Через семь лет

© Олег Диверин, 2017

© Написано пером, 2017

Летняя сессия подходила к концу. Валька Чибисов стоял у окна общежития, которое выходило на школу, и разглядывал выпускниц в коричневой школьной форме и белых передничках. Позади скрипнула дверь. Кто-то вошел в комнату и направился к нему. Он не обернулся, продолжая разглядывать девчонок. Тяжелая рука Тимохи Гонтаря легла на его плечо.

– Любуешься, педофил хренов? Им же по шестнадцать-семнадцать, а тебе, старому пню, под Новый год уж двадцать четыре стукнет, – прогудел Тимоха.

– Тебе как будто меньше, – огрызнулся Валька, – ты посмотри, какие хорошенькие. Да-а-а, вот уж действительно нужно было закончить школу шесть лет назад, чтобы понять, как прекрасна школьная форма и эти малышки в ней. Так и хочется потискать.

– Во, во, разошелся! Ностальгия по школьным годам обуяла?

Тимофей, сняв руку с Валькиного плеча, отошел к стоявшему посреди комнаты столу, подхватил с него чайник, взвесил на руке – не пустой ли – уселся на одну из четырех, стоявших у стен, кроватей и приник к носику чайника. Утолив жажду, вытер губы рукавом рубашки и сказал:

– Между прочим, пока тут некоторые дурака валяют, вместо того чтобы готовиться к последнему экзамену, Тимоха, можно сказать, в деталях проработал наше летнее добывание денег.

Валька оторвался от окна, подвинул к себе стул и присел напротив Тимофея.

– Ну?

– Не нукай – не запряг, – Тимофей приосанился, выпрямил спину, высоко поднял голову и гордо глянул на Вальку сверху вниз, как царь на холопа.

Тот скорчил раболепную мину на лице, прижал руки с переплетенными пальцами к груди и пролепетал:

– Иоанн Грозный, – всплеснул руками и повторил, – ну чисто царь-Иоанн.

Валентин и Тимофей были ровесники и бывшие сослуживцы – встретились и подружились в армии, приехали вместе в Москву, поступили в один и тот же институт, на разные, правда, факультеты, а теперь заканчивали второй курс. Оба получали стипендию, которой ни на что не хватало, и обоим помогали родители.

После первого курса был принудительный стройотряд в Москве: столица готовилась к летней Олимпиаде и студентами затыкали дыры на стройках, лучшие кадры с которых перебросили на олимпийские объекты. Заработали наши герои немного – «на подхвате» много не заработаешь. Но оба изо всех сил старались набраться как можно больше строительной премудрости, чтобы в следующие годы постараться попасть в «дальний» стройотряд: Уренгой, БАМ, Норильск, Абакан… Об этих выездах ходили по институту легенды: привозили оттуда от семисот до полутора тысяч рублей, это при средней зарплате по стране в сто двадцать советских «деревянных». А деньги были нужны – стыдно было клянчить на жизнь у родителей.

Но дальние отряды начинались с третьего курса и попасть в них было непросто без протекции в профкомах, парткомах и прочих «комах». Оставалась «шабашка»: сколотить бригаду и подрядиться в каком-нибудь подмосковном колхозе или совхозе строить коровники, свинарники, гаражи и так далее. За бригадой дело не стало – за два года сложилась и устоялась компания, которая почти без потерь дожила до выпуска. Сложнее дело обстояло с поиском объектов. Нужно было куда-то ехать. Возникал вопрос – куда? Нужно было как-то ехать, и опять вопрос – как? А самое главное – не было времени этим заниматься. И вот Тимофей говорит, что все придумал!

Оба приняли серьезный вид, и Валька повторил:

– Ну?

– Не нукай, говорю. Слушай дядю внимательно! Ты слышал про загородную базу нашего института?

– Это лыжная база в Ильинке что ли?

Тимофей посмотрел на Вальку и на секунду задумался.

– А что? Тоже вариант, я про это место как-то позабыл, – потер он нос кулаком. – Но, думаю, мой вариант поинтересней будет. Нет, не Ильинка. Дмитровский район. Там есть база, а точнее – исследовательский центр нашего института, в лесу, за колючей проволокой и под охраной.

Валька закивал головой.

– Знаю, знаю. Там еще у нашей военной кафедры развернут учебный комплекс ПВО. Мы туда на третьем курсе на неделю на практику поедем.

– Точно, – подтвердил Тимофей. – Но что нас с тобой больше всего интересует: там за территорией есть общага и столовая. Улавливаешь? Есть, где жить, и есть, где жрать.

– Нас, что, просто так там поселят?

– Просто так – только кошки родятся, да и то, знающие люди говорят, что не просто так. Придется за это сложить им стенки нового корпуса. Из кирпича. Улавливаешь?

– Если ты про то, что я прошлым летом в стройотряде пару недель работал помощником каменщика, – неуверенно протянул Валька, – и несколько дней подержал в руках мастерок…

– Ты – единственный специалист-каменщик из нас восьмерых.

Валька зажмурился и потряс головой.

– Давай, Тимоха, по порядку. Мы собирались шабашить по колхозам-совхозам и было нас семеро. А теперь нас восемь и мы строим корпус, понятия не имея о кирпичной кладке. Может объяснишь попонятней, что ты удумал?

– Объясню, объясню. Смотри: рисую картину. Пользу общаги и столовой, думаю, ты уже оценил. Теперь – дальше. Моя кафедра начала строить там новый лабораторный корпус. Они успели заложить фундамент и… всех строителей перебросили в Москву на олимпийские объекты. А корпус нужен. Я говорил на кафедре с человеком, который отвечает за эту стройку. Он готов оформить всех нас строителями высокой квалификации на два месяца и заплатить нам приличную зарплату и даже премию, если мы закончим стенки до сентября. Нормально?! – он торжествующе посмотрел на друга.

– Идем дальше. Денег, конечно, хочется больше, – значит, нужно искать реальные шабашки. А мы уже в селе, и есть, где жить, и не надо каждый вечер в Москву мотаться. Но! Пешком по окрестным деревням не набегаешься, вот если бы иметь машину! И тут я вспоминаю про Лёньку Толмачева. Работник он – так себе. Но у него есть машина – «Жигуль» – от папы достался. Короче, он согласен поехать с нами. Смотри: кто-то из нас объезжает с ним ближайшие колхозы. Допустим, находим работу. Бригада в три-пять человек садится в машину и – мы там.

– Ну что скажешь, серьезная проработка деталей предстоящего летнего десанта? – он опять выпрямился, задрал кверху подбородок и глянул на Вальку сверху вниз.

Но тот в этот раз игры не принял.

– Нет, не серьезная – никто, включая меня, с кладкой дел не имел. Я только видел, как это делается, а все остальные даже и не видели. Ну бетон или столярка – еще куда ни шло. Но кладка! Да у нас стены рухнут еще до того, как мы до крыши доберемся!

Но Тимофей продолжал играть.

– Ну кто же Вам сказал, что гигант мысли и предусмотрительности Тимофей Владимирович Гонтарь не подумал о такой малости? – и, посерьезнев, продолжил: – Нам дают профессионального прораба. Кстати, с ним я тоже уже говорил, и он берется научить нас нормально работать при двух условиях: руки у нас растут не из задницы, и мы – не лентяи. Он уверен, что за два месяца четыре-пять человек поднимут стенки под крышу. Ну, а теперь что скажешь? – и он приобнял друга за плечи.

Через несколько дней шестеро из восьми парней ранним утром были уже на Савеловском вокзале, купили билеты до Дмитрова и расположились в почти пустом вагоне электрички. Вскоре поезд, присвистнув, заскользил вперед. За окнами замелькали сначала улицы и городские кварталы, затем – дачные участки, после Лобни – лес, снова дачи, поселки, перелески, поля – простор!

Когда проезжали Яхрому, Тимофей приник к окошку и, высмотрев там что-то, удовлетворенно хмыкнул: «Вот он, Автоцентр. Нужно будет с Ленькой смотаться сюда, может, хоть здесь резину для его «Жигуля» раздобыть сумеем, а то у него колеса лысые, как коленка, а нам на нем еще кататься и кататься».

– Где он, кстати? – спросил Валька.

– Они с Аркашей-большим приедут на машине к вечеру, – ответил Тимофей.

Примерно через полтора часа пути ребята доехали до Дмитрова, пересели на автобус и еще через полчаса прибыли на место.

Поселились в двух комнатах, по четыре человека, затащили свои рюкзаки и сумки, минут в пятнадцать обустроились и вышли на улицу. Тимофей, прихватив Игоря Ремизова, которого хотел сделать бригадиром на строительстве корпуса, ушел на территорию базы искать объект и прораба, остальные четверо прилегли на травке в небольшом скверике между общежитием и столовой.

Время клонилось к полудню. Равиль, высокий, черноволосый полуузбек-полутатарин, вытянулся во весь рост на спине, сунул в рот сигарету, закурил и мечтательно протянул: «Хорошо! А если еще в столовке окажутся еда, которую удастся переваривать, и симпатичная «поварешка» – жизнь в это лето удалась». В ту же секунду, словно ждали этих слов красавца-Равиля, из подъезда общежития вышли четыре девушки и направились через скверик к столовой. Равиль присвистнул: «Это что за феи? Наши инженеры с базы? Я, кердык-мердык, буду проситься сюда работать после института! Мамой клянусь!»

Мишка-Кашира первый сообразил, кто они, и, ткнув Равиля пальцем в бок, сказал: «Эй, Татара, одна твоя мечта уже сбылась, причем четыре раза, – и, перехватив вопросительный взгляд приятеля, пояснил, – они не инженеры, кердык-мердык, они «поварешки». Целых четыре, и все красавицы».

Все четыре девушки были на удивление привлекательны. Красивой, по-настоящему красивой, пожалуй, ни одну из них назвать было нельзя. Но каждая чем-то притягивала взгляд.

Впереди быстрыми маленькими шажками шла темноволосая кареглазая малышка. Равилю, Тимохе или Аркаше она едва достала бы до груди. Круглое личико, пухлые губки, ручки и ножки. Но эта округлость фигуры ее не портила, напротив, наполняла весь ее облик прелестью ребенка. Окончательно в ребенка ее превращали волосы, заплетенные в косичку-«колосок» прямо с макушки. Единственная деталь, говорившая о ее реальном возрасте, – глаза, полные то ли тревоги, то ли смертельной тоски. У ребенка таких глаз не бывает.

На шаг позади шла вторая девушка, тоже кареглазая и темноволосая, и с такой лучезарной улыбкой на лице, что все, кто смотрел на нее, непроизвольно заулыбались. Она была среднего девичьего роста, нормального телосложения, ее немного портил чуть длинный нос с горбинкой, но положение тут же исправляли точеная фигурка гимнастки, воздушная походка и улыбка, которая, казалось, говорила: «Всех люблю, и вообще все в этом мире прекрасно и по-другому быть не может».

Замыкали шествие две блондинки: одна совсем юная, как и шедшие впереди девушки, – скорее всего ей не было и двадцати, вторая же казалась лет на десять старше. Обе были чуть выше среднего роста и смахивали на сестер, но сестрами, видимо, не были, просто младшая копировала походку и манеру держаться старшей. И, следует заметить, там было, что копировать, – прямая, будто затянутая в корсет, спина, плечи подняты и развернуты в стороны так, что приподнимали и прекрасно очерчивали грудь. И там было что приподнимать и очерчивать. А еще – гордая посадка головы. Не горделивая или надменная, а именно гордая и полная достоинства. Глаза смотрели доброжелательно, мягко и даже слегка призывно, и не было проблем подойти к ней, улыбнуться, завязать разговор, а затем попробовать продвинуться дальше. Ее взгляд не отталкивал, напротив – вселял надежду. Но… вот этот гордый поворот головы мгновенно останавливал, пресекал попытку в зародыше, говоря: «Нет, парень, даже не пытайся, не обломится».

Кашира уставился на нее как завороженный – при своем небольшом росте он питал пристрастие к зрелым женщинам, крупнее и старше себя.

Вальке же, наоборот, нравились юные воздушные создания. Наверное, поэтому он уже давно сопровождал глазами младшую, и она, будто почувствовав его изучающий взгляд на себе, слегка наклонила головку в их сторону и скользнула равнодушным взглядом по лежащим на траве парням. Но… ее глаза, встретившись с Ванькиными, будто споткнулись, ресницы чуть заметно дрогнули, из под них сверкнули два огромных изумруда и в то же мгновение погасли. Валька зажмурился, встряхнул головой и вновь открыл глаза – девушки спокойно проходили мимо. «Почудилось, – подумал он, – что это со мной, девчонка как девчонка, ну симпатичная, но ничего же особенного».

Егор Натанович Лапин, которого за флегматичность и любовь к сметане все звали Сметаныч, повернулся к проходной базы: «Начальство возвращается, скоро обедать будем». Но обедать «скоро» не пришлось. Тимоха, не подходя близко, махнул им рукой, мол, идите сюда. Все поднялись. Валька исподволь глянул на дверь столовой и еле слышно вздохнул. «Царапнула зеленоглазка», – тихо сказал Кашира, проходя мимо, так тихо, что услышал только Валька. «Иди-иди, черт глазастый», – беззлобно огрызнулся тот. Кашира ему нравился больше всех остальных ребят в их компании (Тимоха был не в счет), хоть они и не ходили в близких друзьях.

А у «зеленоглазки» в это же время почему-то все валилось из дрожавших рук. Входя из зала в кухню, она наткнулась на полуоткрытую дверь и больно ударилась бедром, в сердцах оттолкнув «обидчицу», задела рукой швабру, и та стукнула ее по голове. Отшатнувшись от этой новой напасти, она другой рукой задела сковородку (хорошо, что пустую и холодную), которая с оглушительным звоном и грохотом запрыгала по плиточному полу. По счастью, Алевтина, та самая, что шла с ней рядом, не успела уйти далеко. Одной рукой она подхватила Дашу («зеленоглазка» – знакомьтесь), другой – поймала и прислонила к стене норовившую учинить еще больший разгром швабру, затем, не выпуская из рук потиравшую ушибленные места Дашу (благо весу в той было ненамного больше, чем в печально упомянутой швабре), подняла и водрузила на место сковородку, затем опустила младшую подругу на стул, сунула ей в руку носовой платок и погладила по спине.

– Было бы мне столько лет сколько тебе, я бы в него тоже влюбилась.

– В кого? – вытирая слезы, спросила изумленная Даша.

– Сама знаешь!

– Алечка, не говори никому.

– А никто и не поверит! – ласково ответила та и обернулась к двум парам любопытных карих глаз, выглянувших из дверей кладовки и пытавшихся понять, что там за грохот.

– Землетрясения никакого нет, и война не началась, просто Дашка влюбилась. Ну что застыли столбиками, через полчаса люди на обед придут.

