Черная птица

Она с самого начала показалась мне немного странной. А «двинутая» — так легкомысленно назвала ее бывшая одноклассница — девушка моего друга Димки. При этом Наташка охотно признала, что Сонька на самом деле хорошая, умная и добрая, только немного не от мира сего. Рассказала, что они проучились вместе до четвертого класса, и все эти годы Соньку в школу водила бабушка — буквально за руку, подолгу что-то внушая перед тем, как отпустить в класс. Над Сонькой за это посмеивались. Она не обижалась, только улыбалась, грустно так. Никогда ни с кем не ссорилась, если пытались обидеть — просто уходила. Но и подруг у нее особо не водилось, почему — неизвестно.

— А после четвертого класса Соньку отправили в какую-то спецшколу, — сосредоточенно подкрашивая губы перед зеркалом в коридоре, добавила Наташка.

— В какую? — с любопытством поинтересовался Димка.

— А, не знаю. Где-то далеко, в другом городе. Какой-то интернат.

— Интернат? — удивился я. — А родители?

— Да есть родители, есть, — отмахнулась Наташка. — Просто взяли и отправили.

Сказали, что ей там будет лучше, спокойнее, что там все дети такие же, как она,

— Наташка хихикнула и, взяв нас с Димкой под руки, снова потащила в школьный зал, где шла последняя перед каникулами дискотека. — Ну что, Лень, познакомить вас, или передумал?

Я не передумал. Наоборот, мне стало интересно, за что нормальную девчонку при живых родителях отправили в интернат. К тому же Сонька была довольно симпатичной.

Миниатюрная, кукольная фигурка и личико сердечком. Темные, почти черные волосы и ярко-зеленые глаза — я в жизни не встречал такого сочетания. Только в кино, но у актрис же для съемок всегда линзы, это любому известно.

— Леня, — представился я, широко улыбнувшись — девчонкам, вроде, это нравится — и непонятно зачем брякнул: — Я тут не учусь, я просто за компанию.

Димка с Наташкой заржали, как парочка идиотов. А она даже не улыбнулась.

Спокойно, без малейшего жеманства, так свойственного ее бывшей однокласснице, посмотрела на меня своими глазищами — точно изумрудами сверкнула, и ответила:

— Софья. Я тоже за компанию.

Вот тут-то она меня впервые удивила. При ее внешности недокормленного котенка я ожидал, что она свое имя еле-еле пискляво мявкнет. Но ее голос оказался неожиданно глубоким, сильным и хорошо поставленным. С того момента я почему-то стал смотреть на нее совсем другими глазами. Словно что-то подсказывало мне — эта девушка совсем не такая, какой кажется, и уж точно не такая, как о ней говорят.

Пока мы танцевали, я болтал без умолку, в основном, всякую ерунду — про друзей, про свой мотоцикл. Она потрясающе умела слушать. Не просто слушать — она внимала, как никто другой. Девчонки обычно любят поговорить про себя любимых, а она вдруг принялась расспрашивать меня про мотоцикл. И такие странные вопросы задавала — а что такое сцепление, трансмиссия? Ну кто, скажите, кто не знает, что такое сцепление? Я объяснил, но она, кажется, не совсем поняла.

Короче, мы ушли с этой дискотеки, где грохот музыки мешал разговаривать, и гуляли по улицам почти до самого утра. И я, наконец-то, решился спросить:

— А почему ты в интернате живешь? Что у тебя за спецшкола такая?

Она посмотрела на меня так испуганно, что я поспешил добавить:

— Мне просто Наташка рассказала… Нет, если не хочешь, не говори.

Тут нам встретились мои знакомые ребята, и я отвлекся поздороваться, отошел. А она все это время, похоже, обдумывала, что ответить. И когда я вернулся к ней, сказала:

— Школа как школа, просто мы там немного изучаем разные предметы по интересам, по способностям. Астрологию, нетрадиционную медицину…

Софья снова умолкла, и я решил, что она боится выглядеть в моих глазах той самой "двинутой".

— Здорово! Если заболею, вылечишь без таблеток?

Я сказал это просто, чтобы разрядить обстановку. А она ответила неожиданно серьезно:

— Вылечу. И гораздо быстрее таблеток.

Тут я понял, что она совершенно не стыдится своего интерната, даже гордится им.

И, памятуя об ее испуге, пообещал ни о чем больше не расспрашивать.

