Царская доля

Глава 1

— И какое же будет твое предложение, от которого я не смогу отказаться?! К тем, что ты уже мне в письме своем привел?!

Алексей ничего не ответил на вопрос Петра Алексеевича, в его пальцах щелкнуло колесико зажигалки. Подобной он пользовался в своем времени, в этом же, в руках придворного кузнеца, зажигалка вышла куда массивней, но действовала безотказно. Зажег фитиль керосиновой лампы, подкрутил, чтоб не коптила и накрыл стеклом. Подобной он пользовался у деда, в деревенских домах в 1970-е года их хватало, а керосин в бутылках продавался чуть ли не в каждом сельпо. Здесь, понятное дело, подобных изделий не знали, но долго ли для несостоявшегося учителя труда при наличии вполне неплохих мастерских этого времени с умелыми кузнецами, воссоздать предметы и наладить технологию их изготовления.

Проблема была только с нефтью — несколько бочек «земляного масла» удалось прикупить в Казани, там торговали с персами, и много чего было интересного, включая хлопок. Купцы плавали с товаром по Волге и Каспию, так что товарооборот был устойчивый, и спрос на «земляное масло» имелся, пусть даже такой мизерный.

В самой Москве наскоро изготовили вполне действующую перегонную установку. В угар перестройки с ее антиалкогольной компанией, устроенной «меченым», кустарное производство самогонных аппаратов пошло в стране чуть ли не в промышленных масштабах. Принцип действия агрегатов вполне похож, требовалось только контролировать температуру выхода продукта с разделением на нужные фракции.

— Так, что это, — царь Петр Алексеевич, несмотря на царившее напряжение, взял брошенную на стол зажигалку и принялся ее рассматривать, затем наступил черед лампы.

— Зело занятные у тебя вещицы! Не сало там. От какого масла они горят? Больно запах неприятный!

Алексей не ожидал, что Петр согласится приехать на встречу, но письму и доводам Меншикова он, видимо, все же внял. И сейчас в обычной деревенское избе они остались вдвоем — несмотря на сумрак летней ночи, в доме было темно. Окошко, затянутое бычьим пузырем, свет почти не пропускало. Так что лампа предназначалась не только для демонстрации, но использовалась и в чисто прагматических соображениях.

— Занятно, — негромко произнес царь, и резко вскинул голову. — Живым меня отпустишь, али здесь погубишь?!

— Я не ты, и клятвами не бросаюсь, — угрюмо бросил Алексей, и посмотрел на Петра. После увиденного в Твери, всех тех жертв, что умучил несостоявшийся император, он его возненавидел. Можно приводить тысячу доводов, что сделал этот человек для России много хорошего, но никогда нельзя забывать, и тем более прощать все те жестокости, что тот сотворил в своей жизни. Ведь недаром у правосудия две чаши весов, главное Фемиде глаза завязать, чтобы взвешивала беспристрастно.

— Это ты Божьим именем клялся, что не причинишь вреда, а стоило бы мне попасть в твои руки — пытал бы меня лично! Не лги мне тут в глаза, что вскинулся — так оно и было бы. А потом бы умыл руки — предал бы на суд Сената, а те перечить тебе не посмели бы — и смертный приговор вынесли. А там бы меня и запытали до смерти, али Меншиков, Бутурлин с Румянцевым удавили бы в камере. И не отрицай тут, так бы оно и было, в глазах твоих смерть моя, только ты решиться не мог на сыноубийство, повод искал! Разве не так, дражайший вы мой, «батюшка»?!

Алексей посмотрел на Петра — тот насупился, щека задергалась, темные глаза уставились — в них плескался гнев, с которым царь боролся какую-то минуту. Даже страх невольный подкрался на секунду, но был задавлен. Но харизмой от царя так и перло — властный, не терпящий иного мнения, а только свое считавший за правильное.

И горе тому кто попробует его оспорить!

— Другой ты стал, Алешка, иной совсем — не узнаю тебя. Смотрю внимательно — вроде мой ты сын, все в тебе знакомо. Но в глазах твоих ненависть плещется, уверенный в себе стал сильно, и совсем нет страха. Поди, убить меня хочешь?!

— Желаю теперь, скрывать не стану. За все то, что ты натворил в своих жестокостях. Я ведь всю Тверь проехал — многое там увидел. То не христианин, а зверь дикий поделать мог, смерти алчущий!

Слова Алексея словно хлестнули — царь дернулся, глаза стали чуть выпучиваться, как у выловленной рыбы, усы взъерошились. Будь его на месте за столом какой-нибудь сподвижник Петра, ему противоречащий — то от страха бы говорить не смог. Но Алексей был из иного времени, да и здесь повидал достаточно, чтобы не испугаться. В этот момент он чувствовал за собой силу, так что даже рука Петра, ухватившая рукоять кортика, его совершенно не испугала — ведь под рукою три взведенных «пенала».

— Но повторю тебе еще раз — я крест целовал, что тебя не убью здесь, а клятвами не разбрасываюсь. Не скрою — все мои советники жаждут твоей погибели скорой, всячески советовали с тобой расправиться, с женой и детьми твоими. Но не все что можно сделать безнаказанно — стоит совершать! Тем более убивать по подсказкам и наветам других!

— Ванька-каин и прочие, как я понимаю? Изменники они, с рук моих кормились и награждения принимали, и предали…

— Не все так просто, герр Петер, — Алексей усмехнулся, назвать сидящего перед ним человека «отцом» он не мог. — Они тебя боятся до колик, причем все твое окружение, подарки выпрашивают и тихо ненавидят. А потому так, что в любой момент ты в гнев впадаешь и лютовать над ними будешь. И живут они в страхе животном, понимая, что жизнь их зависит от твоих сиюминутных интересов и капризов…

— Поговори у меня, паршивец! Да я тебя…

Петр Алексеевич дернулся, стал приподниматься с лавки — лицо исказилось жуткой гримасой.

— Не лапай кортик, убью! Смотри!

Алексей нажал на рычажок — выброшенное стальной пружиной узкое лезвие ножа попало в лежащую на столе царскую треуголку — шляпу отшвырнуло в угол.

— Теперь вижу, что убить можешь, — Петр убрал ладонь от рукояти кортика, поднял шляпу и хмыкнул. Вытащил пальцами узкую и острую полоску стали, причем уже из-под полы — пробила навылет почти всю треуголку. Повертел в пальцах орудие смерти.

— Чудно задумано, не ведал о таком. И вторую штуку в свою руку ты сразу взял — а я подумал, как сел за стол, что это за пенал у тебя. А ты с самого начала присматривался, как меня половчее живота лишить.

— Как ты меня — не я первый войну начал, а ты меня убить пожелал. Токмо я не захотел агнцем на заклание обреченным быть. Ведь ты просто обнаглел от того, что все тебя боятся, а ты только один можешь миловать или казнить. Не нарывался ты, герр Петер на того, кто тебе ответ достойный дать может, и обнаглел поэтому. И получил под Москвой то, что заслуживал, — от слов Алексея Петр едва сдерживался, но глазами все же посматривал на два смертоносных «пенала».

— Урок на Пруте, тебе не впрок пошел. И чтобы подвести черту под сомнениями, скажу сразу — тебя отцом своим не считаю, ибо ты сыноубийство задумал совершить, а потому сына отныне лишен. Даже больше тебе скажу — мое убийство для тебя самого боком бы вышло, малой твой сын умер бы через год после моей казни, день в день, а ты бы с ума сходил, и кричал раскаянно — «то вина моя, вина!»

Алексей встал, от злости его затрясло, он почувствовал волну гнева — хотелось выпустить два лезвия в грудь ошеломленного его вспышкой Петра и тем закончить разговор. Но все же сделав несколько глубоких вздохов и выдохов, он взял себя в руки и уселся за стол.

— Ты умрешь собственной смертью через шесть лет и шесть месяцев, я не хочу менять тебе предначертанное. Умирать будешь две недели, страшно кричать при этом так, что за версту слышать будут твои стенания. И скажешь — «посмотрите какое бедное животное есть человек». Я бы мог многое тебе рассказать, однако не стану — теперь ты знаешь о том, и ясно представляешь, на какие мучения ты тысячи людей обрекал, зачастую невинных. И отплата за это последует, от нее ты не увернешься!

Выдохнув воздух, Алексей раскрыл портсигар с папиросами, и подкурил одну от зажигалки, жестом предложил Петру сделать тоже самое. Царя его вспышка с откровенным признанием ошеломила — он взял папиросу, закурил и молча сидел за столом, под густыми клубами идущего вверх дыма.

— Твоя придумка?! Как и все остальное?!

— Моя, — кивнул Алексей, — многое чего знаю, малость воплотил уже, еще многое сделать нужно. Да, если замыслил что, то драгун своих пожалей — перебьют их быстрее, чем они до нас доберутся. Всех убьют — у моих людей оружие, что в будущих временах только появится. На слово поверь. Или, давай на поле выйдем, я там тебе его продемонстрирую. Охране твоей будет над чем сразу помыслить, да и тебе самому.

— А чего же не посмотреть, — царь легко поднялся с лавки во весь свой большой рост. Алексей встал, и посмотрел глаза в глаза, сам был высокий, на ладонь всего уступал. И предупредил:

— Если худое замыслил — убью собственноручно!

Глава 2

Нервы были натянуты струной — Алексей ежеминутно ожидал какой-нибудь подлянки, на которую так щедра судьба-злодейка. И что самое плохое — категорически не хотелось убивать Петра, что неожиданно повел себя совсем не так, как прежде, даже добродушие появилось, улыбаться стал, причем без натянутой на лицо маски.

Не мог пойти на убийство царя, великого и в делах и в грехах своих, первого императора, что остался в памяти всех потомков по делам. А потому Алексей боялся только одного — чтобы никто из его людей не воспылал жаждой праведной мести — вполне обоснованной. Или не выполнил тайное поручение кого-то из приближенных, да того же князя Долгорукова, ведь у многих были личные счеты к царю.

«Петр соблюл все условия, у него сотня людей, не больше. А с ним всего пятеро сюда приехали. Меншиков мрачен, скособочен до сих пор и взгляд печальный — будто всех своих богатств разом лишился и теперь оплакивает горестную судьбу.

Капитан Румянцев, старый знакомец, стоит хмурый, на меня посматривает с неприкрытой враждебностью, еще бы — это его людей мы с Огневым убили на болоте. Трое гвардейцев держаться на отдалении, все при пистолетах, при шпагах — не придерешься, кондиции выполнены.

Это я их сам в тайне нарушаю — со мной пятеро рынд, так есть еще две бабенки, парень, мужик и дед с бабкой, да пятеро деток, что роль местных жителей выполняют. И весьма успешно, я бы сам поверил, если бы не знал, кто они на самом деле — Ромодановский умеет работать с кадрами, как сказали бы в двадцатом веке. Четверка рынд — головорезы натасканные, да и Никита профессионал каких поискать. И два схрона поблизости, а там еще две дюжины бойцов притаились.

Я, конечно, в который раз перестраховался, но лучше перебдеть, чем потом перебздеть от страха. И ошибок допускать уже не намерен — и так могли убить несколько раз».

Алексей сел на бревно, предложил царю жестом — тот, нисколько не чинясь, уселся, с немым вопросом посмотрел на него.

— Скажи, можно из обычного пистолета попасть в стенку вон того дальнего сарая?!

— Какого пистолета?! Не смеши! Туда из фузеи попасть невозможно, пуля просто не долетит. Тут шагов пятьсот, не меньше.

— Смотря какие пистолеты и пули, — хмыкнул Алексей, — мои долетят. Там простыня у стены лежит — отправь кого-нибудь из своих, пусть ее на стену натянет, там мальчишка крутится — поможет. Да, ты своих драгун предупредил, что будет сделано быстро три выстрела? А то среди них беспокойство начнется, суматоха напрасная, за оружие какой-нибудь дурак схватится. Мои стрельцы ответят, и пойдет схватка. А оно нам надо, герр Петер, если мы решили провести маленькие испытания?

— Не беспокойся, предупредил. Алексашка, сходи туда, натяни на стенку полотно, пащенок поможет. И стой там рядом, смотри!

Алексей удивился, но пошел не Меншиков, которому явно нездоровилось, а Румянцев. Путь туда не близкий, и занял у Петра одну выкуренную папиросу — царь сумел непринужденно прихватить коробку с зажигалкой. Но сам Алексей не дымил — он никогда уже не делал этого на людях, только в одиночестве, или сейчас для демонстрации.

— Майор, начинай.

По приказу Алексея Никита Огнев поднял пистолет, взял деревянную кобуру и вставил ее пазами с торца в рукоятку. Получился штуцер с прикладом — отдаленное подобие легендарного «маузера», только в примитивном исполнении. Затем прицелился и выстрелил, быстро зарядил штуцер, орудуя шомполом, снова вскинул оружие — пальнул. И вновь перезарядка, пауза и выстрел — и всего за полминуты, никак не больше — командующий Лейб-Кампанией сам стрелял великолепно, и других мог научить.

Румянцев снял полотно со стены сарая и быстрым шагом пошел обратно, к ним — было видно, что гвардеец просто поражен результатами. Да и Петр с оторопью в глазах посмотрел на полотно, где с небольшим разлетом, примерно в половину аршина, красовались три пробоины прямо по линейке — практически снайперская стрельба.

— Пойдем, у тебя будут ко мне вопросы, и я отвечу на них, — Алексей дернул Петра за рукав, он не хотел, чтобы тот потребовал при всех показать пулю Минье, которую ему, понятное дело, никто бы в руки не дал. Все рынды приносили особую присягу, получали штуцера с пулями только на выходе в поход, подобный нынешнему, или прямо на стрельбище, где все уже извели прорву бумажных патронов.

Зашли снова в дом — на столе, освещенном керосиновой лампой, стоял штоф зеленого стекла, две серебряных стопки, кусок отварного мяса, пучок зеленого лука и ломоть хлеба — чрезвычайно скромно для угощения и вполне достаточно для закуски.

— Дай пулю посмотреть!

— Не дам, и никто из моих людей тебе ее в руки не даст, из стены сами ковырять будут. Эта тайна в течение десяти лет сохраняться будет, пока все русские полки таким оружием перевооружены будут. Раньше никак — в Туле за месяц только сотню таких пистолетов сделали. С изготовлением дорнов у мастеров трудности немалые, инструментальная сталь требуется прочная — пока еще научаться.

— С чем, чем?

— С приспособлением для нарезки пистолетных стволов. После нее они в штуцера превращаются, укороченное нарезное оружие. Об этой технологии никому кроме нас знать не надобно — мастера в закрытом цеху работают, под охраной. Но лучше завод близ Уральских гор поставить, от Перми триста верст, есть там одно местечко — Ижевском назову. И никто из иноземцев туда не сможет приехать под страхом казни прямо на месте.

А те ружья, которыми ты нашу армию вооружил, продадим потихоньку — и прибыток хороший получим. Думаю, королю Карлу, с которым мы союзники, их много потребуется. Он счеты с Фредериком, Августом и Фридрихом-Вильгельмом скоро начнет сводить. Обид на них у него много накопилось — война жестокой будет.

— Решил все мои дела переиначить, царем себя почувствовал?! Самодержцем возомнил?!

— Почему почувствовал? Возомнил?

Алексей выгнул бровь в нарочитом удивлении — Петр сидел напротив него насупленный, щека задергалась, что было верным признаком сдерживаемой ярости. И жестко добавил:

— Азм есть царь! А потому давай здесь сразу договоримся — только один из нас останется царем! Иного просто нет! Армия моя и шведы стоим под городом — войска у меня впятеро супротив твоих. Если пойдет война — уничтожу всех врагов без всякой жалости! Сам понимать должен, чем все закончится, и каковы последствия твоего упрямства будут?!

— Зачем тебе мое царство?!

— Твое незачем, мое будет царство! И совсем иное, чем то, которое ты возводил на своих видениях. Но ты много полезного сделал, что пригодится, а также много такого, что делать нельзя.

— Не тебе судить…

— А я и не сужу — дела твои потомки сами судить будут. И по ним воздадут себе, — Алексей усмехнулся. — Я ведь на самом деле в горячке долго пролежал и память полностью потерял. Но зато Божьим откровением видел будущие времена, какой Россия наша стала спустя три века. Двинул ты ее сильно, да так, что держава наша не к твоей заветной Европе двинулась, а по грязи юзом пошла. Душераздирающее зрелище, скажу тебе…

— Эти все новинки из твоих видений?

Петр ошеломленно смотрел на него вытаращенными глазами. Повертел в пальцах зажигалку, поднял лампу, посмотрел на «пенал». Вытащил папиросу и закурил, качая головой.

— Вот потому я решил тебя от трона подальше убрать, герр Петер, пока ты всю страну в болото окончательно не спихнул. Понимаю тебя — ты хотел как лучше, как ты представляешь, только забыл, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Претензий к тебе нет — ты делал все что мог, но варварскими методами. В отличие от тебя я знаю, что нужно сделать, — Алексей постучал себя пальцем по голове, — есть тут множество знаний, да таких, что ты от удивления онемеешь. Вот я потихоньку новшества вводить буду — и русские корабли такие пушки получат, что любого противника в щепки разнесут десятком залпов. Это не бахвальство, поверь!

— Не может быть…

— Еще как может, сам успеешь увидеть торжество бомбических орудий и «единорогов» — пушки такие есть. Штуцера ты уже видел, а есть ружья, что с версты любую кавалерию в бегущую пехоту обратят. И заряжаются они быстрее, чем сейчас — но это ты сам видел, собственными глазами. Да и многое другое лет за десять совершить можно — даже «огнедышащую машину», что позволит очень разные дела — пар великую силу имеет, если пожелаешь, то на новинке сам прокатишься.

— Почему же ты мне об этом не отписал?!

