Часть 2. Классическая поэзия

Антология китайской поэзииЧасть 2. Классическая поэзия

Династия Хань (206 до н. э. — 220 н.э.)

Вторую в истории Китая империю, получившую название Хань (кит. трад. 漢, упр. 汉, пиньинь Hàn; 206 до н. э. — 220 н. э.) основал выходец из среднего чиновничества Лю Бан (Гао-цзу), один из военачальников возрожденного царства Чу, воевавших против Цинь после смерти императора Цинь Шихуана в 210 г. до н. э.

Китай в это время переживал экономический и социальный кризис, вызванный потерей управляемости и войнами военачальников циньских армий с элитами уничтоженных раннее царств, пытавшихся восстановить свою государственность. Из-за переселений и войн значительно сократилась численность сельского населения в основных аграрных районах.

Важная особенность смены династий в Китае состояла в том, что каждая новая династия приходила на смену предыдущей в обстановке социально-экономического кризиса, ослабления центральной власти и войн между военачальниками. Основателем нового государства становился тот из них, кто мог захватить столицу и насильственно отстранить правившего императора от власти.

С правления Гао-цзу (206—195 до н. э.) начинается новый период китайской истории, который получил название Западная Хань.

При императоре У-ди (140—87 до н. э.) была взята на вооружение иная философия — восстановленное и реформированное конфуцианство, которое стало господствующей официальной идеологией вместо дискредитировавшего себя легизма с его жёсткими нормами и бесчеловечной практикой. Именно с этого времени берёт своё начало китайская конфуцианская империя.

При нём территория ханьской империи значительно расширяется. Были уничтожены вьетское государство Намвьет (территория современной провинции Гуандун, Гуанси-Чжуанского автономного района и север Индокитайского полуострова), вьетские государства в южных частях современных провинций Чжэцзян и Фуцзянь, корейское государство Чосон, присоединены земли на юго-западе, сюнну оттеснены далее на север.

Китайский путешественник Чжан Цянь проникает далеко на запад и описывает многие страны Средней Азии (Согдиана, Бактрия, Парфия и др.). Вдоль пройденного им маршрута прокладывается торговый путь через Джунгарию и Восточный Туркестан в страны Средней Азии и Ближнего Востока — так называемый «Великий шёлковый путь». Империя на некоторое время подчиняет себе оазисы-протогосударства вдоль Шёлкового пути и распространяет своё влияние до Памира. В I в. н. э. в Китай из Индии начинает проникать буддизм.

В период с 8 по 23 гг. н. э. власть захватывает Ван Ман, провозглашающий себя императором и основателем государства Синь. Начинается ряд преобразований, который прерывается экологической катастрофой — река Хуанхэ изменила русло. Из-за трехлетнего голода центральная власть ослабла. В этих условиях начались восстание краснобровых и движение представителей рода Лю за возвращение престола. Ван Ман был убит, столица взята, власть возвратилась династии Лю.

Новый период получил название Восточная Хань, он продлился до 220 г. н. э.

Источник: ru.wikipedia.org

Девятнадцать древних стихотворений (III в. до н. э.-III в. н. э.)

Традиционное китайское понятие для обозначения древних (эпоха Хань, III в. до н. э. — III в. н. э.) стихотворных произведений, созданных — в отличие от лирики фольклорного происхождения (юэфу миньгэ) — вне музыкально-песенной стихии.

Впервые в качестве самостоятельного поэтического феномена гу ши выделены в трактате "Ши пинь" ("Категории стихов", цз. 1) Чжун Жуна и помещены в первый (высший) из трех разделов представленной в трактате литературно-критической классификации. Гу ши объявлены произведениями особой художественной ценности, прямо восходящими к песням раздела "Го фэн" ("Нравы царств") из "Ши цзина" ("Канон стихов/поэзии") — эталона китайского поэтического творчества.

