Церковь. Небо на земле

Митрополит Иларион (Алфеев)Церковь. Небо на земле

Введение

Что такое Церковь? Зачем она нужна? Можно ли быть верующим православным христианином, но при этом не посещать храм, не участвовать в таинствах церковных? Этими вопросами задаются многие люди, в том числе те, которые считают, что уже обрели Бога в своей душе.

Для того чтобы ответить на них, нужно прежде всего определить, Кем был Христос. Если считать, что Христос был лишь учителем нравственности, одним из многих, приходивших на протяжении веков, тогда, пожалуй, главное, что от него осталось, это Евангелие – собрание рассказов о Нем и Его притч и изречений, преимущественно нравственной тематики. Если же исходить из того, что Христос – воплотившийся Сын Божий, тогда самое главное, что Он оставил после Себя на земле, – это Церковь, собрание призванных Им и уверовавших в Него. Именно Церковь продолжает дело, начатое Им, именно она является авторитетным истолкователем Его учения, именно она – место Его живого присутствия среди людей.

«Христианства нет без Церкви», – писал в начале ХХ века священномученик Иларион (Троицкий). Церковь – это Христово Царство, купленное ценой Его крови, Царство, в которое Он вводит тех, кого избрал Своими детьми и кто избрал Его своим Спасителем. Только в Церкви совершаются Таинства, соединяющие человека с Богом. Только в Церкви бьет источник воды живой, «текущей в жизнь вечную» (Ин. 4:14).

Церковь – это небо на земле; в ней реально и ощутимо присутствует Бог. Возносясь на небо, Христос обещал своим ученикам: «Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28:20). Вместе с Христом в Церкви невидимо присутствуют Божия Матерь, множество ангелов и святых, участвующих в богослужении наравне с людьми.

Прообразом Церкви в Ветхом Завете был израильский народ, странствовавший по пустыне к Земле обетованной. Церковь Христова – новый Израиль – странствует в этом мире к Царству Небесному, которое во всей полноте откроется только после «скончания века», то есть в будущей жизни, но которое уже сейчас начинается для тех, кто вошел в Церковь.

Православная экклезиология [1] складывалась на протяжении столетий и до сих пор находится в стадии формирования. В этом ее существенное отличие от других областей православного вероучения. Относительная «неразвитость» православной экклезиологии в эпоху Вселенских Соборов обусловлена тем фактом, что по вопросу о Церкви как таковой в эту эпоху не возникало каких-либо ересей, требовавших богословского ответа. Именно поэтому от святых отцов первого тысячелетия почти не осталось экклезиологических трактатов.

Как считает протоиерей Георгий Флоровский, отсутствие экклезиологических трактатов в эпоху Вселенских Соборов не было лишь «упущением» или «недосмотром»:

Внятное и исчерпывающее определение Церкви в святоотеческой литературе отсутствует, и на вопрос о том, что такое Церковь, трудно найти ответ у отцов и учителей Церкви. Святитель Филарет Московский в своем Катехизисе определяет Церковь как «от Бога установленное общество людей, соединенных православной верой, законом Божиим, священноначалием и Таинствами» [3] . При всей формальной правильности это определение не является ни святоотеческим, ни основанным на Священном Писании, ни исчерпывающим. Церковь – не просто общество людей, объединенных одной верой, одной «идеологией», Церковь – не простая совокупность иерархии и мирян, участвующих в богослужении и Таинствах. Церковь – это реальность, природа которой не поддается словесному определению. Об этом говорит русский религиозный философ Николай Бердяев:

Отказываясь от формализации понятия «Церковь», Бердяев впадает в другую крайность: его видение онтологической реальности Церкви страдает чрезмерной спиритуализацией. Он определяет Церковь как «невидимую вещь», обладающую духовной природой. Извне видны «лишь камни, лишь ритуал, лишь учреждение, лишь люди, облеченные в церковный чин. Но подлинная, бытийственная реальность Церкви сокровенна, мистически пребывает за гранями внешних камней Церкви, иерархии, обрядов, Соборов и прочего» [5] . Безусловно, учение о «невидимой Церкви» всегда было одной из составляющих христианской экклезиологии, однако признание духовной природы Церкви не должно вести к мысли о второстепенности перечисленных ее «внешних» атрибутов. Не будучи лишь совокупностью иерархии, Таинств, обрядов и Соборов, Церковь в то же время не может существовать без иерархии, Таинств, обрядов, богослужения, вероучения, соборности.

В Новом Завете о Церкви говорится неоднократно, однако авторы священных книг не делают попыток определить, что такое Церковь. Иисус Христос описывает реальность Церкви при помощи нескольких метафор. Церковь есть двор овчий, Христос – Пастырь, а Его ученики – овцы, которые слушаются голоса Его и которых Он называет по имени. Овцы идут за своим пастырем, а за чужим не идут, потому что не знают голоса его. У доброго Пастыря есть <…> и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Ему привести <…> и будет одно стадо и один Пастырь (Ин. 10:1–16).

Другая метафора, употребляемая Христом: виноградная лоза и ветви. Духовное единство учеников со своим Учителем уподобляется тому единству, которое существует между лозой и ветвями: кто пребывает во Христе, тот приносит много плодов, а ветвь, не приносящую плода, виноградарь отсекает и бросает в огонь (Ин. 15:1–7).

В апостольских посланиях мы находим другие метафоры, описывающие Церковь, например, Тело Христово (Еф. 1:22–23; 1 Кор. 12:12–13, 27), невеста Христова (2 Кор. 11:2; Еф. 5:22–32), храм Божий (2 Кор. 6:16), дом духовный (1 Пет. 2:5). Святоотеческая традиция добавила к ним еще ряд метафор: ковчег спасения, виноградник Христов, духовная лечебница и др. Кроме того, в Никео-Цареградском Символе веры Церковь была определена как «Единая, Святая, Соборная и Апостольская». Наш обзор православной экклезиологии будет строиться на богословской интерпретации этих определений и метафор, которые с достаточной полнотой раскрывают основные свойства Церкви.

Единство Церкви. Тело Христово

«Церковь дышит единым дыханием», – писал в начале III века Климент Александрийский [6] . Это образное выражение указывает на то духовно-нравственное единство, которое скрепляет членов христианской Церкви. О единстве Церкви как Тела, Главой которого является Христос, а членами все христиане, неоднократно говорил в своих посланиях апостол Павел:

…(Бог) все покорил под ноги Его и поставил Его выше всего, главою Церкви, которая есть Тело Его, полнота Наполняющего все во всем (Еф. 1:22–23).

…Никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его (Еф. 5:29–30).

По учению апостола Павла, Церковь едина, потому что, будучи Телом Христовым, она скрепляет верующих единством веры, крещения, Евхаристии и причастия. Святого Духа. Эти же основные признаки единства перечисляет Иоанн Златоуст в толковании на 1 Кор. 12:12–13:

В богословии восточных отцов и учителей Церкви важнейшее место занимает учение о единстве Церкви по образу единства Божия: Церковь едина, потому что создавший ее Бог един. Эту мысль развивал Климент Александрийский:

В V веке Кирилл Александрийский развивал учение о том, что единство учеников Христовых в лоне единой Церкви является образом единства, существующего между Лицами Святой Троицы. Размышляя над молитвой Христа о единстве верующих (см. Ин. 17: 20–21), святой Кирилл пишет:

Для Кирилла Александрийского единство Святой Троицы представляет прежде всего нравственный пример для христиан:

Главным фактором церковного единства Кирилл Александрийский считает святую Евхаристию – причастие Плоти и Крови Христа, делающее христиан единым церковным телом:

Единство христиан через причастие Плоти и Крови Христа неотделимо от их единства через единение в Святом Духе:

Учение о единстве Церкви имело решающее значение при выработке критериев, по которым Церковь должна относиться к отпавшим от нее еретическим и раскольничьим сообществам. Такие сообщества существовали и в доконстантиновскую эпоху, и в эпоху Вселенских Соборов, и в течение последующих столетий; существуют они и сейчас. В Древней Церкви к этим группам не было вполне однозначного и унифицированного подхода: по отношению к ним применялся как принцип акривии (строгости, точности), так и принцип икономии (снисхождения). Некоторые авторы признавали эти раскольничьи сообщества полностью лишенными благодати, а таинства еретиков и раскольников недействительными. Другие допускали, что в еретических и раскольничьих сообществах, несмотря на отделение их от Единой Церкви, существует некоторая степень церковности, и благодатная жизнь в них не полностью иссякла. Разница в подходе к этой проблеме обусловливала и различие в практике приема в Церковь возвращающихся из раскола – через крещение, через миропомазание или через покаяние.

Классическим выражением церковной акривии в вопросе о благодатности еретических и раскольничьих сообществ стала «Книга о единстве Церкви» Киприана Карфагенского. Будучи произведением западного церковного автора, она появилась в ту эпоху, когда четкого богословского разделения между Востоком и Западом еще не было, и выраженные в ней мысли во многом соответствовали богословию восточных отцов. В то же время некоторые идеи святого Киприана имели чисто западное происхождение и были впоследствии развиты богословами Западной Церкви, не получив развития на Востоке.

Как и богословы христианского Востока, Киприан упоминает о том, что единство Церкви зиждется на единстве Божием: «Бог один, и один Христос, одна Церковь Его, и вера одна, и один народ, соединенный в единство тела союзом согласия» [13] . Однако исходный пункт его рассуждений о единстве несколько иной, и его трактат начинается с утверждения о том, что единство Церкви зиждется на Петре:

Учение о первенстве Петра как основе церковного единства получило впоследствии развитие в Западной Церкви, где была разработана теория, согласно которой роль гаранта церковного единства перешла от Петра к Римскому епископу как «преемнику князя апостолов». В соответствии с этим и раскольники воспринимались на Западе как «не имеющие престола Петрова и нечестиво его раздирающие» [15] . Однако у Киприана служение Петра не ассоциируется непременно с Римским престолом. Для него гарантом единства Церкви является не епископ Рима, а все епископство Церкви, на которое возложена задача поддержания и укрепления этого единства:

Ключевым моментом в учении Киприана о единстве является утверждение о том, что вне Церкви нет спасения. Это утверждение было общим местом всей святоотеческой литературы – как на Востоке, так и на Западе – и было многократно подтверждено на Вселенских Соборах. Однако именно Киприан был первым церковным автором, которому удалось сформулировать это учение столь ярко и лаконично:

Символом единства Церкви является нешвенный хитон Господень, и всякий раскольник раздирает хитон Господень; этот образ станет классическим в христианской экклезиологии:

Господь говорит о едином стаде и едином Пастыре (см. Ин. 10:16), рассуждает далее Киприан. Как же могут быть многие пастыри и многие стада в одном месте? И таинство Пасхи, согласно Книге Исход, требует, чтобы агнец, закалаемый во образ Христа, был съедаем внутри одного дома: «Плоть Христова – святыня Господня – не может быть выносима из дома; а для верующих нет другого дома, кроме единой Церкви». В этом доме живут только единомысленные, пребывающие в простосердечии и любви [19] .

Добрые люди не могут отделиться от Церкви, утверждает Киприан. От Церкви отделяются только волки, псы и змеи. И «надо радоваться, когда люди, подобные им, отделяются от Церкви, чтобы своей свирепой и ядовитой заразой не погубили голубей и овец Христовых». Отделившиеся от Церкви – это те, о которых апостол Иоанн сказал: Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами (1 Ин. 2:19). По словам Киприана, «ереси происходили и происходят часто оттого, что строптивый ум не имеет в себе мира и сеющее раздор вероломство не держится единства». Но отделение еретиков от Церкви – не что иное, как отделение плевелов от пшеницы [20] .

Отделившиеся от Церкви являются самозванцами, считает Киприан. Их рукоположение недействительно, а крещение, совершаемое ими, является профанацией и осквернением Таинства:

О еретиках и раскольниках Киприан говорит: «Не мы отошли от них, а они от нас». По учению святителя, Господь не присутствует при совершении еретиками и раскольниками священнодействий и таинств, поскольку они отделились от Церкви, от Христа и от Евангелия [22] . В «Письме к Квинту о крещении еретиков» Киприан подробно развивает учение об отсутствии крещения в еретических сообществах:

Киприан Карфагенский настаивает на том, что грех раскола не может быть смыт даже мученической кровью:

Что означает действовать против единства Церкви и как конкретно осуществляется раскол? По учению Киприана, поскольку единство Церкви зиждется на единстве епископата, действовать против единства Церкви означает действовать против епископата и клира, водружать альтернативный алтарь и составлять собственные чинопоследования:

Изложенное учение, несомненно, отличается стройностью и последовательностью. Основные постулаты этого учения – вне Церкви нет спасения; единство Церкви обеспечивается единством епископата; Церковь не утрачивает единство, когда от нее отступают еретики и раскольники, – навсегда вошли в сокровищницу церковного Предания и легли в основу православной экклезиологии. Православная Церковь всегда отвергала возможность разделения единой Церкви на несколько самостоятельных Церквей, обладающих неким внутренним, скрытым единством при отсутствии видимого единства иерархии и Таинств. Отпадение от Церкви является отсечением ветви от ствола. При этом ствол сохраняет свое единство, тогда как отсеченная ветвь усыхает. Такова основополагающая экклезиологическая установка, вытекающая из учения Киприана Карфагенского о единстве Церкви.

В то же время нельзя не отметить некоторые слабые места изложенной доктрины. Прежде всего Киприан не делает различия между еретиками и раскольниками и не уточняет, какие именно ереси и расколы подлежат столь строгому суду. Между тем Древняя Церковь, особенно на Востоке, дифференцированно подходила к ересям, считая одни из них более тяжкими, другие – менее. Кроме того, Церковь не уравнивала ересь с расколом. Раскол мог носить временный характер, и совсем не всегда движущей силой раскола была ересь – богословское уклонение от православного вероучения. Очень часто расколы происходили по причинам церковно-административного характера, и уврачевание раскола не требовало отречения от ереси, а лишь восстановления общения между иерархами Церкви и иерархами отколовшегося от нее церковного сообщества.

На христианском Востоке по вопросу об отношении к еретикам и раскольникам высказывались менее однозначно. Классическим документом стало каноническое послание Василия Великого к Амфилохию Иконийскому, вошедшее в свод правил Православной Церкви как 1-е правило Василия Великого. В этом правиле Василий, ссылаясь на древнюю практику, говорит о трех категориях отделившихся от Церкви: еретиках, раскольниках и составивших самочинные сборища. Еретиками Василий называет «совершенно отторгшихся и в самой вере отчуждившихся»; раскольниками – «разделившихся во мнениях о некоторых предметах церковных и о вопросах, допускающих уврачевание», а самочинными сборищами – «собрания, составляемые непокорными пресвитерами или епископами и неграмотным народом» [26] .

Относительно признания крещения и рукоположения лиц, возвращающихся в Церковь, Василий излагает следующие правила:

Иными словами, еретики принимаются в Церковь через крещение, и то крещение, которое было совершено в еретическом сообществе, Церковь вовсе не признает; раскольники принимаются без крещения, поскольку крещение, совершенное в расколе, признается действительным; а самочинники присоединяются через покаяние. Однако в том же правиле Василий указывает на целый ряд исключений и делает весьма существенные оговорки:

В этих словах Василий, во-первых, допускает различную практику при принятии раскольников в Церковь: как через крещение, так и без крещения. Во-вторых, Василий излагает важнейший тезис об оскудении благодати Святого Духа в расколе в результате прекращения апостольского преемства. Только первое поколение раскольников, будучи рукоположено в истинной Церкви, обладало этим преемством; выйдя из Церкви и сформировав раскол, они его утратили, и рукоположенные ими в расколе могут считаться мирянами, а не клириками.

Говоря о раскольниках, Василий рекомендует принимать их через крещение. В то же время Василий допускает, что требование принятия крещения может своей чрезмерной строгостью оттолкнуть от Церкви желающих возвратиться в нее. В таком случае он допускает принятие в Церковь без крещения, через миропомазание. Кроме того, Василий ссылается на случай принятия раскольничьих епископов «в сущем сане», то есть без повторного рукоположения, что, по сути, означает признание Церковью действительности их иерархии и Таинств [29] .

В приведенном тексте Василий Великий говорит о необходимости «покоряться правилам с точностью», но сам оговаривает целый ряд обстоятельств, по которым эта точность-акривия может быть заменена снисхождением-икономией. Такая позиция была характерна для отцов Восточной Церкви. Подход восточных отцов к вопросу единства Церкви, может быть, не отличался такой же четкостью и последовательностью, как изложенное выше учение Киприана Карфагенского, однако он давал больше простора для Церкви при решении вопроса о принятии в Церковь возвращающихся из ереси и раскола.

Надо сказать, что и в Западной Церкви учение Киприана не принималось всеми отцами безоговорочно. Блаженный Августин, который во многом был согласен с Киприаном, все-таки считал возможным признание значимости таинств у раскольников. В трактате «О крещении» Августин утверждает, что в Таинствах раскольников действует Церковь: одних она рождает у себя, других рождает вне себя, и именно потому значимо схизматическое крещение, что совершает его Церковь [30] . В той мере, в какой раскольники сохраняют связь с Церковью, у них сохраняются и таинства [31] .

Августин вводит различие между таинством и его «действенностью» ( effectus ): у раскольников таинства имеют место, но не действенны. Всякое крещение, если оно совершено во имя Пресвятой Троицы, не требует повторения, считает Августин, поскольку благодать, подаваемая в таком крещении, исходит от Христа, а не от человека. Еретикам (в данном случае речь идет о донатистах) необходимо вернуться в церковное общение, чтобы их крещение стало спасительным. Таинства еретиков не суть профанация Таинства: они – подлинные Таинства. Однако в силу того, что они совершаются в расколе, они не действенны, то есть не спасительны, и благодать, подаваемая в них, является для принимающего их «в суд и осуждение» [32] .

Развивая учение о действенности таинств в схизматических сообществах, Августин полемизирует с Киприаном Карфагенским:

В Православной Церкви августинианское понимание «действенности» Таинств никогда не было полностью воспринято. Для православной традиции неприемлемо такое понимание Таинств, при котором благодать, присущая им, рассматривается как автономная, независимая от Церкви. Таинства могут совершаться только внутри Церкви, и именно Церковь придает им действенность, действительность и спасительность. Отношение к таинствам еретиков и раскольников в Восточной Церкви варьировалось в разные эпохи в зависимости от обстоятельств. Важную роль в оценке того или иного сообщества, отделившегося от Церкви, играл педагогический момент: наиболее строго подходили к тем расколам, которые наносили наибольший ущерб церковному единству.

То же правило действовало и в отношении к ересям как отклонениям от общецерковного учения по догматическим вопросам. Одним из важнейших восточнохристианских текстов, посвященных данной теме, является Слово в честь святителя Афанасия Александрийского, принадлежащее перу Григория Богослова. В этом тексте Григорий повествует о расколе, который назревал между латинскими и греческими епископами по вопросу о триадологической терминологии и который Афанасию удалось предотвратить. В ходе изложения Григорий высказывает несколько драгоценных идей по поводу догматических споров и расколов между различными Церквами (речь в тексте идет об Александрийском Соборе 362 года, на котором был поднят вопрос о значении триадологических терминов «ипостась» и «сущность»):

В приведенном тексте Григорий, во-первых, подчеркивает, что разница в догматической терминологии не всегда означает разногласия в понимании самих догматов и далеко не все догматические споры, возникающие между Церквами, являются следствием различия в вере; многие из них – всего лишь «суетные состязания о звуках». Иными словами, не всякое догматическое разногласие является непременно ересью. История Церкви знает много случаев, когда исповедание веры одной Поместной Церкви, переведенное на другой язык или понятое в контексте иной богословской традиции, воспринималось как еретическое и отвергалось другой Церковью. На этой почве возникали расколы, прекращалось евхаристическое общение между Церквами, их главы предавали друг друга анафеме. Потом проходило время, и люди понимали, что говорили на разных языках, но исповедовали одну веру: тогда церковное общение восстанавливалось [37] .

Не менее важен другой тезис: существуют «незначительные» (букв. «малые») догматы, по поводу которых допустимы разногласия. Это те догматы, которыми, по мнению Григория, можно «пренебречь» ради церковного единства.

Третий тезис, содержащийся в цитированном тексте: от Церкви нередко отсекаются не только «нечестивые» (еретики), но и те «самые благочестивые» христиане, которые или отвергли какую-то догматическую формулировку, заподозрив в ней ересь, или уклонились в неправильное понимание одного из «малых догматов». Данный тезис вскрывает существенное различие между Григорием и Киприаном Карфагенским, считавшим, что от Церкви отделяются только «волки, псы и змеи». По мнению Григория, среди отделившихся от Церкви есть те, что остаются верны ей, хотя и оказываются вне общения с ней. Не все христиане, отделившиеся от Церкви, непременно являются еретиками. От богослова требуется чуткость и зоркость, чтобы определить, является ли то или иное учение ересью, несовместимой с общецерковным учением, или разногласием по поводу «малого догмата», допустимым в рамках единой церковной традиции, или вообще «спором о звуках», возникшим в результате недоразумения и непонимания.

Основные положения православного учения о единстве Церкви были сформулированы в эпоху Вселенских Соборов, и последующие века не добавили к этому учению чего-либо принципиально нового. Однако расколы второго тысячелетия поставили перед Православной Церковью задачу осмысления темы единства и церковных разделений в новом историческом контексте. После «великого раскола» 1054 года Православной Церкви надлежало сформулировать свое отношение к Католической Церкви, а после возникновения Реформации – к протестантизму.

Об отношении Православия к католичеству и протестантизму будет подробнее сказано в специальном разделе. При рассмотрении темы единства Церкви необходимо сказать лишь о том, что Православная Церковь всегда отождествляла себя c Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церковью, о которой говорится в Символе веры, все же остальные христианские конфессии рассматривались ею как отпавшие от церковного единства.

