Буря на Волге

Глава восьмая

Надев на Сережку новенький костюмчик, Надя залюбовалась своим сыном. Целуя малыша, она приговаривала сквозь слезы:

— Милый ты мой, да какой хорошенький! И весь в отца, настоящий волгарь.

Ей тяжело было расставаться с сыном, которого она только нашла и которого теперь должна была покинуть из-за нелюбимого ею Подшивалова. Правда, малыш, живший почти с самого рожденья по чужим людям, еще не успел горячо привязаться к ней. Но от этого Надя страдала вдвойне. А Сережу занимал больше новенький синий матросский костюмчик, чем материнские поцелуи. И вот тут-то в Наде еще сильнее вспыхнула ненависть к матери с тетей Дусей и Подшивалову.

«Ждите там, так я и приеду на свадьбу к вам», — по-думала она, вытаскивая из чемоданчика коробку с кольцами, браслетками и разными брошками, и сказала Ильиничне:

— Мамаша, вот эту коробочку припрячь и сохрани до прихода Васи или меня.

Теперь ей казались мелкими и ничтожными проповеди отца Панкратия и разговоры домашних. Она поделилась своими планами с Ильиничной и, простившись, уехала.

Приехав на Устье, она наняла извозчика и прикатила к вокзалу. За несколько минут до отхода поезда ей удалось через носильщика достать билет на Москву.

Поезд плавно отошел от станции и, перейдя мост через Казанку, стал набирать скорость. Надя все время смотрела в окно. Мелькали осенние луга с серыми стогами сена. А за гривой оголенного осенью кустарника блестела светло-голубой лентой Волга. Вскоре поезд загремел через высокий волжский мост. Надя посмотрела на Волгу сквозь переплет железных балок, но родная река в эту пору осени показалась ей холодной и скучной. Надю стало клонить ко сну. Она расположилась на средней полке и заснула с мыслью о близкой встрече с Васей.

Уже приближались сумерки. Надю разбудили громкие голоса подвыпивших офицеров.

— Сколько вы были в Казани? — спросил поручик штабс-капитана.

— Ерунда, всего три дня, но зато уж в эти дни попировали с поручиком Подшиваловым.

— Что у него за праздник был?

— Женился он, да так удачно, черт побери, прямо ему повезло.

— Значит, вы на свадьбе были?

— Нет, свадьба будет еще через три дня, да оставаться-то мне было нельзя, я и так просрочил. Мы просто так, заранее отпраздновали. Да ему черту курносому, очень повезло: женится на купеческой дочке и, говорят, очень богатой. У нее только одна мать, капиталец, брат, больше миллиона, — причмокнул от зависти штабс-капитан.

— Да, действительно, можно позавидовать. Таким везет, а все потому, что дядя генерал, — проговорил поручик. — А девка-то, наверное, какая-нибудь уродина.

— Ну, брат, нынче на это не смотрят, были бы денежки, а там будут и девушки.

В сердце Нади закипала злость к друзьям Подшивалова. Закутав лицо пуховым платком, она притворилась спящей и, утомленная, вскоре действительно заснула.

Приехав в Москву, Надя совсем приуныла, почувствовала себя одинокой в этом огромном городе. она долго бродила по городу, но пока что ей не удалось узнать,с какого вокзала нужно ехать на Северный фронт. Уставшая и голодная, она завернула в чайную. Столовая была полна: там были и солдаты, и гражданские. Наде казалось, что все на нее смотрят. Она увидела молодую женщину, примерно ее лет, в военной форме. Она сидела смирно в уголке за маленьким столиком.

— К вам можно присесть? — робко спросила Надя.

— Пожалуйста. Стул свободный, — любезно пригласила та.

Надя заказала обед из двух блюд и на третье стакан какао. Женщина, видимо, очень торопилась. Она нервничала, часто оглядывалась в ту сторону, откуда появлялись с тарелками и подносами торопливые официанты.

— Вы не здешняя? — спросила Надю соседка.

— Из провинции.

— Вы беженка? Ваша местность занята?

— Нет. Я из далекого тыла сама еду на фронт... Ну, как вам сказать, не на самый фронт, а в прифронтовой госпиталь. Да вот не знаю, как туда добраться, — вздохнула Надя.

— Не скажете, где находится этот госпиталь?

— В Риге.

— Так... А номер госпиталя знаете?

— Баусское шоссе, дом три, а номер госпиталя не указан.

Женщина улыбнулась:

— О! Я этот госпиталь знаю, он в Бенегофе, за Двиной. А зачем туда едете?

— Муж там лежит раненый, — вздохнула Надя.

— И вы решили навестить?

— Да, вынуждена...

— Наверное, ваш муж офицер?

— Нет, — покачала головой Надя.

— Он тяжело ранен?

— Не знаю.

— Так... А ведь нам с вами по пути. Я тоже туда еду.