Главным памятником гу ши является цикл "Ши цзю гу ши" ("Девятнадцать древних стихотворений"), включенный в антологию "Вэнь сюань" ("Избранные произведения изящной словесности", цз. 29). Стихотворения цикла не имеют самостоятельных названий. Все тексты (объемом 8-20 строк) написаны пятисловным (по 5 иероглифов в строке) размером. Этот цикл приводится и в сводных изданиях лирической поэзии, в частности в сводах Дин Фубао (1874-1952; публикация 1964) и Лу Циньли (1911-1973); имеются также отдельные комментированные издания.

"Ши цзю гу ши" с момента его обнародования находился в центре внимания комментаторской традиции и старой филологии, продолжает оставаться предметом активных исследований в современной науке. Наибольшие споры вызывают авторство и время создания гу ши. В "Вэнь сюани" они даны как анонимные произведения. В антологии "Юй тай синь юн" ("Новые напевы Нефритовой башни"), куда вошло 9 стихотворений из названного цикла, они приписываются Мэй Шэну (например, в своде Дин Фубао). В современной научной литературе рассматриваются три основные версии. Согласно одной из них, Мэй Шэн является автором девяти гу ши. В другой версии все стихотворения цикла считаются анонимными и созданными в разные периоды Хань: часть — во II-I вв. до н. э., часть — в I-II вв. н. э. В третьей версии гу ши датируются рубежом II-III вв. и возводятся к творчеству поэтов, принадлежавших к поэтическому течению Цзяньань фэнгу (Цзяньаньская поэзия). Вопрос датировки гу ши напрямую связан с проблемой возникновения авторской лирики и непосредственно пятисловного стиха, занявшего главенствующее положение в лирической поэзии III-VI вв.

По содержанию и настроению гу ши заметно отличаются от ханьских юэфу миньгэ. Социально-политические мотивы, включая тему войны, в гу ши практически отсутствуют. Здесь наиболее ярко выражены настроения, связанные с недолговременностью жизни человека, его личностными переживаниями (3-е стихотворение цикла): "Вечно зелен, растет кипарис на вершине горы, / Недвижимы, лежат камни в горном ущелье в реке. / А живет человек между небом и этой землей / Так непрочно, как будто он странник и в дальнем пути. / <...> / И повсюду пиры, и в веселых утехах сердца! / А печаль, а печаль как же так подступает сюда?" (Здесь и ниже перевод Л. З. Эйдлина). Отчетливо звучат и любовно-лирические мотивы, передающие как "женские", так и "мужские" чувства, в основном тоску по любимому человеку (6-е стихотворение цикла): "Вброд идя через реку, лотосов я нарвал, / В орхидеевой топи много душистых трав. / Все, что здесь собираю, в дар пошлю я кому? / К той, о ком мои думы, слишком долгий путь. / <...> / Тем, кто сердцем едины, тяжко в разлуке жить! / Видно, с горем-печалью к старости мы придем".

Высказывается предположение, что любовно-лирические гу ши изначально представляли собой элементы единого поэтического диалога между супругами или имитировали их послания друг к другу. Подобный прием в дальнейшем получил широкое распространение в любовно-лирический поэзии.

В поэтике гу ши немало элементов, характерных для песенной лирики, в т. ч. зачины, в которых уточняются время и место происходящего: описание веселого пира (2-е стихотворение); картина заброшенного кладбища, которое видит герой, выехавший из городских ворот (8-е стихотворение). Однако здесь они используются в качестве осознанного композиционного приема, настраивающего читателя на определенный лад или служащего отправной точкой повествования. Тот же вид кладбища наводит героя на размышления о бренности человеческого существования.

Ряд гу ши — это своего рода поэтические зарисовки (без определенной сюжетной линии), посвященные "вечным темам" (15-е стихотворение цикла): "Человеческий век не вмещает и ста годов, / Но содержит всегда он на тысячу лет забот. / <...> / Если радость пришла, не теряй ее ни на миг: / Разве можешь ты знать, что наступит будущий год?!" Другие, напротив, обладают строгой повествовательной логикой, концентрируясь вокруг индивидуализированного образа персонажа. В 13-м стихотворении рассказывается о печальной судьбе красавицы — прекрасная внешность, нежные, белые руки, чуть выглядывающие из длинных рукавов. Прежде певица в столичном увеселительном заведении, теперь она жена "бродяги": муж давно покинул дом, оставив ее горевать в одиночестве.

