Бюро расследований Квина

Предисловие

В архивах Бюро расследований Квина нередко попадаются папки с надписью «Специальное», которые содержат записи дел, представляющих особый интерес, — например, в одном из них фигурирует необычная улика, в другом — необычный преступник, в третьем — необычная ситуация.

Многие из этих дел проходили через основные отделы бюро, специализирующиеся на убийствах, ограблениях, шантаже, наркотиках, рэкете, похищениях и т. д. Но некоторые из них приходилось направлять в более «экзотические» подразделения — такие как отдел предсмертных сообщений, отдел зарытых кладов, отдел магии и, конечно, особо охраняемый офис на верхнем этаже, где размещается отдел невероятных преступлений.

Здесь представлены восемнадцать образцов подобных расследований.

Эллери Квин

Отдел шантажа ДЕНЬГИ ГОВОРЯТ

Шантаж говорит на своем причудливом диалекте, но он имеет преимущество над прочими, так как это универсальный язык, понятный всем.

Включая сицилийцев. Услышав его шипящий акцент, миссис Альфредо разразилась слезами.

Эллери подумал, что еще никогда не видел менее вероятной жертвы. Миссис Альфредо была широкой, как gnocco,[1] ее кожа напоминала несвежий пармезан, а руки прошли маринование в кьянти годами тяжелого труда. Она содержала более чем скромный пансион в районе Западных 50-х улиц, который к тому же был заложен. При чем же тут шантаж?

Но когда Эллери услышал о дочери миссис Альфредо, Лючии, о ее Тоске[2] и «Vissi d'arte, vissi d'amore»,[3] одобренных певцами Метрополитен-оперы, ему показалась, что он слышит тот же акцент.

Карьера Лючии была в опасности.

— По какой причине, миссис Альфредо? — спросил он.

Причина была иностранной. В молодости миссис Альфредо работала кухаркой. Однажды летом хозяин взял ее с собой в Англию, где она познакомилась с англичанином, который женился на ней. О, коварный Альбион! Спустя месяц Альфред исчез, прихватив сбережения супруги. Со временем она возместила большую часть денег, но выяснилось, что у великолепного Альфреда имелась другая жена, которая претендовала на первенство и доказала его. Однако самым худшим было то, что миссис Альфредо, как она стала себя называть, оказалась беременной. Она спешно покинула Блумсбери, отправилась в Америку, выдала себя за вдову и никому, кроме Лючии, никогда не рассказывала о своей позорной тайне. В те доисторические дни, когда недвижимость можно было приобрести на вдовий капитал, миссис Альфредо приобрела дом в районе Западных 50-х, который ныне служил для нее средством существования, а для Лючии — надеждой на оперную карьеру.

— Я давно боялась, что секрет выйдет наружу, — жаловалась она Эллери, — но потом подруга из Блумсбери написала мне, что Альфред умер, поэтому мы с Лючией забыли о нашем позоре. Но теперь, синьор, он станет известен, если я не заплачу деньги.

Под дверью спальни миссис Альфредо лежало письмо с требованием пяти тысяч долларов за молчание о незаконном статусе дочери.

— Откуда об этом узнали, синьор Квин? Ведь мы никогда никому не рассказывали!..

Деньги следовало положить под расшатавшуюся стойку перил на лестничной площадке второго этажа ее дома.

— Постоялец, — мрачно произнес Эллери. — Сколько их у вас, миссис Альфредо?

— Трое. Мистер Коллинз, мистер…

— У вас есть пять тысяч долларов?

— Si.[4] Я не выкупаю закладную — берегу для уроков пения Лючии. Но если я сейчас уплачу эти деньги, маэстро Дзаджоре прекратит давать ей уроки! А если я не заплачу, все станет известно. Это разобьет сердце Лючии. Погубит ее карьеру. Она все время плачет…

— Молодые сердца разбиваются неоднократно, а карьеру при наличии подлинного таланта не так легко погубить. Послушайте мой совет, миссис Альфредо: не платите.

— Хорошо, — не без лукавства согласилась женщина. — Потому что вы сможете быстро поймать этого негодяя?

На следующее утро новый постоялец миссис Альфредо проснулся на пуховой перине под звуки пения Чио-Чио-сан:[5] «Un bel di, vedremo levarsi un fil di fumo…»[6]

Фортепиано звучало так, словно пребывало на борту канонерки «Авраам Линкольн» вместе с лейтенантом Пинкертоном,[7] но голос, доносящийся сквозь старые стены, сверкал, как новенькая монета. Эллери встал, оделся в стиле начинающего писателя, только что прибывшего из Канзас-Сити, и спустился в столовую миссис Альфредо, решив, что Лючия должна получить свой шанс.

За завтраком он познакомился с Лючией, которая была очаровательной, и с тремя постояльцами, которые таковыми не были. Маленький, худощавый и педантичный мистер Арнолд походил на продавца из второразрядной книжной лавки, кем он и оказался. Мистер Бордело, толстый, говорливый мужчина среднего роста, напоминал французского виноторговца и тоже оказался таковым. Что касается массивного и крепкого мистера Коллинза с его пристрастием к жаргону, то, не окажись он водителем такси, Эллери вернул бы свой почетный полицейский значок. Все трое держались дружелюбно, строили глазки Лючии и похваливали uovo con pepperoni[8] миссис Альфредо, после чего удалились — мистер Арнолд в книжную лавку на Купер-сквер, мистер Бордело рекламировать свое вино, а мистер Коллинз в свое потрепанное такси — в абсолютно безупречной короне невинности.

Следующие три дня не блистали событиями. Эллери обыскал комнаты всех трех постояльцев. По утрам и вечерам он изучал их, обсуждая книги с мистером Арнолдом, вина с мистером Бордело и лошадей и дам с мистером Коллинзом. Эллери старался ободрить Лючию, пребывающую в трагическом отчаянии. Он просил миссис Альфредо разрешить ему отправиться в полицию с ее историей и запиской, но она впала в истерику. Тогда он посоветовал ей подложить под расшатавшуюся стойку записку с сообщением, что ей понадобится несколько дней, чтобы раздобыть деньги. На это она согласилась, и Эллери воздержался от ночного бдения, всего лишь убедившись, что вошедший в дом снаружи непременно оставит следы. Утром записка исчезла, а следов не оказалось… Результатом всех трудов Эллери стала уверенность, что шантажистом мог быть только продавец книг мистер Арнолд, виноторговец мистер Бордело или водитель такси мистер Коллинз, но это он знал с самого начала.

На четвертое утро эмоциональная рука миссис Альфредо постучала в дверь его спальни, а ее обладательница громко заголосила:

— Моя Лючия заперлась в своей комнате и не отзывается! Что, если она мертва?!

Эллери успокоил женщину и шагнул в коридор. Из трех дверей высунулись три головы.

— Что-нибудь не так? — осведомился мистер Арнолд.

— Пожар? — воскликнул мистер Бордело.

— Что стряслось? — проворчал мистер Коллинз.

Эллери попробовал открыть дверь Луизы, но она была заперта изнутри. Он постучал. Ответа не последовало. Тогда он прислушался. Из комнаты не доносилось никаких звуков.

— Я приведу доктора Сантелли! — простонала миссис Альфредо.

— Пожалуй, — согласился Эллери. — Коллинз, помогите мне взломать дверь.

— Будет сделано, — отозвался могучий мистер Коллинз. Но старая дверь не поддавалась.

— Пожарный топор! — воскликнул мистер Бордело и помчался вниз по лестнице вслед за миссис Альфредо, шлепая матерчатыми туфлями.

— Вот, — пропыхтел мистер Арнолд, появляясь со стулом. — Я загляну в веерное окошко. — Вскарабкавшись на стул, он посмотрел в прямоугольное окошко над дверью. — Она лежит на кровати — выглядит скверно.

— Крови нигде не видно? — с беспокойством спросил Эллери.

— Нет… Но рядом коробка сладостей и какая-то жестянка.

— Не сможете прочитать этикетку?

Кадык мистера Арнолда запрыгал перед окошком.

— Вроде бы это… крысиный яд!

В этот момент появились мистер Бордело с пожарным топором и миссис Альфредо с возбужденным джентльменом в нижней рубашке, похожим на Артуро Тосканини.[9] Вломившись в комнату, они обнаружили, что Лючия пыталась покончить с собой, наполнив несколько шоколадных конфет крысиным ядом и храбро проглотив их.

— Molto, molto,[10] — сказал доктор Сантелли. — Ее животик их не принимает. Всем выйти!

Вскоре врач позвал миссис Альфредо и Эллери.

— Лючия, cara,[11] — сказал он. — Откройте глаза.

— Мама, — простонала Лючия.

— Bambina![12] — зарыдала миссис Альфредо.

Но Эллери решительно отодвинул маму в сторону.

— Лючия, Метрополитен нуждается в вас — можете мне поверить. Больше не делайте таких глупостей. Впрочем, вам это не понадобится, так как теперь я знаю, кто из маминых постояльцев пытается ее шантажировать, и думаю, что он бросит эту затею.

Позже Эллери обратился к молчаливому мужчине с чемоданом в руке:

— Мои клиенты не будут предъявлять вам обвинение, пока вам хватит ума хранить их секрет. Могу добавить, прежде чем вы уйдете, что вы были слишком беспечны, чтобы стать успешным шантажистом.

— Беспечен? — угрюмо переспросил человек с чемоданом.

— Да, и преступно. Миссис Альфредо и Лючия никогда никому не рассказывали о фиктивности брака. Поэтому шантажист мог узнать о нем только от самого двоеженца. Но так как Альфред был англичанином, который жил и умер в Англии, существовала большая вероятность, что шантажист тоже англичанин. Вы пытались скрыть это, но оплошали, будучи возбужденным утренними событиями. Только англичанин может назвать прямоугольное окошко над дверью «веерным», шоколадные конфеты — «сладостями», а банку с ядом — «жестянкой». Так что, если вы когда-нибудь снова поддадитесь искушению отвлечься от книготорговли ради преступной деятельности, следите за вашим языком, мистер Арнолд!

Отдел затруднительных ситуаций ВОПРОС О ПОСРЕДНИКАХ

Не нужно быть специалистом по боксу, чтобы вспомнить о происшедшем поединке чемпиона с Билли (Малышом) Боло. Фанаты до сих пор утверждают, что именно это событие сделало известным Уикиап в штате Колорадо. Но едва ли кто-нибудь слышал о том, что этот бой вообще мог не состояться.

Все помнят, как Уикиап добился проведения матча у себя. Делегация местной торговой палаты во главе с миллионером-скотопромышленником Сэмом Пью явилась в нью-йоркский офис организаторов поединка, выложила перед ними план нового амфитеатра под открытым небом, рассчитанного на семьдесят пять тысяч мест, и гарантийное обязательство на двести пятьдесят тысяч долларов наличными, после чего вернулась с контрактом, обернувшимся (несмотря на теле- и радиотрансляцию, а также киносъемку) первым миллионным сбором к западу от Чикаго в истории бокса.

Мероприятие казалось вполне заслуживающим крупных инвестиций. Оба бойца выглядели могучими, крутыми и непобедимыми — их стиль был ортодоксальным, но чреватым любыми сюрпризами: от нокаута в первом раунде до больничной койки для обоих и даже внезапной смерти.

Чемпион тренировался в сельском клубе Уикиапа, а Билли Малыш — на ранчо Сэма Пью. За несколько дней до матча все гостиницы, мотели, кемпинги и даже индейские вигвамы в радиусе трехсот миль украшали надписи «Свободных мест нет». Уикиап превратился в Эльдорадо для всех любителей бокса, спортивных обозревателей и игроков между Ки-Уэст[13] и заливом Пьюджит,[14] которые могли собрать денег на дорогу.

Эллери находился в Уикиапе в качестве гостя старого Сэма Пью, который был ему обязан по причине, не имеющей отношения к этой истории.

Матч был назначен на восемь вечера по стандартному времени. Телевидение вело трансляцию для зрителей на Востоке. Эллери впервые услышал, что что-то не так, ровно за полтора часа до начала.

Он находился в баре «Команч» отеля «Краснокожий» в ожидании, когда Сэм Пью повезет его в амфитеатр. К нему подошел коридорный:

— Мистер Квин? Мистер Пью просит вас срочно подняться в номер 101.

Скотопромышленник сам открыл дверь. Его и без того красное лицо стало багровым.

— Входи, сынок!

В номере Эллери обнаружил председателя боксерской комиссии штата, девятерых виднейших горожан Уикиапа и Тутси Когана — маленького лысого менеджера Билли Малыша. Тутси плакал, а остальные джентльмены казались готовыми последовать его примеру.

— Что случилось? — спросил Эллери.

— Малыша похитили, — буркнул Сэм Пью.

— Похитили! — подхватил Коган. — В три часа я покормил его стейком, поджаренным на ранчо мистера Пью, и заставил лечь подремать. Потом я побежал поговорить о правилах с Чиком Краусом, менеджером чемпиона, и, пока меня не было…

— Четверо вооруженных мужчин в масках похитили Малыша, — сказал скотопромышленник. — Они потребовали по телефону выкуп в сто тысяч долларов.

— Иначе бой не состоится, — проворчал председатель комиссии. — Чертовы восточные гангстеры!

— Это нас разорит! — простонал кто-то из местной элиты. — Бизнесмены города обеспечили гарантию в четверть миллиона. Не говоря уже о судебных исках…

— Думаю, картина ясна, джентльмены, — сказал Эллери. — Учитывая, что бой должен начаться менее чем через полтора часа, на то, чтобы задирать нос, времени не остается. Насколько я понимаю, вы решили заплатить?

— Мы смогли скинуться и собрать нужную сумму, — ответил старый скотопромышленник, кивнув на толстый портфель на столе. — Но мы обещали им, Эллери, что доставишь выкуп ты. Согласен?

— Конечно согласен, Сэм, — отозвался Эллери. — Может быть, мне одновременно удастся напасть на их след…

— Нет! Вы только все испортите! — взвизгнул менеджер Малыша. — Только верните моего мальчика в подходящей для ринга форме!

— Тебе все равно это не удастся — они не показывают свои грязные физиономии, — вздохнул Сэм Пью. — Похитители назвали посредника, который согласился действовать от их имени.

— Это можно назвать вопросом о посредниках. Кто же их посредник, Сэм?

— Знаешь Сайма Джекмена, репортера?

— Самого известного спортивного обозревателя на Западном побережье? Только по его репутации — она превосходная. Может, мы вдвоем сумеем…

— Сайм обещал держать язык за зубами, — сказал председатель комиссии, — а за сорок лет, что я его знаю, он никогда не нарушал слово. Забудьте о том, что вы детектив, мистер Квин. Просто обеспечьте, чтобы Билли Боло вернулся вовремя.

— Хорошо, — кивнул Эллери. — Сэм, что я должен делать?

— Ровно в семь, — сказал скотопромышленник, — ты должен быть в комнате Сайма Джекмена в отеле «Уэстерн» — в номере 442. Тогда Джекмен уведомит похитителей, что ты принес выкуп, и Билли Боло будет освобожден. Они обещали, что Малыш явится в эту комнату в четверть восьмого невредимым и готовым выйти на ринг, если мы сдержим слово.

— А откуда вы знаете, что они сдержат свое?

— Ты не оставишь деньги Джекмену, пока я не позвоню в его номер сообщить, что Малыш благополучно вернулся.

— Тогда лучше назовите мне какой-нибудь пароль, Сэм, — голоса можно сымитировать. На ухо — если джентльмены не возражают.

На стук Эллери дверь номера 442 в отеле «Уэстерн» открыл коренастый мужчина с седыми волосами и проницательными голубыми глазами.

— Вы Квин? Входите. Я Сайм Джекмен.

Эллери огляделся вокруг, пока репортер запирал дверь. На телефонном столике стояли старая портативная пишущая машинка и бутылка скотча. Больше никого в комнате не было.

— Пожалуй, мне стоит взглянуть на ваше удостоверение, — сказал Эллери.

Седовласый мужчина уставился на него, потом усмехнулся и полез в карманы.

— Водительские права, карточка прессы… мое имя выгравировано на оборотной стороне этих часов, подаренных мне Национальной ассоциацией спортивных обозревателей…

— Достаточно. — Эллери открыл портфель и вывалил содержимое на кровать. Деньги были в пачках по тысяче долларов, как указывалось на банковской обертке, в десяти-, двадцати- и пятидесятидолларовых банкнотах. — Собираетесь тратить время на пересчет?

— Конечно нет. Я хочу увидеть сегодняшний бой! — Обозреватель направился к окну.

— Мне сказали, что вы сразу уведомите похитителей…

— Я это и делаю. — Джекмен несколько раз быстро поднял и опустил штору. — Вы ведь не думаете, что эти гниды сообщили свой телефонный номер? Это сигнал, который мне велели подать, — их человек, очевидно, наблюдает за моим окном. Полагаю, он позвонит им, что все о'кей.

— Вы видели кого-либо из них? — спросил Эллери.

— Помилуйте, Квин, — усмехнулся репортер. — Я дал слово не отвечать ни на один вопрос. Нам остается только ждать телефонного звонка Сэма Пью. Как насчет выпивки?

— Как-нибудь в другой раз. — Эллери сел на кровать рядом с деньгами. — Каков modus operandi, Джекмен? Как вы доставите им выкуп?

Но седой мужчина всего лишь налил себе выпивку и пробормотал:

— Драка обещает быть превосходной.

— Вы выиграли, — печально промолвил Эллери. — Как вы расцениваете шансы Боло? После такой передряги нервы у него будут в неважном состоянии.

— Малыш родился без нервов. А когда он зол, как наверняка сейчас…

— Значит, вы думаете, у него есть шанс победить чемпиона?

— Если эти ублюдки не покалечили его, Малыш нокаутирует противника.

— Вам виднее. По-вашему, он способен отправить в нокаут такого быка?

— Вы видели Малыша во время прошлого матча? — улыбнулся обозреватель. — Арти Старр был громилой не хуже чемпиона. Однако Боло нанес ему три хука правой так быстро, что второй и третий угодили в подбородок Старра, прежде чем он успел отлететь к канатам. Секундантам понадобилось десять минут, чтобы привести его в чувство.

Телефонный звонок заставил обоих вздрогнуть.

— Должно быть, они держали Малыша совсем рядом, — сказал Эллери.

— Лучше вы возьмите трубку.

Эллери подбежал к телефону.

— Это Квин. Кто говорит?

— Сэм! — послышался рев Сэма Пью. — Слушай, сынок…

— Погодите. Сначала пароль.

— О! Солнечное сплетение. — Эллери с облегчением кивнул. — Малыш вернулся, Эллери, и готов к бою! — ликовал скотопромышленник. — Отдайте Джекмену деньги. Увидимся у ринга! — В трубке послышался щелчок.

— О'кей? — улыбнулся седовласый мужчина.

— Да. Теперь можете получить это. — Взмахнув телефонной трубкой, Эллери ударил седого человека над левым ухом и открыл дверцу стенного шкафа, прежде чем тот рухнул на ковер. — Так вот где он вас спрятал, — весело обратился Эллери к связанной фигуре с кляпом во рту, лежащей на полу шкафа. — Сейчас мы снимем эти веревки, мистер Джекмен, и разберемся с этим мерзавцем.

Пока настоящий Сайм Джекмен стоял над распростертым на ковре человеком, Эллери запихивал деньги назад в портфель.

— Это похититель? — спросил репортер без всякой враждебности.

— Нет, — ответил Эллери. — Он не мог быть похитителем, так как банда освободила Малыша, когда этот человек подал сигнал. Но я знал, что он связан с ними. Когда они сказали вам, что я должен принести выкуп, вы упомянули, что мы с вами незнакомы, верно? Так я и думал. Это подало нашему другу идею. Он засунул вас в шкаф, а когда я принес ему выкуп, думая, что он — это вы, решил надуть своих дружков и сбежать с деньгами.

— Но как вы догадались, что он — это не я? — осведомился обозреватель.

— Он сказал, что во время поединка со Старром Боло отправил его в нокаут тремя хуками правой. Едва ли вы бы стали ведущим спортивным обозревателем Западного побережья и общенациональным экспертом по боксу, Джекмен, не зная, что в боксерском лексиконе нет такого понятия, как хук правой. Эквивалентом хука левой для боксера-правши служит кросс правой.

— Любитель, — усмехнулся репортер, отбирая у гангстера оружие, когда тот шевельнулся. — Но я не знаю, Квин, что делать с выкупом. В конце концов, остальные члены банды сдержали слово и вернули Малыша. Я должен сдержать свое обещание и отдать им деньги или же выходка этого мошенника освобождает меня от обещания?

— Хм! Симпатичная этическая проблема. — Эллери посмотрел на часы и нахмурился. — Мы пропустим матч, если не поторопимся! Знаете что, Сайм, мы передадим выкуп высшим властям. — Эллери усмехнулся и поднял телефонную трубку. — Администрация? Пожалуйста, пришлите двух надежных копов для охраны и соедините меня с ближайшим офисом ФБР.

Отдел невероятных преступлений ТРИ ВДОВЫ

Для нормального рта вкус убийства отвратителен. Но Эллери — эпикуреец в подобных вещах и утверждает, что некоторые из его дел обладают ароматом, приятным для языка. К подобным опасным деликатесам он причисляет дело трех вдов.

Две вдовы были сестрами: Пенелопа, для которой деньги не значили ничего, и Лайра, для которой они означали все, поэтому каждой требовалось изрядное их количество. Обе рано похоронили своих расточительных мужей и вернулись в отцовский особняк на Марри-Хилл, как все подозревали, с облегчением, ибо старый Теодор Худ был богат и щедр к дочерям. Однако вскоре после того, как Пенелопа и Лайра вновь заняли свои девичьи ложа, Теодор Худ во второй раз женился на леди, обладавшей весьма сильным характером. Встревоженные сестры немедленно вступили в битву с мачехой. Попавший под перекрестный огонь старый Теодор жаждал только покоя и со временем обрел его, оставив в доме трех вдов.

Однажды вечером, вскоре после смерти отца, слуга позвал пухлую Пенелопу и тощую Лайру в гостиную, где их ожидал мистер Стрейк — семейный адвокат.

Самые обычные фразы мистера Стрейка, казалось, слетали с уст судьи, но этим вечером он произнес: «Пожалуйста, сядьте, леди» настолько зловещим тоном, что речь, похоже, шла о преступлении, караемом виселицей. Леди обменялись взглядами и отклонили предложение.

Через несколько минут высокие двери со скрипом открылись, и в комнату вошла Сара Худ, опираясь на руку семейного врача, доктора Бенедикта.

— Сначала пусть говорят доктор Бенедикт и мистер Стрейк, — промолвила миссис Худ, окинув падчериц презрительным взглядом, — а потом буду говорить я.

— На прошлой неделе, — начал доктор Бенедикт, — ваша мачеха пришла ко мне для полугодового обследования. Учитывая возраст, я нашел состояние ее здоровья более чем удовлетворительным. Однако на следующий день она заболела — впервые за восемь лет. Я подумал, что она подхватила кишечную инфекцию, но сама миссис Худ поставила себе совершенно иной диагноз. Мне он показался фантастичным, но она настояла, чтобы я произвел определенные анализы. Я сделал это и выяснил, что она права. Ее отравили.

Пухлые щеки Пенелопы медленно порозовели, а худые щеки Лайры побледнели.

— Думаю, вы поймете, — продолжал доктор Бенедикт, обращаясь к пространству между сестрами, — почему я должен предупредить вас, что теперь я буду обследовать вашу мачеху ежедневно.

— Мистер Стрейк, — сказала старая миссис Худ, кивнув адвокату.

— По завещанию вашего отца, — резко заговорил мистер Стрейк, также адресуясь к равноудаленной от сестер точке, — каждая из вас получает маленькое содержание с дохода от недвижимости. Основная часть этого дохода достается вашей мачехе, покуда она жива. Но после кончины миссис Худ вы наследуете около двух миллионов долларов в равных долях. Иными словами, вы обе — единственные во всем мире, кто выигрывает от смерти вашей мачехи. Как я уже информировал миссис Худ и доктора Бенедикта, если судьба не предостережет вас от повторения попытки убийства, я посвящу остаток жизни тому, чтобы вы были наказаны по всей строгости закона. Фактически, я посоветовал миссис Худ немедленно обратиться в полицию.

— Ну так сделайте это сейчас! — крикнула Пенелопа.

Лайра промолчала.

— Я могла бы это сделать, Пенни, — со слабой улыбкой отозвалась миссис Худ, — но вы обе очень умны, и это может ни к чему не привести. Моей наилучшей защитой было бы вышвырнуть вас двоих из дома, но, к сожалению, завещание вашего отца этого не позволяет. Я понимаю ваше нетерпение избавиться от меня. Мой скромный образ жизни не соответствует вашей привычке к роскоши. Вы обе хотели бы снова выйти замуж и, обладая большими деньгами, легко могли бы купить себе вторых мужей. — Старая леди склонилась вперед. — Но у меня для вас плохие новости. Моя мать умерла в девяносто девять лет, а мой отец — в сто три года. Доктор Бенедикт говорит, что я могу прожить еще тридцать лет, и я твердо намерена это осуществить. — Она с трудом поднялась на ноги, продолжая улыбаться. — Я уже приняла определенные меры предосторожности, чтобы быть в этом уверенной. — И миссис Худ вышла из комнаты.

Ровно неделю спустя Эллери сидел рядом с огромной кроватью миссис Худ из красного дерева с пологом на четырех столбиках под беспокойными взглядами доктора Бенедикта и мистера Стрейка.

Женщину снова отравили. К счастью, доктор Бенедикт успел вовремя.

Эллери склонился к лицу старой леди, более походившему на штукатурку, чем на человеческую плоть.

— Ваши меры предосторожности, миссис Худ…

— Говорю вам, это невероятно, — прошептала она.

— Тем не менее это произошло, — весело сказал Эллери. — Поэтому давайте продолжим. Вы установили решетки на окнах вашей спальни и новый замок в двери, единственный ключ от которого постоянно находился при вас. Вы сами покупали себе пишу, сами готовили ее в этой комнате и ели здесь в одиночестве. Следовательно, яд не мог попасть к вам в еду до, во время и после готовки. Более того, вы сказали, что приобрели новые тарелки и столовые приборы, которые хранили здесь и к которым никто, кроме вас, не прикасался. Таким образом, яд не мог попасть в посуду или приборы. Каким же образом он попал в ваш организм?

— Вот в чем проблема! — воскликнул доктор Бенедикт.

— Которая, — добавил мистер Стрейк, — как кажется мне — и доктор Бенедикт со мной согласен, — больше по вашей части, чем по части полиции.

— Ну, я надеюсь разобраться в этом с вашей помощью, — отозвался Эллери. — Мне нужно задать много вопросов миссис Худ. Вы не возражаете, доктор Бенедикт?

Врач пощупал пульс старой леди и кивнул. Эллери приступил к расспросам. Женщина отвечала шепотом, но уверенно. Она купила новую зубную щетку и свежую зубную пасту. Зубы у нее еще натуральные. Она не любит медикаменты и не принимала никаких лекарств. Она не пила ничего, кроме воды, не курила, не ела конфеты, не жевала резинку, не пользовалась косметикой…

Истощив весь запас вопросов, Эллери поблагодарил миссис Худ, похлопал ее по руке и вышел с доктором Бенедиктом и мистером Стрейком.

— Каков ваш диагноз, мистер Квин? — спросил доктор Бенедикт.

— Ваш вердикт? — нетерпеливо осведомился мистер Стрейк.

— Джентльмены, — ответил Эллери, — обследовав трубы и краны в ванной и убедившись, что к ним ничего не могли подсоединить, я исключил последнюю возможность.

— И все же яд был принят орально, — заявил доктор Бенедикт. — Анализы это подтверждают.

— В таком случае, доктор, — сказал Эллери, — остается только одно объяснение.

— Какое?

— Миссис Худ отравила себя сама. На вашем месте я бы обратился к психиатру. Всего наилучшего.

Через десять дней Эллери снова оказался в спальне Сары Худ. Старая леди умерла. Третье отравление прошло успешно.

Узнав об этом, Эллери тут же заявил своему отцу, инспектору Квину:

— Самоубийство.

Но это не было самоубийством. Тщательное расследование, проведенное полицейскими экспертами с использованием всех ресурсов современной криминалистики, не обнаружило в спальне и ванной миссис Худ никаких следов яда или предметов, в которых он содержался. Презрительно фыркнув, Эллери сам осмотрел территорию. Но его усмешка исчезла. Он не нашел ничего, противоречащего показаниям покойной или находкам экспертов. Эллери расспросил слуг, безжалостно терзал плачущую Пенелопу и огрызающуюся Лайру, но ушел, ничего не добившись.

Такую проблему мыслительный аппарат Эллери не мог оставить в покое, несмотря на все протесты тела. В течение сорока шести часов он не ел и не спал, неустанно бродя по квартире Квинов. На сорок седьмом часу инспектор Квин взял его за руку и силой повел к кровати.

— Так я и думал, — сказал инспектор, вынув термометр изо рта Эллери. — Подскочила температура. Что у тебя болит, сынок?

— Все, — пробормотал Эллери, покорно приняв аспирин, пузырь со льдом и жареный стейк.

Внезапно он закричал как безумный и схватил телефонную трубку.

— Мистер Стрейк? Это Эллери Квин! Встретимся сразу же в доме Худов!.. Да, уведомите доктора Бенедикта!.. Теперь я знаю, как отравили миссис Худ!

Когда все собрались в гостиной Худов, Эллери устремил взгляд на пухлую Пенелопу и тощую Лайру и осведомился:

— Кто из вас намеревается выйти замуж за доктора Бенедикта? Только Пенелопа и Лайра выигрывали от убийства их мачехи, — продолжал он, — но физически мог совершить убийство только доктор Бенедикт… Вы спросите как, доктор? — вежливо осведомился Эллери. — Очень просто. Первый приступ произошел у миссис Худ на следующий день после проводимого вами раз в полгода обследования. После этого вы объявили, что будете осматривать миссис Худ ежедневно. Классическая подготовка к медосмотру — измерение температуры пациента. Полагаю, доктор Бенедикт, что вы вводили яд в организм миссис Худ на термометре, который вставляли ей в рот!

Отдел редких книг «МОЙ СТРАННЫЙ ДЕКАН!»

Странность Мэттью Арнолда Хоупа, любимого преподавателя Эллери в Гарварде, а позднее декана факультета гуманитарных наук в Нью-Йоркском университете, поистине легендарна.

Например, рассказывают об озадаченных студентах, впервые слушавших курс лекций доктора Хоупа о Шекспире.

