Черепаший галоп или Титановые звезды маршала Каманина

В ноябре 1964 года Генеральный Конструктор Сергей Павлович Королев получил окончательный вердикт конструкторов – разрабатываемая в рамках советской лунной программы суперракета «Н-1» с грузоподъемностью 75 тонн на низкую околоземную орбиту не в состоянии решить задачу экспедиции на Луну в один пуск. Как затем писал Черток в своем труде «Ракеты и люди», Королев выглядел крайне обескураженным.

Тем более, что вновь избранный Генсеком КПСС Брежнев в порядке своеобразной инвентаризации назначил доклад по советской лунной программе на начало декабря.

В КБ было спущено указание: срочно пересмотреть конструкцию ракеты с целью увеличения ПН до 95 -100 тонн. Черновые расчеты были сделаны в кратчайшие сроки. Однако случилось непредвиденное.

Выслушав докладчика, увлеченно повествующего о переходе космонавта из лунного орбитального корабля в посадочный модуль и обратно через открытый космос, Брежнев повел своими уже знаменитыми бровями и заметил: «Напоминает цирк. Хм… Сергей Павлович, а что там планируют американцы? Такую же акробатику?»

Со времен Сталина не прошло и 12 лет и привычка втирать очки (особенно по важным вопросам) еще не успела распространиться. А сухое изложение известных к тому времени фактов о программе «Аполло» прозвучали поразительным контрастом. Не в пользу СССР, что характерно.

После чего из-под нависших бровей прозвучал сакраментальный вопрос: «А почему?»

Это напоминало прорыв плотины. Отсутствие мощных двигателей, неразвитость электроники, отсутствие стендовой базы – все эти частные факты, конечно, прозвучали – но главным было не это. В советской лунной – и вообще космической – программе царил БАРДАК. Три проекта суперракет – Королевская Н-1, Челомеевская УР-700, Янгелевская Р-56, два отдельных проекта по облету Луны на УР-500 (ныне более известной как «Протон» – и по собственно посадке… И все эти дублировавшие друг друга направления финансировались, что размазывало и без того невеликий по сравнению с США «лунный» бюджет.

Вопрос «А что там у американцев?» прозвучал опять. Выяснилось, что имел место забавнейший парадокс – во вполне себе капиталистических Штатах финансирование осуществлялось согласно единому утвержденному Конгрессом правительственному плану, а в плановом СССР деньги выделялись тому, кто первым откроет дверь. Второму и третьему, впрочем, тоже выделялись.

После второго бровастого «А почему?» у Королева прихватило сердце. Но инфаркта удалось избежать.

На совещании Правительства СССР в январе 1965-го было принято решение о реорганизации космической отрасли. По историческому образцу Главсевморпути было создано Главное Управление Космических Исследования – Главкосмос. Профильные министерства выступали как контракторы и исполнители. Однако возникла серьезнейшая проблема. Отношения ведущих Главных к тому времени, мягко говоря, были весьма непростыми. Сцена с участием Королева, Глушко и Челомея на совещании Главных в конце января впечатлила даже куратора вопроса – Первого Зама Предсовмина Д.Ф.Устинова, привыкшего в Политбюро ко многому. Стало ясно, что если кого-то из них назначить начальником Главкосмоса, КБ конкурентов ждут поток и разорение.

В результате вопрос был решен просто – «так не доставайся же ты никому» – на Главкосмос был поставлен генерал-полковник Н.П.Каманин – полярный летчик, один из первой семерки Героев Советского Союза, начальник Центра подготовки космонавтов, заместитель Главкома ВВС по космосу. С намеком, что маршальские звезды генерал-полковника лежат на Луне.

Королев, имевший веские основания считать место своим, был взбешен. Однако состояние дел в его собственном проекте, в отличие от 57–61 годов года не позволяло переть танком – то, что в датском королевстве (королёвстве) неладно, стало очевидно уже всем.

Работы по программе Н-1/Л-3 были заморожены, по УР-500/Л-1 (облет Луны без выхода на орбиту) еще велись. Советская разведка рыла землю носом, и вскоре стало ясно – при любых разумных (а хоть бы и неразумных, но возможных) затратах опередить астронавтов на Луне не удастся. Создать ракету нужной грузоподъемности раньше, чем в 70–71 году не представлялось возможным.

К тому же, перед ракетно-космической отраслью страны стояли и более насущные проблемы – следовало озаботиться достижением реального, а не декларативного ракетно-ядерного паритета, наладить работу космической фоторазведки и связи, военные требовали боевых станций на орбите.

Апрельский доклад Каманина Политбюро был обескураживающим (в том числе и для него самого – маршальские звезды манили), но содержал худо-бедно приемлемый выход – в пилотируемой космонавтике ограничиться освоением околоземной орбиты в целях обороны и народного хозяйства, оставив лишь облет Луны по схеме Л-1. Часть снятых с проекта Л-3 средств – перебросить на автоматические исследования с помощью самодвижущихся лунных лабораторий. Доставку лунного грунта также предлагалось осуществить посредством автоматических миссий. При увеличении финансирования КБ Челомея, Пилюгина и Бабакина (и запрещении Челомею тратиться на монстроидальную УР-700) шансы опередить американцев хотя бы таким образом резко возрастали.

Королеву было предложено сконцентрироваться на новом орбитальном пилотируемом корабле, благо программа «Восходов» подходила к завершению, а тема «Север» (будущий «Союз») развивалась успешно. Тему «Е-6» (мягкая посадка на Луну) также передали КБ Лавочкина.

Тема носителя сверхбольшой грузоподъемности должна была стать темой отдельного заседания коллегии Главкосмоса – такой носитель нужен был не только для Луны, но и для военных.

… «Это маленький шаг для одного человека, но огромный скачок для всего человечества!» – ЦТ СССР продлило свои передачи на глубокую ночь специально для трансляции прямого репортажа о высадке американцев на Луну. Живая картинка шла не очень долго, ее сменили другие кадры. В лаборатории ГЕОХИ очень похожие на космонавтов в своих «чистотных» скафандрах ученые рассматривали пробирки и лоточки с серым порошком. «Луна-15» то ли наткнулась на незапланированную горку, то ли при выдаче тормозного импульса взорвался двигатель – но ее сестренка за номером 16 таки доставила сто грамм реголита еще месяц назад. Теперь советские дикторы выражали надежду, что полеты американцев внесут свой дополнительный вклад в основанную советскими учеными селенологию. Во благо всего прогрессивного человечества, а как же.

В Овальном кабинете Джонсон шепотом материл Стаффорда. Ну что ему стоило пойти на нарушение инструкций и сесть на Аполло-10 в мае! А теперь впечатления от посадки Армстронга были смазаны успехом советского робота. Нет, конечно, понимающие люди могли оценить разницу – одно дело сотня грамм пыли, а совсем другое – следы ботинок в той самой пыли. Но публике-то не объяснишь, какого черта мы вбухиваем миллиарды и рискуем жизнью наших парней, когда большевики достигают той же (ну почти) цели раньше, дешевле и без риска.

Кроме того – сейчас уже в сторону красной планеты летели еще два русских робота – «Марс-2» и «Марс-3». А их дальние родственники – «летающие телеграфные столбы» сейчас рвали на части тела славных американских ребят во Вьетнаме.

Истерия по поводу русских автоматов достигла предела. Конгресс требовал крови. Шон Коннери – агент 007 – с трудом загнал жуткого русского киборга по имени Иван Пьотр под гидравлический пресс. Фильм с названием «Терминатор» собрал полные залы.

Тем временем разведка приносила новые сведения. Под Москвой, рядом со станцией Крюково, строился новый город Зеленоград. Судя по всему, русские решили серьезно вложиться в электронику.

В Самаре КБ Кузнецова продолжало ковыряться с двигателем НК-15 (или его наследником), несмотря на то, что ракета, для которой он создавался, была, без сомнения, похоронена – циклопические ямы под Тюратамом так и оставались ямами.

Новые стыковочные узлы русских уже обеспечивали герметичное соединение и проход. Более того, русские производили стыковку автоматически – за последний год они запустили 5 пар беспилотных кораблей. 4 пары успешно состыковались.

Вообще, после гибели Комарова русские стали осторожнее – они по-прежнему не жалели ракет, добиваясь надежности методом «настрела». Пилотируемые запуски были редкими. Пока?

Тем временем в советской космической программе подковерные схватки уступили место подводным течениям – Каманин, старой школы человек, по мнению некоторых – солдафон – хватку не потерял и местоположение своих маршальских звезд помнил четко. Параллельные разработки отсекались на стадии эскизного проекта. За гибель Комарова и провал темы по переконструированию Н-1 вылетел в начальники серийного завода сменивший было покойного Королева Мишин.

Дорвавшегося-таки до вожделенного места Глушко Каманин осадил в одно касание. Делать надо было не то, что нравилось Глушко, а то, что было нужно стране. В конце концов, серийных заводов в стране мно-ого…

А то, что было нужно стране, определялось в течение всего 65 и половины 66 года.

Первую строчку, как водится, заняли военные: «Тетенька, дай водички попить, а то так жрать хотца, что переночевать не с кем». Значит, разведка, связь, спутники-истребители – ну и станция – эдакий разведывательно-командный пункт рулить всем этим богачеством.

Связисты вписались отдельной строчкой – им очень хотелось на геостационар. А «каменный цветок» легче 5–6 тонн «чистыми» пока не выходил никак. А лучше – 7–8.

Ну и «Луна, Марс, далее везде» – в конце списка, побочно.

В общем, на совещании в сентябре 67-го были сформулированы требования к новой РКС – выводимая масса на низкую орбиту – 50–60 тонн, к Луне и планетам – не менее 14 (определялось массой «Союза»), на геостационар – тонн 7–8. Янгеля от конкурса отсекли – было еще дофига работ по БР. Остались Челомей и Глушко.

Положение Глушко было хуже губернаторского – все его наработки, в том числе по 600-тонному двигателю на АТ-НДМГ остались у недавнего партнера а ныне конкурента. К керосин-кислороду душа не лежала, причем по вполне объективным причинам – так и не побежденные высокочастотные колебания в КС не позволяли поднять тягу керосинки выше 170–200 тонн. Причем в директора серийного завода хотелось не очень. Однако же выход был, причем был он буквально на виду.

После совещания в Самаре со своими недавними врагами, а ныне, вынужденно, коллегами, Глушко вылетел в Подлипки. КБ Кузнецова старых обид решило не припоминать. НК-15 было решено дорабатывать, а на его базе создать еще два движка – двухкамерный НК-215 и 4-камерный НК-415.

Здраво рассудив, что военным и связистам сколько на орбиту не закинь – все мало, Глушко решил плясать все-таки от Луны, хотя и втихомолку. Данные по американской программе и наработки по Л3 давали необходимую массу посадочного модуля на лунной орбите около 14 тонн. При этом при использовании вполне обычных керосиновых движков с вакуумным соплом масса на низкой околоземной орбите получалась порядка 58 тонн. В пределах задания.

У Челомея считать, что характерно, тоже умели. В результате представленные в январе 68-го на комиссию Главкосмоса проекты подозрительно напоминали друг друга. 5 «сосисок» 4-метрового диаметра «крестом», третья ступень сверху. В боковых «сосисках» – 600-тонники, в центре – 300. Разница была в топливе и движках. Челомеевцы использовали гептил и тетроксид азота, ОКБ-1 – керосин-кислород. У челомеевцев в боковушках стояли глушковские монстры РД-270, в центре – испытанные протоновские РД-253, 2 штуки. У ОКБ-1 – кузнецовские четырехкамерники по бокам и двухкамерник в центре. «У дураков мысли сходятся» – пробурчал про себя Каманин.

Рубились более цивилизованно, чем еще три года назад. Характеристики ракет были практически одинаковыми. Все блоки вписывались в железнодорожный габарит, все делались на освоенной оснастке. Все решил вопрос гептила – мощностей химзаводов не хватало, учитывая стремительно разворачивающиеся количественно РВСН.

Тему без особых затей обозвали «Н-2» – «чтоб никто не догадался». На базе кузнецовских движков планировалось целое семейство:

Младший его представитель – «Н-20», со взлетной массой 200 тонн, на первой ступени имел двухкамерный «НК-215», на второй – тоже кузнецовский, НК-9В с тягой 40 тонн. На орбиту выводилось порядка 4 тонн. Эта ниша была прочно оккупирована «Востоком» и посему такой носитель рассматривался как малообязательная опция.

А вот «Н-21» вдвое большего стартового веса, с «НК-415» на первой ступени и парой «НК-9В» на второй был интереснее. Масса выводимого груза должна была составить 10 тонн, что было уже значительно больше «Союза». При этом количество турбонасосов было 3 против 6 «Союзовских», а количество камер сгорания (без учета рулевых) уменьшалось аж в 4 раза – 6 против 24. Конечно, кузнецовские двигатели были больше и дороже – но стоимость ракеты при серийном производстве обещала быть ненамного выше «Семерки». Массовое совершенство было достаточно высоким – первая ступень на 270 тонн керосина и кислорода имела сухой вес 20 тонн, вторая, на 90 тонн, весила 8.

