Целитель. Приорат Ностромо

Глава 8

Среда, 13 января. День

Гвинейский залив, борт АТАВКР «Свердловск»

Ночные побудки дали о себе знать — Гирин не выспался. Обычно он боролся с таким «недугом» по-деревенски, зачерпывая руками ледяную водичку и омывая лицо. Ух, и продирало морозцем!

Вот только тут не Заполярье — и из крана с наклейкой «хол.» брызжет теплая струя… Тропики.

Помог капитан 3-го ранга Фролов, бывший командир Ивана — он перед самым походом перевелся из Камрани. Похохатывая, «Фрол» заварил Гирину крепчайший кофе.

— Не знаю уж, как там эфиопский с бразильским, — фыркал каптри, нависая над джезвой, — а только куда им до вьетнамского!

Иван выдул чашку горячего чернущего настоя — и сердце зачастило. Зато и дремать не тянуло больше. А миокард угомонится…

— Спасибо! — выдохнул капраз, и ухмыльнулся: — Разбудили!

Решив позавтракать как-нибудь потом, скажем, в обед, он поднялся наверх, минуя ходовую рубку. Привычно махнул вахтенным, тянущимся во фрунт — не на параде, чай, ОБК ведет боевые действия. А на войне, как на войне, тут все — товарищи…

Охолонив дежурного, чтобы не ревел: «Командир на мостике!», Гирин вышел на крыло мостика.

— Что новенького, Антон Павлович? — обронил он, поправляя фуражку.

Старпом Носов, лощеный, хоть и немолодой, ответил со скользящей улыбкой:

— На северном фронте без перемен, Иван Родионович! Тимбукту и Гао отвоеваны, Кидаль пока в руках туарегов. Сейчас наши наносят БШУ по сепаратистам у Менаки…

Командир корабля покивал. Утихомирить чернокожих мятежников в Нигере удалось быстро, а вот туареги… Эти «белые кочевники» не сдавались, хоть и покинули северные районы Нигера — отступили к Менаке, перебив тамошних исламистов, за что им отдельное спасибо…

Однако самое скверное открылось в новогодние праздники — французы, презиравшие «дикарей пустыни», неожиданно поддержали «стремление туарегов к свободе и независимости». И начали, хоть и негласно, поставлять номадам оружие.

Самым неприятным сюрпризом стали зенитные комплексы «Пэтриот», переброшенные на север Мали. Три истребителя «Су-27К», базировавшиеся на авианосце «Ульяновск», сбили над районом Тимбукту, а четвертый кое-как дотянул, загоревшись уже на палубе. Благо, баки пусты, а ракеты использованы по назначению. На помощь «ульяновцам» Гирин перебросил своих «свердловцев»…

— Обиделся Париж на Москву! — фыркнул старпом. — Отовсюду французиков пинками гонят, со всего Сахеля, а наших с хлебом-солью встречают. Вот и гадят…

— Да это понятно… — вздохнул капраз.

Он вернулся на мостик, вслушиваясь в негромкое бормотанье операторов.

— Пошел на боевой, — докладывал пилот «Су-30К», под 542-м номером.

— На боевом курсе чисто, 542-й, — передал рыжий и усатый руководитель полетов, сверяясь с показаниями парочки «Як-44», корабельных «аваксов». Внезапно он подскочил, вглядываясь в экран, и крикнул, наклоняясь к микрофону: — «Патриот»! Пуски по вам, три… Уходите, работу запрещаю!

— Понял! — обронил летчик, и начал резко маневрировать со снижением, срывая наведение ракеты.

— Уходите с отстрелом! Пуски, пуски по вам!

— Отстреливаем тепловые ловушки… — доложил штурман с натугой, осиливая перегрузки.

— «Патриот» продолжает работать! — подпрыгивал рыжий РП. — Маневрируй, маневрируй! Наблюдаю пуск по вам: азимут триста пятьдесят, дальность восемьдесят. Уходите вправо, курс двести сорок!