— История гласит, что Ричард II[15] мирно умер в Понтефракте, вероятно от пневмонии, — брюзжал доктор Хоуп. — А что говорит Шекспир в пятой сцене пятого акта?[16] Что Экстон поразил его… — здесь знаменитый авторитет в области елизаветинской литературы сделал паузу для усиления эффекта, — краснеющей вороной![17]

В результате этого замечания впечатлительные второкурсники страдали ночными кошмарами. Более старшие и толковые, разумеется, понимали, что доктор Хоуп хотел сказать «сокрушительным ударом».

Непроизвольные перестановки звуков славного декана, наподобие изречений мисс Паркер[18] и мистера Голдвина,[19] с почтением сохранены поклонниками, к которым относит себя и Эллери. Именно он сохранил для потомства бессмертное обращение доктора Хоупа к первокурсникам в группе английского словосложения: «Предупреждаю тех, кто засоряет свои тетради жаргоном и другими низменными выражениями: очистите ваш стиль, или будете изгнаны с этого курса вместе с остальными исчезнувшими болгарами!»[20]

Но возможно, величайший подвиг декана был совершен недавно в столовой факультета. Придя туда по приглашению доктора Хоупа, Эллери застал его нетерпеливо ожидающим за одним из больших круглых столов вместе с другими педагогами кафедры английского языка.

— Доктор Агнес Ловелл, профессор Освальд Горман, мистер Морган Нейсби, — быстро представил декан. — Садитесь, Эллери. Мистеру Квину подайте куктовый фроктейль и губленую ровядину — единственные съедобные блюда в сегодняшнем меню, мой мальчик… Поторапливайтесь, молодой человек! Или вы думаете, что снова находитесь в классе?

Официант — испуганный первокурсник — быстро ретировался, а доктор Хоуп торжественно произнес:

— Друзья мои, приготовьтесь к сюрпризу.

— Подождите, Мэттью, — шаловливо отозвалась доктор Ловелл — крупная женщина в обтягивающем костюме. — Позвольте мне догадаться. У вас роман?

— Кто же выйдет замуж, согласно бессмертной фразе Маколи,[21] за живой справочник? — заговорил профессор Горман голосом, напоминающим скрип лебедки. Это был высокий веснушчатый мужчина с рыжими бровями и упрямым подбородком. — Настоящим сюрпризом, доктор Хоуп, было бы повышение жалованья всей кафедре.

— Это помогло бы осуществлению брачных отношений, — добавил мистер Нейсби — толстый молодой человек, очевидно младший на кафедре, — и тут же покраснел.

— Могу я попросить вашего внимания? — Декан огляделся вокруг. — Предположим, я скажу вам, — продолжал он дрожащим голосом, — что к вечеру, возможно, смогу нанести смертельный удар нелепой выдумке, что пьесы Шекспира якобы написал Фрэнсис Бэкон.[22]

Послышались два возгласа, одно фырканье и один вопрошающий звук.

— Мэттью! — воскликнула доктор Ловелл. — Вы станете знаменитостью!

— Вы обессмертите свое имя, декан Хоуп! — с восхищением подхватил мистер Нейсби.

— Не заблуждайтесь, — фыркнул профессор Горман. — Бэконианское невежество, как и марловская[23] мания, не знают границ.

— Но даже фанатикам придется подчиниться такому доказательству, — возразил декан.

— Звучит интригующе, док, — пробормотал Эллери. — И что это за доказательство?

— Сегодня утром, Эллери, в мой кабинет пришел один человек, предъявивший удостоверение на имя Альфреда Мимза, лондонского торговца редкими книгами. Он заявил, что имеет в своем распоряжении экземпляр изданных в 1613 году «Эссе сэра Фрэнсиса Бэкона, рыцаря». Обычная цена такой книги от четырехсот до пятисот долларов. Но Мимз утверждает, что его экземпляр уникален, так как на титульном листе имеется послание Уиллу Шекспиру, написанное рукой самого Бэкона.

— Что за послание? — осведомился Эллери среди восторженных криков.

— Панегирик, — ответил декан Хоуп, — в котором Бэкон выражает свое восхищение — я цитирую — «великолепными пьесами, созданными Вашими умом и рукой».

— Получай! — прошептал мистер Нейсби невидимому бэконианцу.

— Это решает дело! — воскликнула доктор Ловелл.

— Решало бы, — уточнил профессор Горман, — если…

— И вы видели эту книгу, док? — спросил Эллери.

— Мимз показал мне фотокопию титульного листа. Оригинал он представит мне сегодня вечером в моем кабинете.

— И Мимз требует за него…

— Десять тысяч долларов.

— Верное доказательство, что это подделка, — заявил профессор Горман. — Это слишком дешево.

— Перестаньте скрипеть, Освальд! — прошипела доктор Ловелл.

— Нет, Горман прав, — сказал доктор Хоуп. — Если надпись подлинная, то цена просто абсурдная, на что я и указал Мимзу. Но он объяснил, что действует от имени владельца книги, разоренного налогами британского аристократа, чью личность он откроет вечером, если я куплю книгу. Владелец, недавно обнаруживший ее в комнате замка, которая была заколочена целых два столетия, предпочитает конфиденциально продать книгу американцу — как намекнул Мимз, с целью избежать налогов. Но, будучи культурным человеком, он хочет, чтобы книга досталась ученому, а не какому-нибудь невежественному богачу. Отсюда сравнительно низкая цена.

— Превосходно! — просиял мистер Нейсби. — И типично по-британски!

— Не так ли? — усмехнулся профессор Горман. — Оплата, несомненно, наличными? Вы уже достали деньги?

— Да. — Старый декан вынул из нагрудного кармана толстый конверт, печально посмотрел на него и спрятал назад. — Почти все мои сбережения. Но я еще не совсем слабоумный. Прошу вас присутствовать при покупке, Эллери, вместе с инспектором Квином. Вечером я буду работать в кабинете. Мимз придет в восемь.

— А мы в половине восьмого, — пообещал Эллери. — Кстати, док, не стоит таскать в кармане столько денег. Вы рассказали об этом кому-нибудь еще?

— Нет.

— И не рассказывайте. Советую ждать за запертой дверью. Не впускайте ни Мимза, ни кого другого до нашего прихода. Боюсь, док, я разделяю скептицизм профессора.

— Я тоже, — пробормотал декан. — Тысяча шансов против одного, что это афера. Но что, если это не так?

Было почти половина восьмого, когда Квины вошли в здание факультета гуманитарных наук. В некоторых окнах на верхних этажах, где проходили вечерние занятия, и в кабинете декана горел свет; в остальных помещениях было темно.

Первое, что увидел Эллери, выйдя из лифта на темном третьем этаже, была дверь приемной декана Хоупа… распахнутая настежь.

Старый ученый лежал на полу. Его седые волосы были испачканы красным.

— Мошенник пришел раньше условленного, — проворчал инспектор Квин. — Взгляни на часы декана, Эллери, — они разбились при его падении в четверть восьмого.

— Я предупреждал, чтобы док не открывал дверь… — Эллери оборвал фразу и крикнул: — Он дышит! Вызывай «скорую»!

Эллери отнес хрупкое тело декана на кушетку в кабинете и принялся смачивать водой его посиневшие губы, а инспектор отправился к телефону.

Веки Хоупа дрогнули.

— Эллери…

— Что произошло?

— Book… taken…[24] — Голос смолк, словно не окончив фразу.

— Книгу забрали? — недоверчиво переспросил инспектор. — Похоже, не только Мимз пришел раньше, но и доктор Хоуп убедился, что книга подлинная! Деньги при нем, сынок?

Эллери обыскал карманы, кабинет и приемную декана.

— Нет.

— Значит, он купил книгу, а потом кто-то пришел, ударил его по голове и забрал ее.

— Док! — Эллери снова склонился над стариком. — Кто вас ударил? Вы его видели?

— Да… Горман… — Голова доктора Хоупа безвольно повисла, и он потерял сознание.

— Кто такой Горман, Эллери?

— Профессор Освальд Горман, — сквозь зубы процедил Эллери, — один из преподавателей факультета английского языка, присутствовавший на сегодняшнем ленче. Приведи его.

Когда инспектор Квин вернулся в кабинет декана, ведя за локоть возмущенного профессора Гормана, он застал Эллери ожидающим за цветочной вазой, как будто это было дерево из Бирнамского леса.[25]

Кушетка была пуста.

— Что сказал врач из «скорой», Эллери?

— Сотрясение мозга. Они еще не знают, насколько серьезное. — Эллери встал, устремив на профессора Гормана макдуфовский[26] взгляд. — Где ты нашел эту педагогическую вошь, папа?

— Наверху, на седьмом этаже, читающим студентам Библию.

— Название моего курса, инспектор Квин, — свирепо произнес профессор, — «Влияние Библии на английскую литературу».

— Он пытался обеспечить себе алиби?

— Профессор не только пытался, но и обеспечил его, сынок, — вздохнул инспектор.

— Обеспечил? — воскликнул Эллери.

— Семинар продолжается два часа — с шести до восьми. У него есть алиби с шести на каждую секунду, которое подтверждает дюжина слушателей — включая пастора, католического священника и раввина. Более того, даже если считать разбитые часы декана, показывающие четверть восьмого, подтасовкой, профессор Горман может отчитаться за каждую минуту после вашего ленча. Эллери, прогнило что-то в округе Нью-Йорк.

— Прошу прощения, — донесся из приемной голос человека, говорящего с английским акцентом. — Я должен был встретиться здесь с доктором Хоупом в восемь.

Эллери повернулся к обладателю голоса — бледному худощавому мужчине в шляпе-котелке и с пакетом под мышкой.

— Не говорите мне, что вы Альфред Мимз и принесли Бэкона!

— Да, но я… я еще вернусь, — пролепетал визитер, вцепившись в пакет. Эллери выхватил его, но, пока он срывал обертку, бледный мужчина попытался убежать.

Однако в дверях ему преградил дорогу инспектор Квин с пистолетом.

— Альфред Мимз, вот как? — дружелюбно сказал инспектор. — В прошлый раз, если мне не изменяет память, это был лорд Чалмерс. Помнишь, Динк, когда тебя отправили в тюрьму за продажу поддельного Первого фолианта миллионеру из Ойстер-Бей? Эллери, это Динк Чалмерс из Флэтбуша — один из самых ловких мошенников в рэкете с редкими книгами. — Добродушие инспектора испарилось. — Но, сынок, это еще сильнее все запутывает.

— Напротив, папа, — возразил Эллери. — Это все проясняет.

Судя по выражению лица инспектора Квина, к нему это не относилось.

— Что ответил док Хоуп, когда я спросил его о происшедшем? — продолжал Эллери. — «Книгу забрали».

Очевидно, ее не забирали. Книги никогда здесь не было. Значит, он хотел сказать совсем не то. Профессор, вы причастник культа непроизвольной перестановки букв, который исповедует Мэттью Арнолд Хоуп. Что хотел сказать декан?

— «Took… Bacon»[27] — сказал профессор Горман.

— Это не имеет смысла, если мы не вспомним, папа, что он не окончил фразу. Казалось, декан хотел добавить еще одно слово, но не смог. Какое слово? «Деньги». «Took Bacon money».[28] Те десять тысяч долларов, которые док Хоуп весь день таскал с собой, чтобы заплатить за книгу. Кто же забрал эти деньги? Тот, кто постучал в дверь декана в начале восьмого, попросил впустить его, а когда доктор Хоуп отпер дверь — это доказывает, что он знал стучавшего и доверял ему, — ударил старика по голове и забрал его сбережения.

— Но когда ты спросил, кто его ударил, — запротестовал инспектор, — он ответил «Горман».

— Он не мог иметь это в виду, так как у профессора есть железное алиби.

— Еще одна перестановка! — воскликнул профессор Горман.

— Боюсь, что да. А поскольку единственная возможная перестановка звуков в фамилии «Горман» это «Морган», найди мистера Моргана Нейсби с низкооплачиваемой кафедры английского языка, папа, и ты получишь напавшего на профессора и укравшего его десять тысяч.

Позже, в больнице Бельвю, старый ученый с благодарностью пожимал руку Квину-младшему. Разговоры были запрещены, но неисправимый перестановщик букв умудрился прошептать: «Мой странный декан…»[29]

Отдел убийств СИДЕНЬЕ ВОДИТЕЛЯ

Братьев Бразерс было четверо, пока не умер Большой Дейв. Тогда их стало трое, и это был скверный день для всех троих. Покуда Большой Дейв занимал сиденье водителя, не возникал вопрос, куда ехать. Исчезновение его направляющей руки вынуждало Арчибалда, Эверетта и Чарлтона Бразерсов рулить, руководствуясь собственным чутьем. Рано или поздно они должны были очутиться в кювете. Вдова Большого Дейва позаботилась, чтобы это произошло рано.

В тот день происходило заседание совета горнопромышленной компании «Четыре брата», собиравшегося раз в полгода. Вдова унаследовала четверть акций мужа, поэтому уже четвертый раз подряд занимала большое кресло Большого Дейва, заполняя его почти целиком. Это была крупная молодая женщина с длинными ногами, светлыми локонами, а также пышной и богато орнаментированной, словно французское пирожное, фигурой.

Три брата не возражали против ее присутствия — оно придавало стимул тому, что всегда было скучной необходимостью. По крайней мере, не возражали Арчибалд и Эверетт — о Чарлтоне судить было трудно, ибо он обладал мумифицированным экстерьером и диспептическим потенциалом перца, который сушится на стене. Арчибалд напоминал безволосого Санта-Клауса, румяного и шумливого, который забавлялся, бросая через стол свои дары Дейзи Бразерс, словно она была горничной его жены, а жена находилась в Ньюпорте. Эверетт с сероватой кожей и резким взглядом молча улыбался вдове.

Но Дейзи Бразерс не обращала внимания ни на Арчибалда, ни на Эверетта — казалось, она даже не слушала гнусавый раздраженный голос Чарлтона, председательствующего на собрании.

— Если больше нет вопросов, — заявил наконец Чарлтон, — я предлагаю…

Дейзи отвела взгляд от портрета Большого Дейва над редкими волосами Чарлтона.

— Но вопросы есть, — сказала она.

Арчибалд перестал резвиться, улыбка Эверетта стала заинтересованной, а Чарлтон поднял наждачные брови. Они посмотрели друг на друга так, будто полированный стол обрел дар речи, а потом устремили взгляд на Дейзи.

— При основании горнопромышленной компании «Четыре брата» каждый из вас и Дейв внесли по двадцать пять тысяч долларов, получив двадцать пять акций. Сегодня холдинги корпорации превышают первоначальный вклад в сто раз.

— Слушайте, слушайте! — воскликнул Арчибалд.

— Да-да, Дейзи, — буркнул Чарлтон, начиная вставать.

Но Эверетт, все еще улыбаясь, положил ладонь на высохшую руку брата.

— После смерти Дейва, — продолжала молодая вдова, — вы трое пустились во все тяжкие. Например, мой неотразимый деверь Арчибалд растратил деньги на девиц, Эверетт заложил свою умную голову букмекерам и шулерам, а Чарлтон, когда не стало Дейва, который указывал ему, что надо делать, спустил на бирже последнюю рубашку. При этом ваши жены продолжают сорить деньгами, словно компания добывает не уголь, а алмазы. Каждый из вас оказался в глубокой яме и теперь пытается выбраться из нее, продавая часть своих акций компании «Четыре брата».

Три брата издали протестующие звуки. Дейзи Бразерс открыла сумочку и заглянула в листок бумаги.

— Великий любовник Арч продал девять из своих двадцати пяти акций, башковитый Эв — семь, а маленький Наполеон Чарлтон — десять.

Последовало молчание. Потом Арчибалд засмеялся:

— Никогда не подозревал, что на этих плечах имеется голова.

Эверетт ничего не сказал, но его улыбка стала задумчивой.

— Значит, я был не единственный. — Чарлтон сердито уставился на братьев. — К чему ты клонишь, Дейзи?

— В первоначальном договоре, который подписали вы трое и Дейв, — быстро ответила вдова, — фигурировал один пункт, который включили с целью предотвратить то, что произошло. Согласно этому пункту, если любой партнер корпорации получает контрольный пакет акций, он может выкупить доли остальных за их оригинальную стоимость.

Братья встрепенулись. Чарлтон показал острые зубы.

— Ну и что? Ни у кого нет контрольного пакета!

— Неверно, дорогой деверь, — усмехнулась Дейзи. — Акции, проданные вами, были куплены мною через подставных лиц — твои десять, Чарлтон, твои семь, Эверетт, и твои девять, Арчибалд. Я выкупила у вас троих двадцать шесть акций. А Дейв оставил мне двадцать пять. Сложите их вместе — и получите пятьдесят одну акцию, это предоставляет мне контрольный пакет. Теперь я воспользуюсь моими правами согласно договору. — Она порылась в сумочке. — Здесь три заверенных чека. Чек на шестнадцать тысяч долларов за твои оставшиеся акции, Арчибалд. Чек на восемнадцать тысяч — за твои восемнадцать акций, Эверетт. И чек на пятнадцать тысяч — за твои пятнадцать акций, Чарлтон.

— Шестнадцать тысяч! — рявкнул Арчибалд. — Да мои шестнадцать акций стоят больше полутора миллионов! По-твоему, ты можешь выкупить их по одному центу за доллар?

— Я позволю твоему адвокату ответить на этот вопрос.

Чарлтон Бразерс покраснел до ушей.

— Эверетт, что-то подобное действительно было в первоначальном договоре? Она права?

Эверетт кивнул, глядя на вдову. Бледные губы Чарлтона скривились.

— Ах ты, дешевая… — прошипел он. — Не думай, что тебе удастся это проделать!

— Заткнись, Чарлтон. — Арчибалд подошел к вдове и обнял ее за плечи. — Почему бы нам с тобой, малышка, не пойти куда-нибудь и не… обсудить все это?

Дейзи встала так неожиданно, что ее деверь едва не потерял равновесие.

— Даю вам троим ровно неделю на то, чтобы ваши адвокаты убедили вас в полном безумии попытки оспорить этот договор в суде. Они скажут вам, что у вас нет никаких шансов. — Она положила в сумочку три чека и повернулась, собираясь выйти.

Но теперь поднялся Эверетт и заговорил в первый раз:

— Один вопрос, Дейзи.

— Да?

— Почему?

Дейзи Бразерс оперлась на стол — ее лицо выражало горечь и одновременно торжество.

— Большой Дейв познакомился со мной, когда я была стриптизершей в клубе «Бум-Бум». Он был хорошим бизнесменом и выкупил меня, заплатив два доллара за брачную лицензию и пять — мировому судье, а потом говорил, что я оказалась лучшей сделкой в его жизни. Ну, Дейв был прав. Он дал мне респектабельность, а я ему — десять счастливейших лет в его жизни. Я тоже была бы счастлива, если бы не вы и ваши гранд-дамы. Судя по тому, как вы и ваши жены обращались со мной, можно было подумать, что Дейв женился на дохлой акуле. Я была не из вашей категории — зарабатывала на жизнь, раздеваясь перед компанией пьяниц. Я пыталась не посрамить вас — даже брала уроки хороших манер, но бесполезно… Вас я бы еще терпела, но ваши жены меня достали. Ради памяти Дейва я не должна с этим смириться. Я была его женой, а его жена заслуживает, чтобы с ней в семье обращались как с леди, даже если она ей не являлась. И я решила, что если мне когда-нибудь представится возможность с вами рассчитаться…

Вдова Большого Дейва выпрямилась, дыша как после пробежки. Но когда она заговорила снова, ее голос звучал спокойно.

— Жду вас троих у себя дома ровно через неделю с вашими акциями.

Эллери нашел отца у особняка Дейвида Бразерса на Ист-Ривер. С утра шел дождь, и Эллери пришлось шлепать по лужам на подъездной аллее, прежде чем он присоединился к инспектору под навесом у арки, ведущей во двор.

— Неужели эта поездка была необходима? — проворчал Эллери, стряхивая воду со шляпы. — А если так, то почему таксист не мог высадить меня под крышей? — Защищенная от дождя часть аллеи была огорожена канатами.

— Следы шин, — объяснил инспектор Квин. — Я думал, ты захочешь этим заняться, Эллери. Дело скверное — убийство и… ну, не знаю.

Эллери посмотрел на следы колес.

— Кто, как, когда, почему и так далее?

— Миссис Дейзи Бразерс, бывшая стриптизерша из ночного клуба. Зарезана между двумя и тремя часами дня одним из трех ее деверей. Я услышал всю историю от ее адвоката. — Инспектор рассказал Эллери о собрании совета горнопромышленной компании «Четыре брата» на прошлой неделе и о трюке вдовы Большого Дейва с акциями. — Очевидно, они выяснили, что она была права, сказав им, что они только зря потратят время и деньги, пытаясь судиться с ней, — а в результате она лежит мертвая в своей библиотеке с тремя заверенными чеками. Женщина была одна в доме — после смерти мужа она рассчитала всех слуг и жила здесь как отшельница, занимаясь своей работой.

— Как насчет следов шин?

— Три автомобиля подъезжали сюда по очереди, — вздохнул инспектор. — Судя по следам, это были «кадиллак», «роллс-ройс» и «шевроле», и приезжали они именно в такой последовательности. «Кадиллак» выпуска 51-го года принадлежал финансовой компании — я имею в виду Чарлтона Бразерса, подержанный «ролле» Эверетт Бразерс приобрел по дешевке в Лондоне в прошлом году, а на «шевроле» разъезжает Арчибалд Бразерс, когда навещает подружек или не хочет, чтобы его заметил какой-нибудь вульгарный репортеришка. Я допросил всех троих, и они признались, что приезжали сюда сегодня между двумя и тремя часами, порознь, с промежутками в пятнадцать-двадцать минут.

— Их показания совпадают? — спросил Эллери.

— Абсолютно. Конечно это сговор — они подготовились заранее к встрече со мной. Каждый говорит, что застал женщину мертвой, испугался и убежал.

— Им пришлось это сказать, — задумчиво промолвил Эллери, — иначе как бы они объяснили, что не передали ей свои акции? Ну, давай взглянем на леди.

Вдова выглядела ужасно. Кто бы из братьев ни зарезал ее ножом для вскрывания писем со стола покойного Большого Дейва, он вложил в это много страсти, нанеся несколько жестоких ударов.

— Грубая работа, — поморщился инспектор. — Чего только люди не делают ради денег!

— Что это? — Эллери приподнял карандашом мужской плащ. Он был влажным, край правого рукава насквозь промок от дождя, а перед был испачкан красным. Плащ был не новый, среднего размера.

— Мы обнаружили его под кожаным креслом, — сказал инспектор. — Вдова защищалась и забрызгала кровью плащ убийцы. Чтобы его не поймали и даже не увидели в таком плаще, он оставил его здесь.

— Серьезная ошибка, — заметил Эллери.

— Ты так думаешь? На плаще нет никаких отличительных признаков. Карманы очистили даже от пыли, у всех трех братьев были такие плащи, и все они носят одежду среднего размера. Разумеется, каждый из них отрицает, что это его плащ, и говорит, что не может предъявить свой, так как давно его выбросил. Похоже, нам не добраться до убийцы методом исключения.

— Есть и другие пути, — сказал Эллери.

Его отец пожал плечами.

— Мы произведем анализы пота, волос и пыли, но они не всегда дают убедительный результат. Боюсь, сынок, мы вытянем из этого плаща не больше, чем из ножа, на котором не осталось отпечатков.

— Не согласен.

— По-твоему, я что-то упустил? — воскликнул инспектор. — В плаще?

— Да, папа. Что-то, указывающее, кто из братьев убил вдову Большого Дейва. Взгляни на плащ. Он лишь слегка влажный от дождя, но нижняя часть правого рукава промокла насквозь. Как это могло произойти? Братья приезжали сюда поодиночке, в разное время, каждый в своей машине. Дождь шел весь день. Таким образом, владелец этого плаща вел автомобиль под дождем. При таких обстоятельствах, особенно в городе, что ты обычно делаешь, что способно промочить насквозь рукав плаща?

— Подаю рукой сигналы остановок и поворотов… — Инспектор Квин выглядел озадаченным. — Но водитель всегда сигналит левой рукой, Эллери, а у плаща промок правый рукав.

— Вывод: водитель сигналил правой рукой.

— Но чтобы суметь это сделать… — Инспектор оборвал фразу и медленно произнес: — Его автомобиль был с правосторонним управлением!

— «Кадиллак» Чарлтона и «шевроле» Арчибалда — американские машины с левосторонним управлением, — кивнул Эллери. — Но третий автомобиль — «роллс-ройс» — британский, и более того, куплен подержанным в Лондоне, значит, наверняка имеет правостороннее управление. Это указывает на владельца «роллса» — Эверетта Бразерса. Между прочим, папа, как он выглядит?

Отдел патрулирования парка КУСОК САХАРА

Если бы не тот факт, что конный патрульный Уилкинс проезжал на рассвете по верховой тропе в том месте, где она проходит мимо Парковой таверны, убийство Шейкса Куни никогда бы не было раскрыто. Эллери признавал это весело. Он мог позволить себе такое, поскольку именно ему удалось придать этой неразберихе столь необходимый «лошадиный» смысл.[30]

Официант, у которого накануне вечером выдалась горячая пора, не успел убрать один из столиков на открытой террасе таверны, вследствие чего возник вопрос: кто именно произвел работу ножом над так называемым сердцем Куни около шести часов следующего утра? Логика подсказывала, что почти все законопослушное большинство населения Нью-Йорка не видело никакого толку в продолжении существования Шейкса Куни. Но конный патрульный Уилкинс оказался на месте происшествия в нужный момент и ухватил за воротники трех джентльменов, находившихся вблизи пустой таверны и трупа Куни в столь неджентльменское время.

Воротники были прикреплены к очень важным шеям, и инспектору Ричарду Квину из Главного полицейского управления пришлось заниматься ими, выражаясь фигурально, в лайковых перчатках. Не каждое утро его вызывали допрашивать по делу об убийстве государственного деятеля, финансового титана и крупного политика.

Сенатор Крегг отвечал на вопросы высокомерно, словно репортеру из оппозиционной газеты.

Пирс Миллард отвечал равнодушно, как держателю небольшого числа акций.

Достопочтенный Стивенс отвечал любезно, как одному из избирателей.

Показания всех трех выдающихся подозреваемых — высокомерные, равнодушные или вежливые — совпадали полностью. Они совершали раннюю прогулку верхом и не видели ни души, покуда конный полицейский не задержал их. Жизнь и смерть Шейкса Куни для них ничего не значили. Свое задержание сенатор Крегг охарактеризовал как «тоталитарное», финансист Миллард — как «неразумное», а политик Стивенс — как «ребяческое».

Инспектор Квин деликатно напомнил, что в лесу национальной политики сенатор Крегг (точнее, экс-сенатор) уподоблялся могучему и раскидистому дереву, из которых изготавливаются президенты, финансист Миллард считался архитектором сенатора, уже работающим над проектом своим золотым пером, а достопочтенный Стивенс рассматривался как торговый менеджер проекта. При таких обстоятельствах, кашлянув, заметил инспектор, некоторые непочтительные персоны могут выразить мнение, что Шейкс Куни — букмекер, шулер и вообще темная личность, связанная с преступным миром и обладающая нравственностью расхитителя гробниц, — обнаружил захоронение какого-то тела, эксгумация которого запачкала бы грязью окружение сенатора и свело бы на нет его честолюбивые замыслы. Могут даже предположить, виновато добавил инспектор Квин, что цена Куни за то, чтобы тело оставалось похороненным, была настолько возмутительной, что вынудила кое-кого потерять голову. Не согласятся ли джентльмены это прокомментировать?

Сенатор разразился продолжительным монологом, к счастью, не зафиксированным в протоколе, после чего удалился. Финансист Миллард, собираясь последовать за ним, задумчиво осведомился, сколько лет инспектор служит в нью-йоркском департаменте полиции, причем вопрос прозвучал как coup de grace[31] империи. Достопочтенный Стивенс произнес несколько умиротворяющих слов и также ушел.

Прибыв на место преступления, Эллери застал отца погруженным в раздумья. Проблема, по словам инспектора Квина, заключалась в том, в чью дверь Шейкс Куни пытался забить гвоздь. Шейкс был не из тех, кто умирает в смирении и покорности. Обследование террасы таверны показало, что, когда убийца убежал, Куни встал на четвереньки с ресторанным ножом для мяса в искромсанной груди, пополз, оставляя кровавый след к столику, который официант забыл убрать накануне, потянулся к стоящей на нем чашке и взял из нее кусок сахара, который нашли у него в кулаке. После чего, очевидно удовлетворившись этим, Шейкс испустил дух.

— Должно быть, он принадлежал к твоим читателям, Эллери, — жаловался инспектор. — Если это не предсмертное сообщение, то я дядя сенатора. Но на кого указывал Шейкс?

— Сахар… — задумчиво промолвил Эллери. — В лексиконе Куни это означает…

— Знаю, деньги. Но они имеются не только у Милларда. Экс-сенатор тоже далеко не нищий и недавно удвоил свое состояние, женившись на дочери миллионера, а Стивенс еще не истратил первую тысячу, которую получил в качестве взятки. Так что Шейкс имел в виду не это. Что «сахар» означает в твоем словаре, сынок?

Эллери, которого оторвали от восемьдесят седьмой страницы рукописи его нового романа, задумался.

— Добудь мне историю успехов в верховой езде Крегга, Милларда и Стивенса, — сказал он наконец и вернулся домой к литературному труду.

Во второй половине дня отец позвонил ему с Сентр-стрит.

— Ну? — спросил Эллери, хмурясь на пишущую машинку.

— Насчет верховой езды, — сказал инспектор. — Сенатор давно этим занимался, но лет десять назад упал с лошади и сейчас садится только на электрическое седло в спортзале. Денежный мешок не садился на лошадь с тех пор, как ездил на пони дедушки Милларда в 1888 году. Уверен, что сегодня утром он облачился в отороченные плюшем бриджи для верховой езды только с целью посовещаться с Креггом и Стивенсом вне досягаемости для камер репортеров.

— А Стивенс?

— Это насекомое? — фыркнул инспектор. — Он умеет править только темными лошадками с помощью подтяжек. Этим утром Стивенс впервые в жизни вставил свои замшевые башмаки в стремена.

Эллери казался удивленным.

— Тогда что же имел в виду Шейкс? Сахар… Никто из них не связан каким-то образом с сахарной индустрией? Может, Крегг участвовал в проведении законов по этому поводу? Или Миллард руководит сахарным комбинатом? Или Стивенсу принадлежат сахарные акции? Попробуй покопаться в этом, папа.

— Я не нуждаюсь в тебе для подобных советов, — устало ответил старик. — Это полицейская рутина.

— Вот и займись ею. — И Эллери без энтузиазма вернулся к своему роману, который, подобно Шейксу Куни, полз на четвереньках.

