Буря на Волге

Глава вторая

Поздней ночью в маленьком домике, смотревшем окнами через пустырь на Волгу, все спали крепким сном. Тетя Дуся, освободившись от дневных забот, тихо всхрапывала и прищелкивала языком. Одной только Наденьке не спалось в эту теплую ночь. Ей было душно под кисейным пологом. Где-то за печкой звонко трещал сверчок, все время путал и перебивал девичьи мечты... «Бедность...» — вздохнула она, перевертываясь на мягкой постели. Эта бедность, точно заноза, больно вонзилась в ее сердце. Подсев к окну, она раскрыла узенькие створки и откинула занавеску. Взгляд ее то останавливался на темных окнах Чилимовой избенки, то скользил по широкому волжскому разливу, где в ночной дремоте тоскливо светились огоньки бакенов.

Шум волн от прошедшего парохода долетел до чуткого уха Нади. Долго сидела она в задумчивости. Полная луна кочевала по небу, медленно и таинственно передвигая тени от низеньких почерневших избенок и стройных высоких груш, шелестевших мелкой дробью листвы. Где-то в соседнем дворе хрипло прокричал петух.

«Видимо, за полночь перевалило... — вздохнула она. - Спит, что ли», — и снова ее глаза устремились на Чилимовы окна.

Уснула Надя лишь под утро.

Чилим проснулся рано, торопливо начал собираться.

«Поработаю на утрянке, по росе сыпаться не будет», — думал он, умываясь холодной водой.

— Ты, Васенька, не больно торопись, а жни почище да поскорее... — советовала мать, складывая продукты па обед Чилиму в маленькую корзину.

— Вот уж этого я не пойму, мама, — ласково возражал Чилим, — и не торопись, и жни поскорее. Как это?

— Ну, да ладно, иди уж, — сказала мать.

Выходя на улицу, он нарочно сильнее стукнул дверью сеней и посмотрел с маленького крыльца через улицу. Утренний прохладный ветерок колыхал занавеску в окне дома, где жила Наденька. Чилим громко кашлянул и пошел вдоль улицы к полю. Поворачивая в переулок, он оглянулся. Улица была по-прежнему пуста, только длинные тени легли от крыш на пожелтевшую лужайку, а на стеклах Наденькиных окон играли солнечные блики.

Придя на полосу, Чилим вначале отдохнул, покурил, затем принялся за работу. Жал он быстро и чисто. Но жать не любил, считал этот труд женским. Вот косить - это другое дело. Там особенный задор, звон косы и шум мягкой, луговой травы с ее ароматом, — все это пленяло и радовало сердце. Здесь же, на этой работе, меньше было задора, но дело все же спорилось. Солнце еще не успело подняться на полдень, а Чилим уже нажал сорок снопов.

Присев отдохнуть и покурить, он размечтался. В несжатом конце полосы улюлюкала перепелка, звонко трещали кузнечики, пахло разопревшей землей и спелыми высыхающими колосьями. Ко всему этому примешалась мысль о вчерашней встрече с девушками... Он отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи. «Кто я такой? Бобыль, батрак, все мое хозяйство — вот эти мозолистые руки», — думал он, глядя, на расторгуеву полосу, которую дожинали поденщицы.. Жницы шумно спорили:

«Теперь день-то — год, за двадцать копеек гнуть спину...» — долетали обрывки фраз до слуха Чилима.

А по межину к жницам подходили две женщины. Из-за густых колосьев высокой ран видны были только их головы.

- Вам Ваську Федориного? — услышал звонкий голос Чилим. — Вот он жнет! — показала серпом женщина.

«Меня спрашивают?» - Чилим пристально вглядывался в фигуры,подходивших женщин.

— Спасибо! — крикнула одна из них и, быстро побежала к Чилимовой полосе, шурша сафьяновыми башмаками но колючей пожне. Это была Наденька.

