Целитель. Приорат Ностромо

Глава 12

Среда, 21 апреля. Утро

Камчатская область, Приморский

Когда я был маленьким, а по радио передавали сигналы точного времени, то частенько переживал за жителей Камчатки.

Дикторша спокойным голосом перечисляла города, уводя всё дальше к востоку: «…в Чите — двадцать один, во Владивостоке и Хабаровске — двадцать два, в Южно-Сахалинске — двадцать три, в Петропавловске-Камчатском — полночь».

Вот, думаю, бедные, вечно у них темно и спать пора! Потом я, конечно, разобрался в часовых поясах, но сожаление о жизни на краю света, куда «…только самолетом можно долететь», осталось.

Правда, Северный Транссиб упорно строится — по железной дороге от Архангельска через Воркуту, через Уренгой до Дудинки и Норильска поезда уже ходят. В новостях вчера передавали: магистраль от Якутска к Охотску и Магадану, и дальше, к дамбе Пенжинской ПЭС, прокладывается с опережением графика. Остается дотянуть пути до Петропавловска-Камчатского, и…

Суровые камчадалы, пропахшие вулканическими испарениями, воротя носы от надоевшего аэропорта Елизово, выйдут у новенького вокзала. Усядутся в купе скорого поезда «Петропавловск-Камчатский — Москва», и двинут «на Запад», к полузабытой родне, а в их багаже будут стукаться круглыми боками трехлитровые банки, доверху набитые отборной зернистой икрой…

Улыбаясь, я прогулялся по пристани. Вдалеке чернели подвсплывшие туши «Ясеней» да «Бореев», стреноженных швартовами; на близком горизонте дыбился заснеженный конус Вилючинского вулкана, а прямо передо мной, у причальной стенки, покачивались на мелкой волне ракетные корабли-экранопланы проекта «Сапсан».

Гражданских в порту, кроме нас, командированных по линии КГБ, я и не приметил — сплошь флотские. Это было, как строгое напоминание (для нас, впрочем, привычное) — городок Приморский и по-другому звался — «Петропавловск-Камчатский-50».

«Наш» экраноплан отбуксировали к отдельному пирсу. Пусковые установки «Ониксов» уже сняли с его округлой «спины», и теперь лишь двухствольные пушчонки «гэша» грозили врагу — в носу и на корме. Или в хвостовой части? Как правильно сказать? Если сзади вздымается здоровенный киль с рулями высоты и направления, а по бортам вытягиваются крылья, пускай и скромного размаха, то это морской корабль или воздушный?

Я кривовато усмехнулся, поскольку мог сравнивать. Видывали мы «экраноплан первого поколения», видывали…

Обшарпанный «Лунь», он же «Каспийский монстр», гнил на берегу у Дербента, позабыт-позаброшен… Горбач навредил армии и флоту куда разгромней Хруща.

«Но это в „Гамме“, — полез в гору мой тонус, — а у нас, слава Богу, „Альфа“! Или слава Мне?»

Насмешливо фыркнув, я зябко передернул плечами. Плюс пять, однако… Как в холодильнике. Местные кряхтят, довольно щурясь: «Теплынь!» Ага…

Ладонями я погрел уши, а когда отнял руки, уловил позывные «Звезды КЭЦ» — они неслись откуда-то со средней палубы «Сапсана». Видимо, свободные от вахты ставили программу на «повтор». Фибры моего нутра понимающе резонировали — сам трижды смотрел и пересматривал…

Нестерпимый блеск голого, жесткого Солнца и провальный мрак резких, точно лезвием исполосованных теней… Черный ветер пространства… И — мороз по коже! — рептильное лицо чужого…

Хоть «грации» и ругают своего «режиссенто», в профессионализме Левицкому не откажешь — снято мастерски, а смонтировано и вовсе талантливо. Главное, верится во всё до жути, до головокружения! В наше-то время, когда «Исидис» легко выдаст смоделированную картинку за истинный реал! Слава Наташе…

Недаром вся Европа, с Америкой на па́ру, на ушах стояла, покупая и перекупая «звездный» репортаж. Говорят, Кристу МакОлифф встречали в Вашингтоне, как Гагарина! Впрочем…

Ведь именно Штаты во время оно так и не пригласили «майора Гага» — обаятельная улыбка космонавта номер один запросто аннулировала бы все усилия чернушной пропаганды.

