Черная моль

Аннотация

Лорд Карстерс, обвиненный в мошенничестве при игре в карты, вынужден покинуть дом и годами скитаться под чужим именем. Однажды он встречает старого знакомого — герцога Андоверского-Дьявола, сеявшего вокруг порок и распутство. Лорд Карстерс срывает его план похищения светской красавицы. Но герцог не тот человек, который может смириться с поражением…

Черная моль

ПРОЛОГ

В своем обычном черном с серебром одеянии, с волосами цвета воронова крыла, убранными в сложную прическу, но не напудренными, с бриллиантами на пальцах и в галстучной булавке Лью Трейси Клэр Бельмануэр, герцог Андоверский, сидел за секретером в библиотеке своего лондонского дома и писал.

Румян на щеках не было и почти неестественную их бледность лишь подчеркивала черная мушка под правым глазом. Брови и ресницы тоже были черные, первые слегка загибались вверх и к вискам, однако узкие глаза под тяжелыми веками отливали зеленым, а взгляд их так и пронизывал насквозь. Тонкие губы кривились в легкой усмешке, пока мертвенно-белые пальцы выводили на бумаге слова.

Тут его светлость герцог Андоверский сделал паузу, перо на миг повисло в воздухе, затем губы его искривила ироническая усмешка и он начал строчить дальше…

Его светлость перечитал постскриптум и на губах его снова заиграла сардоническая усмешка. Затем он сложил письмо, запечатал сургучной печатью и позвонил в колокольчик.

Спустя полчаса достопочтенный Фрэнк Фортескью, перечитывая все тот же постскриптум, тоже улыбнулся, но несколько иначе, затем испустил вздох и швырнул письмо в камин.

— Итак, конец еще одному роману… Интересно, достанет ли тебе дерзости дойти до самого конца?.. — произнес он, глядя, как занимается пламенем и коробится бумага. — От души надеюсь, что когда-нибудь ты полюбишь по-настоящему, и что женщина эта спасет тебя от самого себя, мой несчастный Дьявол!

Глава 1

Чэдбером звали ее хозяина, тучного господина с цветущей физиономией и напыщенными, типично городскими манерами. В стенах Чекерс-инн заключался весь его мир; этот постоялый двор приобрел еще его прадед в 1667 году, когда на английском троне сидел король-весельчак Стюарт и ни о каких ганноверских выборщиках еще и слыхом не слыхивали.

Мистер Чэдбер был тори до мозга костей. Мало кто столь же кисло смотрел на маленького германца и уж наверняка никто не ожидал с большим нетерпением восшествия на престол галантного Чарлза Эдуарда. И если патриотизм его выражался лишь в непрерывном питие за успех компании принца Чарлза, кто посмел бы упрекнуть в том мистера Чэдбера? И если всякие там господа в париках останавливались в Чекерс на пути к побережью и, заказав бутылочку рейнского, заставляли и его самого пропустить стаканчик за здоровье Его Величества, кто, скажите на милость, смог бы упрекнуть мистера Чэдбера в том, что он повиновался? Как, скажите, можно отказаться выпить за здоровье его величества Стюарта, коли вы оказывали активные услуги своим сторонам?

Своим млеющим от восторга соседям-тори мистер Чэдбер часто похвалялся, что, рискуя собственной жизнью, некогда дал приют двум беглецам из пресловутых «Сорока Пяти», которые после разгрома их организации заблудились и каким-то образом забрели в тихий Фоллоуфилд. А тот факт, что ни один из местных их и в глаза не видел, вовсе не давал оснований усомниться в честном слове, данном Чэдбером. Да и как можно было усомниться в любом утверждении, исходившем из уст мистера Чэдбера!.. Ведь хозяин «Чекерс» был человеком в городе уважаемым. Еще бы, ведь он умел читать и писать, а однажды, еще в молодости, отправился в путешествие на север и добрался аж до самого города Лондона. Пробыл там десять дней и удостоился чести видеть собственными глазами великого герцога Мальборо, когда однажды этот джентльмен проезжал верхом по Стрэнду, направляясь к собору Сент-Джеймс.

Не следовало также игнорировать и то обстоятельство, что домашний эль, который изготовлял сам мистер Чэдбер, был куда лучше, нежели тот, что варил хозяин конкурирующей с «Чекерс» гостиницы, находящейся на другом конце деревни.

Словом, человеком он казался важным и никто не был убежден в этой его важности больше его самого.

С «прирожденными джентльменами», которых, по его собственным словам, он распознавал с первого взгляда, Чэдбер был подобострастно вежлив и почтителен, с клерками же и прочей мелкой сошкой особо не церемонился.

Так обстояли дела, когда однажды из почтовой кареты выбрался маленький одетый в зеленое адвокат и прошествовал прямо в кофейню «Чекерс», где был принят весьма надменно, с плохо скрываемой снисходительностью.

Человечек явно нервничал, нет, даже больше, чем нервничал. И оскорбил мистера Чэдбера в лучших его чувствах, когда едва ли не с порога заявил, что приехал встретиться с одним джентльменом, который, возможно, будет довольно скверно одет, мало того, репутация которого оставляет желать много лучшего. Мистер Чэдбер тут же самым строгим образом дал ему понять, что подобного рода лица в «Чекерс» обычно не останавливаются.

Вообще в этом маленьком человечке было нечто загадочное, а уж вел он себя так, словно являлся самым желанным гостем. Мистер Чэдбер вознегодовал и постарался напустить на себя вид самый высокомерный.

А когда адвокат осмелился открыто спросить, не доводилось ли последнее время хозяину иметь дело с разбойниками с большой дороги, тут уж он оскорбился не на шутку.

И тут вдруг человечек почувствовал себя куда непринужденнее. Задумчиво оглядел мистера Чэдбера и сунул в тонкую ноздрю понюшку нюхательного табаку.

— Возможно, тут у вас остановился… э-э… некий… сэр Энтони… Ферндейл? — вдруг спросил он.

Мина оскорбленного достоинства мигом слетела с физиономии мистера Чэдбера. Конечно, разумеется, останавливался и прибыл не далее, как вчера, с целью повидать своего адвоката.

Человечек кивнул.

— Так это я. Будьте столь любезны, уведомите сэра Энтони о моем приезде.

Мистер Чэдбер отвесил преувеличенно низкий поклон и предложил перейти из этой насквозь продуваемой комнаты в более удобное помещение. Сэр Энтони не простит, если он оставит адвоката дожидаться здесь. Не проследует ли он в приемную сэра Энтони?

Худенькое личико адвоката тронула едва заметная усмешка и он двинулся по коридору, ведомый мистером Чэдбером.

Его ввели в приятно обставленную комнату с довольно низким потолком и видом на тихую улочку и оставили ждать, а мистер Чэдбер отправился на поиски сэра Энтони.

Потолок и стены комнаты были обшиты дубовыми панелями, на окнах висели синие шторы, а на диване с вышитой спинкой, что стоял у камина, были разбросаны синие подушки. В центре находился стол, застеленный белой скатертью, и стояло два обеденных прибора. Еще один маленький столик размещался у самого камина, а рядом — кресло и табурет.

Адвокат молча обозрел обстановку и вспомнил перемену в поведении хозяина. Похоже, сэр Энтони был в «Чекерс» джентльменом уважаемым.

Однако же маленький человечек ничуть не радовался этому обстоятельству, а принялся нервно расхаживать по комнате, глубоко втянув голову в плечи и сложив руки за спиной. Он приехал отыскать впавшего в немилость графского сына и страшился того, что ему предстоит увидеть.

Шесть лет тому назад лорд Джон Карстерс, старший сын графа Уинчема, отправился со своим братом, достопочтенным Ричардом, играть в карты и вернулся домой человеком опозоренным.

То, что Джон Карстерс мог мошенничать, было абсолютно невероятно и столь чудовищно, что сперва все отказывались верить в эту новость, распространившуюся с быстротой молнии. Но он подтвердил эти слухи лично, причем самым вызывающим голосом, а затем покинул родительский дом и отправился сперва во Францию, затем — в какие-то другие заморские страны. Брат его Ричард остался; судя по слухам, для того, чтобы жениться на девушке, в которую они оба были влюблены. С тех пор никто не слышал о лорде Джоне — впавший в ярость граф запретил даже упоминать его имя в Уинчеме под угрозой лишить наследства. Ричард обвенчался с прелестной леди Лавинией и привез ее в родительский дом, — лишенный магнетического присутствия лорда Джона тот выглядел странно опустевшим. Надо сказать, что сам новобрачный пребывал далеко не в радушном настроении после медового месяца и распространял вокруг себя атмосферу уныния, таким несчастным и подавленным он выглядел.

Неспешно миновало вот уже шесть лет, но никаких сведений о лорде Джоне не поступало, как вдруг, месяца два тому назад на дороге из Лондона в Уинчем карету Ричарда остановил разбойник, оказавшийся некем иным, как обесчещенным графом.

Можете вообразить, какие чувства испытал при этом Ричард, самого же лорда Джона изрядно позабавило это происшествие. Настолько позабавило, что он, узнав брата, разразился громким хохотом, от которого затем у Ричарда еще долго кусок вставал поперек горла, а сердце заныло с новой силой.

Едва ли не насильно Джону удалось всучить брату адрес гостиницы, куда в случае надобности тот мог обратиться и спросить «Энтони Ферндейла». Затем самым сердечным образом пожав Ричарду руку, он ускакал куда-то в темноту…

Адвокат перестал расхаживать по комнате и прислушался. По деревянным половицам коридора простучали чьи-то высокие каблуки, этот звук сопровождался легким шорохом шелка.

Маленький человечек нервно подергал свой галстук. А что если… что если любезный лорд Джон уже не был более любезным лордом? Что если… нет, он не осмеливался даже думать об этом. Выдернул из кармана пергаментный сверток и стоял, перебирая его пальцами.

Чья-то твердая рука легла на дверную ручку и резко повернула ее. Дверь отворилась, впустив в комнату самый настоящий призрак, а затем со стуком захлопнулась.

Адвокат смотрел на довольно высокого поджарого джентльмена, который отвесил ему низкий поклон, придерживая одной рукой свою красивую шляпу-треуголку и изящно сжимая в другой тросточку и раздушенный носовой платок. Одет он был по последнему слову версальской моды — в длинный камзол бледно-сиреневого цвета, отделанный серебром, короткие панталоны в обтяжку и белые чулки, а также жилет из пестрого шелка. На ногах у него красовались туфли на высоких красных каблуках с серебряными пряжками, породистое лицо обрамлял парик — густо напудренный и завитый по самой последней парижской моде. В пенном кружеве жабо сверкала булавка с бриллиантом, а на тонкой руке, полуприкрытой кружевными же манжетами, сиял и переливался огромный изумруд.

Адвокат не сводил с него глаз, а дар речи обрел только тогда, когда взор его встретился с насмешливым взглядом темно-синих глаз. Тут на лице его отразилось крайнее изумление и он робко шагнул к незнакомцу.

— Мастер Джек?! — воскликнул он. — Мастер… Джек!

Элегантный джентльмен тоже шагнул навстречу и протянул руку. Уголок рта дрогнул в улыбке, в глазах плясали огоньки.

— Полагаю, вы незнакомы со мной, мистер Вобертон, — сказал он и в его немного тягучем приятного тембра голосе звучала усмешка. — Позвольте представиться, сэр Энтони Ферндейл, a vous servis[1]!

Адвокат протянул ему руку и в глазах его тоже засветилась улыбка.

— Боюсь, вы и сами не слишком знакомы с собой, милорд, — заметил он.

Лорд Джон положил шляпу и тросточку на маленький столик, выглядел он немного заинтригованным.

— Что вы хотите этим сказать, мистер Вобертон?

— Я приехал сообщить вам, что ваш отец, граф, скончался месяц тому назад.

Синие глаза расширились, на миг приобрели жесткое выражение, затем снова сузились.

— Вот как? Что же… Апоплексия, полагаю?

Уголки губ Вобертона дрогнули.

— Нет, мастер Джек, милорд умер от сердечного приступа.

— Ах, вон оно что… Бог мой!.. Однако, не присядете ли? Через минуту мой слуга явится от шеф-повара с обедом. Полагаю, вы окажете мне такую честь?

Адвокат пробормотал слова благодарности и присел на диван, не сводя с собеседника изумленных глаз. Лорд Джон придвинул себе кресло, опустился на него и вытянул ноги к камину.

— Шесть лет, только подумать! А знаете, необыкновенно приятно снова видеть ваше лицо, мистер Вобертон… — так что же, выходит, я теперь граф? Граф его высочество Тоби[2], о, Бог ты мой! — и он тихо рассмеялся.

— Тут у меня документы, милорд.

Карстерс насмешливо покосился на пергаментный свиток.

— Я уже догадался, уберите это в карман, мистер Вобертон.

— Но существуют определенные формальности, милорд, и…

— Именно. Умоляю, не надо больше об этом!

— Но сэр…

Тут лорд Джон улыбнулся — какой-то особенно нежной, очаровательной улыбкой.

— Давайте отложим хотя бы ненамного, и займемся этим после обеда, Вобертон! Лучше расскажи-ка, как это вам удалось меня найти?

— Мистер Ричард объяснил, где вас искать, сэр.

— Ах, ну да, конечно же! Совершенно забыл, что сам дал ему pied-aterre[3] когда напал на его карету.

Адвокат чуть ли не передернулся, заслышав это произнесенное столь веселым тоном и откровенное упоминание о нынешней позорной профессии его светлости.

— Э-э… да, сэр. Мистер Ричард очень хотел бы, чтобы вы вернулись.

Красивое лицо молодого человека омрачилось и он покачал головой.

— Это невозможно, мой дорогой Вобертон. Убежден, Дик ни за что бы не сделал столь неразумного предложения. Ну же, сознайтесь, вы это сочинили?

Вобертон проигнорировал эту высказанную добродушным тоном ремарку и предложил, осторожно взвешивая каждое слово.

— Как бы там ни было, милорд, я верю в его искреннее желание… возместить, так сказать, ущерб…

Карстерс метнул в его сторону быстрый настороженный взгляд.

— Вот как?

— Да, сэр, ущерб.

Опустив глаза, милорд с преувеличенным вниманием изучал свой изумруд.

— Но почему ущерб, Вобертон? — наконец вымолвил он.

— Вам не нравится это слово, сэр?

— Следует сознаться, оно мне кажется несколько неподходящим. Наверное, я совсем не утратил понятливость.

— Уверяю, что нет, милорд.

— Разве? Но за шесть лет человек может измениться, Вобертон! Как поживает мистер Карстерс, надеюсь, хорошо?

— Думаю, да, сэр, — и он нахмурился, видя, что собеседник переменил тему.

— А леди Лавиния?

— О, да!.. — мистер Вобертон окинул Карстерса испытующим взором. Милорд заметил это и в глазах его затанцевали плутовские огоньки.

— Рад слышать. Пожалуйста, передайте мой привет мистеру Карстерсу и скажите: пусть распоряжается Уинчемом, как находит нужным.

— Но, сэр! Мастер Джек! Умоляю вас! — вырвалось у адвоката и он вскочил и возбужденно забегал по комнате, заламывая руки, с самым удрученным выражением лица.

Милорд так и застыл в кресле. С тревогой наблюдал он за поведением собеседника, однако голос его, когда он заговорил, был ровен и холоден.

— Итак, сэр?

Мистер Вобертон развернулся, подошел к камину, сердито взирая на преувеличенно спокойного графа, и, сделав усилие, взял себя в руки.

— Мастер Джек… пожалуй, будет лучше сказать вам то, о чем вы и так догадываетесь. Я все знаю.

Милорд высокомерно приподнял бровь.

— Знаете что, мистер Вобертон?

— Что вы невиновны.

— В чем же, мистер Вобертон?

— В мошенничестве за карточным столом, вот в чем, сэр.

Милорд несколько расслабился и смахнул с рукава камзола невидимую пылинку.

— Сожалею, но вынужден разочаровать вас, мистер Вобертон…

— Милорд, не обманывайте меня, умоляю! Вы ведь мне доверяете, верно?

— Разумеется, сэр.

— Тогда не надо притворяться. Нет-нет, и смотреть на меня так сердито тоже не надо! Я же знаю вас с пеленок, и мастера Дика тоже, знаю как облупленных. И знаю, что вы вовсе не жульничали, ни там, у полковника Дэарса, ни где-либо еще. Готов поклясться чем угодно, что когда я увидел, какое лицо было у мастера Дика, так тут же сообразил, что это он играл нечестно, а вы взяли на себя его вину…

— Нет!

— Мне лучше знать. А ну-ка, мастер Джек, посмотрите-ка мне в глаза и только посмейте отрицать! Ну, что? Не можете, правда?

Милорд не произносил ни слова.

Вобертон со вздохом опустился на диван. Лицо его раскраснелось, глаза сверкали, но говорил он спокойно.

— Ну, разумеется, не можете. Вы же ни разу в жизни не солгали… Не бойтесь, я вас не выдам. Все эти годы молчал ради благополучия милорда и не заговорю до тех пор, пока вы мне не позволите.

— Чему никогда не бывать.

— Мастер Джек, ну подумайте хорошенько, я вас умоляю! Теперь, когда старый милорд умер…

— Это не имеет значения.

— Не имеет? Но разве вы пошли на это не ради него? Разве не потому, что знали, как он любил мастера Дика?

— Нет.

— Тогда, наверное, леди Лавиния…

— Нет.

— Но…

Милорд грустно улыбнулся.

— Ах Вобертон, Вобертон! А еще клялись, что знаете нас вдоль и поперек! Ради кого же еще, как не его самого?

— Этого я и боялся! — адвокат беспомощно всплеснул ручками. — Значит, вы не вернетесь?

— Нет, Вобертон, не вернусь. Дик вполне справится с моей частью именья. Я же остаюсь на большой дороге.

Вобертон предпринял последнюю попытку.

— Милорд! — в отчаянии воскликнул он. — Только подумайте, каким позором покроется ваше имя, когда вас схватят!

Глаза милорда сверкнули.

— Мистер Вобертон, я просто не могу допустить, чтобы вы смотрели на вещи столь мрачно! Известно ли вам, что я даже ни разу не задумывался об этой столь неприятной перспективе? Уверяю, я рожден вовсе не для того, чтоб быть повешенным.

Адвокат хотел было что-то ответить, но помешало появление слуги, который внес уставленный блюдами поднос, положив тем самым конец беседе, принявшей столь приватный оборот. Он расставил тарелки на столе, зажег свечи и придвинул два стула.

— Обед подан, сэр! — объявил он.

Милорд кивнул и молча указал на окна. Слуга подошел и задернул плотные шторы.

Затем милорд обернулся к мистеру Вобертону.

— Чего желаете, сэр? Бургундское или кларет, или же предпочитаете белое сухое?

Вобертон сделал выбор в пользу кларета.

— Кларет, Джим, — приказал Карстерс и поднялся из кресла. — Полагаю, поездка разожгла у вас аппетит, Вобертон. Сказать по правде, этот Чэдбер смертельно обидится, если мы не воздадим должное его каплунам.

— Постараюсь пощадить его чувства, — ответил адвокат, подмигнув милорду, и уселся за столом.

— Каковы бы ни были недостатки мистера Чэдбера, но повар у него работает отменный.

И мистер Вобертон действительно отдал должное обеду, начав с жирной утки и не пропустив затем ни одного из блюд, составлявших угощение.

Когда, наконец, со стола убрали, и слуга удалился, оставив собеседникам графинчик портера, Вобертон вознамерился было вернуть беседу в прежнее русло. Но милорд не поддержал его в этом стремлении и вскоре он, к собственному удивлению, обнаружил, что обсуждает последний бунт сторонников претендентов на трон. Тут его осенило.

— Ходят слухи, что вы были с принцем, сэр.

Карстерс настолько изумился, что поставил стакан на стол.

— Я?!

— Да, сэр. Уж не знаю, откуда пошли эти слухи, но до Уинчема докатились. Милорд, конечно, все отрицал, но мне кажется, мистер Ричард поверил, хоть и с трудом.

— Надеюсь, что нет. Да и к чему мне связываться с бунтовщиком, скажите на милость?

Мистер Вобертон нахмурился.

— Бунтовщиком, сэр?

— Бунтовщиком, мистер Вобертон. Я служил под началом его величества.

— Но Карстерсы всегда были тори, мастер Джек, преданными своему истинному королю.

— Мой дорогой Вобертон, лично я ничего Стюартам не должен. Я родился во времена первого правления короля Георга и заявляю, что всегда был самым добропорядочным виги.

Вобертон недоуменно покачал головой.

— Да и в семье Уинчемов сроду ни одного виги не было.

— Вы надеетесь, что так всегда и не будет? А Дик? Он что, предан претенденту?

— Мне кажется, мистер Ричард политикой не интересуется.

Карстерс иронически приподнял бровь и промолчал.

Через минуту-другую мистер Вобертон откашлялся.

— Я… э-э… полагаю, сэр, вы не имеете пока намерения… оставить вашу э-э… профессию?

Милорд не удержался от смеха.

— Бог ты мой, Вобертон! Да ведь я только начал!

— Только… Но всего год назад мистер Ричард…

— Я его остановил? Да, но говоря по правде, сэр, я с тех пор не слишком преуспел в этом своем звании.

— Так вы, сэр… э-э… не слишком знамениты в этом смысле?

— О, Господи, нет конечно! Знаменит, надо же! Сознайтесь, Вобертон, вы представляли меня этакой трагической фигурой, верно? Нечто вроде «Джентльмена Гарри», а?

Вобертон залился краской.

— Я… э-э… видите ли, сэр… я просто любопытствовал.

— Обещаю, что не разочарую вас. Сомневаюсь, чтоб обо мне слышали на Боу-стрит[4]. Да и, говоря по правде, занятие это не слишком соответствует моей натуре.

— Тогда почему, милорд, вы его не бросите?

— Нужно же хоть чем-то оправдать свои скитания по стране! — взмолился Джек. — Я не могу сидеть без дела.

— Но кто, вернее, что вынуждает вас… э-э… грабить, милорд?

Карстерс вопросительно вскинул брови.

— Вынуждает? Ах, я понял, что вы имеете в виду. Нет, Вобертон, я ни в чем не испытываю нужды, по крайней мере, пока. Было время… но теперь это в прошлом. Я граблю ради развлечения.

Вобертон пристально уставился на него через стол.

— Удивлен, милорд, что вы, Карстерс, находите это… занимательным.

Какое-то время Джон молчал, а когда наконец заговорил, в голосе звучала обычно несвойственная ему горечь.

— Надо сказать, мистер Вобертон, что сей мир обошелся со мной не настолько благосклонно, чтоб я испытывал угрызения совести. Чтоб успокоить вас, могу сказать, что грабил я крайне редко. Вы тут намекнули, какое может ожидать меня будущее, на виселице в Тайберне[5]. Так вот, думаю, опасения ваши напрасны.

— Я… э-э… должен признаться, вы действительно успокоили меня, милорд, — пробормотал адвокат и замолк, не в силах подобрать нужных слов. Затем, после долгой паузы, извлек пергаментный свиток и развернул его перед графом, бормоча извиняющимся тоном: — Дело прежде всего, милорд!

Карстерс спустился с облаков и с нескрываемым отвращением уставился на бумаги. Лениво наполнил свой стакан, затем — своего компаньона. Испустил грустный вздох, а потом, заметив выражение глаз Вобертона, рассмеялся и вскрыл сургучную печать.

— Воля ваша, сэр, к делу так к делу!

Мистер Вобертон переночевал в «Чекерс» и отправился в Уинчем на следующий день, двухчасовой почтовой каретой. Весь вечер он играл с милордом в пике и экарте, а затем улегся спать, так и не изыскав возможности завершить свою миссию. Едва он пытался перевести разговор в желанное ему русло, как его тут же мягко и одновременно решительно возвращали на прежние более невинные темы и он с удивлением обнаруживал, что свернуть с этой колеи никак не удастся. Милорд был необычайно занятным и веселым собеседником, но обсуждать «дело» категорически не хотел. Он развлекал адвоката скабрезными анекдотами и рассказами о своих заграничных приключениях, но ни разу не позволил Вобертону заговорить о его доме или брате.

Адвокат удалился на покой, отчасти утешенный бодрым состоянием духа Карстерса, отчасти удрученный тем, что не удалось уговорить его вернуться в Уинчем.

Наутро он поднялся только где-то около двенадцати, однако все равно раньше, чем милорд. Завтрак подали в ту же обшитую дубовыми панелями гостиную.

Милорд вошел в комнату своей обычной, немного ленивой и одновременно целеустремленной походкой и изящно расшаркался перед мистером Вобертоном, а затем повел его смотреть свою кобылу Дженни, которой необыкновенно гордился. Ко времени, когда они вернулись в дом, завтрак был уже сервирован и мистер Вобертон со всей отчетливостью осознал, что времени на то, чтобы уговорить милорда, у него в обрез.

Слуга милорда беспрерывно сновал по комнате, обслуживая их, пока, наконец, хозяин не попросил его заняться саквояжем адвоката. Когда дверь за ним затворилась, Карстерс откинулся на спинку кресла и взглянул на своего компаньона с довольно пасмурной улыбкой.

— Знаю, вы хотите уговорить меня, мистер Вобертон, и я, разумеется, готов выслушать вас. Однако поверьте, будет гораздо лучше, если мы вообще не станем затрагивать эту тему.

Вобертон уловил в его голосе твердую решимость и проявил мудрость, решив не использовать этот последний шанс.

— Понимаю, насколько это болезненно, милорд, и не буду настаивать. Но заклинаю, подумайте еще раз, хорошенько!

Озабоченность, отразившаяся при этом на его лице, растрогала милорда.

— Вы слишком добры ко мне, Ворбертон, клянусь Богом! Могу сказать только одно: я ценю и вашу доброту и ваше долготерпение. Надеюсь, вы простите мое упрямство. Верьте, я действительно признателен вам.

— Я был бы счастлив сделать для вас больше, мастер Джек! — пробормотал Вобертон, встревоженный грустными нотками в голосе своего любимца. Но время их истекло: карета уже ждала, саквояж был упакован. Ему только и оставалось, что крепче пожать руку своему милорду и попрощаться с ним. Затем он поспешно влез в карету и дверца за ним захлопнулась.

Милорд отвесил вслед карете поклон и какое-то время наблюдал, как громоздкий экипаж катил по улице. Затем, подавив вздох, развернулся и зашагал к конюшням. Слуга увидел его и заспешил навстречу.

— Кобылу, сэр?

— Как скажешь, Джим. Кобылу. Через час.

Он повернулся и отправился было назад.

— Сэр, ваша милость!

Карстерс обернулся.

— Да?

— Они тут кругом рыскают. Так что, уж будьте поосмотрительней.

— Они вечно рыскают, Джим. Ладно, в любом случае, спасибо.

— А вы… э-э… не возьмете меня с собой, а, сэр? — тон был умоляющим.

— С собой? Тебя? Господи, нет! К чему это навлекать на тебя опасность? К тому же ты сослужишь куда лучшую службу, оставшись здесь и выполняя мои распоряжения.

Слуга отступил.

— Да, сэр, но…

— Никаких «но», Джим.

— Только обещайте, сэр, что будете осторожны.

— Я вообще самый осторожный из людей на свете, — и с этими словами граф направился к дому.

Через час он превратился в другого человека. Исчезли кольцо с изумрудом и модная тросточка; да и лениво-пресыщенная манера держаться тоже куда-то подевалась и на смену ей явились резкость и деловитость в каждом движении и жесте. Он был одет для верховой езды — сюртук из буйволовой кожи, кожаные бриджи и высокие блестящие сапоги. Вместо сооружения из напудренных локонов на голове появился скромный каштановый парик, а поверх него — изящно сдвинутая набекрень черная треуголка.

Он стоял на опустевшем крыльце, наблюдая, как Джим привязывает багаж к седлу, и время от времени отдавал короткие распоряжения. Появился мистер Чэдбер и поднес «на посошок». Карстерс выпил и вернул хозяину бокал со словами благодарности и золотой гинеей на дне.

Кто-то позвал Чэдбера из дома и он, низко поклонившись и пробормотав слова извинения, исчез.

Джим окинул седло и подпругу последним взглядом и, оставив кобылу на дороге, подошел к хозяину и протянул перчатки и хлыст.

Карстерс молча взял их и принялся похлопывать хлыстом по голенищу сапога, задумчиво поглядывая при этом на слугу.

— Найдешь карету, как обычно, — сказал он наконец, — и отвезешь мой багаж… — тут он сделал паузу и нахмурился, — в Льюис. Снимешь номер в «Уайт-Харт» и закажешь обед. Я надену абрикосовое и… си…

— Синие, сэр? — вопросил Джим, так и горя желанием помочь.

В уголках глаз его хозяина появились веселые морщинки.

— А ты, однако, юморист, Солтер! Абрикосы с кремом!.. Кремовое! Да, это мысль, именно кремовое. Ну, ладно, все… Дженни!

Кобыла повернула голову и тоненько заржала. Он направился к ней.

— Дженни, хорошая девочка! — легко вскочив в седло, он похлопал ее по глянцевой шее. Затем, склонившись, снова заговорил с Солтером, который стоял рядом, держась за подпругу. — Плащ?

— У вас за спиной, сэр.

— Парик?

— Да, сэр.

— Пистолеты?

— Как новенькие, сэр.

— Хорошо. Буду в Льюисе к обеду. Если повезет.

— Да, сэр. Только… Вы обещаете, что будете осторожны? — с тревогой спросил слуга.

— Я ведь уже говорил, — он выпрямился в седле, тронул кобылу каблуком и, бегло улыбнувшись и кивнув слуге, ускакал.

Глава 2

«Сэр Энтони Ферндейл» сидел за туалетным столиком у себя в номере в гостинице «Уайт-Харт» и лениво полировал ногти… Через спинку стула был перекинут роскошный шелковый халат, а за его спиной хлопотал Джим, расчесывая парик и приводя в порядок камзол и жилет, которые собирался надеть его хозяин.

Карстерс отложил пилочку для ногтей, зевнул и откинулся назад — стройная грациозная фигура в батистовой сорочке и шелковых панталонах. Какое-то время он изучал в зеркале свой галстук, затем поднес к нему руку. Солтер затаил дыхание. Рука осторожно переместила булавку, усыпанную бриллиантами и изумрудами, левее и снова бессильно повисла вдоль тела. Солтер испустил вздох облегчения, отчего его хозяин перевел взгляд в зеркале на него.

— Все в порядке, Джим?

— Так точно, сэр.

— У меня тоже. Вообще все прошло на удивление гладко. У этих птичек боевого запала, что у воробьев. В карете их было двое — один хвастливый шельмец, купец какой-то, другой — его клерк. Бог ты мой! Клянусь Господом, Джим, мне его стало жалко, этого бедолагу! — он замолк и опустил руку на баночку с румянами.

Солтера, похоже, заинтересовала эта история.

— Да, — кивнул Карстерс, — от души жаль. Толстяк наверняка выместил на нем потом свою злобу. Он даже при мне порывался винить его во всем, грязный трус! Да, Джим, ты прав, он мне очень не понравился, этот мистер Фадби. А потому, — простодушно добавил он, — пришлось лишить его шкатулки с наличными и еще двухсот гиней. Подарок бедному городу Льюису.

Джим передернул плечом и насупился.

— Ежели вы раздаете все, что удалось раздобыть, то какой вообще тогда прок грабить? — спросил он без обиняков.

На губах милорда заиграла капризная улыбка.

— Такова цель моей жизни, Джим, весьма благородная цель. И еще меня забавляет эта роль Робин Гуда — брать у богатых и отдавать бедным, — добавил он, чтоб хоть немного утешить Солтера. — Ладно. Возвращаясь к моим жертвам… Видел бы ты, как выпал из кареты тот маленький человечек, когда я распахнул дверцу, лопнул бы со смеху.

— Выпал, сэр? Но к чему это было ему делать?

— Он все пытался объяснить причину. Похоже, ему приказали держать дверцу, чтоб не пускать меня, а потому, когда я рывком распахнул ее, он и вывалился на дорогу. Ну, разумеется, я тут же извинился перед ним и мы немного поболтали. Очень славный оказался человечек… И так смешно растянулся на дороге!

— Хотел бы я видеть это, ваша милость. И вообще, хотел бы быть там, с вами, — он скосил глаза на хозяина. — Дорого бы дал, чтоб увидеть, как вы останавливаете карету, сэр!

Держа в руке заячью лапку, Джек встретился в зеркале с его восхищенным взглядом и рассмеялся.

— Не сомневаюсь… И знаешь, я выработал такой специфический голос — грубый, будто бы человек немного пьян, — и возможно, чуть более громкий, чем надо. Словом, и во сне не приснится. Уверен, что у всех он до сих пор в ушах звенит, — добавил он нервно и прилепил в уголке рта мушку.

— Вон оно, значит, как…

Снизу донесся шум движения: цокот копыт и грохот колес по булыжной мостовой, крики извозчиков. Джим подошел к окну и, перевалившись через подоконник, глянул вниз.

— Карета подъехала, сэр.

— Это я понял, — ответил милорд, занятый напудриванием.

— Да, сэр… О Господи, сэр! — плечи его затряслись от смеха.

— Что такое?

— Ну и картинка, доложу я вам, сэр! Два джентльмена, один большой, толстый, а другой маленький. Худенький, что твой паучок, а тот, другой…

— Похож на гиппопотама, верно? Особенно физиономией?

— Да, сэр, пожалуй. И впрямь похож. И одет во все пурпурное.

— Само собой. Пурпурный камзол, а жилет оранжевый.

Джим с удвоенным вниманием уставился на приезжих.

— Так и есть, сэр! Однако откуда вы знаете? — и не успел он закончить эту фразу, как в глазах его блеснула догадка.

— Я склонен думать, что имел честь встречаться с этими джентльменами, — снисходительно заметил милорд. — Мою пряжку, Джим. А карета у них громадная и колеса выкрашены в желтый цвет?

— Да, ваша милость. Сразу видно, эти джентльмены много о себе воображают.

— Вполне вероятно. А на том, что поменьше, одежда, должно быть, вся… э-э… в грязи?

— Не видно, сэр. Его загораживает тот большой, толстый.

— Мистер Шмель… Джим!

— Сэр? — Джим торопливо отошел от окна, уловив в голосе хозяина резкие нотки.

Он увидел, что господин его привстал с кресла и держит в руке жилет с горохово-зеленым рисунком по желчно-желтому полю. Держит, брезгливо зажав между большим и указательным пальцами. Под его суровым взглядом Джим потупился и выглядел теперь как школьник, уличенный в мелкой провинности.

— И ты хочешь, чтоб я надел вот эту… пакость?

Джим, не сводя с жилета мрачного взгляда, кивнул.

— Да, сэр.

— Но разве я не говорил, что нужен кремовый тон?

— Да, сэр. Я думал… думал, это и есть кремовый.

— Но, друг мой, это, это… я даже не могу сказать, что это такое! Да еще этот рисунок — в горох! — он содрогнулся. — Убери эту мерзость!

Поспешно бросившись к хозяину, Джим выхватил у него из рук оскорбившее вкус милорда одеяние.

— И принеси мне вышитый шелковый. Да, вон тот. Он особенно приятен глазу.

— Да, сэр, — смущенно согласился Джим.

— На этот раз прощаю, — добавил милорд и подмигнул слуге. — А что тем временем проделывают двое наших приятелей?

Солтер подошел к окну.

— Входят в дом, сэр… Нет, этот похожий на паучка джентльмен остался. Похоже, он куда-то торопится, ваша милость.

— Ага!.. — пробормотал его хозяин. — Можешь помочь мне надеть этот камзол… Благодарю.

С определенными усилиями милорду все же удалось влезть в камзол из тонкого шелка, который, оказавшись на нем, так и прилип к спине — так великолепно он на нем сидел. Он выпустил из рукавов кружевные манжеты и, слегка хмурясь, надел на палец кольцо с изумрудом.

— По всей вероятности, мне придется задержаться здесь на несколько дней, — заметил он после паузы. — Чтобы… э-э… отвести подозрения, — и он искоса, сквозь ресницы, взглянул на слугу.

Не в правилах Джима было вмешиваться в дела хозяина, мало того — он уже утратил привычку удивляться чему бы то ни было. Ему было вполне достаточно получать от него приказы и усердно и быстро исполнять их, а также боготворить Карстерса, проявляя при этом поистине собачью преданность. Он был всегда готов следовать за ним и счастлив служить ему, покуда хватало сил.

Карстерс нашел его во Франции, в совершенно плачевном состоянии. Прежний хозяин был вынужден отказаться от его услуг, поскольку вдруг обнаружил, что в кармане у него ни сантима. Карстерс нанял Джима в слуги и с тех самых пор тот служил ему верой и правдой, каждым своим жестом и поступком стараясь доказать свою преданность лорду Джону. Несмотря на приступы дубовой тупости, был он далеко не дурак и не раз выручал Карстерса из разных переделок, коими столь богата бесславная и рисковая судьба разбойника. Возможно даже, он понимал своего хозяина куда лучше других, а потому и сейчас догадался, что у того на уме. И он ответил на этот взгляд многозначительным подмигиванием.

— Те самые джентльмены, которых вы сегодня остановили, сэр? — спросил он и выразительно ткнул пальцем в сторону окна.

— Гм… Мистер Шмель со своим сотоварищем. Похоже, что так. А знаешь, мне почему-то не слишком симпатичен этот мистер Шмель. Утомительный господин. Впрочем, вполне возможно, он придерживается того же мнения и обо мне. А потому я намерен продолжить с ним знакомство.

Джим неодобрительно проворчал что-то и хозяин бросил на него укоризненный взгляд.

— Тебе не нравится сей господин? Прошу, не стоит судить по внешности. Возможно, он прекрасен своими помыслами. Впрочем, не думаю… Нет-нет, этого просто быть не может, — он хихикнул. — А знаешь, Джим, я собираюсь сегодня немного поразвлечься.

— Не сомневаюсь, ваша честь. Да обвести вокруг пальца этого толстяка — раз плюнуть!

— Быть может. Однако я не собираюсь иметь дело с толстым джентльменом. Как и вообще со всеми чиновниками этого очаровательного городка вместе взятыми, к числу которых, если я не ошибаюсь, принадлежит наш толстяк. Ты не заметил, тот паучок вернулся?

Солтер высунулся из окна.

— Да, сэр. И с ним еще трое.

— Именно. Будь любезен, дай-ка мне табакерку. И трость! Благодарю… Чувствую, настал момент выступить в полном блеске. И умоляю тебя, не забудь: я только что прибыл из Франции и остановился здесь на пути в Лондон. И напусти на себя самый глупый вид, какой только сможешь. Да, вот этот в самый раз!

Джим довольно ухмыльнулся — для того, чтобы принять идиотское выражение лица, никаких особых усилий ему не потребовалось и он весьма радовался этому обстоятельству. Торжественно распахнув дверь, он наблюдал, как «сэр Энтони» жеманно семенит по коридору к лестнице.

Сидевший в кофейне городской купец по имени мистер Фадби пересказывал историю своих злоключений — со множеством многозначительных пауз и лирических отступлений — мэру, клерку городской управы и церковному сторожу Льюиса. Всю эту троицу привел сюда мистер Чилтер, клерк, по приказу хозяина. Чем больше была аудитория, тем больше удовольствия получал мистер Фадби от своих рассказов. Вот и сейчас он явно наслаждался, вопреки тому прискорбному обстоятельству, что драгоценная шкатулка с наличными была утрачена раз и навсегда.

Однако этого нельзя было сказать о мэре, мистере Хеджесе. Этот сутуловатый низенький господин страдал от несварения желудка, к тому же его вовсе не интересовала вся эта история и он не знал, чем может помочь мистеру Фадби. Мало того, его оторвали от обеда. А он был голоден. И наконец — что самое главное — ему никогда не нравился сам мистер Фадби. Однако же разбойное нападение на дороге само по себе являлось происшествием весьма серьезным и неприятным, а потому он слушал повествование с притворным интересом и вниманием, напустив на себя самый глубокомысленный вид и в нужные моменты издавая звуки, призванные изображать сочувствие.

Чем дольше он слушал мистера Фадби, тем меньше тот ему нравился. И секретарю городской управы тоже. Было нечто в мистере Фадби, что отвращало от него людей, особенно если люди эти были ниже его по социальной лестнице. Церковный же сторож вообще хотел плевать на все на свете. Решив про себя (и не без оснований), что история эта не имеет к нему ни малейшего отношения, он сидел, откинувшись в кресле, и с преувеличенным вниманием изучал потолок.

История, которую излагал мистер Фадби, имела на удивление мало общего с действительностью. Это была сильно приукрашенная версия события, во время которого сам рассказчик проявил поразительное благородство. Сочинял он ее на всем пути к Льюису.

Он все еще говорил, когда в комнату вошел милорд. С томным видом поднеся к глазам лорнет, Карстерс обозрел честную компанию, небрежно поклонился и подошел к камину. Там он уселся в кресло и уже не обращал более внимания на собравшихся.

Мистер Хеджес с первого взгляда понял, что перед ним какой-то grand seigneur[6] и взмолился про себя, чтоб мистер Фадби говорил потише. Но сей оригинал, ободренный появлением еще одного слушателя, продолжил свое повествование с еще большим пылом и еще более громким голосом.

Милорд деликатно зевнул и поднес к ноздре понюшку табаку.

— Да-да, — суетливо заметил мистер Хеджес. — Однако не вижу, чем могу помочь вам. Разве что послать в Лондон курьера… Впрочем, если и послать, то, разумеется, за ваш счет.

Мистер Фадби тут же ощетинился.

— За мой счет, сэр? Вы сказали, за мой счет? Удивлен! Повторяю, я весьма удивлен!

— Вот как, сэр? Я, конечно, могу вызвать городского глашатая, чтоб тот описал лошадь, ну и… э-э… объявил о награде за поимку человека, который находился на этой лошади. Хотя… — тут он пожал плечами и покосился на секретаря городской управы, — не уверен, что от этого будет толк. Вы как считаете… э-э… мистер Бранд?

Секретарь поджал губы и развел руками.

— Боюсь, что нет. Скорей всего нет. Я бы посоветовал мистеру Фадби расклеить по округе прокламации, — и он снова откинулся в кресле с видом человека, внесшего свой вклад в общее дело и считающего таким образом свой долг исполненным.

— Ха! — огрызнулся мистер Фадби. И надул щеки. — Расходы, ясное дело, при этом предстоят немалые. Хотя я понимаю, сделать это необходимо. И если бы не ваше столь позорно трусливое поведение, Чилтер, да, именно, позорно трусливое, я бы не лишился тех двух сотен, — он фыркнул и грозно уставился на покрасневшего, но молчаливого Чилтера со смешанным выражением упрека и скорби. — Впрочем, мой кучер уверяет, что прекрасно запомнил лошадь, а вот всадника — нет, о нем он почти ничего не помнит. Чилтер! Что он говорил про лошадь?

— О, э-э… гнедая, мистер Фадби… Гнедая с белым полумесяцем на лбу и в одном белом чулочке.

Джек почувствовал, что ему самое время вступить в игру. Развернувшись в кресле, он направил свой лорнет на мистера Чилтера.

— Простите? — протянул он.

Глаза мистера Фадби оживились. Наконец-то сей благородный и изысканный джентльмен выразил интерес к происходящему. И он снова пустился рассказывать всю историю с самого начала специально для него. Карстерс смотрел на него холодно. Заметив это, на помощь поспешил мистер Хеджес.

— Да, э-э… да, мистер Фадби, именно так! Прошу прощенья, сэр, не имею чести быть…

— Ферндейл! — бросил Джек. — Сэр Энтони Ферндейл.

— Э-э… да… — мистер Хеджес поклонился. — Прошу прощенья за такую назойливость.

— Пустяки, — ответил милорд.

— Ах, вы так любезны! Дело в том, что эти… э-э… джентльмены имели несчастье на пути сюда э-э… подвергнуться нападению разбойника.

Сэр Энтони снова внимательно обозрел присутствующих через лорнет. На лице его застыло выражение сдержанного изумления.

— Все эти джентльмены? — недоверчиво переспросил он. — О Боже, Боже ты мой!

— Нет-нет, сэр! Не все. Только мистер… э-э… Фадби, — ответил потерпевший и увидел, как сэр Энтони коротко кивнул ему. Он тут же вскочил и, уперевшись костяшками пальцев в стол, медленно и с явным трудом поклонился. Сэр Энтони слегка наклонил голову, тогда к восторгу всех остальных присутствующих мистер Фадби поклонился снова — с еще большей величавостью. Мистер Хеджес не преминул заметить, как губы сэра Энтони слегка дернулись. Подождав, пока мистер Фадби сядет, он заметил:

— Да… мистер Фадби и мистер…

— Мой клерк! — рявкнул Фадби.

Сэр Энтони одарил мистера Чилтера самой приветливой улыбкой и снова обернулся к Хеджесу.

— Понимаю. Грабеж среди бела дня, вы сказали?

— Среди самого что ни на есть белого! — возмущенно загудел мистер Фадби.

— Э-э… да, да, именно, — встрял мэр, опасаясь, что история опять начнется с самого начала. — Хотелось бы знать, сэр, вы случайно не заметили э-э… животное, которое описывал… э-э… мистер Чилтер?

— Удивительное совпадение, — медленно начал Карстерс, — но я как раз купил кобылу, подходящую под это описание, — и он, вскинув бровь, вызывающе улыбнулся.

— Вот это номер! — воскликнул мистер Фадби. — Вот это, скажу вам, да!..

— Бог ты мой, сэр, что за странное совпадение! А не могли бы вы сказать, где именно купили эту кобылу и у кого?

— Не далее, как два часа назад. Купил у какого-то оборванца, по дороге сюда. Я еще подумал тогда… странно, что такой человек является владельцем такой кобылы, самой что ни на есть чистокровной, смею вас заверить, и отчего так хочет от нее избавиться.

— Он хотел избавиться, потому что понимал, что она его выдаст, — объяснил мистер Фадби.

— Несомненно. Может, желаете на нее взглянуть? Я пошлю своего слугу и…

— Ах, нет-нет! — возразил мэр. — Мы не осмелимся причинять вам такие хлопоты и…

— Какие хлопоты? Одно удовольствие, — отмахнулся Джек, от души надеясь, что мистер Фадби откажется видеть Дженни, которая, как он был уверен, непременно выдаст его, проявив особую привязанность к хозяину.

— Нет-нет, сэр Энтони, это совершенно ни к чему, уверяю, но все равно огромное спасибо. Ах, мистер Фадби, если бы вы только могли описать самого злоумышленника! Я так и вижу это объявление…

— Опишите его, Чилтер! — приказал Фадби, с каждой минутой становившийся все более раздражительным.

Тут Чилтер вдруг улыбнулся.

— Охотно, сэр, — ответил он. — С виду настоящий злодей, огромный, высоченный…

— А точнее? — осведомился секретарь управы. — Шесть футов?

— О да, все шесть! — солгал Чилтер. — И толстый-претолстый.

Джек передернул плечом.

— Толстый, вы сказали? — вкрадчиво спросил он.

— Ужасно толстый, — подтвердил мистер Чилтер. — И еще он так ужасно грубо и непристойно выражался…

— А лица его вы не разглядели?

Чилтер помедлил с ответом.

— Только рот и подбородок, — выдавил он наконец. — И еще я заметил у него длинный шрам, сбегающий от нижней губы прямо до э-э… самой шеи!

Карстерс непроизвольно дотронулся до своего безупречно гладкого подбородка. То ли маленький клерк был прирожденным романтиком, то ли по какой-либо иной причине просто не хотел, чтоб разбойника схватили.

— Ну-с, сэр Энтони? — спросил мэр. — Подходит это описание под вашего человека?

Милорд задумчиво хмурился.

— Высокий… — протянул он, — и толстый. Вы сказали толстый, ведь так, мистер Чилтер?

Мистер Чилтер тут же с готовностью подтвердил.

— Ага! И еще длинный шрам… Да, это он, сомнений быть не может. Мало того, — добавил Джек дерзко, — он еще и косил левым глазом. Заметнее приметы просто быть не может.

— Похоже, что так, сэр Энтони, — сухо сказал мэр. Он ни на грош не верил во все эти сказки про косоглазие и догадывался, что сей благородный джентльмен просто высмеивает их. Тем не менее, намерения разоблачить милорда у него не возникло — чем скорее он избавится от этого малоприятного дела, тем лучше. А потому он мужественно воспринял все эти абсурдные подробности, заметив, что разбойника отыскать будет проще простого, и уже приготовился уходить.

Секретарь управы тоже поднялся и похлопал церковного сторожа по плечу. Тот сразу ожил и все они проследовали за мэром на выход.

Мистер Фадби тоже поднялся.

— Сомневаюсь, что когда-либо увижу свои денежки, — ворчливо заметил он. — Если бы вы, Чилтер, не были бы столь…

— Позвольте предложить вам табачку, мистер Чилтер, — перебил его милорд и протянул клерку усыпанную драгоценными камнями табакерку. — Ну уж вы-то, сэр, надеюсь, хотите взглянуть на мою кобылу?

— Я в лошадях не разбираюсь, — фыркнул Фадби. — Зато мой клерк, похоже, все успевает заметить, — и он злобно усмехнулся.

— Тогда прошу, мистер Чилтер, окажите мне честь проследовать к конюшням. Ну, чтоб убедиться насчет кобылы… Мистер э-э… Фадби, ваш покорный слуга.

— Позвольте заметить, мистер Чилтер, я на вас обижен, — сказал Карстерс, идя с клерком через садик к конюшням.

— На меня, сэр?! О… Но… э-э… за что, сэр Энтони?

Тут он поднял глаза и увидел, что джентльмен смеется.

— Да, мистер Чилтер, обиделся и не на шутку. Вы обозвали меня толстяком.

Чилтер едва не хлопнулся в обморок.

— Вас, сэр? — ахнул он и с изумлением уставился на Карстерса.

— Да, а потом еще сказали, что я грязно выражался и что у меня какой-то шрам от рта до подбородка.

Мистер Чилтер стоял посреди тропинки, как громом пораженный.

— Так это вы, сэр?! Вы напали на нас? Вы были тем человеком, кто отворил дверцу кареты?

— Да, я — тот бесчестный негодяй. И прежде всего мне следует извиниться за то, что я распахнул дверцу именно с той стороны, где сидели вы. Однако объясните все же, что заставило вас с таким усердием лгать этим достопочтенным джентльменам?

— Сам не знаю, сэр. Наверное… просто вы мне понравились и… и…

— Понимаю. Что ж, удивительно мило с вашей стороны, мистер Чилтер. Скажите, чем я могу отблагодарить вас за эту услугу?

И снова клерк покраснел, а потом гордо вскинул голову.

— Благодарю вас, сэр, но мне ничего не надо.

К этому времени они уже дошли до конюшен. Карстерс распахнул двери и они вошли.

— Тогда не откажитесь принять от меня на память вот эту безделицу.

Словно завороженный смотрел мистер Чилтер на кольцо с изумрудом, который сиял и переливался в ладони милорда. Потом поднял на него глаза и пробормотал, запинаясь:

— Но это чересчур, сэр… Я… я…

— Вы его заслужили, клянусь! — умоляющим тоном произнес Карстерс. — Ну же, мистер Чилтер! Не станете же вы обижать меня отказом. Сохраните его на память о… толстом человеке, который столь грубо обошелся с вами на дороге.

Клерк взял кольцо дрожащими пальцами.

— Благодарю вас, огромное-преогромное…

— Нет, это я должен сказать вам спасибо… Ладно, идемте же, посмотрим мою Дженни! Как ты там, а, девочка? — при первом же звуке его голоса кобыла резко повернула голову к хозяину, тонко заржала и забила копытом.

— Ничего не понимаю, сэр! Как это вы оказались разбойником? Почему и за что вознаградили меня, почему доверились?.. Но все равно, спасибо.

Произнося эти слова, мистер Чилтер дотронулся до руки милорда и во второй раз в жизни ощутил прикосновение его крепких и одновременно нежных пальцев.

— Бог ты мой, ваша милость! Вы же свой изумруд потеряли!

— Не потерял, Джим. Я его подарил.

— Вы… вы… подарили, сэр?!

— Угу. Маленькому паучку.

— Н-но…

— К тому же он обозвал меня толстяком…

— Толстяком, сэр?

— Да, самым настоящим толстяком. Кстати, позволь сообщить тебе, что я купил Дженни сегодня в Фиттеринге, у одного мерзопакостного злодея, который обобрал мистера Шмеля, — и он вкратце обрисовал Джиму, что произошло с ним сегодня внизу. Когда он закончил, слуга удрученно покачал головой.

— Эх, видать, вы так никогда ничему и не научитесь, сэр! — проворчал он.

— Я? А что такого я сделал?

— Ну к чему это вам понадобилось рассказывать все этому паучку, сэр? Это ж ни в какие ворота не лезет! Ведь он наверняка проболтается толстяку и тогда на нас ополчится весь город.

— Это лишь свидетельствует о том, как плохо ты разбираешься в маленьких паучках, — спокойно заметил ему хозяин. — Дай-ка мне лучше пудру!

Глава 3

Уинчем!.. Величавый старинный дом с высокими стрельчатыми окнами, высокими каменными террасами, затененными плющом; дом, окруженный лужайками, сбегающими с одной стороны к реке, что извивается и бормочет на своем пути под нависающими над водой деревьями и ясным голубым небом и бежит все дальше, омывая валуны и скалы, такая чистая и прозрачная, что на самом дне ее можно разглядеть мириады камушков.

А с другой стороны раскинулись бархатистые лужайки, переходящие во фруктовые сады и тихие заливные луга.

По обеим сторонам дома располагались террасы, такие белые в ярких лучах солнца, с каменными ступенями, сбегающими к миниатюрному озеру, где растут водяные лилии и постоянно шныряют взад-вперед серебристые мальки.

Сад расчерчивали вымощенные плитами дорожки, огибая пестрые цветочные клумбы и мрачные старые деревья, простоявшие здесь, казалось, целую вечность. По другую сторону реки раскинулся манящий прохладой лес, словно ковром, устланный мягким темно-зеленым мхом, в котором по весне цвели примулы, и листва у деревьев здесь была такая густая, что солнечный свет проникал лишь неровными пятнами.

По стенам террасы вились розы — желтые и красные, розовые и белые — и перекидывали свои гибкие побеги через парапет. Затем они карабкались выше, по стенам дома, где смешивались с пурпурным клематисом, жасмином и жимолостью. Воздух был насыщен тяжелым смешанным ароматом всех этих цветов, а с клумбы внизу растекалось по всему саду дивное благоухание лаванды.

Казалось, старый дом пребывал в дремоте, купаясь в жарких лучах солнца. И если не считать павлина, горделиво распустившего перья по ступеням террасы, никаких признаков жизни здесь больше не наблюдалось…

Это место служило пристанищем многим поколениям Карстерсов. Один граф сменял другого и царил во всем своем великолепии, но только теперь ни одного графа здесь не осталось. Никто не знал, где он. Уже минул месяц с тех пор, как умер старый Карстерс, но старший его сын, которому полагалось занять его место, отсутствовал. Его не было вот почти шесть лет и никто не осмеливался даже шепотом упоминать о нем, ибо он опозорил это имя и старый граф вышвырнул его вон из дома и запретил даже вспоминать о нем. Но бедняки в округе хорошо помнили молодого графа. И рассказывали настоящие легенды о его безрассудной храбрости, его доброй улыбке и ловкости, его простосердечии, щедрости и веселом нраве. А какой же наездник он был! Видели бы вы, как он держался в седле!.. А какой фехтовальщик! Помните, он как-то дрался с молодым мистером Уэлшем, вон там, и за этим их поединком наблюдала вся округа? О, мастер Джек был хорош! Помните, как он одним ударом выбил шпагу из рук мистера Уэлша, а потом стоял и ждал, пока тот ее не поднимет? И как сверкали при этом его глаза, и как он рассмеялся, просто так, без всякой причины, от полноты бытия?..

Они были готовы бесконечно рассказывать о нем разные истории, и старики трясли головами, и вздыхали, и говорили, что мечтают увидеть его снова. А потом тыкали пальцами в господский дом и многозначительно пожимали плечами. Да кому нужен такой хозяин, как мистер Ричард? Уж во всяком случае, не им. Нет, вообще-то хозяин он неплохой и человек добрый, но им, видите ли, подавай только мастера Джека, который умел так заразительно смеяться и отпускать одну шутку за другой и никогда не ходил с кислым видом, как этот самый мистер Ричард.

Находясь в доме, Ричард Карстерс часто расхаживал по библиотеке, изредка останавливаясь, чтоб взглянуть на портрет брата, висевший над письменным столом. Художнику удалось передать выражение этих синих глаз и они улыбались Ричарду, как некогда в прошлом, — столь же весело и одновременно вопрошающе.

Ричарду исполнилось двадцать девять, но выглядел он раза в два старше. Он был довольно худощав, на не лишенном приятности лице залегли глубокие морщины. Серые глаза глядели встревоженно, даже как-то загнанно, а рот, хоть и красиво очерченный, выдавал слабоволие. Одевался он строго и не броско, без всякой претензии на элегантность, что отличала его костюмы шесть лет назад. Он носил черное одеяние в знак траура по отцу и оживляло его лишь кружевное жабо, отчего лицо выглядело еще старше. В нем не усматривалось и тени мальчишества, свойственного брату; даже улыбка казалась вымученной и усталой, а в смехе редко звучало искреннее веселье.

Он достал хронометр, сверился с часами на камине. Потом подошел к двери, нервно отворил ее и прислушался.

До него не доносилось ни звука. И он снова заходил по комнате в ожидании, когда зазвонит колокольчик. Но он не зазвонил, вместо этого в коридоре послышались чьи-то шаги и в дверь постучали.

Ричард двумя шагами пересек комнату и распахнул дверь. На пороге стоял Вобертон.

Ричард схватил его за руку.

— Вобертон! Наконец-то! Я жду уже больше часа.

Мистер Вобертон высвободил руку и поклонился.

— Сожалею, но я никак не мог появиться раньше, сэр, — чопорно ответил он.

— Не сомневаюсь, вы сделали все, чтоб поспеть вовремя. Входите, сэр.

Он ввел адвоката в библиотеку и затворил дверь.

— Присаживайтесь, Вобертон, присаживайтесь. Вы… нашли моего брата?

Вобертон отвесил еще один поклон.

— Да, я имел счастье видеть его светлость, сэр.

— Здоров ли он? В добром ли расположении духа? Наверняка изменился, да? Состарился или…

— Нет, его светлость не сильно изменился, сэр.

Ричард едва не притопнул ногой в нетерпении.

— Ну же, Вобертон, не томите! Расскажите все по порядку. Что он сказал? Возьмет ли годовой доход? Станет ли…

— Его светлость, сэр, сперва брать ничего не хотел. Но по зрелом размышлении он… э-э… согласился принять свою долю, долю старшего сына. А годовым доходом от именья просил распоряжаться вас по собственному усмотрению.

— Ага! Но вы сказали ему, что я не тронул ничего из того, что ему принадлежит?

— Я пытался убедить его светлость, сэр. Однако безрезультатно. Он желает, чтоб вы распоряжались Уинчемом по своему усмотрению.

— Я не притронусь к его деньгам!

Вобертон еле заметно пожал плечами.

— Воля ваша, сэр…

Что-то в его учтивой интонации заставило Ричарда, стоявшего возле стола, поднять глаза на адвоката. В глазах засветилось подозрение. Но тут Вобертон продолжил:

— Думаю, что могу успокоить вас, мистер Карстерс: положение его светлости не столь уж плохо. Средств достаточно.

— Но… но он же живет… грабежами!

Вобертон сложил колечком тонкие губы.

— Разве нет? — настаивал Карстерс.

— Он хочет, чтоб мы поверили в это, сэр.

— Но разве это не правда? Ведь он остановил меня на дороге!

— И ограбил, сэр?

— Ограбил? Ну, подумайте, Вобертон, как он мог ограбить родного брата?

— Прошу прощенья, мистер Карстерс, вы правы. Его светлость никак не мог ограбить родного брата. Впрочем, хотел бы я видеть человека, способного на такое…

Какое-то время они молчали. Огонек подозрения, было померкший в глазах Карстерса, вспыхнул с новой силой. Щеки его побледнели и он дважды облизал губы… пальцы рук, лежавшие на спинке кресла, непроизвольно сжимались и разжимались. Глаза вопрошающе и лихорадочно всматривались в лицо адвоката.

— Джон сказал вам… сказал… — начал он и замолк.

— Его светлость ничего не говорил мне, сэр. Он был невероятно сдержан в выражениях. К тому же граф не мог поведать ничего такого, чего бы я не знал.

— Что вы имеете в виду, Вобертон? Что это вы все крутите? Что пытаетесь скрыть от меня? Говорите!

Вобертон, сцепив руки, поднялся.

— Просто я очень хорошо знаю вас, мастер Ричард.

— Ага! — Карстерс пригнул голову, словно принимая удар.

Снова наступила пауза. Огромным усилием воли Вобертон взял себя в руки и снова нацепил на лицо маску полного безразличия. Ричард, мучительно выкрикнувший это последнее слово, тоже, похоже, успокоился. Сел и на лице его отразилось явственное облегчение.

— Вы узнали правду… от Джона? Он собирается… разоблачить меня?

— Нет, сэр. Узнал, но не от него. И он никогда и ничего о вас не скажет.

Ричард поднял глаза. Теперь в них светилась неприкрытая боль.

— Вот как? — удивился он. — Тогда вы?..

— Я тоже не скажу, сэр. Дал слово его светлости. Все эти годы я молчал ради вашего отца, теперь буду молчать ради него, — он задыхался от волнения.

— Так вы… э-э… неравнодушны к Джону? — все тот же усталый, апатичный голос.

— Неравнодушен? Господи, мастер Дик! Да я люблю его!

— Я тоже… — еле слышно откликнулся Ричард.

Ему не ответили и он снова поднял глаза.

— Вы мне не верите?

— Когда-то верил, сэр. Теперь же… — он пожал плечами.

— И тем не менее, это правда, Вобертон. Я бы отдал все на свете, чтобы той ночи не случилось.

— Не слишком верится, сэр. Ведь только от вас зависит вернуть брату доброе имя. А вы молчите…

— Вобертон, я… О, неужели вы действительно думаете, что мне безразличен тот факт, что брат мой — пария?

При виде искренней муки в серых глазах милорда Вобертон немного смягчился.

— Мастер Ричард, я бы хотел думать о вас только хорошее. Мастер Джек не сказал мне ничего. Не могли бы вы… э-э… объяснить, как же так вышло, что вы позволили ему взять на себя вашу вину?

Ричард пожал плечами.

— Этому нет объяснения! И прощения мне тоже нет! Я заставил его!.. Джека, своего брата! Потому, что сходил с ума от любви к Лавинии… О, Боже мой, одна мысль об этом способна свести с ума! Я думал, что смогу забыть… И тут… тут я его встретил! И как только увидел, тут все оно и вернулось. Нет с того дня мне покоя, но и сознаться во всем я тоже не в силах. И никогда не скажу ничего. Никогда!

— Скажите мне, сэр, — умоляющим тоном произнес Вобертон, растроганный вопреки всем своим ожиданиям.

Ричард обхватил руками голову.

— Все это было каким-то сплошным кошмаром!.. Наверное, я просто сошел с ума… Сам не понимал, что творю. Я…

— Погодите, сэр, успокойтесь. Помните, мне ведь о том ничего не известно. Что заставило вас пометить карты?

— Долг Гандри. О том, чтобы попросить у отца, не могло быть и речи. Надо было срочно раздобыть денег. Я не мог допустить скандала… Я ведь уже говорил, что сходил с ума по Лавинии. Просто думать ни о чем другом не мог! И к Джону стал относиться хуже, потому что думал, что он в нее тоже влюблен. Мысль о том, что скандал отберет ее у меня, была просто невыносима. И тут нас приглашают к Дэру. Я проигрывал и знал, что не смогу рассчитаться. Господи! Джек играл с Милвордом до меня и выиграл. Помню, как все подшучивали над ним, говорили, что счастье вдруг от него отвернулось — ведь Милворд всегда проигрывал в карты. Потом мы с Милвордом стали играть той же колодой… Кажется, там был еще один стол… Дэр играл с Фитцджеральдом, кто-то играл с Джеком в фаро. Я еще слышал, как Джек сказал, что удача снова от него отвернулась, а потом все они засмеялись. А я все проигрывал…

Тут вдруг булавка выпала из галстука мне на колени… Никто вроде бы этого не заметил. Я подобрал ее и в голове промелькнула мысль, что ею можно пометить карты. Какой презренный поступок! Я отчетливо понимал это. Как раз в этот момент в руке у меня был туз треф. И я царапнул карту булавкой, в уголку. Все оказалось так просто… Постепенно я пометил все четыре туза и трех королей.

Никто не заметил, но я все равно ужасно нервничал и не осмелился метить дальше. Потом вколол булавку в галстук. И вскоре начал выигрывать, понемногу. Тут к нам подошел Трейси Бельмануар, посмотреть на игру. С этого момента все пошло наперекосяк. Это было начало беды…

Трейси стоял у меня за спиной и смотрел… Я чувствовал, как он навис надо мной, словно огромная черная моль… Не знаю, сколько он простоял так, мне показалось, что вечность. Я физически ощущал на себе его взгляд… Хотелось кричать, я видел, как дрожат у меня руки…

И тут вдруг он шевельнулся. Я как раз сыграл тузом червей. «Минуточку», — произнес он таким тихим зловещим голосом.

Милворд удивился. Я пытался убедить себя в том, что этот дьявол ничего не заметил… Отметина на карте была такая слабая, что я сам ее едва различал. И еще казалось невозможным, чтоб сторонний наблюдатель мог разглядеть ее. Он шагнул вперед. Помню еще, что он коснулся моего плеча. Помню, как сверкнули под лампой его бриллианты. Думается, мозг мой пребывал в неком странном оцепенении, я только и мог, что говорить: «Экстравагантно, Дьявол! Как экстравагантно!» и смотреть на его переливающиеся бриллианты. Потом я вспомнил: «Ведь он брат Лавинии, но мне он не нравится, нет, категорически не нравится!..» Словом, в голову лезли всякие глупости, а в горле у меня пересохло.

Он склонился над столом… протянул свою белую-пребелую руку, перевернул карту… поднес к глазам лорнет и долго смотрел на туза. Потом уронил лорнет и вытащил табакерку… На крышке было эмалевое изображение Афродиты. Я помню ее так отчетливо…

Потом я услышал, как Трейси просил Милворда осмотреть карту. Меня так и подмывало вскочить и удушить его… Едва сдержался, — Ричард сделал паузу, потом провел рукой по глазам и содрогнулся. — Милворд увидел царапину. И закричал: «Меченые карты!» Тут в один миг наш стол окружили. Все были так возбуждены. Джек положил мне руку на плечо, они с Дэром начали перебирать колоду. Но я смотрел только на Трейси Андоверского. Он выглядел так зловеще в этом черном своем одеянии. Глаза полузакрыты, лицо такое бледное… И он тоже не сводил с меня глаз, казалось, он читает мою душу. На секунду я поверил в то, что он знает! Мне хотелось вскочить и закричать, что все это неправда, он ошибается! Мне хотелось выколоть ему глаза! Одному Богу известно, что я мог бы натворить, но… Но тут он отвернулся и взглянул на Джека — у того на лице сияла так хорошо знакомая мне насмешливая улыбка. Так бы и убил его за эту улыбку!.. Мне показалось, что Джек прочитал эту мою мысль, потому что он бросил карты и уставился на Трейси.

Все смотрели только на них… Ни один человек — на меня. Если бы они сделали это, то наверняка узнали бы правду, но они глаз не сводили с Трейси и Джека… Помню еще Фитцджеральд обронил платок, и я начал разглядывать его с преувеличенным вниманием. И все удивлялся, отчего это он его не поднимет, как вдруг Андовер заговорил снова: «А удача, оказывается, вновь улыбнулась Карстерсу!». Что-то в этом роде, Вобертон! И еще в голосе его звучала такая ехидная вопросительная нотка…

И тут, не успел Джек ответить, как все закричали, разом. Дэр кричал: «Позор!» Трейси. И все смеялись над Трейси, хохотали от души. Но я заметил, как они обмениваются подозрительными взглядами. Им казалось странным, что Джеку сперва так везло, а потом, как только он отошел от этого стола, удача от него отвернулась.

Милворд… бедный глупый Милворд все смотрел на Трейси, а потом вдруг пробормотал, что, наверное, мы играли другой колодой. Я едва дышал… Тут Трейси поправил его. Откуда он знал? Никто этого не помнил, никто ничего не заметил, кроме него…

Я увидел Джека — он стоял прямо и неподвижно, слегка запрокинув голову, и синие глаза его сверкали. «Я так понимаю, вы обвиняете меня, Бельмануар?» — спросил он. О, он был просто вне себя от ярости! Трейси не ответил ни слова. Только поглядывал на меня и тут же отводил взор.

Пальцы Джека впивались мне в плечо. Я физически ощущал его гнев… Дэр выкрикнул, что подобные предположения просто нелепы. Разве можно обвинять Джона в мошенничестве?

Трейси спросил, его ли это карты. Бог ты мой, как сейчас слышу его вкрадчивый насмешливый голос!..

Дэр весь побагровел — вы знаете, как он умеет краснеть, Вобертон.

«Колода вскрыта в вашем присутствии, за столом!» — воскликнул он.

«Карстерсом», — улыбнулся Трейси.

Так оно и было. Но почему именно Трейси запомнил это? Только он и никто другой?.. Все смотрели на него с выражением крайней растерянности. Дэр обернулся к Джеку, ища поддержки. Тот кивнул. Так высокомерно… Обычно это было ему не свойственно.

Вы же знаете, как любил Дэр Джека. Он пытался спасти его, взять ситуацию под контроль. Но напрасно! Все мы были не более, чем марионетки в руках этого Дьявола, Бельмануара! Чтоб один человек сумел заварить такую кашу!.. Он заметил, что этой колодой играли только трое: Джек, Милворд и я.

Джек расхохотался.

«А потом вы еще чего доброго обвините Дика!» — с укором воскликнул он.

«Или одного из вас, это безусловно, — улыбнулся Трейси. — Или же Милворда».

Тут наконец до присутствующих дошло, что только один из нас троих мог пометить карты. Милворд был огорчен, однако его никто не обвинил. Это мог быть только Джек… или я.

Сколько буду жив, не забуду этих ужасных минут. Если меня разоблачат, то между мной и Лавинией все кончено. Клянусь вам, Вобертон, в тот момент я был готов на что угодно, лишь бы этого не случилось! Не перенес бы этой потери. Сами знаете, что значила для меня эта девушка!..

— Могу лишь догадываться, сэр, — мрачно заметил Вобертон.

— Нет-нет! Никто не знал всех моих чувств к ней! Думаю, даже Джек не знал… Я почувствовал, как он снял руку с моего плеча… До него, наконец, дошло. Я понял это по его движению, он со свистом втягивал воздух сквозь зубы… Собрав все силы, я уцепился за край стола, поднялся и взглянул на него. Я не оправдываюсь, знаю, что поведение мое трусливо, подло!.. Я взглянул на него и окликнул по имени, словно ушам своим не верил. Так подумали и все остальные. Но Джек понял все лучше других. Он догадался, что я молю о спасении. Он уловил ту мысль, что я пытался ему передать. Секунду он просто смотрел на меня. А я думал… не думал, Господи, прости меня за это! Молился, чтобы он взял вину на себя. Тут вдруг он улыбнулся. И я, несмотря на свою постыдную трусость, уже собрался было выложить правду, когда увидел на его губах эту обиженную и одновременно понимающую улыбку. Но я не смог… Полагаю, что был слишком подл для этого…

Джек слегка поклонился присутствующим, потом отдельно — Дэру. И сказал: «Должен просить у вас прощенья, сэр».

Дэр метнулся к нему, схватил за плечо, крича, что это не правда, просто не может быть правдой! Тут Джек расхохотался и он отскочил от него, точно от чумы! И все остальные тоже!.. Господи, каково мне было видеть это, видеть, как все бегут от Джека, отворачиваются от него! А он вдруг побледнел и лицо его словно каменело… с каждой секундой. Все его друзья поворачивались к нему спиной. Даже Джим Дейвенант отошел к камину, с Эвансем.

Я был не в силах смотреть на Джека. Просто не смел. И подойти к нему и стать рядом тоже не мог! Не имел права. Мне так и пришлось оставить его там, посреди комнаты, в одиночестве. Боль, светившаяся в его глазах, заставляла содрогнуться. Комната поплыла у меня перед глазами, мне стало дурно. Я упал в кресло и спрятал лицо в ладонях. В тот миг мне было все равно, подозревают они меня или нет. Они знали, как мы с братом привязаны друг к другу, и не удивлялись моей реакции.

Я слышал тихий голос Трейси… он что-то говорил Дэру. О, как же дурно воспитаны и жестоки были эти люди! Они обсуждали подробности сего неприятного эпизода вслух, ничуть не стесняясь Джека.

Тут вдруг заговорил Джек. Я мог лишь догадываться о том, какого мужества стоило ему сохранять достоинство. До сих пор дословно помню все, что он произнес тогда. «Мистер Дэр, ваша светлость, джентльмены, прошу извинить за то, что стал причиной столь неприятного инцидента. Прошу вашего позволения удалиться».