В то же время совсем не всегда и совсем не все православные авторы считали церковные общины, находящиеся вне Православной Церкви, полностью лишенными благодатной жизни. В отношении этих общин принцип икономии применялся достаточно широко – как на богословском уровне, так и на уровне церковной практики. В частности, наиболее распространенной на протяжении веков была практика приема в Православную Церковь из католичества и протестантизма без совершения Таинства крещения.

В XIX веке святитель Филарет Московский, отвечая на вопрос о том, можно ли считать истинной Римскую Церковь, говорил: «Никакую Церковь, верующую, яко Иисус есть Христос, не дерзну я назвать ложной. Христианская Церковь может быть только либо «чисто истинная», исповедующая истинное и спасительное божественное учение без примешения ложных и вредных мнений человеческих, либо «не чисто истинная», примешивающая к истинному и спасительному веры Христовой учению ложные и вредные мнения человеческие» [38] . Чисто истинной Церковью Филарет считал Православную Церковь, а остальные христианские конфессии относил к «не чисто истинным».

Экклезиологическое самопонимание Православной Церкви нашло отражение в «Основных принципах отношения Русской Православной Церкви к инославию» – документе Архиерейского Собора 2000 года, содержащем официальную позицию Московского Патриархата по вопросу о единстве Церкви и христианских разделениях. Этот документ основан на учении о единстве Церкви, сформулированном отцами первого тысячелетия, однако данное учение применено к современным реалиям.

Документ начинается с утверждения о том, что «Православная Церковь есть истинная Церковь Христова, созданная Самим Господом и Спасителем нашим, Церковь утвержденная и исполняемая Духом Святым, Церковь, о которой Сам Спаситель сказал: Создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф. 16:18). Она есть Единая, Святая, Соборная (Кафолическая) и Апостольская Церковь, хранительница и подательница Святых Таинств во всем мире, столп и утверждение истины (1 Тим. 3:15)» [39] . Единство Церкви, по словам документа, основывается на том, что у нее один Глава – Господь Иисус Христос (Еф. 5, 23) и в ней действует один Дух Святой [40] . Единство церковное «находится в неразрывной связи с Таинством Евхаристии, в котором верующие, причащаясь Единого Тела Христова, подлинно и действительно сочетаются во единое и кафолическое тело, в таинстве любви Христовой, в преображающей силе Духа» [41] . Единство Церкви преодолевает барьеры и границы, в том числе расовые, языковые, социальные [42] . В Церкви преодолевается враждебность и отчужденность, совершается единение в любви разделенного грехом человечества по образу Единосущной Троицы [43] .

На протяжении веков, говорится в документе, заповедь Христа о единстве неоднократно нарушалась, в христианстве возникли разномыслия и разделения. Церковь всегда строго и принципиально относилась как к тем, кто выступал против чистоты спасительной веры (еретикам), так и к тем, кто привносил в Церковь разделения и смуту (раскольникам) [44] . Православная Церковь всегда настаивала на том, что спасение может быть обретено лишь в Церкви Христовой. В то же время «общины, отпавшие от единства с Православием, никогда не рассматривались как полностью лишенные благодати Божией. Разрыв церковного общения неизбежно приводит к повреждению благодатной жизни, но не всегда к полному ее исчезновению в отделившихся общинах». Именно с этим, по словам документа, связана практика приема в Православную Церковь приходящих из инославных сообществ не только через Таинство крещения: «Несмотря на разрыв единения, остается некое неполное общение, служащее залогом возможности возвращения к единству в Церкви, в кафолическую полноту и единство» [45] .

В документе говорится о том, что «церковное положение отделившихся не поддается однозначному определению» [46] . Существование различных чиноприемов [47] (через крещение, через миропомазание, через покаяние) «показывает, что Православная Церковь подходит к инославным конфессиям дифференцированно. Критерием является степень сохранности веры и строя Церкви и норм духовной христианской жизни. Но, устанавливая различные чиноприемы, Православная Церковь не выносит суда о мере сохранности или поврежденности благодатной жизни в инославии, считая это тайной Промысла и суда Божия» [48] .

Наличие в христианском мире расколов и разделений является исторической трагедией христианства и противоречит заповеди Христа о единстве Тела Христова. Об этом говорится в «Основных принципах…»:

Святость Церкви. Невеста Христова

В посланиях апостола Павла Церковь метафорически описывается как чистая дева, обрученная единому мужу – Христу (2 Кор. 11:2). Образ Церкви как невесты Христовой развит Павлом в Послании к Ефесянам, где он говорит о христианском браке. Здесь Христос представлен как глава Церкви и Спаситель тела, Который возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очистив банею водною посредством слова; чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна (Еф. 5:25–27). Церковь повинуется Христу, как жена мужу, а Христос питает и греет ее, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его (см. Еф. 5:29–30). Цитируя слова Ветхого Завета о том, что оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть (Быт. 2:24), Павел подчеркивает: Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви (Еф. 5:32).

В Послании к Ефесянам речь идет прежде всего о единении между Христом и Церковью, которое Павел уподобляет супружескому союзу. Еще в Ветхом Завете Бог был представлен как супруг, а народ израильский как Его невеста. В Новом Завете Церковь как «новый Израиль» становится невестой и супругой Бога воплотившегося, Который представлен не столько как ревнующий Церковь к идолам, сколько как любящий, питающий и греющий ее [50] . Образ невесты, соединенной с мужем узами брака, как и образ тела, соединенного с головой, подчеркивает онтологическую близость между Христом и Его Церковью.

Однако не менее важен образ Церкви как чистой и непорочной девы для понимания ее святости. По апостолу Павлу, Церковь «свята и непорочна»: будучи создана Святым Богом, она является носительницей божественной святости. К этой святости приобщаются все члены Церкви. Не случайно в Деяниях и апостольских посланиях слово «святые» обозначает всех верующих во Христа. Это словоупотребление сохранилось и в православной литургии, в частности в древнем возгласе литургии «Святая святым», который указывает на то, что святыня (Святые Дары) должна преподаваться только святым, то есть верным, членам Церкви. Тот же смысл имеют слова «Благословен вход святых Твоих», произносимые старшим священнослужителем на малом входе: этот возглас указывает на то, что вместе с предстоятелем в храм для совершения Евхаристии входят все верующие. Речь здесь идет не о личной святости каждого христианина, а о том, что христиане – это те, кто призван быть святым через приобщение к святости Божией, подаваемой им через Церковь, Евхаристию и другие Таинства, через причастие Святого Духа.

О призвании христианской общины к святости говорит апостол Петр: Вы – род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет (1 Пет. 2:9). Христиане – это «народ святой», но опять же не в силу их личной святости, а в силу их призвания к совершенству. В Ветхом Завете принадлежность народу израильскому обеспечивалась обрезанием, а священство было доступно лишь происходившим из колена Левиина. В Новом Завете все христиане становятся «царственным священством» и все становятся родом избранным, новым Израилем.

Говоря о святости Церкви, Климент Александрийский подчеркивает, что источник этой святости – Сам Бог, вместилищем Которого является Церковь:

Киприан Карфагенский, развивая образ из Послания к Ефесянам, видит в этом образе указание на необходимость для всех христиан хранить верность Церкви, как и Церковь хранит верность Христу. В Ветхом Завете идолопоклонство сравнивалось с прелюбодеянием; точно так же в Новом Завете духовным прелюбодеянием становится уклонение от Церкви в раскол:

В чем выражается святость Церкви? Прежде всего в том, что она непогрешимо хранит учение Христа. Гарантами богословской непогрешимости Церкви являются Дух Святой, действующий в ней, и апостольское преемство иерархии, подчеркивает Ириней Лионский:

Тогда как Церковь непогрешимо хранит в чистоте христианскую веру, отдельные ее члены могут погрешить и уклониться в ересь. В этом случае они отпадают от Церкви:

Святость Церкви выражается не только в том, что она причастна святости своего Основателя и что она неповрежденно хранит Его учение. Среди ее членов есть люди, обладающие личной святостью благодаря своему собственному духовному подвигу и благодати Божией, споспешествующей в деле духовного совершенствования. Однако в абсолютном смысле свят только Бог. Даже в Ангелах Бог усматривает недостатки (Иов. 4:18). Что же касается людей, то, как говорится в заупокойной молитве, читаемой в Православной Церкви, «несть человек иже жив будет и не согрешит». Безгрешных людей нет; есть люди, достигшие высоких ступеней духовного совершенства, преодолевшие в себе тяготение к греху и приблизившиеся к Богу. Этих людей Церковь называет святыми.

Святость является призванием каждого человека, и Церковь выдвигает личную святость не только как идеал, но и как норму. В то же время Церковь никогда не требовала святости в качестве непременного условия членства. Подражая Богу, Который повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных (Мф. 5:45), Церковь с любовью относится ко всякому человеку – и праведнику, и грешнику. Грех воспринимается как болезнь, и Церковь не отсекает больные члены, но исцеляет их.

Не случайно один из образов, часто используемых святыми отцами при изложении учения о Церкви, был образ больницы. «Согрешил ты? – спрашивает Иоанн Златоуст. – Войди в церковь <…> покайся: здесь больница, а не судилище; здесь не истязают, а дают прощение в грехах» [55] . Церковь Божия, говорит Златоуст, «есть духовный рынок и в то же время больница для душ: следовательно, мы должны, подобно пришедшим на рынок, собрать в ней много добра и с ним возвратиться домой; должны, подобно входящим в больницу, взять здесь соответствующие болезням нашим лекарства и с ними уже выйти отсюда» [56] . Анастасий Синаит спрашивает: «Разве ты не видишь, что Церковь Божия есть больница и пристань? Если же ты в больнице остаешься больным и не получаешь исцеления, то где после этого ты получишь его? Если ты в пристани претерпеваешь бурю, то где обретешь тишину?» [57]

Противоречие между святостью Церкви и греховностью ее членов занимала умы христианских писателей на всем протяжении церковной истории. Однако на Востоке никогда не возникало специальных споров по вопросу о святости Церкви. Такие споры возникли в III веке в недрах Западной Церкви, где появилось два еретических течения, в которых вопрос о святости Церкви и греховности ее членов выдвигался на первое место. Новациане [58] отрицали возможность покаяния в тяжких грехах, совершенных после крещения, и отлучали грешников от церковного общения. Согласно донатистам [59] , Церковь есть общество святых и из нее должны исключаться все падшие во время гонений; таинства, совершаемые недостойными священнослужителями, донатисты объявляли недействительными.

Этим еретическим течениям противостояли такие западные авторы, как Киприан Карфагенский, Амвросий Медиоланский, Оптат Милевийский и блаженный Августин. Полемизируя с новацианами, святой Амвросий обращается к традиционному образу Церкви как больницы:

Важные мысли высказал в полемике с донатизмом Оптат Милевийский (IV век) [61] . По его учению, «Таинства святы сами по себе, а не от людей, потому что делает чистым Бог, а не человек» [62] . Говоря о Таинстве крещения, Оптат подчеркивает: «Первое место в совершаемом акте принадлежит Святой Троице, без Которой невозможно и само крещение; за Ней следует вера крещаемого; лицо, совершающее крещение, представляет собой уже нечто стороннее, не имеющее равного значения по сравнению с Богом и верой крещаемого». Оптат приходит к выводу, что «Таинство не может зависеть от личности своего совершителя», поскольку человек изменчив, а неизменным является только истинный совершитель Таинства – Бог [63] . Отсюда следует и вывод, касающийся святости Церкви и греховности ее членов:

Учение Оптата было воспринято и развито блаженным Августином. Полемизируя с донатистами, блаженный Августин сравнивал Церковь с неводом, в котором хорошая рыба перемешана с негодной: только в эсхатологической перспективе возможно окончательное отделение грешников от праведников, тогда как на земле праведники сосуществуют с грешниками [65] . Церковь подобна Ноеву ковчегу, в котором чистые животные находились вместе с нечистыми [66] . Притча о плевелах также показывает, что до жатвы пшеница должна расти вместе с плевелами [67] . Даже если в Церкви большинство людей – грешники, все равно за это не следует поносить Церковь, как делают еретики [68] .

Все эти мысли западных отцов Церкви были восприняты восточнохристианской традицией, хотя и с некоторыми весьма существенными оговорками. Прежде всего, как мы уже говорили, на Востоке никогда не считали Таинства обладающими какой-то автономной, почти магической силой, сохраняющейся даже вне Церкви. Кроме того, на православном Востоке действенность Таинств никогда столь резко не противопоставлялась личным качествам священнослужителя, как это было сделано на Западе. Известен по меньшей мере один литургический текст Восточной Церкви, который предполагает некую связь между нравственными качествами священника и действенностью совершаемых им Таинств, а именно – священническая молитва литургии Василия Великого: «Да не моих ради грехов возбраниши благодати Святаго Твоего Духа от предлежащих Даров». В этом тексте нет прямого утверждения о том, что грехи священнослужителя становятся препятствием для действия благодати и, следовательно, для действительности Таинства; однако такая возможность и не исключается.

В XI веке Симеон Новый Богослов утверждал, что власть «вязать и решить» принадлежит не всем священникам, а только тем из них, которые «в духе смирения священнодействуют Евангелие и живут в непорочной жизни» [69] . Недостаточно получить «рукоположение от людей», считал Симеон [70] ; нужно еще быть «проручествованным», то есть назначенным от Бога Святым Духом [71] .

На первый взгляд, такое мнение близко к донатизму, утверждавшему, что Таинства, совершаемые недостойными клириками, не могут быть «действенными». Однако есть несколько соображений, которые позволяют увидеть во взглядах Симеона нечто иное, чем просто донатистское утверждение о том, что действенность совершаемых священником Таинств зависит от его нравственного состояния. Прежде всего Симеон в цитируемых текстах не столько ставит под вопрос действенность Таинств, совершаемых недостойными священниками, сколько настаивает на необходимости для человека получить особое призвание от Бога, прежде чем он возьмется за служение духовного отцовства; иными словами, власть «вязать и решить» должна быть «заработана» священником путем нравственного самосовершенствования. Кроме того, высказывая подобные мысли, Симеон Новый Богослов был прежде всего озабочен нравственным состоянием духовенства своего времени. Симеон не делал каких-либо догматических утверждений, а лишь указывал на то, что священнослужитель должен быть достоин своего высокого призвания и совершитель Таинств должен стоять на соответствующей духовной и нравственной высоте.

Вопрос о нравственном состоянии священнослужителей всегда был болезненным для христианской Церкви. Как Церковь может быть Святой, если даже среди ее служителей, не говоря уже о простых верующих, есть люди недостойные, грешные, порочные? Особенно остро этот вопрос ставился в те периоды истории Церкви, когда прекращались гонения и Церковь становилась могущественным институтом, пользующимся покровительством светских властей. В такие времена образ епископа как пастыря, духовного наставника и старца, обладающего, в силу своих высоких духовных качеств, непререкаемым авторитетом в глазах паствы, мог смениться образом епископа как государственного сановника, участвующего в светских церемониях, послушно следующего указаниям гражданских властей не только в церковно-административных, но также и в догматических вопросах. Грань между Церковью и миром, между «царством духа» и «царством кесаря» как бы стиралась, и в этом был великий соблазн не только для Церкви, но и для тех, кто наблюдал ее со стороны.

Однако критика в адрес священнослужителей раздавалась не только извне Церкви, но и изнутри. Григорий Богослов резко критикует епископов своего времени за то, что они, получив власть, не ведут аскетический образ жизни и превозносятся над другими, будучи уверены в том, что архиерейский сан обеспечивает им богословскую и нравственную непогрешимость:

Не сан делает человека святым, утверждает Григорий, не иерархическая степень, не место у престола, но добродетельная жизнь. Григорию представляется несправедливым то, что временщики оказываются у кормила церковного корабля, тогда как люди, отличающиеся святостью жизни, остаются в тени. Он считает, что именно личная святость должна быть главным критерием для возведения на епископские престолы, а не влиятельное положение в обществе, административные способности или социальное происхождение.

Несколько стихотворений Григория специально посвящены теме достоинства священного сана и недостоинства его носителей. Одно из них содержит немало резких обличений нравственного характера, подкрепленных сатирическим описанием архиерейского быта:

Григорий уже не сотрапезник земного царя, как прежде,

Он не сделает и малой поблажки своему мешку [74] ,

Не будет возлежать среди пирующих, потупленный и безмолвный,

Едва переводя дыхание и пожирая пищу, подобно рабам…

Не буду лобызать рук, обагренных кровью…

На священный, именинный, похоронный или свадебный пир

Не пойду с многочисленной свитой,

Чтобы все или собственными челюстями истребить, или предоставить

Сопровождающим…

И чтобы вечером отвести обратно нагруженный корабль – одушевленный гроб —

Отправить домой отягощенное чрево;

И чтобы, едва переводя дыхание от пресыщения, спешить на новое обильное застолье,

Другое стихотворение Григория называется «О себе самом и о епископах». В нем Григорий с такой резкостью говорит об архиереях, что при переводе полного корпуса его творений на русский язык в XIX веке это стихотворение решено было опустить. Здесь Григорий предостерегает против «дурных епископов», которых называет волками в овечьей шкуре:

Ты можешь довериться льву, леопард может стать ручным,

И даже змея, возможно, побежит от тебя, хотя ты и боишься ее;

Но одного остерегайся – дурных епископов,

Не смущаясь при этом достоинством их престола!

Ведь всем доступно высокое положение, но не всем благодать.

Взгляд Григория Богослова на священнослужителей своего времени весьма пессимистичен, и его критика может показаться чрезмерно резкой. Ценность ее, однако, обусловлена тем, что это критика изнутри Церкви, а не извне, – критика, исходящая от человека, который болеет за Церковь, а не от того, кто настроен к ней враждебно. Спустя семь столетий с пламенными обличениями в адрес священнослужителей своего времени обращается Симеон Новый Богослов. Заключительный гимн из сборника «Гимны божественной любви» называется «Общее наставление с обличением ко всем: царям, архиереям, священникам, монахам и мирянам, изреченное и изрекаемое от уст Божиих». Гимн начинается с обличений в адрес императоров, которых Симеон укоряет за языческие дела и обычаи. Далее следует серия инвектив в адрес архиереев: их Симеон обличает в гордости, неблагоговейном отношении к святыне, ложном смирении, участии в мирских делах, стяжательстве, нарушении канонов, симонии, обогащении за счет церковных средств. Священнослужителей своего времени Симеон упрекает за славолюбие, сребролюбие, торговлю священным саном и другие грехи:

Симеон угрожает Страшным Судом и вечными муками тем священнослужителям, которые на первое место ставят материальное обогащение и не заботятся о своих храмах и о своих семьях. Они, по словам Симеона, будут осуждены Богом, подобно человеку, растратившему деньги своей жены, не сумевшему расплатиться с долгами и брошенному в долговую яму [80] . По мнению Симеона, священником может стать только тот, чья нравственная жизнь соответствует святости и высоте служения. Всем же прочим путь к священству должен быть закрыт:

Невестой Христовой является не только Церковь, не имеющая пятна или порока, но и душа всякого христианина. Однако Симеон не видит среди духовенства своего времени никого, кто бы заботился о собственной душе:

Инвективы Симеона в адрес современников отражают те отрицательные явления в жизни Церкви, которые были обратной стороной медали всех церковных «ренессансов», будь то в IV или XI веке, будь то в византийскую или послевизантийскую эпоху. Эти инвективы, так же как и приведенные выше аналогичные обличения Григория Богослова в адрес епископов, подтверждают, что критическое отношение к самой себе никогда не покидало Церковь. Она всегда свидетельствовала о своем призвании к святости и не снижала духовно-нравственную планку, даже если многие ее члены, включая священнослужителей, до этой планки недотягивали.

Соборность Церкви

В имволе веры Церковь названа Соборной: этим словом на славянский язык переведено греческое kaqolik’ , буквально означающее «всеобщая», «всеобъемлющая», «вселенская». Для перевода kaqolik’ в русской научно-богословской литературе чаще всего употребляется слово «кафолическая» (латинскую версию того же слова – «католическая» – зарезервировала для себя Римско-католическая Церковь). Смысл понятия «кафолическая» разъясняет Кирилл Иерусалимский в Огласительном поучении, посвященном изложению учения о Церкви:

Итак, Церковь, по толкованию Кирилла, является Кафолической, поскольку распространена по всему миру, открыта для каждого человека вне зависимости от его этнического происхождения и социального положения. Отсутствие у Кафолической Церкви географических границ подчеркивается сравнением ее с государствами, каждое из которых ограничено определенными территориальными пределами: «Цари стран и народов имеют пределы власти своей, одна Святая Вселенская Церковь во всем мире имеет беспредельную силу» [84] .

Термин «кафолическая», кроме того, употребляется для отличения истинной Церкви от еретических сообществ. Поскольку церквами называют себя и сборища еретиков, которых справедливо следовало бы назвать «церковью лукавнующих», то Символ веры и научает веровать «во Едину Святую Кафолическую Церковь», дабы христиане избегали еретических сборищ, а пребывали всегда в Святой Вселенской Церкви. Поэтому, продолжает Кирилл, если ты придешь в какой-нибудь город, то не просто спрашивай «где церковь?», ибо и прочие нечестивые еретики пещеры свои называют храмами Господними, и не спрашивай просто «где церковь?», но «где кафолическая церковь?». Ибо именно это есть собственное имя «Святой и всеобщей нашей Матери Церкви, которая есть Невеста Господа нашего Иисуса Христа, Единородного Сына Божия» [85] .

