводя перемазанного кровью Толяна в сторону.

— Ты бы его ушатал! — подбодрил Крап своего водителя. — Не зря именно ты штурвал на моей тачке крутишь!

— Спасибо, шеф! — перемазанный кровью Толя, был счастлив.

Он только что наглядно показал боссу, чего стоит — теперь каждый боец будет его уважать! Да ещё и денег подзаработал — двадцать пять штук грина!

Боевики подтащили, и поставили рядом друг с другом несколько деревянных ящиков, выкрашенных свежей зелёной краской. На эти ящики настелили белоснежную скатерть, которая тут же, — словно сказочная скатерть-самобранка, — обросла всевозможными продуктами и напитками. Из продуктов, кроме различных консервов, было жаренное мясо, заранее приготовленный плов, расфасованный по пластиковым, пищевым, контейнерам. Копчёная, нарезанная ровными дольками, золотистая рыба, сёмга, сельдь, бутерброды с маслом и красной икрой, — каждый из которых заботливо обёрнут белой, пищевой бумагой. Один из москвичей притащил коробку, в которой находились, обёрнутые целлофаном, пластиковые тарелки с какой-то едой. Багажник одной, ближней к столу машины, был полностью забит коробками с армейскими сухпаями. Из напитков в основном была водка. Несколько коробок с соком, десяток бутылок виски, текилы, рома — небольшая канистра с медицинским спиртом. Толпа разделилась на две группы — Чехи и Московские. До вечера каждый мог заниматься своими личными «делами» — кто в карты сел играть, кто-то чистил оружие, кто загорал…только Шкас, постоянно находился рядом с курсантом. Он, казалось, и забыл про недавний бой — сейчас его мысли полностью занимал полуживой курсант. Шкас приковал его руку к гнутому «кенгурятнику» пострадавшей в аварии машины, и сам расположился рядом. Он постоянно тихо ему что-то говорил, отчего и без того бледное, — в кровавых подтёках и синяках лицо, — становилось ещё белее. В руке у закоренелого преступника время от времени поблёскивал нож, с широким лезвием, который тот подносил к лицу курсанта, «ласково» гладил наточенным до состояния новой бритвы лезвием шею курсанта, иногда чуть прикасаясь к тонкой коже. От таких прикосновений на лезвие тот час появлялась алая кровь. Совсем тихо играл шансон в магнитоле одной из машин. Если не видеть Шкаса, и курсанта — то со стороны могло бы показаться, что местная братва решила покутить на природе, разве только без баб, с оружием, и без криков и воплей — все вели себя тихо… Егерь сидел в «УАЗе», склонившись над картой — на которой уже были выведены разными цветами какие-то стрелки, кружочки, сокращения. Периодически он сверялся с компасом, который лежал на сидении. Он что-то уловил… какие-то незаметно наступившие метаморфозы, словно бы изогнувшие привычный мир. Терех почувствовал, что вокруг него что-то меняется. Только что? Такое чувство бывает, когда сидя на залитом солнцем пляже, ты видишь, как синее небо пожирают медленно наползающие чёрные тучи… грядёт шторм. Он отложил карту, убрав её в кожаный планшет, и долго вслушивался в еле доносящиеся тихие голоса людей, собравшихся в этом лагере. Немотивированная тревога охватила его — Егерь привык, что у любого явления есть объяснение — причина, следствие, и связь между ними. Но сейчас он не мог объяснить внезапно нахлынувшую на него тревогу. Он вышел из машины, обошёл лагерь — и тут он понял, что вызвало тревогу в его душе. Запах. Пахло так, словно после удара молнии в дождь или туман. Пахло так, как может пахнуть сильно искрящая статическим электричеством синтетическая майка или кофта. «Откуда взялся этот неприятный запах? Где его источник?» — Егерь оглядел окружающих его людей, занимавшихся своими делами, и ничего будто не чувствующих. Терех прислушался, абстрагировавшись от тихих голосов подельников: «Кажется? Нет, точно — тихое, еле уловимое пощёлкивание. Откуда исходит звук? Источник звука — это дерево, под которым двое разложили пулемёт, дуло которого, словно стрелка компаса, направлено в сторону лагеря поисковиков. Нет, звук исходит так же и с противоположной стороны — от реки. Нет, звук исходит отовсюду!» — он постоял ещё какое-то время, затем, сплюнув, вернулся к машине, так и не отыскав объяснения невиданным и незнакомым до этого времени природным явлениям. Крап и Чех уже распили на двоих бутылку виски, когда вдруг в лагере началась суматоха.

— Что такое? — властно спросил Крап.

— Хрень какая-то! — сказал подбежавший с автоматом в руках Толик. — Шмыга пропал!

— Как пропал? — возмутился Чех. — Он что, дух?

— Паша сунулся в машину, где лежал Шмыга, водяры хотел ему плеснуть — а его там нет! — запинаясь, говорил Толик.

Тут подошёл и сам Паша-Медик:

— На лыжи встал, гад! — пьяно произнёс он, заплетающимся языком.

— Какие к ебеням лыжи, у него нога сломана! — ещё больше разозлился Чех.

— Сломана, — спокойно согласился Паша, — Но его нет! Улететь он не мог, убежать — тоже, значит, его украли! — пришёл к логическому выводу Медик.

— Ты, себя послушай! У реки наши всё перекрыли, к колонне и мышь бы не проползла, дальше мы колонной шли — водителя иди, спроси, был ли он?

— Был, уже спрашивал. Водила говорит, что когда харч достали, Шмыга тогда один остался, вот тут его и спиздили! — не сдавался Паша.

— Это тебе что, котлы, или «лопата», чтоб можно было так просто взять — и спиздить? — вмешался Крап.

— Я не знаю, но его нет, а перелом у него был серьёзный — сам бы он не ушёл!

— Что ты ему за колёса подогнал? — продолжил допрос Медика Чех.

— От всей хуйни, но в основном — от боли! — пьяно растягивая слова, ответил тот.

— То есть, он боли не чуял?

— Нет, почти.

— Вот и получается, что своими колёсами ты ему «зенки закрасил», он и свинтил!

Крап подозвал двух своих людей, и отправил их на поиски «беглеца». Самого Пашу-Медика решено было закрыть в машине — чтоб проспался. Через полчаса люди вернулись, ни с чем. Сказав, что ни следов, ничего нет, будто никогда и не было его здесь.

— А ногу кому сломало? — возмутился Крап.

Бойцы лишь развели руками, не рискнув вступать в спор с раздражённым шефом.

— Так, все сюда слушайте! — объявил Крап. — Паша заправил нашего Шмыгу «ЛСД», пока мы хавали; тот, не чуя боли, под глюками, срулил куда-то. Когда его перестанет колбасить — сам придёт, приползёт, деваться ему некуда! Если узнаю, что Паша ещё колёсами кого-то подкармливает, я ему, этому Паше, клизму с героином, вот не пожалею — в жопу всажу! Всем понятно?

Собравшиеся молча закивали, и разошлись по своим местам. Крап с Чехом забрались на кожаное сидение «Ниссана», и принялись обсуждать дальнейшие планы. Подошёл Терех, по-хозяйски открыв водительскую дверь, сел на водительское сидение.

— Что у тебя? — спросил Чех, с заметными нотками раздражения в голосе.

Этот лесной поход начал выматывать и его.

— Чех, тут дело такое, сам посмотри: он протянул Чеху компас.

Посмотрев на него, Чех, не особо разбирающийся в подобных вещах, понял, что так настораживало его Егеря. Стрелка компаса крутилась в разные стороны — то по часовой стрелке, то против неё. Было похоже, что прибор, — словно Паша-Медик, — был пьян, или находился под действием наркотических препаратов, и его стрелка в пьяном угаре крутилась то в одну, то в другую сторону.

— Ну и что? — спросил Чех, после минутного разглядывания психованного компаса.

— Вот и я думаю — что? — задумчиво дублировал вопрос Егерь.

— Может, — предположил Крап, — Он размагнитился? Может такое быть?

— Нет. Все компасы, которые есть в группе, работают так же, — ответил Егерь, — Навигация тоже гонит — спутник не может указать нашего точного места, показывает приблизительно, в радиусе десяти километров.

— Аномальная зона? — предположил Чех.

— Нет. Когда мы сюда приехали, разбили лагерь — всё было нормально. Компасы сошли с ума только сейчас!

— Ты об этом никому не говори, чтобы пацанов лишний раз не тревожить! — говорил Чех, — Однако, иди, проверь посты, и усиль их: пусть четверо дежурят, вместо двух. Чтоб два пулемёта, два автомата с подствольниками у них было. Сигнальные и осветительные ракетницы всем раздай. Ты их будешь проверять, каждые полчаса — чтобы не кимарили! Я знаю, что тебе тяжело, — но ты самый грамотный, положится мне больше не на кого! Ты военный — разведчик, опыт у тебя большой, нам ночь эту выстоять — а завтра, перестреляв ушлёпков, мы навсегда свалим отсюда. Пять штук зелени — твои! — воспользовался Чех приёмом Крапа, и этот приём очень даже подействовал, уставшее лицо Тереха словно стало моложе — морщины разгладились, глаза загорелись.

«Видимо есть у него что-то… какая-то зацепка, на которую не хватает бабла! — думал Чех. — Баловать «филками» именно его — стрёмно, поскольку я много потеряю, если Коля Терех уйдёт на подлёт — то есть, покинет бригаду, — да ещё и братву с собою потянет. Говорил же мне Гриф, что точит Терех под меня пику — верняк говорил. Но главное сейчас — выбраться из этого леса, а с Терехом все вопросы уже там порешаем в городе! Опасен он, этот Терех! Люди прислушиваются к нему, как бы ни надумал в свободное плаванье, на моей яхте, уплыть! От таких людей, при всей их пользе нашему делу, нужно избавляться, рано или поздно! Гасить таких нужно, и гасить по-тихому, чтоб без кипиша…

Коля бодро выпрыгнул из «Ниссана», Крап, открыв дверь, крикнул ему вдогонку:

— Колян! Иди к «Транспортёру», пошуруй там, в кузове, найди себе автомат поприличнее!

— Странно, — сказал Чех, глядя на мрачный, спокойный с виду лес, через тонированное окно «Ниссана», — Не видел, чтоб ветки у деревьев так росли.

— Как? — спросил Крап.

— Ветвями вниз. Ветви должны к верху тянутся, к солнцу, а тут они словно к земле тянутся!

— У нас, в Москве, много таких деревьев, нет-нет, да попадётся на глаза! Это всё после Чернобыля. Эту радиацию с пылью разнесло по всей России-матушке. Все эти аномалии, больше всего отразились на природе.

— Людям тоже не слабо перепало! Говорят, у вас там, в Москве, в Митино кладбище есть, для «солнечных». Ну, для тех, кто от лучевой болезни кончился. Говорят, что могилы их, вместо того, чтоб землёй засыпать, бетоном заливали. Что потрескался уже тот бетон, и фонит там, не слабо! Говорят, что по ночам из них свет исходит!

— Насчёт света — брехалово! А в столице почти везде фонит — особенно у дорог; не сильно, но на пределе допустимого. И ничего, люди живут, годами. А в Чернобыле этом, в Припяти, тоже ведь живут!

— Живут! — согласился Чех, наполняя стаканы, — А неплох твой Толик! Я от него такого не ожидал!

— Да твой Шкас вообще — терминатор!

Они молча выпили. За окном было уже темно, лишь свет от полыхающего костра освещал небольшую площадку в центре лагеря.

— Там пацаны палатки разбили, — нарушил молчание Крап, — Надо бы нам кимарнуть, чтоб завтра с лёгкой головой на дело идти. А вертолёт твой может ночью лететь? — вдруг спросил Крап.