Зато шикарные снимки Риты и Талии, распустивших волосы в невесомости, попали на обложку журнала «Тайм», а Интерсеть переполнилась фотками обеих, анфас и в профиль. Самые последние — с аэродрома «Юбилейный». Не успел «Буран», подбросивший телевизионщиков до Земли, сесть — еще горячий, потрескивавший остывающими плитками теплозащиты — как набежала орда журналюг…

Разумеется, мы с Инной и сами не утерпели, помчались «back to the USSR», только встречали «героинь космоса» на выезде с аэродрома «Чкаловский» — у меня, «лишенца», отобрали все пропуска…

Ритка взахлеб делилась впечатлениями, время от времени мутузя меня, сидевшего за рулем — от избытка чувств или недостатка слов, а Наташа то и дело перебивала ее, выкладывая свою версию…

Подъезжая к Малаховке, обе умаялись. Мы их хорошенечко попарили в баньке, полуживых затащили в дом, где на них напали Юля с Леей…

Ну, и что? Три дня «звёзды КЭЦ» активно ленились — отъедались, отсыпались (регулярно нарушая режим сна в течение ночи…), а теперь уже Инка с Наташкой, как велел жребий, вылетели в Северо-Курильск. Готовиться к погружению на батискафе «Пионер» в Курильский желоб. «Бездна Тускароры» — так называлась новая передача…

— Шеф! — заорал Киврин, белозубо скалясь из люка на крыше «Сапсана». — Реактор стоит, как вкопанный, Корнеев с Вайткусом доделывают обвязку! Так что… Завтра можно вылетать! То есть, отплывать… Короче, сваливать!

— Импульсаторы? — фыркнул я, вопросительно задирая бровь.

— Присобачены!

— Преобразователи?

— Мы их на нижней палубе… того… приэтовали.

— Отражатели?

— Пришпандорены! Фурычат в штатном режиме…

— Осталось тебя на курсы русского языка записать, — брюзгливо покривился я, глядя снизу вверх на пилон с мотогондолами.

На «Лу́не» стояло по восемь турбореактивных НК-87, а «Сапсан» оборудовали всего шестью двигунами, зато какими — «биротативными турбовинтовентиляторными» НК-93. Мощность у них раза в полтора выше, а топливо жрут втрое меньше. Главное, что дальность под шесть тысяч километров — как раз хватит до Табитеуэа…

— Ладно, товарищ Киврин, — вздохнулось мне. — Слушай мою команду! Поплывешь-полетишь без чуткого руководства. Вайткуса прихвати — Ромуальдыч всю жизнь мечтал на коралловом атолле позагорать… Витёк тоже пусть сходит. Больше народу дать не могу — «местов нет». На «Сапсане» четыре мичмана службу несут и семь офицеров. Ракеты мы сняли — три офицера долой. Займете их каюты — и… Счастливого полета-плавания!

Рот у Володьки растянулся не то, что до ушей, а до затылка, по-моему. Вот, не разумею я этих замов — на них ответственность перекладывают, а они сияют, как начищенные…

— Есть! — возбужденно завопил Киврин, прикладывая руку к непокрытой голове. — Так точно, шеф! Бу-сде!

— Скройся с глаз, — буркнул я и, видать, малость переборщил с желанием.

Володька с глухим треском провалился в люк, под гулкий инфернальный гогот экипажа…

Тот же день, позже

Тихий океан, к востоку от острова Онекотан,

борт д/э «Богатырь»

Судну обслуживания полностью подходило его имя. Вымахав в длину метров на двести с чем-то, «Богатырь» вписывался в размеры старой китобойной базы. Даже наклонная площадка слипа имелась на корме, а выше задиралась П-образная балка мощного крана.