Все словно онемели. Я же услышал его шаги: он подошел к двери, открыл ее… Я по-прежнему не поднимал глаз. Он остановился… и произнес всего лишь одно слово: «Дик!» Так тихо, еле слышно… Одному Богу ведомо, как я нашел в себе силы броситься к нему. Помню, что по дороге перевернул стул. Это привлекло внимание Дэра и он спросил: «Надеюсь, вы остаетесь, Дик?» Я крикнул ему: «Нет!»… Тут Джек взял меня за руку и вывел из комнаты.

И… и все, что он сказал тогда, было: «Бедный ты мой старина Дик…». Больше ни слова. Он не винил меня ни в чем, он не позволил мне вернуться и рассказать правду. О, Вобертон! Ведь когда Джек окликнул меня, мне следовало тут же признаться, выложить все, выкрикнуть эти слова признания и раскаяния, но он… он не позволил. Он сказал только: «Ради Лавинии…»

Вобертон громко высморкался, пальцы его дрожали.

— Вам известно, что случилось потом. Вы знаете, что отец выгнал Джека из дома без единого пенни, знаете, что друзья от него отвернулись, знаете, как убивалась моя бедная матушка. И вам известно, что он уехал, куда — никто не знал. Его не могли отыскать даже когда мать умерла… Последними его словами, обращенными ко мне, были: «Постарайтесь сделать Лавинию счастливой… И забыть все это». Забыть! Бог ты мой! И с тех пор я ничего о нем не слышал, вплоть до момента, когда месяца два назад он напал на мою карету. Я был настолько потрясен, что и слова не мог вымолвить. А он… он схватил меня за руку и начал смеяться! Стояла такая темень, что я едва различал его лицо. Мне только и хватило времени, что спросить как его найти. А потом он умчался галопом и скрылся где-то в вересковых зарослях. Я еще подумал тогда, что зла на меня он не держит…

— Он и теперь не держит! — резко заметил Вобертон. — Но, мастер Дик, если все это правда, почему бы вам не попробовать восстановить его доброе имя? Ведь…

Ричард медленно отвернулся.

— Теперь я не могу допустить, чтоб имя моей жены смешивали с грязью… Спасая его честь, я погублю ее.

Вобертон не знал, что ответить. Потом наконец откашлялся и заметил, что ценит доверие, оказанное ему Карстерсами.

— Вы… э-э… так подробно описали роль, сыгранную его милостью в тот роковой вечер. Возможно, ваше… ну, скажем, воображение, несколько преувеличивает… последствия сей ситуации?

Ричард ответил равнодушным усталым взглядом.

— Возможно. А может, просто подавляет его столь… э-э… экстраординарная индивидуальность. Ведь он не заставлял меня… лгать. Даже Бельмануар не в силах был заставить меня совершить это. И… и в то же время я чувствовал, что он словно подталкивает меня, побуждает обвинить во всем Джека. Нет, я просто не в своем уме, вот и все!

Вобертон с состраданием глядел на Ричарда — вся его поза выражала то удрученное состояние, в котором он пребывал. Затем он, похоже, вознамерился взять себя в руки и гордо выпрямился.

— Так вы… э-э… вы не собираетесь пользоваться его долей дохода, сэр?

— Я еще не настолько низко пал, Вобертон.

— Его светлость оставляет Уинчем и все имущество вам. Он огорчится, узнав, что вы отказались.

— Я не прикоснусь к его доле.

Адвокат кивнул.

— Признаюсь, мистер Карстерс, я рад слышать это. И снова связываться с его светлостью вовсе не обязательно. Полагаю, он не горит желанием… это… вступать в какие-либо контакты с семьей. Для него это слишком болезненно. Но он велел передать вам привет, сэр, и ее светлости тоже.

— Благодарю… Вы ничего не упустили? Больше он вам ничего не говорил?

— Он был очень сдержан, сэр. Однако не думаю, что он несчастлив.

— И никакой… горечи?

— Определенно нет, сэр.

Мистер Вобертон поднялся, явно изъявляя желание уйти как можно скорей. Ричард нехотя последовал его примеру.

— Так значит, вам больше нечего мне сказать?

— Сожалею, сэр, но это так. Нечего.

Ричард медленно приблизился к двери и отворил ее.

— Позвольте поблагодарить вас, сэр, за ту доброту и усердие, что вы проявили, выполняя столь деликатное поручение. Весьма признателен.

Мистер Вобертон низко поклонился.

— Умоляю, не стоит об этом. Все, что я делаю для Карстерсов, доставляет мне лишь самое искреннее удовольствие.

И, отвесив еще один поклон, он скрылся за дверью.

Глава 4

Ричард неспешно вернулся к креслу. Постоял секунду и сел. Положил руки на стол и тупо глядел в окно. Так он просидел какое-то время совершенно неподвижно. Наконец с тихим вздохом взял перо. Обмакнул в чернильницу и другой рукой придвинул к себе кипу бумаг. И начал писать.

Минут двадцать, наверное, путешествовало перо по страницам, затем остановилось и Ричард поднял глаза к двери.

Она отворилась и впустила леди Лавинию. Шурша юбками, вошла она в библиотеку с рукоделием в руках. Шутливо сделала книксен мужу и, подойдя к креслу, протянула было руку в ямочках, чтоб придвинуть его. Но затем передумала и, порхнув к кушетке, уселась на нее, расправляя бесчисленные оборки и юбки. А усевшись, занялась работой — иголка быстро сновала по ткани, делая четкие стежки.

Ричард молча наблюдал за ней, следя за каждым движением ее хорошенькой ручки и каждым поворотом белокурой головки.

Очевидно, молчание было не по вкусу леди, ибо она вскоре начала отбивать нетерпеливый такт своей стройной ножкой. Муж по-прежнему не произносил ни слова и она подняла свои эмалево-голубые глаза.

— Ну, что ты такой мрачный, Дик? Почему не говоришь со мной? — голос был высокий и какой-то детский, и еще она имела привычку заканчивать каждую фразу заметным повышением тона, что в совокупности с несколько протяжной манерой выговаривать гласные придавало ее речи особое очарование.

Ричард с видимым усилием улыбнулся.

— Разве, моя дорогая? Виноват. Только что заходил Вобертон.

Личико жены на секунду омрачилось, пухлая нижняя губка капризно выпятилась.

— Он с ним виделся.

— О-о?.. — это «о» прозвучало вдвое протяжней, чем следовало бы, и было призвано изображать равнодушие.

— Да. Джек ото всего отказался. Просит меня быть его доверенным лицом и распоряжаться Уинчемом по своему усмотрению. Он поступил очень благородно…

— Да! О, да! И ты согласился, Ричард?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

— Он… Вобертон говорит, что он не сильно изменился.

— О?.. — снова протяжный вопросительный звук, сопровождаемый деликатным зевком.

— И еще он сказал, что не думает… что Джек затаил на меня зло — он замолк, ожидая ответа жены, но она была целиком поглощена прикалыванием цветов, выдернутых из вазы, к своему платью и молчала. Карстерс устало отвернулся.

— Если бы не ты, дорогая, я бы тогда сказал всю правду… Я, наверное, просто обезумел, что не сделал этого.

— Дик! — она уронила цветы на пол, но не обратила внимания. — Дик!

— О, тебе нечего бояться! Не думаю, — с горечью продолжил он, — что найду в себе мужество… снова увидеть всех их по прошествии этих шести лет…

Лавиния беспокойно заерзала по кушетке.

— Ты не сделаешь этого, Ричард! Обещаешь? Не сделаешь? Я не вынесу этого позора! Обещай, что никогда никому ничего не расскажешь, ладно?

— Нет, — ответил он, не глядя на жену. — Этого я не могу обещать.

Небрежно сбросив вышивание с колен, она вскочила и яростно затрясла маленькими кулачками.

— Значит, ты сделаешь это?! Хочешь меня опозорить! Тебе плевать, какие мученья ты мне причиняешь! Ты…

— Лавиния, ради всего святого! — оттолкнув кресло, он вскочил. — Успокойся! — Ричард знал способность жены впадать в приступы ярости и нахмурился, ожидая худшего.

— Не успокоюсь! О, да-да, конечно! Считаешь меня скандалисткой, я знаю, знаю! И нечего строить кислую физиономию, сэр, потому что вы куда хуже! Я молчать не собираюсь. Пусть я ужасная женщина, зато ты — мошенник, карточный шулер, вот кто ты!

Карстерс бросился к ней.

— Лавиния!

— Нет! Оставь меня в покое, не трогай! Это из-за тебя я так несчастна! Ты всегда отказывал мне во всем, а теперь угрожаешь опозорить!

— Это неправда! — выкрикнул Ричард, окончательно теряя голову. — Я не могу обещать, вот и все. И в чем таком я тебе отказывал, когда позволяли средства? Господь свидетель, ты делаешь все, чтобы разорить меня!

— Ах, вот оно как!.. Так значит, это я во всем виновата? Разве не ты вынудил милорда оставить все деньги Джону? Плата за то, чтоб он молчал. Обо мне ты не подумал…

— Ради Бога, Лавиния, замолчи! Ты сама не знаешь, что говоришь.

Она прижала ладони к пылающим щекам.

— Нет! Я безрассудна! Требую слишком многого. Я знаю, но только не произноси этого вслух, слышать такое просто невыносимо! И не смотри на меня с таким упреком, Ричард! Ты просто с ума меня сводишь! — она вскочила и заметалась по комнате, словно загнанное животное, впадая при этом в еще большую ярость. — Ну, говори хоть что-нибудь, Ричард! Сделай что-нибудь, не стой, как истукан! О, зачем ты только на мне женился? Я раздражаю тебя и от этого мне становится еще хуже! А ты не видишь и знать не желаешь, что я не могу жить без развлечений и денег. Разве этого следует стыдиться? Может быть. Ну а ты, ты разве лучше? Ну почему ты рассказал мне всю правду об этих картах после свадьбы?.. — ее сотрясали злобные рыдания, разорванный в клочья платочек валялся на полу.

Карстерс повернулся к ней спиной. Ричард не хотел, чтобы Лавиния видела, как больно ранили его эти слова. Это движение привело миледи в еще большую ярость.

— Не смей делать так, не смей! От этого твоего молчания мне становится еще хуже! О, если бы ты любил меня по-настоящему!..

— Но как ты можешь в этом сомневаться? — выкрикнул он и резко развернулся к ней лицом. — Ты прекрасно знаешь, как я люблю тебя! Разве нет? — он схватил ее за плечи и развернул лицом к себе.

Она вся задрожала, сквозь плач пробился робкий смешок. И вдруг, столь же внезапно, приступ гнева прошел.

— О, да-да! Ведь ты любишь меня, правда, Дики? — она обняла его за шею, приникла к нему всем телом.

— Господь свидетель, да! — выдохнул он, отталкивая ее. — А ты, тебе все безразличны, кроме самой себя!

— Нет-нет! — воскликнула она и снова прижалась к мужу. — Не говори так, Дик. Я люблю тебя, но не могу жить без радости и веселья, ты же сам знаешь, что не могу… Такая уж я уродилась и измениться не в силах. Вот и теперь, обидела тебя, а ведь совсем не хотела этого! Клянусь, не хотела!

— Знаю, дорогая, знаю, что не хотела, но умоляю, перестань вести себя, как ребенок! Постарайся! Ты так импульсивна, так…

— Так и знала, что ты это скажешь, — заметила она ровным мертвенным тоном. — Ты не понимаешь меня. Хочешь, чтоб я была доброй, терпеливой, послушной, но это не в моей натуре.

— Но, Лавиния, постарайся все же как-то контролировать свои… страсти… — мягко возразил он.

— Но я не могу! Мы, Бельмануары, все таковы, такими создал нас Господь. Он создал нас любящими роскошь, развлечения и… безумства!.. — она медленно направилась к двери. — А ты этого не понимаешь и стараешься сделать из меня добропорядочную женушку и хорошую мать. И это при том, что я обожаю жизнь и удовольствия и ничуть не интересуюсь домашним хозяйством! — она приотворила дверь. — И вот теперь голова у меня болит, а ты смотришь грустно и говоришь, что всему виной мой испорченный характер, вместо того, чтобы извиниться и сделать все, чтоб утешить меня. Почему ты не отвезешь меня в Лондон, зная, как мне тоскливо здесь, в этом мрачном доме, где совершенно нечем заняться, кроме как ребенком и рукоделием? Господи, как же я устала от всего этого! От всего! — она уже собиралась выйти из комнаты, но он ее остановил.

— Погоди, Лавиния! Ты говоришь, что несчастна?

Отпустив дверную ручку, она выразительно всплеснула руками.

— Несчастлива? О, нет, просто скучаю. Я натура энергичная, мне все время чего-то не хватает. Я так хочу, чтоб ты был доволен мной, Ричард! Просто невыносимо видеть тебя в печали!.. О, ну почему только мы все время ссоримся? — она импульсивно рванулась к нему, встала рядом и подняла свое красивое личико: — Люби меня, Ричард. Отвези в Лондон и не смей огорчаться, что я сорю твоими деньгами! Скажи, что тебе плевать на деньги! Скажи, что ничто не имеет значения, лишь бы я была счастлива и довольна! Будь необузданным! Безрассудным! Каким угодно, лишь бы не таким старым и мрачным! — она умоляюще воздела к нему руки.

Карстерс нежным жестом откинул шелковистые волосы с ее лба, но глаза его смотрели встревоженно.

— Дорогая, обязательно отвезу, только не сейчас! Тут так много дел. Если б ты могла подождать хотя бы немного…

— Ах, опять это подождать! Опять быть терпеливой и кроткой! Но я не могу! О, ну как же ты не понимаешь, Дики, как ты не понимаешь?..

— Прости, милая. Обещаю, что непременно отвезу, как только будет возможно, и что ты пробудешь там, сколько захочешь!

Руки ее бессильно упали.

— Я хочу сейчас!

— Но дорогая…

— Прекрасно… очень хорошо. Мы едем сейчас же, немедленно! И не смей со мной спорить!

Он окинул ее встревоженным взглядом.

— Ты утомлена, любовь моя, ты устала и…

— Да, — тут же согласилась она. — Устала, а потому иду сейчас же и отдохну. Прости меня, Дик! — поцеловав кончики пальцев, она послала ему воздушный поцелуй. — Когда-нибудь я исправлюсь, — и с этими словами она повернулась и выбежала из комнаты, оставив дверь распахнутой настежь.

Какое-то время Ричард молча созерцал следы ее присутствия в библиотеке. Механически наклонился, подобрал с пола вышивку и клочки платка. Два цветка, выдернутые из вазы, оказались сломанными и он выбросил их в окно. Затем вышел из комнаты на залитую солнцем террасу и оглядел прекрасные сады, тонущие в голубоватой дымке.

Через лужайку к нему бросился мальчик лет четырех-пяти, махая испачканной ручонкой.

— Папа!

Ричард глянул на него с террасы и лицо его осветила улыбка.

— Что, Джон?

Малыш карабкался по ступенькам, выпаливая на ходу новости.

— Там дядя Эндрю, сэр. Он прискакал на лошади повидаться с вами и ищет вас в саду.

— Вот как? А где он оставил лошадь? В конюшне?

— Да, сэр… Я бежал сказать…

— Очень правильно поступил. Пойдешь со мной его встретить?

Лицо мальчугана так и просияло от радости.

— А можно?.. — и он сунул ладошку в руку Ричарда.

Они вместе спустились по ступенькам и пересекли лужайку.

— А я удрал от Бетти! — похвалился Джон. — А вон и дядя Эндрю! — и он бросился навстречу приближавшейся к ним фигуре.

Лорд Эндрю Бельмануар приходился Ричарду шурином, а нынешнему герцогу Андоверскому — братом. Он подошел к нему, держа маленького Джона на руках, и поставил его на землю.

— Добрый день, Дик! Какой, однако, бойкий у вас мальчик!

— Да. Только что сбежал от няни.

— Отлично! Джон, идем с нами и еще раз обдурим толстуху Бетти! — с этими словами он взял Ричарда под руку. — Идем, Дик! Мне так много надо тебе сказать! — и он скроил нарочито сердитую гримасу.

Мальчик побежал к лесу, по пятам за ним мчался огромный булль-мастиф.

— Ну, что на этот раз? — спросил родственника Ричард.

— Рука самого дьявола вмешалась, не иначе! — ответил его светлость, удрученно качая головой.

— Долги?

— Бог ты мой, да! Вчера заглянул к Дилеби, ставки были страшно высокие. Короче, проиграл три сотни, это вместе с тем, что я должен Кэрью. И откуда их теперь взять, ума не приложу! Этот Трейси корчит из себя праведника и божится, что больше не одолжит мне и пенни. Говорит, что скорее увидит меня проклятым Господом Богом, в чем лично я сильно сомневаюсь…

Трейси и был герцогом. Ричард насмешливо улыбнулся — он уже одолжил его светлости тысячу гиней, расплатиться с одним «пустяковым должком».

— Денег он ни за что ни даст. К тому же и взять их ему негде.

— Неужто? Нет, он поистине невозможен! Не далее, как две недели тому назад, Трейси был в городе и ему дьявольски везло! Я тебе честно говорю, Дик, сам видел, как за одну только ночь он унес пять тысяч чистыми! А мне отказал в каких-то жалких трех сотнях. Бог ты мой, и это называется брат! И еще строит из себя ангела небесного, словно покерных костей и в глаза не видывал!.. Можно подумать, что я какой-нибудь карточный шулер… гм! Ох, прости, Дик! Страшно извиняюсь. Ляпнул не подумав, совсем забыл о Джо… Вот дурак так дурак! — Ричард, заслышав это, поморщился.

— Ты же не нарочно, — выдавил он усмешку. — Ладно, хватит извиняться и продолжай.

Как раз в это время они приблизились к ручью и перешли через него по мостику, а затем углубились в лес.

— Рассказывать особенно нечего. Надо срочно придумать что-нибудь, поскольку Кэрью ждать не собирается и тут же возьмет меня за глотку, стоит только начать просить его, это тощее пугало, отсрочить долг. Вот я и пришел к тебе, Дик…

Он отпустил руку Ричарда и уселся на поваленное дерево, нисколько не заботясь о своем бархатном с кружевами наряде.

— Ты славный парень и не станешь читать нравоучений человеку, как этот Трейси, разрази его гром! Ты и сам играешь по-крупному, вернее, играл, потому как вот уже лет сто я за карточным столом тебя не видел. И всегда проигрывал и выигрывал, не моргнув глазом. Кроме того, ты ведь муж Лавинии и… о, черт побери, Дик, просто ужасно, что я вынужден просить тебя об этом!..

Привалившись к дереву, Карстерс с улыбкой смотрел на юного повесу.

— Будет тебе, Эндрю! — успокоил он родственника. — Просить ты всегда можешь, другой вопрос, откуда я возьму такие деньги… Господи, что за жизнь! Лавиния только и знает, что накупать разные там шелка, сам я едва свожу концы с концами и…

— Всегда была мотовкой, негодница эдакая! — заметил Эндрю и слегка нахмурился.

Ричард рассмеялся.

— Ты и сам в этом смысле от нее недалеко ушел!

Эндрю огляделся, ища предмет, которым можно было бы в него запустить, и, не найдя ничего, решил заняться самобичеванием.

— Ты безусловно прав. Никчемные мы людишки, это несомненно! Во всем — копия нашего старика. Да к тому же еще ее светлость… Ты ведь не знал мою матушку, Ричард? Она была француженкой, Лавиния просто ее копия! А этот Трейси… Господи прости меня!.. этот Трейси сам дьявол! Видел ли ты у кого такую физиономию? Нет, могу поклясться, что нет! Эта вечная усмешка на губах, эти зеленые глаза, да одного этого довольно, чтоб заставить человека пожалеть, что у него такой братец, клянусь Богом!.. Ты смеешься, а я говорю серьезно!

— Ах, продолжай!

— А потом еще этот Боб… пропади все пропадом, но мне, ей-Богу, жаль Боба! Только в армии могут научить этим жалким нищенским ухваткам, а он никогда не умел экономить. Ну, ничего не попишешь, таков уж Боб, и хоть я давно его не видел, так и слышу его голос: «Одолжи мне сотенку, Эндрю!», нечто в этом роде. А все только для того, чтоб купить своей любовнице какую-нибудь безделушку. Прямо тошнит! Ну, ладно, его еще можно понять, он запутался в нижних юбках. Но Трейси!.. Господи, ну и народ! И потом еще Лавиния, ну, на ее счет, ты, я полагаю, уже все понял, и наконец я, ваш покорный слуга… И вот что я еще тебе скажу, Дик, эти скачки, карты и бутылка разорят меня, не успеешь и глазом моргнуть. И штука в том, что другим мне уже не стать, — он скроил скорбную гримасу и поднялся. — Это у нас в крови, никуда не денешься. Эй, юный распутник! Пора домой.

Джон, занятый охотой за головастиками в ручье в нескольких ярдах от них, кивнул и пустился бежать к дому.

— Боюсь, моя супруга не в настроении, — нехотя выдавил Ричард. — Хочешь ее видеть?

Эндрю многозначительно подмигнул.

— Очередная вспышка, да?.. О, я ее знаю. Нет, видеть ее особой охоты нет, к тому же она никогда меня особенно не жаловала. Вот с Трейси они закадычные друзья… ладно, ладно, молчу!..

Они не спеша двинулись к дому. Эндрю, в кои-то веки впавший в молчание, помахивал своей отделанной позолотой тросточкой.

— Ты, разумеется, получишь деньги. Когда они нужны? — спросил наконец Ричард.

— Клянусь честью, ты чертовски славный парень, Дик. Однако, если это доставит тебе какие-то…

— Чепуха! Когда нужны деньги?

— Я обещал Кэрью как только смогу. Маркхэм может и подождать, если…

— Нет-нет. В среду?

— О, да, в среду — это то, что надо, Дик. Ты…

— Ах, оставь! Забудем на время об этом. Мне нужно знать твое мнение о гнедой кобыле, которую я приобрел на прошлой неделе. Возможно, ноги покажутся тебе длинноваты, но вообще она просто прелесть…

Джон вбежал в дом, а мужчины проследовали к конюшням. По дороге Эндрю просвещал своего шурина, пересказывая самые пикантные и скандальные сплетни, будоражившие город. И то, что Дик слушал его вполуха, ничуть не смущало рассказчика — он болтал без умолку, не дожидаясь какого-либо ответа или реакции, а если бы и дождался, то был слишком благодушно настроен, чтоб обратить хоть какое-то внимание.

Ко времени когда они, тщательно осмотрев кобылу, вернулись к дому, было уже четыре, и Карстерс ничуть не удивился, увидев, что на террасе их поджидает Лавиния уже в совершенно другом туалете и с волосами, завитыми и уложенными в новую прическу.

— Похоже, наша Лавиния поправилась, — заметил Эндрю, поднимаясь по ступенькам. — Она меняется… ровно через каждые две минуты. Как поживаешь, Лавви?

Небрежным жестом она протянула ему руку для поцелуя и одновременно одарила мужа нежной улыбкой.

— Головная боль почти прошла, — заявила она ему. — К тому же мне сказали, что приехал Эндрю. И я решила спуститься, — сияя оживленной улыбкой, она обернулась к брату. — Скажи-ка, Эндрю, а что, Трейси дома?

— Господи, конечно! Только вчера появился, дьявол его раздери! Он, что, тебе нужен?

— О, да, — кивнула она. — Хочу его повидать. Сто лет не виделись. Отвезешь меня?

— Разумеется, дорогая. Однако не кажется ли тебе, что несколько поздно отправляться в такой долгий путь? — промурлыкал Ричард, стараясь скрыть раздражение. — Не кажется ли тебе, что лучше дождаться завтра?

— Да уж, Лавиния, придется подождать, сегодня мы уже никуда не поедем, это ясно. Тем более, что отсюда я должен сперва заскочить к Флетчерам. А Трейси навестит тебя завтра, если сподобится.

— А если нет? — с сомнением спросила она.

Эндрю похлопал себя по жилетному карману.

— Боже, чуть не забыл! — воскликнул он. — У меня же для тебя письмо. Он будет у тебя завтра, в любом случае. Господи, ну и рассеянным же человеком я стал! — выдернув из кармана целый ворох бумаг, он отделил конверт, запечатанный и надписанный наклонным итальянским почерком.

Лавиния радостно выхватила его из рук брата и распечатала. Эндрю сунул остальные бумаги в карман, грустно усмехаясь при этом.

— Все кредиторы, Ричард, кредиторы!

— Отдай мне, — ответил тот и протянул руку.

— О, нет! Но все равно, премного благодарен, Дик. Это так, мелочи…

— Тем более, почему бы тебе не рассчитаться и не начать сначала? — заметил Ричард.

— Бог ты мой, к чему? Не успеешь оглянуться, как на тебя посыплются новые! Так что не вижу разницы.

— Тогда позволь одолжить тебе сразу тысячу. Надеюсь, этого хватит, чтоб полностью расквитаться?

— Полностью? Но это невозможно! Ну же, не хмурься, Дик! Я ведь уже сказал, это у нас в крови. И пенни нет за душой, зато пыль в глаза пускать горазды. Ничего, скоро мне начнет везти. Не может же человек без конца проигрывать. Тогда и с тобой смогу рассчитаться, но не буду. Сяду к столу и все спущу. Я-то уж себя знаю!.. — он говорил так искренне, что Ричард был просто не в силах на него сердиться. Юноша этот был наделен бесхитростной душой и, несмотря на весь его эгоизм, легкомыслие и транжирство, Ричард испытывал к Эндрю самые нежные чувства. Он уже собрался было что-то возразить, но тут, складывая письмо, к ним подошла Лавиния.

— Трейси приезжает завтра днем, — объявила она мужу. — Как это мило, правда, дорогой?

Он поспешил согласиться с ней, но отсутствие искренности в голосе не укрылось от внимания супруги.

— И останется обедать! — вызывающе воскликнула она.

— Разумеется, любовь моя.

— Ну, Дики, сделай хотя бы вид, что тебе это приятно, сделай же! Ну почему ты не любишь Трейси? Он же мой родной брат, ты должен его любить.

— Конечно люблю, Лавиния. И умоляю, не болтай глупостей.

— Я и не болтаю. Ну, не сердись, Дики, милый…

— Так ты его любишь? Удивлен слышать, — вмешался Эндрю. — Лично я его не перевариваю. И нечего сверкать глазами, Лавиния, все равно ты меня не переубедишь!

Лавиния уже открыла было рот, чтобы парировать этот выпад, но Ричард торопливо остановил ее. Только этого еще не хватало — слушать их перепалку. Он не в силах был понять, как может Лавиния снисходить до ссор с этим юнцом, столь откровенно старавшимся раздразнить ее.

И он повел их в дом, ощущая себя нянькой при двух неразумных детях.

Глава 5

На следующее утро леди Лавиния наряжалась с еще большим тщанием, чем обычно, и совершенно загоняла свою служанку, и без того измученную бесконечными перепадами в настроении хозяйки, отдававшей ей самые противоречивые приказания. Она так долго занималась своим туалетом, что все еще находилась в будуаре, когда лакей объявил о прибытии его светлости герцога Андоверского. У нее даже не было времени предупредить лакея о том, что она примет его светлость в гостиной, а потому не успели эти слова сорваться с уст Джеймса, брат уже стоял в дверях, отвешивая поклон.

Он был очень похож на сестру, этот мужчина, и в то же время совершенно иной. Те же высокие скулы и тонкие аристократические ноздри, но губы были узкие, а зеленые глаза под тяжелыми веками смотрели совсем иначе. Брови его светлости слегка поднимались к вискам, глаза, пронзительные и яркие, всегда были затенены черными ресницами. Парика он не носил, черные свои волосы не пудрил, что в сочетании с неизменно черными с серебром туалетами лишь подчеркивало природную бледность лица. Вообще он производил довольно внушительное впечатление, когда, притворив за собой белую дверь, вошел в будуар и поклонился миледи.

Лавиния подбежала к нему, шурша жемчужно-серыми оборками платья.

— О, Трейси! — радостно простонала она и протянула ему руки.

Его светлость шагнул навстречу и еще раз поклонился.

— Рад застать тебя дома, Лавиния, — произнес он с легким оттенком сарказма в мягком бархатном голосе. — Как ты, наверное, догадалась, я сегодня верхом, — и он указал на свои сапоги с острыми шпорами. — Не сомневаюсь, Эндрю забыл отдать тебе письмо.

— Нет, не забыл, — ответила она, беря его под руку. — Вспомнил вовремя и, о, Трейси, как же я обрадовалась, получив его!

— Искренне польщен, — ответил он. — Я приехал по довольно важному делу.

— О!.. — она разочарованно убрала руку. — Снова эти деньги!

— Ты настоящая прелесть, моя дорогая. Да, именно, деньги. Не присядешь?

Она опустилась на кушетку и смотрела, как он придвигает кресло, чтобы сесть рядом.

— Твой благородный господин и хозяин одолжил мне тут на днях небольшую сумму, сущий пустяк. А я, как обычно, в стесненных обстоятельствах. Да еще этот юный болван Эндрю как всегда по уши в долгах.

Миледи удивленно округлила глаза.

— Ты хочешь сказать, что собираешься занять у Ричарда, чтоб уплатить долги Эндрю? — недоверчиво спросила она.

— Вовсе нет. Разве это на меня похоже?

— Как бы там ни было, но не далее, как вчера, Эндрю взял у бедного Дика целых три тысячи. Я знаю, потому что слышала, что они говорили…

Его светлость вскинул черные брови с раздраженно-мученическим видом.

— Как безрассудно со стороны Эндрю! И как это на него похоже! Так значит, бедного Дика уже выжали?

— Не смей так говорить, Трейси! — воскликнула она. — Дики так добр ко мне! — она с вызовом встретила взгляд его пронзительных зеленых глаз.

— Это уже становится занятным, — протянул герцог. — И с каких это пор ты пришла к такому выводу? Откуда столь внезапная преданность мужу?

— Я всегда была предана и верна ему, Трейси. Ты же знаешь, всегда! Да, я мучила его, но он так терпелив и…

— Как это мило с его стороны!

— Ах, ну довольно этих усмешек, Трейси! Он обещал взять меня в Лондон, на всю зиму!

Его светлость откинулся в кресле.

— Теперь понимаю… — задумчиво протянул он. — А сперва так прямо растерялся.

— Ах, дело совсем не в том, Трейси! Просто я впервые по-настоящему поняла, как он добр ко мне. Правда, сперва мы опять поссорились, и все по моей вине, знаю.

— Какая трогательная убежденность, дорогая!

— Нет-нет, ничего подобного, Трейси! Просто иногда я страшно стараюсь быть доброй и милой, а выходит совсем наоборот. Знаешь, Трейси, я ненавижу Уинчем!

— Ты ненавидишь Уинчем? Но было время…

— Знаю, знаю! Но тогда я вовсе не собиралась поселиться здесь навечно! Я хочу в Лондон!

— Я так понял, ты туда уже едешь?

— Да, еду! Но я хочу поехать туда с каким-нибудь веселым человеком, а не… не…

— Короче, ты жаждешь там развлечений, а наш добрый Ричард не совсем подходящий партнер для этого, я правильно понял? Что ж, можно лишь догадываться, жизнь с ним не вдохновляет. Да, разумеется, она спокойна и безопасна, но так скучна, верно, дорогая?

— Я знала, что ты меня поймешь! Видишь ли, он не хочет, чтоб я играла в карты, потому что я никак не могу остановиться! И не понимает, что мне вовсе не интересно то, что называется «семейной» жизнью, когда на свете существует театр, разные поездки, словом, настоящая жизнь! Он такой… такой примитивный, Трейси, и осторожный!

— Прекрасное качество для мужа, Лавиния, — цинично заметил его светлость. — Вот я одинок лишь потому, что мне недостает этих качеств.

Она лишь укоризненно поджала губки, поскольку слишком хорошо знала своего брата.

— Нет, вовсе не потому, Трейси! Потому, что ты дьявол! И ни одна женщина за тебя не выйдет!

— Как интересно, дорогая! — промурлыкал его светлость. — Однако прошу, давай не будем вдаваться в мистику. Лучше продолжим анализ надежного характера Ричарда.

— Это все от того, что мы с ним совершенно разные люди, — вздохнула она. — Я всегда хочу, чтоб все происходило быстро… И если мечтаю о чем-то, то хочу получить это сразу… немедленно! Ну, ты знаешь, Трейси. А он любит выжидать и все думать, думать и о… это так утомительно и только приводит меня в дурное настроение. И я начинаю вести себя, как какая-нибудь истеричка! — она резко вскочила, всплеснула маленькими ручками. — А когда он начинает говорить со мной этим тихим нравоучительным тоном, мне хочется кричать, Трейси! Думаешь, я сумасшедшая? — она визгливо расхохоталась.

— Нет, — ответил он. — Я думаю, ты Бельмануар. Наверное, тебе действительно не стоило выходить за Ричарда. Но я понимаю, деньги. Вечно эти деньги…

— Вовсе нет! — воскликнула она.

— Нет? Что ты имеешь в виду?

— Именно об этом я и хотела поговорить с тобой, Трейси. Ты думаешь, милорд оставил деньги Дику?

— Разумеется. И он, должно быть, сказочно богат.

— Нет!

— Но, девочка моя, его доля, наверняка, огромна! Ведь земли принадлежат ему, не так ли?

— Нет, нет! Земли не его! О, я просто дрожу от ярости, стоит только подумать об этом! Он уговорил милорда оставить их Джону. И его доля куда меньше, как младшего сына.

— Я все же не понимаю… Ведь ты сама говорила, что граф оставил все Ричарду, так?

— Он изменил завещание, Трейси!

— Изменил завещание? Но тогда, дорогая, ты сыграла свою партию как нельзя более скверно.

— Это не моя вина, Трейси, клянусь, не моя! Я ничего не знала, пока они не прочитали это самое завещание. Ричард не обмолвился мне и словом! И теперь мы едва ли не нищие! — голос ее дрожал от возмущения, а его светлость лишь тихо присвистнул.

— Всегда подозревал, что твой Дик дурак, но чтоб до такой степени!

Тут она взвилась.

— Он вовсе не дурак! Он честный человек и мы… мы презираем тех, кто подл, лжив и думает только о богатстве!

— Не сомневаюсь, Лавиния, однако не стоит все же так возмущаться по этому поводу. Полагаю, он все еще предан этому молодому повесе?

— Да-да! Это все Джек, Джек во всем виноват! Боже, меня тошнит уже от одного этого имени и… — тут она замолкла и прикусила губку.

— И что?

— Ах, да ничего! Но все это так неприятно, Трейси!

— Да, действительно, несколько огорчительно. Уж лучше б ты выбрала Джона, правда?

Она сердито притопнула ножкой.

— Что толку теперь рассуждать!

— Лавиния, дорогая, что толку вообще во всем?.. Нет, ей-Богу, это положение кажется мне занятным. Думал о богатеньком Ричарде, а теперь все мои планы полетели к чертям!

— Если б не ты, разве бы я вышла за него? Зачем только ты познакомил меня с ними обоими? Ведь я могла найти кого-то другого!

— Но он казался такой прекрасной партией, дорогая. К тому же, насколько помнится, ты придерживалась точно такого же мнения.

Она сердито надулась и дернула плечиком.

— И однако, — продолжил Трейси как бы между прочим, — мы с тобой люди вроде бы неглупые и как-нибудь выкрутимся.

Лавиния тут же накинулась на него.

— О, как только ты можешь быть таким равнодушным! Неужели тебе безразлично…

Он выразительно поморщился.

— Что толку лить слезы, Лавиния? История довольно неприятная, однако поглядим, что тут можно сделать. Что, кстати, заставило меня вспомнить о цели приезда. Сколь бы мы ни сетовали на сложившееся положение, деньги мне тем не менее нужны.

— О, Господи! И сколько же тебе надо, Трейси?

— Пять сотен будет достаточно.

— Но, Трейси, разве поместье тебе ничего не приносит? — резко спросила она. — И потом Эндрю говорил нам, что не далее, как две недели тому назад, тебе страшно везло в игре…

— Да, но с тех пор, дорогая, мне три раза не везло, просто катастрофически не везло. А что касается именья, то, как тебе прекрасно известно, оно заложено и перезаложено. К тому же Роберт весьма экстравагантен и…

— Ненавижу Роберта!

— Я и сам не слишком пылаю к нему нежными чувствами, но это дела не меняет.

— Лучше б он умер!.. О, нет-нет, что я говорю! Что это на меня опять нашло? Я вовсе не хочу этого, просто… просто я так устала от всего. Ты получишь эти деньги, Трейси, но только умоляю, действуй осторожно. У Дика не так-то просто выпросить деньги.

— Не сомневаюсь. Однако до настоящего времени нам, худо-бедно, все же удавалось…

— До настоящего времени денег у него было сколько угодно. А потом милорд не оставил ему ни пенни и…

— Прискорбно слышать… Но, как я уже говорил, нет для нас, дорогая, ничего невозможного. Где Дик?

— Не знаю. Останешься обедать, Трейси?

— Благодарю. С радостью.

— Да, да! О, Трейси, если б ты знал, как я рада тебя видеть! Я и сама к вам собиралась, вскоре… Приютишь меня на несколько дней?

— Весь вопрос в том, позволит ли тебе муж задержаться столь надолго в моем развращающем обществе.

— Ричард мечтает быть только со мной, Трейси! — с гордостью ответила она. — Он просто не может без меня. О, почему только я не люблю его, как он того заслуживает?.. Почему люблю даже меньше, чем… тебя, Трейси?

— Но Лавиния, дорогая, подобно всем остальным Бельмануарам ты любишь прежде всего себя, а уж потом человека, который руководит тобой. Увы, но это так! А Ричарду никогда не удавалось проявить себя твоим господином.

— Но я люблю Ричарда. Люблю, это правда, но…

— Вот именно, «но»!.. Ты еще не поняла, что такое истинная страсть, дорогая! Ты же абсолютная эгоистка!

— Эгоистка? Обидные слова, дорогой!

— Зато справедливые. Ты думаешь только о себе, своих удовольствиях, своих прихотях и ощущениях. Если бы ты могла отодвинуть свою персону на второй план, то и раздражалась бы меньше, и не чувствовала бы себя такой неудовлетворенной.

— Да как ты смеешь, Трейси! А ты сам? Разве сам ты не столь же эгоистичен?

— Я точно таков же. Просто полагаю, ты была бы куда счастливее, если б отодвинула это свое «я» на второй план.

— Чего и тебе советую.

— Моя дорогая Лавиния, когда я испытываю потребность в чем-то, я этого непременно добиваюсь. Вот сейчас, к примеру, я вполне счастлив и всем доволен.

— Ты не добрый! — возразила она. — И все время надо мной смеешься.

— Прошу, прими самые искренние извинения! Буду рад видеть тебя в Андовере, если, конечно, Ричард позволит.

Личико ее так и просияло, словно по волшебству.

— О, Трейси! Мне так хочется снова почувствовать себя счастливой и беззаботной! Ведь знаешь, из-за траура я уже не могу сейчас принимать. Но там, в Андовере, беспокоиться не о чем, там я могу развлекаться, сколько душе угодно, не заботясь о том, что при этом обижу кого-либо! О, ну ступай же скорее к Дики, ступай!

Он лениво поднялся.

— Могу представить, как ты испытываешь терпение Ричарда, — заметил он. — К счастью, эта твоя порывистость ничуть меня не раздражает. Идем же искать Ричарда!

Спускаясь по широкой парадной лестнице, она заметила мужа и порхнула к нему навстречу.

— А я тебя искала, Ричард! Трейси приглашает меня в Андовер, на неделю. Он пригласил еще несколько наших общих знакомых и там будут балы, вечеринки и все такое! Ты позволишь мне ехать? Скажи да, Дики, ну, умоляю, скажи быстрее!

Карстерс поклонился его светлости — тот молча наблюдал за супружеской парой с лестницы. И отвесил ответный поклон, преувеличенно почтительный. Карстерс перевел взгляд на жену.

— Не рановато ли, Лавиния? — заметил он и указал на ее траурный туалет. Она нетерпеливо оттолкнула его руку.

— О, Дики, ну какое это имеет значение? Разве это так уж важно? И потом, я ведь не прошу тебя ехать со мной…

— Нет, — ответил он и в голосе его звучали одновременно грусть и усмешка. — Я это заметил, дорогая…

— Ах, нет, ты меня неправильно понял! Я вовсе не хотела обидеть тебя, пойми! Ты же не думаешь так, а, Дики?

— Нет, конечно, нет, — вздохнул он.

— Милый, добрый мой Дики! — она снисходительно потрепала его по щеке. — Так значит, ты разрешаешь мне ехать, да? Нет, послушай, ты ведь сам видишь, какая я стала бестолковая и раздражительная, а все потому, что мне нужна перемена. И мне хочется поехать в Андовер, ты слышишь? Я хочу поехать!

— Да, дорогая, знаю. Но со дня смерти отца не прошло еще и шести недель, и мне кажется, что…

— Ну, пожалуйста, Дик, пожалуйста! Прошу, не говори нет! Ты делаешь меня такой несчастной! Ну, не будь же таким злым, Дики! Позволь мне поехать! Не запрещай!

— Я не запрещаю. Я просто прошу тебя остаться, Лавиния. А если тебе так нужна перемена, то готов отвезти тебя в Бат, еще куда-нибудь, куда захочешь. Не обижай меня. Ехать сейчас в Андовер тебе просто неприлично.

— Бат, Бат!.. Что делать в Бате в это время года? Это, конечно, очень мило с твоей стороны, но я хочу в Андовер! Хочу повидать всех своих старых друзей. Хочу отдохнуть от дома. Здесь так мрачно и так ужасно скучно после… после смерти милорда!

— Ну, разумеется, ты поедешь, дорогая… Но только прошу помнить, ты в трауре и…

— Но именно об этом я и хотела бы забыть! О, Дики, ну не будь таким жестоким, умоляю!

— Нет, дорогая, конечно, нет.

— Ах, как же я рада! Как это мило с твоей стороны, Дики! Однако, признайся, в глубине души ты, наверное, рад избавиться от меня на недельку, а? — и, раскрыв веер, она кокетливо прикрыла им личико. Ричард не сдержал улыбки.

— Боюсь, что буду страшно скучать по тебе, дорогая.

— О!.. — она опустила веер. — Зато подумай, как ты обрадуешься моему приезду! И я, конечно, тоже! Да мне достаточно отдохнуть от этого дома хотя бы недельку и потом несколько месяцев я буду, как шелковая!

Лицо его смягчилось, он поймал ее руку в свою.

— Милая, если б я был уверен, что ты будешь скучать по мне…

— Конечно буду, Дик! Ой, умоляю, только не мни мне платья! Разве я не буду скучать о нем, а, Трейси?

Только тут Ричард вспомнил о присутствии своего шурина. Развернулся и направился к лестнице.

— Так вы твердо вознамерились похитить у меня жену? — шутливо спросил он.

Трейси не спеша спустился, открыл табакерку.

— Да, мне нужна хозяйка в доме, — ответил он, — и я просил ее, — тут он сделал паузу, — э-э… почтить Андовер своим присутствием. Могу ли надеяться увидеть вас своим гостем, в удобное вам время?

— Благодарю, но нет, пока нет… Сейчас, как вы понимаете, у меня нет настроения веселиться, о чем так мечтает моя бедная Лавиния.

Герцог отвесил ему легкий поклон и они все трое вышли на террасу. Лавиния смеялась и болтала без умолку — такого звонкого серебристого смеха Ричард не слышал уже давно. И за обедом она была и сердцем и душой их маленькой компании, мило кокетничала с мужем, старалась угодить ему во всем. Она своего добилась, а потому пребывала в отличном настроении, которое не могло испортить ничто, даже вино, случайно пролитое на новое шелковое платье.

Глава 6

Осень и зима пролетели как-то незаметно, и апрель застал Карстерсов в Бате, куда леди Лавиния все же вынудила мужа поехать, вопреки его желанию остаться в Уинчеме с Джоном. Сама Лавиния не слишком стремилась быть с ребенком и вполне удовлетворялась тем, что Ричард время от времени ездил в Уинчем проверить, все ли благополучно с сыном.

В целом она была довольна тем, как прошла зима. Ей удалось уговорить Ричарда открыть для приемов Уинчем-хаус на Мейфэар[7], в городской резиденции графа, где она устроила несколько очень удачных вечеринок, а также собирала небольшие компании для игры в карты. Поклонников у нее было хоть отбавляй — ничто так не льстило ее маленькому тщеславному сердечку, как внимание мужчин. Карстерсу еще ни разу не удавалось войти в дом, не наткнувшись на какого-нибудь очередного ее обожателя, к счастью, по большей части они принадлежали, по его собственному грубоватому определению, к разряду «комнатных собачонок», и он не испытывал ревности и терпеливо сносил их присутствие в доме. Он был доволен, что Лавиния счастлива, и, устав от гостей, пытался убедить себя в том, что все остальное значения не имеет.

Единственное, что портило настроение Лавинии, так это хроническая нехватка денег. И не то, чтобы она знала в чем отказ от мужа — были бы ее желания в рамках разумного. Однако фантазиям ее не было предела: она могла вдруг потребовать новый кабриолет, обитый изнутри бледно-голубым бархатом — не потому, что ее старый вдруг стал непригоден или обивка в нем поистрепалась, — вовсе нет, просто ей надоели малиновые подушки. Или же вдруг она могла захотеть какую-нибудь новую и безумно дорогую вещицу, а приобретя ее, через неделю совершенно к ней остывала.

Ричард безропотно дарил ей комнатных собачек (самых породистых), пажов-негритят, драгоценности и бесчисленное множество безделушек, за что она вознаграждала его сияющими улыбками и самыми нежными ласками. Но когда она потребовала перемебелировать Уинчем-хаус во французском придворном стиле и выбросить на помойку всю нынешнюю чудесную мебель времен королевы Анны, а вместе с ней — все старинные гобелены и бесчисленные ширмы и шторы, тут он проявил твердость, удивившую даже ее. Никогда, следуя ее прихотям, не позволит он менять что-либо в доме Джона. Ни стенания, ни слезы Лавинии не тронули сердца Ричарда, а когда она надулась и замолчала, он выбранил ее столь грубо, что она испугалась и унялась, впрочем, ненадолго.

Целую неделю грезила она лишь французскими креслами, а затем вдруг, как это уже часто случалось, охладела к затее и вскоре напрочь забыла о ней.

Ее счета от портных превосходили все мыслимое и немыслимое и принесли Ричарду немало бессонных ночей, однако она всегда так очаровательно каялась, что он просто не мог долго на нее сердиться, и в конечном счете пришел к выводу, что ему доставляет куда большее удовольствие тратить деньги на бесконечные прихоти жены, нежели на ее братьев. Она была то холодна, то пылала к нему страстью, то вдруг бросалась задабривать его и была при этом так мила и обольстительна, а назавтра злобно огрызалась, когда он заговаривал с ней.

В начале сезона он послушно вывозил ее на приемы и балы-маскарады, но затем она начала выезжать то с Эндрю, то с Робертом — оба они жили в городе — чью веселую компанию предпочитала несколько угрюмой заботливости мужа. Трейси бывал в Лондоне редко и задерживался всего на несколько дней, а потому Карстерсы, к великому облегчению Ричарда, видели его редко. Карстерс терпеть не мог полковника лорда Роберта Бельмануара, а уж герцога так просто ненавидел и не только по причине вечных насмешек, которые тот отпускал в его адрес, но из-за дурного влияния, которое Трейси оказывал на Лавинию. Ричард не на шутку ревновал его к жене и с трудом сдерживался, когда его светлость навещал миледи. Справедливо или нет, но только Трейси он винил во всех безумствах Лавинии и в ее периодических припадках гнева. Его светлость был человеком проницательным, вскоре догадался об этом, и с издевательским упорством стал дразнить Ричарда, всячески поощряя экстравагантные выходки сестры и неизменно навещая ее всякий раз, когда бывал в городе.

Карстерс никогда не знал, когда ждать родственника — тот заявлялся к ним в лондонский дом без всякого предупреждения и столь же неожиданно уезжал. Никто не знал, задержится ли он на день или дольше, никто не удивлялся, видя его в городе в то время, как по всем подсчетам он должен был бы находиться в Париже. Люди лишь пожимали плечами и обменивались многозначительными взглядами, бормоча при этом: «Дьявол Бельмануар!», и гадали о том, какую новую интригу он затеял.

А потому Ричард нисколько не огорчился, когда миледи вдруг надоел Лондон и охватило желание немедленно, сейчас же отправиться в Бат. В глубине души он надеялся, что она вернется в Уинчем, однако Лавиния не выразила такого стремления, и он, подавив тоску о доме, запер свой лондонский особняк и отвез жену со всем ее багажом в Бат, где поселил на Квин-сквер, в одном из самых элегантных меблированных домов города.

Леди Лавиния сперва была совершенно очарована местом, не уставала восхищаться домом и мастерством французского портного, которого удалось обнаружить.

Но счета, поступающие от этого портного, оказались просто чудовищными, а гостиная в доме — недостаточно вместительной для приемов, которые она планировала устраивать. Морской воздух действовал на нее как-то слишком расслабляюще и она была подвержена постоянному «воздействию испарений», которые производили отрицательный эффект как на нее самое, так и на всех домашних. К вечеру у нее начинала страшно болеть голова — как никогда не болела в Лондоне, а от сырости развилась простуда. Мало того, прибытие в город некой весьма привлекательной и чрезвычайно богатой вдовы доставило ей немало горьких минут, что еще больше способствовало скверному настроению.

Однажды днем она лежала на кушетке в своем белом с позолотой будуаре — увы! страсть к французской мебели улетучилась навеки — с флаконом нюхательных солей в руке и bona fide[8] головной болью, как вдруг дверь отворилась и в комнату вошел Трейси.

— Боже мой! — слабым голосом произнесла она и откупорила флакончик.

Это был первый визит его светлости со времени прибытия Лавинии в Бат, и она еще не забыла, как вежливо, но твердо отверг он посланное сестрой приглашение. Склонившись над вялой ручкой, которую протянула ему Лавиния, он оглядел ее с головы до ног.

— Сожалею, что застал тебя не в самом блестящем расположении духа и тела, дорогая сестра, — вкрадчиво протянул он.

— Ничего страшного, один из этих дурацких приступов мигрени… Мне все время здесь плохо, к тому же в этом доме так душно, — капризно пожаловалась она.

— Тебе следовало бы попринимать ванны, — заметил он, разглядывая через лорнет кресло, на которое она ему указала. — Слишком неустойчивое на вид, дорогая, я предпочел бы кушетку, — он подошел к маленькой софе и уселся.

— Однако скажи, как долго ты собираешься пробыть в Бате? — спросила Лавиния.

— Я прибыл во вторник, на той неделе.

Леди Лавиния возмутилась.

— В прошлый вторник?! Так ты здесь уже десять дней и до сих пор не нашел времени навестить меня?

Его светлость был, казалось, целиком поглощен рассматриванием своих рук — таких белых на фоне ниспадающих кружевных манжет.

— Мне было чем заняться, — холодно ответил он.

Лавиния поправила подушки, и книга проповедей, которую она пыталась читать, соскользнула на пол.

— Выходит, ты навещаешь меня только когда тебе удобно? Почему ты отказался от моего приглашения? — в голосе ее звучали визгливые истерические нотки, верный признак закипающего гнева.

— Лавиния, дорогая, если ты начнешь демонстрировать свой вздорный характер, я тотчас уйду, так что будь осторожней. Надеюсь, ты понимаешь, что общество твоего образцового мужа, сколь бы благотворным оно ни являлось, действует на меня удручающе. Честно говоря, меня удивило твое письмо.

— Должно быть, ты поспешил сестре на помощь, — раздраженно заметила она, откидываясь на подушки. — Полагаю, все это время ты посещал танцульки этой женщины, Молести? Господи! Нет, ей-Богу, все вы, мужчины, просто посходили с ума!

Лицо его светлости озарила хитрая понимающая улыбка.

— Так вот что тебя удручает! Понимаю…

— Ах, нет, совсем не то! — она покраснела. — С чего ты взял, понять не могу? Лично я не нахожу в ней ничего такого особенного, а то, что мужчины так и вьются вокруг нее, нахожу просто глупым и отвратительным! Так, хорошо, прекрасно! Что же ты молчишь? Ты тоже находишь ее очаровательной?

— По правде сказать, дорогая, я видел эту даму лишь мельком. Был слишком занят и вовсе не интересовался женщинами, за исключением одной…

— Ты и прежде так говорил… Так ты что же, никак надумал жениться? Боже, мне жаль эту девушку! — Лавиния насмешливо улыбнулась, но было ясно, что она заинтригована.

Его светлость ничуть не смутился.

— Я не планирую брака, Лавиния, так что все твои тревоги напрасны. Просто я встретил девушку… нет, скорее, даже ребенка… И не успокоюсь, пока не заполучу ее.

— Боже! Очередная фермерская дочка?

— Нет, дорогая сестрица, не очередная фермерская девочка. Леди.

— Господь, спаси ее! А кто такая? Где живет?

— В Сассексе. А вот имени ее я тебе не скажу.

Ее светлость злобно лягнула подушку, отчего та свалилась на пол, и огрызнулась:

— Ах, да как тебе будет угодно! Я от любопытства вовсе не умираю!

— Вон оно как… — тонкие губы Трейси иронически скривились, и леди Лавиния почувствовала неукротимое желание запустить ему в голову флакончиком с нюхательными солями. Но она знала, что злиться на Трейси более чем бесполезно, а потому демонстративно зевнула в надежде, что это раздражит его. Если даже это и произошло, никакого удовлетворения она не получила, поскольку брат продолжал совершенно невозмутимым тоном:

— Она самый лакомый кусочек из всех, что доводилось видеть мужчине, и клянусь, под этим льдом самая что ни на есть пылкая кровь!

— А что, если девушка откажет во взаимности вашей светлости? — насмешливо спросила Лавиния и с удовлетворением отметила, что брат нахмурился.

Тонкие брови сошлись над изящно вогнутой переносицей, глаза сверкнули, а над чувственной нижней губой хищно блеснула полоска белых зубов. Пальцы впились в табакерку и она физически ощутила, как он весь возбудился. Впрочем, длилось это не более секунды — брови разгладились, пальцы разжались, и он снова улыбнулся, глядя на сестру.

— Пока она холодна, — сознался он, — однако, надеюсь, что со временем станет податливей. Даже не надеюсь, а просто уверен, Лавиния, потому как у меня имеется кое-какой опыт в обращении с вашим столь пленительным, но капризным полом.

— Не сомневаюсь. И где ты повстречал эту несговорчивую красавицу?

— В Памп-Рум.

— Боже! Ну, так опиши ее!

— С восторгом. Она выше тебя ростом и темненькая. Волосы словно сумрачное черное облако и вьются надо лбом и маленькими ушками чертовски соблазнительным образом. Глаза карие, но в них сверкают искорки чистого янтаря, и в то же время они такие темные, бархатные…

Миледи поднесла к носику флакон с солями.

— Однако, мне кажется, я тебя утомляю. Влюбленный мужчина, дорогая моя Лавиния…

Тут она снова вскинулась.

— Влюбленный? Ты? Но это же полный нонсенс! Чепуха! Тебе неведомо, что означает это слово. Ты… ты словно рыба, страсти в тебе не больше, чем в рыбе, и сердца тоже, и…

— Ах, оставим эти перечисления, прошу тебя! Да, я влип, это несомненно, но смею надеяться, что уж мозгов-то у меня побольше, чем в рыбе!..

— О, да! — взвизгнула она. — Только это ум, нацеленный на зло, можешь мне поверить!

— Очень мило с твоей стороны…

— И страсть, которую ты теперь испытываешь, не имеет ничего общего с любовью. Это… это…

— Прости, дорогая, но в данный момент я напрочь лишен каких-либо сильных эмоций, так что твое замечание…

— О, Трейси, Трейси, вот видишь, мы уже с тобой ссоримся! — в отчаянии воскликнула она. — Ах, ну почему, почему?..

— Ты заблуждаешься, дорогая. Это не что иное, как обмен комплиментами. Я вовсе не желаю мешать тебе упиваться своим несчастным состоянием.

Губы ее дрожали.

— Хорошо. Продолжай, Трейси, продолжай!

— Прекрасно. Итак, глаза я вроде бы описал?

— Весьма многословно и скучно.

— Тогда попробую быть кратким. Губки у нее так и просят поцелуя, более соблазнительных губок я в жизни не видел…

— Несмотря на свой столь обширный опыт, — не удержалась и съязвила она.

Он иронически кивнул.

— Вообще она очень живая и веселая, словно молодой жеребенок. Всего-то и надо, что подстегнуть…

— Есть ли нужда подстегивать? Мне всегда казалось, что…

— Ты, как всегда, права, моя дорогая Лавиния, нужды подстегивать нет. Девушек укрощают. Позволь поблагодарить за то, что ты поправила мою столь неловкую метафору.

— Ах, оставь!

— Буду краток. Лед нужно сломать. Процесс укрощения может оказаться весьма занятным.

— Вот как? — она взглянула на него с любопытством.

— Разумеется. Убежден, что это вполне возможно. Я своего добьюсь.

— А что, если она тебя отвергнет?

Тяжелые веки поднялись над зелеными глазами.

— У нее не будет выбора.

Леди Лавиния вздрогнула и села на кушетке.

— Ах, Трейси! И не стыдно тебе, а?.. Надеюсь, — усмехнувшись, продолжила она, — ты не собираешься похищать эту девушку?

— Именно это и собираюсь, — кивнул он.

Услышав подобное откровение, она так и ахнула.

— Господи, да ты с ума сошел! Похитить леди? Это же не простая крестьянская девка, Трейси! Умоляю тебя, не делай глупостей! И потом, как именно ты собираешься ее похитить?

— Вот это, дорогая, я еще не решил. Однако не думаю, что навлеку на себя слишком уж большие неприятности.

— Но ради всего святого, Трейси, разве у девушки нет защитников? Ни братьев? Ни отца?

— Отец имеется, — вполголоса заметил Трейси. — Он-то и привез ее сюда. Однако слово его мало что значит, и, что самое главное, он из тех, кто трусливо повинуется. Если я возникну в его поле зрения, что ж, на ней, в крайнем случае, можно и жениться. Но, честно говоря, я этого не хочу. По крайней мере, пока.

— Господи, Трейси, ты вообразил, что живешь в средневековье! Теперь такие штучки с рук не сойдут, можешь мне поверить. И потом, вспомни, какую фамилию ты носишь! Хочешь, чтоб дело закончилось скандалом? — она беспомощно умолкла и смотрела, как он щелчком пальца сбивает с галстука крошки табака. — О, Трейси, ты затеваешь слишком опасную игру! Умоляю, подумай хорошенько!

— Ей-Богу, Лавиния, ты меня изумляешь! Мне кажется, я вполне способен позаботиться о себе и собственной чести.

— Ах, ну довольно смеяться! — воскликнула она. — Иногда мне кажется, я тебя ненавижу!

— Ты становишься все забавней, дорогая!

Она характерным жестом поднесла тыльную сторону ладони к глазам.

— Как же я рассердилась! — она нервно рассмеялась. — Не дуйся на меня. Просто я не слишком хорошо себя чувствую.

— Тебе следует попробовать ванны, — повторил он.

— Ах, я только и знаю, что пробую! Кстати, ты напомнил, что мне следовало б взглянуть на твою красотку.

— Она вряд ли к тебе приедет, — заметил он. — Она вообще крайне редко появляется в свете.

— Что? Она religiense[9]?

— Religiense? Господи, ничего подобного!

— Но не ходить даже в Румс…

— Она здесь с тетушкой, а та больна. Поэтому они редко появляются на людях.

— Ах, это просто ужасно! Однако в Румс она все же бывает. Ты ведь сам говорил, что познакомился с ней там.

— Да, — холодно признался он. — Именно по этой причине она теперь избегает туда заглядывать.

— О, Трейси, бедняжка мой! — с состраданием воскликнула сестра. — Как же ты будешь волочиться за ней, раз она не проявляет к тебе расположения?

— Нельзя сказать, что нет.

— Вот как? Но тогда…

— Скорее, она меня боится. Однако заинтригована. Я, как ты выразилась, волочусь за ней ради ее собственного, ну и моего, конечно, блага. Но через несколько дней они уезжают. И тогда rons![10] — он поднялся. — А где же наш честный Дик?

— Не смей так гнусно называть его! Я этого не потерплю!

— Гнусно, дорогая? Гнусно? Но, насколько я понимаю, у тебя не появилось пока оснований называть его бесчестным Диком, а?

— Не смей, слышишь, не смей! — заверещала она и прикрыла уши руками.

Его светлость тихо засмеялся.

— Ох, Лавиния, советую тебе поскорей избавиться от этих мигреней, ибо поверь мне, это самый верный способ надоесть мужчине.

— Убирайся! Уходи! — кричала она. — Ты меня дразнишь и дразнишь, пока это не становится уже совершенно невыносимым, а я вовсе не хочу быть сварливой! Пожалуйста, прошу тебя, уйди!

— Я как раз собирался это сделать, дорогая. Надеюсь, ты изыщешь средства к излечению до моего следующего приезда. Прошу, передай мой привет дос… достопочтенному Дику.

Она протянула брату ручку.

— Приезжай поскорей! — умоляющим тоном протянула она. — Завтра мне будет лучше. А сегодня так разболелась голова, что я уже плакать готова от боли и отчаяния!

— К сожалению, я намереваюсь покинуть Бат через день-другой. Но ничто не может доставить мне большего удовольствия, чем исполнить твое пожелание, — он педантично расцеловал ее пальчики и направился к выходу. У двери остановился и обернулся с насмешливой улыбкой. — Кстати, зовут ее… Диана, — и с этими словами герцог вышел, отвесив поклон, а Лавиния зарылась лицом в подушки и зарыдала.

Именно в этой позе нашел ее Ричард минут двадцать спустя и был так нежен и проявил такое сочувствие, что вскоре она утешилась и они очень мило провели вечер за игрой в пикет.

В разгар игры она вдруг схватила его за запястье.

— Дики! Знаешь, Дики, мне так хочется домой!

— Домой? Что ты имеешь в виду? Не…

— Да-да, в Уинчем! Почему бы нет?

— Ты и правда этого хочешь, дорогая? — голос его дрожал от радостного изумления, карты выпали из рук.

— Да, хочу! Но только отвези меня туда поскорее, пока я не передумала. В Уинчеме всегда так хорошо спалось, а здесь я ночи напролет не смыкаю глаз и голова так страшно болит! Отвези меня домой, и я постараюсь быть лучшей женой, чем прежде… О, Дики, как я была капризна и огорчала тебя! Но я не хотела… Почему ты мне позволял? — быстро обогнув стол, она опустилась перед мужем на колени, не обращая ни малейшего внимания на смятые оборки платья. — Я подлая, эгоистичная женщина! — в голосе ее звучало искреннее отвращение к себе. — Но я обязательно исправлюсь, обещаю! Ты не должен позволять мне быть плохой, слышишь, Дики? Не должен!

Он обнял жену за круглые плечи и нежно привлек к себе.

— Вот приедем в Уинчем и обещаю, что буду страшно суров с тобой, милая, — сказал он и засмеялся, пытаясь таким образом скрыть глубокое волнение, охватившее его. — И сделаю из тебя образцовую жену и хозяйку.

— И я научусь сбивать масло, — подхватила она, — и буду носить домашнее платье из канифаса с муслиновым фартуком и наколкой! О, да-да, именно, платье из канифаса! — вскочив, она весело закружилась по комнате. — Я буду в нем само очарование, верно, Ричард?

— Совершенно прелестной, Лавиния!

— Непременно! Ах, так едем же домой, прямо сейчас! Только сперва мне надо забрать несколько новых платьев у Маргериты.

— Чтобы сбивать в них масло, дорогая? — не удержался он.

Она не обратила внимания на эту его ремарку.

— Да, домашнее платье… А что, если сшить его из шелкового газа, или простегать нижнюю юбку? Или то и другое вместе?.. — она задумалась. — Знаешь, Дики, я стану законодательницей сельской моды!

В ответ Дики только вздохнул.

Глава 7

Не далее, чем в десяти минутах ходьбы от дома леди Лавинии на Квин-сквер проживала некая мадам Томпсон, вдова. Она обитала в Бате вот уже лет пятнадцать. У нее и поселились мисс Элизабет Болей со своей племянницей Дианой. Мадам Томпсон училась с мисс Элизабет в церковной школе, когда обе они были еще девочками, и с тех самых пор дамы поддерживали дружбу, время от времени навещая друг друга, но чаще удовлетворяясь обменом длиннющими посланиями в эпистолярном жанре, являвшими собой смесь разных малозначительных новостей, густо сдобренных сплетнями, со слабыми потугами на юмор со стороны мисс Элизабет и заунывной воркотней и жалобами вдовы.

Мадам Томпсон страшно обрадовалась, получив от мисс Болей письмо, где та просила принять ее с племянницей в Бате недели на три. Добрая женщина была просто в восторге, что на ее многочисленные приглашения наконец откликнулись, и незамедлительно сочинила ответ, выражавший ее радость по этому поводу. Она выделила для мисс Болей лучшую спальню в доме и приготовилась окружить заботой подругу, которая, насколько она понимала, ехала в Бат с целью сменить обстановку и подышать лечебным морским воздухом после перенесенной ею долгой изнурительной болезни.

И вот обе дамы прибыли в назначенный срок: старшая — маленькая и хрупкая, с по-птичьи быстрыми движениями; младшая — довольно высокая и грациозная, точно ива, с огромными ясными глазами, что бесстрашно взирали на мир, и трагическим ртом, обычно скрывавшим веселое расположение духа и намекавшим на склонность смотреть на жизнь с ее мрачной стороны.

Мадам Томпсон, видевшая Диану впервые, не преминула отметить это печальное выражение рта в беседе с мисс Элизабет, или Бетти, как она чаще ее называла, когда в день приезда они расположились у камина, а Диана отправилась к себе в комнату.

Мисс Бетти лишь угрюмо покачала головой и высказала предположение, что ее дражайшая Ди рано или поздно влюбится в какого-нибудь мужчину, а по ее мнению, ни один мужчина в мире любви не заслуживает.

— И если уж влюбится, то непременно на веки вечные, — добавила она, энергично звякая вязальными спицами. — Уж я-то знаю эти страстные натуры!

— Она смотрит так меланхолично… — заметила вдова.

— Вот тут ты ошибаешься, — ответила мисс Бетти. — У этого дитя самый солнечный нрав и самое доброе сердечко в мире, Господь благослови ее, мою душеньку! Однако не отрицаю, она бывает и несчастна. Мало того, я видела, как она буквально выплакивала свои хорошенькие глазки из-за какого-то дохлого щенка!.. А так она вполне весела и довольна.

— Боюсь, что у меня ей будет скучно! — с сожалением в голосе заметила мадам Томпсон. — Ах, если бы мой милый сынок Джордж был дома, он бы развлек ее…

— Не расстраивайся, дорогая! Уверяю, после того образа жизни, что этой зимой вела Диана в городе, в семье ее друзей, она вовсе не будет возражать против тишины и покоя.

Что бы там ни думала Диана о тишине и покое, она, во всяком случае, не жаловалась и вскоре вполне освоилась в доме гостеприимной хозяйки.

Утром все они выходили на прогулку. Шли пешком до Эссембли-рум, где мисс Бетти пила воды, неспешно расхаживая взад и вперед по залу с подругой с одной стороны и племянницей с другой. Знакомых в Бате у мадам Томпсон было немного, а те немногие были люди ее возраста и взглядов и редко посещали людные кварталы, где собиралась модная светская публика. А потому Диане приходилось довольствоваться обществом двух пожилых дам, которые упоенно сплетничали и были при этом совершенно счастливы. Однако их беседы ничуть не казались девушке интересными.

С плохо скрываемой тоской наблюдала она за mande[11], видела принца Нэша, с напыщенным видом расхаживающего среди дам и раскланивающегося с необыкновенной галантностью, всегда безупречно одетого и державшегося, несмотря на весьма преклонный возраст, с видом истинного монарха Бата. Она видела красиво нагримированных дам в гигантских кринолинах, с волосами так экстравагантно завитыми и напудренными, что их прически выглядели почти гротеском, жеманно семенившими со своими многочисленными кавалерами; пожилых красоток с подбитыми ватой плечами, чтобы скрыть худобу и сутулость, и гримом на лицах, чтобы замаскировать морщины; видела молодых повес, толстых вдов с притворно застенчивыми дочерьми; старух, приехавших в Бат поправить здоровье; титулованных франтов и простодушных провинциалов, прибывших из деревни, — вся эта пестрая публика дефилировала перед ее глазами.

Раза два какие-то молодые люди пытались с ней заигрывать, но их одарили в ответ таким возмущенным взглядом ясных карих глаз, что они уже не осмеливались более докучать ей, однако, по большей части, никто не обращал особого внимания на эту никому не известную и просто одетую девушку.

И тут на сцене возник его светлость герцог Андоверский.

Он привлек внимание Дианы с первой же секунды, как только вошел в Памп-рум, — черная моль среди разноцветных бабочек. Внимательно оглядел публику и тут же заметил Диану. Каким-то образом — каким именно, Диана потом так и не могла вспомнить — добился, чтобы его представили тетушке, и тут же завоевал расположение этой дамы безупречными манерами и лощеной внешностью. Мадам Томпсон, никогда не посещавшая Эссембли-рум без подруги, не могла узнать Дьявола Бельмануара в этом столь обаятельном и скромном мистере Эверарде, каковым он представился.

Однако Диана, как он говорил сестре, осталась холодна. Было нечто в его светлости, что отталкивало девушку, хотя с другой стороны, некая загадочность, присущая его облику, разжигала любопытство. Он был прав, когда говорил, что она боится его. В его присутствии Диана почему-то всегда нервничала, а это еще больше разжигало любопытство. Она была заинтригована и начала с нетерпением поджидать его появления в Памп-рум со смешанным чувством тревоги и возбуждения. Ей льстили его внимание и изысканные манеры. Она часто наблюдала, как он скользит по паркету, раскланиваясь налево и направо с неким характерным для него оттенком высокомерия, и в этот миг наслаждалась уверенностью в том, что он идет именно к ней и что все эти раскрашенные красотки, так откровенно и бесстыдно заигрывающие с ним, не способны изменить его маршрута. В этот миг она с восторгом осознавала свою власть над ним и с улыбкой протягивала мистеру Эверарду руку для поцелуя, а затем любезно приглашала присесть рядом с тетушкой. Он показывал ей всех местных знаменитостей, о каждом тут же рассказывалась какая-нибудь забавная, не выходящая за рамки приличий история. И вскоре оказалось, что мистер Эверард — компаньон весьма занятный и вполне безобидный, и Диана, утратив присущую ей сдержанность, позволила себе немного раскрыться и весело и искренне смеялась его шуткам.

Его светлость герцог Андоверский немало повидал в жизни, чтоб распознать в этой девушке натуру глубокую и незаурядную, и начал ухаживать за ней с большим рвением и откровенностью. Диана инстинктивно замкнулась и тут же возвела между собой и кавалером барьер, переступить который ему никак не удавалось. И не то, чтобы ей не нравилось, что он говорил. Нет, скорее, ее настораживало то, как он это говорит, и еще — некие нотки в мурлыкающем и слегка зловещем голосе, определить значение которых ей никак не удавалось, но которые заставляли ее сердечко биться как-то особенно неприятно быстро, а щеки — краснеть. И вот она начала сперва бояться этих утренних прогулок, а потом и вовсе избегать их. То у нее вдруг разболелась голова, то на следующий день разнылась нога, то вдруг охватывало непреодолимое желание заняться шитьем, пока наконец ее тетушка, прекрасно знавшая, что племянница терпеть не может иголки с ниткой и никогда не страдала ни головными болями, ни прочими мелкими недомоганиями, открыто не обвинила ее в нежелании выходить на прогулки.

Произошло это вечером в спальне девушки. Диана сидела перед туалетным столиком и расчесывала волосы на ночь. И когда тетушка спросила напрямую, так это или не так, она промолчала, притворившись, что распутывает длинную прядь волос, застрявшую в расческе. Лицо скрывало облако пышных темных кудрей, но мисс Бетти заметила, как дрожат ее пальцы, и повторила вопрос. Тут Диана во всем и призналась. Мистер Эверард просто невыносим, внимание его противно, а постоянное присутствие действует мисс Ди на нервы. Она боится его, боится этих ужасных зеленых глаз и тихого голоса. Лучше бы они никогда не приезжали в этот Бат, а еще лучше было бы не видеть его вообще. Никогда! Потому, что он смотрит на нее, как… как… ну, словом, он просто отвратителен!

Мисс Бетти перепугалась.

— Быть того не может! Боже, Боже ж ты мой! А я-то еще думала, какой приятный достойный джентльмен!.. А оказалось, все это время он преследовал мою крошку Ди, бесстыдник! Да, бесстыдник! Уж я-то знаю, что это за тип, дорогая! И выскажу ему все, что про него думаю!

— Ах, нет-нет! — вскричала Диана. — Не стоит делать этого, тетушка, не надо! Он не сказал ничего такого… ну, оскорбительного… Просто его манеры и… и то, как он смотрит на меня. Нет-нет, не надо ничего говорить, умоляю!

— Успокойся, детка. Разумеется, я ничего не скажу. Но вся так и киплю от ярости, стоит только помыслить, что мою бедную овечку может обидеть этот негодяй! Да я ему глаза выцарапаю! Да, моя дорогая, не сомневайся, выцарапаю! Слава тебе Господи, что на той неделе мы уезжаем из Бата!

