Буря на Волге

Глава десятая

В августе семнадцатого года в Петрограде и Москве с каждым днем все сильнее развертывались революционные события.

А в то же время в ставку генерала Корнилова начали стекаться контрреволюционные офицеры. «Отборные», <благородные», преданные ему офицерские части Корнилов решил бросить на Петроград, чтоб разгромить и задушить там большевиков. Вместе с этим генерал готовился сдать немцам Ригу.

Вот тогда в госпиталь, где работала Надя, и пришел приказ — срочно эвакуироваться в тыл.

Погрузка в вагоны прошла благополучно. Поезд тронулся и застучал колесами на стыках. Тихая темная ночь. Раненые уже спят, и, видимо, все еще им снятся тяжелые бои: то раздается невнятная команда, то тягучее «ур-ра!». Но вот тяжело раненый Трошин подзывает Надю.

— Сестрица! Подойди на минутку. Вот чего, сестрица. Я, наверное, скоро умру, плохо я себя чувствую... А когда я умру, то не откажи в моей просьбе, напиши, пожалуйста, письмо моей жене Настеньке... Какая она у меня хорошая, как она любила меня! Ох, как любила... Но вот война нас разлучила, и что из меня получилось. Напиши ей так, чтоб она не грустила, что, мол, не я один, а многие умирают и у всех любушки остались дома, и ей тогда будет легче.

- Да ты выздоравливай, зачем думать о смерти, — успокаивала Надя.

— Нет, сестрица, чувствую, что больше не жилец, — сказал Трошин и отвернулся к стенке, замолчал.

В пути Иван Трошин выжил, но как только поезд остановился у вокзала Великие Луки, он скончался. Похороны состоялись на второй день, на городском кладбище. Надя сдержала данное ему слово — написала письмо Настеньке.

Страдания людей всколыхнули в голове Нади целый поток мыслей: на фронте и в госпиталях умирают тысячи таких Иванов, и у каждого где-то остались мать, жена, детишки или подруга, которые так же, как и Настенька, горько оплакивают их, загубленных войной.

— Что это такой грустный вид у нас? — спросила Горева.

— Тяжело мне, Валентина Викентьевна, — и Надя поделилась с Горевой своими мыслями.

— Все это, Надюша, я знаю, как и то, что, пока окончательно не победит народ, все равно мира нам не видать, все так же будут убивать и калечить людей.

— А когда она будет, эта революция?

— Уже готовится, ждем с каждым днем.

После разговора с Горевой у Нади немного отлегло от сердца, и она снова окунулась в работу.

Однажды, читая солдатам газету, она увидела объявление: «Открыты краткосрочные курсы фельдшеров и сестер милосердия». Надя тут же побежала к Горевой.

— Валентина Викентьевна, вот прочтите!

— Ну и что? — вопросительно взглянула в лицо Наде Горева.

— А вот что, Валентина Викентьевна, я тоже бы не прочь немножко поучиться. Чего это — три месяца? Можно, не бросая работу...

— Надо с Петром Васильевичем поговорить.

— Вы, может быть, сами поговорите, только поскорее, а то там наберут, — просила Надя.

Петр Васильевич вызвал Надю в свой кабинет.

— Ну, как, дочка? Значит, привыкла к нашей работе? Присаживайся.

Надя присела на край стула и начала разглядывать морщины на пожелтевшем, исхудалом лице врача.

— Нашему ремеслу хотите научиться? Очень похвально.

— Да, Петр Васильевич, хотела бы немножко познакомиться.

— Ну, что ж, очень хорошо. Советую вам записаться. Справьтесь и о времени занятий, а мы со своей стороны постараемся освобождать вас в эти часы. Если будет трудно, пс стесняйтесь, приходите, поможем.

— Спасибо, Петр Васильевич. Вы всегда такой добрый, — растроганно сказала Надя.

— Ну, этого я бы, пожалуй, не сказал, иногда бываю злой — то руку, то ногу отхватишь у солдата, это уж не добрым пахнет... — улыбнулся врач.

