Буря на Волге

Глава первая

Надя долго стояла у борта, склонясь на холодные поручни. Пароход все быстрее колотил плицами колес и все дальше увозил ее в черноту ночи. Медленно тускнел огонек на пристани, скрываясь в туманной мгле. Так же медленно сжимала Надино сердце тоска. Там, где тускнел огонек на пристани, остался ее любимы Вася. Там похоронен в ее отсутствие ребенок. Ей жаль было своего первенца, жаль было и Чилима, с которым она прожила почти два года, правда, не по евангельским законам, а по своим собственным, которые диктовало девичье сердце.

Дома Надя бросила свой чемоданчик и, не раздеваясь, устало опустилась на стул возле окна.

— Ну, что, голубушка, наездилась? — спросила мать искоса взглянув на дочь.

— Да, наездилась, — ответила Надя, выдержав взгляд матери.

— То-то наездилась, — часто мигая и тыча платочком в глаза, продолжала мать. — Уморишь ты меня, до смерти уморишь своими выходками... Если меня не боишься, хоть бы стен родного дома постыдилась. Вот помяни мое слово, сломишь ты себе башку. Связалась с этим нищим...

— О каком нищем ты говоришь? — не повышая голоса, спросила Надя.

— Все о том же, с которым свертелась, не спросясь меня, — сказала мать, а сама подумала: «Видимо, вся пошла в отца, тот на тринадцатом году супружеской жизни скрутился с какой-то шлюхой, отчего и в сыру землю пошел...»

Вскоре она перестала всхлипывать, только изредка вздыхала и больше по привычке тыкала в глаза платочком. Сердце матери отходчиво. Уже ласковей она проговорила:

— Ведь устала с дороги-то, чего сидишь, чай, всю ночь не спала, ложись отдыхай, а я в лавку пойду.

Мать ушла, и Надя еще долго сидела у окна с невеселыми мыслями. Отдохнув, она умылась холодной водой, надела новое платье из кремовой чесучи и, заплетая длинные толстые косы, полюбовалась собой в зеркале. Как жаль, что не увидит ее в этом платье Вася!.. С этими мыслями она пошла в спальню матери и увидела чуть приоткрытым верхний ящик комода. Мать никогда не оставляла эти ящики незапертыми, ключ всегда носила при себе, а сегодня, видимо, по рассеянности второпях забыла.

«Чего она там хранит всегда на запоре?» — подумала Надя, выдвигая ящик. Ей бросился в глаза атласный платок. Надя развернула его и накинула себе на плечи, отыскала нитку бус дутого стекла, прикинула на шею и, взглянув в трюмо, улыбнулась: «Ух, какая я, настоящая цыганка». Бросив все обратно, снова начала перерывать материно хозяйство и под тряпкой обнаружила именной объемистый альбом.

«Уж не эти ли сокровища хранит мамаша всегда под замком?» — подумала Надя, переворачивая толстые листы и разглядывая фотоснимки матери и отца. Вот это, наверное, перед свадьбой: мать в белом платье с приколотой на груди большой розой, а отец в светлой тройке и шляпе. Когда же она будет так фотографироваться с Васей? Надя вздохнула. Перевертывая листки, она увидела газетную вырезку, приколотую к альбомному листу, и прочла на ней: «Во время разыгравшейся бури на Волге с 5 на 6 июля с. г. трагически погиб казанский купец Михаил Петрович Белицин. Вызванные люди спасательной станции спасти были бессильны».

Прочитан эту пожелтевшую вырезку, Надя поникла головой. Почему же это ни мама, ни тетя Дуся об этом не говорят? — Она бросила альбом под тряпки и, заперев квартиру, быстро сбежала по лестнице. Передавая ключ дворнику, Надя спросила:

— Послушай, дядя Агафон, ты ведь давно у нас работаешь, наверное, хорошо знал моего отца?

- И не только вашего отца, а и дедушку хорошо помню. Чай, мы с ним из одной деревни, — ответил дворник.

— Ну вот и хорошо, старенький мой, — потрепав его за бороду, улыбнулась Надя. — A душу подогреть хочешь?

