Цена империи. Выбор пути

Глава двадцать шестая. Смольный машкерад

В. кн. Александр Михайлович (Сандро)

Наконец-то, я дома и можно немного посидеть в одиночестве и обдумать одну, очень важную, мысль. Сняв на входе шинель и кинув её на протянутые руки лакея направился в свои апартаменты. Слава Богу, что мои лучшие друзья Крылов и Менделеев, после общего посещения Манежа и опустошения по несколько пачек патронов на каждого, взяли курс к своим симпатиям. Ибо сегодня, побыть в роли мишени пришлось и мне, грешному. Нет, никто и не думал стрелять в Великого Князя, но приятельские подколки сыпались на меня в темпе огня митральезы. Предупредив горничную о том, что подавать на стол можно будет через час, я, заперев дверь плюхнулся в кресло возле камина. Очень кстати оказалась под рукой гитара, и я принялся меланхолически перебирать её струны. Как вдруг непроизвольно, бессвязные аккорды сплелись в мелодию, а язык озвучил перифраз строчки известной в будущем песни: «Сандро наш кажется влюбился, шептались фрейлины в саду…». Что называется, приехали, ваш покорный слуга втюрился, что называется по уши. И самое удивительное, что это чувство покорило одновременно и моё юное тело, и его старческую душу.

Но, изложим события в их хронлогическом порядке. Кто же мог знать, что тривиальные уроки светского пения, кои входили в число обязательных дисциплин для гардемаринов, приведут к столь значительным последствиям. Поприсутствовав несколько раз на сих мероприятиях, я осознал две вещи: во-первых, этот стон у них песней зовётся, а во-вторых — что за репертуар у них? Надо что-нибудь массовое петь, современное. Ещё в детстве образца сороковых годов XX века, моя маменька с маниакальным упорством занималось издевательством надо мной, что официально именовалось обучением игры на пианино. А уже в более зрелом возрасте, сопровождая студентов в выездах на картошку пристрастился к гитаре. Да и сам Сандро, как и все Романовы умел пользоваться не только белым и огнестрельным оружием, но и музыкальными инструментами. Посему мне пришлось выбирать между двумя возможными вариантами действий: продолжать терпеть зверства педагогов или пойти по проторенной дорожке классических попаданцев и заняться прогрессорством в сфере песенного репертуара, сиречь плагиаторством.

Пришлось напрячь модифицированные серые клеточки мозга и заполнить несколько тетрадок аккуратным каллиграфическим почерком текстами шлягеров, прозвучавшими с кино и телеэкранов. Среди ограбленных, для начала оказались Юрий Ряшенцев, Владимир Высоцкий и Эдуард Успенский. Естественно, что и Крылов и Менделеев были вовлечены в сей заговор и после нескольких репетиций у меня во дворце, мы подготовились к бою. Кстати, я решил убить сразу двух зайцев и одновременно с песнями из будущего ознакомил своих друзей с современной для себя орфографией. Нужно отметить, что после некоторого недоумения они прониклись идеей реформы алфавита. И вот, во вторник, на уроке музыки, который следовал после строевой подготовки, когда уставшие гардемарины блаженно вытянули натруженные ноги под партами и мечтали лишь о тишине и покое, господин Петров весьма опрометчиво предложил обучающимся исполнить любую светскую песню по их выбору. К его удивлению, желающих оказалось сразу трое. Я занял позицию за клавишами рояля, а мои друзья разместились по флангам оного. Первые же звуки несколько непривычной для слуха присутствующих музыки заставили всех встрепенуться, а маэстро Петров просто застыл, внимая и непроизвольно отбивая рукой такт по столу. После того, как в первый раз прозвучал припев, все начали подпевать, вначале про себя, а затем всё громче и громче. К концу исполнения слова «Не вешать нос, гардемарины! Дурна ли жизнь, иль хороша. Едины парус и душа, едины парус и душа, судьба и Родина едины!» сотрясали стены и потолок залы. Отменная акустика и хор из несколько десятков молодых мужских голосов привели к тому, что эту песню услышали на нескольких этажах здания корпуса. И стоило ей лишь прерваться, как в аудиторию вошел начальник морского корпуса контр-адмирал Епанчин, который уже несколько минут стоял за дверью. В одно мгновенье все гардемарины вскочили и вытянулись в струнку.

— Вольно, господа гардемарины, — произнёс Епанчин. — Присаживайтесь, — и задал вопрос преподавателю музыки и пения:

— А скажите мне, уважаемый Виктор Владиславович, что это за песню пели ваши ученики? Признаюсь, она мне очень понравилась, но слышу её впервые.

— Я так же в неведенье, ваше превосходительство, — ответствовал почтенный маэстро. Возможно, следует переадресовать сей вопрос гардемаринам Крылову, Менделееву и Романову, ибо именно они её исполнили.

— А, это наши неразлучные три мушкетёра, — с улыбкой произнёс контр-адмирал, давая знать, что отлично осведомлён обо всём, что происходит в вверенном ему корпусе. — Тогда, господа менестрели, может порадуете старика ещё какой-нибудь новинкой?

Мы переглянулись и почти хором выпалили:

— Охотно, ваше превосходительство, какую желаете услышать: героическую или шуточною. Правда обе о пиратах, но для героической потребуется гитара.

— Изволили читать роман Роберта Стивенсона? — поинтересовался Епанчин.

— Так точно, ваше превосходительство ответил я, практиковались в знании английского языка, — а Менделеев и Крылов потвердели сие кивками.

— Отлично, господа. Тогда спойте пожалуйста, шуточную.

И мы под мой аккомпанемент исполнили песню «Провожала на разбой бабушка пирата». Контр-адмирал был явно доволен, более того, его превосходительство изволило весело смеяться. Но затем он окинул нас таким заинтересованным взглядом, что невольно возникло подозрение о наличии у начальника морского корпуса планов на нашу троицу. А еще через минуту, подозрение трансформировалось в уверенность.

— Скажите, Виктор Владиславович, — Епанчин обратился к Петрову, — вы не будите возражать, если я воспользуюсь своим положением и заберу этих трёх гардемаринов к себе в кабинет, дабы обсудить один важный вопрос?

Естественно, что согласие было получено, а необходимые условности соблюдены. Еще через несколько минут мы сидели в адмиральском кабинете напротив его превосходительства.

— Господа, вы не могли бы открыть некоторые подробности о песне о гардемаринах, — после небольшой паузы начал разговор начальник корпуса. Кто автор слов и кто написал музыку.

Отвечать пришлось мне, тем паче, что сия ситуация была вполне предсказуема.

— Видите ли, — ваше превосходительство, — но Епанчин жестом меня остановил и произнес, — господа, наша беседа носит неофициальный характер, а посему обращайтесь ко мне по имени отчеству.

— Видите ли, Алексей Павлович, — продолжил я, — текст этой песни попал в мои руки совершенно случайно. В библиотеке отца нашлась тетрадка с историей о жизни и подвигах трёх гардемаринов из навигацкой школы времён Императрицы Елизаветы Петровны. Возможно, неизвестный мне автор планировал написать некую пьесу, ибо помимо краткого жизнеописания этих юношей, там были еще стихи, кои легко переложить на музыку. Именно это я и попытался сделать в силу своих способностей, а результат вам известен.

По всему было видно, что у контр-адмирала проявился отнюдь не праздный интерес к нашему творчеству, ибо тон становился всё более заинтересованным, а вопросы всё более конкретными.

— А сколько ещё может получиться песен? — продолжил выяснять начальник морского корпуса.

— Ровно восемь, Алексей Павлович, — лаконично ответил я. Но для исполнения некоторых из них одного рояля мало, потребуется небольшой оркестр: скрипки, труба и барабан из ослиной шкуры, а также чей-нибудь череп для лучшего антуража…

— Ну это не трудно организовать, — задумчиво произнёс Епанчин, но затем встряхнулся и счёл необходимым дать некоторые объяснения столь повышенного интереса.

— Понимаете, господа, мне по роду своей деятельности приходится периодически встречаться на приёмах с начальницей Смольного института Ольгой Александровной Томиловой. Так вот, эта достойная дама, наслышана об успехах гардемаринов морского корпуса в музыке, пении и поэзии, — на этом слове он значительно посмотрел на меня, — и предложила организовать небольшое театрализованное представление, в котором женские роли могли бы исполнить её воспитанницы.

Теперь всё стало на свои места. Среди смолянок было много девушек из старинных и славных фамилий, но, увы, далеко не все могли рассчитывать на достойное место при дворе после окончания института. Оставалась возможность замужества, но похвастаться большим приданным могли единицы. А с другой стороны, хотя в морском корпусе в основном учились выходцы из дворянских семей и жалование флотского офицера было выше, чем у их сухопутных собратьев, рассчитывать на принцесс или герцогинь так же не приходилось. Нечто подобное было и в двадцатом веке, когда на совместные вечера собирались курсанты военных училищ и студентки педагогических или медицинских институтов. Куда бы не попал советский лейтенант, найти вакансию для учительницы или врача было значительно проще, чем архитектору или выпускнице консерватории.

Просьба начальника, это разновидность приказа, а кроме того, опыт участия в капустниках и КВН у меня был. По реакции своих друзей я понял, что они согласны, осталось лишь соблюсти формальности и так сформулировать свой положительный ответ, что с одной стороны не рассердить его превосходительство, а с другой сформировать у него чувство некой обязанности за предстоящий титанический творческий труд. Через неделю мы принесли контр-адмиралу, обещанный сценарий небольшой пьесы или, если угодно, набора сцен, а еще по истечению трёх дней мы были вызваны к его превосходительству. В его кабинете присутствовала дама, на платье которой сверкал малый крест Ордена Святой Великомученицы Екатерины, второго по значимости в иерархии наград Российской Империи, а на плече шифр с вензелем моей маменьки. Перед ней лежала тетрадка с плодами наших трудов и судя по её доброй улыбке, они явно получили положительную оценку. Она внимательно смотрела на нас сильно прищуриваясь, как это обычно делают люди с плохим зрением.

— Так это и есть ваши пииты, Алексей Павлович, — поинтересовалась она у Епанчина и получив утвердительный ответ, продолжила.

— Весьма отрадно, что сии юноши имеют склонность не только к морским наукам, но и к искусству, а посему вам и придется сыграть этих трёх гардемаринов, — а затем окинув нас проницательным взглядом, добавила, — а может и не сыграть, а прожить их жизнь на сцене.