Следующая неделя имела все шансы стать незабываемой. Мы с Софьей встречались почти каждый вечер. Катались на мотоцикле… Она сказала, что в детстве видела их только издали, а в интернате вообще нет никакой техники. Никогда не забуду, как она впервые села позади меня, испуганно вцепившись в мою футболку, когда взревел мотор. А как садилась! Была в джинсах, но машинально схватила руками пустоту, словно подбирая длинный, широкий подол. Помнится, я тогда еще подумал, что в интернате их, наверное, заставляют носить какие-нибудь бесформенные балахоны — уж очень было похоже.

Сначала я ехал потихоньку, ощущая, как Софьины пальчики постепенно расслабляются.

А потом она обняла меня и положила голову мне на плечо. Я от радости дал по газам, мотоцикл рванул, Софья охнула и прижалась крепче. Но уже через минуту, когда мы разогнались по ровной трассе, она неожиданно села ровно, расцепила руки и раскинула их в стороны, воскликнув:

— Я лечу! Лечу! Я так люблю летать!

— Держись! — прокричал я, но она только рассмеялась. Я еще ни разу не слышал от нее такого счастливого смеха. Если честно, мне даже показалось, что ей знакомы скорости, какие моему старенькому железному коню и не снились. Но сколько я потом не разгонялся, такого беззаботного смеха, как в первый раз, мне больше слышать не доводилось.

В тот самый день я под страхом смерти взял у Стаса его новехонький "BlackBird".

Машина — зверь. Я уже давно просил покататься, но отец запрещал Стасу давать кому-либо мотоцикл. Меня аж зло разбирало — сам Стас ездил еле-еле, боялся скорость превысить лишний раз, и спрашивается — вот зачем этому хлюпику такой мощный агрегат? Нет, это не зависть… Хотя, да, наверное, зависть. Но я же не для себя просил.

Узнав, что я хочу покатать Софью, Стас удивился.

— Да девчонки скорости боятся!

— Моя не боится! — гордо ответил я. — Моей дай крылья — она полетит.

Короче, я поклялся всем на свете, что верну «BlackBird» в целости и сохранности, помытым и заправленным под завязку. Не вопрос. Стас заодно расщедрился на пару радиосвязанных гоночных шлемов. Я был на седьмом небе и предвкушал подняться до восьмого.

Какое там восьмое! Десятое! Софья ликовала! А я радовался, как ребенок, пьянел от ее смеха, и гнал все быстрее и быстрее… Когда я окончательно приноровился к мотоциклу и перестал осторожничать, спидометр показывал двести километров в час.

Тогда-то все и случилось.

Этот узкий мост через болотистую речушку давным-давно прозвали "чертовым местом".

Такой, наверное, есть почти на каждой трассе. Зажатый между двумя крутыми спусками клочок неровного, разбитого асфальта, окруженный зловеще сгрудившимися памятниками погибшим водителям.

Нет-нет, сразу хочу предупредить — я тут ни при чем. К тому времени, когда мы съехали с ночной автомагистрали, авария уже случилась. Бензовоз врезался в грузовик и столкнул его с моста. Ужас. Месиво. Цистерна загорелась и взорвалась.

Еще никого не было — ни пожарных, ни милиции. Все случилось так неожиданно…

После ярко освещенной трассы я не сразу заметил зарево из-за холма, а в наших шлемах, да за ревом двигателя, да за смехом Софьи… Мы перемахнули подъем и вылетели на спуск, буквально, за каких-то пятьсот метров до того самого места. А на такой скорости… ну, сами понимаете… Короче, я бы все равно не успел остановиться. Да даже если бы затормозил, нас бы сначала занесло, обоих размазало по асфальту — а потом все равно в огонь.

В общем, я не успел ничего сделать, да и не смог бы. Смог только отпустить акселератор и глянуть на спидометр — стрелка застыла около двухсот тридцати…

Почему-то мелькнула самая идиотская на свете мысль: если выживу — прибьют за мотоцикл.

Дальше все произошло настолько быстро, что до сих пор оторопь берет. И, одновременно, почему-то было такое ощущение, что время растянулось. Я все видел, слышал, но реагировать не успевал. Говорят, с человеком такое случается при сильном стрессе или перед лицом смерти… И еще в тот момент я, кажется, навсегда разучился удивляться.

А вот Софья двигалась с невероятной, просто нечеловеческой скоростью. "Инстинкт — понятие нематериальное, у него нет скорости", как сказал бы мой дед-ветеринар.