— А ты бы моим ответам не поверил, это раз! А поверил бы наветам на меня — это два! Девка, что со мною сбежала, Ефросинья, ко мне Меншиковым, как в видении я узнал, приставлена была. И эта стерва меня уговорила к тебе вернуться, и от тебя милости получить… Дыбу, пытки, когда ты мне ребра сам ломал и огнем терзал, да казнь немилосердную. Ведь мачеха меня люто ненавидит — яда бы подсыпала также спокойно, как тебя обманывает. Так что решил я сделать все иначе…

— Подожди, я скоро вернусь — с Данилычем потолковать надобно, прямо сейчас ему вопросы задам…

Глава 3

— Я тебе так скажу, Василий, по годам своим — убить царя Петра несложно, но потом Алексей Петрович вовек не отмоется от того пятна, что на него ляжет. Отцеубийство тем и страшно, что даже если оно во благо делалось, но Святое Писание его осуждает.

— Так мои людишки то проделают в тайне, отравят али прирежут, никто царя Алексея не осудит…

— Ты его человек, на тебя грязь и ляжет — род князей Долгоруковых под позор подвести хочешь, неразумный! Нам такой худой славы ни к чему! Да, Петр Алексеевич много худого нам сделал — брата моего Луку опоил до смерти, твоего Михаила казни лютой предал. Все понимаю, но гнев сдержать надобно… До поры и времени…

Князь Яков Федорович остановился, вытер платком лицо — старику было плохо, вышел из короткого заключения в Петропавловской крепости весь изможденным, еле стоял на ногах. Перед самым выездом из столицы, царь отправил его в Шлиссельбург, по обоим берегам Невы расположились войска его мятежного сына Алексея. И теперь старейшины двух княжеских колен вели между собой степенную беседу в одном из домов предместья, или форштадта, как именовать принято на «новый манер».

— До поры, до времени?!

Василий Владимирович внимательно посмотрел на старика — тот никогда не допускал пустопорожних слов или оговорок. Блеклые глаза князя сверкнули огнем:

— Ты, Василий, головой хорошо подумай вначале. Да, патриарх Петра анафеме предал, но вот с «подменышем» вы промахнулись — слишком многие, да и я сам, знаем царя с рождения. И подтвердили бы на кресте что так оно и есть, и из Москвы идут наветы и зловредные оговоры. Хорошо, хоть у вас ума хватило исправить манифест — что царь Петр «подменный» в вере своей, к лютеранству склоняется тайно и явно. Вот тут многие и задумались — а почему это православный царь во всем первенство за иноземцами оставляет, и двойные оклады им назначает. Да и на службе они высоких чинов поперед достигают, и подарками их осыпают.

— То государь Алексей Петрович повелел изменить, сказав, что откровенно клеветать нельзя, а говорить истинное.

— Молод еще, но разумение имеет. Добрый будет правитель, если вы его своими дурными советами не опорочите, как этим цареубийством. Пойми, все тайное рано или поздно явным становится!

Яков Федорович остановился, перевел дыхание — ему явно нездоровилось, все же сырая камера не лучшее место для пребывания, к тому же когда знаешь, что тебя казнить собираются, причем на колесе. Впрочем, смерти он ждал со стоическим спокойствием — всегда честно служил царям и резал им правду-матку в глаза, не боясь не только опалы, но и плахи. Тем и отличался от толпы придворных, что жаждали только милостей.

— Алексей Петрович Земским Собором выбран, пусть и созван он был не по традициям. И патриарх его на царствование благословил, а потому я вроде как двум царям одновременно служить должен. Так ему и скажу — не смей советы слушать, где тебе отца погубить предлагают. Вышли или изгони, в монастыре заточи навечно, но не казни — права такого освященного не имеешь, и поступок сей, за злодеяние принят будет многими.

— Но ведь…

— Петр Алексеевич трудов и жизни за царство наше никогда не жалел, и многие о том знают. И шведов одолел, пусть война еще и продолжается. Сам посуди — как те солдаты посмотрят, коим воззвание царя перед боем Полтавским прочитали. Вот то-то и оно!

— И как быть?!

— Если месть творить хочешь, то проси, чтобы царя изгнали в земли заморские. А там, ежели, что и случится, виноваты токмо иноземцы будут. Вот сие и есть до поры до времени.

— Понятно, Яков Федорович. А ведь и Борис Петрович на то намекал — токмо не на землях православных. Учту — а там посмотрим…

— Не торопись, все правильно делать нужно. И в первую очередь отказные грамоты взять и с самого царя, и его дочек с сыном — за младенца пусть сам Петр пишет и ответ держит. Да и царица его, прости Господи, дожил до эдакой срамоты, пусть тоже отречение пишет. А лучше было бы, если веру православную сменили на соблазн лютеранский — тогда никто из них, ни потомки, на престол наш права навечно потеряли. Токмо, мыслю, Петр Алексеевич на такое не пойдет даже под страхом мученической погибели — не станет венец по доброй воле с себя снимать. Скорее всего, сам Алексея Петровича собственной рукой убьет, момент нужный выгадав.

Князь Василий Владимирович нахмурился — такой итог противостояния двух царей ему не понравился. А Яков Федорович продолжил говорить дребезжащим голоском, то твердо и властно — старик на удивление оказался сегодня словоохотливым.

— Это в империи ромеев базилевсом могло быть двое в Константинополе, но Москва есть Третий Рим и четвертому не бывать! И грехов их нам не надо. Царь токмо один на Москве остаться должен — братья могут править совместно, как и было, но не сейчас. Иначе делить державу придется — ты представляешь, во что это может превратиться, когда православные государи друг друга злобно ненавидят. Рано или поздно, но такая свара начнется, хоть святых выноси. Погибель грянет великая со смутой!

— Так и будет!

Василий Владимирович наклонил голову, соглашаясь с приведенными доводами. И мысленно сделал вывод — торопиться нельзя, тут старик полностью прав. Подождать надобно, и лишь потом свести счеты, если царь Петр со своим семейством за границу последует. А ежели его в монастырь навечно заключат, то и делать ничего не придется. В подземной келье, или на островах Соловецких в обители, царь долго не протянет — затворничество порой страшнее самой смерти.

— Хорошо, будем ждать, как государи наши меж собой договорятся. А там время действовать придет…

Глава 4

«Убить царя было бы очень простым решением проблемы. Хотя это абсолютно правильное действие, если исходить из моих собственных сиюминутных интересов. К этому меня все и подталкивают, руководствуясь нехитрым житейским правилом — есть человек, есть проблема, а нет его, так и проблема отсутствует. И настроения больше не портит, и волнений не вызывает, и головной боли нет.

Потому меня не поймут, но я руководствуюсь далеко идущими расчетами. Сбудутся они или нет — не могу знать, но действия нужны, причем с далеко идущими последствиями. Основных приоритетов вне пределов России всего три, и их нужно добиться любыми средствами.

Первое — не дать объединится Германии в дальней перспективе. А для этого уже сейчас нужно нанести превентивный удар по Пруссии, и если не помножить ее на ноль, то обескровить так, чтобы она лет двести не дергалась. И нужно сделать это чужими руками обязательно — Московское царство не должно интегрироваться в Европу и наполнятся ее „ценностями“, как выгребная яма фекалиями. При этом всячески пакостить, по мере возможности, и строить свою зону интересов.

Эти два процесса должны идти одновременно — вектора направлены на Священную Римскую империю и Оттоманскую Порту.

Тут все понятно!

Вот потому мне и нужен Петр — нужно ему только втолковать это. Роль отведена, партитура написана, труппа подобрана, пора начинать спектакль. Жаль будет, если взбрыкнет — заменить покойного будет некем!

Вторая задача тоже проста — вряд ли я доживу до „войны за независимость“, но если колонистам устроят жесточайшую резню, то это было бы неплохо. Тогда Новый Свет освободится от влияния Англии и Испании гораздо позже, а это жирный плюсик для России. И опять же — Петр, если он исполнит свою роль, в союзе с Карлом, тоже поможет решить эту задачу. Ибо притянет к себе все внимание, а, следовательно, можно будет спокойно заниматься приготовлениями к войне на южном направлении.

Теперь третье — опорные пункты в океане, сиречь колонии. И тут свою роль играет флот, и опять же, без „папеньки“ никак не обойтись. Ведь до Крузенштерна в океан не выходили, а это только в следующем веке произойдет. А оно надо так долго ждать и упускать время?!

Нужны территории и острова, на которых либо нет аборигенов, или число туземцев мизерно. Так, тут вопросов уйма, кто бы подсказал, произнеся — огласите весь список, пожалуйста!

Должна быть Русская Америка, причем не только Аляска, а обширная зона интересов. Крепостного права не будет, и нужно всячески подхлестывать прирост населения, с русификацией всех территорий. Да и православную церковь направить на миссионерскую работу — передовым отрядом бойцов идеологического фронта, так сказать. После давления Петра пружина сильно сжалась, теперь ее нужно мягко отпустить, предварительно придав правильное направление.

Ладно, первоначальные наброски сделаны. Теперь перейдем к той стадии, которую Остап Бендер назвал охмурением Козлевича ксендзами. Получится — хорошо, а не исполнится, тогда перейдем к более простым вариациям, хотя этого сильно не хочется — закон бумеранга всегда действует, и я получу то, что посею!»

Закурив папиросу, Алексей сделал несколько затяжек, как вернулся хмурый Петр, молча уселся за стол.

— Надеюсь, ты не бил этого прохиндея поленом?!

— Нет, он и так не в себе — то болит, это болит. А ты это чего о его здоровье заботишься?!

Вопрос царь задал с нескрываемым подозрением, прямо ощерился как взбесившийся кот.

— О деньгах беспокоюсь. Когда твоего «минхерца» Верховный Тайный Совет арестовал, а такое через десять лет было бы, то ценностей конфисковали на два с половиной миллионов рублей, да несколько городков, три сотни селений всяческих в придачу.

— Вором рожден, и вором помрет, — глухо произнес Петр, и добавил. — Да, натура такая, зато Данилыч верный. Но два с половиной миллиона?!

— Это только ценности и те деньги, что у нас в стране находились. За два года твоя вдовушка, еще не загнувшаяся от безмерного употребления вина с водкой, которую гвардейцы на престол возвели, его всячески задабривала. Даже орденом Святой Екатерины его сына наградила — уж больно «светлейшему» бриллианты на нем понравились.

— То-то он на ее орден взирает как кот на сало, — Петр чуть не сплюнул от негодования, но сдержался. Алексей же ехидно улыбнулся и произнес с нескрываемой насмешкой:

— А еще два с половиной миллиона ефимков Меншиков в амстердамских банках упрятал и помер, не выдав их, хотя ему предлагали Березов на Холмогоры поменять. Но вот сынок оказался хлипче, и деньги в казну отдал — их на всякие праздники и увеселения тут же пустили, и тупо потратили к вящей радости царицы. А сейчас, как мне помнится, у твоего Данилыча всего на счетах полтора миллиона, а такие деньги грех упускать.

— Да верю я тебе, верю. Про девку эту никто знать не мог, даже она сама. Да и сам мне сказал о том со слезами — не меня, тебя испугался! Вот так-то, теперь для меня все ясно. А кто правил то после?! И что сделали…

— Это уже не важно — но твои потомки все загадили, и дела твои тоже. Да и по большому счету они к нам, к потомкам бояр Романовых никакого отношения уже не имели — недаром в «Готском альманахе» именовали династией Гольштейн-Готторпских. Сплошь немцы, жены чередой принцессы, а цари с погаными каплями русской крови. Причем Салтыковской, если принять любовника гулящей немецкой принцессы, которой ублюдка для трона сделали. Царя «законного», блин!

Петр сидел с округлившимися глазами, потом выдал свой знаменитый «боцманский загиб». Теперь глаза по медному пятаку получились и у Алексея, который поразился изложением нетривиального «морского сюжета», посвященного страданиям женского пола с низкой социальной ответственностью (как сказали бы в конце 20-го века) при ремонте такелажа после шторма и долгого плавания. И ставшими жертвами насилия со стороны изголодавшегося по женской ласке экипажа вместе с осьминогом.

— Двух соправителей быть не может, как мы с братом Иваном?

На неожиданно заданный вопрос Петра Алексей только покачал головой, взял штоф и налил стопки до краев.

— Отцарствовался ты, герр Петер. Помянем?

— Отчего же не помянуть, — Петр поднял стопку и хлопнул, как заправский моряк, одним глотком. И остался сидеть с раскрытым ртом, не в силах понять, что же он выпил. Алексей в несколько глотков выпил пряную жидкость — водка была настояна на травах, запах сивухи не ощущался.

Он уже неоднократно пробовал детище своего пытливого ума, это ведь не приснопамятный спирт «Ройял» пить — тут все местные ингредиенты и технологии к его услугам. В это время самые крепкие настойки, включая водку, которую называли «хлебным вином», не достигали и тридцати градусов. Если судить по примитивному спиртометру, который он собственноручно изготовил, припомнив «антиалкогольную кампанию».

— Ты хлебцем занюхай, герр Петер, полегчает сразу! Это ведь не местная жижа, настоящая водка — «Царевич» названа! Шестьдесят градусов, если спиртометру верить.

Петр занюхал куском хлеба, захватил несколько перьев лука, зажевал. И спросил, не скрывая интереса:

— Шестьдесят градусов, спиртометр? Это что такое?

— Крепкие настойки, водки и вино можно измерять на убойность. То, что мы выпили в сравнении с местной водкой, то же самое, что «хлебное вино» супротив пива.

— Понятно, — мотнул головой Петр и внимательно посмотрел на Алексея, произнес, не скрывая грусти:

— Понимаю, что ненавидишь. Ведь не каждому быть замученным на дыбе собственным отцом.

— Потому и царем ты быть не можешь — таков выбор. Я знаю, что будет впереди, ты нет — ибо всегда в гневе пребываешь! А он плохой советник. Не знаю, что будет — но постараюсь не допустить сделанных тобой ошибок, исправить уже сотворенное тобой, что было неправильное. Да ты сам манифест мой читал. Так что «регулярного государства» не будет — незачем в утопию прыгать двумя ногами. Твоя ошибка сделана в главном — ты желаешь превратить всех в своих рабов, полностью подвластных тебе. Но с психологией свободных людей — а такое невозможно! Потому все твое окружение насквозь проворовалось! А все созданное тобой… А, блин, скажу — за пять лет после твоей смерти, созданный великими трудами флот, сгинул!

Петр глухо выругался, налил из штофа стопку, выпил глотком — занюхал хлебом. Закурил, и помрачневшим взором уставился на Алексея. Спросил, с трудом проговаривая слова:

— Все достояние прахом пустили, воры! Ты хоть с ними справишься?! Ведь даже плахи не боятся!

— Во всеобщем масштабе с воровством не справился никто, даже Сталин, хотя сажал и расстреливал тысячами. Но с казнокрадством в крупных размерах справлюсь. Понемногу воровать будут, и осторожно — есть способы унять самых ретивых — и это отнюдь не плаха!

— Вот и делай, я хоть спокоен буду, что царство в надежных руках. Жаль, что флот…

— Через десять лет русский флаг будет трепетать на океанских ветрах, это могу обещать твердо. Да ты и сам увидишь, может и протянешь больше шести лет, если правильно поступишь.

— Убивать меня не хочешь, и зря — неужто боишься?! Соправителем не назначишь. В монастырь упрячешь?!

— Нет, ты герцогом Померании станешь! Самым натуральным, с владениями, что тебе твой союзник, король Карл шведский даст! Но это только для начала. Пройдет совсем немного времени, и королевскую корону сам на свою голову наденешь.

— Ох…

Петр выругался, оторопело глядя на Алексея, тот усмехнулся:

— Помнишь, что я тебе написал в грамоте?! Ты поклялся, что служишь России?! Или уже отказываешься от своей клятвы?! Обидно стало, что царем твой сын стал?!

Алексей прикусил губу, пристально посмотрел на Петра, тот взгляда не отводил. И неожиданно для себя взорвался:

— А я тебе скажу так — пройдет двести лет и Россия потеряет в страшной войне двадцать миллионов людей, враг дойдет до ворот Москвы! А жители Петербурга будут девятьсот дней и ночей оборонять город в полной блокаде — от голода умрет каждый второй — но град Петров они не сдадут! Ты можешь ими гордиться…

— Я не предам их! Если надо умереть — умру! Но такое нельзя допускать — ворога надо бить раньше, пока он не готов!

— Вот этим ты и займешься, согласен?! Вот и хорошо!

Глава 5

— Алекс не стал казнить своего отца, Георг?! Удивительно, я о нем был другого мнения! Тогда…

Король Карл прошелся по комнате, напряженно размышляя — несколько раз потер пальцем переносицу. Затем повернулся к барону Герцу, отрывисто и резко спросил:

— Полки Левенгаупта в Ингрии?

— Да, мой король, и направлены частью к Нарве. Алекс выполняет обещанное — дал повеление собирать наших шведов, где только возможно. К концу года будет еще тысяч семь — многие ведь в Сибири, в этом… как его — Тобольске. Там и генерал-майор Крейц.

— Прекрасно, — Карл усмехнулся. — В июле у меня будет еще один крепкий корпус, который понадобится в войне с датчанами.

— Ваше величество, молодой царь может стать посредником в ваших переговорах с королем Фредериком. Противоречия не столь велики, чтобы их нельзя было сгладить.

— Что он предлагает?!

— Вернуться к первоначальному положению с небольшими уступками с обеих сторон. Дания должна вернуть захваченные Верден и Бремен, а так же Висмар. Голштиния будет считаться под вашим высоким покровительством, однако должна отказаться от притязаний на свои земли в Шлезвиге, что будет находится вечным владением датской короны. Тренделаг останется за нами лишь частью, но из южной Норвегии мы должны будем вывести все наши войска, которые осаждают крепости.

— Предложение не лишено интереса. Это развяжет мне руки в войне с пруссаками и этим вечно битым саксонским курфюрстом, что напялил на себя польскую корону. Однако датчане могут не пойти на мир — они собираются продать мой Бремен ганноверцам, уже договариваются.

— Есть два довода, что могут заставить их изменить позицию.

— Какие?!

— Ваша армия, мой король, с полками Левенгаупта. И русский флот с экспедиционным корпусом…

— Алекс собирается воевать на моей стороне?!

Король остановился, его лицо приняло выражение крайнего удивления. Он подошел к своему доверенному по тайным делам и уставился на него немигающими белесыми глазами:

— Поясните, если я неправильно понял?