Через два дня инспектор Квин сообщил по телефону:

— Никто из них ни с какой стороны не связан с сахаром — разве только все трое добавляют его в кофе. — Не услышав ответа, он осведомился: — Ты у телефона?

— Кусок сахара… — пробормотал Эллери. — И Шейкс, вероятно, считал это очевидным… — Бормотание перешло в усмешку.

— Да? — оживился инспектор.

— Ну конечно! — воскликнул Эллери. — Папа, проверь медицинские данные всех троих и сообщи мне, кто из них страдает диабетом.

Инспектор щелкнул зубами.

— Браво, сынок! И как только я сразу не догадался?

На следующий день инспектор Квин позвонил снова.

— Чей папа? — переспросил Эллери, рассеянно запустив пальцы в волосы. — А, это ты! Ну что?

— Я насчет дела, Эллери…

— Какого дела? Ах да. Ну, кто же из них диабетик?

— Никто, — задумчиво произнес инспектор.

— Никто. Ты имеешь в виду…

— Именно это.

— Хм-м… — промолвил Эллери.

Некоторое время инспектор Квин не слышал ничего, кроме хмыканья, бормотания и других невнятных звуков, покуда в трубке внезапно не послышался возглас, четкий, как щелчок рубильника электрического стула.

— Ты что-то обнаружил? — с сомнением спросил инспектор.

— Да, папа, — с явным облегчением отозвался Эллери. — Теперь я знаю, кого имел в виду Шейкс Куни!

— И кого же?

— Мы перебрали все возможные интерпретации толкования сахара и остались с тем, с чего начали, — с куском сахара в кулаке Куни в качестве указателя на убийцу. Поскольку замысловатые варианты отпали, нам остается самый простой — кусок сахара в руке человека. Почему человек может держать его в руке?

— Сдаюсь, — быстро сказал инспектор. — Почему же?

— Чтобы накормить им лошадь!

— Накормить им… — Старый джентльмен оборвал фразу. — Так вот почему ты хотел знать об их успехах в верховой езде! Но, Эллери, эта теория тоже отпадает. Никого из троих не назовешь наездником, поэтому едва ли кто-то из них мог иметь при себе кусок сахара.

— Совершенно верно, — подтвердил Эллери. — Значит, Шейкс указывал на четвертого подозреваемого, хотя тогда я этого не понял. Куни был букмекером и шулером. Вероятно, ты выяснишь, что этот парень проигрался в пух и прах, не мог заплатить Куни и выбрал импульсивный выход…

— Погоди! — прервал его отец. — Какой четвертый подозреваемый?

— Четвертый человек, который находился на верховой тропе в то утро, у которого наверняка был кусок сахара для лошади, — конный патрульный Уилкинс!

Отдел открытых досье СПРЯТАННЫЕ ДЕНЬГИ

Отель «Чанселлор» в центре Нью-Йорка едва ли когда-нибудь забудет два визита мистера Филли Маллена. В первый раз Мадлен зарегистрировался в «Чанселлоре» под именем Уинстор Ф. Паркер, но проницательный гостиничный детектив разоблачил его, и отчаянно сопротивляющегося Филли, по личному указанию инспектора Ричарда Квина, вынесли в наручниках из номера 913, а впоследствии судили и приговорили к десяти годам заключения за грабеж. Во второй раз — десять лет спустя — его вынесли без сопротивления и без наручников, поскольку он был мертв.

Фактически дело началось на дороге, отходящей на восток от шоссе 7 у подножия Беркширских холмов, когда Мадлен ударил своего дружка Майки Официанта по левому уху и выкинул его из угнанной ими машины, таким образом увеличив трети добычи до половин. В итоге Маллен оказался еще лучшим математиком. Через пять миль к северу он проделал такую же процедуру с Питтсбургской Пейшнс, превратив себя в единственного обладателя добычи в размере шестидесяти двух тысяч долларов. Майки и Пейшнс подобрала полиция штата Коннектикут — Официант от гнева потерял дар речи, чего нельзя было сказать о Пейшнс, обладавшей весьма обширным лексиконом. Через три недели Филли Маллена извлекли из номера «Чанселлора», где он прятался. Шестидесяти двух тысяч при нем не оказалось. Маллен не мог их истратить, так как проверка показала, что он отправился в нью-йоркский отель, как только избавился от своих сообщников.

Вопрос: где Маллен прятал добычу?

Все хотели это знать. Правда, любопытству Питтсбургской Пейшнс и Майки Официанта было суждено остаться неудовлетворенным, поскольку их также приговорили к десяти годам тюрьмы. Что касается полиции, то они перепробовали все методы, в том числе подсаживание информатора в камеру Маллена. Но Филли молчал даже во сне.

Впрочем, на шестом году заключения Маллена полиция едва не добилась успеха. В июле, во время гимнастических упражнений, Филли закричал, что его ударили ножом, и рухнул наземь. «Нож» оказался самым грозным оружием из всех известных — тюремный врач назвал его, когда Филли пришел в сознание в лазарете. Это было его сердце.

— Мой насос? — недоверчиво переспросил Маллен. Он выглядел испуганным и добавил дрожащим голосом: — Я хочу видеть начальника тюрьмы.

Начальник пришел сразу же. Он был добрым пастырем и желал добра своему заблудшему стаду, но ждал этого момента более пяти лет.

— Да, Маллен? — спросил начальник.

— Насчет шестидесяти двух штук, — прошептал Филли.

— Ну?

— Видит Бог, я никогда не был бойскаутом…

— Еще как видит, — подтвердил начальник.

— В том-то и дело. Раз уж я не могу забрать бабки с собой, то, может, Он скостит мне несколько грехов в книге, которую ведет на небесах. Лучше я скажу вам, куда спрятал добычу. Док говорит, что я умру…

Но тюремный врач был молодым и честным идеалистом, поэтому тут же вмешался:

— Я сказал, когда-нибудь, а не сейчас, Маллен! Следующий приступ может произойти через несколько лет.

— Вот как? — отозвался Филли сразу окрепшим голосом. — Тогда чего ради мне беспокоиться? — Усмехнувшись начальнику, он повернулся лицом к стене.

Начальник с трудом удержался, чтобы не придушить обоих.

В итоге всем оставалось только ждать освобождения Маллена. Времени было много — и у закона, и у Пейшнс, и у Официанта, и, больше всех, у самого Маллена. Хорошо зарекомендовав себя в качестве гостей штата, Пейшнс и Майки вышли на свободу через семь лет и разошлись в разные стороны. Маллену же из-за своего молчания пришлось отбывать весь срок.

— Маллен, — сказал ему начальник тюрьмы в день выхода на свободу, — тебе не удастся улизнуть с этими деньгами. А если бы удалось, никто не получает ничего хорошего за деньги, которые ему не принадлежат.

— Я считаю, что заработал их, начальник, — криво улыбнулся Филли. — К тому же речь идет о жалких шести тысячах двухстах баксов в год.

— Как насчет твоего сердца?

— Доктор сказал, что это все от недоедания.

Разумеется, за Малленом следили круглые сутки, но в результате упустили его. Из-за этого двух детективов в Главном полицейском управлении понизили в должности. А когда через десять дней его нашли, он был мертв уже около пятнадцати минут.

Тело обнаружили быстро, благодаря хорошей памяти и сообразительности одного из детективов отеля «Чанселлор», Бловелта. Он побывал в двухнедельном отпуске, а когда вышел на работу, персонал отеля болтал о постояльце по фамилии Уорт, который зарегистрировался девять дней назад и с тех пор не покидал свой номер 913. Он принимал пищу у себя, поэтому его видели только горничная и несколько коридорных. По их словам, он держал дверь запертой день и ночь не только на замок, но и на цепочку. Портье вспомнил, что Уорт требовал этот номер, и никакой другой.

— Я вернулся на работу только этим утром, поэтому еще не успел на него взглянуть, — сообщил Бловелт по телефону в полицейское управление, — но, судя по тому, что мне рассказали, он, за исключением цвета волос и пары лишних дюймов роста, которые можно приобрести, подложив что-нибудь в обувь, полностью соответствует описанию. Инспектор, если этот Уорт не Филли Маллен, я готов перевестись в дворники!

— Отличная работа, Бловелт. Мы сейчас прибудем. — Инспектор Квин положил трубку. — Тот же отель и тот же номер! Ловко… — Но он оборвал фразу.

— Вот именно, — сказал Эллери, слушавший разговор по параллельному аппарату и помнивший, как мучился его отец с этим делом. — Слишком ловко. Если только он не спрятал деньги там.

— Но, Эллери, этот номер мы обыскали, когда схватили Маллена десять лет назад!

— Очевидно, обыск не был первоклассным, какой я рекомендую в подобных случаях, — отозвался Эллери. — Помнишь, как Маллен убедил тебя, что спрятал деньги по дороге? Он заставил тебя перекопать половину кукурузных полей в Коннектикуте! А деньги все это время лежали в номере «Чанселлора».

Они отправились в отель с сержантом Вели и парой участковых детективов. Бловелт отпер дверь номера 913 своим ключом. Цепочка была снята, причину чего они сразу поняли, увидев, что Маллен убит.

Участковые детективы принялись за работу, а сержант Вели начал звонить по телефону.

Маллен сидел на стуле за письменным столом в углу спальни, положив на стол лицо и руки. Его ударили по затылку каким-то тяжелым предметом, который не удалось обнаружить при быстром обыске. По характеру раны инспектор решил, что это был молоток.

— Но рана не выглядит так, как будто удар был настолько сильным, чтобы вызвать смерть, — нахмурился Эллери.

— Маллен в тюрьме надорвал сердце, — сказал инспектор. — Слабое сердце, сильный удар — и занавес.

Эллери огляделся вокруг. Комнату еще не убирали. Он начал бродить по ней, бормоча себе под нос.

— Едва ли деньги были спрятаны в мебели — в отелях ее постоянно передвигают… Стены и потолок оштукатурены — значит, пришлось бы штукатурить их заново, дублируя оттенок… Слишком рискованно… — Он опустился на четвереньки и стал ползать по полу.

Инспектор подошел к столу.

— Бловелт, помогите мне усадить его прямо.

Тело было еще теплым, и детективу отеля пришлось придерживать его. Рукава и воротник халата Маллена были испачканы синими чернилами. Он что-то писал и упал лицом вниз на чернильный пузырек.

Инспектор огляделся в поисках полотенца, но в спальне его не оказалось.

— Вели, принесите использованные полотенца из ванной. Может быть, нам удастся промокнуть чернила и разобрать, что писал Маллен.

— Тут нет использованных полотенец! — крикнул сержант из ванной.

— Тогда принеси чистые, тупица!

Вели появился с чистыми полотенцами, и инспектор Квин начал работать над запиской. Но ему удалось проявить лишь три слова, написанные дрожащей рукой: «Деньги спрятаны в…» Остальное расплылось полностью.

— Зачем ему было писать, где спрятаны бабки? — поинтересовался Бловелт, все еще поддерживая Маллена.

— Очевидно, поднявшись утром с постели, он почувствовал приближение сердечного приступа, — ответил инспектор. — После приступа в тюрьме Маллен едва не выложил все начальнику. На этот раз он, должно быть, так перепугался, что сел за стол и написал, куда спрятал деньги, а потом упал лицом вниз — без сознания или умирающий. Вошел убийца — возможно, подумав, что Маллен дремлет, прикончил его, прочитал записку, прежде чем чернила расплылись…

— И нашел добычу, — закончил Эллери из-под кровати. — Она исчезла, папа.

Бловелт отпустил Маллена, они легли на пол и увидели аккуратную нишу в полу под ковром, искусно прикрытую отодвигающейся половицей, где деньги пролежали десять лет. Сейчас тайник был пуст.

Когда они поднялись, Эллери склонился над телом Маллена.

— Что ты делаешь, Эллери? — воскликнул инспектор Квин.

Даже сержант Вели выглядел возмущенным, ибо Эллери нежно поглаживал щеки мертвеца.

— Этим утром Маллен успел побриться — на щеках остались следы талька.

Бловелт недоуменно уставился на него. Сержант Вели подтолкнул локтем детектива так сильно, что тот дернулся.

— Сейчас, Бловелт, вы услышите грандиозный вывод.

— Конечно, — усмехнулся Эллери. — Это сообщает нам, кто убил Филли Маллена.

Сержант разинул рот.

— Заткнись, Вели, — сказал инспектор Квин. — Ну?

— Если Маллен побрился сегодня утром, — продолжал Эллери, — то где он это сделал, сержант?

— О'кей, сдаюсь, — сказал Вели. — Ну и где же?

— Там, где бреются все мужчины, — в ванной. Ты когда-нибудь брился в ванной, не пользуясь полотенцем?

— Чем я, по-вашему, вытираю лицо — циновкой?

— Ладно, Эллери, пусть Маллен использовал полотенце, — нетерпеливо сказал инспектор. — Что дальше?

— В таком случае — где оно? Когда ты попросил Вели принести полотенца из ванной, чтобы промокнуть чернила, папа, он сказал, что там нет использованных полотенец. А в спальне полотенец нет вовсе. Что же Вели принес тебе из ванной? Несколько неиспользованных полотенец. Иными словами, после того как Маллен побрился утром, кто-то забрал из ванной грязные полотенца и заменил их чистыми. Поскольку это отель и Маллен, всегда запиравший дверь на цепочку, очевидно, впустил кого-то…

— Горничную!

— Вот именно. Этим утром Маллен, как обычно, впустил горничную, и она начала убирать в ванной — до спальни, как видишь, она не добралась. Почему? Потому что, пока она работала в ванной, у Маллена произошел сердечный приступ! Горничная ударила Маллена по затылку молотком, который она приносила с собой, вероятно, ожидая каждое утро последних девяти дней возможности им воспользоваться, потом прочитала записку Маллена и забрала деньги из ниши в полу.

— Но если горничная приходила сюда с молотком, значит, она заранее это спланировала и знала, кто такой Уорт.

— Верно, папа. Думаю, когда ты займешься горничной-убийцей, то выяснишь, что она твоя старая подружка Питтсбургская Пейшнс, слегка изменившая внешность. Пейшнс все время подозревала, где Маллен спрятал деньги, и, как только вышла на свободу три года назад, устроилась горничной в «Чанселлор», где ждала появления своего сообщника!

Отдел растрат ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ МАЙН[32]

Друзья мира пернатых без труда вспомнят дело старой миссис Эндрас, оставившей миллион долларов тридцати восьми майнам. Но даже далеко не всем любителям птиц известно, что Эллери участвовал в этом деле, блистательно продемонстрировав свои дарования в области логики, как свидетельствует его архив, — правда, с помощью единственной птицы-детектива в истории.

Миссис Эндрас была одинокой старой леди, пережившей родных и друзей и прикованной к инвалидному креслу. Единственными людьми, с которыми она общалась, были ее врач, ее адвокат и ее платная компаньонка. Но доктор Кук был обрюзгшим мужчиной, походившим на перезрелый банан, адвокат де Роуз, рекомендованный доктором для ведения дел миссис Эндрас, когда она стала слишком немощной, чтобы самой ими заниматься, был молодым спортивным парнем с постоянным загаром и голосом, терзавшим слух старой леди, а мисс Бэгготт — компаньонка, также рекомендованная доктором Куком, — была особой сомнительного происхождения и с неприветливой физиономией, которую миссис Эндрас терпела лишь потому, что она преданно ухаживала за птицами. В итоге майны, вначале служившие для старой леди лишь хобби, стали единственным смыслом ее существования.

Это были настоящие говорящие майны из Южной Индии — дерзкие и подвижные желтые птички с черными крыльями и низкими голосами. Лексикон некоторых из них составлял почти сотню слов. Миссис Эндрас считала их куда более удовлетворительными компаньонами, чем мисс Бэгготт. Она называла их своими иждивенцами и беспокоилась, что станет с ними после ее кончины.

Поэтому вполне логичной мерой с ее стороны было стремление обеспечить их будущее. Миссис Эндрас велела адвокату де Роузу немедленно превратить основную часть ее состояния в фонд для содержания птиц и заботы о них. Мистер де Роуз и доктор Кук согласились управлять фондом, а мисс Бэгготт назначалась его постоянным куратором. После смерти последней майны остатки фонда предстояло распределить на благотворительные цели.

Для себя лично миссис Эндрас просила немного. Адвокат оплачивал ее счета, а майны составляли ей отличную компанию.

Но у ее питомцев был один недостаток — они не умели играть в бридж. Поэтому ей приходилось зависеть от доктора Кука и мистера де Роуза (четвертым игроком служила мисс Бэгготт). В те вечера, которые джентльмены могли уделить старой леди, она приезжала в инвалидном кресле к ломберному столику, где весьма успешно играла по ставке десять центов за очко. Такие вечера делали ее полностью счастливой.

Но в последний вечер своей жизни миссис Эндрас отнюдь не была счастлива. Ее обычно добродушное лицо выглядело угрожающе. Мисс Бэгготт, расставившая стол и стулья, бросила быстрый взгляд на врача и адвоката.

— Надеюсь, с вами все в порядке, миссис Эндрас? — дружелюбно осведомился доктор Кук, взмахнув сигарой. — Те скверные боли не появились снова?

— Большой шлем[33] способен исцелить все, что угодно, — а, миссис Эндрас? — прогремел де Роуз. — Партнеров распределим как обычно?

— Игра окончена, — заявила старая леди, оставаясь в дверях. Позади нее, из спальни, за ней наблюдали тридцать восемь пар немигающих глаз.

— Окончена? — Мисс Бэгготт приподнялась со стула.

— Привет, старушка! — донесся из спальни низкий голос.

— Тихо, Минни, — не оборачиваясь, отозвалась старая леди. — Вы думали, что я дремала сегодня в обычное время отдыха, мисс Бэгготт, но вы ошиблись. Я слышала, что вы говорили по телефону мистеру де Роузу и доктору Куку. Вы не доверяете вашим сообщникам? Или они обманывают и вас?

— Сообщники? Обманывают? — удивленно спросил адвокат де Роуз.

— Не знаю, что вы там слышали, миссис Эндрас… — начал доктор Кук.

— Я слышала достаточно, доктор, чтобы понять, почему вы рекомендовали мне мистера де Роуза и мисс Бэгготт. Вы трое систематически обкрадывали меня. Я была старой дурой, но больше ею не буду! Прежде всего, — продолжала старая леди тем же суровым голосом, — вы вернете то, что присвоили. У вас есть десять минут, чтобы предоставить отчет о растраченных деньгах.

— Десять минут? — недоверчиво переспросил врач.

— Десять минут, доктор Кук. Потом мы продолжим.

— Скажите «а»! — произнес другой бас.

Миссис Эндрас быстро въехала задним ходом в спальню и захлопнула дверь.

Некоторое время трое за ломберным столиком хранили молчание.

— Ну, Бэгги, — заговорил наконец доктор Кук, — вы все испортили, значит, вам это и улаживать.

— Ну конечно — теперь я во всем виновата! — взвизгнула мисс Бэгготт. — Я предупреждала вас обоих, чтобы вы не жадничали и подождали, пока старуха окочурится! Верните деньги — может, она не станет подавать иск.

— Исключено, — пробормотал доктор. — Моя доля досталась букмекерам. А судя по тому, какие попойки вы устраивали, де Роуз, мы с вами в одной лодке. Что предложит наш юридический отдел?

Побледневший под слоем загара адвокат бросил сигарету в пепельницу.

— Насколько я понимаю, мы могли бы годами разрабатывать эту золотую жилу. Кто проболтается — птицы?

— Старая птица в спальне собирается проболтаться окружному прокурору! — злобно прошипела мисс Бэгготт.

— Предположим, она этого не сделает.

— Что?

— Предположим, она этого не сделает, — повторил адвокат, сжимая в руке колоду карт. — Предположим, сегодня вечером мы быстро закончим игру в бридж, так как мисс Бэгготт неважно себя почувствует. Предположим, доктор Кук даст ей снотворное, она отправится в свою комнату и быстро заснет, а доктор и мистер де Роуз потихоньку удалятся. Предположим, после их ухода взломщик, который последнее время орудовал в Вест-Сайде,[34] проникнет сюда. Предположим, старая леди застигнет его врасплох, он потеряет свою глупую голову и воспользуется ножом…

— Нет! — прошептала мисс Бэгготт.

— Да! — передразнил ее адвокат. — Если вы не хотите попасть в тюрьму на десять лет. Лично я не хочу. А вы, доктор?

— Ваш диагноз меня убеждает, — медленно произнес доктор Кук. — Давайте выработаем modus operandi, прежде чем она вернется…

Эллери и инспектор Квин ворвались в квартиру миссис Эндрас с опозданием на тридцать пять минут. Эллери остановился в гостиной, склонившись над все еще кровоточащим телом в инвалидном кресле, а его отец с пистолетом в руке пинком открыл дверь спальни, где его встретили взмахи черных крыльев и басовитые крики птиц. Но инспектор успел схватить доктора Кука, адвоката де Роуза и мисс Бэгготт, пытавшихся выбраться через окно к пожарной лестнице.

Вторжение произошло так быстро, что троица, хотя и вытерла нож, не смогла вернуть его в ящик кухонного стола.

Позднее, когда ассистент медицинского эксперта выкатил кресло с трупом в спальню для обследования, птицы начали кружиться и трещать у закрытой двери, словно понимая, что произошло.

— Зарезали! — пробасил крупный самец. — Зарезали! Зарезали!

— Да, Блэки. — Эллери подобрал его и, поглаживая перышки на шее, повернулся к скованному наручниками трио. — Что бы вы ни задумали, мерзавцы, это заранее было обречено на провал. Миссис Эндрас позвонила мне во второй половине дня, отослав мисс Бэгготт с поручением. Она сообщила о том, что узнала сегодня и что вы соберетесь здесь вечером. Я посоветовал ей не предъявлять обвинений до нашего прихода, но она, по-видимому, была слишком возмущена, чтобы ждать. И вы убили ее.

— Зарезали! — снова крикнула майна.

— Верно, птичка, — отозвался инспектор Квин. — Кто из вас это сделал?

— Вы заблуждаетесь, джентльмены, — заговорил де Роуз. — Мы с доктором пришли поздно, а мисс Бэгготт как раз вернулась с прогулки. Мы увидели, как человек в маске вылезает в окно. Потом вы заколотили в дверь, и мы запаниковали…

— Да неужели?

Эллери подошел к ломберному столику.

— Они пришли сюда якобы играть в бридж…

— Погоди, сынок.

Ассистент медэксперта вышел из спальни.

— Ну, Праути?

— Четыре ножевые раны в левой груди. — Доктор Праути посмотрел на молчащее трио с энтузиазмом распорядителя похорон. — Сама по себе ни одна из них не могла вызвать немедленную смерть, но все вместе, учитывая возраст и состояние жертвы, оказались роковыми… Что она говорит?

— Зарезали, зарезали, зарезали! — трещал самец майны. Он вырывался, и Эллери отпустил его. Птица вскочила на ломберный столик и начала мстительно клевать карту, потом потеряла к ней интерес и вспорхнула со стола.

— Должно быть, она была свидетелем убийства! — Удивленный доктор Праути вышел, качая головой.

— Тридцать восемь свидетелей… — Эллери грыз ноготь. — Может быть, папа, нам стоит их допросить?

— Я бы с удовольствием, — вздохнул инспектор. — Только их здесь не было.

— Не было? — Эллери нахмурился.

— Я имею в виду, не было в гостиной, где ее убили. Очевидно, ты не обратил внимания, что они вылетели из спальни, когда я открыл дверь и схватил этих ублюдков… Что с тобой?

— Но если Блэки не был на месте преступления, почему он кричал «Зарезали»?

— Откуда мне знать? — Инспектор сердито пожал плечами. — Где-то подобрал это слово. Слушай, сынок…

— Нет, папа, подожди. Это одно из слов, которые он подобрал, потому что миссис Эндрас любила бридж. Она сама говорила мне, что регулярно играла в карты с этими людьми… Карты!

Через несколько минут Эллери поднялся с одного из стульев у ломберного столика, и его голос заставил доктора Кука, адвоката де Роуза и мисс Бэгготт побледнеть еще сильнее.

— Вечером вы трое сидели на этих стульях — миссис Эндрас пользовалась своим креслом. Что же вы делали? Об этом рассказывают карты. Закрытая колода в центре стола содержит сорок девять карт. Три остальные лежат на столе по одной перед каждым стулом лицом вверх. Тройка червей. Король пик. Девятка червей.

— Эти мясники снимали колоду![35] — воскликнул инспектор. — Определяли, кому из них прикончить старую леди!

— Расположение карт, которые вы не успели убрать, — продолжал Эллери, — указывает, кто какую из вас вытянул. Судя по сигарам в вашем нагрудном кармане и холодному окурку сигары в пепельнице возле короля пик, его вытянули вы, доктор Кук. Окурок сигареты в пепельнице рядом с девяткой червей указывает на ваше место, де Роуз, так как, если бы его курила эта женщина, на нем остались бы следы ее губной помады. Значит, вы, мисс Бэгготт, вытянули тройку червей.

— Тройка, девятка, король, — перечислил инспектор. — Это решает дело.

— Безусловно, — кивнул Эллери.

— Разумеется, убийство совершил тот, кто вытянул короля, — продолжал старик. — Вы, Кук!

— Нет, — возразил доктор.

— Нет, — согласился Эллери. — Ни один человек с медицинским образованием, папа, не нанес бы четыре удара ножом в область сердца, не попав в жизненно важную точку. Доктор Кук прикончил бы жертву одним хирургическим ударом.

— Но Кук вытянул самую крупную карту! — запротестовал инспектор.

— Значит, убийцей должен был стать вытянувший самую мелкую, — сказал Эллери. — А так как мы знаем, что де Роуз вытянул девятку червей, а вы — тройку червей, — обратился он к застывшей женщине, — значит, жребий выпал вам, мисс Бэгготт.

Большая майна внезапно села на голову женщины. Мисс Бэгготт съежилась и закричала.

— Минус один! — пробасила птица, использовав подслушанный карточный термин.

— Нет, Блэки, тут ты ошибаешься, — сказал Эллери. — По законам штата будет минус три!

Отдел самоубийств ВОПРОС ЧЕСТИ

Не каждый день Эллери встречал полицейского, являющегося специалистом по Шекспиру, поэтому он с интересом пожал руку британскому посетителю инспектора Квина. Это была твердая рука, прикрепленная к крепкому торсу в полном соответствии с профессиональными требованиями, но выше шеи инспектор Берк из Нового Скотленд-Ярда представлял собой неожиданное зрелище — высокий лоб, бледная кожа и ясные печальные глаза ученого.

— Вы здесь по делу, инспектор Берк?

— И да и нет, — ответил человек из Скотленд-Ярда. — Как указывает Екатерина в «Генрихе VIII», «но не клобук ведь создает монаха».[36] Я охочусь за плохим парнем, но он ждет меня, и более того — когда я его поймаю, мне придется его отпустить.

— Почему? — удивленно спросил Эллери.

— Далекая поездка для простого упражнения, Берк, — усмехнулся инспектор Квин.

— «Нужда — жестокий бич»,[37] джентльмены. Эта целая история. Одна молодая девушка в Лондоне — дочь весьма высокопоставленных родителей — недавно объявила о помолвке с человеком, пользующимся международной известностью. Жених и невеста занимают настолько высокое положение, что… ну, помолвка не могла состояться без согласия Уайтхолла[38] — больше я ничего не имею права сообщать.

Около года назад девушка — очаровательная, но упрямая и слишком романтичная, — продолжал британский полицейский, — написала семь весьма нескромных писем мужчине, в которого тогда была влюблена. Положение ее теперешнего жениха таково, что, если письма попадут к нему или получат огласку, он будет вынужден разорвать помолвку, и возникший скандал, несомненно, создаст скверную дипломатическую ситуацию в крайне чувствительной политической области. «Порой из маленького ручейка рождается могучая река».[39]

Узнав о письмах, семья девушки сразу приняла меры для их возвращения. Но возникло препятствие. Мужчина, которому они были адресованы, больше ими не располагает. Их украли у него.

— Хм! — недоверчиво произнес отец Эллери.

— Нет-нет, Квин, он вне подозрений. Кроме того, нам известна личность вора. Вернее, — мрачно добавил инспектор Берк, — мы уверены, что он один из трех человек.

— А нам известны эти трое? — спросил Эллери.

— Несомненно, мистер Квин, вы найдете их имена в ваших полицейских архивах. Все они — американцы. Один из них — международный похититель драгоценностей, выдающий себя за представителя высшего общества, Уильям Экли-младший, он же лорд Роджерс, он же граф де Креси; другой — мошенник по имени Дж. Филлип Бенсон, он же Джон Хаммершмидт, он же Фил Писарь; третий — Уолтер Чейс — трансатлантический карточный шулер.

Квины обменялись взглядами — Экли, Бенсон и Чейс служили неизлечимой головной болью для Сентр-стрит.

— Когда дело под большим секретом передали в Ярд, его поручили мне, но я все испортил. — Чувствительное лицо инспектора Берка покраснело. — Просочились слухи, что в деле фигурируют влиятельные лица, и все личности с нечистой совестью успели скрыться. Среди них были Бенсон, Чейс и Экли — все трое улизнули в Штаты. Один из них — кто именно, мы не смогли определить — впоследствии вступил с нами в контакт, предъявив требования и инструкции, поэтому я прибыл, чтобы расплатиться с ним.

— Когда и где, Берк? — осведомился инспектор Квин.

— Сегодня вечером, в отеле, в моем номере. Я должен передать ему двадцать тысяч фунтов в американских долларах в обмен на письма. Таким образом, вечером я узнаю, кто из троих вор, но толку от этого для меня чуть. — Англичанин поднялся. — Вот моя печальная история, Квин. Вынужден просить вас не приближаться ни к кому из троих — это основная причина моего визита к вам. Мы не можем допустить еще одну оплошность. Письма должны быть возвращены в Англию и уничтожены.

— Можем мы чем-нибудь вам помочь?

— Нет-нет. Разве только я снова напортачу, — инспектор Берк криво усмехнулся, — и тогда вы можете взять меня на работу подметать ваш офис, так как домой мне лучше не возвращаться… Ну, джентльмены, пожелайте мне удачи.

— Удачи, — в унисон произнесли Квины.

Они вспомнили горькую усмешку Берка, когда увидели его в номере отеля следующим утром. Берка обнаружила горничная. Он сидел в кресле рядом с аккуратно застеленной кроватью с дыркой от пули в обожженном порохом правом виске. Берк был мертв с прошлой ночи. Никто не слышал выстрела — отель был ультрасовременным, со звуконепроницаемыми стенами. Оружие, лежавшее на ковре под правой рукой Берка, уже сверили в полицейской лаборатории с пулей, извлеченной из его головы медэкспертом.