Гирин облизал губы. На грани слышимости бормотала «Рита» — речевой информатор в кабине самолета — сообщая, что достигнута предельная скорость.

— Ракеты в шестидесяти километрах… В пятидесяти!

— Влево, Петруха, влево! — тужился штурман.

— Ракета смещается влево! — взвыл РП. — Уходите вправо, под ракурс!

— Перекладка, Петруха! — отрепетовал штурман.

— Ракета вправо смещается, идет на вас! Малая высота, от вас азимут триста пятьдесят, дальность пятьдесят! Тоже идет в вашу сторону!

— Влево маневрируем! Она сместилась под… Догоняет! Влево, влево! Максимальные обороты!

Гирин машинально обтер потный лоб. Летчики уже не отвечали, они лишь дышали часто и прерывисто, стонали и рычали под тяжестью максимальных «же».

— Вспышку увидел сзади… — хрипло выговорил штурман.

— «Патриот» продолжает подсвечивать, уходи, — вытолкнул РП сипло и тяжко, будто самого придавливал перегруз. — Ракета прошла сзади вас! Перемещайтесь вправо, на курс сто двадцать!

— 542-й? — подключился «Ульяновск».

— Да! — прорычал пилот.

— Давай, братишка, уходи, маневрируй!

Секунд через пятнадцать летчик перевел дух, и спросил у штурмана:

— Витёк, доволен? Витёк! Витя, я тебя не слышу! Не слышу тебя!

Гирин закаменел.

— Что там? — выдохнул РП.

— Я видел вспышку позади, — устало доложил пилот, — и по ушам ударило… Да всё норм, просто у нас связь пропала — я правого вообще не слышал… Фу-у, блин… — выдохнул он и, сбрасывая напряжение, обратился к зенитчикам с веселой злостью: — Сосите ноги, ур-роды!

Вторник, 19 января. Вечер

ГДР, Пенемюнде, Дюненштрассе

Забулькал вызов программы «Визант», и я поспешно кликнул, подключаясь. Во весь экран круглилась чья-то грудь, правда, укрытая «олимпийкой».

— Миша! — вызвенел приятный голос. — Прием, прием!

— Наташ, — заулыбался я, — ты не совсем в фокусе.

Засмеявшись, Талия отодвинулась, вмещаясь в диагональ монитора.

— Так видно? А где Леечка?

— Лея! — крикнул я. — Тебя мама зовет!

Наверху ойкнули, и затопали по лестнице. Секунду спустя радостный вопль огласил эфир:

— Мамочка, привет!

— Привет, моя лапочка!

— Мам, а ты где?

— В Малаховке, на даче.

— Юлька с тобой?

— Нет, Юля на сессии, сдает! — синий взгляд посветлел. — Говорит, ректор сначала отговаривал, а как узнал, что она на физфак МГУ собралась, сразу заявление подписал — сам, вроде бы, тоже его оканчивал!

— Ну, и славно, — заворчал я. — А Рита в Звездном?

— Ага! Они там с Инной. По матчасти сдают…

— Всё с вами ясно. Докторскую пишешь?

— Урывками! — вздохнула Наташа. — Знаешь, какая тема? «Интуиция в системах искусственного интеллекта»!

— Ого!

— Да-а! — жалобно затянула Талия. — А мне, чтобы вывести теорию интуиции хотя бы тезисно, надо и квантовую механику учить с нуля, и даже основы ассиметричной теории относительности Колмогорова!

— Тяжело-о! — сказал я тоном Гюльчатай.

Наташа прыснула в кулачок, и заворковала:

— Леечка, можно я с папой поговорю?

— Посекретничаешь? — заулыбалась девочка. — Ла-адно… Пойду, тогда, уроки доделаю!

Наташа проводила ласковым взглядом ускакавшую дочь, и посерьезнела.

— Марина заезжала с Геной, — заговорила она вполголоса. — Векшин — опер, ты в курсе?

Я кивнул.