— Алекс не будет воевать на нашей стороне, ваше величество. Но он в войне всячески поможет нам. Вашим союзником станет бывший царь Петр, ему будет дана достаточная воинская сила, примерно пятнадцать полков, и с десяток многопушечных кораблей. Не считая всего прочего — транспортов для перевозки, оружия и всяческих припасов.

— Вы меня удивляете, Герц. Царь Петр станет моим союзником?! Да я его ненавижу…

— Мой король, зачастую от ненависти до любви один шаг, если есть правильный расчет, что свяжет двух монархов. И он уже не царь — Петр отрекся от престола Московского царства в пользу сына, и принял лютеранство, к коему давно склонялся, став вашим единоверцем.

— Не может быть?!

Карл был настолько ошарашен сообщением, что добрую минуту приходил в себя, над чем-то раздумывая и мысленно прикидывая варианты. И, наконец, с трудом вымолвил:

— Это меня с ним немного примиряет. Но все равно — удивительно, что поверить в это не могу!

— Ваше величество! У меня есть предложения царя московского, в которые поверить невозможно, но они сделаны предельно серьезно. Если мой король их рассмотрит, то всяческие разговоры в Стокгольме о том, что наши враги добились успеха в этой войне, если не прекратятся как таковые совсем, то их не будет слышно. Я сам с трудом поверил в то, что сказал мне царь Алекс, ибо такое просто невероятно!

— Не томите, Георг, рассказывайте, я вас внимательно слушаю! Молодой русский царь меня и так изрядно удивил!

— Если ваше величество примет эти предложения, то царь откажется от всех территорий, что были заняты русскими в ходе недавней войны со шведским королевством!

Тихий голос Герца оказал на короля потрясающее впечатление, так что взорвись рядом с ним бомба из осадной мортиры, то Карл был бы удивлен гораздо меньше.

— Рассказывай немедленно!

— Все захваченные русскими наши владения входить в состав московского царства не будут, а находится под его протекторатом, как выразился царь, на основе вассалитета, также как Голштиния по отношению к вашему величеству, если по ней будет достигнута многосторонняя договоренность. К Эстляндии будут присоединены Пернов, Феллин и Дерпт, населенные эстами. Наши «уложения» никто отменять не будет, торговать всем можно будет беспошлинно. Русские оставляют за собой право безвозмездно арендовать гавани для военных и торговых судов и держать гарнизоны, а также собирать подушную подать с населения в небольшом размере.

— Хм, такое и в голову бы не пришло.

— Лифляндия, или Ливония, как предпочитает ее именовать царь, на таком же положении. Ингрия с городами Нарва, Ям и Копорье в том же статусе, а также Карелия с Кексгольмом и Выборгом. Лишь Нотебург, и основанный на месте Ниеншанца Санкт-Петербург войдут в состав Московского царства полностью, но торговать там можно будет беспрепятственно. Финляндия целиком и полностью отдается под скипетр вашего величества — русские войска будут выведены до осени.

— Вы меня поражаете, Герц! Я не могу поверить! И к тому же я останусь без двух миллионов талеров выкупа, а деньги нам остро необходимы для войны, ведь в казне пусто!

— Деньги будут выплачены, мой король, пусть частями и не очень быстро, но они будут. В далекой Сибири найдено серебро и золото, лет через пять московиты станут богатеть — о том мне сказал царь. Но Швеции тоже придется пойти на уступки, и начать войну, чтобы заставить ваших врагов уступить захваченные ими территории — это касается, в первую очередь, прусского короля Фридриха-Вильгельма.

— Тут меня не надо уговаривать — этот боров дорого заплатит мне за свое вероломство!

— Мой король…

Герц замялся, прожженный политик не знал, как подать королю то блюдо, что «состряпал» московский царь. Наконец решился, когда король топнул ногой и гневно бросил:

— Говори как есть!

— Бывший царь Петр будет помогать вашему величеству в войне против прусского короля, но южная часть нашей Померании с городом Штеттин отойдет в его владение, и вы признаете его полным там властителем, герцогом Померанским. Более того, вся восточная часть Померании должна быть отобрана у бранденбургского курфюрста и прусского короля, и отдана под полную власть Петру.

Лицо Карла вытянулось от удивления, он даже помотал головой, не в силах поверить в столь наглые притязания. Еще бы — его шведы будут воевать и проливать кровь, а плодами воспользуется беглый русский царь, что желает стать померанским герцогом. От таких предложений впору впасть в ярость, и начать крушить все вокруг. И первым делом сорвать с головы герца парик и разорвать его в клочья.

Однако король остановил растущий в душе гнев, перемешанный с раздражением — он приблизился к Герцу, внимательно посмотрел на него, и неожиданно усмехнулся.

— Как я понимаю, не все так просто, барон?!

— Да, мой король. Царь Алексей предлагает встретиться через шесть недель в Риге и обсудить его предложения всем заинтересованным сторонам. Вам, ваше величество, датскому королю Фредерику, и ему. А «герцог» Петер уже там — он подготовит встречу четырех монархов. И заключить союз, что бы раз и навсегда покончить с войнами между странами…

Глава 6

— Все эти игры в протектораты не более чем обман, который потом европейцы назовут как-нибудь вычурно. Типа — гнусная химера подлых московитов. А меня будут проклинать всячески, на все лады, — Алексей хмыкнул, ему стало смешно — вспомнилось, с какими вытаращенными глазами на него смотрел барон Герц, считая, видимо, за юродивого.

— Вся эта Эстляндия с Ингрией не более чем шланг помпы, с помощью которого я буду выкачивать нужные для Московского царства западные новинки и переселенцев, пока не настанет время сбросить маску. А пока я поиграю с ними в игру, которую они хорошо освоили в двадцатом веке — либерализм и «общечеловеков».

Царь прошелся по кабинету, посмотрел в настежь распахнутое окно на широкую гладь Невы с ее свинцовыми водами. Санкт-Петербург ему не понравился — великая стройка на болотах выкачивала из разоренной многолетней войной страны огромные ресурсы, как людские, так и денежные. Так что пришлось прекратить затраты, повелев достроить лишь начатое — на город у него были свои планы, теперь «Парадиз» никогда не станет столицей и мегаполисов, а будет промышленным центром со своим университетом.

Царь уселся за стол, посмотрел на росписи — колонки цифр заставляли задуматься о многом. Со вчерашнего дня он начал то, что позднее могут назвать «ползучей русификацией» — попавшие под власть России лютеранские окраины теперь будут чувствовать на своем горле «бархатную перчатку» с железной хваткой. А стимулом станет не обычный прут, которым в античном Риме погоняли нерадивых рабов или ослов, а гривна — проще говоря, удар будет наноситься рублем.

— Прибалтику взяли, но так не отдавать же ее обратно, самим пригодится. Только надо менталитет жителей переделать, а то в двадцатом веке одни проблемы от них были.

Зажигалка щелкнула, из-под «колесика» посыпались искры на фитиль, по которому заплясал синий огонек. Запах самопального бензина был неприятен, но таковы издержки — до заправки газом как минимум два века пройти должно. Да и с самим кремнием постоянные проблемы, то искры не давал, то крошился — требовалось внимательно смотреть за устройством, размером с половину портсигара, и никогда не класть зажигалку на стол, а только ставить. Ничего тут не поделаешь — таковы технологические реалии.

Не хотел, но по старой дурной привычке, скорее психологической, чем физиологической, покуривал понемногу — так размышлять было лучше. Всех эстонцев и карелов, и всяких прочих латышей, которые еще таковыми не назывались, обложат подушной податью. Но не просто так — освоят русский язык — гривну долой, а примут православие — еще две в минус уйдут. Если упертые окажутся — поедут вместе с пасторами осваивать сибирские земли, там климат такой, что любые конфессии примиряет. Выживать надобно в суровых краях, да богатеть упорным трудом, а не религиозными диспутами заниматься. Русский язык уже поневоле освоят — нужда заставит. Край огромный, его заселять нужно!

Вот так как-то — потихоньку лояльный контингент переселять, и тем самым Прибалтика под полный контроль перейдет, время только потребуется, не меньше века, в лучшем случае два-три поколения должно смениться. Но все проводить аккуратно, пряником больше, чем кнутом, и «варить» в социальном котле подольше.

— Финляндию я брату Карлу отдам — а как иначе. Только острова нужные за собой оставлю, чтобы весь залив контролировать на будущие времена, когда броненосцы начнут строить. И те же игры с Карелией проводить — особый, отличный от финнов, православный народ будет надежным противовесом и «завлекухой». Да и с Лапландией нужно как-то решать — границы там и пунктиром сейчас нет.

Алексей вздохнул — челобитные с «русского Севера» потоком шли. Царь Петр изрядно начудил, а если честно, то прямым вредительством занимался. Кочи повелел больше не строить, а лишь «новоманерные суда» свои, чем мореплавание по «студеным морям» сильно ограничил. А ведь на своих кочах поморы не только до легендарной «златокипящей» Мангазеи плавали, на Грумант, то есть Шпицберген ходили. И полуостров Таймыр ухитрялись обходить, а в Енисейской губе вполне себе вольготно чувствовали. Да и Семен Дежнев Чукотку не на яхте или флейте огибал, а на коче, ибо строить их легко, а во льдах они себя чувствуют куда уверенней.

Поморы массу полотна делали из конопли и льна — домашнее производство вовсю шло, да «рассеянные» мануфактуры в широкий обиход вошли. И что же — царь и здесь отметился — приказал увеличить размеры полотна, что оказало губительное воздействие. Да и торговлю через Архангельск повелел сворачивать, а все товары везти в любимый сердцу «Парадиз», который мечтал превратить в главный центр.

А ведь и Ладожский канал не прорыт, на озере в период штормов речные суда гибнут десятками, со всеми товарами на дно идут совершенно бесцельно. Да и Финский залив у Невы мелок, а в саму реку песчаные бары войти мешают — но разве это «колышет», если «Парадиз» наше все, любимая игрушка Петра Алексеевича.

— «Папенька» мой волюнтарист изрядный, — усмехнулся Алексей, но тут помрачнел изрядно, даже с лица спал.

— А вы, батенька, авантюрист каких мало. Проще нужно было все делать, как было раньше — Эстляндию и Лифляндию присоединить той же Рижской губернией, царя Петра убить, деток его по монастырям или в крепость, типа несчастного Иоанна Антоновича, «железными масками» сделать, если уж не захотел смерть детей на свою душу брать. И сплошное благолепие бы наступила — нет тебе конкурентов на трон, нет проблем с «буферами», о которых сейчас даже не подозревают.

Все делается намного проще, доступнее, не создаются сложные схемы с множеством вводных, и многих «если, если, если»!

Алексей снова закурил, поднял глаза к потолку с лепниной. Он отдавал себе отчет, что затеянное им дело позитивный результат сможет принести лишь в очень отдаленной перспективе, которую увидят внуки. И то вероятность такого не превышает и тридцати процентов. Но все же после мучительных размышлений рискнул.

«В моем мире разные славянские государства — большинство из них православные, но и католических немало. Даже мусульманское имеется — те же босняки, что ислам только недавно приняли. Но нет ни одного лютеранского, ибо всех поморских славян усиленно онемечивают.

„Дранг нах остен“ в действии, и происходит его заключительный этап, который приведет к исчезновению славянского населения от Мекленбурга до Данцига. Мне могут сказать, да и говорят — какого хрена я влезаю не в свои дела, пусть все идет, как идет, своим естественным ходом. Типа — не твоя печаль чужих детей качать!

Однако если на южной Балтике протянется полосой славянское государство, то ситуация в будущем может измениться кардинально. Если Карлуша разгромит вдребезги пруссаков, а он это сможет, то взяв ганзейский Данциг под опеку и захватив Вислу в нижнем течении, то возьмет за глотку и Бранденбург с Пруссией, и поставит под контроль всю польскую торговлю — а это немалые доходы принесет для Швеции. А если рискнет жениться, а он это сделает, раз помолвка состоялась, то его дети спокойно могут стать польскими королями, раз их дедушка им являлся, причем самими поляками Ян Собесский весьма почитается, особенно горластой шляхтой. Еще бы — как-никак но спаситель Вены от османов.

Штеттин Карл сможет отдать — Толстой предложит полтора миллиона талеров. Этих денег хватит чтобы выкупить захваченные датчанами Бремен и Висмар. Иначе война — Фредерику нужно иметь в казне злато-серебро, иначе его подданные просто не поймут. А если этот бешеный Карл все же пойдет на них — то вся моя затея накроется медным тазом. Тогда придется наплевать на „померанскую затею“ и выбивать из шведов все, что только возможно, и по-крупному, благо в Финляндии наши войска.

Да, вмешаются англичане, куда тут без них, однако для Сити интересны торговые барыши, а не амбиции ганноверского курфюрста на троне. Петр Алексеевич этот момент хорошо обыграл в свое время, так что кроме затрат, их „балтийская авантюра“ ничего не дала. А ведь Георг немало денежек отдал датскому и прусскому королям, те взяли — а чего не взять то халяву, вот только воевать не стали.

Однако если Карл пойдет с датчанами на мировую, и, вняв доводам, продаст Петру Штеттин, чтобы рассчитаться с датчанами, то эти огромные деньги заплатит „папенька“ — у него есть Данилыч с амстердамскими счетами — платить я не намерен. И так дыхнуть нельзя — ведь придется за десять лет в рассрочку два миллиона шведам выплатить. И никак не увильнешь — деньги на войну с пруссаками пойдут.

Затраты огромные, и все это крайне непредсказуемо. „Папенька“ согласен, он уже планы наполеоновские разрабатывает и к прусскому королю неровно дышит, поклялся даже. Славян Петр Алексеевич подгрести всех хочет под себя, а немцев мне потихоньку переселить. Да и расчет на племянницу делает, что может наследника, будущего герцога Мекленбурга родить, но я ведь знаю, что Анна Леопольдовна на свет появиться. А жаль, но может вторая попытка все же будет сделана — „папенька“ постарается надавить на зятя с племянницей. Если чудо произойдет — некоторые вопросы решены будут в одночасье. Но еще больше останется!»

Алексей тяжело вздохнул — не раз он проклинал себя, что выносил в своей голове столь безумный план. Все шатко, крайне непредсказуемо, с огромным числом допущений. Единственная надежда, и та зыбкая, что Петру удастся «разрулить» ситуацию, ведь речь идет и о его дальнейшем будущем, да и детишек нужно как-то устраивать…

— Великий государь! Гонец из Риги!

В комнату вошел глава Посольского Приказа Толстой. Петр Андреевич передал ему грамоты и негромко произнес:

— Датский король Фредерик согласен тайно встретиться в Риге, и обсудить вопросы касательно мира. Барон Герц сам прибыл туда и подтвердил, что король Карл тоже прибудет в установленный срок.

— Новости хорошие, Петр Андреевич, теперь дело за главным — чтобы наши доводы были ими приняты…

Глава 7

— Государь, как приеду, мы начнем такую дорогу немедленно строить. Вначале до пристаней от заводов наших, а потом через сам Камень протянем твою конку. А там хоть по Иртышу и Тоболу, хоть по Оби грузы везти на дощаниках можно.

Акинфий Демидов еще раз посмотрел на рельсовую дорогу загоревшимися глазами, обошел вагончик. Затем с немалым трудом поднял чугунную отливку рельса, покачал ее в могучих руках как ребенка и не бросил, опустил на землю осторожно, будто ценность.

— Не все так просто, как только кажется, — Алексей грустно улыбнулся, и пояснил. — Смотри что получается — одна сажень рельса весит пять пудов чугуна, но на путь, как видишь, их нужно две. Итого десять пудов, а в версте пятьсот саженей, на отливку которых нужно пять тысяч пудов «свинского железа». Напрямую через Камень от пристани к пристани около сотни верст, как мне помнится, но ведь дорога вилять будет, трудные участки обходить, так что все полтораста верст выйдет. На отливку потребуется самое малое семьсот тысяч пудов чугуна, которых взять просто неоткуда — это двухлетняя выплавка всех ваших демидовских заводов.

— Оно и верно, государь, — Демидов сник, шевеля губами, что-то подсчитал про себя. И тяжело вздохнул. — Так оно и есть, прорва железной руды уйдет на эти рельсы.

— Не все так печально — есть Благодатская гора, она с вами рядом, есть Магнитная. Там хорошей руды множество, я вам про них отписывал, ведь грамоты вы получили?!

— Батюшка рудознатцев уже послал, с людишками верными. К осени знать будем, что с Благодатью. А вот с Магнитной горой плохо — там земли башкирские, государь. Как бы чего не вышло — пока искать будем ее, побить ведь насмерть могут.

— Отряд отправлю воинский — но пока сие предприятие не к спеху, время есть. Но рельсы отливайте и от завода до пристани кладите на шпалы. У вас пробная дорога выйдет, вроде как «потешная» — за десять лет все огрехи видны будут. В длительной эксплуатации много чего выявляется, к тому дело новое, непривычное. Но иноземцев к ней близко не подпускать — я им заслон на пути поставил, дальше Новгорода, Пскова и Архангельска никого пускать не буду из купцов, нам шпионов не нужно.

— И мы посмотрим, государь, вдруг кто и попадется…

— Знаю вас — уже нос свой суете, чего на речках староверы делают, ведь золотишко искать начали.

— Да что ты, великий государь, мы ведь не без понятия!

— Железом лучше занимайтесь — оно ваше золото. И тем пользу великую державе нашей приносите. Да, вот еще что — оружейный завод в ваших краях поставлю — с Благодатской горы туда железо и поковки отправлять будете, для армии много нарезных фузей потребуется, лет на двадцать перевооружение затянется. А вам новые пушки отливать будет надобно — на заводы генерал Брюс Яков Вилимович пожалует, он все нужные чертежи привезет — на новые орудия полупудовые и в четверть пуда. А также на пушки двухпудовые, что бомбы метать могут. Иных же орудий больше лить не надобно — нужды в них не будет.

— Отольем, государь, мастера у нас знающие, лучшие не только в округе, по стране всей сыскать трудно.

— Но вы то их нашли, вернее, переманили — у меня на вас жалоб полный сундук грамоток.

— Так пусть другие тоже им платят хорошо — вот и переманивать станет трудно, — Акинфий Демидов равнодушно пожал широкими плечами. Но лицо стало хитрым.