— Может, если очень захотеть. У них есть специальные очки, для ночных полётов, местность лётчик знает хорошо, так что при желании… Что задумал?

— Думаю, разнести с вертушки этот сраный лагерь, и не парить себе мозги! Что-то не так, не по плану, нутром чую, подстава здесь! А на подставы у меня нюх хороший! Они бы ракетами подчистили это «осиное гнездо», сели бы — мы бы площадку подготовили, факелы понатыкали бы в землю, — сел бы твой «Миша» как днём, на аэродроме! Мы с тобой, ну и с раненными, на борт бы спрыгнули. А пацаны наши, с утра, подчистили бы место, чтоб этих копателей верняк уделать, чтобы и мослов не осталось. Устал я, Чех, в индейцев играть — старый, наверное, стал! Как считаешь?

— Пока они там пробздяться — это час, — рассуждал вслух Чех, — Час ему до нас добираться, а вот ракетами ночью им трудно будет работать! Может и нам перепасть! По квадратам он ночью работать не сможет, только по маяку — по сигнальным ракетам, например.

— Сигнальных ракет у нас много! — заметил слегка опьяневший Крап.

— Надо будет, чтоб кто-то пускал сигналки из лагеря.

Чех внимательно посмотрел на Москвича.

— Можно устроить; — подумав с минуту, сказал Крап, — Мент живой ещё? Живой. Вот пусть и стреляет — ему всё лучше от ракет кончится, чем быть опущенным! Скажем, что вертолёт милицейский, его ищет, что отпускаем мы его!

— Его пристрелят сразу после того, как он первую ракету пустит.

— А ему больше и не надо! Одной вполне хватит!

— Может не хватить, — не согласился Чех, — Надо чтоб всё верняком было!

— Если с пулемётов трассами по лагерю зарядить? — предложил другой вариант Крап.

— Калибр мелковат, «ПК» — не зенитка. С воздуха может и не увидеть.

— Хрен с ним, мы этот лагерь бензином обольём, и подпалим! Бензин у нас есть, сольём, если не хватит.

— Вариант. Главное — чтоб они вертушку в воздух подняли!

Чех вновь вытащил свой телефон, и не успел он нажать на клавишу разблокировки, как тот завибрировал, и замигал разными цветами. Он нажал кнопку приёма вызова, и поднёс телефон к уху, затем, протянул его Крапу:

— Тебя! «Икраед»!

— Да! — деловито бросил в трубку тот, поднеся телефон к уху. — Понял, понял, — повторял он, — Да, запомнил. Это точно? Ещё что-нибудь говорил? — долгое время Крап молча случал. — Будет тебе икра и лимузины будут! — сказал он, и вернул золотистый телефон Чеху.

— Есть подвижки? — поинтересовался тот.

— «Икраед» нашёл человека, который с Аскетом в одной крытой срок тащил. Говорит тот человек, что Аскет на ментов работал, только не на вертухаев, а на конторских. Но толи в роль вошёл, толи задание у него такое было — в общем, крошил он честных арестантов без разбору. Ворам, смотрящим за «крытой», не говорил ничего, не объяснял свои дела. Ставили его к ответу — но сделать с ним никто ничего не мог. Был сходняк, решено было, авторитетными людьми, что бешеную собаку надо гасить! Люди знали, что не прост этот Чёрный-Аскет, и набросились на него гурьбой, человек двадцать. Из тех двадцати, он пятерых голыми руками убил, так, что вертухаи и сказать потом не смогли, от чего те окочурились. Сам он чухнул из той молотьбы, никто не заметил как. Правда, на память шрам он тогда получил, на роже — пикой его зацепили. После этого оставили его — в тени определили. Никто с ним не говорил, не смотрели на него — будто его нет. А он, и рад такому отношению был, и, несмотря на воровской запрет, с некоторыми «тёмными» людьми были у него дела. Но тут уж воры не смогли ничего сделать — не в их власти это было. Говорила зона, что он троих вертухаев тогда потушил, так же, бесследно — вроде как сами загнулись. Когда выпустили его — зона вздохнула. Не было человека, который с ним по-братски поручкался бы. Только говорит этот человечек, что убили нашего Аскета! Воры, сидел он с которыми, через несколько лет отправили на волю торпедами несколько мокрушников. Завалили его, на хате у барыги, располосовали пером так, что и родные бы не узнали!

— А это тогда кто? — спросил Чех, кивнув сторону, где должен был находиться лагерь поисковиков.

— Вот и не узнали его, выходит! Человек говорит, что родных то у него и нет — не засвечены они нигде! Выходит, свою смерть он сам подстроил, чтобы затихариться, или помог ему кто-то очень сильно! Но вот недавно всплыл он, словно говно в Москва-реке. И теперь он тут. Любитель икры узнал, что «наш» Наёмник сейчас работает на Америку. Видели его в Москве, он в одной харчевне о чём-то базланил с продажным «ФСБшным» «погоном». Тот передал нашему Аскету кейс. Его пасли одно время, пока приказ сверху не пришёл — чтоб оставили его в покое. В общем, мутный это тип.

— Я вот чего думаю, — сказал Чех, — Что он тут забыл? Такой человек вряд ли будет просто так помогать каким-то сраным копателям!?

— Значит, они ему сильно нужны! Но он их кончит, как возьмёт от них то — что ему надо! — сказал Крап.

— Можно подождать, пусть валит!

— Времени у нас нет, на то чтобы ждать!

Чех замолчал, о чём-то задумавшись.

— Что думаешь? — спросил Крап.

— Год назад тут военные крутились, в этих лесах. На вертолётах летали, искали чего-то. Группа геологов была — на деле ряженые «сапоги», наши егеря их вмиг распознали. Не просто так Аскет поисковикам мазу тянет, они знают что-то, что ему нужно! Раз уж они копатели — то это «что-то» находится здесь, в зелёнке, возможно — под землёй! Копатели хорошо ориентируются в лесах, вот он с ними и пошёл. Взял проводниками. Если военные в теме — то здесь что-то связанное с «ВОВ», иначе, они бы знали, где искать. Были у нас тут немцы, что-то строили в лесах, а что, где — точно сказать никто не может.

— Может, мы их рановато приговорили? — сомневался Крап. — Может, они нам смогут много интересного рассказать? Может случиться так, что мы из этого леса вывезем кое-что ценное для себя!

— Нет, там не деньги, и не золото — там что-то другое. И компас этот. Нет, чую, гнилое дело! Мне по жизни всего хватает, этот кусок пирога больше, чем мой рот; — сказал Чех.

— Что ж, давай разберёмся с ними, затем, я пробью через свои повязки, за это место. Мы встретимся, и перетрём, надо нам это или нет.

Телефон Чеха вновь завибрировал. Он ответил на звонок. Слышался встревоженный голос его собеседника, который что-то быстро говорил Чеху.

— Михалыч, ты вертушку сможешь поднять? Да — сейчас! Андрей с Костей у тебя? Ну вот, взлетайте, координаты у «афганца» есть. Через час только? Ладно, давай. Что Фриц!? Хрен с этим Фрицем!

— Что там? — участливо поинтересовался Крап.

— Фриц вертолёт свой забрал. Ночью; — слегка растерянно ответил Чех.

— На хрена он ему ночью понадобился?

— Не знаю. Как бы его в нашу сторону попутным ветром не понесло!

— Наш «Миша» когда здесь будет? — спросил Крап.

— Он сказал, что через час сможет его поднять в воздух. Час — до нас лететь. Считай, часа через два, если всё будут в порядке, прилетит.

К «Ниссану» подбежал взволнованный Егерь, и быстро сел на место водителя:

— Я рацию поставил на перехват — на сканирование частот, — тут хрень какая-то, я не понимаю! — сказал Терех и, сделав звук громче, протянул шипящую рацию Чеху.

Чех взял рацию, и вытянул руку с ней слегка вперёд — чтоб всем, находящимся в машине было слышно. Кто-то ругался, через очень сильные помехи доносилась брань. Ругались на немецком языке. Понять, что говоривший ругается, можно было по интонации и срывающемуся голосу. Некоторые слова с трудом, но всё же можно было разобрать: Иван… шнель… шизн… найн…. Показалось, что ясно было произнесено русское ругательство, с сильным, немецким акцентом — по крайней мере, слово «моржовый» послышалось отчётливо. Помехи были очень сильными, и интенсивный радиообмен то делся громче, то становился тише, заслоняемый шипением помех.

— На какой частоте бакланят? — спросил Чех.

— На разных частотах! То на одной, то на другой. У меня сканер стоит, он по десять частот в секунду обрабатывает!

Вдруг голос ругающегося человека стал чётким и громким, фоновое шипение резко пропало. Было похоже, что по ту сторону эфира, держат включённой кнопку передачи, и при этом ведут разговор с другим собеседником. Говорил «немец» с сильным акцентом, но уже на русском, с большими паузами между слов:

— Вас задание ты иметь майн лес?

Его собеседник молчал. Связь была очень хорошей, слышалось даже учащённое дыхание.

— Какой твой задание ты иметь здесь! — неожиданно громко крикнул «немец» так, что держащий в руках рацию Чех сам невольно вздрогнул.

Послышался глухой удар, и сдавленный крик, смешанный с всхлипываниями. Кто-то втягивал воздух сопливыми, или разбитыми в кровь ноздрями.

— Я с Чехом приехал… за поисковиками! — вдруг отчётливо проговорил собеседник, голосом Шмыги.

Чех и Крап переглянулись.

— Партизанен? — спрашивал немец, немного успокоившись. — Сколько партизанен? Много? Эйн, цвэй, дрэй? — начал не спеша считать он строгим учительским тоном.

— Двадцать! — ответил Шмыга.

— Какой ты иметь имя? — спрашивал немец.

— Шмыга; — ответил тот.

Немец зычно засмеялся, вместе с ним, тише, смеялось ещё несколько человек.

— Щмига-Иван! — послышался смех, — Где есть твой друг, остальной партизанен?

— Недалеко, там, на поле, у реки.

— Оружие? Винтовка, машиненпистоль, миномёт?

— Нет миномётов. Автоматы, пулемёты, гранаты; — сообщал Шмыга.

— Гут, Иван, гут! — одобрил немец, но уже как-то вяло, отстранённо, словно бы он переключил своё внимание на что-то более важное.

Раздался громкий хлопок, от которого вздрогнул уже Крап. Что-то тихо говорили по-немецки, затем, голос немца, допрашивающего Шмыгу, вновь сделался громким, будто бы он сидел рядом, в джипе. Он обращался к ним, к Чеху и Крапу:

— Партизанен, капут! Иван, слишать меня? Иван, отвечать!

Бандиты переглянулись. Чех медленно поднёс рацию к сжавшимся в тугие струны губам:

— С кем говорю?

— О, Иван, я есть командир! Я есть делать тебе капут, Иван, их верд убивать! — как-то радостно, торжественно, сообщил немец. — Не надо бояться, Иван, я скоро приду, ждите!

— Ты кто такой! — крикнул в рацию Чех.

— О, злой русиш таген[55], гут! Ждите, Иван!

— Ты, сука, отвечай, бляд, ты кто нахуй такой? — кричал Чех, брызгая слюной на мембрану микрофона, слегка привстав и уперевшись головой в мягкий потолок машины. — Сучары, шутить решили со мной, да? Я вас всех, слышите, блядь, шутники, из-под земли достану! Всех в капусту покрошу, суки! Отвечай, гнида!

Но рация молчала, лишь тихо потрескивали помехи. Бандиты переглянулись.

— Не нравится мне всё это; — сказал Терех, — Это ж, в натуре, Шмыга был, я его сразу, по голосу, признал!