Пока она говорила в моей голове с бешенной скоростью шел поиск одновременно в двух базах данных: Сандро и академика. Судя по всему, это директриса Института Благородных девиц, коий в моём прошлом Временное правительство от щедрот своих передало Петроградскому Совету, сиречь большевикам. Очень надеюсь, в том будущем, которое мы ваяем с моим учеником сие событие не произойдёт. В мозгах раздался беззвучный щелчок и всплыла нужная информация: Ольга Александровна Томилова, в девичестве Энгельгардт. Теперь всё стало на свои места. Уже после коронации у моих родителей состоялся серьёзный разговор касаемо смолянок, причём мама поначалу отнеслась с нескрываемым подозрением к внезапно возникшему интересу папа к этому заведению. И это было понятно, ибо Ольга Фёдоровна хорошо помнила, где именно встретил её августейший деверь эту негодницу Долгорукову, которая, кстати, продолжает пакостить, скрываясь за границей. Но нужно отдать должное ученику, чувствуется моё воспитание, он молча положил перед ней заключение профессора Доброславина, которому поручили оценить условия жизни и быта девушек-смолянок с точки зрения норм гигиены. Если пропустить таблицы и формулы, достойные академической статьи и перейти к выводам, то каждая строчка не говорила, она просто вопила о том, что эти бедные девочки не живут, они — выживают. Прочитав сей документ, мама изволила его прокомментировать, причём с частичным использованием некоторых немецких идиом и в частности: «schweine, Saukerle, Diebe» (свиньи, скоты, воры).

— Ты сама знаешь, Олюшка, — продолжил папа, нежно поглаживая её руку, — что мы воспитывали наших детей в разумной строгости, дабы они не привыкали к роскоши. Но они никогда не голодали. А смолянкам приходиться иной раз вступать в рукопашную ради горбушки хлеба или грызть мел, жевать бумагу дабы ослабить муки голода. Конечно, это не касается отдельных особ, подобных этой Долгорукой, — при этом на его лице появилось выражение отвращения, — которая поедала специально присланные кушанья в кабинете директрисы. Я понимаю, что можно и нужно лишать лакомств за излишние проказы, но что творится за стенами сего института, это просто…

Далее последовало несколько соленых словечек. Немного успокоившись, он продолжил:

— А что творится с обучением и досугом… Где балы и театральные постановки с приглашением кадетов? Это просто дикая смесь из тюрьмы и монастыря. Мне кажется, дорогая, что моя прабабушка Екатерина, случись сие непотребство в её правление, быстро бы отправила виновников в Сибирь или напрямую к палачу. Я не обвиняю в этом нынешнюю директрису, но скорее всего кто-то изрядно набивает свои карманы за её спиной, а заодно калечит бедных девочек. Я прошу тебя, Олюшка, наведи там порядок, ибо даже в солдатской казарме больше воли, чем в Смольном. А дабы помочь очистить сии авгиевы конюшни, я выделю под твоё начало несколько офицеров с весьма широкими полномочиями.

Решительности и требовательности моей мама было не занимать и через полгода в Смольном институте появилась масса вакансий в основном на административные и хозяйственные должности… Все эти воспоминания промелькнули подобно молнии, и я вернулся к реальности, когда контр-адмирал Епанчин предложил нам присесть и разговор продолжился.

— И так, господа гардемарины, сегодня нас удостоила своим посещением её превосходительство и кавалерственная дама Ольга Александровна Томилова, коя возглавляет Институт благородных девиц. Я прошу вас с вниманием отнестись к её пожеланиям тем паче, что я их вполне одобряю и поддерживаю.

Пожеланий было множество. Пришлось взять блокнотик и всех их записывать. Не люблю я писать этими чертовыми приспособлениями для карябанья бумаги, потому пользовался обычным карандашом, что носил с собой практически постоянно. Типа завел себе блокнот для поэтического творчества, заодно с пишущим стержнем в комплекте. Хорошо, что этот предмет не стал, простите за тавтологию, предметом насмешек гардемаринов, хотя бы потому, что в него было удобно зарисовывать и некоторые детали корабельной оснастки, хотя я и историк, но всех деталей парусного вооружения просто знать не мог, не имел возможности такой. А тут пришлось очень многое выучить, понять. А у меня такой тип восприятия — мне бы картинку с текстом, а дальше уж как-нибудь разберусь. Ну, и практика, только все равно результаты заносил в блокнотик. А теперь в нем оказались и пожелания кавалерственной дамы… ох уж ёёёёёёёёё… стоит женщину наградить орденом, как она становится маршалом, генералам и адмиралам сразу начинает мозги крутить!

Хочешь, не хочешь, а трудиться все-таки придется! За работу, Сандро, за работу!

Глава двадцать седьмая. О чувствах к прекрасному

Санкт-Петербург, Морской кадетский корпус. 17 февраля 1884 года.

В. кн. Александр Михайлович (Сандро)

После коротких уточнений и согласований наша троица и еще несколько гардемаринов стали регулярно посещать репетиции театра, возобновившего свою работу после многих десятилетий простоя и забвения. Первый же визит и первая репетиция подарили мне нелёгкое испытание. Одна из воспитанниц, княжна Ольга Владимировна Оболенская, чей род, если спуститься до основ, имеет прямое отношение к Рюриковичам, лишь только бросив на меня первый взгляд, сразила душу стрелой Гименея. А точнее — две души одновременно. Ну ладно, Сандро, еще юноша, но и сущность старого академика попали под действие чар Ольги. Признаюсь, честно, что в 1987 году будучи в весьма почтенном возрасте я в первый раз посмотрел фильм «Гардемарины, вперёд!» и пропал. Шестидесятилетний пенёк переместился первый раз в прошлое, конечно, как историк и циник ржал над историческими ляпами этого кино, но что-то во мне зашевелилось… влюбился? В кого? В актрису Ольгу Машную, сыгравшую роль Софьи Зотовой? Конечно, она милочка, но поразила меня Татьяна Лютаева, игравшая роль Анастасии Ягужинской.

Ну как влюбился, нет, конечно, но вот было что-то в ней такое, что заставляло сердце замереть. И даже не внешняя схожесть с моей первой женой, такой же типаж, да, лицом схожи, а вот во взгляде… говорите, это актерская игра? Может быть, но нет-нет да и проскочит что-то такое, родное… Цветы? Письма со стихами? Романтичная хрень малолетних придурков? Нет, таким я не страдал, у меня тогда старость начиналась, а не маразм! Говорят, что сердцу не прикажешь! Врут! И лучшее лекарство от любви с первого взгляда посмотреть этот фильм еще раз. В общем, после шестого просмотра сердце окончательно успокоилось. Не знаю, что это: причуды природы или шутки фортуны, но Олечка Оболенская была очень похожей на Танюшу…

Нет, не ее точная копия, но… чертовски похожа! А этот взгляд с поволокой! Пышные, чуть курчавые волосы, лебединая шея, чувственные губы… Когда по закону пьесы мне приходилось касаться её руки губами, естественно под строжайшим надзором нескольких секьюрити из числа классных дам и иных церберов в женских платьях, то флюиды, излучаемые Ольгой, просто сводили меня с ума, тем паче, что мне всучили роль гардемарина Алексея Корсака. Я хотел вообще остаться за сценой, пусть другие играют, не люблю я фиглярства, но из-за Ольги… И черт его знает, что это такое? Гормоны молодые бушуют? Или старика пробила ностальгия? В общем, я не попал, я — пропал…

Почему я решил, что Олечка, по всей видимости также была ко мне неравнодушна? Сам себе напридумал, или? По ходу репетиций мне казалось, что ее глаза горели ответной страстью или это была правда? Естественно, мы не могли слишком открыто выразить наши чувства, а уж поцелуй мог закончиться тем, что на сцене мгновенно материализовалась бы её маменька с иконой в руках дабы немедля благословить влюблённых и мгновенно направиться под её конвоем в ближайший загс, пардон — в храм. Подумал — а так и случилось! Нет. Не поцелуй случился. А мамаша! Правда без благословения и иконы. Княгиня Оболенская, в девичестве Гагарина, действительно почти всё время находилась поблизости от любимой дочери. И тому, помимо прочих были и объективные обстоятельства. Именно ей выпало сыграть фрагментарную, но весьма ответственную роль Императрицы Елизаветы Петровны.

Я уже значительно позже узнал от своего венценосного ученика о той проверке, коя предшествовала выбору и утверждении именно этой кандидатуры. По своей глубине и тщательности, она на несколько порядков превосходила те «фильтры», через которые во времена 60-х годов двадцатого века пропускали в СССР претендентов на заграничную поездку, особенно если речь шла не о Монголии или Болгарии. Понятно, не смотря на расцвет демократии и гласности, коими сопровождались реформы, проводимые моим батюшкой согласившегося занять трон, исключительно подчинившись гласу народа, появиться в императорской короне, пусть даже и в театральной постановке, имела право лишь та, чьи предки записаны в бархатную книгу. Но была ещё небольшая деталь, требующая дополнительного заключения специалистов в вопросах генеалогии о полном наличии присутствия малейших признаков родства княгини Оболенской с Лопухинами, пусть даже на уровне: «десятая вода на киселе».

Причина, сего пусть и неофициального, но углублённого исследования уходила своими корнями в времена царствования милейшего и добрейшего Императора Петра Алексеевича. Сей достойный монарх сумел совершить деяние, которое не часто встречается среди августейших особ, а именно — женится по любви. Но при этом возникли определённые проблемы, плоды сей страсти появились до официального заключения брака. И в результате, Елизавета Петровна, формально могла считаться незаконнорожденной. А вот Лопухины, кои через Евдокию Фёдоровну были в родстве с царём Петром Алексеевичем, могли представлять реальную угрозу. Собственно, и сам история о приключениях и подвигах гардемаринов строилась именно на этом обстоятельстве. Поэтому, кавалерственная дама, фрейлина императрицы Ольги Фёдоровны, и по совместительству директриса Смольного Института её превосходительство Томилова, теперь могла с легким сердцем обрадовать княгиню, известием об поистине царской роли.