— Ты что, сударь! — крикнула она, подходя к Чилиму.

— Ничего, сударушка! — смутившись, ответил Чилим.

— Как ничего? Просила вчера зайти, а ты и не подумал?

— Нет, думал...

— О чем?

— О том, что было раннее утро и вы еще спали. Да и тетя Дуся шуганула бы меня от вашего окна..

— Эх ты, горе-кавалер, старухи испугался... — смеясь, сказала Наденька. Обмахиваясь белой косынкой, она присела на сноп рядом с Чилимом. — Как жарко!

— Поджаритесь, как на сковородке. Зачем вы пришли в такую жарищу?

— A что, не нравится?

— Нет, почему, я очень рад. Полосы-то еще вон сколько. И на вас хватит... Будете мне помогать — веселее дело пойдет.

— Ну и буду! — она тряхнула головой, — Думаешь, не выучусь? Или сил не хватит?

— Не спорю, только руки исколете с непривычки. Ну что ж, хоть и вдвоем сидим, а полоса от этого не убывает. Придется, чай, снова жать, — как бы про себя сказал Чилим, направляясь к постати.

И снова серп Чилима бойко засверкал и колосьях. Наденька с любопытством и завистью следила за быстрыми движениями парня. Она слышала хруст подрезаемой спелой соломы и шум крупных колосьев, которые ложились веером сзади Чилима.

«Ловко работает! Точно кипит все у него в руках...» — подумала она и предложила:

— Вася! Давай я буду жать, а ты снопы в кучу таскай!

- Их в кучу не кладут, а в бабки ставят.

- В какие?

- А вот увидишь, — и Чилим начал составлять снопы.

- Красивая получилась, действительно, как бабка.

- Ты сама-то больно хорошая бабка.

— Вот еще и нет, — улыбнулась Наденька и сама принялась за работу, но снопы не слушались ее, разваливались в разные стороны.

- Эй, эй, девка! Ты так у меня все снопы обколотишь, твоя работа дорого мне обойдется.

А расторгуевские поденщицы, проходя мимо, кричали:

- Славную, Васька, помощницу огоревал! Уж с ней-то вы нажнете!..

Жара стоит, — все хрустит кругом. Кузнечики и те перестали трещать, видимо, заморились от жары. Наденька сняла косынку с головы и начала обмахиваться.

— Я тогда буду калиться, чтобы сделаться такой же копченой, как ты.

- Ну что ж, коптись, если уж ничего не выходит.

Она села на кузовку снопа поближе к постати. Под палящими лучами солнца разрумянилась, разомлела. А Чилим все жнет, торопится.

- Вася! — крикнула Наденька, — Я пить хочу!

- Вон вода в жбане под пяткам, только, вот кружки нет, придется через борт.

Она хлебнула глотка два из берестяного бурачка и брезгливо сморщила губы.

— Невкусная у тебя вода, теплая.

— Здесь нет погреба. Вон иди в овраг, в конце полосы, там родничок хороший, вода, как лед, из камней вытекает.

— А где я его найду? Нет, одна я не пойду, — с расстановкой произнесла она, — Идем-ка вместе! — Она стояла в ожидании на меже.

— Вот навязалось детище... Только руки от работы отнимаешь. Много нажнешь с такой помощницей, — ворчал Чилим, туго прижимая коленом сноп.

— Что ты там ворчишь, как дедушка Агафон?

— Какой Агафон?

— Дворник у нас, такой же ворчун, как ты... Ну пойдем скорее!

Чилим ловко кинул серп, который воткнулся в верхний сноп ближнего пятка, и они отправились межой к оврагу.

— Ух, как здесь красиво! - воскликнула девушка, спускаясь по пыльной кривой тропинке к родничку. Кусты орешника густо разрослись по всей долине, а у самого родника громадный вяз, шумя зеленою листвой, как богатырь, раскинулся.

— Здесь прекрасно, как в раю... — сказала Надя.