— Эти маразоты поймали его, и разыгрывают перед нами спектакль! — до скрипа сжав зубы, сухо проговорил Чех. — Сколько до рассвета? — спросил он у Егеря.

— Часов пять!

— Значит так, выходим сейчас! Не будем утра ждать!

— Какой план? — спросил Терех.

— Это ты мне скажи, я в разведке не служил! — недовольно, с вызовом, проговорил Чех.

— Я бы до утра подождал! — предложил Егерь.

— Нет, ждать нам не резон, они в курсе, что мы здесь! — сказал Чех. — Что там им Шмыга напел? Всё выложил, что знал! Они над нами уже и посмехаються, вон как чётко под немцев работают! — Чех сильно потряс сжатой в кулаке рацией. — Надо мною так ещё никто не шутил! Ответят они за всё! И за Шмыгу, в первую очередь! Какой план, Колян? — вновь обратился он к Егерю, на этот раз уже более спокойно.

Терех с минуту молчал:

— У нас две машины с люками в крышах — ставим туда пулемёты. Третий пулемёт ставим на «Т-3», в кузов. Четвёртая машина с автоматчиками. Бойцов всех по машинам распределить. Едем без фар. С фланга подгоняем к лагерю машину — «Ленд-Ровер» пойдёт, — если фары у него работают. Ставим его наперерез дороги, в метрах пятистах от лагеря, врубаем фары — и ставим двух бойцов с «Калашами» — пусть пошумят: стреляют короткими очередями, меняя друг друга, с подствольников пусть палят. Они будут нас прикрывать. Поисковики будут по «Роверу» стрелять, когда мы к ним подойдём, и откроем огонь из пулемётов. В это время, наша пехота рассредоточится вокруг лагеря, и под прикрытием пулемётов, возьмёт его в клещи с трёх сторон. Главное — чтоб пулемётчики трезвые были, чтоб своих же пацанов не постреляли! Три или четыре человека надо здесь, в лагере оставить. У одного — пулемёт, прикрытие, у другого — сигнальный пистолет — он будет периодически осветительные ракеты выстреливать. У третьего рация — он будет корректировать общие действия. Вам, думаю, тоже лучше в лагере схорониться, чтоб под пулю не попасть!

— Ты за кого нас держишь? — недружелюбно спросил Крап.

— Ссыкунами были бы, сюда не поехали б! Но там всякое может случиться, лев без головы — просто кусок мяса! — спокойно отвечал Терех.

— Хорошо сказал! — одобрил Чех. — В лагере остаёмся мы: ты Терех, будешь через инфрокрасник за обстановкой наблюдать, и рация при тебе будет. За командира, одним словом. Я — буду ракеты выстреливать, один боец — Паша Медицина, пусть на пулемёте сидит, Крап пусть за тылами нашими приглядывает, от этих поисковиков, можно всего ожидать!

— Добро! — бодро согласился с поправками Егерь.

— П-а-ц-а-н-ы! — неожиданно ожила рация хриплым, с трудом узнаваемым, голосом Шмыги. — Пацаны, слышит меня кто? — медленно, с трудом произнося каждую букву, говорил он.

— Чех на связи! Что у тебя! — как ни в чём не бывало, спросил Чех.

— Я… у меня… — он замолчал, затем хрипловатый его голос снова появился в эфире:

— Я, кажется… умер!

— Брось нести чушь! Ты где?

— Где-то под землёй, в помещении… с бетонными стенами. Мне страшно! Они оторвали мне голову!

— Ты как же рацией тогда пользуешься, если кумпол тебе отпилили? — так же беспристрастно разговаривал с подчинённым Чех.

— Рации нет, тут можно без неё… Я вижу волны, — он замолчал, — Тут много немцев, они все мёртвые и… — он замолк вновь, на несколько секунд, подбирая слово. — …Злые! Бегите отсюда, пацаны, бегите! Мне уже конец, пацаны, я умер!

— Пётр, тебя ещё колбасит, слышишь? — пытался успокоить своего боевика Чех. — Пашины колёса ещё действуют! Засунь два пальца в рот, слышишь, выблюй эту дрянь!

Но рация молчала.

— Шмыга, скажи, где ты?! Мы вытащим тебя, кореш, слышишь, только скажи, где ты! В лагере ихнем?

Рация не отзывалась.

— Так и есть! — сказал Чех. — Они его заставляют фуфло прогонять. На что они надеются? Что мы поведёмся? Обоссым штанишки, и побежим отсюда? Глупо! Своими шутками они лишь подписали себе окончательный приговор!

— Как мы нападём на лагерь, если Шмыга будет ещё жив? — спросил Терех.

— Так! — ответил Крап, — Ему кранты уже, думаешь, они держать его будут? Мы на понт с немцами и оторванной башкой не повелись — всё, больше он им не нужен!

В лагере боевиков раздались автоматные выстрелы. Стреляли длинными очередями. К автомату присоединился пулемёт, — лениво поначалу, затем всё ускоряя темп, словно пробуждаясь от сна, — застрочил он длинной очередью. Затем к бою присоединились ещё несколько автоматов. Бандиты, схватившись за своё оружие, повыпрыгивали из машины, и направились в сторону раздающейся стрельбы.

— Что у вас, кто стреляет? — кричал на ходу Чех в микрофон рации.

— Прикрываем дозор! — отозвалась рация.

Троица бандитов подбежала и залегла рядом с пулемётчиком, удобно устроившимся между деревьёв, в небольшой яме. Он пристально вглядывался в темноту, через бинокль ночного видения. Чех вырвал у него из рук бинокль, и жадно прижал резиновый уплотнитель к лицу. К ним ползли два человека, что-то тащившие за собой.

— Кто эти двое? — спросил Чех пулемётчика.

— Наши пацаны, те, что за лагерем следили. Они предупредили, что у них там что-то случилось, и они возвращаются. Мы увидели, как за ними кто-то бежит! Открыли огнь! Подстрелили, сучёнка! Через несколько минут, двое боевиков подтащили прострелянное пулемётными и автоматными пулями тело к уютному окопчику пулемётчика.

— Давай его к костру! — громко скомандовал Крап.

Подтащив к свету костра похожее на бесформенный мешок тело убитого, они принялись его рассматривать, и первым, что бросилось в глаза — у убитого не было головы.

— Это Шмыга! — неожиданно сказал Терех. — Век воли…! И нога перемотана…

И действительно, это был Пётр. Его тело было изрешечено пулями. Крови в нём почти не было.

— Медика ко мне! — скомандовал Чех.

Столпившиеся вокруг костра боевики, молча рассматривали тело погибшего товарища. Подбежал, слегка покачиваясь, подгоняемый пинками, Паша-Медик.

— Что тут? — спросил он, прищуривая и заслоняя глаза от яркого света костра.

— Стрельбу слыхал? — спросил Крап.

— Какую стрельбу? — удивился тот.

— Понятно! Спал как маразота последняя, пока твоего кента в целлофан упаковывали!

Только сейчас Паша заметил тело, лежавшее у огня. Принесли фонари, на площадке вокруг костра стало совсем светло.

— Паша, — обратился к медику Крап, — Ты осмотри его, внимательно, и расскажи, что, как, и когда с ним произошло.

Чех тем временем инструктировал двух бойцов, уже копавших сегодня могилы.

— Не вопрос! — согласился Паша.

Крап ещё раз посмотрел на бесформенный мешок, и добавил, обращаясь к Медику, и не сводя глаз с покойника:

— Ты давай не здесь только, оттащите его вон, за машины. Здесь мы хаваем всё-таки!

Паше помогли оттащить тело погибшего в сторону.

— Выходить надо сейчас! — сказал Чех. — Пока они не свинтили!

— Если там Аскет, — сказал Егерь, — То я вообще не вкуриваю, что им там делать, в этом лагере? Ведь они подставляются вообще по-глупому!

— Может, они окопы там выкопали, и всё-таки надеются взять нас на испуг — думают, что мы срулим из леса! — предположил Крап.

— Кто за их лагерем следил? — спросил у столпившихся боевиков Чех.

— Мы! — отозвался один из бойцов.

— Что там?

— Похоже, там они. Музыка у них там играет, костёр горит — всё так, будто это туристы на отдыхе.

— Их самих видал?

— Видели — двое у костра так и сидят!

— Так, значит, скорее всего, в окопах зашкерились, и ждут, пока мы свинтим! — рассуждал Чех. — А вы сами чего оттуда свинтили?

— Этого увидели! Шмыгу, — неуверенно сказал другой боец, — Он шёл к нам от леса.

— И чего вы, стрелять сразу в своего «друга» начали?

— Нет! Он это… того… без головы шёл! — тихо добавил боец.

— Как без головы? — вмешался Крап, — Вы что, тоже под колёсами, плющит, да?

— Нет, мы и не бухали сегодня! Я его увидел, издалека, он медленно, но уверенно шёл прямо к нам! Что это Шмыга речи не было — зомби вылитый, как в кино! Мы подождали, пока он подойдёт поближе, чтоб рассмотреть, и точно, оказалось, что он без бошки топает! Тут мы и решили двигать к дому!

Подошёл притихший Паша.

— Что у тебя! — раздражённо бросил Чех.

— У него звезда советская выжжена во всю спину, — медленно проговорил тот. — Все кости переломаны так, будто он упал с десятого этажа. Голову ему оторвали — не отрезали, часа три назад; — мрачно добавил Медик.

— Всё? — с некоторым нетерпением спросил Чех.

— Он был живой, когда ему голову отрывали;

— Ты, дружище, часом сам не балуешься дурью? — с подозрением спросил Крап.

— Да идите, сами посмотрите! — срываясь на крик, предложил Медик.

Крап, вместе с Медиком, пошли осматривать тело погибшего. Через несколько минут вернулся задумчивый «бугор»:

— Всё в цвет Паша сказал; — подтвердил он.

— Готовим машины, мне уже начинает надоедать эта муть! — приказал Чех.