В общем каждый вечер, когда мы приходили на репетиции, был для меня праздником. Поначалу, друзья беззлобно подтрунивали надо мной. Алёшка Крылов в шутку предлагал заняться девиацией моего внутреннего компаса, ибо меня всё время тянет в сторону Смольного, а Димка Менделеев периодически демонстрировал сделанный им бумажный флажок, который символизировал букву Веди, сиречь сигнал: «Курс ведет к опасности». Но эта пикировка продолжалась недолго и очень скоро, после серии залпов двух пар голубых глаз, принадлежавших двум же очаровательным белокурым благородным девицам, мои друзья выбросили белый флаг. Первые вечера, на сцене царствовала наша троица и не имела никакой конкуренции, пока не пришло время прозвучать песне «Ланфрен-ланфра», кою по замыслу должен был исполнить мужчина, вступивший в пору зрелости, старый солдат искушенный в любовной словесности. И надо сказать, что дядюшка одной из смолянок великолепно сыграл эту роль. Когда из его уст звучал призыв: «Лети в мой сад, голубка», дамы, присутствующие в зале платочками промокали слезинки и многие из них, даже те, кто больше подходили к категории гуси-лебеди, едва сдерживали себя от попытки взлёта.

Как говаривал один кот в полосочку: общий труд на мою пользу сближает! В любом, даже временном замкнутом коллективе, когда люди общаются друг с другом возникают отношения, которые имеют скорее вид легкой дружбы, нежели привязанности. Вполне возможно, что княгиня Оболенская в трезвом уме и рассудке не видела ничего предосудительного в более тесном знакомстве ее юной дочери с сыном императора, пусть и не цесаревичем. Мне очень сложно представить, что было у нее в голове! Но то, что Олечка мне понравилась, мамаша заметила. И даже пригласила меня в воскресенье на семейную прогулку.

Это была первая встреча с Ольгой за пределами стен Смольного института, но не последняя. Последовали еще встречи и ещё. Целых два раза. Они дарили бездну счастья моей юной душе (которая кусок от Сандро) и поистине умиляла старого циника, коим я по сути своей и являюсь! Что может быть лучше, чем идти рядом с прекрасной девушкой и говорить одновременно обо всё и не о чём? Наблюдать сие действие как бы со стороны, одновременно в нем участвуя! Прикольное раздвоение личности! Почти шизофрения. Думаю, что у попаданцев шиза должна периодически проявляться, ну не может быть иначе, главное, чтобы крышу не сорвало. И от гормонов в том числе! Во вторую нашу встречу в Александровском саду заметил Дмитрия и Алексея, у которых на лице было выражение растерянности и радости, и они так же ворковали со своими спутницами и чушь прекрасную несли. Интересно, я выгляжу со стороны таким же влюбленным остолопом, или всё-таки у меня лицо не настолько осоловело от нежданного счастья? Зеркало в парк! Немедленно. Но ни рояль, ни зеркало из кустов не выпало! Жаль! Выпал в осадок охранник… Шататься зимой по парку маленькое удовольствие. Ведь для моей личной охраны эти мои прогулки значили казённый интерес и дополнительную головную боль, ибо им теперь пришлось брать под свой колпак и Ольгу, и её матушку с батюшкой и на всякий случай и остальных их детей.

А дворянские семьи в Российской Империи как правило были многочисленными. Взять к примеру, одного кандидата математических наук, действительного статского советника и по совместительству отца дедушки всех октябрят — Илью Николаевича Ульянова. Так он, в перерывах между инспекциями народных училищ, сумел поспособствовать появлению на свет четырёх сыновей и симметричного количества дочек. Кстати мне очень скоро пришлось на собственном примере убедится, что преподаватели в морском корпусе во многом проявляли большую принципиальность в оценке знаний своих воспитанников, чем их коллеги в будущем и в особенности в двадцать первом веке. Невзирая на то, что готовящейся спектакль находился под можно сказать высочайшим контролем, нашу троицу вызвали в кабинет контр-адмирала Епанчина и пропесочили без анестезии за наметившуюся тенденцию снижения успеваемости. Да-с, умели тогда держать отпрысков высокопоставленных особ в ежовых рукавицах, пришлось клятвенно обещать и стремительно устранять пробелы в учебном процессе.

В один из дней, когда я наслаждался одиночеством в своих апартаментах в Ново-Михайловском дворце, ведь всё время быть на людях в конце концов сильно утомляет, мне передали телеграмму от Императора, прочитав кою, захотелось одновременно вопить от радости и материться. А в ней было всего лишь несколько слов: «Выбор одобряю, верным курсом идёшь сынок. Маму беру на себя» и подпись: Император Михаил ІІ. Вот гад, ещё и шутить изволит, сатрап и деспот в одном стакане. А хотя, чего собственно я комплексную? Папаша в принципе, действует в соответствии с намеченными нами же планами. И пунктом первым в оных значилось: вывести Сандро, то бишь меня любимого, из-под прицела врагов внешних и внутренних. Ибо согласно статьи 36 «Основных законов», «дети, происшедшие от брачного союза лица Императорской Фамилии с лицом, не имеющим соответственного достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному дому, на наследование престола права не имеют». А это означало, что, если я, как говорил князь Леопольд фон Веллергейм из оперетты Сильва, женюсь на ком попало, пардон, по любви, то вылетаю из обоймы претендующих на трон Российской Империи. И как следствие, перемещаюсь в самый конец списка потенциальных мишеней для британцев и прочей мерзости. Ну а в будущем, будем посмотреть, закон всегда переписать можно. Но вот, какова будет реакция мама, вот в чем вопрос? Тем более, что она несомненно оповещена о всех текущих событиях, хотя бы своей фрейлиной Томиловой, да и в штате Смольного института после его чистки, явно есть её доверенные люди.

Как мне стало известно несколько позже, примерно в это же время, именно на эту же тему вели разговор его в некотором смысле родители. Повторялась старая как мир история, любящая мать желала если не лично подобрать невесту для сына, то хотя бы принять в сем процессе посильное участие. Зная об этом, Михаил Николаевич вырвался в Крым и провёл неделю с Ольгой Фёдоровной и с сыном Алексеем, которого убрали подальше от сырости и холода Санкт-Петербурга, ибо в иной истории они скончался от чахотки, не дожив и до двадцати лет. Дабы добиться расположения супруги, он торжественно подарил ей прогулочную подводную капсулу, которая прошла на Каспии самые придирчивые испытания. Для усиления эффекта от подводной экскурсии, заблаговременно на мелководье затопили парочку близнецов древнегреческих галер, на корпусе одной из которых красовалась имя «Αργώ» (Арго), а несколько мастерских неплохо заработали, изготовляя в авральном режиме копии античных статуй, кои опустили на дно в этом же месте. Последним штрихом стали несколько мраморных колон весьма удачно изображающих затонувший храм и сфинкс. Ольга Фёдоровна была просто счастлива. Ведь в сущности для этого нужно так немного: чтобы муж был почаще дома, рядом, весело пылал камин, тикали часы, булькал на огне кофейник… Лучше, чем об этом говорила Розалинда в оперетте Штрауса «Летучая мышь» всё равно не скажешь.

И вот именно за чашкой кофе и состоялся судьбоносный для меня разговор.

— Михель, а ты знаешь, — первой проявила инициативу мама, — наш мальчик кажется серьёзно влюбился и по всей видимости сие чувство взаимное.

— Знаю, Олюшка, — не стал отрицать папа, — мне об этом доложили и пришлось принять меры, дабы обезопасить предмет его обожания и её ближайших родственников от нежелательных эксцессов.

— Но ты понимаешь, дорогой, что это не похоже на мимолётное увлечение или каприз? Моя фрейлина Томилова пишет, что Сандро на одной из репетиций был просто взбешён, сочтя что юную княгиню Ольгу Оболенскую слишком явно пытается обоять один из курсантов, до дуэли не дошло, но разговор у молодых людей вышел довольно горячим. Матушка Ольги, княгиня Оболенская, урождённая Гагарина, безусловно принадлежит к достойному дворянскому роду, но может быть не стоит торопиться и подобрать для Сандро невесту из числа принцесс Германской Империи?

— С политической точки зрения, может быть, имело бы смысл обратиться к балканским монархиям, конечно, все они, кроме греческой, не совсем комильфо… но подумать можно. Я все-таки думаю, что это у мальчика не настолько серьезно (при этих словах папа признался, что вспомнил эпизод из «Двенадцати стульев», когда Бендер протаскивал на пароход «мальчика» Кису Воробьянинова). Пусть пока поиграет в чувства, в его возрасте сие весьма волнительно и полезно для взросления.

— Но, Михель, я надеюсь, что ты понимаешь, что нужен хотя бы год, дабы и Сандро и Ольга смогли лучше узнать друг друга? Может быть, нам не надо давать им этого года?

— Не только понимаю, дорогая, но и поддерживаю это предложение. Пусть наш сын сперва закончит корпус и отправится в первое плаванье, — на этом месте мама нахмурилась и попыталась прервать отца, но он успел договорить. — Олюшка, я даю тебе слово, что после этого испытания, через которое должен пройти любой человек, с погонами флотского офицера, я переведу Сандро в Адмиралтейство. Нам предстоит строить новый флот, а наш мальчик успел доказать, что у него есть талант и стремление к изобретательству. Вот посмотри, что прислал мне не так давно Сандро.

И перед Ольгой Фёдоровной появился чертёж лебёдки и простейшего приспособления, созданного на основе безмена для взвешивания угольных мешков, которое позволяло безошибочно определять, когда трос с грузом достиг дна на глубине нескольких тысяч метров.

— Я распорядился изготовить опытный образец и испытать пока в водах Черного моря и если он оправдает наши ожидания, то во время плаванья крейсера «Дмитрий Донской» можно будет провести серьёзные гидрографические исследования.

Михаил Николаевич, говоря об надеждах на успех немного не договаривал. Была не надежда, а полная уверенность, ибо схему этого устройства Сандро, а точнее академик скопировал по памяти из книги о легендарном дрейфе во льдах парохода «Седов», который продлился двух лет.

Об этом разговоре я узнал позже, причём из уст самой мама, но уже после моего успешного дебюта на подмостках сцены. А пока, ваш покорный слуга испытывал ощущение устойчивого мандража, грозившего перейти в лёгкую панику. Отодвинув уголок занавеса, я убедился, что сегодня настоящий аншлаг. Зрители заполнили практически весь зал и продолжали прибывать. Среди них были не только родственники смолянок и гардемаринов и начальство обоих учебных заведений, но и их хорошие знакомые, а также представители дружественных дворянских семей. И это было вполне объяснимо, ибо можно завести или укрепить полезные знакомства, а также в некотором роде подписать протокол о намерениях, связать брачными узами бравых гардемаринов и очаровательных барышней-аристократок. А если учесть, что среди присутствующих молодых морских офицеров далеко не все были окольцованы, то охота обещала быть результативной.