— Вот и сговорились. И еще одно — знаю у вас цифирная школа добрая, учеников в подмастерья готовите. Но этого мало — нужно как можно больше грамотных людей, а потому деньги, что ты мне привез для казны, я тебе обратно отдам…

После сказанных слов Алексей сообразил, что сделал слишком широкий жест, и пошел на попятную:

— Половину, понятное дело, нам тоже деньги нужны. Вот ее на школы пустить надобно, чтоб много больше было, и на наем учителей. Но лучше самим начинать готовить последних — кадры решают многое. Как справитесь — политехникум у вас устроим, вроде как университет, но готовить в нем инженеров и мастеров. Заводы и мануфактуры продолжать ставить будем, нужда в них великая. Свои работники на них зело нужны, тогда иноземцев нанимать не придется.

— Как прикажешь, государь!

— Ладно, пойдем в мастерскую, покажу тебе диковины разные, а ты сам пожелать можешь, что тебе потребно…

Алексей с ухмылкой смотрел на Акинфия — тот уже добрый час не мог оторваться от экспонатов, пытаясь выцыганить хоть что-то для производства. С керосиновыми лампами и зажигалками пришлось обломить сразу — нельзя складывать яйца в одну корзину, тут желающих из купцов нашлось изрядное количество, все моментально сделали нужные выводы. Ведь если закупать нефть у персов, да вести ее перегонку, то лет за десять можно начать проводить всеобщую кампанию по «освещению», ведь зимой при лучинах и сальных свечах работать затруднительно. Зажигалки тоже будут пущены в оборот — мороки с ними хватает, но вещица востребованная по нынешним временам, ведь кресалом все пользуются, а спички только в девятнадцатом веке появятся, не раньше.

А вот на косы-литовки Акинфий большой заказ урвал, как и на прочий инвентарь — дело обещал поставить с размахом, а ведь это основа для развития сельского хозяйства, плуг намного лучше сохи. Да и перегонные аппараты обещал сделать, как и полевые кухни, посетовал только что лужение железа хлопотное дело. Понятное дело, что образцы получил сразу, благо имелись запасные, изготовленные с невероятным напряжением в Коломенском, а потому стоившие не меньше пушки.

— Вот и договорились, — Алексей усмехнулся и негромко сказал. — И есть у меня еще одна для тебя придумка, идея, скажем так, не воплощенная в металле, а лишь начерченная на бумаге. И с наглядными пособиями, что успел сделать на скорую руку для пояснения. Только сразу тебе скажу — никому ни полслова, кроме доверенных мастеров, ибо тайна великая есть. Она великую пользу стране нашей принесет, но и вред, если иноземцы о механизме одном проведают.

— Государь, а что сделать нужно?!

— Паровую машину, или «огненную», так сказать. Сможете сотворить в металле ее за два года — награжу по-царски!

Глава 8

«Афера напоминает ту, что хотели проделать с моей комнатенкой в Иркутске, да еще жестко „кинуть“ на деньги. А там одним покойником стало бы больше, причем именно со мною — к тому и шло. Ничего не поделаешь — времена „дикого капитализма“ царили на дворе. А теперь я сам решил в этих играх поучаствовать — сколочу „союз меча и орала“ по испытанному рецепту „великого комбинатора“.

Живцов я им жирных подсунул — неужто не заглотят?!

Если на перемирие не договорятся Фредерик с Карлом, то пусть пеняют сами на себя — шведы разнесут датчан, если только сумеют высадиться на южный берег Балтики. А вот с этим у них проблемы — датский флот чуть сильнее и просто сорвет любой десант. Но опять же — если шведам не помогут англичане, как они это однажды проделали в союзе с голландцами восемнадцать лет тому назад.

Тут гадание на кофейной гуще выходит — королю Георгу победа Карла не нужна — он хочет пополнить свой Ганновер землями Бремена и Вердена, которые желает выкупить у датчан, причем о цене они чуть ли не сторговались, или вот-вот договорятся. А потом, после гибели Карла, англичане просто заставят королеву Ульрику-Элеонору отдать то, что понравилось их королю, как прямой торговый путь в сердце германских земель.

И опять же — Лондонское Сити заинтересовано в торговле за шведами — покупают все железо и корабельный лес подчистую, которое те выставляют на продажу. В свою очередь датчане сильно недовольны тем, что англичане и голландцы не платят зундскую пошлину, ссылаясь на войну, отчего в казне пустынно, лишь мыши бегают.

Настоящая каша — тут без бутылки не разобраться!»

Алексей прошелся по кабинету, сцепив пальцы. Нет, он ничего не терял — только мир подписать с Карлом, и урвать все завоеванное полностью, без всякой мишуры, прикрывающей «буферные» провинции. Однако хотелось выиграть, или хотя бы выжать из ситуации все что можно, но желательно больше. Для этого и приходилось скрывать свои истинные планы, стараясь всячески «напустить тумана».

Лишь близкие люди знали всю подоплеку — князь-кесарь, фельдмаршал Шереметев, глава Посольского Приказа Толстой, старый выжига и пройдоха. Да и патриарх одобрил показное желание царя выставить «барьер» против иноземцев, дабы те «латинскую и лютеранскую ересь» не распространяли на православных землях, и в самой Москве «скверны» было поменьше.

Оставалась надежда на какой-нибудь исторический парадокс — ведь в той истории шведы заключили мир с Данией и Пруссией на год раньше, чем с русскими. И вот тут сильно мутили воду англичане — они прямо жаждали организовать широкую антимосковскую коалицию, причем вовлекая в нее бывших союзников — датчан и пруссаков. Даже деньги вперед им уплатили, только не срослось — с Петром побоялись воевать.

А теперь вроде Россия первой выпала из войны, причем хотя и оттяпали у Карла уйму земель, но оформили вполне благообразно, да еще с беспошлинной торговлей. Игра идет по большим ставкам — пока удалось не дать повод к введению английского флота в Балтику — внезапное появление Российской империи вместо «варварского» Московского царства не могло не вызвать раздражения в Лондоне.

— Зацепиться в Померании, хоть на небольшом клочке у Мекленбурга, и славян подгребать к себе Петр Алексеевич сможет. Но тут все зависит от Фредерика и Карла — сумеют ли эти двое между собой договориться. Без этого моя афера теряет всякий смысл. Ладно, скоро узнаю, — Алексей посмотрел на большие часы — до встречи со шведским монархом оставалось полчаса, и все решиться в личной беседе, тет а тет, так сказать…

— Рад вас видеть, брат мой, в добром здравии, хотя вы несколько изменились после нашей первой беседы.

— Внешне, может быть, немного изменился, брат мой Карл, но не в душе — «встреча» с вами тогда мне сильно помогла.

Намек принял с лукавой улыбкой — швед прекрасно знал подоплеку европейского «анабазиса», и «отпасовал» соответственно. Монархи уселись в кресла, оба одеты были очень скромно, привычно. Гость в потрепанном мундире, застегнутом на все пуговицы, известном всей Европе. Алексей в своем обыденном стрелецком кафтане, но со знакомой Карлу шпагой, что была получена в подарок. Разговор шел на немецком языке, которым они оба владели — швед говорил свободно, Алексей с запинками.

— Сегодня мы закончим долгую войну на тех условиях, что подписали барон Герц и мой боярин Толстой. Хлеб и деньги будем отдавать в оговоренные сроки. С провинциями, как вы сами тут видите, я обошелся милостиво, и они продолжают жить по прежним уложениям вашего королевства вполне автономно, и лишь под моим покровительством.

— Да, вы соблюдаете данное мне слово, Алекс, подтвердив его не только словами, но и делами.

— Брат мой Карл, к моему великому сожалению, я не могу участвовать в вашей справедливой войне. Но это не означает, что не буду в ней присутствовать на вашей стороне опосредованно, — Алексей остановился, понимая, что все сказанное им сильно не понравится Карлу.

— Однако война с датчанами бесцельна — в ней нет ощутимых для нас выигрышей, а лишь убытки. Войска генерала Левенгаупта можно перевезти в Швецию — датский флот дальше острова Бронхольм в море не выходит, соблюдая негласное перемирие.

— Я не смогу отбить у датчан Висмар и Штральзунд, пока не переправлю войска на южное побережье, — Карл говорил отрывисто, тонкие губы были сжаты и побелели от гнева.

— Но смогу воевать в Норвегии! Потеря ее станет для датчан крайне болезненной! Условия короля Фредерика, что мне переданы от вашего посла, унизительны — не разбив мою армию, моему королевству навязывают условия как победители!

«Грустно, девочки! Хрен с ними, пусть воюют хоть до посинения. Ладно, как они все до примирения созреют, то на этом „автономия“ прибалтов и закончится. Или еще подождать немного?»

— Датчане просто не понимают, что могут потерять гораздо больше, чем приобрели, — Алексей говорил осторожно. Ему приходилось читать раньше, и слышать уже здесь, о чрезвычайном упрямстве Карла, за которое янычары прозвали его «железной башкой».

«А может просто купить у Фридриха тот кусок шведской Померании, что тот оккупировал. Нет, не выйдет, в казне у него талеров много, чрезвычайно экономный правитель. Может попробовать на этом сыграть?»

— Для продолжения войны с Данией нужно серебро — а взять его можно в Берлине, а заодно и в Дрездене, как вы это уже проделали раньше. Война должна кормить войну, и пусть за ваши победы заплатит проигравший. Думаю, после полученного урока они уже больше не будут воевать с вашим королевством, которое в этом случае ожидает великое будущее. В том, что вы сможете сокрушить всех ваших врагов поочередно — я не сомневаюсь, у вас слава великого полководца!

Никогда еще Алексей не говорил так вдохновенно, рассыпая комплименты и намеки, при этом искоса посматривая на задумавшегося шведа. Карл насупился, и напомнил ему злого и голодного волка, что прикидывает, кому бы половчее первым вцепиться в горло.

— Война кормит войну?! Хорошо сказано, брат мой! Пусть так и будет, и, думаю, мой визит они надолго запомнят!

Глава 9

«Да, проще поступать нужно, не устраивать многоходовые комбинации там, где требуются практические и понятные решения. А не городить огород и плести плетни, где в них совершенно нет в необходимости. Потому Фредерик не приплыл в Ригу, наверное, до сих пор крутит пальцем у виска, посмеиваясь над моими выкрутасами. Датчанин ведь хорошо понимает, что Карл ни на какие соглашения с ним не пойдет, а будет драться с ним до тех пор, пока ему пуля в упрямую башку не попадет.

Сам себя перехитрил, расчеты делал, а они подобно замку, что на песке возведен — легкая волна действительности все стены смыла. И что теперь делать прикажите — ведь завтра Карл отбудет, а я, надавав обещаний, буду сидеть на попе ровно, надув щеки.

Впредь мне урок, наивному политическому младенцу — тут иначе поступать надобно, совсем по-другому. Ладно, не будем посыпать свою голову пеплом, но нужные выводы сделаем, и будем впредь слушать советников более внимательно — они о том предупреждали!»

Алексей загасил папиросу в пепельнице, и после осторожного стука, произнес:

— В чем дело?

— К вам глава Посольского Приказа думный боярин Петр Андреевич, — раздался голос рынды.

— Хорошо, пропустите!

В комнату осторожно вошел Толстой, глаза старика хитро поблескивали. Собой он сейчас напоминал приснопамятного кота из поговорки, что добрался до крынки со сметаной.

— Что у тебя, Петр Андреевич?

— Я говорил с бароном Герцем, великий государь. Король Карл может признать вашего отца герцогом Померанским, и выдать грамоту на самодержавное правление этим шведским владением, что сейчас захвачено и поделено датчанами и пруссаками. Видимо, решил, что отдать Петру Алексеевичу сии земли гораздо полезнее, ведь они потеряны для короны, чем оставить просто так в руках своих заклятых врагов.

— Фу, хоть какой-то результат…

— Не совсем так, ваше величество. Вы должны предоставить своему родителю не менее значимые земли, чем те, что пожалует Карлус. Дабы Петр Алексеевич смог быть достойным правителем, способным вступить с королем шведским в союз и иметь достаточную вооруженную силу, способную отбить Померанию от неприятелей, и удержать ее за собою в будущие времена, когда будет заключен мир.

— Войска соберем, флот есть, и Петр там популярен. Но где взять гребанный достойный надел, я тебя спрашиваю?!

— Государь, а вы поступите так, как сделал царь Иоанн Грозный, когда хотел удержать наследие Ливонского ордена за собой в той войне за балтийские вотчины.

Алексей удивленно выгнул брови, не понимая, куда ведет Толстой. Как он не пытался припомнить школьные уроки, память не давала ему ответ на вопрос, который его мучил.

— Датский принц Магнус, прибыв в Москву, получил в жены племянницу царя Иоанна, а за ней в приданное все занятые русскими войсками земли, которые были объявлены Ливонским королевством. Оный принц вскоре умер, как говорят от питейных излишеств, не успев короноваться. Но сей случай имел место в гиштории, и ты, государь Алексей Петрович, можешь наложить корону на своего родителя. И, тем самым, условие Карлуса соблюдено будет, и ущерба для чести никакого не будет. А начнется война — какие могут быть к тебе, государь, от Англии и Голландии вопросы — ведь Московское царство в оных действиях не участвует, оружие не обнажало, и ведут свару лютеранские короли между собою.

Предложение настолько удивило Алексея, что он его медленно «переваривал», а Толстой продолжал говорить тихо и осторожно, словно объяснял ребенку простейшие вещи.

— Петр Алексеевич отписывает на тебя духовную грамоту, что после его кончины все королевство отходит Московскому царству, купно и людно, а ты, государь, наделяешь его детей, твоих сестер и брата, достойными их положению поместьями и содержанием, беря над ними опеку.

— Так-так…

— А само Ливонское королевство и герцогство Померанское включаешь в перечень титлов подвластных тебе, великий государь, царств и владений. За это время король Петер может от своего имени провести те реформы, которые тебе потребны, Алексей Петрович, со свойственной ему решимостью и суровостью. И примет на себя все последствия оных.

— «Окно в Европу» получается очень большое, — Алексей внимательно посмотрел на Толстого, и тот почтительно поклонился, букли парика качнулись — по прямому приказу он продолжал носить европейское платье, чтобы ничем не отличаться от своих «коллег».

— Ты прав, великий государь, оно «большое», чтобы начать вести войну с Пруссией — и повод соблюден полностью. Король Фридрикус забрал земли, дарованные Ливонскому королю Петеру. Да, царь Петр Алексеевич обещал их отдать, но ведь он больше не царствует на Москве. А потому уже не отвечает за данные когда-то им обещания, тем более ты их, великий государь, на себя не принимал.

Толстой остановился, внимательно посмотрел на молодого царя, и заговорил снова, поблескивая глазами — они были не старческие сейчас, а горели юношеским задором.

— Коронацию можно провести здесь, в Риге, и одновременно подготовить войска к будущему походу. Доставить корпус Левенгаупта и выделить достойный «ливонский» отряд, который может состоять из русских полков, находящихся на королевской службе — такой наем обыденное дело. Вдовствующая герцогиня Курляндская ваша двоюродная сестра и пропустит войска через свои земли. Вторжение в прусские земли, захват Мемеля десантом с моря и подошедшими драгунами окажется для короля Фридрикуса неожиданным. Он никак не ожидает такого действа от курляндцев.

Улыбка Толстого стала ехидной — все прекрасно понимали, что в вассальном польской короне герцогстве всем заправляет русский посланник. Но определенный «политес» требовалось соблюдать.

— Такое твое решение выгодно для тебя, великий государь — никто не скажет, что ты плохо обошелся с родителем, с которым таким образом примирился, и любишь своих единокровных сестер и брата. По вере своей лютеранской они никогда не смогут наследовать престол Московского царства и быть увенчаны шапкой Мономаха.

— А если новоявленный ливонский «король» взбрыкнет, то на территории Ливонии у нас есть сильные гарнизоны?! Да и другими способами можно будет решить проблему?! Ведь так, Петр Андреевич?!

— Ты прав, великий государь, но не думаю, что такое произойдет. Ведь своих сестер и брата вы можете поселить в Москве, и взять над ними опеку, дать хорошее образование и воспитание, как часто поступают правители по отношению к своим вассалам. Однако не думаю, чтобы «король Петер» задумал против тебя, государь, что-то нехорошее, но поберечься стоит, то правило любого монарха. И если что…

Пальцы Петра Андреевича сжались, после негромко произнесенных им слов все встало на свои места, и больше не осталось недомолвок. Задуманную политическую комбинацию старый пройдоха тщательно продумал, все взвесил, что и говорить…

Глава 10

«Сплошная традиция выходит, даже коронацию провели в церкви святого Петра — „папенька“ символистом стал. Правда, корону на него я возложил, при помощи сразу трех епископов. Уцепились за нее как клещи, пришлось всех в сторону отодвинуть, чтобы все видели, на кого куры записаны в этом курятнике. Зато все было чинно и благородно, к вящей радости местного населения — людишки связывают с королем Петером нешуточные надежды, всю дорогу кланялись и норовили ручку поцеловать, а ведь еще семь лет назад чуть ли вслед рижские бюргеры не плевались. Да уж — память людская и не на подобные выверты сознания способна».

Коронация вышла торжественной, хотя ее ухитрились состряпать всего за три недели. Рига украсилась флагами, причем герцогства и королевства Ливонского, под которыми выступал приснопамятный принц Магнус. Интересный такой флаг — на желто-золотистом поле багровый крест. И герб примечательный — на четыре части поделенный. Первые две состоят из владений второго в истории короля — из герцогств Ливонского, то есть Лифляндского с изображением грифона с мечом, и три льва Эстляндии. А вот два других герба отображали Курляндское герцогство со львом, и Инфлянское воеводство — польскую Ливонию — с изображением почти такой же мифологической твари, как лифляндское чудище. Алексей припомнил, что владение это занимало восточную часть, так называемое Задвинье, с Динабургом — будущим Двинском, а потом переименованным латышами в Даугавпилс.

Правда, всезнающий Толстой тут же нашептал ему, что герб немного переделан — на нем показали польскую часть Ливонии вместо герба какого-то Дома Ваалгамааст, принадлежность которого для короля Петера, первого этого имени, оказалась непристойной — вот и поменяли срочно, убрав одно и добавив второе.