— Да, — вздохнула Диана. — Я тоже рада, хотя мадам Томпсон так бесконечно мила и внимательна. Совсем другое дело, если б нас сопровождал мужчина.

— Ты совершенно права, дорогая. Следовало бы все же заставить твоего отца пожить с нами. Вместо того, чтоб торчать в доме, перебирая эти пыльные старые книги!.. В следующий раз буду умнее, обещаю. Однако нам вовсе не обязательно ходить в эту Эссембли-рум.

— Мне не обязательно, — мягко поправила ее Диана. — А вы с мадам Томпсон вполне можете продолжать.

— Честно говоря, душенька, — призналась мисс Бетти, — я была бы рада любому предлогу не ходить. Несомненно, это не слишком порядочно с моей стороны, но не могу не признать, что Эстер сильно изменилась с тех пор, как я последний раз видела ее, причем самым печальным образом. Только и знает, что толковать о проповедях и добрых деяниях.

Диана заплела свои роскошные волосы в длинную косу и усмехнулась.

— Ах, тетушка, ну разве это не огорчительно! Как только вы можете сносить все это, удивляюсь! Она все время такая мрачная и кислая, бедняжка!

— Да, — с сочувствием в голосе заметила мисс Бетти. — Она знала немало горя в жизни, наша Эстер Томпсон, а насчет этого ее Джорджа у меня всегда имелись кое-какие сомнения. Никчемный молодой человек, сколь ни печально это признавать. Может, говорить такое и не слишком красиво, но я была бы рада снова оказаться дома, истинная правда! — она поднялась и взяла свечу. — Кроме того, я нахожу этот Бат куда менее приятным и интересным местом, нежели меня уверяли.

Диана проводила ее до двери.

— Когда рядом нет друзей и знакомых, приятного мало. Вот, к примеру, в прошлом году, когда папа снял дом в Норт-Парейд и туда приехали мои кузины, как же там было весело! Жаль, что вы так и не выбрались к нам, тетушка, а просидели все лето с этой ужасной тетей Дженнифер.

Диана сердечно расцеловалась с тетушкой и посветила ей в коридоре, пока та не дошла до своей спальни. Затем она вернулась к себе в комнату, закрыла дверь и устало зевнула.

А в этот самый момент его светлость герцог Андоверский входил в уже заполненную людьми гостиную для игры в карты в доме милорда Эйвона в Катарин-плейс, где его приветствовали громкими криками: «О, Бельмануар!» и: «Где же твоя дама, Дьявол?»

Он невозмутимо прошествовал до середины комнаты, где на него падал свет огромной люстры с подвесками, и какое-то время стоял под ней, а усыпанный бриллиантами орден на его груди так и горел и переливался разноцветными искрами, точно некое живое существо. Бриллианты в галстуке и на пальцах тоже сияли и переливались при каждом движении — казалось, его нечаянно осыпали пылью из радужных камней. Как обычно, он был одет во все черное, однако сложно отыскать в этой гостиной другой туалет, сравнимый по роскоши и изысканности с его отделанным соболями шелковым камзолом с украшением из темно-серебристых кружев и жилетом из искристой ткани. Серебряные кружевные оборки обрамляли его лицо, спадали пышными складками на тонкие пальцы и, словно бросая вызов господствовавшей в то время моде, которая приписывала связывать сзади волосы только черной лентой, он носил на голове длинные серебряные, так резко контрастировавшие с его ненапудренными черными волосами.

Он поднес к глазам лорнет и оглядел присутствующих с высокомерным и скучающим видом. Лорд Эйвон, откинувшись на спинку кресла за одним из игорных столов, пригрозил ему пальцем.

— Ах, Бельмануар, Бельмануар, мы ее видели и пришли к выводу, что она слишком для вас хороша!

— Честно говоря, мы тут подумали, что и нам причитается доля от милостей этой дамы, — прошепелявил из-за его спины чей-то голосок и его светлость, обернувшись, увидел изящного и женственного маленького виконта Фотерингема, который стоял возле хозяина дома, разодетый в шелк цвета семги и сиренево-розовый бархат, причем подбитые китовым усом полы его камзола так оттопыривались, что, казалось, вовсе не принадлежат этой персоне, а каблуки на башмаках были так высоки, что нормально ходить он не мог, а только семенил, смешно подпрыгивая на ходу.

Трейси отвесил низкий поклон.

— О, разумеется, вам достанется доля ее улыбок, если сия дама того пожелает, — эта его ремарка была встречена столь громким взрывом смеха, что кончики ушей виконта запылали и он поспешно ретировался на задний план.

Он был одним из тех франтов, кто пытался заигрывать с Дианой. Находился он тогда в компании с известным сплетником Уиллом Стейпли, который и пересказал затем историю его провала доброй полудюжине знакомых, те же в свою очередь пересказали ее другим. И все они изрядно потешались над нахальным виконтом, получившим такой отпор.

— Так это Селвин наболтал! — протянул сэр Грегори Маркхем, тасуя карты за столом лорда Эйвона.

Дейвенант окинул его возмущенным взором.

— Джордж? О Бельмануаре? Когда?

— О, да как-то у Уайтов… я уже точно не помню… Там еще был Джек Чолмондли… он, наверное, знает. И Хорри Уолпол. Говорили о Дьяволе и его мимолетных увлечениях, словом, разной ерунде.

Чолмондли поднял глаза.

— Кажется, упоминалось мое имя?

— О! Ты не помнишь, что тогда Джордж говорил о Бельмануаре, ну, у Уайтов, в тот вечер, когда Джилли держал это дурацкое пари с Фоллиотом?

— Когда Джилли… Ах да, вспомнил. Он прочел какое-то двустишие в размере гекзаметра, где обыгрывалось его имя: «Est bellum bellis vellum bellare pucllis»[12]. Он еще сказал, что это самый подходящий девиз для герцогского дома.

Тут снова раздался взрыв смеха. А затем голос Маркхема:

— Кто она, Трейси?

Его светлость обернулся.

— Это вы про кого? — лениво осведомился он.

Лорд Эйвон расхохотался.

— Ах, да будет вам, Бельмануар! Не притворяйтесь! Нет, правда, кто она?

— Слышите, Бельмануар? Кто та темноволосая красотка и где вы ее откопали? — воскликнул Том Уилдинг, выступив вперед с бокалом в одной руке и бутылкой портвейна в другой. — Мне так показалось, вас просто обворожила эта Синтия Эванс?

Секунду Трейси смотрел растерянно, затем его осенила догадка.

— Эванс? Ах, ну да! Та самая вдова, что проживает в Кенсингтоне, не так ли? Как же, помню, помню…

— Да нет, он уже все давно позабыл! — воскликнул лорд Эйвон и снова громко расхохотался, отчего герцог Нэш снова содрогнулся и даже зажмурил свои августейшие глазки. — Нет, вы меня просто убиваете, Дьявол! Бог ты мой, просто убиваете!

— Надеюсь, что нет. Благодарю, Уилдинг, — он принял протянутый Томом бокал и начал пить мелкими деликатными глотками.

— Однако ты не ответил, — напомнил ему Фортескью, сидевший за соседним столом. Натренированными движениями он метал карты. — А может, с рук долой из сердца вон?

— Определенно, — ответил его светлость. — Так оно обычно и бывает, Фрэнк, насколько тебе известно.

— Сдаюсь! — со смехом ответил Фортескью и потер рукоять шпаги, словно вспоминая о какой-то давно забытой обиде. — На этот раз ты меня зацепил, Трейси!

— Ну, не слишком изящно, Фрэнк. Такие выпады делаются острее. Как тогда, помнишь?

Виконт, бывший секундантом на той встрече, радостно защебетал:

— Точнейший и быстрейший из выпадов, какие только доводилось видеть, клянусь честью! Буквально через минуту все было кончено, Эйвон! Даю слово!

— Помню, я тогда совершенно вышел из себя, — заметил Фортескью своим низким немного сонным голосом. — Просто я имел глупость вмешаться… гм… в отношения Трейси с одной французской певичкой. Он более чем вежливо высказал свое неудовольствие по этому поводу, после чего мы дрались в Гайд-парке.

— Господи, ну, конечно! — воскликнул его партнер лорд Фолмаут. — Я же был у Дьявола секундантом! Однако с тех пор прошла целая вечность…

— Два года, — уточнил Фортескью. — Однако я, как видите, не забыл.

— Бог ты мой, а я почти запамятовал! Хотя то была одна из самых занимательных дуэлей, на которых мне доводилось присутствовать, причем вы были просто вне себя от ярости, а Дьявол холоден, точно огурец. Вы никогда не были выдающимся фехтовальщиком, Фрэнк, но в то утро дрались с таким отчаянием, которое бы непременно привело меня в смятение, не знай я, что Дьявол все равно пронзит вас насквозь. Однако вместо этого он просто нанес удар по рукоятке вашей шпаги, причем такой силы, что она расщепилась пополам, а вы расхохотались, да так громко! А после этого мы все отправились завтракать к вам, Фрэнк, и так веселились, точно мальчишки! Бог ты мой, вот это была схватка!..

— Да, забавное вышло сражение, — заметил Трейси, сидевший бок о бок с Фортескью. — Придержи карту, Фрэнк!

— Черт побери, Трейси, не успел ты заявиться и мне тут же перестало везти! — воскликнул он, но в голосе его не было раздражения. — До этого карта так и шла в руки.

— Ставлю свою гнедую кобылу против вашего нового серого жеребца, — прошепелявил виконт, подходя к столу с коробкой покерных костей.

— Ни за что не соглашайтесь! — воскликнул Уилдинг. — Не играйте с ним, Дьявол! Вы видели это его чудовище?

Четверо игроков оставили карты и приготовились сыграть партию в кости.

— Я верю в вашу удачу, Бельмануар. Соглашайтесь! — вмешался Ричард, страшно любивший стравливать игроков, однако весьма ревниво относившийся к собственным деньгам и имуществу.

— О, сыграйте же с ним! — эхом откликнулся Фолмаут.

— Не стоит, — сказал Фортескью.

— Ну, разумеется, я с ним сыграю, — невозмутимо произнес герцог. — Ставлю своего серого против вашей гнедой! Желаете кинуть первым?

Виконт с торжествующим видом побренчал костями в коробке. Выпали две тройки и один джокер.

Оперевшись рукой о плечо Фортескью, Трейси подался вперед и бросил кости на стол. Он набрал на пять очков больше виконта. Следующий ход выиграл Фотерингем, а последний — снова его светлость.

— Проклятье! — воскликнул виконт, впрочем, вполне весело. — Не желаете ли поставить своего серого против моего Террора?

— Гром и молния, Фотерингем! Вы ж его проиграете! — предостерегающе воскликнул Неттлфолд. — Не ставьте Террора!

— Ерунда! Играете, Бельмануар?

— Конечно, — ответил герцог и бросил кости.

— О, да вы сегодня в ударе. А что, если мы сыграем на вашу темноволосую красотку? — спросил Маркхем через комнату.

— А что вы готовы поставить? — осведомился Фортескью.

— Да что ему будет угодно!

Виконт бросил кости и проиграл, его светлость выиграл во второй раз.

— Похоже, мне сегодня везет, — заметил он. — Ставлю мою красавицу против всех ваших имений, Маркхем.

Сэр Грегори со смехом покачал головой.

— Нет-нет! Сохраните свою даму при себе!

— Именно так я и намереваюсь поступить, мой дорогой друг. Тем более, что она не в вашем вкусе. Я и сам начинал задумываться над тем, так ли она сладка, как кажется на вид, — вытащив табакерку, он угостил хозяина и всех присутствующих. Сочтя, что овчинка выделки не стоит, все успокоились и оставили эту тему.

В течение этого вечера его светлость выиграл три тысячи гиней — две в ломбер и одну в кости — проиграл своего пресловутого серого гунтера, а затем снова отыграл его у Уилдинга. Ушел он часа в три ночи вместе с Фортескью — оба с ясными головами, хотя его светлость пропустил изрядное количество бургундского, а уж пунша куда больше, чем может выпить обычный человек без печальных для самочувствия последствий.

Когда двери особняка лорда Эйвона за ними закрылись, Трейси обратился к другу.

— Пешком, Фрэнк?

— Поскольку нам по пути, да, — ответил Фортескью и взял герцога под руку. — Прямо по Брод-стрит, а потом через Серкус. Самый короткий путь.

Какое-то время они шагали молча. Поравнявшись с фонарщиком, Фортескью весело пожелал ему доброй ночи, на что тот ответил насквозь пропитым голосом. Герцог не произнес ни слова. С удивлением покосившись на его мрачное чернобровое лицо, Фрэнк заметил:

— Тебе же сегодня везло, Трейси.

— Умеренно. Я надеялся восполнить потери прошлой недели.

— Ты, вероятно, в долгах?

— Вроде того.

— И сколько, Трейси?

— Ах, мой дорогой, понятия не имею! И не желаю знать. И пожалуйста, не читай мне проповедей.

— Не буду. Я уже однажды высказался по этому поводу.

— Неоднократно.

— Да, много раз. Однако на тебя это не произвело впечатления.

— Ни малейшего.

— Осмелюсь заметить, Трейси, ты все же зря не послушался. Ведь не все в тебе зло, Трейси!

— Что за странный ход рассуждений привел тебя к такому выводу?

— Ха! — рассмеялся Фортескью. — Но ведь в каждом даже самом скверном человеке таится искра добра. Одна надежда на это и на твое доброе отношение ко мне.

— Интересно знать, когда это я был к тебе добр? Исключая, разумеется, те случаи, когда я был вынужден просить тебя оставить меня и мои дела в покое.

— Я не имею в виду эти случаи, — сухо заметил Фортескью. — И не расценивал в тот момент твои поступки в этом свете. Я имею в виду отдельные эпизоды…

— Смотри, не навлеки на себя проклятия столь необдуманными высказываниями, — спокойно произнес его светлость. — Впрочем, мы отклонились от темы. Что же конкретно такого хорошего я сделал и когда?

— Ты сам прекрасно знаешь. Когда ты вытащил меня из этой проклятой долговой ямы.

— Теперь вспомнил. Да, это было чертовски благородно с моей стороны. Сам до сих пор недоумеваю, зачем я только это сделал.

— Именно это и хотелось бы знать.

— Наверное, я испытываю к тебе некоторое подобие привязанности. И уж точно не сделал бы того же для любого другого человека.

— Даже для собственного брата? — резко спросил Фортескью.

К этому времени они пересекли Серкус и шли по Гей-стрит.

— А уж для него — в последнюю очередь, — последовал невозмутимый ответ. — Ты что, думаешь сейчас о трагическом положении, в котором оказался Эндрю? Занятно, не правда ли?

— Неужели тебе это кажется занятным?

— Конечно! И мне хотелось бы продлить удовольствие, но тут на выручку этому юному болвану поспешил мой почтенный родственник.

— Ты хочешь сказать, что отказался бы ему помочь?

— Боюсь, в конце концов все равно пришлось бы.

— Нет, все же у тебя что-то неладно с головой! — воскликнул Фортескью. — Иначе чем объяснить твое столь противоречивое поведение?

— Мы, Бельмануары, все немного сдвинутые, — мягко заметил Трейси. — Однако полагаю, что в моем случае это не что иное, как проявление концентрированного зла.

— Я не верю! Ведь ты доказал, что можешь вести себя совершенно иначе! Ты не пытался ободрать меня, как липку, хотя вполне мог. Как, к примеру, всех этих несчастных юнцов, с которыми садишься играть.

— Просто с тебя нечего взять, — возразил герцог.

— И ты не насмехаешься надо мной в этой столь свойственной тебе отвратительной манере. Почему?

— Да просто нет охоты, вот и все. Ты мне нравишься.

— Ни капли здравого смысла! Ну, а кто-то другой, кроме меня, тебе симпатичен?

— Знаешь, что-то в голову не приходит. И потом, нельзя сказать, чтоб я так уж обожал тебя. Мне претят манеры моих братьев. Я любил многих женщин и, без сомнения, буду любить еще…

— Нет, Трейси, — возразил Фортескью, — ты никогда в жизни не любил ни одной женщины. Возможно, это тебя и спасало. Я говорю не о плотской страсти, но о настоящей любви. Ради всего святого, Бельмануар, живи чище!

— Не стоит так убиваться, Фрэнк. Уверяю, я того не стою.

— А я склонен думать, что все же стоишь! И еще мне кажется, что если б тебя любили, когда ты был еще ребенком… Твоя мать…

— Ты когда-нибудь видел мою мать? — лениво осведомился его светлость.

— Нет, но…

— А сестру?

— Э-э, да…

— В ярости?

— Но, послушай…

— Потому, что если б видел, то узнал бы, какова была моя мать. Только еще раз в десять хуже Лавинии. О, мы были замечательной семейкой, особенно когда собирались все вместе!

— Понимаю.

— Господи! Да ты никак меня жалеешь? — с состраданием в голосе воскликнул Трейси.

— Жалею. А что, ты считаешь, у меня нет для этого оснований?

— Фрэнк, дорогой, уверяю, жалеть не стоит, пока я сам себя не пожалею. А до тех пор…

— Когда настанет этот момент, жалости во мне уже не останется.

— Умно, Фрэнки! Так ты считаешь, что я рано или поздно вступлю на путь исправления? Глубокое заблуждение! К счастью, сей прекрасный момент еще не настал и сильно сомневаюсь, что настанет вообще. Ну вот, мы, кажется, и пришли!..

Они стояли возле высокого особняка, где жил Фортескью. Он обернулся и обнял друга за плечи.

— Трейси, заклинаю! Оставь этот безумный образ жизни! Оставь этих женщин и вино и бесконечные азартные игры! Ибо однажды, поверь мне, ты оступишься и погибнешь!

Герцог резко отстранился.

— Не желаю, чтоб видели, как на улице ко мне пристает мужчина, — объяснил он. — Уверен, что грязных намерений у тебя нет. Однако подобные порывы следует подавлять.

— Неужели ты сам не слышишь, сколько дерзости и высокомерия в твоем тоне, Бельмануар? — с плохо скрываемой обидой спросил Фортескью.

— Естественно, слышу. Просто я еще не достиг совершенства в этом искусстве. Однако все равно, премного благодарен за добрый совет. Прости, но я не усматриваю в нем много пользы. Предпочитаю кривые дорожки.

— Да, очевидно, ты прав, — вздохнул Фортескью. — И раз не желаешь выбрать прямую, пусть даже узкую и тернистую, то остается одна надежда, что рано или поздно ты влюбишься по-настоящему. Глубоко и искренне, и тогда твоя избранница спасет тебя.

— Что ж, уведомлю тебя, как только подвернется такой случай, — пообещал его светлость. — А теперь доброй ночи!

— Доброй ночи! — Фрэнк коротким кивком ответил на его вычурный поклон. — Увидимся завтра, хотя… какое завтра, уже сегодня утром, в Бате?

— Для всякого дня достаточно зла его, — ответили ему с улыбкой. — Спи спокойно, мой друг! — и, насмешливо махнув рукой, его светлость перешел улицу и направился к своему дому, расположенному почти напротив.

— Ты бы тоже спал спокойно, если б совесть у тебя была чиста. И если б не старался изо всех сил пренебречь советами своего единственного на свете друга! — с горечью крикнул ему вслед Фрэнк. — Черт бы тебя побрал, Трейси, злодей ты эдакий! — с этими словами он поднялся по ступенькам и вставил ключ в замочную скважину. Услышал, как со стуком захлопнулась дверь дома напротив, и обернулся.

— Бедный, несчастный Дьявол! — пробормотал он. — О, бедный мой Дьявол!

Глава 8

Для Джона Карстерса зима эта прошла без особых приключений. Он продолжал разбойничать на дорогах, однако допустил при этом две досадные промашки, поведя себя не как грабитель, но, скорее, как джентльмен, все еще сидевший в нем. Первый раз он остановил роскошный на вид кабриолет, где, как оказалось, ехали две дамы со служанками и драгоценностями, второй раз в большой карете находился некий преклонных лет джентльмен, физически слабый, но обладавший незаурядным мужеством. В первом случае милорд устыдился и, пробормотав какие-то несвязные извинения, торопливо ретировался. Во втором пожилой джентльмен воспротивился, да столь решительно и одновременно галантно, что Джек сходу предложил ему сразиться на дуэли, протянув один из своих пистолетов. Джентльмен был настолько изумлен, что оружие выпало у него из рук и грянул выстрел, не имевший, однако, никаких трагических последствий, если не считать облачка пыли и гари на дороге. Тут Карстерс самым почтительным образом попросил у джентльмена извинения, проводил до кареты и ускакал прежде, чем почтенный мистер Данбар успел опомниться.

Итак, грабежи производились Карстерсом не совсем по правилам, ибо, как выяснилось, он никак не мог заставить себя пугать и обирать женщин и стариков. Оставались молодые люди и джентльмены среднего возраста, одному из которых Джек однажды предложил сразиться за обладание шкатулкой с драгоценностями. Вызов был тут же принят этим господином, наделенным, как оказалось, изрядным чувством юмора. А скорее, он просто ухватился за возможность спасти свое богатство. Его тут же начали теснить, но Карстерса так восхитил один особенно изящный его выпад, что он, сделав знак, что сдается, предложил разделить содержимое шкатулки, что и проделала эта парочка прямо на обочине, причем сей спортивный джентльмен сохранил самые ценные свои вещи, да и Джек в накладе не остался. Они распрощались самым дружеским образом и все, что Карстерс вынес из этого приключения, сводилось к небольшой практике в фехтовании да нескольким безделушкам.

Настал май, и он объезжал западную часть Сассекса, что за Мидхерстом, — не из-за соображений выгоды, а просто потому, что знал и любил эти края. Как-то раз в конце месяца он на исходе дня весело въехал в одну из небольших деревушек, что угнездилась среди холмов, и затрусил по уютной главной улице к Джодж-инн, возле которой натянул поводья и спешился. На его оклик из боковой двери выполз, прихрамывая, некий престарелый конюх, жевавший соломинку. Увидев приезжего с кобылой и почуяв их стремление приятно скоротать вечерок, старик, видимо, решил, что обе эти особи стоят его внимания, поскольку, шагнув вперед, заметил, что денек сегодня выдался славный.

Карстерс согласился с ним и высказал предположение, что и завтра, судя по закату, день тоже будет чудесный. На что конюх заметил, что лично у него слишком красные закаты не вызывают особого доверия, добавив мрачно, что главный обман кроется именно в них. Он и прежде видывал такие вот красные закаты и что же? Весь следующий день лил дождь… Надо ли отвести кобылу в стойло?

Карстерс покачал головой.

— Нет, благодарю. Я всего на минутку. Вот только ее, должно быть, мучает жажда, а, Дженни?

— Воды, сэр?

— Ей — да. А что касается меня, я с удовольствием пропустил бы кружечку домашнего эля. Стоять, Дженни! — он развернулся и зашагал к двери.

— Вы что же, собираетесь оставить ее прямо тут, сэр, одну? — удивился старик.

— А почему бы нет? Она у меня смирная.

— Ну, как хотите… Однако, сдается мне, оставлять лошадку, да еще такую норовистую вот так, одну, на дороге… Вы хоть бы к столбу ее привязали, хозяин.

Карстерс, опершись о перила крыльца, глянул на него сверху вниз.

— Не стоит. Ей не понравится такое обращение. Верно, девочка?

Дженни игриво вскинула голову, словно соглашаясь с хозяином, а конюх лишь почесал в затылке, поглядывая то на него, то на кобылу.

— Похоже, она каждое ваше слово понимает, сэр?

— Конечно, понимает! Разве я не говорил, что она умная маленькая девочка? Стоит мне позвать ее, как тут же поднимается на крыльцо и ни одному конюху в этом христианском мире ее не остановить!

— Нет, уж лучше не зовите, сэр! — отступил старик. — Наверное, она просто очень вас любит, сэр.

— И тебя полюбит, если ты принесешь ей воды, — заметил Джек.

— Ах, сэр, сию минуту, сэр! — и, бросив еще один преисполненный любопытства взгляд на эту столь изумительно спокойную кобылу, он заспешил во двор.

Когда Карстерс с кружкой эля в руке вышел на крыльцо, спустился и уселся на одну из скамеек, стоявших у стены, кобыла жадно пила воду из ведра, которое поставил перед ней старик.

— Славная у вас кобылка, сэр, — заметил он, придирчиво оглядывая Дженни со всех сторон.

Карстерс с довольным видом кивнул и осмотрел кобылу сквозь полуопущенные ресницы.

— И сам всякий раз так думаю, стоит только понаблюдать за ней, — признался он.

— И, должно быть, жутко шустрая, а, сэр? Вы не тренировали ее для скачек?

— Нет, она не для того предназначена. Но ходкая лошадка, ничего не скажешь.

— Да, сэр. И не кусается?

— Господи, нет, конечно!

— И не лягается?

— Меня — нет.

— Ох, да они сами знают, кого надобно лягать, а кого — ни Боже мой!

Джек опустошил кружку и поставил ее рядом с собой, на скамью. Затем поднялся.

— Ей и в голову не придет лягнуть друга, правда, Дженни?

Конюх наблюдал, как кобыла затрусила к хозяину, кокетливо встряхивая головой, а потом заплясала вокруг него в самой игривой манере. Лицо старика осветила медленная улыбка.

— Одна радость глядеть на такую лошадку, честно вам говорю, — и тут же получил гинею от Джека, которому никогда не надоедало слушать похвалы о своей любимице Дженни.

Карстерс вспрыгнул в седло, кивнул на прощание конюху и неспешно двинулся вдоль по улице, которая вскоре разветвлялась. Он свернул направо и ехал теперь между неровными рядами кустарника, сладко пахнущего майским цветом, мимо тихих полей, тянувшихся по обеим сторонам дороги и терявшихся где-то среди холмов, уже едва различимых в сгущающихся сумерках. Вечер стоял на удивление тихий и теплый, с запада потягивал слабый ветерок, а на темном небе уже сияла молодая луна. Ничто не нарушало тишины и покоя этого прекрасного вечера — только звонкий цокот копыт.

Примерно с час он ехал, не встретив ни души, затем увидел плетущегося по дороге работника — тот шел домой ужинать после долгого трудного дня, проведенного на полях. Джон приветливо пожелал ему доброй ночи и, обернувшись, какое-то время смотрел, как мужчина шагает по дороге, что-то напевая вполголоса.

После этого он не встречал уже никого. Легко и быстро проскакал он несколько миль навстречу быстро сгущавшейся тьме. Ехал и, слегка нахмурившись, думал о своем.

Как ни странно, но ему почему-то вспомнились нищие дни, проведенные во Франции. Обычно он решительно отгонял от себя эти мрачные воспоминания, но выдавались минуты, когда сделать это он был не в силах, сколько бы ни пытался.

Стиснув зубы, вспоминал он времена, когда он, сын графа, давал уроки фехтования в Париже, чтобы хоть как-то прокормиться. Неожиданно для себя он вдруг с горечью рассмеялся — от этого необычного звука кобыла, прядая ушами, нервно шарахнулась в сторону. Однако никто не заметил этой ее выходки, и она прибавила ходу, слегка потряхивая головой…

Карстерс вспоминал, как он, прежде элегантный и экстравагантный Джон, экономил на мелочах и копил какие-то гроши, не желая окончательно опускаться; как жил в одном из беднейших кварталов города, один, без друзей, без имени…

С изрядной долей цинизма представлял он времена, когда начал пить, много и систематически, однако все же успел остановиться на самом краю бездны, разверзшейся перед ним.

А потом это известие о смерти матери… Джон попытался отогнать от себя это воспоминание как можно быстрее. Даже теперь оно вызывало отвратительное ощущение полного и абсолютного отчаяния и беспомощности…

Мысли его переключились на Италию. Небольшие сбережения позволили предпринять путешествие во Флоренцию, а оттуда он постепенно продвигался на юг, совершенствуя на этом своем пути мастерство и технику фехтования.

Перемена обстановки, новые знакомства в значительной степени способствовали восстановлению душевного равновесия. В нем снова начал проглядывать рисковый беззаботный юноша; он даже начал понемногу играть на те скудные деньги, что у него имелись. И тут фортуна наконец повернулась к нему лицом — он удвоил, а затем утроил содержимое своего кошелька. Именно тогда и познакомился он с Джимом Солтером, которого нанял в слуги. Джим стал его первым другом с того времени, как он покинул Англию. Они вместе путешествовали по Европе. Джон зарабатывал игрой, Джим неусыпно следил за состоянием казны. Именно благодаря его заботам и вниманию Джон тогда не разорился, ибо удача сопутствовала ему далеко не всегда, и бывали дни, когда он проигрывал с удручающим постоянством. Но Джим ревниво охранял выигранные деньги, и в заначке у них всегда что-то оставалось.

Наконец тоска по Англии и англичанам стала совершенно непереносимой, и Джон решил вернуться. Однако вскоре он обнаружил, что обстановка на родине для него переменилась. Здесь ему явно давали понять, что он изгой. Жить в городе под вымышленным именем, как он собирался, оказалось невозможным, поскольку слишком много людей знали и помнили Джека Карстерса. И он понял, что должен вести или совершенно уединенную жизнь или же… Тут и пришла ему в голову мысль стать разбойником. Ибо отшельническое существование, насколько он понимал, абсолютно несовместимо с человеком его темперамента. Свободный же авантюрный дух «большой дороги» вполне импонировал ему. Приобретение кобылы — Дж. Третьей, как он шутливо окрестил ее — окончательно решило вопрос: отныне он играл роль донкихотствующего разбойника, совершающего рейды по столь милой его сердцу Южной Англии, и чувствовал себя при этом куда счастливее, нежели когда покидал ее, постепенно вновь обретя молодость и бодрость духа, которые, как оказалось, не удалось окончательно уничтожить даже пережитым им трудностям и лишениям.

Цок-цок, цок-цок… Этот звук вернул его на землю и он придержал кобылу, чтоб слышать лучше.

Да, он не ошибся, с дороги доносился цокот лошадиных копыт, а также поскрипывание по песку быстро крутящихся колес.

Луна уже взошла, однако, благодаря тому обстоятельству, что она, видимо, решила поиграть в прятки, то выходя из-за облаков, то снова скрываясь за ними, на дороге было темно. Тем не менее, Джек привычным и быстрым движением натянул на лицо маску и поглубже надвинул шляпу на лоб. Уши подсказывали, что повозка, что бы она собой ни представляла, движется навстречу, а потому он съехал к краю дороги и, вытащив пистолет из кобуры, стал ждать, не спуская глаз с поворота.

Все ближе и ближе становился цокот копыт, и вот, наконец, из-за угла вылетела первая лошадь. И Карстерс увидел, что это обычная пассажирская карета, и прицелился.

— Стой или стреляю! — ему пришлось повторить команду, чтобы его услышали, и выйти из тени кустарника.

Карета остановилась, и кучер, склонившись с козел, начал разглядывать человека, который приказал ему остановиться в столь безапелляционной манере.

— Чего надобно? Вы кто такой? В чем дело? — раздраженно воскликнул он, и тут взгляд его упал на длинный ствол пистолета.

— Бросай поводья!

— Черта с два! Чтоб тебе пусто было!

— Со мной шутки плохи, предупреждаю!

— Э-э, да я скорей в аду тебя увижу, чем брошу свои поводья!

В этот момент дверца кареты отворилась и из нее легко выпрыгнул на дорогу джентльмен. Крупный, длинноногий и длиннорукий, насколько мог различить в темноте Карстерс, а в каждом движении сквозила сила и ловкость.

Милорд снова поднял ствол пистолета.

— Стоять! — грозным голосом крикнул он.

Тут из-за облаков игриво выглянула луна, словно любопытствуя, что же происходит, и осветила маленькую группу. Лицо крупного мужчины оставалось в тени, пистолет же Джека — напротив. Именно в его дуло и смотрел сейчас джентльмен, засунув руку в карман плотного плаща и держа другой маленький пистолет.

— Мой дорогой и любезный друг, — произнес он густым баритоном и с сильным ирландским акцентом, — возможно, вам неведома одна весьма пикантная деталь. Дело в том, что пистолет, которым вы тычете мне в физиономию, не заряжен. Ни с места! Я держу вас на мушке!

Рука Джека опустилась, пистолет, который он в ней держал, со стуком упал на землю. Но реакция это была вызвана отнюдь не испугом, нет, но куда более потрясающим чувством. Ибо голос, исходивший из уст высокого джентльмена, принадлежал человеку, которого шесть лет тому назад Джон считал самым близким своим другом на свете, после Ричарда.

Мужчина немного передвинулся, и луна осветила его лицо, отчетливо обрисовав крупный нос, добродушную складку губ, а над ними — сонные серые глаза. Майлз… Майлз О’Хара! Теперь Джек уже не находил ничего забавного в сложившейся ситуации. Ему казался совершенно отвратительным и ужасным тот факт, что он встретился со своим другом в этом облике, мало того — раскрыться перед ним тоже казалось невозможным. Его охватило непреодолимое желание сорвать маску и пожать руку Майлзу. Однако усилием воли он подавил его и стал слушать, что говорил О’Хара.

— Буду вам весьма признателен, если вы окажете мне такую любезность — дадите слово чести, что не попытаетесь бежать. В противном случае, при любой попытке к бегству, я буду стрелять!

Джек с безнадежным видом только махнул рукой. Он чувствовал, что окончательно сбит с толку. Вообще, ситуация выглядела довольно смешно. Как же Майлз, наверное, будет хохотать потом, когда узнает… Тут он похолодел. Никакого «потом» просто не будет… Майлз никогда не узнает… Самого его сдадут властям, а Майлз так и не узнает, что помог Джеку Карстерсу отправиться на виселицу… А может, даже и не будет особенно возражать против этого, поскольку он, Джек, обесчестил свое имя. Как знать, что случится, даже если он пойдет сейчас на такой риск и сознается другу, кто он такой. Тогда Майлз, никогда не проявлявший никакого снисхождения к бесчестным поступкам, наверняка с отвращением от него отвернется. Карстерс чувствовал, что будет не в силах вынести его презрения…

— И не притворяйся, что ты глух и нем, я слышал, как ты орал! Даешь слово чести или я повяжу тебя, и немедля?

Карстерс весь подобрался и стиснул зубы в преддверии неизбежного. Побег немыслим — Майлз будет стрелять, он это чувствовал, и тогда его разоблачат, а друг его узнает, что он, Джек Карстерс, не кто иной, как заурядный разбойник с большой дороги. Что бы ни произошло, но этого допускать никак нельзя, чтоб не облить грязью его имя и имя Ричарда. И он покорно поднял руки вверх.

— Ладно, даю слово. Можете повязать меня, коли охота! — это был голос настоящего разбойника, грубый, хриплый и совершенно не похожий на его собственный.

Однако глаза О’Хары были устремлены на протянутые к нему изящные белые руки. Из-за присущей ему небрежности Джек забыл выпачкать их сажей. Пальцы тонкие, белые, с тщательным маникюром.

Майлз взял кисти Джека в свои огромные ладони и повернул их к лунному свету.

— Слишком уж белые у тебя ручки для твоего-то ремесла, — заметил он и ухватил Джека за запястья покрепче, когда тот сделал попытку вырваться. — Э-э, нет, ничего не выйдет! А ну-ка, идем со мной, дружище!

Джек отпрянул.

— Но моя кобыла! — запротестовал он, и О’Хара уловил в его тоне искреннюю озабоченность.

— О ней не беспокойся, — сказал он. — Эй, Джордж!

К нему подскочил кучер.

— Да, сэр?

— Видишь вон ту кобылу? Отгони ее домой. Сможешь?

— Да, сэр.

— Сомневаюсь… — пробормотал Джек.

И не только он усомнился, но и Дженни. Она напрочь отказывалась позволить этому чужаку оседлать себя. Ведь хозяин оставил ее ждать в определенном месте и она намеревалась стоять там, пока он сам не отдаст команду двигаться дальше. И напрасно пытался задобрить и подстегнуть ее кучер. Она лишь танцевала вокруг него, совершенно при этом преобразившись — уши плотно прижаты к голове, зубы оскалены — готовая лягнуть при первом удобном случае.

Джек наблюдал за бесплодными попытками Джорджа и на губах его возникло подобие улыбки.

— Дженни! — тихо окликнул он.

О’Хара, нахмурившись, резко обернулся к нему. Ведь Джек совершенно бессознательно заговорил собственным голосом, и этот голос показался Майлзу отдаленно знакомым.

Дженни выдернула уздечку из рук вспотевшего кучера и бросилась к пленнику.

— Вы не освободите мне хотя бы одну руку… сэр? — спросил он. — Может, я сумею ее укротить.

Майлз безмолвно отпустил его, и Джек ухватил кобылу под уздцы, бормоча нечто нечленораздельно ласковое тут же присмиревшей кобыле.

О’Хара наблюдал, как холеная породистая рука нежно потрепала гриву лошади, и снова нахмурился. Нет, на обычного разбойника этот человек явно не похож.

— А теперь садись на нее, слышишь? — бросил Джек кучеру и, ухватившись за поводья, придержал лошадь. Джордж повиновался. Похлопав кобылу по шее, задержанный обернулся к Майлзу. — Теперь она пойдет, сэр.

О’Хара кивнул.

— Славно ты ее выучил. Давай, полезай в карету!

Джек повиновался, через пару минут Майлз последовал за ним. Карета тронулась. Какое-то время в ней царило молчание. Карстерс старался держать себя в руках. Мысль о том, что путешествие скоро закончится и что после этого он уже больше никогда не увидит своего друга, казалась совершенно невыносимой. Его так и подмывало сжать эту крепкую руку в своей…

Майлз обернулся и стал вглядываться в темноте в лицо, прикрытое маской.

— Вы джентльмен? — спросил он без обиняков.

Но Джек был готов к этому вопросу.

— Я, сэр? Господи, ясное дело, нет, сэр!

— Я вам не верю! Не забывайте, я успел разглядеть ваши руки.

— Руки, сэр? — продолжал изображать непонимание Карстерс.

— Вы что ж, считаете, я настолько глуп, чтоб поверить в весь этот маскарад после того, как видел ваши белые руки?

— Что-то я никак не пойму вас, сэр…

— Ладно, будет придуриваться! Поймешь — не сегодня, так завтра!

— Завтра, сэр?

— Конечно. Так что уж лучше сказать мне все прямо сейчас. Я вовсе не такой простак, каким кажусь на вид, и умею отличить джентльмена, пусть даже он и огрызается на меня, как ты сейчас! — хихикнул он. — И еще у меня странное чувство, что я тебя знаю. Появилось, как только ты заговорил с кобылой. Не хотелось бы отправлять друга на виселицу.

Как хорошо был знаком Джеку этот мягкий убедительный голос. Руки его сжались в кулаки и он поспешил ответить:

— Не думаю, чтоб мы когда-то встречались, сэр.

— Может и так. Ладно, завтра посмотрим.

— Но почему завтра, сэр? — с тревогой спросил Карстерс.

— Да потому, что именно завтра тебе предоставится честь предстать передо мной, мой друг.

— Предстать… перед вами, сэр?

— А как же! Ведь я, с позволения сказать, мировой судья!

Тут настала долгая пауза, а затем, наконец, юмористический оборот, который приняла вся эта история, дошел до Джека, и плечи его затряслись в беззвучном смехе. Нет, это уже слишком! Его, графа Уинчема, будет официально допрашивать близкий друг, мистер Майлз О’Хара, мировой судья!..

— Чего это тебя так разобрало, а, друг? Что тут смешного? — спросил удивленный О’Хара.

— О, Господи!.. — только и простонал Джек со смехом и забился в угол кареты.

Глава 9

Утром леди О’Хара сочла, что ее большой, обычно несколько флегматичный муж как-то необычно молчалив за завтраком. Она не столь долго пробыла замужем, чтоб смириться с тем, что ее игнорируют — неважно, в какое время дня; однако в то же время она пробыла замужем достаточно долго, чтоб знать, что прежде, чем пойти на него в атаку, следует удовлетворить его разыгравшийся аппетит. А потому она, подав Майлзу кофе и яйца, с удовлетворенным и даже несколько материнским видом созерцала, как он поглощает холодное говяжье филе. Леди О’Хара была миловидной, по-птичьи хрупкой молоденькой дамочкой с большими глазами и шелковистыми каштановыми кудряшками, спадавшими из-под скромного, но, тем не менее, очень идущего ей чепчика. Росту без каблуков в ней было ровно пять футов, а потому ее крупный муж иногда называл ее Карлицей. Несмотря на ласковый и игривый тон, которым обычно произносилось это прозвище, восторга у леди О’Хара оно не вызывало.

Решив, что трапеза подошла к концу, она, уперев маленькие локотки в стол и опустив подбородок на сложенные ручки, устремила на мужа по-кошачьи пытливый взгляд круглых глаз.

— Майлз!

О’Хара откинулся в кресле, и при виде ее свежего хорошенького личика морщины у него разгладились и он улыбнулся.

— Да, звездочка моя?

В ответ ему укоризненно погрозили пальчиком, а пухлые красные губки сложились в очаровательную гримаску.

— Ну же, Майлз, сознавайся, сегодня утром ты вел себя совершенно отвратительно! Я дважды заговаривала с тобой, а ты даже не потрудился ответить… нет, погоди, дай мне закончить! А один раз рявкнул на меня, прямо как какой-то грубый медведь! Да, сэр, рявкнул!

— Ну, а разве теперь я груб с тобой, Молли? Жестоко так думать о своем муженьке, моя птичка! Нет, честно, ты просто расстраиваешь меня своими упреками, дорогая.

Леди О’Хара встала и робко приблизилась к нему.

— Это правда, Майлз?

Он обнял ее и усадил себе на колени.

— Ну, конечно, Молли!

— Так и быть, Майлз, прощаю. Однако скажи, с чего это ты был такой хмурый и озабоченный, а? — промурлыкала она и положила ему руку на плечо.

Он с улыбкой поднял на нее глаза.

— До чего же ты любопытна, киска моя!

Красные губки снова надулись.

— И не стоит дуть свои хорошенькие губки и делать вид, будто ты не хочешь поцеловать своего муженька, — добавил он и сопроводил слова действием.

— Ах, конечно, хочу! — воскликнула она и ответила на поцелуй со всей пылкостью. — Ну же, Майлз, ну, говори!

— Хочешь вытянуть из меня всю историю, а, маленькая шалунья?

— Естественно, хочу! — кивнула она.

Он приложил палец к ее губам и напустил на себя притворно строгий вид.

— А вы не будете перебивать меня, а, леди?

Ни на секунду не смутившись, она игриво укусила его за палец, потом оттолкнула и, сложив ручки на коленях, возвела взор к небесам.

Подмигнув жене, ирландец продолжил:

— Что ж, девочка, тебе, должно быть, известно, что вчера вечером я находился у Килроев по делу… это, кстати, напомнило мне, Молли, что мы сыграли пару партий в фаро, ну, перед уходом, и мне просто страшно не везло…

Смиренно-лукавая гримаска миледи тут же исчезла.

— Это правда, Майлз? Не сомневаюсь, ставки были чудовищно высоки, верно? Ну, говори же, сколько проиграл?

— Ах, дорогая, сущий пустяк, уверяю… Ладно, как бы там ни было, но по пути домой нас остановил один из тех разбойников…

Глаза миледи в ужасе округлились, маленькие ручки впились в лацканы камзола мужа.

— О, Майлз!..

Он еще крепче обнял ее за талию.

— Ты же видишь, дорогая, я жив и здоров! И потом, разве я не просил тебя не перебивать?

— Но, Майлз, это просто ужасно! Ведь тебя могли убить! И ты мне ничего не сказал! Как чудовищно подло с твоей стороны!

— Погоди, Молли. Ну как я мог сказать тебе, когда ты крепко спала? Может, помолчишь немного, а?

Она послушно кивнула, и на щеках ее снова появились ямочки от улыбки.

— Так вот, как я уже говорил, там, на дороге, стоял человек и целился в меня из пистолета. Но поверишь ли, дорогая, пистолет у него оказался пуст… Как, впрочем, и мой собственный, — тут он весь так и затрясся от смеха. — Господи, Молли, в том-то вся и штука! Я держал пистолет в руке, зная, что он не заряжен. И ломал голову, что же, черт побери… извини! случится дальше, когда вдруг мне пришла в голову мысль, что можно попробовать блефануть. И тут я заорал, что пистолет у него не заряжен, чем совершенно сбил его с толку! Ему и в голову не пришло спросить, откуда, черт побери, мне это известно! Он просто бросил его на дорогу. А туточки…

— Майлз, прошу, оставь свои дурацкие ирландские словечки!

— Никогда не говори так, дорогая. Ладно, после этого все было очень просто и милорд мне сдался. Протянул мне руки, чтобы связать… Тут-то я и удивился, Молли. Увидел, что слишком уж они у него белые и нежные для обычного разбойника. Ну, тут я и припер его, что называется, к стенке…

— Так это был джентльмен в гриме! Ах, Майлз, как романтично!

— Не будешь ли столь любезна придержать свой язык, звездочка моя, и не портить мой рассказ?

— Ах, прости, умоляю! Обещаю, что буду умницей!

— Так вот, тут он весь так и задрожал. Мало того, дорогая, я слышал, как он говорил со своей кобылой, и голос у него при этом был самый что ни на есть джентльменский. Ах, Молли, видела бы ты эту кобылу! Самая славная…

— Да Бог с ней, с кобылой, дорогой! Я вся так и горю нетерпением услышать дальше про этого джентльмена-разбойника!

— Хорошо, любовь моя. Так вот, кобыла была просто замечательная… И когда я услышал, как он с ней говорит, меня словно молнией пронзило. Мне показалось, что я знаю его… Ну, погоди же, Молли! — он зажал ладонью рот жене, в глазах его так и плясали огоньки. — Но только я никак не мог вспомнить, где же слышал этот голос, ведь он произнес всего одно слово, понимаешь… А когда я ухватил его за запястье, тут снова показалось, что человек знакомый. И все никак не мог вспомнить. А потом влез с ним в карету…

— Как легкомысленно с твоей стороны! Ведь он мог…

— Ну, погоди же! Так вот, влез я в карету и все пытался распознать, кто же он такой, но ничего не вышло. А когда сказал, что назавтра он должен предстать передо мной, тут этот разбойник вдруг так и покатился со смеху, а я ну никак в толк не мог взять, с чего это он. И ни одного слова, кроме как: «Да, сэр» и «Нет, сэр», вытянуть из него не удалось. Однако я все же чувствовал, что он джентльмен, а потому…

Тут она страстно приникла к нему.

— Майлз, дорогой! Ты его освободил, да?

— О чем ты, девочка? Как я мог? Я же мировой судья, разве не так? Просто я велел своим людям не надевать на него наручники.

— О, а я так надеялась, что ты его отпустишь!.. А если б точно знал, что он джентльмен, отпустил бы?

— Нет, звездочка моя. Я бы отправил его в кутузку, ждать слушаний.

— Тогда ты очень злой и жестокий человек.

— Но, дорогая…

— И еще я хочу слезть с твоего колена.

Он еще крепче прижал жену к себе.

— Посмотрим, что можно сделать для твоего протеже, Молли. И не забывай, ведь он хотел убить твоего единственного муженька! — сощурив глаза, он наблюдал за эффектом, который произвела эта последняя фраза.

Но миледи была не из тех, кто легко сдается.

— Незаряженным пистолетом? Да Бог с тобой, Майлз! А можно, я спрячусь где-нибудь за шторкой, пока ты будешь его допрашивать?

— Нет, нельзя.

— Но мне так хочется его видеть!

О’Хара лишь покачал головой с видом непоколебимой решимости, которая была столь хорошо известна его супруге. Сколь бы ни казался порой мягок и добродушен ее муж, наступали моменты, когда его нельзя было пронять ничем. А потому, туманно намекнув, что уж она-то сумеет оказаться ближе, чем он рассчитывал, миледи оставила уговоры и отправилась в детскую, взглянуть на юного мастера Дейвида.

Сидя в камере, Карстерс какое-то время ломал голову над тем, как же отсюда выбраться, но так ничего и не придумал. О, если бы только то был не Майзл!.. Вряд ли ему позволят оставить на лице маску, а она была единственным способом сохранить инкогнито. Оставалось лишь молиться, что волею милостивого провидения О’Хара или не узнает его, или же, по крайней мере, притворится, что не узнал. Решив, что ничего более он предпринять не в силах, Карстерс улегся на чрезвычайно жесткую койку и уснул крепким сном праведника.

Наутро после долгого, уснащенного самыми цветистыми выражениями спора по поводу маски с начальником тюрьмы, его с триумфом сопроводили к дому судьи.

Когда маленькая кавалькада подъехала к ступеням, ведущим к парадному входу, из двери весело выпорхнула миледи О’Хара с корзинкой и ножницами, напевая какой-то мотивчик. Но при виде разбойника мелодия тут же оборвалась, а красные губки протянули нечто вроде долгого и почти бездыханного: «О-о!..» Она так и застыла на верхней ступеньке, не сводя глаз с милорда. Два охранника, став по обеим сторонам, позволили ей пройти, а навстречу ей по лестнице взлетела и радостно закружилась борзая. Миледи, потеряв равновесие, пошатнулась, корзинка выпала из рук, ножка ступила мимо, и она покатилась вниз. Однако не успел никто и глазом моргнуть, как Карстерс ринулся к ней и подхватил в объятия. И осторожно поставил на землю.

— Надеюсь, вы не ушиблись, мадам? — спросил он и, подобрав корзинку, протянул ей.

Молли приняла ее с улыбкой.

— Благодарю вас, сэр, ни чуточки! Хотя, боюсь, могла бы получить серьезные увечья, не окажись вы столь проворны и не поспеши мне на помощь. Очень любезно с вашей стороны! — и она протянула ему маленькую ручку, а сама так и пожирала его глазами.

Секунду милорд колебался, затем, сорвав с головы шляпу, низко склонился над ручкой.

— Сущие пустяки, мадам, — пробормотал он своим собственным интеллигентным голосом. — Молю, выбросите все это из головы! — он выпрямился. Тут к нему подошел охранник и он снова надел шляпу.

Отступив, леди О’Хара смотрела, как они исчезают за дверью дома. Щечки ее раскраснелись, глаза блестели подозрительно ярко. Внезапно, решительно тряхнув своей хорошенькой головкой, она отбросила корзину, торопливо пересекла лужайку и вошла в дом со стороны крыла, через низкое французское окно.

Милорда провели в библиотеку, где уже ждал его О’Хара. Карстерс шагнул к нему — руки глубоко в карманах, шляпа на голове.

Начальник тюрьмы мрачно взирал на него, и на физиономии его отразилась мука, когда Карстерс с вызывающей небрежностью облокотился о столик с чудесной тонкой резьбой.

— Следуя вашему приказу, сэр, мы воздержались надевать на заключенного наручники, — заметил он тоном, в котором явно сквозило желание предупредить судью, откуда можно ждать неприятностей, и что винить в них, кроме него самого, просто некого.

Майлз кивнул.

— Правильно поступили, — мягко заметил он и уставился на фигуру в плаще и маске с еще большим подозрением.

— Сожалею, но вынужден доложить о весьма упрямом поведении со стороны заключенного, — безликим тоном продолжил тюремщик.

— Вот как? — удивился Майлз. — Что же произошло?

Джек подавил безумное желание расхохотаться и начал выслушивать жалобы тюремщика.

— Как вы заметили, сэр, на лице его маска. Перед тем, как отправиться сюда, я настаивал, чтоб он ее снял. Но он отказался, сэр. И поскольку распоряжений на этот счет от вас не поступало, сэр, я решил не настаивать.

— Ага!.. Ваше имя?

— Джон Смит, сэр, — грубым хриплым голосом ответствовал Карстерс.

О’Хара, скептически улыбаясь, что очень не понравилось Джеку, записал.

— Не будете ли столь любезны снять эту маску?

Наступила пауза.

— Но сэр, я думал, вы позволите мне оставить ее.

— Ошибаетесь. Этого я разрешить не могу.

— Но сэр…

— Это невозможно. Снять и немедленно!

— Сэр…

— Если не снимете сами, я попрошу этих людей помочь вам, — пригрозил Майзл.

— Могу ли я переговорить с вами наедине, сэр? — взмолился Джек.

О’Хара был заинтригован.

— Нет, не можете! Снять маску! — перегнувшись через стол, он не спускал глаз с Джека.

С тихим смешком, заставившим брови О’Хары дернуться, милорд небрежно пожал плечами и повиновался. На стол полетели шляпа и маска. И Майлз обнаружил, что смотрит в ярко-синие глаза, встретившие его взгляд вопросительно и дерзко. Он так и затаил дыхание, и тонкая линейка слоновой кости, которую он держал в руке, с треском разломилась пополам, и в тот же момент дверь за его спиной резко распахнулась и в библиотеку ворвалась леди О’Хара.

Оба охранника и муж уставились на нее, Джек же, узнавший даму, и все еще понятия не имеющий, кто же она такая, нагнулся и принялся оттирать свои сапоги носовым платком.

О’Хара поднялся, вид у него был грозный.

— Что… — начал он и тут же умолк, поскольку, едва удостоив его взгляда, миледи бросилась к арестованному с криком:

— Гарри! О, Гарри!

Джек сообразил, что обращаются к нему, и изящно расшаркался.

В следующую секунду она, подняв к нему личико, уже держала его за полы камзола.

— Гарри, скверный мальчишка! — воскликнула она и еле слышным шепотом добавила: — Меня зовут Молли.

В глазах милорда заплясали веселые огоньки, на губах появилась очаровательная улыбка.

С самым глупым видом О’Хара наблюдал, как Джек обнял его жену за талию и нежно приподнял пальцем белый подбородок. В следующий момент на губках миледи был запечатлен крепкий поцелуй и он услышал, как Джек Карстерс воскликнул:

— Черт возьми, Молли, вот так штука! А я тут морочу голову Майлзу, из кожи лезу вон, и на тебе! Впрочем, он меня едва знает!

Миледи, залившись краской, высвободилась из объятий.

— О, Майлз! Ты ведь знаешь Гарри, моего кузена Гарри?

Кое-как собравшись с мыслями, О’Хара торжественно поднялся из-за стола.

— Конечно знаю, дорогая, хотя сперва, признаться, несколько растерялся. Чуть дара речи не лишился, да… Ах, ты, безумный легкомысленный щенок, да как только ты посмел сыграть со мной такую шутку, дьявол тебя раздери! — с этими словами он положил руки Джеку на плечи. — Ради чего ты все это затеял, мальчик?

Джек судорожно соображал.

— Только не говори мне, Майлз, что забыл о нашем пари! Разве я не побожился, что захвачу тебя врасплох, чтоб… ну, рассчитаться с тобой за тот вечер у Джаспера? Ты еще тогда наверняка подглядел, что пистолет у меня не заряжен. И я проиграл! Но ничуть не жалею! И что такое ночь, проведенная в кутузке, по сравнению со счастьем видеть твою физиономию!..

О’Хара с радостным смехом потрепал его по плечу и обернулся к двум онемевшим от изумления охранникам. Начальник тюрьмы ответил на его взгляд холодным возмущенным взором и презрительно фыркнул.

— Друзья мои, — протянул Майлз, — должен извиниться за те хлопоты, что доставил вам мой молодой кузен. Как выяснилось, он обманул нас, но тут ничего не поделаешь, хотя меня так и подмывает упрятать его за решетку до следующих слушаний! — он сунул по гинее в каждую из с готовностью протянутых ладоней и ответил на надменный поклон старшего надзирателя приветливым кивком. Молча следил он за тем, как они выходят из комнаты, недоуменно качая головами и дивясь странностям людей благородного происхождения. Затем обернулся к Карстерсу.

Глава 10

Довольно долго в библиотеке царило молчание, все три актера, разыгравшие эту маленькую комедию, прислушивались к тяжелым шагам, удалявшимся по коридору. Карстерс все еще стоял, обняв Молли за талию, на лице его застыло настороженное выражение. Молли инстинктивно догадывалась, что за всем этим кроется некая тайна, недоступная даже ее пониманию, и опасливо косилась на бледное лицо незнакомца. Выражение, с которым эти синие глаза смотрели на мужа, заставило ее обернуться к нему. И она увидела, что тот смотрит на милорда так, точно перед ним призрак. Ей хотелось заговорить, разрядить напряжение, но слова застряли в горле и она могла лишь безмолвно наблюдать за denouement[13]. Наконец О’Хара пришел в движение. Медленно приблизился к ним, всматриваясь в Джона. Лицо его уже не было таким удивленным и, почувствовав, как судорожно ищет милорд выход, он вдруг улыбнулся и опустил руки на его прямые неподвижные плечи.

— Джек, шельмец ты эдакий, с какой такой стати ты вдруг кинулся обнимать и целовать мою жену прямо у меня на глазах?

Молли тут же опомнилась, отбросила руку «кузена Гарри» и с тихим вскриком отпрянула.

Милорд предупреждающе поднял руку, пытаясь остановить друга.

— Не забывай, Майлз, не забывай… кто я есть!..

Слова эти вырвались у него не без труда, однако голову он держал высоко и гордо.

— Да полно тебе, дружище! Неужто я не знаю, кто ты есть? Ох, Джек, Джек, как же я рад тебя видеть, прямо опомниться не могу! Прямо, можно сказать, глазам своим не верю… Когда ты появился в Англии и что, черт побери, означает этот костюм? — кивком головы он указал на столик, где лежала маска, а сам все продолжал трясти руку друга.

— В Англии я уже год, а что касается маски… — Карстерс пожал плечами и несколько расслабился.

Тут между ними протиснулась леди О’Хара.

— Но ради Бога! Я ничего не понимаю! — взмолилась она.

Карстерс склонился над ее рукой.

— Как мне благодарить вас за столь своевременное вмешательство, миледи? Следует поздравить Майлза со столь удачной женитьбой!

Она так и расцвела в очаровательной улыбке и присела в реверансе. Муж обнял ее за талию.

— Ах ты, моя сладенькая шалунья! Надо же, кузен Гарри! Будь на месте Джека любой другой, я бы рассердился на тебя, малышка, за эту скверную шутку!

Она похлопала мужа по руке и улыбнулась Джеку.

— Ну, разумеется, я бы никогда не решилась на такое, не будь уверена в том, что передо мной настоящий джентльмен… И потом, разве не он спас меня от верной гибели?.. — добавила она после паузы.

Майлз недоуменно переводил взгляд с жены на Джека.

— А в чем дело?

— Миледи преувеличивает, — улыбнулся Карстерс. — Просто я имел честь подхватить ее, когда она едва не свалилась со ступенек.

О’Хара с облегчением вздохнул.

— Ты не ушиблась, девочка?

— Слава Богу, нет! Но я просто обязана была сделать что-то, чтоб выразить свою благодарность. И не сомневалась, что тебе и в голову не придет разоблачить этот мой маленький обман… а потому я… Однако, — тут ее осенило, — ты, похоже, знаком с моим разбойником?

— Конечно знаком, Молли. Это не кто иной, как Джек Карстерс, о котором я так часто тебе рассказывал.

Она, округлив глаза, с изумлением смотрела на милорда.

— Но как он… Неужели вы и есть самый близкий и дорогой друг моего мужа, лорд Джон?

Джек покраснел и поклонился.

— Был некогда, миледи, — сдержанно ответил он.

— Некогда! — с укоризной воскликнула она. — О, да вы бы только слышали, как он говорил о вас! Однако теперь будет лучше потолковать вам с глазу на глаз. Догадываюсь, вам так много надо сказать друг другу, так что я, пожалуй, оставлю вас одних, — тут она снова мило улыбнулась им обоим и, послав воздушный поцелуй мужу, выпорхнула из комнаты.

Карстерс затворил за ней дверь и вернулся к Майлзу, который, откинувшись в кресле, пытался, как и подобает настоящему мужчине, скрыть свои чувства.

— Ладно, Джек, садись и давай послушаем твою историю.

Милорд скинул свой длинный плащ и выпустил из рукавов спрятанные в них манжеты. Затем достал из кармана элегантного алого сюртука для верховой езды табакерку, которую открыл небрежным жестом. Не сводя с О’Хары насмешливого взгляда синих глаз, кокетливо сунул в ноздрю понюшку табаку и прошелся по комнате, мелко семеня ногами.

Майлз рассмеялся.

— Что сие означает?

— Перед вами, дорогой друг, сэр Энтони Ферндейл Барт собственной персоной! — и он отвесил изысканный поклон.

— Да, похож. Однако же, сэр Энтони Ферндейл Барт, присядьте и объясните мне все.

Джек опустился на край стола и закинул ногу на ногу.

— Не думаю, Майлз, что могу рассказать что-либо, чего бы вы не знали. Вам ведь известно, что произошло у Дэра за картами ровно шесть лет тому назад?

— Как раз это мне и неизвестно! — отрезал О’Хара.

— Ты меня удивляешь. Я думал, все до сих пор только и судачат об этой истории.

— Да будет тебе, Джек! Уж со мной-то мог бы и не валять дурака. Не забывай, ведь я тебе друг.

— Разве? Думаю, если б ты знал всю правду, то не стремился бы называть меня другом.

— Не было момента в моей жизни, чтоб я не испытывал гордости, называя тебя другом! И тебе это прекрасно известно, шалопай ты эдакий! Да, я слышал дурацкую историю о картах, но неужели думаешь, что я в нее поверил?

— Слишком уж она очевидна, чтоб не верить.

— Возможно. Но полагаю, что знаю тебя достаточно долго, и хорошо, чтоб верить в разные небылицы, которые мне о тебе рассказывают. И даже если б я был таким болваном и поверил, неужели считаешь, что отвернулся бы от тебя? Хорош друг я бы был тогда!

Джек молчал, разглядывая носок своего правого сапога.

— Мне известно несколько больше, чем рассказывают об этой игре, и есть у меня на сей счет свои подозрения. В конце концов, это твое дело и раз ты так поступил, значит, были у тебя на то свои причины. Но Джек, почему, во имя всего святого, ты исчезаешь куда-то, дьявол тебя знает, куда, даже не попрощавшись?

Карстерс по-прежнему не отрывал взгляда от сапога. Затем, наконец, заговорил нехотя:

— На моем месте… Майлз… разве бы ты не поступил точно так же?

— Я… э…

— Сам знаешь, что да. И неужели считаешь, что я должен был навязываться тебе при таких обстоятельствах? Что бы ты тогда обо мне подумал, а?

О’Хара звучно хлопнул его по коленке.

— Я подумал бы, что дурак ты, и больше никто! Тогда я поехал бы с тобой и ни одна сила на свете меня бы не остановила!

Оторвавшись от сапога, Джек встретился с ним глазами.

— Знаю, — ответил он. — Именно так… я и думал… и все же не был уверен. Я даже не был уверен в том, что ты меня примешь. Прошлой ночью… прошлой ночью я страшно боялся…

Рука его плотней прилегла к колену.

— Глупый мальчишка! Ну и глупышка же!..

Постепенно история о том, что произошло с Карстерсом за эти шесть лет, предстала перед Майлзом, правда, в несколько модифицированном виде. Но Майлз слишком хорошо знал своего друга, чтоб не уметь читать между строк.

— А теперь, — сказал Джек, закончив свое повествование, — расскажи о себе. Когда ты успел жениться на этой очаровательной леди, которую я только что целовал?

— Ах ты, проказник! Я женился на Молли три года тому назад. Она милашка, правда? А там, наверху, есть еще один маленький человечек… твой крестник.

— Тебе повезло, дружище! Ты сказал, мой крестник?.. Неужели нельзя было выбрать в крестные более достойную персону? Я хочу его видеть!

— Скоро увидишь. А с Ричардом виделся?

— Год тому назад остановил его карету. Было темно, и я едва различил его лицо, но мне показалось, он постарел.

— Постарел! Плохо ты его знаешь! Да он настоящий старик! Что, впрочем, неудивительно, зная, что творится у него в доме. Слава Богу, Джек, что ты выкрутился из этой истории с ее светлостью!

Карстерс снова уставился на кончик сапога.

— С Лавинией? А в чем дело?

— Да ни в чем особенно, вот только характер у нее прескверный. Бедный Дик влачит совершенно собачью жизнь…

— Ты хочешь сказать, она не любит Дика?

— Этого я утверждать не могу. Иногда она, кажется, так и пылает к нему страстью, а иногда на нее накатывают приступы ярости. А уж как сорит деньгами! Совершенно ясно, что вышла она за него из-за денег. Ведь ничто остальное ее не волнует.

Джек сидел совершенно неподвижно.

— Разве что круглый дурак этого не понимает!

В задумчивых синих глазах зажглась смешливая искорка.

— Вероятно. К примеру, ты.

О’Хара ухмыльнулся.

— Да все я прекрасно знал! Эту дамочку интересуют только деньги, а их-то как раз и не хватает. Ведь Дик не тронул ни пенни из того, что принадлежит тебе.

— Гм… Вобертон мне говорил. Что ж, глупо с его стороны.

В ответ донеслось лишь невнятное ворчание.

Джек выглянул из окна и глаза его сузились.

— Итак, Лавиния никогда его не любила! Господи, ну и неразбериха! А Дик?

— Боюсь, он до сих пор ее любит.

— Бедный старина Дик! Черт бы побрал этих женщин! Так она мучает его? Знаю, он всегда был таким, всегда был готов сдаться.

— Не уверен. Однако, могу поклясться, если б не Джон, его жизнь превратилась бы в сплошное несчастье. Он скучает по тебе, Джек.

— Кто это Джон?

— А разве Вобертон тебе не сказал? Джон — это надежда семьи. Ему четыре с половиной, и этот маленький разбойник уже избалован сверх всякой меры.

— Сын Дика? Боже милостивый!

— Да, сын Дика и твой племянник, — тут Майлз умолк и заглянул другу в глаза. — Неужели нельзя раскрыть эту тайну, Джек? Неужели ты не хочешь вернуться? — он схватил Карстерса за руку, но тот выдернул ее, а синие глаза как-то сразу потускнели и похолодели.

— Не знаю никаких тайн, — сухо ответил он.

— Джек, старина, неужели ты напрочь лишил меня своего доверия?

Еле заметная нежная улыбка тронула губы Карстерса.

— Давай лучше поговорим о погоде или о моей кобыле, Майлз. О чем угодно, лишь бы не на эту болезненную тему.

Нетерпеливым жестом О’Хара отодвинул кресло и, подойдя к окну, стал спиной к милорду. Тот следил за ним настороженным взглядом.

— Раз не доверяешь мне, говорить больше не о чем! — воскликнул О’Хара. — Похоже, ты не слишком ценишь друзей.

Милорд не ответил ни слова. Лежавшая на столе рука сжалась в кулак. О’Хара развернулся и подошел к нему.

— Я не хотел обидеть тебя, Джек! Прости, это все мой вспыльчивый нрав!

Карстерс вышел из-за стола, выпрямился и взял друга за руку.

— На сей раз прощаю, как ты сам говоришь, Майлз! — рассмеялся он. — Я это знаю. И не то чтобы не доверяю тебе, но…

— Понимаю… Ладно, не стану больше задавать вопросов. Ответь мне на последний. Почему ты вышел на дорогу с незаряженным пистолетом?

Улыбка слетела с губ Карстерса.

— О, да просто легкомыслие! — ответил он и, вспомнив о Джиме, плотно сжал губы.

— И все же это выглядит несколько странно…

Джек сверлил его взглядом.

— Только не говори, Майлз, что твои были заряжены!

— Не были, черт побери! Ах, Джек, ей-Богу, это лучшая шутка, что довелось услышать за год! — тут оба они расхохотались. — И разумеется, я блефовал, Джек, сказав тогда, что твои не заряжены. А миледи твердо вознамерилась освободить тебя, с того самого момента, как я рассказал ей все, не далее, как сегодня утром. Мы оба были уверены, что никакой ты не разбойник, хотя глупо было с моей стороны не узнать тебя сразу. Однако теперь, когда я нашел тебя… Ты ведь останешься с нами, а, Джек?

— Нет слов, чтоб выразить тебе благодарность, Майлз, но я не останусь. Мне надо вернуться к Джиму.

— А кто, черт возьми, этот Джим?

— Мой слуга. И сейчас он просто с ума сходит от беспокойства, не понимая, куда я исчез. Нет, не уговаривай меня, я не останусь, Майлз. Сам должен понимать, это невозможно… Ведь Джека Карстерса больше не существует, остался лишь Энтони Ферндейл.

— Джек, милый, но разве я не могу…

— Нет, Майлз, тут ты бессилен. Хотя это так похоже на тебя — сразу предложить свою помощь и все такое… И я действительно очень благодарен тебе, но… О, черт! А где моя кобыла?

— Чума меня раздери, совершенно вылетело из головы! Этот мой шельмец, кучер, умудрился растянуть ей сухожилия. Страшно извиняюсь.

— Бедняжка Дженни! Готов, однако, поклясться, она изрядно растрясла его по дороге!

— Попробую откупить у тебя ее, Джек. Она настоящая красотка.

— Я не продаю ее. Хотя… хотел бы просить тебя немного подержать ее в случае…

Крепко сжав запястье друга, О’Хара заставил его замолчать.

— Идет! Ездить на ней все равно не буду, слишком тяжел для нее.

— Да и тот дьявол кучер, что взгромоздился на мою бедняжку, тоже был не из легких.

— Ну и дурак же я!

— Всегда это знал.

— Погоди, Джек! Раз уж решил не оставаться, то можешь взять одну из моих кляч, пока твоя Дженни не поправится. Ну, на недельку-то ты мне ее доверишь?

— Не знаю. Похоже, я должен… впрочем, молчу, молчу. Денек выдался слишком жаркий. Ей-Богу, Майлз! Я хотел бы… о, как я хотел бы, чтоб оба мы снова стали мальчишками и… Да. Когда можно будет увидеть твоего сына и наследника?

— Да хоть сейчас. Поищем Молли, которая, насколько я понимаю, просто умирает, до чего хочет тебя видеть! В конце концов, ты ведь сэр Тони Ферндейл Барт, верно?

Глава 11

Чуть позже в тот же день Карстерс покинул Турз-хаус на одной из лошадей, принадлежавшей его другу. С сожалением распрощался он с Майлзом и его супругой, пообещав, что непременно даст им знать о своем местонахождении и вскоре навестит их. О’Харе удалось выбить из Джека еще одно обещание: попав в затруднительное положение, он обязательно обратится к другу.

— Ибо я не позволю тебе больше столь легкомысленно исчезать из моей жизни, имей это в виду!

Джек с радостью согласился — снова заиметь друга было для него благословением Господним — и сообщил Майлзу название постоялого двора и деревни, где его можно было разыскать, поскольку О’Хара настоял, что доставит кобылу лично. Итак, Карстерс ускакал в Тренчем к Джиму, унося в памяти самое сердечное рукопожатие, которым обменялся с Майлзом. Джек ехал и улыбался, вспоминая, что сказал ему друг, когда он выразил нежелание дать ему требуемое обещание: «Ты упрямый молодой дьявол, или даешь слово без всяких там выкрутас, или же никогда не выйдешь из этого дома!»

В течение вот уже шести лет никто не требовал от него повиновения — приказывал только он. И оказалось, что иногда даже приятно, когда тебе отдают приказы, особенно если исходят они от Майлза.

Он свернул на лужайку и задумался: интересно, о чем размышляет сейчас Джим? В том, что он ждет его в «Грин-Мэн», сомнений не было, поскольку именно там приказал он ждать. Джека очень рассердила история с пистолетами, ибо осмотрев их, он убедился, что они действительно были не заряжены. А если б его остановил кто-то другой, а не О’Хара, стрелять в которого он, разумеется, никогда бы не смог? К чему тогда привела бы эта небрежность? Кроме того, его всегда раздражала в людях преступная неисполнительность. Так что Солтера ждет хорошая взбучка минут на двадцать.

Примерно час ехал Карстерс без всяких приключений и происшествий, а затем, свернув по заброшенной дороге — довольно узкой, по которой едва могла проехать телега, — вдруг увидел необычное зрелище. Посреди дороги стояла карета, а рядом с ней, целясь из двух громадных пистолетов в кучера, — злодейского вида мужчина, двое же других сцепились не на жизнь, а насмерть возле дверцы кареты.

Пришпорив лошадь, Джек привстал в стременах, чтоб лучше видеть. Затем глаза его сверкнули и он тихо присвистнул. Ибо причиной всей этой возни оказалась худенькая грациозная девушка лет девятнадцати-двадцати. Она бешено сопротивлялась усилиям злодеев втащить ее в другую карету, стоявшую чуть поодаль. Джек успел разглядеть, что она темная шатенка и очень хороша собой.

Вторая, пожилая дама, отчаянно царапалась и барахталась в руках одного из мужчин, бранясь и проклиная его на чем свет стоит. Затем Джек перевел взгляд с нее на неподвижную молчаливую фигуру, стоявшую на краю дороги в тени кустарника, — очевидно, то был организатор нападения. «Похоже, я должен вмешаться», — сказал себе Джек и радостно засмеялся, натягивая маску. Затем он спешился, достал из кобуры пистолет и бесшумно помчался под нависшими над дорогой ветвями к сцене, на которой разворачивалась сия драма. Мужчина, охранявший бесчинствовавшую у кареты парочку, заметил его и приготовился стрелять.

Но пуля Джека попала ему прямо в плечо и он беззвучно осел на землю — выпавший из рук пистолет разрядился, не причинив никому вреда.

