Цена могущества

Позади — пустота, впереди — бесконечность.

Смерть прошла совсем рядом, обдав меня своим холодным дыханием, коснувшись моего лица чёрным крылом. Но вместо вечного покоя я получил вечную муку. Бессмертие.

Ребёнку гораздо легче принять факт собственного бессмертия. Все дети считают, что смерти нет — по крайней мере, для них самих. Даже я, хотя я видел и ощущал смерть. Столько смерти, сколько не суждено увидеть — и вынести — любому другому ребёнку. Она проникала с каждым вдохом в глубину моих лёгких, забивая ноздри своим сладко‑тленным запахом. Она запекшейся кровью забилась мне под ногти, размазалась засохшими багровыми брызгами по лицу и волосам. Она навеки отпечаталась в моём сознании памятью о прикосновении к холодным и твёрдым телам моих родных — отца, матери, сестры, братьев.

Но обо всём по порядку.

Моё детство было счастливым и безоблачным, каким оно бывает у большинства детей. Много ли нужно ребёнку для счастья? Совсем немного, на самом деле ‑ домашний очаг и близость родных. И при этом совсем не важно, где находится и что представляет собой твой дом. Пусть даже это пещера в суровых горах, ветхая лачуга на краю гнилых зловонных болот, или шатёр из плохо выделанных кож посреди безжизненной пустыни. Место, где ты родился и вырос, навсегда остаётся малой родиной, тем местом, куда, по прошествии многих лет, так неумолимо начинает тянуть человека.

А ещё — для счастья нужен пятачок земли для игр и детских забав. И пара приятелей, с которыми всё это счастье можно разделить.

Всё это было у меня в той, прежней жизни.

Был дом — настоящий рыцарский родовой замок. Пусть изрядно обветшавший и вызывающий пренебрежительные и насмешливые улыбки богатых соседей, но имеющий всё, что положено рыцарскому замку. Обмелевший, давно не чищеный ров. Подвесной мост через него — на моей памяти, ни разу не поднимаемый. Короткий крепостной вал, с двумя возвышающимися башнями, на которых реют наши родовые стяги. Сам замок ‑ из вековых валунов, со всеми полагающимися рыцарскому замку атрибутами — тронным и пиршественным залом, кабинетом Хозяина, библиотекой, оружейной, кухней; с домашней молельней с древним каменным алтарём и пристроенным сбоку небольшим склепом, где в тяжёлых гранитных саркофагах покоились кости моих далёких предков; с комнатами для хозяев, их детей, нянек, прислуги, гостевых. Конюшни, псарни, кузница и даже маленькая водяная мельница — всё это в нашем доме наличествовало. И пусть мне пока приходилось делить детскую с этими болванами — моими старшими братьями‑близнецами — так они меня сильно не доставали, проводили всё время друг с другом; к тому же я знал, что скоро они совсем вырастут и покинут родительским дом, и тогда у меня будут свои собственные покои.

Мне двенадцать лет. Я — потомок двух древних и славных родов. Как любой отпрыск благородных кровей, я с раннего детства наизусть вызубрил свою родословную по обеим её ветвям вплоть до десятого колена. Только стоит ли утомлять читателя этими скучными подробностями?

Мои родители… Кто говорит, что в наше время не бывает браков по любви? Мне бог дал счастья родиться в любящей семье. Мама, образованная женщина, дочь графа, вышла за моего отца — простого, небогатого барона, потомка древнего и благородного, но обедневшего рода. Неравный брак, на взгляд её семьи. История любви достойная воспевания в балладах менестрелей. Но не в моей суровой повести.

Были друзья — сыновья конюха и оружейника, мои однолетки. Не по роду? Никаких проблем! Они признавали во мне старшего во всех играх. Я и был основным организатором и вдохновителем всех наших опасных для собственных шкурок проказ. Это были друзья — с которыми, годы спустя, мы бились бы в одном строю, защищая честь и Родину. И был свой «штаб» ‑ старый сеновал, полностью отданный в наше распоряжение.

У меня уже был свой детский полудоспех. Пусть и не специально сделанный на меня, а умело перебранный из старых запасов нашим оружейником, но всё же мой, собственный. И свой меч — пусть короткий, с неважной балансировкой, детский, ‑ но посмел бы кто в моём присутствии назвать его «дамским»! На двенадцатилетние отец подарил мне настоящего боевого коня, хотя и старого уже жеребца, не пригодного к дальним походам, но прошедшего за долгий лошадиный свой век немало настоящих битв, и для которого вес юнца вроде меня ещё не стал невыносимой поклажей.

Мама тогда мне подарила великолепный белый плащ, на котором собственными руками, втайне от меня, вышила бисером наш родовой герб. При виде этого прекрасного одеяния я готов был бросится к ней, чтобы расцеловать, но сумел подавить это желание (я ‑ мужчина! я ‑ воин!) — осталось лишь припасть на одно колено и прижать её ладонь к своим губам.

А своего пони я подарил Лидии, любимой младшей сестрёнке. Я сам помог ей забраться в седло, сам, держа пони под уздцы, провёл её первый круг по двору. Родители смотрели тогда на нас с улыбкой. Как я сейчас понимаю, мои глаза светились радостью, сестрёнкины — гордостью за старшего брата. И просто, просто — счастьем. Как недавно всё это было… и как давно.

А ещё — у меня был свой пёс! Пока ещё — смешной лохматый щенок с густой шерстью цвета потемневшего олова, с грозным и совершенно необычным для их никогда не лающей породы кличкой Гром. Но это мой пёс — как захотел, так и назвал! Он пока ещё такой же мальчишка, как и я — шустрый, шаловливый, игривый. Пока — не защитник, но приятель для игр. Пока он ещё рад порезвиться, повозиться, облизать лицо хохочущему от удовольствия хозяину. Но — уже не возьмёт лакомство из рук чужого человека. Даже если этот «чужой» — наш псарь, собственноручно выбравший для хозяйского сына лучшего щенка в помёте. Не залает, но глухо заворчит, оскалив молочные клычки, если кому-то в шутку вздумается замахнуться на меня рукой. А потом, годы спустя, мой щенок вырос бы в огромного пса. Такого, что сутками может нестись возле моего стремени, не отставая от летящего во весь опор скакуна. Или, случись такое дело, небрежно отодвинуть массивным мохнатым задом своего хозяина, чтобы занять место на узкой тропе между ним и раненым разъярённым кабаном.

И, конечно, были у меня планы на жизнь. Я не мог наследовать отцовский баронский титул. И меня это нисколько не смущало. Как только мне исполнится 16, я, испросившись родительского благословения (и получив его! ‑ какие тут могут быть сомнения?) — направлюсь на верном своём коне и с верным псом по землям нашего графства. В оруженосцы ни к кому не пойду — какой бы великий рыцарь мне это не предлагал! И, вскоре, отвагой и подвигами своими, заслужу рыцарский титул. Свой замок — такой же маленький и уютный, как у моих родителей, я завоюю. А может быть, куплю. Обзаведусь женой — красивой и умной, как моя мама. Нарожаю детей, ‑ не таких, конечно, придурков, как мои старшие братцы, но ‑ такого наследника как я. И любимую дочку, такую же замечательную девочку, как Лидия, я, безусловно, сделаю! Пока ещё не знаю, как — это ведомо лишь взрослым. Но у меня получится, обязательно!

Говоря о прошлом и настоящем я часто путаю слова «был» и «был бы». «Было» и «было бы». Такой была моя жизнь. Настоящая, простая, счастливая жизнь двенадцатилетнего мальчика.

Всё свершилось в один день. Рухнул мой мир — большой, прочный, незыблемый.

Человек, одетый в чёрный, спускающийся до пят плащ, появился однажды на пороге нашего дома. Бледное лицо его было закрыто капюшоном, он тяжело опирался на массивный резной посох. Двое стражников у ворот — скорее, почётный эскорт для гостей, чем охрана — стали первыми его жертвами. Они не пытались остановить чужака — всего лишь собирались узнать, как представить хозяевам замка неожиданного гостя. Два взмаха засветившегося ярким светом посоха — и они рухнули на камни двора. Все, кто, оказались в тот момент во дворе — а среди них были и мой отец, и братья‑близнецы, и наш небольшой отряд стражи — обнажили оружие и бросились на незваного гостя. Их смерть стала такой же быстрой и жестокой.

Этого я не видел. Так получилось, что в тот момент я был в тронном зале. В обычные дни, когда в замке не было важных гостей, он соединял функции общей комнаты и столовой. Здесь же находилась мама, её небольшая свита, моя младшая сестрёнка и несколько слуг.