Общежитие представляло собой длинное трехэтажное здание. Первый этаж занимал временный обслуживающий персонал базы: техники, слесари, сантехники и всякого рода командированные. Постоянными жителями были лишь наши «поварешки». На втором обосновались молодые инженеры, не успевшие обзавестись квартирами в Дмитрове или обустроенными в бытовом плане женами. Третий был зарезервирован для приезжавших на лабораторные, военные и прочие практики студентов.

Был еще и цокольный (полуподвальный) этаж, где располагались душевые, на удивление просторные и чистые, а также что-то вроде комнаты отдыха с теннисным столом, бильярдом и несколькими столиками для настольных игр. Кроме того, там же находились канцелярия, бухгалтерия и отдел кадров. Сюда и привел ребят Тимофей, чтобы оформить пропуска на территорию. Процедура заняла минут сорок, затем им устроили лекцию по внутреннему распорядку и правилам поведения на территории, так что на обед в первый день они попали с опозданием.

Кроме них в столовой обычных посетителей уже не было. На раздаче первых блюд стояла улыбчивая Светлана, а на вторых – малышка Лена. Тимофей заулыбался, заказывая отварное мясо с гарниром, и спросил тоном учителя младших классов: «А сколько тебе лет, девочка? Не слишком ли ты мала на раздаче стоять?» Та вспыхнула, сверкнула глазами, готовая ответить заезжему насмешнику на очередную колкость по поводу ее роста, но Тимофей улыбался ей так, как улыбается любящий старший брат младшей сестренке, поэтому злость ее мгновенно растаяла и она проговорила, шутливо сложив губки бантиком: «Ложки-то с котлетами поднимаю, что еще нужно?» Ребята, стоявшие рядом, зашлись от хохота, а Светлана, отсмеявшись вместе со всеми, пояснила: «Ленка у нас – ветеран, уж пятый год котлетами командует». Сметаныч присвистнул: «Не может быть! Слушай, без обид и подколок, сколько же тебе лет в натуре?» Лена опять было сверкнула глазами, но на Сметаныча вообще никто и никогда не обижался, настолько у того был добродушный вид, и ответила: «Уж два месяца как двадцать один, а вообще-то у женщины возраст спрашивать неприлично». И она опять картинно сложила губки бантиком и уставила глазенки в потолок. Мальчишки снова захохотали и принялись за Егора: «Сметаныч, ты что, слепой, перед тобой солидная женщина, в летах, а тебе все малолетки чудятся. А что ей на вид лет четырнадцать-пятнадцать, так это оптический обман зрения. Ты у Вальки спроси, он у нас по оптике, он тебе популярно все разъяснит». «Да ну вас, – отбивался Егор, – вон и девушку в краску вогнали, она сейчас и вправду обидится на ваши шуточки. Какая солидность, когда ей в натуре на вид лет пятнадцать».

Но Лена не обиделась – эти ребята ей понравились, хотя личико ее стало серьезным, а в глазах опять появился не то страх, не то тоска. Но спросить, кто такие и надолго ли, она не решилась, но зато решилась Светлана. Так что знакомство состоялось.

Дальше у ребят начались трудовые будни. Обещанный прораб оказался хорошим мужиком и умным учителем. Он сложил на асфальте кладку стены, объяснил, что означают специальные термины: перевязка, тычок, ложок, штраба, расшивка, шнурка и т. д. Вальке отдельно показал, как поднимать углы стен. Сам изготовил для ребят мастерки, принял вместе с ними первые машины с раствором, поработал пару дней и, убедившись, что публика ему досталась трудолюбивая и понятливая, пошел по другим объектам, время от времени заходя к ребятам проверить, как идут дела.

А дела пошли неплохо. Валька за два-три дня так наловчился складывать углы стен, что они не отличались от сложенных профессионалами на других корпусах. Остальные «гоняли» стенки между углами и ряд за рядом кладка становилась все ровнее, а работали они все быстрее, и вскоре даже скептик Валька поверил, что до конца августа стенки под крышу они подведут легко, даже если будут работать вчетвером и даже втроем. Так что, после короткого совещания Тимоха и Леня стали приходить утром со всеми вместе, а потом потихоньку исчезали. Вскоре стали появляться и шабашки: то ремонт гаража, то переборка крыши в коровнике, то пристройка к совхозному клубу. Много народу там не требовалось, бригаду половинили, четверо, как правило, были на корпусе, Валька и Игорь Ремизов вообще никогда не отлучались, а остальных Леня увозил. Платили там обычно почти сразу после завершения работ. Так что у ребят завелись деньги. Правда, по уговору, Тимофей хранил их в сейфе в бухгалтерии и ребятам не выдавал, брал лишь на бензин, на еду в столовой и еще, по согласию всей бригады, на редкие гулянки с пивом или водкой.

По вечерам обычным развлечением был преферанс – дело не шумное. На огонек забредали девчонки из столовой. А куда еще им было забредать: лес да лес кругом, да канал имени Москвы. Иногда они пекли пирог, и мальчишки устраивали чаепитие. Пытались зазывать девочек на свои гулянки, но тех ни пиво, ни водка не прельщали. Они заходили, но увидев, что там просто пьянка с приличной, правда, закуской, посидев минут пятнадцать-двадцать, исчезали. Алевтина в тех мероприятиях не участвовала вовсе, изредка заходила, когда Тимофей брал в руки гитару. А так… скучно было тридцатилетней женщине с публикой, где двоим самым старшим было по двадцать три года. Жила она в отдельной комнате, куда время от времени наведывался поболтать Кашира. А может и не только поболтать… кто знает?

Так или иначе мальчики и девочки сблизились и превратились в одну дружную компанию, где с уважением и заботой относились друг к другу, где никто ни к кому не приставал, хотя пары со взаимным интересом наметились почти сразу. Если же кто-то доверял другу или подруге свой секрет или проблему, то все остальные, делая вид, что ничего не подозревают, помогали эту проблему разрешить. Да и то сказать, где мальчонки – там и девчонки. И наоборот.

Первой стала Лена. Было забавно наблюдать, как она шла прогуляться с Тимофеем или с Аркашей-большим. А то и с обоими сразу. Этой крошке нравились крупные мужчины. Аркаше было все равно – он оставался равнодушен к ней как к женщине (в Москве осталась подруга, которая впоследствии стала его женой), но с нежностью относился, как к другу. А вот с Тимофеем у нее установились более близкие и доверительные отношения. Поэтому именно ему на одной из прогулок, расплакавшись, она доверила тайну своих перепуганных глаз.

Года полтора назад она познакомилась с парнем из Тольятти. Он был водителем-испытателем на ВАЗе и приезжал в Дмитров на полигон обкатывать новые модификации «Жигулей». Появлялся почти каждый месяц и проводил в Дмитрове не менее недели. Ему было около тридцати и дома у него имелись жена и ребенок. Тем не менее Лене льстило внимание к ней взрослого мужчины, и она сначала позволила себе в него влюбиться, а затем позволила ему с ней спать. В результате обоюдной страсти и полного «игнорирования технических и физиологических средств планирования семьи», как выразился бы Чибисов, слывший большим мастером словоблудия, кнопка-Леночка «залетела» – так уже выражался не только Валька, но и вся тогдашняя молодежь (да и современная, по-моему, тоже). Иначе говоря, месяц назад, увидев отсутствие месячных и ощутив какие-то странности в организме, Леночка побежала к врачу и выяснила, что она на втором месяце беременности. Рожать в ее ситуации, она считала, было невозможно. Поэтому, когда ее Гриша через несколько дней вновь появился в Дмитрове, она объявила ему, что беременна и собирается делать аборт. «Мое дело – терпеть, твое дело – платить», – так она сказала. Гриша повздыхал, оставил ей пятьдесят рублей, все что было у него в карманах, кстати, деньги по тем временам немалые, и уехал в свой Тольятти.

Тимоха выслушал внимательно.

– Решила, так решила. На когда назначено?

– Через неделю, в воскресенье, в девять утра. Тимош, я боюсь. Хоть бы Гришка был здесь, а то одна…

Он сгреб ее в охапку, притянул к себе. Она доверчиво уткнулась головкой ему в живот – полагалось бы в плечо или в грудь, но ни туда ни сюда она не доставала. Тимоха потрепал ее по плечу, погладил по голове.

– Ну ладно, ладно. Не ты первая. Конечно, по-дурацки все – первая беременность и аборт. Врач-то хоть хороший? А то натворит чего, потом не родишь или осложнения какие.

Она опять начала всхлипывать.

– Ну прости, прости. Небось и без меня историй нарассказывали.

– Да уж наслушалась, сама выспрашивала. Но я, Тимош, не только операции боюсь. Врач хороший, говорят, осложнений после него не бывает. Только болтают про него разное. Говорят, что когда идут к нему домой, а не в больницу, то он с девчонками… он девчонок… Я с одной говорила, ей тоже в больницу было нельзя. Он ей вколол что-то и ноги к креслу привязал. Она все слышит и чувствует, а сделать ничего не может… Ну вот. Сначала он свои дела сделал, а уж потом аборт.

Тимофей нахмурился и непроизвольно сжал кулаки.

– А почему ты в больницу не идешь? Зачем к нему домой?

Лена даже всхлипывать перестала, оттолкнула Тимофея, вернее сказать, оттолкнулась от Тимофея, ибо с таким же успехом она могла попытаться сдвинуть с места скалу. Глаза ее засверкали укором и обидой в ответ на такое вопиющее непонимание местных реалий.

– В какую больницу я пойду, если там семь человек из моей деревни работают. Да я там только появись, через день вся округа знать будет. Отцу с матерью прохода не дадут. Отец напьется и начнет мать колотить, что она мало меня в детстве лупила и проститутку из меня вырастила.

Она отвернулась и снова тихонько заплакала. Тимофей попытался притянуть ее за плечо, но она вывернулась и забарабанила по его груди кулачками. Тогда он снова сгреб ее в охапку, но не прижал к себе, как в прошлый раз, а просто подхватил на руки этот всхлипывающий и размахивающий руками комок, прижал к груди, чмокнул в нос и подул на нее, как на горячую чашку чая.

– Остынь. К утру что-нибудь придумаем. Обещаю! Мы своих в беде не сдаем.

Лена глянула заплаканными глазами на Тимофея, как бы спрашивая: «Не обманешь?» – и почему-то враз поверила, улыбнулась сквозь слезы, обхватила его руками, зарылась носом в его грудь и оттуда, уже успокаиваясь, забормотала: «Мне же не то что посоветоваться, а даже просто поговорить не с кем. Светка всех любит, она не поверит, что врачи на такое способны. Дашка – совсем ребенок, она даже нецелованная. И Алевтине в рот смотрит – ну да, та взрослая и вся такая… раньше в Дубне в каком-то ресторане, где иностранцы, работала. С ней можно было бы поговорить. Алька – она хорошая, Дашку вон любит, как сестренку малую, пылинки с нее сдувает, мужиков от нее отгоняет, да только у нее у самой такая история, что моя для нее все равно что ничего. Она только посмеется: подумаешь, трахнут меня лишний раз без моего согласия, что со мной сделается. Самой-то два раза в месяц перед своим ментом так отплясывать приходится!»

Она вдруг вздрогнула, вскинула голову и закрыла рот ладошкой.

– Тимошенька! Забудь, что я тебе про Альку сказала! Ее била мелкая дрожь.

– Да убьет она тебя что ли? – улыбнулся ей Тимофей. – Что ты так перепугалась?

Лена выдернула вторую руку из-за Тимохиной спины и зажала себе рот уже двумя ладошками. Глаза ее глядели на Тимофея настолько испуганно и умоляюще, что тот прижал ее к себе покрепче и самым твердым и серьезным тоном, на какой только был способен, ответил: «Уже забыл».

Она еще несколько секунд пристально смотрела ему в глаза и… снова поверила. Вздохнула облегченно, закинула руки Тимохе на шею, вновь уткнулась носом ему в грудь и тихонько заплакала. Но то были слезы облегчения…

На следующий день на корпусе работали все восемь – сторонних работ в этот день не было. Тимоха порывался поговорить с Валькой, но у того, по его собственному выражению, не только «задница, но и передница» были в мыле: один человек подносил раствор кладчикам, двое разносили кирпич и раскладывали столбиками вдоль кладки на расстоянии примерно полтора метра, поэтому кладчику не приходилось бегать к поддону, поставленному на леса краном, и стенки между углами они «гоняли» с такой скоростью, что Валька чуть не бегом носился от угла к углу.

Поднося ему кирпич, Тимоха поймал друга за ворот рубашки, когда тот, подняв угол на четыре кирпича, вскочил, чтобы бежать к следующему.

– Постой!

– Да некогда, Тимоха! Не видишь, что делается!

– Вижу, но мне с тобой поговорить нужно до того, как мы в столовую войдем.

Валька тут же остановился: столовая могла означать только одно – девчонки.

– Пацаны пойдут на обед, а меня тормозни, раствор в банках пошевелить или еще что, сам придумай. Задержимся минут на пять и до столовой идти минут десять. Хватит тебе времени? И Валька рванулся к следующему углу.

Когда шли к столовой, приведя в порядок банки с раствором и вымыв лопаты, Тимофей, почесав затылок, смущенно начал:

– Понимаешь, нравится мне Лена…

Валька перебил:

– Все знают, кто кому нравится: тебе – Кнопка, Равиль спит и видит, как бы «со Светом» переспать, Кашира Алевтину обхаживает, Аркадию и Ремизову все по «барабану» – у них невесты в Москве, а остальные запали на Дашку, но это дохлый номер. Уж с кем с кем, а с ней переспать точно не удастся: сама по себе – недотрога, да еще на пути к ней настоящий цербер в лице Алевтины. Кстати, с твоей Кнопкой тоже вряд ли что-нибудь выйдет – она на какого-то гонщика запала, и там любовь… Мне Светка сказала.

– Ты не мог бы заткнуться и послушать?! Про гонщика я знаю и спать с ней не собираюсь, ну… если только она сама захочет. Я, кореш, о другом. Она от этого «гонщика» на втором месяце…

И Тимоха поведал Вальке историю Лены. Тот присвистнул:

– Во блин! И без аборта не обойтись и идти нельзя. А если к другому врачу, – но сам же себя оборвал, – да что это я, были бы варианты – она бы тебе не плакалась, а ты бы сейчас со мной не разговаривал. Ну давай думать! Значит, на самом деле нужно решить только одну проблему – нейтрализовать доктора. Ну так это просто! Подпольный аборт – это уже дело уголовное. Если девочка придет не одна, то побоится эта гнида что-то еще делать, кроме операции. Да только, зуб даю, он ей сказал, чтобы приходила одна и если вместе с ней заявится еще кто-то, то он даже разговаривать не станет, не то что операцию делать, скажет, что ошиблись дверью. Тут нужен какой-то хитрый ход… А знаешь что, узнай-ка у нее, как она к нему домой напросилась, через кого?