— А ты была там?

— Где?

— В раю?

— Так говорят.

— Все врут, чай?

— Не знаю, — ответила Наденька, приседая к роднику пить воду. — Лед, лед, руки заморозила.

— Иди погрею, — улыбнулся Чилим.

— На вот, грей! — сбросила картуз с головы Чилима и провела мокрой ладошкой по кудрям.

Он боялся взглянуть в глаза девушке. Наденька вздохнула и, молча притянув за уши Чилима, поцеловала.

— А уши-то зачем драть? — обиженно краснея, спросил Чилим.

— Это за то, что утром не зашел, — хохоча сказала Надя. — Давай посидим. Здесь не палит. Я с непривычки вся сгорела...

Они сели в тени над обрывом. У ног, прыгая с камня на камень, звенел ручей. А под горой широкой лентой извивалась Волга. Сверху шли два парохода. Издали они казались белыми лебедями, разрезающими тихую зыбь волн.

— Это полдневные, — в раздумье сказал Чилим и посмотрел в лицо Наденьки. Щеки ее пылали, а в глазах светилась радость...

— Как здесь хорошо летом!.. — сказала Надя, положив руку Чилиму на плечо.

— А зимой еще лучше. Снег кругом, Волга покроется льдом. Запоют, засвистят зимние соловьи...

— Заметет холодными сугробами наши милые орешни и не будет со мной такого вот Васи, — она вздохнула, склонясь к Чилиму.

А он, впервые обласканный девушкой, забыл все. Солнце спряталась за гору, прохладный ветерок повеял в тени вяза.

— Вася, я кушать хочу, — после некоторого молчания сказала Надя.

— Эх, мать честная! — спохватился Чилим.— Харчи-то на полосе остались, не догадались захватить. Только ты, чай, не будешь кушать нашего, крестьянского?

— Ничего, буду, — ответила девушка. — Где они у тебя? Сбегаю.

— Там, под пятком, в корзине.

— Видала.

Наденька поспешно ушла на полосу, а Чилим лег на траву. Вскоре он услышал шуршание Наденькиных башмаков.

— Видишь, как я скоро, — сказала Надя, ставя корзину около Василия.

— Вот теперь подзакусим! — весело сказал Чилим, подавая Наде кусок пресной лепешки и рыбу.

— Как здесь вкусно!

— Да, на работе всегда бывает вкусно, — заметил Чилим.

— Это осетрик? А у пашей тети такой не получается.

— Она, наверное, в масле жарит? А моя мать, так она в квасу.

— Ах, вот он почему такой вкусный, — улыбнулась Надя.

С поля давным-давно уже все разошлись, а Чилим с Наденькой и не заметили, как подкрался вечер.

— Ну что ж, пора, чай, и нам ко дворам, — сказал Чилим.

— А полоска-то так и останется не сжатой? — забеспокоилась Нади. Она, видимо, не очень торопилась уходить с поля.

— Выходит так, на нашу лень еще будет день, - сказал Чилим, засунув тряпку с остатком лепешки в корзинку.

Пришли на полосу. Чилим, не торопясь, начал составлять снопы, а Наденька села переплетать косу. Распущенные темны волосы густыми мягкими волнами свисали к поясу и касались пышными завитушками кузовки снопа.

- Волос-то, волос, батюшки... - произнес про себя Чилим.

— Ну вот, я и готова, - отряхивая с платья пыль, и прилипшие соломинки, сказала Надя.

— Я тоже управился, — закидывая на .плечо серп и взяв корзинку, сказал. Чилим.

Пока шли они домой, в деревне все поужинали и вышли отдохнуть и поточить языки...

— Ильинишна! — крикнула в окно соседка, приподнявшись с завалинки, где собралась целая компания кумушек, — Гляди-ка, твой Васька с помощницей идет. Умора... — смеялась соседка. — Да она, чай, и серп-то не знает за который конец брать...