Испустив невнятное проклятие, наблюдатель, стоявший у обочины, развернулся к сверкнувшей в лучах солнца шпаге милорда.

Карстерс едва не ахнул, увидев столь хорошо знакомое ему бледное лицо герцога Андоверского.

— Черт вас принес! — спокойно произнес Трейси и отпрянул, выхватывая свой пистолет.

— Определенно, — приятным голосом согласился Джек. — Защищайтесь, М. le Duc! [14]

Трейси оскалил зубы. Глаза его были полузакрыты. Резко бросил через плечо:

— С девушки глаз не спускать! А я займусь этим юным выскочкой.

И с этими словами скрестил шпагу.

Глаза Джека радостно горели азартом схватки, но движения были осторожны. Он знал Трейси, как очень опытного фехтовальщика, и решил не спешить.

Преследователи девушки крепко держали свою жертву за руки, но все их внимание было целиком сосредоточено на дуэли. Сама же девушка наблюдала за ходом сражения, затаив дыхание, слегка приоткрыв розовые губки, а в глазах ее светились испуг, возмущение и одновременно восторг. Что же до старой леди, то та, явно воспряв духом, визгливым голосом подбадривала Карстерса.

Шпаги со свистом скрещивались; время от времени герцог делал яростный выпад, но каждый его удар искусно парировали. Трейси был абсолютно спокоен, лишь губы его кривились в злобном оскале. Он не имел ни малейшего понятия о том, с кем сражается, он знал лишь одно: его противник опознал его, а потому следует как можно быстрее заставить его замолчать, и навеки. И он бился с мрачной и неотступной решимостью. Карстерс же, напротив, вовсе не имел намерения убивать его светлость. Правда в те, прежние, дни он всегда его недолюбливал, однако был слишком добр по природе своей, чтоб жаждать серьезного кровопролития. Он был наслышан о разных выходках Трейси, а потому не слишком удивился, узнав, кем оказался тот молчаливый стоявший у обочины мужчина. Ему не слишком хотелось вмешиваться в дела Бельмануара, но с другой стороны, не мог же он допустить, чтоб обижали женщину. И он дрался с целью разоружить его светлость, припереть, что называется, к стенке и вынудить бежать с поля боя. Один раз ему удалось сделать блестящий выпад и зацепить герцога. По руке его побежала тонкая струйка крови. Но Бельмануар и вида не подал, лишь слегка дрогнули тяжелые веки, и он продолжал биться с еще большей осторожностью.

Вот он удачно провел комбинацию выпадов из третьей позиции, и рука у Джека слегка дрогнула, а на рукаве расплылось алое пятно. Сам он по большей части оборонялся, ожидая, когда герцог устанет. Вскоре дыхание его светлости стало неровным и учащенным, на лбу выступили бисеринки пота, но ни насмешливая улыбка, ни боевой задор не покинули его — он вполне владел собой и, хотя лицо его было искажено гневом, а в голове все так и мутилось от ярости, это ничуть не отразилось на умении владеть шпагой.

Тогда Карстерс решил переменить тактику и начал применять все приемы и ухищрения, которым выучился за границей. Казалось, сам он сотворен из стали — столь неутомимыми и напористыми были его движения. Время от времени он проворно отскакивал в сторону, избегая особенно коварного выпада, и постепенно начал теснить герцога. Дышал он ровно и изредка издавал короткий радостный смешок. Кровь из раны на руке капала на землю, однако, как казалось Трейси, это ничуть не влияло на его противника. Сам же Джек знал, что быстро теряет силы и что пора положить схватке конец.

Внезапно он сделал ложный выпад и поскользнулся. Трейси увидел свой шанс и устремился в атаку, размахивая шпагой.

В следующую секунду шпагу выбили у него из рук, и он оказался на земле, невредимый, но совершенно беспомощный, глядя снизу вверх на лицо в маске и свою укороченную шпагу. Как это получилось, он и сам не понимал, но в том, что его противник оказался настоящим мастером фехтования, ничуть не сомневался.

Милорд усмехнулся и замотал раненую руку платком.

— Понимаю, месье, это довольно необычный и запрещенный в дуэлях прием. Однако полагаю, что милорд со мной согласится: обстоятельства тоже… несколько необычные, а шансы… почти равные, — с этими словами он обернулся к мужчинам, один из них отпустил руку девушки и пустился было бежать по дороге. — Э-э, нет!.. — протянул милорд, качая головой. — Еще один шаг, и я пришпилю твоего хозяина к земле!

— Стой где стоял, — спокойно заметил герцог.

— Bien[15]! Теперь бросайте оружие, сюда, к моим ногам, и… отпустите, наконец, мадемуазель!

Они и не думали повиноваться, тогда милорд, пожав плечами, приставил кончик шпаги к горлу Трейси.

— Eh bien!

Они все еще колебались, бросая неуверенные взгляды на своего хозяина.

— Делайте, что говорят, — приказал герцог.

Тогда, с ненавистью глядя на Джека, оба они побросали свои пистолеты, Девушка подбежала к тетушке, та начала утешать и успокаивать ее.

Джек подавил зевок.

— Не собираюсь торчать тут всю ночь. Я не ребенок и не дурак. Depechez[16]!

Бельмануар заметил, что кучер держит свой мушкет наготове, собираясь стрелять, и понял, что игра проиграна. Повернул голову к двум все еще колеблющимся задирам, которые явно ждали от него распоряжений.

— Бросайте все! — приказал он.

Еще два пистолета и два кинжала полетели на дорогу.

— Тысяча благодарностей! — поклонился милорд, быстро оглядев мужчин. — Месье герцог, умоляю, оставайтесь на месте. Теперь ты, с длинным носом… да, именно ты, monam[17]… ступай, подбери пистолет, который обронил наш усопший друг.

Мужчина направился к мертвому телу, подобрал пистолет и бросил его в общую кучу.

Милорд нетерпеливо покачал головой.

— Mais non[18]. Разве я не говорил, что не такой уж дурак? Тот, неразряженный пистолет, будьте любезны! Положите его вон там, doucemen[19]. Очень хорошо…

Он перевел взгляд на карету. Кучер, притронувшись к шляпе, выкрикнул:

— Я готов, сэр!

— Чудесно. Будь так любезен, держи этих джентльменов на мушке. Но без моего приказа не стреляй. А теперь, месье герцог, могу ли я заручиться вашим обещанием, что вы быстро уберетесь туда, откуда пришли, оставив эту леди целой и невредимой? В том случае, разумеется, если я позволю вам подняться?

Трейси нетерпеливо дернул головой.

— У меня нет выбора.

— Это не ответ, месье. Могу ли я получить честное слово?

— Да, черт бы вас побрал!

— Это само собой разумеется, — вежливо согласился Джек. — Прошу вас, встаньте!

Уперев шпагу острием в землю, он наблюдал, как Трейси поднимается на ноги.

Какое-то время герцог стоял молча, не сводя глаз с Карстерса, лицо его приняло какое-то странное выражение.

— Мне кажется, я вас знаю, — тихо, почти ласково произнес он.

Тут французский акцент Джека стал еще отчетливей.

— Возможно. Я же имел несчастье узнать вас с первого взгляда.

Трейси, проигнорировав эту оскорбительную ремарку, продолжил нежным шелковым голосом:

— Одно могу обещать определенно: при первой же следующей встрече узнаю вас наверняка.

Не успели эти слова слететь с его уст, как Джек заметил в руке герцога пистолет, и молниеносно отскочил в сторону — как раз вовремя, чтобы избежать пули, которая непременно бы попала ему в голову. Тем не менее, она зацепила его в левое плечо.

— Не стрелять! — резко бросил он кучеру и поклонился его светлости. — Я ведь уже предупреждал, месье, не вынуждайте меня задерживать вас и далее, умоляю.

Зеленые глаза герцога злобно сверкнули, затем над ними снова опустились тяжелые веки и он ответил на поклон с преувеличенной почтительностью.

— Au revoir[20], месье, — улыбнулся он и наклонился, чтобы взять свою шпагу.

— А вот это, месье… совершенно не обязательно… — сказал Джек. — Брать шпагу… я имею в виду. Я хотел бы… сохранить ее в качестве сувенира… Да.

— Как угодно, месье, — небрежно бросил Трейси и направился к своей карете. Двое его помощников следовали за ним по пятам.

Милорд стоял, тяжело опираясь на шпагу и наблюдая за тем, как они уходят; и пока карета не скрылась из виду, старался не поддаваться слабости и дурноте, охватившим его. Тут он пошатнулся и наверняка упал бы, если бы его не подхватили две прохладные нежные руки.

Дрожащий, осипший от волнения голос произнес:

— Вы ранены? Ах, Боже мой, сэр, вы ранены!

Подавив огромным усилием воли намерение хлопнуться в обморок, Джек поднес руку девушки к губам.

— Ничего страшного, мадемуазель… Счастлив был помочь… — удалось выдавить ему. — Думаю теперь… вы можете… спокойно следовать дальше…

Диана обхватила его за плечи и бросила встревоженный взгляд на лакея, который поспешил навстречу им.

— Быстрее! — скомандовала она. — Сэр, вы теряете сознание! Вы должны позволить моему слуге усадить вас в карету!

Джек выдавил улыбку.

— Ничего… страшного, уверяю… вас. И пожалуйста не… Я… — тут он благополучно потерял сознание, упав прямо в объятия крепыша Томаса.

— Несите его в карету, Томас! — приказала девушка. — И осторожней с рукой и, о, да, плечо тоже! Тетушка, у нас найдется что-нибудь, чем можно перевязать раны?

Мисс Бетти поспешила к ним.

— Детка моя дорогая, какое чудо! Мы спасены! Что за храбрый, благородный джентльмен! Осторожней, Томас! Да, клади его сюда, на сиденье!

Милорда бережно опустили на подушки, и мисс Бетти захлопотала над ним, точно встревоженная наседка. Затем Диана велела Томасу позаботиться о лошади милорда, которая, насколько они могли видеть, преспокойно пощипывала травку чуть поодаль, у дороги, а также подобрать шпагу его светлости герцога Андоверского, со столь ловко укороченным лезвием. Потом она села в карету и стала помогать мисс Бетти обрабатывать раны.

Первая, что на руке, оказалась не серьезной, но вторая там, куда попала пуля, выглядела просто ужасно. Пока она занималась ими, мисс Бетти ослабила узел на галстуке и сняла маску с лица милорда.

— Да какой же он красавчик, этот юноша! Бедный отважный джентльмен! Какое счастье, что он подоспел вовремя. Ах, если б только кровотечение прекратилось!.. — она продолжала в том же духе, одновременно разыскивая свои нюхательные соли.

Диана подняла от раны глаза и посмотрела на лицо незнакомца — такое бледное на фоне подушек. От ее внимания не укрылись ни твердый, красиво очерченный рот, ни аристократический нос и четко вычерченные брови. Она содрогнулась. Она до сих пор трепетала при воспоминании о дуэли и была преисполнена благодарности к своему спасителю, а созерцание чувственного красивого лица лишь еще больше способствовало восхищению. Поднеся флакончик с солями к носу, она напряженно всматривалась, в надежде уловить признаки жизни. Но их не было, и ей пришлось удовольствоваться лишь тем, что подсунуть подушки под раненое плечо и постараться уберегать, насколько это возможно, своего спасителя от тряски, вызванной неровностями дороги.

Мисс Бетти тоже хлопотала и делала все, что могла, лишь бы остановить кровотечение. Когда, наконец, они удобно устроили милорда, она опустилась на сиденье напротив и решительно встряхнула головой.

— Больше мы ничего сделать не можем, дорогая, хотя… Да, конечно, протрем ему лоб лавандовой водой. Боже милостивый, ну и удача! Должна признаться, сроду бы не подумала, что этот мистер Эверард способен на такое! Можно подумать, мы живем в каменном веке! Негодяй!

Диана пожала плечами.

— Я знала, что человек он ужасный, но чтоб настолько!.. И как, интересно, он мог узнать, что мы покидаем Бат, и почему перехватил нас так близко к дому? О, я уже никогда не буду чувствовать себя в безопасности!

— Чепуха, дорогая! Полный вздор! Ты же видела, как он удрал. Судя по всему, он все же сделал выводы, понял, какую ошибку совершил, попытавшись силой похитить женщину. Так что нам не о чем больше беспокоиться.

Заверив в этом девушку, она удовлетворенно кивнула и откинулась на подушки, наблюдая за хлопотами племянницы с немного насмешливым и понимающим видом.

Глава 12

Милорд испустил слабый стон и вернулся к жизни. Устало приоткрыл глаза, повернул голову. Немного удивился… Он находился в комнате, которой прежде никогда не видел, а у окна, занятая рукоделием, сидела маленькая старушка, лицо которой показалось отдаленно знакомым.

— Кто… вы? — спросил он и был раздражен тем, что голос его звучит так слабо, еле слышно.

Старушка вскочила и подошла к нему.

— Слава Богу! — воскликнула она. — Да благослови вас Господь, мальчик мой! Лихорадка, кажется, прошла… — она опустила руку ему на лоб и, улыбаясь, взглянула в удивленные синие глаза. — Холоден, что твой огурчик, мой дорогой! Какое счастье!..

Уже давным-давно Джека никто не называл ни мальчиком, ни дорогим. Он ответил слабой улыбкой.

— Я… ничего… не понимаю, — сонно пробормотал он.

— Ну и не морочьте себе голову. Спите.

Секунду он раздумывал над этим предложением. Оно казалось достаточно разумным, к тому же он чувствовал, что очень устал. И Джек со вздохом закрыл глаза.

Когда на следующий день он проснулся снова, стояло утро, и в окно врывались яркие лучи солнца, тут же заставившие его зажмуриться.

Кто-то бросился к нему, и он узнал ту самую пожилую даму, которая называла его «дорогим» и уговаривала поспать.

Он улыбнулся и высвободил из-под одеяла страшно исхудавшую руку.

— Однако все же кто вы? — несколько ворчливо осведомился он.

Мисс Бетти нежно похлопала его по руке.

— Все еще мучаете этим вопросом свою бедную голову? Я мисс Бетти, тетушка Ди… Хотя уверена, вы и понятия не имеете, кто такая Ди.

Тут к милорду начала возвращаться память.

— Так вы та дама в карете!.. Трейси… да, я помню…

— Не знаю никакого Трейси, но я действительно та дама в карете.

— А та, другая…

— Диана Болей, моя племянница, душенька. Скоро вам станет лучше, и вы ее увидите.

— Но… но где я, мадам?

— Ах, только не волнуйтесь так, мальчик мой дорогой!

— Мне уже тридцать, — запротестовал Джек.

— Никогда бы не подумала. Однако для меня вы все равно мальчик, — парировала мисс Бетти, и Джек рассмеялся. — Вы в доме мистера Болей, отца Ди и моего брата. Здесь и останетесь до полной поправки.

Джек приподнялся на локте, морщась от боли, которую вызвало это движение.

— Боже мой, мадам! И как долго я здесь? — спросил он.

Она нежно, но твердо заставила его откинуться на подушки.

— Лежите смирно! Самое милое дело, иначе вы только бередите рану. Завтра вот уже неделя, как вы у нас. Господи Боже, ну что так терзает моего мальчика?

Лицо Джека исказилось, на нем отразился ужас.

— Неделя, мадам?! Быть того не может!

— Но это такая же правда, как то, что я здесь, перед вами. Должна сказать, вы нас изрядно перепугали. Едва не умерли и все бормотали о каких-то Диках и Джимах!

Милорд настороженно вскинул глаза.

— О!.. Так я говорил?

— Говорил? Что ж, можно сказать и так, хотя, скорее, это походило на некую странную смесь всяких иностранных словечек и жаргона. Теперь же лежите спокойно и ждите, пока не придет доктор.

Какое-то время Карстерс лежал молча. Подумал о Джиме и губы его тронула улыбка. Лучшего наказания для него я не мог бы придумать, решил он, и тут же нахмурился. Бедный парень! Наверняка с ума сходит от беспокойства.

— Мисс… э-э… Бетти?

— Да? Как, вы еще не спите?

— Сплю, мадам? Ну, разумеется, нет! — с достоинством ответил он. — Я должен написать письмо.

— Нет уж, позвольте!

— Но я должен! Это страшно важно, мадам!

Она решительно покачала головой.

— Никаких писем пока мистер Джеймсон не позволит! — голос ее звучал твердо.

Джек беспокойно заметался по кровати, прикусил губу.

— Тогда я встану! — пригрозил он.

Через секунду она оказалась возле его кровати.

— Нет-нет! Ложитесь и будьте умницей!

— Не лягу и не буду умницей!

— Тогда я не позволю вам прикасаться к перу неделю!

Голос Джека обрел властные нотки, он грозно уставился на мисс Бетти.

— Мадам, я настаиваю, чтоб мне разрешили написать это письмо!

— А я, сэр, настаиваю, чтоб вы легли!

Он прикусил губу.

— Горе вам, если вы немедленно не принесете мне перо и бумагу, мисс Бетти!

— Но дорогой мальчик, подумайте хорошенько, вы же не сможете писать из-за руки!

— Смогу! — упрямо ответил Джек и откинулся на подушки с закрытыми глазами и тонкой страдальческой складкой, залегшей между бровей.

— Я же вам говорила! — с укоризной и не без торжества в голосе заметила мисс Бетти и стала поправлять покрывало.

Тут синие глаза открылись и с мольбой уставились на нее.

— Мадам, это правда очень важно…

Она была не в силах выдержать этот взгляд.

— Так и быть, — сдалась она. — Но вам я писать не позволю, это определенно… Можете мне продиктовать, а я напишу.

Лицо Джека прояснилось, он поднес ее руку к губам.

— Мисс Бетти, вы ангел! — воскликнул он.

— Ладно, сейчас приду! — и она поспешно направилась за пером и чернилами.

Вернувшись, она нашла Джека в задумчивости, нервно теребящим край простыни.

— Я готова! — объявила мисс Бетти.

— Благодарю, мадам. Вы очень добры…

— Чепуха!

Он тихо рассмеялся.

— Я хотел бы, чтоб вы написали моему слуге и попросили бы привезти мои вещи на ближайший постоялый двор…

— И не подумаю! Напишу, чтоб привез сюда.

— Но, мисс Бетти, я не вправе вторгаться…

— Вы уже вторглись! Вот уж действительно…

— Чувствую, что доставлю вам еще немало хлопот… — вздохнул Джек и увидел, как лицо ее осветила улыбка.

— Мальчишка! Так вы будете диктовать или нет?

— Слушаюсь, мадам. Нет, я передумал… Я напишу письмо другу. Итак, будьте любезны: «Дорогой Майлз… Верный своему обещанию… пишу тебе… на тот случай… если ты станешь вдруг беспокоиться… по поводу моего исчезновения… Чтоб ты знал… что нахожусь я…» простите, мадам, а где все-таки я нахожусь?

— Хортон-Мейнор, Литтлдин, — ответила она, продолжая строчить.

— Благодарю… «Имел несчастье поранить плечо в…»

— И руку, — тут же напомнила она.

— «И руку в стычке… И одна очень… добрая дама…»

— Нет, я отказываюсь писать эту ерунду! Одна из дам, которых я спас…

— Господи Боже, мадам, ну неужели вы собираетесь писать и это? — воскликнул Джек.

Она улыбнулась.

— Ладно, не буду. Напишу так: «Моя племянница пишет за меня это письмо…»

— Вижу, мадам, вы сегодня явно не в духе. Только и знаете, что дразнить меня! — укорил ее милорд. — Гм, далее… «когда отведешь Дженни в Тренчем… передай, пожалуйста, Джиму… чтоб он привез мой багаж… сюда и немедленно… Записали, мисс Бетти?

— Да.

— «Прошу передай… привет леди Молли… и прими мои извинения… и благодарность»… — он сделал паузу. — А теперь подпишите, пожалуйста, письмо инициалами «Дж. К» и адресуйте его сэру Майлзу О’Хара, Турз-хаус, Малтби.

— Сэр Майлз О’Хара? Так это и есть ваш друг, мистер… Мистер… не знаю вашего имени.

— Кар… — начал Джек и тут же прикусил язык. — Карр, — продолжил он невозмутимо. — Джон Карр. А вы знакомы с О’Хара, мисс Бетти?

— Я? Нет! А он приедет повидаться с вами, как вы думаете?

— Если вы позволите, мадам.

— Господи, ну конечно! Скажу Томасу, пусть едет и немедленно.

— Мисс Бетти, вы потрясающе добры. Клянусь, что никогда не смогу отблагодарить в достаточной…

— Господь с вами, мальчик!.. Однако, как вы себя чувствуете? Содрогаюсь при одной только мысли о том, что было бы с Ди, не поспей вы вовремя! Это мы никогда не сможем отблагодарить вас!..

Джек смутился и так и залился краской, совсем по-мальчишески.

— Вы преувеличиваете…

— Тс-с! Ложитесь-ка лучше спать и ни о чем не беспокойтесь, пока я не вернусь… И обещайте, что не будете вставать.

Он так и затрясся от смеха.

— Клянусь! Даже если вы никогда не вернетесь, буду лежать тихо, как мышка, и чахнуть, — но этих его слов она уже не слышала, поскольку с довольным смешком вышла из комнаты.

О’Хара явился только к концу дня и после короткой беседы с Дианой и ее отцом был препровожден в комнату милорда, где мисс Бетти встретила его приветливой улыбкой и глубоким реверансом.

— Вы не будете волновать мистера Карра? Обещайте, что… — но тут ее прервал голос милорда, слабый, но довольный.

— Входи, Майлз, и не слушай мисс Бетти. Она настоящий тиран и не дает мне мой парик!

О’Хара расхохотался и подошел к постели. Взял исхудавшую руку милорда в свою и с тревогой, хмурясь, заглянул ему в глаза.

— Вот сорвиголова! Неужто не мог найти лучшего занятия, чем ввязываться в драку и сводить своего слугу с ума от беспокойства?

— Так ты нашел Джима?

Обернувшись, О’Хара увидел, что мисс Бетти деликатно вышла из комнаты. Осторожно присел на край кровати.

— Угу. Как только получил письмо, тут же взял кобылу и… Ну и напугал же ты меня, Джек! Твоя лошадка его узнала, и я тут же сообразил, что это и есть Джим.

— Готов поклясться, ты не в восторге от Джима! — заметил милорд. — Он наверняка показался тебе туповатым.

— Сказать по правде, я подумал, что парень малость тронутый, и решил, что ошибся адресом. Однако потом все же удалось втолковать ему, что я говорю правду, и он взял кобылу и привезет тебе вещи вечером. Кстати, Джон, я рассказал ему о нашей встрече и о том, что пистолеты оказались не заряжены. И он признался, что то его вина, и ты бы видел, какая у него при этом была физиономия! Смотрел, точно побитая собака!

— Да уж, наверное. Послушай, Майлз, история вышла чертовски забавная.

— А что все же случилось?

— Как раз это я и собирался рассказать. Расставшись с тобой, ехал я себе тихонько примерно с час, как вдруг вижу: карету мисс Болей остановили три каких-то мерзавца. Они пытались втащить ее в другую карету, принадлежавшую джентльмену, который и руководил их действиями. Ну и, разумеется, я спешился и пошел посмотреть, что тут можно сделать.

— Короче, сунул нос не в свое дело. Один против четырех! И у тебя хватило духу атаковать их? Нет, ты настоящий безумец!

— Ну, конечно, будь ты на моем месте, то ускакал бы в другом направлении… или стал бы помогать негодяям? — таков был язвительный ответ Джека.

О’Хара хмыкнул.

— Ладно, продолжай, Джек. Я ж не говорил, что не хотел бы оказаться с тобой.

— О, это было бы замечательно! Думаю, мисс Болей уже поведала тебе всю историю. Но вот одного она сказать никак не могла, просто потому, что не знала… Не знала, что джентльмена, с которым я схватился, звали Бельмануар!

— Гром и молния! Герцог!

— Да, Трейси.

— Черт возьми! А он тебя узнал?

— Не уверен. Я был, разумеется, в маске, но он вроде бы сказал, что узнал. Как раз перед тем, как выстрелить.

— Вот грязный мерзавец!

— Гм… да. Что наводит на мысль, что он все же не узнал. Будь оно все неладно, Майлз, даже Трейси никогда бы так не поступил!

— Ты уверен? Тогда спроси меня. Этот Трейси способен на любую подлость.

— Но, дорогой мой, по подлости это превосходит все мыслимое и немыслимое! Как мог он хладнокровно выстрелить в человека, с которым охотился, фехтовал и… и… Да нет, ни один человек на свете не способен на такое!

О’Хара скривил скептическую гримасу.

— Раз ты сам не способен, это вовсе не значит, что жалкий негодяй, подобный Бельмануару, не решился бы.

— Никогда бы не поверил. Мы всегда были в дружеских отношениях, и если бы не Роберт… Нет, ни за что не поверю! И не говори ничего этим людям, О’Хара, ведь они не знают Дьявола. Из того, что лепетала тут мисс Бетти, я сделал вывод, что он представился им как Эверард. Он познакомился с этой девушкой, Дианой, в Бате, ну, ты сам знаешь, все его штучки. А она его отвергла, вот он и решился на похищение.

— Ну и подлая же натура, Бог ты мой!

— Да, что касается женщин, это да… А во всех других отношениях… он не так уж и плох, Майлз.

— Не знаю. Не очень-то хочется копаться во всей этой грязи, Джек.

— Ах, будет тебе. Все мы не святые, — тут Карстерс резко сменил тему. — Как Дженни?

— Малость похудела, видать, скучает по тебе. Оставил ее с твоим Джимом. Он, должно быть, скоро появится. Не станет терять времени даром.

— Я тоже не хотел бы. Бедняжка, он наверняка сходил с ума от беспокойства, гадая, куда же подевался его хозяин.

— Да уж. Весь прямо так и побелел, когда я сказал ему, что ты ранен. В лице ни кровинки, как у тебя.

Карстерс забеспокоился.

— А что у меня? Будь другом, Майлз, дай-ка мне вон то зеркало!

О’Хара рассмеялся и протянул милорду зеркальце, а затем наблюдал, как тот придирчиво и с некоторым недоумением изучает в нем свое отражение.

— Интересная бледность, друг мой, интересная бледность… Тем не менее, я рад, что Джим уже на пути сюда, — он встретился глазами с Майлзом, и губы его дрогнули. — Как думаешь, я человек тщеславный, а Майлз?

— Хватит тебе кривляться, Джон. Или сейчас в тебе говорит сэр Энтони Ферндейл?

— Нет. Думаю, это все же я. Видишь ли, когда человеку не на кого надеяться, кроме как на самого себя, уж он старается выжать из себя, что может! Просто тщеславие заговорило. Ладно, убери зеркало, будь любезен, смотреть на эту физиономию противно!

— К вашим услугам, милорд! — сказал О’Хара, кладя зеркальце на стол. — Кстати, как прикажете теперь вас называть?

— Джон Карр. Чуть не проболтался, но вовремя спохватился. Однако слышу, моя наставница возвращается. И Майлз…

— Да?

— Приезжай еще!

— Да скоро один мой вид тебе надоест, мальчик. Буду навещать тебя каждый день! Надоем до чертиков!..

— Спасибо. И надоесть мне не так-то просто… — тут он прикусил язык и отвернулся к стене, заметив, что мисс Бетти входит в комнату.

— Боюсь, вам придется оставить моего пациента в покое, сэр Майлз, — заявила она. — Он уже достаточно перевозбудился и должен спать, — она с тревогой взглянула на отвернувшегося к стене Джека.

— Устал, бедняжка.

Джек обернулся и улыбнулся ей.

— Нет, мисс Бетти, ничуть. Но знаю, вы мне все равно не поверите.

— Но, мальчик мой дорогой, известно ли вам, что под глазами у вас темные круги?

— Снова о моем лице! — вздохнул он и покосился на О’Хару. Тот поднялся.

— Вы правы, мисс Болей, мне пора. Могу ли я заехать еще, завтра?

— Конечно, — улыбнулась она. — Будем просто счастливы видеть вас.

О’Хара склонился над постелью.

— Тогда au revoir, Джек. Миледи, сладкая моя киска, шлет привет «кузену Гарри»!

— Вот оно что… Как это мило с ее стороны, Майлз! А ты передай от меня и поцелуй ее…

— Ага! — с угрожающим спокойствием в голосе воскликнул О’Хара. — И в какое же место должен я ее поцеловать?

— В ручку, от моего имени! — закончил Карстерс, весь так и трясясь от смеха. — Ну, прощай, мой друг, и спасибо!

— Мне за это воздастся! — оборвал его Майлз, поклонился мисс Бетти и вышел из комнаты.

Маленькая старушка деловито захлопотала у постели, поправляя подушки.

— Ну-с, теперь ваша душенька довольна?

— Чрезвычайно, мадам, и позвольте, поблагодарить вас за это. А мне скоро разрешат вставать?

— Гм!.. — с сомнением буркнула она и вышла, оставив Карстерса наедине со своими размышлениями.

Как и предполагала мисс Бетти, он немного подремал, но крепко уснуть мешало ноющее плечо. Он полулежал на подушках в не слишком удобной позе, с закрытыми глазами и залегшей между бровей страдальческой складкой.

Скрип открываемой двери заставил его встрепенуться и открыть глаза: повернув голову, он увидел Джима Солтера, стоявшего посреди комнаты. С тревогою всматривался он в лицо хозяина.

Милорд ответил ему суровым взглядом, и Джим приготовился к взбучке. Эта готовность, так явно отразившаяся на его лице, заставила сердце милорда растаять, и он улыбнулся.

— Я жутко рад видеть тебя, Джим, — сказал он.

— Вы… Этого просто быть не может, сэр! Ведь я… оставил ваши пистолеты незаряженными.

— Знаю… Весьма беспечно с твоей стороны, однако на твоем месте я, возможно, поступил бы так же.

Джим приблизился к кровати.

— Так вы прощаете меня, сэр?

— Ну конечно! Я в любом случае не стал бы стрелять в своего лучшего друга.

— Нет, сэр. Но от этого вам не легче.

— Да уж. И тогда я здорово рассердился… О, черт бы тебя побрал, Джим, ну не гляди на меня так! Я ведь еще не умер!

— Если… если б вы умерли, сэр, я оказался бы виноват…

— Вздор! Ведь у меня была шпага, разве не так? И ради Бога, не надо больше об этом. Вещи привез?

— Да, сэр. Этого больше не повторится, сэр.

— Конечно, нет. Как Дженни?

— Отлично, сэр. Так вы и дальше будете доверять мне свои пистолеты, сэр?

Карстерс застонал.

— Ну сколько можно? Это была случайность и я все давно позабыл. Вот тебе моя рука! — с этим словами он взял Джима за руку, и инцидент был исчерпан.

— А ты избавился от того чудовищного жилета, который пытался заставить меня надеть?

— Подарил его хозяину гостиницы, сэр.

— Следовало бы сжечь. Но возможно, он ему понравился?

— Очень понравился, сэр. Может, поспите теперь маленько?

— Если бы у тебя жгло плечо, как огнем, ты не стал бы задавать такие идиотские вопросы, — проворчал Джек.

— Простите, сэр. Что я могу для вас сделать?

— Сменить повязку, если хочешь. Эта такая неудобная, так и жжет.

Солтер без долгих слов принялся за дело и был так заботлив и осторожен, так старался не разбередить страшную рану, а на лице его отражались такое сочувствие и тревога, что Карстерс подавлял желание выругаться всякий раз, когда слуга задевал какое-нибудь особенно чувствительное место, и в конце вознаградил его улыбкой и удовлетворенным вздохом.

— Вот так гораздо лучше, — пробормотал он. — Ловкие у тебя руки, Джими.

Слуга так и покраснел от удовольствия, однако не ответил ни слова. Подошел к окну и задернул шторы.

Глава 13

После приезда Джима милорд быстро пошел на поправку. С каждым днем ему становилось все лучше, к вящему удовольствию доктора, не устававшего твердить мистеру Болей и мисс Бетти, что именно благодаря его искусному лечению пациент поправляется. Его идея лечения целиком сводилась к кровопусканию — процессу, которому мисс Бетти, после бесконечных споров и дискуссий с врачом, положила все же конец.

Сама она считала, что мистеру Карру стало лучше благодаря ее уходу и его собственному крепкому телосложению — и, по всей вероятности, была недалека от истины. Как бы там ни было, но не прошло и двух недель со дня первого визита О’Хара, как милорд уже стоял у зеркала, обозревая в нем свое отражение и придирчиво склоняя голову то на один бок, то на другой. В глазах его светилось беспокойство. Солтер тоже следил за ним с беспокойством, зная, что наступает критический момент. Его хозяин был для него своего рода загадкой: похоже, что важные в этой жизни вещи его ничуть не волновали, зато из-за каких-то галстуков или другой подобной ерунды он способен был буквально извести и себя и его, Джима.

Полюбовавшись на свое отражение несколько секунд, Карстерс нахмурился и обернулся через плечо.

— Я передумал, Джим. Надену, пожалуй, синее.

Солтер испустил вздох отчаяния.

— Но то, что на вас, очень идет вам, сэр, — выдавил он.

Джек упрямо помотал головой и сел.

— У меня выработалась неприязнь… нет, не неприязнь, самая настоящая ненависть к красно-коричневому. Надену синее.

— Ну вот, сэр, опять переодеваться! Да вы так устанете и не хватит силенок и с лестницы сойти. Помните, что говорил доктор.

Милорд с жаром отмел напоминание о докторе и его мудром совете.

— Ах, сэр, но…

— Доктор человек, конечно, полезный, Джим, однако смыслит в нарядах еще меньше тебя. Ему не понять душевных терзаний человека, вынужденного первый раз появиться в красно-коричневом…

— Но…

— Синий камзол с золотой отделкой.

— Сэр…

— Это приказ! Я настаиваю! Или синее, или ничего!

— Слушаюсь, сэр! — и Джим решительным шагом направился к гардеробу.

Когда наконец его светлость был одет и остался доволен своим нарядом, стоял уже жаркий июньский полдень, и мисс Бетти постучала в дверь, желая узнать, спустится мистер Карр или нет.

Карстерс поправил повязку и, взяв шляпу, немного нетвердой походкой направился к двери.

— Вам помочь, сэр?

Мисс Бетти присела в низком реверансе.

— Ах, мистер Карр!

Джон низко поклонился.

— Приветствую вас, мадам, — сказал он. — Я как раз собирался спуститься. Спасибо, Джим, — и он крепко оперся на руку слуги.

Мисс Бетти обошла вокруг него, громко выражая свое восхищение.

— Боже мой! Как же вы элегантны! Нет, я протестую, мне просто неловко!..

— Пустяки, мисс Бетти! Отчего это неловко?

— Оказывается, вы старше, чем я предполагала, — застенчиво ответила она.

— Помните, мадам, я ведь не пытался вас обмануть. Я человек пожилой и…

— Тридцать, надо же! — усмехнулась она и продолжала: — Идемте, дитя мое, и осторожней, там ступенька!

Внизу, у подножья лестницы стоял мистер Болей, мужчина среднего роста, тонкогубый, с серыми глазами. Он шагнул навстречу и протянул руку.

— Счастлив видеть, что вам лучше, сэр. Надеюсь, плечо уже не так беспокоит?

Милорд вежливо отодвинул Джима в сторону и пожал протянутую руку.

— Благодарю, сэр, почти не беспокоит. Однако мисс Бетти, истинный, как мне показалось, тиран по призванию, настояла, чтоб я носил эту несносную повязку.

Мистер Болей слабо улыбнулся.

— О да, она всех нас держит в ежовых рукавицах, не так ли, Бетти? Не желаете ли немного прогуляться по саду? Там, на лужайке, есть кресла, и там моя дочь…

Он махнул рукой в сторону двери, и Карстерс, обернувшись, тут же заметил Диану.

Девушка стояла на фоне темной зелени в янтарного цвета шелковом платье, отделанном старинным кружевом на рукавах и лифе. Волосы темные, словно ночь, над высоким белым лбом вьются мелкие кудряшки. Один локон, выбившийся из прически, спадал на плечо, остальные были подобраны под маленькую кружевную шляпку-кибитку, которая держалась на голове с помощью широкой ленты, завязанной под подбородком.

Джек все смотрел и смотрел, Диана же в свою очередь разглядывала его широко расставленными карими глазами, в которых читалась почти детская невинность. Затем веки ее дрогнули, загнутые вверх ресницы затенили бездонную глубину этого взора, а по щекам разлился румянец смущения.

Опомнившись, милорд раскланялся с изысканной учтивостью — так, как некогда учил его отец.

— Любовь моя, прошу, познакомиться, это мистер Карр…

Диана присела в реверансе.

— А это, мистер Карр, моя дочь Диана…

— Счастлив познакомиться с вами, мисс Болей, — сказал Джон и поднес ее руку к губам.

Тонкие нежные пальчики слегка дрогнули в его руке, розовые губки раздвинулись в скромнейшей и восхитительнейшей из улыбок, которые он когда-либо видел.

— На самом деле, сэр, мы уже знакомы. Я не из тех, кто забывает своих спасителей.

— Счастлив, что имел честь оказать вам услугу, мадемуазель. Поверьте, это действительно огромная честь — сразиться ради вас, — глаза его были устремлены на очаровательную ямочку, играющую у ее губ.

— Очень мило с вашей стороны, сэр. Однако, боюсь, мы доставили вам массу неудобств и… — она указала на повязку.

— Сущие пустяки, мадемуазель. Напротив, это я вам премного обязан.

Тут мисс Бетти не выдержала.

— Ну, довольно! От роду не слышала столь дурацкого обмена любезностями! Вы выглядите немного усталым, мистер Карр. Идите в сад, там можно отдохнуть.

Солтер шагнул к хозяину, но Диана остановила его, подняв пальчик.

— Не желает ли мистер Карр принять от меня руку помощи? — спросила она.

Джек покраснел.

— О нет, мисс Болей, я не имею…

— Ах ты, Боже мой, какие нежности! — воскликнула мисс Бетти. — Ну, довольно этих сюсюканий. Бери его под руку, Ди!

Мистер Болей к этому времени уже ушел. Его мир заключался в стенах библиотеки, и он никогда не покидал ее надолго. Вот и сейчас, улучив момент, когда сестра на него не смотрела, он тихонько удалился; обернувшись, мисс Бетти успела лишь заметить, как за ним затворилась дверь.

— Твой папа снова удрал! — объявила она племяннице. — Что за скучный человек, Бог ты мой!

Она последовала за молодыми людьми к лужайке и помогла Карстерсу усесться в шезлонг под огромным вязом. Под раненое плечо тут же подсунули подушку, под спину — вторую.

— Вы уверены, что вам вполне удобно? — заботливо склонившись над ним, спросила мисс Бетти.

Джек рассмеялся.

— Вполне. Благодарю, мадам. Однако, где же сядете вы?

— Я — вон в то кресло, а Ди — на подушку. Вот тут… у моих ног.

— Вижу, вами здесь правит железная рука, мадемуазель, — заметил Джек Диане и снова отметил дрожанье ямочки у губ.

— Да уж, сэр. И это весьма прискорбно.

Мисс Бетти хмыкнула и развернула пакет с мотками шелковых ниток, потом бросила его на колени племяннице.

— Будь умницей, помоги их рассортировать, птичка моя, — сказала она и достала вышивание.

— Позвольте мне помочь! — вызвался Джек.

Диана встала и положила свою подушку возле его кресла. Затем опустилась на колени и вывалила разноцветные мотки.

— О, это будет просто чудесно! Только внимательно отделяйте цвета. Вот, видите, это розовый, а это цвета семги, здесь палевая роза, тут бледно-розовый и красный… ах, места больше нет, придется положить красный вот в этот пакетик.

— Определенно, — согласился Карстерс.

— А другие цвета не будем сортировать, пока не покончим с розовым.

Она кивнула и склонилась над мотками шелка.

— А мистер Майлз сегодня собирался быть, мистер Карр?

— О да, мисс Бетти. Только теперь вспомнил, он действительно собирался заехать. Позвольте сделать вам замечание, мисс Болей. Ну зачем вы положили сюда этот моток? Он ведь тоном темней.

— Вовсе нет! Где еще один, с чем можно сравнить?

Карстерс вытянул длинную нитку и приложил к мотку. Две головы склонились над ним. Диана вздохнула.

— Вы правы, теперь вижу разницу. Но она едва заметна!

Мисс Бетти наклонилась к мотку.

— Господи, ну и глаза у вас! Сама я не замечаю ну абсолютно никакой разницы, — глаза ее окинули ряд мотков, разложенных на коленях милорда, обтянутых белым шелком.

— Мистер Карр, — сказала вдруг Диана, — позвольте спросить вас кое о чем… Ну, об одной вещи, которая меня удивила…

— О чем же это, мисс Болей?

— А вот о чем. Почему вы назвали мистера Эверарда месье le Duc?

Настала короткая пауза. Милорд заглянул в карие глаза с золотистой искоркой и нахмурился.

— Вот как? Разве я действительно назвал его именно так?

— Да, я совершенно точно помню. Вы, наверное, просто оговорились?

— Да, просто оговорился… Именно, мадемуазель. А вам не показалось, что в нем есть нечто… э-э… герцогское?

— Я вообще не желаю о нем думать! Я его ненавижу!

— Мне уже почти жаль этого мистера Эверарда! — заметил Джек.

Ямочка исчезла.

— Довольно невежливо с вашей стороны, сэр! — укорила она его.

— Вы знакомы с мистером Эверардом?

— Определенно видел его раньше, мадам.

Диана, закинув голову, вопросительно заглянула ему в глаза.

— Наверное вы не захотите ответить на этот вопрос, — медленно начала она. — Скажите, Эверард — его настоящее имя?

Милорд нервно вертел кольцо на пальце. Он не считал себя вправе раскрывать инкогнито Бельмануара, а если б даже и раскрыл, то вполне может оказаться, что тогда мистер Болей начнет его поиски. В этом случае и его, Джека, инкогнито тоже будет раскрыто. Он поднял на нее глаза.

— Простите, мадемуазель, но к чему этот допрос?

Диана кивнула.

— Так и знала, что вы откажетесь отвечать. Но я обнаружила нечто, что приведет вас в замешательство, — с этими словами она вскочила на ноги. — Пойду принесу, — и она грациозно заспешила к дому, а милорд провожал ее глазами.

— Теперь позвольте и мне задать вопрос, — услышал он голос мисс Бетти.

Он предупреждающе вскинул руку.

— Мадам, прошу учитывать мое слабое состояние! А что если я не вынесу напряжения? Вы об этом подумали?

— Подумала! Скажите, разве это нормально для джентльмена — разъезжать по дороге в маске?

Тут он рассмеялся.

— Нет, конечно, нет, мадам! Но ведь у джентльменов с большой дороги тоже бывают разные причуды!

Иголка, которую она держала в руке, так и застыла в воздухе.

— Что вы хотите этим сказать?

— Да только то, что я самый обыкновенный разбойник, мисс Бетти.

Секунду она молча смотрела на него, затем снова склонилась над вышиванием.

— А вы похожи…

Джек окинул удивленным взглядом свою стройную элегантную фигуру.

— Вот как, мадам? А я-то льстил себя надеждой, что не похож.

— Я просто пошутила. Не думаете же вы, что я поверила в этот маскарад, а?

— Боялся, что поверите, — вздохнул он. — Увы, что правда, то правда…

— О, вон оно как… А еще друг Майлза О’Хары, мирового судьи, и мистера Эверарда…

— По крайней мере последним знакомством гордиться особенно нечего, — ответил он.

— Наверное, нет. А моя Ди утверждает, что он какой-то знатный джентльмен.

— Думаю, ваша Ди слишком подозрительна по природе. Что заставляет ее так думать?

— Сейчас узнаете. Ди, дорогая, мистер Карр только что пытался уверить меня в том, что он разбойник!

Диана, улыбаясь, подошла к ним.

— Боюсь, он просто дразнит вас, тетушка. Вы помните этот предмет, сэр? — и она сунула Джеку в руку шпагу герцога Андоверского.

Карстерс взял ее и покосился на рукоятку. Затем поднял на нее глаза.

— Да, это его шпага. А я думал, она осталась на дороге. Возможно… Так это вы захватили ее, мадемуазель?

Она присела в реверансе и засмеялась.

— Вы удивлены, сэр? Вы требовали шпагу, полагаю, что заслуженно. Ну, вот я и захватила ее с собой.

— Страшно предусмотрительно с вашей стороны. Я уж и не надеялся, что о ней вспомнят. Очень признателен.

— Будьте любезны, выражайте свою благодарность сидя! — посоветовала мисс Болей-старшая. — Помните, это ваш первый день на ногах, и вы не должны переутомляться.

Джон покорно опустился в кресло и стал вертеть шпагу в руках.

Диана указала на позолоченную рукоятку.

— Если не ошибаюсь, сэр, там есть корона.

Глаза милорда проследили за тонким розовым пальчиком и остановились на гербе Андоверов. Как это похоже на Трейси — выставлять свой титул напоказ везде и всюду, даже на рукоятке шпаги!

— Да, — осторожно согласился он, — похоже на то…

— И это не стекляшки, а самые настоящие бриллианты! А вот это — рубин.

— Не стану спорить, мадемуазель, — снова согласился он.

— И еще мне кажется, что вот этот большой камень — изумруд…

— Боюсь, что так.

— Дорогая игрушка! — воскликнула она и пристально взглянула на Джека.

— Да, работа искусная, но тем не менее, это всего лишь кусок стали, не более, — вежливо ответил милорд, играя рапирой.

— Очень дорогая игрушка! — упрямо повторила она.

Джон вздохнул.

— Что правда, то правда, мадам, — затем его осенило. — Вижу, у этого мистера Эверарда пристрастие к дорогим вещам!

— Вполне возможно. И мне кажется, что этот мистер Эверард вовсе не из простых сельских джентльменов, раз может позволить себе удовлетворять такие прихоти!

При мысли о Трейси, изображающем из себя простого сельского джентльмена, Карстерс прикусил губу, чтоб скрыть улыбку, и удрученно покачал головой.

— Вы намекаете, что он заполучил эту шпагу нечестным путем, мадам?

Ямочка дрогнула и исчезла.

— Мне кажется сэр, вы просто играете со мной! — с достоинством ответила она.

— Я в замешательстве, мадам…

— Рада слышать это. Полагаю, что мистер Эверард был куда более важной персоной, чем притворялся.

— Честно говоря, это не слишком достойная уловка, чтоб обмануть даму.

— Хотелось бы все же знать, права я или нет. А что, если он действительно какой-то знатный джентльмен?

— Могу заверить вас, мадам, в этом мистере Эверарде мало что осталось от джентльмена.

Мисс Бетти рассмеялась.

— Получила, моя дорогая? Впрочем, все эти споры совершенно бесполезны, к тому же невежливо слишком давить на мистера Карра.

Диана надула губки.

— Но он сам меня провоцирует! — в глазах ее светился упрек.

— Я в отчаянии! — жалобным тоном протянул Джек, но в глазах его танцевали смешинки.

— А теперь смеетесь!

— Но, мадемуазель, ведь и вы тоже смеетесь!

Она покачала головой и окончательно изгнала ямочку у губ.

— Тогда я безутешен…

Карие глаза заискрились, губы раздвинулись в улыбке, несмотря на все старания держать их в виде жесткой линии.

— Ах, какой же вы смешной! — воскликнула она и вскочила на ноги. — А вот и мистер Майлз!

Через лужайку к ним шагал Майлз, кланяясь дамам и недоуменно переводя взгляд с одного из присутствующих на другого.

— Гляжу, вы тут вовсю веселитесь, — заметил он.

Диана воскликнула:

— Ах, нет, сэр! Просто мистер Карр нас все время дразнит!

— Дразнит? Что это ему в голову взбрело?

— Сейчас объясню, Майлз, — поспешил оправдаться Джек. — Это все мисс Диана виновата, она такая любопытная…

— О!.. — Диана отчаянно покраснела. — Как вам не стыдно, сэр, заявлять такое!

— Никакой он не джентльмен, вот и все!

— Именно из-за этого джентльмена мы и…

— Поссорились, — вставила тетушка.

— Разошлись во мнениях, — поправил ее Карстерс.

— Да, разошлись во мнениях, — согласилась Диана. — Я спросила, не является ли мистер Эверард важным джентльменом, а мистер Карр стал избегать прямого ответа на вопрос.

— Клевета! — воскликнул Джек. — Я сказал, что этот Эверард не джентльмен вовсе!

— Именно! Ну, скажите, сэр Майлз, разве он не уклонился от ответа?

— Не думаю. Мало того, я склонен согласиться с ним.

— Нет, вы оба в заговоре против меня! — с еще большим жаром воскликнула Диана. — Ведь я всего лишь хотела знать, является ли он титулованным джентльменом.

— Откуда это может быть известно Джеку?

— Потому, что я уверена, он знает его… или, по меньшей мере, о нем.

— Послушайте, мисс Ди, — начал милорд, бросив многозначительный взгляд на Майлза, — я готов рассказать вам все об этом мистере Эверарде и надеюсь, что мой ответ вас удовлетворит, — тут он сделал паузу, очевидно собираясь с мыслями. — Прежде всего, он, разумеется, титулован… э-э… погодите-ка, вспомню… да, он герцог. И… тут я уже менее уверен… принадлежит к королевской…

— Опять вы над нами смеетесь! — воскликнула мисс Бетти.

— Вы страшно хитры и коварны, — Диана попыталась нахмуриться.

— Сперва притворяетесь, что вовсе не знаете мистера Эверарда, а потом рассказываете нам о нем всякие небылицы. Герцог, надо же! Знаете, мне кажется, вы с ним вовсе не знакомы!

Как и рассчитывал Карстерс, она отказалась поверить в правду.

— Он просто играет с вами, дитя мое, — сказал О’Хара, слушавший историю Джека с выражением крайнего изумления на лице. — Я готов поклясться, что он не знает никакого Эверарда, не так ли, Джек?

— Нет, не стану утверждать, что знаю, — со смехом ответил его светлость.

— Но… но вы же сами говорили…

— Мало ли что он говорил, мисс Ди! Он страшно подлая личность!

Она окинула Джека мрачным взглядом.

— Да, полагаю, что да.

Но ямочка, несмотря ни на что, появилась снова. Правда, в следующую секунду она исчезла, и Диана обернула хмурое личико к тете, надув свои алые губки совершенно восхитительным, по мнению милорда, образом.

— Мистер Беттисон, — произнесла она с досадой в голосе.

Услышав эти загадочные слова, мисс Бетти, как заметил Джек, тут же нахмурилась и ответила несколько раздраженно:

— Только его нам и не хватало!

Он обернулся и увидел, что по направлению к ним несколько странной напыщенной походкой движется коротенький полноватый молодой человек. Довольно смазливый, вынужден был отметить Карстерс, вот только глаза у него были поставлены слишком близко. И еще Джеку не понравилось, как он одет и с каким собственническим видом целует руку Диане.

— Как приятно видеть вас снова, мистер Беттисон! — пропела мисс Бетти как-то даже чрезмерно любезно. — Вот уже целую вечность вы к нам не заглядывали!

— Ах, нет, тетушка, — мягко поправила ее Диана. — Мистер Беттисон был совсем недавно, я точно помню! — и она убрала руку, к которой так и прилип молодой человек, и обернулась к Джону. — Полагаю, вы не знакомы с мистером Беттисоном, мистер Карр? — спросила она. — Мистер Беттисон, позвольте представить вам мистера Карра. С сэром Майлзом, вы, полагаю, знакомы?

Сквайр с плохо скрываемой враждебностью поклонился. Карстерс ответил на поклон.

— Прошу прощенья, что не встаю, — улыбнулся он. — Как видите, я имел неосторожность пораниться…

Лицо Беттисона озарилось догадкой. Так это тот самый храбрец, кто спас Диану, чтоб ему пусто было, бездельнику!

— О да, сэр, осведомлен! Руку, если не ошибаюсь? Бог мой, на вашем месте я бы гордился этой раной!

Карстерсу показалось, что он улыбается Диане как-то слишком уж фамильярно, чтоб ему пусто было, этому нахалу!

— Это была огромная честь для меня, сэр. Мисс Ди, я закончил разбирать зеленые нитки.

— Как быстро! Что ж, займемся теперь голубыми.

Беттисон не сводил с них глаз. Черт бы побрал парня, он держится с Дианой так интимно! Усевшись рядом с мисс Бетти, он снисходительно бросил милорду:

— Позвольте, мистер… э-э… Карр. Вроде бы мы виделись с вами в городе? Возможно, у «Тома», а?

Этот сельский увалень наверняка ходит только к «Тому», с бешенством подумал Джон, и сам себе удивился. А вслух сказал:

— Боюсь, вы ошибаетесь, сэр. Я несколько лет провел за границей.

— Ах вот как, сэр? Некий «grand tour» полагаю?

Тон, которым были произнесены эти слова, давал понять, что ничего подобного ожидать от мистера Карра не приходится.

Джон улыбнулся:

— Нет, не в этот раз. То было семь лет назад.

Мистер Беттисон наслушался сплетен об этом парне, который, судя именно по этим сплетням, был не кем иным, как самым заурядным разбойником.

— Вот как? После Кембриджа, вероятно?

— Оксфорда, — мягко поправил его Карстерс.

Ну, наглец, подумал мистер Беттисон.

— Семь лет тому назад… Так, дайте подумать. Тогда в кругосветное путешествие отправились Джордж, еще Селвин… верно, мисс Бетти?

Джек, сопровождавший этих молодых бездельников, только что окончивших колледж, по Парижу, предпочел промолчать.

После этого мистер Беттисон пустился расписывать приключения, случившиеся с ним во время его путешествия, однако вскоре заметил, что его новый знакомый целиком поглощен мисс Дианой и сортированием шелков. Тогда О’Хара счел, что это дело чести — принять на себя огонь противника и удалился, прихватив с собой и сквайра. За что был вознагражден благодарной улыбкой милорда и воздушным поцелуем, слетевшим с кончиков пальцев мисс Ди, с которой распрощался самым сердечным образом.

Глава 14

Идиллические летние дни летели быстро, и всякий раз, когда милорд заговаривал об отъезде, в ответ поднимался такой возмущенный крик протеста, что он тут же сдавался, твердо обещая себе, что останется самое большее на несколько дней. Рана на плече хоть и затянулась, но все еще давала о себе знать — любое энергичное движение тут же вызывало боль. А потому большую часть дня он проводил с мисс Ди вне дома, помогая ей ухаживать за садом и цыплятами, ибо Диана оказалась большой энтузиасткой птицеводства, на домашнем уровне, разумеется, а также воспитывая ее многочисленных и разнообразных питомцев. Если Фидо попадала в лапу заноза, то извлечь ее должен был непременно мистер Карр; если Нелли, спаниэль, давила кролика, то только мистер Карр знал, что с ним делать, равно как и с прочими животными. Молодые люди все больше сближались, а мисс Бетти и О’Хара следили за этим процессом со стороны — первая полная гордости за свою любимицу и удовлетворением, второй — с тревогой. О’Хара понимал, что друг его, сам того не подозревая, влюбился и опасался того момента, когда наступит прозрение. В весьма пространном и очень ирландском по стилю письме он поделился своими сомнениями с супругой, которая с юным Дейвидом гостила тогда у матери в Кенсингтоне. Молли ответила, что он должен постараться уговорить Джона пожить у них, хотя с другой стороны, не слишком понимала, что плохого видит Майлз в том, что молодой человек влюбился — ведь и ему самому прекрасно известно, насколько приятно и чудесно это чувство. Да и вообще, есть ли на свете нечто более замечательное, чем любовь?.. И если он считает, что нет, то тогда, бесспорно, человек он несчастный! Дейвид пририсовал внизу портрет лошади. Вот это действительно лошадь! Ну, разве он не умница, их сынок? Далее она просила своего дорогого Майлза приехать и забрать ее домой как можно скорей, поскольку мама хоть и очень добра и заботлива и хочет, чтобы дочь с внуком остались еще на несколько недель, она просто не в силах вынести больше ни минуты без своего дорогого и любимого муженька.

Едва О’Хара прочел эту последнюю часть письма, как тут же Карстерс и его роман отступили на второй план и он отправился прямиком в Лондон, повинуясь столь нежному зову.

Постепенно и милорд понял, что по уши влюблен в Диану. Сперва при этой мысли сердце радостно екнуло, затем вдруг, как ему показалось, остановилось вовсе. Он вспомнил, что не может просить руки девушки, поскольку имя его обесчещено, и, оценив ситуацию, решил, что должен немедленно уехать. Первым делом он отправился к мистеру Болей, сообщить ему о своем решении. На вопрос, чем вызвано его столь внезапное стремление покинуть Хортон-хаус, он ответил, что любит Диану и что не смеет сказать ей о свой любви. Тут мистер Болей удивился и захотел знать причину. Тогда Карстерс сказал ему, что он по роду занятий своих разбойник и тут же увидел, как изменился мистер Болей. Только что такой радушный и улыбающийся, он вдруг стал подчеркнуто вежлив. Да, он вполне понимает положение мистера Карра и… э-э… да, считает его решение правильным и благородным. Однако произнесено все это было очень и очень холодно. Карстерс отдал Джиму распоряжение немедленно складывать вещи, объяснив, что они едут завтра же, и с большой неохотой уведомил о том же мисс Бетти. Та была неприятно удивлена. Она рассчитывала, что он проведет с ними весь июнь… Обстоятельства, объяснил он. Ему крайне жаль, но он всегда будет помнить ее доброту и надеяться, что мисс Бетти простит столь внезапное решение об отъезде.

Когда же Джек сказал об этом Диане, глаза ее расширились, а потом она рассмеялась и пригрозила ему пальчиком.

— Ах, опять вы дразните меня, мистер Карр! — и с этими словами она вбежала в дом.

Но тем же вечером мисс Бетти подтвердила слова Джека и, увидев, какая боль отразилась в глазах девушки, сочла за благо не продолжать.

Наутро сидевшая в беседке Диана заметила милорда и, подойдя к нему, спросила напрямик:

— Так вы действительно уезжаете сегодня, мистер Карр?

— Боюсь, что вынужден, мисс Ди.

— Столь внезапно? Так вы вчера не шутили?

— Нет, мадемуазель, не шутил. Боюсь, и так слишком задержался, злоупотребляя вашим гостеприимством.

— О, нет-нет! — уверила она его. — Нисколько не злоупотребляли! И что же, вам так необходимо ехать?

Глядя в ее огромные глаза, Джон прочитал в них ответную любовь и побелел. Дело обстояло еще хуже, чем он предполагал. Она к нему не безразлична. Будь по-другому, будь ей все равно, отъезд не казался бы столь мучительным.

— Мадемуазель… вы смущаете меня… я должен ехать.

— О, но мне так жаль! Ваше пребывание… внесло такое приятное… разнообразие и… — тут она умолкла и, отвернувшись, стала разглядывать цветочные клумбы.

— Вы?.. — не сдержавшись, потребовал продолжения Джек.

С коротким смешком она вновь обернулась к нему.

— Естественно, мне очень жаль, что вы уезжаете…

Она уселась в беседке, увитой розами по скамьям, приглашая и его присесть рядом с тем бессознательным выражением дружелюбия, которое всегда проявляла по отношению к нему. Милорд остался на месте, опершись рукой о ствол дерева и играя лорнетом другой.

— Мисс Ди, думаю, будет правильно, если я скажу вам то же, что уже говорил вашему отцу и вашей тетушке некоторое время тому назад, когда она отказывалась мне верить. Я, видите ли, не совсем тот, за кого себя выдаю. Не тот, кто вы думаете…

Диана нервно сплетала и расплетала пальцы рук.

— О нет, мистер Карр!

— К сожалению, да, мадемуазель. Я… обыкновенный преступник… разбойник, — он выпалил эти слова, избегая смотреть ей в глаза.

— Но я это знала, — мягко заметила она.

— Вы знали?!

— Ну да! Я же помню, что вы сказали тетушке Бетти!

— И не поверили?

— Видите ли, — начала оправдываться она, — я часто задавала себе вопрос, почему тогда вы были в маске…

— И все же позволили мне остаться?

— Как глупо с вашей стороны, мистер Карр! Ну, конечно же, мне безразлично, кто вы. Ведь я столь многим обязана вам.

Развернувшись на каблуках, он посмотрел ей прямо в лицо.

— Мадемуазель, у меня нет слов, чтоб выразить свою благодарность!.. И что же, это единственная причина, по которой… вы терпели мое присутствие здесь?

Пальцы ее слегка дрожали.

— Но, видите ли, сэр… сэр…

Огонь в глазах его погас и он, весь подобравшись, выпрямившись, заговорил вдруг с холодной и изысканной вежливостью, удивившей даже ее.

— Прошу прощения. Меня следовало бы выпороть за то, что задаю столь дерзкие вопросы. Забудьте об этом, умоляю!

Диана, удивленная и оскорбленная одновременно, смотрела на его окаменевшее лицо.

— Я… что-то не совсем понимаю вас, сэр…

— Понимать особенно нечего, мадемуазель, — сухо ответил он. — Просто я имел дерзость вообразить, что хоть немного, но нравлюсь вам, сам по себе…

Она искоса взглянула на Джека и на губах ее заиграла немного печальная улыбка.

— О!.. — протянула она. — О!.. — а потом: — Как это, наверное, ужасно страшно — быть разбойником!

— Да, мадемуазель.

— Но вы, без сомнения, могли бы перестать им быть, не так ли? — и в голосе зазвучала надежда.

Он не потрудился ответить.

— Знаю, что могли бы. Ну, пожалуйста!

— Это еще не все… — заставил он себя продолжить. — Все обстоит значительно хуже.

— Вот как? — карие глаза широко раскрылись. — Что же вы еще натворили, мистер Карр?

— Однажды я… Господи, как же трудно это сказать! Словом, однажды я… смошенничал за картами… — Это конец. Теперь она отвернется от него с отвращением. Приготовившись к худшему, он закрыл глаза и отвернулся.

— Только раз? — послышался ее нежный, полный трепета голосок.

Глаза тут же открылись.

— Мадемуазель!..

Она удрученно покачала головой.

— А я постоянно жульничаю, — призналась она. — Я и понятия не имела, что это скверно, пока однажды тетушка страшно не рассердилась и не заявила, что больше никогда играть со мной не сядет!

Он не удержался от смеха.

— В вас нет никакой скверны, дитя! Вы же играли не на деньги.

— А вы?

— Да, девочка.

— Ну, тогда это действительно ужасно, — согласилась она.

Он молчал, подавляя стремление выложить ей всю правду.

— Но… но… только не смотрите так мрачно, сэр, — продолжал умоляющий голосок. — Уверена, у вас были к тому очень веские причины.

— Ни единой.

— И теперь, пользуясь этим предлогом, вы решили искалечить всю свою жизнь? — с укором заметила она.

— Это не зависит от моих желаний, — с горечью ответил Карстерс.

— Ах, что за жалость! Какой-то один неверный шаг, и вся жизнь переменилась! Как странно… Вам следует… как это… искупить… да! искупить свою вину.

— Прошлого не изменить, мадам.

— Это, конечно, верно, — с глубокомысленным видом кивнула она. — Но ведь его можно забыть.

Рука его было приподнялась, затем снова бессильно упала. Бесполезно… Он не в силах сказать ей правду и просить разделить свое бесчестие. И что самое главное — не смеет жаловаться. Он сам решил взять вину Ричарда на себя и должен терпеливо сносить последствия. Эту ношу, этот крест так просто не отбросить, но последнее время она стала для него слишком тяжела. И это навсегда… навсегда. Ему следует осознать этот факт. Всю свою жизнь, до конца дней, он будет один против целого мира; его имя будет вечно покрыто позором; он никогда не посмеет просить это милое дитя, эту девушку, которая смотрит на него сейчас с умоляющим выражением на прекрасном чистом своем личике, стать его женой. Он мрачно глядел на нее сверху вниз, пытаясь убедить себя, что безразличен ей, что все это лишь плод его собственного дурацкого воображения. Теперь она, кажется, говорила… да, он снова слышал ее нежный голосок, повторяющий:

— Разве это нельзя забыть?

— Нет, мадемуазель. Это всегда будет со мной.

— Но разве не лучше забыть, во всех отношениях?

— Это всегда будет стоять на пути.

Оказывается, этот мертвый, механически звучащий голос принадлежит ему. В голове неотступно звенела и билась одна лишь мысль: «Ради Дика… ради Дика. Ради Дика ты должен молчать». И он решительно тряхнул головой и весь подобрался.

— На пути к чему? — спрашивала Диана.

— Я… никогда не смогу просить женщину стать моей женой, — ответил он.

Диана рассеянно обрывала лепестки роз, тонкие, душистые они медленно падали на землю.

— Не понимаю почему, сэр…

— Ни одна женщина не согласится разделить мой позор.

— Ни одна?

— Нет.

— Вы говорите так уверенно, мистер Карр. Вы что, уже просили… какую-нибудь даму?

— Нет, мадемуазель, — Карстерс весь побелел, она же, напротив, так и залилась краской. Но в руках он себя держал.

— Тогда, — произнесла она хрипловато и еле слышно, — тогда… почему бы вам не попробовать?

Она заметила, как тонкие пальцы еще плотней стиснули ветку дерева. Темно-синие глаза на белом, как мел, лице, казались почти черными.

— Потому, мадемуазель, что это был бы поступок… человека…

— Какого же человека, мистер Карр?

— Труса! Подлеца! Негодяя!

Вторая роза разделила участь первой.

— Но я слышала, что некоторым женщинам… нравятся именно трусы… и негодяи… и даже подлецы, — дразняще звенел голосок. Владелица его сквозь ресницы наблюдала, как белеют костяшки пальцев милорда на темном фоне древесной коры…

— Но только… не той даме, которую… я люблю, мадам.

— О?.. Отчего это вы так уверены?

— Уверен. Она должна выйти замуж за мужчину с незапятнанной репутацией, а вовсе не за… безымянного героя, который зарабатывает на жизнь… игрой… и разбоем на большой дороге.

Он догадывался, что огромные карие глаза сверкают сейчас от непролитых слез, однако упорно избегал заглядывать в них. Теперь сомнений нет, он ей не безразличен, и она тоже знает о его чувствах. И он не смеет уйти, не дав ей понять, что разделяет эти чувства. Ее нельзя обидеть, ей следует намекнуть, что он просто не смеет признаться ей в любви. Но как же это тяжело, особенно когда она смотрит на него таким скорбным взглядом, а в голосе ее звучат такие умоляющие нотки… Он весь дрожал.

— Должна ли, сэр?

— Да, мадемуазель.

— Но допустим… допустим, этой даме безразлично? Допустим она… любит вас и… и хочет разделить с вами ваше бесчестье?

Вся земля у ее ног была усыпана алыми лепестками, а розы вокруг все кивали и покачивались. Легкий бриз шевелил ее локоны и кружево платья, но Джон запрещал себе смотреть, ибо искушение немедленно сжать ее в объятиях могло оказаться слишком велико. Она готова предложить себя ему, готова пойти на все, лишь бы быть с ним! Простыми незамысловатыми словами давала она это понять, а он… он должен ее отвергнуть!..

— Стоит ли этой даме… Жертвовать собой таким… таким образом, мадемуазель? — спросил он.

— Жертвовать!.. — она затаила дыхание. — Вы называете это жертвовать?

— Как же иначе?

— Я… я… думаю, вы не слишком умны, мистер Карр. Просто… вы совсем не понимаете женщин… Вернее, понимаете, но не совсем. Она ни за что не употребила бы этого слова.

— В конечном счете не так важно, как бы она это назвала, мадемуазель. Она погубила бы свою жизнь, а этого допускать нельзя.

Белая роза присоединилась к своим товаркам, в клочья разодранная пальчиками, унять дрожь в которых никак не удавалось.

— Мистер Карр, но если эта дама… любит вас… разве это честно по отношению к ней… не сказать ничего?

Повисла долгая пауза, затем милорд набрался смелости и солгал:

— Надеюсь, что со временем… она забудет меня.

Диана так и замерла на скамье. Розы были забыты, бриз вздымал опавшие лепестки у ее ног легко, почти игриво… Где-то в кустарнике пела птица, на одной рыдающей горловой ноте, а вокруг, отовсюду, доносился несмолкающий щебет и стрекотание. Солнце купало сад в своих ярких лучах, наполняя его блеском и очарованием. Но для этих двух молодых людей его красоты сейчас не существовало — весь мир казался погруженным во мрак.

— Понимаю… — прошептала наконец Диана. — Бедная дама!

— Будь проклят тот день, когда она увидела меня входящим в ее жизнь!.. — простонал он.

— Да, проклят, — эхом откликнулось ее израненное сердечко.

Он склонил голову.

— Остается лишь надеяться, что она не будет думать обо мне слишком уж плохо, — еле слышным шепотом произнес Карстерс. — И что отыщет в своем сердце хоть каплю жалости… и ко мне тоже…

Она поднялась и, шурша юбками по траве, пошла к нему, умоляюще протянув руки.

— Мистер Карр…

Он не позволил себе заглянуть в эти карие с золотистыми искорками глаза. Он должен помнить о Дике… своем брате Дике.

Взяв в руку кончики ее пальцев, он склонил голову и поцеловал их. Затем развернулся на каблуках и поспешно зашагал прочь, вдоль зарослей кустарника, к лесу, с головой, пылающей от страсти и чувством бессильной ярости. Надо забиться в какой-нибудь тихий уголок, в глушь, побыть одному и побороть того дьявола, что так и подначивает его громко, во весь голос выкрикнуть правду и забыть, таким образом, о долге во имя любви.

Диана же так и осталась стоять среди разбросанных по земле лепестков, похолодевшая, неподвижная, с неизбывной тоской во взоре и болью в сердце.

Глава 15

Джим Солтер аккуратно сложил один из жилетов милорда и поместил его в раскрытый саквояж; затем взял плащ и разложил его на кровати, приготовившись сложить таким образом, чтоб ни одна складка не испортила потом его внешнего вида. Вокруг были разбросаны вещи милорда: кружевные манжеты и галстуки делили один стул; шелковые чулки — другой; на плечиках висели блистающие великолепной отделкой камзолы; туфли всех фасонов с красными и белыми каблуками, шлепанцы и сапоги для верховой езды выстроились рядами, ожидая своей очереди; парики кокетливо свисали со специальных подставок, а на дне одного, уже почти уложенного баула виднелась целая стопка белоснежных батистовых сорочек.

Джим уложил плащ в саквояж и бережно, даже как-то трепетно, расправил складки, одновременно размышляя над тем, куда же запропастился его хозяин. Милорда не было все утро, а вернувшись, он выглядел таким больным, что Джим забеспокоился и пожалел о том, что вскоре им предстоит покинуть Хортон-хаус. Некоторое время спустя милорд удалился в кабинет с хозяином и Джим полагал, что, по всей вероятности, он все еще находится там. Он уже протянул было руку за очередным жилетом, но не успел коснуться его, поднял голову и прислушался. На лестнице послышались чьи-то тихие торопливые шаги, затем они раздраженно прошелестели по коридору. Дверь резко распахнулась — на пороге стоял милорд. Джим взглянул на хозяина с некоторой опаской и с замиранием сердца заметил, что синие глаза гневно сверкают, а красивые губы сжаты в плотную бескомпромиссную линию. Изящная рука, сжимающая дверную ручку, изогнулась печально знакомым Джиму образом, и он понял, что милорд пребывает не в самом радушном настроении.

— Ты закончил? — рявкнул Карстерс.

— Не совсем, сэр.

— Я хочу уехать в этом году, а не в следующем, если тебе, конечно, не все равно!

— Да, сэр. Просто я не знал, что вы так торопитесь, сэр…

Ответа не последовало. Милорд прошелся по комнате, окинув взглядом разбросанные повсюду вещи.

— Где мой костюм для верховой езды?

Джим нервно вздрогнул.

— Я… э-э… уже упаковал его, сэр. А что, разве он вам нужен?

— Разумеется, нужен! Иначе в чем, как ты полагаешь, я должен ехать?

— Я думал, вы поедете в карете, ваша милость.

— Нет. Алый костюм и немедленно!

Он уселся в кресло перед туалетным столиком и взял пилочку для ногтей.

Джим мрачно взирал на его отражение в зеркале и не думал повиноваться. Через минуту милорд резко обернулся к нему.

— Ну? Что стоишь? Или не слышал?

— Э-э… сэр, слышал, но вы уж… извините, сэр, но не кажется ли вам, что не слишком разумно пускаться в такое путешествие сегодня?

Пилочка с грохотом упала на столик.

— Я еду в Хорли сегодня же днем! — в голосе хозяина отчетливо звучала угроза.

— Да дотуда миль пятнадцать, не меньше, ваша милость. Не лучше ли…

— Черт побери, Джим, заткнешься ты наконец или нет?!

Солтер сдался.

— Хорошо, сэр, слушаюсь, сэр, — сказал он и извлек красный костюм. — Тогда багаж я отправлю каретой и оседлаю кобылу и Питера.

— Никаких Питеров! Поедешь в карете.

— Нет, сэр.

— Что значит «нет»?

Милорд гневно смотрел на Солтера. В голосе звучали ледяные нотки.

— Ты забываешься, Солтер.

— Прошу прощения, сэр.

— Ты поедешь с вещами, как обычно.

Джим, поджав губы, сердито запихнул одну туфлю в свободный уголок саквояжа.

— Понял?

— Очень даже хорошо понял, сэр.

— Тогда, значит решено.

— Нет, сэр.

— Да что за дьявол в тебя вселился?!