Тимоха внимательно посмотрел другу в глаза:

– А что, дело говоришь. Как все обставить – придумаем.

И они придумали. Тимохе пришлось два раза смотаться в Дмитров. В первый раз он пришел в женскую консультацию. Подошел к дверям кабинета, где принимала женщина-гинеколог, которая определила беременность у Лены, и, дождавшись, когда очередная пациентка выходила из кабинета, заглянул туда, благо он был на голову выше всех этих женщин и хорошенько запомнил врача. Затем встретил ее после работы и, изображая деревенского парня, подошел к ней:

– Елена Сергеевна, мне бы поговорить с вами.

Она не удивилась – ее часто вот так ловили мужья женщин, приходивших на консультацию. Особенно молодые. Поэтому, поправив очки, она строго, но в то же время доброжелательно сказала:

– Ваша жена была у меня на приеме? Ну и что же вы не пришли вместе с ней? Беременность – дело серьезное, и нечего тут стесняться зайти в консультацию. Там бы и поговорили, и все выяснили.

– Сеструха…

– Что?!

– Не жена у вас была, сеструха моя, младшая. У нее… с этим… ну… с ребенком все нормально, только рожать ей нельзя.

Елена Сергеевна от удивления остановилась.

– Как ее зовут?

– Лена Лыкова. Маленькая такая и трусливая, как стадо зайцев.

Она помнила эту девочку. Узнав, что беременна, та и вправду перепугалась не на шутку. Глаза наполнились слезами, она сунула кулачок в рот и сжала зубами, чтобы не разреветься в голос.

– Да, я ее помню. Она мне все рассказала. Я дала ей совет…, хотя я против аборта: первая беременность – ей лучше родить.

– Нельзя ей сейчас. Я у вас время забираю? Если вы на автобус, то я провожу.

– Да нет, я тут живу недалеко, на Комсомольской, погода хорошая, прогуляюсь пешком. Провожайте.

И она направилась между деревьев парка к выходу на улицу.

– А вы ее любите, – она запнулась, вспоминая его имя, и сообразила, что он не представился, – как вас зовут?

– Тимоха, Тимофей то есть. Да, а кто ж ее любить-то будет. Мать вся замотанная: работа, дом, огород. Батя трезвый только на работе бывает. А дома как выпьет, на мать ругаться начинает, а Ленка еще совсем малая была, а мать всегда защищать бросалась. Ну, батя за ремень – всыпать ей, чтоб не совалась. Та – бежать ко мне. А кто еще отца остановит? Когда и я малой был – попадало обоим. А как вырос – так батя до меня только добегал и успокаивался, знал, что я за малую и звездануть могу.

Елена Сергеевна, малая вам все рассказала, только одно она Вам не сказала. Да, если в деревне узнают, то все, кранты. Но это не все. Есть один парень, наш, деревенский, он ее любит давно, с мальства, она еще совсем сыкушка была, лет тринадцати. Она в этого Гришку… ну который ей ребенка сделал, втюрилась, как сумасшедшая, совсем голову потеряла. Знаете – девки. Тут парень свой. Так нет нужен городской, да еще хрен откуда, да еще гонщик, да взрослый. А тут, когда все так обернулось, мозги-то у нее на место и встали. Она на Петьку теперь по-другому смотрит. Ей бы замуж за него, да я не знаю, как он… если что узнает.

Елена Сергеевна, я может непонятно говорю, путано. Но Вы правильно угадали, я ее, эту куклу малую, люблю, я за нее башку снесу – пусть потом сажают. Я как узнал – думал кончу этого гонщика. Я его подловил, когда они с Ленкой расстались, схватил за грудки. Он узнал, кто я и говорит: «Погоди, я тебе расскажу все, потом бей». Ну и что, у него тоже крышу сорвало, когда он с ней познакомился. Да и по согласию все было, и знала она, что у него жена и ребенок. Двинул я его в сердцах разок, он не обиделся, я ему сам руку подал. Он тоже за малую переживает. За что его бить? Он же ее не насильничал.

Елена Сергеевна, врач-гинеколог с более чем двадцатилетним стажем, прекрасно знала нравы в окрестных деревнях. Историй всяких она навидалась немало: иной раз девочек после абортов или родов, когда ребенок был «со стороны», приходилось прятать от родителей и помогать уехать насовсем. Помогали, как правило, ее бывшие сокурсники, работавшие, как и она, в районных поликлиниках. Устраивали девчонок на работу в колхозы или совхозы, то есть в те же деревни. И ее всегда поражало это странное противоречие, которому она за двадцать лет работы так и не смогла найти объяснение: пришлую одинокую женщину с ребенком сельчане привечали, жалели и всячески ей помогали.

Она с уважением посмотрела на Тимоху – в ее практике почти не встречались люди, готовые вот так беззаветно вступиться за совершившую ошибку девушку.

– Тимофей, простите, а с чем собственно вы пришли ко мне, чем еще я могу помочь?

– Да тут такое дело, – он замялся, – словом, она не пойдет, куда вы ее послали.

– Я ее никуда не посылала! – насторожилась Елена Сергеевна.

– Я понимаю, понимаю – про это и говорить-то вслух нельзя, но только малая никуда не пойдет, будет плакать потихоньку, а потом как бы чего сама с собой не сделала.

– Вы что же хотите, чтобы я ее уговорила?

– Не, ну что вы, малую я сам уговорю: меня-то она послушает. Только придется ее к самым дверям за руку подвести, чтоб эта трусиха по дороге не сбежала. Если меня там увидят, то, я так понимаю, даже дверь не откроют. Елена Сергеевна, я на колени встану, вы скажите… там, что мне шум совсем не нужен, если Петька узнает… Я ее на улице обожду, сколько нужно, на руках потом домой отнесу, если ей ходить нельзя.

И она ему поверила, и позвонила хирургу, и клятвенно заверила того, что брат пациентки абсолютно надежен, и в подтверждение пересказала ему многое из сказок Тимофея.

А второй раз он приехал в Дмитров вместе с Леной, и когда она вышла на улицу через пару часов, то даже спрашивать ни о чем не было нужно: он по лицу увидел – порядок.

Про Дашу Валька сказал правду. Кроме него самого, на нее с большим интересом поглядывали Сметаныч и Леня Толмачев. У Вальки все внутри переворачивалось от ревности, когда он ловил на своей «зеленоглазке» (ха! – на «своей»!) сальные взгляды этих двоих. И на душе у него становилось немного спокойнее, когда он видел, что эта недотрога не обращает ни малейшего внимания на все попытки подкатиться к ней или мгновенно принимает боевую стойку, когда ее пытались погладить по голове, тронуть за руку, положить руку на плечо или обнять за талию. И хотя при этом у нее был вид рассерженной кошки, готовой кусаться и царапаться, Валька был почему-то уверен, что ни того ни другого она делать не станет.

Она не то что ни с кем не кокетничала, как все остальные девушки, включая Алевтину, но и вообще старалась не оставаться и не разговаривать ни с кем из парней один на один.

Исключением был почему-то Кашира. С ним она не так дичилась и могла остановиться и поболтать с глазу на глаз. Да и то сказать, мало у какой особы женского пола (независимо от возраста) не заходилось в учащенном ритме сердечко, когда Мишка, широко улыбнувшись, ласково называл ее «солнышко» и произносил, казалось бы, самые обычные слова, но у него они почему-то звучали как нежный и изысканный комплимент.

Как-то Тимофей с «ударной» бригадой вернулись с очередной «шабашки» довольно рано и с приличными деньгами. Спросив мнение остальных, решили устроить гулянку, но когда стали решать, что будут пить и есть, вперед вдруг выступил Сметаныч:

– А давайте возьмем шампанского.

– И кто будет пить этот девчачий напиток? – скептически хмыкнул Аркаша-большой.

– Вот девочки и будут. И торт им нужно купить, и вообще – давайте устроим им праздник.

– Это за что? – опять возразил Аркаша. – Нет, я, вообще-то, не против – девчонки классные, свои, но за что?

– Ну хотя бы за то, что никто из нас, кроме особо непонятливых, ни разу не зависал над унитазом, как орел над горной кручей, а мы здесь уже больше трех недель, – пришел на помощь Сметанычу Равиль. – Это мало тебе, да?

В ответ раздался взрыв хохота.

Равиль говорил вот о чем. Уже на второй день знакомства девчонки на раздаче почему-то не стали накладывать некоторым из ребят то, что они заказывали. Незаметно для остальной очереди качали головами «нет» и указывали глазами на другое блюдо. Все смекнули, что пытаются заказать что-то несъедобное, и согласились с выбором «поварешек». Только Аркаша настоял на своем. В итоге все ели гороховый суп, котлеты с кашей и пили компот. А Аркадий – борщ, отварное мясо с картошкой-пюре и чай. Работать в тот день ему больше не пришлось – времени не было. А вечером Алевтина остановила Мишку, шедшего покурить:

– Угостишь сигаретой?

– Солнышко, – расплылся в улыбке Кашира. – Ты куришь?

Они вышли из подъезда.

– Давай отойдем немного в сторону, а то вахтерша увидит, я вообще-то не курю, просто четверг сегодня, – произнесла она загадочную фразу.

– Про четверг я понял – курение, а по понедельникам, вторникам, средам и так далее у тебя что? – опять расплылся в улыбке Мишка, протягивая ей сигарету.

Она улыбнулась в ответ и прикрыла ему рот ладошкой:

– Балабол, послушай меня и не прикуривай сам, я отдам тебе сигарету, мне только пару затяжек, – и она наклонилась к зажигалке, – вы в столовой не заказывайте ничего, девчонки вам сами положат. Мы почти все блюда получаем из Дмитровской кухни, а они нам присылают и вчерашнее, и позавчерашнее. Сами здесь готовим, только когда у них на нас еды не хватает. Так девчонки вам будут давать только то, что приготовлено сегодня и из свежих продуктов. Усек? И не болтайте про это никому. Как там, кстати, этот ваш упрямый-непонятливый?

– После обеда пронесло… мимо работы прямо к унитазу, – расхохотался Кашира.

– Ну так ты меня понял.

Она вернула ему сигарету и пошла в общежитие.

Аркаша смущенно втянул голову в плечи:

– Да я что, я как все, девчонки – умницы, для них не жалко.

Тут в разговор вступил Леня:

– А может вообще устроим дискотеку?

– Где? – спросил Тимофей. – Нас попрут из общаги, если мы шум устроим. Нас сейчас любят только потому, что у нас каждый вечер преферанс, а не пьянки с драками, криками, сломанной мебелью и проломленными стенами.

– Да прямо на канале, там, где эта полянка красивая. И от общаги довольно далеко и деревья со всех сторон, кроме канала. Я машину прикачу – будет свет и музыка.

Валька так и заскрипел зубами от зависти, что не ему в голову пришла такая шикарная идея. Теперь эти двое будут героями среди девчонок. А главное, он ни на секунду не сомневался, было абсолютно понятно, ради кого они все это затеяли.

Проблема была еще в том, что эта дикарка-недотрога Даша на других ребят реагировала хотя бы отрицательно, но когда Валька оказывался рядом, она мигом превращалась в бесплотную тень, так что он даже «привет» не решался произнести – да и кому «привет», если тут и нет никого. Когда же она вместе с другими девушками приходила к ним на посиделки, то преспокойно болтала со всеми, правда не так живо, как остальные, а вот на Валькины реплики ни разу не ответила, только бывало сверкнет глазищами и опустит голову. И парень никак не мог понять, то ли он глупость сморозил, то ли сказал что-то обидное для нее.

Пригласить дам поручили Кашире, как самому обаятельному. Тот пожал плечами и отправился в скверик перед столовой караулить «поварешек».

Девушки вышли немного позже, чем обычно, видимо, готовили что-то на завтра.

– Девочки, – поднялся им навстречу Мишка, – а у нас для вас сюрприз: дискотека на канале, с шампанским и тортом.

Те радостно загалдели, выспрашивая подробности. Конечно, все были «за»: из развлечений после работы у них были только душ, настольный теннис с разбитыми и ободранными ракетками, бильярд, в который никто из них играть не умел, да телевизор в зале на втором этаже. И вдруг этот радостный галдеж внезапно стих. Лена прикусила губу и стукнула себя кулачками по бедрам. Светлана умоляюще взглянула на Алевтину и сразу отвела глаза в сторону. Даша обняла старшую подругу за плечи, прижалась щекой к ее щеке и жалобно посмотрела на Каширу. Тот обвел всех недоуменным взглядом:

– У вас сегодня что, рандеву с английской королевой?

– Нет, – со вздохом ответила Алевтина, – все идут к вам на дискотеку, а у меня сегодня грёбаный четверг.

У Каширы губы сами собой расплылись в улыбку.

– Солнышко, я помню, по четвергам ты куришь!

Девчонки опять заговорили все сразу:

– Миш, Миш, Миша мы не можем сегодня…, вы нас простите…, не обижайтесь… нам с вами так хорошо…, а то мы тут со скуки дохли, пока вы не приехали…, инженеры же ваши с нами вообще не разговаривают, мы все деревенские, кроме Али, им с нами не интересно…, да, да, а студенты, когда приезжают, так только лапают, да норовят затащить куда-нибудь…, да еще вдвоем-втроем…, мы вечерами поодиночке вообще не ходим, только все вместе…

– Ну хватит, раскудахтались, я же сказала – все идут, – прикрикнула на них Алевтина.

Но остальные трое, уставив глаза в землю, тихо, но твердо заявили, что никуда они сегодня не идут.

– Девочки, не ссорьтесь, – примирительным тоном сказал Кашира, – проблемы никакой нет. Завтра – пятница. По пятницам, надеюсь, у вас четвергов не бывает? Нет? Вот и славно! Дискотека переносится на пятницу!!!

Алевтина мягко отстранила от себя Дашу, развернула ее лицом к общаге и, захватив другой рукой пару кареглазых, легонько всех подтолкнула:

– Идите, я догоню, – а когда те, оглядываясь на нее, медленно побрели по дорожке, повернулась к Мишке: – давай сигарету, что ли.

Прикурила, помолчала, собираясь то ли с духом, то ли с мыслями, и наконец со вздохом спросила:

– Миша, а правда все можно перенести на завтра? Ребята не обидятся? Вы уже небось все приготовили и сами настроились, а я все испортила.

– Не переживай – не смертельно. Торт и шампанское пристроим на ночь к вам в холодильник, вот и все. Правда Аркаша и Игорь завтра после работы рванут в Москву к невестам, но, я уверен, мы и вшестером затанцуем вас до смерти.