Пока что батискаф «Пионер» возлежал на посадочных полозьях, занимая весь ют, от надстройки до уклона слипа. Сорок метров, однако!

Размалеванный темно-розовыми и белыми полосами, батискаф был овальным в разрезе, и эта приплющенность по вертикали как бы сближала его с китами, придавая обтекаемому корпусу живой оттенок добродушия.

Внутри «Пионера», залитые сферопластиком, сцепились четыре титановые сферы рядком, выглядывая за борт толстенными… даже не иллюминаторами, а смотровыми окнами из прочнейшего стекла.

Инка уже сидела внутри, за сквозистым, выпуклым полушарием, и радостно махала мне. Я оперся руками о скользкую стеклянную округлость, и заглянул внутрь.

Улыбающиеся Инкины губы дрогнули, пригашивая радость, но тотчас же расплываясь в ласковости. Почуяв мою тревогу, возлюбленная приложила ладони изнутри, напротив моих пятерней, и погладила их сквозь прозрачную толщу.

— Да вы не волнуйтесь, — послышался голос пилота за спиной, — машинка надежная, проверенная! Я на ней дважды в «Бездну Челленджера» опускался, и хоть бы что!

— Успокоили, — хмыкнул я.

На корме стало людно — суетились «богатырские» спецы, а пилот, расшаркиваясь перед Наташей, приглашал ее на борт. Талия послала мне воздушный поцелуй, и живо поднялась на покатую палубу «Пионера». Одарила всех улыбкой, и скрылась за люком маленькой рубки. Следом забрался глубоководник, бритоголовый и зубастый, подгоняя Левицкого.

— Приготовиться к погружению! — разнеслась команда, дрожа металлическим призвуком.

Все были заняты, действуя без суеты и спешки, и только двое любопытствующих бездельников путались под ногами — я и Каплан, сбежавший из Москвы на Курилы, «лишь бы зря не волноваться».

— Что, Борис Соломонович, — заговорил я, бодрясь, — не спокойно?

— Ой-вей, Михаил Петрович, — длинно вздохнул главред. — С чего тут будешь спокойным? Глубина, как космос, и еще не ясно, где опасней! Вот вернутся девчонки, и я буду радоваться рейтингам. А пока… Жду. Терплю. И тайком глотаю таблетки! Дать? Успокаивающее, на травках…

— Да нет, — вежливо улыбнулся я, — спасибо.

— Понимаю… — грустно покивал Каплан. — Знаете, Михаил Петрович… Я ведь старая акула пера и гиена телекамеры. А теперь еще и аллигатор клавиатуры, хе-хе… Много чего повидал, многих пережил. Вот, недалекая интеллигенция хвалит хрущевскую «оттепель», да ведь то обманка была! Нам вдохновенно врали, критики Сталина жидко испражнялись своими вонючими чернилами на вечную и добрую память о вожде, и мне, знаете, приятно, что на самом верху начали-таки говорить правду. Лучше поздно, чем… — он задумчиво пожевал губами, рассасывая пилюльку. — Честно скажу: не знаю, стоит ли возвращать Волгограду фамилию Иосифа Виссарионовича, но вот площадь Сталина в Новомосковском районе — это здорово, это справедливо! Бывали там, видели памятник? Вучетича работа. Скульптор умер, но дело его живет! Я к чему всё это? Понимаете, Михаил Петрович…

— Миша, — улыбнулся я, — просто Миша.

— Понимаете, Миша… — Каплан слабо отзеркалил мою улыбку. — Думаю, вижу — до Мира Полудня нам еще далеко, но уже развиднелось… Утро, Миша, утро настало! Мне ли не знать? Помните, какие обсуждения шли по реформе образования? Буря! Гром и молнии! Я тогда тоже спорил, пытался перекрикивать самых голосистых. «Чего вы развопились? — надсаживаюсь. — Дети как учились десять лет, так и учатся! По тем же учебникам! Просто учителей подняли повыше, платить стали побольше, а в пединституты сейчас — не хилый конкурс, как моя внучка выражается. В педвузы берут тех, у кого за душой ярко выраженный педагогический талант. Разве это неправильно? Разве наши с вами дети не достойны того, чтобы уроки вели учителя высшей квалификации?»