Каждая Поместная Церковь, то есть Церковь конкретного места, входит в состав Церкви Вселенской. Это подчеркивает Киприан Карфагенский, сравнивая Церковь с солнцем, от которого исходят лучи, со стволом, от которого отходят ветви, с источником, из которого проистекают ручьи:

В толковании на 1-е Послание апостола Павла к Коринфянам, говоря о Церкви как о Теле Христовом, Иоанн Златоуст заостряет внимание на словах Вы есть тело Христово, а порознь – члены (1 Кор. 12:27). Что значит «порознь»? – спрашивает Златоуст. И отвечает:

Таким образом, Поместная Церковь, будь то Коринфская, Римская или какая-либо иная, есть лишь часть Церкви Вселенской, обнимающей собой все Поместные Церкви. Это, однако, не означает, что Поместная Церковь имеет какой-то частичный, неполный характер. Каждая Поместная Церковь, будучи членом единого целого, Вселенской Кафолической Церкви, обладает в то же время в самой себе всей полнотой церковности и кафоличности. Иными словами, Кафолической Церковью является не только Вселенская Церковь как совокупность Поместных Церквей, но и каждая Поместная Церковь, находящаяся в общении с другими Церквами.

На этом особенно настаивает так называемая «евхаристическая экклезиология», разработанная во второй половине XX века протопресвитером Николаем Афанасьевым, развитая протопресвитерами Александром Шмеманом и Иоанном Мейендорфом, а также митрополитом Иоанном Зизиуласом. Евхаристическая экклезиология является попыткой реконструировать экклезиологию первоначальной Церкви, то есть Церкви апостольского времени и первых послеапостольских поколений. Основными источниками для построения этой экклезиологии являются Послания апостола Павла, Соборные послания, сочинения Игнатия Богоносца и других мужей апостольских, а также произведения западных авторов III века, в частности Тертуллиана и Киприана Карфагенского.

Евхаристическая экклезиология исходит из того, что первоначальной церковной единицей была евхаристическая община, сплоченная в одном месте вокруг одного предстоятеля (епископа или старшего пресвитера). Первой христианской Церковью была община учеников Христа в Иерусалиме: это и была та самая Единая, Святая, Соборная и Апостольская Церковь, которая обладала всей полнотой церковности и кафоличности. По мере распространения христианства по другим городам империи в них стали возникать местные общины, однако каждая местная община воспринималась не только как часть Вселенской Церкви, но и как сама Кафолическая Церковь во всей ее полноте. Гарантом кафоличности каждой Поместной Церкви было наличие в ней единого евхаристического собрания, возглавляемого епископом как избранным предстоятелем народа Божия или пресвитером, которому епископ делегировал это предстоятельство.

Говоря о раннехристианской экклезиологии, протопресвитер Николай Афанасьев подчеркивает, что опыт кафоличности принадлежал членам каждой Поместной Церкви:

Кафоличность, вселенскость, универсальность Церкви, по утверждению Афанасьева, в сознании первых христиан ассоциировались не с совокупностью Поместных Церквей, а с их собственной Поместной Церковью. Кафоличность воспринималась как внутреннее качество Церкви, а не только как внешний ее атрибут:

Основная линия церковного устройства в Древней Церкви «шла от внутреннего универсализма к внешнему», считает Афанасьев [90] . Иными словами, первичным было сознание кафоличности местной Церкви, и уже во вторую очередь кафоличность воспринималась как качество, присущее всем Поместным Церквам в совокупности. Это отчасти подтверждается словами Игнатия Богоносца: «Где будет епископ, да будет там и народ, так же как, где Иисус Христос, там и Кафолическая Церковь» [91] . Контекст слов святого Игнатия позволяет утверждать, что речь у него идет именно о местной Церкви во главе с епископом. Впрочем, его слова могут быть поняты и в смысле сравнения местной Церкви, возглавляемой епископом, с Кафолической, Вселенской Церковью, возглавляемой Христом.

Каким образом кафоличность местной Церкви соотносится с кафоличностью Церкви во вселенском масштабе? Протопресвитер Иоанн Мейендорф так определяет данное соотношение:

Таким образом, Поместная Церковь, хотя и кафолична во всей полноте, не самодостаточна: ее кафоличность реализуется в общении с другими Поместными Церквами. Ярким подтверждением этого является тот факт, что епископ не может рукоположить своего преемника: согласно древней канонической практике, епископ одной Поместной Церкви (епархии) избирается народом Божиим, но поставляется епископами соседних епархий. Следовательно, кафоличность Поместной Церкви обеспечивается не только тем, что она возглавляется епископом, но и тем, что этот епископ получил рукоположение от епископов других Поместных Церквей и находится с ними в общении. Общение епископов между собой составляет неотъемлемую черту кафоличности как соборности.

Здесь уместно сказать о том, что славянское слово «соборность» прочно вошло в современный церковный язык и широко используется не только в русском, но и в других европейских языках (в том числе даже в греческом) не столько в качестве синонима кафоличности, сколько в своем собственном качестве – как термин, указывающий на соборную структуру Церкви, ее соборное управление. Такому использованию слова «соборность» положили начало русские славянофилы, прежде всего А.С. Хомяков, в экклезиологии которого это понятие имело важнейшее значение. Хомяков воспринимал Церковь не только и не столько как организацию, скрепленную внешним авторитетом иерархии, сколько как единый соборный организм, члены которого скреплены единством веры на принципах равенства и свободы:

Представление о соборности как о единении и равенстве всех членов Церкви было важнейшим элементом экклезиологии А.С. Хомякова и других славянофилов. Тайну спасения Хомяков воспринимал в свете учения о соборности: «Когда падает кто из нас, он падает один, но никто один не спасается. Спасающийся же спасается в Церкви как ее член и в единстве со всеми другими ее членами» [94] .

На языке славянофилов «соборность» – термин не юридический, и относится он не столько к церковному управлению, сколько к Церкви как таковой, к ее внутреннему характеру. Суммируя взгляды А.С. Хомякова на соборность, Н.А. Бердяев пишет:

Учение славянофилов о соборности Церкви оказало большое влияние на современное православное богословие. Оно получило развитие у богословов «парижской школы». Протоиерей Георгий Флоровский близок к славянофилам, когда утверждает:

В кафоличности Церкви, говорит Флоровский, «разрешается болезненная двойственность между свободой и авторитетом. В Церкви и не может быть внешнего авторитета. Авторитет не может быть источником духовной жизни». В Церкви каждый обладает свободой и призывается не к официальному подчинению внешнему авторитету, а к тому, чтобы «обуздать свою субъективность, освободиться от психологизма, поднять уровень своего сознания до полной кафолической меры». Христианин должен «жить в духовном и осознанном согласии с исторической полнотой церковного опыта», преодолевая субъективность и партикуляризм. Необходимо «со смирением и доверием войти в жизнь Церкви и постараться найти себя в ней». Трудности и сомнения отдельного христианина разрешаются «в соединенных, кафолических, подвижнических усилиях» [97] .

Флоровский увязывает идею соборности с евхаристической экклезиологией, которую разрабатывали богословы «парижской школы». По словам Флоровского, «единство свое и соборность Церковь узнает и осуществляет прежде всего в евхаристическом тайнодействии» [98] . Евхаристия являет «духовное единство предстоящей Церкви, нераздельную соборность молитвенного обращения» [99] . В литургической молитве есть кафолический размах и дерзновение, ибо она объемлет собой весь мир. Евхаристическая молитва «с любовным вниманием охватывает всю полноту и всю сложность жизненных положений и состояний, всю сложность земной судьбы»: в этом смысл поминовения живых и усопших на литургии. Евхаристия совершается не только от лица присутствующих в храме, но как бы от лица всей Церкви и «в связи со всею Церковью» [100] .

В XX веке учение о соборности достаточно эффективно использовалось православными богословами в полемике с католичеством. Сложилась даже традиция противопоставлять соборность Православия римскому папизму. Многие православные уверены в том, что в Православной Церкви высшей властью обладает Собор, тогда как в католицизме высшая власть принадлежит папе; в Православии гарантом богословской непогрешимости является соборный разум Церкви, тогда как в католичестве непогрешимость усваивается папе; в Православии гарантом богословский непогрешимости является соборный разум Церкви, тогда как в католичестве непогрешимость усваивается Римскому епископу.

Такие противопоставления, однако, страдают известным схематизмом и в содержательном плане требуют существенных уточнений. Православные категорически не приемлют идею папской непогрешимости, однако они вовсе не считают непогрешимым церковный Собор. В истории были и «разбойничьи соборы», которые обладали всеми признаками Вселенских, однако постфактум Церковь их отвергла. Никакой внешний атрибут, как показывает история Церкви, не может гарантировать беспрепятственное осуществление соборности.

Рассматривая историю Вселенских Соборов, можно сделать вывод, что Вселенский Собор отнюдь не является высшим органом управления в Православной Церкви: Православная Церковь живет без Вселенских Соборов уже более двенадцати веков. Но и на уровне Поместной Церкви Собор является хотя и желательным, но вовсе не непременным и не единственным способом выражения соборности. На протяжении более двухсот лет, в течение всего синодального периода, в Русской Церкви не созывались Соборы епископов. При этом Церковь жила полнокровной духовной жизнью, осуществляя свою спасительную миссию.

Соборность Церкви выражается не только в Соборах, но и в общении епископов между собой; в обмене посланиями; в том, что епископ поставляется двумя или несколькими епископами области; в том, что, вступая на кафедру, новопоставленный епископ извещает об этом епископов соседних епархий. Самым же главным связующим фактором и гарантом соборности является именно участие всех епископов, клириков и мирян различных Поместных Церквей в Евхаристии, которая совершается повсеместно, но остается единой и неразделимой.

Соборность, согласно православному пониманию, проявляется в том, что все епископы, несмотря на возможную разницу в положении, звании и значимости, равны между собой. Предстоятель Поместной Церкви (патриарх, митрополит или архиепископ) является первым среди равных: в сакраментальном плане, так же как и в плане богословской непогрешимости, он отнюдь не выше и не лучше других епископов. В этом смысле для Православной Церкви путеводными являются слова святого Киприана, сказанные на Карфагенском Соборе 256 года: «Никто из нас не станет делать из себя епископа епископов» ( nemo se episcopum episcoporum constituat ) [101] .

Именно таким «епископом епископов», с точки зрения православных, сделался Римский папа, официально именующий себя «верховным понтификом Вселенской Церкви», и это одна из причин, по которой православные не приемлют идею папского примата в той форме, в какой он существует в католичестве, и папской непогрешимости. С православной точки зрения, нет ни одного качества, которое может быть усвоено одному епископу и которым не обладал бы другой епископ. Если непогрешимостью обладает папа Римский, когда говорит со своей кафедры, значит, такой же непогрешимостью должен обладать патриарх Константинопольский, патриарх Московский, а также любой епархиальный архиерей любой Поместной Церкви, когда они говорят со своих кафедр. Если папа Римский является «викарием Христа», то и любой другой епископ должен именоваться викарием Христа.

Здесь уместно еще раз напомнить слова Киприана Карфагенского о том, что «епископство одно, и каждый из епископов целостно в нем участвует». В сакраментальном и богословском плане каждый епископ обладает епископской властью во всей полноте и целостности, будучи во всем равен любому другому епископу. И каждая кафедра, будь то Римская, Константинопольская, Московская, Самарская или Владивостокская, равна любой другой кафедре. Первенство среди епископов может быть только первенством чести, но не первенством юрисдикции и тем более не приматом богословской непогрешимости. Усвоение одному епископу каких-либо особых сакраментальных или богословских привилегий является, с православной точки зрения, грубым нарушением и радикальным искажением принципа соборности Церкви.

Соборность в Церкви существует не только на уровне епископов, но и на уровне низшего клира и мирян. Славянофилы увязывали концепцию соборности с представлением о народе Божием как носителе церковной истины, причем под «народом Божиим» понимались именно миряне. Идеи славянофилов вдохновили русских иерархов и богословов начала XX века на привлечение мирян к подготовке Поместного Собора и участию в его работе. В Поместном Соборе 1917–1918 годов миряне участвовали в качестве полноправных делегатов и играли весьма существенную роль. Однако это было очевидным нововведением, поскольку все Соборы Древней Церкви – как Вселенские, так и Поместные – были Соборами епископов, и миряне в них не участвовали. Исключение составляли император как pontifex maximus (верховный первосвященник) и чиновники, назначенные для поддержания порядка, а также, возможно, секретари и писари, присутствовавшие на Соборах без права голоса [102] .

Апостольство Церкви. Иерархия и священство

В современном христианском мире широко распространено явление, называемое «антиклерикализмом». Это явление существует в разных формах и особенно заметно в протестантской среде. Антиклерикалы, не отрицая Церкви как таковой, выступают против чрезмерной, с их точки зрения, концентрации церковной власти в руках клира, призывая к тому, чтобы как можно больше полномочий в деле управления Церковью было передано мирянам. Антиклерикализм уходит корнями в эпоху Средневековья, когда в Католической Церкви участие мирян в управлении было практически сведено к нулю. Тридентский Собор закрепил эту ситуацию, провозгласив деление Церкви на «учащую» (клир) и «учимую» (миряне).

История ранней Церкви не оправдывает столь резкое разделение Церкви на клир и мирян. «Сакраментальное» священство (пользуясь современной терминологией, мало пригодной при рассмотрении истории Древней Церкви) возникало постепенно, и оно вырастало отнюдь не в противовес мирянам и не с целью подчинения мирян внешнему авторитету духовенства. Служение епископов и пресвитеров стало продолжением того служения, которое Христос вверил всей Церкви, всему «новому Израилю».

Ранее христианство, по замечанию протопресвитера Николая Афанасьева, было лаическим движением [103] . В Ветхом Завете священство было замкнутой на самое себя корпорацией: священники происходили из колена Левиина, и доступ к священству был закрыт для представителей других колен. Христос же воссиял из колена Иудина, о котором Моисей ничего не сказал относительно священства (Евр. 7:14). В Послании к Евреям Христос представлен как Первосвященник по чину Мелхиседека (Евр. 5:10), священник без отца, без матери, без родословия (Евр. 7:3). Священство Христа – не по закону заповеди плотской, но по силе жизни непрестающей (Евр. 7:16). В Ветхом Завете священников было много, а Сей, как пребывающий вечно, имеет и священство непреходящее (Евр. 7:24). Ветхозаветные священники приносили ежедневные жертвы за свои грехи и за грехи народа, а Христос совершил это однажды, принеся [в жертву] Себя Самого (Евр. 7:27). Ветхозаветное священство было сосредоточено вокруг скинии завета и Иерусалимского храма, а Христос есть священнодействователь святилища и скинии истинной, которую воздвиг Господь, а не человек (Евр. 8:2). Ветхозаветные священники входили в скинию, принося кровь козлов и тельцов, а Христос со Своею Кровью однажды вошел во святилище и приобрел вечное искупление (Евр. 9:12).

Апостолы также не имели отношения к левитскому священству и, хотя в первое время после Воскресения Христова продолжали посещать Иерусалимский храм для участия в богослужении, этот храм не стал центром их церковной жизни. Богослужебная жизнь первых христиан очень скоро полностью отделилась от храма Иерусалимского и сосредоточилась вокруг Евхаристии – преломления хлеба, которое совершалось по домам (Деян. 2:46).

Апостолы призывали первых христиан созидать духовный храм и приносить духовные жертвы. Важнейшим в этом смысле является следующий текст из 1-го Послания Петра:

Этот текст имеет решающее значение для понимания природы священства в новозаветной Церкви. Если в Ветхом Завете левиты были уделом Божиим, выделенным из среды народа израильского (см. Втор. 10;8; Чис. 8:15), то в Новом Завете уделом Божиим становятся все христиане. «Весь новозаветный народ – клир Божий, и каждый в нем клирик», по выражению Афанасьева [104] . Деления на клириков и лаиков в современном понимании этих слов ранняя христианская Церковь не знает [105] . В ней все – камни духовного дома, все составляют «царственное священство, народ святой», все являются уделом Божиим.

В то же время структура Древней Церкви не была анархичной. В ней с самого начала существовало служение управления, сосредоточенное в руках апостолов – ближайших учеников Христа, свидетелей Его жизни, смерти и воскресения. Именно принадлежность к кругу учеников Христовых отделяла апостолов от прочих уверовавших во Христа и естественным образом ставила их во главу церковного управления. Проповедь апостолов была свидетельством о том, чту они слышали и чту видели своими очами (1 Ин. 1:1), и именно это придавало ей особую убедительность. Апостолы были теми, кого Сам Господь избрал на служение (см. Ин. 15:16), кому Сам Господь вручил власть вязать и решить (см. Мф. 18:18): на этом прежде всего зиждился их авторитет.

К числу апостолов принадлежали двенадцать, избранные Христом. После отпадения Иуды на его место был избран Матфий. Рассказ об избрании Матфия (см. Деян. 1:21–26) свидетельствует, что апостольская община считала необходимым, чтобы она состояла именно из двенадцати, как это было задумано Господом. В то же время этот рассказ говорит о том, что апостольская община безбоязненно восприняла на себя те функции, которые при земной жизни Христа принадлежали Ему. Одной из этих функций стало пополнение апостольского круга, другой – совершение Евхаристии. Место Христа на Тайной Вечери при совершении первой Евхаристии после Воскресения Христова занял один из апостолов: наиболее вероятно, что это был Петр как фактический глава апостольской общины.

Круг апостолов был расширен за счет Павла после его обращения. В отличие от двенадцати он не был с Иисусом при Его жизни. Себя он называл наименьшим из апостолов, недостойным называться апостолом, потому что гнал Церковь Божию . Однако, добавлял он, сравнивая себя с другими апостолами, я более всех их потрудился; не я, впрочем, а благодать Божия, которая со мною (1 Кор. 15:9–10). Павел очень настаивал на своем апостольстве, которое, очевидно, оспаривалось некоторыми другими учениками, считавшими, что апостолом может быть только тот, кто был с Иисусом начиная с крещения Иоаннова до дня вознесения и кто был свидетелем Его Воскресения (см.: Деян. 1:21–22). В Послании к Коринфянам, которых он обратил в христианство, Павел говорит: Не апостол ли я? Не свободен ли я? Не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего? Не мое ли дело вы в Господе? Если для других я не апостол, то для вас [апостол]; ибо печать моего апостольства – вы в Господе (1 Кор. 9:1–2). Все послания Павла начинаются с приветствия, в котором он называет себя апостолом Иисуса Христа.

Говоря о Церкви как о теле Христовом, апостол Павел упоминает о различных служениях, на которые Бог поставляет членов Церкви:

В этом списке служений, помимо апостольского и учительского, перечислен целый ряд харизматических служений, которые существовали в Древней Церкви, но впоследствии были утрачены или отменены – по крайней мере в качестве специальных служений. К числу таковых относятся, в частности, упомянутые служения пророков и целителей. Утрачено современной Церковью и говорение на языках, широко распространенное в Древней Церкви. Уже апостол Павел достаточно критически относился к этому феномену, считая, что говорение на незнакомом языке не назидает Церковь (см. 1 Кор. 14:2–5). Я более всех вас говорю языками, – писал Павел коринфянам, – но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на (незнакомом) языке (1 Кор. 14:18–19) [106] . Утрата Церковью специального института пророчества, целительства и говорения на языках не означает, с православной точки зрения, оскудения в ней даров Святого Духа. Все эти дары и служения присутствуют в Церкви, только в иных формах.

Из всех многообразных служений, которые существовали в Древней Церкви, наиболее долговечным и незаменимым оказалось служение управления. В первые же годы существования Церкви апостолы стали рукополагать пресвитеров и епископов для управления местными Церквами, создававшимися в результате апостольской проповеди. Так было положено начало апостольскому преемству в Церкви. Апостольское преемство иерархии – ключевое понятие православной экклезиологии: только та Церковь является истинной Церковью Христовой, в которой существует непрерывное преемство иерархии, восходящее к апостолам. Если такое преемство отсутствует или когда-либо прервалось, Церковь не может считаться истинной, иерархия легитимной, а Таинства действительными.

Об апостольском преемстве говорит Климент Римский, один из самых ранних писателей послеапостольского века:

В своем послании Климент говорит о том, что недопустимо лишать епископского достоинства тех, «которые поставлены самими апостолами или после них другими достоуважаемыми мужами, с согласия всей Церкви» [108] . Этих уважаемых мужей Климент называет то епископами, то пресвитерами. При рассмотрении канонической структуры Церкви мы уже говорили о том, что в I веке не существовало четкого разделения между функциями пресвитера и епископа. Однако во II веке такое разделение вполне сложилось и с тех пор сохраняется в Церкви без изменений.

Именно с епископским служением в Церкви связана концепция апостольского преемства. Во II веке эта концепция с предельной четкостью изложена Иринеем Лионским:

В качестве примера непрерывности апостольского преемства, сохраняемого в Церкви через посредство рукоположения, Ириней приводит Римскую Церковь:

Этот знаменитый текст Иринея Лионского на протяжении веков использовался для защиты особых привилегий Римской Церкви, с которой, «по ее преимущественной важности», должна согласоваться всякая другая Поместная Церковь. Согласно римско-католическому учению, условием пребывания в Церкви и хранения истинной веры является единство в вере с Римской Церковью, поскольку именно она основана Петром, князем апостолов, и именно от Петра верховная власть над всей Вселенской Церковью перешла к Римским епископам. Однако приведенные слова Иринея не подтверждают эту теорию. Во-первых, Ириней говорит о Римской Церкви как об основанной Петром и Павлом, а не только Петром, и о первенстве Петра у него ничего не сказано. Во-вторых, он приводит в пример Римскую Церковь как одну из Поместных Церквей, специально оговариваясь, что делает это для того, чтобы не увеличить объем книги перечислением апостольского преемства всех других Церквей. Наконец – и это главное, – Ириней говорит о Римской Церкви не как об универсальной и Вселенской, частью которой являются другие Церкви, а как об одной из Поместных Церквей, хотя и имеющей «преимущественную важность» в силу своей древности.