— Прошу прощения, сэр, но я не позволю… просто не могу позволить ехать вам верхом одному да еще с незажившей раной… — в тихом голосе, каким он произнес эти слова, не было и намека на дерзость или неподчинение, однако звучал он достаточно твердо.

— Ах, вот как? Ты что же, вообразил, что я ребенок?

— Никак нет, сэр.

— Или не могу о себе позаботиться?

— Я думаю, вы слабее, чем вам кажется, сэр.

— Вот оно что!.. Он, видите ли, думает!

Джим подошел к хозяину.

— Позвольте ехать с вами, сэр… Честное слово, я вам ни чуточки не помешаю. Буду ехать сзади и все такое… Но одного вас ни за что не отпущу. Вы можете… свалиться… в обморок, сэр.

— Должен предупредить, что компаньон из меня получится малоприятный! — заметил Карстерс с коротким злобным смешком.

— Понимаю, сэр, вы чем-то расстроены. Так вы позволите ехать с вами?

Милорд, хмурясь, взирал на него какое-то время, потом вдруг сдался.

— Как хочешь.

— Спасибо, сэр, — и Солтер снова занялся багажом, перевязал веревкой один из саквояжей и поставил его у двери, быстро заполнил второй. Кипа белья таяла на глазах, пока все рубашки не оказались уложены, и тогда он нырнул в гардероб, откуда вскоре появился с целой охапкой плащей и сюртуков.

Довольно долго сидел милорд совершенно неподвижно, уставившись в одну точку. Затем подошел к окну, выглянул, постоял немного, снова вернулся к креслу. Искоса наблюдавший за ним Джим заметил, что гневный блеск в глазах угас и что хозяин его выглядит еще более измученным, чем прежде.

Какое-то время Карстерс изучал свои ногти. Потом вдруг заговорил:

— Джим…

— Да, сэр?

— Знаешь, я вскоре… снова поеду за границу.

Если бы вместо этого Карстерс заметил, что день сегодня выдался славный, это вызвало бы больше удивления у слуги.

— Вы хотите сказать, мы, сэр?

Джек покосился на него и на губах возникло подобие улыбки.

— А ты поедешь со мной, Джим?

— С вами — куда угодно, сэр.

— А как же маленькая девушка из Фиттеринга?

Солтер отчаянно покраснел и забормотал нечто нечленораздельное.

— Ты что, считаешь, я совсем ослеп, мой дорогой друг? Думаешь, я не знаю?

— Гм, сэр… э-э… ну, в общем, да, сэр…

— Ну разумеется, знал! И ты готов бросить ее, чтоб ехать со мной?

— Я вас ни на кого не променяю, сэр.

— Ты уверен? Мне не хотелось бы лишать тебя маленьких радостей, Джим.

— Женщины — это еще не все, сэр.

— Вот как? А я-то думал, что все… или почти все, — задумчиво и печально заметил милорд.

— Нет, я очень люблю Мэри и все такое. Но и она знает, что я все равно поеду с вами.

— Знает? И ты полагаешь, это вполне честно по отношению к ней? Нет, сдается мне, все же не стоит таскать тебя за собой через весь континент.

— Только не оставляйте меня, сэр! Вы не оставите, правда? Вы же не… поедете один? Я… я… я вам просто не позволю!

— Боюсь, что пока мне без тебя не обойтись. Но если передумаешь, скажи. Обещаешь?

— Ах, сэр, это я-то передумаю!.. — В ухмылке Джима сквозила ирония.

— Я достаточно эгоистичен, чтоб надеяться, что не передумаешь, никто другой не сможет выносить мой жуткий характер. Будь добр, помоги мне это снять, и скорее!

— Я никогда не передумаю, сэр. А что касается характера… то я не возражаю.

— Нет, ты просто замечательный парень, Джим. Теперь подай бриджи. Спасибо.

Джек уже надел шелковые панталоны в обтяжку и стал влезать в сапоги.

— Нет, не эти, Джим, другую пару! — он привалился к столу и забарабанил пальцами по спинке кресла.

Тут в дверь постучали. Карстерс нахмурился и вздохнул.

Джим подошел и приоткрыл дверь.

— Хозяин тут? — раздался такой знакомый голос.

При звуке его лицо милорда сразу просветлело, а Солтер отступил в сторону, пропуская посетителя.

— Входи, Майлз!

Огромный ирландец вошел и окинул взглядом комнату, заваленную вещами. Слегка приподнял брови при виде самого Джека и устремил на него вопросительный взгляд.

Милорд подтолкнул ногой кресло.

— Садись, друг мой! А я думал, ты в Лондоне.

— Был в Лондоне. Но вчера привез домой Молли, мою ласточку, тут и узнал, что ты собираешься уезжать.

— Ну и?

— Ну и не собираюсь снова дать тебе ускользнуть сквозь пальцы, как когда-то, а потому сразу примчался. Ты ведь все время так и норовишь удрать куда-то, Джек.

— Что бы ни случилось дальше, непременно навещу тебя.

— Да. А потому едем прямо сейчас… У нас и останешься.

— О, нет!

О’Хара бросил шляпу и хлыст на стол и со вздохом вытянул ноги.

— Поедешь, куда денешься! Джим, там на улице ждет карета, так что можешь выносить вещи.

— Оставь все где есть, Джим. Это конечно страшно любезно с твоей стороны, Майлз, но…

— Оставь свои «но» при себе, Джек. Я все решил.

— Но я тоже решил! И действительно не могу…

— Мальчик мой дорогой, ты останешься с нами до тех пор, пока полностью не поправишься, иначе я немедленно собью тебя с ног и потащу силой.

В глазах Джека мелькнула улыбка.

— Звучит устрашающе! Однако, умоляю, не стоит поднимать столько шума из-за какой-то жалкой царапины! Поправлюсь, надо же!

— Да ты выглядишь совсем больным. И знаешь, Джек, нечего хмуриться и строить недовольные гримасы. Все решено!

Дверь за Джимом тихо затворилась. Карстерс покачал головой.

— Я не могу, Майлз. Ты должен понимать, это совершенно невозможно.

— Ерунда! Ни один из приехавших в Турз-хаус о тебе не услышит и не узнает. Будешь сидеть тихо, как мышка. Но ехать ты должен!

— Но, Майлз!..

— Джек, не дури! Я хочу видеть тебя в своем доме, и Молли тоже. Это не ловушка, и нечего смотреть так испуганно.

— Я и не боюсь. И действительно, очень благодарен, но… не могу. Должен ехать за границу, и немедленно.

— Что?!

— Да, я еду.

О’Хара выпрямился.

— Вот оно, началось! Так я и знал!..

— Что знал?

— Мы обнаружили, что вы влюблены в мисс Диану.

— Глупости!

— А она — в вас.

Джек молча смотрел на него.

— Ах, ладно! Бестактный осел! Но эти мои манеры и поведение оправдываются желанием разрушить ту стену, которой ты себя окружил, Джек. И знаешь, Джек, как это обидно, когда тебя держат на расстоянии, словно какого прокаженного! Не хочу вмешиваться в твои личные дела, но только, ради Бога, не обращайся со мной, как с каким-то посторонним!

— Прости, Майлз. После шести лет отчуждения не так-то просто довериться кому-то, — с этими словами Карстерс влез в сюртук и поправил галстук. — Если хочешь знать правду, так… Да, я уезжаю из-за Дианы.

— Ну, конечно! Ты в нее влюблен!

— Похоже, что так.

— Тогда какого дьявола не попросишь стать твоей женой?

— Почему не прошу? Но как и что я могу предложить ей? Обесчещенное имя? Ведь я люблю ее так сильно… — он с горечью рассмеялся. — И ты тоже хорош, задаешь такие дурацкие вопросы! Чудную партию я из себя представляю! Nom d’un nom[21]. За кого ты меня принимаешь?

О’Хара поднял глаза на его искаженное мукой лицо.

— За молодого идиота, строящего из себя рыцаря! — ответил он.

Снова короткий сердитый смешок.

— Хорош я буду, делая, к примеру, такое предложение: «Мадемуазель, прошу вашей руки. Вы видите перед собой дурака и неудачника. Я начал свою жизнь с мошенничества за картами, а затем…» О, мне кажется, я повторял эти слова сотни раз многим людям! И полностью готов к презрению, которым… — тут он умолк, вспомнив о своем недавнем разговоре с мистером Болей.

— Ерунда, Джек…

— Нет, не ерунда. У меня только одно достоинство… всего одно.

— Интересно, какое же?

Милорд громко рассмеялся.

— Я хорошо одеваюсь.

— И еще лучше фехтуешь, насколько я помню.

— К тому свои причины. Кстати, еще один недостаток. Какая женщина пойдет замуж за мастера фехтования? О, Бог ты мой, во что я превратил свою жизнь!.. — он пытался засмеяться, но не смог.

— А мне кажется, мисс Ди согласилась бы.

— Ее никогда не попросят, чтобы тем самым не унизить, — последовал гордый ответ.

— Но, Джек, дорогой, ты, видно, забыл, что являешься графом Уинчемом…

— Спасибо за напоминание! Нет, Майлз, графом-наследником станет сын Ричарда, а не мой…

О’Хара изо всей силы грохнул кулаком по столу.

— Черт бы побрал этого Ричарда с его сынком!

Милорд взял усыпанную драгоценными камнями булавку и, подойдя к зеркалу, начал прилаживать ее. Друг следил за ним мрачным взглядом.

— Снова залез в свою раковину? — проворчал он.

Карстерс, слегка склонив голову набок, любовался эффектом, который производила булавка. Потом подошел к другу.

— Майлз, дорогой, вся суть в том, что я по своей натуре неисправимый скептик. Сам привык стелить себе постель и, полагаю, сам же должен на ней и спать.

— И это ты говоришь мне, тому, кто всегда готов подсобить тебе постелить ту самую кровать?

Карстерс сел и начал натягивать сапог.

— Думается, придет день, и мы вцепимся друг другу в глотки, — радостным тоном предположил он. — Кстати, я говорил тебе, что не далее, как сегодня, уведомил мистера Болей о своем ремесле?

Майлз так изумился, что гнев моментально оставил его.

— Надеюсь, ты не сказал ему, что был разбойником? — воскликнул он.

— Именно это и сказал. Почему бы нет?

— Почему бы нет? Господь Спаситель! Ты что же, вознамерился выкладывать всякому встречному и поперечному, кто ты есть? Нет, ты точно сумасшедший, Богом клянусь!

Карстерс вздохнул.

— Боюсь, ты так ничего и не понял.

— Чего уж тут понимать! Еще один приступ дурацкого рыцарского благородства, разве нет?

— Рыц… О, нет… Просто не мог позволить ему думать обо мне, как о благородном джентльмене. И знаешь, в целом он воспринял это вполне нормально и был так невероятно вежлив…

— Вежлив! Могу представить! Старое чучело… И это после того, как ты спас его дочь! Так это он тебя вывел из равновесия?

Карстерс рассмеялся.

— И он, и я сам. Он… видишь ли, начал читать мне мораль… О! Впрочем, вполне добродушно… ну, о том, сколь ошибочен мой путь и… о, Боже, до чего же больно!

— А потому самое лучшее — отправиться прямо сейчас ко мне.

Милорд открыл рот, чтоб возразить, но встретившись с гневным взором Майлза, промолчал.

— Вы что-то хотели сказать? — ехидно спросил Майлз и в глазах его вспыхнул огонек.

— Нет, сэр, — робко ответил Джек.

— Так едем?

— Как желаете.

О’Хара радостно вскочил на ноги.

— Ну и молодец! Господи, а я-то уже было испугался… Да надевай же ты второй сапог, а я тем временем пойду погляжу, куда запропастился этот твой шельмец Джим! — и он поспешно вышел из комнаты на поиски Джима, который, предвидя результаты переговоров, уже запихивал баулы и саквояжи в карету.

Полчаса спустя, завершив adieux[22], милорд с Майлзом уже ехали по направлению к Турз-хаус в сопровождении кареты с Джимом и багажом.

Какое-то время они скакали молча, изредка обмениваясь лишь ничего не значащими ремарками о непогоде и славной форме, в которой пребывала любимица Карстерса Дженни. Мысли Джека, как хорошо понимал его друг, были целиком сосредоточены на том, что он оставил позади. Прощание с Дианой получилось более чем заурядным — по крайней мере, она ничем не дала понять, что Джек для нее нечто большее, чем просто знакомый. Ему она показалась слегка расстроенной и ушедшей в себя. Рука, которую он поцеловал, была безжизненной и холодной, улыбка — милой, но отрешенной. Он понимал, что удерживал ее руку в своей на секунду дольше, чем предписывают приличия, и опасался, что сжимал слишком сильно, когда поднес к губам. Интересно, заметила ли она?.. Одна надежда и утешение, что, когда он скроется из виду, ее маленькие пальчики все еще будут ощущать это пожатие. И если бы он видел, с какой страстью начала она целовать каждый свой пальчик потом, боясь пропустить место, к которому только что прикасались его губы, на сердце у Джека значительно полегчало бы.

Он не ошибся, она действительно замкнулась, целиком ушла в свою раковину, уязвленная тем, что называла слепым мужским упрямством. Ведь она открыла ему свое сердце, предложила ему себя со всей безыскусностью и откровенностью, забыв о хороших манерах и правилах приличия. Она отчаянно боролась за свое счастье, отбросив все предрассудки и мысли о девичьей скромности, а когда позднее осознала это и попыталась представить, что он теперь о ней думает, то моментально залилась краской и тут же осудила себя за пренебрежение приличиями. В ужасе от того, что он может теперь о ней подумать, подавленная внезапным приступом стыдливости, она держалась с Джеком еще холоднее, чем намеревалась. Но, несмотря на всю эту показную холодность, как же страстно надеялась она, что он почувствует ее любовь, — и это было единственное, чего ей хотелось. Воистину неисповедима природа женщины!..

Однако как мог понять ее противоречивые чувства Джек, ненаделенный женской чувствительностью и интуицией?.. Он знал лишь одно: что обидел ее, сделал больно, и что она, замкнувшись, уже вряд ли выглянет из этой своей раковины. Да и как он мог понять ее, если она порой сама себя не понимала…

Размышляя о той быстроте, с которой разгорелась их любовь, он вдруг испугался, что так же скоро она может и угаснуть, по крайней мере, у Дианы. Он твердил себе, что такой исход будет лучше всего и в то же время прекрасно знал, что это последнее, чего бы ему хотелось. Одна мысль о том, что Диана вдруг станет к нему равнодушна, заставила Карстерса больно прикусить нижнюю губу и еще крепче сжать поводья.

О’Хара, исподтишка косившийся на окаменевший профиль друга, размышлял о другом: сможет ли его светлость вынести столь утомительное путешествие. Он знал о несгибаемом мужестве Карстерса, однако, опасался, что поездка может оказаться слишком тяжела для его еще не окрепшего организма.

Он был достаточно умен, чтобы не пытаться вывести друга из задумчивости, и продолжал хранить молчание, проезжая мимо полей, поросших высокой, по колено, травой, в которой там и сям виднелись конский щавель и маки; мимо высоких рядов кустарника по обе стороны дороги; вверх по холму, затем вниз, в долину — и все в молчании.

Вскоре О’Хара немного отстал от друга, чтобы следить за ним не слишком явно — никогда прежде не видел он на лице Джека столь мрачного выражения. Тонкие брови почти сошлись у переносицы, губы плотно сжаты, подбородок выдвинут вперед, а глаза, устремленные в пустоту, поверх нервно прядающих ушей Дженни, казалось, видят все и не видят. В одной руке он крепко сжимал хлыст, другой механически управлял лошадью.

О’Хара вдруг поймал себя на том, что восхищается гибкой грацией этого человека, его прямой спиной и великолепной манерой держаться в седле.

Внезапно, словно почувствовав на себе его взгляд, милорд полуобернулся и встретился глазами с Майлзом. Слегка пожал плечами — казалось, этот жест помог отогнать печальные мысли — и улыбнулся.

— Прости, Майлз! Угрюмый я малый.

— Может, плечо беспокоит? — тактично предположил О’Хара.

— Н-нет… Я его почти не чувствую. Просто дурные манеры и скверный характер.

И далее Джек принялся шутить и развлекать друга разными историями, и если смех его казался порой вымученным, то присущего ему остроумия оказалось достаточно, чтобы поддерживать Майлза в веселом расположении духа на протяжении нескольких миль.

Ко времени, когда они прибыли в Турз-хаус, губы у Карстерса подозрительно побелели, а между бровями снова залегла морщинка — на этот раз от боли. Однако он все же сумел приветствовать леди О’Хара с подобающей элегантностью и даже отпустить в ее адрес три цветистых комплимента прежде, чем О’Хара, подхватив друга под руку, не увел его наверх, в предназначенную для гостя комнату, где тот мог отдохнуть перед обедом.

Вскоре после них подъехал и Джим. Он был вполне доволен всем увиденным, особое одобрение вызвало стойло для Дженни. Поборов приступ ревности, он уже примирился с существованием Майлза в качестве близкого друга хозяина. И был весьма доволен, что тот остановился у него в доме вместо того, чтобы скитаться по округе.

В пять ударили в гонг и милорд сошел вниз в нарядном, отделанном золотом и серебром камзоле и с твердым намерением быть веселым и внимательным собеседником, как того требовало событие, словно и не существовало на свете Дианы, способной перечеркнуть жизнь мужчины.

Ибо не напрасно в течение долгих шести лет боролся он в одиночестве против целого мира. Опыт и выучка помогали скрывать истинные чувства под постоянной маской бесстрашия и беззаботности; никогда ни на секунду не показывал он, что обижен или угнетен, никогда не расставался с обликом самого беспечного на свете человека. Эта выучка выручила и сейчас, и даже О’Хара был удивлен видеть его в столь радужном настроении после всего, что произошло. Леди Молли пребывала в полном восхищении от гостя, любовалась его внешностью, изумительными изысканными манерами и с легкостью и удовольствием погрузилась в тенеты его очарования.

Наблюдая за ними, О’Хара с удовлетворением отметил, что его маленькая женушка действительно прониклась симпатией к милорду. Факт сам по себе удивительный, поскольку угодить ей было далеко не просто, и многие друзья и знакомые Майлза принимались если не совсем холодно, то по крайней мере без всякой теплоты.

О’Хара придвинул другу графин.

— А у меня новость, которая, уверен, будет тебе любопытна, — заметил он.

Карстерс вопросительно приподнял бровь.

— Да. Его светлость герцог Андоверский только что соизволил отправиться в Париж.

Карстерс кивнул.

— Естественное желание отсидеться в тени после вашей небольшой стычки.

— Разве может такой человек держаться в тени?

— Ты хочешь сказать, что знаешь его лучше меня? Так да или нет?

— Скорее, нет. Он должен всегда быть на виду, всегда первым! Будь он проклят!

Милорд слегка удивился.

— С чего это ты? Когда это он успел перебежать тебе дорогу?

— Он посмел поднять руку на моего лучшего друга!

— Это была случайность.

— А теперь занялся Диком. Мне кое-что известно…

Карстерс насторожился и поставил стакан на стол.

— Диком? Но каким образом?

О’Хара, кажется, уже жалел, что проболтался.

— Да нет… Просто не нравится он мне и все тут.

— Что Трейси ему сделал?

— Пока ничего особенного. Просто он и этот его никчемный братец, видно, вознамерились выжать Дика досуха.

— Роберт?

— Эндрю. Роберта я почти не знаю.

— Эндрю… Но ведь он еще ребенок…

— Теперь вырос и превратился в молодого франта и мота, каких свет не видывал. Похоже, Дик оплачивает за все их долги.

— Дьявольщина! Но с какой стати?

— Бог его знает. Думаю, по настоянию Лавинии… Ведь всем известно, что именно с этой целью Трейси познакомил сестру с вами обоими.

— Глупости! Мы сами волочились за ней. Она как раз только что окончила школу и…

— Именно! Ну, и кто же вас познакомил, как не Трейси?

Карстерс, опершись локтями о стол и вертя в пальцах бокал, глядел куда-то в пустоту задумчивым взглядом.

— И много ли у них долгов?

— Не знаю, не скажу. И вообще, выяснилось это совершенно случайно. Ведь эти Бельмануары не привыкли себя стеснять ни в чем.

— Да и мы тоже. Не стоит так уж осуждать их, Майлз!.. Мне, разумеется, известно, что именье Бельмануаров заложено, но кто бы подумал, что дело зашло так далеко!

— Да уж! Однако денег Дика вряд ли хватит на удовлетворение аппетитов этой парочки. Они у них просто текут рекой — на игру и хорошеньких женщин.

Милорд грозно нахмурился.

— Гм… Думаю, в один прекрасный день мне придется выставить Трейси небольшой счетец.

Майлз промолчал.

— Но как, однако, Дик умудряется, не трогая моих денег?

— Понятия не имею, — сам тон О’Хары, казалось, говорил о том, что он не только не знает, но и знать не желает.

— Остается надеяться, что сам он не в долгах, — заметил Карстерс. — Однако, похоже, он крепко влип. Нет, надо все же уговорить его принять мою долю, — он нахмурился и забарабанил пальцами по столу.

Тут О’Хара не выдержал.

— Как это на тебя похоже! Да оставь ты его в покое, ради всего святого, и не морочь себе голову из-за этого жалкого негодяя, который причинил тебе…

— Я запрещаю так говорить о Дике, Майлз! Ты не понимаешь…

— Очень хорошо все понимаю. Строишь из себя примерного христианина. Довольно этой комедии! Я знаю, что это Дик скоморошничал за картами. И с твоей стороны совершенно противоестественно настаивать, чтобы он взял деньги после того, как именно он обесчестил тебя, и все такое!

Карстерс невозмутимо потягивал вино, ожидая, когда Майлз остынет, что в конце концов и произошло. Потом он начал смеяться.

— Ах, Майлз, ну позволь же мне идти своей дорогой! Понимаю, я для тебя нешуточное испытание, — тут он вдруг посерьезнел. — И все же не хотелось бы, чтоб ты плохо думал о Дике. Ты ведь достаточно знаешь его, чтобы понять, почему все так случилось. Ты знаешь, как экстравагантен он сам, как любил сорить деньгами и вечно сидел в долгах. Так неужели нельзя простить ему эту маленькую слабость?

— Простить можно. Но я никогда не смогу простить эту его… подлость по отношению к тебе.

— Но О’Хара, он был влюблен в Лавинию…

— Ты тоже.

— Не так серьезно. О, это было не более, чем юношеское увлечение, а у него все очень серьезно.

О’Хара промолчал, губы его сложились в жесткую линию.

— Представь себя на его месте, — продолжал настаивать Джек. — Если бы ты…

— Нет уж, увольте! — О’Хара злобно рассмеялся. — Нет, Джек, тут мы никогда не придем к согласию, так что лучше оставить эту тему. Однако по-прежнему считаю, что тебе не стоит так уж о нем беспокоиться. Не думаю, чтоб он был в долгах.

— Может, он выиграл на скачках и его…

Майлз мрачно улыбнулся.

— Дик очень изменился, Джек. Он больше не держит скаковых лошадей, не играет в карты, разве что ради приличия, за компанию.

— Дик не играет? Тогда чем же он занимается?

— Именьем и еще вывозит жену в свет. Когда он в городе… Кстати, останавливаются они в твоем лондонском доме, — с горечью добавил он.

— Ну и что с того? Дом все равно пустует. Однако я просто не в силах вообразить Дика, превратившегося едва ли не в святошу.

— А что еще ему остается делать после того зла, что он причинил тебе?

Милорд проигнорировал эту ремарку. Насмешливая улыбка играла у него на губах.

— Господи, Майлз, ну до чего все это забавно! Как же меняются люди! Я, прежде такой образцовый, погрузился в пучины распутства: играю в азартные игры, граблю на дорогах. Дик — едва ли не святой. Ведет богобоязненный праведный образ жизни… и его грабят родственнички жены. Нет, знаешь, все же я ему не завидую!

— По крайней мере, ты получаешь куда больше радости от жизни, — усмехаясь, заметил О’Хара. — К тому же и совесть тебя не мучает, как его.

Лицо Карстерса превратилось в непроницаемую маску. Затем он приложил салфетку к губам и улыбнулся.

— Да, согласен с тобой в том, что касается радостей жизни, но насчет совести… Думаю, здесь все обстоит не так просто.

О’Хара искоса взглянул на друга. Тот сидел в кресле боком, перекинув руку через спинку.

— Не обидишься, если спрошу тебя кое о чем?

— Разумеется, нет.

— Ты… снова намерен заняться грабежами?

— Нет.

— Тогда чем же?

Милорд рассмеялся, лицо его просветлело.

— Сказать по правде, Майлз, я еще не решил. Решает судьба… не я.

Глава 16

Мистер Беттисон никак не мог понять, что же последнее время творится с Дианой. Прежде такая жизнерадостная и полная обаяния, она стала вялой, апатичной, даже чопорной. Она едва слушала самые лучшие его истории и даже забыла пару раз посмеяться двум его совершенно неотразимым шуткам. Затем он с неприятным замиранием сердца заметил, что и поглядывает она на него как-то косо, словно вовсе не рада его присутствию в Хортон-хаус и ухаживаниям. Но мистер Беттисон был слишком отъявленным эгоистом, чтоб поверить в подобное, а потому отмел все эти невероятные предположения, решив, что холодность эта объясняется скромностью, приличествующей каждой порядочной девушке. И он продолжал навещать ее, пока визиты не участились настолько, что едва ли выдавался день, когда мистер Беттисон не возникал возле дома, важно вышагивая по лужайке и на ходу осведомляясь, где же мисс Болей. Мистер Болей, в глубине души надеявшийся обрести в лице мистера Беттисона зятя, не разрешал дамам уклоняться от этих визитов и даже советовал мисс Бетти, поприветствовав гостя, тут же удалиться, чтобы молодые люди могли побыть наедине. Так что Диана была буквально вынуждена принимать сквайра и выслушивать его бесконечные монологи. Она постоянно осаживала его в надежде не допустить неминуемого предложения, но то ли делала это недостаточно жестко, то ли шкура у мистера Беттисона оказалась слишком толстой, чтоб колкости девушки могли его пронять. Как бы там ни было, но не прошло и двух недель со времени отъезда милорда, как сквайр попросил ее руки. Ему было отказано твердо и бесповоротно, однако, приняв сей ответ за девичье кокетство, он стал еще настойчивее и даже игривее и продолжил ухаживания со столь самоуверенным видом, что мисс Ди не выдержала.

— Сэр, — воскликнула она, — похоже, вы неверно истолковали мое отношение к вам!

Мистер Беттисон онемел от изумления. Ему и в голову не приходило, что Диана может отказать. Он просто ушам своим не верил, заслышав эти жесткие нотки в ее голосе, и сидел, разинув рот.

— Я вынуждена просить, — продолжала Диана, — вынуждена просить, чтоб вы прекратили свои столь участившиеся визиты. И пожалуйста, не считайте меня злой… или… словом, все эти ваши преследования… не могу подобрать иного слова… утомляют. И, вы уж извините… просто претят. Признаться, я удивлена, что вы сами не замечаете, насколько мне противны!

— Противен? — воскликнул мистер Беттисон, после двух-трех попыток наконец обретший дар речи. — Вы отдаете себе отчет, в том, что говорите, мисс Диана? Это что же… означает, что вы не выйдете за меня замуж?

Она кивнула.

— Да, мистер Беттисон. Не выйду.

— И это мое отношение вам неприятно? Да-а, мисс Болей… Ничего себе!

Диана немного смягчилась.

— Мне очень жаль, что вы неверно истолковали…

— Неверно истолковал, мадам?! — рявкнул сквайр, окончательно выходя из себя. — И вы осмеливаетесь заявлять, что не поощряли мои визиты?

— Ничуть не поощряла!

— О, я все понимаю! И нечего вилять! Вы относились ко мне совершенно иначе, пока не возник этот тип!

— Мистер Беттисон, я, ей-Богу, теряюсь… Но я просила бы немедленно покинуть эту комнату прежде, чем вы успеете сказать то, о чем будете потом сожалеть.

Он не обратил внимания на эти ее слова.

— Вы совершенно ослеплены этим разряженным хлыщом… этим жалким Карром, который, как я слышал, весьма темная личность и…

Диана вскочила и, подойдя к шнурку колокольчика, дернула его с такой силой, что звон разнесся по всему дому.

Она стояла совершенно неподвижно, само воплощение упрека и презрения, стройная, прекрасная и гневная, с плотно сжатыми губами и высоко поднятой головой. Мистер Беттисон умолк и, не сводя с нее глаз, отер со лба пот.

В дверях появился испуганный Томас.

— Вы звонили, мадам?

— Проводите мистера Беттисона, — последовал надменный ответ.

Сквайр робко поднялся.

— Наверное, я должен извиниться… Наговорил лишнего. Надеюсь, вы не приняли мои слова…

— Постараюсь забыть ваши оскорбления, сэр, — ответила она. — Откройте же дверь, Томас!

Мистер Беттисон вышел — надо сказать, что в его походке заметно поубавилось самоуверенности.

Наверное, целую минуту после того, как за ним захлопнулась тяжелая входная дверь, Диана стояла, словно окаменев, затем вдруг щеки ее вспыхнули, она выбежала из комнаты и, взлетев по лестнице, ворвалась к себе в спальню, где и дала волю чувствам — громко разрыдалась. Это целиком захватившее ее занятие прервал стук в дверь и голос мисс Бетти, желавшей знать, у себя племянница или нет.

Диана вздрогнула и начала торопливо приглаживать свои растрепавшиеся волосы.

— Входите! — откликнулась она, изо всех сил стараясь придать голосу веселость. Мало того, она даже начала напевать.

Вошла тетушка.

— Зашла взглянуть, не у тебя ли мое вышивание. Нигде не могу найти и мне кажется, ты уносила его из сада сегодня утром.

— Да, о, да… конечно… извините! Кажется, оно там, в кресле, — отворачиваясь, ответила Диана.

Мисс Бетти окинула племянницу испытующим взглядом и уселась на софу с видом человека, намеренного просидеть долго.

— Что случилось, радость моя? — осведомилась она.

Диана притворилась, что роется в комоде.

— Ничего, тетушка. Куда все же оно запропастилось?..

— Не знаю. Я не за этим пришла, — ответила мисс Бетти.

— Но со мной все в порядке, уверяю! — чтоб доказать справедливость этого утверждения, Диана даже выдавила смешок. Впрочем, удался он ей плохо и скорее походил на рыдание.

— Деточка, не обманывай меня! Ты плакала!

— Я… я… нет! — простонала Диана, судорожно выдергивая из кармашка носовой платок. — Просто насморк что-то разыгрался, вот уже три дня…

— Вот как, любовь моя? Нет, боюсь, что раньше.

— Да… возможно, что и… Я… И что же вы хотели этим сказать?

— Уверена, ты подцепила его в тот самый день, когда уехал мистер Карр.

Диана вздрогнула.

— Ах, прошу вас, тетя, это просто смешно!

— Нисколько, дорогая. А ну-ка, поди, присядь рядышком и расскажи мне все, — ласково попросила мисс Бетти.

Какое-то время Диана колебалась, затем громко высморкалась и опустилась на софу.

Мисс Бетти с нежностью прижала голову девушки к плечу и начала поглаживать по волосам.

— Ну, ну, не плачь, моя радость! Что случилось?

— Это все мистер Беттисон! — прорыдала Диана. — Он… имел наглость просить моей руки!

— Быть того не может, птичка моя! Мне показалось, я слышала, как он приехал. Так ты ему отказала?

— Да, но прежде он успел оскорбить меня!..

— Оскорбить тебя? Ди!

— Да… он посмел сделать грязный… ах, нет! Он обвинил меня в том, что я… я схожу с ума от любви к мистеру Карру! Схожу с ума!

— Мерзавец! И это, конечно, неправда?

Ответа не последовало.

— Так правда или нет?

Рыдания нарастали.

— О… конечно… правда. Но как он смел говорить такое?

— Да, милая. Так ты действительно влюблена в этого молодого человека?

— Я… я просила его жениться на мне, а он… отказался!

— Господи Боже, милостивый и всемогущий! — мисс Бетти была потрясена до глубины души. — Диана, дорогая…

— Н-не прямо… но он понял, и еще… еще он меня любит! И я готова просить его об этом всегда, хоть завтра, пусть это нескромно и… Вот и все!

— Да-да, — пыталась утешить ее мисс Бетти. — Ну-ка, расскажи мне все по порядку.

Диана подняла голову.

— Но это все, рассказать больше нечего. И я его тоже… люблю, — всхлип, — и лучше умру, чем буду жить без него… а он отказался, потому что прошлое его не безупречно… И еще сказал, что он дурно воспитан… и делал всякие ужасные вещи, а мой муж не может быть изгоем… и все такое. Но мне плевать, да, плевать!

Тетушка окончательно растерялась.

— Но почему, я все же не пойму, он не просил твоей руки? — спросила она, сдвинув брови.

— Потому, что он разбойник.

— Разбойник! Неужели это правда? Ну, ну… никогда бы не подумала. Такой славный юноша!

Диана высвободилась из ее объятий. Глаза сверкнули.

— Не смейте говорить о нем плохо!

— Нет… разумеется, нет! Просто я удивлена… и тем не менее, знаешь, Диана, я рада, что он не сделал тебе предложения!

— Рады? Но как вы можете быть столь жестоки!

— Но, дорогая, не можешь ведь ты выйти замуж за… за…

— За преступника! — прорыдала Диана. — Могу, могу!

— Один только Бог знает, что он там еще натворил! И потом, деточка моя, он ведь сам сказал, что прошлое его не безупречно!

Тут племянница вдруг усмехнулась сквозь слезы.

— Ну, вот вам! Что это тебя так развеселило, а, Ди?

— Он… он не произносил этого слова… «не безупречно»…

Мисс Бетти выдавила улыбку.

— Ну, тогда сомнительно.

— Я в это не верю!

Тетушка поджала губы.

— Да, не верю! Такой человек не может быть дурным! Вы, верно, забыли, что он нас спас?

Мисс Бетти немного смягчилась.

— Нет-нет, конечно не забыла, дитя мое. И вообще считаю его очень милым юношей. Однако, думаю, он правильно поступил, что уехал.

Тут ее заключили в восторженные объятия.

— Признайтесь, тетушка, вы ведь тоже полюбили его, как я?

— Ну, нет уж! — последовал решительный ответ. — Я ведь не мечтаю выйти за него замуж!

Диана снова рассмеялась сквозь слезы и подошла к туалетному столику привести в порядок прическу.

— Не думаю, что когда-нибудь увижу его снова, — с горечью произнесла она. — Ах, тетушка, если б вы только видели, какие печальные были у него глаза!

— Все это полная чушь! Что это значит, никогда не увидим? Он наверняка навестит нас в городе. Обычный визит вежливости.

— Вы забываете, он разбойник, и вряд ли осмелится посетить нас.

— Что ж, моя дорогая, если он действительно так тебя любит, как ты говоришь, то постарается подыскать себе более приличное занятие. Так что подождем и увидим.

— Вы думаете? — с сомнением в голосе спросила Диана.

— Уверена, милая! А если не сделает попытки стать на путь истинный и ты не увидишь его больше, что ж… тогда забудь о нем раз и навсегда, потому как он не будет стоить и одной твоей слезинки!

Диана вздохнула и налила из кувшина воды — умыть заплаканное лицо.

— Ну, согласись, разве это не разумно? — настаивала тетушка.

Девушка подняла голову и взглянула на нее с упреком.

— Мне кажется, это просто глупо… — ответила она. Затем вдруг дала волю чувствам. — Ах, тетушка, ну почему эти мужчины так глупы?

— По большей части, да, — согласилась тетушка.

— Неужели он не понимает… что без него я буду совершенно несчастна и… что вовсе не погублю свою жизнь, став его женой?

— Ах, дорогая, если уж мужчине что втемяшится в голову, то сам дьявол это оттуда у него не выбьет! Нет, я не думаю, что твой мастер Джек так уж не прав. И твой папочка, и я, оба мы считаем, что ты заслуживаешь лучшей участи. Ведь, в конечном счете, ну кто такой этот мистер Карр?

— Это единственный мужчина, за которого я согласна выйти замуж! Так что можете оставить все попытки подыскать мне более достойную кандидатуру! Вы ведь наверняка хотели, чтоб я стала женой этого глупца, сэра Дениса Фабиана, которого вы без конца приглашаете. Или, быть может, этого приторного мистера Беттисона? Или Эверарда? Как только можете вы быть столь жестоки!..

— Вовсе нет. Просто я не в силах видеть, дорогая, как ты бросаешь свою жизнь под ноги разбойнику.

Диана подошла к тетушке, обняла за шею.

— Тетушка, милая, простите меня за грубость! Знаю, вы желаете мне только хорошего! Но неужели вы не понимаете, что я люблю его?..

— Так и знала, что эта история кончится для тебя плохо, — мрачно кивнула мисс Бетти.

— Какая история?

— Любовь. Да ни один мужчина в мире не стоит твоей слезинки, дорогая!

Раздавшийся в ответ тихий смешок заставил ее взглянуть на племянницу в некотором замешательстве.

— Вы не понимаете, — произнесла Диана, глаза ее светились нежно и мягко. — Вы просто этого не понимаете…

Не успела мисс Бетти сочинить соответствующий ответ на эту ремарку, как в дверь постучали. Затем она отворилась и на пороге предстал Томас.

— Миледи О’Хара! Ожидает внизу, мадам!

Секунду обе дамы взирали друг на друга в недоумении. Затем:

— Только этого нам не хватало! — воскликнула мисс Бетти. — В гостиной такой беспорядок!

Диана кивнула слуге.

— Мы идем, Томас. — Как только он исчез, она обернулась к тетушке. — Леди О’Хара! Но почему…

— Полагаю, сочла, что должна нанести визит вежливости после того, как сэр Майлз бывал здесь так часто. Но отчего, скажите на милость, надо было выбрать для этого именно тот день, когда в доме такой страшный беспорядок? Только этого нам не хватало…

Диана тем временем уже пудрила носик, с тревогой всматриваясь в зеркало, — не слишком ли заплаканное у нее лицо?

— Да никакой не беспорядок, тетя Бетти! О, я так и горю нетерпением видеть ее. Думаю, она настоящая прелесть, судя по тому, как нахваливал ее сэр Майлз. Давайте же, тетушка, торопитесь!

Мисс Бетти воткнула в волосы булавку и расправила складки платья.

— А я как назло в этой старой тафте!.. — проворчала она.

Диана покружилась по комнате — оборки ее шелковой персиковой юбки приятно зашуршали.

— Ах, ерунда, дорогая тетушка, вы выглядите очень мило! Однако, поторапливайтесь!

Мисс Бетти позволила подвести себя к двери.

— Тебе хорошо рассуждать, любовь моя, в новом-то платье! Да ты только взгляни на мою нижнюю юбку!

— Чепуха, вы просто прекрасны! Идемте же!

Они спустились по лестнице и вошли в гостиную.

При их появлении из кресла поднялась изящная, совсем крошечная дама и, протянув руки, направилась к ним с улыбкой, полной такого очарования, что скверное настроение мисс Бетти тут же улетучилось. И она ответила на поклон гостьи самым изысканным и глубоким из своих реверансов.

— Просто счастлива, мадам, видеть вас в своем доме! — пропела она. — Как это мило с вашей стороны проделать столь долгий и утомительный путь, чтоб навестить нас!

Пододвинув кресло для миледи, она представила ей свою племянницу. Леди О’Хара окинула девушку беглым испытующим взглядом и снова сделала книксен.

— Счастлива, наконец, познакомиться с вами, мисс Болей, — улыбнулась она. — Муж столько о вас рассказывал. Я так и горела нетерпением повстречаться с вами!

Диана тут же поддалась очарованию этой маленькой дамы.

— О, мадам, а мы столько слышали о вас от сэра Майлза! И тоже просто жаждали познакомиться с вами!

Леди О’Хара уселась в кресло и кивнула.

— Наверняка он рассказывал обо мне разные жуткие истории, — шутливо заметила она. — Прошу простить за то, что не могла выбраться к вам раньше, но я, как вы, наверное, знаете, была в отъезде и… Бог ты мой, вернулась и увидела, что в доме все буквально вверх дном! — она рассмеялась и, обращаясь к мисс Бетти, добавила: — Уверяю вас, дорогая мисс Болей, я просто не терплю беспорядка и все эти дни работала, не покладая рук!

Мисс Бетти придвинула свое кресло поближе и через минуту дамы просто слились в экстазе, обсуждая самые животрепещущие темы: причуды слуг; беспомощность мужчин, стоит их оставить одних хотя бы на день; а затем Лондон, его магазины, парки, последний модный спектакль.

Леди О’Хара предложили угощение — на особо ценном и любимом блюде мисс Бетти богемского стекла, что само по себе уже являлось великой честью, и когда в гостиную заглянул мистер Болей, он обнаружил там свою сестру и дочь, сидевших бок о бок с очень хорошенькой и необыкновенно живой маленькой дамой, которой он никогда не видел прежде, занятых беседой и поглощающих пирожные. При виде этой картины он торопливо ретировался и заперся у себя в библиотеке.

Глава 17

Леди О’Хара искоса взглянула на своего спящего мужа, но особой суровости в ее взгляде не читалось. Он дремал, развалившись в шезлонге под огромным дубом, сама же она занималась рукоделием, расположившись в нескольких шагах от него. Глаза Майлза были закрыты, рот же, напротив, широко открыт. Миледи нахмурилась и кашлянула. Потом снова откашлялась, погромче, и не без результата: спутник ее жизни закрыл рот и приоткрыл сонный ленивый глаз. Миледи тут же напустила на себя самый удрученный вид, что не осталось незамеченным — сонный глаз подмигнул ей. Опасаясь, как бы он не закрылся снова, Молли ответила укоризненным взором и заговорила тоном, в котором отчетливо слышался упрек:

— Не думаю, что это слишком любезно с вашей стороны, сэр, спать, когда мне так необходимо поговорить с вами!

О’Хара поспешно открыл второй глаз.

— Что ты, любовь моя, я вообще не спал! Я… э-э… думал.

— Неужели, сэр? И что же, вы всегда думаете с разинутым ртом и похрапывая, а?

О’Хара вздрогнул.

— Богом клянусь, я не храпел! — воскликнул он. — Просто подло с твоей стороны, Молли, так издеваться над муженьком!

— Ты просто большой ребенок, Майлз! — продолжала поддразнивать его она. — К тому же на парике у тебя сидит гусеница и все съехало набок.

— Гусеница съехала? — удивился О’Хара.

— Да нет же, глупый, парик! Подожди, сейчас поправлю, — она встала и подошла к нему, поправила парик и удалила с него гусеницу с помощью двух ловко свернутых листиков. Затем чмокнула мужа в лоб и уселась у его ног.

— Кстати, ты так и не спросил меня, куда я ездила вчера днем.

О’Хара хорошо знал, что от него требуется, и изобразил на лице глубокий интерес.

— И куда же это вы ездили, миледи?

— Навестить мисс Болей и ее племянницу, сэр!

Она посмотрела на него с торжеством и одновременно несколько вызывающе.

— Черт, быть не может!

— Очень даже может, сэр. Я ведь чувствую, что-то происходит. И еще помню о том твоем письме, где ты писал, что Джек влюбился в Диану. Вот и подумала, надо бы съездить, познакомиться с ней.

Майлз уставился на жену со смешанным выражением восхищения и досады.

— Так ты правда ездила, кошечка?

— Да. И поняла, что она тоже влюблена в него. Чего и следовало ожидать.

— Почему это следовало?

— Да как же можно в него не влюбиться? Он такой жутко обаятельный, что я и сама не отказалась бы выйти за него замуж!

И она склонила головку, чтоб скрыть мечтательную улыбку, заигравшую у нее на губах.

— Прости, не понял? — растерянно спросил О’Хара.

Миледи водила пальчиком по узору на юбке.

— Ну, в том случае, разумеется, если б уже не была замужем за тобой, Майлз.

Но О’Хара заметил улыбку. Глубоко вздохнул и траурным тоном заметил:

— Река всегда под боком, мадам.

Пальчик миледи дрогнул и замер. Затем она коснулась руки Майлза.

— Это скверная шутка, Майлз.

Он засмеялся и стал играть ее локонами.

— Но ты сама напросилась на нее, звездочка моя!

— Ничего я не напросилась. А что касается Джека, дорогой…

— Я думал, речь идет именно о Джеке.

— Майлз, ну когда ты наконец замолчишь и будешь слушать, а?

— Уже слушаю, дорогая.

— Хорошо. Так вот, как я уже говорила, вчера я ездила в Литтлдин и познакомилась с мисс Болей.

— Ну и какое она произвела впечатление?

— Диана изумительно красива… какие глаза, Майлз! А какие волосы!.. Мисс Болей тоже очень мила и такая забавная! Мы угощались, а потом я заговорила о Джеке…

— Надеюсь, ты не назвала его Карстерсом?

— Да нет, какой же ты глупый! Конечно, нет! Так получилось, что мисс Болей упомянула его первой и назвала мистером Карром. Ну и я тоже стала так называть… И заметила, что сама Диана не обмолвилась о нем и словом и вид у нее при этом был точно замороженный, что, разумеется, убедило меня, что она влюблена в него по уши.

О’Хара искренне изумился.

— Но отчего это ты пришла к такому выводу, раз она вообще о нем не говорила, а, девочка?

— Этого тебе никогда не понять, дорогой. Просто потому, что ты мужчина. Ладно, неважно, пришла и все. Мне страшно понравилась Диана и я решила поговорить с ней наедине. Сказала, что очень люблю розы, и она тут же вызвалась показать мне сад. Того мне и надо было. И вот мы пошли, вдвоем. Думаю, я тоже понравилась Диане, потому что…

— Ерунда!

— Да замолчи ты, Майлз! Потому что она оттаяла и стала так дружелюбна. И мы все говорили и говорили…

Тут она уловила над головой какое-то движение и услышала, как муж деликатно кашлянул. Вопросительно приподняла бровки.

— В чем дело, сэр?

— Ничего особенного, звездочка, ровным счетом ничего. Продолжай… Так ты говорила?..

— Да, говорила! — тут глаза ее сверкнули, но она сдержалась и прикрыла их ресницами. — Но сказать тебе всего просто не могу.

Муж издал вздох облегчения.

— А если и дальше будешь вести себя столь непристойным образом, то вообще ничего не скажу!

Удовлетворенная тем, что он не посмел возразить, она продолжила:

— Итак, мы поговорили по душам, и из того, что она сказала и о чем умолчала, я сделала вывод, что Джек по какой-то дурацкой причине не сделал ей предложения.

— По дурацкой, дорогая? — перебил он ее.

— Ах, знаю, тебе, разумеется, эта причина кажется вполне обоснованной, но вот что я скажу, Майлз: жестоко так обращаться с бедным ребенком! И знаешь, ей даже все равно, что он разбойник!

— Но дело тут совсем не в том… Я так понял, что…

— Да, но он мог бы сказать, что ни в чем не виноват! О, Майлз, ну что ты на меня так смотришь! Конечно, мог! Клянусь, если б ты посмел обращаться со мной подобным образом, я бы ни за что не приняла тебя, до тех пор, пока бы ты не раскаялся! И я намерена поговорить с Джеком.

— О, это будет завлекательное зрелище, уверен. Однако подумала ли ты, как можешь ранить при этом его чувства?

— Но он не понимает… Теперь я совершенно уверена, она была бы счастлива стать его женой и…

— И ты считаешь, что Джек должен набраться наглости просить ее об этом, зная, в каком он сейчас положении?

— О!.. Ну я не знаю, не знаю!

— Я тоже, любовь моя. Джек прав. Сперва ему надо отмыть свое имя от грязи.

— Тогда скажи на милость, отчего он это не делает? — воскликнула Молли.

Настал черед Майлза показать свое превосходство.

— Дело в том, девочка, что тебе этого все равно никогда не понять, просто потому, что ты женщина.

Леди О’Хара пропустила мимо ушей эту ремарку.

— Но что можно сделать?

— Ничего. Он должен решить все сам. Некогда он заставил меня дать слово, что я буду хранить его тайну, иначе я уже давно поговорил бы с Ричардом.

— Ненавижу этого Ричарда! — воскликнула миледи. — Злой, эгоистичный тип! А теперь Джек настаивает, что должен уехать, и немедленно и, если б ты только видел, какое отчаяние отразилось на лице Дианы, стоило мне упомянуть, что он снова собирается за границу! Майлз, мы должны удержать его здесь как можно дольше! О, дорогой, как все это ужасно!..

Тут О’Хара предупреждающе сжал ее руку и она умолкла. Через лужайку к ним направлялся милорд.

— А я опозорился, — заявил он. — Сидел с вашим бесенком, Молли, и когда он окончательно разбушевался, дал ему нитку бус, что вы оставили на столе, чтоб успокоить.

— Мои любимые индийские деревянные бусы!

— Да, кажется так. Ну вот, краска с них сошла, а когда Джейн вернулась, Дейвид выглядел так, словно подхватил какую-то страшную болезнь. Она так перепугалась, бедняжка, — он уселся в пустующее кресло Молли и стал оттирать носовым платком зеленое пятно с пальца.

Молли рассмеялась.

— Бедная Джейн! Ей предстоит нелегкая работа, отмывать этого бесенка! А вы поспели как раз вовремя. Мы говорили о вас.

О’Хара едва не застонал и, хмуря брови, многозначительно покосился на жену.

— Вот как? Польщен. Могу ли я узнать, что именно говорили?

— Да просто о том, что мы не хотим отпускать вас во Францию.

О’Хара с облегчением вздохнул.

— Вы очень добры, миледи. Я и сам сожалею, но это необходимо.

— Так уж необходимо? Но вы с тем же успехом можете поселиться здесь, поблизости, с какой-нибудь пожилой симпатичной женщиной, которая будет вести хозяйство и… и Джимом… и разными приятными безделушками.

Милорд покачал головой.

— Нет уж, благодарю!

— Да-да! А потом, со временем, глядишь, и женитесь! — набравшись смелости, продолжила она.

— Ничего не выйдет. Поскольку выбора у меня не будет, придется жениться на симпатичной пожилой женщине. Вы меня заставите, я знаю!

Молли рассмеялась.

— Нет, серьезно, Джек, почему бы вам не осесть где-нибудь поблизости?

— Только не со старухой, Молли!

— Да Бог с ней, со старухой! Почему бы не подумать об этом? Никто вас не знает… не захотите видеть никого, так и не будете и… О, Джек! Только не смотрите на меня так! Ну, Майлз, скажи, разве он не странно себя ведет?

— Конечно, девочка, — хмыкнул Майлз. — Но ведь и жизнь у него тоже сложилась несколько странно.

— Я понял, в чем кроется ваш план, Молли. Вы замыслили сделать из меня отшельника, а затем вынудить жениться на экономке! Нет, не согласен, я заслуживаю лучшей участи!

Молли выжидательно смотрела на него.

— Так вы возражаете против подобного образа жизни, Джон?

— Мадам, — мрачно заметил он, — вы найдете мой труп в саду в конце первой же недели.

— Нет, разумеется, этого я вовсе не хочу, — задумчиво протянула она. — Однако не вижу, что мы можем еще для вас сделать. О, кстати, это напомнило мне… Знаете, вчера я ездила в Литтлдин… Майлз, любовь моя, не будешь ли так добр принести мне шляпку? Это солнце…

— Мы можем пересесть в тень, — ответил муж, и не подумав сдвинуться с места.

— Ах, ладно, это неважно. К тому же я слышала, что Браун хочет поговорить с тобой о той лошади…

— Очень любезно с твоей стороны, Молли, но мы с Брауном виделись не далее, как утром.

Леди О’Хара сдалась.

— Ладно. Итак, я говорила, Джек, что ездила в Хортон-хаус. Боже, какая красавица эта Диана!

Карстерс пытался сочинить некий нейтральный ответ, но не сумел и пробормотал нечто нечленораздельное.

— Да! И обе они передают вам привет, наилучшие пожелания и надеются, что вам лучше. Вообще Хортон-хаус — это же совершенно рядом! Не желаете ли прогуляться по саду, Джек? И пожалуйста, принесите мне шляпу. Кажется, я оставила ее в прихожей. О, благодарю!

Выждав, пока Джек отойдет на приличное расстояние, она обернулась к мужу.

— А ты, Майлз, будь любезен, оставайся на месте! Ничего лишнего я ему не скажу, обещаю.

— Но, Молли, ты только разбередишь…

— Ничего подобного! Просто попытаюсь уговорить остаться с нами, а не ехать за границу. Уверена, если он не останется, что-то случится.

— Что случится?

— Что-то!

— Откуда ты знаешь?

— Не знаю. Просто чувствую и все!

— Хорошо, девочка. Если уговоришь Джека остаться, я тебя благословляю.

— Очень мило с твоей стороны, — ответила она и отошла. — Ах, благодарю, Джон, — она нацепила шляпку на локоны и взяла милорда под руку. — Этот ленивый Майлз снова собрался спать! А я терпеть не могу слушать, как он храпит, так что пойдем куда-нибудь подальше, ну, скажем, в розарий!

— Нет, так далеко не надо! — пробурчал Майлз, закрывая глаза. — Вы переутомитесь…

— И вы разрешаете ему делать такие двусмысленные замечания? — спросил Джек, ожидая, пока она вытряхнет камешек из туфли.

— Не всегда, — ответила она. — Пользуется тем, что, когда вы рядом, ему все сходит с рук, — она швырнула камешком в Майлза и они отошли.

Дойдя до поворота, где начинались густые заросли кустарника, миледи ринулась в атаку.

— Я хотела поговорить с вами о Майлзе. Он так беспокоится…

— Разве, Молли? Я что-то не заметил.

Она вспомнила, что и сама этого не замечала, однако ничуть не обескураженная, продолжила:

— Да, и очень!

— Что же его беспокоит?

— Вы, — печально вздохнула миледи. — Мысль о том, что вы покинете нас. Я и сама разделяю его опасения.

— Но…

— Он рассчитывал, что вы поживете у нас дольше… и я тоже.

— Страшно любезно с вашей стороны, однако…

— Просто не знаю, что буду делать с Майлзом после вашего отъезда! Он только и мечтает, что жить с вами.

— Молли…

— И знаете, все эти ваши разговоры об отъезде нас так огорчают! Может, передумаете?

— Не настаивайте, прошу вас, Молли… Как я могу остаться…

— Ах, если б вы остались! Вы бы просто осчастливили нас! Да Майлз просто извелся, он даже заболеть может от огорчения!

— О, Молли, вы преувеличиваете!

Она едва сдержала улыбку.

— Нисколько, Джек.

— Ну, что вы! Чтоб Майлз заболел от огорчения из-за меня? Как вам не стыдно!

— Ну, может, и не заболеет, — согласилась она. — Но он действительно страшно расстроен… И, о! ну зачем вы нас так обижаете? — и она промокнула глаза уголком платочка, не спуская тем временем внимательного взгляда со своего собеседника. — И Дейвид, лапочка, вас так любит! А Майлз так счастлив видеть вас в доме… и мне вы очень нравитесь… и… и… и я считаю, будет просто бессовестно и невоспитанно с вашей стороны уехать… не говоря уже о том, что просто глупо!

— Ну что вы, Молли! Вы заставляете почувствовать себя каким-то дурно воспитанным чудовищем, если я откажусь…

Платок тут же исчез.

— Так вы не отказываетесь? Вы остаетесь, да? Обещайте!

— Я никогда не смогу отблагодарить вас…

— Ах, вот славно-то, Джек! Значит, до осени? Обещаете?

— Но, Молли, я действительно…

— Обещайте! Иначе я заплачу!

— Я не могу! Сколько можно злоупотреблять вашим гостеприимством…

— Ах, что за ерунда, Джек! Будто Майлз не торчал у вас в Уинчеме, когда вы были детьми…

— Но это совсем другое…

— Когда вы были еще мальчишками. А теперь, видите ли, так загордились, что не желаете пробыть у нас какие-то жалкие несколько месяцев!..

— Нет-нет, Молли, дело совсем не в том…

— Сознайтесь, будь Майлз холост, вы бы не колебались, верно?

Он молчал, не зная, что ответить.

— Вот видите! А теперь, раз у него завелась жена, тут же и заупрямились! Вы, наверное, меня просто не выносите и…

— Клянусь, совсем напротив!

— Тогда почему отказываетесь? — с торжествующим видом спросила она.

— Но, право, Молли… я… — тут он рассмеялся. — Вот маленькая плутовка, вы просто не оставили мне выбора!

— Так значит, остаетесь?

— А вы вполне уверены, что…

— Вполне.

— Огромное вам спасибо, остаюсь. Вы очень добры. Только одно условие: когда надоем, обязательно скажите.

— Непременно, — обещала она. — О, как же я рада! И как доволен будет Майлз! Кстати, — как бы между прочим заметила она, — я просила мисс Болей почтить нас своим присутствием в среду, но, к сожалению, в среду они не могут. Так что в другой де…

Тут она умолкла, немного напуганная, поскольку Джек жестом старшего брата схватил ее за плечи и начал трясти.

— Послушайте, что я вам скажу, Молли! Я знаю, вы догадались, что я люблю Диану, понимаю, что задались целью свести нас, думая, что делаете доброе дело. Это жестоко по отношению к нам обоим. И если вы путем разных своих уловок все же заманите ее сюда, я уезжаю, и немедленно! Ясно?

Молли заглянула в его суровые глаза и губы у нее задрожали.

— Я… Простите, — пролепетала она.

Джек снова взял ее под руку.

— Не стоит. Понимаю, вы желаете мне только хорошего и я очень благодарен вам. Но прошу вас, пожалуйста, не надо, только не это!

— Нет-нет, обещаю. Но… но не считаете ли вы, что было бы лучше…

— Скажите-ка мне, Молли, разве это хорошо — не слушаться мужа?

В синих глазах мерцал насмешливый огонек. Она выдавила робкую улыбку.

— О чем вы, Джек?

— Разве Майлз не запретил вам говорить со мной об этом?

Она оттолкнула его руку, губы скривились в обиженной гримасе.

— Это… это… как вам не стыдно! — воскликнула она и затрясла кулачком. — Я ухожу, и немедленно!

Чуть позже миледи нашла мужа в библиотеке и кинулась ему в объятия.

— Обними меня покрепче, слышишь? — попросила она. — Я… я загнана в угол!

— Что? — О’Хара усадил ее на колени.

— Да, фигурально выражаясь. Джек… Знаешь, по зрелом размышлении, я все же не вышла бы за него!

— Что он натворил?

— Да ничего особенного. Боюсь… — тут она принялась крутить пуговку на его жилете, — боюсь, что сама виновата…

— О!

— Да… Не успела я и словом обмолвиться об этой мисс Болей, как он тут же превратился в айсберг и заговорил со мной, точно с какой-то испорченной непослушной девчонкой. Однако он остается, так что поцелуй меня, Майлз!

Глава 18

К концу августа, после довольно тихо проведенного лета в деревне, леди Лавинией вновь овладела неукротимая тоска по городу и его развлечениям. Она и слышать не желала предупреждений мужа о скверном состоянии дорог, заявив, что ей это безразлично и что она умрет, но поедет в Лондон. После этого последнего аргумента он сдался и обещал отвезти ее на следующей неделе, втайне поздравляя себя с тем, что удалось в течение столь долгого срока продержать свою взбалмошную жену в Уинчеме в относительно сносном расположении духа. Лавиния была вне себя от радости, без конца целовала мужа, бранила себя за дурной характер и начала готовиться к путешествию.

Дороги оказались даже хуже, чем предполагал Ричард, дважды карета едва не перевернулась и бессчетное число раз застревала в грязи, что причиняло пассажирам значительные неудобства. Сам Карстерс ехал верхом рядом с громоздким экипажем, где разместились жена, ее служанка, маленькая собачонка и бесчисленные коробки и свертки. Несмотря на частые остановки, он находил путешествие вполне сносным, поскольку Лавиния пребывала в отличном настроении и встречала каждую из поломок и остановок жизнерадостным смехом и каким-нибудь остроумным замечанием.

Даже когда каминная труба в ее спальне во время остановки на постоялом дворе вдруг начала отчаянно дымить, она, вопреки опасениям Ричарда, вовсе не впала в ярость и не стала требовать уехать в ту же секунду, но, посидев немного с кислым видом, заявила своему дорогому Дики, что он может спать в ее комнате, а уж она, так и быть, перейдет в его. Тогда утром она найдет его подсушенным и насквозь прокопченным! В таком радужном настроении она спустилась с ним к обеду, сочла, что куропатки просто отличные, пирог с мясом вполне отвечает самым изысканным требованиям французской кухни, а вино — просто поразительно сносное для такой дыры, и весь вечер веселила мужа милыми ухаживаниями, пока не пришло время ложиться спать.

Продвигались они медленно — не только из-за плохих дорог, но еще и потому, что стоило ее светлости заметить на обочине какие-нибудь дикие розы, как она тут же непременно должна была остановиться и их сорвать. Совершив это, она рука об руку с мужем прогуливалась вдоль дороги, причем он вел лошадь под уздцы, а карета тащилась сзади. Все это выглядело весьма идиллично, и Ричард был на седьмом небе от счастья.

Прибыв, наконец, в свой дом на Мейфэар, они обнаружили, что слуги, значительно их опередив, приехали неделей раньше и даром времени не теряли. Никогда, заявила Лавиния, их дом не выглядел так замечательно, таким новеньким, уютным и чистым, словно с иголочки. Паж-негритенок преподнес ей маленькую обезьянку, которая кланялась, скалила зубы и бормотала нечто вроде: «Хозяин дома!»

Леди Лавиния бросилась обнимать и целовать своего Дики. Как это он догадался, что она просто мечтала об обезьянке? Наверняка она упомянула об этом своем желании пару раз. Да он просто лучший из мужей на свете! И танцующим шагом, в полном экстазе и восторге, она удалилась в свои апартаменты.

Beau monde[23] возвращался в город, и несколько дней спустя, когда Карстерс отвез жену в Рейнло, в садах оказалось полно гуляющих и вокруг царило веселье. Было еще светло, но с деревьев свисали лампочки, скрипачи играли почти без передышки, взлетали фейерверки, беседки были свежеокрашены, а главный павильон так и сверкал огнями.

Приподнятому настроению Лавинии значительно способствовало еще и осознание собственной неотразимости и великолепия шелкового платья в георгианском стиле, с юбкой, обтянутой в золотую сетку. Волосы ее были напудрены и искусно завиты в длинные локоны, спадавшие на плечи и полузакрытые кружевами, а сверху красовался изящный серый капюшон. Палантин был отделан золотой тесьмой, в тон юбке, а застежкой служила брошь с россыпью рубинов. Рубины блистали в ушах и отличались такими размерами и великолепием, что все встречные дамы провожали ее завистливыми взглядами… В браслетах, надетых поверх длинных перчаток, тоже сверкали красные камни. Довольна она была и внешностью Ричарда — ведь может, когда захочет, выглядеть прилично. Винного цвета бархатный камзол сидел на нем безупречно, а золотые стрелки на чулках смотрелись просто шикарно.

Не прошло и десяти минут, как их обступила не слишком большая, но плотная толпа мужчин, громко выражающих свое восхищение тем фактом, что прекрасная леди Лавиния снова с ними. Один принес ей стул, другой — бокал негуса[24], остальные так и порхали вокруг.

Раскрасневшаяся и совершенно счастливая от успеха миледи протянула маленькую ручку мистеру Селвину, своему давнишнему и пылкому обожателю, нежным смехом ответила на его цветистый комплимент, а затем заявила, что он ужасный льстец, демон-искуситель и что слушать его больше она не желает!

Сэр Грегори Маркхем, который принес ей бокал негуса, как выяснилось, только что вернулся из Парижа. Услышав это, она оборвала на полуслове свою беседу с полностью очарованным ею французским шевалье и обернулась к Маркхему, подняв свои эмалево-голубые глазки и хлопая затянутыми в перчатки ручками.

— О, сэр Грегори! Париж!.. Однако скажите мне, прошу… скажите скорее, вы виделись там с моим милым Дьяволом?

— Ну, разумеется, мадам, — ответил Маркхем и протянул ей бокал.

Она отпила глоток и отдала бокал шевалье, чтоб он пристроил его куда-нибудь.

— О, вы просто душка! — воскликнула она. — А чем он занимается и о!.. когда намерен вернуться в Англию?

Сэр Грегори улыбнулся.

— Откуда мне знать? — протянул он. — Боюсь, monsieur s’amuse[25].

Она кокетливо прикрыла личико веером.

— Ах, несносный! — воскликнула она. — Да как вы смеете говорить такие вещи?

— Бельмануар? — переспросил лорд д’Эгмон, играя тросточкой. — Он очаровал мадам Помпадур, не так ли? Не в вашем присутствии будь сказано, леди Лавиния.

Лавиния уронила веер.

— Помпадур? О, тут ему лучше поостеречься!

— Насколько я слышал, между его величеством и прекрасной Жанной уже начались кое-какие недоразумения по этому поводу. И она сразу же охладела к нашему Дьяволу.

— А я слышал, что ему просто наскучила эта дама, — вставил Маркхем.

— Как бы там ни было, но я рада, что эта история закончилась, — заметила Лавиния. — Слишком уж опасная это игра, зариться на фаворитку Людовика. О, mon cher[26] шевалье! Я вас не забыла, нет! Но уверена, сейчас вы говорите такие гадости о нашем Георге!.. Я права? О, и вы до сих пор держите мой бокал! Как это страшно любезно с вашей стороны! Так и быть, выпью… а вы, Джулиан, унесите бокал… Voila[27]! — и она протянула бокал д’Эгмону и игриво хлопнула его веером по руке, кокетливо поглядывая снизу вверх. — Ах, бесстыдник! Что это вы все время нашептываете? Не желаю слушать все эти ваши непристойности. Нет, нет, и смеяться им тоже не желаю!.. Сэр Грегори, так вы мне не ответили. Когда возвращается Трейси? Уверена, что на той неделе в среду, как раз к приему у Кавендишей. Ну, скажите же да!

— Разумеется скажу да, моя прекрасная мучительница! Но если по правде, то Трейси и словом не обмолвился о возвращении в Лондон.

Она надулась.

— Нет, я вас положительно ненавижу, сэр Грегори! Ведь его не было с самого мая! О, Джулиан, вы уже вернулись? В таком случае поведете меня смотреть фейерверк. Ах, мой веер! Где же он? Я уронила его… Селвин, если это вы забрали… Ах, Дики, он у тебя! Спасибо! Я ухожу с Джулианом, а ты можешь тем временем пофлиртовать с миссис Клайв, я видела, она вроде бы шла сюда. Да, определенно, можешь, я ревновать не буду, обещаю! Прекрасно, Джулиан, идемте! Шевалье, надеюсь увидеть вас на приеме в среду, но можете навестить меня и раньше.

Француз просиял.

— О, я счастлив, мадам! Тогда ждите меня в Уинчем-хаус. Vraiment[28] но до этого момента это будет не жизнь, а лишь существование! — и вполне различимым для окружающих шепотом он заметил Уилдингу: — miledi e’tait ravissante! Maise ravissante[29].

Взяв под руку своего осчастливленного кавалера, леди Лавиния отправилась смотреть фейерверк, отвечая милой улыбкой на бесчисленные поклоны и выражения восхищения и оставив своего мужа флиртовать с хорошенькой Китти, чего он, впрочем, делать не стал, а пошел вместо этого к павильону в компании с Томасом Уилдингом и Маркхемом.

Д’Эгмон провел миледи по извилистой аллейке, затем они вышли на просторную лужайку, где уже собралась изрядная толпа самого разношерстного народа. По направлению к ним шел брат Лавинии, полковник лорд Роберт Бельмануар, очень богато одетый и самой щегольской внешности. Он увидел сестру и на его цветущем лице отразилось изумление.

— Господи! Клянусь честью, это же Лавиния! — и он раскланялся.

Миледи, не слишком жаловавшая брата, ответила на приветствие коротким кивком.

— Страшно рада видеть тебя, Роберт, — холодно бросила она.

— Что касается меня, то «рад» — это не то слово, — заметил полковник протяжным и довольно неприятным голосом, так похожим на голос Трейси. — Ваш покорный слуга, д’Эгмон. А я был уверен, Лавви, что ты в деревне!

— Ричард привез меня в прошлый вторник, — ответила она.

— Как это неосмотрительно с его стороны! — насмешливо воскликнул полковник. — Или же у него просто не было выбора?

Она сердито вскинула голову.

— Если намереваешься и дальше говорить гадости, Роберт, я тебя немедленно оставлю!

Д’Эгмона ничуть не смутил этот обмен любезностями. Слишком хорошо знал он семейку Бельмануаров, чтоб обращать внимание на их перебранку.

— Так мы его оставляем? — с улыбкой осведомился он у Лавинии.

— Да, — ответила она, надув губки. — Он явно вознамерился мне дерзить!

— Сестра, дорогая, напротив! Думаю, что могу обрадовать тебя. Лавлейс в городе.

— Капитан Гарольд? — недоверчиво воскликнула она.

— Да, совершенно верно.

— О, Боб! — оставив Джулиана, она схватила братца за руку. — Я должна его видеть, и немедленно! Надо же, возвратился после всех этих лет!.. Скорее, Джулиан, милый, ступайте и разыщите его! Скажите, что Лавиния хочет его видеть! Вы ведь с ним знакомы, не так ли? Да… так я и думала, что знакомы. Пусть придет, и немедленно! Сию же секунду!

Д’Эгмон, крайне удрученный тем, что прогулка с его богиней закончилась, едва успев начаться, тем не менее был вынужден поцеловать ей ручку и повиноваться.

— Да, так и думал, что ты обрадуешься, — заметил лорд Роберт и усмехнулся. — Позволь заметить, дорогая, что вон там, прямо позади, имеется стул, нет, два стула… Нет, целая куча стульев!

Усевшись, она продолжала возбужденно щебетать.

— Боже, вот уже почти пять лет, как я не видела Гарри! Он очень изменился? Господи, он наверняка думает, что я уже стала старухой!.. А он надолго?.. Боже, Боб, ты только посмотри на этих двух дам, ну там, чуть левее! Боже милостивый, что за странные coibs[30]. И эти вишневые ленточки!.. Скажи, Боб, а где ты встретил Гарри Лавлейса?

Полковник, не слишком внимательно прислушивавшийся к этому монологу, метал обольстительные взоры в сторону явно смущенной этим обстоятельством молоденькой девушки, висевшей на руке отца, в то время, как сей джентльмен был целиком поглощен беседой с полной дамой преклонных лет. Он нехотя отвел взгляд и обернулся к сестре.

— Что ты сказала, Лавви?

— Как это гнусно с твоей стороны, ты ведь совсем не слушаешь! Я спросила, где ты видел Гарольда?

— Где видел? Постой-ка, дай вспомнить… где же я его встретил?.. О, вспомнил! В «Кока-три», недели две тому назад.

— А он изменился?

— Нисколько, дорогая сестра. Все тот же шальной беззаботный повеса и распутник! И к тому же не женат.

— Как мило!.. О, я так страшно рада видеть его снова!

— Ты должна представить его Ричарду, — усмехнулся полковник. — В качестве бывшего обожателя, полагаю.

— Да, наверное, должна, — задумчиво согласилась она, не уловив в его словах сарказма. — О, я его вижу! Смотри, вон он идет!

Она поднялась навстречу высокому светловолосому гвардейцу, который торопливо шагал к ней через лужайку, и раскланялась с ним со всем изяществом и кокетством, на которое была способна только она, леди Лавиния.

— Капитан Лавлейс! — миледи протянула ему обе руки.

Лавлейс взял их в свои и низко склонился — так, что шелковистые напудренные локоны парика упали ему на лицо.

— Леди Лавиния!.. Искусительница! Я не нахожу слов! Я просто немею!..

— Я тоже!..

— В таком случае, — протянул полковник, — оба вы не слишком занимательная компания, а потому позвольте мне откланяться! — и он рассмеялся и заспешил прочь по тропинке со злобной усмешкой на губах.

Лавиния и Лавлейс отыскали два кресла, стоявшие в некотором отдалении от остальных, уселись и с головой погрузились в беседу.

— Ах, капитан Лавлейс! Вы, наверное, совсем меня забыли? — кокетливо спросила Лавиния.

— Что вы, никогда! — с жаром ответил он. — Хотя весть о вашем замужестве едва не разбила мне сердце!

— Нет-нет! Я тут не виновата! Меньше всего мне хотелось бы причинить вам боль!

Он недоверчиво покачал головой.

— Вы отвергли меня, чтобы выйти замуж за другого! И после этого говорите, что не хотели!

— Ах, противный!.. Однако, сами вы так и не женились?

— Я? — тонкие черты лица изобразили ужас. — Чтоб я женился? Нет! Всю жизнь буду верен своей первой любви!

Лавиния в полном восторге развернула веер и начала обмахиваться.

— О! О-о!.. Всегда ли, Гарольд? А ну-ка, говорите правду!

— Почти всегда, — поправился он.

— Ах, негодник! Так вы признаетесь, что иногда все же?..

— О, вполне тривиальные, не стоящие вашего внимания интрижки, дорогая, — начал оправдываться он. — Но я поклялся себе, что, как только попаду в Лондон, первый же визит будет в Уинчем-хаус. Представьте мое разочарование… тот мрак, в который я впал… кстати, к тому же я умудрился просадить целую тысячу в фаро! Когда я обнаружил, что раковина пуста и моя Венера…

Подняв веер и готовая хлопнуть им Лавлейса по руке, она перебила его.