— В этот город?

— Не только в этот город, но и в этот госпиталь.

— Неужели? Вот совпадение! — радостно воскликнула Надя. — А проехать туда свободно?

— Да уж вместе как-нибудь проедем.

— Вы там работаете?

— Да, сестрой. Кстати, нам вдвоем будет удобнее и веселее. Я медикаменты везу. Поможете мне возиться с чемоданами. У вас свой-то багаж есть какой?

— У меня все тут, — Надя показала на маленький чемоданчик.

— Ну, хорошо, значит, едем.

— Я вам закажу стаканчик какао? — спросила Надя, желая задобрить свою приятельницу.

— Спасибо, не нужно, я сыта, — ласково произнесла сестра и подумала: «Сразу видно, что провинциалка, они всегда на угощение щедры».

После обеда они отправились на Виндавский вокзал, а через некоторое время сидели уже в вагоне поезда, мчавшегося в Ригу. Надя часто выбегала на остановках — то приносила кипяток, то покупала чего-нибудь закусить — и все время угощала свою новую приятельницу. Она уже знала, что ее знакомая родилась в крестьянской семье, в Тверской губернии, до войны жила в Москве, но по сложившимся обстоятельствам пришлось ей уехать на фронт, а зовут ее Валентиной Викентьевной.

— Скажите, Валентина Викентьевна, далеко ли от фронта госпиталь?

— Далеко ли, говоришь? Так значит, до Фламенгофа двенадцать верст, да там до леса версты три, а за лесом уже окопы. Все время слышно, как из пушек стреляют. Аэропланы то и дело летают над городом. А однажды ночью налетел цеппелин. Так он нас перепугал, когда начал кидать бомбы на мост через Двину! На самый-то мост не угадал, а караульное помещение все расщепал, весь караул побил, остался в живых лишь один часовой, который стоял на другом конце моста. Мы тогда крепко трухнули, думали, на наш госпиталь сбросит, но на счастье угадал посреди улицы. Стекла все у нас повылетали, и не только у нас, но и в соседних домах.

Так, беседуя, Надя с сестрой приехали в город и благополучно добрались до госпиталя. Но здесь Надю постигло полное разочарование. Чилима в госпитале уже не оказалось. За неделю до приезда Нади его выписали, и где он находится сейчас, установить было очень трудно.

«Нет уж, что будет, то и будет, а обратно в Казань пока не поеду», — решила Надя, направляясь к Валентине Викентьевне, которой рассказала о себе и о том, что ее погнало на фронт.

— Ну, плакать нечего, это все исправимо. Останешься в госпитале и будешь работать. Пойдем сейчас к Петру Васильевичу.

Главный врач госпиталя — капитан медицинской службы — тепло встретил Надю и объяснил условия больничной жизни службы.

— Вот чего, голубушка. Служба у нас нелегкая, спать приходится мало, все время в работе. С непривычки вам будет тяжело, — по-отечески говорил он, глядя в упор добрыми глазами, окруженными красными от бессонных ночей веками.

— Привыкну, — опустив глаза, сказала Надя Итак, Надя принялась за работу, Она была здоровой, сильной, и всякая работа была ей по плечу. К раненым она относилась с сестринской заботой, всегда старалась помочь им чем-нибудь, утешить. Но к госпитальной обстановке она привыкла не сразу. Ее тошнило от запахов крепких лекарств и гниющих ран. Пугали гипсовые футляры, снимаемые с человеческих рук и ног, которые приходилось ей вытаскивать в мусорный ящик вместе с окровавленными, пропитанными гноем бинтами. Но она решила выдержать все испытания, только бы не вернуться в Казань. Проработав примерно месяц, она понемножку начала привыкать. Солдаты, чувствуя заботливое отношение, стали относиться к ней с уважением.

— Сестрица! — кричал раненый. — Ты умеешь писать? Может быть, написала бы домой письмишко...

Надя писала под диктовку и спрашивала:

— Ну, кому еще кланяешься? — и солдат вверял ей сердечные тайны.

Кто-нибудь просил:

— Сестрица! Подай-ка испить! Да поговорила бы со мной. Тяжело, прямо не знаю, куда деться...

Надя рассказывала им «Капитанскую дочку», «Героя нашего времени». А однажды, прослушав рассказ Л.Толстого «После бала», солдаты стали жаловаться на свою тяжелую судьбу.

— И теперь такое бывает, — заметил один из солдат с простреленной рукой, Долгушин. — Правда, сестрица, теперь сквозь строй не гоняют, это верно, а розгами-то лупят почем зря... Меня прошлый год отодрали вот здесь уже, на фронте.

— За что же? — заинтересовалась Надя.