Тонкая лиричность и проникновенная эмоциональность, безупречная внутренняя стройность, богатство изобразительных средств и искусность художественно-композиционных приемов — все это ставит гу ши в один ряд с шедеврами прославленных поэтов последующих эпох.

На русском языке имеются переводы всех 19 гу ши, выполненные Л. З. Эйдлиным.

Источник: Синология.ру, автор М. Е. Кравцова

Перевод: Эйдлин Л.З.

Первое стихотворение ("В пути и в пути, и снова в пути и в пути...")

В пути и в пути,

и снова в пути и в пути...

Так мы, господин,

расстались, когда мы в живых.

Меж нами лежат

бессчетные тысячи ли,

И каждый из нас

у самого края небес.

Дорога твоя

опасна, да и далека.

Увидеться вновь,

кто знает, придется ли нам?

Конь хуских степей

за северным ветром бежит,

И птицы Юэ

гнездятся на южных ветвях.

А вот от меня

все далее ты, что ни день.

Одежда висит

свободней на мне, что ни день.

Плывут облака,

все белое солнце закрыв,

И странник вдали

забыл, как вернуться домой.

Тоска по тебе

состарила сразу меня.

Вслед месяцам год

приходит внезапно к концу.

Но хватит уже,

не буду о том говорить...

Себя береги,

ешь вовремя в долгом пути!

Источник: "Ветви ивы", 2000

Второе стихотворение ("Зелена, зелена на речном берегу трава...")

Зелена, зелена

на речном берегу трава.

Густо, густо листвой

ветви ив покрыты в саду.

Хороша, хороша

в доме женщина наверху —

Так мила и светла —

у распахнутого окна.

Нежен, нежен и чист

легкий слой белил и румян.

И тонки и длинны

пальцы белых прелестных рук.

Та, что в юные дни

для веселых пела домов,

Обратилась теперь

в ту, что мужа из странствий ждет.

Из чужой стороны

он никак не вернется к ней,

И пустую постель

очень трудно хранить одной.

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1984

Третье стихотворение ("Вечно зелен, растет кипарис на вершине горы...")

Вечно зелен, растет

кипарис на вершине горы.

Недвижимы, лежат

камни в горном ущелье в реке.

А живет человек

между небом и этой землей

Так непрочно, как будто

он странник и в дальнем пути.

Только доу вина —

и веселье и радость у нас:

Важно вкус восхвалить,

малой мерою не пренебречь.

Я повозку погнал,

свою клячу кнутом подстегнул

И поехал гулять

там, где Вань, на просторах, где Ло.

Стольный город Лоян,

до чего он роскошен и горд.

"Шапки и пояса"

в нем не смешиваются с толпой.

И сквозь улицы в нем

переулки с обеих сторон,

Там у ванов и хау

пожалованные дома.

Два огромных дворца

издалёка друг в друга глядят

Парой башен, взнесенных

на сто или более чи.

И повсюду пиры,

и в веселых утехах сердца!

А печаль, а печаль

как же так подступает сюда?

Источник: "Ветви ивы", 2000

Четвертое стихотворение ("Такой уж сегодня хороший праздничный пир...")

Такой уж сегодня

хороший праздничный пир,

Что радость-веселье

словами не передать.

Играют на чжэне, —

и чудный напев возник,

И новые песни

полны красот неземных.

Искусники эти

поют о высоких делах.

Кто музыку знает,

их подлинный слышит смысл.

У каждого в сердце

желанье только одно:

Ту тайную думу

никто не выскажет вслух,

Что жизнь человека —

постоя единый век,

И сгинет внезапно,

как ветром взметенная пыль,

Так лучше, мол, сразу

хлестнуть посильней скакуна,

Чтоб первым пробиться

на главный чиновный путь,

А не оставаться

в незнатности да в нищете,

Терпеть неудачи,

быть вечно в муках трудов!

