Бурелом. Книга третья

Шелест лыж по целине озерной,

Белизна и тишина.

На мысу пустынном тенью черной

Лермонтовская сосна.

В белом царстве, в снежном сне глубоком

Пальмы ли виденье? — Нет,

В строгом созерцаньи одиноком

Ровный снежный свет.

Лишь в стихах столетних и доныне

Память о мечте жива,

О душе, тоскующей в пустыне,

О родной душе слова.

Но они звучат далеким звоном

В замкнутой пустынной тишине.

Реет редкий снег… Иду с поклоном

К одинокой северной сосне.

Сколько их на ветках трепетало

В свежей летней роще на ветру!

Сколько солнечных минут упало,

Кануло в их шелест, в их игру!

Снова час настал дорожным сборам,

Разлетелись листья октября,

Выметаются с бумажным сором

Смятые листки календаря.

Ускользает время, ускользает,

Все быстрее обгоняет нас,

Все острее холодом пронзает

Поздний, темный и пустынный час.

Мы опаздываем. Слышишь, слышишь,

С гулом пролетают поезда.

Жизнь не ждет. А боли не услышишь,

Не насытишь сердце никогда.

Сердцу не поможет заклинанье.

Каждый вымоленный счастья день

Обращается в воспоминанье,

В бездыханный снимок, тени тень.

Мы опаздываем без возврата,

Опоздавшим не догнать мечты.

Вдруг мелькнет испуганно-крылатой

Посреди вокзальной суеты?

Мы спешим в обманчивой погоне.

Опоздавшим нет пути назад.

Пуст вокзал. Лишь ветер на перроне,

Рельсы, ночь и лунный циферблат.

Седой артист — пустынный путь скитаний

И груз венков лавровых и сухих —

Под проливным дождем рукоплесканий

Садится за рояль. И зал затих.

Волной, вбегающею на преграду,

Волной, стирающею все следы,

Смывает музыка рояль, эстраду

И слушателей плотные ряды.

Еще желтеет ламп стенных опал,

Страница шелестит на полдороге,

Но похоронным маршем через зал

Уже влекутся призрачные дроги.

…Качалась бахрома на катафалке

Ночной бесшумной черною травой,

Беспомощно роняли цвет фиалки,

И легкий дождь блестел на мостовой.

Колеблет ветер креп густой вуали,

Муаровые ленты на венках,

Сопутствующих смерти и печали…

А в небе, в розовых облаках,

В своей еще не узнанной отчизне

Душа витает, скрытая от глаз,

Ведя безропотный простой рассказ

О том, что унесла она из жизни.

И в нежном пении ее была

Такая радость легкого скитанья,

Такая чистота воспоминанья, —

Как будто, не коснулась в мире зла

И улетает, тяжести не зная, —

Что странной, грузною, как страшный сон,

Казалась эта чернота земная

Торжественных, громоздких похорон.

Закат сияет над оградой строгой

Сквозь городскую дымку, муть и гарь

Блаженною и вечною дорогой…

И вспыхивает в сумерках фонарь.

Ночь заперла в домах входные двери

И в переулке фонари зажгла.

Шумит фонтан в уединенном сквере

Бесцветный, как весенней ночи мгла.

Днем он другой, сверкающе-надменный,

Весь в искрах солнечных, весь напоказ.

А ночью монотонно-вдохновенный

Яснее слышится его рассказ.

О чем? Да все о том же. О чудесной

Свободе и неволе бытия

В бассейне каменном, в ограде тесной,

Где замкнута в своем кругу струя.

В себя и из себя, втекая, истекая,

Не иссякает в пении душа,

Себя себе в теченьи возвращая,

Себя собой смывая и глуша.

Кто слушает его? Ночной прохожий,

В стеклянной клетке пламя фонаря.

Ночные души все друг с другом схожи,

Украдкой сквозь преграды говоря.

Заря, дрожа, выходит из тумана.

Ушел прохожий, и фонарь погас.