Следующий носитель в гамме, «Н-23» выглядел как удар под дых Челомею. Два боковых блока, в большой степени унифицированных с первой ступенью «Двадцать первой» – и центральный блок тех же габаритов с двухкамерным «НК-215». Двигатели центрального блока, как и на «Семерках», работали с самого старта, но к моменту отделения ускорителей в ЦБ оставалась еще половина заправки топлива. При стартовом весе 1000 тонн ПН предполагалась порядка тридцати тонн – в полтора с копейками раза больше, чем у тогдашнего «Протона».

А вот со старшей моделью в линейке возникли проблемы. Перегрузки, тяговооруженность по ступеням и прочие параметры «не бились». Признак «Н-1» заглядывал в окна и незримо шлялся по коридорам и курилкам ОКБ. Челомей опять показал краешек папочки со своим проектом, однако старый полярный летчик Каманин знал твердо – приняв решение – исполняй, метания до добра не доводят. В результате на ЦБ тяжелого варианта появился четырехкамерный «НК-415», двухкамерную версию за малой востребованностью отложили в шкаф, а на ЦБ тридцатитонника решили ставить два «НК-15» той же общей тягой. Центральный блок потолстел до пяти с половиной метров и перестал вписываться как в железнодорожный габарит, так и в планировавшийся универсальный стартовый комплекс. Ну, «не очень-то и хотелось» ©.

Зато выводимый на орбиту груз подскочил аж до 68 тонн. Военные издали восторженный вопль и с удовольствием выдали пару мясищевских стратегов для переоборудования в целях перевозки негабаритного ЦБ. КБТМ плевалось – вместо одного универсального старта приходилось городить три – для легкого, среднего и тяжелого вариантов.

Отработку решили начать с моноблока. 11 апреля 68-го (;-) – родился некто SerB), всего через 3 месяца после утверждения ЭП, основная документация на «Н-21» была утверждена. Благо к тому времени опыт проектирования систем такой размерности был уже богатейший. Опытный старт, совмещенный с испытательным стендом решили строить в Плесецке – подальше от любопытных глаз супостата. Тем более, что основной ПН предполагались разведспутники на солнечно-синхронную орбиту. Супостат работы засек, но не впечатлился. Аналитики предположили, что старт предназначен для «Протона», на чем сердце и успокоилось.

Самара, хотя и не испытывала недостатков в деньгах и фондах, тормозила с движком. Сказывалось отсутствие опыта. Первый экземпляр четырехкамерного «НК-415» поставили на стенд в конце 68-го. Приемлемого уровня надежности, однако, удалось достичь только к маю следующего года. Миссия «Аполло-11» погрузила всю космическую отрасль СССР в уныние, если бы не Челомей с Бабакиным, получившие лунный грунт месяцем ранее, дело вообще было бы швах. Первый старт нового носителя назначили на август. Он состоялся и завершился пожаром двигателя и взрывом на 68 секунде полета.

Вторая попытка, месяц спустя, закончилась еще большей неприятностью. Двигатель отрубился прямо на старте, ракета провалилась в отверстие газоотводного лотка и взорвалась внизу. Подброшенная взрывом бетонная плита упала в 20 метрах за командным бункером.

Стало ясно, что двигатели «НК» не соответствуют требованиям по надежности. Челомей опять прошелся по коридорам с папочкой, однако Каманин предпочел серьезно поговорить с двигателистами и Глушко. В результате было принято решение пересмотреть требования к двигателям по надежности и, соответственно, их конструкцию. Требования к ресурсу устанавливались невиданные – 600 секунд непрерывной работы. Каждый серийный двигатель после изготовления должен был отработать на стенде 240 секунд и только после переборки и диагностики мог был отправлен заказчику. Новые двигатели получили новые имена – НК-33 и НК-433 соответственно. Двигатели были готовы почти одновременно – к марту 70-го. Первый же экземпляр тридцать третьего отработал тестовый прогон, был перебран, вновь поставлен на стенд… и отработал 862 секунды до разрушения. Четырехкамерный после подобной процедуры выдержал 723 секунды. Вплоть до декабря 93-го ни одной аварии РН по вине двигателей этого семейства не произошло. Видимо, лимит неудач был выбран.

Первый успешный старт «двадцать первой» (естественно, ее быстро переименовали в «очко») состоялся 29 апреля 1970 года. Второй и третий – в течение месяца. Опыт разработки стартовых комплексов позволил сократить цикл подготовки до недели.

К этому времени в конструкцию тяжелого варианта внесли дополнительные изменения – ускорители ставили парами с углом 60 градусов внутри пары – освободили место для навески в дальнейшем еще двух. Чуть ли не дивизия инженерных войск копалась на недостроенных стартах «Н-1» на Байконуре. Еще дивизия строила по 2 старта для легкого и среднего варианта.

Тем временем Челомей, так и не допущенный до «большой» лунной темы, брал реванш в других областях. После майского «гола престижа» «Луны-16» Бабакин и Лавочкин разогнались не на шутку. Челомей обеспечивал вывод автоматов на отлетные траектории и присматривался к геостационару. В 69 году были запущены 12 «протонов» – 2 к Марсу, 4 – к Луне, 3 – с безликими «Космосами», которым вместо номеров вполне можно было бы навесить погоны, и 2 – с «Космосами» «постфактум» – добрая советская традиция маскировать неудачные запуски за завесой секретности. Еще одна ракета взорвалась на участке выведения.

Спускаемые аппараты «Марсов» достигли поверхности, но «Марс-2» замолчал сразу, а «Марс-3» за 20 секунд активной работы успел передать несколько строк панорамы, разобрать что-либо на которых, впрочем, было нереально.

А на Луне за успехом «Луны-16» последовал еще один успех. В ноябре того же года «Луна-17» доставила на поверхность самоходную лабораторию – «Луноход». Восьмиколесная кастрюлька ползала по поверхности, транслировала лунные пейзажи и данные о свойствах лунного грунта, магнитного поля и так далее. Машинка отработала почти год и очень нравилась детям и членам Политбюро. И даже авария «Луны-18» не испортила им предновогоднего настроения. А вот Каманину ситуация нравилась не очень. На 12 запусков – всего 4 («Луна-16, „Луноход“ и два военных „Космоса“) безусловных успеха. Еще два успеха условных („Марс-3“ и третий вояка). Т. е. процентов сорок. И минимум в половине случаев подводила электроника. Наука – ладно, а ну война?

После совещаний с Устиновым электронщики были отданы Каманину на растерзание. Военная приемка мало того, что зверствовала, так еще и вводила в КБ и на производстве свои армейские порядки. Разработка, производство и контроль качества регламентировались так, что устав гарнизонной и караульной службы казался милой сказочкой для детского чтения. Взращенные на „Понедельнике“ „не просто программисты, а хорошие программисты“, равно как и магистры-электронщики, плакали горючими слезами, материли „сапогов“, пищали, но тащили. Советские микросхемы оставались самыми большими микросхемами в мире но, по крайней мере, перестали выходить из строя, когда им заблагорассудится. Более того, не столь возвышенные рода и виды вооруженных сил решили, что пусть у них труба пониже и дым пожиже – но сами они ничуть не хуже. И приняли тот же стандарт. От такого огорчения у некоторых магистров на ушах начала проклевываться шерсть, но основная масса сдюжила. Переломным моментом оказался 71 год. Когда из четверки „Марсов“ отработал программу только „Марс-5“, передавший с орбиты снимки марсианской поверхности, а остальные либо промазали, либо сдохли, в Воронеже устроили генеральную репетицию очередного 37 года. Посадили только одного (помимо раздолбайства раскопали нецелевое использование средств), но количество высокопоставленных пенсионеров резко возросло.

Впрочем, у Челомея была своя поляна. Освобожденный от участия в создании тяжелой РН и имея приемлемый по грузоподъемности „Протон“, он бросил все силы КБ на создание орбитальной станции „Алмаз“. На долговременной станции предполагалось отрабатывать системы космической разведки, целеуказания и оружия „Космос-Космос“ и „Космос-Земля“. Запуск планировался на конец 69 года, но возникли существенные трудности.

Положение с надеждой и опорой всей советской пилотируемой программы – кораблем „Союз“ и его родственниками (ЛОК, Л-1, военным „Союз-IV“) было отвратительным. После гибели Комарова выяснилось, что как на СА „Союза“, так и на СА Л1 парашюты выходят максимум в 30 % случаев. Пилотируемые полеты были приостановлены на полтора года.

С отработкой стыковки, несмотря на внешне приемлемое состояние дел, тоже не все ладилось. Две автоматические стыковки в этот период были удачными лишь частично (впрочем, об этом знал ограниченный круг лиц) – механический захват произошел, но стягивание и электрический контакт оставались невозможными. Что уж говорить о герметичном переходе. В мае 68-го Береговой вообще не смог состыковаться, на этот раз уже вручную. Это была просто какая-то феерия – навигационные огни на пассивном корабле „Союз-2“ были перепутаны местами, датчик астроориентации не астроориентировал, а топлива в баках двигателей ориентации хватало на одну-две попытки.

Такая ситуация ставила программу „Алмаз“ на грань срыва. И Челомей-таки пробил передачу темы стыковки ему, хотя все поползновения по закрытию темы „Союза“ и перехода к его проекту пилотируемого транспортного корабля были в очередной раз пресечены. Не в силах повлиять на ОКБ-1 в части увеличения запаса топлива для двигателей ориентации, он занялся оптимизацией процесса стыковки. Использовав бортовой компьютер ЛОК-а (отсутствующий на „Союзе“-7К-ОК), лазерный дальномер с него же, его КБ в сотрудничестве с Пилюгиным принялось за серьезную модернизацию системы „Игла“. Новая система, в отличие от „Иглы“, использовала метод свободных траекторий и позволяла совершать стыковку вне радиовидимости наземных контрольных комплексов. Правда, активному кораблю требовалось получать информацию с пассивного.

Стыковочные шпангоуты предусматривали переход к андрогинным стыковочным узлам при замене системы „Штырь-Конус“ на лепестковую конструкцию (см. узлы АПАС, использовавшиеся в проекте „Союз-Аполлон“ и в полетах Шаттла к „Миру“ и МКС). Однако такая конструкция была значительно тяжелее, и система „Штырь-Конус“ осталась. Для активного аппарата было разработано устройство центрирования и совмещения осей КА после контакта – многорычажная конструкция на штыре. Узел обеспечивал герметичный переход, передачу информации, электропитания и в перспективе – дозаправку КА компонентами топлива.

Система получилась тяжелой, тяжелее стандартной на 70 кило. В ОКБ-1 устроили было скандал, но когда два „Космоса“ состыковались с первой попытки и благополучно стянулись, крыть им стало нечем. Учитывая кратковременность полета к станции (2–3 дня) штатную автономность корабля в одиночном полете сократили до недели. Порывались выбросить стокилограммовый балансировочный груз в СА, но уменьшенный стараниями Феоктистова с 2.4 до 2.2 метров диаметр не позволял правильно расположить центр тяжести без него. Вторая стыковка „Космосов“ с новым узлом не удалась – активный аппарат внезапно перешел в неуправляемый режим из-за нештатной работы компьютера. Пилюгин разобрался и навешал программистам. В результате регламентация по разработке программных кодов стала как бы не жестче, чем при разработке „железа“. Третье испытание новой системы прошло как иллюстрация к учебникам.

16 августа 1969 года „Союз-4“ состыковался с „Союзом-5“. Выход в открытый космос не понадобился. Космонавты открыли люки, Елисеев и Хрунов перешли из корабля в корабль. Ходили слухи, что скорость касания была выше расчетной и кто-то из экипажа „Союза-5“ заявил, что это грубое насилие. Однако стык был плотным, утечки воздуха не было зафиксировано. Дорога к орбитальным станциям была открыта, хотя при возвращении СА „Союза“ произошла нештатная ситуация – из-за того, что не полностью отделился ПАО, СА вошел в атмосферу люком вперед. К счастью, ферма, соединявшая СА и ПАО прогорела раньше, чем люк.

В октябре 69-го состоялся тройной запуск кораблей – «Союз-6», «-7» и «-8». Программой полета предусматривалась стыковка «Союза-7» с «Союзом-8» и выход 2 человек (по одному из экипажа каждого корабля) в открытый космос. БО «Союза-7» должен был использоваться как основной шлюз, БО «Союза-8» – как резервный. Полет прошел успешно, хотя потребовалась ручная перезагрузка БЦВК как на «Союзе-7», так и на «Союзе-8». Качество работы программистов оставляло желать лучшего – как оказалось, в программу были внесены недокументированные изменения. Контроль над производством программ был усилен еще – хотя, казалось, куда больше.

Это был всего-навсего второй выход в открытый космос. Выяснилось, что использующиеся скафандры обеспечивают недостаточный теплоотвод, сложны в использовании и обеспечивают отвратительную свободу движений. Выдано задание на разработку полужесткого скафандра в орбитальной и лунной модификации. Руководитель «Звезды» Гай Северин заявляет, что с использованием имеющихся наработок скафандр может быть создан за 5–6 месяцев.

Декабрь 69 года – 18-суточный полет «Союза-9». Полет прошел без особых происшествий, однако состояние экипажа по возвращении на Землю было ужасным. Длительное воздействие невесомости на человека сильнейшим образом влияло на кровообращение, тонус мышц, вестибулярный аппарат, кости. Назначенный на январь 70-го запуск ОС «Алмаз» был отменен – медики не гарантировали здоровье экипажей.