Комната выглядела достаточно мирно. На багажной полке лежал кожаный саквояж, а на ночном столике — трубка, кисет с табаком и потрепанный экземпляр шекспировских пьес с подписью Берка на форзаце. На кровати валялся открытый пустой портфель с инициалами «Л. Б.».

— Бедняга Берк, — вздохнул инспектор Квин и протянул Эллери фирменный бланк отеля. — Нашли на письменном столе. На нем пара отпечатков пальцев Берка — почерк тоже его, мы проверили.

Надпись была сделана ровным неторопливым почерком:

— Шекспировская эпитафия, — пробормотал Эллери. — Что здесь произошло, папа?

— Очевидно, вор пришел вчера вечером с письмами, как было условлено, но, когда Берк просматривал их — вероятно, слегка отвернувшись, — ударил его. Док обнаружил на затылке ушиб. Потом мошенник взял деньги и письма и улизнул. Должно быть, он решил, что письма пригодятся ему для еще одного трансатлантического вымогательства, когда шум утихнет. Когда бедный Берк пришел в себя и понял, что случилось, он не смог вынести позора и покончил с собой.

— Нет никаких сомнений, что это самоубийство?

— Абсолютно никаких. Пуля выпущена из оружия Берка, угол проникновения в висок характерен для правши, на рукоятке его отпечатки пальцев, записка написана его почерком, письма и деньги исчезли. Единственный вопрос заключается в том, кто из этой троицы обманул Берка и довел его до этого — Экли, Чейс или Бенсон.

Бенсона — невзрачного седого человечка с флоридским загаром — отыскали в парикмахерской на Парк-Роуд, где он делал маникюр. Мошенник походил на брокера с Уолл-стрит или мелкого служащего какой-то корпорации.

— Не знаю, о чем вы говорите, инспектор, — огрызнулся Бенсон. — Я могу отчитаться за каждую секунду вчерашнего дня. Я осматривал недвижимость в Уэстчестере с двумя сотрудниками, вечером мы обедали и обсуждали сделку в доме одного из них в Уайт-Плейнс, а другой отвез меня домой в начале второго ночи. Их имена? Ради бога.

«Сотрудниками» Бенсона оказались два таких же мошенника с чуть менее скверной репутацией. Однако они подтвердили его показания, а в данный момент инспектора Квина интересовало только это.

Чейса нашли в отеле в центре города за игрой в покер. Это был крупный мужчина ковбойского типа, чей тягучий акцент искусно отвлекал от быстрых движений длинных белых рук. Впрочем, на сей раз никакого простофилю не облапошили — компаньоны Чейса были профессиональными игроками.

— Расслабляемся, — улыбнулся шулер. — Человек устает от игры с любителями… Прошлой ночью, инспектор? Ну, я не покидал эту комнату с четырех часов вчерашнего дня, когда мы начали игру. Верно, ребята?

Четыре головы одновременно кивнули. Экли обнаружили за завтраком в апартаментах на Парк-авеню с их хозяйкой — украшенной драгоценностями великосветской вдовой, которая была возмущена вторжением полиции. Это был высокий, худощавый красивый мужчина с темными вьющимися волосами и пронизывающими насквозь черными глазами.

— Какой еще Экли? — свирепо осведомилась леди. — Этот джентльмен — лорд Роджерс, охотник на крупного зверя, который развлекал меня рассказами о своих приключениях в Кении и Танганьике после коктейля во второй половине дня вчера…

— Так долго, мадам? — вежливо осведомился инспектор Квин.

— Я… э-э… устроила его на ночь в своих апартаментах, — слегка покраснев, объяснила леди. — Мы… он лег спать в два часа ночи. А теперь не будете ли вы любезны удалиться?

— После вас, ваше лордство, — сказал инспектор. Похититель драгоценностей пожал плечами и вышел перед инспектором.

Эллери молча последовал за ними.

Он хранил молчание долгое время, ибо все три алиби остались неопровергнутыми, Экли, Чейса и Бенсона пришлось освободить за отсутствием улик.

— Одно из этих алиби сфабриковано! — бушевал инспектор. — Но какое?

Письма и деньги как в воду канули.

Инспектор Квин продолжал пыхтеть, но дело не сдвигалось с мертвой точки. Эллери тоже пыхтел, но по другим причинам. Он чувствовал, что в обстоятельствах смерти Берка что-то не так, однако не мог определить, что именно. Тело и вещи инспектора Берка были отправлены в Англию, а телеграммы из Лондона внезапно прекратились.

Однажды вечером, спустя несколько недель, инспектор Квин пришел домой, проклиная деградацию нового поколения полицейских. Все они впали в детство, ворчал он за обедом, тратя свободное время в управлении на игры.

— На игры? — переспросил Эллери.

— На игры в преступления. Они сами их выдумывают и предлагают друг другу для разгадки. Даже втянули в этого старшего инспектора! Хотя, если подумать, — усмехнулся старик, — загадка, которую он мне сегодня подбросил, чертовски умная. Типичная ситуация из детективного романа. У богача трое наследников, кто-то из них прикончил его. Но у каждого имеется алиби на время убийства. Один говорит, что был в Музее изобразительных искусств, где смотрел картины американских художников XVIII века. Второй утверждает, что в это время набирал телефонный номер своего букмекера, Aqueduct 4-2320, чтобы сделать ставку на лошадь. Третий заявляет, что был в баре в Флэтбуше, разговаривая с матросом-французом по имени Сократес Пападаполис, который направлялся в Индокитай. Вопрос: какое из алиби ложное? Можешь догадаться, сынок?

— Конечно, — усмехнулся Эллери, но внезапно его усмешка увяла, а вилка упала на тарелку. — Дело Берка! — воскликнул он.

Отец уставился на него:

— При чем тут дело Берка?

— Я знал, что мы что-то упустили, папа, но, пока ты не подсунул мне эту загадку, не понимал, что именно.

— Ну и что же? — ошеломленно спросил инспектор.

— Берк не покончил с собой — его убили. Теперь что касается твоей загадки. Алиби с музеем и баром могут быть, а могут и не быть ложными — это в состоянии определить только расследование, — но то, что алиби с телефонным звонком букмекеру ложное, ясно и без всякого расследования. Никто не может набирать номер со словом Aqueduct, потому что на всех телефонных дисках Соединенных Штатов не хватает одной буквы — буквы «Q».

— И это подсказало тебе, что мы упустили в деле Берка?

— Почерк Берка в записке был подделан, папа. Значит, Берк не писал ее и не покончил с собой — его убили. Вор действительно ударил Берка по затылку, а потом усадил его, потерявшего сознание, в кресло, застрелил из его же оружия, оставил отпечатки пальцев Берка на револьвере и поддельной записке с шекспировской цитатой, которую вполне мог привести сам Берк, ускользнул с деньгами и письмами и присоединился к сообщникам, подтвердившим его алиби. Но сам факт подделки почерка указывает на убийцу. Экли — похититель драгоценностей, выдающий себя за аристократа. Чейс — карточный шулер. Бенсон — просто мошенник, но прозвище Фил Писарь может заслужить только профессиональный подделыватель почерка!

— Погоди, — запротестовал инспектор. — Откуда ты знаешь, что записка поддельная?

— Бенсон совершил промах. Помнишь, как он написал слово «честь», дважды использованное в цитате?

— Честь? — Инспектор нахмурился. — H-o-n-o-r. Ну и где же тут промах, Эллери?

— Берк был англичанином, папа. Если бы он приводил эту цитату, то написал бы «честь» так, как пишут это слово все англичане, — h-o-n-o-u-r. В записке отсутствовала буква «u»!

Отдел ограблений РАЙТСВИЛЛСКИЙ ГРАБИТЕЛЬ

Райтсвилл — промышленный город в Новой Англии, расположенный в центре сельскохозяйственного округа, — ничем не знаменит и не представляет особого интереса. Он был основан человеком по имени Джезрил Райт в 1701 году, и спустя более чем двести пятьдесят лет его население едва превышало десять тысяч. Одни его районы состоят из узких кривых улочек, другие сверкают неоновыми вывесками, третьи пользуются весьма сомнительной репутацией. Иными словами, Райтсвилл — обычный американский город.

Но для Эллери это Шангри-Ла.[41]

Если его заставить объяснить, почему он спешит в Райтсвилл по первому телефонному звонку, Эллери скажет, что ему нравятся грязные мощеные улицы Лоу-Виллидж, круглая площадь в центре города, кладбище Твин-Хилл, «Горячее местечко» на шоссе 16 и туманные багровые горы Махогани на севере, что концерты духового оркестра за мемориалом павшим в войнах разнообразят рацион, состоящий из грохота и попкорна, что его стимулирует зрелище чопорных фермерских семейств, приезжающих в город по воскресеньям, и так далее.

Но если бы Эллери вынудили сказать всю правду, он бы включил в перечень тот факт, что Райтсвилл служит для него постоянным источником загадочных преступлений.

В свой последний приезд он сошел с поезда на райтсвиллском вокзале, рассчитывая, что проведет превосходную неделю в охотничьем домике Билла Йорка на Лысой горе, мчась как птица по склонам холмов на лыжах, а потом сидя у костра и попивая горячий пунш с городскими спортсменами. Но это оказалось иллюзией. Ему не удалось выбраться дальше отеля «Холлис» на площади.

Эд Хотчкис сообщил скверные новости, когда Эллери, положив лыжи в багажник его такси у вокзала, повернулся, чтобы пожать ему руку. Этой зимой на Лысой горе снега не хватало даже для игры в снежки шестерым детям Билла Йорка. Но раз уж мистер Квин в городе, почему бы ему не заняться делом троюродной сестры Эда, Мейми, и ее сына Делберта?..

Когда Эллери зарегистрировался в «Холлисе», умылся в своем номере и спустился в вестибюль купить «Райтсвиллский архив» в табачном киоске Гроувера Дудла, он уже наполовину познакомился с делом юного Делберта Худа, освобожденного под залог и ожидавшего суда за преступление, которое, как утверждал Эд Хотчкис со слов своей кузины Мейми, парень никак не мог совершить.

Некоторые элементы дела пробудили интерес великого детектива. Во-первых, жертва преступления выглядела злодеем из пьесы. Во-вторых, полицейский Джип Джоркинг, один из толковых молодых подчиненных шефа Дейкина, лежал в райтсвиллской больнице со сломанной ногой, то есть в гипсе от самого бедра. В-третьих, все в городе, за исключением Эда Хотчкиса и Мейми Худ Уилер, были уверены, что это работа Делберта.

Последнего пункта самого по себе было достаточно для Эллери, и, побеседовав с несколькими знакомыми райтсвиллскими леди на организационных ленчах в «Холлисе» и «Апем-Хаусе», с шефом Дейкином в полицейском управлении и еще кое с кем, он был готов к бою.

По словам райтсвиллских леди, дело выглядело следующим образом.

Проснувшись однажды утром, Райтсвилл узнал, что Энсон К. Уилер женился на вдове Худ. Это было равносильно революции, ибо Энс Уилер проживал на Хилл-Драйв, а Мейми Худ — в Лоу-Виллидж.

Не то чтобы Мейми Худ была молода и красива. Ей исполнилось сорок шесть, ее внешность была весьма невзрачной, а одна из леди утверждала, что Тесси Люпин из салона красоты на Лоуэр-Мейн никогда не делала Мейми даже лицевой массаж. Что касается ее фигуры, заявляли леди, то она изрядно расплылась сверху, спереди и сзади. Очевидно, Мейми понятия не имела, что означает хороший корсет.

С другой стороны, Энс Уилер принадлежал к одному из старинных семейств. Особняк Уилеров на Хилл-Драйв сразу привлекал к себе внимание. Уилеры гордились своей фамилией и берегли свои деньги. Энс все еще ездил на «пирс-эрроу», принадлежавшем его отцу. Они так и не модернизировали свой водопровод. Старая миссис Уилер, до самой смерти носившая колье из слоновой кости и золотые часы на цепочке, тем не менее сама мариновала огурцы со своего огорода. И хотя Энсону К. Уилеру принадлежала большая фабрика фермерского оборудования в долине у аэропорта, где работали сотни людей, он вел бизнес так же консервативно, как его отец, пользуясь бухгалтерскими методами 1910 года и лично забирая из банка жалованье для своих служащих каждую пятницу утром.

Энс дважды избирался председателем городского управления. Он был президентом Райтсвиллского исторического общества и старшиной прихода Святого Павла в Лощине, с холодным неодобрением относившимся к сторонникам заблуждений Низкой церкви,[42] которые отказы вались именовать пастора «отцом» Чичерингом. Его дед, генерал Мердок Уилер, был последним из райтсвиллских ветеранов Великой республиканской армии.[43] Его двоюродный брат, Юрайя Скотт Уилер, был директором артиллерийской школы в Файфилде и одним из ведущих интеллектуалов округа Райт.

Энсон Уилер не женился из-за матери. Его преданность больной миссис Уилер была поистине удивительной, и, когда она скончалась в возрасте восьмидесяти девяти лет, он выглядел как рыба без воды.

Разумеется, утверждали райтсвиллские леди, именно тогда Мейми Худ с ее сладким голоском приложила все усилия, чтобы завлечь в свои сети Энса Уилера — самого выгодного жениха в городе!

Мейми Худ была не только его экономкой — фактически прислугой, — но имела взрослого сына Делберта, унаследовавшего дурную кровь своего отца. В Элфе Худе с его радикальными идеями всегда было что-то странное. Элф окончил университет Мерримака, работая истопником, официантом и еще бог знает кем, — все чувствовали, что он готов на все ради лишнего доллара. Когда Элф открыл собственную адвокатскую контору на Стейт-стрит, он мог бы преуспеть, если бы играл по правилам. Луиза Гланнис была без ума от него и хотела бежать с ним. Гланнисы приняли бы его в семью, чтобы избежать кривотолков, но он вместо этого бросил Луизу и женился на Мейми Бродбек с Лоуэр-Уислинг! После этого у него не оказалось ни одного клиента с Холма или из Хай-Виллидж — Гланнисы об этом позаботились.

В итоге Элф начал бродить по улицам в поисках работы. Но это был 1931 год — разгар кризиса, — и вскоре Чарли Брейди застукал его при попытке взлома бакалейной лавки Логана. Чарли отвел Элфа в старую тюрьму на Плам-стрит, а следующим утром его обнаружили со вскрытыми венами. Через неделю после похорон Мейми родила ребенка.

Делберт оказался копией своего отца. Покуда Мейми занималась поденной работой, он рос типичным уличным пацаном из Лоу-Виллидж, таким же нахальным, как Элф, и с таким неуважением к чужой собственности. Делберт лелеял злобу против Райтсвилла и клялся, что, когда вырастет, рассчитается за то, что сделали с его отцом.

Парень буквально напрашивался на неприятности. Корейская война могла бы его исправить, но он вернулся менее чем через год, раненный в грудь и еще сильнее озлобленный. К тому времени Мейми уже работала экономкой у Уилеров, и единственным занятием Делберта было сидеть на их кухне, отпуская саркастические замечания по адресу семейств с Холма. Ради Мейми Энсон Уилер принял его на фабрику, но Делберт проработал там только три недели. Однажды во время ленча Энс застал его произносящим речь перед большой группой рабочих, разъясняя им, как глупо терпеть подобные условия труда. Естественно, Энс сразу же его уволил.

Единственной тайной во всем деле, по словам райтсвиллских леди, было то, каким образом Энсон Уилер после этого женился на Мейми Худ. Энс получил то, на что нарывался, — две трещины в черепе и потерю пятнадцати тысяч долларов. Когда Делберта наконец отправят в тюрьму штата, добавили леди, весь город будет спать спокойнее.

— Я отвезу вас на Холм повидать Мейми и Дела, — с энтузиазмом предложил Эд Хотчкис.

— Подождите, Эд, — сказал Эллери. — Кто адвокат Дела?

— Морт Данциг. Его офис над писчебумажным магазином отца, возле кинотеатра «Бижу» на Лоуэр-Мейн.

— Я схожу к Морту, а вы пока попросите вашу кузину Мейми привезти туда Делберта. Предпочитаю побеседовать с ними на дружественной территории.

— Кто сказал, что она дружественная? — буркнул Эд и повел свое такси, вдвое превышая дозволенный законом предел скорости.

— Не знаю, мистер Квин, — промолвил лысеющий сын Бена Данцига в своем офисе на шумной Лоуэр-Мейн. — Против него очень веские косвенные улики. А если даже я не уверен в его невиновности… Я умолял Мейми нанять другого адвоката, но она зациклилась на мне…

— Кто будет председательствовать в суде, Морт?

— Судья Питер Престон — из Престонов с Холма, — мрачно ответил Морт Данциг. — Если бы он не болел этой зимой и судебный график не был бы заполнен до отказа, я бы не смог так надолго задержать процесс.

— На чем основывается ваша защита? — Данциг пожал плечами:

— Нет точной идентификации. Деньги до сих пор не найдены. Короче говоря, на негативных факторах. Что еще я могу сделать? У парня нет алиби — он говорит, что бродил в лесу вокруг водопада Грэнджон — потом он пытался убежать, по его вине бедняга Джип Джоркинг попал в больницу, да еще этот чертов носовой платок… — Молодой адвокат с надеждой посмотрел на Эллери. — Вы думаете, что Дел Худ невиновен?

— Еще не знаю, — сказал Эллери. — Дел помог мне в одном деле, когда работал коридорным в «Холлисе», и я помню его славным смышленым мальчуганом. Кто внес за него залог, Морт?

— Энсон Уилер.

— Уилер?!

— Ну, он ведь теперь женат на матери парня. Вы ведь знаете, какого причудливого кодекса придерживаются семьи на Холме.

— Тогда почему Уилер предъявил обвинение?

— Это другая статья того же кодекса, — сухо отозвался Мортон Ф. Данциг. — Я не претендую на ее понимание… О, входите!

Мейми Худ Уилер была крепкой пухлой женщиной, выглядевшей как Всеамериканская Мать, одетая для ежегодной церемонии. На ней были модная шляпа и пальто из персидского каракуля, сверкающие бостонской новизной. Однако Бостон ничего не мог сделать с ее руками — они были слишком натруженными и не подлежали ремонту (правда, сейчас их скрывали перчатки). Судя по глазам, она плакала с сентября, а сейчас был январь.

Если бы она перестала плакать, подумал Эллери, то была бы привлекательной женщиной, что бы там ни говорили райтсвиллские леди.

— Не могу ничего вам обещать, миссис Уилер, — сказал он, взяв ее за руки.

— Я знаю, что вы спасете моего Дела, — всхлипывала женщина — голос у нее был мягкий и на удивление мелодичный. — Благодарю вас, мистер Квин!

— Мама! — Высокий худощавый парень выглядел смущенным. — Здравствуйте, мистер Квин. Зачем вам беспокоиться из-за меня?

— Дел, — сказал Эллери, глядя ему в глаза, — ты ограбил своего отчима на Ридж-Роуд 21 сентября и забрал жалованье для служащих, которое он взял из банка?

— Нет, сэр. Но я не ожидаю, что вы мне поверите.

— А у тебя и нет причин этого ожидать, — усмехнулся Эллери. — Скажи, Дел, как ты объяснишь этот носовой платок?

— Его подложили. Я не носил этот платок уже несколько недель — думал, что потерял его.

— Но он ни при ком не упоминал об этом, — вмешался Морт Данциг. — Это все осложняет.

— Говорю вам, мистер Данциг, меня подставили!

— А почему, когда полицейский Джоркинг арестовал тебя, ты пытался убежать?

— Потому что испугался. Я знал, что мне это пришьют. Дело не только в носовом платке. Я ведь часто цапался со стариком Энсом.

— Дел, — упрекнула его мать, — не говори так о твоем… о мистере Уилере. Он считает, что поступил правильно. Мы должны убедить его и всех, что ты не имеешь к этому отношения.

— Что ты от меня хочешь, мама? — крикнул высокий парень. — Чтобы я ноги ему целовал за то, что он пытается упечь меня в тюрьму? Он затаил на меня злобу с тех пор, как застал меня объясняющим его рабочим, какие они простофили. Я должен был сбежать уже тогда.

— Тебя отпустили под залог на несколько месяцев, — заметил Эллери. — Почему же ты не сбежал за это время?

Парень покраснел:

— Я не настолько крыса, чтобы поступить так после того, как он внес за меня залог. Кроме того, моей матери придется доживать в этом захудалом городишке. Единственное, о чем я жалею, это о том, что потерял голову, когда Джип Джоркинг пытался меня схватить.

— И ты все еще живешь в доме своего отчима, Дел?

— Теперь это и дом моей матери, верно? — с вызовом откликнулся парень. — У нее есть права, как у его жены.

— Дел! — простонала Мейми.

— А тебя это не смущает, Дел? Ведь это неловко и для тебя, и для мистера Уилера.

— Мы просто не замечаем друг друга.

— Мне кажется, — промолвил Эллери, — что твой отчим проявил себя на нескольких стадиях этого дела в высшей степени достойно.

— Ладно, — огрызнулся Делберт Худ. — Я отдам ему свое «Пурпурное сердце»![44]

Именно такие моменты привлекали Эллери в этой истории. В злодее было нечто от святого, а юному герою иногда хотелось дать хороший пинок в зад.

— Ну, Делберт, есть только один способ вытащить тебя из этой передряги. Если ты невиновен, значит, виновен кто-то другой. Отведи свою маму домой и оставайся с ней. Вскоре ты получишь от меня известия.

Эллери пересек площадь, вошел в здание Райтсвиллского национального банка и попросил повидать его президента, Вулферта Ван Хорна.

Старый Вулф не изменился — только выглядел еще старше, еще агрессивнее и еще больше похожим на волка. Он посмотрел на руку Эллери так, словно она была заразной, и сел, хищно щелкнув вставными челюстями.

— От меня вам не дождаться сотрудничества, Квин, — произнес главный банкир Райтсвилла своим резким голосом. — Этот парень виновен, а Энс Уилер — один из лучших клиентов моего банка. Хотите открыть счет?

— Все, что я пытаюсь сделать, Вулферт, — успокаивающим тоном отозвался Эллери, — это уяснить факты события, происшедшего почти пять месяцев тому назад. Расскажите мне, каким образом день выплаты жалованья служащим Энсона Уилера изменился после стольких лет.

— Тут нечего рассказывать, — злобно огрызнулся Вулферт Ван Хорн. — Кассиры всегда собирали деньги для Энса во второй половине дня в четверг, а в пятницу утром Энс забирал их в банке по пути на фабрику. Но однажды в середине прошлого сентября человек с лицом, прикрытым носовым платком, попытался ограбить его на Ридж-Роуд. Энс нажал на газ и таким образом спасся. Поэтому на следующей неделе…

— Подождите, — остановил его Эллери. — В результате этого несостоявшегося ограбления мистер Уилер тем же вечером собрал военный совет у себя дома. Кто на нем присутствовал — кажется, это было в его кабинете?

— Энс Уилер, Мейми, шеф Дейкин, я и мой старший кассир, Олин Кекли.

— Значит, Делберта Худа там не было?

— В кабинете — нет. Но он читал комиксы в гостиной, а окошко над дверью в кабинет было открыто. Таким образом, он волей-неволей все слышал.

— Делберт еще находился в гостиной, когда совещание окончилось и вы ушли?

— Да, — быстро ответил Вулферт, — и я готов заявить об этом под присягой.

— На собрании было решено, что, если грабителя в маске до тех пор не поймают, на следующей неделе Кекли приготовит деньги в среду вместо четверга, а вечером тайно доставит их вам домой, где мистер Уилер заберет их в четверг утром по дороге на фабрику. И все это должно было храниться в строгом секрете. Я прав, Вулферт?

— Я знаю, куда вы клоните, — усмехнулся Ван Хорн, — но в этом деле не мой носовой платок фигурирует в качестве вещественного доказательства номер один.

— Скажите, по чьему предложению день выплаты перенесли с пятницы на четверг?

— Какая разница? — ощетинился Вулферт. — К тому же я все равно этого не помню.

— Не могли бы вы пригласить сюда Олина Кекли?

Старший кассир был сухопарым седоволосым мужчиной с нервным тиком и угодливыми манерами. Эллери припоминал, что, когда банк принадлежат Джону Ф. Райту, Кекли был симпатичным парнем с прямым взглядом.

— Кто предложил изменить день? — переспросил кассир, быстро взглянув на Вулферта, чье лицо ничего не выражало. — Не помню, мистер Квин. — Вулферт нахмурился, и Кекли поспешно добавил: — Хотя кажется, это предложил я.

— Думаю, Олин, так оно и было, — сказал его босс.

— Весьма умно с вашей стороны, мистер Кекли, — промолвил Эллери. Шеф Дейкин сообщил ему, что предложение исходило от Вулферта Ван Хорна. — И вечером в следующую среду вы оставили деньги для мистера Уилера в доме мистера Ван Хорна, как планировалось?

— Да, сэр.

— Деньги были в обычной брезентовой сумке?

— Нет, сэр. Мы решили, что если хотим одурачить грабителя, то лучше завернуть их в бумагу, как простой пакет, на тот случай, если вор наблюдал за банком.

— В какую именно бумагу?

— В простую коричневую оберточную бумагу.

— Пакет запечатали?

— Заклеили скотчем, сэр.

— Насколько я понимаю, мистер Кекли, вы ни с кем не обсуждали новый план?

— Нет, сэр! Я даже постарался, чтобы другие кассиры не видели, как я готовлю деньги в среду.

— Полагаю, Вулферт, вы тоже никому об этом не сообщали, — сказал Эллери, когда вспотевший кассир удалился. — В котором часу Энсон Уилер забрал деньги из вашего дома утром в четверг?

— В четверть восьмого.

— Так рано? — Эллери выпрямился. — И он поехал прямо в сторону Ридж-Роуд к своей фабрике?

— Рабочий день на фабрике начинается в восемь.

— В то время как Райтсвиллский национальный банк, — пробормотал Эллери, — не открывает двери до половины десятого. — Он внезапно поднялся. — Еще увидимся, Вулферт.

Эллери попросил Эда Хотчкиса отвезти его в Хилл-Вэлли. В том месте, где оканчивается Шингл-стрит, а шоссе 478А поворачивает на восток к Твин-Хилл, начинается Ридж-Роуд, которая идет на север вокруг лесистых холмов над Райтсвиллом, а затем сворачивает на запад в долину.

Эд уменьшил скорость.

— Вот где произошло ограбление, мистер Квин. Как видите, здесь нет ничего, кроме дороги и леса…

— В свое время мы пошарим на месте преступления, Эд. Но сначала давайте побеседуем с Энсом Уилером.

Компания Уилера занимала длинное невысокое здание неподалеку от райтсвиллского аэропорта. Фабрика выглядела такой же безобразной, как старый механический цех в Лоу-Виллидж, служивший для Эллери мерилом уродства. Вентиляция и освещение были скудными, полы тревожно оседали под весом тяжелых станков, стены покрывали слои грязи, а рабочие трудились молча. Эллери, который начинал симпатизировать Энсону Уилеру, решил изменить свое мнение.

Он нашел владельца фабрики в холодном кабинете, отделанном дубом. Это был мужчина средних лет и среднего роста, с глазами такими же бледными, как его щеки, и высоким хнычущим голосом.

— Знаю, Квин, зачем вы здесь, — сердито сказал он. — Ван Хорн уже звонил мне. Я считаю себя справедливым человеком и не хочу, чтобы вы думали, будто я преследую парня. Но он, безусловно, виновен. Не будь я в этом уверен, то не стал бы предъявлять обвинение. Я… я очень люблю миссис Уилер. Но она должна понять, что ее сын — подстрекатель и вор! Дело не в деньгах, мистер Квин, а в нем самом.

— Но предположим, мистер Уилер, вы узнаете, что Делберт невиновен?

— Я был бы очень счастлив. — Энс Уилер поджал губы. — Но к сожалению, это не так.

— Во время первой, неудавшейся попытки ограбления вы успели рассмотреть человека в маске?

— Он был высоким и худощавым, с лицом, прикрытым носовым платком. Я был слишком взволнован, чтобы заметить что-нибудь еще. Но потом я понял, что это наверняка был Делберт.

— Он угрожал вам револьвером?

— Да. У парня есть револьвер, который он привез из Кореи.

— А он не пытался стрелять вам вслед?

— Не знаю. В автомобиле не обнаружили пулевых отверстий. Я едва его не переехал. Он прыгнул в кусты.

— Разумеется, вы понимаете, мистер Уилер, что это мог быть любой высокий и худощавый человек…

— По-вашему, я нарочно стараюсь отправить парня за решетку? — крикнул Энс Уилер. — Как насчет носового платка в следующий четверг?

— Расскажите мне об этом, мистер Уилер, — с сочувствием произнес Эллери.

— Утром я забрал деньги в доме Вулферта и поехал по Ридж-Роуд, как обычно. — Пронзительный голос Уилера стал еще выше. — Почти в том же месте, что в прошлую пятницу, дорогу преграждало дерево. Я увидел его, выехав из-за поворота, поэтому нажал на тормоза, схватил пакет с деньгами и попытался убежать. Когда я выскочил из машины, он ударил меня…

— Дел ударил вас?

— Я не видел его, так как находился к нему спиной. Удар по голове оглушил меня только на пару секунд — должно быть, он не попал, куда целился. Я попытался защищаться. — Его бледные глаза внезапно сверкнули. — Но он схватил меня сзади за горло, сделав беспомощным. Я хотел вцепиться рукой ему в лицо, почувствовал в пальцах что-то шелковое, и тогда он снова ударил меня по затылку. Полицейский Джоркинг привел меня в чувство. Деньги исчезли, но носовой платок остался у меня в руке. Это был платок Делберта.

— Вы уверены? — спросил Эллери.

— На нем были его инициалы! Я сам подарил ему этот шелковый платок, когда женился на его матери. Я одел и обул парня с головы до ног!..

Эллери оставил Энсона К. Уилера в его мрачном кабинете, с бескровным лицом и ощупывающими затылок длинными пальцами.

Полицейский Джоркинг лежал в мужской палате райтсвиллской больницы, с отвращением жуя зимнее яблоко. Его левая нога была целиком замурована в гипс по самое бедро, а тело втянуто в лабиринт аппарата для растяжения.

— Я чувствую себя каким-то нелепым изобретением, — мрачно произнес молодой полицейский. — Валяюсь так с прошлого сентября! Если этого парня не упрячут на десять лет, мистер Квин, я лично сверну ему шею!

— Вам пришлось нелегко, Джип, — посочувствовал Эллери, садясь рядом с койкой. — Как это случилось?

Джоркинг выплюнул огрызок яблока.

