Целитель. Приорат Ностромо

Глава 13

Среда, 21 апреля. Ближе к вечеру

Тихий океан к востоку от острова Онекотан,

борт д/э «Богатырь»

Второй час я бесцельно шатался по палубе. Была, правда, попытка засесть в каюте, наедине с компом, и поработать на благо, но ее не засчитали — беспокойство гнало меня наверх, под зябкое солнце.

Хотел было присоседиться к Рите, но застыдился, и ушел на цыпочках. Моя разлюбезная серьезными делами занималась — отвечала на звонки, переговаривалась то с Останкино, то с Северо-Курильском, связывалась с «Пионером», — что ж ей, еще и суженому слезки вытирать?

А когда я в третий раз спустился в каюту, и тут же покинул ее, вернувшись на шкафут, то рассмеялся, хотя и немножко нервно. Мне стало понятно, от какой истины я бегаю. Она изумляла меня, эта истина, приводила в смятение, но в то же время странно успокаивала.

С каждой минутой я всё больше, всё полнее уверялся в том, что действительно люблю Инну, что расточаемые ей некогда признания шли не от руки, а от сердца. И всё, что было между нами, начиная с того далекого февральского дня, когда я влюбился в эту милую дурёху, случилось не зря. И завилась наша с ней мировая линия, пусть и ломаная местами, кривоватая, но общая…

«Две ниточки сплелись…»

Удивительно, но за Талию я не переживал так, как за Инну — моя прелестная «ведьмочка» куда способней меня. Я давно признал превосходство Наташиного разума, Наташиной души, и обладать ее телом бывало даже лестно.

И ведь не случайно Рита дружнее именно с Наташей — они обе натуры сильные, волевые, а вот я насчет них ошибался.

Мне, к примеру, казалось, что у Сулимы научный склад ума, что статус донны Фальер — ее высший уровень, а она вдруг раскрылась совсем с иной, творческой стороны, прославившись, как Лита Сегаль!

Я даже Иверневу долгое время представлял «гуманитарием с уклоном в технаря»! Ну, и где была моя хваленая смышленность? Наташа, вон, штурмует заоблачные научные вершины!

Я ведь слежу за тем, как продвигается ее докторская, а теория интуиции — это по-настоящему мощно. Там и психофизиология, и кибернетика с квантовой механикой… И прямой выход к машинному интеллекту, к эвристическим метапрограммам, да чуть ли не к разумным роботам!

Ага… Подходит к тебе голый здоровяк вот с таким кулаком, и рокочет: «Your clothes. Give them to me! Now!»…

А вот Инна — женщина до кончиков ногтей. Блондинка. Балбесина. И весь свет в ее окошке — любовь ко мне.

Когда я беру на руки Риту, она вспоминает восхитительную ночь после выпускного вечера. Хватаю в охапку Наташу — ей приходит на ум незабываемый дофаминовый шок, великолепное безумие страсти, когда наши зиготы слились, обещая рождение Леи. И так ли уж случайна была та «побочка», когда Талия угостила меня «кофием по-бедуински»?

Да нет, нет, пускай это и было сердешным коварством — я только благодарен Наташе! Но вот Инна, хоть и частенько включала стервозину, оставалась ребенком, наивным и невинным, даже в тот день, когда изменила Видову со мной.

И я жалею ее. И люблю. И томит, томит меня тревога, все нервы уже повымотала!

Набродившись по палубе, наглядевшись на темную зелень волн, я снова спустился по трапу вниз. Задержался у каюты Каплана… И пошел себе мимо. До распахнутой двери здешнего «хакера» — молодого и, как водится, бородатого Юрика, живо напомнившего мне «манагеров» из «нулевых».

В роскошных парусиновых штанах и тельняшке, Юрик глядел на дисплей «Коминтерна-8» с усталой мрачностью в глазах. Одно лишь искупало его внешность, схожую с извратом в моем «прошлом будущем» — полное отсутствие «татушек».

Прислонившись к переборке, я поставил ногу на высокий комингс, и поинтересовался скучным голосом:

— Дебажишь?

— Типа того, — буркнул айтишник, продолжая угрюмо заклинать монитор.

Я оттолкнулся плечом, и вошел.

— Давай, помогу.

— Чего-о? — растянулся ответ, с высот профессиональной спеси упадая до низин брезгливого игнора.