О как печально пение фонтана

В пустынном городе в рассветный час.

Он стоит у подъезда чугунно-прямой,

И лучи золотятся вокруг бахромой.

У подъезда ступень в золотистом снегу,

Ветер пламя качнул в фонаре на бегу.

Белой улицы гладь, белой улицы тишь.

У пустого подъезда кого сторожишь?

…Дон-Жуан проходил, прикрываясь плащом,

Притворяясь живым под ночным фонарем.

Донна Анна неслышно скользила вослед,

Мотыльками снежинки летели на свет.

Налетела метель, наметала сугроб,

Серебрила у каменной статуи лоб…

Декорацией зимней белеет стена,

А гранитная ниша пуста и темна.

Лишь невнятная музыка где-то звучит,

И мечтатель-фонарь, сторожит, сторожит…

— Возвращаются души в покинутый дом

И прощаются молча с приснившимся сном.

Остается печаль, остается покой.

Синеватый и тусклый рассвет городской.

И туда, в синеву, в те пустые моря

Отлетит золотая душа фонаря.

Ночная птица в зарослях выводит

Короткие спадающие гаммы.

Пастельный месяц из-за клена всходит.

Мир заключен в оконный вырез рамы.

…На полюсе справляют новоселье

Зимовщики на плавающей льдине.

Туристы с корабельного похмелья

Бредут гурьбою к праздничной витрине.

От канонад в Мадриде на соборе

Обрушился карниз витиеватый.

И черная гроза готовит вскоре

Огромные громoвые раскаты.

А тут все то же: зелень, глушь, прохлада…

Замолкла птица, друга не найдя.

На высохших мучных дорожках сада

Вдруг зарябили капельки дождя.

Все то же творится на свете

Под знаком живой новизны.

Рождаются новые дети

Для нового смерча войны.

Вошла победителем в город

В урочное время весна —

И лед в заливе распорот

И блещет на солнце волна.

А в сумраке лабораторий,

В глухой кабинетной ночи,

Мечтая о вольном просторе,

Смертельные зреют лучи.

Где стаи крылатых пилотов

Пути пролагали свои —

Громоздкий обоз самолетов

Наезживает колеи

И вот прорываются страсти,

Колеблются троны, венцы…

Толкуют об Екклезиасте

Пресыщенные мудрецы.

Ничто под луной не ново,

И ветер вернется домой —

К зиянию места пустого,

Покрытого тусклой золой.

Ни прошлого, ни будущего нет.

Текущий день. Обычная работа.

В окне высоком зимний скудный свет

И время падает, как снег, бес счета.

Бежит, бежит печатная строка

Под мерное стучанье молоточка.

А в отдалении плывут века

Над убегающей в пространство строчкой.

Машинки пишущей привычный стук

И ритм высот для слуха недоступный —

Все замкнуто в один чудесный круг,

В котором миг и вечность совокупны.

День вылуплялся из тумана,

Огромный, влажно-голубой,

Сияя синью океана

Над облачною скорлупой.

Какая странная свобода!

Одно сияющее дно

Наполненного светом свода

В моих глазах отражено.

Мой синий день, мой день бездомный,

Как сберегу, как затаю

От жизни трудной, жизни темной

Живую синеву твою!

Сейчас небесно-необъятный,

Во всей начальной полноте,

Ты расточишься безвозвратно,

Ты раздробишься в суете.

Еще останется дыханье,

Воды вечерней грусть и дрожь.

А ты во мглу воспоминанья

Виденьем тусклым уплывешь.

В темных окнах шум неугомонный

Тянет в лиственную глубину

В теплой тьме за кровлею балконной

Ветка клена трогает луну.

В зарослях сирени — дрожь и вздохи,

Бьется сердце каждого листа.

В ветренном ночном переполохе

Снег летит с жасминного куста.

Много раз бывала ночь такая

С летнею усадебной луной.

Сада темного душа ночная

Изливалась музыкой глухой.