Мишин сидел, прикованный наручниками, тело его трясло от сильного озноба. Он думал о том, что если ушедший спать Шкас вернётся завтра, после наезда на поисковиков — то ему, курсанту, лучше удушится, чтоб не дожидаться выполнения бандитом своих обещаний! «Лучше бы я рот не открывал, тогда, в патрульной машине, — думал он. — Сейчас бы готовился к сдаче наряда, и утром был бы уже дома! Зарплата через три дня — получил бы, принёс бы деньги домой, обрадовал бы мамку, купил бы ей цветов — ведь ей так давно никто не дарил цветы! Что делать?» — одна мысль была у него в голове, отзывавшаяся гулкими ударами биения сердца в висках. Темнело. За ним никто не наблюдал, лишь двое бандитов, в машине напротив, о чём-то еле слышно разговаривали. Обод наручника сильно сжимал запястье — кисть онемела, и почти не чувствовалась. Обод был твёрдым, с больно впивающимися в запястье краями. «А если, перерезать этим браслетом себе руку? — пришла в голову неожиданная мысль, — Прорвать гранью стального обруча себе запястье!? Я умру, от потери крови, но не доставлю этим сукам удовольствие!» Курсант слегка натянул руку, острые края браслета ещё сильнее врезались в запястье. Рука почти не чувствовала боли, толи из-за оттока крови, толи из-за общего истощения. Он дёрнул руку ещё раз — и услышал слабый хруст. Хрустело железо. Мишин внимательно присмотрелся к защитной раме. Сама рама была сделанная из трёх частей: две боковые — защищающие фары и крылья машины; и одна — главная, посередине, защищающая радиатор, и держащая боковины. Толстые трубы скреплялись сваркой. В той боковине, за которую был прикован курсант, сварной шов был треснут. Он натянул руку ещё раз, наблюдая, — стараясь не заслонять слабый свет от костра, — за поведением шва. Тот чуть заметно расширился. Курсант, перехватив толстую трубу свободной рукою, потихоньку, чтоб не быть замеченным бандитами в машине, принялся расшатывать деформированную конструкцию, реагирующую на его действия лёгким потрескиванием. Через полчаса неимоверных, для ослабленного организма, усилий, часть «кенгурятника» начала заметно отходить от основной конструкции. Сделать трещину, и продеть через неё душку браслета не получалось, конструкция была замкнутой! «Бежать придётся вместе с чужим имуществом!» — пришла в опьянённую надеждой голову, озорная мысль. Курсант долго качал проклятую трубу, может час, а может два — уже не особо таясь, с тупой безнадёжностью он претворял свой план побега в жизнь, словно запрограммированная машина, не ведущая страха. Наконец, шов лопнул, и он еле удержал внезапную тяжесть, упавшую вместе с оторванной деталью, на его руку. «Как мне с этим бежать? — про себя думал он, — Ладно, пусть и с гирей, зато на свободе! Свобода!» — он повторил несколько раз это слово про себя, и ощутил его цену, его вкус. Раньше он никогда не задумывался над тем, что его, молодого парня, по сути, никто не держит, и он волен поступать в жизни так, как считает нужным! Как оказалось — эта возможность дорогого стоит! Но в его жизни всё сложилось так, что он не пользовался своей свободой, будто бы выполняя чью-то волю, катился по рельсам жизни, без особого желания свернуть куда-либо. Если всё так — то сейчас, вот в этот самый момент, он подъезжает к стрелке, разветвляющей рельсы его жизни на две колеи. И он эту стрелку не упустит, поскольку прямая дорога, по которой он беззаботно катился всю свою жизнь, ведёт в тупик! Раздалась автоматная стрельба, к которой присоединился раскатистый грохот пулемётных выстрелов. «Бугры» выпрыгнули из машины, даже не глянув в сторону своего пленника, и помчались на звуки выстрелов. Долго не думая, курсант приподнял тяжёлую «дужку», накинул её на плечо, и побежал в сторону реки. Будучи пленённым, он слышал обрывки слов бандитов, через заднее окно «УАЗа» он видел, куда, и откуда, его везут. Подбежав к издали журчащей реке, он остановился, упал на колени, прямо в воду, в мягкий и холодный песок речного дна, и принялся жадно пить, втягивая ледяную воду растрескавшимися губами. Он жадно пил воду ртом, захлёбывался — вода вместе с воздухом попадала в лёгкие, — отплёвывался, и пил вновь. Вода была необычайно вкусной, вкуснее всех напитков, которые он перепробовал за всю свою жизнь! Вот так — тужиться человечество испокон веков, пытается придумать что-то новое, пытаясь обойти саму Природу, придумать лучшую альтернативу естественному, — и ничего у него, у человечества, не входит. Вкуса воды люди не чувствуют, потому, что привыкли к нему за много лет — и все считают воду эталоном пресного вкуса. Но стоит заменить её каким-нибудь соком, например, — и целый год пить лишь его, то необычайный вкус воды проявится, причём, у воды из разных источников он будет разным и совершенно неповторимым. Мишин встал, коротко оглянулся на покинутый им лагерь — его слегка пошатывало после «водопоя». Прикинув, куда бежать, и наметив про себя курс, он решил перейти реку, и бежать по лесу вдоль неё, ориентируясь на журчание воды. Так его будет труднее всего поймать. Если он услышит за собой погоню — то тот час же сиганёт вглубь леса. А там — будь что будет, но назад, к проклятому Шкасу, он не вернется ни за что на свете!

Все собрались вокруг костра, Егерь коротко инструктировал боевиков, объясняя, кому и где нужно быть. Четверо бойцов уже укатили на «Т-3», привязав к нему тросом побитый «Ровер». Ехали без света — боевик, стоящий в кузове, подавал короткие команды через открытое окно водителю — он видел окружающий мир, скрытый от глаза тьмой, благодаря «ПНВ»[56].

Ехали они не быстро, рация установлена на приёме. Им предстояло отцепить «Ровер», доехав до места, и оставить рядом с ним двух боевиков. Их задача заключалась в следующем: по команде включить свет: фары, несмотря на разбитые защитные стёкла, они работали, правда, синеватый свет мощных ксеноновых ламп был направлен куда-то в небо. Дальше им следовало открыть отвлекающий огонь, по подсвеченному осветительными ракетами лагерю, удерживая позицию вызвать огонь противника на себя, и заставить поисковиков себя обнаружить. Как объяснил Егерь — риски минимальные — поскольку расстояние от лагеря довольно внушительное, попасть в бойцов можно только с оптики. Но снайпер не сможет их увидеть из-за засветки. Да и сидеть они должны за машиной, прикрываясь стальным кузовом. Поисковиков должны срезать пулемёты сразу после того, как те обнаружат себя своим ответным огнём. Всё было сделано, и «Т-3», так же, без света, потихоньку покатил «домой». Вернувшись в лагерь, боевики обнаружили некоторую суету — пропал их пленник, вместе с куском машины. По братве шла молва, что некая сила выдернула пленника, вместе с куском толстой, стальной трубы. Больше всего переживал бегство пленника разбуженный перед началом боя, и обнаруживший пропажу Шкас, порывавшийся сорваться на поиски беглеца.

— Не сейчас! — успокаивал его Чех. — Дело сделаем, тогда все искать мусора беглого будем! А сейчас ты, нужен здесь, в группе!

Тот с неохотой согласился, зло пристегнув сухо щёлкнувший магазин к автомату. Подходило время начала штурма. Все заняли места — кто в машине, кто в уютном окопе пулемётчика, откуда открывался хороший обзор всей зоны действия. По команде Тереха машины сорвались с мест. Чех выпустил в небо первую, из большого ящика, осветительную ракету. Она со свистом взмыла в ночное небо без звёзд, и на поляне стало светло. Где-то далеко, в тёмном поле, вспыхнули фары «Ровера», разрезая яркими лучами ночное небо. Застрочили вдалеке автоматы, в бинокль можно было увидеть двух боевиков, спрятавшихся за «Ровером» и стреляющих в сторону лагеря под прикрытием повреждённой аварией машины. Ответной стрельбы не было. Машины ехали к поисковому лагерю одной шеренгой, как вдруг неожиданно под днищем одного из несущихся по полю без фар внедорожников, громыхнул взрыв — машина, резко сбавив скорость, свернула в сторону, слегка накренившись на бок, будто подстреленная лань. Одно колесо отлетело в сторону, и джип бороздил землю штангой подвески, оставляя за собой глубокий рваный шрам на травянистом полевом ковре. Проехав по инерции несколько десятков метров машина, без люка в крыше, вспыхнула ярким факелом посередине поля.

— На мину нарвались! — сплюнул наблюдающий через оптику за разворачивающимся боем Егерь.

В этот момент рядом с другим джипом, на котором устроился пулемётчик, грянул взрыв, разбросав вокруг несущейся машины, перемешанные с ошмётками земли искры, щедро сыпавшиеся на голову пулемётчика. Машине этот взрыв не причинил особого вреда, поскольку рвануло чуть поодаль от летящего на большой скорости автомобиля. Лишь осколками выбило одно стекло, и в нескольких местах пробило обшивку кузова.

— Растяжка, противопехотная! В стороне жахнула! — комментировал Егерь, не отрываясь от резиновых уплотнителей бинокля.

Подъехав к исходным позициям, не обращая внимания на потери, растянувшись вокруг лагеря полу кольцом — пулемётчики открыли неистовую стрельбу, не жалея ни патрон, ни своего оружия. Вспышки сотен выстрелов озарили пространство, подсвечиваемое так же полыхающим неподалёку внедорожником. Яркие ракеты взмывали в небо одна за другой, и на поле было больше света, чем днём. Боевики, десантировавшиеся из машин, заняли позиции за ними, и принялись обстреливать лагерь из подствольных гранатомётов. Освещённый ракетами, ярким факелом горел в стороне от боя джип, испуская чёрные клубы дыма в освещённое искусственным светом небо; словно подсвеченный умелыми осветителями, он был частью декораций для съёмок остросюжетного фильма. Иногда из яркого огня вырывались вспышки, огненными грибками устремляющиеся вверх, к чёрному от копоти и гари небу. Хлопали разрывающиеся патроны и боеприпасы, громко взорвалась граната, раскидав горящие ошмётки машины в радиусе нескольких десятков метров вокруг неё. В лагере поисковиков слышались разрывы небольших гранат, звонкие шлепки пуль, которые пробивали обшивку одиноко-стоящей «Нивы». По рации поступил сигнал, о переходе ко второй части мероприятия. Две машины, приняв бойцов, поехали в окружение лагеря — по плану Тереха им нужно было занять фланги. Третья машина — «Т-3», по плану осталась на месте — прикрывая тыл.

— Эх, миномёты бы! — громко крикнул Егерь, наблюдая за спланированными действиями боевиков.

Через минуту бойцы, прикрываемые со спины закопченными пулемётными стволами, широко расставленной цепью, с готовым к бою оружием, двигались к лагерю, сужая с каждым шагом получившиеся полукольцо. Ещё через несколько минут раздались взрывы, и человеческие крики, преисполненные болью. Лагерь был заминирован. Егерь только сейчас понял, что они угодили в ловушку. Сейчас, когда он, находясь на почтительном расстоянии от места боя, слышал взрывы и крики раненых, понял, как он недооценивал Аскета. Он, командир роты, капитан разведывательных войск Николай Терехов, так же терял людей в Чечне, по своей недальновидности заведший своих солдат в засаду. Тогда его предали, сдали с потрохами, сдали свои же. Он не смог предвидеть этого, хотя считал, что предусмотрел всё; он повёл на верную смерть ровно тридцать человек. Для того, чтобы убить его солдат, противнику не надо было быть крутым боевиком, или отличным стрелком, мастером боевой подготовки. Достаточно было просто уметь жать на курок. И они жали, и солдаты гибли, отдавая самое ценное, что у них было — свои жизни. А боевики всё стреляли, опьянённые запахом крови, пороха, лёгкой победы и дурманом наркотиков. Они стреляли и что-то кричали, они ликовали, а комроты всё слышал, слышал контрольные выстрелы, слышал стоны и крики, слышал все эти страшные звуки через охрипший от боли динамик пыльной рации. Передачу вёл мёртвый связист, этого был его последний сеанс связи. Уже убитый, он сжимал тангенту с такой силой, что разжать палец изуродованного тела долго не могли солдаты подоспевшей позже тревожной группы подкрепления. Тогда работали вертушки, опустошая смертельный боекомплект. Но «чечены» предусмотрели это — поскольку они знали обо всех действиях «федералов» наперёд. Они успели отойти, потеряв лишь незначительную часть своего отряда. Кто-то стал в тот момент богаче, и радовался поступившей на свой счёт в банке сумме, предвкушая радость её обладания. Но не суждено было «кому-то» воспользоваться своими деньгами; не получилось отправить своих детей на учёбу в Англию — улучшить жизнь и без того не бедствующим детям. Комроты, капитан Николай «Терех», зарезал штык ножом от «АК», зарезал «кого-то» в звании полковника, — отца двух детей, — зарезал без суда и следствия; продавшего ровно тридцать своих солдат, зарезал, вспоров ножом толстый живот и выпустив вонючие кишки, выпавшие из брюха на пыльную землю. Десять лет, без права обжалования и «УДО», с лишением звания и наград — был ему приговор суда, который он отбыл, приняв законы «крытой», вместо армейского устава, от звонка до звонка.

