Человек войны

Глава 1

Осеннее утреннее небо было затянуто тучами, сквозь которые еле-еле пробивались солнечные лучи. Дождь моросил уже несколько часов и стекающиеся со всех сторон к мосту гусары, казаки и пехотинцы были грязные и промокшие до нитки. В их лицах уже почти не было эмоций, только усталость и покорность судьбе своей серостью и безысходностью гармонировали с серостью неба и реки. Отступление дивизии длилось уже несколько недель, хотя в последние дни оно всё более и более напоминало бегство. Хаотичное и паническое бегство. Мост через безвестную речушку, на котором и в былое время с трудом разъезжались два экипажа, просто не мог уместить всех людей и лошадей. Сейчас же он скрипел под тяжестью идущих и отдавался лёгкой неравномерной дрожью через обструганные и отполированные за долгие годы перила. Оба берега были гораздо выше моста и потому спускающиеся невольно бежали к нему скользя и падая по грязи, а добежав с разбегу наседали на передних. А уже перешедшие карабкались по склону вверх, срывались по той же грязи и скатываясь вниз задерживали тем самым задних. На самом мосту давка и столпотворение были такие, что в центре люди не шли сами, а перемещались увлекаемые толпой. Лошади беспрестанно наступали на ноги пешим, те в ответ били их в бока, чем придётся, но чаще всего прикладами. Гусары и казаки, вопреки обыкновению не вступались за боевых товарищей, поскольку один из всадников, затеявших ссору с солдатами, был попросту сброшен с моста, где и утонул. Его, конечно же, пытались спасти, и один человек даже сумел до него доплыть, но не справился с течением и был унесён рекой куда-то прочь.

Ротмистр Андрей Мешков вместе со своим другом и подчинённым юным корнетом Николаем Павловым ещё не переправились через мост. Они стояли у реки, молча наблюдая за толпой, в которой уже не было ни военного порядка, ни организованности регулярных частей. Разные рода войск смешались перед мостом, негромко переругиваясь и угрожая друг другу. Вот кучка из десяти солдат оттесняет раненого казака на гнедом коне, а вот флегматичный гусар с усталым видом, нехотя тычет в спину солдата пистолетом, требуя идти быстрее. У другого гусара, при спуске с крутого берега, упала лошадь и сломала ногу. Теперь он пытается перейти мост пешком, абсолютно не обращая внимания на свой заляпанный глиной при падении мундир.

«Не успеем, не успеем! – думал, глядя на это Мешков - французские уланы по времени должны быть тут, минут двадцать как. Мы не сможем дать им отпор, когда каждый старается только спастись сам, бросая раненых и наступая на упавших. Сколько нас тут ещё? Тысяча? Больше? Меньше? А люди по мосту еле движутся, будто каторжная партия кандальников. Эдак и до темна не управимся! Нужно их как-то ускорить. Как-то поторопить.»

- Николай Петрович! Голубчик! – обратился он к корнету – перебирайся-ка ты на ту сторону, да поищи господ офицеров с нашего эскадрона. Встаньте на выходе с моста, да разгоняйте всех вышедших в бока, чтобы они не толпились, пока смогут подняться вверх по прямой, а сразу расходились на несколько десятков аршин вширь – Мешков показал рукой на пустые склоны слева и справа от моста – тогда дело живее пойдёт, больше народа успеет переправиться.

- А Вы, Андрей Андреевич? Вы здесь остаётесь? – корнет с удивлением смотрел на старшего товарища.

- Я пока задержусь. Если сюда нагрянут уланы Бонапарте, то нужно организовать им хоть какой то отпор. Ну, с Богом! – и граф легонько толкнул здоровой рукой корнета в плечо.

Павлов сумел попасть на мост только со второй попытки, в первый раз его оттеснили вбок уже фактически от перил. Солдаты, некоторые из которых лично знали корнета и уважали его за человечность, в желании выжить, будто обезумевшие лезли под ноги лошади, лишь бы попасть на мост, почти весь настил которого уже покрывали трупы затоптанных. Ротмистр глядя на это размышлял о войне.