Я был первым, кто оказался на пути кровавого гостя. Выхватил свой детский меч, замахнулся — но рука моя наткнулась на невидимую и непреодолимую преграду. Чёрный человек уделил мне лишь секунду внимания. Его сухие крепкие пальцы обхватили мой подбородок, подтянули к его лицу — я мог видеть каждую глубокую морщину. Его тусклые серые глаза на несколько долгих мгновений вперились в мои… чувство какой‑то внезапно возникшей, тонкой, как льняная нить, и прочной, как стальной канат связи… Удовлетворённо кивнув, словно узнавая, в следующее мгновение он небрежно отшвырнул меня в сторону. Я далеко отлетел, больно ударившись затылком о твёрдый каменный пол.

Мой щенок — мой маленький пушистый боец — отважно кинулся защищать хозяина, издавая смешной детский рык. Мгновение спустя, переломанной кучкой окровавленного серого меха и торчащих наружу костей, он уже лежал у дальней стены. Два раза судорожно дёрнулись крепкие лапки, и мой верный друг замер навсегда.

Ещё минута — и в зале не осталось живых слуг. Моя мать поднялась с трона. Я навсегда запомню, как словно невидимым ветром развевались её волосы и белые одеяния. Страха не было в её лице. Она вскинула засветившуюся белым светом ладонь, нараспев произнося неизвестные мне слова. А я и не знал, что моей маме ведомо волшебство. Колдун на мгновенье замер, закрывшись широким рукавом, и даже как будто отпрянул. Но лишь на одно мгновенье. В следующее — конец чёрного посоха пронзил ей грудь. Ещё мгновенье спустя — я услышал, как хрустнула шея сестрёнки, прятавшейся до этого момента за спиной матери. Больше, кроме меня, в зале не осталось людей.

Я ждал смерти. Но колдун даже не повернулся в мою сторону. Недолго постоял, наклонив голову в низком чёрном капюшоне, словно к чему то прислушиваясь. Затем он медленно последовал в сторону внутренних покоев.

Он прошёлся по всему замку — неумолимый и вездесущий, как сама смерть, умерщвляя всё на своём пути — воинов, служанок, детей, собак. От него никому не было пощады и нигде не было спасения. Я не видел всех подробностей случившейся бойни, но позже, обойдя заваленный трупами и залитый кровью замок, я живо представил себе, как всё это происходило.

Первое, что я сделал, немного придя в себя — это попытался убить незваного гостя. Я вспоминаю об этом без гордости и без стыда, просто как о событии, которое имело место и потому должно быть упомянуто в моём рассказе. Надеяться убить колдуна, на моих глазах расправившегося с десятком опытных воинов, было безумием, но в тот момент моими действиями руководил не рассудок. Сейчас я даже не скажу с уверенностью, чей смерти я жаждал в тот момент — его или своей. Возле лежавшего в коридоре замка тела воина я подобрал взведённый арбалет, слишком тяжёлый для моих ещё не окрепших мышц. Защитник замка имени которого я теперь уже не помню, успел взвести тугую тетиву — мне самому это было бы не под силу ‑ но не успел наложить на неё кованный железный болт. Как это делается, я знал. Отыскать незваного пришельца оказалось совсем несложно.

Кабинет отца преобразился. Старинные карты и бесценные книги были небрежно свалены в углу. Книжные полки заполнили другие тома — из чёрной кожи, с переплетами из неведомого мне металла, покрытые на корешках отвратительного вида рунами. На столах громоздились горы неизвестного мне оборудования, кипели реторты с жидкостями немыслимых цветов, извергая облака едкого пара. Было совершенно непонятно, откуда всё это взялось, ведь при незваном госте не было ничего, кроме волшебного посоха. Среди всего этого спокойно и уверенно двигался облачённый в чёрную рясу колдун.

Собрав последние силы, я вскинул арбалет и нажал на курок. Как ни странно, мой выстрел был точен — но болт срикошетил от груди колдуна, с коротким звоном, словно ударился о каменную колонну. Я выхватил кинжал — но какая‑то сила вынесла меня в коридор. Дверь за мной захлопнулась. Я тяжело осел на пол — измученный, загнанно дышащий.

‑ Твоё время ещё не пришло, мальчик, ‑ глухо донеслось из‑за двери. ‑ Когда ты мне понадобишься, я сам тебя позову.

Я дважды стукнул пяткой дверь — никакой реакции. Выронив бесполезный арбалет, я побрёл по замку. Всюду я натыкался на следы крови, мёртвые тела, свидетельства убийства и разрушения.

Я не слишком тогда осмысливал свои поступки. Следующее моё инстинктивное побуждение — бежать, бежать как можно дальше из этого страшного места, которое было совсем недавно родным домом, а сейчас стало моим воплощённым представлением об аде, о котором так много рассказывал наш священник. Бежать мне не удалось.

Замок оказался окутанным серой плотной пеленой. Она поддавалась под напором рук, но сквозь себя не пропускала. Я обошел наш замок по периметру — где‑то эта невидимая преграда шла параллельно замковым стенам, местами — заползала на дворовую территорию. Просветов в этой магической преграде я нигде не нашёл. Я оказался в ловушке.

Следующая мысль — надо похоронить тела родных. Кузница со всеми необходимыми инструментами, а так же молельня и фамильный склеп остались за пределами магической серой стены. Я сломал пару кинжалов и сорвал все ногти на руках, пытаясь разворотить камни мостовой и вырыть могилу во внутреннем дворе. Наконец, в мою голову пришла безумная мысль о погребальном костре. Я сволок туда охапки дров из кухни. С трудом, напрягая последние силы, подтащил тела отца и братьев. Принёс с тронного зала тело Лидии — это было нетрудно, мне и раньше случалось носить сестрёнку на плечах. В ноги её я уложил трупик моего верного щенка — он ведь тоже был для меня членом семьи.

Проблема возникла, когда надо было спустить со второго этажа во двор тело матери. Я перекатил её на плащ, тяжело, упираясь в каменный пол каблуками, потянул к лестнице. Осторожно начал спускать вниз. Угол тяжёлого, пропитанного кровью плаща вырвался из моих ослабевших рук! Тело матери полетело вниз по ступеням, переворачиваясь, гулко стукаясь о парапет. Я ринулся следом — на ослабевших, подворачивающихся ногах. Не догнал. Сел у нижней ступени возле маминого тела. И только тогда пришли слёзы. Сначала я просто выл — громко, страшно, как смертельно раненный зверёк. Крики перешли в рыдания, поток слёз. Я плакал, плакал… слёзы не кончались. Потом пошли глухие всхлипывания…

Я всё таки сумел дотянуть тело мамы до погребального костра. Уложил её рядом с отцом. Притянул с кухни бересту, промасленные тряпки, огниво. Высек искру. Промасленные тряпки занялись. Но дрова не хотели гореть! Напрасно я раздувал тлеющий огонь, покраснев, надышавшись удушливым дымом, кашляя, задыхаясь. Дрова не горели! Они лениво тлели, испуская густой чёрный дым, к которому вскоре начал примешиваться отвратительный запах горящего мяса. Я уже не плакал — я снова отчаянно выл!

Случайно повернул я взгляд к центральной двери замка. Наш чёрный гость стоял там, безмолвный, неподвижный, равнодушно наблюдая над моими бесплотными усилиями.

‑ Гад! Нечисть! — закричал я обращаясь к нему.‑ Ну помоги же мне!

Помедлив мгновенье, словно о чём-то размышляя, он легко, почти небрежно, взмахнул рукой. Вспыхнуло яркое высокое пламя, и несколько минут спустя от тел моих родных остались лишь серые кучки пепла. Я ползал по ним, размазывая прах по залитому слезами лицу.

Обезумевший, потерянный, я бездумно слонялся по пепелищу родного очага. Слёзы, не переставая, текли из моих глаз. Я плохо помню первые две недели. Они слились в один бесконечный день. Точнее — в пасмурный вечер. Дня и ночи в этом мире не было как таковых — «днём» сумеречный свет был чуть ярче, «ночью» — темнее. При этом, я точно мог сказать, какое сейчас время суток. Наверное, временное помутнение рассудка спасло меня тогда от настоящего безумия.

Не помню, когда я заметил, что из замка исчезли все трупы — остались только пятна высохшей крови, которые вскоре так же побледнели и растаяли. Конечно, в эти дни я должен был что‑то есть и где‑то спать. Но помню я это очень смутно.

Наверное, вам покажется странным, что мне ни разу не пришла в голову мысль покончить с собой. Совсем не потому, что самоубийство — тяжкий грех, просто о таком способе вырваться из окружавшего меня кошмара я почему‑то даже и не думал. В любом случае, колдун не позволил бы событиям пойти подобным образом, но в те дни, конечно, я ещё об этом не знал.