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975, стр. 20

Пятое стихотворение ("На северо-западе высится дом большой...")

На северо-западе

высится дом большой.

Он кровлей своей

с проплывающим облаком вровень.

Цветами узоров

в нем окна оплетены,

Он башней увенчан

в три яруса вышиною.

Из башни доносится

пенье и звуки струп.

И голос и музыка,

ах, до чего печальны!

Кто мог бы еще

этот грустный напев сочинить?

Наверное, та,

что зовется женой Ци Ляна...

"Осенняя шан"

вслед за ветром уходит вдаль,

И вот уже песня

в каком-то раздумье кружит...

Сыграет напев,

трижды вторит ему затем.

В напевах волненье

ее безысходной скорби.

От песен не жалость

к певице за горечь мук,

А боль за нее, —

так друзья и ценители редки, —

И хочется стать

лебедей неразлучной четой

И, крылья расправив,

взлететь и подняться в небо!

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975, стр. 22

Шестое стихотворение ("Вброд идя через реку, лотосов я нарвал...")

Вброд идя через реку,

лотосов я нарвал.

В орхидеевой топи

много душистых трав.

Все, что здесь собираю,

в дар я пошлю кому?

К той, о ком мои думы,

слишком далекий путь.

Я назад обернулся

глянуть на дом родной.

Бесконечно дорога

тянется в пустоте.

Тем, кто сердцем едины,

тяжко в разлуке жить!

Видно, с горем-печалью

к старости мы придем.

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1984

Седьмое стихотворение ("Сияньем луны все ночью озарено...")

Сияньем луны

все ночью озарено.

Сверчок на стене

ткать теплое платье зовет.

Ручка Ковша

повернулась к началу зимы.

Множество звезд

так отчетливо-ясно видны!

От белой росы

намокла трава на лугах:

Времени года

смениться пришла пора.

Осенних цикад

в деревьях разносится крик.

Черная ласточка

умчалась от нас куда?

Те, что когда-то

росли и учились со мной,

В выси взлетели

и крыльями машут там.

Они и не вспомнят

о дружбе руки в руке,

Кинув меня,

как оставленный след шагов.

На юге Корзина,

на севере Ковш — для небес.

Небесной Корове

ярма не наденешь вовек.

И друг, если нет

нерушимости камня в нем, —

Пустое названье:

что он доброго принесет!

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975

Восьмое стихотворение ("Гнется, гнется под ветром тот бамбук, что растет сиротою...")

Гнется, гнется под ветром

тот бамбук, что растет сиротою,

Укрепившись корнями

на уступе горы великой...

Мы с моим господином

поженились только недавно.

Повилики стеблинка

в этот раз к плющу приклонилась.

Как траве повилике

вырастать указано время,

Так обоим супругам

повстречаться час предназначен.

Я уже и от дома

далеко выходила замуж.

Но за далями дали,

и опять между нами горы.

Думы о господине

очень скоро могут состарить:

Он в высокой коляске

что же так с прибытием медлит!

Я горюю о том, что

распускается орхидея,

От цветенья которой

всё вокруг осветится ярко,

И что вовремя если

орхидею сорвать забудут,

Лепестки ее следом

за осенней травой увянут.

Господин непременно

сохранит на чужбине верность,

И, рабе его низкой,

мне тревожиться разве надо!

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975, стр. 27

Девятое стихотворение ("У нас во дворе чудесное дерево есть....")

У нас во дворе

чудесное дерево есть.

В зеленой листве

раскрылись на нем цветы.

Я ветку тяну,

срываю ее красу,

Чтоб эти цветы

любимому поднести.

Их запах уже

наполнил мои рукава.

А он далеко —

цветы не дойдут туда.

Простые цветы,

казалось бы, что дарить?

Они говорят,

как давно мы в разлуке с ним!

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975, стр. 29

Десятое стихотворение ("Далеко, далеко в выси неба звезда Пастух...")

Далеко, далеко

в выси неба звезда Пастух,

И светла, и светла

ночью Дева, где Млечный Путь.