«Умирать за Родину. Во все века это было счастьем для воина. Но в чём же доблесть быть растоптанным собратьями? Или умереть с голоду, потому что провиант уже вторую неделю не подвозят? В чём польза стране от смерти этих оборванных, полубезумных людей? Почему они должны были уйти от дома и семьи за тысячи вёрст, чтобы умереть тут от тифа и дизентирии, не успев даже ни разу увидеть неприятеля? И почему я, понимающий всё это, продолжаю столько лет оставаться в войсках? Долг? Честь офицера? Или что-то ещё?»

На противоположном берегу несколько офицеров из знакомцев Павлова с нагайками в руках въехали в неиссякающий поток счастливцев, перешедших мост, и после непродолжительных перепалок сумели перенаправить людей в стороны от моста вдоль реки, как и предлагал Мешков. Практически тут же скорость движения по мосту возросла в несколько раз и берег, усеянный серыми шинелями и уже не менее серыми мундирами, зашевелился как живой, задвигался и устремился к спасению уже не так жестоко для раненных и слабых, но ещё всё так же неотвратимо для упавших.

«А что же заставляет офицеров неприятеля, милых сердцу французов, отложить книги и взять в руки оружие? Ведь только солдаты идут по приказу, а дворяне-офицеры так же вольны с выбором, как и мы. Но они выбрали придти сюда через пол Европы, чтобы убивать людей и жечь сёла. Почему же целая страна захотела столько крови, захотела убивать и грабить? Ведь если бы они этого не хотели, Бонапарте бы их никогда не смог убедить. И какая им польза или радость, от смерти того же Коленьки Павлова? Чем этот семнадцатилетний мальчишка так разозлил всю Францию, что их полумиллионная армия пришла сюда, чтобы его убить?» - такие мысли витали в голове графа. Отвлёкшись на них, Андрей даже забыл, что промок и продрог. Неожиданно с этого же берега, значительно правее того места, где стоял ротмистр, раздалось несколько хлопков и в небо взметнулись белые облачка дыма из установленных на берегу пушек. Три ядра легли в толпу около моста, два других перелетели и с шипением упали в реку. Раздались крики раненных и испуганное ржание лошадей, но почти сразу же всё стихло, и человеческий поток ускорясь поглотил умирающих, втаптывая их в грязь, чтобы успеть спастись самим. Места попадания ядер теперь выделялись лишь тем, что люди там шли чуть выше, наступая на тела погибших, как на небольшие бугорки. Давка на мосту возрастала, хоть гусары на том берегу и присоединились к товарищам, но обезумивших от животного страха людей становилось всё тяжелее и тяжелее направлять. Уже никому не было дела до чьих-то оторванных рук и хрипов из-под ног. Сочувствие есть в любом человеческом коллективе, кроме толпы. Толпа всегда беспощадна.

- Так вот почему так долго нет улан, они же рысью на подводах перекинули сюда орудия, и так будут лупить из них по людям, как папенька теперь на озере по стаям гусей! – не громко проговорил Андрей. В этот момент следующий залп из орудий достиг моста и проделал в левой его части изрядную дыру, куда тут же упало несколько человек. Паника усиливалась. Андрей окинул взглядом берег и, поняв, что конной или пешей атаки не предвидится, а солдаты неприятеля ограничиваются лишь ролью зрителей расстрела, поспешил переправиться. Иначе разрушением моста дверца мышеловки захлопнется окончательно, оставив всех находящихся на этом берегу, на верную и мучительную смерть.

«Эх, дать бы по ним ответным залпом, но где теперь наша батарея, ни знает уже никто. Возможно, что сейчас по нам стреляют из наших же пушек… Когда у армии есть сразу три главнокомандующих, у армии нет ни одного главнокомандующего. Да и сбежали господа генералы вместе со штабами раньше остального войска. Коли бы не сбежали, может, и паники такой бы не было. Но верно у них другая родина и тут, на этом дырявом мосту, её защищать не нужно.»