— Сэр! Так вы говорили, что первым вашим намерением было навестить меня?

Он улыбнулся и отбросил со лба кудри.

— Мне следовало бы сказать: первым важным намерением…

— И что же, вы не считаете потерю тысячи гиней важным? — задумчиво спросила она.

— О, едва ли… Человек должен наслаждаться жизнью сполна. А что такое, в конечном счете, тысяча гиней?.. Зато я получил удовольствие от игры!

— Да! — выдохнула она, глаза ее сверкали. — Я тоже так думаю! Какое удовольствие можно получить от жизни, не рискуя и не тратя денег?.. Ах, впрочем, все равно! — и, пожав плечиком, она оставила эту тему. — А с Трейси вы не виделись?

— Он был в Версале на балу, но я не имел случая обмолвиться с ним словечком. Но слышал, что в Париже он пользуется бешеным успехом.

— Ах, еще бы! — с гордостью воскликнула Лавиния. — В нем есть чисто французский шик и все такое… О, я просто сгораю от нетерпения видеть его, но, боюсь, что возвращаться он не торопится. Знаю, он обещал герцогине Девонширской приехать к началу сезона, бедняжка прямо с ума по нему сходит; но не думаю, что увижу его в ближайшее время, — вздохнув, она забарабанила кончиком туфли с бриллиантовой пряжкой по земле. — Я что-то озябла, Гарри! Отведите меня в павильон. Там уже, наверное, танцуют… И потом, Дики тоже там.

— Дики? — насторожился он. — Дики!.. Только не говорите мне, Лавиния, что это ваш новый воздыхатель!

— Ах, противный, испорченный мальчишка! Это мой муж!

— Ваш муж? Но…

Она стрельнула в собеседника глазками — смесь кокетства и упрека.

— Ну, теперь успокоились?

— Разумеется! Муж… Ну это пустяк!

— Мой муж — это вам не пустяк! — рассмеялась она. — Я очень к нему привязана.

— О, это уже серьезнее, — нахмурился он. — И к тому же не слишком модно, а?

Встретив его дразнящий взгляд, она опустила ресницы.

— Можете проводить меня в павильон, капитан Лавлейс.

— С восторгом, моя маленькая мучительница! Но только прежде перестаньте обращаться ко мне так официально!

— Но, Гарольд, я действительно продрогла! — капризно протянула она и отняла ручку от его губ. — Нет-нет, люди смотрят!.. И потом, видите, вон мой брат, он возвращается! Не желаю слушать его гнусные насмешки!.. Идемте же!

И они зашагали по лужайке, бойко обмениваясь шутками, расцвеченными со стороны капитана еще и самыми экстравагантными комплиментами, полными аллюзий с классикой, по большей части, впрочем, перевранными, а с ее стороны — восторженным звонким смехом и кокетливыми упреками. Итак, они приблизились к павильону, где музыканты уже наигрывали на скрипках для тех, кто желал танцевать, и где собралась к этому времени большая часть присутствующих, поскольку под открытым небом стало прохладно. В конце зала были установлены столики, где господа обоих полов играли в кости и карты, попивали бургундское или негус, поднимая тосты за здоровье дам, а дамы отвечали на эти тосты лукавыми взглядами и реверансами.

Лавиния опустила капюшон и, расправляя перышки, взбила оборки на юбке и поправила складки. Затем вошла, неся себя торжественно и гордо, с развернутым веером, высоко вскинутой головой, положив пальчики, обтянутые перчатками, на рукав бархатного камзола Лавлейса. Заслышав легкий ропот голосов, вызванный ее появлением, Ричард обернулся и увел жену. Он не узнал ее спутника, но блеска в глазах Лавинии и улыбки на ее пухлых губах было достаточно, чтоб подсказать ему, что она крайне обрадована встрече с этим мужчиной. Ричарду предоставилась возможность как следует разглядеть Лавлейса, пока эта ослепительная пара подходила поближе, и он с изрядной долей восхищения не мог не заметить красивого лица с тонкими чертами и серыми глазами, в которых искрилась смешинка, чувственного четко очерченного рта, а также подбородка, говорившего о решительности характера. Да, этот господин не принадлежал к породе сюсюкающих раскрашенных «собачонок» Лавинии, несмотря на длинные локоны парика, все в его внешности свидетельствовало о наличии воли и храбрости, не говоря уже об отменных манерах. Ричард заметил, как покраснела его жена, а потом хлопнула капитана по руке в ответ на какое-то его замечание, и сердце у него упало. Он поднялся и пошел им навстречу.

Леди Лавиния мило улыбнулась мужу и похлопала его по руке с видом собственницы.

— Дики, дорогой, я встретила старого друга, очень старого доброго друга! Разве это не замечательно? Капитан Лавлейс… мистер Карстерс.

Мужчины раскланялись. Ричард — с некоторой неохотой, капитан — с непринужденной bonhomie[31].

— Следует признаться, сэр, я всегда преклонялся перед сей блистательной красотой, судить о которой во всех отношениях можно лишь вам, и никому более! — дерзко произнес Лавлейс и отвесил еще один поклон, на этот раз в адрес миледи.

— Вы в этом не одиноки, сэр, — с улыбкой ответил Ричард.

Тут к ним подбежала леди Дебере и нежно расцеловалась с Лавинией.

— Дорогая! Милая моя Лавиния!

Леди Лавиния покорно подставила напудренную щечку.

— Ах, Фанни, дорогая, до чего приятно снова видеть вас! — проворковала она, разглядывая сквозь ресницы огромное в форме башни сооружение из напудренных локонов и искусственных цветов на голове подруги.

— Однако, ангел мой! — воскликнула леди Фанни, отступив на шаг, чтоб оглядеть подругу. — Вы, никак, болели?

— Как странно! — улыбнулась Лавиния. — Я только что хотела задать вам тот же вопрос, милочка! Несомненно, все дело в возрасте! Печально… Неужели обе мы выглядим такими ужасными развалинами? — и, кокетливо обернувшись к мужчинам, она выжидательно улыбнулась.

На нее тут же посыпался целый ворох комплиментов, и леди Дебере, болезненный цвет лица которой не помогали скрыть ни румяна, ни пудра, почувствовала себя еще более жалкой рядом с цветущей бело-розовой Лавинией и, вспыхнув от раздражения, отошла, успев, правда, пригласить свою дорогую Лавинию сыграть с ней партию в фаро. Но Лавиния, как вскоре выяснилось, предпочла наблюдать за игрой за столом Ричарда, заявив, что одно ее присутствие принесет мужу удачу.

— Не сомневаюсь, дорогая, — ответил Ричард, — однако сегодня я не играю. Почему бы тебе не принести удачу Бобу? — и он кивнул в сторону стола, за которым сидел полковник со стаканчиком покерных костей в руке.

Лавиния надулась.

— Нет. Я хочу, чтоб ты играл!

— Просить бесполезно, леди Лавиния! — протянул сэр Грегори. — Ричард сегодня не в настроении.

Селвин, побрякивающий костями в стаканчике, обернулся к Маркхему, на лице его отразилось подобие невинного изумления. Затем он перевел взгляд на суровое, почти мрачное лицо Карстерса и снова изумился. Встряхнул стаканчиком и, метнув ехидный взгляд на своего противника, поджал губы.

— Вот как? — многозначительно произнес он.

Даже Лавиния присоединилась к последующему за этим замечанием взрыву смеха. Замечание само по себе не было слишком остроумным, но уж больно комичное выражение лица было при этом у Селвина и слишком уж много ехидства вложил он в эту короткую фразу.

Кто-то выкрикнул, что готов держать пари с Лавлейсом; предложение было тут же принято, и глаза Лавинии, провожавшие капитана Гарольда, идущего к столу полковника, снова засияли.

Ричард отправился принести жене чего-нибудь прохладительного, а когда вернулся, обнаружил ее у игорного стола, за спиной у Лавлейса. Опустив руку ему на плечо, миледи с волнением наблюдала, как разлетаются кости по столу. Он поспел как раз вовремя, чтоб услышать, как она радостно захлопала в ладоши и воскликнула:

— Повезло! Это я принесла удачу!.. Буду бросать еще!

Обернувшись, она поймала на себе взгляд мужа и личико ее вытянулось.

— Ты не возражаешь, Дики? — умоляюще протянула она.

Он возражал, однако боялся показаться грубым или смешным в глазах всех этих людей, а потому, рассмеявшись, покачал головой и, став рядом с женой, принялся наблюдать за ходом игры.

Когда она, наконец, закончилась, выяснилось, что удача отвернулась от Лавинии и что она проиграла свою бесценную рубиновую сережку Селвину, который, аккуратно опустив ее в жилетный карман, утешил миледи обещанием, что будет вечно хранить сей сувенир у сердца. Тогда и только тогда согласилась Лавиния перейти в залу для танцев, и в течение следующего часа Ричард имел удовольствие наблюдать, как жена танцует менуэт с разными молодыми аристократами, отдавая, впрочем, предпочтение вновь обретенному ею Гарри Лавлейсу.

Глава 19

В последующие дни у Ричарда создалось впечатление, что капитан Лавлейс просто не выходит из их дома. Стоило заглянуть в будуар жены, и он видел там Лавлейса, нависшего за спиной у Лавинии, которая играла на спинете[32], или перелистывающего номер «Рэмбиера»[33]. Если Лавиния собиралась на бал-маскарад, то именно капитан, и никто другой, удостаивался чести наблюдать за завершением ее туалета и добавлять последние штрихи, наклеивая в нужные места мушки. Стоило Карстерсу попросить жену уделить время и ему, как она тут же рассыпалась в извинения: ах, нет, Гарри везет ее в Воксхолл[34] или Спринг-гарденс. Стоило ему войти в дом, как глаза тут же натыкались на тросточку капитана и его шляпу с твердыми полями; а когда он выглядывал в окно, то весьма часто наблюдал следующую сцену: к дому подкатывает экипаж и из него бодро выпрыгивает Лавлейс. Кое-как вытерпев неделю его постоянного присутствия в доме, Карстерс не вытерпел и заметил жене: не стоит слишком уж поощрять старого друга, ему вовсе не обязательно проводить все время на Гросвенор-сквер. Лавиния взглянула на мужа с упреком, а затем осведомилась о причине. Он нехотя ответил, что это не слишком прилично. Тут Лавиния широко распахнула глаза и потребовала объяснить, что он находит неприличного в визитах такого старого друга. Ричард не без юмора ответил, что дело вовсе не в возрасте капитана Гарольда, напротив, он чересчур молод — это и вызывает возражения. В ответ Лавиния обвинила его в ревности. И была недалека от истины, однако Ричард с жаром отверг это предположение. Что ж, тогда он просто глупец! И ему не следует сердиться — Гарри действительно всегда был ее добрым другом, и потом, разве Ричарду не нравится ее новая прическа, которую придумал не кто иной, как капитан Лавлейс?.. Но и этот аргумент не убедил мужа: неужели она не понимает, что визитам Лавлейса должно положить конец? Нет, она поняла только одно: то, что у ее Дика чудовищно скверный характер и что он сегодня явно не в настроении. И пусть не мучает ее! Да, она постарается вести себя прилично, но пусть и он тоже! А теперь ей пора за покупками, в связи с чем потребуется не менее двадцати гиней.

Несмотря на все обещания «вести себя прилично», она вовсе не пыталась умерить пыл Лавлейса и с неизменно очаровательной улыбкой продолжала принимать самые разнообразные знаки внимания с его стороны.

Утром того дня, когда они собирались посетить бал у герцогини Девонширской, Ричард снова затронул эту больную тему. Миледи еще лежала в постели, белокурые локоны ее были не напудрены и волнами спадали на плечи. Рядом на столике стояла чашка горячего шоколада, а по одеялу были разбросаны бесчисленные billets doux[35] от поклонников. В руке она держала букет белых роз с прикрепленной к нему карточкой, на которой крупными буквами были выведены инициалы: «Г. Л.».

Возможно, именно вид этих записок, разбросанных по постели переполнил чашу терпения Ричарда. Во всяком случае, с неожиданной злобой, столь несвойственной его обычно покладистому характеру, вырвал он цветы из рук жены и зашвырнул их в угол.

— Нет, этому безумию следует положить конец! — воскликнул он.

Лавиния, неприятно удивленная этой выходкой, приподнялась на локте.

— Д-да как ты смеешь?! — выдохнула она.

— Вот до чего дошло! — с горечью воскликнул Карстерс. — Как смею, видите ли, я, твой законный муж, пытаться укротить эти неприличные выходки! Вот что я скажу тебе, Лавиния, я сыт по горло этими шалостями и не собираюсь больше мириться с ними!

— Ты… ты… Да что это, скажи на милость, на тебя вдруг нашло, Ричард?

— Ах, что!.. Не желаю терпеть больше в доме нашествие этих щенков! — весь так и кипя от гнева, он ткнул пальцем в букет. — И не позволю, чтоб моя жена была притчей во языцах у всего Лондона!

— Я?.. Я притча во языцах? Да как ты смеешь! Как только ты смеешь!

— Умоляю, прекрати эти безумства! Речь идет не о том, что смею я. Ты позволяешь себе не повиноваться мужу, и это после того, как я тебя предупреждал, а?

Она в страхе отодвинулась от него.

— Дики!

— Можешь восклицать «Дики» и улыбаться. Знаю все эти твои уловки, прошел через них. Иногда мне кажется, у тебя совершенно нет сердца! Ты пустая, эгоистичная, взбалмошная женщина!

Детские губки обиженно задрожали. Леди Лавиния зарылась лицом в подушки и зарыдала.

Карстерс смягчился.

— Прости, дорогая. Возможно, я был не слишком справедлив и…

— И жесток! Да, жесток!

— И жесток… А потому прости…

Она обвила его шею белыми шелковистыми ручками.

— Ты ведь не хотел, правда?

— Нет. Просто не позволю больше этому Лавлейсу ошиваться возле моей жены.

Лавиния отпрянула.

— Ты не имеешь права говорить так! Я знала Гарри еще задолго до того, как познакомилась с тобой и…

Ричард поморщился.

— Ты хочешь сказать, что он значит для тебя больше, чем я?

— Нет! Хотя ты делаешь все, чтоб я тебя возненавидела! Нет, конечно, я люблю тебя больше. Но и Гарри прогнать тоже не могу.

— Даже если я прикажу тебе?

— Прикажешь? Как это прикажешь? Нет, нет! Тысячу раз нет!

— Но я приказываю.

— А я отказываюсь тебя слушать!

— Бог мой, мадам, вас все же следует проучить! — снова вспылил он. — Я намерен сегодня же, сейчас же отвезти вас в Уинчем! Клянусь Богом, если ты меня не послушаешься, то поедешь в Уинчем! — и с этими словами он выбежал из комнаты, а Лавиния откинулась на подушки, бледная и вся дрожа от гнева.

Одевшись, она сошла вниз в надежде помириться, но Карстерс куда-то уехал, передав, что будет поздно. Несколько минут Лавиния пребывала в бессильной ярости, но затем своевременное прибытие коробки от портного разгладило все морщинки на лице, и она расцвела в улыбке.

Ричарда не было долго, появился он лишь к тому времени, когда пора было собираться на прием, и, едва войдя в дом, тут же отправился на свою половину, где отдал себя заботам лакея. На ногти его был нанесен изящнейший маникюр, нижнее белье опрыскано розовой водой, брови подведены. Он нарядился в красно-коричневый с золотом камзол, надел на пальцы перстни, ноги его обтягивали шелковые панталоны со стрелками, а большой черный бант-жабо украсила брошь с бриллиантами. И вот, напудренный, подкрашенный и напомаженный, он медленно направился по коридору к будуару жены.

Лавиния, напрочь позабывшая об утреннем contretemps[36], приветствовала его появление улыбкой. Она сидела перед зеркалом в нижнем белье и просторном deshabille[37], накинутом на плечи. Coileur[38] уже ушел и на голове у нее красовалась высокая, видная из-за спинки кресла прическа из густо напудренных локонов, часть из которых спадала на уши и плечи. Вершину этого сооружения венчали алые и белые страусовые перья, а на шее блистало огромное бриллиантовое ожерелье. В комнате витал тяжелый аромат каких-то очень крепких духов, повсюду были разбросаны ленточки, кружева и перчатки; через спинку кресла было перекинуто блистающее великолепием алое домино, а на постели было аккуратно разложено ее платье — ворох белого шелка и парчи с пышными оборками на бедрах и пеной белоснежных кружев, спадающих по корсажу и до кончиков рукавов. Рядом лежали веер, тонкие кружевные перчатки, маска и крохотный ридикюль.

Карстерс осторожно присел на самый краешек кресла и стал наблюдать, как горничная подрумянивает уже и без того безупречно розовые щеки жены.

— Нет, сегодня я, определенно, буду разбивать сердца, не так ли? — весело заметила Лавиния, обернувшись через плечо.

— Не сомневаюсь, — сухо ответил муж.

— Ну, а ты, Дики? — тут она повернулась уже всем корпусом, чтоб разглядеть его. — Коричневый… Не самый любимый мой цвет, но ничего, выглядит неплохо… Новый парик?

— Да.

Глаза ее удивленно расширились — уж слишком холодно звучал голос Дики. И тут она вспомнила, что произошло утром. Так вот почему он такой угрюмый!.. Что ж, прекрасно, сейчас она ему покажет!

Кто-то постучал в дверь, служанка открыла.

— Сэр Дуглас Фейвершем, сэр Грегори Маркхем, виконт Муссо и капитан Лавлейс ждут внизу, миледи!

Тут, по всей видимости, в Лавинию вселился демон.

— О, ля-ля! Так много? О, но я не могу принять всех сразу, это определенно. Пригласите сэра Грегори и капитана Лавлейса.

Луиза передала это лакею и затворила дверь.

Ричард сердито прикусил губу.

— Вы совершенно уверены, что это не detrop[39]? — саркастически заметил он.

Леди Лавиния отбросила deshabille и встала.

— Ах, да какая разница! Я готова надеть платье, Луиза!

В дверь снова раздался стук, и на этот раз пришлось открывать Карстерсу.

Вошли Маркхем в алом с золотом камзоле, отличавшийся тяжеловесной красотой, и Лавлейс, напротив, светловолосый и утонченно миловидный, в бледно-голубом с серебром. Как обычно, на голове его красовался парик с длинными локонами, среди которых сверкали три булавки с сапфирами.

Он раскланялся с преувеличенной учтивостью.

— Я сражен вашей красотой, фея!

Сэр Грегори разглядывал через лорнет белые туфельки Лавинии.

— Бог ты мой, да у нее в каблучках драгоценные камни! — протянул он.

Лавиния грациозно закружилась по комнате, обнажив на секунду стройные ножки.

— Здорово придумано, верно? — воскликнула она. — Однако, не будем терять времени! Платье! Ну-с, Маркхем, и вы, Гарри, сейчас увидите перевоплощение!

Лавлейс, усевшись в кресло задом наперед, обвил руками спинку и опустил на них подбородок. Маркхем прислонился к гардеробу и наблюдал процесс через лорнет.

Когда, наконец, платье надели, все необходимые усовершенствования в том, что касается оборок, ленточек и броши, которая после бурного обсуждения была приколота в нужное место, были произведены, браслеты надеты на руки, а пылающее домино окутало плечи, они уже опаздывали на добрых три четверти часа и Карстерс начал терять терпение. Не в его натуре было уподобляться этим двум господам, сыпать комплиментами налево и направо, а само их присутствие в будуаре просто раздражало. Ему претила сама мысль о том, что Лавиния может принимать их, но такова была mode[40] и он понимал, что ее требованиям следует повиноваться.

Наконец миледи была готова отправиться: раззолоченный портшез уже поджидал ее у дверей в свете flambeaux[41], и она не без труда влезла в него, страшно опасаясь, как бы шелка не помялись, а перья ее высоченной прически не сломались, задев за крышу. Потом вдруг обнаружилось, что она забыла в комнате веер, и Лавлейс с Маркхемом пустились наперегонки доставить его Лавинии. Пока они отчаянно сражались за эту честь, Ричард спокойно уселся рядом с женой. В конце концов дверца за Лавинией захлопнулась и носильщики взялись за шесты. И маленькая кавалькада двинулась через площадь. Лавлейс вышагивал справа от портшеза, Маркхем — слева. В такой манере продвигались они узкими извилистыми улочками, стараясь обходить лужи и грязь, и вскоре присоединились к целой процессии других портшезов, стекающихся из разных кварталов города на Саут-Одли-стрит. Они хранили молчание — Маркхем по причине природной лени, Лавлейс — из-за того, что чувствовал неприязнь Ричарда. Сам же Ричард целиком ушел в тревожные размышления. Как бы там ни было, но до самой Курсон-стрит никто не произнес ни слова, пока Маркхем, оглянувшись на высокий угловой дом, не заметил, что Честерфилд еще, должно быть, в Уэллсе. Карстерс рассеянно согласился с ним, на том и кончилась беседа.

На Кладжес-стрит к ним присоединился сэр Джон Фортескью. Этот господин аристократически строгой, почти патрицианской внешности, являлся близким другом Ричарда несмотря на то, что был несколькими годами старше. Ричард вылез из портшеза и они пошли рядом, немного отстав от спутников, и Фортескью взял Ричарда под руку.

— Что-то не видел тебя сегодня в «Уайтс»[42], Джон.

— Да. Был занят с адвокатом. Надеюсь, ты не столкнулся там с моим несчастным братом?

— Фрэнком? Нет. Но почему несчастным?

— Мне кажется, мальчик сошел с ума. Вчера к нему на ужин были приглашены гости, но вдруг часа в четыре он получил какое-то послание неведомо от кого, которое совершенно выбило его из колеи. И представь, он умчался, даже не пожелав ничего объяснить! С тех пор я его не видел, но слуга его сообщил, что он поехал встретиться с другом. Чертовски странно и так не похоже на него, вот что я скажу!

— Да, очень странно. Думаешь увидеть его сегодня?

— Надеюсь. Карстерс, дорогой, а кто этот господин, вышагивающий рядом с портшезом твоей жены?

— Маркхем.

— Да нет, другой.

— Лавлейс.

— Лавлейс? А кто он такой, черт подери?

— Не знаю. Ничего не могу сказать, кроме того, что он — капитан гвардии.

— Да, это новость. Видел его тут на днях в «Гузтри» и еще подумал: кто же этот красавчик, черт подери?

— Да уж. Мне он не нравится.

Тем временем они уже дошли до ворот в Девоншир-хаус и там были вынуждены расстаться, поскольку давка стояла страшнейшая. Карстерс остался у портшеза Лавинии, спутники ее растворились в толпе. Портшезы налезали друг на друга в стремлении пробиться к дверям, каждую секунду подкатывал экипаж и выгружал разряженных господ, а потом медленно отъезжал, пробираясь сквозь людской поток.

Большая зала уже была полна народа и являла собой буйное смешение всех красок и оттенков. Лавинию тут же подхватил некий обезумевший от влюбленности юнец, к которому она испытывала подобие материнской привязанности, что заставило бы несчастного, знай он об этом, рвать на себе элегантно завитые кудри.

Ричард различил в толпе лорда Эндрю Бельмануара. Он в числе нескольких молодых людей составлял свиту новой красотки, мисс Ганнинг, которая вместе со своей сестрой Элизабет буквально покорила великосветский Лондон, едва успев появиться там. На Эндрю была маска, но узнать его не составляло труда — по длинным конечностям и небрежно щегольскому костюму.

Уилдинг, заметив Ричарда, сделал ему знак подойти и увлек в соседнюю комнату играть в ланскене с Марчем и Селвином.

Карстерс нашел графа в превосходном расположении духа, вызванном, как объяснил Селвин, обнаружением новой оперной певички, еще более очаровательной, чем предыдущая. От карт вскоре перешли к покеру, другие гости потянулись к столу. Карстерс извинился и вернулся в бальную залу. Там он столкнулся с Изабеллой Фэншо, очень веселой вдовушкой, славившейся остроумием и миловидностью. До этого Карстерс видел ее лишь однажды и был весьма удивлен, когда она поманила его к себе, похлопав по кушетке унизанной кольцами ручкой.

— Посидите со мной, мистер Карстерс. Так давно хотелось поболтать с вами, — опустив маску, она окинула его пытливым взглядом блестящих умных глазок.

— О, мадам, я польщен… — поклонился Ричард.

Она тут же оборвала его.

— Я не в настроении выслушивать комплименты, сэр. Да и к серьезной беседе тоже не слишком расположена. Вы меня беспокоите.

Ричард опустился на кушетку, явно заинтригованный вниманием этой маленькой женщины.

— Я, мадам?

— Вы, сэр. Вернее, ваше лицо, вот что меня смущает, — заметив его удивление, она рассмеялась и стала обмахиваться веером. — О, оно вполне привлекательно, уверяю! Но я хотела сказать другое. Просто вы очень похожи на одного… моего друга.

Ричард вежливо улыбнулся и принял из ее рук веер.

— Вот как, мадам?

— Да… Я познакомилась с этим джентльменом в Вене, три года назад. Думаю, он моложе вас. Глаза синие, но очень похожи… Нос почти точь-в-точь, как у вас, а вот рот — н-нет! Но все выражение… — тут она умолкла, заметив, что собеседник ее вдруг побледнел. — Вам плохо, сэр?

— Нет, мадам, что вы! А как звали этого вашего друга?

— Ферндейл, — ответила она. — Энтони Ферндейл.

Веер на мгновение замер в руках у Ричарда.

— Ах!.. — произнес он.

— Вы его знаете? — с любопытством спросила вдова.

— Много лет тому назад… мы были с ним знакомы, мадам. А не могли бы вы сказать, в добром ли он настроении пребывал… ну, тогда, когда вы его видели?

Она задумчиво поджала губки.

— Ну, если вы хотите знать, был ли он весел… Да. Остроумен — тоже да. Но иногда мне казалось… Когда он молчал, мистер Карстерс, глаза у него были такие печальные!.. Нет, я и сама не понимаю, зачем говорю это вам!

— Можете быть уверены, мадам, этот разговор останется между нами. Я… я, видите ли, был очень расположен к этому джентльмену, — говоря это, Ричард раскрывал и закрывал веер, играя его тонкими планками. — А вас он тоже… заинтересовал, мадам?

— Не знаю… думаю, что нет, сэр. Но было нечто в его манерах, его внешности… Ах, как это сложно объяснить!.. Потом однажды он… помог мне, когда я была в затруднении.

Ричард, вспомнив сплетни, ходившие о прошлом вдовы, лишь кивнул.

Она довольно долго молчала, разглядывая свои руки, потом подняла голову, улыбнулась и отобрала у него веер.

— Не знаю, где он теперь, и это меня беспокоит, — заметила она. — А вот и лорд Фотерингем, я обещала ему танец, — она поднялась, но Ричард остановил ее.

— Миссис Фэншо, разрешите мне как-нибудь навестить вас? Я хочу услышать еще о… вашем друге. Возможно, вы находите это странным… но…

— Ничуть, — ответила она. — Ничуть не нахожу. Конечно заходите, сэр. Я живу с сестрой на Маунт-стрит, номер шестнадцать.

— О, мадам, вы слишком добры!..

— Да полно вам! Я ведь уже сказала, мне нравится, когда мужчины говорят, как мужчины, а не какие-то экзальтированные дамочки. Буду рада видеть вас у себя.

Она присела в реверансе и удалилась, опираясь на руку виконта.

В этот момент Ричард услышал за спиной знакомый тягучий голос.

— Что я вижу, мой дорогой Дик? Вы — и у ног этой веселой вдовушки?..

Карстерс обернулся и очутился лицом к лицу со своим шурином, полковником Бельмануаром.

— Как, впрочем, и весь Лондон, — улыбнулся Ричард.

— О, нет! Нет, во всяком случае, с момента появления прекрасных сестер Ганнинг. Однако, признаю, она лакомый кусочек! Ну, а Лавиния? Надеюсь, ее сердце не будет разбито? — и он тихо засмеялся, а глаза Ричарда гневно сверкнули.

— Надеюсь, что нет, — сухо ответил он. — Похоже, все Бельмануары сегодня в сборе?

— Самый главный отсутствует. Эндрю флиртует с девицей Флетчер в Голубом салоне, я, ваш покорный слуга, здесь, а Лавиния наслаждается обществом Лавлейса. Да, Ричард, Лавлейса! Берегитесь! — и, издав еще один ехидный смешок, полковник отошел, кланяясь Элизабет Ганнинг, которая проходила мимо под руку с его светлостью герцогом Гамильтоном, явно epris[43] этой красавицей.

В этот момент в залу вошли два запоздалых гостя и направились прямо к хозяйке, которая при виде их пришла в неописуемый восторг, особенно радостно приветствовала она того, кто повыше. На джентльмене, что пониже, маски не было и полковник узнал Фрэнка Фортескью. Затем он перевел взгляд на второго, который, в отличие от большинства мужчин, лишь державших перед лицом маску, закрепил свою с помощью специальных завязок. Глаза Ричарда Карстерса удивленно расширились — пурпурное домино, распахнувшееся на груди, открывало взору черный шелк, усыпанный бриллиантами и отделанный серебром. Волосы не напудрены, цвета воронова крыла, ноздри узкие, губы тонкие.

— Дьявол! — ахнул Роберт и направился к нему.

Увидев полковника, Фортескью отступил и его светлость герцог Андоверский обернулся к брату.

— А я был уверен, ты в Париже, — протянул полковник.

— Прости, что разочаровал, — поклонился Трейси.

— Ничуть! Я страшно рад видеть тебя. Думаю, Лавиния тоже обрадуется.

Узнав брата, леди Лавиния бросила своего партнера и радостно устремилась к герцогу.

— Ты, Трейси! — и она повисла на его руке.

— Очень трогательно, — усмехнулся Роберт. — Для полноты этой счастливой картины не хватает только Эндрю. Прошу меня извинить!

— Сделай одолжение, — небрежно ответил герцог и сдержанно поклонился брату, словно тот был совершенно посторонним человеком. — А он становится утомителен, — заметил Трейси, как только полковник отошел на достаточное расстояние.

— Кто, Боб?.. Я не обращаю на него внимания. Но, Трейси, как это получилось, что ты здесь сегодня? Я думала…

— Моя дорогая Лавиния, неужели я окружен такой таинственностью? Мне кажется, ты знала, что я обещал Долли Кавендиш быть сегодня.

— Да, но… Ах, впрочем, какое это имеет значение! Я просто счастлива видеть тебя, дорогой!

— Ты льстишь мне, Лавиния.

— А теперь, раз уж ты здесь, хотелось бы знать, что означало твое столь долгое отсутствие. Ах, Трейси, идем вон в тот альков, кажется, он свободен!..

— Как скажешь, дитя мое, — отдернув штору, он пропустил ее в маленькое помещение. — Так ты хочешь знать, что послужило причиной отъезда? — начал он, усевшись рядом с сестрой. — В таком случае прошу, дорогая, вспомни ту весну в Бате…

— Ах, твой роман! Ну, конечно же! Итак, леди оказалась не слишком податлива и…

— Не совсем так. Я все испортил…

— Ты?! Однако расскажи мне все по порядку, немедленно!

Его светлость вытянул ногу и сквозь полуприкрытые веки стал изучать пряжку на туфле.

— Я все подготовил, — начал он, — и все прошло бы прекрасно, если б не вмешательство одного молодого наглеца, который случайно оказался на дороге и счел необходимым вмешаться, — немного помолчав, Трейси добавил: — Он сделал ложный выпад, ну и… due veux-tu[44]?

— Кто это был?

— Откуда мне знать? Сперва показался мне знакомым, во всяком случае, он узнал меня. Возможно, его уже нет в живых. Надеюсь, что так.

— Бог мой! Ты его ранил?

— Мне удалось выстрелить в него, но он увернулся и пуля попала в плечо. Однако такой выстрел вполне мог оказаться смертельным.

— И ты отправился в Париж?

— Да. Чтобы забыть ее.

— И забыл?

— Нет. Она не выходит из головы. Я придумал новый план.

Сестра вздохнула.

— Она что же, красивее мадам Помпадур? — злобно осведомилась Лавиния.

Трейси поднял голову.

— Помпадур?

— Ну да! Мы наслышаны, как ты там развлекался, Трейси!

— Вот как? Не предполагал, что мои дела кого-то интересуют. Но «развлекался» — не совсем то слово…

— Разве? Так ты не…

— Кем? Этой низкорослой кокеткой? Но, Лавиния, милая!..

Она рассмеялась.

— Что с тобой, Трейси? Прежде ты не был так разборчив. Однако, что же Диана? Раз уж ты так очарован, не лучше ли жениться?

— Я уже подумываю.

Леди Лавиния ахнула.

— Трейси! Ты серьезно? Господи, что угодно, только не женитьба!

— Но почему нет, Лавиния?

— Ты в роли респектабельного женатого мужчины?.. Невероятно! И сколько же продлится эта страсть?

— Разве можно предсказать? Но, надеюсь, что вечно.

— И ты готов связать себя ради какой-то девчонки? Боже!..

— Бывает судьба и похуже.

— Разве? Ну, так рассказывай же дальше, мне жутко интересно! Ты настроен ухаживать за ней и…

— При подобном раскладе событий? Нет, это было бы просто бестактно с моей стороны, дорогая. Я должен похитить ее, но следует соблюдать осторожность. А уж заполучив Диану, буду обольщать ее отца.

— Трейси, но это просто безумие! Что скажут люди?

— Неужели думаешь, что это мне не безразлично?

— Нет, думаю, все же нет. А как взбесится Боб, можешь себе представить?

— Да, ради одного этого уже стоит рискнуть. Он так и пыжится, надеясь обскакать меня во всем. Не думаю, однако, что у него получится… — он сидел, упершись локтем в колено, положив подбородок на ладонь, с таинственной улыбкой на тонких губах. — Неужели ты можешь вообразить себе Боба, Лавиния, в моей герцогской мантии?

— Очень даже могу! — пылко воскликнула она. — Да-да, Трейси, тебе надо жениться на этой девушке!

— Если она захочет…

— Что-то не похоже на тебя. Вдруг разуверился в своей способности убеждать?

Тонкие ноздри герцога дрогнули.

— Уверен, нельзя заставить девушку силой пойти к алтарю, — ответил он.

— Если она не дура, то согласится.

— Да, на ее родителей мой титул может произвести должное впечатление, на нее же — нет. Даже если она и узнает, кто я.

— Так она не знает?

— Разумеется, нет. Для нее я мистер Эверард.

— Как предусмотрительно с твоей стороны, Трейси! Тогда тебе нечего бояться.

— Бояться? — он прищелкнул пальцами. — Когда это я кого-нибудь боялся?

Тут вдруг штора бесшумно раздвинулась. На пороге возник Ричард Карстерс.

Трейси обернулся и лениво оглядел его с головы до ног. Затем поднял руку и стащил маску.

— Возможно ли это? Муж унюхал интрижку! Нет, меня положительно ждут сегодня одни разочарования!

Лавиния дико расхохоталась.

— Нет, скорее, он принял меня за другую даму! — взвизгнула она.

Ричард коротко кивнул. Похоже, он ничуть не удивился при виде герцога.

— Ты недалека от истины, дорогая. Я думал, тут леди Чарлвуд. Позвольте откланяться, — и с этими словами он исчез.

Трейси хмыкнул и снова нацепил маску.

— Однако, в какого сноба превратился наш Дики, а, Лавиния?

Она сжала кулачки.

— Да как он смел? Как смел он оскорбить меня?!

— Сестра, дорогая, как это ни печально, но тебе все же следует признать, он — башмак не с той ноги.

— О! Я знаю, знаю! И он вечно злится… ревнует… ведет себя просто глупо!

— Ревнует? И что же, у него есть повод?

Нетерпеливо передернув плечиком, она отвела взгляд.

— Ах, я не знаю! Он сам не знает!.. Отведи меня в бальную залу!

— Разумеется, дорогая! — Трейси поднялся и вывел ее из алькова. — Могу ли я навестить тебя завтра?

— О! Это будет просто восхитительно! Приходи обедать, Трейси! Ричард как раз обещал быть у Фортескью.

— В таком случае буду просто счастлив принять твое приглашение… Но кто это, скажи на милость?

К ним приближался Лавлейс.

— Лавиния! А я вас повсюду ищу! Ах, ваш покорный слуга, сэр! — он поклонился герцогу и взял Лавинию под руку.

— О… Гарольд! Ты помнишь Трейси? — нервно спросила она.

— Трейси! Я не узнал вас в маске. Последний раз мы, кажется, виделись в Париже?

— Разве? Сожалею, но не был осведомлен о вашем присутствии. Да, немало лет прошло с тех пор, как я имел удовольствие видеть вас.

— Пять, — уточнил Лавлейс и, улыбнувшись, метнул в сторону Лавинии влюбленный взгляд.

— Совершенно верно, — поклонился герцог. — И вы, как я понял, возобновили знакомство с моей сестрой?

Парочка удалилась, и герцог задумчиво потер подбородок.

— Лавлейс… А Ричард так ревнует… ведет себя так неразумно… Остается лишь надеяться, что сама Лавиния не сотворит какой-нибудь глупости… Да, Фрэнки, я говорю сам с собой, дурная привычка.

Фортескью взял его под руку.

— Признак умопомешательства, мой дорогой! Тебя, между прочим, желает видеть Джим Кавендиш.

— Вот как? Могу я знать, зачем?

— Он там, с картежниками. Хотят заключить какое-то пари.

— Тогда я иду. Будь другом, идем со мной, Фрэнки.

— Охотно. Леди Лавинию видел?

Глаза герцога сузились под маской.

— Да, Лавинию видел. И еще одного старого друга… По имени Лавлейс.

— Капитан в длинном парике? Ты сказал, твой друг?

— Разве? Нет, следует поправиться. Друг моей сестрицы.

— Вот оно что… Так ты, наверное, видел его с ней?

Трейси загадочно улыбнулся.

— Можно сказать, что так.

— Ну, а ты, Трейси?

— Я? А что я?

— Не далее, как сегодня утром, ты заявил, что наконец-то влюбился. Это правда? Ты действительно влюбился по-настоящему?

— По-настоящему! Откуда мне знать? Я знаю лишь одно: вот уже целых четыре месяца я сгораю от страсти, и чем дальше, тем она становится сильней. Так что очень смахивает на любовь.

— Тогда, если она добрая женщина, можно надеяться, что примет тебя таковым, каков ты есть. И постарается сделать из тебя… ну, все, что в ее силах.

— Очень остроумно, Фрэнк, поздравляю! Конечно, примет, а вот насчет всего остального… сомневаюсь.

— Однако, Трейси! Ты произнес это таким тоном, словно она вовсе не собирается тебя принять!

— Обычно отказа я не знал.

— С обычными шлюхами — нет, конечно. Но если твоя Диана настоящая леди, то она быстро разберется, что к чему. Добивайся ее, друг мой! Иди на все! Забудь о собственных амбициях, ползай перед ней в пыли, если то, что существует между вами, действительно любовь!

Они дошли до дверей комнаты, где играли в карты. Ее отгораживала от бальной залы плотная штора; уже взявшись за нее, Трейси немедленно обернулся к другу.

— Ползай в пыли? Да ты с ума сошел!

— Может быть, но поверь мне, Трейси, если это чувство, что ты испытываешь, действительно любовь, о гордыне забывают! Тогда она и яйца выеденного не стоит! А ты жаждешь заполучить эту девушку вовсе не для того, чтоб сделать счастливой, а ради удовлетворения своих прихотей. Тогда это не любовь. Не та любовь, которая, как я уже говорил однажды, может спасти тебя. Когда она придет, все амбиции тут же сами собой улетучатся, ты осознаешь собственную незначительность, а главное — будешь готов пожертвовать всем для блага своей избранницы! Да, всем, даже возможностью обладать ею!

Его светлость насмешливо скривил губы.

— Нет, твое красноречие превыше всяких похвал, — заметил он. — За все время пребывания в Париже ничего более забавного не слышал!..

Глава 20

На следующий день, за обедом у Карстерсов на Гросвенор-сквер герцог Андоверский путем тонких ухищрений сделал все, что было в его силах, чтоб привести сестру в смятение. Он бесконечно отпускал, казалось бы, невинные ремарки относительно ее дружбы с капитаном Лавлейсом, в которых она читала неодобрение и даже явную угрозу. Лавиния боялась брата, как никогда не боялась мужа, и поняла, что стоит Трейси догадаться о всей глубине страсти, которую она испытывала к «старому другу», как он тут же примет самые действенные меры, чтобы оборвать их связь. Именно после его возвращения в Лондон пришлось Лавинии попросить Лавлейса, чтоб знаки его внимания были не столь откровенны и что посещать ее дом так часто тоже не стоит. Случилось это утром, в ее будуаре, и несомненно, Лавиния выглядела совершенно очаровательно и весьма соблазнительно с ненапудренными золотистыми локонами, пышной волной спадающими на кружевные оборки пеньюара. А потому Лавлейс, позабыв о приличиях и осторожности, вдруг сжал ее в объятиях и буквально сокрушил самыми страстными и пламенными ласками. Ее светлость, разумеется, сопротивлялась, слабо вскрикнула, а потом разрыдалась. И чем больше он целовал ее, тем сильнее лились слезы, и тогда, подхватив возлюбленную на руки, он осторожно усадил ее в кресло. Затем, предварительно обмахнув пол носовым платком, опустился рядом с креслом на колени и завладел ее маленькими ручками.

— Лавиния! Богиня! Обожаю!..

Спохватившись, что от слез испортится цвет лица, леди Лавиния отняла ручки и стала вытирать глаза.

— О, Гарольд!.. — с упреком простонала она.

— Я оскорбил вас! Какой же я негодяй!..

— Ах, нет-нет! — Лавиния снова подала ему руку. — Но это было скверно с вашей стороны, Гарри! Вы никогда, никогда не должны больше этого делать, слышите?

Рука капитана обвилась вокруг ее талии.

— Но я люблю тебя, милая!

— О! О! Но подумай о Дики!

Тут он отпустил ее и вскочил на ноги.

— Почему это я должен о нем думать? Я думаю только о вас и о себе, да! Всего неделю назад вы только и знали, что твердить, какой он злой и…

— Чудовищно подло с вашей стороны напоминать мне об этом! Да, оба мы были раздражены, а потом… потом помирились. И я очень привязана к бедному Дики!..

— Привязана! Да, может быть, но ведь вы его не любите! Ну, как женщина любит мужчину. Ведь нет?

— Гарольд!

— Конечно, нет! Вы всегда любили только меня… и не отрицайте, нет, это правда! И вышли бы за меня, если б не этот ваш Трейси!

— О, Гарри! Как вы можете так говорить? При чем здесь Трейси?

— А при том! По чьей вине мне всегда отказывали в приеме у Андоверов? По чьей вине и чьему наущению вы вышли за Карстерса?

— Ну, не из-за Трейси же… По собственной воле.

— Над которой изрядно потрудился ваш братец!

— Ах, нет!

— Вы никогда не любили Карстерса…

— Любила! Люблю!

— Это вам кажется. Мне лучше знать. Да он вам вообще не подходит! Вы любите жизнь, развлечения, риск! Со мной у вас будет все это, с ним же…

Она встала и приблизилась к нему. Глаза ее искрились от восторга, но уши она зажала пальчиками и нервно притоптывала носком туфли.

— Не желаю этого слушать! Не буду! Замолчите! О, перестаньте же меня мучить!

Тут Лавлейс снова заключил ее в объятия и начал осыпать поцелуями. Она сопротивлялась, старалась его оттолкнуть, но он лишь крепче прижимал ее к себе и продолжал бы целовать, если бы ему не помешали.

В дверь раздался стук и лакей объявил:

— Его светлость герцог Андоверский, миледи!

Застигнутые с поличным, молодые люди молниеносно отпрянули друг от друга: она — раскрасневшаяся от смущения, он — бледный, но сдержанный.

Его светлость стоял на пороге и обозревал представшую перед ним сцену через лорнет. Глаза перебегали с одного ее участника на другого и с удивлением расширились, затем он изящно поклонился.

— Лавиния, дорогая! Капитан Лавлейс, ваш покорный слуга!

Лавлейс ответил на поклон с еще большим изяществом.

— Ваша светлость!

— Трейси, Бог мой! — воскликнула Лавиния, бросаясь к брату. — Какая неожиданность!

— Боюсь, что выбрал не слишком удачный момент, дорогая?

— Ах, нет, что ты! — уверила она его. — Страшно рада тебя видеть и все такое! Но в столь ранний час!.. Признаюсь, я несколько удивлена и… — она подвела его к креслу, щебеча, словно дитя, и столь невинно было выражение лица Трейси, так приветливо улыбался он капитану, что Лавиния уверилась, что брат ничего не заподозрил и не заметил ее раскрасневшихся щек.

Лишь когда Лавлейс удалился, ей доказали, что она ошибалась. Брат сурово нахмурился.

— Ты… ты чем-то расстроен, Трейси? — нервно спросила она.

Морщинка между бровей стала глубже.

— Да нет… Не то, чтобы расстроен. Просто предвижу последствия…

— Я… я что-то не понимаю. О чем ты?

— В данном случае — ни о чем.

— Трейси, умоляю, не надо говорить загадками! Ты все же расстроен, да?

— Я же сказал, нет, Лавиния.

— Но тебя что-то беспокоит?

Вместо ответа он задал встречный вопрос:

— Надеюсь, ты неплохо развлекалась вчера, дорогая сестра?

Она покраснела. Вчера вечером она ездила на маскарад у леди Дейвенант, куда ее сопровождал Ричард. Танцевала она там почти исключительно с одним Лавлейсом, но поскольку оба были в масках, вопрос ее удивил.

— Да, спасибо, там было довольно весело. Ты тоже был?

— Нет, Лавиния, меня там не было.

— Тогда откуда же ты зн… — тут она в замешательстве умолкла и прикусила губку. И поймала на себе взгляд брата — пронизывающий и холодный.

— Откуда я знаю? — закончил за нее герцог. — Земля слухами полнится, дорогая Лавиния. К тому же… — тут он оглядел комнату, — я тоже не слепой.

— Я… я что-то тебя не понимаю! — выпалила она, комкая в ладони кружевную оборку юбки.

— Вот как? Мне следует выражаться более определенно?

— Да-да! Пожалуйста!

— Тогда позволь дать тебе один совет, Лавиния. Тебе следует вести себя благоразумно.

Щеки ее запылали.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что ты держишься с Гарольдом Лавлейсом… слишком уж дружелюбно.

— Ну и что с того?

Герцог поднес к глазам лорнет.

— Как это, что с того? Одумайся, Лавиния!

— Неужели ты считаешь, что я способна опозорить наше имя, Трейси?

— Искренне надеюсь, что нет. Даю тебе слово, я сделаю все, что в моих силах, чтоб предотвратить любой безрассудный твой поступок. Прошу этого не забывать.

Она молчала, покусывая губку.

— Неразумно играть с огнем, дитя мое. Рано или поздно можно обжечься. И еще имей в виду: твой галантный капитан не имеет и половины состояния Ричарда.

Тут она вскочила, рывком одернув юбки, как всегда делала, когда сердилась.

— Деньги! Вечно эти деньги! — воскликнула она. — Да я плевала на них! К тому же Ричард вовсе не богат!

— Ричард — наследник богатства, — спокойно поправил ее герцог. — И если ты весьма критично относишься ко всем его достоинствам, то я — нет. Ричард мне чрезвычайно полезен. И я очень прошу тебя, Лавиния, не оставляй его ради этого беспутного юнца Лавлейса, который будет верен тебе от силы месяца три, на большее его просто не хватит!

— Трейси, я не позволю так с собой говорить! Как смеешь ты оскорблять меня?! Я не давала повода! Я не говорила, что собираюсь с ним бежать!.. К тому же… к тому же он всегда будет мне верен, да! Он был верен мне все эти годы!

Его светлость насмешливо улыбнулся.

— О, дорогая!..

— Да, я знаю, у него были… увлечения. Но неужели ты думаешь, он стал мне от этого менее дорог?

— Судя по всему, нет.

— Но серьезной любви у него не было, никогда! О Господи, как же я тебя ненавижу!

— Ты воспринимаешь все слишком эмоционально, Лавиния. Так ты действительно не собираешься с ним бежать?

— О, нет-нет! Вовсе нет! Я так привязана к Дики!..

— Бог ты мой!..

— И, разумеется, никогда его не брошу…

— Что ж, в таком случае, я спокоен, — ответил он и поднялся. — Желательно также, чтоб капитана Лавлейса поменьше видели в твоем обществе, — взяв шляпу и тросточку, он постоял перед ней, затем мертвенно-белой рукой, на которой блистал огромный перстень с рубином, крепко ухватил сестру за маленький слегка заостренный подбородок, приподнял ее голову и заставил посмотреть себе прямо в глаза. Зеленые, мерцающие они так и сверлили ее. — Ты меня поняла? — хриплым шепотом спросил он.

Глаза Лавинии наполнились слезами, пухлая нижняя губка задрожала.

— Да, — пролепетала она и тихо всхлипнула. — Да, Трейси!

Злобный огонек угас в глазах герцога и он улыбнулся. Затем отпустил ее подбородок и снисходительно потрепал по щеке.

— Не забывай, детка моя, я на целых пятнадцать лет старше и в одном моем мизинце больше мудрости, чем во всей твоей очаровательной головке. И я не желаю видеть, как ты губишь свою жизнь.

Тут слезы так и полились у нее из глаз и, выхватив у брата платок, она начала промакивать их кружевным уголком.

— А ты любишь меня, Трейси?

— Где-то в самых потаенных уголках души гнездится нечто напоминающее привязанность, — холодно ответил он и отобрал платок. — Я привык ставить тебя в один ряд с нашими никчемными братьями но, видимо, ошибался.

Она истерически рассмеялась.

— Ах, Трейси, ну до чего же ты все-таки противный! Нет, ей-Богу, мне жаль эту Диану, если она станет твоей женой!

Тут, к ее изумлению, брат немного покраснел.

— Если Диана выйдет за меня замуж, она получит все, чего бы ее душа ни пожелала, — ответил он и с этими словами вышел.

Оказавшись на площади, он какое-то время искал глазами портшез, но так и не найдя, двинулся пешком к Одли-стрит. Шел он быстро, однако продвижение его несколько задержали две дамы, проезжавшие мимо в экипаже, — заметив Трейси, они подозвали его поболтать. Избавившись от них, он свернул на Курсон-стрит, а оттуда — на Хаф-мун-стрит, где буквально упал в объятия Тома Уилдинга, который взахлеб принялся рассказывать о своем последнем пари с Эджкумбом. Его светлость изобразил на лице интерес, однако вежливо отказался, когда Уилдинг вызвался его проводить, и продолжил свой путь по Пикадилли, направляясь к востоку, к Сент-Джеймс-сквер, где располагалась городская резиденция Андоверов. Видно, самой судьбе было угодно расставлять сегодня на его пути препоны, потому что как раз в тот момент, когда он вышагивал по Арлингтон-стрит, из двери дома № 5 вышел мистер Уолпол. Ему так много надо было сказать его светлости! Он и понятия не имел, что Бельмануар вернулся из Парижа. Ах, он прибыл всего неделю назад? Что ж, тогда понятно, ведь сам он, Уолпол, как раз на той неделе ездил в Твинкенхерст. Надеюсь, Бельмануар почтит его своим присутствием в четверг? У него соберется уютная маленькая компания для игры в карты. Придут Джордж и Дик Эджкумб; он также пригласил Марча и Джимми Уильямса, но один Бог знает, когда эти двое появятся! Слышал ли Бельмануар об этой глупой ревности Джилли? Уилдинг твердо обещал быть, и Маркхем тоже, а вот насчет остальных уверенности у него пока еще нет.

Андовер с благодарностью принял приглашение и расстался, наконец, с мистером Уолполом. Остальную часть пути он проделал без помех и, войдя в свой дом, прямиком отправился в библиотеку, где его уже ждал некий прилизанный и довольно респектабельный на вид господин, одетый конюхом. Увидев входившего герцога, он встал и поклонился.

Бельмануар ответил коротким кивком и уселся за письменный стол.

— У меня для вас работа, Харпер.

— Да, сэр, ваша светлость.

— Вы знаете Сассекс?

— Э-э, ваша светлость, смотря с какой…

— Так знаете или нет?

— Нет, ваша светлость… э-э… то есть, да, ваша светлость. Просто я хотел сказать, не слишком, сэр.

— Слышали ли вы о местечке под названием Литтлдин?

— Нет сэ… то есть, ваша светлость.

— А Мидхерст?

— О, да, конечно, ваша светлость.

— Прекрасно. А Литтлдин в семи милях к западу. Поедете туда и найдете постоялый двор, кажется, он называется «Указующий перст». Там остановитесь.

— Слушаюсь, ваша светлость.

— Совсем неподалеку оттуда находится именье Хортон-хаус, где проживает некий мистер Болей, с сестрой и дочерью. Будете следить за всеми перемещениями этих людей, но только с величайшей осторожностью. Думаю, лучше всего вам наняться конюхом к мистеру Болей.

— Н-но… ваша светлость! — слабо запротестовал изумленный Харпер.

— Познакомитесь с его нынешним конюхом и намекнете ему, что, дескать, мне, герцогу Андоверскому, нужен второй конюх. Можете сказать ему, что я очень хорошо плачу — втрое больше, чем мистер Болей. Насколько мне знакома природа человеческая, он тут же переметнется. А вы займете его место. Если мистер Болей спросит о рекомендациях, можете сослаться на сэра Хью Грэндисона из Уайт-Чоколет-хаус, что на Сент-Джеймс-стрит. Ну, вот, найметесь и будете ждать моих дальнейших указаний.

Харпер открыл было рот, потом безмолвно закрыл.

— Вы меня поняли? — холодно осведомился Бельмануар.

— Э-э… да, ваша светлость.

— Тогда повторите, что я сказал.

Харпер кое-как пересказал инструкции герцога и удрученно потер лоб.

— Хорошо. Кроме того, платить я вам буду вдвое больше, чем даст мистер Болей, а в конце, если постараетесь, выплачу еще… пятьдесят гиней. Вы довольны?

Тут настроение Харпера значительно улучшилось.

— Да, ваша светлость! Благодарю вас, сэр!

Трейси выложил перед ним двадцать гиней.

— Это на расходы. И помните, чем скорее провернете дело, тем вернее можете рассчитывать на пятьдесят гиней. Ну, все! Есть вопросы?

Харпер пытался собраться с мыслями, но так и не смог, а потому отрицательно помотал головой.

— Нет, ваша светлость.

— Тогда можете идти.

Мужчина поклонился и вышел, сжимая в ладони монеты. У герцога он служил сравнительно недавно и еще не вполне освоился со стремительной манерой Трейси вести дела. И вовсе не был уверен, что одобряет ее. Но пятьдесят гиней есть пятьдесят гиней…

Глава 21

Вскоре Ричард Карстерс решил воспользоваться любезным приглашением миссис Фэншо и навестил ее на Лаун-стрит № 16. Он обнаружил, что дом отделан с большим вкусом, сестра немолода и добродушна, а сама вдова — великолепная хозяйка. Зайдя к ней впервые, он оказался не единственным гостем: там уже сидели две дамы, которых он не знал, и некий молодой кузен, так, шапочное знакомство. А чуть позднее явился мистер Стэндш. Увидев, что возможности поговорить со вдовой о брате не представляется, Ричард довольно скоро откланялся, обещав заглянуть снова в самом ближайшем времени. Когда дня через три он снова появился у дверей особняка и сообщил лакею свое имя, хозяйка, принявшая его, оказалась одна и тут же дала распоряжение слугам никого больше не принимать.

Карстерс склонился над протянутой ручкой и осведомился о здоровье.

Миссис Фэншо усадила его рядом, на кушетку.

— Благодарю, мистер Карстерс, прекрасно! А как вы?

— Тоже неплохо, — улыбнулся он, но вид его говорил об обратном.

Она тут же не преминула заметить об этом, и тогда он сослался на хлопотную неделю.

— Что ж, прекрасно, сэр. Однако, полагаю, вы зашли не затем, чтоб говорить со мной о здоровье, верно? Вас интересует мой друг, да?

— Уверяю вас…

— И пожалуйста, без этих никому не нужных комплиментов! — предупредила она.

— Да, мадам. Я хотел бы услышать… об этом Ферндейле. Видите ли, он меня тоже… заинтересовал, и очень!

Она окинула его проницательным взглядом и улыбнулась.

— Конечно. Расскажу все, что знаю, мистер Карстерс. Хотя знаю не так уж и много, и боюсь вас разочаровать. Ведь мы были знакомы только короткое время, в Вене, а он… не слишком общителен.

— Ах! Так он не был откровенен с вами, мадам?

— Нет. Стоило кому бы то ни было начать втираться к нему в доверие, как он тут же становился таким ледяно-вежливым и замкнутым.

— И тем не менее, мадам, прошу, расскажите все, что знаете.

— Много времени это не займет. Я встретилась с ним в 48-м, в Вене, точнее — в Пратер, где гуляла с мужем, которого привезла поправить здоровье. Я случайно выронила ридикюль, а мимо как раз проходил сэр Энтони. И он подобрал его и подал, причем говорил при этом на таком скверном немецком, — при этом воспоминании она слегка улыбнулась. — Мистер Фэншо, он у меня, знаете ли, терпеть не мог иностранцев, а потому очень обрадовался, заслышав английский акцент. И пригласил сэра Энтони составить нам компанию, а потом — и в дом. Мне кажется, сэр Ферндейл тоже был рад встрече с соотечественниками, поскольку начал заходить довольно часто, и вот однажды, когда мы с ним разговорились, вдруг утратил обычную свою сдержанность… и проговорился, что едва ли сказал слово на родном языке за целых четыре года. Затем он, кажется, пожалел о сказанном и резко сменил тему, — она умолкла и подняла глаза на собеседника, узнать, интересно ли ему.

— Да-да, — подбодрил ее Ричард. — Ну, а что же дальше?

— Уже не помню. Заходил он, как я уже говорила, часто, беседовал в основном с мужем — тот был инвалидом, — но иногда виделся и со мной. Об Англии почти не упоминал, очевидно, не слишком полагался на свою сдержанность. Никогда не упоминал ни о родственниках, ни знакомых, оставшихся в Англии, а когда я заговаривала о доме, лишь плотно поджимал губы и смотрел при этом так ужасно грустно… Я видела, что ему больно говорить на эту тему, а потому и сама стала избегать ее. Однако собеседником он был очень занимательным, мистер Карстерс, вечно рассказывал массу всяких забавных историй и мой муж, бедняжка, так смеялся… как никогда в жизни! Вообще он был очень живой, очень остроумный человек, а одевался как-то даже слишком хорошо. Впрочем, род его занятий так и оставался для меня тайной. Сам он называл себя бездельником и «джентльменом удачи», однако не думаю, чтоб он был богат. Он часто посещал игорные дома, о его везении ходили легенды, и вот однажды я уличила его в этом, а он лишь рассмеялся и ответил, что живет целиком за счет Случая, то есть игрой. И все же я знала, ибо однажды разговорилась с его слугой, что кошелек у него временами бывает почти пуст.

— Ну, а когда он помог вам, миссис Фэншо, при каких обстоятельствах?

Вдова покраснела.

— Через несколько месяцев после нашего знакомства… Я вела себя… глупо. Брак мой… не слишком удался и вот я… вообразила, что влюблена в одного австрийского аристократа, который… который… впрочем, неважно, сэр. Короче, однажды я согласилась пообедать с ним и обнаружила, что он вовсе не тот galant homme[45], каким я его себе представляла, а совсем напротив. Не знаю, что бы я делала, если б на выручку не подоспел сэр Энтони.

— Так он там тоже был?

— Да. Видите ли, он знал, что этот австриец пригласил меня… я сама ему рассказала, и сэр Энтони отговаривал ехать. Но я… как я уже говорила, сэр, я была молода и очень глупа… и не послушалась. Когда сэр Энтони заехал к нам и узнал, что меня нет, он тут же догадался, где я, и отправился прямо к графу домой. Назвался каким-то вымышленным австрийским именем и вошел как раз в тот момент, когда… когда граф… пытался меня поцеловать. Никогда не забуду, какое облегчение испытала я при виде сэра Энтони! Он был такой надежный и такой… такой, словом, настоящий англичанин с головы до пят! Граф, конечно, был в ярости, и сперва я думала, что его лакеи вышвырнут сэра Энтони вон. Но после того, что сказал ему сэр Энтони, понял, что удерживать меня долее бесполезно… и я поехала домой. Энтони был очень добр — не укорил меня ни словом и ничего не рассказал мужу. Два дня спустя они с графом сражались на дуэли и граф был ранен в легкое. Вот, собственно, и все… Но я до сих пор страшно ему благодарна и очень интересуюсь, как идут его дела. Мистер Фэншо уехал из Вены через несколько недель после этого происшествия и с тех пор я так и не видела моего спасителя, — она вздохнула и внимательно посмотрела на Карстерса. — А вы… вы так на него похожи!

— Вы полагаете, мадам? — это было все, что нашелся ответить Ричард.

— Да, сэр. Могу сказать даже больше, хотя, возможно, вы сочтете это дерзостью с моей стороны. Скажите, сэр Энтони — ваш брат?

Внезапность этого заявления совершенно сразила Карстерса. Он побелел.

— Мадам!..

— Пожалуйста, прошу, не опасайтесь пресловутого женского языка, сэр. Ко мне это не относится, уверяю вас. Впервые увидев вас на балу, я была просто потрясена сходством и спросила моего партнера, мистера Стейпли, кто вы. Он объяснил и кроме того… рассказал куда больше, чем я желала бы слышать.

— Вот и доверяй после этого Уиллу Стейпли! — воскликнул Ричард, проклиная в глубине души этого завзятого сплетника.

— Помимо всего прочего, он упомянул о вашем старшем брате, который… который… Короче, он рассказал мне все. Разумеется, я тут же вспомнила о моем бедном сэре Энтони, несмотря на то, что выглядит он моложе вас. Я не ошиблась?

Ричард поднялся и, отойдя к окну, повернулся к ней спиной.

— Нет…

— Так я и знала, — кивнула миссис Фэншо. — Так вот почему он никогда не говорил об Англии! Бедный мальчик!

В душе у Ричарда все так и перевернулось.

— Так значит, он вечно будет изгоем, — продолжила вдова. — Вечно одинокий, несчастный, без друзей…

— Нет! — крикнул он и обернулся. — Ради всего святого, мадам!

— Но разве когда-нибудь это общество, столь жестокое, злое общество примет его? — возразила она.

— Настанет день и общество… примет его, миссис Фэншо. Вот увидите.

— Буду с нетерпением ожидать этого дня, — вздохнула она. — О, если бы это было в моей власти, отплатить хотя бы частично за его доброту!..

Услышав эти слова, Ричард поднял голову.

— Уверен, мой брат считает этот поступок делом чести, — с гордостью заметил он.

— Да, — улыбнулась она. — Вы очень похожи, особенно когда говорите вот так. Прямо вылитый он!

— Он стоит тысячи таких, как я, миссис Фэншо! — с горечью воскликнул Карстерс и тут же умолк, опустив глаза.

— А как же его настоящее имя? — мягко спросила она.

— Джон Энтони Сент-Эрвин Делани Карстерс, — ответил он. — Граф Уинчем.

— Так значит, Энтони все же было его настоящее имя! Я рада. Он всегда будет для меня Энтони.

Настала долгая пауза. Затем молчание нарушила вдова.

— Боюсь, что расстроила вас, мистер Карстерс. Не желаете ли выпить перед уходом? Обещаю, что больше не буду об этом говорить.

— Вы очень добры, мадам. Верьте, я страшно признателен вам за все, что вы мне рассказали. Надеюсь, вы позволите и дальше навещать вас?

— Сочту за честь, сэр. Для друзей я всегда дома.

Вскоре в гостиной появилась ее сестра и приватной беседе настал конец.

Всю ночь напролет Карстерс лежал без сна. Он слышал бой часов, слышал, как кричат совы на площади. Слова вдовы глубоко запали в душу и бередили и без того больную совесть. Спать не давали мысли о Джоне и ее слова: «Одинокий, несчастный, без друзей…» Время от времени он задавал себе вопрос: Джон или Лавиния? Интересно, где сейчас его брат? Все еще разъезжает по дорогам южного графства, одетый разбойником?.. Никто не знал, что больше всего Ричард страшился вестей о поимке очередного разбойника. Всякий раз ему казалось, что среди арестованных его брат, и он так часто ездил в Ньюгейт[46], что друзья стали насмехаться над ним, намекая, что он заразился от Селвина любовью к ужасам.

Затем он начал убеждать себя, что судьба Джона целиком зависит от него самого — стоит захотеть ему вернуться в общество, и он может это сделать. Но в глубине души Карстерс знал, что подобное решение для Джека неприемлемо. Затем мысли его переключались на Лавинию, вечно державшую его в напряжении перепадами настроений. Всего неделю назад она открыто восстала против него, отстаивая свое право на дружбу с Лавлейсом, а затем, даже не извинившись перед мужем, вдруг прекратила отношения с капитаном. Ради него, Дика? О, она так мила и прекрасна, так по-детски непоследовательна. Эгоистична? Да, несомненно. Но ведь он ее любит! Любит так сильно, что почел бы за счастье умереть за нее. А Джон… Ведь Джон приходится ему братом… обожаемым старшим братом. И разве, идя на поводу у Лавинии, он его не предает? О, если бы только Лавиния согласилась, чтоб правда, наконец, открылась!.. Он постоянно возвращался к этой исходной позиции: если бы только она согласилась… Но она никогда не согласится. Только и знает, что твердить, что он женился на ней, утаив правду, а потому не имеет теперь права позорить ее. Он понимал, что, по-своему, жена права, однако как же ему хотелось, чтоб хотя бы однажды ей двигал не один лишь эгоизм!..

Так он промучился всю ночь, ворочаясь в своей просторной постели, с тяжестью на душе и неизбывной болью в сердце.

К рассвету все же удалось уснуть и Ричард еще спал, когда принесли горячий шоколад. Он с горечью подумал, что у Джона есть хотя бы одно преимущество — совесть его чиста и он не засыпает, мучаясь неразрешимыми проблемами, и не просыпается с сознанием того, что выхода так и не удалось найти. Он был все столь же далек от решения, как и прежде. У него страшно болела голова и какое-то время он лежал, мрачно взирая на сырое сумрачное утро за окном. Над площадью висел туман, клочья его цеплялись за ветки деревьев со сморщенными листьями. Было нечто бесконечно удручающее в этом унылом пейзаже, и он, наконец, поднялся и позволил лакею одеть себя, не в силах более выносить бездействия. К этому времени головная боль почти совсем прошла и он отправился навестить жену в ее спальне, где выслушал восторженный отчет о вчерашнем приеме. Затем он вышел на площадь, кликнул портшез и велел доставить себя в «Уайтс», где намеревался написать два письма. Слишком уж полон воспоминаниями о Джоне был сегодня Уинчем-хаус и он радовался любому предлогу выбраться из дома.

Даже в столь ранний час в «Уайтс» было полно народу и шум стоял страшный. Его окликали со всех сторон, предлагали сыграть в карты; кто-то пытался пересказать какую-то последнюю скандальную сплетню — его не оставляли в покое ни на минуту и наконец истрепанные нервы сдали и он, выйдя из «Уайтс», отправился к другому клубу, «Кока-три», в надежде, что там потише. Посетителей там оказалось больше, чем он предполагал, но многие пришли сюда написать письма, а потому вели себя тихо. Правда, за одним столом шла довольно бурная карточная игра.

Ричард писал примерно с час, затем, запечатав последнее письмо, собрался было уходить, как вдруг почувствовал за спиной какое-то движение и услышал голоса:

— Откуда, черт побери, ты взялся?

— Бог ты мой, сто лет не виделись!

— Господи, да это ж О’Хара!

В ответ зазвучал низкий голос с ирландским акцентом и Ричард, развернувшись в кресле, увидел следующую сцену: Майлз О’Хара стоял в центре небольшой группки страшно обрадованных и заинтригованных джентльменов и объяснял:

— Да вот, заехал в город по делу, а потом подумал: не заскочить ли в клуб повидать всех вас, раз уж я здесь. Такая возможность не часто выдается…

Ричард поднялся и стал собирать письма, не сводя глаз с этого человека, который был самым близким другом его Джека. И уже шагнул было к нему, но О’Хара обернулся и увидел его. Выражение его лица сразу переменилось, глаза утратили добродушие и смотрели жестко и холодно. Губы презрительно сжались. Карстерс так и замер, держась за спинку кресла и устремив взор на О’Хару, на лице которого читался скорбный упрек и даже гнев. Затем О’Хара выдавил презрительный смешок и отвернулся к своим друзьям.

В голове у Ричарда помутилось. Майлз игнорирует его, не желает даже здороваться… Майлз знает правду. Словно в тумане, направился он к двери, взялся за ручку… О’Хара знает! Он прошел по коридору, как во сне, спустился по лестнице, вышел на улицу, весь содрогаясь при этой мысли. О’Хара знает!.. Знает и смотрел на него, как… как… Тут он снова содрогнулся и, заметив свободный портшез, сделал знак остановиться и велел отвезти его на Гросвенор-сквер… О’Хара его презирает! Ненавидит!.. Тогда, выходит, с Джеком беда? Майлз наверняка видел его и узнал правду! Господи, что же это? Прямо голова кругом!..

Глава 22

После этой встречи с О’Харой Ричард окончательно утратил спокойствие. Он не знал ни минуты свободной от терзаний — днем и ночью его мучила одна навязчивая идея: Джон или Лавиния? Да, или он, или она, другого выбора у него нет, в этом он был твердо уверен. Мысль, что можно попытаться сохранить жену и сознаться, ни разу не приходила в голову. Ведь Лавиния так часто пугала его тем, что не вынесет позора, и он окончательно уверился в этом. Тогда, думал он, она непременно сбежит с Лавлейсом, которого, как твердило измученное подозрениями сердце, она по-настоящему любит. И попытка расстроить их планы будет лишь проявлением чистого эгоизма. Разумеется, он был не в себе и утратил способность мыслить сколько-нибудь рационально. И если б понял это, то окончательно сошел бы с ума. А если б Лавиния относилась к мужу внимательней, то непременно бы заметила, что на щеках его горит лихорадочный румянец, глаза блестят неестественно ярко, а под ними — темные круги. У Ричарда был вид совершенно загнанного человека. По его собственному признанию миссис Фэншо, — после того, как она заметила эти огорчительные перемены в его внешности — он не знал ни минуты покоя, все время должен был двигаться, думать. Она посоветовала ему обратиться к доктору. Его сердитый отказ признаться в недомогании не слишком удивил ее. Тем не менее, миссис Фэншо была изрядно напугана, когда в ответ на ее настойчивые просьбы хоть немного позаботиться о своем здоровье, он вдруг с горечью воскликнул: «Если и умру, тем лучше!» Интересно, подумала миссис Фэншо, неужели жена не видит, в каком он состоянии?.. И вдова задумалась, чем тут можно помочь. Но с леди Лавинией знакома она не была и понимала, что заговорить с ней о Ричарде будет неловко. Если бы недомогание его носило чисто физический характер, продолжала размышлять она, тогда еще можно было бы замолвить словечко, но поскольку в расстройстве явно пребывал его ум, оставалось лишь надеяться, что все пройдет само собой и что в один прекрасный день он выйдет из этого удручающего состояния.

Леди Лавиния продолжала беззаботно порхать, срывая цветы удовольствия и придумывая все новые и новые развлечения. Она значительно преуспела в этом стремлении, однако порой удручалась, что ее Дики так мрачен и не желает разделить с ней хотя бы частично этот вечный праздник жизни. Вообще последнее время он стал еще хуже, и, хотя безропотно исполнял все ее капризы, ей уже почти хотелось, чтоб он вдруг отказал, взбунтовался, чтоб в нем проснулась хотя бы искорка жизни, вместо того, чтоб вот так, покорно подчиняться ей, пребывая в этой ужасной апатии.

Лавлейса не было в городе вот уже неделю, и Лавиния с удивлением осознала, как мало по нему скучает. Вообще играть с огнем было весьма занимательно и приятно, но как только он оказался вне досягаемости, как она тут же утратила интерес. Конечно, ей не хватало ухаживаний и пылких ласк Гарри, ибо она принадлежала к тому разряду женщин, которым обожание и любовные утехи были необходимы, как воздух, однако в его отсутствии вовсе не чувствовала себя несчастной. Она продолжала выезжать на все увеселения сезона то с одним, то с другим из братьев, и Лавлейс, вернувшись, был не на шутку встревожен ее более чем сдержанным приемом. Впрочем, она была рада видеть его и вскоре снова попала под обаяние Гарольда, допуская его до своей персоны лишь когда Трейси поблизости не было и услаждая свои ушки его бесчисленными комплиментами и любезностями.

Справедливости ради следовало отметить, что капитан Лавлейс был влюблен не на шутку и даже полностью готов пересмотреть свои взгляды на супружество, если бы только Лавиния согласилась бежать с ним. И он стремился добиться этого всеми средствами, какими только мог, и не уставал обещать Лавинии, что будет исполнять любую ее прихоть. Однако та только упрекала его да укоризненно качала головой. Ведь как-никак Ричард был ее мужем; он тоже любил ее, а сама она страшно к нему привязана, хотя и мучает порой просто ужасно.