И осталось в памяти виденье:

Лампой комната освещена,

Душный ветер, шелест и смятенье

Из отворенного в ночь окна.

Там зяблики в запущенном саду

Запели солнечными голосами.

Приникла птица к теплому гнезду

И смотрит восхищенными глазами.

На зелень глянцевую ветвей,

На трав дремучих пышные метелки,

А под сосной перенося иголки,

Стотысячный хлопочет муравей.

И жизнь кипит под солнцем горяча…

Лишь иногда. тая заботу,

Присядет птица быстрая с налету

На обгорелой груде кирпича.

И в памяти ее коротким сном

Мелькнет в зелено-солнечном тумане

Виденье смутное: был раньше дом

На этой выжженной до тла поляне.

Он мне больше никогда не снится,

Постаревший деревянный дом

С башенкой и солнечным крыльцом

(Под ногою гнулась половица…)

Как в чертах любимого лица,

Каждую в стене морщинку знала.

В комнатах неслышно обитала

Музыка замолкшая отца.

Сколько шло от стен родных годами

Доброго и щедрого тепла!

Неустанно он держал над нами

Два больших бревенчатых крыла.

…Говорят, осталось пепелище,

И окопами изрыт весь сад…

Но стоят деревья и шумят

Там, где было некогда жилище.

И забившись в чащу, не дыша,

Как людьми обиженная птица,

Может быть, на их ветвях томится

Дома бесприютная душа.

Если праведных есть селенья,

— Нам дается в горе земном

Этот свет неземной утешенья —

Там стоит наш сожженный дом.

Весь. как был, с террасой и башней,

— В винограде густом стена —

Еще солнечный, близкий, вчерашний,

Но растаявший дымкой сна.

И все яблоневые деревья,

Что в саду когда-то росли,

Среди облачного кочевья

Вырастают из райской земли.

По особенному, по другому

Там сияет закатный час.

И отец мой бродит по дому,

Поджидая к себе всех нас.

Над могилой отца в колокольном просторе

Плыло утро воскресное в ясных лучах.

Голубей воркотня над церковном притворе,

Голос памяти вечной, роса на цветах…

Над гранитным крестом шелестел без умолку

Подрастающий тополь прохладной листвой.

Под стеклом полинялые ленты из шелку.

За годами года…Нерушимый покой.

Над могилой отца проносились снаряды,

Мерзлой глины тяжелой взлетали комки.

И равняя с землею кресты и ограды,

Шли по кладбищу гулкие броневики.

Ни следа не осталось на поле изрытом,

Там где лавой железной война протекла.

Над гранитным крестом, на осколки разбитым,

В дым и пламя обрушились колокола.

По чужой вечерней дороге

Мимо темных осенних дач…

Отголоском острой тревоги

Где-то слышится детский плач.

Ни людей. ни огней. Только тучи

Да печальная сырость в полях,

Только шелест березы плакучей,

Да шуршанье травы в колеях.

Поездов далеких взыванья

Так пронзительны в тишине.

…Только ветер воспоминанья,

Горький ветер навстречу мне.

Изнемогают душные сирени

От непосильной пышности кистей

Надетольный зонт дает немного тени,

И солнце жжет узоры скатертей.

Все в башнях, трубах небо городское

Над ласточкою — музою весны.

Но ей ли, быстрой, думать о покое

В самозабвенном счастье вышины.

Лишь петь и славить синий мир беззлобный,

Полуденную солнечную тишь…

Но вдруг над улицами вой утробный

Тревогу в небе возглашает с крыш.

Опять — подвалы, узкие темницы,

Сырые чревы каменных домов.

Там наверху — горячий полдень длится,

Там ласточки, сиянье облаков.

И пышный цвет сирени изобильной…

А здесь — томленье, холод, слепота,

Тягучий запах плесени могильной

И тяжесть непосильного креста.

Прошумела в небе эскадрилья,

На рассвете пробудив от сна,

И опять лишь ласточкины крылья,

Облака, заря и тишина.