— Ага… В деле об убийстве Боуэрса появился интересный «свидетель» — механический робот-уборщик. А у него — своя камера! Еще и с видеорегистратором! И на записи в день убийства видно, что, минут за десять до преступления, в ту самую лабораторию… вошел Панков!

— Интересно… — затянул я. — Только это улика косвенная… А Панкова допрашивали… тогда, в ноябре?

— Во-от! — воздела палец Талия. — Векшин сам присутствовал на том допросе, и самозваный директор клялся, что вообще не покидал кабинета! Он у него где-то на втором этаже был, вроде…

— В отделе физики пространства, — кивнул я. — Значит, врал… Ну, это ничего не доказывает, хотя и наводит на размышления. Хм… Во всяком случае, то, что человек малосимпатичен, не является отягчающим обстоятельством. Ладно, златовласка, — вздохнулось мне, — хоть поглядел на тебя!

— Я тоже очень, очень скучаю… — синие глаза повлажнели, темнея. — Пока, Мишенька!

Наташа послала воздушный поцелуй в стиле Мерилин Монро, и экран погас. А я поник — не надо больше излучать силу и уверенность. Побарабанив пальцами по столу, вновь кликнул «Виз».

Мелкий факт, бросавший тень на Панкова, на ум пошел, однако меня больше тревожил не «самозваный директор», а его исследования…

Программа снова запустила булькающую мелодию, отдаленно похожую на ту, что в моей «прошлой жизни» наигрывал «Скайп», и с экрана ко мне обернулся Алёхин.

— Здрасьте, Михал Петрович! — с ходу залучился он. — Давно не виделись!

— Ага! — фыркнул я насмешливо. — Часа полтора! Слушай, Антон… Ты у нас неплохой пространственник…

— Лучший, Михал Петрович! — поправил меня собеседник, и улыбнулся с простодушием деревенского хитрована.

— Скромность тебе не грозит! — я задумался. — Мне нужно, чтобы ты, как следует, просчитал мои… м-м… прикидки, что ли. Они касаются дзета-пространства.

— Ага… — медленно вытолкнул Алёхин, и прищурился: — Это, куда Панков собрался?

Я кивнул, потирая подбородок.

— Мои… хм… прикидки держатся на уравнениях из матаппарата теории взаимопроникающих пространств и теории дискретного пространства. Я использовал… Помнишь, мы измеряли телегенность на линии дискретного перепада? А Почкин — он тогда на Луне работал с УМП — скинул нам параметры «Беты», «Гаммы», «Дельты» и «Дзеты»?

— Так, еще бы! — воскликнул Антон. — Прорывчик ж был! Но по «Дзете» там мало совсем, только пара значений нуль-фактора в обеих временных координатах.

— Тем не менее! — надавил я. — У меня получилось, что в «Дзете» скорость распространения электромагнитных взаимодействий не триста тысяч километров в секунду, а больше. Заметно больше.

Алёхин присвистнул.

— Но… это же значит…

— Это ничего еще не значит! — я резко оборвал его. — Выводы и я могу делать, но, чтобы они совпадали с реальностью, нужно использовать правильные исходные данные, проверенные и перепроверенные! Займешься?

— Займусь, Михаил Петрович, — серьезно ответил Алёхин, но тут же смазал значительность момента, осклабившись — и став реально похожим на Челентано: — Вы ж меня знаете!

Моя рука потянулась к «мыше», как вдруг Антон, явно о чем-то вспомнив, зачастил:

— Михаил Петрович, Михаил Петрович! Постойте! Уф-ф… Чуть не забыл! Мы… — тут он замялся. — Мы с Юлей… В общем, мы поговорили с ней… Хорошо так поговорили, по-взрослому… Короче говоря, мы решили не играть свадьбу в феврале или в марте! Нет, не вообще — мы с Юлечкой обязательно поженимся, но не сейчас…

— А когда? — грустно усмехнулся я, понимая дочкины побуждения.