Рыжий жеребец Андрея шарахнулся в сторону от просвистевшей над головой гранаты и с чавканьем наступил на чью-то разорванную грудь. Граф качнулся в седле и зацепился раненой рукой за луку седла. Придержав испуганное животное, он вновь погрузился в размышления.

«Первый бой всегда незабываем. Первый бой как первая любовь, запоминается на всю жизнь. Время в нём замирает и растягивается, будто сжатая пружина в каком-то дьявольском механизме. Ты скачешь, стреляешь или машешь саблей, кричишь что-то смелое, а рядом скачут твои друзья и при виде этих лихих молодцов твоё сердце наполняется отвагой. Но вот проходит время и падает один из них, ещё время и лошадь под вторым, время и где-то исчезает третий! Ты продолжаешь скакать дальше, но уже молча. Ты чувствуешь время, оно становится вязкое, как желе. Его прошло уже так много, полчаса или час. Но это лишь кажется тебе, на самом деле прошло лишь десять минут. Время растянулось и замерло. А вот и неприятель. Ты был бы рад, если бы он был трёхголовым монстром, или каким-нибудь вампиром, либо оборотнем. Тогда бы всё было предельно и просто: он монстр и его нужно уничтожить. Но вот вы съезжаетесь ближе, и ты видишь, что он не монстр, а человек, и даже чем-то похож на твоего соседа или друга детства. И ты впадаешь в растерянность, да и он тоже, ведь в его представлении, это ты должен быть трёхголовым. Но вы оба люди, примерно одного возраста, возможно, что одних интересов и даже в другой ситуации могли бы подружиться, но не сейчас. Сейчас один из вас должен убить другого, чтобы выполнить чью-то чужую волю. Вы начинаете рубиться. И тут уже минуты текут по-другому, тут уже время ускоряется, как сжатая прежде, но отпущенная сейчас пружина и вмещает в себя столько событий, сколько порой не уместиться и в целую жизнь. Но проходит ещё несколько боёв, и ты начинаешь чувствовать время по-обычному, привыкаешь к смерти рядом, и уже смерть как таковая не является для тебя чем-то необычным. В этом то и есть разница между Павловым и мной. Для него этот день растянется на жизнь, для меня просто пройдёт, если Бог сподобит выжить.» - с этими мыслями граф заехал на мост, обогнул дыру в настиле вместе с другими людьми по краю противоположной стороны и присоединился к другим офицерам своего эскадрона, подгоняющим спускающихся с моста людей. Французы, хоть и не прекращали стрельбу, но больше ни разу не попали в мост, потому хоть и изрядно поубивали на берегу, но всё-таки большая часть солдат и офицеров спаслась. Спасённые отправились в расположенные невдалеке деревни: в Калиновку - пехотинцы и в Смолкино - гусары и казаки. Чтобы выиграть время на отдых и дальнейшее отступление, мост у реки был взорван вместе с самыми отчаянными уланами врага.

Оставив дозорных, гусары поехали на ночлег.

Деревня располагалась в десятке вёрст от моста и представляла собой довольно жуткое зрелище. Несколько тысяч человек, пройдя через неё, уничтожили практически под корень всё то, что ещё сутки назад называлось остатками крестьянского быта. Остатками, потому что бОльшая часть крестьян, собрав свой нехитрый скарб, на прошлой неделе двинулась в сторону Москвы, «которую-то уж точно хранцузу не сдадуть». Отступающие солдаты особо не мародёрничали, но просто забирали всё съестное из домов с собой или тут же его варили и ели. Так что первоначально решившие остаться люди, чтобы не оказаться лицом к лицу с голодной смертью, увязались в тыл, вслед за бегущими войсками. В деревне осталось от силы десять – пятнадцать человек.