— Вот молодежь пошла… Никакого почтения, — вздохнул я, бесцеремонно сгоняя хозяина с удобного кресла, и протянул руку: — Михаил Гарин.

— Ух, ты… — Юрик растерянно пожал мои пальцы.

Вдвоем мы докопались до «багов», и вылечили микроЭВМ.

— Нормально! — крякнул айтишник. — А это правда, что ты «Ампару» за две недели накатал?

— У-у-у… — завел я. — О том периоде моей бурной молодости еще и не то сочиняли! Один молчел, помню, всё допытывался, откуда у меня взялась разводка печатной платы? А в чем проблема, интересуюсь. Прекрасно разводил на миллиметровке! Сперва компонуешь элементы, отмечаешь контакты, потом простым карандашом проводишь трассировку соединений. По точкам на миллиметровке сверлишь отверстия, набираешь рейсфедером или шприцем нитрокраску, рисуешь дорожки, потом травишь…

— Да не-е, — отмахнулся Юрик, — тут вопроса нет! А как же «оську» писать? Пусть даже шесть килобайт? Не с клавы вбивать, а каким-то… этим… пультиком с тумблерами? Это ж… Ого!

— Ого, — согласился я. — В простых машинных кодах. Можно успеть за три месяца, по три часа в день, аки пчела… Вопрос: а зачем? Лично я коварно проник в папин институт, по блату получил доступ к мощной ЭВМ. Написал под нее кросс-ассемблер на ЯВУ и слепил программатор…

— И всё сразу набирать набело, — недоверчиво прищурился айтишник, — без синтаксических и логических ошибок?

— Ага! — хладнокровно кивнул я. — Будут ошибки — стираю ультрафиолетом, и прогаю заново. Но это только базовую часть «оськи»! Плюс чуток служебных функций, вроде вывода байт с адреса ОЗУ на экран в шестнадцатеричном виде… Ну, вот смотри! Набираем набело, на ручном программаторе. То есть, вводим адрес в двоичном виде переключателями, вводим байт тем же способом, нажимаем кнопку программирования, и так далее, всё переключателями и ручками, до посинения. И то, в этом режиме надо набрать только два килобайта! А у меня в распоряжении была БЭСМ-6 и кросс-ассемблер! И я уже на ней писал «асм» и БИОС для «Коминтерна-1», да и код в ОЗУ микроЭВМ заливал с нее же. Всё! Ассемблер есть, дальше можно писать на нем отладчик и интерпретатор Бэйсика. Бэйсик… Ну, пусть даже восемь килобайт машинного кода, но теперь-то можно писать на «асме»!

— Ну-у, «ось» — это еще и планировщик процессов, — внушительно начал Юрик, — и…

— Стоп! — вскинув руку, я заговорил с большим чувством: — Пойми, мне не нужен был планировщик процессов! И компоновщик не нужен, и загрузчик исполняемых файлов, и драйвера внешних носителей! Зачем? Мне нужно было, всего-навсего, показать работающую микроЭВМ! А для этого вполне достаточно текстового редактора… М-м… Ну, там, навороченного калькулятора, да пары игрушек, вроде «Тетриса». И всё! Понимаешь? Показать и доказать, что не обязательно программист, а любой человек, школьник или домохозяйка, может сесть за «Коминтерн-1» — и юзать!

Тут в коридоре торопливо затопали, и разнесся ликующий голос Каплана:

— «Пионер» всплыл! Они вернулись! Ура-а-а!

Тот же день, ранее

Курильский желоб, борт АГС «Пионер»

Отыскать батискаф на поверхности океана, пляшущим на волнах, куда легче, чем во тьме глубин. Нащупать сонарами крохотный «Дипси Челленджер» можно было в радиусе сотни метров, а с сорока — разглядеть его в луче прожектора. Вот только вокруг вечный мрак на многие, многие мили!

— В принципе… — ворчливо рассуждал Эдуард Второй, глазами шаря по приборам. — Мы знаем глубину, на которой завис Джимми, да и Долина Дымовых Труб не шибко велика, а на этой посудинке, — он похлопал по борту «Пионера», — можно хоть неделю не всплывать! В курсе, как она сокращенно зовется?

— ГОА! — авторитетно заявила Инна. — «Глубоководный обитаемый аппарат».