— В обозе я тогда служил, — начал Долгушин. — И вот однажды утром начальник нестроевой команды отправил нас на четырех подводах в поле, привезти картошку. «Там ее куча накопанной, подъедете и наложите», — говорил он, провожая нас. Мы так и сделали. Только нагрузили последнюю повозку, а тут как раз явился хозяин, какой-то помещик, а с ним два артиллерийских офицера. Цоп нас, молодчиков, и повели в часть, да не в нашу, а туда к артиллеристам. Офицер и приказывает фейерверкеру: «Сосунов! А ну-ка, поживее сбегай, наруби лозы! Мы им пролозим мягкую часть». — «Слушаюсь, ваше высокоблагородие!» — откозырял тот и побежал с топором. Видим, тащит беремя зеленых, гибких, молодых кустиков. Выдрали нас всех четверых за то, что приказ своего командира выполняли. А вы говорите, что теперь этого не бывает. Сколько угодно! — закончил Долгушин.

Иногда солдаты просили Надю:

— Сестрица! Рассказала бы чего-нибудь нам новенькое, интересненькое.

Ее рассказы глубоко врезывались в память этим искалеченным войной людям в старых залатанных серых халатах и стоптанных войлочных туфлях.

— Откуда она, Надя-то, — допытывались вновь прибывшие раненые у старожилов госпиталя. — Уж больно ловко умеет она рассказывать, прямо чудо. Даже раны, кажется, меньше болят.

— Это Валентина Викентьевна где-то се нашла, — сказал Цыбирев.

— Да нет же, — возразил Долгушин. — Я-то уж теперь знаю: она сама сюда приехала. Ехала она к мужу. Ты, наверное, помнишь, вон там в углу лежал солдат, такой здоровый, веселый, Чилимом его звали. Ранение у него было легкое, да он и лежал-то всего недели две, а рядом с ним лежал с ногой высокий, худощавый, который имел два георгия. Это земляк его был. Они откуда-то с Волги, из одной деревни.

— Это Ланцов-то, что ли? — спросил Цыбирев.

— Ну вот, самый он, — заключил Долгушин.

— Подожди-ка, тут что-то непонятно, — возразил Цыбирев. — Ты говоришь, что он из деревни, а она-то ведь городская, это сразу видно. Где деревенской бабе столько книг прочитать, да так ловко рассказывать! До чего, правда, Валентина Викентьевна мастер рассказывать, но эта, новенькая, все же интереснее говорит. Тут что-то неладно, — усомнился Цыбирев.

— Насчет Нади я не знаю, а вообще-то есть такие женщины, что и мужчине нос утрут... — улыбнулся Долгушин. — Я вот, когда был на действительной, видел одну, которая целый корабль на восстание подняла. Я собственными глазами видел. В 1907 году это было. Стоим мы на берегу около бухты. Вдруг на корабле началась ружейная стрельба, и тут же на мачте взмыл красный вымпел. Матросы было повыскакивали с корабля, сгрудились на берегу. А начальство кричит: «Разойдись! Стрелять будем!» Ну и пошла пальба из пушек по восставшему кораблю. Залпов пять дали. Он задымил, накренился и начал тонуть. А та девка, Марусей ее звали, стоит на мостике, подает команду матросам: «Спустить шлюпки!» A сама так и с мостика не сошла, вместе с кораблем утонула. Вот, брат, какие есть женщины!

Во время рассказа о восстании подошла Надя, но ей настолько доверяли солдаты, что не прекратили разговора.

Валентина Викентьевна, видя, как Надя умеет найти ключики к солдатскому сердцу, начала задумываться: «А ведь врала девка-то, прикидывалась, что ехала к мужу. Наверное, у нее мужа-то нет, просто ее прислали сюда агитатором. Ловко она нас с Петром Васильевичем разыграла, и подумать нельзя было. Видимо, школу прошла, умеет работать».

Горева была членом РСДРП и в госпитале проводила агитационную и пропагандистскую работу. В ее комнате, где лежали костыли, халаты, войлочные туфли и всякая больничная утварь, в укромном уголке, под старыми халатами хранились газеты и еще кое-какая литература, которую неудобно было держать на виду. Работала она много. Уходил ли выздоровевший солдат из госпиталя снова на фронт, отпускался ли по состоянию здоровья домой, он нес в голове мысли Горевой. И вот теперь она видит, что подобную работу начала проводить и Надя. По крайней мере, так показалось Валентине Викентьевне. «Это хорошо. Чем больше будет агитаторов, тем скорее подвинемся к цели, — заключила она. Надо как-нибудь поговорить с ней».

Сама Горева включилась в эту работу в 1905 году, когда во время забастовки на Московско-Казанской железной дороге убили ее отца — машиниста.

В похоронах ее отца Викентия Ильича Горева деятельное участие принимал врач железнодорожной больницы Петр Васильевич Градобоев. Так как он был знаком с Викентием Ильичем, то на первых порах взял к себе Валю, оставшуюся круглой сиротой, и вскоре устроил ее на работу в той же больнице, где работал сам. Позже выяснилось, что Петр Васильевич состоял в одной и той же партийной организации, что и машинист Горев.