— Всем отбой! — кричал он не своим голосом в чёрную рацию. — Назад, к машинам! Всем укрыться за машинами!

Воздух наполнился тошнотворно-ядовитым запахом, который Егерь уже чувствовал сегодня: это был тот самый запах, который он уловил перед пропажей Шмыги. Казалось, что где-то за лагерем поисковиков, плотную темень, заполнившую подступающий к поляне лес, вспороли яркие сварочные вспышки. Он услышал треск. На этот раз, треск был явным, он снова, как и перед пропажей Шмыги, исходил отовсюду. Кроме Егеря, на эти природные метаморфозы никто не обратил внимания. Вспышки… они были похожи на сварочные, или на вспышки фотокамеры, ведущей ночную съёмку. Егерь засёк их — источник необъяснимого света находился прямо по фронту — на тёмной стороне поля. Эту сторону, при отступлении поисковиков, он, Терех, планировал отрубить шквальным огнём, ведущемся в спины беглецов. Шквал выпущенных вдогонку беглецам пуль, непременно заставил бы залечь убегающих копателей, что дало бы группе возможность без потерь захватить их живьём.

С противоположной наступлению стороны, с тёмной, почти не освящённой ракетами стороны леса, с той стороны, где пару минут назад Егерь различил загадочные вспышки, — раздались хлопки взрывов. В небо со свистом взмыли «шумки» — свето-шумовые сигнальные ракеты, расставленные Аскетом вокруг лагеря-ловушки. Красные ракеты, взмывшие в воздух, осветили приближающихся к лагерю поисковиков с фронта тёмную толпу. Их было пятьдесят, сто или более человек! Егерь видел эту, появившуюся на поле боя третью силу — эту небольшую армию, солдаты которой двигались ровными колоннами, совершенно равнодушные к окружающей их суматохе и стрельбе. На несколько секунд сердце его перестало биться, он не дышал, глядя на огромное войско, с механической неизбежностью надвигающееся на его солдат. «Кто это? Откуда?» В горле стало сухо, казалось, что у него помутился рассудок — этого просто не могло быть! Он запрыгнул на джип, забрался на его крышу — чтоб лучше рассмотреть эту огромную людскую массу, и постараться как-то классифицировать этих солдат. Это были солдаты. Мало того, что они шли строем и «в ногу», так ещё, при свете уже падающих ракет он видел, что на всех солдатах были одеты каски, какая-то непонятная, скорее всего закамуфлированная под местность, форма. Лиц самих солдат не было видно — их командир приказал им замазать кожу грязью или специальной краской, маскирующей кожу лица ночью. Никаких видимых шевронов на форме не было. Разглядывая эту, не проявляющую агрессии, наступающую армию, внимание Егеря привлекли каски солдат, по которым можно определить принадлежность солдат к конкретному роду войск. Каски были необычными, в современной армии таких касок нет — он знал точно! По крайней мере, в российской армии и спецподразделениях. На крышу джипа карабкался Крап.

— Что там? — нетерпеливо спросил он, ложась рядом с Егерем на прогнувшееся, под весом двух человек, полотно крыши.

— Похоже, спецназ; — сквозь зубы прошипел Терех.

— Дай сюда! — Крап бесцеремонно вырвал бинокль из рук Егеря, и принялся разглядывать наступающих солдат.

Егерь тем временем связался с машиной, прикрывающей правый фланг:

— «Меткий», — прокричал он позывной машины, — Ответь «Бугру»!

Рация отозвалась, после нескольких секунд молчания, водитель сразу перешёл к делу:

— С фронта наступает неопределённое подразделение, количеством более сотни человек, неопределённого рода войск! Что делать, «Бугор»? — кричал в микрофон своей рации «Меткий».

— Занять оборону, и ждать. Подойдут ближе пятидесяти метров — лупи из всех стволов, кто бы это ни был! Приготовить гранаты, всем машинам — приготовить гранаты к бою! Проверить магазины, подготовить оружие, занять оборону, и ждать, слышите меня?

— «Меткий» принял! — отозвалась правофланговая машина. — «Синий» принял! — сообщил водитель машины левого фланга. — «Панцирь» понял! — сообщила третья машина.

— Они расходятся, обходят лагерь поисковиков! — без интонаций, словно робот, констатировал Крап. — Делятся на две группы: одна идёт к правой машине, вторая — к левой.

Снова раздались взрывы.

— Что там? — спросил Терех.

— Чертовщина какая-то! — почти кричал Крап. — Какого болта! Да кто они такие?! Так не бывает!

Егерь, забыв о субординации, вырвал бинокль из рук «начальника». И вот он уже сам понял, что так удивило матёрого бандита. Строй солдат на его глазах сдёрнул растяжку — раздался очередной взрыв, отбросивший из своего эпицентра шквал осколков во все стороны. Несколько солдат, шедших строем с левого фланга — упали, поражённые прямым попаданием осколков. По сути, они приняли на себя всю поражающую часть мины. Егерь видел, как большой осколок, попав в одного солдата, вылетел с другой стороны туловища бедолаги. Вместе с этим осколком вылетели тряпки, и кишки, размотанные на несколько метров. Каска слетела с головы — это была немецкая каска, времён Великой Отечественной войны! Отброшенный взрывной волной, солдат тут же поднялся с земли, и пошёл дальше, уже в конце строя — как ни в чём не бывало, «в ногу» с товарищами. Кишки, выпущенные наружу осколком, болтались из стороны в сторону, и волочились за ним следом. Второй солдат тоже поднялся, и продолжал наступать. Ожила рация:

— «Бугор», ответь «Синему»!

— На связи! — ответил Егерь.

— Тут чертовщина творится! Это не люди, «Бугор», вы видите, что сейчас на поле творится?

— Вижу, «Синий». Занять оборону, и стрелять по команде, понял?

— Принял; — как-то обречённо ответил боец.

Сжав до скрежета зубы, Терех вновь впился глазами в линзы бинокля. Очередная ракета прогорела, и поле погрузилось во тьму.

— Ракету давай! — кричал Егерь, не жалея голосовых связок. — Ракету!!!

Паша, поставленный на пуск осветительных ракет, не мог «сломать» пистолет, чтобы вставить новую ракету. То ли нехитрое оружие заклинило, то ли Паша, первый раз в жизни взявший в руки сигнальный пистолет, запутался. После крика Тереха, оружие поддалось. Под одеревеневшим пальцам медика ствол переломился, относительно рукоятки, отстреленная гильза чуть вылезла из ствола, податливо подставляя фланец. Паша дёрнул за фланец донной части — но раздутая гильза намертво засела в стволе. Тогда он вцепился в неё зубами, как голодный пёс в кусок мяса. Он выдернул раздувшуюся гильзу — выплюнул её сторону, быстро вставил новую ракету. Поднял оружие вверх, спустил курок. Хлопок — ракета взлетела, разгораясь в воздухе, вновь освещая поле.

— Экономь ракеты, но экономь так, чтоб над поляной всегда было светло! — крикнул ему Терех. — Сдаётся мне, что нам тут до утра воевать придётся! — сказал он уже тише, самому себе.

Над полем воцарилась тишина. Солдаты в немецких касках подошли метров на сто пятьдесят к крайним машинам. «Ещё немного — и братва откроет огонь! — думал Егерь. — Но как такое может быть, чтоб человек, получив тяжелейшее ранение, о совместимости которого с жизнью нет и речи, мог снова оказаться в строю, с оружием в руках!? Да и кто это такие, что за солдаты, кто позвал их сюда? Поисковики? Это точно! Солдаты напрямую связаны с ними! А может, эти солдаты — всего лишь проекция, фэйк? Может, есть какой-то хитрый проектор, переносящий изображение? А взрывы — это часть хорошо спланированного спектакля! Нет сомнений, что лагерь поисковиков — это наживка. А этот строй призрачных солдат — это крючок, кульминация спектакля. Этот «нацист», связавшийся с ними по рации, и пытавший Шмыгу, эта яма в реке — всё это части одного плана! Если всё так, то им, этим поисковикам, стоило бы дать «Нобелевскую премию» за это представление. Нобель — учредитель всемирно известной премии, сам придумал динамит, с помощью которого погибло огромное количество людей. И наградить этой адской премией поисковиков, за их кровавый спектакль — было бы справедливо!» Тишина взорвалась автоматными выстрелами и разрывами гранат. Стреляли из автоматов, пулемётов, рвались ручные гранаты; одиночные хлопки ружейных выстрелов выделялись из общего звука начинающегося боя. Шквал пуль, выпущенных со стороны неизвестного врага, повалил ковыляющего из поискового лагеря к машине, раненного взрывом мины ловушки, «Краплёного» на землю. Успевшие отбежать к машинам, подготовить оружие и занять оборону боевики, открыли ответный огонь. Агрессивно ощетинились ярким огнём пулемёты на крышах машин. Яркие трассы поливали видимого противника, который в свою очередь, будто не обращая внимания, продолжал наступать, приближаясь всё ближе и ближе, сокращая неторопливым шагом метры. Сбоку от уха Тереха просвистела пуля. Другая пуля клюнула куда-то в металлическую обшивку машины, с характерным звуком продырявив тонкое железо.

— Какая в жопу «проекция»! Это всё по-настоящему! — сказав это самому себе, Егерь быстро поднёс рацию к посиневшим губам:

— Всем назад! — но из рации донёсся лишь знакомый смех:

— О, Иван, я я, гут, гут! Нихт шрайн[57], Иван! Ни-ихт шра-айн, Ива-а-ан! — хрипло смеясь, говорил знакомый голос из рации.

— Сука! — выругался он, — Я тебе сейчас засуну твой поганый язык в твою жопу, кем бы ты ни был! — бросив бинокль на землю, он спрыгнул с крыши, открыл водительскую дверь машины, не успев удобно устроиться на сидении, сходу завёл двигатель.

Машина резко, с пробуксовкой, сорвалась с места, обсыпав земляной крошкой из-под колёс Крапа и Чеха. Егерь направился в сторону завязавшегося боя. На переднем пассажирском сидении лежал автомат Калашникова и рация, из которой некоторое время всё ещё доносился смех; на заднем — хаотично разбросанные магазины под «Калаш». Подъехав к месту боя, к машине прикрытия тыла, с позывным «Панцирь», он увидел, как у двух машин, по бокам лагеря, идет ожесточённый бой. Он видел, как солдаты в рваной форме, с чёрными лицами, практически вплотную подошли к боевикам, расстреливающих этих наступающих солдат в упор. Но те не падали, шли, принимая грудью килограммы выпущенного в них свинца. Некоторых из них отбрасывало назад в упор выпущенной очередью, попавшей в кость пулей, но они снова упорно вставали, поднимали выпавшее из рук оружие, и снова шли, стреляя на ходу. Их было много — человек по пятьдесят с каждой стороны. Пулемётчик машины прикрытия с позывным «Панцирь», прицельно выпускал короткие очереди, то и дело водя из стороны в сторону, в поисках новой мишени, нагретым до красна стволом. Автомат Тереха, который он несколько часов назад взял в кузове «Фольцвагена», имел оптический прицел, и Егерь хорошо прицелившись, принялся отстреливать наступающих солдат. Он заметил, что некоторые из них всё-таки падают. Он попробовал пустить короткую очередь в голову одному из чернолицых солдат. Короткая очередь трассирующих пуль попала точно в цель. Тот, пройдя ещё несколько метров, как бы нехотя, рухнул не землю, выронив свою винтовку из рук. Из-под слетевшей каски брызнул чёрный фонтан. Егерь удивился точности этого автомата, судя по всему модифицированного — вся очередь ушла точно в голову; пули летели стройной колонной, почти без разлёта.