Перечисляя преемников Петра и Павла, Ириней прослеживает линию преемства вплоть до своего времени:

Таким образом, Ириней видит в апостольском Предании гарантию преемственности не только церковного управления, но и чистоты вероучения. Одним из главных аргументов, выдвигаемых Иринеем против гностиков, является отсутствие у них апостольского преемства. Это преемство, по учению Иринея, сохраняется как в Римской Церкви, так и в других Поместных Церквах, в частности Смирнской и Ефесской:

Попутно отметим, что Тертуллиан в III веке дает несколько иную генеалогию епископата Римской Церкви (утверждая, что Климента рукоположил апостол Петр, и вообще не упоминая о Лине и Анаклите). В остальном же Тертуллиан полностью согласен с Иринеем и почти дословно воспроизводит его учение об апостольском преемстве:

Самым знаменитым фрагментом монументального труда Иринея Лионского «Против ересей» является тот, который посвящен изложению учения об апостольском Предании, неповрежденно хранящемся в Церкви, как в сокровищнице:

Итак, если бы не было Священного Писания, достаточно было бы апостольского Предания для того, чтобы истина веры христианской сохранилась неповрежденной. Однако необходимо помнить о том, что в апостольском преемстве иерархии нет ничего автоматического или магического: преемство рукоположений не является какой-то автономной линией, независимой от Церкви. Епископы и пресвитеры поставлялись апостолами «с согласия всей Церкви» [116] , и это согласие было не менее значимым фактором, чем наличие законного рукоположения. Линия апостольского преемства действительна только внутри Церкви: вне Церкви она утрачивает свою действительность и значимость. Именно поэтому Церковь не признает наличие апостольского преемства в еретических сообществах, даже если формально прямое преемство рукоположений никогда не прерывалось.

Согласно учению Церкви, апостольское преемство передается от одного епископа к другому, и только епископы являются преемниками апостолов: пресвитеры и диаконы таковыми не являются. В Церкви никогда не было линии преемства пресвитеров или диаконов. Епископ получает рукоположение по преемству от апостолов, а пресвитеры и диаконы поставляются епископами. Линия преемства епископов является единой и неразрывной, а рукоположения в сан пресвитера и диакона являются «разовыми» событиями: хиротония одного пресвитера или диакона никак не связана с хиротониями других пресвитеров и диаконов, она связана лишь с епископом, преемником апостолов, через которого благодать апостольства передается низшим клирикам.

Данное экклезиологическое понимание сложилось уже во II веке и в основе своей осталось неизменным до сего дня. Уже у Игнатия Богоносца церковное управление представлено в виде трехстепенной иерархии, включающей епископскую, пресвитерскую и диаконскую степени. По его словам, «епископ председательствует на месте Бога, пресвитеры занимают место собора апостолов, а диаконам вверено служение Иисуса Христа» [117] . Игнатий подчеркивает необходимость единства пресвитеров со своим епископом: «Пресвитерство так согласно с епископом, как струны в цитре» [118] . Народ Божий, по учению Игнатия, должен «почитать диаконов как заповедь Иисуса Христа, а епископа – как Иисуса Христа, Сына Бога Отца, пресвитеров же – как собрание Божие, как сонм апостолов» [119] .

Характерно, что Игнатий именно в пресвитерах, а не в епископах видит «собор», или «сонм апостолов». О епископе Игнатий говорит в единственном числе, тогда как о пресвитерах – во множественном. Это отражает сложившуюся к его времени практику, согласно которой епископ управлял местной Церковью при помощи пресвитериума, делегируя пресвитерам значительную часть своих полномочий. По сути, служение пресвитера включает в себя все аспекты служения епископа, за исключением одного – права рукоположения. Священство, таким образом, является апостольским служением в той мере, в какой функции священника совпадают с функциями епископа.

В Древней Церкви, когда в каждом городе была лишь одна евхаристическая община, ее духовным центром был епископ как предстоятель евхаристического собрания, «председательствующий на месте Бога». Однако по мере того, как количество евхаристических общин умножалось, руководство ими передавалось пресвитерам; епископ сохранял за собой руководство главной церковной общиной города или области, за остальными же общинами наблюдал, пользуясь правом «piskope» (посещения, наблюдения, надзора). При такой системе центральное место в жизни прихода как евхаристической общины, возглавляемой пресвитером, де факто переходило к пресвитеру: именно он был человеком, которого чаще всего видел народ Божий «председательствующим на месте Бога», то есть возглавляющим совершение Евхаристии.

Ключевой ролью священника как фактического главы каждого прихода обусловлено то значение, которое отцы Церкви придавали священническому служению. В восточнохристианской святоотеческой литературе практически нет специальных трактатов, посвященных епископскому служению, зато есть несколько классических трактатов о священстве.

Первым восточнохристианским автором, написавшим специальный трактат о священстве, был Григорий Богослов: до него эта тема затрагивалась церковными писателями лишь эпизодически. Трактат Григория оказал прямое влияние на многие позднейшие сочинения на ту же тему, такие как «Шесть слов о священстве» Иоанна Златоуста (IV век), «Пастырское правило» Григория Двоеслова (VI век), Слово «К пастырю» Иоанна Лествичника (VII век). В Православной Церкви трактат Григория по сей день остается настольной книгой служителей Церкви; его изучают будущие священники в духовных семинариях.

По учению Григория, необходимость священства вырастает из иерархической структуры Церкви, которая есть Тело, объединенное под Главой Христом. Эта идея, восходящая к апостолу Павлу, вдохновляет Григория на рассуждение о порядке ( taxis ) как основе всего бытия Церкви, где, как в армии, есть начальник и подчиненные, как в стаде – пастырь и пасомые, как в школе – учитель и ученики, как на корабле – капитан и матросы. Иерархический строй спасает Церковь от безначалия-анархии; наличие священства и епископства обеспечивает единство Церкви как организма, в котором каждый член выполняет свою функцию [120] .

Священство – это прежде всего пастырство, забота об овцах, руководство стадом: Григорий пользуется образом, традиционным для библейского богословия. В Ветхом Завете Бог представлен как верховный Пастырь, а народ – как Его стадо (см. Пс. 22:1; 79:2; Ис. 40:11; Иер. 31:10); книги пророков полны обличений в адрес недостойных пастырей, с которых Бог взыщет Своих овец (см. Иез. 34; Иер. 23:1–4). В Новом Завете Христос говорит о Себе как о «Пастыре добром» (см. Ин. 10:11–16), для Которого дорогб каждая из овец: Он выходит на поиски заблудшей овцы и, найдя ее, несет на Своих плечах (см. Лк 15:4–7). Оставляя землю, Он вверяет Своих овец Петру (см. Ин. 21:15–27), а в его лице – прочим апостолам и всем будущим поколениям христианских пастырей.

Сравнивая труд священника с трудом пастуха, Григорий Богослов говорит, что гораздо труднее начальствовать над людьми, чем пасти скот. Пастуху нужно только найти для стада злачное место, чтобы овцы и волы имели достаточно воды и пищи; найдя такое место, он может спокойно, разлегшись в тени, играть на свирели или петь любовные песни. Христианскому же пастырю приходится учить людей добродетели, которая с трудом воспринимается падшим естеством человека: люди более склонны ко злу, чем к добру [121] . Управление церковной паствой – не просто профессия; это искусство, требующее усердия и мастерства. «Поистине искусством из искусств и наукой из наук кажется мне руководить человеком, самым хитрым и изменчивым из живых существ», – замечает Григорий [122] .

В этом же смысле труд священника сравнивается с работой художника, который должен опасаться того, чтобы стать «плохим живописцем прекрасной добродетели», или – что еще хуже – плохой моделью для других живописцев. Священнослужитель должен не только воздерживаться от зла, но и заниматься активным доброделанием, не только стирать с души дурные образы, но и наносить на нее прекрасные [123] ; он должен «никакой меры не знать в добре и в восхождении, не столько считая прибылью приобретенное, сколько потерей – не достигнутое, всегда делая пройденное отправным пунктом для восхождения к более высокому» [124] . Сравнение священника с живописцем дает двойную перспективу значения священника в жизни Церкви: во-первых, он работает над созданием своего собственного образа, никогда не останавливаясь на достигнутом и всегда стремясь к высшему; во-вторых, он становится иконой, по образцу которой каждый человек, будучи художником собственной жизни, может создавать свой образ. О пастыре как «образце» ( eikon ) для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте говорил еще апостол Павел (1 Тим. 4:12).

Труд священника сравнивается также с врачебным искусством; однако если последнее направлено на материальное и временное, то первое заботится о душе, которая нематериальна и божественна по происхождению. Врач предписывает больному лекарства, рекомендует профилактические средства, иногда даже употребляет прижигания и хирургическое вмешательство; однако гораздо труднее врачевать «нравы, страсти, образ жизни и волю», исторгая из души все животное и дикое и насаждая в ней все кроткое и благородное [125] .

Целью служения священника является обожение вверенных ему членов Церкви: священник призван «сделать того, кто принадлежит к высшему чину [126] , богом и достойным высшего блаженства» [127] . Но для того чтобы вести других к Богу, надо самому к Нему прийти; чтобы вести других к совершенству, надо самому стать совершенным; и чтобы врачевать недуги других, необходимо уврачевать собственную душу:

Священник, по учению Григория, есть посредник между Богом и людьми [129] . Этим высоким призванием и определяется высота нравственных требований, предъявляемых к священнику. От него требуется на опыте познать все то, чему он будет учить своих прихожан, пройти самому тот путь, по которому он их поведет. Жизнь священника должна быть непрестанным и ежедневным подвигом: именно такой была жизнь апостола Павла и прочих апостолов, а до них – многих ветхозаветных пророков и праведников [130] . В Священном Писании каждый священнослужитель может черпать примеры для подражания.

В понимании Григория главным делом священника является «раздаяние слова» [131] – проповедь, учительство, богословствование. В его глазах священнослужитель – тот, кто правильно мыслит о Боге и способен учить людей догматам «о мире или мирах, о материи, о душе, об уме и умных природах, как добрых, так и злых, о связывающем все и управляющем всем Промысле <…> а еще о нашем первом устроении и последнем воссоздании, о прообразах и истине, о заветах, о Первом и Втором Пришествиях Христа, о Его воплощении, страдании и смерти, о Воскресении, о конце мира, о суде и воздаянии <…> и прежде всего о том, как нужно веровать в верховную и блаженную Троицу» [132] . Для того чтобы православно учить о Боге, необходимы для священника нравственная чистота и содействие Святого Духа, благодаря Которому только и можно мыслить, говорить и слушать о Боге, «ибо прикасаться к Чистому может только тот, кто чист и кто подобен Ему» [133] .

Другим не менее важным делом священника, помимо проповеди и учительства, является собственно служение алтарю, молитва за народ, совершение Евхаристии. Именно в этом служении наивысшим образом проявляется роль священника как посредника между Богом и людьми; именно этот аспект священнического служения вызывал наибольшее благоговение у Григория, который искренне считал себя недостойным приносить Богу бескровную жертву. Говоря об этом, Григорий пользуется образом Моисея, а также другими ветхозаветными образами:

Если о епископстве и священстве во времена Древней Церкви и в эпоху Вселенских Соборов было написано достаточно много, то о третьей степени священства – диаконском чине – говорилось, как правило, лишь вскользь. Нет ни одного святоотеческого трактата, посвященного осмыслению диаконского служения. Между тем возможно, что диаконский чин – древнейший в христианской Церкви после апостольского. Книга Деяний повествует об избрании и рукоположении семи мужей, которым было поручено заботиться о ежедневном раздаянии потребностей и пещись о столах (Деян 6:1–2). Служение семи было задумано как попечение о хозяйственных нуждах общины, о бытовых аспектах церковной жизни. Это служение включало и элемент благотворительности, в частности заботу о вдовах.

В Деяниях семь мужей, избранные и рукоположенные апостолами, нигде не названы диаконами; нигде не сказано, что они не могли быть, например, пресвитерами. Их служение вообще не обозначено никаким термином, и говорится о них только как о «семи» [136] , в отличие от «двенадцати», каковое число обозначало апостолов. Однако церковная традиция, начиная с Иринея Лионского, рассматривала «семь» именно как диаконов. Ириней называет николаитов учениками Николая, «одного из семи диаконов, поставленных апостолами» [137] , а Стефана называет «первым, избранным апостолами в диакона» [138] . Стефан в Православной Церкви почитается как «архидиакон», так же как и другие из числа «семи». В православном чинопоследовании диаконской хиротонии о диаконском служении говорится как о продолжении служения «семи».

Если церковная традиция на Западе была единодушна в определении служения «семи» как диаконского, то на Востоке такого единодушия не было. Как отмечает Иоанн Златоуст, в тот момент, когда апостолы избрали семь диаконов, «не было еще ни одного епископа, а только апостолы». Златоуст считает, что в Деяниях «наименования диаконов и пресвитеров не различались ясно и точно». По крайней мере диаконы были не просто назначены на служение, но рукоположены, и о них молились со тщанием. По предположению Златоуста, диаконам были доверены и духовные дары, и учительская функция [139] . 16-е правило VI Вселенского Собора, ссылаясь на толкование Златоуста, говорит о том, что на момент избрания и рукоположения «семи» ни имя диаконов, ни имя пресвитеров не было известно Церкви; во всяком случае, «семь» не были служителями Таинств [140] , то есть не имели сакраментальных функций. Некоторые современные исследователи, напротив, предполагают, что служение «семи» было продолжением служения «двенадцати», которые делегировали «семи» все свои полномочия, включая право предстоятельства на евхаристическом богослужении [141] .

Какова бы ни была связь между служением «семи» и последующим диаконским служением, очевидно, что уже во времена Игнатия Богоносца и Иустина Философа диаконат существовал как отдельное служение, имевшее определенные литургические функции. В частности, диаконы за евхаристическим богослужением преподавали верным причастие, а также разносили причастие отсутствующим [142] . Все дошедшие до нас древние литургические чины включают в себя возгласы диакона. На евхаристическом богослужении диаконы служили связующим звеном между предстоятелем и народом: именно они призывали народ к молитве, в их уста вкладывались прошения о церковных и светских властях, о стране и городе, об избавлении от стихийных бедствий, о недугующих, путешествующих и т. д.

Если в Западной Церкви с течением веков диаконский чин почти полностью вышел из употребления, то на православном Востоке до сего дня диаконы выполняют важные литургические функции. Диакон непременно участвует в архиерейском богослужении, а также в богослужениях на крупных приходах. Что же касается сельских или бедных приходов, то в них, как правило, функции диакона исполняет священник.

Диаконат является служением вспомоществования. В отличие от епископа и священника диакон не может самостоятельно совершать священнодействия: он может только участвовать в богослужениях, совершаемых другими – епископом и пресвитерами. В этом смысле диаконское служение не является продолжением апостольского (даже если таковым было служение «семи»). Диакон получает рукоположение от преемника апостолов и через это рукоположение включается в состав клира, однако его служение качественно отличается от служения епископов и пресвитеров. Если епископ обладает полнотой церковной власти по преемству от апостолов, а священник получает власть от архиерея и в отсутствие епископа является полноправным совершителем всех Таинств, кроме рукоположения, то диакон вообще не может священнодействовать в отсутствие епископа или священника.

В византийскую эпоху в состав церковного клира, помимо епископов, священников и диаконов, входили также диаконисы, иподиаконы, чтецы и певцы. Так, например, в клире Константинопольской Великой церкви (собора Святой Софии) во времена императора Юстиниана было 60 пресвитеров, 100 диаконов, 40 диаконис, 90 иподиаконов, 110 чтецов и 25 певцов; всего 425 человек. При императоре Ираклии клир Великой церкви увеличился до 600 человек [143] .

Служение диаконис никогда не было идентично служению диаконов и не воспринималось как одна из степеней священства, хотя в Византии диаконисы входили в состав клира. Диаконисы избирались из числа благочестивых дев или вдов. В отличие от диаконов диаконисы не участвовали в евхаристическом богослужении и вообще, по-видимому, не исполняли никаких литургических функций. Их роль сводилась к тому, что они готовили женщин к крещению, помогали епископу при крещении женщин, проводили с женщинами катехизические беседы, следили за поведением женщин в церкви. В «Апостольских постановлениях» говорится: «Диакониса не благословляет, равно не делает чего-либо из того, что делают пресвитеры или диаконы; она лишь сторожит у врат храма и прислуживает пресвитерам при крещении женщин» [144] . I Вселенский Собор (Никейский, 325 года) причисляет диаконис к мирянам, утверждая, что они не получают рукоположения [145] . Однако IV Вселенский Собор (Халкидонский, 451 года) упоминает о рукоположении диаконис [146] . На Западе чин диаконис исчезает в VI веке; на Востоке он держится несколько дольше, но в конце концов тоже исчезает.

Учение о трехстепенной церковной иерархии, которое мы находим уже у Игнатия Богоносца, является неотъемлемой составной частью церковного Предания. В V веке это учение получило богословское осмысление в трактате Дионисия Ареопагита «О церковной иерархии». В церковной иерархии Дионисий видит продолжение девятичинной ангельской иерархии и тоже делит ее на девять чинов. Из них первые три составляют Таинства просвещения (крещения), собрания (Евхаристии) и священного мира (миропомазания). Вторая триада – это три священные степени: епископ, священник, диакон. Третья триада составляет чин «возводимых к совершенству», в который включены ферапевты (монахи), священный народ (миряне) и оглашенные. Ареопагита часто критикуют за искусственность его построений [147] . Трехстепенная иерархия Дионисия действительно построена весьма произвольно, однако это построение необходимо Дионисию для иллюстрации его основной идеи – иерархичности церковного устройства, соответствующей иерархическому устройству духовного мира.

Дионисия интересует прежде всего внутреннее содержание иерархической структуры Церкви. Всему церковному строю он придает возвышенное, символическое, умозрительное значение. В церковном священноначалии Ареопагит видит Божественное установление, целью которого является приведение людей к обожению:

Дионисий видит средоточие всех степеней священства в степени епископа, которого он называет «иерархом». Степень иерарха, по словам Ареопагита, «есть первая в ряду других богозрительных степеней, а вместе она есть самая высшая и последняя, потому что в ней заключается совершенство и полнота всего состава священноначалия». Подобно тому как всякое вообще священноначалие сосредоточено в Иисусе, церковная иерархия «сосредотачивается в своем богопросвещенном иерархе». Хотя и иереи совершают некоторые священнодействия, однако «иерей никогда не совершит ни священного богорождения без божественнейшего мира [149] , ни Тайн божественного общения, не возложив символов литургийных на божественнейший жертвенник [150] , ни, наконец, сам не будет иереем, если не будет введен в это через иерархические тайнодействия». Таким образом, только степень иерарха «есть степень, преисполненная силы совершительной, одна только исключительно совершающая посвящения иерархические, просветительно наставляющая в ведении святыни и руководящая к сообразным с нею и священным свойствам и действиям» [151] .

Что касается «световодственной степени иереев», то она, по словам Дионисия, «руководит крещаемых к божественным воззрениям на Таинства, в подчинении степени богопросвещенных иерархов и вместе с нею священносовершающая усвоенные себе священнодействия, в чем, собственно, и заключается круг ее действий как степени, которая в святейших символах открывает дела Божии и делает присутствующих созерцателями и причастниками Святых Таин» [152] .

Относительно диаконского чина, который Ареопагит называет «степенью священнослужителей», утверждается, что она есть «степень очистительная: различая недостойных прежде допущения к священнодействиям иереев, она очищает приступающих, удаляя от смешения с чем бы то ни было противным Таинству и таким образом делая их достойными присутствия при совершении Тайн и приобщения». Диаконы снимают одежду с крещаемого перед началом Таинства крещения, стоят при дверях во время совершения Евхаристии, выполняют другие служебные функции [153] .

Началом и источником всякой иерархии Дионисий считает Святую Троицу, от Которой проистекает жизнь и все блага жизни:

Бесспорной заслугой Дионисия Ареопагита является то, что он увидел за церковным строем, сложившимся в течение первых пяти веков существования христианства, и за священнодействиями Церкви глубокий символический смысл. Традиционное представление о трехстепенной церковной иерархии Дионисий вписал в контекст святоотеческого учения об обожении. Идеей обожения пронизана вся экклезиология Дионисия. Богослужение, Таинства, иерархия, весь церковный строй в представлении Дионисия служат одной цели – возводить к вершинам освящения и обожения. Жизнь Церкви воспринимается как «тайноводство» – введение в тайны духовного опыта, восхождение «к блаженному и богоначальному свету Иисусову», к высшим степеням богопознания и богосозерцания.

Почитание святых

По православному учению, неотъемлемой составляющей церковного бытия является почитание святых. Нередко протестанты обвиняют православных в том, что они воспринимают святых как посредников между людьми и Богом, тогда как с Богом можно общаться без посредников. Православная Церковь не отрицает непосредственный опыт богообщения; более того, она рассматривает этот опыт как основу духовной жизни всякого христианина. Но она не считает, что почитание святых может каким-либо образом воспрепятствовать прямому общению между человеком и Богом. Основная часть молитвенных прошений, воссылаемых православным христианином в храме или дома, адресована Богу. Однако наряду с этими прошениями православный христианин молится также Богородице и святым. Для православного христианина святые – не столько посредники между ним и Богом, сколько живые носители истинного христианства, чья жизнь служит высоким нравственным примером. Кроме того, Церковь верит, что святые не умирают, но продолжают жить в Церкви, и именно этой верой в их живое присутствие оправдано молитвенное обращение к ним.

Непрерывность опыта христианской святости, так же как и непрерывность апостольского преемства, составляет характерную особенность Православной Церкви. Уподобляя иерархию святых иерархии Ангелов, Симеон Новый Богослов говорит о неразрывной цепи христианской святости, соединяющей древних святых с современными:

Почитание святых в Православной Церкви неразрывно связано с учением об обожении как цели христианской жизни. Связь между почитанием святых и доктриной обожения прослеживается в творениях Иоанна Дамаскина, уделившего специальное внимание теме почитания святых в своих антииконоборческих сочинениях, а также в «Точном изложении православной веры»:

По словам Дамаскина, святые «сделались сокровищницами и чистыми жилищами Бога». Их смерть – скорее сон (успение), чем смерть. Они и по смерти живы и предстоят перед Богом. Через ум Бог обитал в телах святых, которые стали «одушевленными храмами Божиими, одушевленными жилищами Божиими» [157] . Отсюда вытекает необходимость почитания мощей святых как источников исцелений и чудотворений:

Соединение Бога с телами святых и присутствие благодати Божией в их мощах Дамаскин уподобляет соединению Божественной и человеческой природ в Иисусе Христе. В результате этого соединения плоть Христа сделалась всецело обоженной. То же происходит и с телами святых, которые, соединяясь с Богом, становятся пронизанными Его присутствием, энергией и благодатью:

Дамаскин говорит о разнообразных формах почитания святых в Православной Церкви. В их честь строятся храмы и составляются богослужебные чинопоследования, дни их памяти становятся церковными праздниками, поводом для духовного веселья. Но прославление святых имеет и нравственный смысл – христиане призваны подражать жизни и подвигам святых для того, чтобы и самим сделаться одушевленными храмами [160] .