Но что же делать с моим состоянием? Мне на мгновение показалось, что из памяти напрочь пропали слова роли, а горло отказывалось издавать не только песни, но и иные связанные звуки. Выручил опыт капустников из далёкого будущего, и я, воровато оглянувшись по сторонам, сделал несколько небольших глотков коньяка из миниатюрной серебряной фляжки. Уф-ф, кажись попустило, но уже пора на сцену, как это там у классиков: Ave, Caesar, morituri te salutant[8]. Апробированное лекарство отменной выдержки сработало безотказно, и я отыграл с огоньком и с таким вдохновением, что поверили все, за исключением Станиславского. Впрочем, у Константина Сергеевича было алиби, он в данный момент находился в Москве. Но ни я и никто из присутствующих на сцене и в зале, за исключением директрисы Смольного института, не подозревали, что за сим действием наблюдает одна зрительница, разместившаяся в небольшой каморке, скрытой ото всех. Ею была Императрица Ольга Федоровна, примчавшаяся из Крыма, дабы взглянуть на избранницу своего сына. По всей видимости вторая Ольга ей понравилась, ибо среди букетов цветов, заполнивших её артистически уборную один, был особый. В записке с императорским вензелем было несколько слов: «Великолепная игра, а вы — просто милочка». Когда после окончания представления и многократных выходов на бис, получив очередное приглашение от княгини Оболенской на посещения их дома, я добрался к себе во дворец, то меня уже поджидала мама. В результате откровенного разговора она озвучила вердикт, вынесенный ею и папа: они не против наших отношений, но пусть они пройдут испытание временем. И до моего возвращения из длительного плавания, коим завершается обучение гардемаринов в Морском корпусе, общение только в виде эпистолярного жанра, но так, чтобы не компрометировать ни себя, ни девушку!

Глава двадцать восьмая. Поход на «Дмитрии Донском»

Санкт-Петербрг, Кронштадт. Март-апрель 1886 года.

В. кн. Александр Михайлович (Сандро)

Насыщенным был для меня прошлый, 1885 год, когда я гардемарином участвовал в походе на клипере «Стрелок». Сей быстроходный парусно-винтовой корабль позже был переименован в крейсер второго ранга и предназначался для крейсерских операций на торговых линиях нашего завзятого друга — британки. По традиции, гардемарины проходили практику на парусниках или парусно-винтовых судах, после чего уже получали звание морского офицера и отправлялись в самостоятельное плаванье на кораблях Российского военно-морского флота.

(клипер «Стрелок»)

Я не буду долго рассказывать об этом походе, есть небольшая книга Владимира Константиновича Гирса, который служил на «Стрелке» и описал сей поход в подробностях. Но, некоторые моменты всё-таки напомню: командовал кораблем капитан первого ранга Николай Илларионович Скрыдлов, человек отчаянной храбрости, прославившийся во время Русско-Турецкой войны. «Стрелок» числился за гвардейским экипажем, вместе с гардемаринами 1884 года выпуска отправился в Средиземное море, где присоединился к эскадре контр-адмирала Чебышева, там мы осуществляли миссию патрулирования вдоль побережья Греции. После этого похода я возненавидел оливки! Но самое интересное началось в январе 1885, когда наш клипер рванул в Америку, в феврале мы уже были в Мадейре, а в марте стали в док Гаваны, где кораблю почистили днище от ракушек и заменили поврежденную обшивку. В апреле мы прибыли в Нью-Йорк, ускользнув от британского корвета «Гарнет». При этом мы давали даже меньше 12 узлов! Но оказались способны оторваться от лимонников! Считать «Стрелок» крейсером это, конечно же, было большое нахальство, очень скоро крейсер со скоростью менее двадцати узлов будет считаться черепахой. Но до этого времени лет пятнадцать-двадцать. Так что пока еще наша посудина вполне годная боевая единица! В мае 1885 года мы отправились в Россию, прибыв 12 июня в Кронштадт. После этого похода я получил звание мичмана и распределение на крейсер «Дмитрий Донской», к созданию которого имел некоторое отношение.

Отшумели новогодние и рождественские праздники 1886 года. Подготовка к морскому походу шла полным ходом и как это часто случается, откуда не возьмись выплывали неожиданные проблемы и нерешённые вопросы, доводящие чинов Адмиралтейства до белого каления, а должностных лиц из надзирающих органов до острого желания применить децимацию, превратив ее в поголовную декапитацию. Нельзя конечно сказать, что начальство тривиально выпускало пар, сиречь срывало свою злобу на офицерах и моряках Российского Императорского Флота, но малейшее нарушение внутреннего распорядка или дисциплины в целом каралось в повышенном размере. Признаюсь, откровенно, что сия волна не захлестнула с головой вашего покорного слуги мичмана Романова, но брызгами обдала изрядно. Я получил должность артиллерийского офицера, отвечающего за башню восьмидюймовых орудий. Меня назначили вахтенных офицером, командиром носового плутонга, сиречь — башни орудий главного калибра.

Конечно же, пока никто мне не позволит совершенно самостоятельного командования, все под присмотром артиллерийского офицера, лейтенанта Николая Федоровича Добротворского. Это был весьма толковый офицер, фанат своего дела. Так что учиться мне было чему! Я старался вникнуть во все практические аспекты артиллерийского дела на вверенном мне посту, но этим не ограничивался. Как-то быстро у меня наладились отношения еще с одним весьма интересным человеком: лейтенантом Иваном Николаевичем Лебедевым, который был старшим минным офицером клипера. Я считал, что любой мичман должен уметь заменить своего товарища и выполнить любую работу на корабле, вплоть до командования им. Помня результаты войны с японцами и какие потери несли экипажи от вражеской шимозы и осколков, я вникал во все аспекты минного дела, был вахтенным мичманом, учился работать с аварийными командами — тушение пожаров, установка пластырей и заплат. Надо сказать, что не все офицеры воспринимали меня хорошо: как-никак выскочка, из Романовых, уже на весьма ответственном посту, да еще и нос сует во все дыры, но вот с Добротворским и Лебедевым у меня отношения сразу же сложились весьма дружественными. Интересно то, что в той реальности оба они имели отношение к «Дмитрию Донскому», оба были его командирами, а Лебедев командовал крейсером во время несчастного сражения у Цусимы. Там и погиб. Надеюсь, что в этой реальности подобного сражения просто не произойдет.

Как я и обещал своим «предкам» наши отношения с Ольгой перешли в жанр эпистолярного романа, в котором я старался сдерживать юношеские эмоции, поддерживая весьма ровный тон «чуть-чуть тоньше, нежели дружба». Мои друзья, Крылов и Менделеев, получили свои места на кораблях нашего флота, так что встречались мы весьма эпизодически: я жил ожиданием первого похода офицером, тем паче, что его предстояло совершить на борту новейшего крейсера «Дмитрий Донской», который впервые для кораблей этого класса в отечественном флоте был полностью лишен парусного вооружения. Взамен этого, от киля до клотика он был напичкан всевозможными новинками, к которым, в частности приложили свои руки Тесла и Попов. В основном, это касалось электричества для освещения, а также как вращения орудийных башен, лебёдок, брашпиля и шпиля. Кроме этого, судовой лазарет имел Х-аппарат (или лучевую трубку Хвольсона), а камбуз электрические плиты.

Но вернёмся к изрядно измучившей всех подготовке плавания. Слава Богу, что никто в не догадывался, что к этому столпотворению активно приложил свои голову и руки мичман Романов, в противном случае это добавило бы мне проблем. Если использовать лексикон из будущего, то предстояло перешерстить не только закрома Родины, но и покопаться в ближнем и дальнем зарубежье. В итоге масштабы сего мероприятия стали приобретать в некотором роде транснациональные масштабы.

И это не было преувеличением, ибо приглашение принять участие в плавании получил известный как в научных, так и в аристократических кругах Европы, сын князя Монако Карла III и его супруги, бельгийской графини Антуанетты де Мерод-Вестерлоо. Достигнув возраста почти сорока лет, Альберт Онор Шарль Гримальди всё ещё продолжал находиться в статусе наследника престола, однако сие обстоятельство его нисколько не расстраивало. Единственной страстью его с юных лет было море. Причём это увлечение не было аристократической блажью, а постоянным трудом и учебой. На бескрайние водные просторы он смотрел не через иллюминатор роскошной каюты, а с палубы боевого корабля. Его руки чаще сжимали не бокал с вином, а секстант или циркуль, ибо до совершеннолетия Альберт служил штурманом испанском военно-морском флоте, а потом, в чине лейтенанта успел поучаствовать во Франко-Прусской войне и даже удостоится награждения орденом Почетного легиона. Но ему хотелось не воевать на море, а изучать его тайны, искать и открывать. Одна экспедиция сменялась другой и все они оставляли следы на картах, уточнялись глубины и наносились новые течения. Но были и иные следы, ибо, невозможно сохранить присущие аристократам ухоженные руки, опуская в морскую пучину тысячи футов лески с грузом и подымая её обратно. И вот теперь ему предстояло совершить почти кругосветное путешествие, имея в своём распоряжении новейшее исследовательское оборудование и даже несколько подводных аппаратов. Естественно, что он тотчас дал согласие и заблаговременно приехал в Кронштадт, дабы внимательно изучить всё то, с чем ему предстоит работать на протяжении многих месяцев.

Но приглашения рассылались и внутри Российской Империи и иногда это было неожиданностью даже для самого адресата. Именно так и произошло в Кронштадте, где в двухэтажном деревянном доме по улице Песочной, 31, который принадлежал Александру Степановичу Попову, собралась дружная и весёлая компания. На первый взгляд картина была вполне обычная: в самой большой комнате, вокруг громадного стола расселись богато, но со вкусом одетые мужчины и дамы. Можно было предположить, что сейчас начнется игра в лото или в вист, а возможно и сеанс по вызову духа Императора Наполеона I. Однако надев белоснежные, накрахмаленные салфетки они дружно принялись лепить пельмени. Дело было в том, что почти все из присутствующих были родом из Сибири и культ пельменей был центром внимания семейного праздника. Звучали шутки и анекдоты, раздавался весёлый смех, а заполненные пельменями большие блюда одно за другим поступали на кухню. Единственный человек, не принимал участие в общей лепке был известный врач Павел Иванович Ижевский, а по совместительству и муж сестры хозяина дома. Но чувствовалось, что именно он, душа этой компании, а забавные и остроумные истории и сценки в его исполнении заставляли всех хохотать. Внезапно, в комнату вбежала горничная и несколько растерянно обратилась к хозяину дома:

— Так что, барин, с письмом пришли. И не почтальон принёс, а какой-то важный господин и при погонах. И ищут они господина Ижевского. Мгновенно в комнате воцарилась тишина, а Попов переглянувшись со своим зятем и увидев, что тот недоумённо пожал плечами, распорядился:

— Ну что ж, Глафира, проводи сюда сего важного господина.