— Помню! — фыркнул я. — Вой стоял, как вонь!

— Да-а… — зажмурился Борис Соломонович. — Впрочем, все тогдашние заголовки, вроде «Вторая культурная революция», отличались, на мой взгляд, излишней крикливостью. А самое интересное… — он стыдливо хихикнул. — До меня лишь годы спустя дошло, какую колоссальную работу провернул Юрий Владимирович. Мы становились свободней, не растеряв ни равенства, ни братства! Наши «звезды» стали чаще выезжать за границу… А сколько у нас новых авторов появилось, вокально-инструментальных ансамблей, художников? Но ведь Главлит никто и не думал закрывать! Любую книгу, песню, фильм или полотно обязательно пропустят через фильтры худсоветов. А как же! Свобода творчества допускает детскую порнографию или, там, половые извращения? Значит, надо отмыть эту свободу от грязи, выстирать и высушить! — помолчав, пожевав губами, он продолжил вполголоса: — Лет десять назад это началось… Да нет, раньше! Политика гласности! Никаких указов в «Правде» или в «Известиях» не печатали. Помню, нас тогда — редакторов, режиссеров и прочих худруков — собрали в Кремле, и Андропов негромко так, доходчиво внушал: «Творчество — это важнейший культурный ресурс, это бескровное оружие в борьбе с империализмом, и победы нужно одерживать „мягкой силой“!»

— Гласность… — хмыкнул я невесело. — Помню, как же. Газеты стали на диво интересными! Я тогда только «За рубежом» брал в киосках, да «Неделю». Ну, «Комсомолку» еще. А потом, смотрю, и «Труд» расхватывают, как горячие пирожки! И «Красную звезду»… Даже «Сельскую жизнь»!

— Да-да-да! — со смехом подхватил Каплан. — А я-то во всем этом варился, можно сказать! От нас как раз «Всеобщее Вещание» отпочковалось, на Шаболовку переехало… Ох, и суеты было… Им только года через два настоящую Шуховскую башню выстроили, в триста пятьдесят метров — в двадцатых-то, при Ленине, металла не хватило на полноценную вышку… «Шаболовцы» просто горели энтузиазмом! Да мы и сами тогда раскрутились. Раньше, знаете, я ходил на работу, а в те годы — бегал! Ах, какие мозговые штурмы мы затевали… Какие идеи воплощали… «Поле чудес»! «Последний герой»! «Орел и решка»! До сих пор жалею, что не успел зазвать «АББУ» — распалась группа… Зато как гремела «Куин» в Лужниках! Как выкладывался Фредди Меркьюри, хоть уже и болел тогда, исхудал весь… А во Дворце Съездов надрывался Майкл Джексон — он с Москвы, по-моему, и начал свое мировое турне… Как бишь его… «Дэнжурез Уорлд Тур»! И хоть кто-нибудь имел понятие, под каким строжайшим контролем всё происходило? Насколько въедливо, дотошно проверялись и перепроверялись сенсации в прессе? Помните, как в «Ленинском университете миллионов» грамотно препарировали «Архипелаг ГУЛАГ»? А как тонко высмеивали солженицынские перлы? И ведь никто не видел телевизионное закулисье изнутри, не ведал, чего нам стоило вернуть доверие зрителей! Но сейчас я доволен. Почти счастлив! Если бы еще о девчонках не тревожиться…

— Аналогично! — фыркнул я невесело.

— К погружению! — рявкнули динамики.

Заворчала могучая лебедка, натягивая тросы. «Пионер» чуть приподнялся над палубой, чиркая полозьями. Наташа с Инной истово замахали в обзорное окно, старательно лучась.

