Бывшие (СИ)

19

— А! Девчонки свобода! — вопит Женька, выбегая из института.

Мы с Машкой, идём следом улыбаемся. Я всё ещё сжимаю свой диплом о высшем экономическом образовании.

— Конечно свобода, — усмехается Машка, — на пару деньков, а потом надо на работу устраиваться, а то таких как мы воз и маленькая тележка. Это вон, Леоновой повезло, её жених сразу устроит, а нам с тобой побегать придётся.

— Ой, завидуйте, молча! — фыркаю я.

— Молча не интересно, — отвечает Машка.

— Да плевать, — вклинивается Женька, — сегодня гуляем! Айда куда-нибудь, или вы с нашей группой собрались бухать у Стрельникова на хате?

— Не, — кривиться Машка.

— Не, — кривлюсь я.

— Миша опять напьётся и начнёт всех подряд перебирать, пока кто-нибудь не согласиться ему отдаться, — фырчит Машка, — а так как, за пять лет так и не нашлось такой лохушки, потом пойдут унылые песни, минутки жалости к себе! К нему все только и тащиться, чтобы денег сэкономит, хата то классная!

— А как вы думаете, почему не нашлось для Мишки не одной лохушки? — заинтересовываюсь я.

Мы поворачиваем в парк, и идём по залитой солнцем дорожке. Вокруг цветёт лето. Пышет яркими красками, жарит громадным солнцем.

Впереди целая жизнь наполненная приключениями и самым интересным. И мы несёмся, не сбавляя скорости на поворотах, так мы торопимся жить.

Навстречу идет компания парней. Они заинтересованно смотрят на нас, потом провожают взглядами, мы только переглядываемся.

— Зачем тебе, уже без пяти минут замужней женщине, это знать, — хмыкает Машка.

— Зануда ты Соколова, — хмыкаю я, — что мне теперь в монашки уйти, и никем кроме Стефа не интересоваться?

— Сама ты зануда, — возвращает Машка шпильку, — нет, конечно, интересуйся, но не другими мужиками.

— А я и не мужиками интересуюсь, а лохушками, — парирую я.

Машка закатывает глаза, и Женька видит, что мы на гране спора, встаёт между нами, и обнимает обеих.

— Да какая разница, — верещит она, — мы сегодня дипломы обмывать будем?

— Будем, — в один голос отвечаем с Машкой, и смеёмся.

— Сперва давайте по мороженому вдарим? — предлагает Женька, и подлетает к палатке, на выходе.

— И мне купите, — кричу я вслед подругам, — я пока кнопку нажму на переходе.

Знаю этот переход, сто лет можно ждать пока зелёный загорится, поэтому лучше заранее.

Передо мной, внезапно, останавливается белая иномарка, странно, вроде ещё зелёный не горит. Я сторонюсь, не особо понимая, что к чему. С водительского места выходит мужчина, и я удивленно улыбаюсь.

— Роза! — восклицает Илья.

— О привет! — я машу ему рукой.

— Сто лет, сто зим, — он подходит ближе.

— Как дела? — спрашивает, осматривая меня.

— Хорошо, вот диплом получила, — машу им перед его носом.

— Молодец! Ну и кто ты у нас теперь?

— Управленец, по специальности «Инновационный и стратегический менеджмент» — важно проговорила я.

— О, ну такие специалисты нам нужны, — протягивает он, прекрасно зная, что Стёпа, приготовил мне место в их компании.

— Харе, издеваться, — прыскаю я со смеху.

— Не я серьёзно, — не сдаётся Илья.

— Ага, так я тебе и поверила.

— Ну и что делать то собираешься? Как отмечать? — меняет тему.

— Да как отмечать, — мнусь, — Стёпа в командировке, так с девочками посидим…

— А то я не знаю, где твой благоверный, — фыркает Илья, — поехали, я вас в ресторан приглашаю, надо отметить такое событие!

— Что? — не поверила я.

— А что? Высшее образование это серьёзно!

— Илья ты уверен? Нас трое, и всех надо угощать?

— Пф-ф! — усмехается он. — Напугала, тем более у Зарецкого новая книга вышла, и ты наверняка её уже два раза прочла!

— Издеваешься! Я к дипломной работе готовилась, и она лежит новенькая, канолевая, не тронутая. Я её рассчитывала осилить, пока Стёпа будет в командировке, и если ты мне её заспойлеришь, я тебя убью! — выдаю на одном дыхании.