Через минуту в комнату вошел молодой, подтянутый и по-офицерски щеголеватый минный кондуктор и безошибочно опознав Ижевского подошел к нему и щёлкнув каблуками отрапортовал:

— Вам пакет от его превосходительства тайного советника Менделеева, прошу ознакомиться и передать со мной ваш ответ.

Пока Павел Иванович выполняя все формальности расписывался в указанном ему месте на конверте и аккуратно вскрывал его с некоторым нарушением этикета кухонным ножом, Попов вспомнил где видел этого кондуктора — в научном центре подводного плавания. До поступления на военную службу он успел закончить гимназию и по увольнению в запас собирался сдавать экзамен на мичмана. В последнее время подобных молодых людей в армии и на флоте заметно прибавилось и поговаривали, что Государь лично повелел создать для них режим наибольшего благоприятствования. Тем временем, Ижевский пробежав глазами короткий текст послания, перечитал его повторно и медленно опустился на стул, не выпуская из руки листок бумаги. На его лице постепенно проступало то выражение, кое согласно замыслу великого Гоголя, следовало быть у судьи в немой сцене комедии «Ревизор»: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!». Александр Степанович не на шутку встревоженный, подскочил к своему зятю и потряс его за плечо пытаясь обратить на себя внимание:

— Павел, что случилось? Какие-то неприятные новости? Ижевский, по началу недоумённо смотревший на него, наконец пришел в себя и ответил:

— Нет, не неприятности… скорее напротив, но всё так неожиданно… а, впрочем, прочти сам, — ответил он, протягивая письмо Попову. — Мне предлагают принять участие в длительном морском путешествии и выполнять научные исследования в интересах Академии Наук и Адмиралтейства. Дмитрий Иванович намекает на особую важность этого задания и на максимально благоприятные условия, кои гарантируются для его выполнения. Подробности Менделеев обещает сообщить при личной встрече.

Естественно, что все присутствующие друзья и родственники жадно ловили каждое слово и молча ожидали развязки сей неожиданной интриги.

— И что же ты решил, Паша, — спросил Попов.

— А когда русский врач и ученый отказывался потрудиться на благо Отечества, — ответил вопросом на вопрос Ижевский. — Естественно, отправляюсь в это плавание. Господин кондуктор, прошу передать его превосходительству, что я буду у него в назначенный день и час.

Подобные сцены повторялись и, как правило заканчивались по аналогичному сценарию и в иных городах Российской Империи. Но вернёмся к иным аспектам подготовки похода. Помимо штатного экипажа и гардемаринов, к отправке в плавание подготовили взвод морской пехоты. В качестве эксперимента в новый или, если вам угодно в воссоздаваемый род войск набирали исключительно из числа охотников и вольноопределяющихся. Конечно до уровня морпехов из будущего, великолепно показанных в фильмах «Ответный ход» и «Одиночное плавание» им было ещё далеко, но для реалий конца девятнадцатого уровень их подготовки был просто запредельный. Любой пехотинец или кавалерист, пусть даже и трижды лейб-гвардеец по сравнению с ними был подобен студенту-ботанику, пытающемуся противостоять сверхсрочнику из Преображенского полка. Или же перефразируя выражение из ещё не написанного рассказа Чехова «Каштанка»: «всё равно, что плотник супротив столяра». Одним из заданий морпехов на время морского похода было не только оттачивания навыков, но и охрана понятно кого во время схода на сушу.

Казалось, что так и не удастся полностью подготовиться к отплытию, но дата была определена лично Императором Михаилом II и зависела в основном от ледовой обстановки в Финском заливе и на просторах Балтики в целом. С началом апреля, температура воздуха впервые поднялась выше нуля, но так и не дотянулась даже до плюс пяти градусов, однако постепенно водное пространство стало сбрасывать ледяной покров. Дабы соблюсти старинные морские обычаи, день отплытия не должен был приходиться на понедельник и на тринадцатое число. Первое мая, которое выпадало в 1886 году на субботу вполне подходило под необходимые под необходимые критерии допуска. Выбирая этот день, Государь Михаил Николаевич изволил улыбнуться и высказаться, что отправка новейшего крейсера «Дмитрий Донской» будет своеобразной демонстрацией, но комментировать сей тезис не стал. Естественно, был отслужен молебен Николаю Угоднику, а также прошло ещё одно мероприятие, кое носило неофициальный характер, но тем не менее обязательно соблюдалось на флоте. Речь идёт об организации банкета прямо на борту корабля, уходящего в дальнее плавание для родственников офицеров. Поскольку всех было невозможно разместить в кают-компании, то на палубе разместили павильон, стены и крыша которого надёжно защитила собравшихся от ветра и сырости. Но одно отступления от сложившегося ритуала всё-таки было. Учитывая участие в экспедиции и группы ученых, они были также приглашены, тем более, что большинство из них имели чины и дворянство. А возглавил сию компанию никто иной, как наследный принц княжества Монако Альберт.

Кстати, его участие в этом прожекте имело и ещё одно последствие. На мачте парохода «Посейдон» помимо трёхцветного Российского флага, был поднят и личный штандарт Альберта Оноре Шарля Гримальди. Таким образом, это плавание из категории обычного дальнего крейсерского похода трансформировалось в международную акцию с участием представителей из двух августейших фамилий Европы. Безусловно, что все эти факторы плюс новации в конструкции и оснащении броненосного крейсера «Дмитрий Донской» предъявляли особые требования к командиру сего боевого корабля. С одной стороны, он должен обладать жёстким характером, уметь поставить себя так, что все в команде почитают его «вторым после Бога». С другой стороны, сей авторитет следует зарабатывать не матерными тирадами после проверки белой перчаткой наличия малейших следов грязи в самых укромных уголках крейсера, а разумной требовательностью ко всему экипажу и к самому себе. Недаром утверждал один из мичманов Российского императорского флота: «при строгости надобна милость, иначе строгость — тиранство». А к сим словам было не зазорно прислушаться и каперангам, ибо они принадлежали самому генералиссимусу Александру Васильевичу Суворову. Кроме того, технический прогресс требовал, дабы на капитанском мостике отдавал команды не замшелый ретроград, ностальгирующий по прошедшей парусной эпохе, а человек, умеющий учиться. Как известно идеал подобен горизонту, к нему можно стремиться, но достичь, увы, невозможно.

Назначенный командиром «Дмитрия Донского» капитан первого ранга Диков во многом соответствовал необходимым требованиям. Никто не мог усомниться в его личной храбрости проявленной в суровые годы войны, ибо он стал первым из морских офицеров, получивших и солдатский и офицерский георгиевский крест. Да и с техническими новинками Иван Михайлович был знаком не понаслышке. В последней войне с Турцией, он умело применял морские мины, а почти годичное плаванье плавании за границею на разных судах Черноморского флота, позволило ему присмотреться к новациям принятых в военных флотах временных союзников и потенциальных противников. Окончательно вопрос с его назначением решился после аудиенции у Государя.

Мой папа отменно подготовился к сему разговору, и он затянулся на пару часов. Такие беседы позволяли получить очень важную информацию о реакции на реформы, проводимые в армии и на флоте от той категории людей, от которых во многом зависел успех этих мероприятий. Речь шла о старших офицерах, кои достигли пятидесятилетний возраст, успели понюхать порох в последнюю турецкую войну, а кое-кто и в совсем ещё юные годы сходились в схватке на бастионах Севастополя с объединённой просвещённой Европой, в очередной раз пытающейся разобраться со славянскими варварами. Именно им, имеющим боевой и жизненный опыт, но не успевшими забронзоветь, предстояло командовать новыми кораблями, а со временем, заполучив по заслугам орлов на погоны влить свежую кровь в адмиралтейство, где иные просто и высоко превосходительства привыкли всё измерять опытом Очакова и покоренья Крыма.

Вот и каперанг Диков не только не обманул ожидания папа, но напротив, приятно его удивил. Он высказал несколько дельных предложений, но два из них следует упомянуть особо. Прежде всего, он посоветовал расширить контингент лиц, кои имели право поступать в морской кадетский корпус, ибо до сих пор это были дети военных моряков и потомственные дворяне. Но второе предложение вызвало у моего ученика настоящий ступор, а в голове вертелись две мысли: или наши яйцеголовые допустили утечку информации, или передо мной архиталантливый человечище. Дело в том, что параллельно с работами над подводными лодками, в научном центре у Александровского начали эксперименты по разработке гидрофонов для организации связи между кораблём и субмариной, находящейся в погруженном состоянии. А заодно и на перспективу для создания противолодочной обороны.

Слава Богу, что верным оказалось второе предположение. Иван Михайлович, ещё будучи лейтенантом был назначен помощником директора Черноморских и Азовских маяков и по долгу своей службы живо интересовался всеми новациями в это сфере. В его руки попала информация об работах Джона Тиндалла в Британии и Джозефа Генри в САСШ, которые предлагали установить на всех основных маяках мощные сирены, звучащие в воздухе, что позволяло предупреждать суда даже в условиях тумана об опасности. К сожалению, проведенные эксперименты не дали положительных результатов. Но во время войны с турками, уже капитан-лейтенант Диков обратил внимание на то, как далеко распространяется под водой звуки при взрывах мин. А после того, как в «Морском сборнике» появилась статья о том, что сигналы, создаваемые при ударе подводного колокола, хорошо распространяются в воде, то это и подоткнуло его к возможности подводной связи, а также с помощью стетоскопа или простых микрофонов, установленных на корпусе судна принимать сигналы от маяка. Итогом этой встречи стало то, что капитан первого ранга Диков был вновь произведён в звание флигель-адъютанта, но уже Императора Михаила II. Правда ему пришлось дать слово офицера впредь не озвучивать сию информацию и иные технические предложения перед широкой аудиторией. А уже позже, после встречи с Александровским, которая произошла по инициативе папа, Ивану Михайловичу пришлось ещё подписать соответствующий документ о неразглашении. Впрочем, весьма недурственная премия и намёк на поощрение будущих ценных идей, вполне примирила его с таким порядком. Благодаря энергии и настойчивости капитана выход «Дмитрия Донского» не затянулся ни на один час.

Глава двадцать девятая. Взрыв

Александрия. 29 августа 1886 года.