Прибежала Рита, бросив свой пост модератора, и замахала обеими руками, закричала:

— Пока, пока!

Экипаж батискафа ее не слышал, но понял — девичьи улыбки за иллюминаторами зацвели еще пуще. «Пионер» заскользил по слипу, и погрузился в холодное море. Волнение было несильным, но, стоило отцепиться стропам, батискаф закачало.

Тросы пошли вверх, качаясь вислыми маятниками, а глубоководный аппарат плавно скрылся под водой. Минуты не прошло, как розово-белая тень стала смутным пятном, постепенно растворяясь в биении волн.

Тот же день, чуть позже

Курильский желоб, борт батискафа «Пионер»

Наташа, не отрываясь, смотрела за борт. Чернила… Тушь…

Прожектора высвечивали воду, на диво прозрачную, но ничего, кроме планктонного «снега» да огромных креветок, не попадало в скрещенье лучей.

«Надо же…»

Каких-то полчаса назад Эдуард Второй бодро отрапортовал по ультразвуковой связи: «Готов к погружению. Отпускайте!», и вот уже… Талия бросила взгляд на глубиномер. Мерцавшие малиновые цифры складывались в «3810 м».

Батискаф скользил вниз, будто пикируя. Солнечный свет пропадал быстро. Серо-зеленые краски меркли на глазах, вода наливалась мраком бездны…

Смешно, конечно, говорить о бездонности, когда до этого самого дна считанные километры. Но хихикать можно наверху, на суше или на палубе, а здесь, в титановой скорлупе, поглощенной влажной тьмой, смеяться как-то не тянет…

Оттикала четверть часа. Коротко прошипел кислородный соленоид. Замигал зеленый огонечек, и громкоговоритель сказал «металлизированным» голосом:

— «Пионер», это суша. Проверка связи.

Пилот подтянул микрофон, и забубнил, шаря глазами по панели управления:

— Суша, это «Пионер». Глубина — четыре тысячи семьсот шестьдесят метров. Скорость погружения — один и восемь метра в секунду. Системы жизнеобеспечения работают штатно.

Сообщение пронизало воду со скоростью звука, и вот донесся отклик:

— Повторите.

Эдуард Второй дисциплинированно докладывает во второй раз, а Эдуард Первый осоловело пялится в переднее смотровое окно, за которым падает и падает белый планктонный «снег» — полное впечатление, что ночная метель утихает за ветровым стеклом такси…

— Левицкий! — грозно прошипела Наталья. — Слева!

«Режиссенто» сильно вздрогнул, и схватился за камеру — в окне по левому борту распускал щупальца кальмар, розовый, как поросенок. Головоногий опускался с той же скоростью, что и батискаф, будто утоляя любопытство — экая зверюга в наших краях!

Пилот оглянулся.

— Снял? Молодец. Даю вводную…

— Ой, — спохватилась Инна, — а давайте мы вас заснимем! И вводную — на камеру!

— Ну-у… — оробел Эдуард Второй.

— Левицкий!

Фиолетовый блик объектива отразился в зрачках глубоководника.

— Э-э… В общем… — промямлил пилот, но собрался, выдохнул и заговорил в обычной легкой манере: — Курс у нас простой — идем на дно! Только у нас не прогулочная экскурсия. Дело вот в чем… Все слышали про Марианскую впадину, а самое ее глубокое место названо «Бездной Челленджера» — со дна этой бездны до поверхности Тихого океана… Ну, если верить беспилотному подводному зонду «Кайко», смастерённому японцами… то он намерил десять километров девятьсот одиннадцать метров. Почему я так подробно всё рассказываю? А потому что наш, советский беспилотник «Витязь-Д» спускался в Курильский желоб на еще большую глубину — одиннадцать тысяч сто сорок метров! В «Бездну Тускароры»… Вот туда-то мы и направляемся, к самой глубокой точке поверхности Земли. Ученые-океанологи предполагают, что «Бездна Тускароры» образовалась пятого ноября тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Тогда на дне Курильской впадины вдруг углубился разлом, вызвав сильнейшее цунами, смывшее Северо-Курильск… Ужас, что творилось! К-хм… Но нам опасаться нечего, батискаф способен «нырять» и на двенадцать километров! Так что…

— «Пионер», это суша, — молвил звучатель. — Проверка связи.

