Буря на Волге

Глава пятая

Ночью лед зашумел еще сильнее, потянула злая низовка, и льдины стало грудить в тихий плес. Хозяин проснулся раньше всех и уже стоял на коленях у входа в шалаш. Он тряс длинной рыжей бородой, читая утреннюю молитву, клал земные поклоны в направлении высоких кустов, из-за вершин которых, точно улыбаясь утренней прохладе, выглянуло огненное солнце. Рассеянный взгляд Расщепина скользнул в сторону плеса: в прогалине выставлены сети. Не донесши поклона до земли, он вскочил, как ужаленный.

— Вставай! Будет вам дрыхнуть!

— Что случилось, Петрович? — спросил Трофим, -вылезая на четвереньках из шалаша.

— Беда! Сети пропали...

— Как пропали? — не понял Трофим и тоже заглянул в прогалину между кустами.

Воды на плесе не было видно — все кругом забито серыми глыбами льда.

Почти весь день разбивали и разводили баграми лед, но сетей так и не удалось достать.

К вечеру низовку сменил горыч, и льдины зашевелились, зашумели и пошли, погоняемые ветром, к луговой стороне.

Плес очистился и морщился теперь под ветром в солнечной приветливой улыбке.

— Ну, ребята, отдыха не жди, — сказал Трофим, глядя в спину уходившему к берегу Расщепину. — Как сыч, вертит головой — добычу ищет...

— А ну-ка, все на неводник, поехали — заложим вечернюю! - властно скомандовал вернувшийся хозяин.

— Не поздно? — глянув на солнце, спросил Тарас.

— По-твоему, спать сюда приехали?

— Я ничего, только люди сегодня работали много, чай, устали.

— Ночь-то — год, выспитесь.

Неводник вскоре обогнал громадную дугу по тихому плесу и причалил к берегу.

— А ну-ка, навались,— скомандовал Трофим, глубоко упираясь ногами в сырой пасек.

Чилим и Совин, краснея от натуги, кряхтели, а невод не поддавался.

— Логом при! Чего вы не тянете! — гремел хозяин.

— Поди-ка сам, попри, он те вывернет кишки... Это тебе не с Дуняхой крутить, — ворчал Совин, перехлестывая лямку.

— Навались на бежно!

— Промывай! Ил загребли, не идет, — кричал Тарас.

— Своди! — снова раздавался голос хозяина.

-- Ну, теперь легко пойдет, когда вразбег тянешь, он тяжелее, — говорил Совин.

— Вот тебе сколько илу... Гляди, полна мотня рыбы! — сказал Коротков. — Пудов на двадцать!

— Нет, пожалуй, и в сорок не уложишь,— возразил Тарас, подбегая к мотне и вытряхивая рыбу в лодку.

Хозяин, сдвинув шапку на затылок, улыбался. Разбирая рыбу, Он крупную откладывал в корзины.

— Вот до чего ловко поддели! — заметил Трофим, — Ради такого улова не мешало бы хорошую уху и четвертуху за бока. С холоду да с устатку оно бы хорошо - косточки пообмякли.

- Тебе бы только глохтить, — косо поглядел на него Расщепин.

- Есть за что, Петрович, сам видишь, наша работа лошадиная... Все жилы трещат, когда его, проклятого, тянешь... Людей маловато, Петрович. надо бы еще два-три человечка...

- Не дуди мне в ухо, сам знаю,— сердито оборвал хозяин.

Поздним вечером в тихом плесе замаслило, а в небе высыпали яркие звезды. Луна взошла, покрывая серебром туманные дали. А за густой гривой вербача продолжался все тот же звонкий, точно стеклянный, разговор уносимых быстрым течением льдин. Ночь становилась морозной, кустарники покрывались белым саваном. Хозяин натянул валенки, завернулся в овчинный тулуп и, шепотом поговорив с богом, захрапел в углу шалаша. Тарас кряхтел, поворачиваясь с боку на бок, и старался натянуть на голову рваный кафтан. Чилим тоже дрожал от мороза и, кутаясь, тыкался локтями в бок Трофима.

— Ты чего тут, суслик, возишься?

— Озяб, — выбивая зубами дробь, ответил из-под зипуна Чилим.

— Знамо, как же не озябнуть. Я вот тоже места не найду под «енотовой», - ворчал Тарас. — Дрова-то есть у нас?

- Хватит на ночь.

- Пойти огонек разложить.

- Иди, и мы придем погреться...