Просветление наступило как‑то внезапно. В один момент я вдруг осознал, что стою в родительской спальне перед громадным, в рост взрослого человека, зеркалом в тяжёлой бронзовой раме. Фамильная гордость, стоившая громадных денег. В тусклом, запылённом стекле я увидел незнакомого мальчишку — потрёпанного, взъерошенного, загнанного зверька. Потребовалось с минуту, чтобы понять — испуганный, потухший взгляд за стеклом принадлежит мне самому. Моя одежда была сбита, перепачкана засохшей кровью и грязью, местами порвана — при этом я не помнил, где и как это произошло. На покрытом сажей лице более светлые дорожки от слёз протянулись в самых немыслимых направлениях.

Мне не раз случалось слышать, что пережившие ужасный кошмар люди седеют за одну ночь. Со мной ничего подобного не случилось. Мои мягкие светлые волосы, который так любила собственноручно расчёсывать мама и ласково трепать отец, седина не тронула. Они просто посерели от пыли и сбились колтуном.

«Надо привести себя в порядок», ‑ это была, пожалуй, первая разумная мысль, вяло шевельнувшаяся в мой голове. Я не хотел походить на занявшее отцовский кабинет чудовище, лет двести не менявшее свой замызганный плащ.

Конечно, я не смог затопить нашу «римскую» баню с большим бассейном. Я просто не знал, как это делается. Пришлось воспользоваться огромным корытом на кухне, в котором раньше кипятили бельё, и, как мне не раз случалось видеть, служанки купали своих ребятишек.

Смыв грязь и кровь, я почувствовал себя немного лучше. Свою грязную одежду я сжёг в печке — всю, до последнего клочка, благо, в опустевшем замке одежды было предостаточно. Со временем, конечно, я научился её стирать, штопать, и даже перешивать на свой размер взрослые вещи. Но всё это было потом.

В мире вечных сумерек наступала ночь — и он становился ещё более враждебным и страшным. Спать где попало — там, где сваливала с ног усталость — дальше было невозможно. Каким-то образом надо было выбрать место для нормального ночлега. Я не допускал мысли о том, чтобы вернуться в свою комнату. Слишком близко находился бывший отцовский кабинет, превращённый сейчас в лабораторию чёрного мага. Побродив по замку, я решил приютиться на ночь в расположенной рядом с кухней комнате прислуги — она менее других помещений была залита кровью.

Я забирался в комнату прислуги, задвигал тяжёлый засов на дверях — как будто это могло меня защитить! Забивался в дальний угол полатей, прижавшись спиной к холодной стене, натянув на голову одеяло. Но не становилось от этого спокойней. Я крепко прижимал к себе единственного друга, мехового медвежонка, любимую игрушку младшей сестры. Я шептал в мохнатое, согретое моим дыханием ухо слова ласки и утешения. Слова, в которых так нуждался сам. И которых мне не от кого было услышать.

Потянулись дни — пустые, лишённые смысла, похожие один на другой. Первые дни я просто бездумно шатался по замку — вспоминая — и терзая сердце этими воспоминаниями. Бессмысленные дни. И полные безответного ужаса ночи.

Сны отстают от реальности примерно на две недели. Первые дни меня не донимали кошмары — они пришли потом. Мне снились дом, мать и отец, игры с друзьями. Я просыпался со светлым чувством, с желанием двигаться, бежать, играть. С недоумением смотрел на неровный каменный потолок над моим ложем… приходило понимание случившегося… оживали воспоминания… и вновь меня скручивали рыдания. Я начинал каждое свое утро со слёз — и слезами же каждый свой день заканчивал.

Раньше я и не предполагал, что в человеке может быть столько слёз. По крайней мере — во мне. Мне редко случалось плакать. И не только потому, что для мальчика, будущего воина, это недостойное занятие. Когда умер старый граф, наш правитель и сюзерен — плакали не только женщины. Наш оружейник, старый ветеран, и то украдкой смахивал мелкие капли с пышных седых усов.

Просто в моём счастливом мире слезам не было места и повода. Были горькие слёзы обиды, когда по приказу молодого графа вассалы вышли в стремительный бросок на побережье, где пираты атаковали две рыбацких деревни. Меня не взяли, в отличие от этих двух пятнадцатилетних болванов, Тома и Джоя, моих старших братьев. Отец, положив мне руку на плечо, твёрдо сказал: «Кто‑то из мужчин должен остаться охранять дом, сынок…» Мне от этих слов было не легче. Это были слёзы обиды, обиды волчонка, у которого отобрали по закону положенный кусок добычи и славы. Эти слёзы, пролитые полгода назад, были последними слезами моего спокойного и мирного детства.

Наказания? Это вообще не в счёт. Меня очень редко наказывали — только в тех случаях, когда наши с друзьями забавы становились опасны для нас самих… или для окружающих. Тогда отец, выслушав жалобы кого‑нибудь из слуг, осматривал нашу троицу сверху вниз, тяжёлым взглядом. И отрывисто, без всяких интонаций, объявлял вердикт: «На конюшню — все трое!». В нашей семье разницы подходов в вопросах воспитания между собственными сыновьями и детьми слуг, внешне во всяком случае, не делалось. Потом — конюшня. Полумрак и запах сена, лёгкий холодок в животе. Конюх Седрик, выслушивающий наши сбивчивые объяснения. Вытащенная из угла на середину тяжёлая деревянная лавка. Вожжи, снятые со стены. Тут уж — сжать зубы и терпеть! Ни стонов, ни слёз! Одну‑две случайных, помимо воли выкатившихся из глаз слезинки старый конюх тактично не заметит. Зато, ‑ поистине благородный человек, ‑ на вопрос отца потом сухо ответит: «Ваш сын вёл себя достойно». И мои уши, для которых эти слова вовсе не были предназначены, побагровеют, словно от незаслуженной похвалы…

Теперь я знал, что слёз во мне гораздо больше, чем в сотне плаксивых девчонок и молодых вдов. Они безостановочно лились из меня. Хватило бы пары ласковых слов, чтобы остановить этот безудержный поток. Но эти слова сказать было некому.

Колдун меня вызвал вскоре — не помню уже, на какой день. Он объяснил, что пришёл, чтобы выучить из меня великого мага. У меня уже не было сил смеяться или плакать. У меня даже не было сил плюнуть ему в лицо. Коротко, используя неподобающие для юного дворянина слова, я объяснил, как ему следует поступить со своими планами. После этого развернулся и ушёл. Он не сделал попытки меня удержать.

Смерть не приходила ‑ и я потихоньку начал возвращаться к жизни. Жить не хотелось — но разве у меня был выбор?

Мне нужно было что‑то есть. Я довольно быстро выяснил, что могу обходиться как без пищи, так и без воды, но при этом меня будут мучить чувства голода и жажды. Проблема решилась просто — каждое утро на полке в кухне появлялись кувшин с молоком, большой кусок сыра, полкаравая хлеба — свежего и теплого, будто только что из печи. Я научился варить себе немудрёные похлёбки, а когда выяснил, что продукты не портятся, стал варить большой котелок, сразу на неделю.

Я всё же решился перебраться в нашу детскую, которую делил до этого с близнецами. Большие двухстворчатые двери в ней не запирались, но я уже понимал, что удара исподтишка от колдуна мне ждать не следует, а ночные кошмары почти перестали мучить меня.

Я снова начал играть, хотя прежние детские игры — без приятелей, без верного щенка, ‑ больше не приносили мне радости. Я продолжал упражняться с луком и мечом — хотя и не думал, что эти навыки мне когда-либо пригодятся.

В мои немногочисленные обязанности входило готовить еду колдуну. Конечно, я отказался, когда он мне это приказал. Но он пригрозил поднять одну из поварих, и мне пришлось согласиться. Это была отвратительная на вид похлёбка из каких то сухих ягод и неизвестных мне злаков, которые он выдавал мне в тугих шёлковых мешочках. Искушения попробовать приготовляемое мною варево у меня ни разу не возникло. Перед тем, как подать еду колдуну, я неизменно плевал в котелок, и, чего скрывать, один раз даже туда помочился. Но если колдун и замечал эти мелкие пакости, то не подавал вида. Как я теперь понимаю, еда для него была не так уж и важна. Важно было, чтобы я дважды в день появлялся в его берлоге и привыкал к нему.

И ещё одно важное событие. На полке в моей комнате стали сами собой появляться книги. Некоторые — похожие на те, что я читал раньше — в драгоценных окованных медью переплетах, со страницами из тщательно выделанного пергамента. Некоторые — из ранее мною невиданного материала, с тончайшими страницами снежной белизны и яркими картинками. Я не знал языков, на которых они написаны, но почему-то мог их читать.