— Нацисты! — с ненавистью сказал он. Крикнул уже в рацию: — Стрелять в бошки, всем стрелять им в бошки! Бей в лоб и по глазам, под срез каски!

Он принялся ловить прицельной сеткой новые цели, чёрные головы, и безжалостно давить на курок. Машину, стоявшую справа, и всех бойцов, которые там были, фашисты уничтожили, и теперь они шли по направлению к нему, к Егерю. Машина слева ещё вяло огрызалась огнём. Расстреляв почти весь боекомплект, они стараются экономить патроны, услышав команду, бьют в головы — один за другим солдаты в черной, рваной форме падали на землю.

— Почему пацаны не уезжают от туда? — сам у себя спросил Егерь.

— Потому, — ответил незаметно оказавшийся рядом водитель «Панциря» «Т-3». — Что их машина получила больше пулевых пробоин, чем звёзд на небе!

— Откуда они вообще взялись? — спросил Егерь, меняя магазин. — Кто это вообще?

Водитель «Фольцвагена», прикрываясь кузовом машины, тоже бил короткими очередями по врагу.

— Из леса идут! — ответил он, наводя мушку на очередную цель.

Терех коротко глянул в сторону «Ленд-Ровера». Его фары уже потухли — сел аккумулятор. Двух бойцов не было видно — они не стреляли.

— Ты…. вы, продержитесь тут, я поеду пацанов заберу, если они ещё там! — сказал Терех, поменявшись автоматами с водителем «Т-3».

Он ехал, слегка пригнувшись, изредка по машине ударяли пули. Неожиданно разлетелось боковое стекло.

— О, Иван, ты есть смелий, эсист гут! — неожиданно проснулась лежавшая на «торпеде» рация. — Ты есть хорошо дратся, Иван! Зи гут ах кампфн! Если все Иван так дратся, то ви война би эафолд… виигривать! Гут, зэр гут!

— Пошёл-ты! — не выдержал Терех, схватив одной рукой рацию, другой продолжая рулить, — Вы проиграли, а твой сраный Гитлер застрелился! Слышишь, «нац»? Застрелился! Он пустил себе в свой гнилой лобешник маслину! И мы взяли Берлин, твои дети чистили сапоги Нашим солдатам, и подносили им бумагу в сортир! Наши солдаты пробивали пистон твоим фрау, — слышишь, крыса, — мы ебли так же и твою жену! Пистон ей наши солдаты пробили качественно — будь спокоен! Мы танцевали у Рейхстага, после того, как над ним заалел красный флаг! Мы пели русские песни, пили самогон, играли на гармонях и балалайках! А ты… да кто ты вообще такой есть? — ты маразота последняя, овца! Я не знаю, откуда ты взялся — но я знаю, куда я тебя закончу — под землю загоню, сука, будешь червей кормить, удобрять русскую землю, падла рваная! — Егерь с силой отшвырнул от себя рацию, стукнувшую корпусом о приборную панель, и отскочившую куда-то к заднему сидению.

Рация какое-то время молчала, и Егерь уже было подумал, что от сильного удара прибор вышел из строя. Но он ошибался:

— Капут Иван! — коротко отозвался хриплый немец.

Осветив единственной целой фарой своей машины чёрный остов «Ленд-Ровера», он лихо подрулил к нему, держа одну руку на цевье автомата. Два бойца неуверенно вышли из-за своего укрытия, ослеплённые светом подъехавшей машины, они не видели, кто именно к ним подъехал.

— В машину, бегом! — кричал Терех из разбитого окна.

Где-то за спинами бойцов разразилась очередь, разрезавшая яркими вспышками темноту. Один боец рухнул на землю как подкошенный. Егерь видел, как несколько пуль вылетели из его живота. Другой, без раздумий, только услышал голос Тереха, сразу бросился к машине — это его и спасло. Услышав за спиной стрельбу, он на долю секунды приостановился, но Егерь подогнал его яростным криком, пуская короткие очереди в сторону, где секунду назад полыхали вспышки автоматных выстрелов противника. Открыв дверь машины, боец ловко запрыгнул в неё, и Терех, без промедления, нажал на педаль газа. Машина быстро набирала скорость, сильно подпрыгивая на буграх. Магазины, лежавшие на сидении, разбросало по всему салону.

— Пригнись! — скомандовал сидевшему на заднем сидении боевику, Егерь.

В момент, когда боец пригнул голову, заднее стекло машины разлетелось на мелкие куски. Боец не растерялся, слегка высунувшись из-за сидения, он начал долбить короткими очередями в сторону невидимого, — даже под светом всё реже взлетающих в небо ракет, — врага. Луч света единственной фары выхватил из темноты чадящий едким дымом остов недавно подорвавшейся машины, внутри которой всё ещё полыхал огонь. Егерь сбросил скорость, почти остановившись у сгоревшей машины. Выгоревшая до земли трава вокруг чёрного джипа была усеяна дымящимися клочьями и частями. Вот чёрный уголь, завёрнутый в обугленную дымящуюся едким белым дымом тряпку, по контурам похожий на человеческую ногу.

— Блядь, ведь в натуре нога ж! — Егерь сплюнул в окно. — Надо будет пацанов похоронить по-человечески!

«Как я сам не подорвался!» — вдруг пришла в голову неожиданная мысль. И он поймал себя на том, что обратно он едет по своей колее, стараясь ехать в след. Делал он это не осознанно, как нечто само собой разумеющееся. Быстро доехав до машины прикрытия, обменявшись автоматами с водителем, он вновь принялся выцеливать, и уничтожать казавшегося бесконечным, врага. Боец, спасённый Терехом, снарядив автомат, принялся делать то же, что и все; делать то — за что ему платили, он выполнял свою работу. Егерь чувствовал ответственность, за погибших здесь людей. Справа, у одиноко стоящей машины, образовалась горка из трупов врагов. Машина на левом фланге была ещё жива, время от времени её освещали вспышки выстрелов. «Это ненадолго» — подумал Егерь. Вновь «оседлав» свой потрёпанный джип, он поехал на помощь оставленной врагу машине с её экипажем. Быстро доехав до неё, он увидел — дело плохо. Один человек был убит. Двое раненных снаряжали рожки для автоматов, запихивая окровавленными руками патроны, валяющиеся на земле россыпью, в рыжие пластиковые пеналы магазинов. Двое других, прятавшихся от пуль в расстрелянном салоне автомобиля, вели прицельный огонь по всё напирающему врагу. Терех отметил про себя кучу из трупов немецких солдат, высотою в метр, на которую с упорством роботов, взбирались всё новые и новые войны. Но, не успев вскарабкаться на эту страшную гору, тут же падали, сбиваемые с ног точными очередями. Некоторые снова вставали и вновь пытались штурмовать гору, чтоб вновь упасть, превращая своё тело в ещё один кирпич для страшной стены. Бойцами, занявшими оборону в машине, оказались Гриф и Шкас. Мысли о том, что эта машина ещё может ехать, не было. Панель приборов была раскурочена и разноцветная вермишель проводов торчала из полопавшегося пластика. Верхняя часть спинок сидений, — не защищённая корпусом моторного отсека машины, — была изорвана в клочья, рваные края обивки торчали во все стороны. Весь салон был усеян осколками стекла, кусками пластмассы, стреляными гильзами. При выстрелах они светились, отражая свет пороховых вспышек; в такие моменты они были похожи на свежий наст, отражающий солнечный свет. Потолок в машине, впрочем, как и лица бойцов, был чёрным — толи от копоти пороха, толи что-то горело. Сильно пахло свежим бензином.

— Все в мою машину, я прикрою! — скомандовал Егерь, разворачивая свой «Ниссан».

Удобно устроившись, он начал отстреливать проклятых солдат, появившихся здесь так неожиданно. Егерь уже не сомневался в том, что всё, что происходит на этом поле, противоестественно и необъяснимо. Хотя, будучи человеком военным, опытным, Терех всегда докапывался до причины любого явления — для него не существовало ничего необъяснимого… до этой ночи. Шкас и Гриф быстро затащили раненных в джип Тереха, дав напоследок несколько очередей по врагу, они сами запрыгнули в машину. Изуродованная машина, — остов которой только что покинули люди, — полыхнула ярким белым пламенем. Подъехав к по-прежнему ощетинившемуся несколькими стволами «Фольцвагену», в котором был приличный запас патронов, Терех высадил Шкаса и Грифа. Сам Терех направился к лагерю, спеша отвезти раненных к протрезвевшему, наверное, Паше, — и быстрее вернутся назад. Подъезжая к лагерю, к пулемётной точке, он услышал шум несущих винтов вертолёта. Тут же из стороны в сторону расхаживал Чех, одной рукой зажимавший ухо, а второй прислоняя к другому уху свой золотистый, отблёскивающий от света ракет, телефон. Ракетницей по-прежнему командовал Паша. Вертолёт показался над полем, оглушая шумом двигателей и винтов. Под фюзеляжем вспыхнул ослепительно-яркий прожектор. Вертолёт завис над ними, сильный ветер щекотал короткие волосы. Чех энергично махал рукой, показывая лётчику направление, откуда только что вернулся Терех. Подсвечивать цель вертолёта ракетами не было смысла — в небольшом лесном островке полыхал пожар. Горели деревья, ещё чадил прогоревший кузов расстрелянной «Нивы», так же на левом фланге полыхал недавно воспламенившийся «УАЗ». «Миша» медленно, словно ленивая корова, двинулся в сторону боя, наклонившись всем корпусом по ходу движения. Раздался свист — яркие вспышки вылетающих из стволов подвесок «НУРСов», осветили пространство под вертолётом. Снаряды разрывались, перепахивая землю в лагере и вокруг него. Зависнув над «Т-3», вертолёт медленно, также неохотно, развернулся боком, к наступающим из дыма и огня, редким, оставшимся солдатам, на некоторых из которых горела одежда. В этот момент, когда вертолёт ещё не успел завершить манёвр, раздалась оглушительная стрельба. По сравнению с этими выстрелами, стрельба из «Калаша» походила на стрельбу из игрушечного автомата, стреляющего пластиковыми шариками. Видно было, как при стрельбе накреняется в сторону вертолёт, движимый сильной отдачей мощного оружия. Оставалась только догадываться, чего стоит лётчику, прилетевшему сюда ночью, удерживать машину в воздухе. На «Фольцваген» посыпался град толстых латунных гильз от крупнокалиберного пулемёта. Паша пустил очередную ракету — но её тут же унесло в сторону, воздушным потоком огромного «вентилятора». Лес полыхал пожаром — дым от разрывов ракет рассеялся, и теперь были видны обгоревшие и поваленные деревья в изуродованном лагере поисковиков, от которого совсем ничего не осталось — лишь горстка пепла. Егерь подозвал Медика, и они вместе принялись выгружать раненых. Подбежал Чех, тоже как-то остервенело, схватил одного из раненных за руку, помогая выгрузить его из машины. Тут же подъехал «Фольцваген», на котором Егерь лично видел множество дыр.

— Мы их победили! — ликовал водитель.

— «Нац»! — взяв в руки рацию, стараясь перекричать шум винтов, кричал Терех. — Ответь мне, собака фашистская! Слышишь меня, мабута рваная?

— Молодец, Иван, гут! Их биштаунэн — мне очень нарвитса ваш флигент[58] машинен! Гут машинен! Завтра увидимся, Иван, ты быть здесь завтра?

— Уёбок, убирайся в ад! Залезь в нору из который ты и твои шныри повылезли!

— О, нора, щнири, — я я, до свидания, так у вас говорят? — поинтересовался он спокойным тоном.

— Пошёл нахуй!