Илья смеётся и поднимает руки в примирительном жесте.

— Хорошо, хорошо, буянка! Можем и про старые книги поговорить! Поехали!

Девочек долго уговаривать не пришлось, когда они узнали, что Илья друг Стефа, сразу согласились.

В ресторане, расселись, и Илья разрешил нам выбирать всё на своё усмотрение, а сам заказал шампанского. Девчонки вон из кожи лезли, флиртовали с ним. Он с удовольствием купался в их внимании. Я только посмеивалась, глядя, на то, как он довольно лыбиться и важно отвечает на глупые девчачие вопросы. Потом выпили шампанского, ещё, и ещё. Все порядком захмелели, даже принесённые блюда уже не скрадывали градус. Но было весело. Нас по очереди приглашали танцевать с соседних столиков, и если девчонки с удовольствием соглашались, я не шла не в какую. Блюла, так сказать честь. Илья, видя это, сам позвал меня на танец.

— Ну ладно, со мной-то можно! — поиграл он бровями.

— А ты пьяный нахальный, — заметила я, но все, же согласилась.

— Будешь обзываться, я тебе сейчас в подробностях весь сюжет новой книжки перескажу, — вредничает он, и кружит меня в танце.

— Только посмей! — верещу я. — Смерти не боишься?

— Сама начала, — смеётся он.

Так мы и переругиваемся весь танец, когда возвращаюсь за столик, вижу два пропущенных от Стефа. Тут же его набираю, но разговора, не получается, музыка мешает, и я поспешно выхожу в фойе ресторана.

— Так слышишь? — спросила в трубку.

— Ты вообще где? — удивился Стёпа.

— Да мы отмечаем дипломы, с Машкой и Женькой, представляешь, нечаянно встретили Илью, и он нас в ресторан зазвал, напоил, накормил…

— Илью… — почему то в его голосе мне послышалось напряжение.

— Да, мы совершенно…

— Роза, ты считаешь это нормально?

— А что тут ненормального? — честно не понял я.

— Серьёзно не понимаешь, что так себя не ведут?

— Стеф, в тебе что нежданно, негаданно проснулся Отелло? Он же твой друг!

— Он поит тебя в ресторане? Пока я на работе? — теперь он не скрывал раздражения.

— Стеф! Ну что в этом такого? Тут же не только я, а ещё девчонки мои.

— А когда я звонил, почему не взяла трубку? — припечатал вопросом.

— Я танцевала, — сникала сразу, — с Ильёй! Но только с ним, ведь с ним, же можно!

— Ты сама-то себя слышишь, — гаркает Стёпа.

— Да иди ты! — обижаюсь я, и бросаю трубку. На глаза наворачиваются пьяные слёзы. Первый раз почти за год поссорились. Ещё один повод отметить.

Зря я думаю, что всё обойдётся, потому что оставшиеся два дня Стёпа не пишет, не звонит, на сообщения правда отвечает, но односложно, и я понимаю, что он не остыл.

***

Телефон его гудит не переставая. Какие-то фамилии высвечиваются на дисплее, потом, не переставая, наверное, раз десять, звонит Наталья, именно так она записана в его телефоне. Включается его громкий автоответчик, и она томным голоском, интересуется, составит ли он ей компанию вечером, или снова продинамит. Улыбаюсь на последней фразе. Динамит значит! Приятно до жути!

Потом мне пишет Пётр, отчитывается, что все встречи перенёс, не терпящие отлагательства дела поручил, от имени конечно Степана Дмитриевича, Жанне Андреевне и Савелию Петровичу. По легенде он срочно был вызван в Москву, в головной офис, улетел с раннего утра. Я же успела застать его с утра, по телефону, отпросилась по семейным обстоятельствам. В ответ, я пишу Петру, что выбью ему прибавку, как особо ценному сотруднику. Он скупо благодарит, видимо считает, что я шучу.

Целый день готовлю. Мне кажется, что он проснётся голодный. Отец всегда с похмелья любил поесть. Мама кормила его, и поругивала за несдержанность, а он только уплетал, и благодарил Бога за жену.