Она отдала ему сигарету, вытерла влажные глаза и виновато улыбнулась:

– Откуда вы такие взялись? Восемь человек – и ни одного говнюка. Ладно, пойдем, а то твои сейчас начнут приставать к моим, что да как, а те не знают, что и ответить. Я объясню, но не сегодня, а лучше – пусть девчонки расскажут.

Кашира улыбнулся:

– Эти фрейлины не предадут королеву-мать хоть ты их режь. Они будут молчать, только глазками хлопать и плечиками пожимать: о чем вы спрашиваете – не понимаем.

– Я им велю. Они расскажут, – в тон ему ответила Алевтина.

Возле подъезда курил Аркаша. Он шагнул было навстречу с широкой улыбкой, но Алевтина кивнула ему виновато:

– Аркаш, прости, мы не можем сегодня, Миша все объяснит чуть позже, – и они прошли мимо него в подъезд.

Поскольку в здании был цокольный этаж, то, чтобы попасть на первый, нужно было подняться вверх примерно на половину нормального лестничного марша. Прямо напротив входа располагалась «дежурка» с вахтером или вахтершей. Налево по коридору была только одна жилая комната с «поварешками», далее женский туалет, а напротив – две кладовки. Все остальные жилые комнаты были справа от «дежурки».

Алевтина тронула Каширу за плечо:

– Зайдем на минутку к девчонкам, пока они в душ не убежали, – и, бросив вахтеру: – добрый вечер, дядя Семен, – она повернула налево.

Девочки уже сбросили с себя рабочую одежду, но не успели толком облачится в домашнюю, поэтому при появлении Каширы последовало срочное запахивание халатиков и судорожное застегивание пуговиц не на те петли. Когда же с этим было покончено, три пары глаз вопросительно уставились на вошедших.

– Это опять я виновата, это я его попросила зайти со мной, – сказала Алевтина, – я хочу им все объяснить и начну прямо сейчас, а подробности доскажете вы. И не смотрите так испуганно: не придется вам больше за мной по лесу бегать и крапивой в чувство приводить, за полгода уж привыкла жить в этом дерьме – все лучше, чем в колонии. Так вот, – она обернулась к Кашире, – еще год назад я работала в спецстоловой Объединенного Института Ядерных Исследований в Дубне. На самом деле эта «столовая» – ресторан класса «люкс». Я была завпроизводством и через меня проходили все продукты, которые мы получали прямиком из Москвы. При очередной проверке ОБХСС выяснилось, что далеко не весь деликатесный дефицит попадал на столы. Почти сорок процентов икры, крабов, осетрины, лосося, ну и так далее, куда-то бесследно исчезали. Мне светила колония и один человек меня спас – «отмазал» от заключения. А теперь вот, два раза в месяц, по четвергам, он приходит ко мне в «гости», и я делаю все: что он хочет и как он хочет.

– А просто послать…, – начал было Кашира, но Алевтина покачала головой «нет».

– Чтобы нельзя было доказать мою «вину», – она горько усмехнулась, – про мою «вину» девчонки тоже расскажут – я им плакалась, – он вынул из моего дела несколько документов с моими подписями, их никто, кроме него, не видел. Так вот, эти листочки он сохранил и дело мое на доследование может вернуть, когда захочет, пока не вышел срок давности.

– Вот сволочь, – прошипел Мишка.

– Да нет, он мужик неплохой, он влюбился в меня, а потому – пожалел, да и рисковал из-за меня. Он жениться на мне хочет, да только мне он не нравится, а после того как начались «четверги», меня и вовсе с души воротит, когда его вижу. Так что два раза в месяц меня трахают без моего согласия и желания.

И она вышла из комнаты, оставив за спиной напряженную до звона тишину.

Первая заерзала на своей кровати Даша:

– Миш, если нужно что в холодильник положить, давай я схожу отопру.

Кашира мотнул головой, приходя в себя, и уставился в зеленые глаза, с трудом переводя звуковые колебания в ассоциативные образы.

– А?… Да… Дашунь, ты иди открывай, а я возьму бутылки и через минуту буду.

Он вышел и побрел по коридору к своим комнатам. Тимофей, Аркаша и Ремизов вопросительно уставились на него, хотя по его понурому виду сразу поняли – что-то не так.

– Не того послали дам приглашать, – сокрушенно воздел руки к потолку Тимофей и улыбнулся.

– Ладно зубы скалить, не смешно, там похоже дело серьезное: Алька не может сегодня, а остальные, из солидарности, тоже не идут, и я их за это уважаю, – Кашира глянул на Тимоху почти со злобой, – никто не смеялся, когда с Леной…

Вошедший в комнату Валька сжал его плечо:

– Миша, остановись, ты сейчас лишнее скажешь. Никто к Але, да и вообще ко всем четверым плохо не относится. Нам всем плевать, что они деревенские и книжек умных не читали. Это не их вина. Может быть потенциальных жен в них никто из нас и не видит, но и за дур, а уж тем более за шлюх, их тоже никто не держит, – и, заметив, что Тимоха, перестав улыбаться, открыл было рот, повернулся к нему, – и ты заткнись, тоже ляпнешь сейчас чего не надо.

– Да я шутил. Чего Ленку-то цеплять? – пожал плечами Тимофей.

– И Свету не нужно, и Дашу, и Алевтину, и никто и не цеплял, тебе показалось, и, вообще, дайте человеку слово сказать, – и Чибисов повернулся к Мишке, – ну что там приключилось? Надеюсь, наши принцессы нас еще любят?

– Да любят, любят! Они обрадовались так, что аж подпрыгивали, а потом вспомнили, что Алька сегодня не может. Хором извинялись, чуть не плакали. Я обещал все на завтра перенести.

– А с Алевтиной-то что?

– Обстоятельства у нее. Подробности можно у девчонок узнать, если уж очень интересно.

Тимофей скептически хмыкнул:

– Они не скажут, если только под пытками… Ленка перед абортом случайно, в горячке начала было говорить, да так перепугалась, что кулак в рот затолкала, а с меня пять честных-пречестных слов взяла, что я и вам ни гу-гу и сам забуду.

– Они скажут – Алевтина разрешила и даже просила их рассказать, если будем спрашивать, – ответил Кашира, – нужно вот что, ребят с канала забрать и еду с питьем в холодильнике столовой схоронить до завтра.

В столовую вызвался идти Валька. Остальные пошли на канал сообщить нерадостную весть Равилю, пытавшемуся сделать из полянки танцпол, и Сметанычу с Леней, которые возились с машиной.

Даша, ожидая Каширу, уселась на стол возле раздачи (обычно на нем лежали подносы) и уже начала беспокоиться, когда дверь хлопнула. Она проворно спрыгнула со стола:

– Несешь, да? Все в порядке? А то я уже подумала, может Аркаша с Игорем все равно захотят сегодня…

И тут вместо Каширы она увидела Вальку: «Так Миша же шел…», – и замолчала, будто у нее перехватило дыхание (его и вправду перехватило), она только махнула рукой, мол, иди за мной. Но Чибисов проворно поставил свою ношу на стол, еще хранивший тепло милой ему попки и поймал эту руку. Нет не руку, пальчики, тоненькие и легкие, как перышки. Она замерла, но руку не выдернула, только повернулась к нему с мольбой в глазах.

Он не выпускал ее пальцев.

– Даша!

Она дважды легонько потянула руку к себе и почти прошептала:

– Отпусти, пожалуйста.

Валька разжал пальцы:

– Ты не разговариваешь только со мной. Почему? Что я делаю не так? Я такой же, как все!

Она повернулась и, жестом пригласив его следовать за собой, быстро пошла вперед. Валька со вздохом подхватил поклажу и поплелся следом за ней через кухню в подсобку, где Даша уже открывала тяжелую дверь промышленного холодильника.

– Сюда ставь, – она указала ему свободную полку и не меняя тона тут же продолжила, – нет, ты не такой, как все, и Кашира ваш не такой: вы – добрые, – помолчала секунду и продолжила, – ты же не обидишь никогда. Тебя остановить легко – только попросить.

Она захлопнула холодильник и пошла мимо ошалевшего Вальки к выходу, бормоча на ходу что-то про то, что все мужики – полоумные. Тот опомнился наконец (немая заговорила!), догнал ее, тронул с опаской за плечо:

– Ты со мной говоришь?

– Ас кем? Тут больше нет никого. Я и дальше буду, – она щелкнула выключателем, – выходи, что застрял? Только ты не уставляйся на меня, когда говоришь…

– Чего не делать?

– Ну, не пялься, а то воткнет свои глаза в мои, прям как ножи, так у меня язык становится деревянный и не ворочается.

Она заперла дверь и медленно пошла по дорожке к общаге. Валька так осмелел, что обнял ее за плечи.

– Вот глупая, да просто ты мне… это… ну… нравишься.

– Я?! Тебе?! Не смейся! Ты – вон кто! А я – дура деревенская. Говорю вроде по-русски, а ты переспрашиваешь. Кашира говорит, ты тыщи книжек прочел. Ладно, пойдем. Вон, ваши приехали, с канала, что ли? Пойдем, будут сейчас с расспросами приставать, – и она, сняв его руку с плеча, ускорила шаги.

Вся бригада была на улице: кто-то молча курил, Сметаныч и Леня наводили марафет в машине, а Равиль и Аркаша, присев на корточки, о чем-то вполголоса беседовали. Все дружно повернули головы в их сторону, а Тимофей и Кашира шагнули навстречу Даше.

– Даш, ваши все разбежались по комнатам, ты хоть…, – начал было Тимофей и замолчал, увидев как та сразу превратилась в натянутую струну.

– Солнышко, – шагнул к ней Кашира и взял за руку, – приходите к нам на чаек. Уговори Лену со Светой и сама приходи. Сметаныч из дискотечных угощений коробочку шоколадных конфеток для вас заныкал. В холодильник к вам только торт пошел ночевать.

Игорька и Аркаши завтра вечером не будет, так хоть сегодня все вместе посидим.

Она растерянно оглядела ребят, а те, дружно бросив окурки, подошли к ней все разом. Сначала она встревожилась. Когда тебя берут в кольцо восемь парней – положено, по крайней мере, встревожиться. Но… Валька взял ее сзади за плечи и уткнулся носом ей в затылок, кто-то завладел второй рукой, кто-то погладил по голове, как ребенка, а Сметаныч, воспользовавшись замешательством объекта атаки, чмокнул ее в щеку. От такого всеобщего проявления внимания, если не сказать любви, глаза у Даши повлажнели. Она еще раз обвела всех глазами: «Да мы придем, придем, дайте только часок, себя образить». Парни заговорили все разом, выражая одобрение такому исключительно правильному решению. Пленница немедленно была освобождена из дружеского плена и заспешила к подъезду, успев, впрочем, пробормотать вполголоса, проходя мимо Каширы: «Ну, Мишка, обманщик, попомнишь!»

Кашира озадаченно уставился ей вслед, ребята, обойдя его, двинулись следом за Дашей.

– Пойдем, чего встал? Нужно в душ забежать, пока дамы не пришли, – Валька подтолкнул его к общежитию.

– Что она сказала? Слышал? О чем это?

– Слышал. Она думала, что бутылки принесешь ты, а явился я. Между прочим – спасибо!

Девочки, успевшие вымыться, сушили и расчесывали волосы. Даша передала им приглашение на чай, те дружно закивали головами, – конечно, идем.

– Сама-то мойся скорей! Мы дверь в душевую не запирали, чтобы тебе с замком не возиться (замок этот, действительно, иногда доводил девчонок до слез), – Светлана подтащила к себе стул с Леной и замахнулась расческой, готовясь плести «колосок».

Схватив халатик, полотенце и шампунь, Даша выскочила за дверь и, пробежав за спиной у вахтера, скатилась вниз, в подвальный этаж.

Душевая была одна на всех: то есть не было полностью отдельных помещений с отдельными входами для мальчиков и для девочек. Вход был один и вел он в довольно просторное помещение-раздевалку, шириной во все здание. Из раздевалки двери вели в две собственно душевые комнаты, каждая на десять кабинок. Левая считалась женской, а правая – мужской. Замков на них не было.

Даша попалась, как зайчонок в силок. Дед Семен видел, как девушки поднимались наверх с полотенцами на головах, но это были только Света, Лена и Алевтина. Он не видел Дашу, проскочившую вниз, когда, отвернувшись от входа, наливал себе чай. Поэтому, на слова Игоря: «Дядя Семен, мы в душ», – он только махнул рукой: «Давайте», – и, сняв с гвоздика ключ, протянул его парням.

Она смывала шампунь и не слышала, не видела, как все восемь вошли в раздевалку. Мальчишки застыли: в струях воды, в ярком свете лампы, в бело-розовой пене, стекавшей по пшеничным волосам, плечам и юной груди, открылась пред ними тоненькая, стройная, почти прозрачная богиня красоты и любви, Афродита. Она грациозно изгибалась то вправо, то влево, то слегка наклонялась вперед, помогая струям воды смыть пену с волос, плеч и спины, при этом что-то напевала и пританцовывала в такт своей песенке. И, наконец, приподняв ладошками груди, выгнулась, открывая всю себя падающему сверху потоку воды и давая ему разом покончить с остатками пены на лице, груди, животе и бедрах. Затем выключила воду, откинула назад волосы и открыла глаза… Лучше бы не открывала: на нее смотрело восемь пар мужских, горящих желанием, глаз!

Она даже не вскрикнула, просто мгновенно присела на корточки и обхватила колени руками. Снизу вверх, навстречу этим властным, агрессивным, полным грубой и жестокой силы глазам, не оставлявшим ей даже крохотных шансов на спасение, на мгновение вспыхнул, молящий о пощаде и не верящий в нее, взгляд изумрудных, насмерть перепуганных глаз и тут же погас. Она уткнулась носом в коленки и закрыла голову дрожащими руками… И, о чудо, этот затравленный, беспомощный взгляд победил.

Леня Толмачев, стоявший впереди всех, резко обернулся к приятелям:

– Ну что вылупились – девок голых не видали?!

Сметаныч, весь еще во власти прекрасного видения, еле двигая губами, протянул:

– Таких, как эта, нет! У нее кожа… прозрачная… насквозь светится…

– Давай, двигайся, – подтолкнул его Леня к правой стене раздевалки, от которой женская душевая и Даша на полу были не видны.

– Пошли выйдем, пусть она оденется, – сказал Игорь.

– Да что теперь взад-вперед бегать, – отозвался Кашира и повысил голос, – Дашуня, солнышко, мы пойдем к себе в душ – дай нам пару минут раздеться и можешь спокойно одеваться и уходить.

– А можешь, в отместку, высунуть голову за дверь и посмотреть, как мы будем это делать. Имеешь полное право, – с улыбкой сказал Тимофей.