И легки, и легки

взмахи белых прелестных рук.

И снует, и снует

там на ткацком станке челнок.

День пройдет, а она

не успеет соткать ничего,

И от плача ее

слезы падают, точно дождь.

Млечный Путь — Хань-Река

с неглубокой прозрачной водой —

Так ли непроходим

меж Ткачихою и Пастухом?

Но ровна и ровна

полоса этой чистой воды...

Друг на друга глядят,

и ни слова не слышно от них!

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975, стр. 30

Одиннадцатое стихотворение ("Я назад повернул и погнал лошадей моих прямо...")

Я назад повернул

и погнал лошадей моих прямо,

Далеко, далеко

их пустил по великой дороге.

Я куда ни взгляну —

беспредельны просторы, бескрайни!

Всюду ветер восточный

колышет деревья и травы.

Я нигде не встречаю

того, что здесь ранее было, —

Как же можно хотеть,

чтоб движенье замедлила старость!

И цветенью и тлену

свое предназначено время.

Потому-то успех

огорчает неранним приходом.

Ни один человек

не подобен металлу и камню,

И не в силах никто

больше срока продлить себе годы.

Так нежданно, так вдруг

превращенье и нас постигает,

Только добрую славу

оставляя сокровищем вечным.

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975

Двенадцатое стихотворение ("Та стена на востоке высока и тянется долго...")

Та стена на востоке

высока и тянется долго,

Извивается в далях

неразрывным нигде заслоном.

И когда буйный ветер,

землю вверх взметая, поднялся,

Там осенние травы

разрослись и всё зеленеют.

Времена — все четыре —

за одним другое на смену,

И уже вечер года

с быстротой какой набегает!

В "Песнях", в "Соколе быстром",

есть избыток тяжкой печали,

А "Сверчок" в этих "Песнях"

удручает робостью духа.

Так не смыть ли заботы,

волю дав велениям сердца:

Для чего людям нужно

на себя накладывать путы...

В Янь-стране, да и в Чжао

очень много прекрасных женщин,

Среди них всех красивей —

светлолицая, словно яшма,

И она надевает

из тончайшего шелка платье,

И выходит к воротам,

чтоб разучивать "чистые песни".

Звуки струн и напевы

до чего ж у нее печальны!

Когда звуки тревожны,

знаю, сдвинуты струн подставки;

И в возвышенных чувствах

поправляю одежду чинно,

И, растроганный думой,

подхожу к певице несмело,

Про себя же мечтаю

быть в летящих ласточек паре,

Той, что глину приносит

для гнезда к госпоже под крышу!

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975

Тринадцатое стихотворение ("Я погнал колесницу из Восточных Верхних ворот...")

Я погнал колесницу

из Восточных Верхних ворот,

Вижу, много вдали

от предместья на север могил.

А над ними осины

как шумят, шелестят листвой.

Сосны и кипарисы

обступают широкий путь.

Под землею тела

в старину умерших людей,

Что сокрылись, сокрылись

в бесконечно длинную ночь

И почили во мгле

там, где желтые бьют ключи,

Где за тысячу лет

не восстал от сна ни один.

Как поток, как поток,

вечно движутся инь и ян,

Срок, отпущенный нам,

словно утренняя роса.

Человеческий век

промелькнет, как краткий приезд:

Долголетием плоть

не как камень или металл.

Десять тысяч годов

проводили один другой.

Ни мудрец, ни святой

не смогли тот век преступить.

Что ж до тех, кто "вкушал",

в ряд стремясь с бессмертными встать,

Им, скорее всего,

приносили снадобья смерти.

Так не лучше ли нам

наслаждаться славным вином,

Для одежды своей

никаких не жалеть шелков!

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975

Четырнадцатое стихотворение ("Все то, что ушло, отчуждается с каждым днем...")

Все то, что ушло,

отчуждается с каждым днем,

И то, что приходит,

роднее нам с каждым днем...

Шагнув за ворота

предместья, гляжу вперед

И только и вижу

холмы и надгробья в ряд.