Как чудесно, выйдя из подвала,

Подойти к высокому окну,

Окунуться в воздух небывалый,

В тепло-розовую тишину.

Спят дома, и улицы — пустые,

Пахнет мелом липовый бульвар.

Так глубоко я дышу впервые

И благословляю утра дар.

Много раз в подвал сбежим сегодня,

Просчитав площадки этажей…

Но запомню этот дар Господний,

Всех даров чудесней и свежей.

Лишь одно для сердца непонятно,

Что над черным бедствием войны

Розлит этот воздух благодатный

Розово-медовой тишины.

Я слушаю. Полночь глухая.

Июльская полночь душна.

Тяжелой стопою шагая.

Над городом бродит война.

Стрельба из зенитных орудий?

Воздушной ли мины разрыв?

Что в этом прерывистом гуде

Тревожит, в ночи разбудив?

Над улицей ветер свободный

Прохладную гонит струю

И голос иной, благородный

Я в грохоте вдруг узнаю.

Не злоба людских измышлений

Стальным прорицает жерлом, —

Из душных июльских томлений

Явился торжественный гром.

Гремит первородным раскатом,

Слепит полыханьем глаза,

Потопом сбегает по скатам

Небесного гнева гроза.

Отмщенье и воздаянье.

А души грешны и слабы…

О если б услышать взыванье

Архангела грозной трубы!

Разгром. Развалины и трупы,

Осколки стекол, сажа, кровь.

Слова беспомощны и тупы

Бессильна кроткая любовь.

Угрюмый ветер волком рыщет

Среди истоптанных полей.

Необозримые кладбища,

Постукиванье костылей.

С какой мольбой, с какой тоскою

О том, чтобы предотвратить! —

Нельзя оторванной рукою

Свой лоб и грудь перекрестить.

И плена злое униженье —

На раны брошенная соль,

И смерти страшное виденье,

Неутихающая боль.

…Как ночь текла в застывшем взгляде,

Как выл на пепелище пес,

Как снежный ветер трогал пряди

Обмерзших неживых волос.

Папироса «Беломорканал»

Фабрики табачной в Ленинграде.

…Политрук сражен был наповал

Финской пулею в лесной засаде.

Ароматен тихий теплый дым

Русской папиросы политрука.

Политрук был молод и любим,

Но внезапно грянула разлука.

Русских женщин красота нежна,

Любовались финны-офицеры.

«Другу и товарищу» — одна,

А другая — «от невесты Веры».

Замело метелью бугорок,

Бродит ветер по лесным могилам.

…Серый пепел, тающий дымок…

Звали политрука Михаилом.

Как весенние снега сквозные,

Облака уходят от земли.

Из могил подснежники лесные

Синими глазами расцвели.

По кустарникам запели птицы,

Мхов намокших зеленеет плющ.

В сумерках туман густой клубится,

Реют сонмы отлетевших душ.

Воздух вечереющий печален.

Душ скитальческих восходит зов.

От полей сражений, от развалин,

От израненных в боях лесов.

Это их в тумане колыханья

Над деревьями чужой весны,

Это их иссякшие дыханья,

Недоснившиеся в жизни сны.

В скорбный день молитвы поминальной

От ушедших в землю от земли,

Радуница, радостью пасхальной

Души неотпетых утоли.

Ночами черен и безлюден

— Собор, казармы тюрьма,

Над ними зим военных тьма —

Угрюмый, сумрачный Скатуден.

За доком стынут трубы суден,

Пустая улица нема,

Безжизненные спят дома,

И сон из башни непробуден.

Но вот вздымаясь выше. выше,

Прорвав засаду плотных туч,

С лучом скрестился в небе луч,

И отблеск падает на крыши

Прозрачною голубизной:

Прожекторов дозор ночной.

Достойно начинай свой день

Молитвою, трудом, молчаньем.

Все гуще роковая тень

Над нашим трепетным дыханьем.

Как нежен розовый закат!

Как чист прекрасный голос Музы!

Внимай! — но душу тяготят

Земные горести и грузы.