Парни дружно рассмеялись следом за ним и заговорили все разом: «Дашуня, не сердись… Мы ж не специально…, дед нам ключ дал, мы и пошли… Да, кто знал, что ты здесь…, ключ-то на гвоздике – значит, здесь пусто… Ну, увидели тебя, да что такого…, да, раньше, вон, мужики и бабы в одну баню ходили, мне бабушка рассказывала… В Германии, говорят, и сейчас в общественных банях все вместе моются…, ты такая красивая была…», – болтали они, снимая напряжение с себя, а главное, со своей невольной пленницы, второй раз за день попадавшейся к ним в руки.

Валька, наконец, тоже обрел способность соображать, окинул взглядом противоположную стенку, где во всю ее длину была такая же лавка для одежды, как и с их стороны, и увидел там сиротливо лежащие джинсы, майку, нижнее белье и халатик. Он глянул на Дашу, которая так и сидела на корточках, закрыв голову руками, подскочил к лавке, помедлил секунду, соображая, что ей подать из одежды, выбрал халатик и опустился перед ней на колени.

– Даш, возьми, – он вытянул вперед руку, – я не буду смотреть, ты возьми, и я уйду.

Та зашевелилась, чуть приподняла голову, глянула на него, быстро выхватила предложенную одежду, снова спрятала глаза и горестно забормотала:

– Стыд-то какой, я тут выплясываю голая, а вы все, все, все на меня смотрите, – она выглянула на секунду из под рук и вновь спрятала глаза, – что за день такой сегодня, за что мне это наказание?

Он коснулся ее мокрых волос.

– Не трогай! Уходи!

Валька отдернул руку и быстро заговорил, пытаясь сгладить ситуацию.

– Это не тебе стыд, ты такая красивая была. Это нам стыд, что глаза тут же не отвели.

– Ну да, красивая, – она вновь выглянула одним глазом из-под руки с халатиком, – голая я была. А вы… вы так на меня смотрели… Были бы это не вы, или вы, но пьяные, растянули бы мне руки-ноги в разные стороны и лежала бы я сейчас вон на той лавке…

– Эй, боец, оставь наконец Дарью в покое, – изобразил старшину Тимофей: – дай ей в себя прийти, мы ее второй раз за последние полчаса пугаем чуть не до смерти. Она же не железная. Дашуня, гони его, приставалу!

– Иду, – со вздохом ответил Валька, рывком вставая с колен, и шепотом, с мольбой добавил, – на чай приходи, а? Все ребята тебя ждать будут.

И не услышал тихо-тихо вслед ему произнесенное: «А ты?»

Первая в комнату, как всегда, влетела Светлана. Чмокнула на бегу Сметаныча, который кипятил воду, на четвереньках перелезла по коленям Тимофея и Аркаши на свободное место, получив по дороге несколько дружеских хлопков по мягкому месту, плюхнулась между Аркашей и Равилем на кровать и, с вожделением уставившись на коробку «Вишня в шоколаде», прошептала: «Конфеточки!»

Через минуту появилась Лена и взялась помогать Сметанычу с Леней «сервировать» стол: проще говоря, протирать и передавать стаканы. Когда с этим было покончено, она подошла к Тимофею, колдовавшему с заварочным чайником, оперлась руками на стол и сказала:

– Дашка, наверное, не придет. Она там наплакалась, мы ее уговаривали, только она на нас сердитая – это же мы дверь в душевую не заперли, а ключ в дежурку отнесли и деду ничего не сказали. Мы же не знали, что вы тоже еще в душе не были. А теперь у нее глаза красные и нос распух, и она говорит, что не хочет, чтобы все на нее на такую смотрели – уже насмотрелись на голую.

Тимофей оставил в покое чайник, встал, наклонился к ней, как к маленькому ребенку, и погрозил пальцем:

– Ну вот что, иди к ней и скажи, что мы ее любим в любом виде: и голую, и одетую, с красными глазами и распухшим носом, и без носа, и без глаз вовсе.

Он развернул Лену на сто восемьдесят градусов и, ткнув ладонью пониже спины, придал ей начальное ускорение. Та пролетела пару метров в сторону двери и наткнулась на Дашу, которая вошла в тот самый момент, когда Тимофей только начинал свой инструктаж.

– Так вот же она!

– Дашуня… молодец какая, давай проходи… давай, давай, устраивайся… ты где сядешь?… Хочешь вон там у окошка на стуле?… – заговорили, улыбаясь, ребята.

– Не полезу я туда, на самое видное место. Я тут, с краю, – и она опустилась на край кровати, рядом с Валькой.

Восемь человек сидели на двух кроватях, по четыре на каждой, а трое все еще были на ногах. Сметаныч пододвинул два стула, еще два были с другой стороны стола, у окна. Лена оглядела ребят:

– Мне что, ползти под столом к окошку, как самой маленькой?

– Зачем ползти, мы тебя по воздуху передадим! – ответил Тимофей, и она тут же взлетела вверх и, лежа на спине на широких и сильных ладонях, поплыла над столом.

Равиль уже приготовился принять ее, повизгивавшую от восторга, когда Тимохины руки, описав широкий круг, аккуратно опустили девушку на свои собственные колени.

– Мала еще отдельное место за столом занимать, – назидательным тоном, под дружных смех всех присутствующих, изрек Тимофей, – у папы на коленях посидишь. Ничего, цела будешь!

Та заерзала, запыхтела, пытаясь вырваться, скорчила обиженную гримаску, мол, опять маленьких обижают, чем вызвала еще больший смех. Наконец, не поворачивая головы, вскинула руку вверх и стукнула Тимоху ладошкой по лбу. Получила в отместку поцелуй в затылок, после чего успокоилась и, сама сцепив его руки у себя на животе, чтобы не свалиться с коленей, когда будет наклоняться, принялась разливать чай.

Светлана уже открыла конфеты и, схватив одну, решительно отодвинула коробку от себя:

– Держите их подальше, так, чтобы я дотянуться не могла, а то всем не хватит.

– «Все» – это только вы трое, мы уж как-нибудь сахарком обойдемся, – ответил Аркаша, подавая конфеты остальным девочкам.

Завязалась обычная застольная болтовня. Выпили один чайник и заварили второй. Девчонки прикончили конфеты и разомлели от горячего чая, конфет и всеобщего внимания. И тогда попросили Тимофея спеть, и он достал гитару. И на всех снизошло лирическое настроение: все дружно подпевали знакомые песни или затихали и жадно впитывали в себя незнакомые. Пел Тимоха хорошо, прочувствованно, сердцем. А когда устал, то принялись опять разливать чай и Даша задумчиво сказала: «Жалко Али нет, она любит тебя слушать». Повисла напряженная тишина, которую прервал Тимофей:

– Девочки, милые, у нас есть сведения, что Аля просила вас рассказать в чем дело.

– Да, действительно, девчонки, не лучше ли все объяснить, – подхватил Игорь. – Мы вам, конечно, не родственники, но и не чужие люди и все можем понять.

– Просто, если мы будем знать, то легко будет избежать неприятных ситуаций, вот как сегодня, – вступил в разговор Сметаныч, – вы же понимаете, что мы ни смеяться, ни злословить у Али за спиной не будем. И в душу ей лезть тоже никто не собирается.

– А может ситуацию как-то можно поправить? – спросил Валька.

– Нельзя, – хором ответили Кашира с Леной, и Лена продолжила, – она сама, ситуация эта, поправится через год с небольшим. А раньше никак.

– Ладно, – сказала Света, – я расскажу.

И она поведала остальным ребятам то, что уже знал Кашира.

– Офигеть! – Ремизов даже присвистнул. – И куда же девалась такая прорва продуктов. Сорок процентов – это уже не хвосты и чешуя. И потом, это же регулярно происходило, насколько я понял.

Лена уже давно ерзала у Тимофея на коленях. Тот сжал ладонями ее бедра и поднял вверх на вытянутые руки, точно куклу, показывая всем.

– Извертелась вся, егоза курносая! Хочешь говорить – подними руку, спроси разрешения у старших и говори.

Та замахала руками, застучала кулачками по Тимохиным рукам, пытаясь вырваться. Да куда там!

– Что ты вертишь меня, как куклу какую. Положи на место немедленно, Тимка приставучий!

Народ просто зашелся от хохота. Смеялись все: и ребята, и Света с Дашей.

– А, они еще и смеются! И вы тоже?! Подруги называется! Положи, говорю, на место! – пищала она сверху.

Тимофей опустил ее и разжал руки. Она соскочила с колен и отпрыгнула в сторону двери.

– Тут стоять буду.

Тимофей протянул к ней руку.

– Не пойду я к тебе, медведь!

– Лен, да ладно тебе…, не сердись, ты и вправду как кукла под потолком болталась…, у вас вес и габариты слишком разные…, да-да, как у папы Карло с Буратино… Не сердись, если бы ты эту картину со стороны видела…, – говорили мальчишки, еще всхлипывая и вытирая слезы, но постепенно успокаиваясь.

Даша встала, подошла к ней, взяла за руку и потащила, еще упирающуюся и брыкающуюся, правда, больше в шутку, чем всерьез, назад к Тимофею. Тот подхватил ее, пристроил на коленях, повернул ее головку к себе и зашептал на ухо: «Ты, Кнопка, на Тимоху не сердись – мы с тобой только что большое дело сделали. Видишь, все улыбаются и друг друга любят, а то сидели как на допросе: по одну сторону – мы, по другую – вы, как враги какие. А теперь все снова друзья. Ты говори теперь, что хотела». Та обернулась к столу и обвела всех взглядом:

– Я вот что сказать хотела. Мы все равно всех подробностей не знаем, как все начиналось. Да и Аля не знает.

Она с красным дипломом техникум закончила, работала в столовых, а потом дяди из управления ее заприметили и перевели в ресторан. Затем сделали шефом. Она старалась и однажды ее вызвали в управление и предложили в Дубну завпроизводством, там, где иностранцы. Ей интересно было и хотелось очень. Кому же не захочется, это же очень…, – она запнулась, подыскивая нужное слово, – ну когда ты слишком молодая на такую должность идти, а тебе предлагают…

– Лестно, – подсказал Валька.

– Вот-вот, это самое, лестно ей было, и она согласилась, и перед подругами нос задрала: я вот такая молодая, а уже завпроизводством в валютном ресторане, хоть он и столовой называется. А ее, соплю зеленую, специально туда посадили, чтобы воровать и если что, то все на нее и свалить. Это все ее следователь Вася разузнал. Он влюбился в нее и очень хотел помочь. Хотел настоящих воров найти и нашел, только доказать не смог. Альку вон в колонию не отдал – сделал так, что и на нее уликов не было. Вот и все, что мы знаем.

– Улик, а не уликов, извини. Ты, Ленка, умница. Только это не все. Скажи, почему вы так перепугались, что мы все узнаем. Алевтине пришлось специально к вам зайти со мной вместе и почти приказать, чтобы вы все рассказали, – Кашира вопросительно смотрел на нее.

Лена потерла нос ладошкой, повертела головой, поерзала и вновь открыла рот:

– Я боялась, что не догоню ее вдругорядь…

В разговор вступила Светлана.

– Она маленько не досказала, потому и не понятно. Когда Алю из тюрьмы после суда выпустили, за «недосказанностью», или как там говорят, то Вася устроил ее к нам в столовую. Мы же ведомственные, от вашего института, району не подчиняемся. Он очень жениться на ней хотел, но ей совсем не нравился, как мужик. Он приезжал каждый день, а мы же тогда вообще ничего не знали, думали – жених. Один раз они говорили вечером на улице у заднего выхода, где машины подъезжают, а потом орать начали. И мы слышали, как он кричал: «Сука неблагодарная, если не хочешь по-хорошему, то будет по-плохому. Я тебя просто трахать буду, как шлюху». Потом он ударил ее ладонью по лицу, хлопнул дверью своей машины и уехал. А Алька вся в слезах и соплях прибежала к нам в столовую и все рассказала. А потом Вася приехал в первый раз, а как он уехал, то если бы не Дашка, Али сейчас и на свете бы не было.

При этих словах заерзала уже Даша. Попыталась спрятаться за Вальку: ухватилась за его руку повыше локтя и спрятала глаза за его плечо.

А Светлана между тем продолжала:

– Он тогда приехал в начале недели, это потом стал по четвергам приезжать. Мы видели, как он пошел к ней в комнату. Пришли в свою, посидели, пожалели Альку, еще что-то поделали, не помню сейчас, да и стали спать собираться. А Дашка как сидела на кровати, так и сидит. Мы ей говорим, чтобы раздевалась и укладывалась, а она нам: «Нет не лягу, и вы не ложитесь, будем Алю караулить.» Почувствовала, что неладно будет. Потом шаги по коридору, мужские, тяжелые. На этаже нет никого, вот как сейчас. Тут вообще редко кто живет, командировочные только, так те недолго, или наши рабочие, тоже недолго, у всех дома свои, просто пока здесь работают, так тут и живут: каждый день из деревень с нашими автобусами сюда не наездишься. Ну так поэтому мы сразу поняли, что это Вася уходит. Дашка к двери подскочила и приоткрыла чуть-чуть. И через несколько минут легкие шаги по коридору пробежали, женские. Мы из подъезда выскочили, видим, Аля бежит по дорожке к Дмитровке, то есть прямиком к каналу. Тут я поняла, что Дарья, даром что самая младшая, а самая умная из нас оказалась. (Даша, прижав к себе Валькину руку, вообще постаралась превратиться в тень). Потом наша Алевтина остановилась, постояла секунду и повернула налево, на дорожку подъездную к столовой. Не через скверик ко входу, а где машины к задней двери ездят. Тут Дарья сорвалась с места и за ней. Мы следом. А Аля увидела нас и пробежала мимо столовой, да прямиком в лес.

Светлана остановилась и отпила несколько глотков из своего стакана:

– Ух как в горле пересохло!

– Да, грязная история, – протянул Кашира, – и страшная. Понятно теперь, почему Аля не хотела сама все рассказывать.

– Ничего тебе еще не понятно, – запрыгала у Тимохи на коленях Лена, – страшно в лесу было. А Светка про лес еще ничего не рассказывала.

Светлана продолжала прихлебывать из стакана:

– Сроду столько не говорила.

– Как не говорила? Такая болтушка – рот не закрывается, – возразил Равиль.

– То болтать, а то рассказывать, – серьезно объяснила Светлана, ставя стакан на стол. – Про лес, значит.

Мы туда, за Алей следом, так и влетели, а там уж ни дорожек, ни фонарей. Куда бежать? Дашка кричит: «Слушайте, где ветки трещат!» А сама не останавливается, только не видно ничего, ветки по лицу так и хлещут, царапают. Тут Ленка нас обогнала с какими-то палками в руках. Она их вперед выставила, чтобы ветки по ним били, а не по лицу. Они по ней и не били почти, все нам с Дашкой досталось. Проскочили мы чащу, дальше редкие деревья пошли и от луны видно стало. Альку впереди увидели. Ленка палки свои бросила да так чесанула! Маленькая, а бежала в два раза быстрее, чем мы с Дарьей.