Почитание святых отличается от того поклонения, которое в православной традиции воздается только Богу. На этом различии настаивал Иоанн Дамаскин, употребляя два различных термина для обозначения двух родов поклонения: latreia (букв. «служение») подобает только Богу, тогда как proskynesis («поклонение», «почитание») воздается Ангелу или человеку обоженному, будь то Богородица или кто-либо из святых, а также иконам, мощам, другим святыням. Это различие введено против обвинений в идолопоклонстве, которые иконоборцы выдвигали против православных в связи с темой почитания святых.

Богословское обоснование прославления святых было окончательно сформулировано лишь в эпоху иконоборчества, поскольку ранее не возникало ересей, оспаривавших эту практику. Однако само почитание святых существовало в Церкви с первых веков.

Отправным пунктом для него послужил культ апостолов и мучеников, широко распространившийся как на Востоке, так и на Западе уже во II–III веках. Греческое слово martys , переводимое как «мученик», буквально означает «свидетель». Этим словом Христос назвал Своих учеников, говоря о предстоящей им миссии: Вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями ( martures ) в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли (Деян. 1:8). Жизнь большинства апостолов закончилась мученически: они свидетельствовали о Христе не только своей проповедью, но и смертью. Вслед за апостолами тысячи других мучеников пополнили мартиролог христианской Церкви, который вплоть до настоящего времени продолжает пополняться все новыми и новыми именами свидетелей Христовых.

Ориген называет мученичество «полной мерой свидетельства», подчеркивая, что тот, кто публично исповедует Бога во время гонений, самым тесным образом соединяется с Ним [161] . Эпоху мученичества Ориген считает «временем христианской славы» [162] . Какое время, спрашивает он, «благоприятнее того, когда за христианскую веру под стражей мы выходим на виду у всех скорее как триумфаторы, нежели как пленные»? [163] Мученичество сравнивается с победой на атлетическом состязании, – победой, которой радуются Ангелы и от которой сокрушаются демоны [164] . Эти слова отражают восприятие мученичества в Древней Церкви: мученическая смерть отнюдь не воспринималась как трагедия; напротив, ее прославляли как победу над страхом смерти и самой смертью, как подражание мученическому подвигу Христа, как соучастие в страданиях Христа и в Его славе.

О значении почитания мучеников говорит святитель Григорий Богослов в проповеди, посвященной памяти священномученика Киприана Карфагенского:

Почитание мучеников в Древней Церкви выражалось прежде всего в том, что их гробницы становились местом совершения Евхаристии. Так, например, римские катакомбы служили одновременно местом захоронения мучеников и местом совершения евхаристических богослужений: гробницы соседствуют в катакомбах с алтарями. В Православной Церкви до настоящего времени сохраняется традиция полагать частицу мощей мученика или святого под престол освящаемого храма. В Русской Церкви частица мощей святого вкладывается также в антиминс – специальный плат, который выдается храму архиереем для совершения Евхаристии [166] . Эта традиция уходит корнями в практику совершения Евхаристии на гробах мучеников.

Почитание мучеников выражалось также в торжественном праздновании дня их памяти. Уже к концу IV века дней памяти мучеников в церковном календаре было достаточно много. Об этом свидетельствуют, в частности, проповеди Иоанна Златоуста, произнесенные в Антиохии. В одной из них он говорит: «Вчера день мучеников, и сегодня день мучеников. О, если бы и всегда нам совершать день мучеников!» [167] В другой проповеди, на память мученика Романа, Златоуст говорит: «Опять память мучеников, и опять праздник и духовное торжество. Они страдали, а мы радуемся; они совершали подвиг, а мы веселимся; их венец, а слава общая, или лучше – слава всей Церкви». Златоуст сравнивает мученический подвиг с победой на Олимпийских играх: побеждает один, а радуются все [168] . Мученики – это сокровищница Церкви, наполненная драгоценными жемчужинами: материальное богатство проходит, одежды изнашиваются, дома разрушаются, «в сокровищницах же духовных – не так, но всегда и во всем мученики остаются в одинаковом цвете и юности, сияя и блистая славою собственного света» [169] .

Следующим по времени возникновения после культа апостолов и мучеников был культ святителей – епископов, которые прославились своей деятельностью по защите догматического учения Церкви против различных ересей. Культ святителей получил особенно широкое распространение в эпоху Вселенских Соборов, когда защита православного учения воспринималась Церковью как подвиг особой важности. К числу наиболее прославленных святителей эпохи Вселенских Соборов относятся Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Кирилл Александрийский.

Широкое распространение культа преподобных связано прежде всего с развитием монашества в IV и последующих веках. Одним из наиболее прославленных преподобных мужей был Антоний Великий, чье житие составил святитель Афанасий Александрийский. Среди других египетских монахов особым почитанием пользовались Пахомий Великий, Макарий Великий, а также другие иноки, чьи изречения были записаны учениками и собраны в специальные книги, получившие названия «Апофтегм (изречений) пустынных отцов». В палестинских монастырях наибольшим почитанием пользовался Иларион Великий. Сонм преподобных в конце первого и в первой половине второго тысячелетия дала Святая Гора Афон – крупнейший центр византийского монашества и вертоград святости. Множество преподобных отцов было прославлено и в Русской Церкви в течение всего второго тысячелетия.

Почитание благочестивых императоров и благоверных князей – более позднее в сравнении с почитанием мучеников, святителей и преподобных. Своим происхождением оно обязано тому положению, которое занимал византийский император в Церкви. Не обладая священным саном, император сохранял титул pontifex maximus и считал своим долгом оказывать особое покровительство Церкви. В византийской Церкви почитались равноапостольный император Константин Великий и его мать Елена, Феодосий Великий, Феодосий Младший и его жена Евдокия, Маркиан и Пульхерия, Лев Великий и его первая жена Феофано, Юстиниан и Феодора, Феодора (†ок. 867), Ирина (†1124). Почитание благоверных князей было воспринято и Русской Церковью. В частности, одни из наиболее почитаемых русских святых – великая княгиня Ольга и креститель Руси князь Владимир.

Благоверные императоры, цари и князья почитаются в Православной Церкви прежде всего за ту выдающуюся роль, которую они сыграли в истории. Ярким примером является император Константин, который положил конец трехвековой эпохе гонений на христианство.

Наиболее неординарным типом святости является юродство – добровольное принятие на себя человеком личины безумия. В Византии юродивые были достаточно редки. Первой известной юродивой считается египетская монахиня Исидора, о которой рассказывает Палладий (420) в «Лавсаике» [170] . Среди наиболее почитаемых византийских юродивых – Симеон (VI век) и Андрей (X век): первый из них жил в сирийском городе Емесе, второй в Константинополе. На Руси юродство получило значительно более широкое распространение, чем в Византии: в Московской Руси юродивые обладали большой социальной значимостью, нередко выступая с грозными инвективами в адрес власть имущих. Наиболее почитаемым русским юродивым является Василий Блаженный (†1552).

Жития святых – мучеников, святителей, преподобных и юродивых – были излюбленным чтением православных христиан на протяжении столетий. Эти жития имели разное происхождение и отличались степенью исторической достоверности. В некоторых случаях, например, если житие написано одним из ближайших учеников святого, знавшим его при жизни, оно сохраняет черты фактической и исторической достоверности (как, например, житие преподобного Симеона Нового Богослова, написанное его учеником Никитой Стифатом, или житие преподобного Сергия Радонежского, написанное Епифанием Премудрым). Однако во многих случаях житие даже не претендует на историческую достоверность, подобно тому как икона святого не претендует на портретное сходство.

Житие святого – это его словесная икона, некий идеализированный образ: оно почти всегда пишется в соответствии с каноном, за пределы которого автор позволяет себе выйти лишь в исключительных случаях. А житийный канон заключается в том, что из одного жития в другое переходят одни и те же словесные штампы, одни и те же эпизоды, описания чудес. Так, например, едва ли не каждый герой агиографической литературы рождается от благочестивых родителей и уже в раннем детстве проявляет признаки особого христианского благочестия, избегает обычных детских игр. Едва ли не каждый святой прилежно учится в школе, но отказывается от дальнейшего образования; претерпевает искушения от диавола, но всегда их преодолевает; борется с какой-либо ересью и одерживает над ней победу; совершает многочисленные чудеса и исцеления.

Можно сказать, что в Церкви каждый святой проживает как бы три жизни. Одна – это его реальная жизнь, очерченная определенными временными и географическими пределами. Другая – его житие. И третья – это «посмертная» жизнь святого, то есть его жизнь в многовековом опыте Церкви, включающем различные чудеса, исцеления и случаи помощи этого святого людям.

О реальной жизни святого иногда известно кое-что, иногда очень мало, иногда почти ничего. О жизни святого известно больше, если он оставил собственные автобиографические сочинения (например, святитель Григорий Богослов), или если он совершил деяния, о которых сохранились сведения в исторических источниках (например, в «Церковной истории» Евсевия Кесарийского), или, наконец, если святой жил в недавнем прошлом и память о нем еще жива среди современников (например, преподобный Силуан Афонский, многие мученики XX века). Если же святой не оставил собственных сочинений, сведения о нем не сохранились в исторических хрониках, а жил он в далеком прошлом, то единственным литературным источником, из которого можно узнать о его жизни, является житие, написанное много столетий спустя и нередко лишенное исторической достоверности.

Одним из наиболее почитаемых в Православной Церкви святых является святитель Николай, архиепископ Мир Ликийских. О его реальной земной жизни почти ничего не известно.

Означает ли это, что житию святителя Николая и других святых нельзя верить? Вовсе нет. Во-первых, потому, что от житий не всегда можно требовать исторической достоверности, на которую они и не претендуют: житие говорит в первую очередь о значимости святого для Церкви и церковного народа, рисует его духовный образ; что же касается исторического облика святого, то в некоторых случаях он остается как бы «за кадром». Во-вторых же, у святого, как было сказано, помимо жизни и жития, есть еще третья жизнь – та, которую он проживает в опыте верующих на протяжении многих столетий, протекших после его смерти. Речь идет об исцелениях и чудесах, совершающихся у мощей или гробницы святого, о многообразной помощи, которую оказывает святой, когда к нему обращаются с молитвой. Таинственным образом эта жизнь святого в опыте Церкви соответствует тому, что можно узнать о нем из его жития. И житие, лишенное исторической достоверности, обретает достоверность на ином уровне. И чудеса, описанные в житии, многократно повторяются в опыте других людей.

В раннехристианской Церкви не было никакой процедуры канонизации святых. Почитание того или иного святого возникало стихийно, и для почитания мученика или святого не требовалось специальной санкции: вся община во главе с местным епископом принимала в нем участие. На протяжении всей византийской эпохи внесение имени святого в церковный календарь и установление его памяти на местном уровне было прерогативой епархиального архиерея. Относительно общецерковного почитания святых в отдельных случаях высшей церковной или светской властью издавались специальные указы: известны постановления и указы патриарха Фотия и императора Льва Мудрого (886–912), посвященные прославлению отдельных святых. Однако эти указы имели эпизодический характер, и их наличие не воспринималось как непременное условие для возникновения и развития культа святых.

Даже в XI веке официальная санкция высшей церковной или светской власти не считалась необходимой для прославления того или иного лица в качестве святого: об этом свидетельствует конфликт между Симеоном Новым Богословом и Константинопольской Церковью. Сразу же после кончины своего духовного отца, Симеона Благоговейного, Симеон Новый Богослов установил в своем монастыре торжественное празднование его памяти. Была также написана икона Симеона Благоговейного и составлена служба ему. Один из иерархов Константинопольской Церкви, митрополит Никомидийский Стефан, узнав об этом, начал упрекать Симеона в том, что он самовольно прославлял своего духовного отца прежде, чем тот был официально причислен к лику святых. Однако Симеон ревностно отстаивал почитание своего старца, что и послужило одной из причин его изгнания из Константинополя.

Во времена Симеона Нового Богослова в Византийской Церкви сосуществовали две тенденции. С одной стороны, сохранялась древняя практика «стихийного» прославления и почитания святых, отразившаяся в деятельности Симеона. С другой стороны, происходила работа по кодификации святых, систематизации и редактированию их житий: этой работой занимался, в частности, Симеон Метафраст. По замечанию современного светского исследователя, «составление корпуса Метафраста и <…> сопротивление, каким была встречена попытка Симеона Нового Богослова утвердить почитание своего духовного отца Симеона Студита, показывают, что с конца X столетия официальная Церковь стремилась считать сонм святых своего рода замкнутым сообществом, в котором все места более или менее заняты» [171] . Данное замечание, однако, нельзя считать верным, если учитывать, что причисление к лику святых происходило в Византийской Церкви вплоть до падения империи и продолжилось в послевизантийскую эпоху.

В Русской Церкви от времени крещения Руси вплоть до середины XVI века причисление к лику святых оставалось главным образом прерогативой местных архиереев, хотя почитание некоторых святых приобрело общерусский характер (Борис и Глеб, князь Владимир и княгиня Ольга, Антоний и Феодосий Печерские). На московских Соборах 1547 и 1549 годов было канонизировано для общецерковного почитания 39 святых, а в период между этими Соборами и установлением синодального строя – еще около 130 святых. В синодальный период канонизация стала исключительной прерогативой высшей церковной власти, а процедура канонизации значительно усложнилась и формализовалась. Число святых, канонизированных в синодальный период, незначительно. Исключительным событием в жизни Церкви стала канонизация в 1903 году по инициативе императора Николая II преподобного Серафима Саровского – подвижника, которого к тому времени почитала вся Россия.

В советский период, вплоть до 1988 года, Русская Церковь была фактически лишена возможности совершать канонизации святых. В 1960-е и 1970-е годы в святцы Русской Церкви были внесены имена лишь нескольких святых, которые либо уже были канонизированы в других Поместных Православных Церквах (Иоанн Русский, Герман Аляскинский), либо предложены для канонизации другими Церквами (Николай Японский, Иннокентий Московский). Многие святые, пользовавшиеся всецерковным почитанием, такие как Иоанн Кронштадтский и блаженная Ксения Петербургская, не могли быть канонизированы из-за прямого запрета властей (Иоанн Кронштадтский как монархист и «черносотенец», блаженная Ксения как «кликуша» и «сумасшедшая»). Разумеется, невозможно было ставить вопрос о прославлении новомучеников Российских, так как официальные власти отрицали сам факт гонений на Церковь.

В 1988 году, когда праздновалось 1000-летие Крещения Руси, Поместный Собор Русской Православной Церкви причислил к лику святых для общецерковного почитания 8 подвижников благочестия, в том числе тех, которые еще в дореволюционный период почитались в качестве местночтимых. Кандидатуры святых для канонизации на Соборе 1988 года были одобрены Советом по делам религий. В дальнейшем, по мере ослабления советского режима, влияние властей на процесс канонизации было практически сведено к нулю, и уже в 1989 году Церковь смогла канонизировать патриарха Тихона, а в 1990-м – Иоанна Кронштадтского. С 1992 года началась поименная канонизация новомучеников и исповедников Российских, продолжающаяся по сей день. На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года все новомученики и исповедники Российские, как известные по именам, так и неизвестные, были причислены к лику святых.

Прославление новомучеников и исповедников Российских на Соборе 2000 года стало событием общецерковного и общенационального масштаба. Причислив мучеников к лику святых, Церковь дала оценку наиболее трагическому периоду российской истории. На политическом уровне такая оценка не дана до сих пор: политики спорят о советском периоде, и среди них есть немало тех, кто старается оправдать гонителей или доказать, что репрессии и гонения на веру не имели массового характера. Совершив прославление новомучеников, Церковь вынесла свой суд и подвела черту под страшным временем гонений. Актом канонизации она показала, что период гонений на веру явил массовый героизм тысяч людей, не побоявшихся открыто исповедать Христа перед лицом богоборческой власти.

В контексте канонизации всех новомучеников и исповедников Российских следует понимать причисление к лику святых последнего русского императора Николая II и его семьи. Об этой канонизации много спорили в предсоборный период, поскольку предстоящее причисление Николая II к лику святых рассматривалось прежде всего в политическом аспекте. Для Церкви же канонизация последнего императора и его семьи не имела политического характера. Это не была канонизация монархии или оправдание политической деятельности последнего царя: это было прежде всего признание того факта, что царская семья разделила судьбу народа, оказавшись, так же как и сотни тысяч других людей, жертвой террора. Церковь канонизировала последнего царя не за то, что он был царем, а за то, что он разделил судьбу своего народа и встретил смерть со смирением, как истинный христианин и истинный праведник.

Процедура канонизации святых имеет наиболее детально разработанный и наиболее централизованный характер в Римско-католической Церкви, где со второй половины XII века канонизация становится исключительной прерогативой Римского папы. С середины XVII века Католическая Церковь различает две степени святости, которым соответствуют два формальных процесса – беатификации (причисления к лику блаженных) и канонизации (причисления к лику святых). Процесс беатификации не может начаться ранее чем через 5 лет после кончины подвижника, хотя по решению папы из этого правила может быть сделано исключение (так, например, процесс беатификации папы Римского Иоанна Павла II начался, по решению его преемника, папы Бенедикта XVI, спустя лишь несколько месяцев после его кончины). Непременным условием беатификации и канонизации является наличие чудес, совершенных по молитве подвижника и удостоверенных специальной комиссией. Процесс беатификации и канонизации имеет многоступенчатый характер, однако окончательное решение принадлежит папе. Именно он издает решение о причислении того или иного лица к лику блаженных или святых, и данное решение имеет статус «непогрешимого», как и все другие деяния папы, совершенные ex cathedra .

В Православной Церкви не существует столь четко разработанной системы канонизации святых, и практика канонизации в одной Поместной Православной Церкви может существенно отличаться от подобной практики в других Церквах. В Русской Православной Церкви канонизация осуществляется Архиерейским или Поместным Собором по представлению Комиссии по канонизации: на эту комиссию возложена задача изучения материалов и документов, посвященных жизни и подвигу святых. Имена для рассмотрения поступают в комиссию из епархий, за подписью епархиального архиерея. В Константинопольском Патриархате решение о канонизации святых принимается Священным Синодом, и специальной комиссии по канонизации не существует.

Если одна Поместная Церковь совершает акт канонизации тех или иных святых, то имена новоканонизированных святых, как правило, посылаются в другие Православные Церкви для включения в диптихи (списки святых). Однако сам факт получения Поместной Церковью списка новопрославленных святых из другой Церкви недостаточен для того, чтобы эта Церковь включила присланные имена в свои диптихи. Для этого требуется решение самой Поместной Церкви, которая должна признать канонизацию, состоявшуюся в другой Поместной Церкви.

Богородица

В Православной Церкви, в отличие от Католической, не существует мариологии как специального раздела догматического богословия. Учение отцов Восточной Церкви о Пресвятой Богородице было неотъемлемой частью их христологии, и именно в контексте христологических споров следует рассматривать то постепенное развитие культа Богородицы, которое происходило на христианском Востоке в течение всего первого тысячелетия.

Новый Завет не дает явных указаний на то, чтобы при жизни Христа или в первые годы после Его смерти и Воскресения Матерь Иисуса пользовалась особым почитанием в общине учеников Спасителя. В Евангелиях от Матфея и Луки о Божией Матери говорится подробно в связи с рождением от Нее Иисуса (см. Мф. 1:18–2, 23; Лк. 1:26–2, 38). Дальнейшие упоминания о Марии, Матери Иисуса, в Новом Завете носят эпизодический характер. В Евангелии от Луки Мария и Иосиф упоминаются в рассказе о проповеди двенадцатилетнего Иисуса в храме (см. Лк. 2:41–51). Все три синоптических Евангелия содержат рассказ о том, как Матерь и братья Иисуса пришли к Нему и просили о встрече с Ним, но Иисус, указав на сидевших рядом с Ним учеников, сказал: вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь (Мф. 12:46–50; Мк. 3:31–35; Лк. 8:19–21). В Евангелии от Иоанна Матерь Иисуса присутствует на первом чуде Иисуса в Кане Галилейской (см. Ин. 2:1–12). В том же Евангелии говорится о том, что Матерь Иисуса стояла при Его кресте (см. Ин. 19:25–27). Этим исчерпываются упоминания о Божией Матери в Евангелиях. О роли Матери Иисуса в апостольской общине ничего не говорится ни в Деяниях, ни в посланиях апостолов.

Однако уже во II веке Дева Мария становится неотъемлемой частью христологического учения Церкви. Об этом свидетельствуют сочинения Иринея Лионского, в чьем учении о «рекапитуляции» Дева Мария занимает важное место. Как Христос стал новым Адамом, так и Мария стала новой Евой, дабы исправить и уврачевать непослушание Евы и открыть человечеству путь к спасению:

Церковные писатели II–III веков неоднократно обращаются к теме девства Пресвятой Богородицы. Догмат о девственном рождении Иисуса от Марии является единственным мариологическим догматом, основанным на прямом свидетельстве Нового Завета (см. Мф. 1:18–25; Лк. 1:26–35). В начале II века Игнатий Богоносец упоминает девство Марии в числе трех тайн, которые были сокрыты от диавола: «От князя века сего сокрыто было девство Марии и Ее деторождение, равно и смерть Господа, три достославные тайны, совершившиеся в безмолвии Божием» [173] . Иустин Философ, полемизируя с Трифоном-иудеем, доказывает, что Христос родился от Девы, ссылаясь на греческий перевод слов пророка Исаии: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил (Ис. 7:14). Тогда как Трифон ссылается на еврейский текст Библии, где употреблено слово ‘alma , могущее означать «молодую женщину», но переведенное на греческий как parthenos (дева), Иустин настаивает на том, что речь идет именно о рождении Иисуса от Девы [174] . В III веке девственное рождение Марии защищает от нападок язычника Цельса Ориген [175] .