— Одну букву угадали! — хихикнул пилот. — АГС! «Атомная глубоководная станция». Так что… Всё, мы у края желоба!

Лучи прожекторов отразились от слоистого каменного склона, круто опадавшего вниз. Батискаф прошелся вдоль обрыва на север, и повернул на запад.

— Ну, мы-то можем хоть до следующей пятницы кальмарами любоваться, — пробурчал Эдуард Второй. — А у Кэмерона кислород на исходе… Да еще всплывать часа два! Вообще, — озлился он, — «Дипси Челленджер» проектировал конструктор-маньяк для маньяка-глубоководника! Всё по-минималке! Сидит там, скрючившись — ни ног не вытянуть, не разогнуться! Зато огромная осветительная панель — и камеры!

— Наш человек! — ухмыльнулся Левицкий.

— А там что-то есть… — неуверенно молвила Инна. — Вон, на кругленьком экранчике… С краешку!

— Да-а… — затянул пилот, вдохновляясь. — Есть сигнал! Похоже, кашалот заныривает… Тьфу, ты! Какие киты на такой глубине!

— Может, гигантский кальмар? — загорелся Эдуард Первый.

— Может, — серьезно обронил Эдуард Второй. — Мне попался однажды архитойтис… Вытягивался метров на двадцать, но вся длина… Вот у вас, девчонки, ноги от ушей, а у кальмара — щупальца!

— Абиссальный комплимент! — прыснула Инна, и заерзала: — Он, он это! Смотрите!

«Пионер» прибавил ходу. Сонары всё четче обрисовывали вытянутое по вертикали… тело? Или все-таки корпус? Тут вспыхнули светодиодные панели штатовского батискафа, хоть и пригашенные толщей воды, и пилот довольно крякнул.

— Нашли!

Сбавив ход, он торопливо заговорил, склоняя голову к усику микрофона:

— Суша, это «Пионер»! «Дипси Челленджер» обнаружен!

— Левицкий! — Наташа осерчала.

— Снимаю! — выпалил «режиссенто».

АГС плавно описал круг, словно дивясь американскому собрату-уродцу.

— Попробовать за верхний стабилизатор? — проговорил Эдуард Второй, соображая, и выдвинул из-под пульта маленькую панель.

Глухо лязгнув, разложился коленчатый манипулятор, раз в десять мощнее того, коим орудовал беспилотник. Медленно, словно неуверенно, металлическая клешня загребла… Прицелилась… И мягко ухватилась за верхний стабилизатор «Дипси Челленджера», торчавший как сучок на стволе.

Динамик на пульте засвистел, захрипел, и неожиданно ясно выдал:

— Howdy, folks! Are you Russians?

— Hi, James! They are the very ones! — ответил пилот, свободной левой рукой пробежавшись по клавишам пульта. — How are doing with air?

— It’s fine! That’s enough for two hours!

— OK, let’s start the climb!

Эдуард Второй решительно вдавил кнопку, обычно прикрытую колпачком, и через корпус передалось гулкое грохотанье — это чугунный балласт, отлитый в шары, сыпался из бункеров.

Однако сброшенного груза было явно недостаточно — «Пионер» всплывал, но очень медленно. Пилот развернул все четыре водомета соплами вниз, и дал полный ход. Привычный гул перегретого пара в реакторе поднялся октавой выше.

Минул час, но сверху не пробивался ни единый квант света.

— James, how are you?

— Normally… — был хриплый ответ.

— Что толку его вытаскивать? — озлился Эдуард Второй. — Задохнется же!

Выдвинув второй манипулятор, он осторожно постучал им по балластному бункеру «Дипси Челленджера».

— What was that? — задышливо спросил Кэмерон.

— The best method — Russian kuvalda! — бодро ответил пилот. — Sledgehammer!

Третий удар основательно сотряс творение конструктора-маньяка. Что-то тихо клацнуло, и электромагнит сдался — металлические пластинки балласта посыпались на дно.

— Ну, вот… — ворчливо прокомментировал Эдуард Второй. — Раз! — и минус полтонны!

«Русская кувалда» и наддув исправила — по бокам американского ГОА вздулись два серых баллона, резко придавая плавучести.