— Суша, это «Пионер», — мужественным голосом ответил Эдуард Второй. — Глубина — семь тысяч семьдесят метров, скорость погружения — один и четыре метра в секунду. Температура за бортом — плюс два градуса. Все системы работают нормально.

— Повторите, — невозмутимо передала «суша».

Талия закусила губку, чтобы не выдать улыбку. А батискаф по-прежнему скользил вниз с сильным дифферентом на нос, как на салазках с горы…

* * *

— Глубина десять тысяч восемьсот пятьдесят метров. Скорость погружения — ноль двадцать шесть метров в секунду. Температура за бортом — плюс двадцать семь…

«Пионер» опускался в манере падающего листа, медленно и плавно. Хотя восходящие течения ощутимо покачивали батискаф.

— Отчего так тепло? — пробормотала Инна. — Прямо, как на Черном море летом…

— Скоро увидите… — заворчал Эдуард Второй.

Наташа внимательно посмотрела на него — спина напряжена, пальцы нежно ласкают рычажок джойстика… И вода за смотровыми окнами помутнела…

— Держитесь!

«Пионер» резко вздернул корму, его закачало с борта на борт, одновременно вращая против часовой, а в свете прожекторов набухали клубы темной взвеси.

— «Черные курильщики»! — ахнула Ивернева.

— Они самые! — оскалился пилот. — Добро пожаловать в «Долину Дымовых Труб»!

Оранжевый столбик глубиномера подполз вплотную к отметке «11 000 м».

— Глубина — десять тысяч девятьсот шестьдесят метров, — оповестил синтезатор бортового компьютера. — Температура за бортом — семьдесят градусов Цельсия…

— Ого! — охнула Инна.

— Считайте, что мы постучались в ворота ада! — оскалил зубы Эдуард Второй. — Да-а… Натоплено тут порядком! Мало того… Слышите, как моторы воют? Тут как бы и не вода кругом, а концентрированный рассол! Такой куда тяжелее «нормальной» морской аш-два-о… Ниже нам не погрузиться — вытолкнет, как поплавок! Спустим «Октябрёнка»! — он тревожно оглянулся, закидываясь румянцем. — Девушки, вы… того… лучше сотрите! Ладно? Мы его так только среди своих называем…

Девушки закивали дуэтом, а под их стройными ногами что-то тихонько лязгнуло. В днище раскрылся люк, и на свет прожекторов выскользнул подводный беспилотник, смахивающий на желтую торпеду, короткую и пузатую. Блеснул, разматываясь, тонкий провод из оптоволокна.

— Глубина — одиннадцать тысяч восемьдесят метров… — бубнил пилот, считывая телеметрию. — Температура воды — двести пятьдесят семь градусов…

— А видео можно будет переписать? — жадно спросил Эдуард Первый.

— Поллитра, — фыркнул Эдуард Второй, отставляя большой палец и мизинец в известном жесте, — и хоть видео, хоть аудио… Шучу! Чего бы и нет? Перепишешь… Дно!

«Октябренок» скользил по-над самой поверхностью, покрытой комковатым рыжим наметом. Подальности дыбились конусы и хрупкие башни «черных курильщиков» — перегретая «вода» из недр земной коры, до предела насыщенная солями металлов, фонтанировала клубящимися султанами, и впрямь походя на шлейфы черного, копотного дыма.

Но даже здесь, в водянистом пекле, плодилась и размножалась жизнь. Целые груды неказистых раковин, с наростами и гребнями на створках, копились у трещин, бурлящих сероводородом. Повсюду колыхались полупрозрачные бактериальные маты — бесчисленные скопления мельчайших экстремофилов, смахивавшими на студенистые ворохи волос и пуха.