Такая вереница запусков – 6 кораблей за полгода – была вызвана двумя факторами. С одной стороны, обозначился прорыв во многих технологиях, которые нуждались в отработке. С другой – хоть как-то обозначить свою активность на фоне американской лунной миссии было необходимо. Это частично получилось – способность запускать в среднем по кораблю в месяц произвела впечатление как на публику, так и на политиков и, что самое важное, на специалистов. Именно в это время было заложено требование к будущей многоразовой космической системе Space Shuttle – способность осуществлять полет раз в месяц.

Медики задержали старт «Алмаза» на полгода. В феврале 70-го стартовал очередной «Союз» – десятый. Космонавты отряда ВВС – Попович и Артюхин – опробовали на 3 ступени ракеты-носителя установленную в БО на месте стыковочного узла пушку Нудельмана. Испытания увенчались относительным успехом – наведение по РЛ и оптическому каналу работало, лазерный дальномер действовал, БЦВК исправно считал траектории. Однако теоретически скомпенсированная по отдаче пушка вносила такие возмущения в ориентацию аппарата, что топливо в баках ДУ ориентации почти закончилось после второй короткой очереди. В результате дальнейшие операции пришлось прекратить. Ограниченная емкость баков, беда 7К-ОК, проявилась и здесь. Корабль и ступень вращались на очень низкой – ок. 180 км – орбите, с целью избежать замусоривания пространства. Огонь велся вне зоны контроля радаров США и НАТО, так что об испытании оружия стало известно только в 1990 году после рассекречивания сведений о полете. Появившиеся на орбите осколки (немногочисленные – снаряды были болванками) приписали взрыву 3 ступени. На эту версию работала и аномально низкая орбита, и быстрая, всего через сутки, посадка корабля.

Наконец, в сентябре 70-го года «Алмаз» был запущен под именем «Салют-1». Станция имела оригинальную двигательную установку, «размазанную» вокруг 2.9-метрового цилиндрического модуля и 2 солнечных батареи бОльшей, чем у «Союза» плошади. В 4-метровой секции находился стыковочный узел. В зауженной 2-метровой в диаметре секции на противоположном конце был установлен комплекс оптических приборов, включая объектив с метровой апертурой, смонтированный в блоке с фотоаппаратом и спектрометром. 1 октября 1970 года «Союз-11» с экипажем в составе Волкова, Добровольского и Пацаева со второй попытки вручную состыковался со станцией. Стыковка получилась не очень удачной – рассогласование осей было великовато, но конструкция стыковочного узла оказалась способной его парировать. Несмотря на ряд неисправностей (короткое замыкание в целевой аппаратуре, задымление станции) задача полета была выполнена. Кассеты с отснятой пленкой уложили в СА. Корабль отстыковался от станции. Однако, на этапе спуска, уже после участка торможения аварийно открылся клапан стравливания давления и космонавты погибли.

На коллегии Главкосмоса Челомей и Глушко обращались друг к другу исключительно в третьем лице, не глядя на собеседника. Вопросов к «Союзу» накопилось много. Припомнили все – и голодный паек системы ориентации, и Комарова (хотя за того уже ответил Мишин), досталось Пилюгину – за неспособность надежно сделать что-то сложнее часового механизма и гальванического интегратора. Каманин пресек перепалку. В результате на базе соответствующего отдела ОКБ-1 и профильного отдела фирмы Челомея было создано отдельное КБ «Союз» под руководством Семенова. Документация при переезде заняла десяток грузовиков. К январю 71-го Семенов заявил: повышение надежности «Союза» потребует либо 300–400 кило дополнительного сухого веса, либо придется сокращать экипаж. Форсировать РН пока не получалось. И тут кто-то заметил, что за 8 месяцев «Н-21», «очко», без каких-либо серьезных замечаний отлетала уже 7 раз подряд. При этом ее удельная стоимость оказалась меньше «союзовской». Да за три с лишним дополнительных тонны грузоподъемности Семенов был готов на убийства! Массовые! Но убивать никого не пришлось. Идею поддержали. Но с оговоркой – вес зря не тратить. Обеспечить новому кораблю запас скорости в 1100 метров в секунду. Не меньше. Эта цифра получалась исходя из требований лунной программы – операции на лунной орбите, стыковка и отлет к Земле с последующей коррекцией требовали именно столько. Ну а при полете к ОС запас топлива был нужен для поднятия орбиты.

Глушко занялся «настрелом». За 71 год из 12 запущенных ракет одна «ушла за бугор» (опять подвела автоматика!), остальные отработали штатно. В аварийном полете опробовали новую САС «в боевых условиях». Заботливо спасенный СА фоторазведчика запустили в одном из следующих пусков – это был первый советский многоразовый КА. Ну, почти.

Пилюгин представил новый БЦВК. Трехпроцессорный. 9-разрядный. 9 разряд использовался для контроля четности во всех операциях сверху донизу, с точки зрения приложений процессор был 8-разрядным. Масса и энергопотребление остались прежними – все-таки какой-то прогресс был налицо. Кодовое наименование было «Домбай». Сидящим сейчас за терминалами локалок под «Радугой» это слово должно быть хорошо знакомо. Правда, тактовая частота мерилась в десятках килогерц, а не гигагерцах, как сейчас.

Исаев колдовал над объединенной двигательной установкой. Повысить надежность ценой удельного импульса не получалось – 1100 метров в секунду – не шутки. Удалось достичь импульса 326 секунд при тяге 2 тонны и ресурсе порядка часа. Сдача двигателя проходила по кузнецовской методике – прожиг, переборка, контроль. Особо одаренный экземпляр продержался 3 часа до прогара сопла. Дублирующие движки малой тяги давали УИ и тягу поменьше, но позволяли достаточно энергичные маневры. Баки с двумя независимыми системами наддува вмещали 3050 килограмм топлива. В результате масса «сухого» ПАО с баками выросла на 400 килограмм.

Семенов занялся СА. Были подняты первые проработки, с базовым диаметром 2400 мм. Всех поразило, что уменьшение диаметра не привело к облегчению СА – из-за тесноты скомпоновать оборудование оптимальным образом не удалось и пришлось вводить стокилограммовую балансировочную плиту. Решили вернуться к старому диаметру. Оснастку пришлось переделать, аэродинамику – пересчитать. Фактически, проектировать объект пришлось заново, зато теперь в СА можно было разместить трех космонавтов в легких скафандрах и 50 килограммов груза. Аэродинамическое качество на гиперзвуке также немного выросло, что немного расширило баллистический коридор при возвращении с Луны. Челомеевцы притащили наработки по теплозащите на основе пропитки из эпоксидных смол – такая ТЗ была легче и, самое интересное, позволяла достичь многоразовости. В результате СА потяжелел не так страшно, как ожидали – всего на 200 кило.

Оставался резерв – еще 200 килограмм. В орбитальном отсеке установили дополнительный пост управления стыковкой с обзорной башенкой – плюс сто. Еще сотню Каманин недрогнувшей рукой ухнул на полную андрогинность стыковочного узла – для возможных спасательных операций на орбите.

Сухая масса нового корабля «Союз-М» выросла с 6050 до 6750 килограмм, масса с полной заправкой – до 9.8 тонн.

3 января 1972 года расчеты Байконура отправили на орбиту очередной «Космос». Носитель отработал штатно, а вот беспилотный «Союз-М» вывалил гору мелких глюков. В довершение всего при посадке нештатно сработал гамма-высотомер, посадка получилась жесткой. Будь в СА экипаж – выжили бы, но пара переломов была бы весьма вероятной. Баги пофиксили и второй беспилотник отработал без сбоев. Освидетельствование корпуса СА показало, что вторичное использование – без людей, естественно – вполне допустимо, и «астрономы» – жаргонная кличка фоторазведчиков – принялись монтировать в капсулу фотоаппарат. В середине марта слетал третий корабль, тоже без замечаний. Кубасов с Леоновым (основной экипаж) и Лазарев с Макаровым (дублеры) прибыли на вертолетах вместе с командой спасателей – для придания уверенности. Вышло неудачно – Кубасов простудился. В основной экипаж попали Лазарев и Макаров. До прессы индекс «М» решили не доводить, полетел просто «Союз-12». Впрочем, изменение профиля выведения супостат зафиксировал. За день до пилотируемого старта запустили очередной «Космос» – один из оставшихся «старых» «Союзов» с новым стыковочным узлом. Стыковались два раза – первый раз активным был «Космос», вторым – «Союз». Первая стыковка состоялась в зоне радиовидимости, вторая – вне оной, без помощи с Земли. Обе – в автомате и оба раза – успешно. На второй раз открыли люки. Макаров пошутил насчет «четырехкомнатной квартиры» – два СА, два БО. Летали состыкованными трое суток. В зонной печи выплавляли сверхчистые образцы, примеряли «сидевшие» в СА беспилотника новые скафандры – проверяли удобство обращения с ними в ограниченном объеме. Полет, несмотря на испытание фактически нового корабля получился каким-то будничным. Посадка – тоже. Скафандры в «старом» СА сели с приключениями – не отстрелились стропы парашюта и аппарат протащило по земле километров 5. Челомей доделывал второй «Алмаз». Солнечные батареи были значительно больше, под брюхом расположились экспериментальные секции радара бокового обзора, телескоп отсутствовал. Освободившееся место занял второй стыковочный узел. Из-за дефицита по массе станции решили временно вернуться к системе «Штырь-Конус».

Станция была выведена на орбиту 29 июля 1972 года… и не вышла на связь. Радары засекли большое количество обломков на орбите. Вероятно, произошел взрыв остатков топлива в 3 ступени «Протона» сразу после выведения и осколок ступени повредил станцию. Срок ее существования без коррекции орбиты определили в 30–35 дней. Решили спасать. Экипажи срочно перетасовали. Лететь должны были все советские космонавты, имевшие опыт выхода в открытый космос – Леонов, Елисеев, Хрунов. Сыграла роль гибкость нового корабля – за счет небольшого недолива топлива в БО разместили два новых скафандра «Орлан». Тренировки в скафандрах и макете «Союза» велись ежедневно в течение 3 недель. 24 августа экипажу дали суточный отдых. Утром 27-го состоялся старт. Обломки ступени тормозились быстрее, риск столкновения сочли минимальным. Баллистики сработали ювелирно – по окончании выведения корабль находился менее чем в 10 километрах от станции. Орбиты почти совпали. Автоматическая система сближения не работала – станция не отвечала. Леонов провел маневр вручную. Елисеев с фотоаппаратом примостился в загроможденном БО и вел съемку. Станция вышла из тени первой. Панели СБ не раскрылись, «Салют-2» медленно, четверть оборота в минуту, вращался вокруг продольной оси. У иллюминатора побывали все. Облет показал небольшие повреждения теплозащитного экрана и начисто срезанный узел крепления антенн.

Леонов доложил оценку ситуации. Попытаться произвести стыковку было можно. Каманин дал добро.

На Земле совещались специалисты. Расчековка панелей проводилась по команде с Земли или автоматически. С командами все было ясно, а на автоматику грешить уже привыкли. Инженеры ползали по электрической схеме размером семь-на-восемь и готовили рекомендации.

Леонов завис примерно в 5 метрах от «переднего» узла. «Задний», обращенный при выводе к злосчастной ступени, мог пострадать при взрыве. Кроме того, перемещаться в скафандрах по узкой секции было удобнее. Легкими импульсами ДО Леонов совместил оси и слегка закрутил корабль в такт станции. В 15:23 28 августа 1972 года штырь скользнул по поверхности приемного конуса. «Есть касание. Есть механический захват». Корабль немного дернуло – он и станция медленно вращались теперь как единое целое. Сразу после стягивания Леонов остановил вращение комплекса. Земля выдала данные по импульсу поднятия орбиты. Двигатель спалил полторы тонны топлива в два приема. Теперь, даже если сразу оживить станцию не удастся – будет время послать второй спасательный экипаж.

При облете следов инея на обшивке не обнаружили. Следовательно, разгерметизация представлялась маловероятной. Люк в станцию, естественно, Хрунов открывал в легком скафандре под тяжелыми взглядами гермошлемов «Орланов». Елисеев и Леонов, также в скафандрах, сидели в задраенном СА. Первоначальный диагноз подтвердился – разгерметизации не произошло. Однако на станции было холодно – примерно минус пять – система терморегулирования не функционировала. Баллон с водой треснул, лед поблескивал в свете ручных фонарей. Пробивался какой-то химический запах – в общем, было жутковато. Люк задраили снова и легли спать. На следующий день, следуя инструкциям с Земли, попытались вручную подать команду на пироболты расчековки СБ. Просто подключили накоротко аккумулятор, многократно сверив маркировку жгутов и цвета проводов. Остро не хватало телесвязи с Землей – приходилось воспринимать все с голоса. Семенов сделал пометочку в блокнот. Сидящий рядом Челомей – тоже. Однако ж – получилось! Станция вздрогнула, и из запотевших иллюминаторов переходного отсека стало видно два широченных крыла. На окончательное оживление всех систем, кроме связи, ушло трое суток. От вони болела голова. На четвертые сутки сменили атмосферу – просто двигались вдоль станции с шипящими баллонами, гоня перед собой волну, стравливая вонючую смесь через клапаны. Стало полегче, хотя запашок остался. Температурный режим тоже не напоминал курортный – ЭВТИ на корме висела лохмотьями. Но хоть системы ориентации и автоматической стыковки на одном из узлов заработали.