В Новом Завете ничего не говорится о том, осталась ли Мария Девой после рождения Иисуса. В Евангелии от Матфея упоминается, что Иосиф принял жену свою и не знал Ее, [как] наконец Она родила Сына Своего первенца (Мф. 1:24–25). Выражение «как наконец» (греч. eos ou – букв. «пока не», «доколе», слав. «дондеже») указывает на то, что Иосиф не познал Марию до рождения Иисуса, но ничего не говорится о Ее девстве после рождения.

Однако Церковь прославляет Богородицу как Приснодеву ( aeiparthenos ), то есть как сохранившую девство навсегда. В соборных определениях титул «Приснодева» начал использоваться с V Вселенского Собора (553), однако учение о том, что Мария осталась Девой после рождения Иисуса, было широко распространено в христианской Церкви уже в III–IV веках. В IV веке Иоанн Златоуст в комментарии на Евангелие от Матфея говорил, что Иосиф «не захотел познать Деву после того, как Она столь чудесно сделалась Матерью и удостоилась родить неслыханным образом и произвести необыкновенный Плод». Златоуст считает доказательством девства Марии тот факт, что, умирая на кресте, Иисус поручил Ее, «как незамужнюю», Своему ученику. Что же касается «братьев Иисуса», упоминаемых в Новом Завете, то в данном случае слово «братья» употреблено в значении «родственники» [176] .

Отметим, что относительно «братьев Иисуса» в церковной традиции нет единого мнения: большинство восточных и ряд западных церковных писателей (Климент Александрийский, Ориген, Евсевий Кесарийский, Епифаний Кипрский, Иларий Пиктавийский, Амвросий Медиоланский), основываясь на «Протоевангелии Иакова», утверждали, что братья Иисуса были детьми Иосифа от первого брака [177] . Некоторые западные авторы (Иероним, Августин) считали братьев Иисуса Его двоюродными братьями [178] . Церковная традиция на Западе отвергла мнение о том, что упомянутые в Евангелиях братья Иисуса могли быть родными братьями Христа, родившимися от Марии после рождения Иисуса.

Приснодевство Богородицы – одна из важных тем православного богослужения и богословия. В богослужебных текстах Православной Церкви говорится, что Богородица – «прежде рождества Дева, и в рождестве Дева, и по рождестве паки пребывает Дева» [179] . Эти выражения дословно воспроизводят учение Иоанна Дамаскина о том, что «Святая и единственная Дева <…> так возжелала девства, что в Ней, словно в некоем чистейшем пламени, оно получило свое полное выражение. Ведь всякая дева, рождая, нарушает девство. Она же и до рождества и в рождестве и после рождества пребывает Девой» [180] . По словам Дамаскина,

В этих словах отражена вера Церкви в то, что при рождении от Девы воплотившийся Бог не повредил Ее девства и оставил Ее утробу запечатанной. По словам церковной песни, Она родила «чистоте запечатанной и девству храниму» [182] . В Пасхальном каноне прохождение Иисуса через материнскую утробу без повреждения девственности сравнивается с выходом воскресшего Христа из гроба без повреждения его печатей: «Сохранив цела знамения, Христе, воскресл еси от гроба, ключи Девы невредивый в рождестве Твоем, и отверзл еси нам райския двери» [183] .

По учению Церкви, при рождении Спасителя Пресвятая Дева не испытала обычных мук, свойственных рождающим. По словам Иоанна Дамаскина, Дева Мария «родила без обычных родовых мук» [184] , но Она испытала эти муки, когда стояла при кресте Иисуса, «видя, что Тот, Кого через рождение Она узнала как Бога, умерщвляется, как злодей» [185] .

III Вселенский Собор (431), осудив ересь Нестория, торжественно провозгласил Марию «Богородицей» ( theotokos ). Это название не было изобретено богословами. Оно зародилось в недрах литургической жизни Церкви: к тому моменту, когда Несторий выступил против его употребления, оно уже широко использовалось в богослужении, и именно отказ от наименования, ставшего традиционным, послужил сигналом к началу борьбы с несторианством. Богородичный догмат был рожден через опыт церковной молитвы: через этот опыт, а не через богословские трактаты Церковь узнала о том, что Мария родила Бога воплотившегося, а не человека обоженного.

Имя «Богородица» подчеркивает значение Марии как Матери Бога. «Богородица», по словам Иоанна Дамаскина, «содержит в себе все таинство домостроительства» [186] спасения рода человеческого. Разъясняя смысл этого наименования, Дамаскин пишет:

Употребление термина «Богородица» по отношению к Матери Божией, как говорит далее Иоанн Дамаскин, вытекает не только из отвержения несторианства, но и из православного учения об обожении человеческого естества воплотившимся Словом:

Говоря об участии Пресвятой Девы в Божественном домостроительстве спасения, отцы Церкви различают два момента – Ее предызбрание Предвечным Советом Божиим и Ее личный подвиг соучастия в деле спасения. По учению Церкви, Пресвятая Дева была от века предызбрана Богом для того, чтобы стать Его Матерью, была приуготована и предочищена:

В то же время Церковь еще в эпоху христологических споров отвергла представление о том, что Христос прошел через Богородицу, «как через канал», то есть что Она была лишь пассивной исполнительницей Божественного предопределения, безгласным инструментом и орудием Божией воли. Та святость, которой достигла Богородица, является, по учению Церкви, не только плодом божественного предызбрания, но и плодом Ее личного духовного подвига, сделавшего Ее «помощницей Бога в том, что совершалось в деле домостроительства» [190] .

Об этом говорит Церковь, прославляя Благовещение Пресвятой Богородицы. Ее смиренное согласие на волю Божию, Ее готовность принять в Свое чрево Бога воплотившегося было одним из условий Боговоплощения. Без содействия Божией Матери, без Ее добровольного согласия на соучастие в деле спасения человечества это спасение не могло быть осуществлено:

Таким образом, Боговоплощение стало не только инициативой Бога, произвольно вторгнувшегося в человеческую историю, но и актом синергии между Богом и человеком. Об этом с особой силой говорит Филарет Московский, сопоставляя творческое слово Бога, приведшее в бытие мир, со словом Пресвятой Богородицы, которым Она выразила согласие на Богоматеринство. Именно произнесенное Богородицей слово «буди» стало тем поворотным пунктом, с которого началась история Боговоплощения:

Как подчеркивает протоиерей Георгий Флоровский, комментируя эти слова святителя, инициатива в деле спасения человечества исходила от Бога; однако «поскольку средство спасения, избранное Богом, состоит в соединении Божественной Личности и человеческой природы, человек не может оставаться пассивным наблюдателем в этом таинстве». Устами Марии человеческий род «откликнулся на искупительное решение Божественной любви» [193] .

В лице Божией Матери человечество вышло навстречу Богу, восхотевшему спасти род человеческий. Оно принесло воплотившемуся Богу в дар от себя Матерь Деву, как говорится в одном из рождественских церковных песнопений [194] . Ее рождение от святых и праведных Иоакима и Анны стало завершением многовекового приуготовительного периода, в течение которого Бог избирал людей из среды народа израильского, а они отвечали на это избрание подвигом веры. Не случайно перед Рождеством Христовым Церковь вспоминает всех ветхозаветных праведников, включая Авраама, Исаака, Иакова, царя Давида, как тех, через кого Бог готовил человечество к пришествию Спасителя. Последним звеном в этой цепи праведников была Пресвятая Дева, чья святость безмерно превзошла всю ветхозаветную праведность и вообще всякое доступное земному человеку совершенство.

Святость Богородицы, Ее непричастность греху и страстям – один из лейтмотивов святоотеческих проповедей и трактатов, посвященных Богородице. Мысль о том, что Пресвятая Богородица могла быть причастна какому-либо греху, глубоко чужда восточной патристике. Некоторые церковные писатели допускали наличие у Богородицы немощей и слабостей, свойственных земному человеку, однако никогда не называли их греховными. В частности, Иоанн Златоуст, комментируя рассказ о том, как Матерь и братья Иисуса хотели видеть Его (см. Мф. 12:46–49), говорит, что отрицательный ответ на просьбу Матери и братьев был вызван тем, что «они думали о Нем как о простом человеке и тщеславились» [195] . Толкуя повествование о чуде в Кане Галилейской (см. Ин. 2:1–11), Златоуст утверждает, что просьба Матери к Сыну была мотивирована желанием «и гостям угодить, и Себя прославить через Сына». Как отмечает Златоуст, «может быть, Она при этом имела в мыслях что-либо человеческое, подобно Его братьям, которые говорили: Яви Себя миру (Ин. 7:4), желая приобрести славу Его чудесами». Резкий ответ Иисуса Матери («что Мне и Тебе, Жено?»), по мнению Златоуста, обусловлен тем, что Она «не хотела повиноваться Ему, а хотела, как Мать, во всех случаях первенствовать» [196] .

Приведенные высказывания Златоуста свидетельствуют о том, что в конце IV века почитание Богородицы еще не достигло таких масштабов, которые оно приобрело после III Вселенского Собора. Именно деяния этого Собора не только закрепили то почитание Божией Матери, которое уже сложилось в литургической практике, но и создали предпосылки для его дальнейшего развития. Богослужение Православной Церкви закрепило представление об исключительной святости Божией Матери, о Ее непричастности какому-либо греху. Церковь назвала Матерь Божию «честнейшей Херувим и славнейшей без сравнения Серафим», то есть безмерно превосходящей Ангелов по Своей святости. Ее стали называть «Пресвятой», то есть буквально «сверх-святой», подчеркивая превосходство Ее святости над святостью любого другого святого. На православных богослужениях Ее поминают первой из святых – как «Пресвятую, пречистую, преблагословенную, славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию» [197] .

Святые отцы называют Богородицу «непорочной и незнакомой с земными страстями» [198] , «отряхнувшей [от Себя] прилог всякой страсти» [199] . Она «никогда не согрешила ни единым помыслом» [200] . Она – «жилище всякой добродетели», Ее ум «устранен от всякого житейского и плотского пожелания», а Ее жизнь есть «восхождение к святости», делающее Ее «святым и удивительным храмом, достойным Бога Вышнего» [201] . Богородица – «средоточие божественных и человеческих дарований» [202] . Она настолько приближена к Богу, что «является единственной как бы границей между тварным и несотворенным естеством», то есть между естеством Божественным и человеческим, «и все знающие Бога познают и Ее – как Место Невместимого; и все восхваляющие Бога воспоют и Ее после Бога» [203] . Богородица – «Причина и бывших прежде Нее благословений и даров человеческому роду, и Предстательница настоящих и Ходатаица вечных. Она – основание пророков, начало апостолов, утверждение мучеников, основание учителей. Она – слава сущих на земле, радость сущих на небе, украшение всего создания» [204] .

Приведенные формулировки богослужебных текстов и святоотеческих трактатов свидетельствуют о том исключительном почитании, которым Пресвятая Богородица окружена в Православной Церкви. Надо сказать, что почитание Богородицы в течение первого тысячелетия христианской истории развивалось параллельно на Востоке и на Западе. Однако во втором тысячелетии мариологический догмат в Католической Церкви был облечен в такие богословские формы, которые оказались непонятны и чужды православной традиции. Становление, развитие и утверждение новых мариологических учений, неизвестных отцам Древней неразделенной Церкви, было отрицательно воспринято на православном Востоке и вызвало целую серию антикатолических сочинений, в которых эти учения подвергались критическому анализу.

Начиная с Иоанна Дунса Скота на Западе развивалось учение о «непорочном зачатии» Божией Матери. Согласно этому учению, Божией Матери в силу будущих заслуг Ее Сына была дана особая привилегия – быть свободной от первородного греха. В 1854 году папа Пий IX без созыва Собора специальной буллой провозгласил учение о непорочном зачатии догматом:

Возникновение и развитие учения о непорочном зачатии Божией Матери было прямым следствием того понимания первородного греха как наследственной вины, которое утвердилось на Западе со времен Августина. В православной среде это учение, особенно после официального провозглашения его догматом, вызвало резкое отторжение. Святитель Игнатий (Брянчанинов) назвал новое учение Римской Церкви еретическим, подчеркнув, что «паписты, признав Божию Матерь чуждою первородного греха, признали Ее чуждою всякого греха, вполне безгрешною, следовательно, не нуждающейся ни в искуплении, ни в Искупителе» [206] . В противовес католикам, Игнатий утверждает, что Божия Матерь «зачата и рождена во грехе по общему закону падшего человечества»; «зачалась и родилась Дева Мария в погибели, в падении, в узах вечной смерти и греха, родилась в состоянии, общем всему человеческому роду» [207] . Столь резкое подчеркивание греховности, сопряженной с зачатием Божией Матери, вовсе не характерно для святоотеческой литературы. Диссонирует оно и с богослужением Православной Церкви, посвященным празднику Зачатия Пресвятой Богородицы.

Более богословски взвешенной, хотя не менее резкой в отрицании догмата непорочного зачатия, была позиция В.Н. Лосского, который прежде всего обращает внимание на крайний юридизм формулировки догмата. Этот юридизм, по мнению Лосского, «стирает действительный характер подвига нашего искупления и видит в нем только лишь отвлеченную заслугу Христа, вменяемую человеческому лицу до страдания и Воскресения Христова, даже до Его воплощения» [208] . Если бы Пресвятая Дева была, в силу особой привилегии, изолирована от остальной части человечества, то обесценился бы факт Ее свободного согласия на Божественную волю, выразившийся в Ее ответе Архангелу Гавриилу. Этот ответ утерял бы свою историческую связь с другими актами, способствовавшими на протяжении веков приуготовлению человечества к пришествию Мессии; «тогда была бы разорвана преемственность святости Ветхого Завета, накоплявшаяся из поколения в поколение, чтобы завершиться, наконец, в лице Марии, Пречистой Девы, Чье смиренное послушание должно было переступить последний порог, который с человеческой стороны делал возможным подвиг нашего спасения» [209] . Лосский критикует различие между «активным» и «пассивным» зачатием, введенное католиками для объяснения догмата о непорочном зачатии. Православная Церковь, чуждая отвращения к тому, что относится к плотской природе, не приемлет этого искусственного различия [210] .

В связи с «непорочным зачатием» необходимо указать на один православный богослужебный текст, где прямо употреблено это выражение: «Поем святое Твое Рождество, чтим и непорочное зачатие Твое, Невесто богозванная и Дево» [211] . Этот текст из второго канона на Рождество Богородицы иногда приводится в качестве иллюстрации к тому, что учение о непорочном зачатии Божией Матери не чуждо и Православной Церкви. Выражение «зачатие Твое», в соответствии с нормами греческого языка, можно понять и как относящееся к зачатию Пресвятой Девы Иоакимом и Анной, и как относящееся к зачатию Спасителя Пресвятой Девой. В пользу последнего толкования свидетельствует как общее содержание канона, из которого заимствован данный текст, так и тот факт, что зачатие упоминается после рождества, а не до (что соответствовало бы логической последовательности событий, если бы речь шла о зачатии Богородицы Иоакимом и Анной). Таким образом, речь в указанном песнопении идет о зачатии Спасителя Девой Марией, происшедшем по наитию Святого Духа: именно это зачатие, с точки зрения Православной Церкви, является в полном смысле слова «непорочным».

Православная Церковь обращается к Богородице словами «Пресвятая Богородица, спаси нас», что указывает на участие Богородицы в деле спасения и искупления (к святым принято обращение «моли Бога о нас»). Однако Православие не приемлет наименование Богородицы «соискупительницей» ( Coredemptrix ), употребляемое в Римско-католической Церкви [212] , поскольку этот титул умаляет уникальность искупительной жертвы Христа и может создать ложное представление о том, что в деле искупления была равная доля участия Христа и Божией Матери.

В понимании посмертной судьбы Пресвятой Богородицы Православная и Католическая Церкви сходятся по существу, веруя в то, что Она вместе с телом была вознесена на небо. Эта вера исповедовалась богословами Востока и Запада на протяжении второй половины первого тысячелетия. Однако на Западе акцент делался не на кончину Пресвятой Девы, а на Ее вознесение в небесную славу. Этому событию посвящен в Католической Церкви праздник, получивший название Взятия Девы Марии на небо ( Assumptio ). Что же касается смерти Богородицы, то здесь мнения католических богословов расходятся. Одни (морталисты) утверждают, что Она, как неподвластная первородному греху, была неподвластна и смерти, но умерла добровольно и затем была вознесена на небо. Другие (имморталисты) считают, что Она вообще не могла умереть и была сразу вознесена в небесную славу. В 1950 году папа Пий XII провозгласил догмат о телесном вознесении Девы Марии на небо, упомянув в специальной булле, посвященной этому догмату, о том, что Христос сохранил Ее «от тления и смерти» [213] .

На православном Востоке празднуется не Взятие Девы Марии на небо, а Успение Пресвятой Богородицы, что отражено и в иконографии: на Западе Деву Марию изображают возносящейся на облаках в окружении Херувимов, на Востоке – распростертой на смертном одре в окружении апостолов. Православные веруют в то, что Господь сохранил тело Богородицы от тления, однако исповедуют, что Она умерла в силу общего для человеческого естества закона. В проповеди на Успение Иоанн Дамаскин говорит, что Богородица, «Которая в рождестве поднялась выше пределов естества, попадает ныне под его законы, и смерти подчиняется непорочное тело». В то же время Дамаскин подчеркивает, что «безмерно различие между рабами Божиими и Его Матерью», и потому, если по законам естества душа Божией Матери и отделилась от тела, а само тело было предано погребению, все же это святое тело «не остается в области смерти и не разрушается тлением» [214] .

Православная Церковь, в отличие от Католической, никогда не догматизировала учение о вознесении Пресвятой Богородицы на небо; тем не менее вера в это событие является неотъемлемой частью Предания Православной Церкви. В проповеди, посвященной Успению Богородицы, Иоанн Дамаскин говорит:

Почитание Богородицы занимает исключительное место в православном богослужении. Богородичные праздники сопровождают верующего на протяжении всего церковного года, параллельно с праздниками Господскими, посвященными воспоминанию основных событий из жизни Спасителя. Первым великим праздником церковного года является Рождество Богородицы, последним – Ее Успение. Отдельно празднуется Введение Богородицы во храм, Сретение Господне, Благовещение Пресвятой Богородицы. В Русской Православной Церкви широко распространены празднования в честь икон Божией Матери – Владимирской, Казанской, Смоленской, Тихвинской и многих других.

Каждое богослужебное чинопоследование, будь то литургия, вечерня, утреня, повечерие, полунощница или часы, содержит молитвы, посвященные Божией Матери. Каждая песнь канона завершается тропарем, посвященным Богородице; циклы стихир на вечерне и утрени также завершаются богородичной стихирой. Бесчисленное количество молитв Богородице свидетельствует о том, что Ее образ был источником неоскудевающего вдохновения для церковных поэтов и гимнографов. Он остается таковым для всех поколений православных христиан, видящих в Пресвятой Богородице «Заступницу усердную», «в скорбех и печалех Утешение», «Взыскание погибших» и «всех скорбящих Радость».

Почитание Богородицы вырастает из самой сердцевины бытия Православной Церкви:

Мысли о церкви [217] . Вместо заключения

Человеку трудно спастись в одиночку, но гораздо легче – в церковной общине. Именно Церковь – то духовное пространство, где мы идем к Богу друг вместе с другом и где Бог – наш сотрудник и соработник в деле нашего же спасения. То, что по человеческим представлениям превышает силы каждого из нас, становится возможным, если мы вместе призываем на помощь Бога: «Невозможное человекам возможно Богу» (Лк.18:27).

«Егда снизшед языки слия, разделяше языки Вышний; егда же огненная языки раздаяше, в соединение вся призва…» В этих словах кондака праздника Пятидесятницы проводится параллель между тем, что происходило на заре человеческой истории – столпотворением Вавилонским, и тем, что произошло в пятидесятый день по Воскресении Христовом – сошествием Святого Духа на апостолов. Тогда люди, одержимые безумной идеей построить башню, которая достигала бы до неба, были наказаны Богом: они заговорили на разных языках, перестав понимать друг друга (Быт. 11:4–7). А в день Пятидесятницы каждый из сотен людей, пришедших в Иерусалим, услышал апостолов, говорящими на его родном языке (Деян. 2:5–11). Безбожное строительство стало причиной разделения человечества, а сошествие Святого Духа объединило всех людей в единое Тело, единую Церковь, где все понимают друг друга, потому что проникнуты одним духом, живут ради одной цели.

Церковь Христова – это то место, где «хорошо нам быти» (Мф. 17:4), та Фаворская гора, на которую Господь возводит нас как своих присных и любимых учеников, где Он преображается перед нами, где сияют нам лучи Его Божественной славы. Церковь Христова – это та божественная гора, на которую, подобно Моисею, мы восходим, чтобы уже не во мраке, но в ослепительном и неизреченном свете увидеть Господа.

В Церкви мы духовно преображаемся. Господь освящает нас через святые Свои Таинства, особенно через Причащение Святых Христовых Тайн, когда мы становимся, по слову апостола Петра, «причастниками Божеского естества» (2 Пет. 1:4), когда Само естество Бога Живого соединяется с нашим естеством: наше тело приобщается к Телу Господню и наша кровь становится Кровью Христовой.