Тогда Лавлейс принялся уверять ее, что муж вовсе не так уж и любит ее, во всяком случае, куда меньше, чем он, а заметив ее недоверчивую улыбку, вспылил и крикнул, что всему городу давным-давно известно, что Карстерс — у ног миссис Фэншо.

Лавиния похолодела.

— Гарольд!

— Остается лишь удивляться, что ты настолько слепа, — продолжал он. — Где, как думаешь, он пропадает каждый день так подолгу? В «Уайтс»? Нет, ничего подобного! В доме № 16 по Маунт-стрит!.. Стейпли как-то заскочил и видел его там; другой раз леди Дейвенант застала его с ней, Уилдинг тоже встречал твоего Дики у нее в доме. Да он там днюет и ночует!

Лавиния была не кто-нибудь, а Бельмануар, и обладала всей гордостью, присущей Бельмануарам. Поднявшись, она королевским жестом запахнула на себе плащ.

— Ты забываешься, Гарольд, — ледяным тоном заметила она. — И никогда, слышишь, никогда не смей больше говорить о моем муже в таком тоне! А теперь отвези меня к брату, сию же секунду!

Лавлейс, конечно, превратился в само раскаяние, рассыпался в извинениях, разгладил ее смятые перышки, взял свои слова обратно, но жало свое умудрился оставить. Лавиния простила его. Да, но только пусть никогда больше не смеет обижать ее так!..

И хотя она напрочь отказывалась верить этим скандальным слухам, они, тем не менее, имели место. И вскоре Лавиния поймала себя на том, что следит за мужем ревнивым взором. Ей тут же стало казаться, что он к ней равнодушен и что его отлучки из дома слишком часты. Затем настал день, когда она приказала доставить свой портшез к дому № 16 по Маунт-стрит, что и было сделано как раз к тому моменту, когда из него выходил Ричард.

Этого для Лавинии оказалось достаточно. Итак, она действительно ему наскучила! Он любит другую, какую-то мерзкую вдову!.. Впервые в жизни она забеспокоилась всерьез.

В тот вечер она решила остаться дома и припереть, что называется, мужа к стенке. Но Ричард, целиком поглощенный мыслями о несчастном Джеке, измученный своими терзаниями, с воспаленной головой, едва замечал ее и, улучив момент, извинился и заперся в библиотеке, где начал нервно расхаживать взад-вперед, пытаясь придумать выход.

Леди Лавиния была потрясена до глубины души. Как и предсказывал Трейси, мужу надоели ее выходки. Она ему надоела!.. Вот почему он постоянно отыскивает какой-либо вежливый предлог и отказывается сопровождать ее! Впервые жизнь предстала перед ней в довольно мрачном свете, а перспективы просто пугали. Но нет, еще не поздно! Она должна попробовать вернуть любовь мужа, а для этого надо прежде всего перестать выкачивать из него деньги и бесконечно огрызаться. Она должна обворожить его, привязать к себе! Нет, прежде она не понимала, насколько Дики необходим ей, а поняла только после того, как стала ему не нужна. Но это просто ужасно, ведь она всегда так верила своему Дику! Ей всегда казалось, что, что бы она ни вытворяла, муж будет безропотно и вечно обожать ее.

Сам же Ричард, которому и в голову не приходило завести роман с миссис Фэншо, был готов бесконечно слушать ее истории о брате, впитывая мельчайшие подробности, расспрашивая, как он выглядел, как и что говорил. Каждая новая деталь, в том случае, если она касалась Джона, не ускользала от внимания и волновала до глубины души. Мысли были поглощены одним и Ричард, казалось, не замечал ни улыбок Лавинии, ни ее нежного воркования. А когда она как-то с тревогой отметила, что муж ее бледен, он лишь злобно буркнул что-то и вышел из комнаты. Другой раз она обняла его за шею и поцеловала, но Ричард лишь бережно отстранил ее, слишком удрученный, чтобы отвечать на ласки. И тем не менее, благодарный за них, однако последнего Лавиния не подозревала.

Как-то встретив сестру в Рейнло-гарденс, его светлость Андоверский увидел, что личико у нее огорченное, а глаза несчастные. Он осведомился о причине, но леди Лавиния отказалась довериться даже ему и сослалась на головную боль. Трейси, знавший Лавинию вдоль и поперек, решил, что ей просто отказали в какой-нибудь очередной безделушке, и больше об этом не думал.

Сам он был занят до крайности. За два дня до появления нового конюха на Сент-Джеймс-сквер он получил послание от Харпера, весьма безграмотное и невнятное, но гласившее, тем не менее, следующее:

Приняв кучера, Трейси прямиком направил его в свое загородное именье, где главный конюх, несомненно, найдет для него работу. Его забавляла доверчивость, с которой этот человек шагнул в ловушку, а цинично размышляя о слабостях человеческой натуры, он пришел к выводу, что вызваны они ничем иным, как поклонением Маммоне.

Дня через три пришло еще одно письмо, на этот раз от мистера Болея, адресованное в клуб «Уайтс» на имя сэра Лью Грандиозна, которого просили дать рекомендации «этому человеку по имени Харпер».

Его светлость сочинял ответ, сидя у себя дома, в библиотеке, и саркастически улыбался, описывая Харпера, как «исключительно честного и порядочного малого, положиться на которого я всегда мог».

Он был примерно на середине, когда дверь в библиотеку бесцеремонно распахнули и ввалился Эндрю.

Его светлость поднял глаза и нахмурился. Ничуть не смущенный холодностью приема, Эндрю пинком ноги захлопнул дверь и опустился в кресло.

— Могу ли я знать, чем вызвано это вторжение? — злобно осведомился Трейси.

— Ричард! — весело ответил брат. — Ричардом!

— Меня не интересует ни он, ни его дела…

— Нет, сегодня ты положительно сама любезность! Однако полагаю, что все же заинтересует, ведь речь идет о тайне!

— Вот как? А в чем, собственно, дело?

— Как раз это и хотелось бы знать.

Трейси устало вздохнул.

— Давай ближе к делу, Эндрю, если таковое имеет место быть. У меня совершенно нет времени.

— Господи! Он, видите ли, занят! Работает!.. Боже ты мой милостивый! — вытянув ноги, молодой повеса опустил глаза и начал любоваться их длиной и стройностью. Затем вдруг вздрогнул и уставился на лодыжку, обтянутую белым чулком. — Черт побери, будь оно все проклято! Откуда это? — с отвращением воскликнул он.

— Откуда что?

— Да вот, пятно. Грязь на чулке! Только утром надел, совершенно новенькие и почти не высовывал носа из дому! Черт!.. Совсем новые…

— Ноги, что ли?

— Что? Что ты сказал?

— Ничего. Ладно, когда закончишь этот панегирик, может, все же потрудишься объяснить мне причину визита?

— Ах, да, конечно! Но двадцать шиллингов за пару! Только подумай!.. Ладно. Дело вот в чем. Ричард желает, чтоб ты почтил его своим присутствием в Уинчеме в следующую пятницу, ровно в три часа дня. И посылает тебе вот это, — он бросил на стол письмо. — Будешь иметь удовольствие лицезреть там и меня, твоего покорного слугу.

Трейси вскрыл конверт и выложил на стол листок бумаги. Внимательно прочитал, перевернул — как бы в поисках продолжения — затем перечитал, сложил и бросил листок в корзину для бумаг. Потом взял перо и обмакнул в чернильницу.

— Ну, и что скажешь? — нетерпеливо спросил Эндрю.

Его светлость спокойно дописал строчку.

— О чем?

— О, Господи, о письме, конечно! Что он задумал, этот тип? «Сообщить Вам нечто чрезвычайно важное», а? О чем это он?

— Да, я заметил некую нескладность слога, — сказал Трейси. — Но что все это означает, не имею ни малейшего понятия.

— Ну, а как ты думаешь? О, Трейси, ну что ты, как рыба, ей-Богу! Дик собирает такую компанию!

— Похоже, ты у него в доверии, дорогой Эндрю. Прими мои поздравления. Несомненно, мы узнаем больше… э-э… в пятницу, в три часа.

— О, так ты собираешься быть?

— Возможно, — и Трейси продолжил писать.

— И ты понятия не имеешь, что он замыслил? Вообще Дик ведет себя очень странно… Едва слушает, что ему говорят, все время нервничает, суетится… Господи!

— Гм…

— И еще мне кажется, он очень скверно выглядит, и Лавви тоже! Как считаешь, это как-то связано с…

— Понятия не имею. И пожалуйста, не отвлекай меня.

Эндрю поднялся.

— Не бойся, не задержусь!.. Кстати, не мог бы ты одолжить мне ну, скажем, пятьдесят гиней, а?

— Не мог бы. К чему разочаровывать человека в его предположениях? — с милой улыбкой ответил его светлость.

— Так значит, нет? Что ж, иного я от тебя и не ждал. Однако очень рассчитывал на твою доброту, Трейси. Последнее время мне просто чудовищно не везло… И потом, разве я так много прошу? Просто не хочется опять одалживаться у Дика.

— Да, комедия не должна становиться монотонной, — согласился брат. — Так ты сказал, пятьдесят?

— И сорока пяти хватит.

— Ну, так можешь получить, — пожал плечами герцог. — Прямо сейчас, немедленно.

— Нет, клянусь, это чертовски мило с твоей стороны, Трейси! Немедленно — это то, что надо!

Его светлость извлек из жилетного кармана ключ и отпер им ящик стола. Достал оттуда маленькую шкатулку, открыл, отсчитал пятьдесят гиней, потом, подумав секунду, добавил еще одну. Эндрю удивленно уставился на деньги.

— А это что? — спросил он.

— На чулки, — ответил Трейси, и на губах его промелькнула тень улыбки.

Эндрю расхохотался.

— Как мило! Господи!.. Нет, серьезно, ты все же чертовски странный персонаж! — и с жаром поблагодарив герцога и забрав деньги, Эндрю вышел из библиотеки.

Оказавшись за дверью, он снова присвистнул от удивления.

— Нет, ей-Богу, он, наверное, получил какое-то приятное известие! — пробормотал он себе под нос. — И скоро мы обо всем узнаем, не сомневаюсь, — и Эндрю начал спускаться по лестнице, а на лице его застыла недоуменная и одновременно восторженная улыбка.

Почти каждый день Лавлейс являлся в Уинчем-хаус и всякий раз оказывалось, что леди Лавиния никак не может его принять. И вот однажды, потеряв всякое терпение, он пренебрег отказом и ворвался в ее будуар. Расцеловал ей ручки, нарочито долго задержав в своих.

— Лавиния! Жестокая прекрасная моя мучительница!..

Она отобрала ручки — явно не в восторге от его вторжения.

— Как это глупо, Гарольд! Я не могу позволить, чтоб вы терзали меня каждый день!

Затем она все же позволила Лавлейсу присесть на подоконник и он снова завладел ее ручками. Так любит она его или нет, пусть говорит прямо! Ах, ему все же не стоит вести себя так опрометчиво и глупо… Нет, он просто ушам своим отказывается верить!.. И тут Гарольд снова принялся за свое и начал уговаривать миледи бежать с ним. Напрасно леди Лавиния молила его успокоиться; да, она разожгла это пламя, и теперь оно угрожало поглотить ее. Он был так настойчив, что, опасаясь появления Ричарда, который мог войти с минуты на минуту, и напуганная тем, что может произойти, когда муж увидит эту сцену, она обещала Лавлейсу дать ответ завтра вечером, в театре. Только таким образом от него, наконец, удалось избавиться. И она испустила вздох облегчения, наблюдая из окна, как он пересекает площадь. Нет, она очень любила своего дорогого Гарри, но порой он все же бывал так утомителен…

Достав из кармашка маленькое зеркальце, она критически осмотрела в нем свое отражение, подкрутила один локон, откинула назад второй. Она не хотела выглядеть старой и некрасивой сегодня вечером и от души надеялась, что Ричард этого не заметит. Взглянула на часы и удивилась, что его до сих пор еще нет. Затем придвинула к креслу табурет и села. Вздохнула и вдруг поймала себя на том, что выступает сейчас в совсем не свойственной ей роли, стараясь ублажить и удержать мужа. А затем вдруг подумала: с каким, должно быть, нетерпением дожидался он ее в прежние времена, с тем же нетерпением, с каким ждет она его сейчас… Только теперь начала леди Лавиния понимать, что супружеская жизнь ее Дики отнюдь не была усыпана розами.

Дверь отворилась, в комнату вошел Ричард. Глубокая морщина залегла между бровей, но губы были сжаты решительно и твердо. Окинув жену мрачным взором серых глаз, он подумал: до чего же она все-таки красива!

Леди Лавиния улыбнулась и кивком указала на кресло.

— Садись, Дики! Я так рада тебя видеть… Весь день было так скучно и одиноко, нет, честное слово!..

— Вот как? — заметил он и стал играть ее ножницами. — Нет, пожалуй, я садиться не буду. Хочу поговорить с тобой, Лавиния. Мне есть что сказать.

— О, правда? — воскликнула она. — Что-то приятное, да, Дики?

— Нет, боюсь, что нет. Я намерен положить конец.

— О… о, вот как? Но чему именно?

— Всему! Этой подлой лживой жизни, которую я влачил все эти годы!.. Я… я собираюсь открыть всю правду!

— Ри-и-чард!..

Уронив ножницы, он начал нервно расхаживать по комнате.

— Вот что я скажу тебе, Лавиния… Я не в силах выносить этого более! Не в силах! Просто не могу! Мысль о тех муках, что испытывает мой брат, сводит меня с ума! Я должен сознаться!

— Ты… Но ты не можешь! — взвизгнула Лавиния. — После семи лет! Дики, ради всего святого… — щеки ее то вспыхивали румянцем, то снова бледнели.

— Нет, я не могу и далее жить во лжи… и чем дальше, тем мучительнее она для меня… Особенно с тех пор… как я повстречал Джека… тогда, на дороге. И теперь выносить этого просто не в силах. Везде, куда ни пойду, так и вижу его… Он стоит перед глазами и смотрит на меня так… так… Нет, тебе этого не понять!

Лавиния отбросила рукоделие.

— Нет! Нет! Не понимала и никогда не пойму! И потом, о чем ты раньше думал, Дик?

— Знаю. И трусости моей и слабости нет прощения… Понимаю все это, но теперь еще не поздно… исправить. Через неделю все узнают правду!

— Что… что ты хочешь этим сказать?

— Я попросил всех, кого это касается, приехать в Уинчем в следующую пятницу.

— Господи Боже! Одумайся, Дики!

— Я уже все обдумал. О, один Господь свидетель, как нелегко мне это далось!..

— Но это просто нечестно по отношению ко мне! Подумай, вспомни о своей чести, Уинчем!

— Моя честь не стоит ни гроша. Вот что я думаю по этому поводу.

Вскочив, она схватила его за плечи, затрясла.

— Ричард, ты сошел с ума! Ты не должен этого делать! Не смеешь!

— Умоляю, Лавиния, даже не пытайся! Я все равно не изменю своего решения. Это бесполезно. Что бы ты там ни говорила, я это сделаю.

Лавиния впала в ярость и отпрянула от мужа, позабыв о всех своих добрых намерениях.

— Ты не имеешь права меня позорить! И если посмеешь, я тебя не прощу! Я не останусь с тобой! Я…

Именно этого он и боялся. Однако чувствовал, что уступить сейчас просто не может, не должен.

— Знаю. Я предвидел это…

На миг она лишилась дара речи. Так он, выходит, знал! Он, видите ли, предвидел! Он принял ее слова на веру. Он всегда знал, что она может бросить его. О, должно быть, просто устал от нее и будет рад избавиться. Что он там говорит?..

— Знаю, ты любишь Лавлейса. Я… давно это знаю.

Лавиния опустилась в ближайшее кресло. Как же далеко завела ее глупость…

— И разумеется, я не стану чинить вам препятствий…

Нет, это просто ужасно, чудовищно! Леди Лавиния закрыла лицо руками и разрыдалась. Так значит, это правда… Он ее не любит! Он любит миссис Фэншо… И она отчаянно рыдала, в ужасе от той бездны, что вдруг разверзлась перед ней.

Ричардом овладело бешеное искушение сжать ее в объятиях, но он сумел подавить его. Стоит поцеловать Лавинию и решимость его тут же будет поколеблена. Возможно, она даже сумеет его переубедить. И он отвернулся от жены, а сердце терзали ее всхлипывания.

Лавиния же продолжала лить слезы, втайне мечтая об утешительных объятиях мужа. О, она согласилась бы на все, если бы только ее Дики доказал сейчас, что любит ее! Однако он и с места не сдвинулся, и вдруг в ней взыграла гордость и, отняв платочек от глаз, она вскочила.

— Ты злой, злой! Ты жестокий!.. И знай, если ты это сделаешь, я тебя брошу!

Уж теперь-то наверняка он скажет хоть что-то, начнет возражать.

Но, собрав всю волю в кулак, Ричард сдержался.

— Я… мне жаль, Лавиния, — произнес он каким-то странным сдавленным голосом.

Бесполезно! Она сама убила его любовь и он только и мечтает о том, чтоб избавиться от нее. Лавиния подошла к двери, обернулась.

— Вижу, ты уже больше меня не любишь, — мертвенно-спокойным тоном заметила она. — Прекрасно понимаю… — затем, повернув ручку, она вдруг крикнула: — Ненавижу! — и выбежала из комнаты. Яростно шелестя шелковыми юбками, промчалась по коридору. Затем он услышал, как с грохотом захлопнулась за ней дверь, и в доме настала тишина.

Карстерс стоял совершенно неподвижно и не сводил глаз с ее скомканного рукоделия. Затем наклонился и подобрал его. От ткани слабо пахло фиалками — ее любимые духи. Он поднес клочок шелка к губам и начал страстно целовать.

Если бы Лавиния увидела его в этот миг, все могло бы сложиться иначе, но она заперлась у себя и продолжала рыдать в одиночестве. Когда, наконец, слезы иссякли, она села в постели и стала убеждать себя, что хочет бежать. О, Гарольд будет так добр и внимателен к ней, она в этом совершенно уверена, а жизнь, которую они будут вести, — так занимательна!.. Но отчего-то чем больше она раздумывала об этом, тем меньше хотелось бежать. Потом перед глазами снова возник Дик… Ах, какая все же жалость, что он так и не понял, как сильно она любит его!.. Влюбился в эту отвратительную вдову и хочет избавиться от нее!.. Нет, этого допускать никак нельзя, она не желает оказаться в роли брошенной жены. Она должна уйти первой, но только не с Лавлейсом. Назло Дику, который нарочно подталкивает ее в объятия этого мужчины. Она уедет куда-нибудь совсем одна… Ах, она же забыла, у нее совершенно нет денег! Приданое она умудрилась промотать давным-давно и теперь полностью зависит от мужа… Тогда решено: она бежит с Гарри!

— О, есть ли кто-нибудь на этом свете несчастней меня? — прорыдала она. Отчаяние охватило ее с новой силой. — Ну, почему я должна бежать, если вовсе этого не хочу?!

Глава 23

Весь следующий день Ричарда дома не было, и у жены его оказалось предостаточно времени, чтобы обдумать свое печальное положение. Она твердо решила бежать с Лавлейсом, теперь оставалось лишь сообщить ему об этом. Она никогда, никогда не опустится до того, чтоб просить Ричарда остаться с ней, зная, что он любит другую. Нет, это все же непомерное испытание…

Сегодня Карстерсы собирались в «Друри-Лейн»[47], насладиться игрой Гаррика[48] в одной из самых популярных комедий сезона — «Beaux Strafagem»[49]. Публика должна была собраться самая изысканная, поскольку в труппе сияла еще одна звезда — миссис Клайв, и естественно, леди Лавиния никак не могла пропустить этого события и все эти дни с нетерпением предвкушала возможность увидеть спектакль. Однако сегодня она предпочла бы остаться в постели и лить слезы. Но Лавинии надо было дать ответ, а кроме того она пригласила двух кузин, приехавших из Шотландии, составить ей компанию, и никак не могла подвести их.

Итак, в тот вечер все лицезрели ее в ложе, как и всегда прелестно одетую и обозревающую публику через лорнет. За спиной стоял муж — когда Лавиния подумала, что это их последний совместный выход в свет, то с трудом сдержалась, чтоб не разрыдаться на глазах всей почтеннейшей публики — а в кресле рядом разместилась ее кузина, миссис Флеминг. Мистер Флеминг стоял, заложив руки за спину, и время от времени издавал восторженное восклицание, когда его молодой родственник, Чарлз Холт, указывал на какую-либо персону, стоящую внимания. Это был плотный коротышка, одетый в унылый коричневого цвета камзол, довольно аккуратный в том, что касалось воротничка и манжет, но, по мнению Лавинии, свидетельствующий о безнадежном провинциализме его владельца. Этот мрачный костюм странно контрастировал с пестрым одеянием мистера Холта, являющим собой сочетание сочно-зеленых и розовых тонов, — и это еще при желтом жилете! — и с более умеренным, но куда более элегантным нарядом Ричарда, отдавшим предпочтение сегодня абрикосовому с серебром. Парик у мистера Флеминга тоже был абсолютно вне всякой моды — в виде накладки из волос, пристрастие к которым питают почему-то сельские джентльмены. Жена его тоже не блистала, зато громко выражала восхищение шелками и кружевами своей богатой кузины.

Миссис Флеминг выбрала себе в мужья человека более низкого происхождения, и Бельмануары так до конца и не простили ей этот скандальный мезальянс. Уильям Флеминг был всего-навсего простым шотландцем, а его отец — тут вся семейка просто передергивалась — обыкновенным фермером!

Лавиния была далеко не в восторге от приезда родственников и еще менее довольна тем обстоятельством, что они столь открыто и громогласно выражали свое восхищение почтенным Ричардом и его супругой.

— Ах, Лавви, если б ты знала, какое это счастье — сидеть здесь и любоваться всеми этими людьми! — наверное, уже в двадцатый раз восклицала миссис Флеминг. — Нет, я просто уверена, что стала безнадежно старомодной!.. И знаешь, эти огромные кринолины, которые тут носят, они приводят меня в полный восторг! Уверена, что мой раза в два меньше твоего, а вон у той дамы, ну, там, в амфитеатре, так еще шире!

Лавиния устремила взор в указанном направлении. В другое время и при других обстоятельствах ее непременно бы раздражило лицезрение леди Карлайл, постоянной соперницы во всем, что касалось моды. Однако теперь она сочла этот предмет не стоящим внимания и лишь заметила, что эти дурацкие гирлянды из роз на платье выглядят просто карикатурно.

Тут Холт обратил внимание мистера Флеминга на ложу, расположенную в глубине зала.

— Ей-Богу, Уильям! Это же герцогиня Квинсбери и ее сын Марч!.. Уверяю, во всем Лондоне не сыскать более приятных людей! Когда я последний раз был у нее…

— Чарлз знает буквально всех! — восторженно заметила миссис Флеминг и не поняла, почему ее кузина засмеялась.

Наконец занавес поднялся и началось первое действие. Лавлейса видно не было, и Лавиния пыталась сосредоточиться на спектакле. Однако, как правило, это плохо удается человеку, мысли которого целиком поглощены чем-то другим, более важным. Впрочем, она была не единственной, кому шутки Гаррика не казались забавными. Ричард, забившийся в уголок ложи, мрачно размышлял о том, что никогда больше не поведет свою жену в театр, никогда больше не будет сидеть вот так, рядом, наблюдая за переменчивым выражением ее живого личика.

Во время первого антракта Лавлейса все еще не было, однако объявилась масса знакомых, считающих своим долгом зайти в ложу и засвидетельствовать свое почтение Карстерсам. Маркхем, Уилдинг, Девере, сэр Джон Фортескью — все они заходили по очереди поприветствовать Лавинию и познакомиться с миссис Флеминг и ее мужем. Все они смеялись и обменивались шутками, а потом выходили.

Боже, отчего я прежде никогда не понимала, как прекрасна и богата моя жизнь, думала Лавиния. Начался второй акт и гениальная игра Гаррика целиком захватила ее. На какое-то время все беды были забыты, и она, как и остальные, громко хлопала в ладоши и весело смеялась.

Но внезапно она вспомнила все и снова погрузилась во мрак. Однако Ричард слышал ее веселый смех и сердце его заныло от отчаяния. Нет, ничего уже не исправить. Лавиния счастлива, что уходит от него.

Занавес опустился, и тут миссис Флеминг спросила, не Трейси ли сидит в ложе напротив. Лавиния посмотрела. Да, в ложе, в полном одиночестве, сидел Трейси и, по-видимому, не подозревал о ее присутствии.

— Разве это не Трейси? — продолжала бубнить миссис Флеминг. — Я же прекрасно помню его лицо!

— Да, — кивнула Лавиния и махнула брату рукой.

Герцог поднялся, поклонился и вышел. Через несколько минут он уже был у них в ложе и целовал ручки дамам.

Тут Лавиния заметила Лавлейса — тот стоял внизу, в партере, и смотрел на нее. Затем тоже исчез, и она поняла, что он идет к ней. Очевидно, Гарольд не заметил герцога, стоявшего в глубине ложи, в тени.

Ричард с мистером Флемингом вышли. Чарлз Холт продолжал развлекать миссис Флеминг, полностью завладев ее вниманием. О, если б только Трейси ушел! Как может она дать ответ Лавлейсу, раз ее брат тут!..

Капитан Лавлейс постучал в дверь. Беззаботным голоском она пригласила его войти, а при виде его изобразила на лице удивление. Герцог, наблюдавший за сестрой сквозь полуопущенные веки, метнул в сторону Лавлейса взгляд, от которого тот сразу почувствовал себя не в своей тарелке.

Лицо его светлости не отражало никаких эмоций, однако Лавиния поняла, что брат настороже, словно он догадывался о ее замысле и приготовился разрушить его. Затем она увидела, как он улыбнулся Лавлейсу и пригласил его присесть. То ли случайно, то ли намеренно, но он так подвинул кресло, что сам оказался между сестрой и капитаном. А потом заговорил с миссис Флеминг и, казалось, забыл о возлюбленных.

Лавинии только и осталось что слушать болтовню неутомимого по этой части мистера Холта, затем уголком глаза она заметила, что Лавлейс стал аналогичной жертвой ее кузины. Ей никак не удавалось ни заговорить с ним, ни даже подать сигнал, так умело его светлость управлял всем этим маленьким спектаклем. Теперь Лавиния окончательно уверилась, что делает он это нарочно. Наверное, догадался, что у нее с Лавлейсом сегодня серьезный разговор и твердо вознамерился помешать им. Как он об этом догадался, понять она не могла, но слишком хорошо знала брата, чтоб удивляться. Он никогда не позволит ей обесчестить их имя — и это тоже она прекрасно понимала. В какие бы тяжкие он сам ни пускался, поведение сестры должно быть безукоризненно; уж он-то сумеет найти способ разлучить ее с Гарольдом, даже если для этого потребуется его убрать. Она весьма смутно представляла, как он это сделает, однако не сомневалась, что сумеет и сделает. И тогда ей придется остаться с Ричардом, которому она не нужна!.. О, если бы только Трейси ушел… Ах, что это? Он, кажется, встает?!

Его светлость герцог Андоверский приглашал капитана Лавлейса разделить с ним ложу. Нет, отказа он не примет. И Трейси с торжеством увел своего пленника.

Через минуту вернулся мистер Флеминг. Третий акт уже начался, когда в ложе появился Ричард и тихо занял свое место. Спектакль продолжался. Во время следующего антракта ни Трейси, ни Лавлейс в их ложу не зашли, и Лавинии лишь оставалось наблюдать, как брат знакомит ее возлюбленного с Эндрю. Да, ловко же он обвел капитана вокруг пальца!.. Теперь уж он его не отпустит.

Заглянул засвидетельствовать свое почтение лорд Эйвон, всего неделю назад вернувшийся из Бата. О, ему так много надо рассказать очаровательной леди Лавинии!.. О том, как Чолмондли и Фэлматч затеяли дуэль в Кресчент-Филдз и были арестованы. Как же разозлился тогда Бью, весь так и кипел от ярости, но возраст уже начинает сказываться и ходят слухи, что власть ускользает у него из рук. В любое другое время миледи упивалась бы этими сплетнями, но теперь они казались ей скучными, а собеседник — так просто раздражал.

Спектакль шел своим чередом. От шуточек Скраба и Бонифация зал так и покатывался со смеху, лишь Ричард и его жена едва улыбнулись. Даже несравненной Китти не удалось завладеть вниманием Лавинии. Удастся ли Лавлейсу перемолвиться с ней словечком в последнем антракте?.. Тут миссис Флеминг начала донимать ее встревоженными расспросами и она, выдавив улыбку, сослалась на головную боль и изобразила интерес к происходящему на сцене. Всего один антракт… Придет ли он? Тут вдруг ей на плечо опустилась чья-то рука. А в ушах зазвучал голос Ричарда — мрачный, но вежливый.

— Тебе, должно быть, жарко, дорогая? Не желаешь ли немного прогуляться?

Ею овладело безумное желание приникнуть к этой руке, но силой воли она его подавила. И нерешительно поднялась из кресла. Но все решила миссис Флеминг.

— Вот именно! Как это мило с вашей стороны, мистер Карстерс! О, я тоже с удовольствием походила бы среди всей этой публики! Ты тоже идешь, Чарлз? А ты что скажешь, Лавиния?

— Я… о, конечно, если это доставит вам удовольствие, кузина, — ответила она.

— Тогда идем, моя прелесть. Ну-ка, Чарлз, бери дам под руки! Пусть наши мужья поболтают.

Выйдя из ложи в коридор, она направилась в фойе. Там Лавинию заметил лорд Марч, всегдашний ее большой поклонник, и, подойдя, предложил ей руку. Лавиния, обрадованная тем, что представился случай избавиться от болтливого Холта, позволила Марчу проводить себя к креслу, где сидела его матушка с мистером Селвином под боком. Кто-то принес ей бокал миндального ликера, затем подошел Монтагю, поболтать.

Выйдя из ложи, Ричард угодил в объятия его светлости Андоверского.

— О, Дик!

Ричард ответил прохладным взглядом.

— Вы меня искали?

Только тут Трейси заметил мистера Флеминга.

— Да нет. Только хотел узнать, не захватите ли вы меня с собой на Гросвенор-сквер. Мне надо сообщить вам нечто важное.

— Разумеется, — ответил Ричард, поклонился и отошел.

Лавлейс, которому удалось наконец вырваться из когтей Бельмануара, поспешил на поиски Лавинии. Не найдя ее в ложе, он решил, что она, должно быть, в фойе, и отправился туда. Заметив его, Лавиния поставила бокал и поднялась.

— О, капитан Лавлейс! Не могли бы вы проводить меня в ложу? Сегодня я едва успела перемолвиться с вами словечком… Нет, вам идти не обязательно! Нет, и вам тоже, милорд! Мадам… — присев в низком реверансе, она распрощалась с престарелой герцогиней и отошла, опираясь на руку Лавлейса.

Оказавшись в безлюдном коридоре, куда выходили двери лож, капитан нетерпеливо обернулся к ней.

— Так что же, дорогая? Что?!

Леди Лавиния печально скривила ротик.

— Да, — сказала она. — Я еду с вами.

Тон, которым были произнесены эти слова, звучал едва ли не траурно, но Лавлейс не заметил.

— Лавиния! Это правда?

— Да, — ответила она с еще большим унынием.

— Любовь моя, прелесть моя! Так ты действительно едешь? Когда? Прямо сейчас?..

— Сей… Ах, нет-нет!

— Но, дорогая, чем скорее, тем лучше. Я понимаю, что это нелегкий шаг и поспешность тут ни к чему, но уверяю, так будет лучше! Тогда, может, завтра?

Глаза ее расширились.

— Нет-нет! Я… О, но я просто не могу так сразу оставить Дики! — и Лавиния всхлипнула.

— Но, Лавиния, милая, ты же не хочешь с ним оставаться, верно?

— Хочу! — воскликнула она. — Я… я вообще не желаю жить без него!

Лавлейс стоял, как громом пораженный этими ужасными словами.

— Ты… но, Боже мой! Что вы такое говорите? Вы же меня любите!

— Нет, не люблю! — возразила она. — И всегда говорила, что н-не л-люблю. Я люблю мужа!

— Вы просто сама не своя! — воскликнул Лавлейс. — Если вы его любите, так почему решили бежать со мной?

Она бросила на него взгляд полный сожаления и упрека.

— Просто больше… не с кем, — прозвучал мрачный ответ.

— Боже милостивый! Но что…

— Мне надо бежать с кем-то… потому что… Дик… б-больше меня не любит, вот… Итак, я еду с вами и… и постараюсь быть хорошей.

Он быстро поцеловал ей руку.

— Милая! Я все же думаю, вы несколько не в себе. Завтра все предстанет в другом свете. Вы поймете, что никогда не любили Ричарда и…

Она плотно сжала губы и решительно затрясла головой.

Лавлейс с тревогой следил за ней.

— Но если вы действительно любите его, это… это более чем странно — бежать со мной, — наконец произнес он.

Она впилась пальцами в его рукав.

— Но я должна! Ах, ничего вы не понимаете! Гарри! Вы должны меня увезти! Или вы этого уже не хотите?

— Конечно хочу. Но только с условием, что вы не будете все это время тосковать о ком-то другом. Нет, это просто нелепо!..

— Это ужасно… ужасно! О, как я несчастна! Ну почему, почему я была столь легкомысленна и эгоистична?..

Лавлейс в нерешительности застыл возле дверей ложи, затем, увидев, что публика уже начала возвращаться на свои места, отворил дверь и пропустил Лавинию.

— Послушайте, дорогая, это самая безумная затея, о какой я когда-либо слышал, но раз уж вы твердо решили, надо идти до конца. Приезжайте ко мне завтра вечером. Вещей берите поменьше. Я все приготовлю и мы тотчас же отправимся. Надеюсь, что со временем вы забудете Ричарда и станете любить меня чуточку больше.

— О, вы так добры, Гарри! Да, я сделаю все, как вы говорите, и я… мне так неловко, что я огорчила вас! Нет, поистине, я приношу всем одни несчастья! О, лучше бы я умерла! Ведь вы не любите меня по-настоящему. Я буду просто обузой!..

— Нет, я люблю вас! — уверил он ее, хотя в глубине души уже жалел, что воспылал столь страстными чувствами к этой женщине. — А теперь мне пора, дорогая, ваш муж может вернуться с минуты на минуту, — и он расцеловал ей ручки. — A demain[50], моя прелесть!

Лавиния сама не понимала, как высидела последний акт. Она мечтала оказаться дома — который скоро перестанет быть ее домом — в тишине и покое. Голова буквально раскалывалась от боли. Больше всего на свете ей хотелось прислониться к плечу мужа, такому близкому и в то же время недоступному, и почувствовать, как ее обнимают такие ласковые и надежные руки. Но Дик любит Изабеллу Фэншо, и она вынуждена сидеть прямо и неподвижно и улыбаться в нужных местах.

Наконец спектакль закончился. Занавес опустился, публика затопала и захлопала в ладоши. Занавес снова поднялся. Господи, что же это? Неужели еще не конец?.. Ах, нет, это Гаррик вывел миссис Клайв кланяться. Да закончат они когда-нибудь или нет?..

Миссис Флеминг уже встала: пора ехать. Кто-то накинул на плечи Лавинии накидку — Ричард, последний раз в жизни. Мистер Холт проводил ее до кареты и усадил вместе с кузиной. Сам он с мистером Флемингом уселись в портшезы и с дамами поехали только Ричард и Трейси. Флеминги остановились у друзей на Брук-стрит, неподалеку от Гросвенор-сквер, так что, довезя Гарриет с мужем, она вскоре оказалась дома.

Лавиния несколько удивилась: зачем это Трейси поехал с ними? А вдруг он собирается предупредить Дика о готовящемся побеге? Но как он мог узнать?..

У лестницы, ведущей на второй этаж, она обернулась — пожелать доброй ночи.

Трейси она просто кивнула, Дику же протянула руку. Он взял ее в свою, поцеловал, и она заметила, как холодны его пальцы и как обжигающе горячи губы. Затем он отпустил ее и она начала медленно подниматься по ступеням.

Герцог следил за сестрой сквозь лорнет. Когда, наконец, она скрылась из виду, он обернулся и критически оглядел Ричарда.

— Если вы всегда так целуете женщин, то я сочувствую Лавинии, — заметил он.

Ричард плотно сжал губы. Затем взял подсвечник и ввел герцога в гостиную.

— Полагаю, вы пришли не затем, чтоб сообщить мне это? — холодно осведомился он.

— Ваше предположение верно, Ричард. Я пришел открыть вам глаза.

— Вы очень добры.

Его светлость бросил шляпу на стол и присел на ручку кресла.

— Возможно… Возможно также, что вам будет интересно узнать, что ваша жена собирается бежать с нашим милым и галантным другом, капитаном.

Ричард кивнул.

— Вы это знали?

— Разумеется.

Трейси внимательно оглядел его.

— Могу ли я знать, какие меры вы приняли, чтоб остановить ее?

— Никаких.

Выражение, возникшее при этом на лице герцога, не поддавалось описанию. На миг он даже лишился дара речи, потом заговорил, и в голосе его звучали саркастические нотки.

— Вы, очевидно, забыли, что ваш долг — указать жене ее место! Нет, ей-Богу, меня от вас просто тошнит!

— Сожалею. Но от этой болезни всегда есть средство, — многозначительно ответил Ричард.

Трейси проигнорировал эту его ремарку.

— Очевидно, что потеря Лавинии для вас ничего не значит, да? И позор, которым покроется при этом ее имя, — тоже!

— Мое имя, если уж быть точным.

— Наше имя! Ваше уже и без того опозорено!

Ричард побелел, рука его непроизвольно потянулась к рукоятке шпаги.

Трейси внимательно следил за ним.

— Неужели вы вообразили, что я стану пачкать свой клинок вашей кровью? — еле слышно произнес он.

Рука Ричарда соскользнула с рукоятки, глаза впились в лицо герцога.

— Так вы… знаете? — спросил он наконец. Голос его звучал спокойно.

— А вы, однако, глупец, — мягко, почти нежно ответил герцог. — Глупец. Неужели думаете, что нет? Я всегда знал.

Ричард привалился спиной к каминной полке.

— Так значит, вы всегда знали, что вина моя? С той самой ночи? Вы догадались?..

Трейси усмехнулся.

— Но зная вас обоих, как можно было заподозрить не вас? — грубо ответил он.

— О, Боже! — воскликнул Карстерс. — Почему же вы до сих пор молчали?

Глаза герцога удивленно округлились.

— Но это бы… только раздражило вас, не так ли? Да, знаю, что так. Я ведь наблюдал за вами, — он усмехнулся. — А эти придурки дальше своего носа не видят. Все до единого тут же и поверили, что смошенничал Джон! Джон, надо же!.. Проглотили наживку, как миленькие, так и не догадались, что это ложь.

— Но вы-то не поверили?

— Я? Разумеется, нет. Зная, что вы — всего лишь слабохарактерный глупец, в то время, как Джон — глупец донкихотствующий. И сделал соответствующие выводы.

— Нет, не просто выводы! Вы пытались свалить вину именно на него! О, Господи, ну почему вы тогда меня не разоблачили?

— Знаете, я никогда не одобрял глупого геройства. Да и к чему мне было вмешиваться? Какое мне, в конце концов, дело? Да и какие доказательства?

— Но можно было хотя бы усомниться… Почему вы этого не сделали? В чем причина?

— Мне кажется, она вполне очевидна.

Ричард смотрел на него с недоумением.

— Бог мой, Ричард, нет, вы положительно глупы! Разве я не говорил сейчас, что Джон — глупец донкихотствующий? Но я же не сказал, что он слабохарактерный…

— Так вы… вы хотели, чтоб Лавиния вышла замуж именно за меня? Чтоб потом выжимать из меня деньги? — медленно произнес Карстерс.

Тонкие ноздри герцога дрогнули.

— Однако, вы грубы, — заметил он.

— Вам было выгодно, чтоб Джека опозорили, вот оно что? Вы думали, что я завладею всеми его деньгами? Вы… вы…

— Негодяй? Однако по крайней мере все же признайте, что негодяй честный. А вы… э-э… бесчестный святоша, вот кто! Ни за что бы не поменялся с вами ролями!

— Знаю! Нет на этом свете более подлого человека, чем я! — с жаром воскликнул Карстерс.

Его светлость усмехнулся.

— Очень мило с вашей стороны, Ричард, признавать это, однако не кажется ли вам, что несколько запоздало? — тут его, по-видимому, осенила новая мысль. — Так вот почему вы позволяете Лавинии уйти?

Ричард склонил голову.

— Я не имею права задерживать ее. Она… выбрала свою дорогу.

— Она знает? — резко спросил Трейси.

— Всегда знала.

— Вот стерва! А я и не догадывался! — он сделал паузу. — Да, теперь я отчасти понимаю, чем вызвано это геройство… Жаль, что тут я уже ничем не могу поспособствовать. Однако, как бы там ни было, но я просто не имею права допустить, чтоб сестра погубила свою жизнь!

— Погубит, если останется.

— Глупости! Прошло семь лет, кому теперь дело до того, кто из вас двоих смошенничал! Ну, будьте же мужчиной хоть раз в жизни! Остановите ее!

— Но она любит Лавлейса.

— Ну и что с того? Это пройдет.

— Нет… я не могу просить ее остаться. Это будет чертовски эгоистично с моей…

Герцог, похоже, окончательно потерял терпение.

— Нет, ей-Богу, ну и дурак же вы! Просите ее! Умоляйте! Заставьте, наконец! Вышвырните Лавлейса вон из дома и оставьте эти позы, заклинаю!

— Вы что же, думаете, я хочу потерять ее? — воскликнул Карстерс. — Господь свидетель, нет, нет и еще раз нет! Но я так люблю ее, что не могу, просто не имею права быть помехой на пути к ее счастью и…

Герцог отвернулся и взял со стола шляпу.

— Что ж, похоже, я, как обычно, должен все взять в свои руки. А вам не мешало научить ее хотя бы немного слушаться мужа, мой добрый Дик! Да она водит вас за нос чуть ли не со дня свадьбы! Лавиния принадлежит к разряду женщин, которым нужна твердая рука! — Он подошел к двери, отворил ее. — Загляну завтра. Надеюсь, вы к тому времени хоть немного поумнеете. Если они и отправляются, то только поздно вечером, я сам слышал, как Лавлейс назначал встречу Малоби в три. Так что время есть.

— Я не стану вмешиваться, — упрямо повторил Ричард.

Герцог фыркнул.

— Это вы уже говорили. Теперь одна надежда — на меня. Доброй ночи.

Глава 24

Проснулась Лавиния в настроении весьма далеком от того, в котором следовало бы пребывать даме, замыслившей побег с возлюбленным. Какая-то тяжесть давила на грудь, сердце ныло от печали и дурных предчувствий. Она не смогла заставить себя выпить и глотка шоколада, но чувствуя, что от бездействия ей становится еще хуже, выбралась наконец из постели и позволила горничной одеть себя. Затем неверными шагами направилась в будуар, размышляя только об одном: где теперь Ричард и чем занят. Уселась у окна и стала смотреть на площадь, покусывая уголок платка, чтоб не разрыдаться.

Настроение у Ричарда было не лучше. Он тоже не притронулся к шоколаду, а спустившись в столовую к завтраку и увидев на тарелке красные ломти филе, почувствовал острый приступ тошноты. Однако чашку кофе все же выпить удалось и он тут же поднялся и, выйдя из комнаты, направился к будуару жены. По дороге он корил себя за то, что снова проявляет слабость, но искушение видеть ее было неопреодолимым — и вот через минуту он уже стучал в белую дверь.

Сердце у Лавинии екнуло. Как хорошо знаком был ей этот стук!

— Войдите! — откликнулась она и постаралась придать лицу беззаботное выражение.

Ричард вошел и затворил за собой дверь.

— О… доброе утро! — улыбнулась она. — Ты… э-э… хотел поговорить со мной, Дик?

— Я? Нет… то есть… э-э… да. Ты получила приглашение от Карлайлов?

Малоудачный предлог. Лавиния отвернулась, изо всех сил стараясь не разрыдаться.

— Я… я… кажется, оно у меня в секретере… — выдавила она наконец. — Сейчас посмотрю.

Она поднялась, отперла бюро, стоя к нему спиной.

— Впрочем, неважно, — пробормотал Карстерс. — Я только… Просто никак не мог найти это приглашение. Так что не утруждайся.

— О… ничего, пустяки, — ответила она, вертя в дрожащих пальцах кипу конвертов. — Ах… вот оно! — и она подошла к мужу и протянула ему карточку.

Карстерс взглянул на златокудрую головку и маленькое личико с опущенными глазами и алым ротиком, скривившимся в печальной гримасе. Господи, как же он будет жить без нее! И он механически взял приглашение.

Лавиния отвернулась и уже отошла, и тут вдруг в голове у Ричарда все помутилось. Ненужное приглашение было отброшено.

— Нет, ради Бога, только не это! — крикнул он.

Лавиния, вся дрожа, обернулась.

— О… Но… Что ты хочешь сказать? — еле слышно пробормотала она.

Тут пелена, замутняющая его сознание, окончательно слетела и он увидел все отчетливо и ясно. Двумя прыжками преодолев разделяющее их расстояние, он схватил жену за плечи и развернул к себе лицом.

— Ты не смеешь оставить меня! Понимаешь? Я не могу без тебя жить!

Лавиния издала еле слышный вскрик радости, облегчения и изумления и приникла к нему.

— О, пожалуйста, прошу, прости меня… прости… и позволь остаться с тобой!.. — тут она разрыдалась.

Карстерс буквально смял ее в объятиях, и она не возражала, хотя натиск этот был разрушителен для ее шелковых оборок. Но шелка в том момент были для нее не самое главное. Она пылко отвечала на поцелуи, а по щекам так и катились слезы.

Когда, наконец, Карстерс обрел дар речи, то первым вопросом, заданным жене, был: любит ли она его?

— Ах, ну конечно! — простонала она. — Я всегда, всегда любила тебя, но была так страшно эгоистична и легкомысленна!

Подхватив ее на руки, он отнес ее к дивану и усадил себе на колени, пытаясь заглянуть в глаза. Но она уткнулась личиком ему в плечо и сделать этого никак не удавалось.

— Так ты никогда не любила этого щенка? — спросил он.

Белая маленькая ручка потянулась к другому плечу.

— Ах, Дики, нет! И ты… ты тоже никогда не любил эту ужасную миссис Фэншо, верно?

Он еще более удивился.

— Миссис Фэншо? Господи, нет, конечно! С чего ты взяла?

— Но ведь ты постоянно ездил к ней и… был так холоден со мной, вот я и подумала…

— Холоден с тобой?! Но дорогая, этого просто быть не может!

— Может! Ты был так холоден… а я несчастна… и еще я… я думала, что раз вела себя так скверно и мучила тебя, то ты… п-перестал любить, и я не знала, что делать… А потом… когда ты сказал, что хочешь во всем признаться… я рассердилась… вышла из себя и сказала… что ни за что с тобой не останусь… Но я никогда, никогда не думала этого всерьез… а ты… ты вел себя так, словно хотел, чтоб я уехала. Ну вот… и я опять не знала, что мне делать…

Он ласково потрепал ее по плечу.

— Милая, не плачь, не надо! Я и понятия не имел… Я думал, ты любишь Лавлейса… никогда в этом не сомневался. Почему же ты не сказала мне правду?

Она села и с недоумением воззрилась на него.

— Но как я могла? Я была совершенно уверена, что ты влюблен в Изабеллу Фэншо. И решила, что мне лучше уехать… Но ведь одна я ехать не могла и вот… поэтому вчера я сказала Гарольду, что убегу с ним… и еще боялась, что он может не согласиться после того, как я сказала ему, что люблю тебя! О, Дики, дорогой, а ты можешь сказать ему, что я с ним не еду? Скажешь, да?

Он не мог удержаться от смеха.

— Ладно, так и быть, скажу. Может, ты еще хочешь, чтоб я пожалел его, дорогая?

— О!.. Думаю, он не возражал бы, — философски заметила Лавиния. — Знаешь, Дики, он ко всему относится так легко, и к любви тоже! Однако, Дики… почему ты так часто… так ужасно часто ходил к этой миссис Фэншо?

Лицо его омрачилось.

— Она знала Джека… в Вене. И я… мне хотелось слушать ее рассказы о нем… Это стало какой-то навязчивой идеей, я просто не мог думать ни о чем другом…

— О, Дики! Теперь понимаю! Как же глупа я была! Ведь именно поэтому ты стал так холоден и рассеян, и я подумала, что… О!..

Он снова привлек ее к себе.

— Бедная моя малышка! Миссис Фэншо — добрейшая и милейшая дама, но чтоб влюбиться в нее!.. — он страстно приник губами к ее руке. — Я люблю… и всегда любил… совсем другое существо: капризную, своевольную, очаровательную девочку, которая…

Леди Лавиния крепко обняла его за шею.

— О, Дики, я только теперь поняла, как была невыносима! Нет-нет, не спорь, просто отвратительна и…

— И снова будешь такой же… — с улыбкой заметил он.

— Нет-нет! Я постараюсь… изо всех сил постараюсь быть хорошей!

— Но я вовсе не хочу, чтоб ты была хорошей! — уверил ее Ричард. — Я хочу, чтоб ты была сама собой!..

С торжествующим видом леди Лавиния высвободилась из его объятий и встала.

— Как это прекрасно — снова жить в мире и согласии! — наивно заметила она. — Подумать только, всего полчаса тому назад мне хотелось умереть!.. — и она направилась к зеркалу и стала поправлять растрепавшиеся локоны.

Ричард с тревогой следил за ней.

— Лавиния… Теперь ты, надеюсь, понимаешь, что я… должен сказать всем правду? Я собираюсь сделать это в пятницу…

— О да, конечно, понимаю! И хоть это ужасно некрасиво с твоей стороны, думаю, ты все равно расскажешь. Остается надеяться, что общество от нас не отвернется.

— От тебя в любом случае не отвернется, дорогая.

Лавиния просияла.

— Правда? Ты так думаешь? Ну, тогда, наверное, все действительно не так уж страшно… И ты… ты собираешься пригласить Джека жить с нами? Ну, да, конечно, я в этом нисколько не сомневаюсь. Ах, я просто уверена, все мы заживем так дружно и славно!..

Герцог Андоверский поднялся еще на рассвете и вышел на улицу необычайно рано. Кликнул портшез и велел доставить себя в Стрэнд, где проживал некий полковник Шеферд. С ним он провел примерно полчаса, а когда, наконец, вышел из дома, на губах его играла довольная улыбка. На этот раз портшеза он брать не стал, а дошел пешком до Сент-Джеймс-сквер, где у входа в парк столкнулся с мистером Дэром, в доме которого семь лет тому назад состоялась та памятная карточная игра.

Дэр был явно заинтригован приглашением Ричарда.

— Вы хоть имеете понятие, Бельмануар, для чего он собирает нас? — спросил Дэр. — Он ведь и вам прислал приглашение, если не ошибаюсь?

— Да, кажется, я действительно получил какую-то записку от Карстерса. Помнится, ее принес Эндрю.

— Но что все это означает? Он позвал Фортескью с Дейвенантом. Страшно любопытно!..

— Дэр, дорогой, я не являюсь конфидентом Ричарда. Придет время, и мы все узнаем. Все эти тайны мало меня волнуют. Однако, славная подбирается компания… Фортескью и Дейвенант, вы сказали? Странно. Я слышал, что Эванс и Милворд тоже получили приглашения. Очень интересно…

— Да, безумно любопытно! — подхватил Дэр. — И никто и понятия не имеет, что он затеял.

— Вот как? — тонкие губы герцога скривились.

Примерно в полдень он вошел в Уинчем-хаус, где его тут же провели в библиотеку.

Ричард сидел за столом и писал. Но при виде гостя поднялся и направился к нему.

Трейси удивило, что Ричард выглядит совершенно счастливым.

— Я вижу, вы в прекрасном настроении, Ричард?

— Да, — улыбнулся Карстерс.

— Рад слышать. Я виделся с Шефердом.

— Шефердом? — переспросил Карстерс.

— Полковником Лавлейса, мой дорогой Ричард, — объяснил герцог. — Так что могу успокоить вас: в течение сорока восьми часов капитан Гарольд покинет город и отправится исполнять одно важное поручение.

— Я думаю, что капитан Гарольд покинет нас в куда более скором времени, Трейси, — ответил Карстерс и подмигнул родственнику.

Герцог вздрогнул.

— Так она все-таки бежала? — прошипел он.

— Бежала? Нет, что вы. Она в гостиной, с Лавлейсом.

— С Лавлейсом? И вы это допустили? И можете сидеть здесь спокойно, в то время, как другой мужчина…

— Прощается с моей женой, — спокойно закончил Карстерс. — Я решил предоставить им эту возможность.

Гневный блеск в глазах Трейси угас.

— Прощаются? Так вы что же, хотите сказать, что наконец пришли в чувство?

— Мы поняли, что заблуждались, — коротко ответил Карстерс.

— Счастлив слышать это. Надеюсь, что дальнейшим вашим шагом будет удерживать Лавинию в рамках.

— Вы считаете?

— Да, именно. Однако, смею надеяться, что и мои старания не пропали даром. Будет лучше, если хотя бы на время Лавлейс исчезнет из города.

— Что ж, не возражаю, — поклонился Ричард.

Его светлость кивнул и взял шляпу.

— Итак, этот вопрос можно считать решенным, — затем он окинул Карстерса испытующим взором. — Так она его не любит?

Ричард еле слышно вздохнул, глаза его мягко светились.

— Она любит меня.

Тяжелые веки опустились.

— Не могу не выразить своего удовлетворения. Если Лавиния действительно любит вас, тогда беспокоиться не о чем. С вами она в безопасности… Порой мне казалось, она никогда этого не поймет. Прошу передать ей мои наилучшие пожелания, — он уже было взялся за ручку двери, потом вдруг вспомнил: — Я так понимаю, мое присутствие в Уинчеме в пятницу не столь уж обязательно? — в голосе его сквозила ирония.

Ричард покраснел.

— Не обязательно.

— Тогда, надеюсь, вы простите мое отсутствие. У меня есть одно куда более важное и неотложное дело… Однако, буду сожалеть, что пропустил столь… значительное событие, — язвительно добавил он и усмехнулся. — Au revoir, мой добрый Ричард!

Ричард отвесил ему почтительный поклон.

Вскоре он услышал, как входная дверь отворилась, а затем захлопнулась и, выглянув в окно, увидел, как шагает через площадь капитан Гарольд Лавлейс.

Теперь Карстерс ждал мистера Вобертона, которого несколько дней тому назад отправил на поиски Джона. Пора бы уже ему и быть, наверное, где-то задержался… Ричарду не терпелось услышать о брате, увидеть его снова. И в то же время он страшился этой встречи, содрогался при одной только мысли о том, что придется посмотреть в глаза Джека — такие холодные, укоризненные. Ему казалось невозможным, чтоб Джек не испытывал к нему отвращения.

— Мистер Вобертон, сэр.

Карстерс отвернулся от окна и торопливо направился навстречу.

— Ну, что?

Мистер Вобертон горестно развел руками.

— Увы, мистер Карстерс!..

Ричард схватил его за руку.

— Что вы хотите сказать? Он… он мертв?

— Не знаю, сэр.

— Так вы его не нашли? Ну же! Говорите!

— Увы, нет, сэр.

— Но он же говорил, что в «Чекерс»… Ведь там наверняка должны знать?

— Ничего, мистер Карстерс, — на свет Божий появилась табакерка Вобертона. Он аккуратно взял понюшку табака, стряхнул лишние крошки с кончиков пальцев. — Хозяин, Чэдбер… честнейший человек, хотя и абсолютно лишен чувства юмора… так вот, последний раз хозяин видел его месяцев шесть тому назад. Точнее, не видел с тех самых пор, как приезжал я, уведомить милорда о смерти графа.

— Но, Вобертон, он ведь не может быть где-то далеко, верно? Он ведь не умер? О, только не это!..

— Нет-нет, мастер Дик, — успокоил его адвокат. — Мы бы узнали, если б он погиб. Однако боюсь, как бы он снова не отправился за границу.

— За границу?.. Боже, не позволяй мне больше терять его! — взмолился Карстерс и, бессильно упав в кресло, обхватил голову руками.

— Ну, ну… Прошу вас, мистер Карстерс, не отчаивайтесь так! Пока у нас нет доказательств, что он покинул страну. Надеюсь, что очень скоро мы его найдем. Да и Чэдбер считает, что рано или поздно он заглянет к нему… Ну, успокойтесь же, мастер Дик! — и Вобертон подошел к Ричарду и положил руку на его вздрагивающее плечо. — Мы его отыщем, не сомневайтесь. И не надо так… он ведь и сам огорчился бы, видя, как вы убиваетесь! Прошу вас, мастер Дик, не надо!

— О, если бы я только мог все исправить! — простонал Ричард.

— Но насколько я понял, именно это вы и собираетесь сделать, сэр? Нет, мастеру Джеку наверняка бы не понравилось ваше настроение. Ведь он так вас любит. Не надо, умоляю!

Карстерс поднялся и, нетвердо ступая, направился к окну.

— Прошу прощенья, мистер Вобертон, извините… Всю эту неделю я жил, словно в аду!..

Вобертон приблизился к нему.

— Мастер Дик… Вы и сами, наверное, знаете… к вам я никогда так… не относился.

— Как к нему?

— Э-э… да, сэр, да! И последние годы мне тоже нелегко приходилось, вы уж поверьте. И я хотел бы… э-э… извиниться перед вами… за то, что думал о вас… э-э… несправедливо. Я… я, наверное, не совсем понимал… Вот и все, сэр.

Он громко высморкался, а потом рука его нашла руку Ричарда.

Всю следующую неделю Ричарду Карстерсу было чем заняться. Следовало отдать массу самых разных распоряжений, подыскать новый городской дом для Лавинии, привести в идеальный порядок Уинчем-хаус, подготовить его к приезду законного владельца. Смирившись с неизбежностью, Лавиния даже начала находить удовольствие во всех этих приготовлениях. Она сочла совершенно очаровательным их новый особняк на Грейт-Джермин-стрит и сразу же принялась покупать для него самую дорогую и модную мебель и руководить всеми переделками и перестройками. Она была настолько любезна, что даже вызвалась ехать в Уинчем, чтоб быть рядом с мужем в столь критическую минуту, но он не позволил и настоял, что она должна остаться в городе и ждать его приезда. И Лавиния осталась и целыми днями весело порхала с Гросвенор-стрит на Джермин-стрит, целиком поглощенная домашними хлопотами и совершенно счастливая.

Карстерс должен был отправиться в Уинчем в понедельник и прибыть туда на следующий день к вечеру. Ехал он не один, а в компании с Эндрю, которого следовало завезти по дороге в именье Андоверов. Незадолго до того его светлость имел несчастье ввязаться в ссору из-за некой дамы, которой не на шутку увлекся, и дело кончилось дуэлью в Барн-Элмс. К тому же у него было полно долгов и он счел за благо сделать передышку и немного отсидеться в тиши и уединении. Трейси исчез из города где-то в середине недели, ходили слухи, что он отправился в Шотландию, к кому-то в гости.

Наконец, настал понедельник — светлый и многообещающий для Карстерса день. Нежнейшим образом распрощавшись с супругой и ласково вытерев платочком ее увлажнившиеся ресницы, Ричард вскоре после полудня уселся со своим родственником в карету и они тронулись в путь. Эндрю, позабывший о всех своих горестях и треволнениях, тут же извлек из одного кармана коробочку с покерными костями, из другого — колоду карт; предметы, призванные, по его убеждению, скрасить утомительное путешествие.

Глава 25

Диана стояла на деревянном крыльце, держа в одной руке хлыст и с плащом для верховой езды, перекинутом через другую. Мисс Бетти стояла рядом, любуясь своей племянницей со смешанным чувством тревоги и гордости.

По мнению мисс Бетти, глаза девушки стали еще темнее, а рот — еще трагичнее. Она знала, что Диана, по собственному ее выражению, «все глазки свои выплакала по этому мистеру Карру». И как бы ни лезла из кожи, стараясь придумать для племянницы какое-нибудь новое развлечение, избавиться от этой грусти в глазах никак не удавалось. Порой Диана оживлялась и выглядела веселой и беззаботной, но вскоре смех ее замирал и она снова погружалась в молчание. Мисс Бетти только и оставалось, что мысленно грозить кулаком этому негоднику, исчезнувшему Джону.

Диана еле слышно вздохнула, затем взглянула на тетушку и улыбнулась.

— Вы будете приятно удивлены, узнав, как замечательно Харпер ухаживает за лошадьми, — сказала она. — Нет, положительно нам сам Бог его послал! Уж он куда лучше и симпатичней этого глупого Уильяма.

— Да, конечно, — поспешила согласиться тетушка. — Только подумай, дорогая, ведь он служил у самого сэра Хью Грэндисона! Я сама видела письмо, которое сэр Хью прислал твоему папе. Настоящий шедевр эпистолярного жанра, уверяю!

Диана кивнула и стала наблюдать, как к ним подъезжает новый конюх, оседлавший для нее жеребца. Спрыгнув, он прикоснулся к шляпе и стал ждать дальнейших распоряжений хозяйки.

Диана подошла к лошади, похлопала по шелковистой шее.

— Сегодня мы поедем в сторону Эшли, тетушка, — сказала она. — Мне страшно хочется набрать ягод, а Харпер говорит, что их там видимо-невидимо.

— Только умоляю, не переутомляйся и не заезжай слишком далеко. Уверена, сегодня непременно будет дождь, и ты еще, не дай Бог, простудишься.

Девушка рассмеялась.

— Ах, нет, тетушка, что вы! На небе ни облачка! Впрочем, обещаю, я не задержусь. Только до Кроссдаун-Вудз и обратно.

Она вскочила в седло, в этот момент на крыльцо вышел мистер Болей.

— Знаешь, дорогая, завтра я, пожалуй, составлю тебе компанию, — сказал он дочери. — Мы целую вечность вдвоем не выезжали.

— А почему бы тебе не поехать прямо сейчас, папа? — воскликнула Диана. — Я была бы так рада!

Тетушку удивило, с каким волнением Харпер ожидал ответа на этот вопрос. Она даже растерялась. Однако мистер Болей отказался, и лицо конюха снова приняло обычное невозмутимое выражение. Мисс Бетти решила, что ей, должно быть, померещилось.

Взмахнув на прощанье рукой, Диана ускакала, конюх следовал за ней на почтительном расстоянии. Но предчувствие беды не покидало тетушку, и когда всадники скрылись за поворотом дороги, она ощутила безумное желание броситься им вслед и крикнуть племяннице, чтоб та вернулась. Однако, взяв себя в руки, она лишь покачала головой и обозвала себя старой дурой. Затем, положив руку на плечо брата, уже направившегося было в дом, сказала:

— Обожди, Гораций! Обещай… что будешь чаще выезжать с Ди, хорошо?

Он взглянул на нее с удивлением.

— Ты что, беспокоишься, Бетти?

— О… беспокоюсь… Так, немножко. Мне не нравится, что она всюду ездит с этим конюхом. Мы ведь его совсем не знаем.

— Но, дорогая! У него блестящие рекомендации от сэра Хью Грэндисона. Уверен, он бы не стал рекомендовать человека, не заслуживающего доверия. Да ты ведь сама видела письмо!

— Да, да, видела. И наверное, просто глупа. Однако обещай, что поедешь с ней завтра.

— Разумеется. Я всегда рад сопровождать дочь, когда позволяет время, — с достоинством ответил он и мисс Бетти ничего не оставалось делать, как удовлетвориться этим ответом.

Тем временем Диана неспешно скакала по узкой извилистой тропинке, затерявшейся среди высоких деревьев и кустарников. Осень уже окрасила листья в нежно-золотистые и красные тона, тускло-коричневые и ярко-алые, между которыми весело пылали багряные и оранжевые оттенки с примесью меди там, где стояли березы. Прелестное и поистине величественное зрелище являл собой в эту пору лес. Кроны деревьев смыкались над головой, но сквозь листву пробивались лучи солнца, пятнавшие пыльную дорогу золотистыми бликами.

Кустарник же сохранил зелень и в прогалинах между ним открывался вид на поля. А затем вдруг Диана увидела ягоды — черные и красные, они во множестве росли по ту сторону маленького ручейка, к которому спускалась дорога. Девушка, натянув поводья, обернулась к своему спутнику.

— Смотрите, Харпер, вон ягоды! Нам не надо ехать дальше, — и, переложив поводья в правую руку, она уже собралась спрыгнуть с лошади.

— Но место, о котором я говорил, мисс, совсем недалеко, — ответил Харпер, не сходя с седла.

Она колебалась.

— А чем эти плохи?

— Ну, как желаете, мисс. Просто там они гораздо крупнее и спелее. Жаль будет не попробовать.

Диана с сомнением смотрела на тропинку, терявшуюся в чаще.

— Так вы говорите, не так далеко?

— Совсем рядом, мисс. Каких-нибудь четверть мили, а потом вниз по тропинке, в лес.

И все же она не решалась.

— Мне не хотелось бы задерживаться…

— Нет, мисс, разумеется, нет. Просто я подумал, что мы можем вернуться через Чорли-Филдз…

— Мимо мельницы? Гм…

— Да, мисс. Как проедем мимо нее, так там сразу открывается хорошая дорога, напрямик к дому.

Личико ее просветлело.

— Тогда галопом? Прекрасно! Что ж, давайте поспешим.

Она коснулась каблуком бока лошади и они поскакали по усыпанной листьями дороге. Над головой, в прогалинах между кронами, сверкало голубое небо, вокруг расстилались поля. Вскоре показалась опушка, и через минуту они уже мчались по узкой тропинке. Харпер, догнав Диану, скакал уже почти вплотную. Инстинктивно она прибавила скорость. Вокруг не было ни души.

Они добрались до поворота. Теперь Харпер ехал уже бок о бок.

Подавив нарастающее чувство тревоги, Диана резко натянула поводья.

— Что-то я не вижу никаких ягод! — весело заметила она.

— Нет, мисс, — последовал незамедлительный ответ. — Для этого надо свернуть в лес. Если изволите спешиться, я вам покажу.

Конюх говорил самым почтительным тоном. Подавив невольную дрожь, Диана спешилась. Харпер, уже оказавшийся внизу, взял ее жеребца под уздцы, затем привязал обеих лошадей к дереву.

Диана, подхватив одной рукой юбки и отодвигая ветки другой, двинулась сквозь заросли в указанном направлении.

Ветви сомкнулись за ними, отрезая вид на дорогу. Кругом росли низенькие кустики черники. Ягод на них не было.

Сердце у девушки тревожно забилось, подозрения вновь ожили, но признаков страха она не подавала и позволила Харперу раздвигать перед ней ветки.

— Как видите, никаких ягод здесь нет…

Она повернулась и спокойно пошла назад.

Как это произошло, она потом так и не могла толком вспомнить. Но внезапно сзади ее схватили чьи-то крепкие руки, и не успела она шевельнуться, как на голову ей накинули кусок шелковой ткани и крепко завязали ею рот, в то время как рука, словно отлитая из стали, продолжала удерживать ее.

Диана бешено отбивалась, ей все же удалось высвободить одну руку, которой она изо всех своих слабых сил принялась колотить обидчика. Последовала короткая схватка, затем он ловко увернулся и руки девушки оказались связаны за спиной, лишив тем самым ее возможности к сопротивлению.

Потом похититель подхватил ее, барахтающуюся, на руки и без слов потащил куда-то в лес.

Диана оставила попытки вырваться, приберегая силы на потом. Повязка немного съехала, и, гневно сверкая глазами, она заметила, что несут ее вовсе не в глубину леса, а напротив — к опушке. А потому она не удивилась, когда они оказались на дороге, невдалеке от того самого места, за поворотом.

И тут с тошнотворным чувством ужаса заметила она карету, стоявшую на обочине, и догадалась, какая ее ждет участь. Словно в тумане, видела она мужчину, стоявшего возле дверцы, в которую ее втолкнули и заставили сесть на мягкие подушки. Вся ее энергия была сосредоточена сейчас на борьбе с дурнотой и слабостью, охватившими все ее члены. В конце концов она одержала верх и, навострив ушки, стала слушать, что говорят снаружи.

Знакомый мурлыкающий голос произнес всего лишь одну фразу:

— Их отпустить и привяжи к седлу вот это, — затем наступила тишина.

Вскоре она услышала приближающиеся шаги. Харпер пробормотал что-то нечленораздельное, затем дверца отворилась и в карету влез герцог Андоверский. Колеса заскрипели, они тронулись.

С еле заметной улыбкой на губах смотрел Трейси в карие с золотистой искоркой глаза, в которых сверкало возмущение.

— Тысяча извинений, мисс Болей! Позвольте мне снять этот шарф.

Он развязал узел и шелковый платок свалился с головы Дианы.

С минуту, наверное, она молчала, стараясь подобрать соответствующие ее гневу слова, затем алые губы раздвинулись, обнажив плотно сжатые белые зубки.

— Вы трус и подлец! — задыхаясь, выпалила она. — Негодяй… трус! Развяжите мне руки!

— С радостью, — он повиновался и начал распутывать крепкий узел. — Прошу принять мои самые искренние извинения за то, что причинил вам такие неудобства. Однако, уверен, вы признаете их необходимость.

— О, какая жалость, что нет поблизости настоящего мужчины, способного отомстить за меня! — гневно воскликнула Диана.

Его светлость дергал за узел, тот не поддавался.

— Там их целых трое, — спокойно заметил он. — Однако не думаю, что они склонны оказать вам эту любезность.

Наконец он снял с нее путы и уселся в уголке, любуясь девушкой. Взгляд его упал на тонкие запястья в синяках, и выражение лица тут же переменилось. Он нахмурился и подался вперед.

— Поверьте, я этого не хотел… — и он дотронулся до ее руки.

Диана отпрянула.

— Не смейте ко мне прикасаться!

— Молю вас, простите, дорогая, — и он снова отодвинулся в угол.

— Куда вы меня везете? — спросила она, пытаясь унять предательскую дрожь в голосе.

— Домой, — ответил герцог.

— Домой? — глаза ее недоверчиво расширились, но в них сверкнула искорка надежды.

— Да, домой, — кивнул он. — В наш общий дом.

Надежда тут же угасла.

— Вы просто смешны, сэр.

— О, научиться быть смешным — это целое искусство, дорогая.

— Сэр… мистер Эверард… или как вас там, не знаю… если в вас сохранилась хоть капля мужского достоинства и благородства, если я хоть что-нибудь для вас значу, прошу, отпустите меня, и немедленно!

Никогда прежде не казалась она ему столь прекрасной и желанной, как в этот момент. Глаза, полные слез, сверкали, трагические губы умоляли, даже пытались улыбнуться.

— Боюсь, что не обладаю перечисленными выше качествами, — пробормотал герцог и подумал: наверное, сейчас она заплачет. Он страшно не любил плаксивых женщин.

Но Диана была горда. Она поняла, что слезами и мольбами ничего не добиться и твердо вознамерилась держать себя в руках, во всяком случае — в его присутствии. И Трейси был изрядно удивлен, когда увидел, как она расправила юбки и уселась поудобнее.

— Что ж, раз уж вы лишены элементарной галантности, сэр, тогда, может, объясните, какова ваша цель?

Голос Дианы звучал непринужденно, даже насмешливо, но Трейси с присущим ему почти нечеловеческим чутьем ощутил, какой ужас кроется за этими словами.

— Вот что, моя дорогая… Я намерен жениться на вас, — ответил он и поклонился.

Она побелела.

— А если я откажусь?

— Не думаю, что вы откажетесь, дорогая.

Ей не удалось подавить дрожь.

— Так вот, знайте, я отказываюсь! — с вызовом ответила она.

От улыбки, с которой он выслушал эту ее отповедь, у Дианы кровь в жилах застыла.

— Не спешите. Думаю, что в конечном счете вы будете даже рады стать моей женой, — протянул он.

Огромные карие глаза девушки смотрели загнанно, щеки побледнели, как полотно. Затем она все же нашла в себе силы.

— Думаю… вы очень пожалеете об этом… когда приедет мой отец.

Он насмешливо фыркнул, отчего вся кровь так и бросилась ей в лицо.

— А он приедет!

Его светлость изобразил на лице вежливый интерес.

— Вот как? Я бы тоже не сомневался, Диана, если б только он знал, куда именно надо приехать.

— Ничего, он найдет дорогу!

И она рассмеялась с деланной уверенностью.

— Но я вовсе не возражаю… Напротив, буду просто счастлив познакомиться с ним, — ответил герцог. — Поскольку вовсе не ожидаю, что он откажет мне в руке дочери.

— Нет? — Диана тоже выдавила усмешку.

— Нет, дорогая. Уж как-нибудь сумею его убедить.

— Кто вы? — воскликнула она.

Плечи его затряслись в беззвучном смехе.

— Я — один в нескольких лицах, дитя мое.

— Так я и предполагала! — парировала она. — И сэр Хью Грэндисон несомненно в их числе?

— О, так вы догадались?

— Это было не слишком сложно, сэр, — она пыталась говорить с сарказмом.

— Верно. Однако, чистая работа, как вам кажется?

— Просто замечательная.

Нет, он положительно восхищался этой женщиной, как никакой прежде. Те, другие, рыдали и задавали вопросы, ругались и бесновались; никогда прежде не встречал он ни одной, которая бы вот так парировала удар за ударом, используя против него его же оружие.