Митька, собственный денщик графа, куда-то запропал, а может быть и погиб. Потому варить что-нибудь и из чего-нибудь пришлось денщику Павлова Еремею. Это был ещё не старый, но уже грузный донской казак, немногословный, надёжный и безотказный, как его сабля. Хоть изба, где остановились Андрей и Николай, и стояла открытой настежь и была уже ни раз обследована на предмет запасов провизии, так что в ней остались только двери и лавки, но за печкой и в пристроенном сзади дома амбаре казак нашёл понемногу разных круп. Из них, растопив печь, он и приготовил поздний ужин для господ офицеров и себя. Ароматная смесь каш обжигала рот и вызывала сладкий спазм в желудке от предчувствия великого пира. Трое мужчин молча и сосредоточено орудовали ложками в котелке, забыв про разницу сословий и социальных статусов. В это время с негромким скрипом открылась дверь, заставив заплясать огонёк свечи, отчего по стенам и потолку тут же поползли причудливой формы тени и в избу робко заглянул чумазый ребёнок лет четырёх – пяти. Едоки замерли и уставились на вошедшего, тот же в свою очередь внимательно осмотрел сидящих у стола, глянул вглубь избы, вздохнул и вышел обратно в сени, медленно прикрыв за собой скрипучую дверь. Мужчины переглянулись.

- Еремей! Верни его. – распорядился граф и денщик, промокнув тыльной стороной ладони усы и бороду вышел из-за стола. Через четверть часа, доев кашу уже вчетвером, Андрей выяснил у ребёнка, что он сын хозяев этой избы, который нечаянно отбился от повозки родителей, когда они проезжали поджигаемую жителями Калиновку и вернулся в отчий дом пешком. По его словам, люди, видя что Калиновка горит, шли куда-то дальше.

- На тракт. – предположил Еремей – по тракту до города рукой подать, а там и еда и ночлег. Больше некуда. А Калиновку, знать, местные подпалили, чтобы никому не досталась…

Ротмистр раскурил трубку и задумался. На сытый желудок и в тёплой сухой одежде мысли текли спокойнее.

«Каждая война освободительная для тех, кто в ней участвует. И каждая сторона сама для себя решает, от кого и отчего она себя освобождает и в чём заключается эта свобода. Вот взять меня. Я освобождаю свою Родину от захватчиков, мародёров и убийц. Французы же считают, что защищают свою от потенциально агрессивного соседа. Каждый считает, что он прав. Сейчас удача на их стороне, но когда чаша народного гнева переполнится, и когда весь народ встанет на защиту страны, мы их переборем. И по-другому быть не может, но что же будет когда наши войска войдут во Францию? Что будут делать они? Правильно, тоже самое. Мы и сейчас уже убиваем и мародёрствуем, но пока только своих. Именно поэтому крестьяне сожгли Калиновку, чтобы она не досталась никакому врагу. Никакому. Ни нам, ни тем. А по сути, сейчас мы лишь соревнуемся с французами за право убить этого мальчишку и тысячи ему подобных. Или его застрелит Бонапарте, или заморим голодом мы. Так банально. И к чёрту все размышления о высшем долге воина, если я не могу спасти от верной смерти этого мальца и не сегодня так завтра, сам отправлю умирать Павлова, тоже ещё мальчишку, только взрослее! Всё пустая патетика, всё! Я же знаю, что этим детям предстоит мучительная смерть, и не знаю как этому помешать. Не знаю! Потому что я не умею спасать, дожив до двадцати пяти лет, я умею только убивать!»

Неожиданно дверь распахнулась, и в неё вбежал один из оставленных у реки дозорных.

- Ваше благородие! Ваше благородие! Французы мост строят! – тяжело дыша, проговорил он.

- Конечно, строят. Он им нужен как воздух! Думаю, неделя точно у нас в запасе есть. Как раз оправиться от урона и заново укомплектоваться хватит – рассудительно заметил Мешков.