Многие книги были мне не совсем понятны — я никак не мог поверить в то, что рассказывалось в них. Конечно, мне было известно о множественности миров, но раньше я и представить себе не мог, что могут существовать населённые людьми миры настолько непохожие на наш. Я с интересом читал о совершенно невероятных вещах. О стальных повозках, перемещающихся по городским улицам без лошадей, об устройствах, позволяющих видеть то, что происходит на дальнем конце света, или разговаривать с собеседником, находящимся от тебя в тысяче лиг — и ещё многое другое, чего я просто не мог понять и описать. Причём, из книг было понятно, что всё это происходит без малейшего использования магии. Разумеется, такого просто не могло быть — создать такие вещи не под силу ни самому умелому кузнецу, ни самому искусному механику.

Больше всего мне нравилось читать про миры, которые были похожи на наш — про мудрых королей, отважных рыцарей, коварных магов, благородных разбойников. Конечно, в нашем мире единороги и драконы существовали только в легендах, но, тем не менее, читать о них мне было интереснее и понятнее, чем о войнах планет и скользящих в пустоте и холоде бескрайнего космоса железных, набитых людьми кораблях.

Тогда я ещё почти совсем не разбирался в магии, но не смог не заметить, что авторы многих книг разбираются в ней ещё хуже меня. Описание магических систем не могло вызвать ничего, кроме улыбки. Да и о вооружении и искусстве боя представление у них было очень поверхностное и зачастую неправильное.

Некоторые книги я просто пролистывал и откладывал в сторону, и на следующее утро они исчезали. Другие, те, что понравились — переставлял на правый край полки, где они и оставались. Постепенно моя библиотечка росла. Я жадно впитывал новые знания.

Прошел год. Я старался следить за календарём, делая пометки на пергаменте, но в итоге выяснилось, что я где-то «потерял» больше недели. Вероятно, это были первые безумные дни, слившиеся для меня в один. Колдун объяснил мне заранее — в годовщину его прихода он выполнит любое моё желание. Умение произносить слова заклинаний для меня не обязательно. Просто слово. Одно слово за каждый год.

Когда настал этот день, я не стал думать долго.

‑ Умри! — выкрикнул я, зачем-то выбросив руку в сторону его лица.

‑ Да будет так, ‑ произнес он. И… умер.

Он не притворялся. Грудь его перестала вздыматься при дыхании, глаза остановились и помутнели, разгладились черты лица. Но труп продолжал мыслить и двигаться.

‑ Для меня уже неважно, живо моё тело или нет, мальчик, ‑ глухо, без интонаций, произнёс он. — Убить и уничтожить — две разные вещи. Ты меня убил. Хочешь уничтожить — я научу тебя, как это сделать.

Я его не слушал — я бросился прочь.

И ничего в моей жизни не изменилось. Ужас случившегося притупился, но не забылся. Мёртвый колдун продолжал шуршать своей рясой над своими ретортами и нечестивыми книжками. Я продолжал бесцельно слоняться по своему замкнутому мирку — по своей тюрьме.

Мирок был маленьким и тесным. Я изучил все его закоулки, подобрав ключи, пробрался в те места, вход в которые раньше был мне воспрещён. Ни оружейная комната, ни бедная полупустая сокровищница надолго меня не заинтересовали. После всех ужасов, которые я пережил, мне не показалась страшной тюрьма в глубоком подвале. Тем более, что, судя по толстому слою пыли на полу и на стенах, узников там не держали как минимум последние сто лет. Я находил себе какие-нибудь занятия, порой совершенно бессмысленные — например, перетаскать гору дров от одной стены другой, вымыть полы в тронном зале. Всё, что угодно, лишь бы хоть чем-то занять время. Бывали дни, когда я почти не вылезал из кровати, читая очередную книгу или просто бесцельно глядя в потолок, ненадолго спускаясь вниз лишь затем, чтобы поесть.

Прошло ещё три года. Мне нечего о них рассказать — каждый день ничем не отличался без предыдущего.

Не помню, когда я заметил, что не расту. Мне ни разу за всё это время не приходилось стричь ногти и волосы. Глядя на себя в зеркало, я не замечал в своей внешности каких‑либо изменений. Это было странно — я испытывал голод и жажду, ел, пил и справлял естественные надобности; у меня возникало чувство усталости, и мне необходим был сон. И при этом — я не изменялся внешне.

Я давно уже задумал очередное желание, но, помня о предыдущей ошибке, решил выждать для верности ещё два года. И вот, три года спустя — снова келья колдуна, снова его вопрос.

‑ Верни. Моих. Родных. — Раздельно и отчетливо произнёс я.

Колдун посмотрел на меня мутным задумчивым взглядом.

‑ Пусть будет по-твоему. ‑ Сказал он после долгой паузы.

Окрылённый надеждой, я стремглав бросился вниз по лестнице…

…Они ждали меня внизу. Неподвижные. Молчаливые. Мёртвые.

Отец стоял, как это часто доводилось мне видеть, твёрдо расставив ноги и заложив за пояс пальцы больших рук. Вот только в груди его зияли две неровных дыры, плащ, брюки, сапоги были обильно залиты запекшейся кровью. Мама стояла рядом с ним, склонив голову к могучему плечу отца. Спутанные волосы закрывали её лицо. То, что от него осталось… Переминались с ногу на ногу близнецы — лица оскалены улыбками, у одного внутренности вывалились из распоротого живота, рука другого вывернута неестественным образом, локоть торчит вперёд. Чуть далее стоял Сэм, сын кухарки, мой недавний приятель по играм. Я не слишком удивился, увидев его, среди дворовой челяди ходили разные слухи. Просто так странно было обрести (или правильнее — потерять?) ещё одного брата. Ужаснее всего выглядела Лидия — голова на свёрнутой шее запрокинута назад, острый подбородок задран вертикально вверх. Я понимал, что этого не может быть — тела моих близких сгорели, их прах просеялся сквозь мои пальцы. Но это — было.

Моё желание исполнилось — мои родные вернулись ко мне. Но колдун обманул меня, вернув лишь изувеченные тела, а не души.

Отчаянно вскрикнув, я бросился прочь — мертвецы двинулись за мной следом. Они каким‑то образом чувствовали, где я нахожусь, и стоило мне оторваться от них и где‑то спрятаться, как некоторое время спустя моё ухо начинало улавливать звуки шаркающих, медленно, но неотвратимо приближающихся шагов. Двигались они медленно, но эта гонка не могла продолжаться вечно. Рано или поздно я выбьюсь из сил, и тогда они доберутся до меня… Что будет тогда? Они не причинят мне вреда, я был уверен в этом. Просто столпятся вокруг, будут топтаться на месте, качаясь, переступая с ноги на ногу. А я сойду с ума — от ужаса, от жалости, от вновь оживших страшных воспоминаний.

У меня каким-то образом хватило ума не пытаться скрыться в каком‑нибудь замкнутом помещении, запершись изнутри — я сам себе отрезал бы все пути к бегству. Перемещаясь перебежками, как преследуемый гончими зверь, я соображал, что же мне следует предпринять. Наконец, решение созрело. Я выманил мертвецов через центральный вход, быстро обежав замок, проник в него через окно двора. Когда они приползли обратно, я поджидал их в конце длинного и узкого коридора первого этажа. Попустив их поближе, я выскользнул за дверь и опустил засов. Пока они бессмысленно в неё толкались, я стремглав пронёсся через три смежных зала, вновь выскочил в коридор и запер дверь, прежде чем они успели выйти наружу. Нежити (я не мог заставить себя думать о них как о семье!) оказались заперты в узком отрезке коридора. Выбраться из него они не могли.

Тяжело дыша, я медленно сполз на пол, прижавшись спиной к двери, всем телом ощущая несильные беспорядочные толчки слабо бьющихся о дверь мертвецов. Ужас четырёхлетней давности вновь с полной силой обрушился на меня.

Мертвецы были временно изолированы, но никуда не исчезли. Каждый раз, когда я проходил мимо запертой двери, я слышал их движения, шорохи и толчки. Казалось, что я вижу, как они смотрят на меня своими мутными, подёрнутыми мутной паволокой глазами.

Ко мне вернулись ночные кошмары. Я вынужден был вновь перебраться в комнату прислуги, запирать дверь на ночь на засов, наваливая поверх баррикаду из мебели. И каждую ночь мне снился один и тот же сон — дверь под сильным ударом распахивается, отец тянет ко мне свои руки, мать заключает меня в ледяные объятия и прижимает к окровавленной груди, Лидия приникает к моим коленям. Я просыпался с воплем.

Дойдя до крайней степени отчаяния, я наконец пришёл к моему мучителю. Мне удалось достаточно держать себя в руках, чтобы голос мой звучал твёрдо.

‑ С меня достаточно, ‑ сказал я. — Прекрати это.

‑ Что — это? — спокойно спросил он, даже не повернувшись в мою сторону.