– Я всегда быстрее всех бегала. В школе чемпионкой была, – присоединилась к рассказу Лена. – Беглянку-то нашу я догнала, а дальше что? Дарья кричит что-то сзади, но сама от бега задыхается, а потому кричит урывками: «ноги… хвати…». Тут до меня дошло. Я Алю немного обогнала и бросилась ей в ноги, обхватила руками и ногами. Когда прыгала, так получила коленом в ребра, аж искры из глаз посыпались, и руки с ногами совсем ослабли, будто меня парень на спину завалил.

Она вдруг сообразила, что последнюю фразу в мужской компании произносить не стоило. Засмущалась, закрыла себе рот обеими ладошками и жалобно обвела мальчишек глазами. Те ободряюще улыбнулись, а Тимофей притянул ее за плечи к себе, поцеловал в уже целованный затылок и произнес: «Мы этой твоей слабостью пользоваться не собираемся. Продолжай». Лена поерзала, борясь со смущением, но мальчишки, в отличие от подруг, смотрели доброжелательно, и она наконец опустила руки и продолжила:

– Я просто хотела сказать, что Алька легко бы меня отцепила, но тут девчонки подоспели. Мы ее втроем повалили. Она брыкается, дерется с нами и все выкрикивает: «Пустите меня, сыкухи, все равно жить не буду». Мы ей: «Алечка, Алечка…» Дашка ее пытается поцеловать, а она мотает головой, отбивается от нас, плачет взахлеб, а потом зарычала по-звериному и сбросила нас с себя. Мы попадали на спины, а она встала на четвереньки и поползла куда-то. У меня со страху трусы намокли. Ой!!!

Лена снова зажала рот ладошками.

Светлана с укоризной сказала: «Молчи уж, рассказчица, лучше я доскажу».

– Ленка все правильно сказала, мы до жути перепугались, когда Алька зарычала и стала ползти. Я подумала, что она с ума сошла. И тут слышу, Дарья кричит нам: «Что разлеглись! Держите ее, валите и сядьте ей на руки». А сама уже на ногах и бежит куда-то в сторону к зарослям какой-то травы в пояс высотой и начинает эту траву рвать, а сама повизгивает: «Ой, мама, ой, мама!» Тут я сообразила – она крапиву рвет. Мы с Ленкой подскочили к Алевтине, опрокинули ее, сели ей коленками на руки и держим, а Дарья задрала ей платье и давай хлестать крапивой по голым ногам, по животу, по… по другим местам. Та при каждом ударе вначале вскрикивала, извивалась вся, а то вдруг затихла, только вздрагивала от ударов. Дашка отшвырнула свой пучок в сторону, подула на обожженные ладошки, упала перед ней на колени, обхватила руками за голову и прижала к груди. Баюкает ее, как ребенка, а сама плачет и приговаривает: «Прости меня, Алечка, прости!»

Голос у Светланы прервался, а из глаз предательски выкатились две большие слезинки и поползли по щекам. Лена давно уже сидела с красными глазами и шмыгала носом.

Тимофей обнял ее, прижал к себе: «Ну-у-у, болото развели».

Равиль вытер слезы Светлане и сказал ласково: «Ты чаю попей. Чай всю грусть с души смывает, так мама говорит».

Пока Светлана пила чай, а Лена вытирала мокрое лицо об Тимохин живот, Валька извлек из-за себя Дашу. Та попыталась было опять спрятаться, но он не дал. Посмотрел внимательно на Свету, на Лену и спросил: «Это вы про нашу Дашу говорили? Про эту?»

– А что, непохоже? – Лена сквозь слезы скорчила забавную гримаску, превратившись вообще в тринадцатилетнюю девчонку-хулиганку. – Про нее самую. Мы сами обалдели. Вот, посмотрите на нее: скромница, тихоня, а командовала, как генерал, и знала, что делать.

Даша сидела вся пунцовая от смущения, уставив глаза в пол, время от времени делая робкие попытки вернуться за Валькину спину, но тот крепко держал ее за локти. При последних словах Лены она вдруг решительно встала: «Насмотрелись сегодня уже на меня, на всякую. Я спать пошла», – и вышла из комнаты.

– Обиделась? – спросил Леня, глядя ей вслед.

– Нет! – хором ответили Лена со Светой.

– Она, правда, не любит, когда все внимание на ней, – продолжила Светлана.

– Сколько ей лет? – спросил Равиль. – Я знаю, она на десять лет младше Алевтины, а вы все: «самая младшая, самая младшая». Ей двадцать, как тебе? – он повернулся к Светлане.

– Восемнадцать, в марте исполнилось, – ответила та.

– А Алевтине тогда сколько? – ошарашенно уставился на нее Кашира.

– Двадцать семь, в сентябре будет двадцать восемь, сама еще сыкушка, – ответила Лена, – а вы думали, небось, что ей за тридцать? На фотках, где ей двадцать пять, все дают восемнадцать. Это после всего она такая стала. А все равно красивая!

На следующий день парни, закончившие работу раньше девочек, сразу забежали в душ, помня вчерашнее, и дружно рванули на полянку. Закончили убирать ветки, прикатили машину, подключили магнитофон и тут же опробовали. Валька раздобыл где-то фанерный лист, из которого соорудили подобие стола. Застелили газетами, что твоей скатертью, – красота! Притащили два поваленных ствола – получились лавки. В шесть Валька был послан в столовую за тортом и шампанским. Он чуть не бегом отправился, так хотелось увидеть Дашу.

Она волновала его с первого дня, с того самого первого взгляда, который ожег его зеленым огнем. Он постарался припомнить в деталях вчерашний день: вот они в столовой и она явно раздосадована, что пришел он, а не Кашира. В сердце тут же закралась легкая ревность к Мишке. Ясно, конечно, что тому нравится Алевтина, а не Даша. Но то ему, а ей? Она, правда, сказала, что он, Валька, добрый и не как все. А хорошо это или плохо? Она и про Каширу тоже сказала, что он добрый. А в душевой! Зачем он, дурак, протянул ей халатик? Она, наверное, подумала, что он специально поближе подошел, чтобы разглядеть ее как следует голую. Но он же просто хотел подать одежду! А она думает, небось, зачем было подавать? Уйди в душ со всеми вместе, вот и все. Но он же просто подал одежду. Хотя сам знал – себя-то не обманешь – хотел, да, хотел поближе посмотреть на нее. И она скорее всего это поняла. В столовой пообещала, что будет с ним разговаривать, а теперь, наверное, не будет. Замкнется опять, будет дичиться. Он припомнил, как она вошла к ним в комнату, какой у нее был взгляд: испуганный, полный смущения, но и решительный. И села возле него!!!

Правда, это было единственное свободное место, но могла и на стул сесть или попросить ребят освободить любое другое. А в руку как вцепилась! Валька эту руку со вчерашнего дня не мыл: закрывал глаза, мысленно воскрешал всю картину и, казалось, чувствовал ее пальцы.

Он уже поднимался по ступенькам столовой, когда дверь распахнулась и оттуда выскочила Лена.

– Вовремя ты, а то Алевтина с Дарьей уже все достали и хотели в общагу нести, – и она запрыгала по ступенькам вниз.

Он вошел в столовую. Девушки уже шли через зал с пакетами в руках.

– Привет, – он шагнул навстречу, – давайте я все отнесу на поляну, пока вы перышки чистить будете. У нас уже все готово.

На его «привет» ответила только Алевтина, подавая ему упаковку с бутылками. Сердце у Вальки сжалось. «Так и знал, – подумал он, – обиделась. Сколько теперь времени придется убить, чтобы эта ледышка опять оттаяла?» Но тут «ледышка» протянула ему коробку с тортом:

– Привет, – сказала она не то ему, не то кафельной плитке на полу. Но сказала!

Дискотека удалась. Девчонки пришли веселые, в нарядных платьицах. Даже Даша смеялась и разговаривала громче, чем обычно. Валька, занятый мыслями о том, в какую сторону движутся их отношения с Дашей, прозевал маневр Сметаныча, который подкатился к ней и ангажировал на первый танец. Зубами скрипнул, но тут же порадовался, когда услышал, как та, прервав на секунду смех, серьезно и довольно громко сказала: «Только, чур, танцевать, а не лапать!»

Потом он сам танцевал с ней. От прикосновения друг к другу лица у обоих запылали: хорошо, что солнце уже садилось и в лесу быстро наступали сумерки. На следующий танец она пошла и сама пригласила Леню. У Вальки опять холодок заполз в сердце – второй конкурент. Потом опять отлегло, когда он увидел, что и остальные девчонки, видимо, уговорившись между собой, обязательно приглашают тех двоих, что оставались без пары в прошлый раз. Затем, чередуясь с «медленными» пошли «быстрые» танцы, когда не обязательно быть в паре, можно плясать просто толпой.

Между танцами мальчишки угощали своих дам тортом и поили шампанским, не забывая, впрочем, наливать и себе. И снова танцевали. И вот уже кто-то устал и, присев на импровизированную лавку, закурил. Алевтина беседовала о чем-то с Каширой, прислонившись к стволу дерева. Тимоха выхватывал из общей толпы Лену, подбрасывал вверх, ловил и снова вталкивал в танцующий круг.

Валька отошел к «столу», присел верхом на ствол и только собрался прикурить, как увидел, что Даша вышла из круга и быстро пошла, почти побежала, к общаге. Он вопросительно посмотрел ей вслед, затем обвел глазами поляну и похолодел – Сметаныча на поляне не было. Он было сунул сигарету обратно в пачку, но, поразмыслив, снова достал и закурил. Затем не спеша прошел под деревья, понаблюдал за всеми и, только убедившись, что никому до него и дела нет, бросился следом за своей ненаглядной. Никто и в самом деле не обратил на это никакого внимания, одна Алевтина исподволь проводила его взглядом, но не сдвинулась с места.

По лесу к общежитию вели две тропинки. Днем, по свету, шедшие по одной, могли сквозь кусты и деревья видеть шедших по другой. Но не ночью. Валька прибежал в общагу, хотел было повернуть к девичьей комнате, но передумал. Прошел в свою – никого, зашел в другую – тоже никого. Тогда он вышел на улицу, обошел здание и посмотрел на окна. Все окна на этаже, кроме «дежурки», были темные. Подумал, что если даже они и в комнате, то в дверь стучать бесполезно – затихнут и не откроют. Он прошел в скверик, присел на лавочку и закурил. Выкурил одну сигарету и зажег другую, затем третью. Курил и злился на Сметаныча, и никак не мог взять в толк, когда тот успел договориться с «недотрогой» и как? Повздыхав, поднялся (во рту уже было нестерпимо горько от выкуренных сигарет) и побрел на поляну.

На подходе неожиданно наткнулся на Сметаныча, который вышел откуда-то сбоку, из кустов. С трудом сдерживая злость, Валька выдавил из себя улыбку и спросил:

– Ты чего, как медведь, по кустам ползаешь?

– Шампанское наружу просится. Третий раз бегаю. Он был прилично навеселе.

– Что характерно, никто столько раз не бегал. Девчонки и те… это… Дашуня разок в общагу, да Алевтина в кусты, под Мишкиной охраной. А эти, – он кивнул в сторону Светы и Лены, – еще ни разу. Как терпят? У девчонок, обычно, терпежу не хватает.

– Так все выпили по стаканчику, а тебя все жажда мучила – после каждого танца прикладывался, – Валька хлопнул Сметаныча по плечу и бросил взгляд на ребят. Среди своих танцевала стройная, светловолосая девушка в джинсах и клетчатой приталенной рубашке.

– А это еще кто? – он ткнул пальцем в сторону незнакомки.

Сметаныч улыбнулся, но ответить не успел. Девушка обернулась в их сторону, и Валька узнал Дашу.

Она сменила платье на джинсы и рубашку. Боже, как она была хороша!!! Стройные длинные ноги плотно обтягивали синие джинсы, попка была такая круглая, что непонятно было, как у такой худышки, могли быть настолько округлые формы, а ее талию, казалось, можно охватить пальцами двух рук.

Вальке почудилось, что сквозь колеблющуюся дымку он видит прекрасное полупрозрачное видение, которое вот-вот взметнется в небо и растает среди звезд. Прямо как тогда в душевой, когда она танцевала в облаке водяных брызг, точно сотканная из розовых пузырьков пены и серебряной водяной пыли, казалось, еще несколько мгновений, и она исчезнет, растворится в струях воды.

Затем он сообразил, что дымка – всего лишь реальный дымок костра, который развели ребята, чтобы защититься от комаров, а Даша, скорее всего, переоделась с той же целью. И уж совсем вернул его к реальности немой укор ее обиженных глаз: «Ну где же ты был!!!»

На следующий день он караулил ее в скверике.

Девочки вышли в обычное время. Он тут же щелкнул зажигалкой и сделал вид, что просто курит, развалившись на лавочке. Девчонки увидели его, дружно поздоровались, Лена и Света присели на его лавку, а Алевтина и Даша остались стоять. Все четверо принялись благодарить в его лице всю их компанию за вчерашний вечер, а Алевтина добавила:

«А с меня яблочный пирог – за то, что и я к вам на дискотеку попала».

– Валь, а Валь, а ты поедешь с нами? – Лена дергала его за волосы.

– Куда поеду? – он приподнялся на локте.

– Ну что ты, не знаешь? – она обхватила его голову под подбородок и потянула к себе, заставив смотреть ей в глаза, – Миша сказал, что возьмет у отца машину и завтра отвезет нас в Загорск, а ваши все сегодня вечером в Москву уедут и вернутся только в понедельник. Ты же с другой кафедры, тебе же не нужно вместе с ними быть!

Тут он вспомнил, что у ребят, действительно, какое-то собрание на кафедре в понедельник утром и здесь все появятся только после обеда.

– А вы все поедете? – он впился глазами в Дашу.

– Конечно все, – ответила за всех Алевтина, от ее глаз зазмеились лучики улыбки, хотя лицо вроде бы оставалось бесстрастным. – Даша, например, давно нас туда тащит, да доехать от нас не просто. А уж на машине – дур нет в общаге сидеть.

Валька поднялся и сел. Лена сидела слева от него, а Света справа. Он обнял за плечи обеих, притянул к себе и, не отводя взгляд от Даши, демонстративно поцеловал сначала Лену, а потом Свету: «Непременно поеду!» Даша негодующе фыркнула, отвернулась, гордо вскинула голову и пошла прочь. А две кареглазые проказницы задергали его за руки, привлекая внимание, зажмурились и, беззвучно передразнивая Дашу, сделали вид, что фыркают, как она, отворачиваются и уходят. Алевтина, казалось, равнодушно наблюдавшая всю эту картину, дала им сделать шаг вперед, после чего от всей души влепила каждой по заднице так, что те подпрыгнули.