В. кн. Александр Михайлович (Сандро)

Итак, наступило первое мая 1886 года. Небольшая эскадра в составе крейсера «Дмитрий Донской» и грузопассажирского парохода «Посейдон» наконец-то отправилась в дальний поход. Как только военная гавань Кронштадта осталась далеко позади, большинство офицеров разошлись по своим местам, тем паче, что и погода, кою трудно было назвать весенней не способствовала нахождению на палубе. Девять градусов выше нуля посреди Финского залива, когда то и дело под форштевень крейсера попадали и разлетались на куски отдельные льдины, отнюдь не добавляли комфорта. А далее, жизнь пошла строго в соответствии с Морским уставом, утверждённым Государем Императором менее года назад.

Что касается крейсера, то каждое утро, ровно в пять часов утра сон всего экипажа безжалостно прерывался сперва ударами рынды, а затем и затейливыми руладами издаваемыми боцманскими дудками и сопровождающими их ритмичными словосочетаниями, в которых дефекты рифм, с избытком компенсировался громкостью и экспрессией. Если господа офицеры, кои не несли вахту могли задраить поплотнее иллюминаторы и вновь прилечь, то матросы быстро умывались, молились и приступали к завтраку, после которого начиналась большая уборка корабля. Но на «Дмитрии Донском» было несколько отличий от большинства боевых кораблей Российского императорского флота. Во-первых, пресной воды хватало не только для питья и приготовления пищи, а во-вторых, на его борту была особая команда, которая не входила в списочный состав экипажа. Речь шла о двух взводах морских пехотинцев, один из которых постоянно находился на крейсере. И вопреки пословице о том, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, они жили и действовали именно по своему уставу и правилам. К удивлению офицеров «Дмитрия Донского», в этих взводах абсолютно не было нижних чинов как таковых. Все бойцы имели статус вольноопределяющихся, практически у каждого были Знаки отличия военного ордена, а у некоторых несколько степеней сего «солдатского Георгия».

И командовали этими взводами два штабс-капитана по адмиралтейству с весьма редкими для России фамилиями — Иванов и Шлиппенбах. Оба этих офицера явно успели не просто нюхнуть пороха, а надышаться им по полной. Доказательством сего факта была клюква на поперечнике рукоятки дуги кортиков и Орден Святого Георгия четвёртой степени на их мундирах. Об причине столь необычного комплектования морских пехотинцев был заранее предупреждён командир крейсера капитан первого ранга Диков. После плавания, на базе каждого взвода должны были развернуть батальон, и каждый вольноопределяющийся получал чин прапорщика по адмиралтейству. Здесь мы с моим папа откровенно говоря сплагиатничали и использовали опыт Рейхсвера, когда проигравшая в Первой Мировой войне Германия после Версальского мира, вынуждена была пойти на хитрости, дабы сохранить элиту офицерского состава и подготовить костяк будущей победоносной армии. И вот эти морпехи первое время сильно раздражали как отдельных бузотёров из числа нижних чинов экипажа, так и некоторых самодуров, начиная от боцмана и заканчивая отдельными «благородиями», особо кичившимися своими дворянскими корнями.

Сие обстоятельство я со своим августейшим учеником предвидели заранее, а посему состоялся обстоятельный разговор, на котором присутствовали оба штабс-капитана и каперанг Диков. Государь, простым и доходчивым языком обозначил статус сего подразделения на корабле и особо подчеркнул, что право карать и миловать, сиречь осуществлять дисциплинарную практику, бойцов водоплавающей пехоты имеют исключительно их командиры. И он будет весьма расстроен, если до него дойдёт информация о любых попытках рукоприкладства, как со стороны кондукторов, так и офицеров. А что касаемо простых матросиков, — добавил папа, обращаясь к штабс-капитанам, — то в случае возникновения конфликтов, прошу предупредить ваших орлов о необходимости контролировать свои действия и по возможности, обойтись без излишнего членовредительства. И подведением черты сего совещания стало вручение присутствующим офицерам распечатанной временной инструкции касательно размещения и несения службы морской пехоты на кораблях Российского Императорского флота.

Конечно отдельные эксцессы случались. Ну раздражало матросов «Дмитрия Донского» то обстоятельство, что эти новоявленные морпехи не принимают никакого участия ни в малой, ни в большой приборке корабля, а вместо этого занимаются всяческими кулачными забавами и прочими непонятными, но порою схожими на цирковые, выкрутасами. А тот факт, что, когда дважды в день начинался ритуал раздачи «винной порции», эти земноводные не принимали в нём участия, рождало обоснованные сомнения в их здоровье или порядочности. Масло в огонь неприязни и толика перца в сплетни добавились после первого же небольшого шторма, кода пять или шесть морпехов, а точнее их желудки, весьма бурно прореагировали на качку. Но слишком много времени уделять наблюдению за процессом боевого слаживания я не мог по объективной причине: в сутках никак не более двадцати четырёх часов, а меня и так загружали по полной программе.

Помимо ставшей для меня родным домом башни главного калибра крейсера, приходилось заступать на вахту и чаще всего попадающую под классификацию «собачья». Кроме этого я, как и ещё несколько офицеров «Дмитрия Донского» принимали активное участие в океанографических исследованиях, для чего периодически приходилось перебираться на борт «Посейдона». Впрочем, никто из командования крейсера не возражал против таких вояжей, ибо все понимали военно-прикладное значение подобных исследований. Тем паче, что пример Степана Осиповича Макарова, коей сумел подтвердить легенду о существовании в Босфорском проливе, соединяющем Черное море с Мраморным, второго, подводного течения, помнили на флоте все. Сие открытие было безусловно полезно особенно с учётом развития подводных лодок и их возможного участия в гипотетической войне с Турцией.

Понятно, что уже в первый же день пребывания на «Посейдоне» я познакомился и подружился с будущим князем Монако Албертом, ибо как говаривал один потомственный моряк: совместный труд, для моей пользы, он объединяет. Но в нашем случае польза была совместная. Разница в возрасте не мешала, труднее всего пришлось с обоюдным титулованием. После второй попытки обменяться следующими словосочетаниями: «Ваша светлость принц Альберт Онор Шарль Гримальди» и «Ваше Императорское Высочество Великий князь Александр Михайлович» мы одновременно выругались, а потом дружно рассмеялись. После чего договорились перейти на «ты» и обращаться по именам и закрепили сие соглашение тем, что выпили на брудершафт.

Такой интерес маститого исследователя морей и океанов, коим по праву считался Альберт Гримальди к моей скромной персоне, объяснялся просто: кто-то проговорился, что именно я предложил простой и эффективный метод определения момента достижения грузом дна при измерении глубины. А кроме того, он был в восторге от осмотра подводных аппаратов, находящихся на борту «Посейдона» и постарался заручиться моим согласием на совместные погружения по прибытии в Средиземное море. Пришлось согласиться, тем паче, что это было согласовано с папа. И более того, я намекнул, что было бы неплохо повторить достижения Шлимана, но не на суше, а на морском дне.

Всё шло гладко, вплоть до прибытия в Ревель, но размеренный ритм нашего похода в первый раз был нарушен во время перехода до Стокгольма. Примерно на полдороги мы догнали английский броненосный крейсер «Нельсон», коей тоже направлялся в королевство Швеция, на троне которого сидел Вильгельм I из династии Бернадотов. При виде «Дмитрия Донского», трубы британцы задымили более активно, лимонники явно попытались продемонстрировать преимущество их судостроения и оставить нас за кормой. Чего там греха таить, в прошлом это не раз удавалось, но сегодня, островитян ожидало полное фиаско. Отсутствие тарана и новые паровые машины нашего крейсера не оставили им ни малейшего шанса, кстати и «Посейдон» оказался отменным ходоком и не отстал от «Дмитрия Донского». Оба наших корабля первыми зашли в порт столицы шведского королевства.

На следующий день, командир нашего крейсера с группой офицеров, в составе которой был мичман Романов и бывший лейтенант французского флота Альберт Гримальди были приглашены на приём в королевский дворец. Учитывая недвусмысленные указания Государя Императора, нас сопровождало два отделения морских пехотинцев. И на обратном пути в порт, нам пришлось стать свидетелями, а частично и участниками сухопутной баталии. Как известно, британцы не любят проигрывать, а посему с благословения своего командира, стая из двух десятков Jackov (прозвище британских моряков) подкараулили дюжину наших матросиков и попытались устроить показательное избиение. Не смотря на неравенство сил, наши не сдавались и отчаянно дрались и тогда в руках британцев появились ножи. Каюсь, я не сдержался и закричал: «Наших бьют!».

Морпехи среагировали просто молниеносно. Одно отделение осталось возле нас и весьма деликатно, но от этого не менее эффективно пресекли мою попытку вмешаться. А вот вторая их половина бросились в бой. Как по волшебству у некоторых в руках материализовались нагайки, а остальные весьма профессионально использовали прочные буковые палочки, соединенные цепочкой. Блин, это же нунчаки. Помнится, что мой ученик рассказывал, что ещё до попадания в Афганистан серьёзно увлекался карате, но невзирая на то, что это «путь пустой руки», недурственно освоил и эту разновидность холодного оружия. Взяв лимонников в клещи, морпехи под вдохновенное русское «ура», разбавленное и толикой мата преступили к разгрому супостатов. Всё шло достаточно гуманно, и я даже бы сказал — политкорректно. Британцы либо совершенно добровольно падали на землю, полагаясь на старое правило: «лежачего не бьют», а менее вменяемым субъектам помогали упасть, нанося в основном умеренно средние телесные повреждения. Но внезапно прогремел выстрел и рукав бушлата одного из наших матросов обагрился кровью. Вот именно тогда, морские пехотинцы разозлились по-настоящему и перестали стесняться в выборе приёмов. Через несколько минут в стоячем положении остались только наши бойцы, стонущие тушки детей Джона Булля явно нуждались в помощи санитаров, а выстреливший из револьвера английский боцман был уложен на обе лопатки после перелома то ли рук, то ли ног, то ли и того, и другого.