— Русишь мат! Гут, Иван, не злись! Мы с тобой скоро видеть друг друга!

Раздался продолжительный смех. Вертолёт прекратил стрельбу, полетел по периметру огромного поля, освечивая пространство под собой мощным прожектором. Иногда жуткий его пулемёт давал короткую очередь, были видны яркие трассы пуль, вылетающих из кормы машины. В свете прожектора были виды маленькие фигурки, словно куклы, отлетающиё в стороны при попадании; притом от этих «кукол» во все стороны разлетались большие ошмётки. Это были куски плоти, вырванные мощными пулями из их тел. По завершении облёта «Ми-8» принялся кружить над понравившейся лётчику, площадкой. Вертолёт сел, слышался слабеющий с каждым оборотом, шум винтов. В этот момент завибрировал телефон Чеха. Он посмотрел на экран: «номер не определён». Усмехнувшись, он нажал на кнопку приёма вызова.

— Доброе утро! — услышал он хорошо поставленный мужской голос.

Человека с таким голосом без конкурса возьмут диктором на радио или телевидение.

— Доброе! — ответил Чех на приветствие.

— Вас беспокоят друзья, доброжелатели! — поправился звонивший.

— Я очень рад! Извините, но у меня нет времени, говорите по делу, и покороче! — сдержанно просил Чех.

— Это хорошо! — обрадовался звонивший. — Значит к делу. Вы находитесь в запретной зоне, которая находится под охраной государства! На этой территории находится секретный объект. Вы вторглись на запретную территорию! Вы это понимаете?

— Я нахожусь в бане с бабами! — зло вставил Чех.

— Не будем друг друга обманывать. Мы знаем, где вы находитесь, это легко установить с помощью сигнала вашего же телефона.

— И что теперь?

— Теперь вы умрёте; — спокойно ответил голос на том конце.

— Не понял?

— А что ту непонятного? Вы вторглись на чужую территорию, и увидели то, чего видеть не должны были! Из этого места живым никто не выйдет!

Чех замолчал. Он просто не знал, что говорить в таких случаях. Звонок был непростой — этот его номер знали немногие.

— Но мы с вами деловые люди, поэтому всегда сможем найти компромисс! — нарушил молчание доброжелательным тоном незнакомый голос. — Сделайте так, чтобы все ваши люди остались там, вы меня понимаете? Все, кто видел то, что не должен был видеть!

— Я что, должен завалить своих пацанов? Ты это хочешь сказать?

— Скажем так: вы с Крапом и экипажем вашего вертолёта можете покинуть это место. Всё, что видели, должно сохраниться в тайне. Иначе сами понимаете. Остальные должны остаться там. Как? Это уже ваши проблемы! Мы делаем вам это предложение, потому что нам не выгодно, чтобы подконтрольная вам, и вашему другу территория, стала неуправляемой! Поэтому, мы и даём вам этот шанс!

— А если…

— Выбор за вами! — перебил его незнакомый голос. — Без если!

— Сколько у нас времени?

— Считайте, что у вас его уже нет! Всё нужно сделать прямо сейчас!

— Я понял!

— Хорошо, до свидания!

Связь резко прервалась. Чех подозвал Крапа, и пересказал ему весь разговор, произошедший только что.

— Мне тоже звонил этот болт бараний — он весь расклад по поисковикам мне сбросил. Это не «ФСБ» — чую, глухое это дело, нужно сваливать как можно резче! — говорил Крап.

— Они в теме — знают даже про вертолёт! — возмущался Чех.

— Тем хуже для нас! Нужно валить отсюда, болт с этими поисковиками! Чуял же, что вся эта затея с «охотой» порожняк! Кто нам впарил этот гнилой, фуфловый прогон? У поисковиков бы мозги не хватило. Чёрный? Ему-то с этого что? Он сам наёмник по жизни, и тут не пришей к пизде рукав! Поздно думать, искать крайнего будем потом — когда выберемся! Когда найдем, тогда и спросим с него, как с гада! — нервно рассуждал Крап. — Братву нашу, Чех, списывать под глушняк придётся!

— Каким образом ты хочешь «глушить» братву?

— Есть одна маза… жаль пацанов, но выбора у нас нет! Если не сделаем этого — всем нам лежать в одной могиле!

Временами, когда ноги становились ватными, а дыхание сдавливало лёгкие, он останавливался, стоял минуту, и бежал вновь. Мишин периодически вслушивался — шум реки уже не был слышен.

«Всё, заблудился, это конец!» — думал он. Но падать духом было нельзя, и он подбадривал себя мыслью: «Я бегу по этому берегу, где-то рядом — река. Заблудившись, я не выйду к лагерю бандитов, поскольку для этого мне нужно пересечь реку. Самое главное — уйти дальше, от проклятого Шкаса и от банды!» Он знал, что с рассветом по его следам пойдёт Шкас, он знал, что тот выполнит свои обещания. Вдруг курсант услышал громкий треск веток, метрах в пятидесяти от себя. Он остановился и напрягся, вслушиваясь в гробовую тишину ночного леса. Тяжёлый кусок защитной решётки, прикованной к правой руке, он нёс, повесив конструкцию на плечо. Плечо гудело тупой болью, не очень чувствующейся на фоне общего состояния обессиленного организма. Ему казалось, что проклятая решётка до кости истёрла болевшее плечо. Он просунул левую ладонь под слегка нагретый его телом металл — грубая ткань кителя была мокрой, и при прикосновении к ней он почувствовал сильную боль. «Натёр до волдырей! — подумал он. — Но это не самая страшная беда!» Мишин вновь прислушался к ночной тишине — всё было тихо, а треск веток — скорее всего это какой-то лесной зверь, — встревоженный его сбившимся дыханием, и шумом шагов, — сорвался с облюбованного им для ночлега места. Но почему тогда он не слышал шагов убегающего зверя? Многие лесные звери, наверное все, в бегстве от опасности ломятся через лес не думая об осторожности. Ломятся напролом, с треском ломающихся ветвей. Он вновь вспомнил про Шкаса, и подумал, что должно быть, страшнее человека, нет в мире животного. Бежать дальше не было смысла — он и без того исхлестал ветками в кровь опухшее от побоев лицо. Да ещё несколько раз зацепился проклятой решёткой за дерево, причинив тем самым себе сильную боль. Надо было идти пешком, медленно, крадучись, ощупывая руками непроглядную тьму перед собой. Он шёл, слыша, как неожиданно, то справа, то слева, похрустывали ветки. Поначалу он останавливался, прислушиваясь к лесу, но после десятка подобных остановок плюнул на своего невидимого преследователя. Скорее всего, невидимый в ночной мгле зверь, провожает близко подобравшегося к его гнезду ночного гостя, от которого пахнет кровью, металлом, и отчаянием, перемешанным с болью. Оставалось надеяться, что зверь не настроен агрессивно, не голоден, и позволит ему, заблудившему беглецу, выбраться из проклятого места. Мишин услышал хлопок выстрела, слегка приглушённый, в нескольких километрах от него. Небо, сквозь деревья, осветилось ярким светом. «Сигнальная ракета!» — подумал он. Началась операция по уничтожению поисковиков. Значит о нём, до поры до времени, забудут. Издали доносились слабые звуки работающих двигателей, раздалась стрельба, всё новые и новые ракеты взмывали в небо, освещая его, и светом своим указывая на место нахождения лагеря бандитов. Он понял, что долгое время шёл не туда. Он шёл от реки, и если бы не ракеты, то один Бог знает, куда бы он вышел, и вышел бы вообще? Мишин изменил курс, решив, что коли судьба в очередной раз оказалась благосклонна к нему, то не стоит пренебрегать её расположением, и следует ближе подойти к реке, пока ракеты взлетают. Подойдя к реке, и следуя вдоль неё, он никак не пропустит хорошо запомнившуюся переправу, пережить которую не сумели вчера два бандита. А дальше ему остаётся идти по свежей дороге, которую колонна машин превратила в шоссе. Там всё будет намного проще — единственная преграда — болото, но там где проехала машина, человек пройдёт без особых проблем. Мысль, о скором освобождении из лесных оков, кишащих хищниками в камуфлированной форме, согрела курсанта, идти сразу стало легче. Он принялся строить планы дальнейших, после выхода из леса, действий. В родном отделении его уже наверно заждались! Хотя нет — он знал изворотливость этого слизняка — старшего лейтенанта; знал, что тот, чтоб не подставлять свою шкуру пойдёт на любые хитрости. Старлей мог сказать, что курсант самовольно покинул место несения службы, например, встретив своего друга. Или придумать одну из тысяч похожих историй. И скорее всего, выйдя к «своим», курсант получит строгий выговор от начальства, за которым может последовать увольнение. Да и к лучшему! Нахрен эту работу! Буду работать в поле, день и ночь, главное — что я жив, что я выбрался! Мишин услышал взрыв. За ним ещё один. «Началось!» — подумал он, посочувствовав про себя обречённым на гибель поисковикам. Раздалась беспорядочная стрельба. Тем временем, курсант выбрался на берег реки, за которой начиналось поле. С места, на котором он оказался, поле отлично просматривалось. Он хорошо видел, ярко подсвеченные светом ракет, кажущиеся игрушечными издалека, машины, гневно расстреливающие кого-то в небольшом леске. Не далеко от них ярко полыхал факел, выбрасывая в небо чёрный клубящийся дым. «Сколько дотуда? — думал он, — Километр, два?» С боку, в полу километре от себя, он заметил машину, из который тоже вели огонь по «лесному острову». Боль его израненного тела сразу как-то потухла, на фоне горечи кома, подступившего к горлу. Перед ним расстреливали, убивали людей, и он, защитник граждан, их заступник, поставленный государством для того, чтоб соблюдать закон, и заставлять других его уважать, вынужден смотреть, как на его глазах убивают людей. Расстреливают в упор, не давая и малейшего шанса на спасение, без суда и следствия, чиня беззаконие. Зрелище это было невыносимо. Он пошёл вдоль реки, понимая, что всё внимание сейчас приковано к казавшемуся крошечным, «лесному островку», и особо скрываться ему не к чему. При взлёте очередной ракеты он увидел чёрные тени, выползающие из леса, в месте, где уже изредка постреливала ближайшая к нему машина. Стрельба в поле к тому времени заполнила собой пространство, и звуки выстрелов слились в монотонный гул, давящий на уши. Казалось, идёт настоящая война! Слышались взрывы, поле заволокло дымом, едкий запах которого дошёл и до курсанта. «А с кем это они так воюют?» — пронеслась мысль в голове курсанта. Внимание его теперь было приковано к чёрным теням, ползущим из леса к автоматчикам у одинокой машины. Чтоб понять, что тут творится, курсант решил приглядеться, задержавшись в укрытии из листьев кустарника. К машине одиночке, со стороны «острова», на высокой скорости нёсся джип, освещая путь перед собой одной фарой. Курсант видел, как одна из теней выпустила автоматную очередь, и один из автоматчиков упал в этот миг. Другой, прикрываемый автоматным огнём со стороны джипа, пригибаясь, бежал к машине. Вскоре джип лихо развернулся, и покатился в сторону уже полыхающего огнём изнутри острова. Теперь курсант видел, что теней — пять. Это были люди, но свет ракетницы, который должен был освещать их лица, почему-то их не освещал. Они казались полностью чёрными. Мишин сидел, и ему казалось, что вслушиваясь и вглядываясь в бой, он перестал дышать, замерев, будто каменное изваяние. Несмотря на это, тени словно почувствовали его. Увидеть его оттуда было не реально. Мало того, что он замер и не дышал, сам был весь перемазан грязью и пылью — так он ещё и прятался за непроницаемыми кустами, увидеть его за которыми невозможно было бы и днём, с десяти метров! Тени медленно, но уверенно, направились точно в его сторону. Мишин протёр глаза, не веря в то, что он сейчас видит. На секунду ему показалось, что он давно умер, там, у обочины. И всё это, поездка на жёсткой крыше, лагерь боевиков, эта ночная бойня, эти тени — всё это происходит в другом, не ведомом при жизни, мире. Он ещё раз посмотрел на приближающиеся тени — минуту назад дрожавшее от холода тело покрылось потом. Он почувствовал взгляд, который, словно острый клинок, проник в его душу, занеся в неё инфекцию страха и звериного ужаса. Они были далеко, но уверенность походки этих человекоподобных существ, её «механичность», наводили на одну мысль — бежать! Он бежал, подставляя лицо жёстким ветками, бежал почти не останавливаясь, подгоняемый небывалым ужасом, который охватил его. Он забыл про реку, забыл про спасительную дорогу, которая должна была вывести его к дому. Лес ему казался бескрайним, безобидные ветки, которые раньше он использовал в виде веников в бане, стали страшными плётками для него. Вдруг он услышал нарастающий шум, похожий на шум лопастей вертолёта. «Но вертолёты не летают ночью! Может, это ищут его?» — мысли неподконтрольной сознанию каруселью вертелись в его голове, сменяя одна другую. Остановившись, он постарался прислушаться, стараясь не обращать внимания, на удары бешено бьющегося в груди сердца. За ним шли! Шли — не таясь, не скрываясь, как идут уверенные охотники за смертельно раненной дичью, лишь для того, чтобы добить зверя и забрать тушу! Ветки оглушительно трещали, под незнающими усталости ногами. Казалось, что за ним идёт целый полк! Раздался свист, и грохот множества взрывов, за которыми последовала громкая стрельба крупнокалиберного пулемёта, где-то на поле. Лес наполнился глухими раскатами. Было уже почти светло, а он всё бежал, из последних сил. Ног он не чувствовал, лишь гудящую, словно после электрического разряда, боль во всём теле, боль в плече и запястье, тяжесть гирей повисшей на его плече решётки. Он часто падал, но сразу вставал, и бежал дальше. Один раз, упав, ему захотелось закрыть глаза и уснуть — а там будь что будет! Но разум победил обессилившую плоть, работающую на «последнем дыхании», — и он, с трудом поднявшись, побежал дальше. Ему казалось, что реальность трещит по швам — по крайней мере, он отчётливо слышал тонкое потрескивание, которое пробивалось сквозь громкий хруст веток под ногами преследователей. Где-то вдалеке, за стенами деревьев, ярко вспыхнул яркий свет. Затем вспышка повторилась — только теперь свет её был совсем в другом месте. Перед курсантом мелькнул тёмный силуэт человека, метрах в тридцати, за деревьями. Остановился, прислушался — тишина. Звука идущего по пятам полка не было, шума винтов — тоже. Ему удалось разлепить размокшее от росы веко второго глаза — он видел. Сильно болел, но видел! Не могло показаться. Он подошёл к месту, где секунду назад видел движение. Чёрный…он слышал, как боевики говорили про какого-то Чёрного. «Может, это был тот Чёрный, которого они так бояться? Вот только нет больше этих поисковиков — сгинули, вместе со своим Чёрным!»