— Позже! — выдохнул Алёхин. — Когда всё успокоится, и восстановится статус-кво… Юля сказала: «Когда папа восстановит справедливость!» А это обязательно случится, летом или осенью — не важно. Вот тогда Юлечка наденет белое платье и усядется в белую «Чайку», и мы поедем в ЗАГС…

Он довольно расплылся, как Чеширский кот. Экран погас, а широчайшая улыбка Антона все еще мерещилась мне.

Пятница, 22 января. Вечер

ГДР, Пенемюнде, Дюненштрассе

И снова в моей большой квартире тесно и весело. Огромный овальный стол в гостиной заставлен блюдами, салатницами, вазочками, бутылками, бокалами… Полное впечатление, что мы репетируем свадьбу!

На праздник явились все «три грации» — и Юля. Сегодня у дочечки день рождения! Моей маленькой, моей крохотулечке — восемнадцать…

Меня даже печаль одолела. Умом я понимал, что счастлив, а вот душа тихонько горевала. Подумать только, меня всю жизнь окружали красавицы — девочки, девушки, женщины, — и не чужие, а родные и любимые! Мама… Настя… Рита… Инна и Наташа… Марина и Наталишка… Лея и Юлечка… И всё-то у нас хорошо, а будет еще лучше!

Чего тебе еще надобно, старче?

Мелкие передряги? Пустое! Летом или осенью добро обязательно доконает зло. Антон же сказал…

Время тебя огорчает? Да, течение у реки Хронос быстрое… А сколько всего унесли ее мутные воды? Вспомни! И хорошего, и разного, тусклого и яркого. На десять жизней хватит!

Да и твоему житию, Миша, далеко до последнего всплеска. Ты еще и половины срока не отбыл на грешной земле! Дурачина ты, простофиля…

— Мишенька-а… — мелодично прозвенел Наташин голос.

— Иду! — отозвался я, сноровисто пересаживаясь за стол.

Выкрутил пробку бутылке «Хванчкары», налил девчонкам, обойдя Леечку за малостью лет, а себе плеснул коньячка.

— Миша, — дрогнули Ритины губы, — с тебя тост.

Голосок ее плыл, да и глаза на мокром месте. Я успокаивающе улыбнулся, вставая. Никогда не заучивал тосты заранее… Если есть, что сказать, слова и сами найдутся.

— Юлечка! — с чувством начал я. — Мы собрались сегодня ближним кругом не случайно. Так не только укромней и тише, но и теплей, что ли? Каждый видит и слышит друг друга, а чем уже круг, тем он тесней. Да и само определение «ближний» смыкается со словом «близость»… Юля, я очень тебя люблю. Мы все тебя любим! И никогда не бросим тебя, никогда не оставим в беде, будем приставать со своей любовью и нежностью!

Виновница торжества улыбнулась сквозь слезы. Рита кусала губы, чтобы не разреветься, а с ее ресниц капало. Лея тоже захлюпала, и только Талия с Инной держались пока, хотя глаза у обеих подозрительно блестели.

— Юлечка! — поднял я свой сосуд. — Оставайся всегда красавицей и умницей, и будь счастлива! А секрет счастья прост — люби сама и будь любима. За тебя, доча!

— За тебя, Юля! За тебя! — все дружно встали и потянулись к моей девочке, качая вино в бокалах, коньяк в рюмке и сок в стакане.

Хрустальный перезвон поплыл над столом…

— Мы опять тебя покидаем… — вздохнула Рита, прижимаясь с левого боку.

— Еще не скоро… — пробормотала Юля с правого.

— Да ладно… — улыбнулся я. — Юль, заезжала к бабушке?

— Ага! — хихикнула дочь. — Она так обрадовалась, что сразу обе внучки — и до самого лета!

«Главная жена» беспокойно оглянулась.