А древних могилы

распаханы под поля,

Сосны и кипарисы

порублены на дрова.

И листья осин

здесь печальным ветром полны.

Шумит он, шумит,

убивая меня тоской.

Мне снова прийти бы

ко входу в родимый дом.

Я хочу возвратиться,

и нет предо мной дорог!

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975

Пятнадцатое стихотворение ("Человеческий век не вмещает и ста годов...")

Человеческий век

не вмещает и ста годов,

Но содержит всегда

он на тысячу лет забот.

Когда краток твой день

и досадно, что ночь длинна,

Почему бы тебе

со свечою не побродить?

Если радость пришла,

не теряй ее ни на миг;

Разве можешь ты знать,

что наступит будущий год!

Безрассудный глупец —

кто дрожит над своим добром.

Ожидает его

непочтительных внуков смех.

Как преданье гласит,

вечной жизни Цяо достиг.

Очень мало притом

на бессмертье надежд у нас.

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975

Шестнадцатое стихотворение ("Холодный, холодный уже вечереет год...")

Холодный, холодный

уже вечереет год.

Осенней цикады

печальней в сумерках крик.

И ветер прохладный

стремителен стал и жесток,

У того же, кто странствует,

зимней одежды нет.

Одеяло в узорах

отдал Деве с берега Ло,

С кем я ложе делила,

он давно расстался со мной.

Я сплю одиноко

всё множество долгих ночей,

И мне в сновиденьях

привиделся образ его.

В них добрый супруг,

помня прежних радостей дни,

Соизволил приехать,

мне в коляску взойти помог.

Хочу, говорил он,

я слушать чудесный смех,

Держа твою руку,

вернуться с тобой вдвоем...

Хотя он явился,

но это продлилось миг,

Да и не успел он

в покоях моих побыть...

Но ведь у меня

быстрых крыльев сокола нет.

Могу ль я за ним

вместе с ветром вослед лететь?

Ищу его взглядом,

чтоб сердце как-то унять.

С надеждою все же

так всматриваюсь я в даль,

И стою, вспоминаю,

терплю я разлуки боль.

Текут мои слезы,

заливая створки ворот.

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975, стр. 39

Семнадцатое стихотворение ("С приходом зимы наступила пора холодов...")

С приходом зимы

наступила пора холодов,

А северный ветер —

он пронизывает насквозь.

От многих печалей

узнала длину ночей,

Без устали глядя

на толпы небесных светил:

Три раза пять дней —

и сияет луны полный круг.

Четырежды пять —

"жаба" с "зайцем" идут на ущерб...

Однажды к нам гость

Из далеких прибыл краев

И передал мне

привезенное им письмо.

В начале письма —

как тоскует по мне давно,

И далее всё —

как мы долго в разлуке с ним.

Письмо положила

в рукав и ношу с собой.

Три года прошло,

а не стерлись эти слова...

Что сердце одно

любит преданно на всю жизнь,

Боюсь, господин,

неизвестно тебе о том.

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975, стр. 41

Восемнадцатое стихотворение ("Однажды к нам гость из далеких прибыл краев...")

Однажды к нам гость

из далеких прибыл краев

И передал мне

он узорчатой ткани кусок:

Меж нами легло

десять тысяч и больше ли,

Но давний мой друг

все же сердцем своим со мной.

В узоре чета

юань-ян, неразлучных птиц.

Из ткани скрою

одеяло "на радость двоим".

Его подобью

ватой — нитями вечной любви.

Его окаймлю

бахромой — неразрывностью уз.

Как взяли бы клей

и смешали с лаком в одно, —

Возможно ли их

после этого разделить!

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975, стр. 43

Девятнадцатое стихотворение ("Ясный месяц на небе — белый и яркий, яркий...")

Ясный месяц на небе —

белый и яркий, яркий —

Осветил в моей спальне

шелковый полог кровати.

И в тоске и печали

глаз я уже не смыкаю

И, накинув одежду,

не нахожу себе места...