За деревьями никого не было. И силы окончательно покинули его. Ноги завибрировали сильной дрожью. Он был на грани потери сознания, организм несколько раз превысил свои физические ресурсы. Ноги сами сложились в коленях, и он сел, спиной прислонившись к дереву. Что-то жёсткое упёрлось в спину. Какая-то засохшая ветка, но сил и желания смотреть не было. Он заплакал. Слёзы струями бесконтрольно текли из глаз, он знал, что по его следу идут, безжалостные существа, гораздо опаснее бандитов. Более того, Шкас, должно быть, тоже идёт по его следу — но теперь бандит не казался ему таким уж страшным. Казалось, что договориться с ним было проще простого, и он зря не воспользовался этой возможностью, даже не попытавшись в чём-то переубедить бандита. Одежда его была мокрой, все мышцы сильно болели от перегрузки, ступни ног жгло от натёртых мокрой тканью носков, мозолей. Лицо, исхлёстанное безжалостными ветками, болело. Руки были исцарапаны, истёрты. Просидев минут пять, он с трудом развернулся, чтобы посмотреть на причиняющую боль корягу. Прислонённая к дереву, перемотанная ржавой колючей проволокой, стояла железная ржавая палка. Он присмотрелся и увидел знакомые прорези в ржавом железе, для охлаждения ствола, его детской мечты — игрушечного автомата «ППШ». Только этот автомат, а точнее пистолет-пулемёт, более ранняя версия «ППШ»- «ППД-40»[59], был настоящим.

Да, много лет назад Советский солдат дал немцу бой в этом месте. Бывший владелец этого оружия, может уставший и загнанный, — как и он сам, курсант милиции Алексей Мишин, — сел, чтоб прислониться в последний раз к живому дереву, поставил рядом запутавшийся в колючке «ППД», тут и сгинул, без креста и могилы. Либо его товарищи, похоронили своего друга, обмотав автомат колючкой, для одной им ведомой цели. Рядом, в десятке метров от курсанта, хрустнула ветка. Потом ещё одна. Он вздрогнул. И ещё, — со всех сторон стал доноситься нарастающий шум. То тут, то там, между деревьев мелькали чёрные бесформенные тени. С деревьев посыпались листья, и лес, словно ожив, наполнился движением и шумом. До него доносились сперва чуть слышные повизгивания, которые перерастали в ликующий вой. Он слышал отрывки немецких фраз, которые произносились заговорщицким шёпотом, то справа, то слева, то сверху. Он слышал топот копыт, шелест одежд. Он мотал головой из стороны в сторону, чтоб увидеть надвигающуюся опасность, и принять хоть какие-нибудь меры по её отражению. Но стоило ему краем глаза заметить движение, повернуть в эту сторону голову — тень тут же исчезала, и он уже чувствовал движение совсем с другой стороны. Он не успевал повернуть голову, тени, словно издеваясь над ним, радостно верещали, озаряя пронзительным визгом тёмный лес. Они забирали последние его силы, они высасывали их из обессиленного и измученного человека. На смену тревоге и страху пришла безысходность и покорность сложившимся обстоятельствам. Он откинул голову назад, и закрыл глаза. От земли, на которой он сидел, он почувствовал небольшое тепло. Не обращая внимания на окружающий его гомон, не открывая глаз, курсант опустил израненные руки в рыхлую, жирную и насыщенную утренней росой землю — начал перебирать в ней озябшими пальцами — и почувствовал тепло. Он засунул вторую руку — и тепло превратилось в жар. Жар, проходя сквозь руки, проникал по всему телу, наполняя теплотой окоченевшие суставы. Он почувствовал прилив сил. Просидев так минут пять, он схватил полу-вросший в землю «ППД», резко выдернув его из земли. Ржавая, полусгнившая проволока впилась в руку, прорвав исцарапанную кожу в нескольких местах, но его тело и руки наполнял жар — и боли он уже не чувствовал. Он попытался сорвать проволоку со ствола «ППД» рукой — но, несмотря на сильную ржавчину, проволока была ещё крепкой. Он принялся сгибать и разгибать её, ломая металлическую «паутину», окутавшую сгнившее оружие. Курсант не думал, что и зачем делает, сил анализировать свои действия просто не было. Сейчас он подчинялся лишь своей интуиции. Корпус дискового магазина, бурого от ржавчины и капель свежей крови, в одном месте продавился, словно он был сделан из яичной скорлупы. Мишин засунул в дыру палец — и ничего не ощутил. Магазин был пуст. Освободив автомат от остатков проволоки, он накинул тяжёлый фрагмент «кенгурятника» на большое плечо, продев под ним руку, крепко сжал деревянный остов приклада «ППД». Немецкий шёпот превратился в говор, будто группа немцев из человек десяти о чём-то спокойно беседовала. Мишин постарался держать оружие так, как его держали бойцы Красной армии в документальных фильмах. Оружие в руках, пусть и не стреляющее, придало сил и уверенности. Оторвав спину от ствола дерева, он поднялся. Из его глаз сочились слёзы. Вокруг, уже не таясь, медленно проплывали из стороны в сторону бесформенные тени, словно безликие люди, спешащие по своим делам. Кто-то громко смеялся, слышалась ругань, которая безошибочно определялась по интонациям. Он поднял ствол автомата, и направил его на снующую в радиусе десяти метров, словно за невидимой чертой, гущу теней. Пальцем нащупал ржавый остов спускового крючка, и нажал на него. В этот момент, темные силуэты резко разлетелись во все стороны, от того места, куда он направил ствол. Раздался оглушительный визг, от которого заложило уши.

— Аааааа! — кричал не своим голосом Мишин.

Он крутился вокруг, давя на намертво приржавевший спуск «ППД». Он вновь бежал — но уже не как раньше: еле-еле волоча ноги — теперь он бежал бодро, теперь у него была цель, он вновь обрёл надежду на спасенье, на лучший исход. Перед ним то и время показывался силуэт человека в тёмно-жёлтой одежде, показывался и тут же прятался за деревьями. Он держался на дистанции метров пятьдесят от курсанта, и Мишин чувствовал, что надо следовать за этой, имеющей человеческий облик, фигурой. Из-за некоторых деревьев, которые пробегал Мишин, словно потревоженные рыбки, спрятавшиеся за речным камнем, метались прочь от курсанта, бесформенные чёрные тени. Он уже не боялся их, чувствуя, что на этом поле боя он не один! Упорхнувшие тени дико визжали, уносившись прочь от курсанта с молниеносной быстротой. Их визг, по мере отдаления, делался тише и, в конце концов, растворялся полностью. Курсант просто делал так, как велит ему интуиция, его чуйка, активизирующаяся в экстремальные моменты жизни. Чуйка говорила — следуй за силуэтом человека! От этого силуэта шла невидимая нить, связавшая двух существ в бескрайнем лесу. Он чувствовал, что непонятным образом, силуэт, маячивший впереди, передаёт ему мысль: «Только не останавливайся! Не думай! Беги!»

И он бежал, направив все свои силы на то, чтоб не потерять спасительный силуэт. Не надо было разгадывать природу появляющейся, и тут же исчезающей человеческой фигуры, нужно было лишь следовать её направлению. Как дорожный знак — видеть направление стрелки, а не думать о том, кто и как этот знак сюда поставил, и почему именно сюда…силуэт перестал исчезать за деревьями, и курсант видел перед собой, на отдалении уже двадцати-тридцати метров, бегущего человека, в сильно поношенной и промокшей советской военной форме старого образца. За его мокрой спиной раскачивался на ходу и болтался из стороны в сторону такой же, как у Мишина, только не ржавый, автомат «ППД». Металлические части его слегка поблёскивали в свете наступающего рассвета. Он видел свёрнутую плащ палатку, которая разделяла потную спину солдата на две части по диагонали; он видел пилотку на его голове, залихватски скособоченную. Он больше не исчезал, а бежал ровно с такой скорость, с которой бежал сам курсант. Страха от вида необъяснимого явления не было, не было даже мыслей в голове. Был лишь покрытый полувековой ржавчиной «ППД», со сгнившим прикладом, в руках. Курсант увидел, что кроме автомата у бежавшего перед ним солдата на плече болтается что-то ещё. Он присмотрелся, и увидел свою решётку от джипа. Он не стал смотреть на свою руку, на которой должен быть «браслет», связывающий его с «кенгурятником», он лишь ощутил появившуюся лёгкость. Бежать стало на много легче…