В кабине «Пионера» было темно, полный мрак разгоняли огни пульта, да отсветы снаружи, поэтому слабое сияние солнца, добравшееся с поверхности, заметили все. Сначала корпус «Дипси Челленджера» за окнами выделился из бархатистой тьмы смутной фиолетовой тенью, затем батискаф приобрел более определенные, хоть и размытые густо-синие формы.

— Thanks, buddies! — выдохнули динамики.

Там же, позже

Солнце закатывалось, подпаливая огненной краснотой маленькие тучки, редкие и рваные, как ветхая кисея. Океан лениво гнал легкие волны. Волны плескались и журчали, не доставая до башенки люка «Пионера».

Рядом, толкаясь в борт, покачивался «Дипси Челленджер» — в горизонтальном положении его удерживал третий распухший баллон — оранжевого цвета.

Сам Кэмерон, вымокший, но абсолютно счастливый, сидел на палубе советского батискафа, привалившись спиною к рубке.

— Christ, that felt good… — блаженно вытолкнул он.

Наташа, присевшая рядом, глянула на спасенного искоса. Весь последний месяц Иверневой не давала покоя одна мысль, что зудела и зудела в голове.

Ровно десять лет назад Миша рассказал ей об эпичной мелодраме «Титаник», которую снял вот этот самый человек, что жмурится на заходящее светило. В прокат картина вышла в марте, но это там, в Штатах. Пока фильм переозвучат на русский… В СССР его покажут, наверное, в мае… Да не в этом дело!

Кинокартина названа иначе — «Сердце Океана». Вот это и мучало Талию.

Миша никому, кроме нее, о «Сердце Океана» не рассказывал, тем более с привязкой к «Титанику» и цвету ее глаз. И она не раскрывала их интимную тайну… Выходит, что Миша раздавил ненароком ту самую бабочку?..

Исчерпав весь запас терпения, Наташа небрежно спросила, переходя на «инглиш»:

— Скажите, Джеймс, а почему ваш последний фильм так назван? «Сердце Океана»… Хм. В честь кулона из танзанита?

— О-о, — затянул «режиссенто», оживляясь, — это очень занятная история! И название придумал вовсе не я, а… одна женщина по имени Исида. Я далек от романтики, и хотел назвать картину просто… даже очень просто: «Титаник». А зимой передумал! Я к тому времени… еще до прошлого Рождества… здорово «подсел» на генеративную нейросеть «Исидис» — и пришел к выводу, что это вовсе не бездушный робот, а живое, разумное существо, обладающее не только интеллектом, но и интуицией, чувством юмора и даже сарказмом. Окончательно я в этом убедился, когда Исида нарисовала мне несколько рекламных постеров к «Титанику». Я до того был впечатлен ими, что сходу поменял название на «Сердце Океана». Согласитесь, так гораздо лучше!

— Соглашусь, — мило улыбнулась Талия.

Душа ее успокоилась, как океан вокруг. Миша не наступал на бабочек… Ну, а о том, что она — «мама» Исиды, умолчим…

— Лю-юди! — донесся голос Инны из недр батискафа. — «Богатырь» от нас в двадцати милях, «Мэрмейд Сапфир» чуть дальше. Скоро оба причапают!

— Левицкий! — воззвала Ивернева.

— Да иду я, иду! — ворчливо отозвался Эдуард Первый. — Посидеть уже не дают…

Малиновое солнце боязливо, калёным краешком, коснулось темнеющего горизонта, и словно растеклось по волнам, нагоняя багровый сумрак. Восстававшие из вод мачты «Богатыря» чернели внахлёст, штрихуя алый диск. Классика!

Наташа вздохнула. Вот и сказочке конец… Страшной сказке со счастливым концом.

Скоро, очень скоро подвалит судно снабжения, и ими снова завертят дела. А пока…

А пока «Богатырь» всё еще далеко, и не глушит величавую тишину вечного наката, где шуметь позволено лишь волнам.

Четверг, 22 апреля. День

«Гамма»

Тихий океан, атолл Рароиа

Вайткус не спал часов с пяти утра. Возраст…

Лежишь, дремлешь, мысли перебираешь…

Губы его дрогнули, складываясь в улыбку.

Маруата… В переводе — «Тень облаков»…

Смуглая и миниатюрная, «гидесса» перекидывала копну черных волос на маленькую, но высокую грудь… Босые ножки уминали белейшие коралловые россыпи… Такой она ему и запомнилась.