Вот и мне кажется такая же картина. Когда мы жили вместе, он любил, когда я готовлю, ему нравилось всё. И я вдохновлённая успехом, всегда старалась его удивить чем-то вкусненьким. И даже если блюдо в итоге не получалось, Стеф всё равно хвалил меня. Он вообще поддерживал меня во всём. Блин, как же я так облажалась? Как умудрилась всё испортить? Обозлить его настолько? Он же самый замечательный из всех, а я по глупости своей, от обиды наделала дел, и теперь между нами пропасть. Я же прекрасно вижу, как он мучается, вся его пьяная бравада вчерашняя, все эти слова ужасные, всё поведение говорит о том, что он страдает, и в этом виновата я. Как бы я хотела подарить ему покой! Чтобы он, наконец, выдохнул, расслабился, смирился. Но это не в моей власти. Только он может простить меня, только в его силах принять все факты, не отрицать их, и может со всем, он и про меня не забудет, примет обратно в свою жизнь. Вернёт, на то место где я была. Позволит залечить раны.

Время перевалило за пять вечера. Я сидела на кухне, залипая в книге Зарецкого, когда в коридоре послышался шорох.

— Сразу видно протрезвел, приоделся, — усмехаюсь я, когда он заходит на кухню, завернувшись в одеяло. Другой рукой держит свой телефон, щурится на дисплей. Весь взъерошенный, помятый.

— Блядь, — только и констатирует хрипло, мотая пальцем по дисплею, просматривая, наверное, миллион пропущенных вызовов, и сообщений.

— Тебе придётся Петру, поднять зарплату, — убираю я книгу, и наливаю стакан воды, подаю ему. Он жадно пьёт, так что даже проливает.

— Я бы ещё и премию выписала! — промакивая капли воды на его груди, концом свисающего одеяла. Он ощутимо, вздрагивает от моих прикосновений, и переводит хмурый взгляд на меня.

— Это почему это? — хрипит Стеф.

— Он прикрыл тебя сегодня, для всех ты в головном офисе, в Москве, куда тебя срочно вызвали, а не невменяемый валяешься у своей подчинённой, которую втихаря трахаешь, — выдаю я со вздохом, — трахаешь и ненавидишь.

Он выдерживает мой красноречивый взгляд.

— Ты преувеличиваешь, Роза, — наконец произносит он. Хотя по глазам вижу, нет, не преувеличиваю, даже сейчас там скользнуло призрение.

— Нет, Стёп, я не преувеличиваю, из всего, что ты мне вчера наговорил, если ты конечно помнишь…

— Я всё помню, — перебивает он.

— Может нам стоит поговорить уже, наконец, — предлагаю я, всё так же стою рядом, изучаю его реакцию.

— Не о чем, — бросает он.

— Считаешь?

— Уверен, все приоритеты, расставлены, давно, — чеканит.

— Давно она у тебя? — спрашиваю и провожу пальцами по тату.

— Не очень, — отстраняется, — шесть лет, — добавляет тише.

— Когда набил?

— Когда ещё верил тебе, — бросает, и уходит молча, в ванную, оставляя у порога одеяло, и меня растерянную, и разбитую его холодностью.

Я всё так же сижу на кухне, когда он выходит. Коротко бросает на меня взгляд, и проходит в комнату. И уже через пару мгновений, выходит, одетый, хоть и помятый.

— Прости, этого больше не повториться, — бросает и уходи в прихожую.

— А знаешь, что, — иду следом, — вот действительно больше ничего не повториться, ничего!

— Я понял, — бурчит обуваясь.

— Пошел ты! — выхожу из себя. — Хотел отомстить, отомстил. Только я могла по глупости наедятся, что спустя шесть лет, ты сможешь выслушать меня. Дура!

— Ты считаешь, что шесть лет, это такой большой срок, чтобы можно было простить предательство? — повышает он голос.

— Я считаю, что, хотя бы, ради всего того прекрасного, что у нас с тобой было, ты бы мог наконец выслушать меня! Понять! Не вести себя как шизофреник!

— Понять! — хватается за слово, потом стягивает с вешалки моё пальто, и неловко пялит его на меня. — Пошли!

— Куда? — упираюсь я.

— Увидишь, — тащит меня за собой, не смотря даже на то, что я в тапочках. Еле успеваю закрыть квартиру. Мы спускаемся вниз. Он подводит меня к своей машине, грубо заталкивает в неё, садится рядом.

— Мы что поедем куда-то? Стеф, но ты, же пил!

— Плевать! — бросает он и выруливает со двора.

— Куда мы? — я уже не на шутку испугалась.