— Вы все шутите, — сказала Надя и, поблагодарив врача, вышла из кабинета.

Через три дня вечером Надя записалась на курсы и приступила к занятиям. Память у нее была хорошая, она быстро соображала и все записывала в тетрадку. Правда, нелегко было работать и учиться, но все же она курсы сумела осилить и горячо принялась за новую работу. Теперь Надя утешала себя тем, что в будущем она не будет ни от кого зависима и сможет вести свою жизнь как ей вздумается. Надю радовало, что все в госпитале довольны ее работой.

Горева получила известие о победе Великой Октябрьской социалистической революции. Она поспешила сообщить об этом Наде и торопливо вбежала в дежурку.

— О чем это, голубушка, распустила такие потоки? — удивляясь, спросила Горева.

Надя держала в руках письмо и молча всхлипывала.

— Домой, что ли, захотела? Соскучилась?

Надя молча передала бумажку. Это было письмо от Чилима. Он писал:

— И тебе не стыдно над таким письмом плакать? Да тут же ясно сказано, что он уже вылечился и скоро поедет в отпуск, а быть может, уже уехал,— заключила Горева.

— Вот об этом-то я и плачу. Он, наверное, уже дома, а я все еще служу, — возразила Надя.

— Я ей несу радость, а она тут плачет, заливается, — ворчала Горева, обнимая Надю.

— Что за радость? — спросила Надя, вскинув испытующий взгляд на Гореву.

— А то, что и ты скоро поедешь домой. В Петрограде власть перешла в руки большевиков, а это значит, что скоро война будет закончена.

— Правда, Валентина Викентьевна? — воскликнула Надя, целуя Гореву.

— Очень даже правда. У Петра Васильевича уже есть телеграмма, где говорится, что рабочее и крестьянское правительство предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире.

— Знаете что, Валентина Викентьевна? Все же я хочу попросить Петра Васильевича, чтоб отпустил он меня в свой город. Я и там бы смогла работать в госпитале.

— Пойди и объясни ему. По-моему, он согласится тебя отпустить.

На следующий день Надя явилась к старшему врачу.

— Ты что же это, дочка, загрустила? — спросил Петр Васильевич. — Как же больные-то без тебя будут? Они тоже заскучают.

— Петр Васильевич, честное слово, по сынишке сердце болит, — тихо проговорила Надя.

— Наверное, о том сынишке, который письма пишет?

— Вам только, Петр Васильевич, скажу по чистой совести, что и о Васе не меньше сердце болит. Он был ранен и лежал в госпитале, а теперь его выписывают и, наверное, отпустят домой. Поэтому и пришла вас просить, может быть, напишите ходатайство о переводе меня в родной город?

— Что ж мы будем с тобой делать, голубушка? — в раздумье произнес врач. — Я, пожалуй, тебе напишу, только уговор дороже денег — начатой работы не бросать. Ты ее начала самостоятельно и вела неплохо. Я должен сказать, что не всякой сестре такая работа удается, а в настоящий момент она очень важная и полезная.

— А я и не собираюсь бросать.. Эта работа и самой мне нравится, — возразила Надя. — Наоборот, я хочу, чтоб вы мне написали, какую работу вела в вашем госпитале, чтобы и могла поступить на такую же работу в своем городе.

— Вот это мне нравится! Я с удовольствием исполню твое желание, — сказал врач, прощаясь с Надей.

Через несколько дней, имея на руках удостоверение об окончании курсов сестер милосердия, увольнительный билет и письмо от старшего врача, Надя распростилась с больными, служащими госпиталя и отправилась к вокзалу. Провожала ее Горева.

— Ну, дорогая моя, пожелаю тебе счастливого пути и успешной работы в дальнейшем!..

— Спасибо, Валентина Викентьевна!

— Мы с тобой еще встретимся при лучших обстоятельствах... После войны я тоже приеду в Казань.

Поезд тронулся.

Итак — на родную Волгу, в Казань. За все время пребывания в госпитале Надя не переписывалась с родными. Что ожидает ее там, она и представить себе не могла.