У тебя на чужбине

хоть и бывает радость,

Ты бы все-таки лучше

в дом наш скорей вернулся.

Выхожу из покоев,

долго одна блуждаю:

О тоске моей мысли

разве кому перескажешь?..

И, вглядевшись в дорогу,

снова к себе возвращаюсь.

Тихо падая, слезы

платье мое орошают.

Источник: "Китайская классическая поэзия в переводах Л. Эйдлина", 1975, стр. 44

Цзя И (201-169 до н. э.)

Перевод: Адалис А.Е.

Ода о зловещей птице ("В году "дань-э", как начался четвертый месяц...")

В году "дань-э", как начался

Четвертый месяц и в права

Вступило лето, — день "гэн-цзы"

Померк, — влетела в дом сова...

На спинке кресла примостясь,

От лени двигалась едва...

Я, обернувшись, промолчал,

Но был, конечно, удивлен,

Взял книгу, стал по ней гадать, —

И мрачный вычитал закон:

"С прилетом дикой птицы в дом —

Хозяина из дома вон!"

Я разрешил себе спросить

У гостьи: мне теперь куда?

Предстанет счастье и успех,

Иль сторожит меня беда?

Быть может, скажет, утоплюсь?

Иль впереди сочтет года?

И птица, будто бы вздохнув,

Взмахнула крыльями в ответ:

"Сам в мыслях у меня читай,

У птицы дара речи нет".

Все в жизни движется, течет, —

Не счесть обманчивых примет!

Стремится времени поток

Вперед — не повернешь назад...

Рожден родивший форму дух

Из формы, формой он объят.

Упрятан в кокон мотылек,

И скрыт в бездонной бездне клад.

Беда? Ведь это же, пойми,

Опора счастья! Повезло?

Так вот в чем кроется беда!

Не разлучить добро и зло.

Что с княжеством могучим У?

Фу Ча привел его к беде.

Юэ свил в Хуэйцзи гнездо,

И вот Гоу Цзяня власть везде.

Ли Сы дошел до Цинь, добыл

Успех! Но люто был казнен.

Был каторжником Фу Юэ, —

Советником стал царским он.

Беда и счастье — ком тугой,

Веревка, свитая в клубок!

Ну, как судьбу судить? Конец —

Неведом, замысел — глубок.

Взбесившись, зло творит река.

Когда натянут слишком лук,

Стрела за цель перелетит, —

Жди, старясь, горестей и мук.

Пары проходят, но падут:

Был зной, так жди теперь дождей.

От равновесия небес

Круговращение вещей.

Заботы посылает рок,

Но не прибавит он ума.

Зло знает свой заветный час,

Судьба творит себя сама.

К тому же небо и земля —

Плавильный горн, очаг труда:

В нем уголь — силы "инь" и "ян",

Все вещи — медная руда.

Дух собирается в комок, —

И вновь рассеяться пора!

То жизнь и смерть — мир перемен.

Неисчерпаема игра!

Жизнь человеческая — миг.

Зачем цепляться? Ведь потом

В туман вернется вещество, —

И только! Что грустить о том?

Своекорыстна мелюзга,

Ценя себя, презрев других.

Широкодумны мудрецы, —

Нет невозможного для них!

К богатству жадный устремлен,

Сражаться доблестный горазд,

Тщеславный жизнь отдаст за власть,

Но скромный разве жизнь предаст?

Свободолюбцы — на восток,

На запад мечутся в беде,

Боясь цепей... Но кто велик,

Принадлежит себе везде!

Как пленник, взят за частокол —

У мира на цепи глупец!

Свободный все готов отдать

И слиться с "дао" наконец...

Колеблем жизнью, простачок

Любовь и ненависть хранит,

Но волей "дао" дышит тот,

Кто, не вкушая жизни, сыт!

Отрекшийся от знаний — прах,

Земля, — себя хоронит сам.

Пусть в безднах космоса — хаос,

Но "дао" царствует и там!

Река течет, плывет пловец...

Но вот преграда, — и судьбе

Вверяет он себя, застыв,