— Поможешь мне понять тебя, — зло бросает он. И мы мчимся в потоке машин. Я пытаюсь разговорить его, но он молчит, смотрит на дорогу, и мчит вперёд. На город медленно опускаются сумерки. Мы сворачиваем на просёлочную дорогу, и уже по темноте въезжаем в какой-то загородный посёлок. В больших, красивых домах, за высокими заборами, горит свет, но мы, почему-то, подъезжаем к темному.

— Где мы, Стеф? — нервно оглядываю высокий забор.

— Дома, — бросает, и давит на сигнал, долго и нервно. Так что весь посёлок оглашает этот резкий звук.

Над воротами загорается свет, и они оживают, разъезжаются.

— Дома? — тупо переспрашиваю, но отвечать мне никто не собирается.

Мы въезжаем во двор, и к нам тут же подбегает, высокий парень, в одной толстовке, в руках у него фонарь. Стёпа выходит, и я слышу, как тот здоровается с ним, называя по имени отчеству. Потом Стёпа спрашивает все ли нормально, на что парень кивает, говорит, что всё прекрасно, никаких происшествий нет.

Стёпа поворачивается к машине и идёт, ко мне.

— Выходи, — коротко бросает, открывая дверь.

— Пока не объяснишь, что происходит, никуда не пойду, — сложила руки на груди.

— Пойдёшь, — рычит он, и выволакивает меня, больно тянет за руку. Потом тащит в направлению дома. Тапочки на мои ногах еле не слетают, и снег попадает под подошву. Я верещу, но он не обращает на это внимание, и тянет, неумолимо, ведёт за собой. Словно одержимый.

Над широким крыльцом загорается свет, высвечивая большие керамические кадки с пушистым хвойником, который стоит рядочком возле перил. Я иду за Стефом на вытянутой руке, и не знаю, что и думать. Ничего логичного и осмысленного на ум не приходит.

Он открывает дверь, и рывком, толкает меня. И я первой пролетаю, вперёд, оказываюсь в тёмном холле. Стёпа закрывает дверь, и включает свет. Я настороженно оглядываюсь. Рядом витая лестница, убегающая наверх. С другой стороны, темнеет проход. Под ногами тёмная плитка.

— И что это? — возвращаю взгляд на Стефа.

— Это наш дом, — отвечает он, и, отталкиваясь от двери, проходит мимо. В соседней комнате загорается свет, и я заглядываю туда. Это гостиная большая, просто огромная. Здесь нет практически мебели, только угловой диван, повернутый к камину. Окна занавешены тёмными портьерами. Стены выкрашены в бежевые цвета. Просторно, хоть бал устраивай. Я медленно бреду, озираясь по сторонам. Вижу ещё один выход. Захожу уже сама, а за мной он, тут же загорается свет. Это кабинет. Тоже пустующий не обжитый. Одинокий стол у окна, с задвинутым стулом. Пустые полки, высоких стеллажей. Здесь стены темные шоколадные, тёплые, легко представить, как здесь будет уютно, если наполнить пространство жизнью.

Потом молча, выхожу и иду дальше, опять в холл. Там другой проход. Длинный коридор, заканчивается столовой, такой же просторной, как гостиная. Здесь же рядом кухня. Современная красивая, со встроенной техникой. Я опираюсь на сверкающую столешницу, пытаясь осмыслить увиденное.

— Ты сказал, что это наш дом? — наконец подаю голос, даже не оборачиваюсь, знаю, что он рядом.

— Да, я его построил для нас, — отвечает Стеф, и голос его звучит как-то безжизненно, — подарок на свадьбу. Тебе.

Я разворачиваюсь.

— Зачем сейчас привёз сюда? — упираю в него тяжёлый взгляд.

— Хотел чтобы ты поняла, что никакие твои слова не отменят, того что ты сделала, — он подходит ближе, — вот этого больше нет, — склоняется, и я чувствую себя не уютно, впервые в жизни боюсь его, — нашего дома, нашей семьи, нашей с тобой жизни, нет больше! Что мне твои слова, твои сожаления! Ты мне жизнь разрушила! Разбила на куски! — он уже рычит, вдавливая меня в столешницу, но я упрямо не отвожу взгляда, от его пылающего взора.

Провожу ладошкой по впалой, колючей щеке, разглаживаю морщины, пытаюсь усмирить его гнев.