– Подразните мне еще малую!

Даша обернулась на шлепки и вскрики, но две забияки, подпрыгивая и почесываясь на ходу, догнали ее, обхватили за талию и со смехом увлекли к общежитию.

Алевтина с улыбкой смотрела им вслед:

– Вот мартышки, – с нежностью сказала она, – а знаешь, я им жизнью обязана, особенно Даше.

– Знаю, – ответил он, – они рассказали. Ты же сама им велела!

– Да, – она опять грустно улыбнулась, – хорошо, что это они рассказали, у меня бы сил не хватило.

– Слушай, может мне искупаться… с твоим… с этим… в канале при случае? Я плаваю хорошо, а он может и не выплывет.

Она резко повернулась к нему и с мольбой в голосе сказала:

– Не лезьте вы в это дело! За Кнопку вам с Тимофеем большое спасибо. Кстати, эта коза-стрекоза еще получит за то, что мне ничего не сказала: у меня же половина Дмитрова знакомых, я бы легко все устроила. Но вы – молодцы. Никого здесь не зная, так все провернуть! Мне Светка рассказала. Только уже после. Ну вот. А мой случай особый. Тут ничем не поможешь. Остается только ждать.

Дня через три, вечером, после преферанса, когда все парни уже устраивались спать, Валька вышел покурить на сон грядущий. Устроился на любимой лавочке, которая стояла лицом к столовой, развалился поудобней, закурил и задумался. Вспомнил поездку в Загорск. Зажмурился от удовольствия: четыре юные хорошенькие девушки и они с Каширой…

Мишка прикатил около десяти. Привез картонную коробку с десятью порциями мороженого. На вопросительный Валькин взгляд улыбнулся и ответил: «Я девчонкам обещал ящик мороженого! Вот ящик, а вот мороженое».

– Пижон, – рассмеялся Чибисов, – тебя эти две задиры кареглазые подначили, а ты перед Алевтиной и выпендрился.

– Ладно, – улыбнулся Мишка, – ты бы действительно ящик припер, причем вместе с продавщицей, если бы тебя одна глазастая…

– Заткнись, а! – миролюбиво попросил Валька.

Потом была дорога, и хотя на колени ему, естественно, взгромоздили Лену, больше часа рядом с ним, тесно прижавшись, сидела Даша.

Сообразно времени, воспитанию и пропаганде все ребята были атеистами (хотя все ли?). Девчонки притихли в монастыре, да и ребята тоже. И дело было даже не в строгой красоте строений, а в самой атмосфере, царившей здесь. Вальке казалось, что даже воздух внутри монастырских стен Сергиевской Лавры был гуще, чем за ее пределами, и стекал откуда-то сверху, проникая под кожу и принося с собой покой и какое-то умиротворение. Он оглядел друзей и понял, что все испытывали нечто подобное. Конечно, на их состояние еще оказывал влияние страх. Да, да, элементарный страх сделать что-то не так. Почему-то думалось, что здесь следует вести себя иначе, чем за пределами монастыря. Но никто не знал как. Поэтому все обрадовались, когда на одной из дорожек наткнулись на инока, их примерно возраста, который с доброжелательной улыбкой оглядел их компанию и сам первый обратился к ним, спросив, впервые ли они здесь и с какой целью приехали. А затем отвел их в сторонку и прочитал краткую лекцию по истории Сергиева Посада, Лавры и Духовной академии. Речь его была проста и понятна любому, он заинтересовывал и не надоедал. Потом широко улыбнулся и на прощание выразил уверенность в том, что их души стали чище, просто от того, что они пришли сюда.

– Простите, а как вас найти, если я привезу сюда родителей и сестру с мужем? – спросил Кашира. – Вы так здорово рассказываете.

Инок – на вид ему было лет двадцать, круглое румяное лицо, короткая стрижка – вновь улыбнулся:

– Спасибо. Я очень мало вам рассказал, не хотел утомлять, вы же не слушать меня приехали, а посмотреть Лавру. Но если захотите узнать побольше, то искать меня не нужно – остановите любого и вам помогут. Еще раз спасибо. И он, одарив их прощальной улыбкой, зашагал по своим делам.

Они зашли в церковь и залюбовались внутренней архитектурой, которая была не менее красива и величественна, чем внешняя. И хотя никто из них не перекрестил лба на входе, как это делали многие другие, Валька чувствовал, что готов это сделать и просто стесняется остальных. Лики святых его немного угнетали, словно вопрошая: «Кто ты, как живешь и с чем пришел?» Он прямо слышал низкий, торжественный, бархатисто-раскатистый голос, который задавал эти вопросы. Но все равно после встречи с приветливым иноком от прежней скованности почти ничего не осталось. Он чувствовал, что если еще раз войдет в храм, то уже войдет спокойно, без суеты и внутреннего трепета.

Затем они еще бродили по территории, любуясь постройками. А после вышли в город, нашли чебуречную, поели и отправились в обратную дорогу.

У всех был такой вид, будто они осознали что-то важное, или, по крайней мере, задумались над этим. Даже егоза Лена не скакала у него на коленях, а Даша, казалось, просто прильнула к нему.

«Да, классно было», – подумал Валька, выпуская струйку дыма.

Правда по приезде воспользоваться двумя пустыми комнатами ему не удалось. Ничего особенного он и не планировал – разве что уговорить Дашу уединиться с ним и поболтать и, если повезет, обнять и поцеловать. Дальше этого его планы не шли – он считал себя реалистом. Но и этой мелочи не суждено было превратиться в реальность.

Они дружно проводили Каширу, посидели в скверике, делясь впечатлениями, а затем Алевтина прогнала девчонок спать.

Он выпустил последнюю струйку дыма и уже прицеливался половчее зашвырнуть окурок, когда ему почудился звук, похожий на стон. Валька тихонько потушил сигарету и прислушался. Уловил шелест крыльев не то ночной птицы, не то летучей мыши, скользнувшей почти над ним, затем прогрохотала одинокая машина на Дмитровке. И все опять затихло. Ни дуновения ветра, ни шелеста листвы, ни любых иных звуков.

«Кромешная тишина в кромешной темноте», – усмехнулся он и начал приподниматься с лавки, когда стон повторился.

На этот раз он уловил направление, откуда пришел звук, и сообразил, что, судя по тембру, это или девушка, или ребенок. Поднялся и направился к дальним кустам, замыкавшим боковую аллейку, на ходу вспоминая, что за ними тоже есть лавочка. Продравшись сквозь кусты он и правда нашел за ними лавку, а на ней… Дашу. Она полулежала, уставив глаза в небо (Валькина сентенция про «кромешную тьму», мягко говоря, была неточна, поскольку небо было полно звезд, уже довольно высоко сияла полная луна, да и фонарь, у входа в общежитие, вносил свою посильную лепту в освещение ландшафта). Вот к луне-то и был прикован взгляд девушки. Лицо ее казалось совершенно белым, неподвижным и безжизненным, из уголка рта по подбородку стекала струйка слюны, а локоть был в крови. Ее вполне можно было принять за мертвую, если бы не мелкая дрожь, изредка пробегавшая по ее телу, да тихие стоны. Валька с ужасом в глазах прыгнул вперед, упал на колени и, подложив ей ладони под голову, забросал вопросами:

– Дашуня! Что с тобой? Заболела? Приступ? На тебя напали? Ты ранена?

Она медленно и явно с трудом перевела взгляд с луны на Валькино лицо и изобразила подобие улыбки. Сухие губы медленно разлепились, и она еле слышно прошептала: «Валя». Язык у нее ворочался с большим трудом и Валька уловил сильный запах спиртного. «Господи, да она пьяная как..» – он не нашел подходящего сравнения и забросал ее следующей серией вопросов:

– Ты пила? Что? Сколько? С кем?

Она не отвечала, ее глаза теперь неотрывно смотрели в его глаза. Он пошевелился, устраиваясь поудобней, и Дашино лицо тут же исказила гримаса, как от боли, и она медленно, запинаясь заговорила:

– Не могу глазами и головой двигать и закрыть глаза не могу – все плывет и кружится, и тошнить начинает.

Услышав это признание, он обрадовался – если после алкоголя тошнит, то все не так плохо. По крайней мере, ясно, что нужно делать.

– Ну так и давай, если тошнит. Она скривилась:

– Я же не могу при тебе.

– Сейчас сможешь, – он схватил ее за плечи и развернул грудью к спинке лавочки. Затем обхватил левой рукой под живот, а правой провел по ее лицу, нащупал рот, заставил открыть и, засунув палец внутрь, провел по нёбу, а затем прижал язык вниз и сделал еще одно небольшое движение вглубь, к глотке. Почувствовав, как тело ее содрогнулось, отдернул руку и наклонил ее как можно ниже за лавку. Она стояла на коленях на сиденье, упершись руками в спинку и свесив голову вниз. Ее рвало.

Он не испытывал и тени отвращения, несмотря на слюни, сопли, запахи перегара и рвоты. Наоборот – сердце щемило от жалости.

«Вот дурочка, где же она напилась так?» – думал он с нежностью, стараясь не очень давить ей рукой на живот, но и не отпуская, чтобы она не свалилась: ни руки, ни ноги ее совсем не держали. «Нет, ну как так умудрилась, если спиртного почти совсем в рот не берет?»

На его памяти она выпила четверть стакана шампанского на их дискотеке. Больше он ничего такого припомнить не смог.

Когда рвотные спазмы прекратили сотрясать ее тело, он пошарил свободной рукой по карманам в поисках чего-нибудь, чем можно было бы вытереть ей лицо и рот – носовых платков у него сроду не водилось, ничего не нашел, обшарил ее карманы и, к счастью, нащупал бумажную салфетку.

– Сама или помочь?

– Сама, – выдохнуло несчастное создание и принялось неуверенно возить салфеткой по мокрому лицу.

Он продолжал поддерживать ее, затем помог сесть.

– Уф, – сказала она, – голова кружится.

Они посидели несколько минут молча. Затем она обхватила себя руками за плечи и задрожала.

– Холодно, а голова уже не так кружится и глаза закрываются.

Валька обнял ее, прижал к себе, пытаясь согреть своим телом. Она не сопротивлялась. Они еще немного так посидели.

– Никогда больше водку пить не буду!

– Да что хоть случилось?

– Ленка со своим Гришкой-гонщиком напоили, – она опять задрожала – ее знобило. – Аля со Светкой ушли, а мы с Ленкой в холодильнике убирали и тут Гришка заявился. Ленка меня за руку схватила и шепчет: «Не уходи». Я и осталась. Они же последний раз виделись еще до аборта. Ну и стали оба плакать: решили расстаться. Он просил вам за нее спасибо сказать, и они сели пить бутылку водки на двоих и мне немного в стакан налили, потом еще раз, тут меня тошнить начало, я и ушла, да только не далеко. Хотела к себе добежать, да меня шатает, ноги заплетаются и все плывет. Хорошо, что вспомнила про эту лавку, через кусты лезла – локоть ободрала. А на вахте сегодня Степанида Харитоновна, она из моей деревни, с матерью знакома. Если меня такую увидит – вся деревня будет знать, что у Александры дочка пьяная домой приходит.

– Ну ничего, – Валька погладил ее по голове, – большую часть алкоголя ты за лавку вылила, а то, что в тебе осталось, скоро переварится, и пойдешь себе домой.

– А ты не уйдешь, побудешь со мной?

Вместо ответа он поцеловал ее мокрый нос.

Дверь столовой скрипнула. Вышли, обнявшись, двое. Лена заперла дверь столовой, и они пошли прочь.

– У тебя есть ключ от столовой?

– Был, я его Ленке отдала, когда уходила. А зачем?

– Во-первых, там теплее, а во-вторых, есть вода, чтобы тебя умыть.

– От меня воняет, лицо грязное, тебе противно со мной? – она отпрянула от него и была в этот момент похожа на взъерошенного птенца.

Он негромко рассмеялся.

– Да, и воняет, и тушь по всему лицу, да только мне плевать, лишь бы с тобой все в порядке было, – он снова прижал ее к себе, – а вот как тебя предъявлять твоей Степаниде Бегемотовне (вахтерша, мягко говоря, была несколько широковата в талии, да и в других частях тела тоже)? Вот что, ты посиди здесь, а я мигом.

В комнате посапывали уставшие за день приятели. Он на ощупь нашел недопитую бутылку лимонада, накинул на плечи спортивную куртку, затолкал за пояс полотенце.

В туалете опорожнил бутылку и наполнил ее теплой водой. Мысленно поблагодарил приятелей за то, что те уже спали, и выскочил из общаги. Тут ему снова повезло: Степанида копалась в своей сумке возле окошка и в его сторону не глядела.

Даша лежала на лавочке, свернувшись калачиком, и повизгивала, как побитая собачонка. Сначала он решил, что она просто плачет со страху, что он не вернется. Она и правда плакала и пыталась тереть икры ног.

– Что случилось? – он пристроил бутылку, чтобы она не опрокинулась.

– Ноги крутит, так больно, терпеть нельзя.

Валька пощупал икры – каменные от судороги. Он поднял Дашу, усадил и сбросил ее шлепанцы.

– Можешь наклониться? Она молча кивнула.

– Тогда хватай большие пальцы ног и тяни их кверху.

Когда она, охнув, выполнила приказ, он опустился на колени, закатал штанины джинсов и принялся за ее мышцы: мял, давил, растирал и снова мял, пока наконец не почувствовал, что ноги согрелись и мышцы стали мягкими и эластичными. Только тогда он остановился и взглянул на Дашу:

– Отпусти пальцы. Что, не сводит больше?

– Нет, – она благодарно улыбнулась.

– Ну тогда давай марафет наводить, – он вытащил полотенце и подхватил бутылку.

Умыл ее, как маленькую, вытер полотенцем, повернул к луне, критически осмотрел проделанную работу и, устранив недостатки, решил проверить, сможет ли она идти. После первого же шага ее бросило в сторону так, что он едва успел ее поймать. «Пожалуй, рановато», – решил он, вернув ее на место.

Даша дремала, положив голову ему на плечо, а Валька боялся пошевелиться, чтобы ее не потревожить. Внезапно она задрожала и свернулась комочком.

– Холодно, – выдохнула жалобно.

Ее трясло так сильно, что стучали зубы. Валька подхватил и пристроил это «дрожащее несчастье» на своих коленях. Обхватил руками, стараясь как можно больше закрыть своим телом, и нащупал… босые пятки. Обозвав себя олухом, поднял и попробовал надеть на Дашу шлепанцы, снова снял, стащил с себя носки и тенниску и все натянул на нее, укутал в свою куртку, даже полотенце сверху набросил, хоть оно и было влажное. Он дышал ей в затылок и баюкал на руках, как ребенка, крепко прижимая, чтобы добавить ко всему еще и тепло своего тела.