— Ридж-Роуд входит в зону моего патрулирования — она включает весь северный район города. Когда мистера Уилера пытались ограбить в первый раз, шеф Дейкин велел мне потихоньку присматривать за ним. Поэтому, когда Уилер в то утро забрал деньги в доме Ван Хорна на Норт-Хилл-Драйв, я поехал за его «пирсом» в своей патрульной машине. Он свернул на Ридж-Роуд, а я держался достаточно далеко, так как не хотел спугнуть грабителя, если тот задумал еще одну попытку. Потому парень и сбежал от меня — я выехал из-за поворота, когда все уже было кончено. Уилер лежат без сознания, с окровавленной головой, а высокая тощая фигура нырнула в лес к востоку от дороги.

— К востоку?

— Да, сэр. Я выстрелил пару раз ему вслед, но, конечно, промазал, а когда подъехал к месту, где он скрылся, его уже и след простыл. Поэтому я доложил по рации в управление и позаботился о мистере Уилере. Он не был мертв — даже пострадал не сильно. Первое, что я заметил, это шелковый носовой платок у него в руке с инициалами «Д. X.». Все в городе знали этот платок — таких у Дела раньше никогда не было, и он постоянно им хвастался — так что я быстро понял, кто это был.

— А как он сломал вам бедро? — спросил Эллери.

— Я сам его сломал, когда гнался за ним. — Молодой полицейский выплюнул очередной огрызок. — Дел вернулся домой после того, как я доставил туда мистера Уилера и перевязал ему голову. Парень был весь исцарапанный, а его одежда — грязная и изодранная. Он сказал, что бродил в лесу. Я показал ему платок и предупредил, что должен его арестовать, а он взял и сиганул в окно! Ну, я погнался за ним по краю оврага позади дома Уилера, споткнулся о корень и свалился в овраг, чудом не сломав позвоночник! Дел вытащил меня оттуда — увидел, как я упал, и решил разыграть бойскаута.

Джоркинг сердито уставился на мумифицированную левую ногу и запустил в нее огрызком яблока.

— Дело запутанное, мистер Квин. Лучше бы мне не пришлось давать показания.

— Не возражаете, если я немного поразмышляю над этим, старина? — спросил Эллери, придя в полицейское управление и усевшись на вращающийся стул шефа Дейкина под портретом Дж. Эдгара Гувера.[45]

— Валяйте, — отозвался Дейкин, стоя у окна и глядя на Стейт-стрит.

— Похоже, — вздохнул Эллери через несколько минут, — моя размышлялка вышла из строя. Вы рассматривали какие-нибудь другие возможности, Дейкин?

— Еще как, — отозвался шеф полиции. — Но кого еще можно Заподозрить? Кроме Делберта, о переносе дня выдачи жалованья знали только сам Уилер, Мейми, Вулферт Ван Хорн и Один Кекли. Конечно, Вулф Ван Хорн мог бы это сделать ради одного-двух миллионов. Но я не представляю его рискующим своей свободой в таком возрасте из-за жалких пятнадцати тысяч, учитывая его капитал. Кекли? Тип вроде Олина мог позаимствовать деньги в кассе при определенных обстоятельствах, но вооруженное ограбление в маске, с ударами по голове и прыжком в кусты? — Шеф покачал головой. — Только не Олин. Он скорее помер бы от страха.

— Значит, кто-то из них проболтался.

— Возможно. Но они все это отрицают.

— Проклятие! Мне бы хотелось помочь этому парню. — Эллери грыз костяшки пальцев. — А деньги вы так и не нашли, Дейкин?

— Ни цента.

— Где вы искали?

— Мы обшарили дом Уилера со всей прилегающей территорией и каждое место в городе и за ним, где околачивался юный Дел. Конечно, он мог спрятать деньги где угодно — даже сразу после ограбления.

— А вы обыскивали лес?

— В районе места преступления, предполагая, что грабитель мог выбросить деньги, когда Джоркинг гнался за ним, или спрятать их в заранее приготовленном месте? Да, мистер Квин, мы частым гребешком прочесали лес к востоку от дороги.

— Только к востоку?

Дейкин уставился на него:

— Но ведь грабитель скрылся в этом направлении.

— А почему и не к западу? Ведь он мог снова перебежать через дорогу где-нибудь вне поля зрения Джипа.

Дейкин покачал головой:

— Вы зря тратите время, мистер Квин. Предположим, вы даже найдете деньги. Это обрадует Энса Уилера, но как это поможет Делу?

— Это оборванная нить, — раздраженно отозвался Эллери. — И никогда не известно, к какому концу такие нити были привязаны. Как бы то ни было, все остальное я уже испробовал. Пошли — будем искать вместе.

Они нашли деньги Уилера в лесу, менее чем пятидесяти ярдах к западу от Ридж-Роуд, по прямой линии от того места, где Энс Уилер был ограблен в прошлом сентябре.

Шеф Дейкин был раздосадован.

— Я чувствую себя болваном!

— Не стоит, — сказал Эллери, не поднимаясь с колен. — Прошлой осенью листвы на деревьях было много, поэтому найти что-нибудь подобное можно было только чудом. Другое дело в январе, когда деревья и земля голые.

Пакет с деньгами был зарыт в узкой ямке под деревом. Но дожди и ветры унесли грязь и опавшие листья, поэтому двое мужчин сразу увидели торчащий в земле пакет.

Природа оказалось безжалостной к деньгам Энса Уилера. Коричневая бумага, в которую они были завернуты, распалась под действием почвы и стихий. Мелкие животные и птицы грызли и клевали гниющие банкноты. Насекомые также внесли свою долю. Большая часть бумажных денег превратилась в неузнаваемые обрывки.

— Энсу крупно повезет, если целыми остались хотя бы две тысячи долларов, включая серебро, — буркнул шеф полиции Райтсвилла. — Только на это не стоит рассчитывать.

— Бабье лето было жарким, а зима до сих пор — мягкой, — пробормотал Эллери. — Большая часть вреда была причинена до того, как почва затвердела. — Он поднялся. — К счастью.

— Для кого?

— Для Дела Худа. Эта куча рвани вытащит его из передряги.

— Что?!

— Раньше я только надеялся, что парень невиновен. Теперь я это знаю.

Шеф Дейкин ошеломленно уставился на него, потом присел на корточки, чтобы обследовать остатки денег, как будто упустил скрытый в них ключ.

— Но я не понимаю…

— Позже, Дейкин. Сейчас нам лучше воспользоваться моим пальто, чтобы собрать этот мусор. Ведь это улика!

Когда все заняли места, Эллери огляделся вокруг и заговорил:

— Это дело впечатляет своей простотой. Судите сами.

Грабитель нападает на мистера Уилера на Ридж-Роуд, отнимает у него деньги в бумажной обертке и вскоре закапывает пакет в узкой ямке в лесу менее чем в пятидесяти ярдах от места преступления. Я говорю о прошлом сентябре. Преступник мог рассматривать этот тайник как кратковременный — пока не утихнет первая шумиха — или как долговременный — скажем, пока о случившемся не забудут полностью либо пока он не отправится в кругосветное путешествие или не отбудет срок заключения.

Как же грабитель относился к тайнику в лесу — как к кратковременному или как к долговременному? Очевидно, как к первому. Ни один преступник в здравом уме не станет зарывать пятнадцать тысяч долларов в бумажных деньгах, завернутые в упаковочную бумагу, на продолжительное время. Он должен был понимать, что, вернувшись за кладом, найдет то, что нашли шеф Дейкин и я, — промокшие, сгнившие, обглоданные клочки, не стоящие ни гроша. Для долговременного захоронения он бы обзавелся металлическим или деревянным контейнером. Следовательно, наш грабитель, зарыв пакет с деньгами в узкой ямке, намеревался вернуться за ними через несколько часов или максимум через несколько дней.

Но в итоге он оставил там деньги почти на пять месяцев — пока они не были практически уничтожены. Задаю логичный вопрос: почему, планируя забрать добычу через короткое время, преступник оставил ее там гнить? Безусловно, за прошедшие пять месяцев у него должна была появиться возможность выкопать деньги, не подвергаясь риску. Фактически, он мог это сделать через несколько дней. Ведь никто ни за кем не следил — даже за Делом, освобожденным под залог. А тайник находился в уединенном месте, в лесу в стороне от дороги. Поэтому я спрашиваю снова: почему грабитель не вернулся за добычей, чтобы потратить ее, перепрятать в другое мест» или хотя бы надежно упаковать?

Эллери невесело усмехнулся.

— Если он не вернулся за деньгами, когда имел для этого все основания и не подвергался никакой опасности, то только потому, что не мог этого сделать физически. — Эллери повернулся к молодому полицейскому, лежащему в гипсе на больничной койке. — Я велел привезти вас в эту комнату, чтобы вы могли взглянуть в глаза человеку, которого вы принесли в жертву, женщине, которую вы распяли, и парню, которого вы бросили на растерзание псам, Джип, а также честному копу, который обучал вас, доверял вам и сейчас, я уверен, смотрит на вас так, словно видит впервые. Вы единственный из участвовавших в этой истории, Джоркинг, кто физически не мог вернуться к тайнику в лесу.

Вы узнали об изменении дня выплаты жалованья от шефа Дейкина, который поручил вам следовать за мистером Уилером в патрульной машине. Но в то утро вы не следовали за ним, Джоркинг, — вы ждали его в засаде за кустами, как и на предыдущей неделе, спрятав полицейский автомобиль где-то в стороне от дороги.

Вы напали на мистера Уилера сзади и позаботились о том, чтобы шелковый платок Дела — который он якобы потерял — остался в руке у его отчима. Если бы он не сорвал его с вашего лица, вы бы сами оставили платок у него в руке или рядом с ней. Пока мистер Уилер был без сознания, вы побежали в лес и быстро зарыли пакет с деньгами — вам приходилось играть сразу две роли, и время было дорого, — намереваясь вернуться за ними позже в тот же день, когда путь будет свободен. Но когда вы доставили мистера Уилера домой и пытались арестовать Делберта за преступление, которое совершили сами, парень убежал, вы погнались за ним, сломали бедро и с тех пор пребываете в гипсе! Вы не только вор, Джип, — вы позор для вашей профессии, и я намерен задержаться в Райтсвилле достаточно долго, чтобы увидеть вас в тюремной камере.

Отвернувшись от человека на койке, Эллери осознал, что в определенном смысле пребывает в одиночестве. Шеф Дейкин уставился в стену. Мейми Худ Уилер плакала от счастья. Стоящий рядом с ней Энс Уилер похлопывал Дела Худа по груди, а Дел Худ так же дружелюбно похлопывал отчима по спине.

Поэтому Эллери потихоньку удалился.

Отдел мошенничеств УДВОЙТЕ ВАШИ ДЕНЕЖКИ

Если бы Теодор Ф. Гроосс решил баллотироваться в мэры Нью-Йорка, то получил бы рекордное большинство голосов на всех Западных 80-х улицах от парка до реки, а может быть — со временем — и во всем городе. К счастью для традиционных кандидатов, сильной стороной Гроосса были финансы, а не политика. Он являлся поборником надежных денег в эру инфляции. В те дни, когда покупательная способность доллара снизилась почти вдвое, гений Гроосса нашел способ восстановить ее. Его решение поражало простотой — он заставлял каждый доллар, подобно амебе, воспроизводить самого себя. Благодаря этому подвигу, который Гроосс проделывал регулярно на благо всех посетителей, он получил от некоторых своих горячих сторонников прозвище Волшебник с Амстердам-авеню, но большинство именовало его попросту Удвойте-Ваши-Денежки Гроосс.

То, как называл его Эллери, невозможно воспроизвести в печати.

Эллери впервые услышал о Теодоре Ф. Грооссе от мистера Джо Белькассацци, возглавлявшего департамент уборки кирпичного трехэтажного дома на Западной 87-й улице, где обитали Квины. Мистер Белькассацци, чьих заработков едва хватало на пасту для его большого и ненасытного семейства, прекратил сражаться с мусорным баком на тротуаре, чтобы поведать мистеру Квину о славных деяниях Гроосса. При этом его обычно печальные глаза светились воодушевлением.

— Он взял у меня двенадцать долларов двадцать пять центов из моих страховых денег, — восклицал мистер Белькассацци, — и через три месяца вернул мне двадцать четыре доллара пятьдесят центов! Madre![46] Если у вас есть несколько баксов, мистер Квин, отдайте их Волшебнику. Все это делают.

Забыв о том, что привело его на солнечный свет, мистер Квин свернул за угол на Амстердам-авеню и убедился, что все действительно это делали. Мистер Рикхардт, мясник из лавки Фрэнка, уже удвоил каждый из двух своих взносов и сейчас смотрел на третий критическим взглядом биржевого игрока. Овдовевшая миссис Кан из бакалейной лавки напряженно обдумывала возможность второго взноса. Старый мистер Пэттерсон из магазина серебряных изделий прекратил полировать пару антикварных подсвечников с целью признаться, что он также является благодарным клиентом Теодора Ф. Гроосса. То же самое происходило по обеим сторонам всей авеню и, как подозревал Эллери, на поперечных улицах.

— Он даже школьников убедил отдавать ему деньги, выданные родителями на ленчи, — рассказывал Эллери отцу вечером. — Весь район в это втянулся, папа. Мошенник гарантирует удвоение денег за три месяца! Ты не можешь что-нибудь предпринять?

— Пока что я ничего о нем не слышал, — задумчиво промолвил инспектор Квин. — В окружную прокуратуру, безусловно, не поступало никаких жалоб.

— Потому что он все еще возвращает деньги, готовясь хапнуть большой куш. Старейший трюк в мире! — Эллери взмахнул длинными руками с угрожающим видом. — Гроосс никуда не инвестирует деньги. Он просто выплачивает их вкладчикам трехмесячной давности из взносов, которые получает теперь. Ты ведь знаешь, как строятся такие «пирамиды», папа. Благодаря каждой выплате Гроосс приобретает дюжину новых вкладчиков. Но в один прекрасный день он отправится в неожиданный отпуск, прихватив чемодан, набитый неудвоенными деньгами клиентов.

— Я сообщу о нем в окружную прокуратуру, Эллери.

— Но я не могу ждать так долго! Чарли Фелипес только что занял сотню долларов в кредитной компании, чтобы отдать их Грооссу.

Фелипес был инвалидом войны, державшим газетный киоск неподалеку.

— Другие проделывают такие же глупости. Давай припугнем этого мошенника, папа. Может быть, мы заставим его совершить оплошность.

Инспектор выглядел заинтересованным.

— Что у тебя на уме?

— Целый план.

В четверть девятого следующего утра, сделав все приготовления, Квины и сержант Томас Вели явились к Волшебнику с Амстердам-авеню. Несмотря на ранний час, коридор на седьмом этаже офисного здания был заполнен от одной стены до другой. Эллери узнал молодую Минни Бендер, которой приходилось содержать страдающего спазмами ребенка на заработок в кафетерии, двух пожилых женщин, работавших в закусочной Крофорда, мальчишку из Гарлема, который чистил обувь в парикмахерской, беженца, торгующего солониной и пастромой в лавке деликатесов Гарбича, бармена из кафе-гриль Хенигсена, двое сыновей которого воевали в Корее, — повсюду он видел знакомые лица и знакомые руки, сжимающие мелкие купюры. Давление толпы сломало замок входной двери офиса Гроосса, и в приемной также толпились люди. Квины с трудом пробивались сквозь массу народа, несмотря на сержанта Вели в качестве тарана.

— Перестаньте толкаться!

— Мы пришли первыми!

— Кто вы такие?

— Где Теодор Ф. Гроосс? — рявкнул инспектор.

— Он еще не приходил.

— Он начинает работать в девять.

— Вели! Убери всех отсюда!

Через несколько минут приемная освободилась, и могучая спина сержанта заслонила матовое стекло входной двери. Из коридора доносились встревоженные голоса.

На двери в боковой стене приемной виднелись золотые буквы: «Т.Ф. Гроосс. Личный кабинет». Эллери повернул ручку, но дверь была заперта. Квины сели на деревянную скамью в дешево меблированной приемной и стали ждать.

Без двадцати пяти девять рев голосов снаружи заставил их подняться. В следующий момент дверь в коридор открылась, и розовощекий мужчина, улыбаясь и махая рукой, как возвращающийся с войны герой, проскользнул в приемную под одной из распростертых рук сержанта Вели. Сержант захлопнул дверь, и радостные крики перешли в стоны.

— Доброе утро, джентльмены, — приветствовал посетителей Удвойте-Ваши-Денежки Гроосс. — Мне сказали, что вы пришли по важному делу. Чем могу служить? — Говоря, Гроосс начал подбирать утреннюю почту, по которой прошлись ноги толпы. Это был толстый, благожелательного вида джентльмен с подстриженными по-военному седеющими усами, поблескивающей лысиной, слащавым голосом и в дорогой, но неброской одежде пожилого государственного деятеля. — Опять они вломились сюда! На этой неделе мне дважды пришлось устанавливать замок!

Инспектор Квин не выразил сочувствия. Он предъявил значок.

— Я инспектор из Главного полицейского управления. А это Эллери Квин.

— Да-да. Среди моих старейших клиентов есть весьма влиятельные лица, — отозвался сияющий Гроосс. — Подумываете о вкладе, джентльмены?

— Фактически, мистер Гроосс, — сказал Эллери, — мы здесь, чтобы обсудить эту тему с вами подробнейшим образом.

— Разумеется! Если вы дадите мне несколько минут, чтобы разобрать почту… — Гроосс метнулся к двери кабинета, доставая ключ на цепочке.

— Не более пятнадцати минут, — предупредил Эллери.

— И тогда, — добавил инспектор Квин, демонстрируя вставные челюсти, — я покажу вам кое-что, мистер Гроосс. — Его ладонь коснулась нагрудного кармана.

Но щеки Волшебника не потеряли розовый цвет. Он рассеянно кивнул, отпер дверь кабинета, шагнул внутрь и закрыл за собой дверь.

— Опытный жулик, — пробормотал инспектор. — Такого на испуг не возьмешь, сынок.

— Кто знает, — отозвался Эллери. Посмотрев на часы, он сел и зажег сигарету.

Все выходы из здания охраняли полицейские, получив приказ никого не выпускать. Если Гроосс потеряет голову…

Спустя тринадцать минут снаружи вновь послышался шум. Инспектор Квин подбежал к двери в коридор и распахнул ее. Тощий маленький человечек с влажными каштановыми волосами и выражением хронического беспокойства на бледной физиономии вырывался из мощных рук сержанта Вели.

— Говорю вам, я здесь работаю! — вопил человечек. — Я Элберт Крокер, клерк в этом офисе. Пожалуйста, впустите меня. Мистер Гроосс будет в ярости, я опаздываю…

— Впустите его, Вели. — Инспектор окинул взглядом клерка. Щедрость Гроосса явно не распространялась на Крокера, который был убого одет и, казалось, нуждался в хорошем завтраке. — Гроосс в своем кабинете, Крокер. Лучше выведите его оттуда.

— Э-э… что-то не так, сэр? — На верхней губе человечка появились капли пота.

— Передайте ему, что время истекло, — сказал Эллери.

Нервозность клерка усилилась. Он быстро открыл дверь кабинета и скользнул внутрь.

— Крокер может оказаться кстати, — заметил Эллери.

— Угу. Держу пари, он быстро запоет! В чем дело, Крокер?

Несчастный клерк выглядел еще сильнее обеспокоенным.

— Вы сказали, что мистер Гроосс был здесь, сэр?

— А его там нет? — С торжествующим видом инспектор оттолкнул Крокера и ворвался в кабинет.

Это была длинная, узкая и тусклая комната, меблированная по-спартански — письменный стол, два деревянных стула, несколько ящиков с картотекой и вешалка. В помещении никого не было.

— Мы вынудили Гроосса к бегству! — воскликнул инспектор. — Теперь его схватят у одного из выходов с чемоданом, набитым деньгами!

— Может быть, и нет, — странным тоном произнес Эллери.

— Что ты сказал, сынок?

— Если Гроосс смог выбраться из этой комнаты, его не обязательно остановит охраняемый выход на улицу.

Инспектор Квин недоуменно уставился на сына.

— Оглядись вокруг как следует, — посоветовал Эллери.

Радость инспектора испарилась. Из личного кабинета Гроосса было только два выхода: дверь в приемную, где с того момента, как Гроосс вошел в кабинет, ждали Квины, и окно над Амстердам-авеню, шумевшей семью этажами ниже. Хотя за окном тянулся узкий карниз, шпингалет был надежно закреплен изнутри.

Единственная дверь находилась под постоянным наблюдением; единственное окно было заперто изнутри. И в комнате не было ни одного тайника, где могла бы укрыться даже маленькая обезьянка!

— Кажется, его называли Волшебником? — пробормотал инспектор Квин.

В течение следующих нескончаемых минут Эллери производил убедительное впечатление человека, работающего над сложной проблемой в Бедламе. Толпа вращалась вокруг стола в кабинете, за которым он сидел, требуя возвращения честно заработанных денег и крови исчезнувшего Волшебника. Они бы разорвали беднягу Крокера на мелкие кусочки, если бы сержант Вели не закрыл его собой и не делал угрожающие жесты револьвером, при этом умоляя о подкреплении. Наконец оно явилось в лице выглядевших ошарашенными инспектора Квина и шести полицейских в униформе. Полицейские начали вытеснять толпу, а инспектор пробился к столу и сердито уставился на погруженного в раздумья сына.

— Эллери!

Эллери взглянул на отца:

— Ну что, папа?

— Ничего! — рявкнул инспектор. — Полицейские клянутся памятью своих матерей, что не выпускали из здания ни Гроосса, ни кого-либо еще. Тогда где же он? И как он выбрался из этой комнаты?

— Да, где он? — взвизгнул женский голос.

— И где наши денежки? — прорычал какой-то мужчина, вырываясь из рук полицейского.

Эллери взобрался на стол Волшебника.

— Если вы успокоитесь, я отвечу на все ваши вопросы! — крикнул он.

Толпа сразу же умолкла.

— Гроосс — ловкий мошенник. Он заранее продумал план бегства. Увидев полицейского инспектора, он вошел в свой кабинет и закрыл за собой дверь. Из этой комнаты только два выхода: дверь в приемную, где ждали инспектор Квин и я, и окно, выходящее на Амстердам-авеню. Так как мы можем удостоверить, что Гроосс не убежал через дверь, значит, он мог выйти только через окно. Снаружи есть узкий карниз, и он прошел по нему несколько дюймов…

— Через окно? — прервал инспектор. — Но, сынок, окно заперто изнутри!

— Как я сказал, — продолжал Эллери, — Гроосс прошел по карнизу несколько дюймов до окна соседнего офиса, который он, несомненно, давно арендует с этой целью. Из соседнего офиса он скользнул в толпу, неся добычу. Должно быть, Гроосс попытался выйти из здания, но, увидев, что полицейские дежурят у каждой двери и ему не удастся уйти без обыска, стал искать другой способ. Гроосс понял, что его основная проблема — спрятать деньги, пока не утихнет шумиха и он не сможет потихоньку вынести их. Куда же он мог их спрятать? Очевидно, в соседнем офисе, арендованном им под другим именем. Но чтобы деньги хранились там в безопасности, мы не должны были заподозрить, что этот офис как-то связан с Теодором Ф. Грооссом. Как же он мог скрыть это от нас? Выбравшись из окна на карниз, Гроосс, очевидно, оставил окно незапертым и решил, что, если он сможет запереть его, мы никогда не догадаемся, что он сбежал таким образом. Поэтому Гроосс вернулся сюда, в свой личный кабинет, запер окно изнутри…

— Погоди! — простонал инспектор. — Что значит — вернулся сюда? Чтобы сделать это, он должен был пройти мимо тебя и меня в приемной…

— Совершенно верно, — кивнул Эллери.

— Но мимо нас проходил только Крокер!

— Да. Крокер вошел в кабинет из приемной якобы для того, чтобы прислать Гроосса к нам, но в действительности — чтобы запереть окно. Крокер, друзья мои, это Теодор Ф. Гроосс без накладок на теле, лысого парика, фальшивых усов, румянца и ватных тампонов во рту, быстро переодевшийся в соседнем офисе, где он приготовил смену…

Эллери продолжал объяснять, что деньги обманутых вкладчиков и маскарад Гроосса можно обнаружить в соседнем офисе, но его никто не слушал, так как инспектор уже пробился сквозь толпу, которая с криками последовала за ним через приемную в коридор. Тощий маленький человечек метнулся между ног сержанта Вели, сделав резкий жест, и сержант согнулся вдвое, завопив от боли. Крокер-Гроосс помчался через приемную, преследуемый криком Эллери.

И все-таки маленький человечек вынужден был остановиться в дверях, на сей раз в его лице не было ни кровинки. Ибо толпа повернулась и при виде его, как один человек, умолкла, раскрыв объятия.

Отдел кладов ЗОЛОТО СКРЯГИ

Сомнительно, чтобы у хроникера Багдада-на-Подземке[47] нашлось бы более увлекательное повествование, чем история дядюшки Мэлакая, обладающая колоритной атмосферой, сентиментальностью, иронией и даже неожиданным концом.

Дядюшка Мэлакай родился, жил и умер под ржавой тенью железнодорожной эстакады над Третьей авеню. Поскольку он был ростовщиком и владел ветхим обшарпанным домом, где обитал и работал, его считали богачом. Так как он был старым брюзгой, не доверявшим банкам и жившим затворником, его называли скрягой. А поскольку единственной известной страстью дядюшки Мэлакая являлось коллекционирование книг — не раритетов и первых изданий, а любых книг в любом состоянии, — его именовали чудаком.

Все это соответствовало действительности — дядюшка Мэлакай был богачом, скрягой и чудаком, но этому имелись объяснения. Богатство возникло в результате продажи недвижимости на Манхэттене, купленной его прадедом, скрягами рождаются все ростовщики, а чудачество заключалось не столько в собирании, сколько в чтении книг.

Книги роились как пчелы над его конторой и жилыми помещениями наверху, состоящими из двух захламленных каморок. Под слоем пыли можно было обнаружить собрания сочинений Дюма, Скотта, Купера, Диккенса, По, Стивенсона, Киплинга, Конрада, Твена, О. Генри, Дойла, Уэллса, Джека Лондона в дешевых изданиях, и дядюшка Мэлакай каждую свободную минуту посвящал изучению сокровищ литературы при колеблющемся газовом свете. Когда с возрастом его зрение стало ухудшаться, темп чтения, напротив, увеличился, поскольку старый Мэлакай решил прочитать все знаменитые книги, когда-либо напечатанные, начиная с самых увлекательных. Эта причуда сочеталась у него с весьма изощренным умом и загадочным чувством юмора — он постоянно улыбался, ухмылялся или смеялся, хотя никто не знал, в чем заключается шутка.

Клиенты дядюшки Мэлакая утверждали, что у старого скряги нет сердца, но это являлось клеветой. Сердце у него было, и притом, как готов был удостоверить доктор Бен Бернард, чья вывеска находилась двумя домами вверх по улице, одно из самых худших, с какими ему приходилось сталкиваться, — порочное (в медицинском смысле), как у самого дьявола. Но дядюшка Мэлакай только посмеивался: «Вы глупец, доктор!» На это доктор Бен отвечал со вздохом, что не будь он глупцом, то не практиковал бы на Третьей авеню, и продолжал лечить старого ростовщика, как если бы его ежемесячные счета регулярно оплачивались.

Что касается Ив Уоррен, то она вошла в жизнь дядюшки Мэлакая, как и большинство других людей. Ив с трудом спасала свою лавку, где торговала поздравительными открытками и содержала маленькую платную библиотеку, от алчных лап кредиторов, поэтому стала одним из клиентов Мэлакая. Когда глаза начали его подводить, она почувствовала себя в долгу перед ним — ведь в мире было так мало любителей книг. Ив начала приходить к ростовщику после закрытия лавки и читать ему вслух. Сначала дядюшка Мэлакай относился к ней с подозрением, но, поняв, что она так же глупа, как доктор Бен, усмехнулся и даже стал предлагать ей чашку кипятка, который именовал чаем.

Порочное сердце дядюшки Мэлакая совершило свой последний прыжок однажды вечером, когда Ив читала ему «Остров сокровищ». Оторвав взгляд от раны Черного Пса и ланцета доктора Ливси, она увидела ростовщика лежащим на полу с головой между двумя стопками книг, выпученными глазами и посиневшим лицом.

— Нотариус… свидетели… завещание…

Фрэнки Пальюиги, работавший в нотариальной конторе в Марри-Хилл, разглагольствовал на крыльце соседнего дома перед группой соседей о последнем решении Верховного суда. Ив крикнула ему, что именно срочно требуется, и помчалась по улице за доктором Беном. Когда она и молодой доктор пришли назад, голова дядюшки Мэлакая покоилась на серии книг Ричарда Хардинга Дейвиса в красных клеенчатых обложках, а нотариус Пальюиги, стоя на коленях рядом с ним, быстро писал под его диктовку.

— «…все мое имущество, недвижимое и личное… включая спрятанные деньги… разделить поровну между двумя единственными человеческими существами, когда-либо проявлявшими ко мне христианское милосердие…»

Доктор Бен посмотрел на Ив и печально покачал головой.

— «…Ив Уоррен и доктором Беном Бернардом».

— О! — воскликнула Ив и разразилась слезами.

Бакалейщик Свендсен, патрульный Пэт Керлайхи и галантерейщик Джо Литтмен расписались как свидетели, после чего Фрэнки Пальюиги склонился к умирающему и громко спросил:

— Какую сумму составляют спрятанные деньги, которые вы упомянули? — Но старый Мэлакай лишь беззвучно шевелил синими губами. — Пять тысяч? Десять тысяч?

— Четыре миллиона, — наконец прошептал старик. — В десятитысячедолларовых купюрах.

— Четыре миллиона долларов?! — Молодой нотариус судорожно глотнул. — Где вы их спрятали, мистер Мэлакай?

Ростовщик пытался заговорить.

— Они в этом доме?

— Да, — неожиданно четко произнес старик. — Они в…

Дядюшка Мэлакай дернулся и затих. Вскоре доктор Бен сообщил, что он умер.

Эллери занялся этим делом не только из любви к загадкам, но и из-за того, что двое посетителей явно были безнадежно влюблены друг в друга. Любовь и клад — кто мог бы противостоять подобному искушению?

— Вы уверены, доктор Бернард, что это действительно четыре миллиона долларов, а не четыре сотни плодов старческого воображения?

Но доктор Бен развеял его сомнения. В сейфе конторы ростовщика нашли гроссбух, где перечислялись серийные номера десятитысячных купюр, которые подтвердили различные банки. А Ив добавила, что дядюшка Мэлакай часто упоминал о «тайнике с деньгами», утверждая, что никто его не найдет, хотя он находится в доме. Она и доктор Бен обыскали маленькое здание от полуподвала до крыши, но не нашли ничего, кроме паутины и клопов. Покраснев, Ив признала, что потеря была не полной, так как они обручились, после того как негодующая крыса в погребе отправила ее прямиком в объятия доктора Бена.