Перистые листья пальм то целомудренно смахивали тени на юркую попку, то бесстыдно выставляли ее сверкать на солнце…

А рядышком, в двух шагах, блистала нереально голубая лагуна, и реял в лазурной выси фрегат, притворяясь огромной ласточкой…

Смешливая и озорная, в любви Маруата оставалась дикаркой, не знающей приличий, и не умеющей притворяться. Стоило ему потянуться к ней, как девушка ослепительно улыбнулась — и сбросила легкое платьице.

«Ты такой большой… — жарко лопотала вахине, уже дважды извалянная в песке. — Такой добрый… Я хочу любить тебя еще и еще, долго-долго…»

Смущенное бормотание любовника Маруата слушала, смутно улыбаясь.

«Старый я совсем… — выталкивал Арсений, впервые стыдясь своих лет. — Восемьдесят семь скоро…»

Девушка весело рассмеялась, встряхивая иссиня-черной гривой, шаловливо потерлась о Вайткуса грудями, и медленно, томно потянулась к его уху.

«Ты не старый, а большой… — шептала она, перебирая пальцами седые волосы. — И очень хороший…»

Маруата радостно взвизгнула, опрокинутая на спину, заерзала, подставляясь — ножки врозь, и вся навстречу! Выдержало сердце, сдюжил организм… Арсений Ромуальдович вздохнул.

Марта…

Забавно, но лишь вечером, когда «Сапсан» отплыл из ПМТО, его удивило сходство имен — супруги и «гидессы». Марту он забыть не сможет, а Маруату не хочет забывать…

С кряхтеньем сев, Вайткус оглядел тесную каютку. Узкая койка, откидной столик под круглым иллюминатором, коврик перед дверью. Одеваешься, когда — постоянно задеваешь гулкую алюминиевую переборку…

Натянув флотские шорты, обувшись, Ромуальдыч вышел в коридор, наполненный гулом и свистящим рокотом. Теплая вода, плескавшаяся в умывальнике, не бодрила, но как будто разгладила лицо, а чистое «вафельное» полотенце стерло сонливость.

Вернувшись в каюту, Вайткус накинул рубашку и выглянул в иллюминатор. Времени… Он посмотрел на серебряный «Ролекс». Ага… Второй час, как Володька перетащил их в гамма-пространство.

А вокруг — острова Туамоту. Детская мечта! А уж Рароиа…

Арсений нахмурился, и присел на скрипнувшую койку.

Марта…

Жена отошла зимой. Усохла за осень, а к декабрю слегла, и всё нашептывала ему, где похоронить, да где отпеть. Так и померла, не договорив. Выдохнула — и не стало Марты, одно лишь тщедушное тельце едва морщило накрахмаленную простыню, словно насмехаясь над былою красотой.

Маруата…

Как этой девчонке удалось растормошить его, избыть вялую горечь! Трижды заниматься любовью за каких-то полдня! В его-то годы…

«Я не старый, — вспомнил Арсений с нежной улыбкой, — я большой!»

— Внимание! — разнеслось по громкой связи. — По местам посадочного расписания! Дрон — к запуску!

Вайткус резко подался к иллюминатору — в нескольких кабельтовых, прямо по курсу, гнулись кокосовые пальмы. Рароиа…

* * *

«Сапсан» перелетел рифы с подветренной стороны, и мягко осел на воду лагуны. По инерции заехал днищем на скрипучий песок.

Пьянзин первым соскочил на берег, вторым был Вайткус.

Пышные кроны пальм смыкались, даруя зеленистую тень, отсвечивая круглыми боками зреющих кокосов.

Пышный кустарник осыпан белоснежными цветами, в благорастворении воздухов парили птички с перьями того же невинного цвета, что и лепестки…

А посреди тропического парадиза перекашивалась убогая хижина, крытая пальмовыми листьями. Перед нею, выстроившись в ряд, стояли трое робинзонов — грязных, заросших оборванцев.

Их трясло от волненья, а полубезумные глаза таращились синими и карими кругляшами.

— Хэллоу! Нас послали за вами, — официально улыбнулся Пьянзин, переходя на английский. — Кто из вас Майкл Дорси?

Из строя вышагнул тощий и сутулый доходяга, похожий на попа-расстригу.

— Кто вы? — хрипло и невнятно выговорил он.