— Оно бы, конечно, и охота, барышня, да я боюсь, как бы не узнала Катерина Матвеевна. Она больно не любит...

— Ничего, ты понемножку, я тебе сама принесу. Ладно?

Дворник только качнул головой, а Надя быстро пошла в магазин к матери.

— Что скоро проснулась? — спросила мать вошедшую в конторку Надю.

— Выспалась.

Белицина, сидя в своей уютной конторке, всегда следила за ходом всего торгового дела. Сегодня же ее занимали другие мысли. «Как же быть с Надюшкой? Все-таки, видимо, придется ее поставить за кассу, чтоб она была на глазах и с книжками поменьше возилась. Да за работой, на людях, она и рыбака своего скорее позабудет».

У матери в молодости тоже были грешки, и поэтому она многое прощала дочери.

— Знаешь чего, дочка, — ласково заговорила мать, — чтобы тебе не скучать одной дома с этими книжками, не лучше ли сесть за кассу? Как ты думаешь?

— А Степаниду куда?

— Для Степаниды найдем место. Право, лучше бы тебе...

Надя не могла угадать мыслей матери, согласилась. Да и прекословить нельзя было: кругом виновата...

— Ладно, завтра выйду. Дай-ка мне рублевку!

— Зачем она тебе?

— Новую ленточку хочу купить, — улыбнулась Надя.

На обратном пути Надя забежала в казенку, купила полбутылочку и, получая ключ от дворника, сунула ему, шепнув:

— На-ка вот, промочи немножко свое горлышко!..

— Ах, спасет тебя Христос, барышня! Дай тебе бог хорошего жениха.

— Уже дал.

— Хороший ли?

— Как раз по мне. Ты его видел.

— Это тогда, прошлой-то зимой был? Знаю, знаю, милая, славный паренек. Да разве за твою доброту тебе бог не даст?! Он, чай, батюшка, все видит, — пел обрадованный дворник.

— Только смотри, тете ничего не говори.

— Что ты, милая...

— Ты вот чего, дядя Агафон, выпей немножко, да я хочу кое о чем тебя спросить.

— Ага, пожалуйста, — вышибая пробку, крякнул он и начал разрезать луковицу.

— Ах ты, батюшки, — спохватилась Надя, — закуски-то я позабыла тебе купить.

— Ничего, барышня, не надо, это самая лучшая.

Старик выпил маленький стаканчик и, закусывая луковицей, приготовился отвечать. Но в это время мимо окна сторожки промелькнула тень. Он живо припрятал водку и закуску и уже сидел на табурете как ни в чем не бывало.

— Тетя Дуся сюда тащится, — сказала Надя и пошла ей навстречу. Так и не удалось Наде узнать что-либо от дворника о своем отце.

А дворнику было что рассказать. Действительно, он помнил Надиного дедушку, Петра Герасимовича Белицина, он помнил и то, как родители Петра умерли с голоду в деревне Вьюшкиной; в тот засушливый год выгорела половина деревни, прихватив и избенку Белициных. Сжалился над Белициным лавочник Преснов, взял его к себе за кусок хлеба в работники.

Так в деревне все его и звали: «Петька — Преснов работник». Часто Преснов брал Петра в город, когда ездил за товаром. И почти всегда останавливался у купца Бахтеева, у которого брали в кредит москательные товары. Спустя два года Преснов стал провожать его одного за покупкой товаров.

Бахтеев долго приглядывался к молодому парню, проверяя его честность, и наконец пригласил к себе.

Петр тогда отказался, но задумался. Через некоторое время, когда после ссоры Преснов прогнал его, Петр перешел к Бахтееву.

Бахтеев оценил его достоинства и через два года назначил доверенным по закупкам товаров. Петр и на этой должности проявил свои способности.

Теперь Белицина стали называть уже не Петькой, а Петром Герасимовичем. Увеличивался капитал Бахтеева, и Петр Герасимович тоже не зевал. На пятый год службы он сумел купить каменный двухэтажный дом на окраине города. Вскоре он ушел от Бахтеева и открыл свою торговлю железо-скобяными товарами. В тот же год он женился на дочери крупного мясоторговца Лабинцева Сашеньке и получил в приданое каменный дом.