На, смех кумушек высунулась в окошко мать Чилима, с улыбкой посмотрела на Васю. Наденька передала Чилиму корзину, легонько щипнула руку:

— Вот тебе, чтобы помнил...

— И так не забуду... — улыбнулся Чилим и, не глядя на женщин, прошел в избу.

— Ну как, Васенька, помощница работала? — спросила мать.

— Хорошо работает. Ничего, что городская, работать умеет, — шутил Вася.

— Вот такую бы бог дал в снохи-то, да с самоварами.

— С какими еще самоварами?

— Дыть, что ты, батюшка, бают — у них лавка, самоварами да струментинами всякими торгуют.

— Ладно там заниматься чужими самоварами, давай лучше ужинать. Теперь бы, чай, сто пудов съел...

— Да что ты, батюшка, как проголодался? Выжал, что ли, полоску-то? — беспокоилась мать, а сама подумала: «Чай, пробалясничали вдвоем-то...»

- Немножко не дожал.

- Ну, бог даст, завтра дожнешь.

— Обязательно, — принимаясь за еду, сказал Вася.

Придя с поля, Наденька выслушала очередное нравоучение тети Дуси, которая допытывалась, где она проторчала весь день...

Чилим на следующее утро, дожиная полоску, часто поглядывал на дорогу. Но то, что было вчера, не повторилось. Усталый, он шел с мечтой встретить Наденьку вечером. Но встреча не состоялась. Наденька на следующее утро проспала очень долго и с приятными воспоминаниями о вчерашнем дне уехала в город, Приехала она через три дня, в ночь на воскресенье. Чилим утром вернулся с рыбалки и улегся на отдых, но спать пришлось ему недолго. Он услышал в сенях шум и такой разговор:

— Да ты уступи, Ильинишна, уступи вот эту рыбку за двугривенный.

— Да ведь дешево, Петровна.

— Да что ты, бог с тобой, у вас ведь не куплена, поедет, бог даст, и еще наловит.

Наконец, торг кончился, хлопнула дверь, и все стихло. Чилим думал было еще малость полежать, да снова услышал стук, уже в окошко с улицы.

— Ильинишна! Скажи своему парню, пусть не уходит, Надька наказывала.

«Значит, приехала», — подумал Чилим.

— Мама! — крикнул он из сеней, — нет ли чего подзакусить?

— Хлеб, да чай сварила в чугунке.

— А самовар?

— Совсем отказал, в трубе прохудился, да и кран отвалился. Примазывала хлебом, не держится.

— А ты бы мастеру снесла.

— Носила. Нё берет: только головой трясет. Неколи, говорит, ружье чиню управляющему: скоро начнется охота. Да и на что он годен, ваш самовар... Повесь, говорит, его в огороде на кол и пущай ворон пугает...

— Ладно, давай чашку, из чугунка напьемся. «Отслужил, видимо, батенька», — посмотрел он на словно пригорюнившийся с обвисшим краном самовар. — Ничего, не обижайся, это и с людьми бывает, отработал срок и отправляйся под кресты, на новоселье...»

Размышляя так, Чилим принялся за еду и чай. А взгляд его все время скользил через улицу... Позавтракав, он отправился на берег к лодке, ополоснул ее, сам выкупался и, надевая рубашку, посмотрел на тропинку, вьющуюся между плетней, заросших густой зеленой крапивой. По тропинке двигалась женская фигура, направляясь к берегу. Краска бросилась в лицо Чилиму: она. Вот уже перешла ручеек и все ближе подвигается к лодке.

— Здравствуй, Вася! - пожимая руку Чилиму, с сияющей улыбкой заговорила Надя. — Не ждал? Ночью приехала. Ты скучал?

— Да, было немножко... — ответил Чилим.

— Ты ничего не знаешь?

— Нет, а что?

— Так, потом узнаешь... — улыбнулась Надя.— Отчаливай, поедем. Я сегодня решила одна...