— Ладно, посмотрим, — сказал Эллери и отправился вместе с ними на Третью авеню.

Спустя шестнадцать часов он опустился на единственный стул дядюшки Мэлакая — украшенное кисточками красное плюшевое изделие из какого-то викторианского дома, — задумчиво посасывая палец. Удрученная Ив присела на кровать ростовщика, а доктор Бен — на стопку книг, втиснутую между собраниями сочинений Брета Гарта и Уилки Коллинза. Пламя газовой горелки весело плясало.

— Спрятать четыре сотни банкнот не так легко, если не…

— Если не разделить их, — с энтузиазмом подхватил доктор Бен. — Одну здесь, другую там. Четыреста разных тайников.

Ив покачала головой:

— Нет, Бен. Судя по намекам старика, я уверена, что он спрятал их в одном месте, свернув в рулон.

— По намекам, мисс Уоррен? — переспросил Эллери.

— Ну, по загадочным замечаниям насчет ключей и тому подобного… Он любил разные каламбуры и шутки…

— Значит, он оставил ключи?

— Подумай, Ив! — взмолился доктор Бен.

— Мы находились в этой комнате. Я читала ему…

— Читали — что? — резко осведомился Эллери.

— Что-то из Эдгара По… Ах да, «Украденное письмо». Дядюшка Мэлакай засмеялся и сказал…

— Пожалуйста, постарайтесь повторить слово в слово!

— Он сказал: «Ловкий плут этот Дюпен! Значит, письмо было спрятано на самом видном месте? Отлично! Вот тебе ключ к моему тайнику, Иви, и он в этой самой комнате — я имею в виду ключ, а не деньги. Он на самом видном месте, какое только можно представить!» Старик захохотал так громко, что я испугалась, как бы у него не начался сердечный приступ.

— Ключ на самом видном месте в этой комнате… Книги! Должно быть, он имел в виду одну из тысяч книг. Но какую? — Эллери посмотрел на Ив и вскочил со стула. — Вы сказали, каламбуры и шутки? Ну конечно… — Он начал шарить среди гор и долин книг, стопки которых падали, как оползни, и наконец, выудив искомую, раскрыл ее на одной из страниц и надолго углубился в чтение, что-то бормоча.

— Ну? — одновременно воскликнули Ив и доктор Бен, когда Эллери поднял голову.

— Сейчас я задам вам несколько вопросов. Пожалуйста, воздержитесь от усмешек и отвечайте так, будто от этого зависит ваше будущее — что соответствует действительности. — Эллери заглянул в страницу. — Есть в этом доме пальма в горшке?

— Пальма в горшке? — недоуменно переспросил доктор Бен.

— Нет, — ответила Ив, бросив сердитый взгляд на своего возлюбленного.

— Пальмы нет. А как насчет комнаты с люком в потолке?

— Нет.

— Среди предметов искусства внизу — керамики, статуэток, ваз — не припоминаете какую-нибудь в форме или с изображением собаки?

— Там есть синяя лошадь с отломанным… — начал доктор Бен.

— Нет, мистер Квин!

— Тогда луки и стрелы? Мишень для стрел? Картина или статуя лучника? Статуэтка Купидона? Зеленая дверь?

— Ничего подобного нет, мистер Квин.

Эллери снова заглянул в книгу.

— Часы?

— Целые дюжины! — отозвался доктор Бен.

— Но я обследовал все — и не обнаружил в них клада. Это решает дело. — Эллери, улыбаясь, поднялся. — Из всех шуток дядюшки Мэлакая остается только одна возможная.

— Какая? — в унисон осведомились наследники.

— Что собой представляет клад? — продолжал Эллери. — Четыре миллиона долларов. А ключом к нему служит книга. Среди тысяч книг в этой комнате имеется полное собрание сочинений О. Генри. Одна из самых знаменитых его книг называется «Четыре миллиона». — Эллери взмахнул томом. — Я не нашел в ней ничего постороннего. Значит, ключ в ее содержании. Откроем страницу с содержанием и посмотрим на названия рассказов. «Пальма Тобина» — поэтому я спросил о пальме в горшке. «Комната с люком в потолке»[48] — но такой здесь нет. «Воспоминания желтой собаки» — тут нет желтых собак. «Мамона и лучник»…[49] «Зеленая дверь»… «Халиф, Купидон и часы» — все не подходит. Среди рассказов остается лишь один, который может быть ключом Мэлакая к тайнику с деньгами. «Между раундами».[50]

— «Между раундами», — повторил доктор Бен, грызя ногти. — Что это может вам говорить? Мэлакай не был ни боксером, ни…

— Но он обожал каламбуры и был специалистом по сокрытию очевидного, — улыбнулся Эллери. — «Раунд» буквально означает «круг» — нечто круглое или сферическое по форме. Что в любой конторе ростовщика обладает сферической формой и достаточными размерами, чтобы скрывать четыре сотни банкнот? — Эллери подбежал к переднему окну. На торчащем снаружи ржавом железном выступе, обвиняюще указывающем на эстакаду над Третьей авеню, висела древняя эмблема профессии дядюшки Мэлакая. — Если вы найдете какой-нибудь подходящий инструмент, доктор, мы вскроем эти три позолоченных шара!

Отдел фокусов СНЕЖОК В ИЮЛЕ

В шутливые минуты Бриллиантовый Джим Грейди любил отзываться о себе как о фокуснике — его претензии на это звание не оспаривал никто, а меньше всех полиция. Специальностью Грейди была кража драгоценностей под дулом пистолета — разновидность криминального водевиля, которую он возвысил до уровня подлинного искусства. Его ограбления демонстрировали чудеса предварительной информации, расчета времени, согласованных действий и обмана. Причем добыча, попав ему в руки, исчезала со скоростью света, более не появляясь в той форме, в какой изготовил ее ювелир.

Самым ловким трюком Грейди было оставаться вместе со своими помощниками за пределами тюрьмы. Он безжалостно тренировал свою маленькую труппу в умении держать физиономии в масках, руки в перчатках, а рты на замке во время пребывания на сцене. В его постановках редко случались оплошности, а если они происходили, то виновный артист исчезал.

Как вполне логично указывал Бриллиантовый Джим, никакой свидетель не сможет опознать отсутствующего недотепу.

Грейди мог бы до бесконечности коллекционировать чужие драгоценности, доводя до исступления полицию и страховые компании, но однажды он пересолил.

Чтобы объяснить это, необходимо заглянуть в любовную жизнь Бриллиантового Джима. Лизбет — стройная красавица, сверкающая, как любой экспонат его коллекции, — была его возлюбленной два года и десять месяцев. В преступном мире романтическая привязанность, длящаяся почти три года, эквивалентна эпической страсти, поэтому можно простить развившуюся у Лизбет иллюзию постоянства. К несчастью, у нее параллельно развивался аппетит к пицце и мороженому, что отрицательно сказывалось на фигуре. В результате, когда однажды ночью Грейди оценил изящную анатомию Мейбеллин — танцовщицы из клуба «Суахили», — для Лизбет все было кончено.

Человек из персонала Грейди — страдающий от безнадежной любви гранильщик, который мог обработать материал топором не хуже, чем алмазом, — сообщил Лизбет скверные новости из телефонной будки в мужской комнате «Суахили», покуда Бриллиантовый Джим готовился сопровождать Мейбеллин домой.

Лиз была возмущена изменой. При этом она понимала, что, если не скроется с максимальной скоростью, ее жизнь будет стоить не дороже самого дешевого браслета в ближайшей лавке безделушек. Она знала слишком много профессиональных секретов Бриллиантового Джима и даже места захоронения пары «недотеп».

Поэтому Лизбет едва хватило времени подобрать летнее норковое манто и горсть сувениров, оставшихся после финального визита Грейди, прежде чем самостоятельно сымпровизировать трюк с исчезновением.

После этого она стала самой популярной девушкой в городе. Все разыскивали ее — особенно полиция и Грейди, который не жалел денег за информацию. Но на сей раз деньги не помогли. Лизбет не было в Нью-Йорке. Она отправилась в Канаду, где, согласно всем фильмам студии «Ройал Нортвест», полицейские были неподкупными и девушка могла обратиться за помощью без всякого риска. Накинув норковое манто на пухлые плечи, Лизбет поехала на такси в ближайший полицейский участок, где потребовала защиту в обмен на обещание выступить свидетельницей, вернувшись домой. При этом она настояла, чтобы ее поместили в камеру, пока Монреаль свяжется с Нью-Йорком.

Международные телефонные переговоры заняли целые сутки — вполне достаточное время для того, чтобы новости просочились, заполнив первые полосы нью-йоркских газет.

— Теперь Грейди знает, где она! — бушевал инспектор Квин, которому поручили это дело. — Он наверняка начнет за ней охоту. Девушка сказала Пигготту и Хессе, когда они прилетели в Монреаль, что может повесить на жирную шею Грейди убийство первой степени.

— Лично я бы не поставил ломаный грош за то, что эта шлюшка доберется до Нью-Йорка целой и невредимой, — мрачно промолвил сержант Вели.

— Разве Грейди — пилотирует реактивный истребитель? — осведомился Эллери. — Доставьте ее самолетом.

— Она не летает — у нее страх высоты, — огрызнулся инспектор. — Лизбет — единственная подружка Грейди, которая отказалась от пентхауса.

— Тогда поездом или автомобилем, — сказал Эллери. — В чем проблема?

— Поезд Грейди выведет из строя, — отозвался сержант Вели, — а автомобиль столкнет каким-нибудь грузовиком в яму глубиной в тысячу футов.

— Вы преувеличиваете.

— Маэстро, вы не знаете Грейди!

— Тогда действуйте с другого конца, — посоветовал Эллери. — Папа, арестуй Грейди и его шайку по какому-нибудь обвинению и запри в камеру. К тому времени, как они выйдут, эта женщина будет в безопасности где-нибудь на Манхэттене.

Когда Эллери узнал, что Бриллиантовый Джим предвидел вмешательство и исчез вместе со всей шайкой, включая Мейбеллин, в его глазах мелькнуло уважение.

— Давайте и мы проделаем фокус. Грейди предполагает, что вы доставите Лизбет в Нью-Йорк как можно скорее. Он знает, что она боится летать и что вы не рискнете на долгое путешествие автомобилем, поэтому решит, что ее привезут на поезде. Так как скорейший способ добраться железной дорогой — прямой экспресс из Монреаля, Грейди нацелится на него. Он знает в лицо Пигготта и Хессе?

— Будем считать, что знает, — сказал инспектор Квин. — Я понимаю, что ты имеешь в виду. Полечу в Монреаль с Джонсоном, Голдбергом и женщиной-полицейским, внешностью и телосложением напоминающей Лизбет. Пигготт и Хессе посадят женщину-полицейского с лицом под вуалью в экспресс, а тем временем Голди и Джонсон повезут Лизбет обычным поездом…

— Думаете, вам удастся таким образом провести этого Гудини?[51] — осведомился сержант Вели. — Советую изобрести что-нибудь позамысловатее.

— Брось, сержант, он всего лишь человек из плоти и крови, — невозмутимо произнес Эллери. — Но мы этим не ограничимся. Чтобы окончательно сбить его с толку, мы с папой где-нибудь снимем Лизбет с поезда и продолжим путешествие на автомобиле. Это тебя утешит, Вели?

Но сержант покачал головой:

— Вы не знаете Грейди.

Итак, детективы Голдберг и Джонсон вместе с мнимой танцовщицей кордебалета, а в действительности — полицейским Бруусгор полетели в Монреаль, и в назначенный час детективы Пигготт и Хессе у всех на виду усадили женщину-полицейского Бруусгор — с вуалью на лице и закутанную в норковое манто Лизбет — в шикарный вагон экспресса Монреаль-Нью-Йорк. Спустя полчаса после отхода экспресса детективы Джонсон и Голдберг, переодетые жителями северных лесов, с поношенными чемоданами в руках, сели следом за настоящей Лизбет в покрытый сажей вагон пыхтящего местного поезда, издевательски именуемого в расписании «Снежком». Лизбет была убого одетой, ее волосы стали иссиня-черными, а на лице, лишенном макияжа, появилось такое количество морщин, которое казалось способным одурачить даже самого Грейди.

Жарким июльским утром две полицейские машины без опознавательных знаков выехали с Сентр-стрит на Манхэттене на север штата Нью-Йорк. В одной из них находились Квины и сержант Вели, а в другой — шестеро здоровенных детективов.

Мрачный сержант сидел за рулем.

— Это не сработает, — предсказывал он. — Грейди как будто пользуется радаром и может «подмазать» кого надо на расстоянии девяти миль.

— Ты каркаешь, как знахарь, у которого болит живот, — проворчал инспектор. — Помни, Вели, если мы не доберемся в Уопог заранее…

Уопог был полустанком на Канадской и Нью-Йоркской железной дороге. Он состоял из нескольких куч угля и крошечной станционной постройки. Два автомобиля остановились около нее, и инспектор с Эллери вошли внутрь. Там никого не было, кроме пожилого мужчины в козырьке над глазами и нарукавниках, который с сердитым видом копался в недрах парализованного электрического вентилятора.

— Что со «Снежком»?

— С номером 113? Идет по расписанию.

— И когда прибывает?

— В 10.18.

— Через три минуты, — сказал Эллери. — Пошли.

Каждый автомобиль подъехал к одному из краев платформы. Двое из шести детективов устало прислонились к пустой багажной тележке. Больше на перроне никого не было.

Все уставились на север.

10.18 наступили и миновали.

В 10.20 в дверях появился начальник станции.

— Эй! — окликнул его инспектор Квин, прихлопнув москита. — Куда этот поезд уже прибыл? В Вермонт?

— На разъезд Гроув. — Начальник станции посмотрел на раскаленную железнодорожную колею. — Две остановки к северу. Там склады и паровозное депо, поэтому на разъезде останавливаются все поезда.

— Но поезд 113 останавливается и на следующей остановке к северу — в Мармионе, не так ли? Вы получили рапорт о нем оттуда?

— Как раз иду получать.

Они последовали внутрь за пожилым мужчиной, который надел наушники и начал возиться с телеграфным ключом.

— Начальник станции Мармион говорит, что 113-й прибыл и отошел вовремя. Отбыл из Мармиона в 10.12.

— А оттуда до Уопога всего шесть минут пути… — Эллери вытер шею.

— Странно. — Инспектор нахмурился. Было 10.22.

— Как поезд мог задержаться на четыре минуты на таком кратком перегоне?

— Что-то не так, — сказал начальник станции, вытирая пот из-за козырька и снова берясь за ключ.

Квины опять вышли на платформу высматривать местный поезд из Мармиона. Но вскоре Эллери вернулся в зал ожидания.

— Начальник, поезд мог перейти на экспрессную линию и проехать Уопог без остановки? — Он заранее знал ответ, так как они несколько миль ехали параллельно железной дороге, приближаясь к Уопогу.

— По этим путям ничего не проезжало на юг с 7.38 утра.

Эллери поспешил назад. Его отец быстро шел по платформе к полицейской машине. Два детектива уже присоединились к своим товарищам в другом автомобиле, который мчался по шоссе к северу.

— Поехали! — крикнул инспектор Квин. Эллери едва успел сесть, как сержант Вели рванул машину в сторону дороги. — Грейди каким-то образом разгадал наш трюк — очевидно, из управления была утечка! Он перехватил «Снежок» между Мармионом и Уопогом.

Шоссе шло параллельно железной дороге на расстоянии двадцати футов от нее, но между ними не было ничего, кроме гравия.

Никаких признаков пассажирского поезда, движущегося или стоящего, целого или потерпевшего катастрофу, а также товарного состава или хотя бы дрезины — ни в южном, ни в северном направлении.

Они едва не проехали Мармион, прежде чем осознали, что покрыли все расстояние между двумя станциями. Второй автомобиль стоял у еще более убогой хибарки, чем в Уопоге. Когда они развернулись и подъехали к нему, четверо детективов выбежали из станционной постройки.

— Поезд отошел от Мармиона в 10.12, инспектор! — крикнул один из них. — Начальник станции говорит, что мы спятили. Должно быть, мы как-то упустили его.

Два автомобиля помчались назад к Уопогу. Инспектор Квин сердито уставился на поблескивающие рельсы.

— Упустили пассажирский поезд? Вели, уменьши скорость…

— Ох уж этот Грейди! — простонал сержант Вели.

Эллери молча грыз костяшки пальцев, глядя на колею. Линия была абсолютно прямой, и ее нигде не загораживало ни одно строение. Нигде не было ни реки, ни озера, ни даже лужи. Ни поворотов, ни уклонов, ни веток, ни туннелей, ни мостов, ни оврагов. И никаких признаков крушения… Пустые рельсы тянулись через долину, словно проведенные по линейке на листе бумаги.

Впереди снова появился полустанок Уопог.

«Снежка» там не было.

— Проезд прибыл на разъезд Гроув и в Мармион вовремя, — проворчал инспектор. — И отошел из Мармиона, но не прибыл в Уопог. Значит, он должен находиться где-то между Мармионом и Уопогом! Не так ли? — Он с надеждой посмотрел на Эллери и сержанта.

— Тем не менее его там нет, — вздохнул Вели.

— Все это чертовы фокусы Грейди! — рявкнул старик. — Поезд наверняка между Мармионом и Уопогом, и я найду его, даже если мне придется купить планшетку для спиритических сеансов!

Они поехали назад в Мармион со скоростью десять миль в час, потом опять вернулись в Уопог. Начальник станции сидел в своей клетушке, вытирая лоб и глядя на освещенную солнцем долину через северное окно.

Некоторое время царило молчание. Когда Эллери заговорил, все вздрогнули.

— Начальник, свяжитесь снова с Мармионом и узнайте, не возвращался ли назад «Снежок» после отбытия оттуда в 10.12.

— Назад? — Лицо пожилого мужчины прояснилось. — Конечно! — Он схватил телеграфный ключ.

— Ты прав, Эллери! — воскликнул инспектор Квин. — Поезд выехал из Мармиона на юг, но потом проехал задним ходом на север мимо Мармиона для ремонта и сейчас он в депо на разъезде Гроув!

— На разъезде утверждают, — сказал начальник станции, — что «Снежок» отошел вовремя и никогда не был в их депо. А из Мармиона сообщили, что 113-й отбыл в южном направлении и не возвращался.

Все снова умолкли.

Внезапно инспектор, отгонявший эскадрон мух, топнул ногой и рявкнул:

— Но как мог исчезнуть целый поезд? «Снежок»! Снежок в июле! Неужели Грейди растопил его в воде?

— И выпил, — добавил сержант Вели, облизнув губы.

— Погодите… — сказал Эллери. — Я знаю, где «Снежок»! — Он бросился к двери. — И если я прав, нам лучше поспешить — или проститься с Лизбет навсегда!

— Но где? — взмолился инспектор Квин, когда два автомобиля вновь устремились на север к Мармиону.

— У Грейди в брюхе, — отозвался сержант, борясь с рулем.

— Он хотел заставить нас так думать! — крикнул Эллери, перекрывая рев мотора. — Быстрее, сержант! Поезд отошел от Мармиона и не появился на следующей станции к югу, где мы собирались подобрать Лизбет. Он исчез без следа. Между Мармионом и Уопогом нет ничего, что могло бы объяснить его исчезновение, — ни моста, откуда он мог упасть, ни реки, озера или оврага, куда он мог свалиться, ни туннеля, где он мог спрятаться, — только прямая линия на голой равнине. Великолепная иллюзия! Но объяснением служат те же факты, которые придают этому вид чуда… Нет, Вели, не замедляйте! — крикнул Эллери, когда впереди появился полустанок Мармион. — Поезжайте на север — мимо Мармиона!

— На север мимо Мармиона? — ошеломленно переспросил инспектор. — Но поезд проехал через Мармион, Эллери, направляясь на юг…

— Однако его нет нигде к югу от Мармиона, не так ли? И факты свидетельствуют, что состав физически не может находиться нигде к югу от Мармиона. Значит, он вообще не проезжал здесь!

— Но начальник станции Мармион говорит…

— Говорит то, за что заплатил ему Грейди! Это был трюк с целью заставить нас кружить между Мармионом и Уопогом, покуда Грейди и его шайка остановили поезд между Мармионом и разъездом Гроув! Слышите стрельбу впереди? Мы успели вовремя!

В четырех милях к северу от Мармиона, где долина переходила в подножие холмов, они увидели «Снежок». Ему преграждал дорогу стоящий поперек рельсов массивный грузовик с прицепом, и его обстреливали около дюжины бандитов, скрывающихся в лесу.

Две фигуры: одна — лежащая неподвижно, а другая — ползущая к лесу с перебитой ногой, — свидетельствовали, что нападавшие получили отпор. Из двух занавешенных окон вагона лес осыпал град пуль. Грейди и компания не знали, что переодетые северными лесовиками Голдберг и Джонсон несли в чемоданах два пистолета-пулемета и достаточное количество боеприпасов.

Когда нью-йоркские детективы из автомобиля вступили в сражение, банда Грейди бросила оружие и подняла руки.

Эллери и инспектор вошли в вагон и увидели, что Лизбет съежилась на полу вместе с другими перепуганными пассажирами среди кучи горячих гильз, а детективы Джонсон и Голдберг трясущимися руками зажигают сигареты.

— С вами все в порядке, девушка? — с тревогой осведомился инспектор. — Вам что-нибудь нужно?

Глаза Лизбет устремились на него из хаоса дыма, крашеных волос, пота и слез.

— Только место свидетеля, папаша! — прошептала она.

Отдел ложных претендентов ВЕДЬМА С ТАЙМС-СКВЕР

Если бы вы в прошлом году спросили отца Боуэна из церкви Всех Душ неподалеку от Таймс-сквер, разделяет ли он доктрину Второзакония относительно ока за око, он бы упрекнул вас, будучи добрым англиканцем, и процитировал бы стих 39 главы 5 Евангелия от Матфея, предписывающий подставить левую щеку тому, кто ударит вас в правую. Но если вы зададите ему этот вопрос сегодня, отец Боуэн, скорее всего, усмехнется и процитирует сугубо мирское изречение Эллери Квина по поводу дела ложного претендента.

Среди паствы отца Боуэна на Западных 40-х улицах можно отыскать немало паршивых овец. До прошлого года худшей из них была веселая пожилая леди, известная зазывалам, продавцам газет, барменам, копам и другим обитателям Бродвея как Ведьма, — карга с длинными светлыми с проседью волосами, морщинистыми щеками и быстрыми голубыми глазами, которая носила юбки, волочащиеся по тротуару, безобразную шаль и мужскую шляпу, извлеченную из мусорного ящика какого-то ночного клуба. Ведьма — в ее жилах текла английская кровь, и ее фамилия была Уичингейм — жила одна в полуподвале около Десятой авеню, торгуя по ночам фиалками, букетиками гардений для корсажей и страховыми полисами под навесами и неоновыми вывесками. Ближе к утру ее обычно можно было застать в каком-нибудь ночном баре перед длинной вереницей пустых стаканов из-под джина с тоником, напевающей «Ярчайший и лучший из утра сынов» или «Единственный церкви фундамент»[52] хриплым бодрым голосом. В церкви Всех Душ она появлялась не слишком часто, но регулярно бывала в исповедальне, где с энтузиазмом вдавалась в клинические подробности.

Ее пастырь тяжко трудился в этом винограднике, но не имел повода возрадоваться, покуда однажды зимой Ведьма не приняла по ошибке свежий снег за простыню своей кровати и не проснулась в больнице Бельвю с двухсторонней пневмонией. Во время болезни на нее снизошел свет, и она послала за отцом Боуэном, который спешно начал культивировать самую упрямую из его виноградных лоз, и вернулась домой кающейся грешницей.

— Тогда в чем проблема, отец Боуэн? — спросил Эллери, морщась во время попытки повернуться в кровати. Десять дней назад он слег с приступом ишиаса и сходил с ума от боли, когда пришел священник.

— Корень проблемы — любовь к деньгам, мистер Квин. — Отец Боуэн просунул костлявую руку под мышку Эллери, ловко помогая ему повернуться. — Смотрите Первое послание святого Павла к Тимофею, глава 6, стих 10.[53] Как выяснилось, мисс Уичингейм располагает изрядным количеством ценных предметов, бумаг и наличных денег. Разумеется, бедняжка была скрягой. Но теперь, в период духовного возрождения, она хочет все отдать.

— Какому-нибудь нуждающемуся бармену, отец?

— Хорошо бы, если так, — вздохнул старый священник. — Я знаю по меньшей мере трех, чья нужда велика. Но нет — все должно перейти к ее единственному наследнику. — И отец Боуэн поведал Эллери странную историю племянника Ведьмы.

У мисс Уичингейм была сестра-близнец, и, хотя они во всем походили друг на друга внешне, их вкусы резко отличались. Например, мисс Уичингейм рано выказала склонность к джину и ржаному виски, в то время как ее сестра считала алкоголь изобретением дьявола.

К несчастью для мисс Уичингейм, различия во вкусах распространялись и на мужчин. Мисс Уичингейм влюбилась в маленького смуглого человечка — спустя сорок пять лет она не помнила, итальянца или испанца, — а ее сестра, чьим евгеническим кредо было «люби похожего», отдала девичье сердце «сугубо нордическому типу», как говорила Ведьма отцу Боуэну, — некоему Эрику Гору из Фергас-Фоллс в Миннесоте, высокому флегматичному викингу, который перешел в Англиканскую церковь и стал священником-миссионером. Итальянец или испанец мисс Уичингейм оказался негодяем, который бросил ее невенчанной, с приятными, хотя и не слишком респектабельными воспоминаниями, а преподобный Гор предложил ее сестре священное таинство брака, на что та дала согласие.

У Горов родился сын, и, когда ему исполнилось восемь лет, родители отплыли с ним на Восток. Какое-то время жена миссионера переписывалась с сестрой, но, так как мисс Уичингейм все чаще меняла адрес, письма из миссии в Корее приходили все реже, а потом и вовсе прекратились.

— Насколько я понимаю, — сказал Эллери, осторожно передвигая левую ногу, — когда ваша причастница покаялась в грехах, она попросила вас разыскать ее сестру.

— Я навел справки в нашем миссионерском отделе, — кивнул отец Боуэн, — и выяснил, что отец Гор и его жена были убиты много лет назад — до войны японцы делали очень затруднительной работу христианских миссионеров в Корее — и что их миссию сожгли дотла. Считалось, что их сыну Джону удалось бежать в Китай, но никаких его следов найти не удалось. Моя прихожанка обнаружила неожиданную твердость характера. Мисс Уичингейм настаивала, что ее племянник жив, что его нужно отыскать и привезти в Соединенные Штаты, дабы она могла перед смертью обнять его и передать ему все свои деньги. Не стану утомлять вас подробностями наших поисков, мистер Квин, которые были дорогостоящими и безнадежными — вернее, безнадежными они казались мне, ибо мисс Уичингейм не сомневалась в успехе.

— И племянника Джона нашли?

— Да, мистер Квин. Даже двух.

— Прошу прощения?

— Они появились в моем доме, прибыв из Кореи, и каждый из них утверждает, что он Джон Гор, сын Эрика и Клементайн Гор, и что другой — наглый самозванец. Говоря откровенно, я в затруднении.

— Полагаю, они похожи?

— Нисколько. Хотя оба блондины и обоим около тридцати пяти лет — возраст соответствует, — они абсолютно не похожи ни друг на друга, ни на отца и миссис Гор, чьи старые фото сохранились. Но поскольку идентифицированной фотографии Джона Гора не существует, даже их различия не в состоянии помочь.

— А как же визы, паспорта, удостоверения, архивные документы?

— Вы забываете, мистер Квин, — вздохнул отец Боуэн, — что последние годы Корея не была страной мира и покоя. Вроде бы оба молодых человека были близкими друзьями и работали в одной и той же нефтяной компании в Китае. Когда китайские коммунисты захватили власть, они бежали в Южную Корею. Там их застало северокорейское вторжение, и они с трудом спаслись вместе с толпой беженцев, когда коммунистические армии взяли Сеул. Обстановка была суматошной — обычные меры предосторожности едва соблюдались. Каждый молодой человек располагает документами на имя Джона Гора, и каждый летел самолетом, хотя и с посадкой на разные аэродромы.

— Как они объясняют идентичные документы?

— Каждый из них говорит, что другой украл его удостоверения и скопировал их — кроме, конечно, фотографии в паспорте. Каждый заявляет, что рассказывал другому о тете в Штатах. Никакую проверку в Корее произвести невозможно, а документы китайской нефтяной компании, к сожалению, недоступны. Все наши запросы через дипломатических посредников коммунистическим властям Китая игнорировались. Можете не сомневаться, мистер Квин, что нет никакого способа проверить их личности.

Эллери был удивлен, обнаружив себя сидящим в кровати — эту позу он не мог принять более недели.

— А Ведьма? — спросил он.

— Мисс Уичингейм тоже озадачена, мистер Квин. В последний раз она видела племянника в семилетнем возрасте — перед тем, как родители увезли его на Дальний Восток. Джон провел с ней увлекательную неделю в Нью-Йорке, во время которой она вела дневник — он до сих пор у нее.

— Тогда все просто, — сказал Эллери. — Ей остается только расспросить обоих молодых людей об этой неделе. Подлинный племянник наверняка сохранил в памяти что-то из столь ярких впечатлений детства.

— Она уже это сделала, — печально произнес отец Боуэн. — Каждый из них что-то помнит и заявляет, что другой может ответить на вопросы, так как он все рассказал ему об этом. Бедная женщина готова разделить между ними деньги… Но я не могу этого допустить! — сурово добавил старый священник. — Вы в состоянии найти какой-то выход, мистер Квин?

Эллери задал все вопросы, какие только смог придумать — а он придумал много.

— К сожалению, отец, я не вижу… — начал он наконец, качая головой.

Лицо отца Боуэна вытянулось, но Эллери внезапно застыл.

— Ну? — воскликнул священник.

— Возможно, есть способ добраться до истины… Где сейчас оба Джона?

— У меня дома.

— Не могли бы вы привезти их сюда, скажем через час?

— Конечно мог бы!

Спустя час пожилой священник ввел в спальню Эллери двух сердитых молодых людей и со зловещим щелчком закрыл дверь.

— Я с трудом удержал их от драки, мистер Квин… Джентльмены, это Эллери Квин, — холодно произнес отец Боуэн, — и он вскоре положит конец этой неразберихе!

— Мне наплевать, кто он и что он скажет, — проворчал первый молодой человек. — Я Джон Гор.