— Ай! — Инна коснулась смотрового окна, и отдернула руку.

— Не обожглась? — с тревогой спросила Наташа.

— Да н-нет, вроде… — неуверенно пробормотала Дворская.

— Всё засняли? — нетерпеливо осведомился Эдуард Второй. — А то «Октябренку» надоело греться…

— Всё, что могли! — с чувством выдохнул Эдуард Первый, опуская камеру, и льстиво заметил: — Но по оптоволокну качество лучше.

— Так, еще бы… — самодовольно хмыкнув, пилот склонился над боковой консолью. — Сейчас, только пробы возьмем…

— Левицкий! — цыкнула Наташа.

— Да чё я-то? — обиженно вскинулся «режиссенто». — До этого «куряки» метров сто или двести! Как я сниму?

— Да всё нормально… — проворчал Эдуард Второй. — «Октябренок» поделится… Гляньте, какая картинка четкая!

На экране было хорошо видно, как манипуляторы беспилотника, сложенные втрое, развернулись, и аккуратно зачерпнули донные отложения.

— Ага… Сейчас… — бормотал глубоководник. — Еще саму «трубу» колупнем…

Левицкий навел камеру на Эдуарда Второго, но тот даже не заметил оказанного ему внимания. Управляя «Октябренком», он отрывисто комментировал:

— «Курильщики» извергают геотермальную… ювенальную воду, разогретую до четырехсот градусов… Она не кипит только потому, что давление здесь — тысяча сто атмосфер…

— А почему она такая черная? — дрогнувшим голосом спросила Инна, и поднесла микрофон пилоту.

— Это всё сульфиды металлов… — натужно выдавил тот, будто на своем горбу тащил беспилотник. — Геотермальный кипяток сливается с холодной океанской водой — и сразу выпадают соли железа, никеля и меди, а они окрашены в черный… Потом водичка еще сильнее остывает, до трехсот, до двухсот пятидесяти — и тогда уже выпадают сульфиды цинка и марганца, которые белого цвета. Видите? Вокруг конуса всё будто грязным снегом усыпано! Сейчас…

Взяв пробы, глубоководник повеселел.

— К всплытию готовы? — громко спросил он.

— Ага! — радостно ответила Инна.

— «Октябренок», домой!

Вернув на место «малолетку», батискаф медленно поднялся над «Долиной Дымовых Труб», качаясь в восходящих потоках, и тут прорезался голос «сверху»:

— «Пионер», это суша! «Пионер», это суша! — нудно бубнил звучатель. — Ответьте!

— Суша, это «Пионер»! — подхватился пилот. — У нас всё в порядке!

— Уф-ф! Почему молчали?

— Да не слышали мы! Здесь сильнейшая конвекция! Возможно, ультразвук просто не доходил до нас! — Эдуард Второй, словно заглаживая вину, быстро добавил: — Приступили к всплытию!

— Понятно, — вздохнула «суша». — Эдик, отставить всплытие. Балласт еще не сбрасывали?

— Н-нет. А…

— Где-то на границах «Бездны Тускароры» терпит бедствие еще один глубоководный аппарат. Мы сами… вот только что узнали об этом! Помнишь, когда на «вертушке» подлетали, в паре миль от нас красная посудина болталась? Ты ее еще траулером обозвал. А это судно сопровождения батискафа «Дипси Челленджер»! На нем сам Джеймс Кэмерон спускается! Спускался… Завис! Опуститься никак — сварится, и подняться не может — заклинило замки на бункерах с балластом!

— Поня-ятно… — забормотал пилот. — А с кислородом у него как?

— Часа на четыре должно хватить.

— Понятно… Переключите этот их «траулер» на меня! Достанут они?

— Да должны! — оживились на «суше». — Радиус действия — тридцать километров!

— Понятно. Конец связи.

Эдуард Второй криво усмехнулся, и подмигнул Наташе.

— Везет вам, как… утопленницам!