— Ну что ж, вдвоем-то веселее...

— Поедем вон туда, на островок, там очень красивые тополя...

— Они красивые, но иногда обманывают, — заметил Чилим.

— Тебя, что ли, обманули?

— Не только меня, и хозяйского сына... Траву косили мы в Подзименковой. Солнышко уже закатилось, когда закончили. Пошел дождь. Мы сделали шалаш из травы, закутались кругом травой, чтоб комары не лезли, и уснули. Утром проснулись, снова дождь шумит в крышу нашей хижины. «Все еще льет, — сказал хозяйский сын, — давай еще сделаем заряд, пока дождь пройдет», А мне-то что, я поденщик. Еще зарядили часа на четыре. Проснулись — опять шумит. Он говорит: «Вылезь-ка, взгляни, велика ли туча?» Только проговорили, слышим голос хозяина: «Вы чего это, сволочи несчастные, дрыхнете?» — «Как чего? Дождь идет», — ответил сын. Вылезли из шалаша, а солнышко уже на полдень, и на небе ни единой тучки. Ну, хозяин давай нас охаживать хворостиной... Оказалось, шалаш-то мы под тополем устроили, а он шумит себе, шумит, точно дождичком посыпает...

— Ну и молодцы, — засмеялась Надя, — Значит, тебе влетело...

— И не однажды, — сказал Чилим, пристраивая весла в уключины.

Лодка быстро понеслась, разрезая тихие волны. Наденька, сидя на корме, только покачивалась при каждом ударе весел и, улыбаясь, смотрела на Чилима. Неожиданно она спросила:

— Вася, ты кого-нибудь любил?

— И теперь люблю.

— Кого?

— Мать.

— А меня ты полюбил бы?

— Тебя-то? — Чилим задумался и перестал работать веслами. Лодку несло. Он молчал.

— Ну, что же ты молчишь?

— Не знай, — протянул Чилим, — больно ты хороша...

— А хороших нельзя любить?

— Коли нельзя, да я-то что?.. Батрак...

— Ну и что ж, — засмеялась девушка. — А я вот тебя полюбила, бобыля...

— Валяй, надо мной все смеются... — с обидой произнес Чилим.

— Милый дурачок, мне над собой смешно.

А лодку покачивало и все несло. Наденька перебралась ближе к Чилиму.

— Опять за уши драть? — улыбнулся он.

— И отдеру, если будешь так говорить... На вот тебе! — обвив руками шею, крепко поцеловала Чилима.

Закричали спугнутые чайки, и лодка сильно ударилась в крестовину бакена. Наденька откинулась, а Чилим, оглядываясь, быстро заработал веслами.

Солнце плыло к закату, длинные тени легли на траву от трепетавших серебряной листвой высоких тополей.

Когда ехали обратно, Наденька запела:

— Не с лучиной, а с тобой, Вася, — пояснила она.

Смуглые щеки ее покрылись густым румянцем. Когда Чилим вернулся домой, мать встретила его с улыбкой.

— Над чем это она? — думал он, зная, как редко это бывает с матерью. Войдя в избу, on увидел на столе новый, как жар, горевший томпаковый самовар. — Сама давеча принесла, — сказала, мать и прослезилась от радости. «Ах, вот она на что намекала», — подумал Чилим... Однажды вечером Чилим окончил чинить сеть и собирал ее с плетня, мурлыча себе под нос песенку. Подошла Наденька. Скрестив под высокой грудью голые до самых плеч загорелые руки, она смотрела на него.

— Рыбачить?

— Ага!

— Возьми!

— Айда!

— А чего брать с собой?

— Ничего, только оденься, ночью будет холодно, да и комары начнут жалить голые руки.

Когда спускались по тропинке оврагом, между плетней, запах поспевающих яблок щекотал в носу.