«Нет, но какой намек — не успел на трон „папенька“ взойти, а уже решил у соседей свое „исконное“ оторвать. Хватка чувствуется, да и Меншиков не мог не нашептать в ушко. В последнее время Данилыч прямо зеленый ликом стал, будто похмельный тролль из дремучего леса вышел, скособочился и хрипит как старик. Но то не от хворости — Петер его на деньги в прямом смысле „поставил“, вот жаба и душит „светлейшего“. Ведь отбирают то, что нажито им непосильным трудом, а если прямо — то беззастенчивым воровством и казнокрадством».

Но хоть и красочным было вступление на трон нового короля воссозданной Ливонии, только гостей на этом празднестве было исключительно мало. Собрались только безусловно лояльные шведско-ливонскому союзу, с участием московского царя.

Из Швеции прибыла младшая сестра Карла Ульрика-Элеонора со своим супругом Фредериком, старшим сыном ландграфа Гессен-Кассельского. Тот ранее был женат на дочери бранденбургского курфюрста, но успел овдоветь, когда тесть еще не стал прусским королем.

Вторым по значимости гостем оказался молодой герцог Гольштейн-Готторпский в изгнании Карл Фридрих — слишком ему не понравились нагло оккупировавшие его родовое владение датчане, так что пришлось искать убежище в Швеции.

Приплыл также герцог Карл-Леопольд Мекленбург-Шверинский, супруг племянницы Петра Екатерины Иоанновны — она пребывала в тягости, а потому не отправилась в поездку с мужем. Петр Алексеевич смотрел на герцога с плохо скрываемым гневом, видимо тот помешал ему в каких-то расчетах. Герцог это заметил и как-то съежился, сник, и стал искательно смотреть на Алексея, словно хотел обрести в нем защитника.

Прибыла из Митавы, от нее до Риги рукой подать, вдовствующая герцогиня Курляндская и Семигальская Анна Иоанновна, еще одна племянница Петра, оставшаяся одна на пустом троне и без детей, а потому находившаяся на милости Совета. Зато прибывшие вместе с ней бароны буквально облепили свежеиспеченного ливонского короля. Однако рассчитывать на них не приходилось — времена расцвета Курляндии эпохи Кетлеров давно прошли. Войска пропустят, но сами побоятся примкнуть к коалиции.

Сам «папенька» своим поведением всех просто удивлял. Перестал быть хмурым, изрядно повеселел, и потихоньку переполнялся кипучей энергией. Предстоящая война с Пруссией его радовала, и на этой почве как-то неожиданно он сошелся со своим непримиримым врагом Карлом.

«Да ничто не объединяет недавних врагов, как появившиеся для них более страшные противники. И ведь живо нашли консенсус — Петр командует объединенными флотами, а Карл общей армией. Конфликтов не замечено, нашли общий язык. Одно плохо — деньги тянут оба, причем „папенька“ куда активней, ратуя за дело».

Петр действительно взялся за дело очень ретиво — обзавелся собственной армией, причем очень быстро, в чрезвычайно короткий срок. Запрещать переходы в его войска Алексей не стал, и был, с одной стороны, неприятно удивлен, когда на военную службу к «папеньке» перешла не только большая часть иноземцев или гвардейцев из преданных «потешных» полков, но и несколько тысяч русских солдат и офицеров. Но с другой стороны, Алексей избавлялся, таким образом, от потенциально неблагонадежных подданных в своей собственной армии.

Та же самая метаморфоза произошла и с флотом — треть корабельных команд и добрых три четверти офицеров охотно перешли к Петру на службу. Так что полтора десятка линейных кораблей, и пара дюжин мелких судов, от фрегатов и галер до шняв и ботов бросили свои якоря в Ревеле и Риге. Собственно Балтийский флот, что остался у московского царя состоял из семи линейных кораблей, двух десятков более мелких судов, и свыше полусотни гребным галер и скампвей, что оставались в финских шхерах.

«Ливонская» армия состояла из восемнадцати фузилерных батальонов, гвардии из двух полков, да шести гренадерских рот с артиллерией. Драгунских эскадронов у него под рукой за последний месяц появилось три десятка, в них всячески набирали «охотников» из местного ост-зейского населения, и вербовали наемников.

Главной ударной силой должны были стать полки из корпуса генерала Левенгаупта — в них удалось набрать до десяти тысяч «природных» шведов, и еще четыре тысячи бывших военнопленных должны были прибыть до зимы. В самой Швеции оставалось примерно восемнадцать тысяч солдат — но те не шли ни в какое сравнение с ветеранами. Шведский флот насчитывал 23 линейных корабля, и вместе с «ливонским» почти в полтора раза превышал по числу вымпелов датский — 38 вымпелов против 27.

Зато у прусского короля имелось сорок тысяч войска, набранных из наемников, кого только удавалось соблазнить деньгами или изловить во всяческих вертепах. Датчане могли выставить одномоментно тридцать тысяч инфантерии и кавалерии.

Столь большой перевес в силах у врага беспокоил Алексея, в то время как сам шведский король отнесся к сообщениям шпионов наплевательски. Война его не пугала нисколько — Алексей никогда не видел столь счастливого человека как Карл. Впрочем, и Петр Алексеевич не скрывал радости, хотя лишился законной супруги, ибо повенчаны они были по православному обряду и этот брак сейчас расторгнут. Но то дело политическое, а так его «Катенька» продолжала жить рядом с ним, только на людях они никогда не появлялись вместе.

На общем военном совете приняли решение в конце августа предпринять наступление на Восточную Пруссию, с целью полного захвата оной, как с суши со стороны Курляндии, так и высадкой десанта с моря. И тем самым начать бить армию Фридриха-Вильгельма по частям. Потом часть войск останется там пребывать на зимних квартирах, а главные силы пойдут в Померанию, а весной и на Берлин.

Затем наступит очередь датчан — но далеко король Карл не заглядывал — он просто жаждал реванша…

Глава 11

— За земли, отобранные у меня силой и коварством, брат мой Петер, платить нужно не золотом, а только острой сталью. И расплата нашим общим врагам последует! А то, что отдаю — там деньги лишние!

Сухое лицо Карла, с белесыми глазами на фоне длинных соломенных волос, не выражало никаких эмоций, будто он уже вынес свой приговор и был уверен в его правильности. Но король, сделав небольшую паузу, закончил тем же беспристрастным голосом:

— Пока мы с тобой были врагами, король Петр, они трусливо сидели в своих дворцах. Но стоило тебе победить в баталии, как они тут же набросились на мои земли, дождавшись удобного момента. Мы сражались как воины, а они притаившиеся грабители. А такое трусам и предателям прощать нельзя — их надо сурово наказывать!

— Я согласен с тобою, Карл — именно они у меня выпрашивали помощь, хотя своих войск было достаточно.

— Тогда вот вам моя рука, Петер — мы будем воевать вместе! Я на суше, вы на море! И мы победим!

— Надеюсь на это и верую!

Петр Алексеевич не просто пожал руку шведу, он сдавил его в объятиях, из которых Карл вышел немного помятым, но довольным. И снял с пояса шпагу, протянув ее Петру.

— Я дарю ее вам, потому что знаю, что вы не отдадите этот клинок своему врагу, как делали некоторые короли.

Намек на польского короля и саксонского курфюрста Августа был более, чем прозрачный. Одиннадцать лет тому назад шпага самого Петра, которую он отдал Августу, в знак дружбы и военного союза против шведов, тот, капитулировав перед Карлом, отдал в знак покорности. Именно эта шпага была найдена в палатке короля в лагере под Полтавой, и вернулась московскому царю обратно. Петр Алексеевич при встрече с Августом вернул ему с улыбкой этот клинок, сказав, чтобы он ее больше не отдавал больше врагу. И насладился смущенным видом саксонца и воровато бегающими глазками, которые тот уводил в сторону.

— Тогда я попрощаюсь с вами, брат Петер, — Карл коротко кивнул, и обратился к Меншикову, который все время беседы между монархами изображал из себя столбик, вершина которого из зеленого цвета превратилась в розовый с багрянцем.

— Завтра вас жду к полудню, господин фельдмаршал! Надеюсь, ваше здоровье позволит командовать корволантом?!

— Полностью, ваше королевское величество! Готов выступить в поход на Мемель немедленно!

— Тогда завтра!

Карл вышел, поддерживая шпагу, прямой как жердь. Петр покосился на «светлейшего», недовольно буркнул:

— Светишься как новенький талер! Радуешься, что Карлуше не нужно твое золото, которое Алешка предложил отдать выкупом за Бремен!

— Да что ты, мин херц, какое золото — Алешке оно…

— Цыц! Это для меня он сын, но и я помню, что передо мной московский царь! А ты кого так вздумал называть?! Учти, я то в зубы дам, но если государь твою голову потребует — на блюде поднесут! Золотом, как ты любишь — в воровстве зачат, в воровстве и живот свой окончишь! Всегда помни кто ты, и кто московский царь!

— Что ты, что ты, мин херц, я что не понимаю! Так, обмолвился случайно, на язык пришло…

— Еще такая ошибка — и дурного языка лишишься!

Петр внимательно посмотрел на Меншикова, тот заерзал на стуле, и, хмыкнув, негромко произнес:

— Полмиллиона нужно до крайности, Данилыч — так что доставь их в казну. Более не возьму, но эти деньги ты мне отдашь! И не причитай, что царь у тебя все отобрал, драгоценности, посуду и утварь всякую ты из имений своих увезти успел — про десяток повозок мне сказали!

Открывший было рот «светлейший» тут же закрыл его, осознав, что обычные увертки его не спасут, с деньгами придется расставаться. И он моментально переиграл ситуацию в свою пользу, как всегда делал в подобных случаях — потому венценосный друг его и ценил.

— Мин херц, я что, не понимаю, что нам тут многое нужно. Семьсот сорок тысяч талеров тебе скоро отдам, себе токмо двести оставлю, мало ли что, — Меншиков говорил честным голосом, вскинув голову, глядя прямо в глаза, но при этом скрыв еще больше полумиллиона, обычный для него прием. — И все этих десять повозок утвари для тебя увозил, как знал, все пригодилось! В твой дворец их скоро доставят, не сомневайся!

Петр сдавил в объятиях своего верного наперсника, не сдержав эмоций. В таких случаях, когда нужны были средства на государственное дело, Александр Данилович не скупился. И тем отыгрывал в глазах царя все свои злоупотребления и казнокрадство.

— Знал, что ты выручишь, как всегда делал!

— Деньги с добром тьфу, мин херц, за тебя жизнь отдам!

— Знаю, — Петр растрогался, даже слезу вытер, но тут же сделался строгим, как всегда, когда речь о делах шла.

— Что в Мемеле?

— Пьет господин комендант горькую, господин бомбардир, — Меншиков усмехнулся, — да охулки на руку не кладет на кораблях торговых, долю себе требует. Я аж умилился, совсем, как наши дьяки ведет, несмотря на свой генеральский чин.

— Служба у него тяжкая, самая окраина королевства, — усмехнулся Петр, но лицо тут же напряглось:

— Учти, Данилыч, город наш будет, хоть кусок от прусских земель там оторвем, и то в пользу пойдет. Так что город не громить, жителей не обижать — они моими подданными будут. И никаких там грабежей, вешай мародеров. Ты меня понимаешь?

— Самим Мемель пригодится на будущее, мин херц, чего тут не разуметь. Между ним и Ригой как раз Курляндия, исконное ваше владение, которое со временем под вашу державную руку пойдет!

Легкую тень, как облачко, Петр успел заметить, а потому похлопал фельдмаршала по плечу.

— Все сделаешь как надо — в вотчину тот край получишь! Я его у Фридрикуса потребую, с границей по Неману. Там много зараз не откусишь, но этот ломоть мы прожуем.

— А как же, мин херц, роток у нас добрый, — «светлейший» оживился, быстро прикинув размер владений — успел там побывать, ознакомился. А то титул герцога Ижорского потерял, а тут ему замена последует. И быстро привел диспозицию:

— Я корволант поведу — все десять наших полков в два эскадрона, третий останется на местах, пополнение в них готовить нужно. Еще четыре полка шведских, в три эскадрона каждый — город постараемся взять с налета, пока нас никто не ожидает. В Мемеле наши верные людишки, если что, то не дадут ворота закрыть — их в замке с десяток, — Меншиков остановился, припомнил свой визит и заговорил:

— Старый замок шведы хорошо разбили сто лет тому уже. Восстановили его, разобрав костел на камни. Четыре бастиона вокруг возвели, каменными стенками их укрепили — ров широкий. Мыслю так — завтра или послезавтра в порт флейт войдет — на нем наемники с оружием, помогут сразу. Там гарнизона два батальона всего, пушек сотня — караулы несут небрежно. Шведские войска в Риге не беспокоят — все считают, что они в Карлскрону отправляются, обман наш состоялся. Разъезды уничтожим, чтобы не оповестили раньше времени — с одним полком войду тихо, чтобы плохо не подумали.

— Ты там смотри, чтобы пулю не получил. И в драку сам не рвись — ты фельдмаршал! Смотри у меня — узнаю, худо будет!

— Да что ты, мин херц, первый раз что ли, — Меншикова тронула даже такая своеобразная забота Петра Алексеевича.

— Карл с главными силами быстрыми маршами пойдет, в Курляндии на границе для войск магазины в тайне поставили. Главное, в Пруссию нагрянуть как можно быстрее, вы с суши, а я с моря десант из гвардейцев высажу, да диверсию в Померании произведу, чтоб страха нагнать вящего на «брата» своего Фридрикуса.

— Поляки в драку не полезут, али литовцы?

Меншиков с надеждой в голосе спросил Петра, и не скрывал разочарование от ответа.

— Войск у них мало, а те, что есть — дерьмо. Да и Алексей два корпуса формирует на всякий случай — Мишка Голицын от Смоленска пойдет, если что, Аникита Репнин от Киева полки двинет. Но, мыслю, Август проучен и в драку не полезет. А вот Инфлянтское герцогство нам очень нужно, и если литовский гетман войска наши вздумает остановить и прохода шведам не дать, то тогда повод и будет. Мы треть армии здесь оставили — шести батальонов и десяти эскадронов хватит, чтобы все Задвинье себе забрать. Ими Шлиппенбах командовать будет, поляков ему бить приходилось.

— А там и Курляндию прибрать со временем — Анну Иоанновну замуж выдать за достойного…

— Ты на себя не намекай, двоеженцем станешь. Да и родом ты не вышел. Мыслю так — последний из Кеттлеров, Фердинанд, старик уже. Надо чтобы вместо него меня, как короля, герцогом на Совете избрали. Но для этого победу над Пруссией одержать нужно, тогда и поляки поневоле задумаются — все же герцогство им вассальное, пусть и номинально.

Петр Алексеевич задумался, хмуря брови, взял из золотого портсигара папиросу, благо в них недостатка не было, сын несколько ящиков отправил, прикурил. Меншиков обвел стол глазами — привычного штофа и закусок не наблюдалось, «мин херц» демонстрировал скромность для своих новых подданных. А кофе фельдмаршал в душе не жаловал.

— Помнишь, как в Голландии плотниками на верфи трудились? Я тогда мечтал стать правителем именно в такой стране, и вот мое желание сбылось. И я рад — вроде другая жизнь началась, новая. Никого не нужно тростью лупить, да на плаху отправлять. Спокойнее, что ли стало. Алексей правитель добрый, за державу нашу не беспокоюсь — у нее будет иное будущее. А здесь мне нравится — море, корабли, воздух солоноватый. Да и Рига по душе, хотя меня в ней сильно обидели когда-то. Бюргеры тот случай помнят, и сейчас стараются угодить своему королю.

Петр усмехнулся — именно посещение им своей нынешней столицы и стало поводом к многолетней войне, которая, несмотря на заключенный с Карлом мир, продолжалась — только роль его в ней переменилась.

— Народа у нас мало, Данилыч. Вряд ли полмиллиона наберется, думаю тысяч четыреста, вместе с островами. Но если Курляндию к себе присоединим, и ливонские земли у польской короны отберем, то вдвое больше станет жителей, а это зер гут. И немецких рыцарей заставить служить надобно, а то они забыли, как воевать нужно. Да и многое менять надобно — мануфактуры и заводы ставить, верфи для кораблей добрых. Отсюда наша дорога в океан будет проложена…

Глаза Петра Алексеевича немного затуманились, он давно мечтал о путешествиях. Но тут же вернулся к земным проблемам:

— Смотри за Карлом внимательно — нужно постараться разбить пруссаков до дождей, пока дороги не развезло от сырости. И после этого постарайся сделать так, чтобы Августу досталось крепко — двурушник он, и предатель. Если великая смута в Польше грянет, тогда мы сможем все Задвинское герцогство своими войсками занять, как и Курляндию. А с новым королем столкуемся, выкуп дадим если что — в казне у поляков всегда пусто…

Глава 12

— Это самая удивительная новость, которую мне доводилось слышать от вас, граф, — император Карл только покачал головой. — Значит, снова появилось Ливонское королевство, что исчезло весть знает сколько десятилетий тому назад, проглоченное шведами. И вторым королем стал бывший московский царь, тайно принявший лютеранство, и теперь открыто в том сознавшийся! Какое интересное время наступило!

— Да, мой кайзер — новость настолько потрясла меня, что я заспешил с ней к вам, — вице-канцлер низко поклонился.

— Рассказывайте мне подробности, мне хочется о них узнать. Такого, признаться, я никак не ожидал.

— Ваше величество, полтора месяца тому назад в Риге должна была состояться тайная встреча московского царя Алекса со шведским королем Карлом и датским Фредериком. Но последний просто не явился, предпочитая сохранить для Дании все завоевания — ведь датчане захватили…

— Я знаю, Шенборн, что они присвоили. Ладно, Шлезвиг — там камень преткновения, но они присвоили себе всю Голштинию, которая входит в мою империю! Молодой герцог сбежал в Стокгольм и шлет оттуда жалобы. Шведы принесли нам много несчастий, так что их союзник получил сполна! Но тут важно иное — такие захваты должны согласовываться с нами! А иначе все кому не лень будут устраивать войны, которые могут взбаламутить все наши земли. А ведь такое уже было — ровно столетие тому назад началась война, что длилась тридцать лет, граф!