— Мне так жаль! — тихо говорю ему. — Каждый день я сожалею, что потеряла тебя! Каждый день я маюсь от стыда за ту боль, что причинила тебе!

Он сглатывает, и прикрывает глаза, словно разъяренный лев, пытающийся не сожрать глупую антилопу, что осмелилась, положит свою голову ему в пасть.

— Прости меня, — шепчу дрогнувшим голосом, и чувствую, как шипит глаза, и по щекам струится влага, — прости, Стеф! Твоя боль не выносима для меня!

Он снова открывает глаза, и я отшатываюсь. Они горят такой ненавистью, и злобой.

— Как ты могла, Роза, — глухо вырывается у него, и он сжимает мои предплечья, — зачем так жестоко?

— Потому что ты обидел меня, и я не совладала с этой обидой. Хотелось сделать тебе больно, пронзить твоё сердце глубже.

— У тебя вышло, — грустно усмехается он, — твои шипы до сих пор там, и сердце моё до сих пор кровоточит!

— Я знаю это! Я вижу, как тебе тяжело, поэтому просто прости меня! Без всяких объяснений. Прости! И отпусти! Сегодня! Сейчас! — я снова глажу его, ласкаю любимое лицо, наклоняюсь и целую. Легко веду дорожку поцелуев вверх, и прикасаюсь к закрытым векам, глажу короткие волосы. Спускаюсь к губам, захватываю их, втягиваю, любимый вкус, аромат. Робко толкаюсь языком в сомкнутые губы, и он позволяет мне протиснуться внутрь, впускает, и сам уже берёт инициативу, завладевает моим ртом, жадно вбирая мои губы. Сжимает в объятиях, словно всю силу обиды своей хочет показать.

— Возьми меня, так как ты хочешь, — дрожу в его руках, — в последний раз! А потом отпусти, и забудь!

И Стеф подхватывает меня на руки, безмолвно соглашаясь на все условия. Несёт куда-то, не разбираю. Просто прижимаюсь к широкой груди, в последний раз.

Отпускает. Мы оказываемся в темноте.

— Где мы? — спрашиваю я, не разжимая рук.

— Наша спальня, — грустно шелестит его голос. Здесь темно непроглядно, и только наши шорохи, и прикосновения, разгоняют этот мрак. Так даже лучше. Мне не нужно смотреть на него, я и так знаю, что увижу. Память и воображение разрушают тьму. Впускают свет. И я подаюсь вперед, и снова целую его, чтобы унять, хотя бы на время эту грусть. Он тянет, с меня одежду, поспешно, рвано покрывая поцелуями лицо. В последний раз. Толкает, и я, доверяя ему, падаю назад, и оказываюсь на мягком ложе. На нашем ложе, но так и не ставшим таковым.

В тишине шуршит его одежда, и вскоре он наваливается на меня сверху. Тяжесть его тела дурманит, ощущение горячей кожи пьянит. Терпкий аромат щекочет ноздри. Я выгибаюсь на встречу.

— Стеф! — стону его имя, прижимая руками, за плечи.

Но сегодня он не спешит. Мы, же вместе в последний раз.

Он одуряющее долго гладит меня, скользит губами, задерживаясь на сладких местечках, распаляет нежностью, и лаской. Не давит и не кусает. Только поцелуи, только нежные прикосновения, только ласка. Хочет, чтобы я запомнила именно так. Невыносимую негу, в которое погружается моё тело. Тихий стон и шёпот. Только приятные слова, никакой грязи. Позволяет пролиться именно любви, что ещё осталась между нами. И поэтому скользит, и целует каждый клочок моей кожи, заставляя дрожать, и вскрикивать его имя. Спускается ниже, и накрывает губами уже влажное лоно. Ведёт языком по нежным складочкам, касаясь напряженного бугорка, и первый тягучий оргазм накрывает меня. Я выгибаюсь, и захватываю волосы на его голове, глажу, и говорю глупости, о своей любви к нему. Но сейчас можно не сдерживаться, ведь это в последний раз.

Стеф продолжает медленно вырисовывать влажные сюжеты, нежными губами и языком, медленно подводя меня к новому экстазу. Подключает пальцы, и погружает медленно вглубь. Растягивая, осторожно и тягуче долго, водит, заставляя снова кричать и выгибаться в сладкой агонии.