Настало время разобраться с повреждениями «на улице». Выход назначили на седьмое сентября. Хрунов шел первым, цепляясь за скупо, на всякий случай, расставленные скобы. Елисеев страховал, разматывая фал с карабином и тащил пристегнутую к поясу сумку с импровизированным инструментом. Леонов командовал с корабля. Эта часть станции была прикрыта четырехметровой секцией и особо не пострадала. А вот на корме началась самая работа. Около хорошо заметных повреждений экрана его отдирали, смотрели, не поврежден ли корпус – и закрывали снова, пристреливая края металлическими скобками. Одна царапина заставила поволноваться – глубокая, «смачная», она оказалась под самой большой прорехой. Сначала показалась, что она проходит почти на всю глубину – и «вакуум вот-вот хлынет в щель» (с). Однако, успокоившись, оценили глубину повреждения всего в миллиметр и многократно сфотографировали место. Лепесток ЭВТИ, на всякий случай, посадили на одну-единственную скрепку. Времени оставалось мало, пришлось возвращаться. Вернувшись и отдохнув, вычислили место царапины «изнутри», сняли обивку и долго медитировали. На всякий случай, залили место припасенным герметиком и припечатали снятой «не очень нужной» алюминиевой панелькой в полтора миллиметра толщиной. Чтоб спокойнее спалось.

В следующий выход пошли Елисеев и Леонов. Добравшись до места, по протянутому в прошлый раз фалу – получилось значительно быстрее – оценили состояние стыковочного узла и радиокомплекса. Антенну стыковочного комплекса помяло, сам узел не пострадал. Антенный комплекс связи с Землей снесло под корень. Гермоввод был цел. Все было тщательно заснято на пленку. Оценить ущерб радарной системе не смогли.

Земля приняла решение – экипажу приготовиться к перестыковке. Еще один старый беспилотный «Союз» готовили к старту, а принять его в автоматическом режиме мог только один узел. Управлять станцией до замены антенн планировали через него. Перестыковка прошла успешно. Беспилотника ждали еще пять суток. В БО и СА доставили запас расходуемых грузов. Между прочим, летел он под честным именем «Союз-14». То, что номер корабля Леонова был 13-м, сообразили только что. Связь с Землей через кабель-удлинитель перевели на комплекс «Союза». Увечная станция заработала. «Союз-13» благополучно сел 23 сентября.

То ли Суслов пытался окоротить стремительно набирающего вес Устинова, то ли просто кто-то прокололся – но уже в первом сообщении ТАСС о запуске замолчавший «Салют» фигурировал под своим собственным именем и сакраментальное «Полет проходит в соответствии с намеченной программой» не прозвучало. Спасательный характер миссии в сообщении о старте «Союза-13» также указывался. После успешной стыковки информация пошла потоком. Дикторы ЦТ начинали каждый выпуск «Новостей» с сообщений о ходе полета. Страна прильнула к экранам и приемникам. Если утечка информации действительно была наездом Суслова на Устинова, то он жестоко обломался. Всплеск интереса к космосу был огромен. Пришлось даже пойти на некоторые послабления в режиме секретности и в мультике, срочно выпущенном Павлом Клушанцевым, очертания и общая схема «Союзов» и «Салюта-2» были переданы без особых искажений. Аналитики ЦРУ и НАСА даже отметили разницу в конструкции «Союза-13» и «-14». В Штатах мнения разделились – мистики кричали о магии чертовой дюжины (Аполло и Союз – уже два случая!), кто-то злорадствовал, но для специалистов ситуация выглядела по иному. Командир «А-13» Ловелл, выступая на одном из телеканалов, пошутил, что русские реабилитировали «несчастливое» число, проведя успешный ремонт отказавшей станции. В Союзе был ажиотаж – было живо еще много людей, помнивших даже «Челюскин». Брежнев выехал встречать космонавтов во «Внуково».

У старшего лейтенанта милиции Илькина ушла жена. Бывает. Некоторые выдерживают, Илькин – сломался. Месяц пил, затем вроде оклемался. Однако психика не выдержала. В 12 часов 4 минуты московского времени 27 сентября 1972 года назначенный в оцепление старший лейтенант Илькин подошел к обнимающему Леонова Брежневу (это было нетрудно – вокруг космонавтов-героев собралась толпа, да и кто обратит внимание на милиционера при исполнении?) – и успел 11 раз выстрелить в спину генсеку из двух похищенных из сейфа пистолетов Макарова. Его скрутили, сопровождавшие космонавтов медики сделали все, что могли – но все это было слишком поздно. В 12 часов 23 минуты Генеральный Секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума ВС СССР, генерал-лейтенант, участник Парада Победы Леонид Ильич Брежнев не приходя в сознание скончался прямо на бетонке аэродрома Внуково. Он не успел написать гениальную трилогию, известную каждому школьнику СССР, не успел получить бОльшую часть орденов и медалей, не успел стать героем тысяч анекдотов и вмертвую связать свое имя с коротким и емким словом «Застой».

Леонов был ранен в руку и больше не летал. Елисеев и Хрунов не пострадали.

Илькин скончался в психиатрической больнице особого режима в 1976 году.

Конкурировать с Устиновым в Политбюро никто не мог. Косыгин остался премьером.

Космонавты – и летавшие, и только готовившиеся к полету – стояли на похоронах отдельной коробкой. Устинов вызвал Каманина и заявил, что советский народ нуждается в новых победах, чтобы не допустить падения духа. Однако Каманин наотрез отказался устраивать запуски что к поминкам, что к юбилеям. Инженеры изучали сделанные экипажем «Союза-13» фотографии, готовясь к ремонту станции. Сама станция особой научной ценности не представляла – из-за недостаточной грузоподъемности «Протона» список научного оборудования практически исчерпывался тем самым элементом радарной решетки. Однако другой станции пока не было, кроме того, опыт ремонта в открытом космосе мог оказаться бесценным в будущем. Проблема была в том, что демонтаж и замена антенны в открытом космосе не предусматривались. Колодка кабеля крепилась к гермовводу двумя винтами. Открутить их… а попробуйте-ка надеть резиновые перчатки, накачать в них грамм по 200 воды, сверху – брезентовые верхонки и вдеть нитку в иголку! Демонтаж пенька штанги крепления антенн также первоначально не предусматривался, потребовалась разработка специальных ключей и прочего инструмента.

В Звездном лихорадочно строили специальный бассейн для отработки операций на макетах космических аппаратов в условиях гидроневесомости, но не успевали.

Однако Елисеев (летел во второй раз подряд – уж очень ценным был его опыт!), Гречко и Губарев справились, хотя и не без приключений. Антенны стыковки и связи установили за три выхода. Радар оживить не удалось. В принципе, станцию можно было топить – опыт получен, оборудование ремонту не подлежало – но на горизонте маячил «Скайлэб», и наши все-таки решили поднять американцам планочку. «Союз-14» утащил вниз образцы снятых фрагментов СБ, радарной решетки и прочие интересные штучки, освободив стыковочный узел. Ярослав Голованов рассматривался как кандидат на полет журналиста еще со времен «Восхода», а с момента старта новой версии «Союза» опять приступил к тренировкам. 8 марта 1973 года экипаж «Салюта-2» достиг 6 человек. Голованов снимал, сколько хватило пленки (только в открытом космосе спецкамерой работал Гречко), но сам в кадр попал только раз – на общей фотографии вшестером, снятой с помощью автоспуска «Зенита». Люди были другие, да. 16-го и 17-го марта сели корабли, 28-го «Салют-2» был затоплен в Тихом океане.

14 мая американцы отправили на орбиту «Скайлэб». Им тоже не повезло – при взлете одну солнечную батарею снесло напрочь, вторую заклинило. Часть теплозащитного экрана также была утрачена. Никсон позвонил Устинову – ситуация была похожа на недавнюю эпопею «Салюта», а президент США к тому же искал контакты с новым руководством СССР. Устинов не возражал. Принадлежавший НАСА «Боинг-707» сел во Внуково и забрал Каманина, Леонова, Хрунова, нескольких инженеров (часть из них срочно переодели в штатское) и контейнер с образцами инструментов, использовавшихся при ремонте. Инструменты были обычные – гибкие фалы-поручни с карабинами, ножницы с длиннющими рукоятками, гаечные ключи, отвертки – такие были и у американцев. Но вот «Биг Рашн Хаммер» (как и «Литтл Рашн Хаммер») их восхитили – полые головки двух разного размера молотков были наполнены свинцовой дробью, гасившей отдачу. Американцы не верили, что конструкция не запатентована. Кто-то из инженеров звякнул в посольство – и какой-то безвестный двадцать восьмой секретарь ошибку исправил. Молотки с клеймом знака качества отправились на орбиту. Ремонт прошел успешно и «Скайлэб» отработал в пилотируемом режиме до 4 февраля 1974 года, затем был законсервирован и переведен на более высокую орбиту (предполагалось использовать его совместно с «Шаттлами»), однако в начале 79-го не дождавшийся возвращения людей 80-тонный «Скайлэб» вошел в плотные слои атмосферы и выпал дождем обломков над Австралией.

Тем временем на смежных направлениях советской космической программы происходили интереснейшие вещи.

В семидесятом году «Луна-19» высадила второй «Луноход». Он проехал 37 км и застрял, хотя в принципе мог бы проехать еще столько же. «Луна-20» разбилась, «Луна-21» доставила еще порцию грунта, на этот раз – керн, добытый буровым устройством. Запущенный уже скорее по инерции «Зонд-8» штатно отработал спуск в атмосфере Земли со второй космической и привез очередную партию снимков. Однако на нем программа «Л-1» была закрыта. В конце года «Венера-7» достигла поверхности и, хотя отработала не по полной программе, передала данные по температуре и давлению.

В 71 году, уже на «Н-21» с разгонным блоком, стартовала «Венера-8» и больше до 75-го запусков к Венере не производили. Стало ясно, что далекие от курортных условия на поверхности требуют принципиально иного спускаемого аппарата.

Сосредоточились на Луне и Марсе, благо был год Великого Противостояния. Увы, из 4 аппаратов отработал программу только «Марс-5», передав на Землю неплохие снимки поверхности. К Луне стартовало 3 аппарата. «Луна-22» базировалась на той же платформе «КТ», но имела совершенно иную ПН. В центре платформы, несущей минимальный запас топлива, установили фотоаппарат, вокруг которого размещались 4 возвращаемых капсулы, аналогичных «Луне-16» и «-21». Кассета с отснятой широкоформатной пленкой подавались в капсулу, после чего на ее место ставилась новая. Станция крутилась на орбите два месяца, проводя съемку в пределах 30 градусов от экватора. Расписание съемки составили так, чтобы каждый район был заснят хотя бы на 2 пленках. После окончания работы возвратная ступень направила капсулы к Земле. Приземление прошло успешно – нашли три капсулы из четырех. Качество было похуже, чем у Аполлонов, но для планирования дальнейших миссий годилось. «Луна-23» вышла на полярную орбиту и должна была уделить внимание высоким широтам, однако по непонятной причине замолчала после недели работы.

В мае 72-го Челомей наконец-то добрался до геостационара. Связной «Космос» отработал 1.5 года, за ним отправился первый «Экран», замолчавший только в 76-м. По иронии судьбы одной из первых передач, транслировавшихся через него, был репортаж с похорон Брежнева. В июне сел третий «Луноход». Ползал он медленнее, часто останавливаясь на 4–5 суток. Такое загадочное поведение объяснилось в августе – добравшись до подходящей равнины, «Луноход-3» сбросил радиомаяк и отполз на пару сотен метров. На сигнал села «Луна-25», не имевшая грунтозаборного устройства, но снабженная манипулятором. 8 трубок с кернами, насверленными «Луноходом», перекочевали в возвращаемую капсулу увеличенных размеров, и аппарат стартовал к Земле. Еще 8 через 2 месяца забрала севшая в 3 метрах от второго маяка «Луна-26». Третий маяк сбросить не удалось – очередную лунную ночь «самовар» не пережил.

В США такой успех малыми силами повлиял на решение о завершении лунной пилотируемой программы. В «Терминаторе-2» второй русский киборг – Иван Драго – уже имел пару клевретов – боевых роботов с шестистволками на 8 решетчатых колесах каждый. В СССР тем временем состоялся очередной аварийный запуск. Правда, этапный. Трехблочная «Н-23», впервые запущенная с Байконура, разрушилась на 108 секунде полета. Расследование показало, что изгибающие нагрузки на цилиндрические боковые блоки в сочетании с вибрацией привели к их почти одновременному разрушению. Конструкцию усилили, ПН снизилась с 31 до 30.5 тонн.