— Черта с два! — отозвался второй. — Ты просто выкопанный труп!

— Тебе когда-нибудь отрывали голову мертвецы?

— Попробуй!

— Будьте добры, — прервал Эллери, — встаньте рядом лицом к этому окну.

Оба повиновались.

Эллери окинул их внимательным взглядом. Первый молодой человек был высоким блондином с широкими плечами, карими глазами, курносым носом, большими ногами и натруженными руками. Второй был низкорослым, с рыжеватыми волосами, голубыми глазами, крючковатым носом, маленькими ногами и руками, не привыкшими к физическому труду. Они не походили друг на друга, как два котенка в уличном помете, но обе пары кулаков были наготове, обе пары глаз смотрели сердито, и было невозможно определить, чей гнев более искренний.

— Видите? — с отчаянием воскликнул священник.

— Вижу, отец, — улыбнулся Эллери сквозь терзающую его боль, — и с удовольствием опознаю для вас подлинного Джона Гора.

Молодые люди уставились друг на друга, словно каждый призывал другого к попытке к бегству.

— Предупреждаю, джентльмены, — сказал Эллери, — что в соседней комнате ждет могучий детектив-сержант по имени Том Вели, который может переломить любого из вас надвое, даже не стряхнув пепел с сигареты. Вас интересует, откуда мне известно, кто из них Джон Гор, отец Боуэн?

— Да, мистер Квин, — отозвался ошеломленный священник. — Ведь вы не задали им ни одного вопроса!

— Пожалуйста, подойдите к той полке, отец, — попросил Эллери, — и передайте мне ту толстую, зловещего вида книгу в обложке из чистой бумаги… Благодарю вас… Этот том, джентльмены, угрожающе озаглавлен «Судебная медицина и юридическая биология» и написан ведущими авторитетами в этой области, Менделиусом и Клаггеттом. Давайте посмотрим — это должно быть на пятисотых страницах… Вы говорили мне, отец, что сестра-близнец мисс Уичингейм внешне походила на нее полностью. Так как, по вашим словам, у мисс Уичингейм голубые глаза, значит, миссис Гор также была голубоглазой. И вы описали преподобного Гора, со слов мисс Уичингейм, как мужчину «сугубо нордического типа», что этнологически также помешает отца Джона Гора среди голубоглазых… Ага, вот оно! Позвольте прочитать вам второй абзац на странице 563 этого авторитетного труда. «Двое голубоглазых родителей, — произнес Эллери, глядя на открытую страницу, — могут произвести на свет ребенка только с голубыми глазами, а не с карими»…

— Он убегает! — воскликнул отец Боуэн.

— Держите его, Вели! — крикнул Эллери.

Сержант Вели, появившись как по волшебству, эффективно выполнил приказ.

Покуда сержант уводил высокого, широкоплечего и кареглазого самозванца, а низкорослый и голубоглазый Джон Гор пытался выразить Эллери благодарность на смешанном англо-китайско-корейском языке, отец Боуэн подобрал с кровати толстую книгу, которую Эллери успел закрыть, и нашел страницу 563. Его лицо недоуменно наморщилось, он снял бумажную обложку и посмотрел на переплет.

— Но, мистер Квин, эта книга вовсе не «Судебная медицина и юридическая биология», а старое издание «Кто есть кто»!

— Разве? — виновато откликнулся Эллери. — А я мог бы поклясться…

— Не надо, — строго прервал его отец Боуэн. — Дело в том, что Менделиуса и Клаггетта не существует в природе. Вы просто выдумали эту цитату о голубых и карих глазах, не так ли?

— Было время, когда книги утверждали именно это, — печально промолвил Эллери, — но теперь они, вероятно, так не делают — слишком у многих голубоглазых родителей, чье поведение безупречно, рождаются кареглазые дети. Но наш кареглазый претендент этого не знал. А сейчас, — обратился Эллери к молодому голубоглазому Джону, который уставился на него разинув рот, — я потребую свой гонорар. Поверните меня в этой чертовой… прошу прощения, отец… кровати!

Отдел рэкета «КЛУБ ИГРОКОВ»

Жизнь «Клуба игроков» была веселой, но сравнительно короткой, и, когда клуб неожиданно прекратил свое существование, начались поиски объяснений. Однако бывшие члены клуба дали страшную клятву, связывающую их сильнее, чем клятва на крови, поэтому ни одного нарушителя заговора молчания отыскать не удалось. Эти люди были бизнесменами — в большинстве случаев миллионерами, добившимися успеха собственными силами и лишь недавно удалившимися от дел, — и едва ли могли признаться, что их подвела простая арифметика.

Эллери был допущен к священным тайнам «Клуба игроков» зимним утром, когда сверкающий чистотой лимузин, который, казалось, не могла запятнать слякоть 87-й улицы, высадил у его порога трех мужчин. Инспектор Квин, работавший дома над конфиденциальным рапортом комиссару, приподнял брови при виде размера автомобиля и удалился с бумагами в кабинет, оставив, однако, дверь чуть приоткрытой для подслушивания.

Трое мужчин представились как Чарлз Ван Уайн, Корнелиус Луис и Горман Фитч. Ван Уайн был худощавым и с синеватым лицом, Луис — массивным и загорелым, а Фитч — розовощеким коротышкой. Если Ван Уайн выглядел как редкий крошащийся сыр в витрине магазина деликатесов на Парк-авеню, то Луис напоминал ростбиф, подаваемый к столу на Уолл-стрит. Что же касается Фитча, то он в точности соответствовал воспоминаниям Эллери о поедаемых в детстве сладостях под названием «Хитрый дедушка», — Фитч, как он сразу объявил, сделал деньги на бюстгальтерах.

«Клуб игроков», как они объяснили Эллери, был ассоциацией семнадцати бизнесменов на покое, обладающих страстью к игре и средствами для ее удовлетворения. Вдобавок к традиционным групповым азартным играм, происходившим в клубных помещениях, члены ассоциации предлагали разного рода необычные игровые авантюры друг другу на индивидуальной основе, позволяющие проявить изобретательность и воображение. Предложения присылались по почте, анонимно и на специальном бланке «Клуба игроков», доступном только его членам.

— Почему анонимно? — спросил заинтригованный Эллери.

— Ну, если кто-то пострадает, — пискнул маленький розовый мистер Фитч, — мы не хотим, чтобы он затаил злобу на приславшего предложение.

— Конечно, мы все — люди надежные, — добавил Ван Уайн, теребя набалдашник трости, — иначе такое не было бы возможно.

— Очевидно, кто-то утратил надежность, — заметил Эллери, — иначе, джентльмены, вас бы здесь не было.

Трио обменялось взглядом.

— Расскажите вы, Ван Уайн, — пробасил массивный мистер Луис.

— Луис зашел ко мне этим утром, — начал Ван Уайн, — спросить, не участвовал ли я в одной из индивидуальных игр клуба, которой он наслаждался, и когда мы сравнили письма, то обнаружили, что оба принимали в ней участие. Мы заинтересовались, не было ли у нас и других компаньонов, а так как мистер Фитч живет по соседству, заглянули к нему и выяснили, что он тоже был вовлечен в игру. Ровно три недели назад каждый из нас получил с утренней почтой продолговатый конверт с отпечатанным на машинке сообщением на клубном бланке, предлагавшим купить определенные акции. Они считались крайне нестабильными — поднимались в цене в один день и падали в другой, — так что это походило на азартную игру, и мы трое купили акции. Вскоре они подскочили в цене, и мы сорвали большой куш. Две недели назад мы получили второе письмо, предлагающее покупку других, столь же нестабильных акций. Через два дня цена на них взлетела, и мы снова получили кучу денег. А ровно неделю назад…

— Повторилось то же самое, — нетерпеливо прервал Корнелиус Луис.

— Вы хотите знать, — осведомился Эллери, — как он это проделывает?

— Мы и так это знаем, — раздраженно отозвался пухлый мистер Фитч. — У него есть внутренняя информация. Дело не в том…

— Значит, в письме, которое вы все получили сегодня утром?

Массивный экс-банкир сердито уставился на него:

— Откуда, черт возьми, вы знаете, что мы получили письма и сегодня?

— Давайте назовем автора «мистер Икс», — сказал Эллери, невольно проникаясь духом игры. — Первое письмо мистера Икс пришло ровно три недели тому назад, второе — две недели, а третье — неделю. Логично предположить, мистер Луис, что четвертое письмо пришло сегодня. Что в нем беспокоит вас, джентльмены?

Чарлз Ван Уайн извлек длинный конверт.

— Прочтите его, мистер Квин, и судите сами.

Конверт был отличного качества, без обратного адреса. Имя и адрес Ван Уайна были отпечатаны на машинке, а судя по почтовому штемпелю, письмо отправили вчера вечером.

Эллери извлек из конверта лист бумаги с выгравированной наверху золотыми буквами надписью «Клуб игроков»:

«Дорогой член клуба! Как Вам понравились мои три биржевые информации? Теперь появилось кое-что новое, причем оно выглядит лучше предыдущих. Но необходима строгая секретность — я должен провернуть это лично, иначе все отменяется. Если Вы согласны рискнуть 25000 долларов, воспользовавшись шансом удвоить их за семь дней и не задавая вопросов, заверните деньги в водонепроницаемый пакет и оставьте их у подножия гробницы Доминикуса Пайка на кладбище церкви Троицы завтра ровно в половине четвертого утра. Не пытайтесь подглядывать, не то испортите все дело».

Подпись отсутствовала.

— Я говорил Луису, — сказал Ван Уайн, — что это отличная игра. Человек проявил себя надежным партнером. Я — за.

— Я не говорю, что я — против, — проворчал Корнелиус Луис. — Единственное, что меня смущает…

— Разве мы не для этого здесь? — осведомился Горман Фитч. — Что вы об этом думаете, Квин? Это кажется вам убедительным?

— Вы подвергаете сомнению честность товарища по клубу, — холодно произнес Ван Уайн.

— Я просто задаю вопрос!

— Все может быть, Ван Уайн, — заметил Луис. — А если кто-то окажется мошенником, клубу конец, и вы это знаете. Каково ваше мнение, Квин?

— Звучит привлекательно, — пробормотал Эллери. — Но я хотел бы копнуть поглубже, прежде чем высказывать окончательно мнение. Кто-нибудь еще принес с собой сегодняшнее письмо?

— Свое я оставил дома, — заявил Луис.

— Они практически идентичны письму Ван Уайна, — сказал Фитч.

— Тем не менее я хотел бы их видеть — вместе с конвертами. Что, если вы сразу пришлете мне письма с посыльным? Я позвоню вам троим до полудня.

Как только закрылась входная дверь, дверь кабинета открылась, и появился инспектор Квин.

— Неужели я расслышал правильно? — недоверчиво осведомился он. — Ты сказал этой троице, что это звучит привлекательно? Что же привлекательного в афере?

— Твоя беда в том, — поморщился Эллери, — что в тебе не течет кровь игрока. Почему бы не подождать развития событий?

Выйдя из кабинета незадолго до полудня, инспектор Квин застал своего знаменитого сына исследующим два конверта и их содержимое. Конверт Корнелиуса Луиса, отправленный вчера вечером, в точности походил на конверт, полученный Чарлзом Ван Уайном, и текст на клубном бланке был таким же, за исключением того, что Луису предлагалось положить у гробницы на кладбище церкви Троицы двадцать пять тысяч не в половине четвертого, а без четверти четыре утра. Маленький простой конверт Гормана Фитча, также отправленный вчера вечером, содержал такое же послание на бланке клуба, но Фитч должен был положить пакет с деньгами ровно в четыре утра.

— Полагаю, — сказал инспектор, — ты собираешься рекомендовать этим помешавшимся на играх субъектам следовать полученным инструкциям?

— Разумеется, — весело отозвался Эллери. К удивлению отца, он позвонил по очереди Ван Уайну, Луису и Фитчу, информировав каждого, что, по его профессиональному мнению, игра надежна, как Форт-Нокс,[54] и он сожалеет об отсутствии права — и двадцати пяти тысяч, — не позволяющем ему присоединиться к ним.

— Ты выжил из ума, Эллери? — проворчал инспектор, когда его сын в третий раз положил трубку. — Единственная надежная вещь в этом рэкете — то, что каждого из трех простофиль собираются облапошить на двадцать пять тысяч баксов!

— Рэкете? — пробормотал Эллери.

Старый джентльмен с трудом сдерживался.

— Этот ловкач вымогает деньги у целой группы простаков…

— Мистер Икс? И что ты подразумеваешь под «группой»?

— В клубе семнадцать членов! Один из них за что-то обозлился — может, проигрался в пух и прах — и разработал схему, в основе которой — слив биржевой информации шестнадцати другим членам. Он скупает неустойчивые акции и пишет половине членов клуба, чтобы они играли на повышение, а другой половине — чтобы играли на понижение. Повысятся акции в цене или понизятся, одна половина проигрывает, а другая выигрывает, и для выигравших он гений. После этого он игнорирует проигравших и посылает вторую информацию о других нестабильных акциях только выигравшим…

— Цифры! — прервал Эллери. — Сколько человек должны получить вторую информацию?

— Половина первых шестнадцати — восемь первых выигравших! Половине этих восьми он советует играть на повышение, а другой половине — понижение. И снова половина должна выиграть…

— Точное число, пожалуйста, — опять перебил Эллери.

— Неужели ты не способен даже к детсадовской арифметике? Половина восьми — четыре! Теперь у него есть четверо дважды выигравших. Он опять приобретает нестабильные акции и посылает третье письмо, предлагая половине четверых играть на повышение, а второй половине — на понижение. В итоге у него остаются двое выигравших уже трижды, которые абсолютно уверены в надежности его информации, поэтому он готов хапнуть большой куш и посылает четвертое письмо двум простофилям…

— Скольким? — переспросил Эллери.

— Двум трижды выигравшим!

— Если начинать с шестнадцати, то должно получиться два, — согласился Эллери. — Но беда в том, что их трое.

Инспектор медленно опустился на стул.

— Один из них лишний, — продолжал Эллери. — Вопрос: кто он и как ему удалось опровергнуть законы математики? Он не мог этого сделать, поэтому является не одним из простаков, а нашим другом, мистером Икс.

— Ван Уайн, Луис или Фитч. Один из них — мошенник…

— Боюсь, что да. Кем бы он ни был, сегодня утром ему пришлось совещаться с двумя его жертвами. Письма, предписывающие оставить деньги на кладбище, были отправлены вчера вечером и уже доставлены, так что ему оставалось только притвориться еще одним выигравшим трижды. Если бы я посоветовал невиновным не выполнять инструкции, мистер Икс просто не явился бы этой ночью на церковное кладбище. Но так как я воздержался от подозрений и угроз, он продолжит осуществлять свой план. Ясно?

— Как теория относительности, — отозвался инспектор и поспешил в полицейское управление готовиться к мероприятию на кладбище церкви Троицы у могилы некоего Доминикуса Пайка.

Той ночью призраки бродили по Бродвею и Уоллстрит, но к часу они скрылись за живописными надгробиями церковного кладбища. Эллери настоял, чтобы инспектор разделил с ним старую скамью Джорджа Вашингтона в часовне, бормоча что-то о долгом зимнем ожидании и Отце Истины.

В четверть четвертого Квины спрятались за одной из юбок Матушки Троицы, дрожа от холода, словно кладбищенские воры.

Ровно в половине четвертого тощая тень Чарлза Ван Уайна упала на могилу Доминикуса Пайка, положила что-то на замерзшую землю и скрылась.

Без четверти четыре появился объемистый силуэт Корнелиуса Луиса, бросил что-то у могилы и исчез.

С последним ударом четырех часов низкорослая фигура Гормана Фитча повторила процедуру и также удалилась.

— Кто бы он ни был, рисковать он не хочет, — прошептал инспектор Квин. — Если бы что-то пошло не так, он бы выглядел одним из простофиль, оставляющих на могиле двадцать пять штук. Теперь он подождет некоторое время, а потом вернется за тремя пакетами. Интересно, кем из них он окажется.

— Ты имеешь в виду, папа, что не знаешь этого? — удивленно спросил Эллери.

— Да, не знаю, — злобно прошипел инспектор. — И не говори мне, что ты это знаешь!

Эллери вздохнул.

— Икс, безусловно, не посылал себе никаких писем — он не ожидал, что ему придется фигурировать в качестве «жертвы». Когда ситуация вынудила его к этому вчера утром. Икс оказался в сложном положении. Конечно, он мог солгать двум другим, что тоже получил четвертое письмо, но я попросил предъявить его — вместе с конвертом. Чтобы выглядеть подлинным, конверт, переданный мне, должен был иметь такой же почтовый штемпель, как на двух остальных, свидетельствующий об отправке накануне вечером. Но это оказалось невозможным — было уже утро. Поэтому Икс сделал то, что мог. Просмотрев свою обычную утреннюю почту, он нашел простой маленький конверт, адресованный ему, но без обратного адреса и с почтовым штемпелем предыдущего вечера, и отправил его мне, вложив туда письмо, которое спешно отпечатал на машинке. Единственная беда была в том, что конверт отличался по форме от тех, которые он послал своим жертвам. Полагаю, Икс надеялся, что я не замечу разницу.

— Конверт Ван Уайна был продолговатым…

— А конверт Луиса — идентичным конверту Ван Уайна. Но третий конверт был маленьким, и его прислал мне…

Церковное кладбище осквернил вопль, и лучи фонарей осветили фигуру, присевшую на корточки над тремя пакетами, словно мальчик на грядке с дынями, — пухлую маленькую фигуру Гормана Фитча.

Отдел предсмертных сообщений ИСТОРИЯ С «GI»

Эллери сошел с Атлантического экспресса в своем любимом городке, замаскированный шапкой-ушанкой, шарфом и лыжами, надеясь, что на этот раз ничто не помешает его зимним каникулам. Но едва он успел сбросить снаряжение в охотничьем домике Билла Йорка на Лысой горе, как его позвали к телефону. Разумеется, звонил шеф полиции Райтсвилла, сообщая об очередном преступлении.

— Я еще даже не разделся, — пожаловался Эллери. — Чем занимаются ваши преступники, Дейкин, — читают в «Райтсвиллском архиве» сообщения о прибывающих в город?

— Это необычный преступник, — ответил шеф Дейкин чрезвычайно возбужденно. — Могу я сразу же прислать за вами машину?

Худощавый пожилой янки с нетерпением ждал на Стейт-стрит у бокового входа в здание окружного суда. Он сел в полицейский автомобиль и протянул руку Эллери.

— Я не спал почти всю ночь, — вздохнул Дейкин. — Помните Клинта Фосдика?

— Конечно. Хозяйственный магазин на Слоукем-стрит возле Аппер-Уислинг. Что натворил старый Клинт?

— Это с ним кое-что натворили. Его убили вчера вечером, и я могу сказать вам, кто это сделал, но хочу услышать это от вас.

Эллери уставился на автора столь экстраординарного заявления, покуда автомобиль пересекал обледеневшую площадь и полз вверх по Дейд-стрит.

— Почему? Вы не уверены?

— Хотел бы я быть так уверен в месте на небесах, — проворчал Дейкин. — Я не только уверен в том, кто убил Клинта, но знаю, как он это сделал, и более того — располагаю достаточными доказательствами, чтобы его осудили.

— Тогда в чем проблема, Дейкин?

— В «GI», — ответил шеф полиции. — Эти две буквы что-нибудь означают для вас, мистер Квин?

— Ну, разумеется…

— Единственная беда в том, что они не соответствуют моим доказательствам, — продолжал Дейкин. — А если я не приведу их в соответствие, то ловкий защитник сможет заставить присяжных сомневаться. Поэтому выслушайте факты без предубеждений, мистер Квин, и, может, вам удастся что-нибудь придумать. Помните братьев Смит, которых мы всегда называли Президентами?

— Смит? Президенты? — Эллери выглядел озадаченным.

— Их отцом был Джефф Смит — Томас Джефферсон Смит, который преподавал американскую историю в райтсвиллской средней школе. Джефф женился на Марте Хиггинс, и у них было трое сыновей. Старший, Ваш, побывал на войне и сейчас работает адвокатом — когда вообще работает. Линк тоже послужил в армии, а потом поступил в медицинский колледж — он сейчас заканчивает стажировку в райтсвиллской больнице общего профиля. А Вуди, младший, был призван в армию три месяца назад.

Клинт Фосдик положил глаз на Марту Хиггинс еще до того, как она вышла за Джеффа Смита. Но Клинт был на восемнадцать лет старше ее и окончил всего четыре класса — даже писать умел только большими печатными буквами, — так что против окончившего колледж Джеффа у него не было ни одного шанса.

Но в 37-м году Джефф Смит утонул в озере Куитонокис, когда руководил детским летним лагерем. Марта осталась вдовой без гроша в кармане, с тремя голодными мальчуганами, а старый преданный Клинт все еще ждал… Короче говоря. Марта вышла за него, и Клинт купил большой дом на Хилл-Драйв — тот самый, со стодвадцатилетними деревьями, — где они все и поселились.

Кадык шефа полиции подпрыгнул, когда машина поднялась на Холм и заскользила по Хилл-Драйв между старыми райтсвиллскими особняками.

— Клинт делал для мальчиков все — отправил их в колледж, купил им автомобили, давал сколько угодно денег… Когда Марта умерла от гриппа во время войны, Клинт заменил им отца и мать. Они были ему благодарны — называли его папой, делали подарки на день рождения, День отца и Рождество, обращались к нему со своими проблемами. Юный Вуди — который недавно пошел в армию — рос диким, как эйрширский бык Айвора Кросби, но Клинт брал вину на себя, говоря, что избаловал мальчишку, — они действительно были очень близки. Линк — врач — всегда старательно учился; Клинт утверждал, что ни у кого не было лучшего сына. Что касается Ваша — старшего, — то он вырос чересчур легкомысленным. Клинту постоянно приходилось вытаскивать его из передряг после каждой ночи с субботы на воскресенье — то из-за карточного долга, то из-за девушки из Лоу-Виллидж — и заставлять его вовремя приходить в свою адвокатскую контору, но он уверял, что Ваш — добрейший парень в мире.

Так вот, насчет одного из пасынков Клинт ошибся, — закончил старый шеф полиции, — один из них отравил его, и я увижу убийцу поджаривающимся на электрическом стуле, как сарделька на грязной сковородке, если вы скажете мне, что означает «GI», мистер Квин!

— С удовольствием, — терпеливо отозвался Эллери, — если только вы объясните…

Но машина уже затормозила перед занесенной снегом лужайкой Фосдиков, и Дейкин умолк. Они стряхнули снег с галош в прихожей, и шеф двинулся через мрачный просторный холл мимо одного из своих молодых подчиненных к библиотеке Клинта Фосдика.

— Здесь экономка Клинта, Летти Доулинг, нашла его прошлой ночью, когда услышала, как упал стул, и прибежала в библиотеку.

Это была красивая старая комната с высоким потолком и дубовыми панелями, но ее теперешняя тишина казалась Эллери удручающей. Он сразу понял, где лежало тело, — вращающийся стул с кожаной спинкой за письменным столом был опрокинут набок, а восточный ковер под ним скомкан, как если бы умирающий цеплялся за него в агонии.

Среди разбросанных на столе бумаг лежал перевернутый стакан для коктейля. Рядом на подносе стоял графин, наполненный до середины почти бесцветной жидкостью. Эллери склонился над графином, принюхиваясь.

— Да, яд был в коктейле, — кивнул шеф Дейкин. — Клинт был трезвенником, вроде меня, но после смерти Марты пристрастился к мартини. Вечерами, тоскуя по ней, он сидел в библиотеке и пил.

— Кто смешивал коктейль? — резко осведомился Эллери.

— Это ничего вам не скажет — Клинт готовил его сам. Я срежу для вас несколько углов, — продолжал Дейкин. — Комната экономки — старой Летти — находится рядом с кухней. Вчера рано утром — в четверть седьмого — Летти, которая простудилась и плохо спала, встала с кровати за аспирином. Услышав звяканье в буфетной, где хранилась выпивка — в том числе почти полная бутылка джина, которую Ваш принес для Клинта в среду вечером, — она приоткрыла дверь и увидела, как один из братьев Смит колдует в кухне над этой бутылкой. В руке он держал что-то вроде пузырька с лекарством. Летти четко видела его лицо.

Потом она услышала голос Клинта, который спустился в кухню за утренним кофе раньше обычного, зная, что Летти больна. Она слышала, как Клинт спросил пасынка, что он делает, а тот что-то пробормотал и вернулся наверх. Но Летти видела, как он быстро поставил бутылку на место, услышав шаги Клинта, и спрятал опустевший пузырек в карман халата. Я нашел этот пузырек среди мусора на заднем дворе прошлой ночью, — его бы там не было, если бы мусоровоз приехал вчера во второй половине дня, но он не смог прибыть по расписанию из-за снегопада и обледеневших дорог. В пузырьке раньше находился яд — если он был полным, как утверждает Летти, то им можно было бы отравить половину Хай-Виллидж. А в коннхейвенской лаборатории установили, что это тот же яд, который был в бутылке с джином. Кроме того, на пузырьке отпечатки пальцев этого парня. Все указывает на него…

— Кроме, очевидно, «GI», — закончил Эллери.

Шеф Дейкин аккуратно достал из кармана пальто лист бумаги.

— Клинт выписывал магазинные счета, когда выпил этот коктейль. Должно быть, он сразу понял, что умирает — этот яд действует быстро — и кто его отравил. Вероятно, вчера утром он видел то же, что и Летти, когда спустился в кухню за кофе. Тогда это, очевидно, его озадачило, но он сразу все понял, почувствовав, что выпил яд. Перед смертью Клинт писал шариковой ручкой на этом бланке своим школьным почерком — большими печатными буквами. Потом он свалился со стула и умер на полу, как отравленный пес.

— Так как же насчет «GI»? — спросил Эллери. Дейкин протянул ему лист бумаги.

Это был обычный деловой бланк для накладных. Под отпечатанной сверху надписью «Хозяйственный магазин Клинта Фосдика, Хай-Виллидж, срок — 30 дней» виднелись выведенные дрожащей рукой две заглавные печатные буквы — «GI».

— «GI», — повторил Эллери. — И вы говорите, все трое пасынков служили в армии?[55]

— Да.

— А вчера утром все были дома?

— Линк взял несколько отгулов в больнице. Юный Вуди в отпуске из лагеря Кэмп-Хейл. Ваш живет здесь постоянно.

Эллери молча смотрел на предсмертное сообщение Клинта Фосдика.

— Виновный знает, что ему обеспечен электрический стул? — спросил он наконец.

— Нет. Летти никому, кроме меня, не рассказывала о том, что видела, а я помалкиваю из-за этого листа бумаги — просто дал понять, что все трое братьев под подозрением.

— В таком случае, — сказал Эллери, — не могли бы мы вызвать — как вы их называете, Дейкин, — Президентов для разговора?

Охранники привели трех высоких и бледных молодых людей, явно нуждающихся в сне и бритье. О том, что они братья, свидетельствовали одинаково смуглые лица, глубокие карие глаза и то, как они старались держаться ближе друг к другу.

Один из них — с еще детским лицом и в мятом мундире армии Соединенных Штатов — очевидно, был рядовой Вуди Смит. Его губы дрожали, а в глазах мелькал страх.

Другой — с красными ободками вокруг глаз и выскобленными добела руками — вероятно, был доктором Линком Смитом. Он выглядел спокойным, но, как Эллери мог поклясться, недавно плакал.

Следовательно, третий — с серым одутловатым лицом и дряблым телом — был легкомысленным адвокатом Вашем. Он натужно улыбался, как профессиональный комик, оказавшийся в центре трагедии и отчаянно пытавшийся придумать какую-нибудь шутку.

— «GI», — заговорил Эллери. — Это написал перед смертью ваш отчим, рядовой Смит. Что это вам говорит?

— Чего вы от меня ожидаете? — дрожащим голосом отозвался юноша в военной форме. — Чтобы я признался, потому что он это написал? Я не убивал папу. Зачем мне это делать?

— Зачем рядовому Смиту убивать папу, Дейкин? — спросил Эллери.

— Он мог не захотеть ждать, пока Клинт умрет естественной смертью, чтобы получить треть его состояния, завещанного ему и его братьям, — ответил шеф полиции.

— Оставьте меня в покое! — крикнул паренек.

— Вуди, — мягко упрекнул его Линк.

— «GI» применимо и к вашей сфере деятельности — не так ли, доктор Смит? — обратился к нему Эллери. — Например, gastrointestinal?[56]

Усталые глаза молодого врача расширились.

— Вы серьезно? Разумеется, невозможно изучать медицину, не касаясь гастроэнтерологии. Прошлой весной я даже лечил папу Клинта от желудочно-кишечного гриппа по его просьбе, хотя если бы медицинский совет узнал… И естественно, у меня есть доступ к любым ядам. Но я не отравлял его.

— А как же «GI», доктор Смит? — настаивал Эллери. Врач пожал плечами:

— Если бы папа думал, что его отравил я, он бы написал мое имя. Это бы имело смысл, а «GI» — не имеет. Во всяком случае, для меня.

— И для меня! — крикнул Ваш Смит, словно был не в силах ждать.

Эллери посмотрел на адвоката.

— Слово «джин» начинается с «GI». А яд был в бутылке джина, мистер Смит, которую, как я понимаю, вы принесли домой для мистера Фосдика.

— Да, он меня об этом просил, — подтвердил старший брат. — Ну и что из того? Линк прав. Если бы Клинт знал, кто его отравил, он написал бы его имя.

Эллери печально улыбнулся — он уже некоторое время размышлял об этом. Лицо шефа Дейкина ничего не выражало.

Внезапно Эллери перестал улыбаться.

— Президенты! — воскликнул он. — Мне говорили, джентльмены, что вашего родного отца назвали в честь президента Томаса Джефферсона. И своих трех сыновей он также назвал в честь президентов?

— Да, — ответил Ваш Смит. — В честь трех президентов, которых он считал величайшими. Меня назвали в честь Вашингтона.

— Меня в честь Линкольна, — сказал доктор Линк Смит.

— А меня в честь Вудро Вильсона, — дрожащим голосом добавил рядовой Вуди Смит.

Все трое произнесли в унисон:

— Ну и что?

— Благодарю вас, — кивнул Эллери. — А сейчас, пожалуйста, выйдите из комнаты. — Когда трое охранников увели братьев Смит, Эллери обратился к Дейкину: — Теперь я могу сказать вам, кого старый Клинт обвинил в убийстве.

— Слушаю, — отозвался шеф Дейкин.

Эллери смотрел на упавший стул так, будто старик, опрокинувший его, все еще был здесь, сжимая ручку и пытаясь что-то написать на бланке.