Мы веруем, что Церковь едина, хотя и разделена на многие поместные Церкви, которые осуществляют свое служение в разных странах. И каждая поместная Церковь вмещает в себя всю полноту Вселенской Церкви Христовой, потому что в каждой такой Церкви зримо присутствует Сам Господь Иисус Христос и действует Святой Дух. Церковь сегодня осуществляет служение во всех уголках вселенной, на всех континентах. Православные храмы сегодня есть и в Европе, и в Азии, и в Африке, и в Америке – в Южной и Северной, в Австралии и даже в Антарктиде.

Каждый храм – вместилище благодати Божией. Бывают храмы величественные, а бывают маленькие и скромные. Но нет такого храма, который был бы способен вместить все величие Божие. Нет такого храма, который был бы так мал, чтобы в него не вместился Бог. Для нас любой храм драгоценен именно тем, что здесь Бог присутствует в Таинствах, и прежде всего в таинстве Святой Евхаристии, во всей Своей полноте. По молитве Церкви на вещественные и материальные хлеб и вино сходит Дух Святой и они становятся Телом и Кровью Христа. И нас, недостойных по своей жизни, Господь удостаивает быть причастниками Святых Христовых Таин. И в этом священном причастии мы вмещаем в себя всю полноту Божества, и Господь вселяется в наши сердца, души и тела, и мы становимся «родом избранным, царственным священством, народом святым» (1 Пет. 2:9).

Господь по Своей милости привел нас в Свою Церковь, сделал нас ее членами, чтобы наполнить нашу жизнь новым содержанием и вывести из той духовной пустоты и расслабленности, в которой живут многие современные люди. Теперь мы уже не рассеянные овцы, но собранные воедино, в Его Святую Церковь, которая является Его паствой.

Почему Господь привел нас в Свою Церковь и чего Он от нас ожидает? Господь ожидает от нас прежде всего ответственной христианской жизни. Он хочет, чтобы мы были христианами не только на словах, но и на деле, не только назывались православными, но и поистине правильно славили Бога и исповедовали православную веру. А это значит, что мы должны постепенно приходить из глубины неведения, в котором многие из нас находятся, в познание силы Божией и Его заповедей.

Господь хочет, чтобы вера жила в нас и оказывала воздействие на нашу жизнь, на наше сердце, на наш ум и на наше поведение, чтобы образом жизни мы отличались от неверующих людей, чтобы те плоды духовные, к которым мы приобщаемся в Церкви через Таинства, были явлены всем.

Соединение с Господом возможно только через Церковь Христову, ибо именно в ней Сам Господь является Совершителем Таинств. Божественная литургия – это не что иное, как повторение, продолжение той самой Тайной Вечери, на которой Господь Иисус Христос, преломив хлеб, раздал его Своим ученикам со словами: «Примите, ядите: сие есть Тело Мое». И, взяв чашу с вином, благословил и сказал: «Пейте из нее все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф. 26:26–28). Именно из рук Господа принимаем мы причастие Святых Таин и получаем обильные и богатые благословения.

Наша Церковь является апостольской не только потому, что была основана апостолами, но и потому, что через преемство рукоположений благодать Божия сохраняется в ней до сего дня. И по учению нашей Святой Церкви там, где есть апостольское преемство, благодать Божия присутствует во всей полноте, а где апостольское преемство прерывается, там и благодать Божия оскудевает и прекращается.

Это учение, сформулированное еще во II веке, сохраняется в Православной Церкви неповрежденным. И именно в этом преемстве, которое идет от самих апостолов, в единстве между епископами, священниками, диаконами и народом Божиим залог того, что Церковь Христова будет существовать до конца истории и врата адовы не одолеют ее.

На протяжении многих столетий люди задавались вопросом: что означают слова Христа «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» (Мф. 16:18). В православной традиции эти слова воспринимаются как указание на то, что Церковь, которую основал Господь Иисус Христос, стоит на апостольской вере. Именно апостолам Он поручил миссию проповедовать Свое Евангелие по всему миру. Именно апостолы были теми учениками Христа, которые шли в разные страны и везде, куда бы они ни приходили, основывали Христову Церковь. И чтобы Церковь продолжала свое бытие, в каждом месте, куда приходили апостолы, они рукополагали епископа как своего преемника и как главу апостольской христианской общины. А епископы рукополагали других епископов, чтобы благодать Божия никогда не оскудевала в Церкви Христовой. Так от самих апостолов через многие поколения епископов благодать Божия дошла до наших дней, до сегодняшней христианской Церкви.

Что означает в нашей современной Православной Церкви апостольское преемство иерархии? Прежде всего то, что во всякой епархии, на всяком месте Церковь управляется поставленными от Бога епископами. И в каждой конкретной епархии епископ является предстоятелем этой местной Церкви. Он является таковым не в силу своих выдающихся личных качеств, а потому, что был поставлен на это служение собором епископов. И не случайно священномученик Игнатий Богоносец, который жил во II веке, писал христианам Эфеса: «На епископа должно смотреть как на Самого Господа». А христианам Церкви Мир Ликийских он писал: «Епископ председательствует на месте Бога, пресвитеры занимают место собора апостолов, а диаконам вверено служение Иисуса Христа». Святой Игнатий учил, что пресвитерство так же согласно с епископом, как струны в цитре. Единство Церкви и та гармония, которая существует в ней, обеспечивается единством между всеми епископами, между епископами, пресвитерами и диаконами. И пресвитеры совершают свое служение, потому что на это служение они поставлены епископом. Они – полноценные представители и делегаты епископа. Поэтому священномученик Игнатий говорит, что только та Евхаристия является истинной, которая совершается либо епископом, либо поставленным от него представителем. Он также говорит, что почитающий епископа будет почтен Богом, а делающий что-либо без ведома епископа служит диаволу.

Конечно, каждый епископ, как и каждый священник, и диакон, и мирянин, – земной человек, которому присущи грехи, или слабости, или заблуждения, или ошибки. Но не случайно мы веруем не только в Апостольскую, но и в Соборную Церковь. И если один епископ как человек может ошибиться, то соборный разум Церкви, который выражается в решениях собора епископов, безошибочен и безупречен.

Образ Иоанна Крестителя является прежде всего образом для пастырей Церкви Христовой, ибо пастырь – это человек, который, подобно Иоанну Предтече, приводит людей ко Христу, указывая на Бога воплотившегося, и говорит: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира» (Ин. 1:29), т. е. дарует вам спасение. Пастырь Церкви Христовой, подобно Иоанну Крестителю, должен постоянно умаляться, чтобы Христос мог расти в нем самом, в его прихожанах, в его приходе, в его церкви. Пастырь Церкви Христовой – это человек, который, подобно Иоанну Крестителю, приводит людей к покаянию и совершает таинство Крещения, омывая людей водами не Иорданскими, но водами спасительными, дарующими им вечную жизнь.

Священнику дана великая власть и великая сила от Бога, поэтому, как говорит святой Иоанн Кронштадский, «без слова священника не произойдет ни одно Таинство, без слова священника не освятится вода крещения, без слова священника не преложатся хлеб и вино в Тело и Кровь Христовы». В то же время священник, которому дана эта великая власть, является прежде всего предтечей и проводником Божией милости и благодати. Священник произносит слова, и Дух Божий действует через эти слова. Священник благословляет Святые Дары своей грешной рукою, но Дух Божий освящает Святые Дары и делает их Телом и Кровью Христовой. Священник приводит человека ко крещению и погружает его в воду, но Сам Господь Бог возрождает человека к новой жизни и через слово и через благословение священника дарует ему Царство Небесное и вечную жизнь в Таинстве святого Крещения. Таков великий подвиг, который несут священники.

«Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои; и все Мое Твое, и Твое Мое… Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они будут в Нас едино…» (Ин. 17: 9-10, 21). Эти слова Господа, произнесенные Им в канун крестной смерти, стали заветом для всех учеников Христовых. Но исторически христиане не сумели сохранить единство и по разным обстоятельствам разделились. Сегодня мы не можем говорить, что все христиане исповедуют Господа Иисуса Христа «едиными устами». Мы знаем, что всех христиан мира – и православных, и католиков, и протестантов – объединяет вера во Иисуса Христа. Но мы знаем и то, что христиане не могут соединиться перед одною евхаристической чашей. И это наполняет наши сердца скорбью.

Один выдающийся иерарх Русской Православной Церкви, размышляя о причинах церковных расколов и отсутствии единства между христианами, сказал, что все эти разделения произошли по двум причинам: или от непослушания истине, или от недостатка любви. И поистине, если бы все христиане всегда и во всем соблюдали ту веру, которую унаследовали от святых отцов, то не было бы этих разделений. И если бы христиане во все эпохи, во все времена исповедовали и являли бы по отношению друг к другу ту любовь, которая заповедана Самим Господом Иисусом Христом, то не было бы этих разделений и все христиане до сего дня «единым сердцем и едиными устами» восхваляли бы Господа.

Легко бывает нанести рану, но очень трудно ее исцелить. Легко внести разделение в Церковь Божию, но очень трудно уврачевать это разделение. Есть такие расколы, которые образовались в течение нескольких лет, или нескольких месяцев, или даже нескольких дней, но Церковь не может преодолеть их в течение многих столетий. Такова печальная реальность нашей человеческой жизни. Но каждый из нас призван к тому, чтобы трудиться во благо христианского единства. А для этого мы должны быть прежде всего истинными христианами, мы должны жить в послушании истине. Мы должны любить и ценить нашу православную веру, унаследованную нами от святых отцов. Мы должны любить и ценить Церковь, которую мы получили в наследие. Мы должны радоваться тому, что Господь именно нас избрал для того, чтобы мы были Его избранным стадом.

Некоторые думают, что православным христианам можно молиться только за членов Православной Церкви. Действительно, за литургией, на проскомидии не поминается никто, кроме православных христиан. Но помимо поминания на проскомидии существует много других форм поминовения. И то, что имена инославных христиан или нехристиан не произносятся на молитве церковной, вовсе не означает, что мы вообще не должны молиться о тех, кто умер вне православной веры, что мы должны отречься от этих людей и что, коль скоро они умерли вне православной веры, надежды на спасение для них нет, а потому и молиться о них незачем.

Между Церковью земной и Церковью небесной нет непроходимой границы, между живыми и умершими нет непреодолимой пропасти, но все усопшие – наши братья и сестры, с которыми мы связаны тесными, неразрывными узами. И мы верим, что те, кто не удостоился райского блаженства и сейчас находится в тяжких мучениях, могут быть избавлены от них по нашим молитвам. Такова вера Православной Церкви, такова надежда наша, так проявляется наша любовь к усопшим братьям и сестрам, о которых болит и скорбит душа наша.

Некоторые думают, что церковь существует для того, чтобы туда можно было зайти помолиться, а потом уйти со спокойным сердцем. И люди приходят в церковь как бы в гости. На самом же деле церковь строится, чтобы быть нашим духовным домом, чтобы мы сюда не в гости приходили, а были бы членами этой общины. Церковь Христова – это не только стены храмов и духовенство, которое молится в алтаре; Церковь Христова – это все мы, вместе взятые. Церковь Христова – это все мы на нашем пути ко спасению. И как корабль плывет по морским волнам во главе с капитаном к тихой гавани, так и Церковь во главе с Самим Господом плывет по волнам житейского моря к Царствию Божию.

В Церкви происходит преображение и воскресение души человека. Если человек приходит в Церковь, приобщается к церковной жизни, исповедуется в своих грехах, причащается Святых Христовых Таин, он из темного, черного постепенно превращается в белого и светлого, потому что его греховная скверна омывается, душа просвещается и очищается, потому что все его естество постепенно, изо дня в день и из года в год благодаря действию благодати Святого Духа преображается и изменяется. И мы именно в Церкви Христовой имеем возможность прийти к этому духовному изменению и преображению – благодаря Господу Спасителю, Который пострадал ради нас, приняв крестную смерть, был погребен и воскрес в третий день. И теперь мы имеем возможность воскресать к новой жизни и идти по пути в Царствие Небесное.

Церковь Христова является учительницей и путеводительницей ко спасению. В богослужении, в проповеди, во всем строе церковной жизни, в архитектуре и храмовом убранстве содержатся научения. В древности люди не умели читать, поэтому они смотрели на иконы, на роспись храма и из этого научались тому, о чем говорится в Священном Писании. В наше время люди умеют читать, но мало кто читает Библию. Эти люди приходят в храм, смотрят на росписи и не понимают, что там изображено, потому что не знают священной истории. И те из них, что не ходят в храм регулярно, не читают Евангелие, не изучают, что такое православная вера, лишают себя самого великого и прекрасного, что только есть в человеческой жизни, – понимания того, в чем состоит смысл и цель христианской жизни, понимания пути, на который призвал нас Господь Иисус Христос.

Господь призвал нас к иной жизни. Он открыл нам эту жизнь и дал Церкви Христовой все необходимые средства для спасения. Прежде всего это святые Таинства Исповеди и Причастия, к которым мы должны приступать не раз в год, не в несколько лет, не на смертном одре. Мы должны регулярно, в каждый воскресный и праздничный день приходить и причащаться Святых Христовых Таин. Мы должны также регулярно приходить на исповедь, чтобы очищаться от грехов. В этом спасение для нас и наших детей. Если мы провели молодость безрассудно, в страстях, в суете и в искушениях, то у нас еще есть возможность покаяться и изменить свою жизнь. Если мы не воспитали своих детей в вере, то у нас еще есть возможность рассказать им о том, что дает человеку православная вера, о таинстве спасения, которое воссияло от гроба Иисусова. И если мы сами себя не воспитали в вере православной, то никогда не поздно обратиться к вере, прийти в Церковь Христову.

Святой Иоанн Златоуст говорит, что Церковь – это одна большая больница, куда приходят люди, больные различными грехами и страстями, чтобы от них исцелиться. В этой больнице один-единственный главный врач – Сам Господь Иисус Христос. Он нас врачует, дает нам лекарство, исцеление через Свои Святые Таинства, прежде всего через Причастие Своего Тела и Крови. Но нашими духовными врачами являются также и Пресвятая Богородица, и святые, которых мы прославляем в молитвах. Ибо от них мы получаем исцеление от духовных и телесных болезней, у них мы учимся истинно христианской жизни. Врачами нашими являются также и священнослужители, которым Сам Господь вверил излечение душ человеческих. И не случайно в Евангелии говорится о том, что, когда десять прокаженных обратились к Иисусу с просьбой об исцелении, Он им сказал: «Пойдите, покажитесь священникам» (см. Лк. 17, 12–18). И сегодня в Церкви христианской священники являются духовными врачами. И не надо смотреть на то, что иногда сами священники болеют теми же болезнями, что и их «пациенты», прихожане. А нужно уметь радоваться тому, что через священников Господь подает нам Свою благодать и исцеляет нас от духовных болезней.

«Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил да дать вам Царство» (Лк. 12:32). Эти слова Христа напоминают нам, с чего начиналась христианская Церковь. А начиналась она с поистине малого стада учеников Господа Спасителя. Они были малочисленны и немощны и без благодати Святого Духа не смогли бы совершить то, что предстояло им совершить, – возвестить благовестие о Воскресении Христовом по всему миру. Это малое стадо, собранное вместе в Иерусалиме после Воскресения Господа Спасителя, было вдохновлено Святым Духом. С этого момента началось распространение христианства по всему миру. Апостолы разошлись в разные страны: «По всей земле прошел голос их, и до пределов вселенной слова их» (Рим. 10:18). И в каждой стране, в каждом городе, куда бы они ни приходили, находились люди, которые готовы были уверовать во Христа, последовать за Ним и положить душу свою за ближних. Так постепенно по всему миру создавались малые христианские общины. В течение прошедших веков Церковь Христова распространилась по всему миру, став Вселенской Церковью.

И сегодня мы, каждый в своем городе или селе, являем собой то малое стадо, к которому обращены слова Христовы; то малое стадо, которое Господь предназначил для Царства Божия, призвал в Свою Церковь, чтобы мы своей жизнью, своими делами возвещали «совершенства Призвавшего нас из тьмы в чудный Свой свет» (1 Пет. 2:9), чтобы наше малое стадо, подобно первоначальному собранию учеников Христовых, начало расти и распространяться, чтобы наша жизнь начала наполняться новым смыслом и содержанием.

В первые века христианства Церковь была гонимой, но и в наши дни тот образ жизни, который проповедуется в мире сем, не способствует тому, чтобы люди приходили в Церковь. Но люди все равно продолжают приходить в храм, потому что их приводят сюда Святой Дух и любовь Христова. Церковь Христова является Церковью Апостольской не только потому, что преемники апостолов, епископы, продолжают совершать свое служение, но и потому, что в ней продолжается апостольский подвиг, потому, что Христос через своих сегодняшних апостолов продолжает приводить к Себе людей. И этот процесс будет происходить до скончания века, он никогда не прекратится. Никакие силы не одолеют Церковь Христову, и никакие гонения не смогут поколебать ее, потому что Церковь Христова основана на твердом краеугольном камне, который есть Сам Господь Иисус Христос.

Мы исповедуем, что Церковь является Святой. Но Церковь состоит из людей, а люди приходят в Церковь со своими грехами и страстями. Поэтому в Церкви случаются и недоразумения, и споры, и зависть, и ненависть, и неприязнь. И такие чувства испытывают друг к другу не только миряне, но нередко и представители духовенства. Потому что и священники, и епископы, и диаконы, все священнослужители – это тоже люди, у которых есть свои недостатки, проблемы, страсти и грехи. Но мы должны помнить, что именно для того Господь и призвал нас в Свою Церковь, чтобы мы боролись со своими недостатками и с помощью Божией их побеждали, чтобы мы преодолевали в себе все те недостойные качества, которые не должны быть присущи христианину. И чтобы Церковь Христова была святой не только в своем идеальном состоянии, но благодаря и нашим трудам, и нашему подвигу.

Сила Церкви Христовой во все времена заключалась в том, что она указывала людям на смысл жизни, давала им содержание жизни и духовное утешение. В Церкви люди встречались и продолжают встречаться с Самим Богом живым. Мы не должны думать, что Святой Дух действует в Церкви в наши дни меньше, чем во времена апостолов. Благодать Святого Духа никогда не оскудевает, она всегда наполняет собою Церковь Христову.

Мир живет своей жизнью, а Церковь – своей. И когда мы видим толпы людей, устремляющихся на мирские зрелища, в то время как в христианских храмах молящихся бывает немного, может создаться впечатление, что мир победил Церковь, а не Церковь победила мир. Но на самом деле победой, победившей мир, является та вера, которая зажигает сердца людей сейчас так же, как и две тысячи лет назад, когда Господь Иисус Христос жил на этой земле среди людей, подобных нам. «Победа, победившая мир» (1 Ин. 5:4), заключается в том, что, несмотря на все усилия мира сего отвратить нас от веры, мы храним ее и передаем нашим детям.

Радость о том, что мы являемся избранным народом Божиим, не должна перерастать в какое-то самовосхваление и возношение над другими людьми, особенно над теми, кто пребывает вне спасительной ограды Церкви Христовой. Мы должны помнить, что если есть люди, которые живут вне Церкви, то в этом и наша вина; это значит, что мы не сумели явить образ истинных христиан, не сумели явить им ту истину, которая для нас является животворной и спасительной. Те из нас, кто уже нашел путь к Богу и путь к храму, должны помочь этим людям обрести путь покаяния, прийти в себя, осознать бесперспективность и губительность жизни без Бога, встать на путь покаяния, вернуться к своему небесному Отцу.

Никогда не надо падать духом и думать, что Церковь перестала быть интересной и важной для людей. На самом деле Церковь всегда была и будет востребованной. В Церкви всегда будут находить утешение и пожилые люди, и люди зрелого возраста, и молодежь, и дети. В ней всегда будет действовать Дух Божий, а апостолы проповедовать Христа воскресшего, и среди нынешних священнослужителей всегда найдется немалое число тех, кто, подобно апостолам, если понадобится, отдаст свою жизнь за благовестие Христово. И в Церкви всегда будут жены-мироносицы, тихо и незаметно совершающие подвиг веры и передающие веру своим детям.

Любите Церковь Христову – хранительницу Христовой истины. Никогда не сомневайтесь в том, что истина – в Церкви и что благодать Божия действует в сегодняшней Церкви столь же обильно, как она действовала в Церкви Апостольской. Никогда не сомневайтесь в том, что соборный разум Церкви всегда сохранит истину Христову неповрежденной. Не увлекайтесь теми учениями, которые отвергают апостольское преемство иерархии. Берегитесь всех тех новых религиозных движений, которые говорят вам, что церковная власть не нужна, что они приведут вас к Богу непосредственно, минуя Церковь Христову. Веруйте во единую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь, которая является кораблем спасения и которая каждому из вас, и вашим детям, и внукам даст спасение и жизнь вечную. Аминь.

Примечания

1

Экклезиология – учение о Церкви (от греч. ekklesia – Церковь).

2

Флоровский Георгий, протоиерей. Христос и Его Церковь // Лосский В.Н. Богословие и боговидение. М., 2000. С. 600–601. Курсив автора.

3

Пространный христианский катехизис Православной Кафолической Восточной Церкви. М., 1909. С. 43.

4

Бердяев Н.А. Философия свободного духа. Т. 1–2. Париж, 1927–1928. Т. 2. С. 190.

5

Там же. С. 191.

6

Климент Александрийский. Строматы 7, 6: Clement Alexsandrinus. Band II: Stromata. Ed. O. Stächlin, Fruchtel, U. Treu. GCS 52 und 17. Leipzig, 1960–1970.

7

II: Stromata. Ed. O. Stächlin, L. Fruchtel, U. Treu. GCS 52 und 17. Leipzig, 1960–1970.

Иоанн Златоуст. Беседы на 1 Кор. 30:1–2 (Творения иже во святых отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского. Изд. 2-е. Т. 1–12. СПб., 1899–1906. Т. 10. Кн. 1. С. 297–298).

8

Климент Александрийский. Строматы 7, 17.

9

Кирилл Александрийский. Толкование на Евангелие от Иоанна 11, 11: Sancti patris nostri Cyrilli archiepiscopi Alexandrini In Divini Ioannis Evangelium. Vol. I–III. Ed. Ph. E. Pusey. Oxford, 1872.