В начале 73-го вторая ракета, окрещенная, по аналогии с «Н-21», «перебором», вывела на орбиту разгонный блок на основе уже проверенного «Блока-Д», но с увеличенной заливкой. К сожалению, двигатель блока не запустился. Однако настроение на совещание у Каманина было приподнятым. Челомею поручили проектировать станцию увеличенной массы под новый носитель, Семенову и Глушко была дана отмашка на старт программы «Л-4». «Луна-27» состояла все из того же отсека «КТ» – уже без сбрасываемых баков, на их крепления навесили СБ. В качестве ПН на ней стоял спускаемый аппарат «Союза-М» с уставившимся в верхний люк объективом – одолжили у разведчиков. Да, неизящно, да, большой расход топлива на возврат с лунной орбиты ненужного уже оборудования. Ну и что? Сдадим в музей. Стартовали в июне 73-го. «Блок-Д2» отработал, выводя «Луну-27» на отлетную траекторию, но не отделился. Срок его жизни составлял 7 суток, а до Луны лететь всего 3. Так что раз уж мы его оптимизировали под геостационар, а это 5 км/c – отчего бы не использовать его же для выдачи тормозного импульса, раз уж к Луне всего 3.2? Что и было сделано, блок отработал и отделился. Станция методично щелкала Луну с полярной орбиты, а по исчерпании пленки почти нетронутая – ну разве на ориентацию кило 20 топлива ушло – платформа вывела СА на траекторию к Земле. Сели не хуже «Зонда-8» – опыт рос. Это было уже что-то. Аполлоны на полярные орбиты не летали, всем было интересно, что же там такое творится. В некоторых местах были подозрения на лед в тени кратеров, и НАСА уже готовила проекты автоматов для посадки.

Русские тоже готовили новый аппарат. «Н-25», окрещенная, уже из малость другой оперы, «паровозом», должна была закинуть на лунную орбиту 16 тонн. Проектанты не жаловались. Американцы обошлись 14 с лишком тоннами, но массы много не бывает. Посадочная ступень нового лунника состояла из 6 сферических баков. В 4 было по 2 тонны топлива – старый добрый АТ/НДМГ, два служили приборными отсеками. Три движка, имевшие тягу по 2 тонны, располагались в ряд. Центральный мог дросселироваться. Посадочная масса аппарата с четырьмя лапами, лазерным дальномером, посадочным радаром и прочими радостями жизни составляла почти 8 тонн, пять выделили под взлетную ступень, семьсот кило – под оборудование для работы на поверхности. Экипаж должен был составить 2 человека с перспективой доведения до трех. Взлетную ступень отдали Семенову – умные люди учатся на чужих ошибках, а несовместимость узлов лунной кабины и командного модуля Аполло, едва не стоившую жизни экипажу «А-13», помнили все.

В отряд космонавтов набрали вертолетчиков. Народ был непривычный к перегрузкам, потому отсев после центрифуги был большой. Северин на базе «Орлана» делал второе издание «Кречета». Семенов думал, куда угрохать 6 тонн халявы на лунной орбите – масса лунного «Союза» составляла 10 тонн при имеющихся 16. Остановились на луноходе для следующей миссии – не пропадать же добру!

В ноябре 73-го «паровоз» взлетел. Ракета вышла дороговатой, но свои 68 тонн вытащила честно. Новый разгонник, обозначенный, секретности ради «Блок Д-3», хотя и имел иную конструкцию, двигатель – да все иное – вывел на геостационар 9-тонный спутник связи. Теперь граждане СССР в Сибири и на Дальнем Востоке могли смотреть «Время» аж по 4 каналам сразу.

Новый лунник испытали под новый год. После выхода на орбиту вокруг Луны к нему ценой еще одной «Н-25» присоединился лунный «Союз». Корабли состыковались, затем разошлись, и лунник пошел на оставленный «Луноходом-3» маяк. Ломаться в нем было нечему, а риск попадания лапой на посадочный блок «Луны – 25» был минимальным – та села достаточно далеко. А хоть бы и попали – систему ретроракет со времен еще ЛК никто не решился выбросить, а крен больше 30 градусов попадание лапы на плоскую «КТ» не давало. Собственно, на нее и не попали. Лунник накрыл маяк своим корпусом, до «Луны-25» было метров 50. Телекамера, укрепленная на взлетной ступени, навелась на цель, и на Земле увидели «звезду экрана» в ее естественной среде обитания во второй раз после съемок Лунохода. К сожалению, телекамера «Луны-25» уже не работала – на лунник со стороны посмотреть не удалось. Через 16 часов взлетная ступень врубила оба своих движка (еще одно наследие ЛК – основной и резервный двигатели запускались одновременно, резервный выключался только после подтверждения нормальной работы основного) и вернулась на лунную орбиту. Со стыковкой не заладилось – от этого все уже как-то отвыкли. Неполадки возникли на борту орбитального корабля. Команды на маневры проходили через-пень-колоду. Пришлось перевести в активный режим взлетную ступень – благо андрогинный узел позволял такие фокусы. Ну так, для чего и старались. Состыковались, расстыковались. Взлетный модуль выдал еще один импульс и ушел к поверхности, снабжать американские сейсмометры новыми данными. «Союз» ушел к Земле.

Это было такое шило, утаить которое в мешке было невозможно – да и не пытались. ЦТ честно сообщило, что проведена генеральная репетиция советской пилотируемой экспедиции на Луну. Ненавязчиво подчеркнули, что из соображений безопасности полета экспедиция была спланирована только после всестороннего изучения Луны автоматами и отработки всех ключевых технологий. Это подтвердили кадры с «Лунохода-4», телекамеры которого давали уже значительно более качественную картинку. Крупным планом показали основной и резервный маяки, на который должен был идти «Север» – название лунному кораблю перешло от предшественника «Союза». Вообще, советская пропаганда избегала прямой лжи. Так, умолчания. Разве от «Н-1» отказались (в том числе) не по соображениям безопасности? Есть такая буква. Потом – автоматами исследовали? Исследовали. Технологии отработали? Отработали. А обо всех тонкостях и завихрениях космической политики СССР рассказывать не обязательно. Кому надо – знают. Советские люди преисполнились гордости и нетерпения.

Вообще, советские люди за 5 крайних лет немного поменялись. Среди «хороших программистов» и «магистров-электронщиков», удержавшихся на крутой волне перемен, выковался новый тип. Эти ребята все так же любили ходить в горы, петь под гитару и всесторонне общаться с девушками.

Однако по возвращении «с покоренных вершин» бороды немедленно и без сожаления сбривались согласно требованиям особо чистого производства, галстук перестал считаться удавкой для свободомыслящего человека, само мышление и речь становились более строгими и точными – в тон строгим и точным программам. Песни под гитару тоже слегка изменили тональность. Девушки (те, кто сам не был хорошим программистом или магистром-электронщиком) обижались, дули губки и обзывали магистров роботами и сухарями. Однако же бытие определяло сознание. Разница в зарплатах у тех, кто соответствовал высшему инженерному (а и рабочему) разряду и тех, кто не нашел в себе сил отказаться от бороды как первичного полового признака интеллигентного человека (ну или ежевечернего пивнячка как ППП человека душевного, кому что), была двукратной, а то и поболе. Ну и плюс премии по результатам сдачи проектов или объектов. Результат – дача 6 соток, «Запор-Жигули-Москвич», кооператив-двушка. Так что роботы и сухари не имели шансов остаться в холостяках надолго.

Поначалу таких было немного – однако же интерес вояк – а потом и кой-кого из цивилов – к насаждаемой Каманиным тирании привел к эффекту кристаллизации перенасыщенного раствора. То, что в стране не все ладно, к 72 году стало понятно многим. Расстрелы и ссылки были не в моде, и слава Марксу. Однако же «коррекция» тарифной сетки, как выяснилось, работала не менее эффективно. Вылетев с позиции пятого разряда на третий, а то и на второй – смотря какого косяка запорешь – человек терял уже не десять-двадцать рублей, а 60–80, почти пол-зарплаты. А наверстать эти разряды снова, как и было при Усатом, стало ой как нелегонько. Вот и подумаешь – а оно надо?

«Низы» роптали – но «верхи» хотели и могли. Да и руководителей перестали катать по карусели – из директора цирка в директоры бани. То есть на банном уровне-то ничего, баня-продмаг-дом культуры, ставка сто двадцать тире сто пятьдесят плюс районые – но вот вылетев из директоров номерного завода за постоянный брак, только на этот уровень рассчитывать и оставалось.

«Новой» рабочей и инженерной элиты было дай Бог один на тысячу, однако же они были на виду. «Впрочем, это уже совсем другая история»©.

А вот что было частью той же истории – так это, несомненно, повторные визиты в СССР Никсона и Помпиду. Вообще-то согласно нормам дипломатии визит в США должен был наносить Устинов – президент Штатов приезжал в СССР всего год с небольшим назад. Но Никсон, по ряду причин, был крайне заинтересован в личном общении с новым руководителем СССР. Ну и Устинов пока еще не мог покинуть страну – вникал в дела.

Поводом назначили посещение Никсоном могилы Брежнева у Кремлевской Стены. А вот причина с космосом была связана, да еще как.

О совместном полете «Союза» и «Аполлона» в 74-75-м договорились еще при Брежневе. Лунная программа СССР американцев не беспокоила совсем, ибо «физзанах и ноуфак» ((с) омереканцкии падонки). Со станциями тоже проблем не было – Скайлэб был более чем убедительным ответам обоим «Салютам». А вот «Космос-номер-как-его-там», запущенный в октябре «Атлантом-3», «Н-23» тож, не спеша прошедшийся вдоль геостационара и передавший по ТВ-каналу изображение трех американских спутников РТР и связи – с разных ракурсов и явно с близкого расстояния, обеспокоил крайне.

Это-то ладно, геостационарная орбита – не стриптиз-бар и не кинотеатр, за погляд денег не берут. «А если бы он вез патроны»? А вдруг он их, наряду с телекамерой, и вез? Экономика Америки, подкошенная Вьетнамом и бешеной ценой на нефть, была не в лучшей форме, но и у русских, похоже, назревали крупные проблемы. Так что не закручивать нового витка гонки вооружений, теперь уже в космосе, было, в общем, в интересах обоих сторон. А вот когда залетают Шаттлы…

Общались долго, вежливо и тяжело. Устинов не был сентиментальным добряком типа Леонида Ильича, Громыко aka «Mister No» хватки не потерял, Косыгин тоже был не лишен дипломатических способностей. Ну и позиция у русских была сильной. В общем, договорились оружие в космос не выводить, рабочим группам проработать вопрос совместно с вопросом по ПРО, комплексно.

Военные приуныли – «Союз-18» успешно отстрелялся по собственной же ступени прототипом ракеты «Космос-космос» (с инертной БЧ) еще в сентябре. Да и на геостационарном вуайеристе, помимо телекамеры, было два подобных дивайса. Однако ж им живо объяснили, что отрабатывать стыковку с вышедшей из строя и совершенно не склонной к содействию собственной станцией им никто запретить не может. Ну и фотографировать особо интересные небесные тела тоже никакой не грех. А так мы народ миролюбивый. Так что давайте, ребята, пара беллум, бо сивис пАсем.

С президентом Пятой Республики разговор пошел более приятным образом.

Во Францию с ответным визитом Брежнев съездить успел, так что в случае с Помпиду протокольных проблем не было.

На Байконуре в декабре ОЧЕНЬ холодно. Хуже всего – ветер, успевающий взять неслабый разгон по бескрайней степи. Помпиду со свитой заняли половину «Звездной», которую, впрочем, во что-то хотя бы четырехзвездочное превратить так и не удалось. Однако ж дороги до площадок положили относительно приличные. Правда, таковыми они оставались лишь до весны – специфика аврального зимнего строительства-с. «Антеями» натащили кучу аэродромных снегоочистителей и несколько ЗИЛ-овских автобусиков «Юность».

Возили везде, в том числе и на «Атлантовские» стартовые комплексы. Однако запуск показали лишь один – «Союз» вытащил на орбиту биолабораторию с обезьянками. Помпиду понравилось. РН «Европа» – совместный проект Британии, Франции и ФРГ – так и не залетала, программа была только что прикрыта. Велись работы по чисто французскому проекту «Ариан» – однако успех его не был гарантирован. К тому же, во-первых первый запуск ожидался не раньше чем через пять лет – в лучшем случае и, во-вторых, грузоподъемность для пилотируемых полетов была маловата. А галльский гонор и несколько особое положение – в том числе и в НАТО – настоятельно требовали чего-то эдакого.

Договорились быстро – у СССР было то, что нужно Франции, а у Франции – то, в чем остро нуждался СССР.

ОКБ-1 копировало чертежи и техкарты «Семерки» и готовило несколько комплектов оснастки. КБТМ выслало группу разведки в окрестности базы Куру во Французской Гвиане – подбирать место под стартовый комплекс. В одном из отделов «Союза» поднимали архивы по возвращаемому аппарату Челомея – нам он был при живом «Союзе-М» не особо нужен, а лягушатникам приятно. Чего добру пропадать?

Инженеры Томсона прочно обосновались в Гусь-Хрустальном и Воронеже – строили заводы полупроводников и микросхем. Два летчика французских ВВС успешно прошли медкомиссию в Звездном – своего рода «обед для скрепления сделки». Тренировали их, правда, только по программе орбитальных станций – с лунной группой они почти не пересекались.

Лунная группа отряда космонавтов сидела как на иголках. Генеральная репетиция прошла так как надо – не без мелких неприятностей (их отсутствия всегда побаивались – значит, судьба откладывала заподляну на самый критический момент), но, в общем, нормально. Командиром первого экипажа назначили Рукавишникова, отлетавшего к «Салюту-2», пилотом орбитального «Союза» – Рождественского, пилотом «Севера-1» – бывшего вертолетчика из группы поиска с ранее почему-то не встречавшейся в космосе фамилией Иванов.