— Доктор Смит прав, — сказал он. — Словесная акробатика встречается в детективной прозе, но не в реальной жизни. Человек, чудом заставивший умирающие мозг и мускулы написать на бумаге сообщение, не станет пытаться быть слишком умным. Если он знает, кто его убил, его усилия могут иметь лишь одну цель: сообщить это как можно более прямо. Клинт Фосдик, написав буквы «G1», пытался назвать своего убийцу.

Но выражение лица Дейкина не изменилось.

— «GI» даже не является частью любого из их имен, мистер Квин. По-вашему, я об этом не думал?

— Ну, Клинт столкнулся с проблемой. Предположим, отравителем был Ваш Смит. Клинт должен был понимать, что если он начнет писать имя «Ваш» или «Вашингтон», то не продвинется дальше первой буквы «W» — он знал, что вот-вот умрет. Но эта буква указывала бы и на юного Вуди, названного в честь президента Вильсона. Поэтому, чтобы избежать непонимания, Клинт начал писать не фамилию президента, в честь которого назвали отравителя, а его имя.

— Имя? — Шеф недоуменно заморгал.

— Томас Джефферсон Смит назвал трех сыновей в честь президентов США. Значит, их полные имена, как и самого Джеффа Смита, должны начинаться с имен этих президентов. Рядового Смита называют Вуди, так как его полное имя, очевидно, Вудро Вильсон Смит. Следовательно, полное имя доктора Линка Смита должно быть Авраам Линкольн Смит. Имя Авраам начинается с буквы «А», фамилия Линкольн — с «L», а имя и фамилия Вудро Вильсон — с «W». Ничему этому не соответствует «GI».

Но как насчет Ваша, или Вашингтона, Смита, которого всегда приходилось вытаскивать из неприятностей, работающего адвокатом, только когда он вообще работает, вероятно, пребывающего по уши в долгах и отчаянно нуждающегося в трети состояния Клинта? Вот кто из братьев вчера утром в кухне на глазах у Летти Доулинг добавлял яд в бутылку джина. Это был Джордж Вашингтон Смит, не так ли? Это его отпечатки пальцев остались на пузырьке из-под яда?

— Да, — медленно отозвался шеф райтсвиллской полиции. — Это был Ваш. Но, мистер Квин, Клинт написал «GI», а первое имя Ваша — Джордж — начинается с «GE».[57]

Эллери стиснул руку Дейкина.

— Бедный старый Клинт успел написать букву «G», но умер, написав только вертикальную черту буквы «Е».

Отдел наркотиков ЧЕРНЫЙ ГРОССБУХ

Дело Черного Гроссбуха было одним из крупнейших, за которые когда-либо брался Эллери, и его масштабы не уменьшала незначительность примененных усилий. В основном они состояли из курьерской работы, а задача заключалась в доставке гроссбуха из Нью-Йорка в Вашингтон.

Почему перевозка из одного города в другой бухгалтерской книги стоимостью, вероятно, около трех долларов стала проблемой, почему Эллери действовал в качестве курьера, а не федерального агента, почему он намеренно приступил к этой миссии в одиночку и даже без оружия — ответы на эти важные вопросы можно получить в соответствующем месте, которое находится за пределами этой истории.

Внешне Черный Гроссбух выглядел отнюдь не возбуждающе. Он был в переплете из черной искусственной кожи, поцарапанной по краям, его размеры составляли шесть на восемь с половиной дюймов, и он содержал пятьдесят две плотные и довольно грязные страницы в красную и голубую линейку. Тем не менее это был один из самых прославленных томов в библиотеке американских преступлений (славой он пользовался, разумеется, дурной). Ибо на голубых линейках пятидесяти двух страниц значились имена и адреса всех региональных распространителей наркотиков в Соединенных Штатах, причем перечень был написан почерком главаря всей организации.

Учитывая распространяющуюся эпидемию наркомании, которая поразила сорок восемь штатов, федеральные власти отчаянно стремились заполучить этот список. Черный Гроссбух являл собой смертельно опасную улику, поэтому составивший его монстр не остановился бы ни перед чем, чтобы помешать ему попасть в Вашингтон. Два правительственных агента, раздобывшие его, заплатили жизнью за свой триумф, но к моменту их гибели Черный Гроссбух уже пребывал в безопасности — на какое-то время — в Нью-Йорке.

На этой стадии к проблеме подключился Эллери.

Никто не сомневался, что место, где он обследовал гроссбух, согласился принять на себя миссию и готовился к ее выполнению, находится под наблюдением. Шеф распространенной по всему континенту преступной организации отнюдь не походил на главаря мелкой шайки. Он был гением в своей области, обладавшим колоссальными ресурсами, связями и властью, который возвысил преступление почти до уровня респектабельного большого бизнеса. Ординарные методы были обречены на провал. Демонстрация силы могла превратить целый район в поле битвы, отняв жизнь у невинных людей. Поэтому план Эллери был принят.

Купе в вагоне-салоне поезда «Кэпитол лимитед» было официально заказано для него по телефону, и в назначенное время Эллери вышел на улицу.

Осенний день был серым и облачным — на Эллери было пальто с теплой подкладкой, с левой его руки свисал зонт, а в правой он нес объемистый портфель.

Эллери казался неосведомленным о том, что с того момента, как его нога коснулась тротуара, его шансы на то, чтобы остаться в живых, свелись почти к нулю. Безмятежно покуривая большую трубку из эрики, он шагнул к обочине и огляделся, словно ища такси.

Два события произошли одновременно. Его схватили за руки сзади, и седан, рассчитанный на семь пассажиров, остановился перед ним.

В следующий момент он уже сидел в машине с четырьмя громилами, чье молчание действовало эффективнее угроз.

Эллери не был удивлен, когда седан высадил их у вокзала Пенсильвания, и трое из четырех конвоиров проводили его через ворота 3 к поезду «Кэпитол лимитед» и в купе «А» пятого вагона, которое было для него зарезервировано. Двое втащили его в купе, а третий тщательно закрыл за ними дверь снаружи на задвижку.

Как Эллери и предполагал, монстр поджидал его. Безукоризненно одетый мужчина средних лет с непокорными светлыми волосами, расчесанными на прямой пробор, и блестящими больными глазами занимал лучшее кресло. Это существо было миллионером, думал Эллери, разбогатевшим, уничтожая здоровье, волю к жизни и будущее тысяч глупцов, в том числе женщин и подростков.

— Разумеется, вы прослушивали телефон? — спросил Эллери.

Наркобарон не ответил. Он молча посмотрел на громилу с большим носом.

— Он не говорил ни с кем с тех пор, как вышел на улицу, — сразу же отозвался нос. — Ни к чему не прикасался и ничего не ронял.

Монстр в кресле посмотрел на другого громилу — с тиком в правом веке.

— Больше никто оттуда не выходил, — сказал тик. — А Эл поддерживает телефонную связь из поезда.

Страдальческий взгляд устремился на Эллери.

— Вы хотите жить? — У монстра был мягкий женственный голос.

— Как любой человек, — ответил Эллери, стараясь удержать свой голос от дрожи.

— Тогда давайте это сюда.

Эллери судорожно глотнул.

— Что именно?

Нос усмехнулся, но монстр остановил его:

— Нет. Сначала открой его портфель.

Нос вытряхнул на пол содержимое портфеля Эллери. Оно состояло из одного предмета — нового телефонного справочника Манхэттена.

— Больше ничего в портфеле нет?

— Ничего. — Отшвырнув портфель в сторону, нос поднял справочник и перелистал его.

— Странная вещь, чтобы таскать ее в багаже, — заметил тик.

— Мое любимое чтение в поезде, — объяснил Эллери. Ему хотелось попросить воды, но он решил этого не делать.

— Здесь его нет, — сказал нос.

— А в пальто и шляпе?

Нос снял с Эллери пальто, а тик стал обследовать шляпу.

— Его не может быть здесь, — сказал он. — Эта штука слишком велика.

— Велика в переплете, — фыркнул нос. — Но этот умник вырвал страницы и скомкал их.

— Пятьдесят две страницы? — запротестовал тик.

Монстр не произнес ни слова. Его красные глаза были устремлены на зонт, который держал Эллери. Внезапно он выхватил у него зонт, снял чехол и нажал на защелку. Зонт раскрылся, и монстр отшвырнул его.

— В пальто ничего нет, — сообщил нос. Он отстегнул подкладку, разорвал карманы и вспорол швы.

— Разденьте его.

Эллери почувствовал, как его колени подгибаются, когда нос надавил ему на плечи. Тик срывал с него одежду, а монстр наблюдал за стриптизом немигающим взглядом крокодила.

— Оставьте хоть трусы! — завопил Эллери.

Но они не оставили ничего. Голому Эллери позволили завернуться в пальто, съежиться в кресле и закурить трубку. Дым отдавал нагретым металлом, но вкус табака успокаивал.

Эллери потянулся к телефонному справочнику, когда поезд отошел от вокзала Пенсильвания. Он знал, что о контролере позаботились и что в купе никто не войдет до самого Вашингтона — если он вообще доберется туда.

Но Эллери был не прав. Когда поезд остановился в Ньюарке, в купе вошел мужчина, которого нос называл доком. Это был толстый лысый человечек с большим черным саквояжем. Он бросил на Эллери взгляд профессора анатомии, приближающегося к трупу в прозекторской.

Эллери вцепился в манхэттенский справочник, стараясь взять себя в руки.

Поезд мчался через Нью-Брансуик, когда док, занятый работой, шутливо отозвался о себе как о министре внутренних дел. Но когда поезд прибыл на станцию Трентон, док уже не шутил, а потел.

Захлопнув саквояж, он сдавленным голосом дал отчет человеку в кресле.

Отчет был сугубо негативный.

Человек в кресле приказал тику:

— Скажи Элу, чтобы позвонил Филли. Мне нужен Джиг с его оборудованием. — Потом он посмотрел на Эллери и впервые продемонстрировал фальшивые зубы в кошмарной улыбке. — Тайнопись, — мягко произнес он. — Вот в чем дело.

Джиг появился в Северной Филадельфии. В Уилмингтоне нос произвел кое-какие наружные осмотры Эллери, и Джиг дополнил их. Это был высокий, тощий, косолапый человек с покатыми плечами.

Черный Гроссбух, целый или по частям, не был спрятан в костюме Эллери, о чем свидетельствовали руины его пиджака и брюк. Рубашка, галстук, майка, трусы и носки также подверглись тщательному обследованию. Ботинки простучали, проткнули и разве что не вывернули наизнанку. Даже пояс — явно цельный кусок воловьей кожи — разрезали на кусочки.

Все его вещи были досконально изучены. Ключи и монеты признали цельными. Бумажник содержал девяносто семь долларов, извещение на почтовый перевод, водительские права, квитанции членских взносов в Ассоциацию американских детективных писателей, пять визиток и семь набросков сюжетов будущих произведений. Чековую книжку просмотрели страницу за страницей, включая обрывки талонов. В кисете обнаружили трубочный табак, а в запечатанной пачке сигарет — только то, что должно было в ней находиться. Письмо от издателя требовало возвращения гранок, просроченного на три недели, а письмо со штемпелем Оринджберга в штате Нью-Йорк от некоего Джозефа Мак-Керти угрожало убить Эллери Квина, если тот не спасет автора от убийства невидимым врагом.

Погладив кадык, Джиг заявил, что ни одна из вещей пленника не содержит никаких признаков тайнописи, проявляющейся при обработке жидкостью. То же самое касалось и эпидермиса[58] (Джиг использовал именно этот термин) самого Эллери.

К тому времени они подъезжали к Элктону в штате Мэриленд.

Монстр молча посасывал нижнюю губу.

— Может быть, он запомнил имена? — нерешительно предположил нос.

— Да! — оживился тик. — Возможно, книга осталась в Нью-Йорке, а парень все держит в голове! Человек в кресле поднял взгляд.

— В книге пятьдесят две страницы, и на каждой двадцать восемь имен — всего почти полторы тысячи. Кто он, по-вашему, — Эйнштейн? — Внезапно монстр повернулся к Эллери. — Зачем вы снова подобрали ваш телефонный справочник?

Эллери заново набивал трубку, чтобы чем-нибудь занять пальцы.

— Некоторые расслабляются с помощью детективных историй, но мне это недоступно, так как я сам их пишу. Для меня аналогичную функцию выполняет телефонный справочник.

— Как же! — Больные глаза блеснули. — Джиг, займись-ка этой штукой!

Нос вырвал справочник у Эллери.

— Но я уже проверил его на тайнопись, — запротестовал Джиг.

— К черту тайнопись! Нам нужен список имен. А в нью-йоркском телефонном справочнике можно найти всякие имена! Поищи отметки возле них — точки, дырочки, отпечатки ногтей или еще что-нибудь.

— Кто-нибудь не возражает дать мне огоньку? — попросил Эллери.

Они уже въезжали в Вашингтон, когда Джиг вернулся из купе, где организовал импровизированную лабораторию.

— Никаких отметок, — пробормотал он. — Справочник выглядит как новенький.

— И никто до сих пор не пытался покинуть дом в Нью-Йорке, за которым мы наблюдаем, — добавил тик. — Эл звонил туда из Балтимора.

— Выходит, этот тип — всего лишь приманка, — медленно произнес человек в кресле. — Значит, с книгой отправят кого-то другого. Рано или поздно настоящий курьер должен выйти из этого здания. Джиг, вели Элу позвонить в Нью-Йорк и передать Манно, что, если кто-нибудь оттуда выйдет, он может перерезать ему горло… — Он повернулся к Эллери: — О'кей, можете одеваться.

«Кэпитол лимитед» стоял у вашингтонского перрона, когда Эллери, больше походя на бродягу после неудачного сезона, чем на респектабельного автора детективов, подобрал свой зонт и осведомился:

— Меня действительно отпускают, или я получу пулю в спину?

— Одну минуту, — остановил его монстр.

— Да? — Эллери нервно стиснул зонт.

— Куда это вы собрались с зонтиком?

— С зонтиком? — Эллери посмотрел на упомянутый предмет. — Но ведь вы сами обследовали его…

— Верно, — с усмешкой подтвердил женственный голос. — Обследовал, но не ту часть! Вы свернули страницы гроссбуха в трубочку и засунули их в бамбуковую рукоятку! Ну-ка, отберите у него зонтик!

Эллери в железных объятиях тика с любопытством наблюдал, как нос терзает рукоятку зонта.

В итоге на полу купе не оказалось ничего, кроме обломков бамбука.

Монстр встал — его больные глаза пылали.

— Вышвырните его отсюда! — прошипел он.

Спустя двадцать шесть минут Эллери препроводили в личный кабинет очень важного чиновника очень важной правительственной организации в очень важном здании Вашингтона.

— Я курьер из Нью-Йорка, — сообщил Эллери. — Привез вам Черный Гроссбух.

Эллери не видел монстра вплоть до процесса в федеральном суде. Они встретились в коридоре во время перерыва. Наркобарон был окружен приставами, адвокатами и репортерами и выглядел как преступник, ожидающий самого худшего. Тем не менее при виде Эллери его лицо прояснилось, он подбежал к нему, схватил за руку и потянул в сторону.

— Не подпускайте ко мне этих обезьян, хотя бы минуту! — крикнул монстр и жалобно добавил: — Квин, вы можете спасти мне жизнь. Это сводит меня с ума. С тех пор как вы перехитрили меня в этом чертовом поезде, я ломаю голову над тем, как вы это проделали. Списка не было ни снаружи, ни внутри вас, ни в телефонной книге, ни в зонтике. Так где же он был? Пожалуйста, объясните мне!

— Я не прочь бить лежачего, — холодно отозвался Эллери, — когда речь идет о типе вроде вас. Конечно, я объясню. Телефонный справочник и зонт были приманками, а гроссбух оставался у меня в руке.

— Что за чушь вы порете? — буркнул монстр.

— Вас ввели в заблуждение размер и количество содержимого гроссбуха. Вам не пришло в голову, что то и другое можно уменьшить.

— Уменьшить?

— С помощью микропленки. Во время войны ее использовали, чтобы уменьшать письма полевой почты до четверти квадратного дюйма. Тонна обычной почты — восемьдесят пять тысяч писем — на микропленке весит всего двадцать фунтов. Я решил прибегнуть к этому способу, перефотографировал на микропленку пятьдесят две страницы размером шесть на восемь с половиной дюймов. В результате получилось всего тринадцать футов микропленки шириной менее чем в полдюйма. Когда ее свернули в трубочку…

— Но вы сказали, что гроссбух был у вас в руке, — прервал монстр. — Я готов поставить миллион против одного, что у вас в руках ничего не было…

— А я едва ли стал бы так глупо рисковать, — сказал Эллери. — Нет, микропленка была спрятана в одном… даже в двух предметах. А я подносил к ней спички всю дорогу из Нью-Йорка в Вашингтон.

— Спички! Вы поджигали ее?

— Изящный штрих, не так ли? Нет, пленка была в огнеупорном контейнере — старой патронной гильзе, достаточно большой, чтобы вместить ее, и наглухо закупоренной. А гильза лежала на дне чашечки моей трубки — единственной веши, которую вы не стали обыскивать. Она придавала дыму металлический привкус, — добавил Эллери, — но, когда я думаю о ребятишках, которых вы приучили курить вашу марихуану или травить себя вашим героином, мне кажется, дело того стоило, — а вам?

Отдел похищений ИСЧЕЗ РЕБЕНОК!

Дело о похищении Билли Харпера, по изящному выражению сержанта Томаса Вели, послало все правила к чертям собачьим. Прежде всего, ФБР не принимало в нем участия ни на какой стадии. Инспектор Квин объяснял это тем, что не мог беспокоить ведомство Дж. Эдгара Гувера проблемой не сложнее детской игры.

Но инспектор говорил это после того, как Эллери раскрыл дело. Ранее оно вовсе не казалось простым.

Билли Харперу было всего семь лет — все считали его смышленым, но несчастным ребенком. В семилетнем возрасте трудно назвать счастьем быть изъятым из большого отцовского дома возле Центрального парка и помещенным в гостиничные апартаменты на другом конце парка с матерью, чей нос распух от слез, и няней, которая была хорошенькой, но едва ли могла заменить отца.

Билли слышал горькие слова типа «развод» или «я не желаю так легко жертвовать десятью годами моей жизни, Ллойд Харпер!». В ту ужасную ночь в родительской ссоре, подслушанной им сверху, фигурировало также имя Джеррил Джоунс — это загадочное существо было «моделью», что казалось нелепым, так как модели бывают у самолетов, кораблей и тому подобного. В разговоре также фигурировали непонятные слова «мимолетное увлечение» и угрожающе звучащий термин «опека», который очень сердил обоих родителей. Наконец мать Билли произнесла ледяным тоном что-то насчет «шестимесячного раздельного проживания, после которого, если ты все еще будешь хотеть жениться на этой девушке, Ллойд, я дам тебе развод». На следующее утро мать и мисс Мак-Гаверн забрали Билли в отель по другую сторону парка, оставив отца дома. Когда мисс Мак-Гаверн каждую пятницу во второй половине дня приводила Билли к отцу, этот великий человек вел себя так мягко, что казался незнакомцем, — раньше он постоянно кричал на всех. Сам старый дом, по которому Билли уныло бродил от погреба до чердака во время этих посещений, также выглядел незнакомым. Все это пугало его. А потом Билли Харпер был похищен. Его украли в начале седьмого вечера, после пятого пятничного визита в отцовский дом. Мисс Мак-Гаверн, всхлипывая, уверяла, что повернулась спиной к Билли не более чем на секунду, чтобы опустить письмо в почтовый ящик у вест-сайдского выхода из парка по пути назад, от мистера Харпера, а когда она повернулась — мальчик исчез.

Сначала мисс Мак-Гаверн рассердилась, подумав, что он убежал в парк, несмотря на ее строгий запрет. Но, не найдя его, она встревожилась и позвала полицейского. Тому повезло не больше. Телефонные звонки из полицейского участка в гостиничные апартаменты миссис Харпер и дом Ллойда Харпера также ничего не дали — каждый утверждал, что Билли не приходил «домой», и оба пререкались из-за двусмысленности этого термина, покуда дежурный сержант пытался разобраться в ситуации. Вечером всем патрулям парка приказали искать «потерявшегося мальчика в возрасте семи лет», но, когда в три часа ночи поступил последний негативный рапорт, всем пришло в голову, что исчезновение Билли может иметь более мрачное объяснение, и была объявлена всеобщая тревога.

Ллойд Харпер был богатым человеком, и последнее время имя Харперов часто фигурировало в газетах — один журналист даже упомянул о пятничных походах юного Билли через парк.

Инспектор Квин приступил к расследованию в восемь часов субботнего утра. В 9.06 почтальон доставил утреннюю почту Ллойду Харперу, в 9.12 инспектор тайком сделал телефонный звонок, а в 9.30 Эллери позвонил в дверь Харпера и был впущен не кем иным, как сержантом Вели.

Отца Эллери нашел в гостиной, ведущим, себя как сторонний наблюдатель. Маленький инспектор сразу же подошел к нему.

— ФБР? Еще нет, сынок, — вполголоса сказал старик. — Дело странное… Да, была записка с требованием выкупа, но погоди, пока Пигготт разберется с этой няней… Кто?.. А, малышка, которая сидит там со свирепым видом? Это Джеррил Джоунс — «другая женщина». Вчера вечером Харпер назначил ей свидание, на которое, конечно, не смог явиться, и утром она ворвалась сюда, чтобы устроить ему взбучку. Держу пари, теперь она об этом жалеет — ха-ха!

Джеррил Джоунс была красива, а Мибс Харпер — по крайней мере, сегодня утром — отнюдь нет. Тем не менее Ллойд Харпер стоял над стулом жены с небритыми щеками и красными глазами, спиной к возлюбленной.

Мисс Мак-Гаверн говорила, задыхаясь. Нет, ей нечего скрывать. Письмо, которое она отправляла вчера, повернувшись спиной к маленькому Билли Харперу, было адресовано ее приятелю, Ральфу Клайншмидту. Мистер Харпер его знает — Ральф работал у него шофером… Да, он вспыльчив и иногда слишком много пьет…

— Я уволил его две недели назад за пьянство, — сказал Ллойд Харпер. — Без рекомендаций. Естественно, он обозлился.

— Ллойд, ты действительно думаешь…

— Вполне возможно, он захотел свести счеты, — печально промолвил Вели. — Если хотите избежать неприятностей, девочка, скажите, какой адрес вы написали на конверте с письмом этому парню?

— Главный почтамт, до востребования, — прошептала мисс Мак-Гаверн. — Мы переписывались таким образом и раньше, когда один из нас мотался с места на место в поисках работы…

— Где прячется Клайншмидт? — рявкнул детектив Пигготт.

— Не знаю! Почему вы мне не верите? В любом случае Ральф не мог так поступить…

Инспектор кивнул, и Пигготт забрал девушку в полицейское управление.

— Мы теряем драгоценное время! — воскликнул Ллойд Харпер.

— Я хочу моего ребенка! — простонала Мибс Харпер.

— Эта записка насчет выкупа, инспектор…

— Да, записка. — Инспектор Квин вытащил конверт. — Эллери, что ты об этом думаешь?

Конверт был квадратным, большим, из плотной гофрированной кремовой бумаги и явно дорогим. Адрес Ллойда Харпера был написан карандашом, корявыми печатными буквами. Конверт был отправлен через местное почтовое отделение, судя по штемпелю, спустя два часа после похищения Билли.

Для единственного листка бумаги внутри подошел бы конверт куда меньшего размера. Розовая бумага также была отличного качества.

Текст был написан теми же грубыми печатными буквами. Обращение и подпись отсутствовали.

«Можете получить мальчишку целым и невредимым за 50 штук в мелких купюрах, завернутых в клеенку. Пускай отец приедет один на юго-западный угол бульваров Ла-Бреа и Уилшир сегодня, ровно в 11.15 утра, бросит пакет на тротуар и уйдет».

— Письмо отправлено вчера вечером, так что могло быть доставлено только с утренней почтой, — сказал инспектор Квин, — которую принесли в начале десятого…

— А поскольку, — подхватил Эллери, — юго-западный угол бульваров Ла-Бреа и Уилшир имеется лишь в одном месте в мире — в Лос-Анджелесе, штат Калифорния, — и время доставки выкупа на упомянутый угол обозначено как «11.15 сегодняшнего утра», все это выглядит абсолютно невозможным.

— И похититель, безусловно, это знает, — промолвил инспектор. — Из Манхэттена до Лос-Анджелеса не добраться за два часа. Значит, ты согласен, Эллери, что записка фальшивая?

— Я согласен, — отозвался Эллери, глядя на записку, — что в ней что-то не так…

— Я хочу действовать! — крикнул отец Билли.

— Вы, мистер Харпер, можете схлопотать пинок в зад, — неожиданно сказал инспектор. — Я пошарил в вашем особняке. — Он вынул из кармана пачку больших квадратных конвертов. — Точно такие же, как тот, в котором прислали записку. Это ваш конверт, мистер Харпер. Вы украли вашего сына, чтобы забрать его у матери, не так ли? И использовали записку как ложный след?

Отец Билли опустился на стул:

— Мибс, клянусь тебе…

— Где Билли? — взвизгнула его жена. — Что ты сделал с моим ребенком — ты, похититель детей?

— Бросьте, миссис Харпер, — послышался голос. Повернувшись, они увидели очаровательную мисс Джоунс, поднявшуюся во весь многократно фотографируемый рост. — Взгляните на эту бумагу, инспектор. Она принадлежит ей.

— Миссис Харпер? — Эллери поднял брови.

— Вот именно. Только на прошлой неделе она прислала мне записку с угрозами на такой же бумаге. — Джеррил Джоунс рассмеялась. — Она где-то спрятала мальчишку и отправила записку в одном из конвертов Ллойда, чтобы подставить его. Женщина, которой пренебрегли, и так далее… Дорогой, ты задолжал мне обед со вчерашнего вечера. Как насчет позднего завтрака?

Но Ллойд Харпер молча уставился на жену.

— Конечно, это неправда, — сказала Мибс. — Я бы никогда этого не сделала, Ллойд. А если бы сделала, то не совершила бы глупость, пользуясь собственной бумагой.

— Как и я, пользуясь собственным конвертом, Мибс, — отозвался Харпер. — Любой мог заполучить один из моих конвертов, инспектор Квин, или, если на то пошло, лист бумаги моей жены. Кто-то хочет оклеветать меня… ее… нас!

Инспектор возбужденно теребил свои усы.

— Погодите, — пробормотал он и отвел Эллери в сторону. — Сынок…

— Давай подождем, пока вернется сержант, — предложил Эллери.

— Вели? Куда он ушел?

— Я послал его в нашу квартиру принести кое-что из моего газетного архива. Хочу проверить память.

— Память о чем?

— О статье, которую я прочитал пару воскресений тому назад. Если я прав, папа, это все объясняет.

Сержант Вели появился через двадцать минут, после того как инспектор получил два рапорта: один — что няня, мисс Мак-Гаверн, до сих пор не сообщила о местопребывании Ральфа Клайншмидта, а другой — что поиски маленького Билли Харпера по всему городу не дали никакого результата. Миссис Харпер снова заплакала, прекрасная мисс Джоунс сердито заговорила с мистером Харпером, а мистер Харпер смотрел на прекрасную мисс Джоунс с жаждой убийства в налитых кровью глазах.

— Благодарю вас, сержант! — Эллери схватил красочное воскресное приложение и раскрыл его на центральном развороте. — Ага! Видите? — Он взмахнул газетой. — Это статья о похищении ребенка в Калифорнии около года назад. Ребенка вернули, когда ФБР поймало похитителя, которого судили по закону Линдберга,[59] признали виновным и казнили несколько недель назад. Позвольте прочитать вам записку с требованием выкупа, которую калифорнийский похититель прислал отцу ребенка: «Можете получить мальчишку целым и невредимым за 50 штук в мелких купюрах, завернутых в клеенку. Пускай отец приедет один на юго-западный угол бульваров Ла-Бреа и Уилшир сегодня, ровно в 11.15 утра, бросит пакет на тротуар и уйдет».

— Та же самая записка! — ахнул инспектор Квин.

— Абсолютно идентичная, папа. И это сообщает нам, — добавил Эллери, — кто стоит за похищением Билли Харпера.

Все застыли, как бюст Джорджа Вашингтона в космическом шлеме Билли на письменном столе его отца.

— Похититель Билли Харпера, — продолжал Эллери, — не только воспользовался запиской с требованием выкупа из дела о калифорнийском похищении годичной давности в качестве образца, но даже продублировал лос-анджелесский угол, указанный в оригинальной записке как место уплаты выкупа. Таким образом, похититель назвал невозможное место! Почему он это сделал? Если похищение было уловкой — если, скажем, мистер Харпер хотел вернуть своего маленького сына, внушив всем, и особенно жене, что это дело рук постороннего ради выкупа, он едва ли назвал бы в письме невозможное место уплаты, вызвав тем самым подозрения, когда ему было достаточно упомянуть любое место в Нью-Йорке, где мифический похититель просто бы не появился. Все бы решили, что преступник передумал или испугался. Таким образом, назначение Лос-Анджелеса в качестве места уплаты выкупа не имеет смысла. Но предположим, автор письма Харперу не осознавал, что Нью-Йорк и Лос-Анджелес находятся на расстоянии трех тысяч миль друг от друга?

— Но это знает любой придурок, маэстро, — запротестовал сержант Вели.

— Любой взрослый придурок — возможно, сержант, — с улыбкой сказал Эллери. — Но даже очень смышленому семилетнему мальчику можно простить такое невежество. Счастлив сообщить вам, мистер и миссис Харпер, что ваш сын Билли похищен не больше чем я! Очевидно, статья в воскресном приложении подала ему идею, и он, охваченный энтузиазмом, скопировал калифорнийскую записку о выкупе слово в слово. Он воспользовался вашей писчей бумагой, миссис Харпер, и вашим конвертом, мистер Харпер, не сознавая, что тем самым навлекает подозрения на маму и папу… Что касается того, где он? — Эллери усмехнулся. — Думаю, вчера вечером Билли, убежав от мисс Мак-Гаверн, вернулся через парк сюда и прячется в этом доме.

Они нашли юного Билли за старым сундуком на чердаке среди крошек сливочного сыра и сандвичей с вареньем, двух пустых бутылок из-под молока и тринадцати сборников комиксов. Билли заявил, что «украл себя, так как это казалось интересным». Но Эллери считал мальчика вундеркиндом-психологом, знавшим, что делать, чтобы вновь объединить двух упрямых взрослых. Доказать это было невозможно, однако мисс Джеррил Джоунс больше не видели в обществе Ллойда Харпера, а миссис Харпер вернулась в дом на другой стороне парка.