‑ Это безумие. Отмени моё желание.

По-прежнему стоя спиной ко мне, он слегка пожал плечами.

— Надо быть осторожным в своих желаниях, особенно если они подкреплены магической силой, — произнёс он.

— Я всё понял. Я хочу отменить своё желание.

‑ Ты знаешь, каким образом его отменить.

‑ Я больше не в силах терпеть их присутствие. Ни несколько лет, ни несколько минут. Я сделал ошибку, признаю. Исправь её за меня.

Колдун неторопливо повернулся ко мне и уставился своим немигающим мёртвым взглядом.

‑ Хватит, ‑ повторил я, ‑ достаточно. Я усвоил урок. Я понял, что легко мне от тебя не избавиться. Понял, что бессмысленно пытаться вернуть то, что ты у меня отобрал. Сделай всё, как было. Верни покой моим родным.

‑ Ты должен учиться, чтобы суметь меня уничтожить, — сказал колдун. — И я научу тебя, как это сделать.

Я решительно кивнул в ответ.

‑ Я тебя ненавижу, ‑ сказал я. ‑ Я буду учиться.

Колдун махнул рукой и вновь повернулся к своим склянкам и ретортам. Когда я вернулся в зал, там никого уже не было.

На следующий день утром я пришел к нему в келью. Он приветственно кивнул мне, ничуть не удивлённый, жестом указал на массивный стул с высокой спинкой. Поставил передо мной массивный бронзовый подсвечник с четырьмя свечами чёрного воска. Произнося какое‑то непривычное моему уху слово на неизвестном языке, он поочерёдно зажёг три свечи.

‑ Повторяй! — приказал он. Наверное, после сотой попытки, когда у меня уже еле двигалась челюсть и онемел язык, фитиль четвёртой свечи задымился и тут же заплясал ровным синим огоньком. Так началось моё обучение волшебству.

Должен сказать, что моё самое жгучие желание — люто отомстить колдуну за всё, что он сделал — впервые приобрело смысл и надежду на воплощение. Поэтому за учёбу я взялся со всей имевшейся у меня силой и страстью.

Уроки не были однообразны — мы изучали новые заклинания, он объяснял, как находить и концентрировать силу. Я вслух читал тексты книг, содержание которых было мне не всегда понятно, и порой казалось, не имело прямого отношения к магии.

Я уже говорил, что полным неучем я не был. Я мог бегло читать — и по латыни тоже. Искусству чтения мама обучила меня сама. По вечерам она часто просила меня почитать вслух. Порой, во время уроков, эти воспоминания вдруг отчётливо вставали перед моими глазами. Наш тронный зал, освещённый пламенем камина и светом восковых свечей. Мама, сидящая в своём любимом кресле возле окна, в её руках вышивка — давняя многолетняя привычка. Я устроился на ковре подле её ног, на коленях — большая книга в тяжёлом переплёте. Рядом пристроилась сестрёнка, тихо и задумчиво глядящая на страницы мимо моего плеча, заворожённая читаемым мною рассказом… В такие моменты строчки рун внезапно начинали расплываться в моих глазах, большая прозрачная капля с глухим стуком падала на тёмный пергамент. Рыдания перехватывали горло, несколько мгновений я старался сдержать слёзы, не желая, чтобы колдун видел мою слабость… и ничего не мог с собой поделать. В такие минуты колдун замолкал. Он не ругал, но и не утешал меня — просто сидел и ждал, когда я успокоюсь. Затем урок продолжался.

Должен признать — он был хорошим учителем. Он никогда не давал мне за один раз больше знаний, чем я мог воспринять. Был терпелив, если мне не удавалось какое-либо заклинание. Никогда меня не ругал и не наказывал, если у меня что-то не получалось. Всегда замечал, когда я уставал, или только начинал уставать — и тогда приостанавливал урок и начинал рассказывать. А рассказчиком он был великолепным.

Я почти полюбил эти минуты — отложив реторту с очередным колдовским зельем или книгу в кожаным переплёте, Учитель начинал свой рассказ. Он говорил о дальних странах, в которых побывал, о странных обычаях населявших их народов. О величественных заброшенных храмах ныне забытых богов, в которые он проникал, собирая по крупинкам магические знания, утерянные ныне людьми. О забытых уже великих битвах древних времён, — в иных он и сам участвовал — иногда боевым магом, а порой и простым целителем. О великих правителях древних империй — одних он хвалил за мудрость и справедливость, других укорял за излишнюю жестокость к врагам и собственным подданным. В такие минуты я забывал, что передо мной — чудовище, нежить, уничтожившая мой род. На недолгие минуты он становился тем, кем отчасти и был — мудрым наставником способного, но не слишком прилежного ученика.

‑ Почему, ‑ не удержавшись, спросил я его однажды, ‑ почему ты не мог прийти ко мне как… как человек? Войти в нашу семью — и мы бы с радостью приняли тебя! Стать для меня другом, Учителем, Наставником — как Ааз для Скива или как Мэрлин для Артура? Наверное, я бы смог тебя любить и уважать. Зачем надо было… всё это?!

‑ А чего ты ждал — откликнулся он с лёгким удивлением. — Вместо моего чёрного плаща — синий балахон с серебряными звёздами? Голуби из правого рукава, пушистый кролик — из левого, и куча мыльных пузырей в придачу? Я не балаганный фокусник, я — тёмный маг, некромант. Боги предназначили мне вырастить из тебя великого мага. Я просто позаботился о том, чтобы нам в этом ничто не мешало.

‑ Чтобы ничто не мешало… ‑ повторил я почти шепотом.

— Ну да, — невозмутимо откликнулся он. — Посуди сам. Твоя мать — ведь у неё был Дар, хоть и слабый — сразу бы распознала во мне некроманта. Ваш священник тут же потребовал бы сжечь меня на костре. А ты говоришь — «с радостью бы приняли». Допустим, что произошло чудо, и мне разрешили бы стать твоим учителем. Что было бы потом? Эти болваны, твои старшие братья, постоянно посмеивались бы над тем, что ты проводишь время за книгами, а не тратишь его на всякие глупые развлечения, вроде охоты или турниров. А сестра обижалась бы на то, что ты не играешь с ней как раньше. Поверь мне, я очень хорошо знаю, как всё это происходило бы.

Я уже приоткрыл рот, чтобы возразить, но он прервал мои невысказанные слова движением ладони:

‑ У каждого свой путь к могуществу, мальчик. Каждый должен заплатить за него свою цену. Твой путь — таков, и твоя цена — такая. Решаю не я, всё в руках богов.

Пауза вслед затем затянулась, и я уже не ждал продолжения. Учитель неподвижно сидел в своём кресле, низко опустив накрытую капюшоном голову. Наконец, когда я уже и перестал ждать ответа он вновь заговорил, и голос его был тих и печален.

‑ Когда мне было чуть меньше лет, чем тебе тогда, в наш дом тоже постучался одетый в чёрное человек. Он стал моим наставником. А я со временем стал тем… кем стал.

Во мне шевельнулось смесь сочувствия и любопытства.

‑ Он… тоже убил твою семью?

Молчание продлилось ещё дольше.

‑ Нет, ‑ проскрежетал он наконец, ‑ это я сделал сам, когда набрался достаточно сил для этого. Я же сказал — они мне мешали.

Меня словно обдало холодной волной. Колдун поднял на меня свои пустые бесцветные глаза.

— Знаешь, а ведь ты должен быть мне благодарен. Ведь я же просто выполнил за тебя твою работу!

Перед моим внутренним взором на секунду предстала увиденная как бы со стороны картина. Я, с оскаленным лицом и безумными глазами, перерезаю кинжалом тонкую шею Лидии…

Я вскочил, охваченный ужасом, и бросился прочь из этого страшного места, подальше от этого чудовища. Но, стремглав сбегая вниз по крутой каменной лестнице, я ещё успел услышать, как он повторяет:

‑ У каждого свой путь к могуществу! Каждому суждено заплатить за него свою цену! Боги не спрашивают! Они всё решают за нас!

Уроки продолжались. Я повторял сложные заклинания. Я учил мёртвые языки, с трудом произнося слова, после каждого из которых мне хотелось сплюнуть и прополоскать рот водой.

Я учился — учился ради единственной цели. Я готовил смерть своего мучителя. Тщательно подбирал слова заклинания, ведь каждое слово стоило мне прожитого года жизни. Получилось длинное заклинание из 76 рун. Я показал его Учителю — ведь у меня не было причин скрывать свои намерения. Он долго и серьезно изучал неровные руны, решительно написанные детской рукой. Улыбнулся даже, разобрав последние 17 — я жертвовал годы жизни, чтобы конец моего врага был особо долгим и мучительным.

Он решительно вычеркнул 9 рун, предназначенных, чтобы определить его Истинное Имя.