И от разрушенных домов,

Из черноты разбитых окон

Все явственнее слышен зов

Одолевающего рока.

Благослови короткий день,

Хоть он потрачен был напрасно,

И обернись, вступая в тень:

Заря прозрачна и прекрасна.

Ослепший месяц выйдет на поля,

Но луч в глазах не встретит отраженья.

Оглохший ветер ветки рощ качнет,

но шелест нежный не коснется слуха…

Цвети, цвети, печальная земля,

Цветами скрой следы уничтоженья!

…Дорогой тайной сон меня ведет,

Шуршит бурьян заброшенно и сухо.

А мы здесь прежде жили на-яву.

Мы радугу видали после грома,

Слыхали птиц и трогали траву,

Дышали воздухом родного дома.

Как тускло и беззвучно все во сне!

Как призрачны приевшиеся вещи!

Мы ничего из сна не унесем.

Не оживим теней своим дыханьем.

Шуршит бурьян…

И снова шум извне

И пробужденья полумрак зловещий.

— В чужих домах мы тенью промелькнем

И не наполним их воспоминаньем.

Простая жизнь. Свой домик у воды,

Цветы и грядки в изобилье ягод,

Осенних яблонь сочные плоды

И в зимней кладовой припасы на год.

Мечты, мечты… Не время строить дом,

Искать благополучия земного.

Мы — сброшенный на землю бурелом,

К родным корням не прирасти нам снова.

Броди, душа, по миру сиротой,

И в дом чужой ты заходи с опаской,

Чужой не обольщайся теплотой,

К земным вещам не прикасайся с лаской.

Броди, душа, и в дождь, и в снег, и в пыль,

Но береги остатки достоянья:

Свой крест, истертую суму, костыль

И горькие до слез воспоминанья.

Не пожелай ни дома, ни вола…

Решеткой сад с цветами огорожен,

В окне белеет уголок стола…

— Ступай своей дорогою, прохожий.

Пасутся грузные волы в степи,

Воркует голубь на пшеничном стоге.

Ворчит чужое счастье на цепи:

— Иди, прохожий, по своей дороге.

Не пожелай, души не оскверни,

Свои желанья выпустив на волю.

Пусть у других щедрей и ярче дни,

Сумей принять свою скупую долю.

Туманы розовеют вдалеке,

Сверкает солнце утреннее в росах.

Смотри в твоей обветренной руке

Чудесным цветом расцветает посох.

Нас разделили годы и года

Великих, небывалых потрясений,

…Восточный ветер шелестит в сирени,

Над финским озером взошла звезда.

И та же искрится над Летним Садом,

Над Пушкинской могилою горит,

В лесах забытый осеняет скит,

С серпом и молотом сияет рядом.

Вы говорите: мы и вы — рубеж.

Да, между нами пролегла граница,

Но в сердце та же кровь, что в вас томится,

И нет для сердца ни границ, ни меж.

И разве может чувству быть преграда,

Любви к стране, где все мы рождены!

Мы сердцем пережили дни войны,

Бои в степях, осаду Ленинграда.

И плена скорбь, и гнев, и боль утрат,

И, как и вы, мы слушаем — в разлуке, —

Как нарастают в отдаленьи звуки,

Победных залпов громовой раскат.

По улице, засыпанной листом,

И по аллее в парке опустелом

Мечтательно, бесцельно — дом не дом —

Идет он сгорбившись, в пальто позеленелом.

Уже ненужный, вьется лист над ним,

Хрустит песок под тихими шагами.

От моря тянет воздухом сырым,

Меж двух стволов закат — как будто в черной раме.

Судьба изгоя — горькая судьба,

Как барка. пущенная по теченью.

Тяжелый груз, не выдержать — слаба,

И неминуем час — быть кораблекрушенью.

Но втайне, из последнего огня

Мольба о чуде, стынущая в жилах.

— Страна моя живет и без меня,

А я без родины дышать не в силах.