— Не беспокойтесь, — зарокотал Вайткус. — Мы из вашей родной «Альфы»!

Робинзоны мигом оживились, улыбчиво разевая беззубые рты.

— Я Дорси! — сознался расстрига.

— Я Николс, — проскрипел его товарищ с неподвижным лицом и потухшим взглядом.

— Ван Хорн, — неуклюже поклонился самый косматый.

Арсений Ромуальдович внимательно осмотрелся.

— А где четвертый? Карлайл, кажется?

Дорси развел руками.

— Рон… Ушел от нас. Давно уже… Разругался со всеми, подрался — и ушел…

Лестер Николс передернулся.

— Рон не ушел, — вытолкнул он с натугой, мрачно глядя в сторону. — Он уплыл!

— Куда? — удивился Пьянзин.

— Да я-то откуда знаю? — ответил Николс с ноткой агрессии. — Уплыл… На яхте. Я сам видел… — помолчав, будто прислушиваясь к себе, он неохотно добавил: — Ровно три года назад… Я каждый день черточку ставлю… ножом на доске. Во-он там, на берегу, где риф. Доска тяжелая, будто каменная, ее бог знает когда штормом забросило… Вырежу семь черточек — и перечеркиваю. Неделя прошла… Насчитаю пятьдесят две недели — год минул… А в тот день… — Лес замер, невидяще глядя в пространство, и снова обмяк. — В тот самый день я плот смастерил. Буря прошла, и целую связку огромных пластмассовых поплавков закинула. Наверное, с какого-нибудь японского траулера сеть сорвало… А я на связку этих поплавков — настил, и сам сверху! Лагуна тут мелкая, вода спокойная… С самого утра плыл. А Рон на том конце атолла прижился, где раньше деревня стояла. Миль двадцать отсюда. Там его лачуга, и кострище… Только самого Карлайла я уже не застал. Зато видел яхту! Большая, такая… Она как раз пролив миновала, и ложилась на новый курс. К северу.

— И далеко была яхта? — недоверчиво нахмурился Дорси.

— Да где-то… За сотню ярдов от меня, — Николс равнодушно пожал костлявым плечом. — Называлась… «Дезирада», вроде.

— И ты не задержал ее⁈ Не просигналил⁈

— А зачем? — выговорил Николс с убийственным спокойствием. — Мне и здесь плохо…

— Всё с вами ясно… — забурчал Пьянзин, и вытянул руку в приглашающем жесте: — Прошу на борт!

Суббота, 24 апреля. День

Москва, площадь Дзержинского

Елена фон Ливен не слишком тряслась над своим статусом. И, когда освободился отдельный кабинет на цокольном этаже, рядом с «внутрянкой», она сразу заняла его.

Невозможно думать в общем помещении! Как сосредоточиться, если трое коллег всячески наводят суету? А тут…

Окна, правда, подвальные, да и те прикрыты щитами, зато тихо, как в пещере гималайского отшельника.

Первым делом, товарищ полковник затащила в кабинет пластиковую доску — из тех, что частенько мелькают в детективных сериалах, вроде «87-го участка», снятого Говорухиным по сценарию Эда Макбейна… Или Эвана Хантера? Ну, неважно.

Порывшись в папке, Елена прицепила на доску две фотографии — Гальцева, агента МИ-6 под оперативным псевдонимом «Кесарь», и Аркадия Панкова. Сняв колпачок с маркера, провела между снимками жирную линию.

— Связь между вами, голубчики, точно имеется… — хищно ворковала княгиня. — Знать бы, какая…

«Кесарь», вроде бы, раскололся на допросе. Он много и подробно говорил о вещах второстепенных, а то и вовсе третьего плана. Вся его болтовня проверена, вот только сей объемный ворох фактов здорово напоминает ту самую кучу опада, в которой легко спрятать важные листики…

Гальцев, он же «крот», он же «Кесарь», охотно поведал историю о том, как ему удалось рекрутировать жадного и тщеславного Панкова, как подговорил его накатать кляузу на Гарина.

Ну, а если это лишь часть правды?

Насупившись, Елена вывела в сторонке букву «гамма», и провела от нее стрелочку к вензелю «альфы». Информация, полученная от Ромы Почкина, не давала расслабиться.

Физик-межпространственник прислал кучу распечаток с трехэтажными индексами, а в сухом остатке — тревожный факт.