27 января 1974 года к Луне в беспилотном режиме стартовал «Север-1». Выход на орбиту спутника Луны прошел штатно. 3 февраля «Атлант-5» вынес на отлетную траекторию «Союз-19» с экипажем. 7-го состоялась стыковка. 9-го, после проверки систем «Севера», Рукавишников и Иванов совершили посадку в Море Спокойствия, в ста километрах от места посадки «Орла». В нарушение инструкций, Рукавишников остановился на нижней ступеньке лестницы и сместился в сторону, дожидаясь Иванова. На поверхность Луны они спрыгнули вместе.

На поверхности Луны космонавты пробыли 16 часов, из них вне корабля – 6, сначала 2 часа, потом 4.. Установили, как водится, флаг. Долго таскали приборы из размещенных между стойками шасси «багажников». Прокатились на «Луноходе». Получилось не так круто, как у американцев – скорость поменьше. Зато опробовали запитку скафандра Рукавишникова от дополнительного модуля жизнеобеспечения на борту «самовара».

Взлетели, отстыковались и ушли к Земле штатно. «Луноход-5», летевший «прицепом» к «Союзу», пошел вниз, искать место для следующей экспедиции. Посадка «Союза-19» на Землю ожидалась 14 февраля.

Незадолго до входа в атмосферу от спускаемого аппарата отделились приборно-агрегатный и бытовой отсеки. «Фара» СА прошла по пологой траектории над Индийским океаном, окруженная плазмой – и вновь вынырнула из атмосферы в космос. Второй нырок, опять перегрузки. На этот раз корабль уверенно шел к Земле, в сторону заснеженных степей Казахстана. Радиус рассеяния составлял добрую сотню километров – и в этом радиусе оказалось покрытое льдом и припорошенное снегом озеро Тенгиз. Двигатели мягкой посадки пробили тонкую корку – и спускаемый аппарат окунулся в ледяную воду. Намокший парашют потянул аппарат ко дну. Открыть люки экипаж не мог – в воде с температурой около нуля продержаться можно было максимум минут двадцать. Помощь не шла. Их нашли только к вечеру. Сначала на берегу сели два вертолета спасательной команды. Амфибии пробиться к кораблю не смогли. К полуночи к ним присоединился тяжелый «Ми-6». Пилот, лично знавший Иванова еще в качестве коллеги, пошел на серьезный риск – здоровенный вертолет мог грохнуться в воду рядом с СА. Но не грохнулся. К шести утра 15 февраля СА был вытащен на берег. Первым делом зеленый от качки и недостатка кислорода Рукавишников передал через люк вакуумированные контейнеры с грунтом. Космонавтов согрели – изнутри и снаружи. Вертолетчики налили Иванову дополнительно, из собственной заначки, как своему. Тот пробурчал: «Надо было садиться в Индийском океане. Тоже мокро – зато теплее».

Впрочем, налили всем. Еще бы! Отсутствие красного флага на луне не укладывалась в естественную для советского человека картину мира. Теперь диссонанс благодаря мудрому руководству Коммунистической Партии Советского Союза и лично товарища Устинова был устранен. В неком недоумении остались только сотрудники ГЕОХИ – неразговорчивые ребята в штатском, представившиеся сотрудниками ГОХРАНа, конфисковали как бы не четверть привезенного реголита, понемножку из каждой пробы. Типа, не дрейфьте, ребята – вам еще привезут. Ученые ушли в непонятки – это что, грядет денежная реформа? И на рубле теперь будут писать «Обеспечивается наличным запасом лунного грунта»? Однако же разъяснилось все быстро. На фактически праздничном заседании коллегии Главкосмоса Устинов лично вручил Каманину обещанные маршальские погоны. Звезды на шитье были подозрительно легкими. Неудивительно – под слоем позолоты был титан. Титан, срочно выплавленный из первой «неавтоматической» партии реголита.

В общем, грунт теперь должен был появиться в количестве. Летом планировался второй «дуплет», на 75 год – третий, на обратную сторону Луны. В Красноярске разрабатывали ретрансляторы, которые планировали вывести в точки Лагранжа. А дальше? Следовало подумать о перспективе.

Предложений была масса. Во-первых, КБ Люльки пошло по стопам Кузнецова – а мы типа чем хуже? – и представило 40-тонный РД-57 на жидком водороде с УИ за 450 секунд. Кузнецов не терял темпа – водородный НК-37 на базе «тридцать третьего» имел тягу уже под 200 тонн и почти такой же УИ. Глушко представил весьма проработанный проект «Н-23» с водородом на третьей ступени и разгоннике. Теперь «Союз» (без 6-тонного довеска, но с подвесными баками на 4.5 тонн – для торможения у Луны) можно было выводить на лунную орбиту «Перебором-В» (название попало даже в какой-то официальный документ). Стоимость экспедиции падала процентов на 15. Это было кстати – Устинов потихоньку наводил порядок в финансовой сфере и к подобным новостям относился благосклонно. Водородные блоки проектировались на все летавшие ракеты – переделанные БР Янгеля, Челомеевский «Протон», «Семерку», всю линейку «Атлантов». Глушко выделил отдельную группу для проектирования ракеты, по максимуму использовавшей как имеющиеся наработки, так и возможности рассчитанного первоначально на «Н-1» старта. Масса – 2800 тонн, 6 стандартных боковушек, центральная ступень с «НК-433», водородная третья ступень. На низкую орбиту – 125 тонн, к Луне, с водородным же РБ, – 55, к Марсу – больше 40.

Семенов заявил, что при применении в конструкции парашютов новых баллистических тканей (аналог американского кевлара) и при сокращении массогабаритных характеристик БЦВК и прочей аппаратуры (что обеспечил Пилюгин) появилась возможность упаковать в СА «Союза» четверых космонавтов. «Упаковать» – да, именно вот это самое слово. Макет нового СА в отряде космонавтов окрестили «шпротницей» – однако без оттенка неудовольствия. Летать хотелось всем. Кабину и баки взлетного модуля «Севера» также немного раздули. Теперь лунник вмещал троих.

Военные, однако, хотели бОльшего. ТТХ и общий облик нового американского космического челнока были известны, и погоны требовали «такого же, только с перламутровыми пуговицами». «Не, ребята, пулемет я вам не дам» – Устинов прикинул стоимость программы, – «Я дам вам парабеллум». Расстроенный прекращением работ по «Спирали» (воздушный старт с гиперзвукового разгонщика признали авантюрным на данном этапе развития техники), Лозино-Лозинский предложил свой вариант. Дельтавидный космоплан с лаптеобразным носом включал в себя баки на сотню тонн керосин-кислорода, заменяя собой 3 ступень «Перебора». Края несущего корпуса нависали над ускорителями первой ступени. Большая (за счет баков) площадь днища при массе всего тридцать с хвостиком тонн уменьшала плотность теплового потока при торможении и позволяла ограничиться металлической теплозащитой на большей части поверхности. Экипаж – также четверо – размещался в отдельной, катапультируемой и спасаемой хоть со старта, хоть с орбиты, капсуле. В стыковочном отсеке «на спине» размещалось полтонны груза, в негерметичном грузовом – еще две. Ускорители первой ступени предполагалось снабдить складным крылом и маршевым ТРД на манер крылатой ракеты и сажать на аэродром. В результате безвозвратно терялась только 2 ступень с двумя «НК-33» – но стоила она как бы не вдвое меньше Шаттловского бака. Военные ворчали «Хочу ба-альшую мафы-ынку, как у того мальчика» – однако ж на первое время были удовлетворены. В конце концов, 10 «фотоаппаратов» «Космос-Космос» или 4 «Космос-Земля» – вполне достаточно для экспериментов. Да и не только для экспериментов, по большому-то счету.

С Марса тоже шли неплохие новости. «Что такое не везет» русские знали давно, а вот «как с ним бороться» – это было ноу-хау последний пары лет. Окно 73-го года было неудачным. Аппаратам требовалось собственное топливо на доразгон. В результате стартовало опять четыре машины – два выходили на орбиту и служили ретрансляторами, два сбрасывали спускаемые аппараты. Все держали кулаки – экспедиция 71-го отработала на 1/8 от потенциала – отработал только 1 орбитальный блок. Кто-то поседел, когда внезапно замолчал один из ретрансляторов. Списали на метеорит – по изменению слабого сигнала определили, что станция внезапно закрутилась вокруг оси с большой скоростью. Однако второй ретранслятор вытянул- программа была достаточно гибкой и позволила передать картинки с обоих СА. Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на марсе – так и осталось пока неизвестным. Предлагаемые экзобиологами приборы и в казахских-то степях обнаруживали жизнь через 2 раза на третий. В 75-м планировали пускать уже более тяжелые станции – либо водородным «Протоном», либо керосиновым «Н-23».

В Конгрессе обеспокоились. Практика показала, что от аналогичной по функционалу «Луны-9» до пилотируемой высадки у русских прошло 8 лет. Демократы увидели повод еще раз пнуть стремительно идущего к импичменту Никсона. Требовали немедленно возобновить полеты «Сатурнов» и лететь на Марс. Однако, услышав от директора НАСА оценки стоимости миссии, призадумались. Шаттл обещал радикально снизить стоимость вывода, решили дожидаться его.

Станцию «Салют-3» запустили в марте 74-го. Выводили ее уже «Атлантом», так что масса станции превысила 30 тонн. Челомей хотел «Атлант-5» и 68 тонн – однако все тяжелые носители были заняты в лунной программе. Помимо пары «полуандрогинных» – с лепестками, но без возможности активного режима – стыковочных узлов, на станции был мультиспектральный УФ-телескоп, печи для зонной плавки, оранжерея, экспериментальная установка по регенерации воды – для отработки длительных миссий, двигательная установка с возможностью дозаправки, различные тренажеры… А, да – три пеналообразные каюты для экипажа, что оказалось очень важным. В апреле к станции стартовала первая экспедиция – Романенко, Гречко и дублерша еще Терешковой – Ирина Соловьева. В июле (установленный на «Скайлэбе» рекорд был перекрыт) их сменили Соколов, Кизим и еще одна почти потерявшая надежду слетать дублерша – Валентина Пономаренко. Экипаж принял первый грузовик-автомат «Прогресс» – к ПАО «Союза» с полной заливкой крепился длинный цилиндрический грузовой модуль с системой стыковки. В баки станции перекачали две тоны топлива, из грузового отсека перетаскали две с половиной тонны груза. В третьем экипаже женщин не было – зато был врач. Шли на полугодовой полет. Однако на втором месяце полета Жолобову стало плохо. Срочно запустили дежурный корабль-спасатель. Жолобова сменили, полет продолжался. В результате решили держать в готовности к спасательному полету не один, а два корабля.

В ноябре к станции пристыковался еще один модуль. Короткий, всего 14 тонн весом. То есть при выведении «Протоном» масса его составляла почти двадцать тонн – но доставивший его к станции ПАО «Союза» отделился, обнажив кормовой стыковочный узел, и сгорел в плотных слоях атмосферы. Из научного оборудования на новом модуле был только многодиапазонный фотоаппарат от «Фольксайгенебетриб Цейсс», зато в широкой части модуля были еще две каюты и вторая версия полузамкнутой системы жизнеобеспечения. Кроме того, в наличии был развитой комплекс связи, явно избыточный по мощности для околоземной орбиты, а под ЭВТИ прятался толстый слой полиэтилена – защита от нейтронов, щедро рассылаемых Солнцем в годы повышенной активности.

Станция отработала до 77 года. Рекорд пребывания на орбите составил 195 суток.

75 год так же был богат на события. Во-первых, состоялась первая пилотируемая экспедиция (третья в советской программе) на обратную сторону Луны. Связь с Землей поддерживали через ретранслятор в точке Лагранжа. При возвращении не запустился основной двигатель взлетного модуля. Взлетели на резервном, состыковались. Затем, используя взлетную ступень в качестве шлюза, вышли в открытый космос, разрезали теплоизоляцию и засняли у виновника все, что смогли заснять. Исаев проставился коньяком.

В июне по полной программе окучили Венеру – долетевшие до нее в октябре станции отработали программу обе и полностью, передав изображения с поверхности. Тачдаун!

В июле состоялось «самое дорогое в истории рукопожатие» – полет «Союз-Аполлон». Американцы, помимо корабля, вывели «Сатурном-1Б» переходник с андрогинным стыковочным узлом советского образца, но изготовленным в США. Переходник служил также шлюзовой камерой – состав атмосферы в обоих кораблях был разным. Самым символическим моментом была частичная ротация экипажей – Слейтон сел в Казахстане в СА «Союза», Лазарев – в океане рядом с Гаваями в капсуле «Аполлона». Оба прошли через специально созданную таможню – Слейтон – в кунге ЗИЛа, Лазарев – на палубе авианосца. Под телекамерами, ясное дело.

На марсианском направлении сотрудничеством не пахло – «автомат автомату – волк». Американцы запустили два «Викинга», мы – очередную четверку «Марсов». Два стартовали на водородных «Протонах» (один взорвался вместе с РБ), два – на «Атлантах-3». Уцелевший марсоход бодренько ползал по красной равнине на шести брэндовых решетчатых колесах почти две недели, потом застрял. По сравнению с «луноходами» – неважный результат, но, в общем, нормально. Его орбитальный блок кормил Землю фотографиями еще четыре месяца. Два других аппарата отправились к Фобосу, за грунтом. Возвращаемый аппарат одного из них в начале 77-го упал в океан и был подобран вертолетом с БПК «Леонид Брежнев». Второй промазал и до сих пор крутится где-то между орбитами Земли и Марса.