— Так оно и есть, ваше величество. Так вот — о чем говорили между собой царь и этот воинственный швед, пока неизвестно, но я жду донесения. Но они оба сговорились и приняли решение возродить Ливонское королевство — Алекс отдал завоеванную его отцом Эстляндию и Лифляндию, а король Карл передал в вечное, самодержавное правление все земли шведской Померании, даровав титул герцога Померанского бывшему царю, а ныне королю Ливонскому Петеру, первому этого имени.

— Хорошо дарить то, что у него отобрано прусским королем, — император усмехнулся, — но то есть подарок, что приведет к долгой войне — от него большой кровью пахнет.

— Да, мой кайзер — пройдет год-другой, ливонский король окрепнет, и сведет с Фридрихом-Вильгельмом счеты. Но не сейчас — слишком непрочно он сидит на престоле.

— Вы недооцениваете царя Петра, граф! Фридриху, а я недолюбливаю этого выскочку, что сам себя короновал в Пруссии, чтобы даже в этом акте не быть мне обязанным, следует серьезно опасаться своего соседа. Тем более нет злейших врагов, чем вчерашние союзники. Да и король Карл может воспользоваться моментом — он ведь продолжает воевать и до заключения мира далеко. Но вы продолжайте, Шенборн.

— Коронация для всех произошла совершенно неожиданно, ее провели за неделю, но думаю, приготовления были проведены заблаговременно. Так как успел приплыть герцог Мекленбург-Шверинский, из Швеции сестра Карла Ульрика-Элеонора с мужем и юный герцог Голштинский. Присутствовала и вдовствующая герцогиня Курляндская…

— Петру она родная племянница, так же как герцогиня Мекленбургская. А юный голштинец привязан к шведам крепкими узами. Кто проводил коронацию ливонского короля?

— Московский царь собственноручно возложил корону на его чело. Передал ее ему король Карл, а приложились к ней сразу три епископа.

— Символично, не находите, Шенборн?! Московский царь Иоанн так обошелся с принцем Магнусом, как я помню хроники. А теперь история повторилась — вот только коронацию провел сын над отцом, что само по себе невероятно и прежде никогда не бывало. Да, а как бывшая царица с ее весьма скверной репутацией блудницы?

— При переходе в лютеранство, царь Алекс запретил ей менять веру, и настоял на разводе. Она живет во дворце в Риге как экономка. Мои люди сообщили, что царь мимолетно сказал, что он признает только своих сестер и брата, но не как детей рожденных этой женщиной, а лишь имеющих родство к нему по отцу. А иначе просто не коронует Петра, считая его брак мезальянсом, а с такой репутацией королевой быть невозможно.

— Да, а молодой царь умеет размышлять, и суров в своих решениях. Я доволен, что не ошибся в его оценке. Да, а что со шведами, которых он отпустил из плена?

— Они свозятся в Ригу и Ревель, и галерами отправляются на родину. В Норвегии идет война, приграничные датские крепости осаждены, однако армия короля нуждается в подкреплениях.

— Это хорошо, граф, потому что серьезных потрясений не предвидится. Московский царь и его отец не собираются снова участвовать в войне, а без их помощи Карл бессилен. Однако…

Император задумался, медленно подошел к большому сводчатому окну, и несколько минут любовался парком, сцепив пальцы рук за спиной. Затем негромко произнес:

— Титулом герцога Померанского Карл может распоряжаться как угодно, формально это его владения, признанные по договору, хотя фактически они захвачены Фридрихом-Вильгельмом. Но вот королем Ливонии Петера мы признавать не будем, но то пока — то бывшие шведские земли, и Карлу с ними решать в полной воле. Но признание короля, тем более коронованного московским царем, невозможно, тем более к нам не приходили соответствующие верительные грамоты с посланником. Так что мы просто посмотрим, как события будут развиваться дальше.

— Я полностью согласен с вами, мой кайзер, — Шенборн поклонился в очередной раз — придворные всегда хорошо чувствуют подобные моменты. — В этой ситуации хорошо лишь то, что земли Ливонии к себе Московское царство не присоединило. Хотя Ингрия и уступленная шведами часть Карелии таковыми владениями стали. Московиты считают эти земли исконной территорией царства, и сто лет тому назад захваченными шведами, а ныне возвращенными обратно.

— Кроме Нарвы и Выборга, граф.

— Первый город входил в состав шведской Ингрии, ваше величество. С ней он и достался царю. А вот Выборг стал военной добычей.

— То забота Карла — он волен распоряжаться своими землями. Да, кстати, где эта русская простушка, что услаждала беглого царевича?!

— Разрешилась от бремени крепким мальчуганом. Московитский посол принял в его судьбе определенное участие. И как только ребенок подрастет, его попросили отправить в Россию. Что касается матери, той самой Ефросиньи, то посланник мне доверительно сказал, что царь на нее гневен, будто-то бы она его и предавала. Так что если не отрубят ей голову, то заточат навечно в какой-нибудь монастырь — их у русских много.

— О нет, на такое мы пойти не можем, — улыбка императора была зловещей, — отправить бедную женщину на верную смерть нельзя. Да и отнимать ребенка у матери тоже не совсем хорошо. Спрячьте их где-нибудь под другими именами, граф, во имя человеколюбия. Посланнику сообщите, что бастард отправился в мир иной, ведь дети болеют. Все в этом мире происходит по воле всевышнего, нам ли этому удивляться.

— Я займусь этим, ваше величество. Вы правы — мы должны проявить милосердие, — понимающая улыбка Шенборна была замечена императором, который чуть кивнул в ответ, локоны парика немного дрогнули. Ведь есть вещи, о которых даже наедине говорят всегда только иносказательно и глухими намеками — «умному достаточно».

— Отправьте еще людей в Ригу и другие города Ливонии — мы должны знать все, что там происходит. Мне не нравится эта затея с Померанским герцогством, она таит какую-то неприятность — не люблю загадок. И учтите, граф — раз новоявленный король уже не имеет супруги, то вы должны узнать, с кем он пожелал связать себя узами брака. Но будет лучше, если вы сами подберете ему достойную невесту, которая принесет пользу именно нам — ведь любая женщина в политических марьяжах играет отведенную ей роль, и порой совсем не ту.

— Я приму это во внимание, мой кайзер…

Глава 13

— Князь, у меня для вас будет важное и ответственное поручение, которое могу доверить только вам.

— К услугам вашего царского величества, — бывший молдавский господарь, а ныне князь с титулом «светлости», Дмитрий Константинович Кантемир склонился в низком поклоне. Как было приказано, он прибыл во дворец в европейском платье, в парике. Статный мужчина, лет сорока пяти, был прекрасно образован по нынешним временам.

Его отец, ставший господарем Молдавии, оценил все преимущества обучения, и, будучи неграмотным, приставил к сыну греческих учителей. Затем юноша был отправлен в Константинополь, пребывать заложником при дворе султана — обычная практика для османов, которые таким образом, старались удержать свои обширные владения. Там любознательный наследник «господарства» овладел турецким, арабским и персидским языками, и углубил свои познания в философии, литературе и музыке. Восемь лет тому назад даже опубликовал свои первые труды по этике, составил подробное описание Турции и Молдавии. И вступил на престол господарства, только срок правления ему был отпущен всего в один год.

В 1711 году царь Петр начал войну с Турцией, и повел свои полки в Молдавию, начав злосчастный Прутский поход. Кантемир искусно притворялся перед султаном, в то же время вступив в тайные отношения с русским послом Толстым — и до сих пор сохранил с ним, что немаловажно, теплые отношения. И как только русская 38-ми тысячная армия перешла Днестр, с небольшим двухтысячным отрядом присоединился к ней.

На реке Прут русская армия была окружена 120-ти тысячным турецким войском, с которым пришли 70 тысяч татар и ногайцев. Но визирь получил «бакшиш» и выпустил из капкана Петра с армией, а по миру Россия потеряла все завоевания азовских походов и срыла город Таганрог, в котором были обустроены верфи с укреплениями, и проживало семь тысяч населения. Но зато все завоевания на Балтике остались в сохранности.

Кантемир с тысячью молдавских «бояр» ушел с русскими и вывезли семьи — спасались от турецкой мести. Царь Петр даровал ему несколько имений под Москвой, титул «светлости» и право жизни и смерти над своими подданными, что ушли вместе с ним.

— Князь, я знаю, что вы получили прекрасное образование, и кроме восточных языков совершенно свободно владеете латынью, итальянским, греческим и французским языками, не говоря о вашем родном и русском. А потому я желаю, чтобы вы отправились в Ригу и стали воспитателем моих сестер Анны и Елизаветы, а также брата Петра Петровича. Но дело весьма сложное, и я надеюсь на ваш такт.

— Я приложу старания и умения, коими меня наделила природа, чтобы выполнить волю вашего царского величества.

— Женщина, мать венценосных детей, в силу своего происхождения из «подлого состояния», не может находиться рядом с ними. И воля короля Ливонского Петера, моего отца над ними не властна! Они остались в православии, в отличие от родителя. В следующем году привезете принцесс в Москву, и станете еще воспитателем моих детей.

— Это великая для меня честь, государь! Я готов отправиться в дорогу вместе с супругой и старшей дочерью немедленно, а также возьму и своих детей — вы повелели в послании учить всех совместно.

— Именно так, князь. Потребных учителей отберете сами, и кроме того, будете вести и иные важные дела, о которых вы еще будете говорить с Петром Андреевичем.

— Я понимаю, государь, что это важно, и приложу все свое усердие к выполнению этого поручения.

— Вот и хорошо, князь. Ставьте меня в известность обо всем, и, учтите, наши посланники уже предупреждены о вашей миссии, будут оказывать вам должную помощь. Надеюсь, ваша супруга, и дочь не будут проявлять недовольство, что покидают Москву?

— Что вы, государь, они благодарны вашему величеству, что у них появилась возможность посмотреть страну, которая возродилась благодаря вам. Анастасия Ивановна и Мария признательны великому государю, и будут рады, если вы окажите им милость.

— Они во дворце?

— Как вы повелели, и ожидают ваше царское величество!

— Тогда пойдем, князь — дамы не должны долго ожидать по правилам политеса, ведь так?!

— Так, государь, но вы царь, и правила не для вас — вы их сами создаете, и обязываете других.

— Я не тиран, князь, — улыбнулся Алексей и вышел из кабинета, сопровождаемый бывшим господарем. Миновав комнаты, он спустился по лестнице и зашел в зал. Две девушки в пышных платьях и с оголенными плечами склонили перед ним головы. Дочь князя, смуглая и привлекательная брюнетка, восемнадцатилетняя Мария была старше на полгода супруги господаря, княжны Анастасии Ивановны Трубецкой — высокая блондинка славная своей красотой, которую совершенно не портила маленькое черное пятно на веке левого глаза. Причем, судя по ее взгляду, устремленному на князя, она его не просто любила — боготворила.

— Рад вас видеть, княгиня, и вас княжна, — Алексей чуть поклонился присевшим перед ним в книксене девушкам, причем выполнившим старомосковский ритуал — ему поцеловали руку и он ощутил легкое прикосновение бархатных губ.

— Ваш муж расскажет вам, княгиня Кантемир, о возложенном на вас поручении. Вы все детство и юность провели в Стокгольме, куда ваша мать направилась к вашему отцу, боярину Ивану Юрьевичу. И прекрасно знаете Швецию, тем более она сейчас союзник Ливонии. Эти знания помогут вам в вашей миссии, которая для меня очень важна.

— Я сделаю все, что возложит на меня ваше царское величество. Приложу все свои скромные силы.

— Вы выучили шведский язык, не так ли?!

— И еще овладела датским и немецким языками, государь. А также говорю на наречиях, которые приняты в Лифляндии и Эстляндии, пусть и не так хорошо — в Стокгольме на них говорят слуги.

— Прекрасно, — улыбнулся Алексей, — у меня к вам есть просьба, любезная Анастасия Ивановна.

— Государь, я ваша подданная, и всецело к вашим услугам!

— Берегите и опекайте своего супруга — он нужен России! Климат Балтики не для человека, что всю жизнь провел на юге, сыроват он — Москва более подходит. И обещаю вам — не пройдет и двадцати лет, как вы с мужем вернетесь на трон господарей Молдавии, и я тогда буду обращаться к вам, как к сестре. Но об этом пока будете знать только вы — и прошу никому не говорить ни слова — пусть это будет нашей маленькой тайной.

Кантемиры дружно ахнули разом — все трое. Девушки склонили перед ним головы, а князь отвесил чуть ли не земной поклон. Глаза у всех стали сияющими — теперь Алексей был уверен в успехе миссии.

На душе было немного муторно — он знал, что перед Персидским походом Петр Алексеевич влюбился в Марию Кантемир, и та, по настоянию отца и старого интригана Толстого, ответила взаимностью. Вот только Петр Андреевич оказался тем еще паршивцем — по настоянию царицы, которая испугалась, что царь разведется с ней и женится на красивой и знатной молдаванке, прекрасно образованной и интересной, совершил, по сути, государственное преступление. Он уговорил лекаря Кантемиров дать княжне снадобье, от которого у нее случился выкидыш, оказавшийся мальчиком.

Невозможно представить себе отчаяние не только несостоявшейся матери, но и самого Петра, который слишком поздно узнал о беде. Возможно, это и ускорило его смерть, тем более он снова близко сошелся с Марией, когда узнал о супружеской измене Екатерины, которая стала императрицей, с секретарем Виллимом Монсом.

«Девушка очень умна и красива и великолепной станет женой и супругой для „папеньки“. Никакого сожительства не допущу — а Марте Скавронской, стоит ей только дернуться, придется скверно. Петр мне дал клятву, что отдалит ее, и отдаст мне брата и сестер на воспитание — и пока идет война, он нуждается в помощи. Его Ливония слишком малолюдна, чтобы противостоять как Пруссии, так и соседям-полякам. Даже против одного Великого княжества Литовского не выстоит.

Так что „герр Петер“ согласился вступить в брак с достойной партией — вот это я ему и обеспечу, только вместо немки будет молдаванка. Вполне допустимо, что после смерти ливонского короля она отъедет ко мне, и ее сын станет весомой картой в политическом раскладе».

Алексей отогнал мысли, они были ни к чему, ведь на длинной дороге был сделал только первый шажок, искоса посмотрел на Марию — очаровательная девушка, умница, достойная будет пара.

— Будьте уверены в моем полном расположении! Я прощаюсь с вами до следующего лета, и, надеюсь, вы не подведете меня!

Глава 14

— Как так можно нести службу?! Да за такое нерадение выдрать батогами без всякой жалости весь гарнизон надобно!

Сквозь сварливые нотки в голосе Меншикова звучала неприкрытая радость — Мемель удалось взять с лихого налета, дерзко применив привычную хитрость с «машкерадом». Такого приема пруссаки не ожидали — довольно крепкий замок с шестью башнями, окруженный четырьмя бастионами, не был подготовлен к обороне. Драгуны, переодетые в прусские мундиры ворвались в открытые ворота и устроили потеху — гарнизон, застигнутый врасплох, почти не оказал сопротивления. А сам город был уже захвачен без всякого сопротивления — никто из горожан даже не подумал взять оружие в руки, не то чтобы драться.

Хороший такой город, древний и богатый, основанный еще рыцарями-крестоносцами Тевтонского ордена — «Братства святой Марии». И расположен Мемель в очень удобном месте, почти на выходе из узкого залива, зажатого между берегом и тонкой косой, что протянулась чуть ли не до самого Кенигсберга, следующей цели похода союзного шведско-ливонского войска. Впрочем, на четверть состоящего из природных русских.

Захват Мемеля был настоятельно нужен для Ливонского королевства, самый «лакомый кусок» на взгляд самого Меншикова. Добрая треть торговли Великого княжества Литовского шла через него, бастионы с пушками надежно запирали устье залива, а значит, и Немана. Однако большая часть товаров и грузов все же отправлялась в Курляндию и в Ригу.

Так что пошлины в виде серебряного ручейка и золотых капель монет шли в казну непрерывно, и эти деньги направлялись на содержание флота, пока состоящего из русских кораблей с командами. Так и небольшой армии, наполовину состоящей из московитов, решивших остаться на службе бывшего царя Петра, ныне ставшего королем.

Рекрутский набор в Ливонии никогда не проводился, и Петр справедливо опасался самой негативной реакции населения на попытку его ввести. Даже принятой в Швеции системы индельты здесь не существовало. Однако широко применялась вербовка — ливы и эсты охотно подавались в ряды наемников, преданно служили королям за звонкую монету чуть ли не во всех европейских странах.

Так что хочешь, не хочешь, но скуповатому Петру приходилось раскошелиться, и хорошо. Дабы призывной контингент пошел на службу именно к нему, и не поддался на щедрые предложения от прусского короля Фридриха-Вильгельма. Сей монарх особенно полюбил ставить в строй рослых и физически здоровых солдат, в которых видел будущее величие своего королевства, а потому его вербовщики шныряли чуть ли не по всему континенту, разыскивая новобранцев для короля…

— Господин фельдмаршал! Заперся подлец в подвале, может его бочонком пороха взорвать?!

— Раз упирается, то взорви, — Меншиков благодушно отмахнулся от капитана, но тут же вскинулся. — Постой! Кто в подвале заперся?!

— Да, сборщик пошлин местный, что для короля мыто собирал со всех судов, что к берегу приставали.

— Я тебе взорву, дурень?! Если заперся в хранилище, там деньги со сборов и ценности всякие, да товары могут быть дорогие. Так — быстро уговаривай его дверь открыть, обещай, что не тронем. Да нужен он нам, дурак — нам токмо подвал его и нужен. Взрывать ничего нельзя — замок на тяп-ляп восстановили после разгрому, что тут шведы давно учинили, еще своды поползут или рухнут на болвана с сундуками, а нам потом разбирай.

Меншиков задумался, лихорадочно просчитывая варианты. С ратуши казну не утащишь, и сбором контрибуции не обложишь — вроде как свой будет в будущем город. А вот королевский мытник совсем иное дело, и не такие вещи безнаказанно проходили. Сборщика можно и воде утопить, привязав к ногам камень потяжелее — типа, сбежал собака, и казну вывез. Но тут этот номер не пройдет — все в гарнизоне знают, что мытник в замке сидит, а пленникам и коменданту рот не закроешь.