Тот же день, чуть позже

Кирибати, ПМТО «Табитеуэа»

«Сапсан» летел над океанскими валами в неумолчном реве и брызгах — пенная дорожка, взбитая реактивными выхлопами, утягивалась до горизонта.

У Вайткуса захватывало дух от полета над волнами. Авиалайнер мчится вдвое быстрей, но его бешеная скорость не ощущается, а здесь…

Блещущие волны накатывались, утекали под заостренный нос. Пятьсот километров в час!

«Сапсан» пересек экватор, и командир заглушил первый и шестой двигуны. Экраноплан чуток просел, почти касаясь днищем пенных гребешков.

— Подгребаем! — крикнул Киврин, оглашая анфиладу отсеков вдоль низковатой палубы.

— Етта… — внушительно начал Арсений Ромуальдович. — Не ори, не дома. И дома не ори.

— Поорешь там, как же! Натаха живо утихомирит!

Корнеев сумел обогнать Володьку в тесном центральном проходе, и подпустил ехидцы:

— Выйдешь на пенсию, напишешь «Записки подкаблучника»!

— Ой, а сам-то? Я хоть напишу, а тебе Ядзя не даст! Скажет: «Только под моей редакцией!»

Пока Витёк мучительно искал достойный ответ, Вайткус примиряюще захмыкал:

— Все мы немного подкаблучники… — и тяжко вздохнул.

— «Ходовая»! — отгулом донесся голос командира «Сапсана», каптри Пьянзина.

— Есть, «ходовая»!

— Удерживать курс корабля!

— Вас понял, курс сорок пять удерживаю!

Плоские атоллы почти не возвышались над волнами, и узнавались визуально лишь по рядам лохматых кокосовых пальм. Затем из вод поднялись здания — аккуратные сборные коттеджи, плоские ангары и цеха местной фабрики, выстроенные спецами «Зарубежстроя».

Последними проявились корабли.

На рейде в лагуне стоял ТАВКР «Минск». С его палубы поблескивал строй «Яков-141», выглядевших издали лакированными модельками самолетиков.

А вот самый здоровенный корабль даже не пытался зайти во внутренние воды Табитеуэа — большой атомный разведывательный корабль «Урал» дрейфовал в океане, светясь белыми сферами, прячущими РЛС. Картинка!

Движимый двумя моторами из шести, «Сапсан» плавно приводнился, сбавляя скорость до «пешеходной». Большой минус экраноплана, как, впрочем, и судна на воздушной подушке — паршивая маневренность. Его не развернешь на месте, а в поворот надо вписываться загодя, по широкой дуге. Впрочем, неумеха и на велике не свернет, а человек умелый справится со всем, что движется.

Со свистящим рокотом «Сапсан» рассекал голубые воды лагуны. Глухой гул реверса — и «летучий корабль» отшвартовался, со скрипом потершись носом о вывешенные кранцы.

— Иа ора на! — на пирсе запрыгали молодые зубастые парни в одних шортах, смуглые и босые. — Иа ора на!

Выглянув из люка, Вайткус помахал в ответ, вызвав у местных взрыв энтузиазма.

— Арсений Ромуальдович! — трубно взревел командир экраноплана, слегка заплывший атлет. — Объявляется перерыв на заправку, профилактику и чек-ап. Часика три можете погулять… Соблазнить хорошенькую вахине — или налопаться манго — они тут дюже сочные!

— Вахине? — ухмыльнулся Арсений.

Переждав обильную порцию гогота, он услыхал жизнерадостный ответ Пьянзина:

— Само собой, местных женщин не сравнить с русскими красавицами, зато они очень покладисты и совершенно не капризны. А наших просто обожают! Водят повсюду, и лопочут: «Мы…» М-м… Как же они себя называют… Экскурсоводы? Нет… А! Гиды! Вертят попами, и — «Мы — гиды!» Хе-хе…

Подумав, Вайткус переоделся в «тропичку», и сошел на гостеприимный берег. Давненько его не водили на экскурсию…