Родина — это воздух,

Которым легко дышать,

Небо в знакомых звездах,

Где можно свою отыскать.

Шелест былинной дубравы,

Колосьев тысячный всход,

Древние буйные травы,

Вода ключевая и мед.

Родина — всех поколений,

Всех лет и событий груз,

Мертвых славные тени

И мертвых с живыми союз.

Тяга крови единой,

Радость речи родной…

Родина! — клик лебединый,

Зовущий: домой, домой!

Когда по радио дают Приказ:

Вниманье! Слушайте в такой-то час…

Я жду в волненьи города названье,

Какой из них в развалинах, в огне

И перенесший плена испытанье.

Сегодня возвращен родной стране.

И вот несет волшебная волна

Далекие родные имена.

Как музыка для слуха эти звуки.

Идут полки. бригады, и бойцы —

Славянских предков доблестные внуки,

Потомков русских славные отцы.

И сквозь ряды прославленных имен

Мне слышен шелест боевых знамен.

То буйный ветер с берега Донского

Сквозь тьму и степь и заросли ракит.

То древний ветер с Поля Куликова

Через века в полотнищах шумит.

В сыром лесу, где тонкий мох густой.

Ольха и ельник, чахлый и унылый,

Зияет яма, полная водой,

И около — безвестная могила.

Здесь двое из моей родной земли,

Не долетели до родного края.

В чужой земле кончину обрели.

И погребала их рука чужая.

Никто над ними не читал молитв,

Не приносил цветов, не плакал глухо.

И грозный шум победоносных битв

Вдали прошел. их не коснувшись слуха.

Сбылась ли их заветная мечта.

Им не узнать. Нема, глуха могила.

Кладу цветы к подножию креста

И говорю: Россия победила.

Можно жить в разлуке месяцами,

А пришлось в разлуке жить года.

Но сияет нам за облаками

Вечно та же верная звезда.

Не изменит в жизни память слуха.

Годы, годы без вестей и встреч…

И однажды сердце дрогнет глухо,

Услыхав опять родную речь.

А глазам, усталым от прельщенья,

Вдруг в чужом, чужом со всех сторон,

Просквозят знакомые виденья,

Или их со дна поднимет сон.

Если ветер налетит с востока,

По душе пройдет волненья дрожь:

Запах детства веет издалека,

Издалека дышит медом рожь.

Но всегда сильнее память крови.

Только словом кровное затронь,

Как уже горит в ответном слове

Сердца всколыхнувшийся огонь.

Память крови, круговой поруки.

Голос из могильной темноты,

Голос деда оживет во внуке,

Сердцем своего узнаешь ты.

Память сердца — память состраданья,

Память испытаний и побед.

Много стран на свете для скитанья,

Но страны своей дороже нет.

Можно жить в разлуке месяцами,

А пришлось в разлуке жить года.

Ты спасала чистыми лучами,

Верность, путеводная звезда!

Ты приходишь ко мне издалека

Невесомый эфирной волной,

Голос родины, радости, рока,

Голос вечной стихии родной.

По широтам неба ночного

Пролетает сквозь муть облаков

Звук биения сердца стального,

Древний звон проходящих веков.

Полночь. Площадь. Громады башен.

Фонарей золотая цепь.

А за городом версты пашен.

Непроглядная старая степь.

В полночь спят черноземные нивы,

Копят влагу истоки рек,

И для будущей жизни счастливой

Зарождается человек.

Были войны, смуты, пожары,

Грозный гребень девятой волны,

Но все так же чисты удары

Сердца мощной, огромной страны.

И дыханье ее глубоко.

И непочатых сил самоцвет

Только ждет заповедного срока,

Чтобы выйти, сверкая. на свет.

Четверть бьет. Хрусталем драгоценным

Рассыпается легкий звон.

В темноте над Васильем Блаженным

Русский воздух со всех сторон.

И от сердца стального к живому

Пробегает призывный ток.

Слышишь, полночь. Вот путь твой к дому,

Обернись лицом на восток.