Зато можно сделать все привычно, по проверенному способу, что всегда срабатывал в его многолетней практике!

— Запугай, скажи бестолочи — жену и деток приведем, и уши им отрежем! А потом рвани чуток пороха, дабы испугался. И ломами ее, ломами! Затем врывайся с людьми, через дверь вышибленную. Если там ларцы с деньгами стоят — завали мытника, потому что негоже, если он поведает королю, сколько там денег на самом деле было. А бумаги все сожжем — взрыв ведь случился, да еще пожар небольшой. Понятно?!

— Сделаем, ваша светлость!

Капитан радостно гаркнул, но не убежал, а выжидающе посмотрел на фельдмаршала, и тот прекрасно понял, в чем суть немого вопроса. А потому вперился в него честным взглядом и негромко пояснил:

— Короли от нас свою долю получат, а мы о себе должны позаботиться. И детишек кормить надобно, и погулять хорошо. А раз на шпагу брать не приказано, то за вино и баб платить придется. Но не из жалования ведь — из добычи серебро на такое дело пойдет. Так что беги, дело сотвори и драгунам передай — всем награда пойдет. Только, чур, молчать о том будете, незачем о делах наших знать. А я чин для тебе выхлопочу!

— Понял, господин фельдмаршал!

— Постой, убивать мытника не торопись, незачем людишек резать. Вдруг он на мою службу согласится перейти. Обласкаю, и так сподручнее нам будет, и бумаги нужные подправим, где надо. Все честь по чести сделаем, комар носа не подточит!

Фельдмаршал взмахом руки отпустил капитана, а сам направился в кордегардию, где его дожидался отдавший свою шпагу победителям комендант гарнизона, бледный и растерянный.

Дел действительно было много…

— Уф, суматошный вышел денек, почаще бы такие у нас были, — «светлейший» отпил вина из серебряного кубка, полюбовался на перстни с рубинами, которые украшали два пальца на шуйце. Раньше бы он грудастую девку бы взял по праву победителя, но сейчас такое зело неинтересное занятие, гораздо лучше подсчеты вести.

А они радовали душу — за раз единый треть суммы вернул из тех денег, что «мин херцу» пообещал выдать. Это мысли обычного солдата просты, и желания обыденны — доступные женщины, вино, звенящие в кармане монеты. А вот фельдмаршал об ином думает, и давно понимает, что деньги всегда составляют ничтожную часть добычи.

Мемель оказался богатым городом — у причалов захвачены пять прусских судов с грузами, в пакгаузах и складах множество разнообразных запасов, есть чего взять и в арсенале, и на пристани. Вот где львиная доля добычи фельдмаршала — ведь от пятой части до трети ему положено по статусу. А дома в городе, где сторонники короля живут, что их покинут, к королю уедут — они немалую денежку стоят, их ведь отобрать можно по праву победителя. А мызы за городом, поля и луга, где пасутся стада — все это подлежит вполне законному присвоению в лучшем случае, или разграблению — ибо война войну кормит, а солдату на ней не только умирать приходится, но и долю добычи желательно получить весомую.

Меншиков потер руки — его люди уже оценили примерную сумму добычи, и теперь «светлейший» планировал быстрый бросок своей конницы до Кенигсберга. Нужно было опередить короля Карла — его шведы давно имели вполне заслуженную репутацию солдат, что могут из поверженного врага выдавить все до последней капли…

Глава 15

Король Пруссии Фридрих-Вильгельм, первый этого имени, правил вот уже шестой год. Его отец Фридрих, курфюрст Бранденбургский, являлся еще герцогом прусским. Последние земли двести лет тому назад предок удачно урвал в период Реформации. Превратив владения упраздненного Тевтонского ордена в свои собственные. Благо тот потерял полностью свою былую силу, и представлял после поражения под Грюнвальдом жалкое зрелище. Грех было не воспользоваться моментом!

Отец объявил себя королем с согласия императора Священной Римской империи германской нации, тоже воспользовавшись очень удачным моментом — тому требовались войска и деньги для войны с французским королем Людовиком XIV, что объявил себя «солнцем» вполне серьезно.

Так что в обмен на заветный титул на поля сражений был отправлен экспедиционный корпус, к которому в 1706 году присоединился 18-ти летний кронпринц, только что женившийся по настоянию отца на Софии Доротее Ганноверской. Этот брак являлся хитрой политической аферой, на которые первый прусский король, хорошо образованный эстет, был мастак. Дело в том, что как только, еще будучи Бранденбургским курфюрстом, он узнал, что отец или брат принцессы вполне могут стать английским королем, и хитрец живо подсуетился. Так папенька все время делал — выжидал удобного момента и стравливал соседей между собой, а потом пользовался успехами или плодами побед.

Вот только не учел одного — в детстве сынок, будучи физически сильным и кряжистым, частенько поколачивал своего кузена, и кто бы знал, что тот, повзрослев, станет английским королем. Свои юношеские обиды Георг II накрепко запомнил, и теперь отношения между странами были натянутые. Зато с супругой повезло — образованная и культурная, она примерно выполняла возложенный на нее долг — рожала детей, ибо их Фридрих-Вильгельм любил и считал большую семью залогом счастья. А большего от жены и не требовал — зачем ей ум, если ее призвание рожать наследников, а ему выполнять супружеский долг прилежно и с надлежащим рвением.

Правда, рослых солдат он любил еще больше — его вербовщики рыскали по всей Европе, разыскивая верзил, где только можно. Однажды король даже произнес — «самая красивая девушка или женщина в мире для меня безразличны, но высокие солдаты — это моя слабость».

Зная пристрастия короля, ему отправляли гигантов со всех закоулков, даже турки приложили к этому старания. Солдат ему дарили, а порой даже обменивали на что-нибудь ценное, которое сам король считал бесполезным. Так янтарную комнату в Королевском замке Кенигсберга он удачно выменял на восемь десятков рослых «мужиков», которых подарил ему царь Петр, что потом отправил ему еще несколько партий верзил, от десятка и более. Всех солдат свели в полк «его Королевского Величества», ставший самым любимым в его многочисленной армии. А жители Берлина, красуясь синяками и ушибами, во всех пивных с ненавистью поглядывали на «Потсдамских великанов», тихо бормоча выученные русские слова про «рослых мужиков», которыми их осыпали в драках.

Сам король, будучи маленького роста любил красоваться на фоне своих великанов с мушкетами, особенно первого батальона, который получил прозвание «Красного» из-за красной шапки-митры, синей куртки с золотой подкладкой, красных штанишек и белых гетр. А тех солдат, чей рост превышал семь футов, король даже знал по имени — таковыми были гиганты — ирландец Джеймс Кирленд и финн Даниель Каджанус. Даже высоченный царь Петр, которого Фридрих не только искренне уважал, но и почитал, уступал им в росте на полголовы.

Армия наше все, а потому огромная коллекция драгоценного китайского фарфора, которую отец собирал всю жизнь, была с легкостью обменяна у саксонского курфюрста Августа на полк драгун полного состава, отчего он в прусской армии получил прозвание «фарфорового».

Будучи от рождения скромным и экономным, да еще очень не любившим учебу с ненавистным французским языком, кронпринц занимался самыми «низменными предметами» — собственными руками выращивал урожай на своем огородике для королевской кухни, любил смотреть на занятия любым ремеслом, строительством домов. Но особенно посещать казармы, где вникал в солдатский быт, покрой обмундирования, или своей любимой шагистике на плацу.

От природы экономный и бережливый, он, вступив пять лет тому назад на престол, со всем рвением взялся за сокращение расходов, вникая во все детали. Содержание огромного двора и штата придворных подверглось самому ужасному сокращению — с трехсот до пятидесяти тысяч талеров. Заодно сократил пенсии, отменил французскую моду, штат придворных слуг сократился до ничтожной цифры в восемь человек, а лошадей на конюшнях осталось всего три десятка — король сам вычеркивал из ведомостей ненужные статьи, и тем самым экономил средства на свое любимое детище — армию. А заодно назначил ревизию для проверки расходов, и она плавно переросла в уголовные процессы, громкие суды и показательные приговоры.

О происходящих событиях не только в Берлине, но и в стране, король знал не понаслышке — с тростью в руке он любил прохаживаться по столице, взирая на происходящее требовательным взглядом, совсем как царь Петр в своем Петербурге, который не раз рассказывал молодому «коллеге» о своих методах наведения «порядка».

И «семена» тех разговоров упали в подготовленную почву!

Король сам себя назначил военным министром, а также министром финансов, причем часто приговаривал, что второй сдерживает первого. На манер Петра устроил табачные коллегии, где любил проводить время со своими министрами за трубками и кружками с пивом. Здесь решались не только важные государственные дела, имел место и грубый солдатский юмор. Так, Фридриху-Вильгельму понравился князь-папа царя Петра, старый мошенник и горький пьяница — а потому король назначил своего шута, педанта Гудлинга, президентом академии наук.

Так, за кружкой доброго берлинского пива, он весело общался с министрами, что являлись боевыми генералами при этом. Первым среди них был фельдмаршал Леопольд, князь Ангальт-Дессау, 42-х лет от роду, старый его товарищ в войне за испанское наследство, с которым кронпринц вместе воевал под командованием славного герцога Мальборо. Очень опытный в военном деле, и одновременно талантливый, князь еще двадцать лет назад ввел ряд полезных новшеств для своего полка.

Таковыми являлись — железный шомпол, усовершенствованный штык и одинаковый калибр для ружей. А для боя использовал строй в три шеренги, который позволял пустить в дело максимальное число фузей. Благодаря введенной муштре он добился одномерного шага, а упростив заряжание, прусские солдаты могли выстрелить в минуту до пяти раз, хотя австрийцы или французы делали едва три.

И теперь фельдмаршал проводил реформирование прусской армии, он железной рукой насаждал дисциплину среди навербованного сброда. Сам прекрасный инженер и кавалерист, натаскивал саперов и учил драгун атаковать в конном строю с обнаженными палашами. А его палка служила великолепным средством воспитания, в чем король сам убедился — и теперь прогуливаясь по улицам Берлина, он всегда опирался на толстую трость. А буде она не поможет при воспитательном процессе, то за ним следовали два его любимых гвардейца…

— Так, вроде все в порядке!

Король обвел взглядом улицу, по которой спешили по своим делам горожане, стараясь не попадаться на глаза короля, который имел тяжелый, весьма скверный характер, и часто впадал в гнев, если замечал непорядок или праздношатающихся бездельников. Последних он во весь голос осыпал бранью, отправлял домой, а иногда избивал тростью. Женщинам тоже доставалось — иной раз он отправлял их подметать плац.

И сейчас, смотря на чистую улицу, он чувствовал прилив хорошего настроения — чистота и все заняты делом. Впрочем, берлинцы уже хорошо знали своего «доброго короля» — завидев вдалеке высокие красные митры сопровождавших его гренадер, которых окрестили «епископами», все тут же начинали деловито сновать, а в пивных дородные немки моментально протирали столы и надевали чистые фартуки — король любил совать свой нос туда, где его никто не ждал. Всем был известен случай, когда курьер прибыл в столицу с ночной почтой из Гамбурга и с пассажирами, и долго стучался в двери дома почтмейстера, а ему не открывали, все же раннее утро. На беду, король, как пташка, встречал зарю на улице. Гвардейцы по его приказу выломали дверь, король ворвался в дом и избил тростью спящего чиновника. Затем вышел из дома и извинился перед пассажирами, за то, что им пришлось ждать целую четверть часа.

— А это кто такой?! Это почему он решил от меня убежать?! Поймайте его и доставьте!

Король прикусил губу, глядя как какой-то бюргер, заметив взгляд короля, резко прибавил шаг и свернул в переулок. Гренадеры, услышав гневный приказ монарха, бросились вслед, как хорошо тренированные волкодавы и вскоре привели бледного как смерть прохожего.

— Ты почему бежал от меня?!

— Я… я… испугался, ваше величество…

Ответ привел Фридриха-Вильгельма в ярость. Король тут же взмахнул тростью — удар пришелся по голове, брызнула кровь. Впав в раж, король продолжил экзекуцию, наставительно поучая:

— Ты должен любить меня, любить, любить, а не пугаться, бездельник! Ладно, поблагодари короля и ступай!

Избитый горожанин искренне поблагодарил монарха, низко кланяясь ему, и медленно, очень медленно заспешил по своим делам. А король направился в пивную, где хозяином являлся его старый знакомый по войне капрал. Фридрих-Вильгельм не давал своим отставным солдатам, те кто выжили на войне, пенсии, а старался пристроить к полезному делу, чтобы они могли заработать себе на старость. Или дать мастерскую, либо лавку, а так можно и пивную — солдат будет заниматься делом, жениться, супруга будет ему рожать сыновей, а те станут солдатами короля.

Круг жизни замкнется и все вернется на круги своя!

Усевшись за чистый стол, король попросил подать пиво, желая проверить качество работы пивоваров. Вот только даже глотка отпить не успел, как рядом склонился адъютант:

— Мой король, простите за дурную новость. Шведы с королем Карлом осадили Кенигсберг и захватили Мемель!

Глава 16

— Данилыч, слишком крепок сей орех, чтобы мы его разгрызли. Посему обложим его со всех сторон. Там глядишь, или возьмем его осадой, ибо зерно нового урожая не свезли за крепостные стены, голод начнется скоро. Измором оно лучше, ибо войск у нас мало.

Пушки громко рявкнули, посылая ядра в возвышавшиеся крепостные бастионы. Кенигсберг являлся первоклассной крепостью, сердцем которой был Королевский замок, где двадцать лет тому назад курфюрст Бранденбурга принимал Петра Алексеевича на пути в Голландию, куда он отправился вместе с «Великим Посольством»..

Все три города — Альтштадт, Кнайхопф и Лебенихт — что составляли собственно сам Кенигсберг, были окружены крепостными стенами еще со времен владычества Тевтонского ордена. А затем, в разгар прошлой войны со шведами, город дополнительно усилили, возведя Литовский вал, протяженностью в две с половиной мили, с 32-мя ротондами и равелинами, с двумя воротами на юг и семью на Прегель. Потом была возведена крепость Фридрихсбург, что надежно прикрывала речной вход со стороны залива, в который и так войти было трудно — узкий пролив перекрывался пушечным огнем с крепости Пиллау.

Именно такую систему оборонительных сооружений использовал сам Петр, когда повелел соорудить форты Кронштадта и Петропавловскую крепость в самом Петербурге.

— А куда нам торопиться, мин херц — за три месяца у них животы к становому столбу прилипнут, на одной рыбе долго не протянут, и той будет мало. Осадой оно сподручнее, тем паче войск у нас до прискорбности маловато, дай бог абшниты надежные поставить, ретраншементы позади наскоро возвести. Но делом сим пусть позже генерал Шлиппенбах занимается, после того, как Пиллау возьмет. А мне же придется с королем Карлом на Фридрикуса походом идти.

— Еще три недели, никак не меньше, шведы будут округу разорять да рыцарские замки в руины превращать. Не все тут перед ними головы склонили. Но то во благо токмо пойдет — чем больше мы им кровь пустим здесь, тем лучше будет. Да еще нам подождать нужно подкреплений, что Алешкой посланы, они подойдут скоро сикурсом на скампавеях и судах. Но ты с драгунами на Данциг пойдешь, подходы к Вармии нужно стеречь, дабы за королем Фридрикусом уследить. И вовремя подход бранденбургских войск тем предупредить. А там дело одно сотворишь…

— Какое, мин херц?

— Последний из Кеттлеров в Данциге, будет хорошо, если он по доброй воле, свои права на Курляндию мне передаст, по «доброй воле», как законному королю Ливонии. Сыновей у него нет, владение вымороченное будет. Так мы упредим, а Совет герцогства решение в мою пользу вынесет. С поляками позже решать будем, если не захотят признавать переход вассалитета. Думаю, спор в нашу пользу окончательно повернем, хотя дело сутяжное, но, мыслю, на войну они не пойдут.

Петр задумался, посмотрел на мощные укрепления — брать штурмом столицу Пруссии даже Карл отказался, решив перейти к планомерной осаде. Впервые шведский король не стал рваться в бой, приняв доводы Петра Алексеевича — всячески разорить герцогство, и лишь потом идти в бранденбургскую Померанию, если король Фридрикус не пойдет в силе тяжкой сюда, чтобы отбивать свою родовую вотчину. Но шпионы уже сообщили, что вся прусская армия собрана под рукой фельдмаршала Ангальт-Дессау, и вскоре пойдет маршем через польские земли на восток.

Под ружьем у короля тридцать тысяч хорошо обученного войска, да пять в Кенигсберге засело за крепостными стенами. И еще тысяч восемь солдат по другим крепостям сидит. Однако наборы уже произведены — говорят, что тысяч тридцать дополнительного воинства Фридрикус повелел собрать. Только всех рекрутов обучать еще надобно, а на это время до зимы уйдет, а то и весны, никак не меньше.

Неизвестно было про саксонского курфюрста Августа — шпионы, на содержании которых скуповатый Петр не жалел денег, сообщали, что бывший союзник потихоньку собирает войска, и готовится выйти сам с десятитысячным корпусом на помощь пруссакам. Но будут ли пруссаки ждать подхода саксонцев, поторопятся ли последние, или наоборот, волокитой начнут заниматься — тут вилами по воде писано.

Непонятно было поведение датчан — за Бронхольм королевский плот не выходил, а занимал позиции на его траверзе, и перевозкам шведских войск демонстративно не мешал. Это сильно беспокоило Петра, ведь привезти подкрепления в захваченный Штральзунд датчане могли с легкостью, тысяч десять войска могли собрать, но не больше. Главные силы армии короля Фредерика сражались в Норвегии супротив шведов, да оберегали страну от возможной диверсии — до Сконии на другом берегу Зунда рукой подать, и любая из враждующих сторон могла с легкостью высадить десант.