Годы летели быстро, торговля шла бойко. К призывному возрасту их сына Миши у Белициных было уже три дома и магазин на четыре раствора, а банковых вложений насчитывали около миллиона. Петр Герасимович из мужика перекроился в барина, и в городе с ним стали считаться.

Своего Мишу в солдаты он не пожелал отдать, а поторопился женить на Кате Жарковой, дочери богатого скорняка, и оставил при своем торговом деле. С сыном он хорошо уладил. А на свою дочку Дусеньку супруги Белицины смотрели с затаенной досадой и печалью: ей шел уже двадцать четвертый год, но она напоминала больше мужчину в женском наряде. Мать, наряжая ее в новое платье, всегда вздыхала: «Ах, Дусенька, Дусенька, доска доской ты уродилась, какое платье тебе ни надень, все они висят кошелями». Руки у Дусеньки были длинные, с короткими толстыми пальцами; большой крючковатый нос сидел криво на продолговатом смуглом лице. Серые маленькие глаза бойко бегали в тенях густых черных бровей. Дусенька так и осталась старой девой.

Состарившись, растолстевший Петр Герасимович радовался, что у сына торговое дело идет хорошо, что он так же, как и отец, с каждым годом увеличивает капитал.

Однажды он сказал сыну, что с сердцем у него плохо и что, наверное, близок час его кончины.

На второй же день после этого разговора Михаил Петрович послал за доктором. Доктор, осмотрев и прослушав больного, определил, что пациент на краю могилы, но ему, конечно, об этом не сказал. Он выписал лекарство, оставил массу советов больному и, получив солидное вознаграждение, уехал.

Приняв первые пилюли, Петр Герасимович повеселел.

Вскоре вся семья Белициных отправилась в цирк смотреть новую программу. А Петр Герасимович остался дома хозяйничать. Прислугой у них служила жена дворника Марья Ивановна. Она выполняла все домашние работы, а на этот раз явилась мыть полы. Петр Герасимович из своего кабинета перебрался в столовую. Почувствовав, что дышать ему стало совсем легко, он разрешил себе для еще лучшей деятельности сердца пропустить стаканчик светленькой, а там потянулся и за вторым, косо поглядывая на оголенные икры прислуги. После этого в столовой ему стало душно, но выйти на воздух он уже был не в силах, свалился на диван да тут и скончался.

Похороны были шумные. Хоронить Белицина съехалась, по меньшей мере, половина города. Вся улица была запружена экипажами, пролетками и людьми. Отпевали его в церкви Вознесения. Приезжал в первоклассном экипаже сам архиерей.

Похоронив мужа, Александра Павловна заскучала, стала недомогать и ждать того часа, когда ее душа отправится на вечный покой... Вскоре и она умерла.

Минул уже двенадцатый год супружеской жизни Михаила Петровича с Катей. Капитал к тому времени у них увеличился до полутора миллионов наличными, не считая трех домов и магазина. Супруги Белицины, как видно, любили друг друга. Правда, Михаил Петрович иногда вырывался из супружеской узды и промышлял на чужбине... У них росла дочка, чернокудрая резвушка Наденька, которой шел уже четвертый год. Родители были в восторге от нее.

Однажды ранним летним утром Михаил Петрович собрался ехать за товарами в Нижний Новгород. Оделся в новенький костюм синего сукна, накинул на широкие плечи серый макинтош, трижды расцеловал Катю и забрав саквояж с документами и деньгами, отправился на пристань. В начале дамбы отпустил он извозчика и пожелал пройтись пешком.

Весело шагая, он не заметил, как поравнялся с полотняными шатрами цыганского табора, расположенного около дамбы, на гладкой полянке, окаймленной с другой стороны узкой лентой озерка. Дымок еще вился синей струйкой от догоравших ночных костров. Не он привлек внимание Михаила Петровича, а молодая цыганка, перебегавшая от шатра к шатру. Она улыбнулась ему и, сверкнув черными глазами, еще быстрее припустилась бежать, отчего ее черные волосы взмыли волной, открыв загорелые, точно из бронзы, плечи, увитые розовыми ленточками. Михаил Петрович не мог оторвать от нее любопытного взгляда, пока она не скрылась за полотном балагана. Выглянув из шатра, она еще улыбнулась и, приложив руку к губам, помахала ею Белицину...