10

Там же.

11

Там же.

12

Там же.

13

Киприан Карфагенский. О единстве Церкви (Отцы и учители III века. М., 1996. Т. 2. С. 306).

14

Там же. С. 296.

15

Амвросий Медиоланский. О покаянии 1, 7. De poenitentia. PL 16, 485–546; CSEL 73, 117–206.

16

Киприан Карфагенский. О единстве Церкви. С. 297.

17

Там же. С. 297–298.

18

Там же. С. 298.

19

Там же. С. 298–299.

20

Там же. С. 299–300.

21

Там же. С. 300.

22

Там же. С. 300–301.

23

Киприан Карфагенский. Письмо 58, Квинту, о крещении еретиков (Творения. М., 1997. С. 610–611).

24

Киприан Карфагенский. О единстве Церкви. С. 301–302.

25

Там же. С. 303–304.

26

Василий Великий. Правило 1. Цит. по: Правила Православной Церкви с толкованиями Никодима, епископа Далматинско-Истрийского: В 2 т. / Пер. с сербского. М., 2001. С. 367.

27

Там же.

28

Там же.

29

Там же.

30

См.: Августин. О крещении 1, 15, 23 (De baptismo libri VII. Њuvres de saint Augustin. 29. IV-me série: traités antidonatistes. Volume II. Traduction de G.Finaert. Introduction et notes par G.Bavaud. Paris, 1964. P. 106).

31

См.: Августин. О крещении 2, 2, 3 (P. 62).

32

См.: Флоровский Г. В., прот. О границах Церкви // Избр. богосл. ст. М., 2000. С. 166–167.

33

Августин. О крещении 6, 1, 7 (P. 402–404).

34

Т.е. на греческом Востоке.

35

Т.е. произойдет раскол между греческим Востоком и латинским Западом.

36

Григорий Богослов. Слово 21, 35, 8–36, 5. SC 270, 184–188 (Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, архиепископа Константинопольского. Т. 1–2. Изд. Сойкина, б. г. (Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1994р). Т. 1. С. 325–326).

37

Один из наиболее ярких примеров – разрыв между Александрийской и Антиохийской Церквами в 431 году и последующее примирение между Кириллом Александрийским и Иоанном Антиохийским в 433 году. Причиной разрыва была разница между александрийцами и антиохийцами в христологической терминологии.

38

Филарет, митрополит Московский. Разговоры между испытующим и уверенным в православии Греко-восточной Церкви. М., 1833. С. 27–29.

39

Основные принципы отношения к инославию 1, 1 (Основные принципы отношения Русской Православной Церкви к инославию. М., 2000).

40

Там же. 1, 2.

41

Там же. 1, 8.

42

Там же. 1, 4.

43

Там же. 1, 5.

44

Там же. 1, 12.

45

Там же. 1, 15.

46

Там же. 1, 16.

47

Т.е. чины приема в Церковь.

48

Основные принципы отношения к инославию 1, 17.

49

Там же. 1, 20.

50

Богословие «нового Израиля» восходит к апостолу Павлу, противопоставлявшему «Израиль Божий» (Галл. 6, 16), т. е. Церковь, «Израилю по плоти» (1 Кор. 10:18), т. е. народу израильскому. Это богословие нашло отражение в святоотеческих творениях, в том числе тех, что были направлены против иудеев. В последнее время учение о христианской Церкви как о новом Израиле стали называть «заместительной теологией» (в том смысле, что Церковь как бы заместила собой богоизбранный народ израильский). Западное либеральное богословие увидело в «заместительной теологии» признаки антисемитизма и отказалось от него. Однако, с точки зрения Православной Церкви, учение о новом Израиле не имеет никакой антисемитской подоплеки, так же как антисемитскими нельзя назвать сочинения отцов Церкви, содержащие полемику с иудаизмом. Учение о Церкви как о новом Израиле составляет неотъемлемую часть Предания христианской Церкви и в качестве такового не подлежит пересмотру.

51

Климент Александрийский. Строматы 7, 5.

52

Киприан Карфагенский. О единстве Церкви. С. 297.

53

Ириней Лионский. Против ересей 3, 24, 1 (Творения. М., 1996).

54

Там же.

55

Иоанн Златоуст. Беседы о покаянии 3, 4 (Творения иже во святых отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского. Изд. 2-е. Т. 1–12. СПб., 1899–1906. Т. 2. Кн. 1. С. 331–332).

56

Иоанн Златоуст. Беседы на Быт 32, 1 (Т. 4. Кн. 1. С. 337).

57

Анастасий Синаит. Слово о святом собрании и о том, что не следует судить и памятозлобствовать (Избранные творения / Вступ. ст., пер. и комм. А.И. Сидорова. М. 2003. С. 308).

58

По имени римского пресвитера Новациана, в 251 году узурпировавшего Римскую кафедру.

59

Название восходит к имени Доната, избранного в 312 году на Карфагенскую кафедру, которую занимал Цецилиан. Сторонники Доната утверждали, что посвящение Цецилиана было недействительным, поскольку рукоположивший его епископ проявил слабость во время гонения императора Диоклетиана.

60

Амвросий Медиоланский. О покаянии 1, 6.

61

См.: Иларион (Троицкий), свщмч. Очерки по истории догмата о Церкви. С. 316–323 (Творения: В 3 т. М., 2004. Т. 1).

62

Оптат Милевийский. О расколе донатистов 5, 4. De schisma Donatistarum. CSEL 26, 1893, 127.

63

Там же. 126–127.

64

Там же. 32.

65

Августин. Псалом против партии Доната 8–20 (Œuvres de saint Augustin. 28. IV-me série: traités antidonatistes. Volume I. Traduction de G.Finaert. Introduction et notes par Yves M.-J.Congar. Paris, 1963. P. 150–152).

66

Августин. Послание 108. PL 33, 417.

67

Августин. О единстве Церкви 14, 35. PL 43, 418.

68

Там же. 13, 33. PL 43, 416–417.

69

Симеон Новый Богослов. Слово огласительное 28, 263–265 (Syméon le Nouveau Théologien. Catéchèses. Ed. B.Krivochéine, J.Paramelle. T. III. SC 113. 1965).

70

Там же. 28, 292–293.

71

Симеон Новый Богослов. Слово нравственное 6, 428 (Syméon le Nouveau Théologien. Traités théologiques et éthiques. Ed. J.Darrouzès. T. II. SC 129. 1967).

72

Симеон Новый Богослов. Послание об исповеди 13 (K.Holl. Enthusiasmus und Bussgewalt beim griechischen Monchtum. Eine Studie zu Symeon dem neuen Theologen. Leipzig, 1898).

73

Григорий Богослов. Слово 43, 26, 1–34 (Творения. Т. 1. С. 620–621).

74

Телу.

75

Григорий Богослов. Стихотворения о себе самом 17: О различиях образа жизни и о лже-иереях (Творения. Т. 2. С. 395–396).

76

Григорий Богослов. О себе самом и о епископах 33–38 (Перевод с греческого священника Алексия Ястребова. См.: Церковь и время № 1 (22), 2003. С. 112–172).

77

Симония, т. е. взимание денег за рукоположение в священный сан, являлась одним из наиболее распространенных пороков высшего духовенства разных эпох. 29-е Апостольское правило гласит: «Если епископ, или пресвитер, или диакон получит это достоинство при помощи денег, да будет извержен и он, и тот, кто его поставил, и да будет отсечен от общения…»

78

Епископ, священник или диакон, употребивший «влияние мирских начальников» для получения священного сана, по церковным канонам должен быть извержен из сана (30-е Апостольское правило, 3-е правило Никейского Собора).

79

Симеон Новый Богослов. Гимн 58 (Симеон Новый Богослов. «Прииди, Свет истинный»: Избранные гимны в стихотворном переводе игум. Илариона (Алфеева). СПб., 2000. С. 170–171).

80

Там же. С. 174.

81

Там же. С. 172–173.

82

Там же. С. 174.

83

Кирилл Иерусалимский. Поучение огласительное 18, 23 (Catecheses ad illuminandos 1–18. PG 33, 369–1060).

84

Там же. 18, 27.

85

Там же. 18, 26.

86

Киприан Карфагенский. О единстве Церкви. С. 297.

87

Иоанн Златоуст. Беседы на 1 Кор. 32, 1 (Творения. Т. 10. Кн. 1. С. 315).

88

Афанасьев Николай, протопресвитер. Церковь Духа Святого. Париж, 1971. С. 4–5.

89

Там же. С. 5.

90

Там же.

91

Игнатий Богоносец. Послание к Смирнянам 8 (Ранние отцы Церкви: Антология. Брюссель, 1988. С. 101–156).

92

Мейендорф Иоанн, протопресвитер. Православие в современном мире. Клин, 2002. С. 100–101.

93

Хомяков А.С. Избранные сочинения. Нью-Йорк, 1955. С. 266.

94

Хомяков А.С. Церковь одна. М., 2005. С. 37.

95

Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков // Собрание сочинений. Т. 5. Париж, 1997. С. 86.

96

Флоровский Г.В. Кафоличность Церкви // Избранные богословские статьи. М., 2000. С. 143–145.

97

Там же. С. 156–157.

98

Флоровский Г.В. Евхаристия и соборность // Избранные богословские статьи. М., 2000. С. 75.

99

Там же. С. 76.

100

Там же. С. 77.

101

См. комментарий к «Письму 58, Квинту, о крещении еретиков» Киприана Карфагенского в Patrologia Latina Database. Ed. Chadwyck – Healey. 1993–1995.

102

Правда, необходимо оговориться, что в Древней Церкви епископы избирались народом, а не назначались архиерейскими синодами, как это почти повсеместно принято сегодня, и в этом смысле на Соборах они были законными представителями своей паствы. Именно этим, а не неучастием мирян, современные Архиерейские Соборы отличаются от Поместных Соборов Древней Церкви.

103

Афанасьев Николай, протопресвитер. Церковь Духа Святого. С. 12.

104

Там же. С. 14.

105

Там же. С. 15.

106

Говорение на языках возрождено в современных пятидесятнических общинах, однако Православная Церковь относится к данному феномену скептически, отнюдь не считая его необходимым проявлением благодатных даров Святого Духа.

107

Климент Римский. 1-е Послание к Коринфянам 42 (Ранние отцы Церкви: Антология. Брюссель, 1988. С. 42–92.).

108

Там же. 44.

109

Ириней Лионский. Против ересей 3, 3, 1.

110

Там же. 3, 3, 2.

111

Там же. 3, 3, 3.

112

Поликарп Смирнский – один из мужей апостольских, ученик Иоанна Богослова, автор Послания к Филиппийцам.

113

Ириней Лионский. Против ересей 3, 3, 4.

114

Тертуллиан. О предписании против еретиков 23 (De praescriptione haereticorum. Ed. A. Kroymann. CSEL 70. 1942. P. 1–58).

115

Ириней Лионский. Против ересей 3, 4, 1.

116

Климент Римский. 1-е Послание к Коринфянам 44.

117

Игнатий Богоносец. Послание к Магнезийцам 6.

118

Его же. Послание к Ефесянам 4.

119

Его же. Послание к Траллийцам 3.

120

Григорий Богослов. Слово 2, 3, 3–5, 8. SC 247, 88–92 (Творения. Т. 1. С. 24–25).

121

Там же. 2, 9–12. SC 247, 100–106 (Творения. Т. 1. С. 26–28).

122

Там же. 2, 16, 3–6. SC 247, 110 (Творения. Т. 1. С. 29).

123

Там же. 2, 13, 1–14, 10. SC 247, 106–108 (Творения. Т. 1. С. 28).

124

Там же. 2, 14, 10–13. SC 247, 108 (Творения. Т. 1. С. 28).

125

Там же. 2, 16, 6–18, 11. SC 247, 110–114 (Творения. Т. 1. С. 29–30).

126

Т.е. принявшего св. крещение.

127

Григорий Богослов. Слово 2, 21, 1–22, 15. SC 247, 116–120 (Творения. Т. 1. С. 31–32).

128

Там же. 2, 71, 1–12; 73, 11–18. SC 247, 182–186 (Творения. Т. 1. С. 50–51).

129

Там же. 2, 91, 17–19. SC 247, 208 (Творения. Т. 1. С. 56).

130

Там же. 2, 50–69. SC 247, 156–182 (Творения. Т. 1. С. 37–50).

131

Там же. 2, 35, 1. SC 247, 132 (Творения. Т. 1. С. 1, 36).

132

Там же. 2, 35, 8–36, 7. SC 247, 134–136 (Творения. Т. 1. С. 36).

133

Там же. 2, 39, 4–6. SC 247, 140 (Творения. Т. 1. С. 37).

134

Выражение «вместообразные» встречается в литургии Василия Великого и относится к хлебу и вину Евхаристии, под «образом» (видом) которых верующим преподается Тело и Кровь Христа.

135

Григорий Богослов. Слово 2, 92, 3–19; 94, 8–95, 9. SC 247, 208–214 (Творения. Т. 1. С. 56–57).

136

В Деян 21, 8 упоминается Филипп, «один из семи». В синодальном переводе добавлено «диаконов», но в греческом тексте это слово отсутствует.

137

Ириней Лионский. Против ересей 1, 26, 3.

138

Там же. 3, 12, 10.

139

Иоанн Златоуст. Беседы на Деян 14, 3 (Творения. Т. 9. Кн. 1. С. 138).

140

Правило 16-е VI Вселенского Собора. Цит. по: Правила Православной Церкви с толкованиями Никодима… Т. 1. С. 486–487.

141

Афанасьев Николай, протопресвитер. Церковь Духа Святого. С. 196–199.

142

Иустин Философ. 1-я Апология 65 (Сочинения святого Иустина философа и мученика / Пер. прот. П. Преображенского. М., 1892; М., 1995р).

143

См.: Правила Православной Церкви с толкованиями Никодима… Т. 1. С. 487.

144

Апостольские постановления 8, 28.

145

Правило 19-е I Вселенского Собора.

146

Правило 15-е IV Вселенского Собора.

147

См., например: Мейендорф Иоанн, протопресвитер. Введение в святоотеческое богословие. Клин, 2001. С. 345–349.

148

Дионисий Ареопагит. О церковной иерархии 1, 1–2 (Восточные отцы и учители Церкви V века: Антология / Сост., биографические и библиографические статьи иером. Илариона (Алфеева). М., 2000). С. 354–355.

149

Т.е. не совершит Таинства крещения без святого мира, освященного епископом.

150

Т.е. не сможет совершить литургию без антиминса, подписанного епископом и полагаемого на престол.

151

Дионисий Ареопагит. О церковной иерархии 5, 5. С. 383.

152

Там же.

153

Там же.

154

Там же.

155

Симеон Новый Богослов. Главы 3, 5 (Преподобный Симеон Новый Богослов. Главы богословские, умозрительные и практические / Пер. иером. Илариона (Алфеева). М., 1998).

156

Иоанн Дамаскин. Точное изложение 4, 15 (Точное изложение православной веры / Пер. А. Бронзова. СПб., 1894).

157

Там же.

158

Там же.

159

Иоанн Дамаскин. Слова против порицающих святые иконы 1, 20 (Преподобный Иоанн Дамаскин. Три защитительных слова против порицающих святые иконы или изображения. Троице-Сергиева Лавра, 1993).

160

Иоанн Дамаскин. Точное изложение 4, 15.

161

Ориген. Увещание к мученичеству (Отцы и учители III века. Т. 2. С. 41).

162

Там же. С. 60.

163

Там же. С. 61.

164

Там же. С. 45.

165

Григорий Богослов. Слово 24, 4, 5–17. SC 284, 46–48 (Творения. Т. 1. С. 348).

166

В Православных Церквах греческого Востока такая традиция отсутствует.

167

Иоанн Златоуст. Беседа о мучениках (Творения. Т. 2. Кн. 2. С. 691).

168

Иоанн Златоуст. Слово о мч. Романе 1 (Творения. Т. 2. Кн. 2. С. 650–651).

169

Иоанн Златоуст. Беседа о мчч. Иувентине и Максимине (Творения. Т. 2. Кн. 2. С. 618).

170

Палладий. Лавсаик 36: О юродивой девственнице (Палладий, епископ Еленопольский. Лавсаик, или Повествование о жизни святых и блаженных отцов. Клин, 2001). С. 103–104.

171

Magdalino P. The Byzantine Holy Man in the Twelfth Century // The Byzantine Saint. Ed. S.Hackel. London, 1981. P. 61.

172

Ириней Лионский. Против ересей 5, 19, 1.

173

Игнатий Богоносец. Послание к Ефесянам 19.

174

Иустин Философ. Диалог с Трифоном 43; 66–67; 71; 77–78; 84.

175

Ориген. Против Цельса 1, 32 (Ориген. Против Цельса / Пер. Л. Писарева. Кн. 1–4. М., 1996).

176

Иоанн Златоуст. Толкование на Мф 5, 3–4 (Творения. Т. 7. Кн. 1. С. 55–56).

177

См., в частности: Протоевангелие Иакова 8, 3; 9, 2; 17, 1 (Апокрифы древних христиан / Сост. И. Свенцицкой. М., 1989. С. 101–116); Евсевий Памфил. Церковная история 2, 1–2 (Евсевий Памфил. Церковная история. М., 1993); Епифаний Кипрский. Панарион 7–9 (Epiphanius. Anchoratus und Panarion. Ed. K. Holl. GCS 25. Leipzig, 1915).

178

См.: Иероним. Против Гельвидия 13: PL 23, 196 (De perpetua virginitate Beatae Mariae adversus Helvidium. PL 23, 193 A–216 B); Августин. 17 вопросов на Мф 17, 2 (Quaestiones Evangeliorum libri II: PL 35, 1321–1364; CCL 44 B).

179

Октоих. Воскресенье 7 гласа. Богородичен.

180

Иоанн Дамаскин. Слово на Успение 2, 2 (Творения преподобного Иоанна Дамаскина. Христологические и полемические трактаты. Слова на Богородичные праздники. М., 1997. С. 276).

181

Иоанн Дамаскин. Точное изложение 4, 14.

182

Октоих. Воскресенье 2 гласа. Богородичен.

183

Пасха Христова. Канон. Песнь 6.

184

Иоанн Дамаскин. Слово на Успение 2, 3 (Творения. С. 278).

185

Иоанн Дамаскин. Точное изложение 4, 14.

186

Там же. 3, 12.

187

Там же.

188

Там же.

189

Иоанн Дамаскин. Слово на Успение 1, 3 (Творения. С. 263).

190

Григорий Палама. Омилия 14 (Омилии святителя Григория Паламы / Пер. архим. Амвросия (Погодина). Т. 1–2. Монреаль, 1965). Т. 1. С. 140.

191

Николай Кавасила. Слово на Благовещение Богородицы, 4–5. Цит. по: Лосский В.Н. Всесвятая // Богословие и боговидение: Сборник статей. М., 2000. С. 328.

192

Филарет (Дроздов), святитель. Избранные труды. Письма. Воспоминания. М., 2003. С. 169–170.

193

Флоровский Георгий, протоиерей. Приснодева Богородица // Догмат и история. М., 1995. С. 174.

194

Рождество Христово. Великая вечерня. Стихира на «Господи воззвах»: «Что Тебе принесем, Христе, яко явился еси на земли, яко Человек нас ради? Каяждо бо от Тебе бывших тварей благодарение Тебе приносит: Ангели пение, небеса звезду… земля вертеп, пустыня ясли, мы же – Матерь Деву».

195

Иоанн Златоуст. Толкование на Мф. 44, 1–2 (Творения. Т. 7. Кн. 1. С. 463–465).

196

Иоанн Златоуст. Беседы на Ин. 21, 2 (Творения. Т. 8. Кн. 1. С. 138–139).

197

Прошение на великой и малой ектениях, произносимых за Божественной Литургией, утренней, вечерней, другими богослужениями.

198

Иоанн Дамаскин. Слово на Успение 2, 2 (Творения. С. 277).

199

Там же. 2, 3 (Творения. С. 278).

200

Силуан Афонский. О Божией Матери. В кн.: Софроний (Сахаров). Старец Силуан. Париж, 1952. С. 163.

201

Иоанн Дамаскин. Точное изложение 4, 14.

202

Григорий Палама. Омилия 14 (Омилии. С. 141).

203

Там же. С. 144.

204

Там же. С. 144.

205

Булла «Ineffabilis Deus» папы Пия IX (8 декабря 1854 г.) // Христианское вероучение: Догматические тексты учительства Католической Церкви III–XX вв. СПб., 2002. С. 228.

206

Изложение учения Православной Церкви о Божией Матери // Игнатий (Брянчанинов). Сочинения. С. 410.

207

Игнатий (Брянчанинов), епископ. Сочинения: В 5 т. / Изд. 3-е. СПб., 1905. Т. 4. С. 406.

208

Лосский В.Н. Догмат о непорочном зачатии // Богословие и боговидение: Сборник статей. М., 2000. С. 339.

209

Там же. С. 341.

210

Там же. С. 343.

211

Рождество Пресвятой Богородицы. Утреня. Канон 2. Песнь 6.

212

Провозглашение Девы Марии «соискупительницей» не является догматом Католической Церкви, однако этот титул неоднократно употреблялся Римскими папами (в частности, Иоанном Павлом II), когда они говорили ex cathedra.

213

Апостольская конституция папы Пия XII «Munificentissimus Deus» (1 ноября 1950 г.) // Христианское вероучение… С. 232.

214

Иоанн Дамаскин. Слово на Успение 1, 10 (Творения. С. 270).

215

Иоанн Дамаскин. Слово на Успение 1, 11 (Творения. С. 271).

216

Флоровский Георгий, протоиерей. Приснодева Богородица // Догмат и история. М., 1995. С. 179–180. Выделено автором.

217

Раздел «Мысли о Церкви» подготовлен на основе проповедей и выступлений митрополита Илариона разных лет.