— А я еще ничего не говорила Леечке… — прошептала она. — Плакать же будет! Она так хотела со своим папочкой остаться…

— Лея всё понимает, — вздохнул я, — и мне с нею совсем не трудно… И ведь приятно, вернувшись домой, видеть эти синие глазенки, а в них — радость! Просто… Дело даже не в том, что я буду пропадать на работе днями и ночами, а… Знаете, где здесь училась Лея? Вместе с Галкой Корнеевой ходила к Изольде Генриховне, старенькой учительнице! Куда это годится? А иначе никак! Где тут найдешь русскую школу? Либо в Берлине, при посольстве, либо в «располагах» Западной группы войск! Ближайшая такая — в Мекленбурге…

— Папочка! — ласковый голос Леи послышался за моей спиной, и две гладкие ручки обняли меня. — Ты не переживай, всё будет хорошо! Сам же говорил… А потом ты вернешься — и мы опять будем вместе! Все!

Я накрыл пятерней обе девичьи ладошки, и проворчал:

— Сентиментальным становлюсь… Глаза щиплет…

Понедельник, 5 апреля. Раннее утро

Казахская АССР, Байконур

Снова проезжая по улицам Ленинска, Рита испытала тихую радость и томительную ностальгию. Всё же этот городишко был памятен ей, и будил хорошие чувства.

И у гостиницы «Космонавт» она стояла… Да, с коляской… А ей беззубо улыбалась маленькая Юля. Юльчонок…

Последний месяц виделись они редко, только по воскресеньям — жесткий график подготовки к полету особо расслабиться не давал. Зато у каждой мамочки по дочечке! Наезжая в Зеленоград, к Мишиной маме, Рита вволю тискала свое маленькое счастье, Наташа — свое.

Баба Лида цвела, а деда Филю Лея совсем заездила, но тот только рад был, баловал обеих внучек…

Рита вздохнула, глядя в окно автобуса на степь. Здешние просторы зеленели вовсю, вот только в шестом часу утра особо не полюбуешься цветением. Зато заря какая разгорается… В полнеба!

— Подъезжаем… — выдохнула Наташа.

«А вот здесь я не была ни разу — праздную публику на космодром не пускают…»

За травянистым горизонтом вставали, упираясь в синеву, решетчатые башни.

— Даже не верится… — пробормотал режиссер-оператор, ерзая в скафандре.

Бортинженер Римантас Станкявичюс лишь дернул щекой.

— Это поначалу, Эдик, — фыркнул Почтарь, — потом привыкаешь. Девушки, вы как?

— Нормально, — блеснула Наташа улыбкой.

— В штатном режиме, — обронила Рита, не отрываясь от окна.

Автобус, не снижая скорости, въехал на космодром. Поворот влево… Поворот вправо…

— Получасовая готовность! — объявил динамик с жутким жестяным призвуком.

— Успеваем… — буркнул Станкявичюс.

— Видишь⁈ — Ната затеребила подругу.

— Вижу… — выдохнула Рита.

Их нельзя было не заметить даже в утренних сумерках — они высились на стартовом столе, освещенные лучами гигантской прожекторной вышки, обвешанные кабелями и шлангами –распластавший крылья «Байкал» в связке с супертяжем.

Великанские башни обслуживания удерживали ракету и корабль, готовясь отпустить в небо.

— Наша остановка! — хохотнул Павел, первым покидая автобус.

Римантас галантно пропустил девушек, а «режиссенто» вылез последним.

— Живенько, живенько, барышни! Левицкий, долго тебя ждать?

В кабину лифта вместились все, а забраться в люк «Байкала» помогла космодромная команда. Рита коротко выдохнула.

Если внизу, на земле, корабль подавлял, то здесь, на расстоянии вытянутой руки, он потрясал — самой своей огромностью.

«Не верится…», — припомнила женщина слова Эдички.

Вот как раз в том, что давняя, невысказанная мечта сбывается, она уверена. Оттого и трепещет душа, а тело переживает счастливые жимы. Здесь, на Байконуре, космос — рядом!