Скоро затрещал хворост, и вспыхнуло пламя, освещая заиндевевшие кустарники. Оно ласково манило к себе продрогших рыбаков.

— Помнится, ага было в шестьдесят третьем или шестьдесят четвертом году, — задумчиво начал Тарас, — когда мужик взял разводную с барином... Ну, думали, полегчает... Ан нет, снова барин заклинил мужика, никуда не вывернуться. Вот тогда еще плыл плот какого-то князя — сказывали тогда фамилию, да я уж забыл. — Тарас провел ладонью по широкой лысине, как бы что-то припоминая. — Плот-то шел в Астрахань, для постройки какого-то важного дома...

— Наверно, тюрьмы, — заметил Долбачев.

— Тоже нашелся. дура неповитая... Где ты видел, чтоб деревянную тюрьму делали? На нее камень идет, рассердился Тарас. — Ну так вот, — продолжал он, — плот и занесло на этот островок, а вода убывает. Доверенный человек трухнул и скорее — в ближнюю деревню. Прибегает к тетевцам, а те и руками и ногами: «Да вы что, барин, это с какой радости пойдем мы бревна ворочать? Нам и неколи, и надо лук полоть. Вы уж лучше ступайте в Буртасы, они там лук не сеют». Он в Буртасы, а там ему то же: «Эх, барин, барин, мы еще и своих дров не убрали, хоша и рубили зимой, а весенней водой их в Красновидово унесло, спасибо, они для себя прибрали. Вы уж валяйте к ним, там народ простой, работу любит...» Когда приехало казенное лицо в Красновидово, мужики сидели на пригорке, около церкви, и любовались Волгой. «Погляди-ка, Сема, у тебя глаз посвежее, чего это на перекате дымит, может, пожар?» — спросил один другого. «Да это пароход». — «Разве? А я думал, баржа горит. Хоть бы днище разобрать, немножко бы подработали». В это время подошел к ним сотский. «Чего тут глазеете? Идите на сходку! Барин приехал, зовет на работу». — «Вряд ли. Чай, оброк с недоимкой выколачивать...» — почесывались мужики, «Говорят вам — нет. Насчет работы...» — вразумил сотский. «Слава богу, — крестились мужики. — Видно, баржа утопла...» Староста и приезжий сидели на бревнах около въезжей и тихо о чем-то беседовали. Мужики не спеша подходили к ним, снимали картузы и шапки, кланялись и присаживались кто на бревна, кто на землю.

Староста расправил бороду и вместе с доверенным лицом взошел на высокое крыльцо въезжей. «Вот чего, старички! — сказал он, потоптавшись, как бы разминая ноги, на крыльце. — Дошла-таки и до нас княжеская просьба. Вот барин вам скажет...» Доверенный негромко крякнул, поклонившись мужикам. «Вот чего, родные. Выручайте, Плот занесло на ваш остров, сделайте такую милость, помогите его стащить...» — «А где наш остров? Кто его дал нам? — удивились мужики. — Мы третий год бьемся, чтоб нам его прирезали...» — Отныне будет ваш, — пообещал доверенный. — Вот крест святой! На что нам хрест! Ты, чай, грамотный, бумагу напиши, чтоб нам его прирезали», — требовали мужики. «Если в этом году не прирежут, тогда мы его сами прирежем!» — погрозил кто-то в задних рядах. Не прошло и часу, как на берег повалил народ: мужики, ребятишки, бабы — одним словом, все Красновидово с баграми, топорами, канатами. Заняли все паромы и лодки, какие на пристани были, высадились на остров. «Давай, робя! Расчаливай! Навались! Эх, мать его курицу! Это ли мы видали...» — громким басом кричал перевозчик Кочкин. Силен был он, росту саженного, руки как весла, да что и говорить, бывало, погрузит двенадцать лошадей в паром и один везет через Волгу. «Запевай!» — крикнул Кочкин. И вот заиграла «Дубинушка», сотни голосов ее запели: «Раззеленая, сама пойдет! Идет, идет! Ори! Пойдет!» — раздавалось по широкому волжскому плесу, только эхо поддакивало в горах. В три дня как не бывало плота на берегу, пошел он вниз но матушке... Вот, братцы, как артелью работать, один задор... Скорее этой работы нет. Если бы дана была воля, что бы люди сделали!.. — глубоко вздохнул Тарас.

— Да-а, народ большая сила, только повернуть ее на верный путь, — сказал Трофим, кося глаз на Чилима, согревавшегося у жарника.

До глубокой ночи слушали рыбаки интересный рассказ Тараса.