Сей прискорбный для британской стороны инцидент стал предметом рассмотрения собранной комиссией, в состав коей вошли командиры, обоих крейсеров, а также равное количество офицеров при участии представителей шведской стороны. Но её заседание носило формальный характер, ибо на следующий день во всех местных газетах появились фотографии, которые весьма кстати сделали новоиспеченный мичман Романов и отставной лейтенант Гримальди, используя приобретённые ими в Санкт-Петербурге усовершенствованные ручные стереокамеры конструкции Дмитрия Петровича Езучевского, кои обладали моментальными затворами и шестью двойными кассетами. Конечно, это не цифровые фотоаппараты из времён грядущего, но несколько снимков получились приемлемого качества. На них было чётко видны ножи в руках британских моряков, взявших в кольцо русских матросов, уступающих им числом и абсолютно безоружных. Таким образом, российская и шведская стороны вынесли единодушный вердикт о виновности британцев, но в качестве жеста доброй воли капитан первого ранга Диков счёл возможным не наставать на аресте, суде и уголовном наказании английского боцмана, открывшего стрельбу из револьвера. Причиной столь гуманного поступка стало профессиональное заключение о его дальнейшей профессиональной пригодности, которое сделал не судовой врач крейсера «Дмитрий Донской», а штабс-капитан Иванов, который обучал своих морпехов. Николай Васильевич, высказался очень кратко: если повезёт, то жить будет, но полным инвалидом.

Понятно, что после сего события и полученной из Москвы Императорской телеграммы, был несколько изменён маршрут нашего похода и исключено посещение Портсмунда и Бреста, а наш отряд усилен бронепалубным корветом «Рында», прибывшим в порт Стокгольма на день раньше нас. Пребывание в Киле запомнилось высочайшим посещением нашего крейсера Кайзера Германской Империи Вильгельмом II. Мой немецкий кузен, считающий себя компетентным специалистом во всех сферах человеческой деятельности, а в военной в особенности, после знакомства с крейсером и его командой, пригласил офицеров, включая и Альберта Гримальди на ужин в Кильский замок. Как и следовало ожидать, причиной сего банкета были не только требования этикета, но и политика. Это выяснилось при нашей короткой беседе в формате тет-а-тет, состоявшейся во время своеобразного перекура. Помимо обычных светских тем, среди коих было и высказанное желание приобрести для себя подводную буксируемую капсулу, Вильгельм Фридрихович тривиально хотел присмотреться ко мне поближе. Сие желанье было понятно, мы оба молодые люди и, хотя я не числюсь Цесаревичем, но всё может быть. Судьба монархов весьма непредсказуема во все времена и во всех странах и Россия, не исключение. Кто знает, что будет завтра? Может апоплексический удар тяжелым тупым предметом в висок или геморроидальные колики, усугубленные шарфом, затянутым на горле или вариант короля Лира.

Общение продолжалось не более десяти минут, ибо долг хозяина на мог позволить Кайзеру Германии дольше игнорировать присутствие и других гостей, тем более, что среди них был ещё один наследник престола, но смею надеяться, что мой немецкий кузен остался вполне удовлетворенным нашим более тесным знакомством. Далее поход продолжался без особых событий и представлял собой рутинную и постоянную работу по схеме: башня — вахты — «Посейдон» — океанография и далее, по кругу. Немного добавил адреналина шторм в Бискайском заливе и вынужденная стоянка в порту Виго. Да, именно в той бухте, где капитан Немо потихоньку потрошил затонувшие галеоны с золотом. Что не говори, а Жюль Верн по-настоящему великий писатель, и его роман я прочитал дважды. В первый раз, это было в веке двадцатом, а вторично я это сделал уже веком ранее. Воспоминания об этой книге, да и об нескольких её экранизациях вызвали у меня острое желание совершить подводную экскурсию по акватории сей бухты. Но здравый смысл и понимание того, что пребывание в порту десятков кораблей не добавило прозрачности воде, заставили меня отказаться от этой блажи.

Но подводную экскурсию мы с Альбертом всё же совершили и тем самым обессмертили наши имена. Это произошло уже после прибытия в Александрию, когда с борта «Посейдона» были сгружены на воду и подготовлены к плаванию два буксирных катера и подводная капсула. Цель нашего путешествия находилась в заливе Абу-Кир примерно в шести километрах от берега на глубине всего лишь десяти метров. Речь шла о легендарном городе Гераклион, о котором писал сам Геродот и я действительно почувствовал себя капитаном Немо, демонстрируя своему другу затонувший город. Естественно, что фотокамеры были под рукой и через несколько дней по всему миру пронеслась весть о великом открытии, сравнимом с, пожалуй, лишь с раскопками Шлимана. На протяжении нескольких недель, на первом месте большинства газет мира печатались репортажи и фотографии, посвящённые Гераклиону. Но не даром говорят, что не стоит дразнить богинь судьбы, ибо мойры зачастую весьма мстительны. Многократное упоминание фраз о том: «что имена двух сиятельных особ: Алексея Романова и Альберта Гримальди получили бессмертие и навечно запечатлены на скрижалях истории», едва не стали пророческим, во всяком случае по отношении ко мне.

На крейсере «Дмитрий Донской» был объявлен угольный аврал, сиречь погрузка топлива для машин, коих было целых две. И догадайтесь, кого из офицеров назначили руководить сим малоприятным процессом? Естественно, самого молодого мичмана Алексея Романова. Помимо того, что сия работа была не только пыльная, но и очень даже грязная, она очень часто заканчивалась травмированием или гибелью матросов, таскающих мешки с углем. И ответственность за недопущение столь печальных событий возлагалось на офицера, контролирующего сей процесс. Безусловно, нам неоднократно рассказывали об этом ещё в Морском Корпусе, да и немало авторов посвятили сему эпизоду страницы в романах и повестях, и я считал себя вполне готовым к выполнению сего задания. Вот только впервые я был вахтенным мичманом и руководил погрузкой от начала и до конца. Конечно, присмотр со стороны старших офицеров был, но так, в пол-глаза. У меня уже установилась репутация человека дотошного и требовательного.

Мы грузились великолепным кардифом со склада, принадлежавшего английской торговой компании. А через час после окончания погрузки, когда угольные ямы были заполнены на три четверти (вполне достаточно для следующего перехода), мы отошли от Александрии и взяли курс на Порт-Саид. Следующей точкой нашей экспедиции должен был стать Суэц, где я обязан был посетить нашу военно-морскую базу и форты местной крепости.

В двенадцати милях от Александрии в недрах «Дмитрия Донского» раздался взрыв! Корабль аж подпрыгнул на волнах, многие, в том числе и я, попадали со своих мест, кто-то свалился в воду. Взорвался один из котлов, погибло двое матросов. А еще двое получили ожоги паром. Очень быстро в котельной стало невозможно дышать. Будучи вахтенным мичманом (до конца вахты мне оставалось пол склянки), возглавил аварийную команду, надо было спуститься вниз, чтобы оценить повреждения и узнать, нет ли течи. Осколком котла пробило борт, но это было выше ватерлинии, а наш крейсер не нес всего боезапаса, да и угольные ямы не были заполнены доверху. Это и спасло корабль. После остановки удалось предотвратить и разгорание пожара, и быстро залатать пробоину, и даже закупорить несколько мелких отверстий, из которых начинала поступать забортная вода. Очень медленно и осторожно «Дмитрий Донской» вернулся в Александрию. При ревизии угля были обнаружены еще четыре подозрительных куска, по запаху сильно отличающихся от углерода. Это были куски динамита. Это было оценено как покушение на корабль Российского Императорского флота, и на члена семьи Романовых. За мужество при спасении корабля мне присвоили вне очереди звание лейтенанта и отозвали в Москву, в распоряжение Главного Морского штаба.

Глава тридцатая. Спас на крови

Санкт-Петербург, Малая Морская улица. 13 февраля 1888 года.

ЕИВ Михаил Николаевич

13 февраля 1888 года в городе Санкт-Петербурге, бывшей столице Российской империи, должно было происходить освящение собора Воскресения Христова. Я знал, что народ назовёт его «Спас на крови». Он был заложен в память о страшном взрыве, произошедшем восемь лет назад, похоронившем большую половину семейства Романовых, вместе с императором Александром Николаевичем, его супругой и цесаревичем. В этот момент я появился в этом мире. Какое-то время я думал, что целесообразным было бы снести Зимний дворец и построить храм на месте взрыва, но потом решил сделать иначе. Церковь была заложена неподалеку от места происшествия: в квартале на пересечении Малой Морской улицы и Кирпичного переулка. Зимний к этому времени восстановили, в нем было решено создать музей-мемориал семьи Романовых с демонстрацией коллекции произведений искусства, принадлежавших царской семье. Кстати, я приказал перекрасить Зимний в тот самый, знакомый мне с детства цвет: белый с голубым. Оказалось, что голубой пигмент намного дороже красного или кирпичного, которыми выкрашивался дворец ранее. Вот и весь секрет! Открытие Мемориала было решено провести через сорок дней после освящения собора.

(Спас на крови — современный вид)

Я ехал в первую столицу с тяжелым сердцем. И всё потому, что Ольга Фёдоровна не могла приехать: у Алексея неожиданно случилась сильная простуда с жаром, возможно, чахотка не собиралась сдаваться. Курьер вёз императрице антибиотики, пока что они производились в очень небольшом количестве, хотя на подходе было создание первых реакторов, в которых пенициллиновый грибок мог выращиваться в достаточно серьезных количествах. Да, Сандро семь лет назад нарисовал такой реактор. Но чертеж — это одно, а вот создать оный на современном технологическом уровне — задача была не тривиальная, а ещё более сложной оказалась проблема создания технологической карты процесса! Вполне естественно, что заботливая и любящая мать, императрица осталась в Крыму. Я же поехал в Питер в гордом одиночестве. Надо сказать, что я сильно устал и в дороге немного промерз — дважды выходил на перрон, когда паровоз заправлялся топливом или водой. Что-то подспудно терзало меня, но что именно? Я пока что не понимал. Пришлось отогреваться горячим чаем. Вспомнил свое появление в этом мире, как меня отпаивали чаем, а я смотрел на развалины зимнего и тоже ничего толком не понимал.

У меня было желание уехать куда-то и побыть одному, хотя бы несколько дней. Я чувствовал, что реформы, которые я проводил начинали тормозиться. Просто никто не понимал, зачем они нужны. А у моих сторонников сил было немного. У кого я нашел поддержку? У части интеллигенции, которая увидела в прогрессе уникальную возможность серьезного социального лифта. У рабочих, которым удалось улучшить условия работы. При этом у большинства промышленников и банкиров моё правление вызывало серьезное сопротивление. Армия была за меня. Флот? В принципе, тоже, хотя его вынужденное сокращение и мое увлечение москитными силами многих мореманов раздражало. В общем, флот фифти/фифти. Часть еврейской общины и староверов — это мой плюс. А вот католики, особенно польские, серьезный минус. Враги. Церковь? Очень неоднозначно. Дворянство? Частично друзья, больше враги. Аристократия — против меня, пусть не полностью, но, тем не менее… Купечество? Очень много недовольных монополией государства на торговлю зерном, золотодобычу. Крестьянство? Самая большая моя боль… Почему-то их мои реформы вообще не затронули. Этот, самый большой слой населения не хотел перемен! Максимум — получить больше земли! Новые инструменты? Сохой справляемся. Зачем нам дорогой плуг? Агрономы? Деды так делали, нечему нас учить! И вот эту инерцию пока что не удалось разорвать. Переселение шло медленно. Очень медленно. Во-первых, не хотелось человеческих жертв из-за непродуманности программы, воровства и чиновничьего произвола. Люди, отправляющиеся за тридевять земель очень уязвимы. И мы брали излишки человеческие только из регионов, в которых гулял царь-Голод.