Три года назад, в последние дни апреля, установка межпространственных полей на Луне зафиксировала явление класса «переход» между «Гаммой» (предположительно, из Калифорнии) и «Альфой» — в районе озера Тенис, что в Новосибирской области. Тамошние оперативники обещали перерыть окрестности лесного водоема, а ей уже сейчас, до зуда, до щекотки хотелось связать явление с Панковым! Ведь Аркаша именно тогда устроился на работу в Академгородке…

Что это? Она интуитивно нащупала связь — или подгоняет факты под версию?

В дверь вежливо постучали, и в кабинет заглянул дежурный лейтенант.

— Разрешите, товарищ полковник? Прибыли те американцы… Из «Гаммы».

— О! Отлично! — обрадовалась фон Ливен. — Давай их сюда!

— Есть!

Минуту спустя троих «робинзонов» — чистых, переодетых, бритых и стриженных — завели в кабинет. Американцы настороженно поглядывали вокруг, мялись и не знали куда им руки девать — то ли независимо сложить на груди, то ли покладисто завести за спину?

— Добрый день! — Елена непринужденно уселась на край своего стола, и вытянула руку к дивану. — Присаживайтесь!

Троица осторожно устроилась на кожаных подушках.

— У вас отличное произношение, — опасливо подал голос Дорси.

— Не удивительно, — бегло улыбнулась княгиня. — Я родилась в Штатах. Но не обо мне речь. Прежде всего, хочу успокоить — вы свободные люди, никто вас не загонит в ГУЛАГ и не отдаст на расправу СМЕРШу. Просто некоторое время вы побудете под наблюдением, в том числе и врачей. Сами понимаете, если взять вас, и отправить в Америку, мигом возникнут проблемы. Куда делся «Атлантис»? Где вы сами пропадали десять лет? Ну, и так далее… Одно могу обещать твердо: мы незаметно разузнаем всё о ваших семьях, и передадим вам фотографии или видеозаписи. Возможно даже, что в близком будущем нам удастся организовать встречу с вашими родными. Но тут всё зависит не только от нас… Сами подумайте, каково будет вдовам узнать, что мужья живы и здоровы?

Дорси и Ван Хорн истово закивали, а Николс лишь бросил на Елену тусклый взгляд, и опустил глаза, пробормотав:

— Небось, недолго плакали… Давно все замужем опять…

— Могу просветить, — усмехнулась фон Ливен. — Не знаю, с кем жила Кэтрин Дорси, но сейчас она одна. Лайза ван Хорн лет пять назад вышла замуж, оставив в новом браке прежнюю фамилию. Развелась через пару лет. Энни Николс, насколько нам известно, не заводила ни мужей, ни любовников.

Лестер сгорбился, и спрятал лицо в ладонях.

— Простите… — глухо выговорил он.

— Пустяки, Лес, — смягчилась Елена, слезая со стола. — Вы все изрядно натерпелись, и большое вам спасибо, что не сдали здешние секреты тамошним ловкачам…

— Да ладно… — смутился Дорси, вставая.

— Нет, Майк, — серьезно сказала княгиня. — У вас же был выбор, но вы решили удалиться в изгнание ради безопасности своего родного мира.

— Ну уж… — вытолкнул Николс. Взглядом скользнув по доске, он воскликнул: — О, и Рон у вас?

Фон Ливен промолчала, лишь бы скрыть свое изумление.

— Да это его штарая фотография, — зашамкал Джон. — Видишь, в белом халате…

— Да где старая⁈ — вознегодовал Лестер. — Вот! — он щелкнул по снимку Панкова. — Видишь? Бровь рассечена! Это я ему заехал, лет пять назад! Помнишь, как мы сцепились на Рождество?

— Да, дейштвительно… — закряхтел Ван Хорн, и криво усмехнулся: — Но вштречатьша ш этим выродком… Ни жа што. Иначе я ему вторую бровку рашшеку!

Елена гостеприимно отворила дверь, еле сдерживая нетерпение.

— До свидания, джентльмены! На будущей неделе вас отвезут к дантистам… И не беспокойтесь, у нас медицина бесплатная!

Выпроводив «робинзонов», княгиня бросилась к телефону, и быстренько наклацала номер.

— Алло? Борюсик? Есть оч-чень интересные новости!