До сих пор было непонятно поведение Ганновера, а, следовательно, и англичан. Семь тысяч солдат курфюрста опасений не вызывали, но если корабли с флагом святого Георгия войдут в балтийские воды, и к ним присоединятся датчане, то кораблям объединенной русско-шведской эскадры придется укрываться в гаванях. Ибо разгром и уничтожение неизбежны, хотя царь Алексей пообещал, что в случае потерь отдаст все оставшиеся у него корабли — как уже готовые, так и пока недостроенные.

Союзная армия в Пруссии меньше по численности — десять тысяч шведов были ее костяком. Но еще две тысячи должны были подойти от Риги, то были бывшие военнопленные, что жили по русским городам и весям. Еще восемь тысяч должны были быть доставлены морем из Финляндии и Стокгольма — держать там войска уже без надобности, ведь война с русскими окончена и подписан мир.

Зато «ливонская» армия «распухала» прямо на глазах, усиливаясь с каждым днем. Царь Алексей прислал помощь, вернее отдал в наем за миллион триста тысяч талеров. Сумма огромная, но совсем не та, которую нужно было бы заплатить по настоящей цене многопушечных кораблей и галер Балтийского флота, не считая войск. Из Финляндии почти целиком отправили весь галерный отряд — почти полсотни скампавей с семью полками пехоты. А пять драгунских полков вскоре прибудут от Риги — силы «ливонской» армии тем самым будут удвоены.

Да и сам Петр Алексеевич с чрезвычайной энергией занялся любимым делом — всеми способами формировал новые батальоны, собирая наемников по всей Ливонии, Курляндии и на литовских землях. Восемь сотен солдат были завербованы в Мемеле — просто сменив одного короля на другого, совершенно житейское по нынешним временам дело. Еще четыре тысячи разношерстного воинства палками капралов да древками протазанов сержантов буквально сколачивались в прямом и переносном смысле в стройные ряды, наскоро вооружались и обмундировывались. Благо оружия и мундиров было в достатке — московский царь одевал свою армию в «новоманерные» стрелецкие кафтаны, от вида которых Петр болезненно морщился, а ненужную форму наскоро ремонтировали и отправляли в Ливонию обозами.

— Как думаешь, мин херц — сражение здесь будет, или все же в Бранденбург пойдем?

— А ты сам подумай — какая выгода Фридрикусу будет, если шведы его курфюрство разорят до крайности, а Берлин ограбят, как Дрезден когда-то?! Нашему брату Карлу серебро нужно до крайности — в Стокгольме народец сильно недоволен, страна войной разорена. Медные монеты купцы и торговцы принимать не хотят, совсем как у нас при моем отце, когда бунт в Москве случился — мне о нем старые бояре рассказывали, что его видели. Так что сюда он подойдет как можно быстрее — Кенигсберг поскорее деблокировать, не допустить сдачи города.

— Дай то бог тогда, тут и сразимся!

— Ты зубы не скаль, до виктории далеко. Не хвались на рать идучи! Если конфузию потерпим, то все наше королевство потеряем. Ты-то в Амстердам сбежишь, а мне куда деваться?!

Глава 17

— Ваше величество, эта война сейчас не нужна никому. Все переменилось — Ливонское королевство воюет на стороне короля Карла, но это в недавнем прошлом и так владения шведской короны. Мой государь забрал себе лишь древние родовые вотчины, что были отобраны шведами сто лет тому назад — Ингрию и Карелию. Единственное исключение Выборг и Нарва — но они нужны для безопасности Санкт-Петербурга, а последний город и для развития торговли. И все — более никаких интересов в войне царь Алексей Петрович не преследует и готов выступить посредником при переговорах по восстановлению прежнего мира с существовавшими границами, и без взаимных претензий держав к друг другу.

Датский король Фредерик лишь поморщился, когда прозвучали последние слова посланника, которого он когда-то наградил орденом. А вот от пожалованного ему зимой генеральского чина и баронского титула тот отказался, на то было повеление царя Алексея.

— Мы воевали долгие восемнадцать лет, генерал, добились успехов — шведы потеряли все свои владения на южном берегу Балтийского моря, и за одно лето все переменилось в одночасье. Как такое понимать, скажите мне — ведь царь Петр вышел из «северного альянса» и теперь воюет вместе с Карлом против нас?!

— Ваше величество, царь Петр воевал со шведами с первого дня войны, причем без помощи союзников одержал победу под Полтавой, разбив там войска короля Карла, — русский генерал поклонился королю, тот чувствовал себя уязвленным. Ведь сам Фредерик подписал сепаратный мир с Карлом через несколько месяцев после начала войны, и долгие годы не воевал, выжидая удачного момента — и как ход войны резко изменился, тут же вступил в нее, желая добить уже поверженного русскими противника.

— Но летом царь Петр отрекся от своего титула, и не может определять политику Московского царства, ибо у нас государь Алексей Петрович. В войну на стороне шведов вступил Ливонский король Петер, также как на стороне «северного альянса» несколько лет тому назад выступила Пруссия и Ганновер. Война есть война — одни выходят из нее, другие вступают. А владения ливонского короля бывшие шведские земли — герцогства Лифляндское, Эстляндское и Померанское. Последнее, к несчастью для короля Петера занято датскими и прусскими войсками.

Король прикусил губу — вопрос становился действительно щекотливым. С одной стороны возвращать Штральзунд с остром Рюген Фредерику не хотелось категорически, ведь он отвоевал его у шведов. Но если посмотреть с другой стороны, то это герцогство фактически отобрано у новоявленного ливонского короля, бывшего союзника, с которым нужно считаться. Ведь пруссаки уже потеряли Мемель, король Карл жаждет реванша, и после Берлина может быть Копенгаген — и это страшило не на шутку.

— Царь Алекс давал обещание не воевать с моим королевством…

— Ваше величество, а разве хоть один московский полк воюет против Датского королевства, разве хоть один наш корабль сделал выстрел?! Великий государь всегда выполняет все договоренности!

— Но он передал ливонскому королевству корабли и пехоту с кавалерией, разве это не нарушение?!

— Ни в коем случае, ваше величество! Корабли и солдаты являются наполовину наследием царя Петра — при отречении от престола было решено не препятствовать уходу преданных ему людей. Это были наши внутренние дела, которые ни в коем случае не затрагивали интересов датской короны.

— Хорошо, пусть так — если царь Петр решил отказаться от правления и стать ливонским королем, то это его дело. Но государь Алекс передал ему дополнительно солдат и корабли, а они угрожают Дании…

— Разве от них есть угроза, ваше величество?! Корабли не подходят даже к траверзу Бронхольма, ни один пехотинец не высадился на померанских землях, где есть только датские солдаты. Король Петер продолжает к вам относится с симпатией и был расстроен, что ваше величество, как и король Фридрих-Вильгельм не признали его владельческие права. Да и царь Алекс был сильно удивлен, когда не увидел на коронации послов.

Удар оказался разящим, как выпад рапирой — какие могут быть претензии к ливонскому королю, если вы сами отказались признавать его?! Даже послов не прислали и не сделали ровным счетом ничего для вчерашнего союзника, который вам много помогал.

Король прикусил губу — и проклял советников, что хотели выиграть время и посмотреть на развитие событий. Только гипотетический выигрыш может вскоре обернуться вполне реальным поражением.

— Я не желаю конфликта с королем Петером и немедленно отправлю посла. А что касается его владений, нами занятых, то это бывшие шведские земли, и мы завоевали их по праву.

— Может быть, эти шведские владения и завоеваны по праву оружия, но сейчас они принадлежат королевству Ливонскому, право на существование которого отрицается. Несмотря на то, что коронацию проводил московский царь в присутствии шведского короля. И переговоры об их принадлежности нужно вести не с королем Карлом, а с государем Ливонии, чьи права на эти земли признал московский царь, и обещал поддержку в возвращении их под скипетр законного ливонского монарха. Этим и обусловлен поход в Пруссию, лишь для восстановления законных прав, а не права оружия токмо. Но, к сожалению, только второе право имеет вес в доводах.

Король Фредерик содрогнулся — удар был страшной силы. Не желаете признавать Ливонию и отдать ее земли — готовьтесь к войне с Московией. И вот тут Дании придется плохо. По сути, выбор у него между войной на стороне Пруссии против сразу трех могущественных держав, или заключить мир, лишившись многого, что он считал уже своим.

— Шведские герцогства Бремен и Верден в интересах ганноверского курфюрста Георга, что ныне английский король. Мне за них обещаны миллион двести тысяч талеров и поддержка флота.

Фредерик привел последний довод — приход британской эскадры на Балтику привел бы к поражению шведско-ливонского флота.

— А дальше что, ваше величество?! Какие выгоды получит датская корона, ведь ее именно островитяне заставили отказаться от взимания Зундской пошлины с английских и голландских кораблей, которые составляют девять торговых судов из десяти. Ваше королевство всего за три года полностью окупило бы любой выкуп от Ганновера, а далее пошел бы чистый доход. Если все четыре могущественные державы Балтийского моря договорятся между собой, и заключат не только мир, но союз — ваша корона обогатится. А потому невольно возникает один-единственный вопрос — кому действительно выгодно продолжение войны между нашими государствами, и кто получает от нее доходы?!

Вопрос был чисто риторический и повис в воздухе — ответа на него не требовалось. А русский генерал усмехнулся и продолжил говорить, в его словах не чувствовалось страха.

— Войдут английские корабли в Балтику, ну и что?! Наши флоты уйдут в гавани и шхеры, под прикрытие береговых батарей. Скоро грянет осень, будут шторма — где они найдут уютные для своих посудин бухты?! Английский король может это сделать, и нанести нам ущерб, но тогда он перестанет быть курфюрстом Ганновера.

Последнее предложение не прозвучало угрозой, а лишь констатацией факта — что там Ганновер — если русские и шведы станут воевать в полную силу, то и вся Дания будет занята по весне.

— Я не хочу, чтобы между нашими странами продолжалась распря, — король Фредерик пожал плечами, — лучше мир, чем эта бесконечная война. Я отправлю посланника в Кенигсберг для переговоров. А Штральзунд с Рюгеном король Петер может занимать беспрепятственно — я отдам приказ своим войскам их очистить. Что касается той части, что прусскими войсками занимается, то тут все будет по воле ливонского монарха — вмешиваться я не стану, то не в интересах заключения между нами справедливого мира…

Глава 18

— Вот такие корабли нам нужны, Александр Васильевич. А то, что на них пушек по числу будет вдвое меньше, чем на сто пушечных судах того же английского флота, но по весу бортового залпа равны будут, а по могуществу наши как бы посильнее выйдут.

— Борт невысокий, два дека всего, потому валкими не будут, да и осадка у них меньше выйдет, как раз для залива, в коем наш флот Балтийский обретаться будет. А каковы пушки будут, государь?!

— На нижнем деке по шесть двухпудовых орудий на каждый борт, и по восемь полупудовых длинных пушек. Первые весом в двести пятьдесят пудов будут, — от слов Алексея Кикин ошалело мотнул головой — столь тяжелых и мощных орудий не только русские корабли прежде не имели, но вообще нигде таковых не имелось, ни на одном флоте.

— На верхнем деке орудия такие же, полупудовые, но короткие, и вес их меньше будет. Они чуть легче — семьдесят пудов супротив девяносто. Пушки все эти на демидовских заводах к следующему году может быть отольют, генерал-фельдцейхмейстер Брюс туда поехал. Вся штука в том, что тяжелая бомба пробьет борт корабля и внутри взорвется — повреждения и пожары будут страшные. Вот только сходиться с противником надо вплотную, на две сотни саженей, но лучше на сотню, чтобы верхний дек задействовать. Тогда нашим врагам несладко придется.

— Не знал о том, государь.

— Каждому надлежит знать только то, что нужно. И не больше, дабы иноземцы ничего не проведали. А корабль сей лучше на севере построить, и на море Белом опробовать. Один всего строить, чтобы недостатки видны были. А года через три партию заложить в пару штук, и каждый год по одному или два судна потом строить. И секреты пушек бомбовых хранить, сколько можно будет, а там как выйдет.

— Понял, государь, так и сделаем!

— Надеюсь, Александр Васильевич, на усердие твое. Человек ты опытный, Адмиралтейством долгие годы управлял. А потому тратить деньги и ресурсы впустую не будем. За эти годы заготовку леса проделай, да сушильни добрые поставь. И никаких зимовок во льду более — все корабли нашего флота должны иметь место в эллингах. Бережно нужно относиться, тогда и корабли дольше служить будут.

— Я понял, государь, так и будем впредь поступать.

— Все «новоманерные» корабли по одному или два построй, испытания опытные проведем и лишь после них строить начнем, внеся улучшения. И на Дону чтоб верфи были готовы через три-четыре года двухмачтовые «бриги», что на манер шняв твоих, строить — как войну с османами через пять лет мы сами начнем, нужно в море их вывести. А как Еникале и Керчью овладеть, то придумывать позже будем. Ладно, ступай, дел много.

Отпустив Кикина, Алексей задумался — забот действительно хватало. С флотом вроде разобрался — здесь он проводить начал такую же унификацию как и в армии. В свое время его ведь познакомили с постулатом — пусть безобразно, зато единообразно.

В юности почти каждый советский мальчишка с нетерпением ожидал новые номера журнала «Моделист-конструктор» и «Техника-молодежи». А там ведь много чего интересного приводили — да целые рубрики буквально «проглатывал». А так как память он имел отменную, то живо вспомнил материалы про прославленные корабли — фрегат «Паллада», корвет «Оливуца» и бриг «Меркурий». А еще про бомбические орудия француза Пексана, карронады и шуваловские «единороги», штуцера с пулями Минье. Вроде бесполезные для двадцатого века знания, а ведь пригодились.

— Если Брюс с Акинфием орудия отольет, то армию с флотом на «единороги» переведем. Пусть дальность стрельбы у них меньше, чем у пушек, зато калибром покрупнее, и, главное — для гранат запальные трубки сделать, да и шрапнель любого врага обескуражит. Хоть пруссаков, хоть турок — свинцовый «дождь» с неба мало кому понравится!

Алексей часто размышлял вслух, оставаясь в кабинете один. Так было лучше думать, а иногда на ум приходили, казалось бы, давно забытые знания. Так и сегодня о многом вспомнилось, когда убеждал Кикина принять простую классификацию основных типов трехмачтовых кораблей. Линейный для генерального боя с равноценным противником, фрегат, у которого орудий вдвое меньше, и те только полупудовые единороги, для службы при эскадре. Такие корабли и более серьезного противника с дальней дистанции потрепать могут, и догнать более слабого. А чуть уступающие им в размерах корветы предназначались для действий в океане — на них важно создать все условия для экипажа, ведь морякам придется долгие месяцы, а то и пару лет находиться в плавании.

— Ладно, до Калифорнии и Приморья не скоро доплывем, в лучшем случае лет через десять в океан выйдем. Хотя до Аляски добраться на коче можно, Семен Дежнев как-то через Берингов пролив прошел, да и неведомую землю на восходе атаман Курбат Иванов тоже видел.

Алексей покачал головой — перспективы для отечественного мореплавания были туманны, даже призрачны. Пока пусть король Петер своих ливонцев в моря выводит — нужно только вместе со шведами и датчанами ему скооперироваться. А то их поодиночке англичане с голландцами передавят, и так всех колоний почти лишили, а ведь даже курляндцы в Африку спокойно плавали совсем недавно.

Армия тоже подверглась реформированию — неудобная европейская одежда была заменена на более практичные русские кафтаны. Проводилась унификация оружия в полках — оставляли только русские фузеи и пистоли тульской выделки. Все остальное вооружение продавалось в Ливонию — король Петер забирал все, вот только с деньгами у него было напряженно, зато ежегодно согласился выплачивать половину портовых сборов.

— Года через три пули Нейслера введу во всех полках, да тактику отрабатывать начнем, и запасных стрельцов на случай войны поднакопим. Да и стрелковые роты в каждом полку сформированы уже будут. Со штуцерами напряг — больно дорого их выделка казне стоит.

Алексей уселся за стол, пододвинул к себе бумаги — каждый день он проводил за разбором корреспонденции пять часов — три с утра и два вечером. Доклады шли со всей страны — чаще хорошие, но нередко и крайне неприятные. Теперь он хорошо понимал «папеньку», что частенько хватался за топор — такое лихоимство творилось, хоть святых выноси. Князь Матвей Гагарин, губернатор Сибирский, себе пушной ясак присваивал в неимоверных количествах, ничем не брезговал.

— Нет, батенька, на плаху ты не пойдешь, я для вас, воров, жуткое наказание придумал, — Алексей написал на листе резолюцию — «быть по сему». Теперь если ловили на казнокрадстве, то поступали просто — конфискация всего неправедно нажитого заодно с честно унаследованным. А затем перевод на нижестоящую должность и отправка в края не столь отдаленные вместе с чадами и домочадцами на неопределенный срок, о котором писали — «пока исправления не будет, и пользу державе не принесет».

Сибирь ведь огромная, а население в ней, что скверно, очень редкое, и особенно жуткая нехватка не только образованных, но вообще грамотных людей. В конечном итоге можно в такую дыру проворовавшегося чиновника «законопатить», что там воровать вообще нечего будет.

А нет возможности, то и соблазна не будет!

— Деньги, нужны деньги, много-много пиастров!

Вести с Урала пришли хорошие — золото старообрядцы нашли и начали намывать. А вот из «глубины сибирских руд» только зимой донесения дойдут, никак не раньше — от Иркутска до Москвы шесть тысяч верст, и они все длинные. Пешком больше года идти, а гонцы три-четыре месяца скачут. Таковы реалии огромного пространства.

Уставал Алексей страшно — как говорил один киногерой — «нам, царям, за вредность молоко бесплатно давать надо, рабочий день у нас ненормированный». Время на отдых было мало — но он уже не заставлял себя работать, привык как-то. А возня с разными инструментами и механизмами в мастерской трудом вообще не являлась — то было удовольствие, причем порой только он понимал, какую пользу принесет то или иное изобретение, взятое из будущего времени…

— Государь, депеша из Кенигсберга от ливонского короля — он извещает, что скоро будет генеральная баталия с войсками короля Фридрикуса. А датских и саксонских войск не замечено.

— Вот и хорошо, я сделал все что смог, теперь пусть заговорят пушки…

Олха, 2022 год.

Заключительная книга — «Базилевс».