Ранним утром я приехал в зимний Санкт-Петербург. Город встретил меня метелью. Небо было свинцовым, тяжелым, громоздкие тучи величественно ходили почти над головами. На площади перед собором собралась толпа обывателей и почти весь петербургский бомонд. Конечно, многие переехали в Москву, но значительная часть знати не собиралась покидать облюбованные места. Инерция мышления? Не знаю. Впрочем, сейчас меня интересовало совершенно другое: я хотел сразу после ехать в Менделеевский комитет, чтобы как-то подтолкнуть развитие радиотехники. Что-там у Попова шло не всё так гладко, как хотелось. Искровый передатчик уже был, работал, приоритет был запатентован и объявлен всему миру. Но дальность и устойчивость связи пока что оставляла желать лучшего. Как сегодня все-таки душно! Наверное, перепад атмосферного давления, будет метель… Службу ведет митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский и Финляндский Исидор, старичок, которому почти девяносто лет исполнилось, здоровьем он слаб, но эту службу посчитал невозможным отказаться вести. При всем при том, ясного ума человек, один из немногих, кто отнесся к реформам в церковной области с пониманием. Молитвы возносятся к небесам, которые смотрят на неразумных людишек грозным оком. Неужели все эти действа столь неугодны Господу?

Кронштадт. 13 февраля 1888 года.

Около Александровского собора толпился народ. Поутру произошло необычное явление: настоятель собора, отец Иоанн, называемый в народе Иоанн Кронштадский, босой, в одной только рясе стоял на коленях на площади и молился. Лицо его было возбуждено, из глаз текли слезы. Он смотрел в небо и истово произносил слова молитв, одно за другим, крестясь и отбивая земные поклоны. Это продолжалось уже около часу. За это время у места моления собралась довольно приличная толпа: не только обыватели, но и моряки, да и морские офицеры были в немаленькой уже толпе, наблюдающей за сим необычным человеком, которого при жизни многие считали за святого. Внезапно священник вскочил, поднял руки к небесам, в его глазах появилась решимость, и он громко закричал:

— Люди! Беда! Государю грозит опасность! Станьте людно и оружно рядом с ним! Не допустите до власти Антихриста! Ибо последние дни наступают! Убьют враги Михаила, Русь падет! Не простит Боженька нам такого греха! Спасите государя!

После этих слов Иоанн упал на землю, потеряв сознание. Люди крестились. К настоятелю подбежали служки соборные, подняли его и отнесли в храм. Внезапно с колокольни ударили в набат. От этого звона люди очнулись. Лейтенант Абаза, служивший на яхте «Стрельна» внезапно как очнулся от сна и проорал:

— Моряки, кто верен присяге, за мной!

Через какой-то час от Кронштадта к столице несся небольшой флот — три яхты, две миноноски, более десятка катеров, на которых находились кое-как вооруженные матросы. Капитан второго ранга Бирилев, командовавший батальоном морской пехоты поднял его в ружье. К государю Михаилу Николаевичу шла помощь. Но не все оказалось так гладко: команды крейсеров не разводили пары, а контр-адмирал Навахович запретил выход гвардейского экипажа, который остался в крепости.

Санкт-Петербург. Ново-Михайловский дворец. 13 февраля 1888 года.

ЕИВ Михаил Николаевич

Всё началось, когда служба уже подходила к концу. Внезапно прозвучали несколько взрывов. Причем, мне показалось, что они произошли в разных частях города, толпа переполошилась. Но на самой площади, оцепленной полицией и жандармами было спокойно. Да и филеры в толпе не бездействовали, тут мне ничего не угрожало. Ко мне подошел Черевин, все еще отвечающий за охрану первых лиц государства. Пётр Александрович много пил. Это правда, но при этом оставался на посту и всегда был бодр и в курсе дел. Заменить его пока что было некем.

— Михаил Николаевич! Неизвестно, что происходит в городе. Скорее всего, атака террористов. Думаю, вам будет безопаснее всего во дворце. Там охрана надежна.

— Хорошо, Пётр Александрович! Держите меня в курсе происходящего, — произнёс я и отправился с охраной в Ново-Михайловский дворец.

Во дворце меня встретил Георгий. Он находился на лечении из-за травмы, полученной во время маневров. Стоял вопрос о том, что ему придется уйти из кавалерии, где он служил командиром артиллерийской батареи в Лейб-гвардии Уланском полку. Сын был встревожен, но тоже ничего не знал, что за взрывы и где это произошло. Вскоре во дворец прискакал Миш-Миш, мой второй сын, Михаил вместе с несколькими сослуживцами из Лейб-гвардии Егерского полка. Он принёс мне новости о том, что гвардия взбунтовалась. В частях читают манифест императрицы Екатерины III, точнее, Долгоруковой, которая призывала выполнить завещание императора Александра Павловича и восстановить на престоле ее и цесаревича Георгия. К Манифесту прилагалась выписка из решения синода о разводе Александра Павловича и Марии Александровны, а также свидетельство о венчании императора Александра и княгини Екатерины Михайловны Долгоруковой. Я оказался в ловушке! Чёрт подери! Мой дворец слишком близко расположен от казарм Преображенского полка! И за кого будут преображенцы? Станут они защитным барьером или пойдут на штурм? Вот в чем вопрос! Через полчаса ответ стал ясен: патрули преображенцев брали в кольцо мой дворец. Настроены они были решительно и против меня: гвардия была до сих пор самой привилегированной частью армии. Я их ущемил, перенос столицы в Москву тоже нанес удар по гвардии, оставшейся в Санкт-Петербурге, многих льгот гвардейцы утратили по моей вине. В общем, гвардия решилась на очередной переворот, воспользовавшись моментом. Жалею ли я о том, что не отдал приказ вовремя разобраться с Долгоруковой и ее выводком? Нет, была бы другая причина, не сомневаюсь в этом, повод для бунта гвардия-то нашла бы. А вот то, что мои спецслужбы заговор проморгали…

Вскоре во дворце появился Манассеин с двумя ассистентами. Сказал, что может пригодиться. Я был неожиданно тронут таким проявлением верности от человека, которому был многим обязан. В свое время он отказался переезжать в Москву, вот как оно получилось. Вот уже более чем в течении часа я слышал по городу стрельбу и взрывы. Я понимал, что решают часы, даже минуты. Почему-то не было рядом со мной цесаревича Николая. Он был на службе, а как только началась эта заварушка, куда-то отбыл со своими свитскими. Куда? В одиннадцатом часу преображенцы решились на штурм. У охраны дворца были четыре пулемета Максима, у моих личных охранников еще два ручных пулемета. Так что первый и второй штурм удалось отбить с большими потерями у нападавших. Но в полдень ситуация стала критической, штурмующие забросали дымовыми шашками дворец и под прикрытием дыма подобрались почти вплотную, в бой пошли гранаты. Потери защитников дворца стали возрастать. Был тяжело ранен Миш-Миш, но телохранители и Георгий все еще держали парадный вход, не давая мятежникам прорваться внутрь.

Я положил заряженный револьвер Кольта на письменный стол, второй, с которым никогда не расставался, русский Смит и Вессон держал в руке. На несколько минут мелькнуло сожаление, что в последний год в Москве уделял мало времени тренировкам с оружием. Ну что же, калаша у меня нет, но если суждено, то задушить шарфиком меня не получиться. Смерть на посту, как президента Альенде, не самый плохой конец политической карьеры!

Я ждал третью атаку. Она последовала, на этот раз бунтовщики пытались прорваться со стороны Миллионной, чтобы проникнуть во внутренний двор дворца. Окна мои как раз во внутренний двор и выходили. Преображенцы выбегали один за другим, стреляя, тут у защитников был только один ручной пулемет, так что завалить трупами врагов ворота, сломанные взрывом бомбы, никак не получалось. Правда, коротко залаял еще один ручник, но штурм шел и со стороны Дворцовой набережной, или то была имитация штурма… Стрелять не было смысла, мой револьвер на такой дистанции был бесполезной пукалкой. Уже почти десяток мятежников, прикрываясь за выступами здания и какими-то ящиками, разбросанными по двору, пытались пробиться к черному ходу во дворец. Внезапно бой стал смолкать. Во внутренний двор ворвались кавалеристы, при виде которых мятежники побросали оружие и подняли руки вверх. Всадники были в форме конногвардейцев. В самом первом из них я узнал генерала Блока, командира Лейб гвардии Конного полка, за ним гарцевал цесаревич Николай, а спиной цесаревича воинственно топорщились усы Черевина. Как говориться в плохих вестернах, кавалерия подоспела!

(цесаревич Николай Михайлович)

Я услышал топот ног, а через несколько секунд в кабинет ввалились эти трое: мой сын, Черевин и Блок. У двух последних в руках были револьверы. Чёрт! Я оставил свой Смитт и Вессон на подоконнике! Во взглядах вошедших я увидел свой приговор! Ловко разыграли! Как же я сыночка-то прошляпил? Нет, не дотянусь… Стол далеко!

— Извини, папа, но ты вынудил нас пойти на это…

Николаша как-то криво усмехнулся, это что, у России такой рок? В пропасть рухнуть, как на трон взойдет Николай Второй? Что за хрень… Но произнести что-то в ответ не смог. Рявкнули револьверы в руках заговорщиков. Боль! Чернота! Опять! Опять эта воронка. Что затягивает меня, уносит в тоннель, стой, сука! Я же там уже был! Стой… а зачем? Получается, что Историю не так легко повернуть вспять? Она всё равно старается разобраться с камнем на ее пути, сдвигает его. Раскалывает, превращает в песок… Я попытался подумать хоть о ком-то, ради кого можно было бы попытаться зацепиться за эту жизнь, но так никого не смог вспомнить…