Только никак не удавалось убедить себя, что крылатая громадина, смахивающая на перекормленный самолет, способна хотя бы оттолкнуться от тверди, на малую секундочку одолев силу притяжения.

Волнение зашкаливало. Добры молодцы в комбезах с удовольствием уложили красных девиц в ложементы и затянули ремни.

— Счастливого полета!

— Спасибо… — слабо отозвалась Наташа, но люк уже захлопнулся.

Рита зажмурилась, пытаясь угомонить разгулявшиеся нервы.

«За десять минут до старта нажимается кнопка „Пуск“, — вспоминала она пройденный материал, — и ракета с „Байкалом“ на горбу становится полностью автономной. За эти десять минут должны отсоединиться все внешние системы…»

Время шло, минуты истекали. В наушниках долбились переговоры экипажа с землей — голоса командира корабля и бортинженера звучали спокойно, даже обыденно.

— Готовность одна минута.

«Уже! — похолодела Рита. — Последняя минута!»

— Пятьдесят шесть секунд, выданы команды на расстыковку связей…

— Площадки два и четыре отводятся.

— Пятьдесят секунд до старта.

— Отошла платформа азимутальной ориентации…

— Сорок секунд.

— Есть раскрутка насосов двигателей блока «Ц»…

— Двадцать две секунды.

— Есть зажигание!

— Десять секунд.

— Есть запуск двигателя РД-0120!

— Пять секунд — двигатель выходит на режим предварительной ступени тяги!

— Есть запуск двигателей РД-170 блоков «А»… РД-0120 вышел на основной режим!

— Старт!

Сглотнув, Рита перевела взгляд на часовое табло.

«06 ч 00 мин 01 сек».

Где-то внизу или в стороне рождался тяжкий гром. Корабль мелко затрясло на подъеме. Он угрожающе наклонился, словно падая «на спину», но ракета выпрямилась, и потянула вверх.

— Десять секунд. Полет нормальный.

— Тридцать секунд… Полет нормальный. Двигатели блока «Ц» дросселируем, тяга снижена на пятнадцать процентов…

— Семьдесят семь секунд. Закончили дросселирование, двигатели работают в основном режиме.

Перегрузка наседала, но куда ей до той, что выжимала Большая Центрифуга! Потряхивает, но это понятно — чудовищная мощь ракеты разгоняет корабль, вознося к черным небесам…

— Сто пятьдесят две секунды. Есть отстрел параблоков!

«А голубое небо кончилось…»

— Четыреста сорок одна секунда. Есть перевод РД-0120 на режим конечной ступени…

— Четыреста шестьдесят семь секунд. Есть отключение первого и третьего РД-0120… Есть выключение второго и четвертого!

— Четыреста восемьдесят две секунды. Есть отделение!

— Рит! — запищала Наташа. — Мы в космосе!

В иллюминаторе заметно круглилась Земля. Между ее колоссальным шаром и мраком бесконечности сияла голубая дуга атмосферы, тоненькая каемочка, разделявшая жизнь и смерть.

Несколько минут спустя послышался невозмутимый голос Станкявичюса:

— Выдан первый импульс в шестьдесят семь секунд. Поворот…

«Байкал» плавно перевернулся набок, подставляя днище Солнцу.

— Это, чтобы теплораспределение вышло оптимальным! — шептала Наташа, задыхаясь.

— Всё-то ты знаешь, отличница! — улыбнулась Рита, незаметно отстегнув пару ремней. — Зубрилка!

И принялась мутузить подругу, тихонько визжа от счастья.

Вечер того же дня

ГДР, Пенемюнде, Дюненштрассе

Тахионный излучатель мы смонтировали старой системы — негоже баловать «осси» предельными технологиями. Пущай эволюционируют…

Басисто гудящая бандура уходила к самому потолку, на пяти уровнях закольцованная площадками, будто ракета-носитель на стартовом комплексе…

Дозволенные рабочие мысли вымело переживаниями за моих «космонавток».

«Всё будет хорошо!» — нахмурился я, силой воли возвращаясь к текучке. Придерживая каску, задрал голову.