И я опять растворяюсь в этих сладостных ощущениях. Только он может быть таким разным, но с неизменным успехом, ошеломляющим, потрясающим. Моим, и уже нет.

Стёпа медленно поднимается вверх, по моему дрожащему телу. Ведёт снова влажную дорожку, до самых губ, и я благодарно целую его. Впитываю свой вкус, сцеловывая с его губ.

Он легко отстраняется и переворачивает меня на себя. Я сажусь сверху, и склоняюсь к его груди, там, где живет тонкая роза, рядом с сердцем, там она и останется, даже когда я уйду. Я целую её, скольжу пальцами по сильным рукам, глажу плечи и не могу оторваться от его кожи. Не хочу тропиться, пусть этот аромат и вкус как можно дольше сохраняться на моих губах. Растворяться во мне, и навсегда останется там. В сердце.

Я приподнимаюсь, и медленно насаживаюсь, на него, выгибаюсь, откидываюсь назад. Как же остро, и чётко ощущаю его в себе. На всю длину. Пропускаю через себя. Слышу нетерпеливый вздох, и шершавые ладони ползут по телу. Он приподнимается, садиться, и сжимает меня крепко, словно я уже ухожу.

И я качаюсь в его объятиях. Разжигая пожар между нашими бёдрами. Цепляюсь за широкие плечи, зарываюсь в волосы, склоненной ко мне головы. Его губы стали жаднее, они впиваются поцелуями в мою кожу, жалят зубами, но тут, же целуют. А я балансирую, на краю реальности, раскачиваясь в его руках. И стоны льются с моих губ, срываются крики, глупые слова летят в пространство, оседая на стенах.

Я снова кончаю, завибрировав в его руках. Снова падаю, задыхаясь, прижимаясь к взмокшему телу, замираю.

А ему всё мало, он держится, ведь этого больше не повторится.

И Стеф снимает меня с себя, кладёт на живот и гладит, целует плечи, ведёт языком по основанию шеи, спускается по позвоночнику, по моему размякшему телу, и внизу живота, снова зарождается желание, набухает, наливается. Он целует мои ягодицы, и скользит пальцами по влажным складкам. Плоть дрожит под его пальцами, тело вздрагивает, когда он осторожно водит, размазывая влагу. Я снова готова, для него. И он это прекрасно чувствует. Даже в темноте определяет, что я снова хочу его. Я выгибаю ягодицы, удобно подставляясь ему. Подстраиваюсь, и он медленно входит. Опять не сдержанно рычит и толкается. В это раз темп быстрее, жестче, напористей. Пальцы сжимаются вокруг талии, тянут на себя, прижимают, и натягивают. Теряюсь во времени, и острых ощущениях. Уже не стону, вою, от разрывающих меня чувств. Остро, сладко, невыносимо. Забываюсь, брежу, выпадаю из реальности. Только одному этому ритму подчинена, только этим жестким пальцам, что направляют меня. И этому мужчине, что дарит мне блаженство в последний раз.

Я очнулась, и пошевелилась, осознавая, что так и лежу, на животе. Ощущаю горячую руку, на своей спине, и покрытые семенем ягодицы.

Я так перевозбудилась, что отрубилась, от переизбытка чувств, и сейчас медленно приходила в себя, словно из параллельного мира возвращаюсь.

Поворачиваю голову, туда, как мне кажется его лицо. И не ошибаюсь, его горячее дыхание тут же обрамляет моё лицо. Я касаюсь пальцами его щеки, глажу, и чувствую, как у меня выступают слёзы.

— Как жаль, что я так и не увидела твоих ямочек, на щеках, когда ты улыбаешься, — шелестит мой голос.

Стеф молчит, только тяжело дышит. Потом отстраняется, встаёт, зажигает приглушённый свет, садится рядом, и смотрит долго. Я не отворачиваюсь, хотя меня снова накрывает вина.

— Я прощаю тебя, Роза, — говорит он, и отворачивается, встаёт и одевается, потом протягивает мне мою одежду.

— И отпускаю, — кладёт её на кровать и выходит.

Позже, когда мы подъезжаем к моему дому, я выхожу из его машины, даже не прощаясь. Просто кидаю мимолётный взгляд, и выхожу. Неуклюже бреду в тапках по снегу к подъезду и скрываюсь в нём. Захожу в квартиру, и, не раздеваясь, заваливаюсь в кровать, всё ещё пахнущую им.