— Эх, была не была, понеси-ка эту сеть, Я тут забегу... А ты иди, я догоню. Через некоторое время Чилим догнал Наденьку и передал корзинку, наполненную яблоками,

— На-ка, ешь.

— Ты это где? — спросила Надя.

— Вон у Захватова «прикупил»...

Медленно угасает вечер. Ночь черным пологом окутывает Волгу. Одна за другой загораются звезды. Они все ярче начинают светить, купаясь своим отражением в тихих волнах.

Деревня тонет во мраке. Только на берегу мерцают огоньки маяков, да на перекате тускло светят бакены. Чилим раскинул сеть. Наденька медленно перекидывает весла. Лодка, покачиваясь, скользит мимо нависшего с крутояра косматого ивняка.

— Слыхала, одна плеснулась? Это в сеть попала, она в темную ночь на поверхности, — тихо говорит Чилим. — Эх, и ночка, прямо чудо!

Наде немножко боязно в такую темь, на радостно, что рядом с ней Вася.

— Ну-ка, грянь посильнее, будем вытаскивать.

— Одна, две, три, — считает Надя рыбу, вытаскиваемую Чилимом в лодку.

— Эх, Надюша! Вот это будет уха! — радостно произносит Чалим, — Ты гляди, стерлядь попала, это редкость в темную ночь... Держись за кустик да ешь яблоки, чего ты бережешь? Там их много, еще только одну скороспелку стряхнул.

— А сам?

— Я тоже буду, вначале рыбу выпутаю из сети.

— Вон звезда скатилась, — замечает Наденька и вздрагивает, кутаясь в пуховый платок.

— Значит, скоро утро, — говорит Чилим,— Уху будем варить?

— Как хочешь, я озябла.

— Сейчас запалим такой костер — небу жарко будет. Поехали...

Споря с рассветом, пылает костер. Приятно пахнет ухой. Наденька, поджав по-турецки ноги, клюет в сладкой утренней дремоте.

Чилим варит уху и смотрит, как покачивается На-денька.

— Ишь, как тебя, милую, укачало, — тихо шепчет он. — Давай закусывать, хватит носом клевать, — и подает ей ложку.

— А я как хорошо уснула, — зевнув, говорит она и подвигается к котелку.. — Вот это уха... Такой и никогда не ела.

— Настоящая, рыбацкая, — заключает Чилим, — Такой ухи и губернатор одной ложки не хлебнет.

Возвращаются усталые, но довольные и счастливые. Дома Наденька бросается в постель и засыпает крепким сном.

- Ты где это, голубушка, ночевала? — ворчливо спрашивает старуха проснувшуюся Наденьку.

— Рыбачила... — с улыбкой говорит она, потягиваясь в постели.

— То-то — рыбачила! Как тебе не стыдно? Чай, опять с этим оборванцам? С кем ты спуталась? С нищим...

— Это я и без тебя, тетенька, знаю... Пусть он нищий, а лучше всякого вашего порядочного.

— Одумайся, милая, что ты над собой делаешь?.. Узнает мать про твои шашни, что она скажет?

— Ничего не скажет, побрюзжит, как ты же, да и бросит.

— А мне-то каково на тебя глядеть?

— Отворотись... — шутила Надя.

Не только у тетки, у всех деревенских кумушек языки зачесались...

— молодуха-то не у вас живет? - спрашивали соседки мать Чилима. - Чай, опять рыбачить уехала? поймают они сазанчика... - язвили кумушки.

— Дай бог, плохо нынче рыбка ловится, — отвечала Ильинична.

Лето подходило к концу, начались дождливые, пасмурные дни. Дачники покинули свои летние гнезда. А Надя все еще жила в деревне, ей не хотелось уезжать. Только поздней осенью Чилим проводил ее на пароход.

— Ты, Вася, приедешь в город, обязательно заходи. Я буду рада тебя встретить... — говорила Наденька, прощаясь с Чилимом на пристани.