Прошло довольно много времени, прежде чем она перестала дрожать и, казалось, уснула. Валька не очень понимал, как она может спать в позе зародыша, да к тому же стиснутая им изо всех сил. Но тут Даша пошевелилась и из-под его груди раздался приглушенный голос:

– Я согрелась, а ты меня сейчас задушишь.

Он разжал объятия, и она распрямилась. Покрутила головой и заявила, что чувствует себя хорошо и готова идти. Валька с сожалением снял ее с коленей и поставил на землю. Ее еще пошатывало, но идти она уже могла. Он решил – пора. Было уже довольно поздно: во-первых, утром рано вставать, а во-вторых, тетка Степанида могла проявить нездоровый интерес к гуляющей так поздно парочке.

Обнявшись, дошли до общаги, перед входом Даша сняла с себя куртку и Валькину майку, он возразил было, но она решительно протянула ему одежду: «Мне уже не холодно, а перед вахтершей мне ни к чему в мужской одежде ходить, а тебе по пояс голым». Носки, впрочем, оставила.

Он прижал ее к себе покрепче, и они вместе поднялись по лестнице к «дежурке», где Валька шагнул вперед к окошку, держа Дашу немного позади себя, и, здороваясь с вахтершей, легонько подтолкнул в сторону девичьей комнаты. Так что «тетя Стеша», увидела, конечно, что он вернулся с кем-то из девчонок, но с кем именно – не разглядела. Вот и чудненько! И он отправился спать.

Утром Валька Дашу не видел: девчонки вставали на хороший час раньше. В обед тоже: на раздаче стояли Света с Леной, и он не спросил про Дашу, поскольку вокруг было много и чужих, и, что еще хуже, своих ушей. Вечером, после работы, забежал в душ, а затем, прихватив сигареты, отправился в скверик, надеясь перехватить ее после работы. Девочки вышли в обычное время, но Даши среди них не было. Они остановились возле него. Лена, с виноватым видом, ковыряла носком туфли какой-то камешек. Алевтина обняла ее за плечи:

– Да успокойся ты.

– Ага, «успокойся». Дашка со мной целый день не разговаривает и сейчас небось ревет в общаге.

– С ней все в порядке? – Валька забеспокоился.

– Все хорошо, просто она на час раньше удрала, чтобы с тобой не встречаться, она была уверена, что ты будешь ждать ее здесь, – ответила Алевтина и вернулась к Лене, – иди тогда к ней, обними, ложись рядом и рыдайте вместе. Подумаешь, пьяную ее увидели. Увидел-то кто, – она кивнула на Чибисова, – только он, а он никому из своих не скажет, а мог бы, и вас заставил забыть. Разве не так? – она глянула в Валькины глаза.

Тот смутился. Еще секунду назад он чувствовал себя героем, который спас человека, а теперь уже и не знал, как ему относиться к происшедшему.

Алевтина подтолкнула девочек:

– Идите, успокойте малую, если она и вправду ревет.

Когда те двинулись к общежитию, присела на лавочку, рядом с Валькой.

– Ну что, спаситель? Сколько же ты с ней возился?

– Не помню, не знаю, в общагу в начале второго вернулись.

Алевтина улыбнулась:

– Три с лишним часа. Ладно, пойдем, что тут сидеть, успокоится – увидитесь.

Увиделись они в тот же день. Валька, когда приятели устроились кто за преферансом, кто с книгой в руках, кто у телевизора, вышел покурить и задумчиво направился по тропинке к каналу, к той самой «дискотечной» полянке. А навстречу ему, также задумчиво, шла Даша. Они столкнулись нос к носу на повороте тропинки, у куста бузины. Оба вздрогнули, отпрянули на шаг назад, и оба покраснели. Впрочем, на смуглокожем Чибисове это было почти не заметно – выдавали только уши. Зато белоснежна Даша так и запылала вся, как маков цвет. Горели лицо, шея, грудь в вырезе платья, кисти рук, коленки. Наверное, горели и еще какие-то части тела, но их скрывало платье. Она не поднимала глаз и только тяжело дышала, будто перед тем пробежала пару километров. Но постепенно дыхание ее успокоилось, и она, не поднимая головы, тихо сказала:

– Пойду я.

Валька молча кивнул и посторонился, давая ей пройти. Даша еще ниже наклонила голову и двинулась мимо Чибисова к общежитию.

– Могла бы хоть «спасибо» сказать, – подумал он с тоской, – ну что она за человек такой, я и так, и сяк, и чуть с ума не сошел, когда ее полумертвую на лавке увидел, и полночи с ней возился, а она даже разговаривать со мной не хочет!

Он смотрел ей вслед с обидой в глазах, когда она вдруг остановилась, порывисто обернулась и глянула на него из-под прядки волос, упавшей ей на лицо, после чего бросилась к общежитию почти бегом. И только тут его осенило: ей безумно стыдно и потому она боится говорить, и потому опущенная голова, спрятанные глаза и желание убежать, забиться в какой-нибудь угол и рыдать, пока не станет легче.

Только через несколько секунд до него дошло! Он понял! А до скольких не дошло ни через минуту, ни через неделю, ни через год? Знаете, сколько пар не возникло и сколько существующих распалось только из-за того, что девушка не посмела открыть рот и все рассказать, объяснить, потому, что ее не держали в этот момент в объятиях, откуда, уткнув нос в грудь своего повелителя легко можно рассказать все: объятия – уже прощение, если ты в чем-то провинилась, напоминание о том, что тебя любят, даже если вслух это говорили последний раз в прошлом году, это и ласка, и нежность, и, конечно, признание в том, что ты для него единственная.

А если тебя не обнимают? Если он стоит рядом и просто смотрит на тебя с раздражением, неодобрением, злобой, да просто с обидой – это, наверное, самое страшное – обида.

И высыхают у бедняжки в одно мгновение губы, прилипает к нёбу язык, рот просто не открывается, как судорогой сведенный. Ну никак! И силится несчастное создание сказать повелителю своему: «Ну обними же меня, хоть из жалости, и я начну говорить, а когда ты все узнаешь, то обида твоя пройдет, растает и ты обнимешь меня уже по-настоящему».

И головку наклоняет, и глаза мокрые прячет, но видно же, что мокрые! И лицо бледное, ни кровинки. И вид несчастный, и дыхание неровное. Ну как еще без слов объяснить?.. Повернуться… и уходить… медленно-медленно – а вдруг остановит!.. Нет, не останавливает!.. Тогда самой остановиться и еще раз призывно взглянуть на него: «Ну останови же!»…

А он стоит, где и стоял, и смотрит на нее, как смотрел. Башкой стенку проломить – это ему раз плюнуть, а вот эта девичья бессловесная мольба – для него китайская грамота. Долдон!!! Дубина!!! И в девчонке закипает досада, затем обида и наконец – злость. И она уходит уже по-настоящему.

И есть еще несколько секунд, броситься за ней, схватить в объятия и уже самому просить прощения за то, что не понял… Но нет. И эти несколько секунд он упускает и она уходит… навсегда… Все… Нет больше пары, есть два отдельных человека.

Валька догнал Дашу в три прыжка, схватил за руку. Она замерла, глубоко вздохнула и, отвернувшись в сторону, всхлипывая, еле слышно заговорила:

– Вечно я все порчу. С полянки переодеться побежала, когда ты курить пошел, вернулась, а тебя нет. А когда ты вернулся (небось меня искать бегал?), так Леня, немножко пьяный, меня от себя не отпускал. Вот я тебя и обидела. Вчера вот Ленке хотела помочь – разговор у нее с Гришкой трудный был, потому и осталась с ней и водку эту проклятую пила. Только вот Ленке ничего (куда в нее влезает?) и с Гришей они обо всем договорились, а себе я опять все испортила: только у тебя обида после дискотеки прошла, так я тебе пьяная на глаза попалась, да еще такая, что если бы не ты, я б, наверное, замерзла на этой лавке или собственной рвотой захлебнулась. А теперь тебе не то что говорить со мной, а поди, и смотреть на меня, уродину, противно.

У Вальки на глазах выступили слезы. Он потянул ее за руку и Даша повернула к нему мокрое лицо в тот момент, когда он зажмурился и мотнул головой, чтобы слезинки улетели, а не поползли по щекам, но она все увидела, а увидев, все поняла. Поэтому, когда он, не выпуская ее руки, пошел к полянке, она, не сопротивляясь, позволила себя вести.

Когда они вышли туда и Валька остановился, Даша вопросительно посмотрела на него:

– Что?

– Потанцуем?

– Музыки же нет.

– Зачем тебе музыка, ты слушай ту, что у меня в голове.

И он, обняв ее за талию, закрыл глаза и, когда в голове действительно зазвучала «Good and evil» Grand Funk, они закружились в танце. Даша, конечно, не слышала Валькину музыку, но уловила ритм, в котором он двигался, и давала вести себя так, как будто и у нее в голове звучала та же мелодия. Когда танец закончился, они присели на импровизированную лавку, которую соорудили в прошлый раз, и Даша, вздохнув, сказала:

– Так стыдно за вчерашний вечер. Кто другой стал бы со мной так возиться? Спасибо тебе.

– Да перестань, – он попытался свести все в шутку, – как говорил Карлсон: «Ерунда, дело житейское».

– Нет, не ерунда, – продолжила Даша, – парни не возятся так с пьяными девчонками, потому что им противно. А когда мы не настолько пьяные, что противно, то нас раздевают и трахают. А мы, дуры, утром даже не помним, сколько человек с нами забавлялось.

– Так поступают не парни, а подонки.

– Может и так, только мы, безмозглые, сами на это напрашиваемся. Вот ты вчера мог со мной сделать все, что хотел, а не тронул. Я бы и не знала, ты это сделал или кто другой. Я же не помню ничего, только какие-то куски и то – сквозь туман. Как к лавке через кусты лезла – помню, как ты меня за лавку наклонял, а потом лицо мне мыл – помню, как мне холодно было и ты одевал меня и грел, а потом, как в общагу привел и от Степаниды заслонил – тоже помню, а больше ничего. Даже как в постель ложилась – не помню. Так что, повезло мне, что ты меня нашел, а не другой кто, а вот Светке нашей не повезло.

Ей лет пятнадцать было. Соседского парня в армию провожали. На такие гулянки девчонки только со своими парнями ходят и домой пораньше сбегают, потому что пьют там, пока под столы не попадают. Она была еще с двумя соседками-малолетками. Ее родители домой пошли, а она с этими девочками осталась, сказала, что еще посидит немного. Идти-то ей – через забор перелезть. Пока взрослые трезвые были, ей только лимонад наливали. А потом, кто напился, кто домой ушел, и девочки эти со своими родными тоже ушли. К ней ребята и подсели. Может ничего плохого тогда еще и не хотели, просто дали водки попробовать, мол, давай, пока не видит никто.

Проснулась она перед рассветом от холода на сеновале, там еще сено прошлогоднее лежало. Ноги от живота до самых колен в крови, а не помнит ничего – ни кто с ней был, ни сколько их было. Лежит голая, рядом одежда валяется. Они ее после всего бросили как была. Даже не прикрыли ничем, чтобы не замерзла. Хорошо был май, а не ноябрь. И спасибо – ручей рядом. Отмылась сама, платье застирала. Домой огородами пробиралась, чтоб не увидел никто. Повезло, что рано было, солнце еще не вставало и родители не хватились, что ее дома нет. И еще повезло, что не залетела. Вот. А ты говоришь, ерунда. Ты только… не нужно, чтобы она знала, что я тебе рассказала. Она не будет злиться и не обидится на меня, уж сколько лет прошло. Но все равно.

– Да что я маленький, сам не понимаю? – обиделся было Чибисов.

Даша взяла его за руку:

– Не сердись, то, что вам, парням, понятно – нам не понятно, а что для нас нож в сердце, для вас – смех. Разные мы.

Валька улыбнулся не в силах сердиться:

– И где таких умных делают?

– В Новосиньково, – она улыбнулась.

Он обнял ее за плечи, прижал к себе. Но Даша мягко, но решительно высвободилась, погладила его руку:

– И за это не сердись, мне сейчас так хорошо, не порти ничего.

Вместо ответа он осторожно сжал ее пальчики. По дороге к общежитию Даша вдруг остановилась:

– Валь, ты не обидишься? Можно я теперь одна вперед пойду, а ты потом, чтоб нас вместе не видели.

– Да пусть видят, что такого, твои все знают, да и мои догадываются. Что нам и погулять вместе нельзя? Светка вон с Равилем и Ленка с Тимохой гуляют, и никто на это внимание не обращает.

Но она умоляюще посмотрела на него:

– Мы тоже будем, может, уже завтра. А сегодня, сделай, как я хочу, мне, правда, очень хорошо сейчас, пусть этот день так и закончится.

– Ладно, будь по-твоему, только и мне хорошо сейчас. Дай мне до завтра с этим настроением дожить и не обижайся.

– Что я должна дать? – она подозрительно сдвинула брови.

Валька, вместо ответа, прислонил ее спиной к дереву, возле которого они остановились, отвел с лица пряди волос и… поцеловал. Не чмокнул по-дружески в щечку или в лоб, а поцеловал по-настоящему, в губы, как мужчина целует любимую женщину. Она не ответила на поцелуй, но приняла его. Он оторвался от ее губ и почти со страхом уставился в ее глаза – не обиделась ли? Но Даша, не отводя взгляда потеплевших вдруг глаз, облизала губы и улыбнулась:

– Вот храбрец! Целует и боится.

– Да с тобой как на раскаленной сковородке – только и успевай поворачиваться, а то жареным запахнет, – перевел дух Чибисов.

– Думаешь, мне легко – меня так первый раз целуют… Это было сладко… Я пойду теперь, а за вчера – еще раз спасибо.

– Дашуня, ладно тебе, хватит переживать, а то теперь я напьюсь и устроюсь на той же лавочке, а ты меня спасать будешь. Вот и рассчитаемся.

– Болтун! Считай до ста, я пошла. И она заспешила домой.

Конечно, Валька шутил, предлагая Даше возможность рассчитаться. Но, то ли ТАМ его не поняли, то ли посчитали, что такими вещами не шутят, то ли действительно решили снять с Даши чувство вины.

Прошло больше недели. Даша стала выходить погулять с Чибисовым. Правда эта застенчивая хитрюга устроила так, что гуляли они большей частью не вдвоем – она звала всех девчонок, включая Алевтину, а значит, автоматически шли Кашира, Тимоха и Равиль, да и остальные мальчишки, если не уставали за день так, что сил оставалось только на преферанс. Выходили на берег канала, на их любимую полянку. Сидели, смотрели на воду, рассказывали друг другу всякие истории, приветственно махали руками проходившим мимо круизным судам и снова брели неспешно по лесу, подбирая ягоды и угощая девочек.