‑ Придёт время, мальчик, и я сам тебе его назову, — наконец удовлетворённо произнёс он. Некромант никогда не зазывал меня по имени, обращаясь ко мне просто и обезличенно: «мальчик». Пожалуй, в этом он был прав. Моё прежнее имя осталось растоптанным на окровавленных плитах двора. А своё Истинное Имя, которое станет частью моего могущества, я выберу себе сам. Истинное Имя, дающее власть над его обладателем, не следует знать никому — тем более тому, с кем рано или поздно нам придётся сойтись в смертельной схватке.

Я использовал открывшийся у меня и с каждым днём крепнущий дар. С лёгкостью я разводил огонь в очаге, одним движением согревал воду для купания. Если мне было необходимо взять какой либо предмет, то теперь стоило лишь протянуть руку, и он послушно перелетал в неё. Конечно, я не преминул проверить на прочность окружившую замок волшебную стену. Она мне пока что была не по силам.

Воспоминания о том ужасном дне становились всё более стёртыми и блёклыми. Я ничего не забыл, но память уже не терзала меня острой болью. Я по-прежнему скучал о родителях и сестре, но порой ловил себя на мысли, что больше всего мне недостаёт общества моего маленького верного друга, моего щенка. Я стыдился этих мыслей, я гнал их от себя. Мне казалось, что тем самым я предаю память моих родных.

А потом был этот сон. Я уже стал достаточно опытен, чтобы отличать обычные сны от пророчеств, видений. Сначала был Свет — очень яркий, но не обжигающий и не ослепляющий — просто окутывающий мягким, надёжным теплом. В середине его, словно выступая из рассеивающегося тумана, появились очертания трёх фигур. Отец, мать, сестра. Лидия стояла между родителями, прижавшись одновременно к ним обоим. Рука отца покоится на плече матери. Лица их выражали покой и умиротворение. Они смотрели на меня с улыбкой, глаза их светились любовью. Губы отца оставались неподвижны, но я отчётливо услышал произнесённые им слова: «Не для того мы растили тебя в любви, Дитя Света, чтобы ты начал служение Тьме». Фигуры родных становились всё более неясными и размытыми, отдаляясь, уходя в окружающий их Свет. Раздался другой голос — мягкий и повелительный одновременно, зазвучали слова забытого ныне языка, самого прекрасного и мелодичного языка во Вселенной. Того самого, на котором когда‑то была произнесена короткая фраза: «Да будет Свет!» Я впитывал в себя звучавшие стихотворные строки, ещё не понимая смысла, но с ощущением — понимание придёт! Я понял главное — что бы там не воображал себе мой Учитель, мне суждено стать Светлым магом.

Следующий день был тем самым днём. Уроков не было. Ближе к вечеру колдун ожидал меня в своей келье.

‑ Ты готов произнести слова? — спросил он традиционно. И удивлённо вздрогнул, услышав мой звонкий ответ:

‑ Да, готов!

Подняв над головой обе руки, я произнес короткую фразу — всего из трёх разрешенных мне слов. Я не знал, что они означают, и не уверен, что смог бы когда-нибудь произнести их вновь.

Повисло тяжёлое молчание. Мне слышался скрип — тяжёлые раздумья колдуна, и я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.

‑ Да будет так… ‑ произнёс наконец он, и в его голосе впервые послышалась неуверенность.

Едва он произнёс эти слова, что‑то неумолимо изменилось — в комнате, в замке, в окружавшем нас мире. Словно в затхлом и неподвижном воздухе каменных стен внезапно пронеслась струя свежего ветра. Он вздрогнул, ощутив это.

‑ Что? Что ты пожелал? — резко спросил он. В его мёртвом, обычно лишённом всяких эмоций голосе я впервые услышал плохо скрытое смятение и страх.

Я расхохотался ему в лицо, показав свои ладони, окутанные мягким белым светом. И более ничего не ответил.

Следующие несколько дней уроков не было. Я наслаждался нежданно наступившими каникулами — читал, играл, или просто, заложив руки за спину, неспешно бродил по замку. Временами я проходил и мимо кельи своего наставника — и слышал шум передвигаемых предметов, шелест торопливо переворачиваемых страниц, невнятное бормотание. Колдун искал ответы на беспокоившие его вопросы — и не мог их найти. Я тихо усмехался — торжествующе, но беззлобно.

Так прошло пять дней. Я не торопился, ожидая, когда он сам придёт ко мне. И это случилось.

Он отыскал меня в уголке запущенного сада. Несколько минут молча стоял за спиной, наблюдая за моими действиями.

‑ Что это? — спросил он наконец, и его голос звучал гораздо глуше, чем обычно.

Я легко поднялся на ноги, вытирая о штаны перепачканные землёй пальцы.

‑ Это цветы, Учитель, ‑ ответил я очень просто и мягко. — Неужели ты успел забыть, как они выглядят?

Он замер безмолвно и неподвижно. Он был в смятении. В устроенном им островке смерти — живые цветы. Этого не могло быть. Но это — было. Учитель не понимал не источников, ни границ моего могущества. Наверное, этого не понимаете и вы. Я создал живой цветок в созданном величайшим из чёрных магов мире смерти и безвременья. Я нашёл лазейку в его сложном и совершенном заклинании. Нет, я не мог разрушить заклятье целиком. Образно говоря, я нащупал слабый камень в монолитной на вид стене, и мне удалось его расшатать. Крепление, связывающее его с соседними камнями, ослабло, и если мне удастся расшатать и их, получится лазейка для побега.

Я не стал долго созерцать его остолбенение. Я вернулся к прерванному занятию — взрыхлил землю вокруг цветов, полил их из обломка глиняного кувшина.

‑ Мы должны продолжить наши занятия — услышал я наконец. — Я ещё не всему успел научить тебя…

‑ Позже, Учитель, ‑ не оборачиваясь ответил я. — Позже. У меня ещё столько дел…

Обернувшись через минуту, я никого не заметил за своей спиной. Ушёл незаметно? Растаял в воздухе? Мне безразлично! Я продолжал ощущать накапливающуюся во мне новую силу.

Кстати, вы, наверное, недоумеваете, почему я не попытался сбежать, раз уж имел такую возможность. А какой в этом смысл? Он всё равно сумел бы меня отыскать.

Я не пришёл к нему ни на следующий день, ни днем позже. Я знал, что он сам явится ко мне. И он пришел вновь — ещё более мрачный, осунувшийся. Он даже ростом казался меньше.

Надо сказать, в момент его появления я сидел, болтая ногами, на зубце одной из наших башен — не на той, где колдун оборудовал свою лабораторию, а на другой, расположенной в противоположном конце замка. Он застал меня за весьма интересным занятием — я во всё горло распевал песню, услышанную как‑то раз от останавливавшихся заночевать в нашем замке наёмников. И песня была… так себе, мягко говоря. Мой отец, услышав подобные песенки из уст своего наследника, непременно велел бы высечь меня.

Я сразу почувствовал его приближение, но какое-то время не подавал виду, что заметил его. Наконец я соизволил повернуться:

‑ Вы меня напугали, Учитель. Зачем так внезапно подкрадываться?

Он не выглядел раздражённым или смущённым. Он выглядел… потерянным.

‑ Мы должны продолжить наши уроки, — произнёс он наконец после долгой паузы.

‑ Хорошо, ‑ ответил я беззаботно. — Завтра, в обычное время.

Моё обучение возобновилось. Нельзя сказать, что появившаяся во мне Сила сделала ненужными уроки чёрного мага. Просто теперь наши занятия стали для меня немного другими. Я по-прежнему воспринимал вещи, которые иначе не смог бы изучить и понять. В то же время, для меня порой внезапно открывались истины, о которых мне мой Учитель не рассказывал. Я не просто, как прежде, впитывал полученные от него знания. Теперь я пропускал их через некий фильтр. Светлый фильтр. Я пока ещё не был уверен до конца, но мне казалось, что светлая магия даётся мне гораздо лучше тёмной.

Некромант с пренебрежением относился ко всему, что являло собой Светлую магию. Но мой мозг не был мёртвым и заплесневелым, как у него, и я не мог не заметить, насколько схожи между собой два типа магии — Тёмная, которой он меня учил, и Светлая, которая жила теперь внутри меня, и временами проявляющаяся спонтанно, как давние полузабытые воспоминания. Да, была разница в подходах, методах, источниках волшебных сил, но, тем не менее, магия во всех видах была для меня единым целым — так яблоко с подгнившим боком не перестаёт оставаться яблоком. Я не могу подобрать подходящих слов для объяснений. Скажу так — если от пламени свечи случайно загорелась портьера, то совсем неважно, чем её потушить — старым дорогим вином из позолоченного кубка или содержимым ночного горшка, результат будет одним и тем же. Я настойчиво подступил к Учителю с вопросами, и в конце концов, уступив моему нетерпению, он скупо поведал мне о том, что раньше, в древние времена, магия была единым целым, и волшебники раньше, если у них было достаточно знаний и сил, могли и исцелять живых, и воскрешать мёртвых. Он отказался рассказывать мне о том, когда и почему маги разделились на Светлых и Тёмных. Впрочем, для меня это было не так уж и важно, самое главное, что я получил подтверждение сделанным мною выводам.