- Нет, господин ротмистр! – замотал головой дозорный. Он был из пехоты, но его сослуживцы уже давно ушли вперёд – Нет! Они хитрят. Вяжут лодки меж собой, а поверх кладут доски. По ширине вдвое против старого моста будет!

- Так что же их течением то не сносит? – с лавки от печи подал голос Еремей.

- А они лодки то, к сваям моста привязывают!

- Как думаешь, сколько у нас есть времени? – спросил у дозорного граф.

- Часа три – четыре, с такой то скоростью.

- Плохо. Если мы их на реке не задержим, они догонят и весь корпус уничтожат за сутки. А людей у нас тут сейчас всего ничего. Те, кто от нас в Калиновку пошёл, наткнулись там на пепелище и дальше пошли. Тут по сути только наш эскадрон и остался. – размышлял вслух Мешков.

- Мне уж сказывали. Так я потому-то именно к Вам и прибёг.

- Значит, нужно любой ценой помешать им строить мост. Чем дольше, тем лучше! – неожиданно взгляд графа прояснился, будто он нашёл ответ на какой-то давно его мучивший вопрос.

- Знаю! Павлов! У Вас есть перо, чернила и бумага?

- Есть – ответил молчавший до этого корнет – Еремей! Выдай Андрею Андреевичу, что он просит!

Когда Еремей поставил канцелярские приборы перед графом, тот поднял глаза на денщика и скомандовал ровным твёрдым голосом:

- Беги, буди всех. Выступаем немедленно. – и быстро набросал что-то размашистым неровным почерком на листе, дождался пока чернила подсохнут и запечатал. После чего подал письмо Павлову и распорядился:

- Догони, Николай Петрович, штаб и письмо отдай лично князю. Да, и мальца – он кивнул на лежащего на полатях ребёнка – прихвати с собой, нечего ему тут одному в избе оставаться.

Корнет попробовал спорить:

- Андрей Андреевич! А может, кого-нибудь другого пошлёте с письмом? Я хочу поучаствовать в настоящем бою! Я же… - но граф его тут же перебил.

- Это приказ, любезнейший Николай Петрович! Соблаговолите выполнять! – с этими словами Мешков вышел из избы на улицу. Лагерь просыпался, возвращаясь к своей обычной жизни, к мелкому и повседневному. Кто-то уже пил чай с сухарями, кто-то уже седлал коня, а кто-то ещё сушил у костра свою промокшую за день одежду. Многие понимали, что бой предстоит последний, но никакой торжественности вокруг не наблюдалось. «Врут книжки!» - улыбнулся Андрей.

Прошедший днём дождь подарил ночному воздуху прохладу и свежесть с неповторимым ароматом луговых трав. Пожевав травинку, граф поднял голову вверх и посмотрел на сияющую луну, которая освещала лагерь ровным мягким светом. На небе не было ни одной тучки, всё было ясно и просто. А над головой была манящая, чистая и вечная, иссиня-чёрная бесконечность.

Эпилог.

Князь, прервавший утренние водные процедуры ради срочного донесения, внимательно выслушал Павлова и на два раза перечитал письмо. Хмыкнул и со словами: - Ознакомьтесь, милостивый государь! – протянул его корнету.

«Ваше Сиятельство!

Мною, как завершающим отступление был выполнен Ваш приказ о подрыве моста. Но неприятель спешно наводит понтонную переправу, используя оставшиеся сваи. Что лишает корпус необходимого времени на рокировку. Остаюсь со своим эскадроном и небольшими силами казаков сдерживать неприятеля до последнего. Думаю, что продержимся мы до обеда, не более того.

Прошу Вас переправить привезённого корнетом Павловым ребёнка в имение к моему отцу. Прошу Ваше Сиятельство поручить это Павлову.

Остаюсь искренне Ваш друг, граф А.А.Мешков.»

- Ну-с! Прочли? Молитесь о памяти Андрея Андреевича! Он Вам жизнь спас, золотой был человек… Так его отцу и скажите!