B 1914 году Петр Васильевич был мобилизован и отправлен в прифронтовой госпиталь. Через некоторое время в тот же госпиталь приехала и Валентина Викентьевна Горева. Она была уже медицинской сестрой и имела определенные поручения от партийной организации.

Валентина Викентьевна, так же, как и Надя, с трудом привыкала к госпитальной обстановке, но со временем освоилась и привыкла к работе среди раненых. Теперь она с интересом следила за Надей, часто приходила ей на помощь. Так было, например, когда Надя не могла ответить на вопрос о возникновении войны.

— Вы сами-то как думаете, отчего происходят войны? — спросила у раненых Горева.

Одни говорили то, что им вычитал дядька из устава внутренней службы, другие просто отмалчивались. Тогда Горева, подводя знакомые солдатам факты, умело направила их к выводам:

— Вы все побывали в окопах. А много ли видели там солдат из богатых домов? Вряд ли. Думаю, что нет. В окопах гниют и умирают рабочие и крестьяне, а тот, кто имеет капитал, он сидит далеко в тылу и наживает денежки на этой же войне.

— А ведь и верно, сестрица. Если поразмыслить немножко, то и самим становится понятно, что нас безбожно обманывают.

Все это Горева говорила с оглядкой и только тогда, когда знала, что в палате не было никого подозрительных.

Однажды, застав главврача одного в кабинете, спросила:

— Петр Васильевич, вам неизвестно ничего об этой нашей новенькой санитарке?

— Нет, а в чем дело?

— Может быть, мне так кажется, но я чувствую, что она прислана комитетом с каким-то заданием.

— А что она там проповедует?

— Да пока что прямой работы не ведет, но как будто подходит близко к этому.

— Ну, что ж, тем лучше, — сказал врач. — Все-таки я на твоем месте поговорил бы с ней — ласково, по душам.

— Хорошо, Петр Васильевич, я займусь, — с улыбкой ответила Горева.

Вечером того же дня Горева пригласила к себе Надю.

— Вот и и пришла, Валентина Викентьевна, — весело заговорила вошедшая Надя.

— Я хотела показать вам вот эти книги, можете их брать, читать больным в свободное время.

Надя просмотрела книги, переложила с места на место.

— Хорошо, Валентина Викентьевна, буду брать, только я почти все это уже прочитала.

— Да, вот еще что, Надюша, я давно хотела вас спросить: вы состоите в какой-нибудь организации? — спросила Горева, пристально посмотрев в глаза Наде.

— Вы о какой организации говорите, Валентина Викентьевна? Я что-то не понимаю...

— Ну, бывают такие организации, там, в тылу, которые борются за улучшение жизни рабочих и еще кое за что...

— Нет, нигде не состою, — робея, ответила Надя. — Я в первый раз слышу, что есть такие организации.

«Прикидывается, да так ловко...» — подумала Горева и продолжала:

— А вот вы ведете разъяснительную работу среди солдат, может быть, вам кто об этом говорил.

— Мне никто ничего не поручал, я просто сама, потому что много читала и вот появилось желание поделиться прочитанным с солдатами. А их это радует и утешает. Они всегда просят что-нибудь рассказать, - печально посмотрела на Гореву Надя. — А ведь в тылу об их страданиях судят совсем иначе. Я была однажды на вечеринке, где собралось все высшее казанское общество, так там генерал называл солдат частоколом, которого, мол, у нас на все заборы хватит. Я тогда о войне только из газет знала, а поэтому застыдилась и не могла ничего возразить.

— И хорошо сделала, что смолчала, — заметила Горева.

— Почему хорошо?

— Эх, милая Надя, хоть вы и немало читали, но очень многого еще не знаете. Ну, кому бы вы там сказали на этой вечеринке? Разве генерал не знает, куда гонят солдат? Вот если бы вы рассказали самим солдатам, тогда совсем другое дело.

— Да, Валентина Викентьевна, вы совершенно правы. Потому-то мне и тяжело было, что разжалобить там некого, — созналась Надя. — После этой вечеринки мне тошно там стало жить...

— Я вас понимаю, — сказала Горева. — Только вот что, Надюша, будьте все-таки поосторожнее при офицерах, правда, они у нас редко бывают.

— Я знаю, Валентина Викентьевна, такие рассказы, как «После бала», я только солдатам рассказываю.

— Ну, хорошо, милая, желаю успеха, — крепко пожала руку Наде Горева, и они расцеловались.

Надя вышла повеселевшая, точно почувствовала новые силы. Еще усерднее принялась она за работу, интересную для нее самой и необходимую для солдат, уходивших в свои роты и команды.