Успех? Успех. Впрочем, как посмотреть. Американцы сколько аппаратов запустили? Два. Сколько долетело? Тоже два. Сколько выполнило свою программу? Опять два. А у нас что? Ну и что, что у нас марсоход. Застрял – и чем он не «Викинг»? А сколько тот викинг проработал, ась? А орбитальный модуль? У нас скончамшись, а у них до сих пор не угомонится. А кстати, сколько у них в среднем спутники на орбите живут? Пя-ать ле-ет?! Ну-ка, ну-ка… А наши сколь? Да вы что, товарищи, страну разорить хотите?!

В общем, электронную отрасль опять залихорадило, Благо в системе КОКОМ зияла дыра размером приблизительно с Францию. Ну и много-много маленьких дырочек там, где прогуливались двадцать вторые и пятьдесят третьи секретари советских посольств в капстранах.

А в ноябре опять оторвались на Луне. Сначала на окололунную орбиту «паровозом» вытащили станцию – копию модуля, пристегнутого к «Салюту-3», только еще с двигательной установкой. Потом водородным «Атлантом-3» отправили грузовик с топливом и мелочами, не влезшими в основной пуск (пришлось потратиться на дополнительную радиационную защиту – активное солнце!) Третьим пуском, тоже на «23В», к «Салюту-4» отправили сразу четверых, в том числе одного француза-геолога – дырка в КОКОМ того стоила. Перекидали грузы, перекачали топливо, освободили узел. Приняли четвертый по счету «Север». И пошли вниз, на очередной маяк. Воткнули французский флаг в центре кратера, срочно окрещенного в честь покойного Помпиду. Сидели весь лунный день. Лунная тележка от Ситроена, доставленная «в багаже» «Севера», гоняла не хуже американских, только еще и подпитывалась от солнечных батарей.

Подряд на доставку маяков луноходиками тоже достался французам. Благо «Нормандия» (тщательно доработанный французским напильником «Союз» с водородным, французским же, разгонником) позволяла класть на поверхность Луны трехсоткилограммовые аппаратики за вполне приемлемую цену. Поневоле пришлось научиться считать деньги – французы хотя и тоже любили престиж, тратиться сверх меры не привыкли.

Грузовики к «Салюту-4» приходилось отправлять регулярно, в основном – ради топлива. Хотя на Луне атмосфера и отсутствует – неоднородности гравитационного поля снижали высоту орбиты не хуже. Глушко предложил отправлять совсем уж голые танкеры – ПАО «Союза» со стыковочным узлом. Для вывода хватало «Н-21» с водородом на 2 ступени и разгоннике. Долетала тонна с небольшим топлива, которой хватало на полгода.

Бабакин предложил «спасательный мотоцикл» – увеличенная «КТ» должна была лететь на «паровозе» в качестве довеска к спасательному «Союзу» и спускать на поверхность открытую платформу, способную в случае чего поднять троих человек на орбиту, где их подбирал тот же «Союз». Идея была не новой, такой «довесок» предлагался с самого начала – но теперь актуальность такого аппарата возросла.

Поляки на Сталевой Воле будовали скрепер для строительства лунной базы. На татровском шасси. Немцы (восточные, само собой) строили установку для извлечения из реголита кислорода, титана и прочих вкусностей. Финны занимались связью. Румыны и болгары маялись всякой фигней.

Стало ясно, что комми и лягушатники устраиваются на Луне надолго. НАСА срочно пересмотрело проект Шаттла. Теперь предусматривалась возможность крепления вместо орбитера пары SSME и полезной нагрузки в 60–70 тонн – в частности, разгонного блока с лунным орбитальным кораблем или посадочным модулем. Из архивов достали чертежи LM и CSM. Русская схема с раздельным стартом свою эффективность доказала, теперь следовало адаптировать под нее проверенные аппараты. Однако требовалось время и деньги. И с тем, и с другим дело обстояло не очень.

Ну, а самый финиш наступил в 77-м, когда стартовал «Атлант-7». 125 тонн на земной орбите, угу. 55 тонн «чистыми» ушло к Луне, ага. Село 20 тонн, из них 15 – «бочка» первой базы человечества на Луне – эге!

Впрочем, «… было бы огромной ошибкой думать…» ((с) В.И.Ленин), что вся советская космонавтика дружно устремилась на Луну. В 74-м на четыре «лунных» старта «паровоза» пришлись 4 геостационарных, в 75-м – та же картина. Итого над территорией СССР (точнее над экватором на тех же долготах) зависли 5 примерно 10-тонных спутников, два – над Западной Европой, 1 – над США. Плюс несколько аппаратов поменьше. Часть из них была стопудовыми ретрансляторами двойного назначения, часть – развесила громадные «ухи» параболических антенн и внимательно слушала, что творится в мире.

Внезапно выяснилась интереснейшая вещь – советские люди обожали болтать по межгороду и смотреть футбол-хоккей. Поскольку показывать товарища Бре… Устинова сначала по четырем, а затем – аж по шести каналам было бы слишком, один канал отдали под спорт, один сделали образовательным. Туда перебрался Капица-младший, и «дорогая передача» собирала поклонников уже не только по субботам. Творческое объединение «Экран» не справлялось с забиванием сетки. Пришлось привлекать к работе всех мало-мальски способных режиссеров, несмотря на проглядывавший иногда краешком не вполне соцреалистический подход. Внезапно обнаружили незаурядный талант сценаристов Стругацкие. «Страна Багровых Туч» прошла на ура, хотя космонавты-консультанты и посмеивались над бардаком, творившимся в экспедиции Быкова.

Спрос на телевизоры и потребности в телефонных аппаратах и АТС вырос многократно, электронная же промышленность, несмотря на ввод новых мощностей, естественно, не справлялась. Решили пойти по проторенному ВАЗ-ом пути – заказать у французов (и еще у кого-нибудь) пару-тройку заводов полного цикла.

Однако ж возникла существенная проблема. «Чтобы купить что-нибудь ненужное, надо сначала продать что-нибудь ненужное». А продать буржуям что-нибудь более технологически сложное, чем нефть, было затруднительно.

С нефтью тоже не все было ладно. Несмотря на высокие цены вследствие эмбарго 73 года, экспорт СССР лимитировался пропускной мощностью даже не трубопроводов (их было мало), а железных дорог. Кроме того, проект по разработке нефтяных и газовых месторождений Западной Сибири находился на полпути. Трубопроводы можно было построить – но это время, время…

В торгпредства за рубежом поступила команда – максимально увеличить экспорт всего, что только можно продать за твердую валюту. Немного брали трактора, совсем чуть-чуть – машины. Из станков в основном продавались тяжелые прессы и прокатные станы. Брали скорее массой металла.

Оружия продавалось также поменьше, чем могли бы. Богатые покупатели, как правило, были завязаны на западных производителей, а у бедных, что неудивительно, не было денег. Это при Ильиче Втором любому мумбе-юмбе достаточно было переименоваться из Императоров Верхней Мамбы и Нижней Макомбы в генсека, заявить о приверженности социалистическому пути, поцеловаться в губы – и можно было получать тонны стреляющего железа в кредит. Регулярно списываемый. Устинов был из промышленности, причем – военной и знал железякам реальную цену. Однако ж постоянные покупатели были – Ирак, Вьетнам, Ангола – те, у кого были за душой алмазы, нефть или, к примеру, бокситы (их остро не хватало). Или удобное местоположение, как у Кубы.

И тут кто-то допер, что лучше всего делать деньги даже не из воздуха, а из вакуума. Во-первых, неплохо пошла оперативная метеоинформация с «Метеоров-МТ». Во-вторых, фотоснимки земной поверхности с 10-метровым разрешением – за исключением, разумеется, территорий СССР и стран-союзников. А в-третьих – стволы ретрансляторов на геостационаре, как оказалось, тоже можно было сдавать в аренду!

Военные были в шоке – а ну как супостат узнает размер и, главное, направление резьбы на нашем хитром болту? Однако же Устинов, жесткий прагматик, продавил идею. Во-первых, секретом «для кого надо» возможности аппаратуры не являлись, во вторых – у потенциального противника аппаратура, как минимум, не хуже, а в-третьих – деньги нужны были позарез.

В общем, на тройку заводов бытовой электроники наскребалось (готовый ширпотреб решили не покупать принципиально). Причем, это в дополнение по «электронно-космической» сделке с Францией. Однако же у определенной части мирового сообщества – а точнее, у США, возникли серьезные возражения. Выходка французов и так серьезно разозлила их, а тут грозил еще один буст советской электронной промышленности. В разозленном напором русских Конгрессе требовали принятия против предателей западного мира самых серьезных санкций. Патриотически настроенные владельцы фаст-фудов в массовом порядке переименовывали «французскую картошку» – «French fries» – в «Картофель Свободы». Кто-то из французских политиков едко потребовал в качестве адекватной компенсации переименовать статую Свободы в Нью-Йорке во «Французскую статую». Французам фактически был выставлен ультиматум – отказаться от сотрудничества с СССР в высокотехнологичных отраслях, иначе – жесткие санкции. Сказать, что французский истеблишмент был обеспокоен – ничего не сказать.

Однако же случилось непредвиденное. Генеральный Секретарь Французской компартии товарищ Жорж Марше (правда, ходили слухи, что настоящая его фамилия была несколько менее благозвучной с точки зрения русского языка) вывел на улицы Парижа, Марселя, Лиона и еще сотни крупных и мелких городов почти двадцать миллионов человек единовременно. Красных флагов была едва треть. Остальное – национальные сине-бело-красные и портреты троих французских космонавтов. Оскорбленная гордость французов – страшная сила – на демонстрации вышли и те, кто, в общем-то, коммунистам не сочувствовал. Президент Жискар д`Эстен, весь кабинет, да и весь французский бизнес крайне обеспокоился – до революции, казалось, было рукой подать. Рассчитывать на армию было опасно – портреты космонавтов висели во всех казармах, а французский геолог, установивший флаг в кратере Помпиду, стал иконой парашютистов – так как сам когда-то служил в этих войсках. Так что многие военные и сами присоединились бы к демонстрации против такого плевка в душу, не будь они на казарменном положении.

Французский посол срочно потребовал аудиенции у Устинова. Его приняли без проволочек. В переводе с дипломатического языка на обычный его слова значили – «что ж вы, падлы, презлым заплатили за предобрейшее?!» Ответ Устинова был спокойным. Послу продемонстрировали свежий номер «Правды» – в передовице подробно описывалась акция национального протеста французского народа и патриотической буржуазии (!), а о роли ФКП упоминалось весьма скромно. Устинов заверил, что Советский Союз не предпримет никаких действий, способствующих нарушениям общественного порядка во Франции. Резон в этом был – сравнение отношений с Финляндией и отношений с Китаем показывало, что социалистический строй – не есть ни необходимое, ни достаточное условие хороших отношений. Кроме того, Франция как она есть была замечательным интерфейсом (правда, русские использовали слово «разъем», но это терминология) в отношениях с прочими капстранами. Русским можно было верить – по слухам, Устинов лично распорядился сдать очередную партию мумбов-юмбов социалистической ориентации в руки разведке Захир-Шаха. По аналогии с Ираном в сороковых, так сказать.

Француз несколько успокоился и спросил, чем вызван внезапный уход на пенсию товарища Суслова, о чем Московское радио полтора часа назад оповестило мир? Ясен пень, по состоянию здоровья. Грибочками отравился. А что так срочно? Да грибочков есть не хотел, сказал Устинов и положил ладонь на передовицу.

Посол ограничился кратчайшей телеграммой, а подробный отчет отправил дипкурьером. После чего товарищ Жорж Марше был принят господином Жискар д`Эстеном и передал ему петицию от имени всех участникав митингов и шествий – ультиматум не принимать. Рукопожатие на фоне с Елисейского Дворца облетело страницы всех газет мира.

Тут уже струхнули американцы. Независимая политика Франции всегда была занозой – но коммунистическая Франция – это был здоровенный нож в спину НАТО. Смертельный, без вариантов. Даже не учитывая французский ядерный арсенал и место в СБ ООН.

Конгресс после лоббистской работы посланцев президента Форда заболтал вопрос, санкции введены не были. Демонстрации прекратились. Французские коммунисты ограничились парой постов в правительстве. Американские компании рванулись участвовать в тендере на строительство заводов в СССР.

К началу 76 года положение в советской космической промышленности было весьма интересным.

Объединение Кузнецова попало в положение кота, переловившего всех мышей в амбаре. Дальнейший рост характеристик семейства НК-33 был теоретически возможен – однако при повышении удельного импулься на 5–7 секунд стоимость двигателя росла уже не в разы, а как бы не на порядок. С водородниками было получше – но и те подбирались к пределу эффективности.

Было принято решение вести исследования по совершенствованию движков относительно малыми силами, тем более, что многие наработки прямо-таки кричали «Скорей поставь меня на самолет!» Экономичность ТВД (а значит, и дальность полета, к примеру, Ту-95) возросла процентов на 10.

По космической же программе работы развернулись по нескольким направлениям.