Кроме умения смеяться, ко мне вернулась и мальчишеская дерзость. Я стал иногда спорить и пререкаться с колдуном. Впрочем, не слишком часто, и не выходя из разумных границ. Однажды, когда мы изучали способы вызова демонов пространств, я заставил глиняную игрушку — предполагаемое вместилище вызываемого демона — укусить его за палец. Учитель был в бешенстве и в недоумении. А я от души хохотал! Теперь я вспомнил, что такое смех. И мой смех был не хриплым, как у годы назад разучившегося смеяться, сломленного горем человека, а искренним, от души, смехом наслаждающегося своей шалостью ребёнка!

Очень серьезный спор случился у нас по поводу уроков анатомии и висцеромантии. Колдун утверждал, что без этих знаний мне не овладеть искусством исцеления и предсказания будущего. Я сопротивлялся отчаянно — слишком ещё свежи были воспоминания. Слишком много видел я распоротых животов и вывалившихся внутренностей. Учитель считал моё недовольство обычным детским упрямством. И угомонился лишь после того, когда я вывалил свой обед прямо на страницы анатомического атласа с цветными и очень реалистичными рисунками. Я заявил, что предсказывать будущее по кишкам собак и младенцев — удел идиотов, которые не могут просто посмотреть, что будет. Учитель не стал ругаться, просто поморщился — скорее с досадой, чем с отвращением, и махнул рукой, досрочно завершив в тот день наши занятия. Он меня не понял — для некроманта не существует иных способов предсказания, кроме гадания по внутренностям. Я же не собирался открывать ему свои собственные, не от него полученные знания.

Будь он ко мне чуть повнимательнее, он бы мог заметить, что я не только имею дар исцеления, но и активно им пользуюсь. Я ничем не болел, не получал серьёзных травм, но царапины и ссадины во время игр были неизбежны. В мире остановленного времени ранки не воспалялись, но и не заживали. Новые повреждения просто накладывались поверх полученных ранее. В итоге — мои локти и колени со временем стали выглядеть так, словно с меня живьём пытались содрать кожу, но не довели это дело до конца. Среди появившихся у меня светлых навыков оказалось умение их заживлять. Причём, это почти не требовало затраты времени и сил.

В один из вечеров я задержался в келье колдуна. Спать было ещё рано, для чтения я слишком устал, а бродить впустую по мёртвому замку мне не хотелось. Такие задержки после уроков в последнее время случались всё чаще — я теперь перестал бояться и сторониться колдуна.

Колдун седел в своём любимом кресле перед камином. Это был обычный камин, на ковре возле которого мне не раз случалась играть, когда этот зал ещё был рабочим кабинетом моего отца. Но пламя в камине играло, конечно же, колдовское. Языки его постоянного меняли цвет — от ярко алого до травянисто-зелёного и даже, порой, лилового. Огненные языки постоянно меняли форму, находились в движении — причём не в хаотичном, как у обычного очага, а складывались порой в совершенно ясно различимые образы — огромные цветы, необычных животных, фигуры всадников, тени летящих птиц и несущихся по водной глади кораблей. Даже на обычный огонь очага смотреть можно бесконечно — а это зрелище просто завораживало и притягивало. Пожалуй, наблюдать за театром магического пламени было любимым занятием моего учителя… и единственным, что доставляло ему удовольствие.

Я сидел за столом, на своём обычном месте, за спиной чуть сгорбленной чёрной фигуры. Я сложил друг на друга три толстых кожаных тома, положив на них руки, сверху удобно пристроил свой подбородок. Так же, как и колдун, смотрел на пляску огня.

‑ Почему именно я, Учитель? — спросил я. Этот вопрос я уже задавал ему сотни раз, и обычно единственным ответом на мой вопрос звучало: «так было угодно Богам».

Я и на этот раз не ожидал ответа. Но неожиданно он мне ответил:

‑ Ты ведь знакомо, что такое Видения, мальчик?

Я осторожно кивнул. Я знал, что мой кивок он не увидит, но почувствует

‑ Мне было Видение. Во сне ко мне явился один из богов — не спрашивай, я не в праве называть его имя ‑ и сообщил Их волю. Я должен был отыскать и воспитать самого величайшего из когда либо живших магов. Как только мой ученик достигнет могущества — он меня уничтожит. Было очень не просто, я потратил много лет и много сил, но я всё же сумел отыскать тебя. И вот я здесь.

Я знал из его уроков, как становятся чёрными магами. Надо потратить долгие годы на обучение, пройти семь ступеней, от ученика до мастера. У любого чёрного мага за его бесконечно длинную жизнь бывают десятки учеников, некоторым из которых повезёт стать мастерами. Но только один из мастеров может вызвать на поединок своего учителя. Уничтожить его, забрав его силы, и став новым Великим Тёмным Магом. И я знал, что по истечении долгих годов учёбы мне тоже предстоит бросить вызов своему Учителю. И он не будет мне поддаваться, хотя и желает моей победы не меньше, а может даже и больше, чем я сам.

В один из вечеров, уже после окончания очередного урока, я обратил внимание на приютившийся в дальнем углу необычный столик, на который раньше не обращал внимания. Небольшая квадратная столешника, расчерченная в узор из чередующихся между собой чёрных и белых квадратов, удерживалась витой позолоченной ножкой. На столешнице параллельно друг другу были аккуратно расставлены два ряда изящных маленьких статуэток, вырезанных из чёрной и белой кости. Я подошёл поближе и стал их с любопытством разглядывать.

Фигурки напоминали две армии, замершие на поле боя перед началом смертельной битвы. Особенно мне понравились Светлые. Впереди выстроились в ряд фигурки воинов, вооружённых щитами и короткими мечами, они были похожи между собой, и в то же время невозможно было найти двух одинаковых. В самом центре войска располагался Король, в парадной мантии и при короне, но с боевым мечом в руке; как и полагалось монаршей особе, его фигура была выше остальных. По левую руку от Короля располагался Маг — настоящий боевой маг, весь увешанный защитными и атакующими амулетами, крепко сжимающий в руке посох, который так же являлся грозным оружием. Это пару полководцев прикрывали с боков два Всадника — оба в полном рыцарском облачении, но почему-то, как я отметил с невольной улыбкой, с короткими турнирными копьями в руках. И, наконец, на флангах с обеих сторон располагались боевые Слоны с длинными бивнями и невысокими башенками на их спинах, где прятались погонщики и стрелки.

Выстроившаяся напротив армия Тёмных являла собой полную противоположность светлому войску — не только цветом, но и внешним видом. Места воинов занимали уродливые твари — то ли гоблины, то ли тролли, в длинных как у обезьян передних лапах они сжимали какое-то неизвестное мне оружие, похожее на зазубренные крюки. И у меня не найдётся нужных слов для описания чудовищ, несущих на себе Всадников и заменявших в тёмной армии Слонов. Чёрный Король выглядел суровым, но совсем не страшным, и он словно терялся на фоне располагавшегося рядом Мага. Величественный Тёмный некромант, чем-то неуловимо похожий на моего Учителя, словно бы излучал могущество и тёмную силу, и сразу было ясно, что главный здесь он, а совсем не Король, являвшийся для Мага всего лишь послушной игрушкой.

Я долго и внимательно рассматривал фигурки, не решаясь дотронутся ни до одной из них.

— Что это такое, Учитель? — спросил я наконец.

Он отвёл свой немигающий взгляд от полыхающего в камине причудливого разноцветного пламени и всем телом слегка развернулся в мою сторону.

— Это шахматы. Игра правителей и полководцев.

— Эта игрушка учит выигрывать сражения? — с сомнением в голосе спросил я.

— Ну, не совсем так. В том мире, где изобрели эту игру, её иногда называют «гимнастикой для ума». Тебя ведь учили фехтованию?

— Разумеется, — ответил я. — Я ведь сын рыцаря.

— Ну, тогда наверняка твой наставник подолгу заставлял тебя неподвижно стоять и держать меч, или просто тяжёлый камень в вытянутой руке?

Я кивнул, вспомнив, как мышцы по несколько дней болели после подобных упражнений.