— Кем же вы еще имеете честь быть? — спросила она и подавила зевок.

— Мистер Эверард, дитя мое, и… герцог Андоверский к вашим услугам.

Тут она вскинула голову и уставилась на него сверкающими глазами.

— А я о вас слышала, сэр… — медленно, со значением, произнесла она.

— И еще услышите, дорогая.

— По всей вероятности, да, ваша светлость.

Так значит, та таинственная шпага с искусно сделанной рукояткой, усыпанной драгоценностями, действительно принадлежала ему! Интересно, сохранил ли ее Джек… О, если бы волей случая он оказался сейчас здесь, рядом, когда она в беде. Но заступиться за нее было совершенно некому, она целиком во власти этого безжалостного развратника, о чьей репутации была хорошо наслышана и чье присутствие вселяло в нее ужас и необъяснимое чувство омерзения. Она сильно сомневалась в том, что отцу удастся отыскать ее. О, если бы только Джек был в Англии! Он бы тут же поспешил на помощь, она это твердо знала.

Герцог, подавшись вперед, положил ей на колено тонкую белую руку.

— Будьте благоразумны, дорогая. Я вовсе не такая уж скверная партия.

Нежность, отчетливо сквозившая в его голосе, наполнила Диану неизбывным ужасом. Она отпрянула.

— Уберите руки! — воскликнула она и вскочила. — И не смейте ко мне прикасаться, слышите?

Он тихонько усмехнулся в ответ, и этот смех вернул ей ярость и силы и позволил вновь заговорить насмешливо-ледяным тоном.

— Как же это? Чтоб герцог и вел себя столь негалантно? Вы забываетесь! Прошу соблюдать дистанцию!

Уголком глаза она заметила прикрепленную к обшивке кареты кобуру с пистолетом. Тут же отвела взгляд, надеясь, что он его не заметил, но от внимания Трейси мало что ускользало.

— Вынужден разочаровать вас, дорогая. Он не заряжен.

Она опустила руку на кобуру, словно желая проверить его утверждение.

— Ах, это?.. О, но я уже и без того догадалась, ваша светлость.

Нет, самообладание у этой девушки поистине поразительное. Ну где еще, скажите на милость, сыщешь такую?..

— Меня зовут Трейси, — заметил он как бы между прочим.

Слегка склонив голову набок, Диана словно пробовала имя на вкус.

— Мне не нравится это имя, сэр, — сказала она.

— Когда меня крестили, вряд ли кто-либо был озабочен мыслью о том, чтоб доставить вам удовольствие, — лениво парировал он.

— Вряд ли, сэр, — согласилась она. — Тем более, что вы мне в отцы годитесь.

Это был мастерский удар, и на секунду брови его сошлись у переносицы. Затем он рассмеялся.

— Merci du compliment, mademoiselle[51]! Я просто в восторге от вашего остроумия.

— Зато я сама не в восторге от повода. Могу ли я знать, какова цель нашего путешествия?

— Где-то после восьми, дорогая, мы будем в именье Андоверов.

Так значит вот куда он ее везет!..

— Надеюсь, вы позаботились о том, чтоб взять в дорогу хоть немного еды? — спросила она и зевнула. — Вряд ли вы захотите демонстрировать меня на постоялом дворе, я верно поняла?

Он не переставал удивляться ее несгибаемому мужеству.

— Ну, разумеется, мы остановимся у постоялого двора и мой слуга принесет вам прохладительного и закуски. Это будет примерно через час.

— Так долго? — нахмурилась она. — В таком случае прошу извинить, но я немного вздремну. Боюсь, что путешествие кажется мне несколько утомительным.

И она забилась в уголок подальше от него, откинулась на подушки и закрыла глаза.

Это окончательно добило герцога. Чтобы плененная девушка, вместо того, чтобы кричать, бороться, рваться на свободу, вот так спокойно засыпала?.. Однако уж в чем в чем, но в отсутствии чувства юмора Трейси никак нельзя было упрекнуть, а потому, пристроившись поудобнее в своем уголке, он последовал ее примеру. Путешествие тем временем продолжалось…

Наконец они подъехали к постоялому двору и карета остановилась. Диана открыла сонные глаза.

— Как, уже? — осведомилась она.

— Надеюсь, вы хорошо спали? — язвительно спросил герцог.

— Прекрасно, благодарю вас, сэр, — последовал незамедлительный ответ.

— Рад слышать это, дорогая. Я уже опасался, что вы не сможете заснуть в столь неудобной позе. Наверняка вы специально тренировались спать сидя, чтобы челюсть не отпала, верно? Хотел бы и я научиться тому же.

В голосе его звучала откровенная ирония. Диана впервые не нашлась что сказать.

Герцог поднялся.

— С вашего позволения покину вас, дитя мое. Пойду принесу чего-нибудь освежающего. Надеюсь, что не сочтете меня нелюбезным, если я напомню, что по обе стороны от дверцы будут стоять мои люди?

— Благодарю за заботу, — с улыбкой ответила Диана, но сердце у нее упало.

Герцог ушел и вернулся через несколько минут с бокалом вина и булочками.

— Прошу простить за столь скудное угощение, — сказал он. — Просто не хочу терять времени. Вас ждет куда более щедрый прием, когда мы приедем в Андовер.

Диана с благодарностью приняла вино и выпила. Оно сразу же взбодрило и прибавило сил. Еда же не лезла в горло, но чтоб не доставлять Трейси удовольствия, она разломила булочку и начала медленно жевать, стараясь выиграть время. Время, которое даст отцу шанс догнать их прежде, чем будет слишком поздно. Она сделала вид, что булочка ей не нравится и довольно капризно потребовала «фрейлину».

Глаза Трейси блеснули.

— Тут я, боюсь, ничем не могу помочь вам, дорогая. Вот поженимся и отправимся в Ричмонд, там во фрейлинах у вас недостатка не будет, обещаю.

И с этими словами он взял пустой бокал из ее дрожащих пальцев.

Остальная часть путешествия превратилась для девушки в сплошной кошмар. Заснуть больше не удавалось — мысль о том, что может сделать с ней герцог, ужасала, и она старалась по мере сил отгонять ее, призывая на помощь все свое остроумие и всю женскую хитрость. Впрочем, его светлость Андоверский держал себя в рамках и не позволил страсти вырваться наружу. Но время шло, начало смеркаться, и Диана, утомившись и отчасти утратив над собой контроль, походила уже не на гордую и полностью владеющую своими чувствами женщину, но скорее на малое дитя, испуганное и загнанное в угол. Когда, наконец, они прибыли в Андовер-Корт и герцог помог Диане выбраться из кареты, ноги едва держали ее и она с трудом взошла по ступеням, ведущим к высокой обитой железом двери. Тут герцог снова взял ее за руку и она содрогнулась.

Остановившись на пороге, он отвесил ей низкий поклон.

— Добро пожаловать в ваш будущий дом, моя королева, — произнес он и провел ее мимо лакеев с окаменевшими лицами и смотревших куда-то поверх их голов в небольшую комнату, посреди которой стоял стол, накрытый на двоих. Там он уже хотел заключить ее в объятия, но девушка вывернулась и устало опустилась в кресло.

— Я умираю, — запротестовала она, — просто умираю с голоду!

Глядя на ее побелевшие губы, герцог поверил. И уселся в кресло напротив.

Их обслуживали два лакея, и хотя вся душа Дианы содрогалась при мысли о том, что они видят ее здесь, она была благодарна за их постоянное присутствие в комнате.

Глава 26

Милорд громко зевнул и выронил из рук «Спектейтор»[52]. Поднял глаза к часам и с неудовольствием отметил, что стрелки показывают половину шестого. Вздохнул и взял со стола «Рэмблер».

Хозяин с хозяйкой уехали к кому-то в гости и он не ждал их скорого возвращения, а потому, естественно, был далеко не в восторге от перспективы — ожидавшего его пустого и скучного вечера. Леди О’Хара пыталась уговорить его поехать с ними, заверяя, что там Джек не встретит ни одного знакомого человека, но он был непреклонен и отказался решительно и бесповоротно. Миледи надула губки и, ворчливо заметив Карстерсу, что более упрямого и тяжелого мужчины ей еще встречать не доводилось — не считая мужа, разумеется, который весь день только и знает, что выводит ее из всякого терпения — наконец сдалась, сказала, что прекрасно понимает Джека и даже позволила поцеловать ручку на прощание. Что милорд и исполнил со всем усердием, а потом еще долго махал карете вслед с крыльца. Вернувшись в опустевшую гостиную, он решил скоротать время до обеда за чтением двух свежих номеров «Спектейтора» и собственными мыслями. Обед, как выяснилось, сегодня несколько задерживался — повариха угорела.

Мысли Джека далеко не веселы, казалось, все в мире опостылело. И он пытался сосредоточиться на журнале, тоже, на его взгляд, совершенно неинтересном. Солнце уже садилось, скоро стемнеет и станет невозможно читать, а свечи еще не принесли. Устав от чтения, милорд решил немного вздремнуть, прямо в кресле. Храпел он при этом или нет — неизвестно. Но не прошло и четверти часа, как дворецкий разбудил его волшебными словами:

— Обед подан, сэр.

Карстерс лениво поднял голову.

— Что ты сказал, Джеймс?

— Обед подан, сэр, — повторил дворецкий и распахнул перед ним дверь.

— Наконец-то! Рад слышать это.

Милорд лениво поднялся и поправил галстук. И хотя обедать предстояло в одиночестве, внимательно оглядел и оправил свой туалет и сбил щелчком пальца пылинку с широкой манжеты, отделанной кружевом.

Затем через обшитый дубовыми панелями холл проследовал в столовую и уселся.

Шторы на окнах были задернуты и комнату освещали свечи в изящных серебряных канделябрах, отбрасывающие мерцающие блики на белую дамастовую скатерть и сияющее серебро. Ему поднесли блюдо с рыбой, и милорд позволил положить кусочек себе на тарелку. Дворецкий хотел знать, что он будет пить: кларет или бургундское? А может, эль? Мистер Карр решил в пользу кларета. Затем внесли говяжье филе, и милорд взял изрядную порцию. Потом последовала череда других блюд: куропатки, цыплята, утка, огромный ломоть ветчины, печенье, взбитые сливки.

Милорд не спеша и с удовольствием ел, отдавая должное всем этим яствам.

Дворецкий желал знать: возможно, мистер Карр выпьет все же стаканчик бургундского? На свет Божий явилась запыленная бутылка. Милорд обследовал ее через лорнет и одобрил. Он сидел, медленно потягивая вино, и взмахом руки велел унести ветчину.

Тут перед ним явилась новая чреда блюд, в том числе засахаренные фрукты и суп, а у локтя возникла тарелка с весьма упитанными голубями.

Одного уже переложили к нему на тарелку, и он, взяв вилку и нож, уже приготовился разделать птицу, как вдруг внизу послышался какой-то шум, зазвучали сердитые голоса, среди которых он различил один особенно пронзительный и настойчиво требующий мистера Карра или мистера Майлза. Милорд отложил вилку и нож и поднялся.

— Похоже, спрашивают меня, — пробормотал он и направился к двери.

Она тут же перед ним распахнулась и он, оказавшись в холле, увидел мистера Болея — тот налетел на молодого лакея, отказывающегося пропустить его в столовую. При виде Карстерса он вздрогнул и отступил. Надо сказать, что выглядел он чрезвычайно возбужденным и взволнованным.

— Слава Богу, вы здесь, сэр! — воскликнул мистер Болей.

Карстерс смотрел на него с удивлением. Манеры мистера Болея всегда отличались такой сдержанностью…

— К вашим услугам, сэр, — поклонился он. — Вы искали именно меня?

— У нас ужасное несчастье! — простонал мистер Болей. — Меня послала Бетти… срочно отыскать вас… или, если вас не будет, то мистера Майлза… потому как никто другой нам не поможет!..

Карстерс насторожился.

— Несчастье? Надеюсь, не… Впрочем, простите, что это я… Идемте, здесь нам будет удобнее, — и он провел гостя в маленькую гостиную. Болей сунул ему клочок бумаги.

— Сегодня утром Диана отправилась на прогулку верхом, а вернулась… только лошадь… И вот что было привязано у нее к седлу! Прочтите, сэр! Читайте же!

— Диана! — Карстерс подошел к столику, на котором стояла свеча, и пробежал глазами послание.

Оно было довольно кратким и, что называется, по существу.

Джек яростно смял бумажку в ладони, стиснул зубы и выругался.

— …наглый мерзавец!

— Да-да, сэр, именно! Но что ждет мою дочь? Я отправился прямо к вам, поскольку сестра убеждена, что вы хорошо знаете этого Эверарда и можете сказать, где их найти.

Карстерс опустил руку ему на плечо.

— Не сомневайтесь, мистер Болей! Даю слово, мы найдем ее сегодня же!

— Так вы знаете, куда он ее повез? Знаете? Вы уверены?

— К себе в логово, готов поклясться! Он всегда поступает так, — подойдя к двери, Карстерс распахнул ее и начал отдавать четкие краткие распоряжения лакею. — Велите оседлать мою кобылу, чтоб была готова через десять минут! И еще Голубого Дьявола, запрячь его в парный двухколесный экипаж хозяина! Ну, что стоите? Ступайте! И пришлите мне Солтера!

Лакей отправился исполнять распоряжения, заметив перед уходом, что Солтера дома нет.

Тут Карстерс вспомнил, что сам отпустил Джима в Фиттеринг к Мэри и испустил еще одно проклятие. Затем взлетел вверх по ступенькам, за ним, запыхавшись, поспешил мистер Болей.

Оказавшись у себя в комнате и натягивая сапоги для верховой езды, Джек успел задать ему несколько вопросов.

Мистер Болей пересказал всю историю, не преминув мрачно заметить, какие отличные рекомендации получил Харпер от сэра Хью Грэндисона.

Джек, натягивая второй сапог, фыркнул.

— От самого Трейси, это ясно! — заметил он и нацепил шпоры.

— Но, умоляю вас, мистер Карр, кто же он, этот негодяй? Вы и правда его знаете?

— Андовер, — коротко бросил Джек и нырнул в гардероб. — Будь он проклят, этот парень, куда он засунул сюртук? — последнее относилось не к герцогу, но к отсутствующему Джиму.

— Андовер? Но… не герцог же? — воскликнул мистер Болей.

— Другого я не знаю! Ну, слава тебе Господи!

Вынырнув из шкафа, он швырнул на постель тяжелый сюртук из плотной ткани.

— А теперь, сэр, прошу вашего внимания, на минуту…

Прицепляя шпагу, он, не глядя на собеседника, объяснял:

— Трейси наверняка увез Ди… то есть мисс Болей в Андовер-Корт, это в семи милях к юго-западу от Уинчема. Ваша лошадь, как я полагаю, притомилась. — (Он хорошо знал лошадь мистера Болея.) — Я приказал запрячь для вас легкий экипаж. Сам поскачу верхом, так будет быстрее, времени терять нельзя.

— Герцог Андоверский! — перебил его мистер Болей. — Герцог Андоверский… Но зачем ему понадобилось жениться на моей дочери?

Джек коротко и злобно рассмеялся.

— Ах, да по той же причине, по какой он женился на всех других!

Мистер Болей растерянно заморгал.

— Но, сэр!.. Как можно говорить такое!

— Очевидно, вы и понятия не имеете, что за персона его светлость. Но, может, слышали о Дьяволе Бельмануаре?

Тут маленький человечек побледнел.

— Боже милостивый, мистер Карр! Неужто это он и есть?

Карстерс взял шляпу и хлыст.

— Именно, мистер Болей, он и есть. Теперь, надеюсь, вы поняли, почему нам надо спешить?

Мистер Болей засуетился.

— Едем же, мистер Карр! За ними, скорее!

— Как раз это я и намереваюсь сделать. Надеюсь, вы не будете сильно отставать?

— Да-да, сэр, я поспешу, но только умоляю, не медлите! А мы успеем в Андовер… вовремя?

— Я полагаю быть там ночью, — последовал мрачный ответ. — А вы? Вы знаете дорогу?

— Найду! Только идемте скорее, мистер Карр! Не будем терять времени, заклинаю!

Джек влез в сюртук для верховой езды, надвинул шляпу на голову и сунул под мышку шпагу герцога. Сбежал по лестнице, прыгая сразу через три-четыре ступеньки, и поспешил к воротам, у которых уже стоял конюх, держа Дженни под уздцы. Карстерс взлетел в седло. Кобыла забила копытом, так и горя нетерпением пуститься вскачь, но он придержал ее твердой рукой и обратился к конюху:

— Отвезешь мистера Болея в Андовер-Корт, как можно быстрей! Это вопрос жизни или смерти. Дорогу знаешь?

Конюх был удивлен.

— Очень приблизительно, сэр.

— Ничего, мистер Болей знает. И смотри, мчи во весь опор, парень! Сэр Майлз возражать не будет. Понял?

Слова Джека были в доме О’Хара законом.

— Да, сэр, — ответил конюх и притронулся к шляпе.

Не успел он вымолвить эти слова, как кобыла рванула с места и в следующую секунду и она, и ее всадник, растворились в сумерках.

— Будь я проклят… — пробормотал конюх и направился к карете.

Дженни мчалась галопом через вересковую пустошь. Она летела, как ветер, и, казалось, заразилась нетерпением от своего хозяина. Он низко пригнулся к ее шее, придерживая одной рукой шпагу герцога и управляя другой — так они проскакали мили три. Затем, желая сберечь силы перед долгой дорогой, он немного придержал Дженни и она перешла на легкий галоп. Кобыла была в прекрасной форме и так и стлалась над землей размашистым шагом. И, хотя была слишком хорошо вымуштрована, чтоб ослушаться хозяина, по легкому пряданию ушей Карстерс догадался, что ей так и не терпится проявить себя в полную силу. Они свернули на ту самую дорогу, по которой сегодня днем ехала Диана. Дженни легко и стремительно летела вперед, поглощая ярд за ярдом. Вот они свернули с дороги, промчали через поле, оказались на другой, ведущей к западу. На пути гребнем встал кустарник, но кобыла, грациозно подобрав ноги, перемахнула через препятствие, словно птичка, и снова пустилась вскачь по дороге.

Ее чуткие уши прислушивались к каждому звуку, в том числе и шепоту Джека, который еле слышно приказывал ей:

— Потише, Дженни! Не спеши, малышка!

Она вся так и дрожала от возбуждения, но, подчиняясь его воле, затрусила медленней, и так продолжалось с полчаса.

Карстерс ритмично поднимался и опускался в седле, стараясь не задевать шпорами ее лоснящиеся бока. Было уже, наверное, около семи, и Джек озабоченно сдвинул брови. Дженни, конечно, сделана из стали и быстра, точно молния, но выдержит ли она? Ведь он еще никогда не испытывал ее на таких расстояниях. Однако сейчас была дорога каждая секунда — надо попасть в Андовер пока еще не слишком поздно.

Если Трейси захватил Диану где-то в четыре или около того, тогда тяжелой карете потребуется, минимум часа четыре, чтобы добраться до Андовер-Корт. Дженни может преодолеть это же расстояние часа за два с половиной с короткими передышками, а значит, он должен прибыть туда ненамного позднее их.

Мысль о Диане, оказавшейся в руках этого негодяя, мучила Джека несказанно — Диана в страхе, Диана в отчаянии… Совершенно неосознанно он вдавил шпоры в гладкие бока лошади и Дженни снова пустилась стремительным галопом. Казалось, она так и плывет над землей. Карстерс старался не понукать ее, слегка придерживал поводья, а в остальном целиком положился на ее силу и волю. И они мчались вперед, то по усыпанным листвой дорожкам, то через поля и буераки. Недаром целых два года изучал эти края Карстерс — он ни разу не ошибся, зная, куда именно свернуть, ни на минуту не сомневаясь, что придерживается верного направления. Все вперед и вперед, мимо спящих деревень и безлюдных полей, густых лесов, вверх по холму и вниз, в долину, не выпуская из рук поводья, не сводя глаз с дороги, что простиралась перед ними, лишь изредка поглядывая по сторонам в поисках нужного поворота или объезда.

Примерно через час такой скачки заныло плечо — напомнила о себе рана. Но он лишь плотней сжал губы и продолжал скакать.

Кобыла попала копытом на камень и споткнулась. Рука Джека удержала ее в ритме, мускулы на ней вздулись, голос хозяина подбодрил Дженни и она продолжила путь. На этот раз она не противилась, когда Джек пытался придержать ее. Он еще ниже пригнулся к дымящейся от пота шее и что-то ласково и еле слышно шептал ей на ухо.

Дженни ответила низким переливчатым ржанием. Она никак не могла понять, зачем он заставляет ее так долго мчаться легким галопом сквозь непроницаемую ночную мглу, что окружала их со всех сторон. Однако она понимала — таково желание хозяина. И похоже, он ей доволен. Она и дальше бы мчалась с той же быстротой, но он заставил ее пройти шагом минут пять, пока они не оказались возле пустоши, которую он хорошо знал. Было уже совсем поздно, и Джек тронул бок кобылы коленом, призывая ее показать, на что она способна, и побуждая перейти в галоп. Снова пригнулся к гриве, всматриваясь в непроглядную тьму. Перед ним простиралась равнина, покрытая мелкорослым кустарником, и Дженни ринулась вперед, удвоив скорость.

Рукой и голосом он подбадривал ее и так они мчались и мчались. Было уже, должно быть, половина девятого, и Карстерс знал, что оставшееся расстояние они могут преодолеть за час. Карета с герцогом уже, должно быть, прибыла, о том, что может произойти с Дианой дальше, он старался не думать.

Прошло еще полчаса, и Джек услышал, что дыхание Дженни стало прерывистым и учащенным и снова немного придержал ее. К этому времени они уже съехали с вересковой пустоши на дорогу, которую он прекрасно помнил и знал, что находится теперь примерно в десяти милях от Уинчема. Еще миль пять, если по прямой. Он понимал, что Дженни необходимо дать передохнуть, а потому натянул поводья и спешился.

Ноги Дженни дрожали, по шелковистой шкуре катился пот. Она уткнулась носом ему в ладонь. Джек нежно потрепал ее по шее, почесал за ухом и тогда она, ласково облизав ему лицо, задышала ровнее.

И снова он оказался в седле, и снова летели они во тьме, пожирая мили.

Оставив Уинчем справа, Карстерс свернул на запад, а потом — на северо-запад. Дорога пошла на подъем, до Андовера оставалось две мили…

Дженни снова споткнулась и перешла на шаг. Хозяин потрепал ее по гриве и она опять прибавила ходу.

Он понимал, что силы ее почти на исходе, но продолжал гнать вперед. Она покорно подчинялась его руке, хотя дыхание вырывалось уже со всхлипыванием и свистом, а глаза налились кровью.

Наконец впереди показались высокие железные ворота, наглухо закрытые. Джек остановил лошадь и пошел пешком, отыскивая в изгороди лазейку, через которую могла бы протиснуться Дженни.

Глава 27

Его светлость сделал знак лакеям, и Диана с замиранием сердца увидела, как они выходят из комнаты и притворяют за собой дверь.

Она сделала вид, что хочет съесть персик и, взяв его с блюда, стала очищать дрожащими негнущимися пальцами. Трейси, откинувшись в кресле, наблюдал за ней сквозь полуопущенные веки. Он видел, как она доела, наконец, персик и встала, опершись одной рукой о высокую резную спинку кресла. Затем она заговорила, и на этот раз в голосе ее уже не было и следа наигранного спокойствия.

— Что ж, сэр, я поужинала и теперь заявляю, что просто умираю от усталости. Прошу предоставить меня заботам вашей домоправительницы.

— Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, дорогая, — протянул герцог, — если бы таковая у меня имелась, эта самая домоправительница.

Диана иронически подняла бровь.

— Но, полагаю, у вас имеется хотя бы служанка? Я хотела бы лечь спать, раз уж мне предстоит остаться здесь.

— Все у вас будет, дитя мое, всему свое время. Однако не спешите лишить меня вашего обольстительного общества… — с этими словами он поднялся и, взяв ее за руку, подвел к дивану с низкой спинкой, стоявшему в другом конце комнаты.

— Если вы собрались что-то сообщить мне, ваша светлость, то умоляю, отложите это до завтра. Сегодня я не в состоянии.

Он рассмеялся.

— По-прежнему холодна, как лед, моя прелесть!

— Другой я не буду, сэр.

Глаза его сверкнули.

— Вы уверены? Что ж, придется доказать, что вы ошибаетесь, дорогая. Можете меня любить или ненавидеть, как угодно, но с этой маской ледяного равнодушия вам придется расстаться. Позвольте обратить ваше внимание, вон там, сзади, очень удобный диван.

— Вижу, сэр.

— Так садитесь.

— Не стоит, сэр. Я здесь не останусь.

Он шагнул к ней и на лице его было при этом такое выражение, что Диана немедленно опустилась на диван.

Герцог улыбнулся и кивнул.

— Вы поступили очень разумно, Диана.

— Что дало вам основание обращаться ко мне столь фамильярно, сэр? — в голосе ее снова звенел лед.

Трейси опустился на диван рядом с ней, закинул руку за спинку, пальцы его касались плеча девушки. Диане понадобилось все самообладание, чтоб не вскрикнуть. Она чувствовала себя совершенно беспомощной, загнанной в ловушку, и нервы ее были на пределе.

— Ну, довольно, девочка. Хватит играть словами. Подумайте хорошенько, стоит ли на меня сердиться?

Она сидела неподвижно и прямо и молчала.

— Я люблю вас… О, вы опять содрогаетесь. Но однажды… Наступит день и вы станете относиться ко мне иначе.

— И вы называете это любовью, ваша светлость? — воскликнула Диана, терзаемая страхом и чувством полной беспомощности.

— Ну, во всяком случае, чем-то вроде того, — невозмутимо ответил он.

— Да помоги вам тогда Господь! — снова содрогнулась она, думая о том, другом, чья любовь была совсем иной.

— На все Его воля, — вежливо согласился герцог. — Однако мы отвлеклись от темы. Условие таково: вы можете немедленно, сейчас же получить ключ… и удалиться в свою комнату… но прежде должны обещать, что завтра же, слышите, завтра же, мы поженимся.

Она побелела и собралась было встать, но тонкие белые пальцы впились ей в плечо и заставили остаться на месте.

— Нет, дорогая. Ничего не выйдет, сидите тихо.

Самообладание начало покидать Диану, она старалась стряхнуть с плеча эту ненавистную руку.

— О, вы злодей, негодяй! Отпустите меня, немедленно!

— Только после того, как вы дадите слово, дорогая.

— Мое слово — нет! — крикнула она. — Тысячу раз нет!

— Подумайте…

— Я уже подумала. Я скорее умру, чем стану вашей женой!

— Что ж, такой вариант возможен. Однако мне все же кажется, что смерть не должна стать вашим уделом, моя прелесть, — продолжал мурлыкать в ухо зловещий голос. — Подумайте хорошенько прежде, чем ответить. Не лучше ли выйти за меня со всеми вытекающими отсюда выгодами и почестями, чем…

— Вы дьявол! — прошептала она и стала озираться в поисках пути к отступлению.

Окно было открыто — ветер раздувал шторы — но дорогу к нему преграждал герцог.

— И все же вы не торопитесь с выводами, дитя мое. Помните: завтра будет поздно! У вас всего один шанс. Честно сказать, — он потянулся к табакерке, — честно признаться, лично мне все равно, будете вы моей невестой или нет…

Резким движением Диана высвободилась и метнулась к окну. В какую-то долю секунды Трейси оказался на ногах, поймал ее и развернул к себе лицом.

— Не спешите, дорогая. Так от меня не уйти.

Обняв девушку за талию, он привлек ее к себе. Диану затошнило от страха и что было силы она ударила его по лицу.

— Пустите! Как вы смеете!.. О, ради Бога, ну отпустите же меня!

Но он лишь крепче прижал ее к себе, одна рука, словно клещи, придерживала запястье, другой он обнимал ее за плечи.

— Нет уж, придется вам остаться, — улыбнулся он со злорадством, жадно оглядывая ее прекрасное гневное лицо. Огромные карие глаза сверкали, чувственные губы вздрагивали в гримасе отвращения. Секунду он любовался ей, а потом нагнулся и впился губами в алый рот.

Диана была не в силах ни сопротивляться, ни кричать. Томительная дурнота навалилась на нее, в голове все помутилось. Бедняжка едва дышала.

— Нет, клянусь Богом, уже поздно… — пробормотал герцог. — Вам лучше остаться, мадемуазель. У вас просто нет другого выхода…

И тут случилось непредвиденное. В последнем отчаянном усилии высвободиться Диана произнесла вслух имя того, кто, как она считала, находится в сотнях милях, где-то страшно далеко, за морями, и в ту же секунду ей ответил хрипловатый, полный холодной ярости голос:

— Вы ошибаетесь, Бельмануар!

Чертыхнувшись, Трейси отпустил девушку и развернулся.

На фоне темного окна со шпагой в руке и угрожающим блеском в синих глазах стоял милорд.

Трейси не сводил с него глаз, на лице его застыло выражение крайнего изумления.

Диана, едва веря своим глазам, потрясенная этим чудесным спасением, слепо шагнула к Карстерсу.

— Слава Богу! Слава Богу! О, Джек! — воскликнула она.

Он подхватил ее в объятия и бережно усадил на диван.

— Неужели вы сомневались, дорогая, что я приду?

— Но я думала… вы во Франции! — прорыдала она и уткнулась лицом в подушки.

Карстерс обернулся к герцогу.

Трейси, оправившись от первого потрясения, разглядывал его через лорнет.

— Вот уж поистине нечаянная радость, милорд, — насмешливо и высокомерно протянул он.

Диана, удивленная этим обращением, вскинула глаза на Карстерса.

— Я заметил, что шпага ваша в углу, прямо у вас за спиной, герцог! — бросил Джек и, подлетев к двери, повернул ключ в замке, а потом сунул его в карман.

Диана едва узнавала его сейчас: ни следа добродушия в сверкающих синих глазах, во всех движениях и манерах — ни капли мягкости и обходительности, обычно присущих мистеру Карру. Лицо его было бледным, как мел, рот превратился в плотную линию, ноздри раздувались.

Герцог с напускной небрежностью пожал плечами.

— Но, Карстерс, дорогой, почему собственно я должен драться с вами? — заметил он, уже, казалось, ничуть не смущенный этим неожиданным вторжением.

— Я предвидел этот ответ, ваша светлость. А потому изволил захватить вот это!

И с этими словами Джек швырнул ему шпагу, которую держал в руке. Она вонзилась в деревянный пол и задрожала.

Трейси с самым бесстрастным выражением лица взял ее в руки и взглянул на рукоятку.

Пальцы его конвульсивно сжались. И он устремил пронизывающий взгляд зеленых глаз на Джека.

— К вашим услугам, — вежливо ответил он и положил шпагу на стол.

Злобный блеск в глазах милорда немного угас, в уголках рта заиграла торжествующая улыбка. Он быстро скинул сюртук из тонкого бархата, затем — жилет и ножны, стянул тяжелые сапоги для верховой езды, заляпанные грязью, и подвернул манжеты рубашки, ожидая, когда герцог будет готов.

Словно во сне наблюдала девушка за тем, как отодвинули в сторону стол, как отмеряли расстояние, потом послышался звон стальных клинков.

Описав несколько осторожных кругов вокруг противника, милорд устремился в атаку, делая быстрые выпады и уворачиваясь от встречных ударов. Он изящно парировал несколько молниеносных и очень опасных выпадов герцога, издавая при этом короткие еле слышные смешки.

Полураскрыв губы и широко распахнув глаза, следила Диана за каждым их движением. Несколько раз ей казалось, что Карстерса того гляди пронзит острие, но всякий раз, словно по волшебству, он уворачивался и снова скрещивал с герцогом шпагу.

Один раз Трейси, сделав выпад, все же удалось пробить защиту противника и кончик его клинка распорол батистовый рукав рубашки милорда. Карстерс отступил, взмахнув шпагой, и, прежде чем Трейси успел обрести равновесие, ответил сокрушительным выпадом, высоко держа запястье. Кончик клинка устремился прямо герцогу в грудь.

Диана, закрыв глаза, ожидала услышать глухой стук падающего на пол тела Трейси, но его не последовало; вместо этого послышался топот и звон стали и, открыв глаза, она увидела, что герцог снова парирует удары милорда, причем делает это с необычайной легкостью и проворством.

Карстерс понимал, что долго ему не продержаться. Плечо, утомленное долгой скачкой, ныло просто невыносимо, запястье потеряло прежнюю гибкость. В голове стоял звон, и напрасно он старался игнорировать эти симптомы. Но глаза его по-прежнему сверкали боевым задором и неукротимым стремлением разделаться с противником.

Герцог, хотя и двигался несколько тяжеловесно, но фехтовал с почти сверхъестественным мастерством, безжалостно теснил соперника и казался неутомимым.

Карстерс же, напротив, двигался легко и быстро, точно пантера, в каждом движении его гибкого тела сквозила угроза.

Внезапно он сделал ложный выпад, направляя удар вовсе не туда, куда ожидал герцог. Тот отступил, когда Джон с неуловимой глазу быстротой взмахнул шпагой в той же позиции и клинки их скрестились. Трейси сделал стремительный выпад на всю длину руки и на белом рукаве у плеча милорда расплылось темно-красное пятно.

Диана испустила сдавленный крик. Она знала, что там находится старая рана. Герцог тут же опустил шпагу.

— Вы удовлетворены? — спокойно, с еле слышной одышкой осведомился он.

Милорд пошатнулся, затем, взяв себя в руки, отер тыльной стороной ладони пот со лба.

— Обороняйтесь! — ответил он, не обращая внимания на предостерегающий оклик девушки.

Трейси, пожав плечами, снова скрестил с Карстерсом шпаги и сражение продолжалось.

Глаза герцога, как казалось Диане, были почти закрыты, подбородок выдвинут вперед, зубы покусывали тонкую верхнюю губу.

Затем, к своему ужасу она заметила, что дыхание Карстерса стало прерывистым, а лицо приобрело пепельно-серый оттенок. Невыносимой мукой было для нее сидеть вот так, неподвижно, не имея возможности вмешаться, тем не менее, она уже приготовилась при первой необходимости броситься возлюбленному на помощь. Внезапно милорд снова сделал ложный выпад и распорол рукав герцога, на пол закапала кровь.

Трейси, не обратив на рану ни малейшего внимания, отразил удар с такой силой, что шпага Джека дрогнула, а сам он отступил. Секунду казалось, что ему конец, однако неким непостижимым образом он все же сохранил равновесие и продолжал обороняться.

Диана вскочила на ноги, лицо ее побелело, почти как у Карстерса. Прижав руки к груди, с ужасом наблюдала она, что удары Джека уже не отличаются прежней точностью, а улыбка слетела с губ. Теперь они были полураскрыты, слегка кривились в болезненной гримасе, а между бровей залегла страдальческая складка.

Затем вдруг тишину огромного дома нарушил звон колокольчика — настойчивый и громкий.

Бледные губы Карстерса шевельнулись, но по движению их Диана прочитала, что то, должно быть, ее отец, и она, осторожно двигаясь вдоль стенки, направилась к двери.

Секунду спустя в коридоре послышались шаги и голоса: один веселый и звонкий, другой — более низкого тембра и мрачный.

На лице его светлости возникло какое-то совершенно дьявольское выражение, но Карстерс, казалось, ничего не видел и не слышал. Лишь нанес удар такой ловкости и силы, что герцог был вынужден отступить на шаг. Теперь громкие голоса желали знать, что происходит в запертой комнате, и тогда Диана, зная, что милорд уже на пределе, отчаянно забарабанила в дверь.

— Скорее, скорее! — кричала она. — Эй, кто вы там, ради Бога, заклинаю, ломайте же дверь! Она заперта!

— Бог мой, да там женщина! — воскликнул чей-то голос. — Послушайте, Дик, да там… там, никак, схватка!

— О, ну скорей же! — простонала несчастная Диана.

А затем послышался низкий голос:

— Отойдите от двери, мадам, сейчас мы сломаем замок!

Девушка быстро отскочила в сторону и обернулась к дуэлянтам — сражение шло уже возле окна. Эндрю разбежался и ударил плечом в толстую дубовую панель. Потом еще и еще. На третий раз замок не выдержал, дверь распахнулась и в комнату ввалился сэр Эндрю.

А там, у окна, продолжался поединок…

— Черт, будь я проклят!.. — пробормотал Эндрю, наблюдая за этой картиной. Подошел чуть ближе и только тут как следует разглядел Джека. Секунду смотрел на него, как громом пораженный, затем крикнул Ричарду: — Господи! Эй, Дик, сюда! Скорее! Смотри! Кто это?

Тут Диана заметила и второго — высокого джентльмена, очень похожего на ее возлюбленного. Он шагнул вперед и остановился возле Эндрю.

Далее все происходило с непостижимой быстротой. Она услышала страшный крик и не успела толком понять, что происходит, как Ричард выхватил свою шпагу из ножен и разъединил ею два скрещенных клинка. Узнав брата, Джек яростно воскликнул:

— Черт побери… Дик! Прочь… с дороги!

Трейси стоял, опираясь на шпагу. Дыхание со свистом вырывалось у него из груди, но на губах играла неизменная насмешливая улыбка.

Видя, что брат собирается снова налететь на герцога, Ричард оттеснил его, а затем вырвал шпагу из ослабевших пальцев.

— Не дури, Джек! Оставь его, слышишь? Я сказал, оставь!

И он зашвырнул шпагу Джека через комнату, и в тот же момент милорд пошатнулся и рухнул на пол.

Глава 28

С приглушенным криком бросилась Диана туда, где неподвижно и беспомощно распростерлось на полу тело ее возлюбленного. Но Ричард опередил ее. Упал на колени рядом с братом и начал искать, куда он ранен.

Диана подняла на него встревоженные глаза.

— В плечо, сэр, это старая рана… О… А он… он не умрет?

Ричард лишь молча покачал головой и обнажил белое мускулистое плечо. Рана слабо кровоточила, и они вдвоем осторожно перевязали ее носовыми платками и салфеткой, взятой со стола.

— Думаю, это просто истощение, — нахмурился Ричард и поднес ладонь к бледным губам. — Дыхание ровное…

Диана, обернувшись через плечо, распорядилась:

— Кто-нибудь, принесите воды и коньяк!

— Сию минуту, мадам, — ответил Эндрю и вышел из комнаты.

Девушка снова склонилась над милордом, с тревогой всматриваясь ему в лицо.

— А он будет жить? Вы… уверены? Он, должно быть, скакал из самого Малтби… ради меня! — тут она поднесла безжизненную руку к губам и тихонько всхлипнула.

— Ради вас, мадемуазель? — удивился Ричард.

Она покраснела.

— Да. Он… то есть, мы… я…

— Понимаю, — мрачно протянул Ричард.

Она кивнула.

— Да… А герцог… он схватил меня… и привез сюда, насильно… а потом, появился он… и спас!

Ветер, дующий из окна, шевелил оборки на рубашке милорда. Длинная темная прядь выбилась из прически девушки. Она отбросила ее со лба и смотрела на Ричарда с удивлением.

— Извините, сэр, но… вы так на него похожи!

— Я его брат, — коротко ответил Ричард.

Глаза ее округлились.

— Брат, сэр? Но я не знала, что у мистера Карра есть брат.

— Мистера… у кого? — переспросил Ричард.

— Карра. Так это не его имя, да? Я слышала, как герцог называл его Карстерсом… и еще милордом.

— Да, он граф Уинчем, — ответил Ричард и протянул руку за кувшином с водой, который принес Эндрю.

— Боже милостивый! — ахнула Диана. — Но… но он говорил, что он разбойник?

— Это правда, мадам.

— Правда?.. Однако, как все это странно и так… на него похоже!

Она намочила платок и вытерла милорду лоб.

— Он все еще не пришел в себя, — нервно заметила она. — Вы совершенно уверены, что…

— Совершенно. Скоро очнется. Так вы сказали, он прискакал издалека?

— Должно быть, сэр… О, но отчего он так бледен?.. Ведь он жил в Малтби, у О’Хара.

— Что? У О’Хара?

— Да. И наверное, прискакал оттуда… И это после того, как первая рана еще толком не зажила, — и она снова поцеловала безжизненную руку.

Стоявший у окна герцог несколько отдышался после схватки и, разглядывая Эндрю через лорнет, спросил:

— Могу ли узнать, что привело тебя сюда? И отчего ты счел возможным прихватить с собой этого святошу?

— Приехал потому, что так захотелось… Откуда мне было знать, что ты здесь… Нет, ей-Богу, я и понятия не имел!

— Ну, а где я должен быть по-твоему, а?

— Почем я знаю! Я вообще об этом не думал. Я ведь не твой управляющий.

— А что Ричард здесь делает?

— Господи, целый допрос! Да просто завез меня по дороге в Уинчем. Ты что, против?

— Ладно, это не столь важно, — пожал плечами Трейси. — Ну, так что там, убил я этого глупца или нет?

Эндрю взглянул на него с отвращением.

— Нет, не убил. Только чуть-чуть задел, слава Богу.

— Что я слышу? Откуда вдруг такая любовь к Карстерсам?

Развернувшись на каблуках, Эндрю бросил через плечо:

— Может, он и мошенник, но чертовски замечательный малый! Да он бы точно заколол тебя, если б я не вмешался, — и он усмехнулся.

— Он мог сделать это дюжину раз, — ответил Трейси и потуже затянул повязку на рукаве. — Дерется, как десять дьяволов вместе взятые! Но явно сказалось переутомление.

И он проследовал за Эндрю и остановился, разглядывая бездыханное тело соперника.

Диана гневно и с вызовом смотрела на него.

— Отойдите, ваша светлость! Здесь вам нечего больше делать.

Вытащив табакерку, герцог взял понюшку табака.

— Так значит, вот как обстоят дела, дорогая… Я этого не знал.

— Хотите сказать, что это изменило бы ваше отношение ко мне?

— Ни в малейшей степени, дитя мое! — ответил он и с щелчком захлопнул табакерку. — Просто я несколько удивлен. Похоже, ему опять повезло… — и с этими словами Трейси отошел к двери, поскольку снова громко, на весь дом, зазвенел колокольчик.

Эндрю, наливавший коньяк в стаканчик, так и застыл с бутылкой в руке.

— Гром и молния! Похоже, у нас сегодня нет отбоя от гостей! Кто же это на сей раз? — и он вышел из комнаты, не выпуская бутылки из рук.

Через секунду послышался удивленный возглас, затем — громкий смех, и в комнату вошел О’Хара в сапогах со шпорами и тяжелом плаще. Торопливо приблизился он к милорду и опустился на одно колено. Оглядел друга, затем поднял глаза на Ричарда.

— Он жив?

Ричард кивнул, избегая его гневного испепеляющего взгляда.

О’Хара снова склонился над Джеком.

— Он ранен?

Ему ответила Диана:

— Рана легкая, сэр Майлз, но в то же, поврежденное плечо. Он просто переутомился после долгой скачки… Мистер Карстерс тоже так считает.

Майлз осторожно просунул одну руку под плечи милорда, другую — под колени и, легко подхватив его на руки, понес к дивану, на который и опустил после того, как Диана поправила на нем подушки.

— Тут ему будет удобнее, — сказал он и перевел взгляд на девушку. — С вами все в порядке, дитя мое?

— О, да… да, совершенно. Он подоспел как раз вовремя… и сражался за меня, — тут выдержка изменила Диане. — О… Я… я так люблю его, сэр Майлз… и вот только теперь узнала, что он — граф! — и девушка вздохнула.

— Уверен, это не имеет значения, дитя мое. Надеюсь, с ним вы будете счастливы.

Диана улыбнулась сквозь слезы.

О’Хара обернулся к Ричарду, стоявшему чуть поодаль и не сводившему встревоженного взгляда с брата.

— Так что? — спросил Ричард.

— А ничего, — коротко ответил ирландец и направился к лорду Эндрю, который яростно спорил о чем-то с братом.

Ричард же подошел к дивану и стоял, молча глядя на Джека.

Вдруг Диана радостно вскрикнула:

— Он приходит в себя! Да, он повернул голову! О, Джек, дорогой, любимый, взгляните же на меня! — и она склонилась над ним и глаза ее сияли нежностью и любовью.

Веки милорда дрогнули, глаза открылись. Секунду он смотрел на девушку, словно не узнавая.

— О… Диана!

С нежностью взяла она его лицо в ладони и крепко поцеловала в губы. Затем заглянула в бездонные синие глаза.

Милорд поднял руку, обнял девушку и крепко прижал к себе. Через минуту она высвободилась и встала рядом с диваном. Глаза Джека, в которых застыло недоверчивое выражение, устремились на брата. Затем он приподнялся на локте.

— Мне, наверное, снится… Это ты, Дик? — но в голосе его звенела неподдельная радость.

Подойдя к брату, Ричард решительно и бережно пытался уложить его обратно на подушки.

— Джек, дорогой… О нет, тебе надо лежать.

— Лежать? — воскликнул милорд и сбросил ноги на пол. — Даже не подумаю! Я прекрасно себя чувствую, вот только голова немного кружится… Но как, черт возьми, ты здесь оказался? Так это ты выбил шпагу у меня из рук, да? Как ты посмел вмешиваться, молокосос ты этакий! Дай-ка мне руку!

— Но зачем вам вставать? — умоляюще воскликнула Диана.

— Чтоб покрепче обнять вас, моя родная! — ответил он и тут же исполнил свое намерение.

Затем взгляд его упал на мужчин, продолжавших отчаянно спорить о чем-то: Эндрю громко выражал свое негодование, Трейси, как обычно, был холодно-саркастичен, а О’Хара — так тот просто кипел от ярости.

— Боже! — воскликнул милорд. — А эти-то откуда взялись?

— Не знаю, — рассмеялась Диана. — Сэр Майлз появился всего несколько минут назад, а тот, другой джентльмен приехал с мистером Карстерсом.

— A-а… Я его помню! Это же Эндрю, да, Дик? Господи, как же он вырос! Но из-за чего весь этот шум и гам? Майлз, Майлз! Ты слышишь или нет?

Майлз обернулся.

— Ого! — с удивлением воскликнул он. — Да ты, оказывается, уже поднялся! — он подошел к Джеку. — Тогда сядь!..

— Ладно, раз уж ты настаиваешь. Но как ты здесь оказался?

Майлз подошел к дивану, подсунул подушки под раненое плечо друга, затем оперся на спинку. Глаза его смеялись.

— Как попал?.. Верхом на лошади!

— Но как ты узнал? Где…

— Благодари этого разбойника, молодого Дейвида, — ответил Майлз. — По дороге к Фрейзерам Молли прямо так вся и извелась, твердила, что ребенка бросили и все такое, и не просидели мы в гостях и часа, как она вдруг вскакивает и заявляет, что дома что-то случилось, она это чувствует и я немедленно должен везти ее обратно. И мы отправились, а когда подъехали к дому, тут же увидели карету с мистером Болеем. Ну, он нам все рассказал, тогда я мигом оседлал Голубого Питера и помчался тебе вдогонку. Но, видно, сбился немного с пути, да и Питера моего молнией не назовешь. Так что, как видишь, немного опоздал.

— Ну, во всяком случае, не намного больше, чем я, — сказал Джек. — Битые полчаса не мог найти подходящей лазейки в изгороди, чтоб протащить Дженни. Сейчас она на лужайке, за домом, привязана под навесом и, наверное, умирает от жажды, бедняжка.

— Я за ней присмотрю, — обещал О’Хара.

К милорду приблизился Эндрю и немного робея поклонился ему.

Карстерс протянул руку.

— Господи, Энди! Ведь я тебя едва узнал!

После секундного колебания Эндрю взял его руку в свою и крепко пожал. Но от внимания милорда не укрылось это колебание, сколь коротким оно ни было.

— Прошу прощения… Я совсем забыл, — сдержанно заметил он.

— О, ерунда, Джек! Это все моя проклятая неуклюжесть! Я вовсе не хотел…

Тут на середину комнаты вышел Ричард.

— Я бы просил у вас минуту внимания, господа, — ровным тоном произнес он.

Милорд Джон подался вперед.

— Дик! — предупреждающе воскликнул он и уже было рванулся к брату, но О’Хара, опустив ему руку на плечо, удержал.

— Тихо вы все! — рявкнул Майлз. — Пусть человек скажет!

— Да помолчи ты, О’Хара! Дик, погоди секунду! Я бы хотел с тобой поговорить.

Ричард даже не обернулся к брату.

— Я собираюсь объяснить вам нечто… что произошло семь лет тому назад… и о чем было столько разговоров.

— Я запрещаю, раз и навсегда! — крикнул милорд, пытаясь вырваться от Майлза.

Но тот навалился на него всем телом.

— Послушай, мальчик, или ты сию минуту замолчишь, или я заткну тебе рот кляпом, будь уверен!

Милорд выругался.

Диана нежно дотронулась до его руки.

— Пожалуйста, Джон! Прошу вас! Почему вы не хотите, чтоб мистер Карстерс сказал?

— Потому… что вы не знаете, что он собирается сказать! — Джек весь так и кипел от ярости.

— Следует заметить, что мисс Болей, сэр Майлз и Эндрю до сих пор пребывают в полном неведении, — протянул герцог. — Может, позволите мне, Ричард?

— Нет, благодарю, в вашей помощи я не нуждаюсь, — последовал холодный ответ. — Однако, Джон, я бы все же просил тебя сохранять спокойствие.

— Не буду! Ты не должен…

— Ну, хватит! — рявкнул Майлз и безжалостно зажал Джеку рот. — Валяйте, Карстерс!

— Ради мисс Болей я решил рассказать вам следующее. Семь лет тому назад мы с братом пошли играть в карты и я… я смошенничал. Он взял на себя мою вину. И жил с ней все это время. Потому что я… не нашел в себе мужества признаться… Вот, собственно, и все, что я хотел сказать.

— Так вот для чего вы пригласили меня в Уинчем в пятницу! — выпалил О’Хара.

Ричард сумрачно кивнул.

— Да, я собирался рассказать всем…

— Гм… Что ж. Рад, что вы наконец выступили в роли мужчины.

Испустив яростное проклятие, Джек вырвался из медвежьих объятий друга и напустился на него.

— Слишком много на себя берете, О’Хара!

Затем, нетвердо ступая, он подошел к Ричарду.

— Дик сказал вам много, но не все. Ни один из вас не знает причины, по которой мы пошли на это. Однако все вы знаете его достаточно хорошо, чтоб понять, что причина была весьма веская, уж поверьте. И если кто-то желает высказаться по этому поводу, буду рад его выслушать… Прямо сейчас! — глаза его грозно сверкнули, оглядывая маленькую компанию, и на секунду задержались на непроницаемом лице Майлза. Затем Джек обернулся к брату и, протянув ему руку, улыбнулся своей особенной, немного лукавой улыбкой.

— И ты можешь вот так, спокойно, говорить со мной и жать мне руку?.. — пробормотал Ричард, не осмеливаясь встретиться с братом взглядом.

— Господи, Дик, ну не будь же смешным! — воскликнул тот и еще раз потряс брату руку. — Ведь и ты сделал бы то же самое для меня, верно?

Тут к ним протиснулся Эндрю.

— Ах, друзья мои, ну что пользы вспоминать о старых болячках! Да и в конечном счете, какое все это имеет теперь значение! Все давным-давно забыто и похоронено!.. Вот вам моя рука, Дик! Бог ты мой, ну как я могу отвернуться от человека, на деньги которого существовал долгие годы! — и он громко расхохотался и крепко пожал Ричарду руку.

Милорд не сводил умоляющих глаз с О’Хары. Тот нехотя приблизился к Дику.

— Не стану врать, Ричард, я не во всем согласен с тем, что тут говорил Эндрю… Однако, не отрицаю, теперь я стал думать о вас куда лучше, чем… семь лет тому назад.

В глазах Ричарда светилась надежда.

— Так вы не верили, что он виновен?

О’Хара расхохотался.

— Едва ли!

— И знали, что это… я?

— Имелись на этот счет кое-какие подозрения.

— Я хотел бы… о, как я хотел бы, чтоб вы тогда не молчали!

О’Хара лишь вскинул брови и настала короткая пауза. Молчание нарушил герцог Андоверский — и, как всегда, самым неподражаемым образом. Шевеля губами, он оглядел присутствующих.

— Один, два, три… четыре… пять, — пересчитал он их. — Эндрю, будь другом, распорядись, чтоб накрыли стол на пятерых.

— А ты что же, разве не останешься? — спросил удивленный брат.

— Я уже ужинал, — коротко ответил Трейси.

Секунду О’Хара молчал, кусая губы, затем громко расхохотался. Все смотрели на него с удивлением.

— Нет, ей-Богу! — воскликнул он. — Нет, клянусь, сроду еще не встречал такого оригинального злодея! Накрыть стол на пятерых, а? Как вам это нравится? Ах, ты, черт побери!..

— Или же мне следовало сказать «на шестерых»? — невозмутимо продолжал герцог. — Разве мистер Болей не собирается почтить нас своим присутствием?

Майлз перестал смеяться.

— Нет, не собирается. Он доверил все дело мне и просил тотчас же вернуться в Литтлдин.

— В таком случае, прошу прощения, — поклонился его светлость и обернулся к милорду. Тот, обняв Диану за талию, с вызовом смотрел на него. — Вижу, к чему идет дело, — заметил он. — Что ж, поздравляю вас, Джон… Остается лишь сожалеть о том, что я не прикончил вас еще тогда, на дороге. Позвольте также отметить, что фехтуете вы весьма похвально.

Милорд сдержанно поклонился.

— И разумеется, — тихо продолжил герцог, — вам бы тоже хотелось расправиться со мной. Сочувствую… Но как бы вы в глубине души ни презирали и ни ненавидели меня, продемонстрировать это открыто вам теперь никак не удастся, разве что выставив нас обоих на посмешище перед всем городом… Однако не забывайте о мисс Диане. Кроме того, я вообще питаю отвращение к разного рода трагедиям. Так что предлагаю вам остаться сегодня гостем в моем доме… да, кстати, Эндрю, не забудь распорядиться, чтоб приготовили спальни. А уж потом можете вообще ко мне не приближаться… Честно сказать, я от души надеюсь, что этого не произойдет.

Милорду удалось подавить улыбку.

— Благодарю за гостеприимство, ваша светлость. Это любезное предложение, — тут он взглянул на утомленное личико Дианы, — мы просто вынуждены принять. Отдых нам крайне необходим. И я, как и вы, тоже ненавижу трагедии.

Диана тихо усмехнулась.

— До чего же вы все церемонные! — сказала она. — Лично я отправляюсь спать.

— Я провожу вас наверх, — заявил милорд, и они направились к двери.

Проходя мимо герцога, Диана на секунду остановилась и вопросительно подняла на него глаза.

Трейси отвесил низкий и очень почтительный поклон.

— Доброй ночи, мадемуазель. Карстерсу покажут комнату, отведенную для вас. Там есть и слуга.

— Благодарю, — тихо ответила она. — Я постараюсь забыть о том, что произошло сегодня, ваша светлость. Не могу не согласиться с вами, люди не должны узнать об этом… ну, скажем, недоразумении. И еще должна признаться, мне было бы куда труднее простить вам все эти оскорбления, если… если… если бы в результате они не помогли мне… вернуть Джека. Не окажись я в этой переделке, кто знает, возможно, мы так больше и не встретились бы.

— Итак, — поклонился герцог, — все, как говорится, к лучшему.

— На вашем месте я бы не рискнула заявлять это, сэр, — ответила она и вышла.

На какое-то время в комнате воцарилось молчание. Никто не мог подобрать подходящих к случаю слов. Выручил, как всегда, Трейси.

— Полагаю, что все мы встретимся в столовой за ужином, — сказал он. — Придется, наверное, немного подождать милорда. После вас, О’Хара, только после вас…

— Минуточку, — ответил Майлз. — Где-то там, под навесом, кобыла Джека. Я обещал за ней присмотреть.

— Эндрю! — окликнул брата его светлость. — Когда закончишь распоряжаться столом, прикажи людям, чтоб кобыла Карстерса получила должный уход!

Откуда-то снизу прозвучал ответ, что его поняли, и вскоре голос Эндрю донесся уже со двора — он громко отдавал кому-то распоряжения.

В целом ужин прошел гладко. Его светлость был улыбчив и любезен, Эндрю, как всегда, сыпал шутками. О’Хара тоже внес свою лепту в поддержание беседы. Один лишь Ричард был сперва довольно молчалив, но милорд, совершенно упоенный своим счастьем, вскоре пробил его броню и завязал с братом оживленный разговор — ему не терпелось знать, что произошло в городе и именье за семилетнее отсутствие.

О’Хара же, размышляя о случившемся, едва удерживался от смеха. Забавная все же вышла история, как ни крути. Только что эти двое бились не на жизнь, а насмерть, и вот теперь вся злоба и ненависть улетучились и они сидят рядом за столом и мирно, как ни в чем ни бывало, беседуют. Это ему нравилось. Ведь совсем недавно он опасался, что друг его изберет вариант трагический и откажется задерживаться в доме обидчика хотя бы на секунду.

Было уже около полуночи, когда стали расходиться спать. Братья остались вдвоем. В столовой настала тишина. Милорд сидел, рассеянно играя длинной ложкой для пунша, и помешивал золотистый осадок на дне чаши. Рядом стоял канделябр, и Ричард, находившийся напротив, в тени, изучал лицо брата.

Он глядел и не мог наглядеться. Глаза бессознательно впитывали каждую черточку дорогого лица, следили за каждым движением изящной руки. Он нашел, что Джон несколько изменился, но в чем именно крылась эта перемена, определить никак не удавалось. Он не состарился и был, казалось, все тем же веселым и беззаботным Джеком. С одной лишь незначительной разницей — кстати, тогда, еще при первой встрече, О’Хара ее тоже почувствовал: в манерах Джека появилась сдержанность, умение держать дистанцию.

Наконец неловкое молчание нарушил милорд. Почувствовав на себе пристальный взгляд брата, он поднял глаза, и губы его дрогнули в выжидательной усмешке.

— Черт возьми, Дик, мы робеем, ну прямо как два школяра!

Ричард даже не улыбнулся, тогда Джек поднялся и подошел к нему.

— Говорить тут больше не о чем, Дик. Нет необходимости… В конце концов… мы ведь всегда вместе выбирались из всех переделок, помнишь?

Он положил брату руку на плечо. Тот молчал, затем поднял на него глаза.

— Что ты, должно быть, обо мне думаешь! — воскликнул он. — О, Господи, когда я начинаю…

— Знаю. Поверь мне, Дик, я знаю и понимаю все твои чувства. Забудь об этом, прошу! Все уже кончено, все позади!

Снова последовала долгая пауза. Лорд Джон снял руку с плеча брата и, опершись о стол, с улыбкой смотрел на него.

— А я только сейчас вспомнил! Ты ведь у нас отец… Сын?

— Да. Джон… в твою честь.

— Не стану отрицать, польщен. Господи, подумать только, у моего брата собственный ребенок! — и он рассмеялся.

Наконец-то и на лице Ричарда возникла улыбка.

— А ты сам — не кто-нибудь, а дядя! — ответил он и только тут скованность и робость наконец оставили его.

Наутро Ричард отправился в Уинчем, а Диана с Джеком и Майлзом — в Сассекс. Джек пока отказывался ехать домой. Он заявил, что прежде хочет жениться, а уж потом вернуться в Уинчем вместе с молодой графиней. Однако он все же поручил брату сделать к его приезду ряд приготовлений. И еще попросил Ричарда отыскать некоего городского торговца по имени Фадби, вырвать из его лап некоего Чилтера и доставить последнего в Уинчем. Эту последнюю просьбу он выкрикнул из окна уже готовой отправиться кареты.

Ричард, держа под уздцы Дженни, на которой собирался ехать домой, приблизился к дверце экипажа и возразил:

— Но что, скажи на милость, я буду делать с этим человеком?

— Отдашь его Вобертону, — весело ответил Джек. — Тому всегда не хватало помощника, это я точно знаю!

— А может, он и не захочет…

— Делай, что я тебе сказал! — рассмеялся брат. — Чтоб этот самый Чилтер был к моему приезду в Уинчеме! Aurevoir! — и он втянул голову внутрь и карета тронулась.

Глава 29

Проведя почти бессонную ночь, вздрагивая при каждом звуке и отсчитывая приглушенный бой часов, доносившийся из гостиницы, леди О’Хара проснулась утром совершенно разбитая и еще более терзаемая беспокойством, чем накануне.

Всю ночь ей представлялись разные кошмары и несчастья, которые, должно быть, произошли с мужем, и даже наступивший рассвет не мог окончательно рассеять тревоги. А потому и утро она тоже провела беспокойное, выглядывая то в окно, то за ворота на дорогу.

Не меньше тревожился и Джим Солтер. Вернувшись из Фиттеринга довольно поздно, он не обнаружил в доме ни хозяина, ни сэра Майлза, лишь леди О’Хара, пребывающую в полном смятении, а всех остальных домочадцев — в замешательстве. Все они, в том числе и бедная Молли, имели весьма отдаленное представление о том, куда отправились мужчины. По прибытии в дом, миледи застала лишь переполох, центром которого был мистер Болей, объяснявший что-то столпившимся вокруг него слугам. Муж протолкался к нему и именно ему изложил мистер Болей свою несвязную историю. О’Хара тут же страшно возбудился и только успел сообщить супруге, что Джек пустился вдогонку за неким Дьяволом, который похитил Диану, и что он, Майлз, должен торопиться им на помощь. Десять минут спустя она увидела тревожную картину: Майлз мчался к воротам верхом на лошади — с саблей на боку и пистолетами в седельной кобуре. Бедная маленькая Молли успела лишь испустить крик возмущения ему вдогонку, однако он, едва сорвавшись с ее губ, тут же заглох. Позднее она устыдилась, что пыталась остановить мужа — одна надежда на то, что возглас ее не достиг ушей Майлза.

Примерно через полчаса явился Солтер, и его чувства, когда он услышал, что любимый хозяин вновь пустился на поиски каких-то опасных приключений, легче вообразить, чем описать. Он и сам порывался ехать туда же, но ее светлость строго-настрого запретила, заявив, что такого помощника, как сэр Майлз, Джеку будет вполне достаточно и что сама она тоже не желает остаться без защитника в доме. На это Джим не слишком почтительно возразил, что в доме, помимо него, находятся пятеро вполне боеспособных мужчин, однако поскольку хозяин не оставил ему никаких инструкций, был вынужден покориться.

Впрочем, утешитель из него вышел никудышный. Когда на следующий день миледи высказала пессимистическое предположение, что и Карстерс, и муж ее, должно быть, ранены, он, вопреки ожиданиям Молли, разубеждать ее не стал, а напротив — мрачно согласился. За что и был вознагражден возмущенным взглядом миледи, а затем она вообще повернулась к нему спиной.

В четыре дня оба стояли в холле и с тревогой смотрели на дорогу.

— Но ведь уже страшно поздно! — заметила Молли и округлила и без того огромные испуганные глаза.

— Да, миледи.

— И если… если ничего такого не случилось, то уже пора бы и быть, верно?

— Да, совершенно верно, миледи.

Леди О’Хара топнула ножкой.

— Ну что ты заладил это «да», «да»! — воскликнула она.

Джим удивился.

— Прошу прощения, миледи?

— Ты не должен говорить «да», понятно? В конце концов, наверняка, дорога слишком долгая… и они… э-э… притомились. Дженни могла захромать… да мало ли что еще… могло случиться!

— Да, ми… то есть, конечно, ваша светлость, — торопливо поправился Джим.

— Вообще-то я ничуть не удивлюсь, если они ни капельки не пострадали…

Джим с сомненьем покачал головой, но, к счастью для него, миледи не заметила этого жеста и продолжала с наигранной веселостью:

— Поскольку муж сто раз говорил мне, какой отличный фехтовальщик мистер Карстерс и…

— Но ваша светлость забывает о его ране…

Что она могла ответить на это, так и осталось неизвестно, поскольку в эту секунду послышался скрип колес по гравию. Молли и Солтер одновременно бросились к двери, одновременно распахнули ее и увидели, что к дому подъехала богатая карета с двумя ливрейными лакеями в черной с золотом униформе и гербом Уинчема на дверцах.

Миледи мигом сбежала по ступенькам. Один из лакеев распахнул дверцу и подал руку милорду. Карстерс легко спрыгнул на землю, за ним последовал О’Хара.

Молли кинулась к мужу и повисла у него на шее, не обращая ни малейшего внимания на слуг.

Джим Солтер подбежал к милорду.

— Вы не ранены, сэр? — с тревогой спросил он.

Карстерс протянул ему шляпу и хлыст.

— Царапина, Джим, не о чем говорить! Правда, на этот раз так называемый «Эверард» едва не прикончил меня! — и он рассмеялся, увидев, какой ужас отразился на лице Джима, и обернулся к Молли, которая, удостоверившись, что супруг ее цел и невредим и что жизни его ничто не угрожает, подошла к нему, преисполненная сочувствия и сожаления по поводу раны.

— О, Джек, дорогой! Майлз говорит, что вас опять ранили в то же плечо, бедняжка! Я готова поклясться, ни у одного из вас, мужчин, не достало ума позвать доктора и вы, должно быть…

— Погодите, погодите, девочка! — остановил ее муж. — Рана не опасная, так, царапина, не более того. Лучше веди-ка его в дом и дай чего-нибудь выпить! Клянусь Богом, он только об этом и мечтает!

Молли надула было губки, потом рассмеялась и повела Джека в дом.

За элем Джек рассказал ей всю свою эскападу — до того самого момента, как он расстался с Дианой в Литтлдине. Затем О’Хара, довольно похохатывая, продолжил историю.

— Эх, Молли, видела бы ты, какая физиономия была у этого мистера Болея, когда дочка сообщила ему имя Джека! Нет, он прямо не знал, что делать и куда ему деваться, так взволновался, бедняга! А мисс Бетти, та просто с ума сходила от радости и только и металась, что от Ди к Джеку и обратно. В таком состоянии, ну, ты просто вообразить себе не можешь!

Молли, слушавшая сие экстатическое повествование с круглыми от изумления глазами, лишь восторженно ахала, затем вдруг вскочила, захлопала в ладоши и заявила, что она была права.

— В чем же это, радость моя? — осведомился О’Хара.

— А разве не я, сэр, сотни раз повторяла вам, что, если мы уговорим Джека остаться, все образуется? Теперь ты видишь, Майлз, я оказалась права!

— Да, помню, что-то ты как-то лепетала, — вынужден был признать муж.

— Мне нравится это «как-то»! Я всегда это знала и верила. И все-таки заставила вас остаться, верно, Джек?

— Да, — согласился он. — И пугали тем, что если я не останусь, Майлз непременно заболеет и вконец зачахнет.

Миледи пропустила мимо ушей ворчание мужа.

— Теперь вы поняли, что исключительно благодаря мне… — впрочем, продолжать она не стала, а затеребила Майлза, заявив, что пора переодеваться к обеду.

Поднявшись наверх, Карстерс застал в своей комнате Джима. Весело приветствовал его и уселся за туалетный столик.

— Сегодня мне нужен праздничный наряд, Джим. Думаю, розовый бархат с кремовыми кружевами будет в самый раз.

— Слушаюсь, ваша светлость, — сдержанно ответил Солтер.

Джек развернулся в кресле.

— Что такое? Что за муха тебя укусила?

— Я так понял, ваша светлость оказался графом… — сказал бедняга Джим.

— Какой идиот успел тебе проболтаться? Я хотел сказать сам. Так ты… уже знаешь мою историю?

— Да, сэ… то есть, милорд. И стало быть, мои услуги вам больше ни к чему, я так понял?

— Да с чего ты взял? Ты что же, хочешь меня покинуть?

— Хочу? Нет, сэр, то есть, милорд, конечно, нет. Просто подумал, что вам потребуется теперь настоящий камердинер, а не… такой, как я…

Милорд отвернулся к зеркалу и вынул булавку из галстука.

— Не валяй дурака!

Эта загадочная ремарка, похоже, взбодрила Джима.

— Так вы и вправду оставляете меня, сэр?

— Ясное дело, да. Что я вообще буду без тебя делать, а? А Мэри, эту славную девушку из Фиттеринга, мы устроим в служанки Диане. Поскольку я собираюсь жениться, причем безотлагательно!

— О, сэ… милорд! Я просто ужас до чего рад, да… ваша светлость. Так значит, розовое, сэр? С серебряной отделкой?

— Думаю, да, Джим. И кремовый, такой совсем бледно-кремовый жилет, ну, тот, на котором вышита роза.

— Да, сэр, ваша светлость.

Милорд взглянул на него с тоской.

— Эй, Джим!

— Да… ваша светлость?

— Ты уж прости, но я просто не в силах этого выносить.

— Прошу прощенья, милорд.

— Ну, просто не могу слышать, как через слово ты долдонишь это ваша светлость, ваша светлость!.. Не могу и все!

— Но, сэр… Так что, мне, выходит, можно по-прежнему называть вас просто сэр?

— Да, я предпочел бы именно так.

— О, сэр… спасибо вам, сэр.

Вплетая в парик Карстерса ленту, Джим вдруг замер и Джек увидел в зеркале, как вытянулась у него физиономия.

— Ну, а теперь в чем дело? И куда ты дел мои мушки?

— Вон там, в маленькой шкатулке, сэр… да, вон в той. Просто я подумал… вот заячья лапка, сэр… подумал, что так никогда теперь и не увижу, как вы останавливаете карету, сэр!

Милорд, собравшийся приклеить мушку в нужном месте, в уголке рта, пытался удержаться от смеха, но не выдержал и так громко расхохотался, что звук этот донесся через лестничную площадку до комнаты Майлза. Тот лишь покачал головой и довольно хмыкнул. Как же давно не слышал он этого звонкого и веселого смеха!..

ЭПИЛОГ

Сидя у окна своего венецианского особняка, герцог Андоверский задумчиво вертел в руке письмо. Почерк на конверте был сестринский. Он глубоко вздохнул, вскрыл сургучную печать и разложил листки на подоконнике.

Герцог медленно сложил листки и передал их Фортескью, который как раз в этот момент вошел в комнату.

— Вот, получил от сестры. Возможно, тебе будет интересно, Фрэнк.

Фортескью пробежал глазами письмо, затем молча сложил и отдал обратно Трейси. Тот бросил его на стол.

— Я взялся за дело… не с того конца, — сказал он.

— Да, — согласился Фрэнк. — Она… не того рода девушка.

— И неправильно начав, не сумел затем исправить.

— И только сделал еще хуже, — добавил Фортескью.

— Я бы женился на ней, сделал все честь по чести…

— И все равно по-своему, Трейси, дерзко и…

— Да, конечно, по-своему, Фрэнк! О, если бы можно было повернуть время вспять, хотя бы на год! Но что теперь пользы толковать об этом? Нет, я не жалуюсь… Скоро вернусь в Англию и непременно засвидетельствую свое почтение… графине Уинчем. И возможно, даже не буду испытывать при этом приступов ревности. Впрочем, кто знает… Однако почтение засвидетельствовать придется…

— Так ты собираешься ее видеть? — Фрэнк метнул в его сторону настороженный взгляд. — Просто поклониться ей, Трейси, не более того, да? Ты ведь не собираешься…

— Нет, не более того, Фрэнк. Видишь ли, я люблю ее…

— Тогда прошу прощения. Да… она отвергла тебя, однако, как мне кажется, все же успела изменить. Помнишь, я как-то говорил: когда придет настоящая любовь, ты забудешь о себе и станешь думать только о ее счастье?..

Какое-то время герцог молчал, затем на лице его заиграла улыбка, по-прежнему циничная, однако лишенная на сей раз изрядной доли яда.

— Как должно быть, приятно, Фрэнк, узнать, что предсказания твои благополучно сбылись, — промурлыкал он. — Позволь поздравить тебя с этим!

Выходные данные книги

И (Англ)

Х35

Лорд Карстерс, обвиненный в мошенничестве при игре в карты, вынужден покинуть дом и годами скитаться под чужим именем. Однажды он встречает старого знакомого — герцога Андоверского-Дьявола, сеявшего вокруг порок и распутство. Лорд Карстерс срывает его план похищения светской красавицы. Но герцог не тот человек, который может смириться с поражением…

ISBN 5-88970-055-3

© «САНТАКС-ПРЕСС», 1997

Содержание

ЧЕРНАЯ МОЛЬ Перевод Н. Рейн ... 3-256

КАРТЕЖНИЦА Перевод Т. Черезовой и Е. Левиной ... 257-463

Джоржетт Хейер

ЧЕРНАЯ МОЛЬ

КАРТЕЖНИЦА

Редактор И. Бахметьева

Технический редактор Н. Ганина

Корректор Н. Стронина

Подписано к печати 25.09.96. Формат 84x108/32. Бумага типографская № 2. Печать офсетная. Гарнитура тип «Таймс». Усл. печ. л. 24,36.

Уч.-изд. л. 30,4. Тираж 15000 экз. Заказ № 5551. С 065. Издательство «Сантакс-Пресс», 300058, г. Тула, ул. Кирова 173-а (ЛP № 063773 от 21.12.94), телефоны для реализации (095) 268-25-44, (0872) 41-06-37.

Отпечатано с диапозитивов в типографии издательства «Самарский Дом печати», 443086, г. Самара, пр. К. Маркса, 201.