Во-первых, велись эксперименты с разными экзотическими (по причине своей крайней неприятности в обращении) топливными парами – фтор-водород, перекись-пентаборан. От первого кошмара стартовой команды отказались быстро. Сотня тонн фтора на стартовом комплексе вызывала у понимающих людей ужас. Вторая пара, несмотря на крайнюю токсичность пентаборана, выглядела весьма привлекательной для долгохранимых ступеней – УИ рос сразу на 50 секунд, а гептил из стандартной пары тоже не был подарком. Однако же применение этого топлива осталось крайне специфическим и ограниченным.

На очереди стоял Марс и дешевый транспорт «Земля-Луна». Раз уж движки на химии не позволяли радикально поднять характеристики – пришлось обратиться к атомщикам. В 1974-м разморозили проект РД-410. Ядерный движок тягой 7 тонн при старте с орбиты и использовании в качестве рабочего тела жидкого водорода позволял одним пуском ракеты уже не тяжелого, а среднего класса доставить на лунную орбиту стандартный 16-тонный блок. Либо вывести к Марсу или Венере почти 20-тонную АМС. К дальним планетам – тонн 12. Однако об экономической эффективности тут говорить не приходилось – с учетом мер безопасности такой старт был как бы не дороже. Да и сам ЯРД стоил огого. Скорее, «410» рассматривался как экспериментальная установка для отработки «РД-600» – тягой уже в 40 тонн. Этот двигатель при выводе на «Атланте-7» мог отправить к Марсу 85 тонн, что при использовании раздельного вывода и стыковки с посадочным аппаратом на орбите Марса (схема, обкатанная на Луне) позволило бы произвести высадку.

Для Луны выход предложило ОКБ «Факел». Электрореактивные двигатели малой тяги обеспечивали фантастический удельный импульс – до 7000 секунд – но нуждались в море энергии при сколько-нибудь приемлемых величинах тяги. Плюсом было то, что младшие модели ЭРД использовались на метео- и связных спутниках с 72 года и успели набрать серьезную статистику. С 72-го же летали и ядерные реакторы – в качестве энергоустановок спутников радарной морской разведки.

К сожалению, запас рабочего тела эмиссионного преобразователя ограничивал срок работы ЯЭУ полугодом. Относительно небольшая – всего 20 КВт – мощность была явно мала для питания мощных батарей ЭРД. Требовались реакторы значительно большей мощности и как минимум с удвоенным ресурсом.

Солнечные же батареи необходимой мощности имели бы площадь порядка тысячи квадратных метров. Время доставки примерно 15-тонного полезного груза на орбиту Луны варьировалось от 6 до 12 месяцев, что начисто исключало доставку таким способом экипажей и затрудняло транспортировку сложной техники. Идеально было бы возить таким способом топливо – но это подразумевало многоразовую лунную посадочную ступень.

Бабакин принялся чертить. В результате получилось что-то вроде козлового крана с четырьмя баками и четырьмя двигателями на верхней балке. Между посадочных опор могла крепиться полуторатонная пассажирская кабина на четырехколесном шасси – для доставки команды с посадочной площадки до планируемой базы. Одну кабину с экипажем доставили, другую – подцепили и отправили на орбитальную базу. Либо «кран» мог доставить на поверхность четырехтонный груз и налегке уйти наверх, на ТО и заправку.

Вообще, многоразовость овладевала умами. Лозино-Лозинский возился с челноком «Земля-орбита». Глушковцы быстро поняли, что с возвращением ускорителей первой ступени намечаются большие проблемы. Сажать их парашютно-реактивным способом было нельзя – ударные перегрузки не позволяли использовать ступени многократно. Пришлось обратиться с предложением о кооперации к Челомею. Благо, КБ было создано на базе фирмы Мясищева, да и его Реутовское отделение съело уже не одну собаку на крылатых ракетах, в том числе и с остро необходимым раскладным крылом. Работа нашлась и ЦАГИ, и Туполеву. Но все равно опередить американцев, собиравшихся запустить свой шаттл к 80-му, не успевали. Помня уроки Луны, Устинов, продолжавший уделять космосу немалое внимание, никого в стиле «давай-давай» не торопил.

Важнее было положение с прикладным космосом.

На совещании коллегии Главкосмоса в декабре 75-го Каманин не скрывал гордости. Геостационарные ретрансляторы мало того что решили проблему связи на всей территории страны (особенно мощный эффект был достигнут в малонаселенных районах – Сибирь, Север, Дальний Восток), но и приносили остро необходимую для модернизации промышленности валюту. Избыток ретрансляторов позволил сдавать их в аренду, а относительно небольшие цены и забрасываемые «Атлантами-5» огромные объемы ПН позволяли успешно конкурировать с США. Франция была пока представлена на ГСО слабо, хотя в ближайшее время это должно было измениться.

Неплохо шла торговля и фотографиями земной поверхности. Многоразовые фотоспутники на базе отлетавших с людьми СА «Союза» летали (с одноразовыми агрегатными отсеками) по 5 раз и позволили снизить цену снимка вдвое. Правда, на горизонте маячили тучки – США собирались запустить спутник фоторазведки, передающий высококачественное изображение с телекамер нового поколения по радиоканалам, а это обещало резкий обвал цен. СССР опаздывал – ПЗС-линейки с требуемыми параметрами, а равно ЭВМ с нужным для съема и передачи цифровой информации «на лету» быстродействием электронщикам пока не давались. Было принято решение форсировать работы.

Тем более, что и военные, и геологи, и даже Минсельхоз с Минстроем – да все, получив спутниковые снимки и моментально привыкнув к хорошему – требовали уже не просто информации, а информации оперативной. И в разных спектральных диапазонах.

Моряки получили первый спутник морской радиолокационной разведки. Специфика применения – необходимость работы с низких орбит и большое энергопотребление – приводила к необходимости отказа от солнечных батарей – слишком большое торможение в верхних слоях. Ядерные реакторы испытывались. Однако тут была своя проблема. Эмиссионные преобразователи ограничивали и срок службы, и массу установки. А турбины или цикл Стирлинга были еще бОльшей проблемой. Решили доводить эмиссионные реакторы и развернуть работы по реакторам с парогазовым преобразованием. Задача была сложной – но за ожидаемые побочные результаты – повышение надежности, экономичности, габаритов и веса установок – двумя руками уцепились подводники. Даже Каманин, на уровне инстинкта привыкший отсекать дублирующие направления, согласился с решением.

Система спутниковой навигации «Цикада» вовсю использовалась моряками, но страдала низкой оперативностью. Система второго поколения – ГЛОНАСС – требовала порядка тридцати спутников на высоких орбитах, что при среднем сроке активного существования советских аппаратов в 3 года требовало 10 пусков в год. Увеличить срок службы спутников было трудно – как правило, теперь выходила из строя уже не электроника, а вспомогательная аппаратура агрегатного отсека. Причем, что характерно, американцы и французы большей частью обходились совсем без нее – их электроника могла успешно работать и в условиях открытого космоса – меньшее энергопотребление позволяло сбрасывать тепло в космос без использования циркуляции воздуха в гермоотсеке.

Задаче создания негерметичных («дырявых») аппаратов также был поставлен высший приоритет. Проблем было много. Требовалось повысить степень интеграции микросхем (энергопотребление), качество элементной базы и монтажа (срок службы). Первые летные экземпляры обещали выпустить в 78-м. Благо другая проблема, связанная с повышением сроков существования, решалась – с 72 года на спутниках связи для ориентации использовались электрореактивные двигатели с малым расходом рабочего тела, а с начала 75 – и гиродины.

На «Салюте-3» отрабатывали технологию получения сверхчистых кристаллов, биопрепаратов и прочих материалов в условиях невесомости. Получалось с умеренным успехом – работающие механизмы и люди на станции создавали микроускорения, не позволявшие достигнуть требуемой чистоты. Те же проблемы были и у астрономов, впихнувших на станцию УФ-телескоп. Приняли решение на следующей станции – «Салюте-5» стыковать требующие полной невесомости модули к станции только на время загрузки-выгрузки и регламентных работ, в остальное время – пусть крутятся на той же орбите, но отдельно. Промышленное производство сверхчистых кристаллов должно было повысить качество советских микросхем радикально. К тому же для обслуживания перспективных фабрик такого типа идеально подходил разрабатываемый Лозино-Лозинским челнок.

Вообще «Салют-3», воспринятый в 74-м как дар божий – еще бы! 30 тонн! – теперь, после всего полутора лет эксплуатации, рассматривался уже только как прелюдия к Той, Большой, Настоящей, модульной-надстраиваемой-чудесной…

В октябре 75-го наконец достигли поверхности Венеры «по-взрослому» – были переданы панорамы поверхности и данные о химическом составе. В ближайших планах стояло повторение посадок с расширенной программой и картографирование поверхности в радиодиапазоне. А вот более развернутая работа на поверхности требовала усточиво работающей при температуре порядка 600 градусов электроники. Решено было выдать заказ Алферову на высокотемпературные полупроводники, тем более, что этой темой заинтересовались и нефтехимики, и металлурги, и военные – куда ж без них. Однако раньше, чем через несколько лет результатов ждать было рановато.

То же было и с Марсом – следующий шаг – возврат грунта – требовал серьезной работы и предполагал паузу примерно до 80 года.

76 год прошел как-то буднично. Менялись экипажи на «Салютах», еще два «Севера» доставили на поверхность Луны экспедиции. Летали фото- и радарные разведчики. Единственным выбивающимся из стандартной череды пусков был полет очередного «Союза» на геостационар. Вышедший из строя «Экран» был при выходе в открытый космос подцеплен и помещен в специальный захват на бытовом отсеке. Вместе с ним он и сгорел над Индийским океаном при посадке. СА плюхнулся в океан благополучно, однако малый опыт спасательных операций на море привел к тому, что космонавты вынуждены были дожидаться помощи более 8 часов. Кому надо выдали по первое число и наряду с кораблями дальней космической связи «Главкосмос» заказал два специальных корабля спасателя на базе скоростных эсминцев – без вооружения, но с четырьмя вертолетами каждый.

Однако самое важное событие произошло в другой области. В сентябре ОКБ «Аргон» представило новый бортовой компьютер – «Домбай-32». Вливания в электронную промышленность дали закономерные плоды – при аналогичном подходе к надежности (троирование и сквозной контроль четности) новый БЦВК имел быстродействие в 1.2 миллиона операций в секунду, оперативную память резко увеличенного размера (3х32КБ) и такой же размер ПЗУ. Но главное – комплекс имел высокоскоростную (10 мегабит в секунду) шину, к которой могли подключаться накопители на магнитных дисках. В отличие от «блинов» ЕС ЭВМ каждая пластина накопителя при той же емкости в четыре мегабайта имела диаметр всего 20 сантиметров (говорили, что IBM использует уже 5-дюймовые диски – но и так было нормально). В одном накопителе могло монтироваться от одной до 16 пластин. При этом сам комплекс весил всего двадцать килограмм против 70 у старого БЦВК. Впрочем, накопитель на 64 МБ догонял вес до прежнего значения, но большинству аппаратов хватало и одного блина. Да и без того могли бы и обойтись. В конце года два фоторазведчика слетали уже с новой начинкой – хотя старый «Домбай» и страховал «молодого».

Живейший интерес к новинке проявили не только космонавты. Сухой, «МиГ», Яковлев, Туполев, Ильюшин, Миль, Камов – все внезапно поняли, что для нового поколения авиатехники им не хватало вот именно этой штуки. Требуемый объем производства составлял порядка полутора тысяч комплексов в год. В Бердске строились новые особо чистые цеха.

Интересно, что отладочные (нетроированные) версии комплекса расползлись по рабочим местам самих же проектировщиков – работать с ними по сравнению с вечно загруженными «ЕСками» ВЦ было не в пример удобнее. В результате «Аргон» подумывал о постановке на конвейер специальной серии таких машин – благо цена такого упрощенного комплекса была сравнима с ценой «запорожца». Тут возбудились все – и академия наук, и танкисты, и ПВО, и промышленность, и даже МПС. Это были уже не шуточки, тут цехами было не отделаться. Годовая потребность зашкаливала за сотню тысяч. На заседании Совмина в декабре возник грандиозный скандал. Производственных мощностей под поступившие заявки категорически не хватало. На еще одну закупку заводов не было ни денег, ни политического ресурса.

Решение предложил молодой (старого только что уволили по статье за постоянный брак) директор Александровского завода телевизоров. Его продукция по сравнению с «французскими» фабриками в Харькове, Витебске и Калуге смотрелась бледновато, и должность свою он воспринимал как расстрельную. Ну и ухватился за шанс – терять-то нечего. Его предложение (с экономическими выкладками, подробное – в странах загнивающего капитала его окрестили бы бизнес-планом) – старую гвардию шокировало. Нет, валютные кредиты просили все – но этот собирался их еще и отдавать! И как! Вообразите себе – делать часть новейших ЭВМ в настольном, домашнем исполнении, с подключением к телевизору – и продавать их иностранцам!!! Причем всем! Всем, кто захочет!

Рука Андропова потянулась к пистолету.

Однако же аргументы были приведены серьезные.

Во-первых, система команд новой ЭВМ была вражеским шпиенам хорошо знакома – ЕС ЭВМ, IBM360 тож. А секреты главные – они не в процессоре, они в программах. А процессоры у буржуев ничуть не хуже. Лучше, чего уж там.

Во-вторых, часть функционала для настольных компьютеров была явно лишней, так что всех секретов мы все одно не открываем.