— Эти тренировки сделали тебя искусным фехтовальщиком? Разумеется, нет. Но они придавали твоим мышцам силу, а руке — твёрдость. Так и с шахматами. Они учат терпению, хладнокровию, умению просчитывать свои действия на несколько шагов вперёд и предугадывать замыслы противника. Незаменимые качества как для правителя, так и для полководца. Если хочешь, я научу тебя правилам этой игры.

Я, ни мгновения не раздумывая, согласился. По указанию колдуна я передвинул шахматный столик поближе к камину, действуя медленно и осторожно, чтобы не потревожить ни одну из фигур.

— За кого будешь играть, за Светлых или за Тёмных?

— За Светлых! — без колебаний ответил я. — Только за Светлых. Всегда.

Он лишь усмехнулся в ответ.

— Тогда за тобой право первого хода. В шахматах всё как в жизни. Первыми начинают Силы Света. А побеждает в итоге тот, кто окажется умней и сильней.

С тех пор наши ежедневные занятия заканчивались шахматной партией.

Меня изредка продолжали мучить ночные кошмары. В одном из них я оказался пешкой, ничтожнейшей шахматной фигурой в руках неумолимых богов. Я был частью большой игры, микроскопической пылинкой на огромном поле в миллионы клеток с тысячами других фигур, лица каждой из которых были мне знакомы. В этой игре я всего лишь пешка, и не могу отступать, всё, что мне дозволена правилами игры — движение вперёд и только вперёд. И я медленно, но неутомимо — шаг за шагом, клетка за клеткой — двигался по доске, боковым зрением отмечая, как рядом со мной то появляются, то исчезают смутные силуэты. Я не видел доску целиком, только несколько квадратов впереди и сбоку от себя. Чёрные силуэты с перекошенной злобой лицами налетали на меня, пытаясь остановить, но каждый раз откуда-то сзади и сбоку появлялся кто-то из моих бывших родственников или друзей, грудью принимая предназначенный мне смертельный удар.

И вот — остатки тёмной армии размётаны по сторонам, я пробиваюсь вплотную к Тёмному Магу, взмахом меча выбиваю волшебный посох из его рук, заношу меч для второго удара, собираясь снести ему голову, и… Не могу нанести удар. У мага тёмного войска лицо моего Учителя.

И в этот миг я понимаю, что это не обычный сон, это Видение. Я чувствую незримое присутствие Богов, они не управляют мною, не подсказывают, что я должен сделать, просто наблюдают за мной — скучающе и отстраненно, как я когда-то во время игры наблюдал за тщетными стараниями маленького жука выбраться из глубокой песчаной ямки. И тогда я опускаю меч, просто продолжаю двигаться вперёд и легонько отодвигаю Тёмного Мага в сторону, он отступает, пятится, съёживаясь и уменьшаясь; он больше не кажется величественным и могущественным, он выглядит слабым и жалким. Впереди — последний шаг, последняя клетка огромного поля. Мне трудно сдвинутся с места, но я прошёл свой путь, я заплатил свою цену за ожидающее меня могущество, а по правилам игры, пешка, прошедшее через всё поле, становится Магом. Последним усилием я достигаю края доски. И вот — снова яркий свет, и знакомый тихий голос, произносящий слова на неизвестном мне языке. Я чувствую, как стремительно вытягивается мой рост, как вширь раздаются плечи, и как где-то в глубине моей груди растёт и копится сила, светлое могущество, которое является частью меня самого, и которым я могу управлять.

— Я — Светлый, — прошептал я, проснувшись. — Я — Светлый Маг!

Жившее в где-то в глубине моей души предчувствие стало теперь твёрдой уверенностью. И сейчас я знал, как я поступлю, когда я обрету все необходимые знания и моё могущество достигнет нужных пределов.

Я разрушу проклятие, наложенное на мой очаг, и вырву свой дом из оков безвременья, верну его в реальный мир, в привычный поток времени.

Я понимаю, что возвращение в реальный мир не будет лёгким. Меня не будет встречать приветственный рёв фанфар, никто не станет раскатывать перед моими ногами ковровые дорожки и усыпать их лепестками цветов. Наоборот — всё будет очень и очень непросто, особенно поначалу. Это для меня прошли годы, а снаружи ничего не изменилось. Мне как-то придётся искать объяснение тому, что я остался единственным живым обитателем замка. И наверняка объявится немало дальних родственников, желающих под шумок прибрать в свои руки и замок, и титул. Но я всё выдержу, я справлюсь — даже если мне придётся для этого поступать жестоко. Слишком высока цена, которую я заплатил.

Я вновь наполню свой родовой замок людскими голосами и звонким смехом, верну в эти мрачные стены радость, веселье, жизнь. Своего первенца я назову в честь отца. Я воспитаю его настоящим мужчиной, воином, защитником рода. Когда ему исполнится двенадцать — я поручу нашему оружейнику выковать ему доспех. Не переделать из старого, а закажу новый, из только что выплавленного железа, каким и надлежит быть доспехам будущего прославленного рыцаря. Мы будем стоять возле горна — так близко, что горячие искры будут падать у самых наших сапог. Всего несколько коротких, даже не вслух произнесённых слов — и кольчужка моего сына станет непробиваемой для стрел и мечей. Прочной, как камень, и в то же время лёгкой, как обычная детская одёжка.

А своей младшей, любимой дочке, я, конечно же, дам имя младшей сестры. И подарю ей своего друга — медвежонка Лидии. Это будет не просто игрушка. Он станет надёжным стражем от всякой нечисти и ночных кошмаров. Я не позволю, чтобы моим детям снились страшные сны.

Я не награжу ни одного из своих потомков проклятием бессмертия. Это — ноша, которую я буду нести один. Для моих потомков вполне будет достаточно здоровья и долголетия. Я буду скорбеть, провожая в последний путь своих детей, и сразу вслед за тем — радоваться рождению правнуков.

Я не стану претендовать на власть в нашей империи. Зачем? Просто — буду верным и мудрым советником своего сюзерена.

Я не стану делать лучше окружающий мир. Он и так почти совершенен. К сожалению, не бывает мира без голода, смертей и детских слёз. Но я смогу сделать так, чтобы в нашем мире больше никогда не было одиноких детей, плачущих по ночам в подушку. Я не стану лишать мир бед и проблем. Будут и мелкие междоусобные войны, будут и пиратские набеги на прибрежные деревни. Без войн не бывает подвигов, а без подвигов не бывает настоящих мужчин.

А с колдуном я поступлю жестоко! Так жестоко, как он этого заслуживает. Я воплощу Пророчество, выполню волю Богов — я его уничтожу. Но я не стану уничтожать безумного одинокого старика. Я уничтожу в нём Тёмного мага. Я просто заберу все его магические силы. Избавлюсь от чёрной ауры, и присоединю к своей Светлой магии созидания.

Я вновь верну жизнь в его тело — это совсем просто, если душа всё ещё связана с ним. Я отберу у него могущество, но оставлю бессмертие. Я окружу его заботой и любовью — дам ему то, чего он сам был лишён с детства. И чего лишил в детстве меня.

Не считайте меня чудовищем — всё это я сделаю искренне. Я ничего не забыл и ничего не простил, но у меня потихоньку истаяло желание отомстить. За эти долгие годы я немного сумел понять и полюбить старого колдуна — несчастного старика, который считал себя всемогущим, едва ли не равным Богам, но все эти долгие годы бывшим лишь жалкой игрушкой в их руках. Я мечтал о его смерти, но сейчас, по прошествии многих лет, не берусь сказать, чего больше в моих чувствах к нему — ненависти или жалости.

Он будет жить в своей келье, окружённый заботой, почётом, любовью, и ежеминутно терзаемый мыслью о том, что не исполнил волю Богов, не выполнил своё предназначение! Как ему объяснить ему — игрушке, марионетке, что цели своей жизни он достиг? Неисповедимы пути Богов, а у каждого Избранного — свой путь к могуществу. Ему, величайшему из когда либо ступавших по нашей земле чёрному чародею, некроманту, насмешливые боги поручили воспитать великого Светлого мага. И он достойно справился с этой задачей, хотя сам этого не понял, и никогда уже не поймёт. А я объяснять ему это не собираюсь.

Я пока не знаю, что нужно от меня Богам. Придёт время — они сами сообщат мне об этом. Мой путь к могуществу лежал через кровь, горе, гибель близких мне людей. Я заплатил за обретённое могущество слишком большую цену. Поэтому в одном я уверен точно — меня создавали не для того, чтобы нести в мир смерть и разрушения.

Вот так и тянется время — неумолимо и незаметно, минута за минутой, день за днём, год за годом. Я становлюсь старше, но не взрослей. Становлюсь умнее, но не мудрей. Я вновь научился смеяться, но иногда всё ещё плачу по ночам. Точнее, мне снится, что я плачу. А просыпаюсь — глаза сухие…