С металлического потолка самого нижнего яруса выглядывали ребристые сопла ускорителя, пристыкованные к новенькой хронокамере.

«Всё в штатном режиме. И вообще… Пора!»

Непринужденно шагая, я подошел к главному пульту.

— Контрольная проверка установки! — обронил солидно и авторитетно.

— Норма! — тут же ответила Ядзя.

Я покосился на гостей, жаждавших причаститься пределов знаний — в почтительном отдалении мялись Хорст Оттович, Ульрих Иоганнович и Эрнест Карлович.

— Эмиссия!

— Запущена, — бодро откликнулся Киврин.

— Энергия!

— Есть выход на полную энергию. Есть включение баланса энергии!

— Стабилизация канала!

— Канал стабильный. Тахионный пучок локализован! Конфигурация поля близка к расчетной. Мелкие флуктуации в пределах погрешности.

В общем-то, прелюдия эксперимента не требовала, чтобы мы, будто в пинг-понг, перебрасывались отрывистыми фразочками, но немцам они ужасно нравились.

— Готовность к забросу.

— Есть готовность!

— Дистанция две минуты.

Обернувшись к немецким физикам, я популярно объяснил:

— Сейчас мы испытаем нашу хронокамеру в локальном перемещении — забросим на две минуты в будущее образец, бронзовый слиток весом три килограмма четыреста грамм.

— Гут! — выдохнул Бадер, нервно-зябко сжимая ладони, словно молясь.

Хтонически-низкий гул ускорителя рушился с верхних горизонтов — мелко дрожал пол под ногами, сам воздух вибрировал и, чудилось, мерцал. За двойными стеклами хронокамеры полыхнуло знакомое зеленое сияние, то воспаряя в голубизну, то опадая до красных оттенков спектра.

Брусок по-прежнему лежал посреди хронокамеры, уминая черную рубчатую резину, но вот он незаметно для глаз утратил блеск, и быстро истаял, как кусочек рафинада в кипятке.

— О, майн готт! — выдохнул Ульрих Иоганнович.

— Ждем две минуты, — спокойно сказал я, хотя и был напряжен. Мало ли что может произойти… Ничтожный сбой — и сегменты электромагнитов разойдутся… Или тахионный пучок расфокусируется…

Но нет. Ровно две минуты спустя образец вернулся из будущего, вновь материализуясь на подставке.

Не сговариваясь, гости захлопали. Alles gut!

Домой я вернулся поздно, и очень удивился, заметив свет в окнах первого этажа. Неужто забыл выключить? Какой-то я стал рассеянный…

Стоило повесить в шкаф куртку и сменить теплые ботинки на разношенные тапки, как все мои заботы и тяготы отдалились, замещаясь простейшими домашними делами, несущими релакс и отдохновение.

Женский смех рассыпал тишину, и я замер. По лестнице медленно спускалась Инна, затянутая в короткий халатик. Ее глаза радостно блестели, а губы растягивали улыбку.

— Приве-ет, Мишечка!

— Привет… — вытолкнул я. — А-а… Ты же должна была лететь… Завтра… В космос…

— Сегодня, Мишечка! — засмеялась Хорошистка, легко сбегая по ступенькам, и бросаясь ко мне. — Я еще осенью поменялась с Наташей, чтобы… Ну…

— Чтобы остаться на Земле? — ласково подсказал я.

— Да! — выдохнула Инна. Ее руки нежно обняли меня за шею. — Я не стану тебе мешать, Мишечка. Даже приставать не буду…

— А я — буду!

И куда только моя усталость девалась! Инкину фигурку тонкой не назовешь, но я легко подхватил женщину на руки, и понес наверх.

— Мишечка! — жарко зашептала Инна, опаляя мое ухо. — Я двадцать лет… Я так мечтала, чтобы ты… Именно ты! Чтобы ты нес меня на руках… Люблю тебя! Люблю! Люблю…