Пароход дал уже последний свисток, а Михаил Петрович выскочил обратно на пристань и тут же отправился в ресторан к Чугунову. На столе появились водка, закуска. Но сколько он ни пил, как ни хмелел, а черные глаза цыганки преследовали его. Хозяин ресторана не впервые встречал Михаила Петровича у себя в гостях, но в таком виде увидел в первый раз и участливо предложил ему отдохнуть в лучшем номере.

Белицин провалялся до вечера, а когда снова вышел к столу, увидел на подмостках ресторана цыган. Два молодых цыгана, перебирая струны, настраивали гитары. Три цыганки сидели рядом, о чем-то тихо разговаривая, и, глядя на Белицина, смеялись. Белицин узнал одну из них: это она послала ему воздушный поцелуй, Теперь на ней было темное платье. Зеленая лента обвивала черную тучу волос, грозивших того и гляди рассыпаться в мелкие колечки. Глаза их снова встретились...

Грянул аккорд, полилась веселая песня. Старый цыган, управлявший хором, в такт звукам пожимал плечами, встряхивая копной черных кудрей и рубил воздух загорелой рукой.

Перед самым утром Белицин, соривший деньгами направо и налево, привлек на свою сторону цыган и подманил красавицу.

На следующий вечер он уселся с цыганами в нанятую лодку; взяли с собой корзину с бутылками и закуской, отправились повеселиться на реке. Два гребца, подогретые щедрой рукой Белицина, дружно ударили веслами. Загремели гитары, всплеснулась и разлилась над Волгой веселая песня. Звонкий голос Наташи высоко взвивался и падал серебряными переливами, тонул в темноте за густыми кустарниками. Она сидела на одной скамейке с Белициным. Он часто склонялся к ее уху, в котором ярким полумесяцем дрожала серьга.

Но в это время внезапно поднялся сильный ветер, он перешел в шквал. Лодку начало трепать волнами и захлестывать. Гребцы и рулевой, все время поощряемые хозяином, часто прикладывались к бутылочке и не справились, когда лодка ударилась о борт баржи, — ее затянуло под завозню и опрокинуло. Все пошли ко дну, только два гребца и старик цыган сумели выпрыгнуть на завозню.

До самого утра разными спасательными снастями искали утопленников, но так и не нашли. На следующее утро Чугунов узнал о гибели Белицина и сообщил семье. Много слез пролили Катя с Евдокией Петровной и решили во что бы то ни стало отыскать труп Михаила Петровича. Евдокия Петровна проехала на пароходе по нескольким пристаням, предлагая рыбакам и бакенщикам хорошее вознаграждение за обнаружение трупа.

Через несколько дней Белицины получили известие, что труп обнаружен в пятидесяти верстах от города. На указанное место был привезен цинковый гроб, в него сложили останки покойного, облив их одеколоном, и слесарь запаял гроб. С почестями останки Белицина были похоронены на городском кладбище.

...Все это дворник знал, но рассказать Наде при всем желании не мог, так как дал слово хозяйке молчать.

Так Наде и не удалось тогда узнать истинной причины смерти отца. А на второй день по приезде в город она уже сидела в магазине за кассой. Вдруг Надя услышала на улице какой-то шум. Бежали мальчишки-газетчики и звонко выкрикивали:

— Телеграмма-молния! Телеграмма-молния! Германия объявила войну России!

Смутное чувство тревоги охватило Надю. На Белицину старшую эта весть подействовала тоже неприятно. «Ну, теперь все пропало, нас разорят. Заводы не будут вырабатывать нашего товара, да и покупатель пропадет». Она помнила русско-японскую войну.

Город был переполнен мобилизованными солдатами, которых то и дело загоняли в вагоны поездов и отправляли па фронт. А с фронта приходили вести самые неутешительные...