Она вытянула руку у меня над плечом и выкрикнула что-то вроде «зззаааа…» короче, я не разобрал, не до того было… Бледная молния ударила в бок полыхающей развороченной цистерны, которая неумолимо, со страшной скоростью приближалась к нам. И в тот же миг цистерна рванулась вверх, словно вздернутая крюками с невидимого вертолета. Она взмыла в небо, а через долю секунды мы все на той же бешеной скорости пролетели под ней по горящим нефтяным пятнам. (Забегая чуть вперед — потом я недоумевал, что разлилось так мало, пока до меня, дурака несчастного, не дошло, что Софья подняла цистерну вместе с пылающей бензиновой рекой.)

За это мгновение я успел лишь слегка повернуть голову назад — но этого хватило, чтобы увидеть, как Софья, выгнув спину и вытянув вверх сияющую руку, держит цистерну в небе. Клянусь, она действительно ее держала! И как только мы пролетели опасное место, уронила голову мне на плечо, словно исчерпав все силы.

Тотчас же цистерна с жутким грохотом обрушилась на дорогу позади нас. Хорошо, что я не успел затормозить, иначе жаркая волна догнала бы нас сразу же. А так — всего лишь слегка подтолкнула.

Я не стал жать на тормоз, просто выключил двигатель. По инерции мы укатились очень далеко от места аварии. И только когда мотоцикл остановился, я словно очнулся. Действуя как на автопилоте, медленно слез, поставил упор, снял с сиденья оцепеневшую Софью…

Мы сидели на траве возле рощи, слушая, как вдалеке надрывается пожарная сирена.

Софья молчала. Я тоже. Ни одной четкой мысли в голове не было. Потом до меня стало доходить, что все обошлось каким-то невероятным чудом, и я спросил, заикаясь и не узнавая собственного голоса:

— Нетрац… нетрадиционная медицина, говоришь? Астрология…

Софья вздохнула так горестно, что я подавился следующим вопросом. Вид у нее был совершенно больной. Похоже, она и правда вся выложилась на эту цистерну — а ну-ка, подними такую махину.

Самое интересное, что я даже не нуждался в объяснениях. А что тут объяснять, все и так было понятно.

И когда на плечо Софьи села сова, я тоже ни капельки не удивился. Думаю, в тот день меня уже вообще невозможно было ничем удивить.

К лапе глазастой птицы был привязан рулончик из какой-то странной, плотной желтоватой бумаги. Софья отвязала его, и сова тут же бесшумно упорхнула в темноту.

— Это что, письмо? — тупо спросил я. Не отвечая, девушка развернула сверточек.

Прочитала и совсем пригорюнилась.

— Что случилось?

Софья отвернулась. Мне почему-то показалось, что она сердится на меня. Но за что?

Я же не был виноват, что так вышло. Никто из нас не виноват.

— Сонечка, скажи хоть что-нибудь, — тихо попросил я.

Она обернулась. Долго смотрела на меня своими колдовскими глазищами и, наконец, тихо произнесла:

— Прощай, Леня.

— В смысле? — растерялся я. Но ответа я не дождался. Рядом что-то хлопнуло, и послышались шаги. Незнакомый человек с бородой и в длинном темном балахоне появился, будто из ниоткуда, и подошел к нам. Пока я его разглядывал, он с деловитым видом передал Софье какой-то пузырек.

— О дате уведомят позже, — усталым голосом пробормотал он и повернулся ко мне. — Сколько стереть? — спросил он, с вялым любопытством рассматривая через мое плечо мотоцикл.

— Часа вполне хватит, — безучастно отозвалась Софья.

— Чем заменить? — все тем же обыденным тоном поинтересовался незнакомец.

— Ничем. Катались. Пусть думает, что мы поссорились, и я поймала попутку.

— Как скажете, — зевнул тот.

Тут до меня дошло, что речь идет обо мне, и разозлился оттого, что они обсуждают меня в третьем лице так, словно я животное или несмышленый ребенок.

— Я что-то не понял… — начал я. Мужик в балахоне окинул меня презрительным взглядом.

— Мы сами сообщим вашим, — сказал он, по-прежнему обращаясь к Софье. Словно меня и не было.

— Поверьте, у меня не было другого выхода! — вдруг воскликнула она и указала в сторону моста: — Посмотрите, что там творится!

— Мне без разницы, — равнодушно отозвался мужик. — Объясните им сами. Мое дело маленькое.

Он снова направился ко мне. И вот тут-то я начал кое-что понимать.

— А ну, не тронь! — завопил я и, отпрыгнув назад, рванулся к мотоциклу. Тут что-то ударило меня в спину, и тело отказалось повиноваться. Я мешком рухнул в траву в полной уверенности, что этот козел сломал мне позвоночник, или еще что-нибудь в этом роде. Мужик не спеша подошел и перевернул меня лицом вверх.

— Может, не надо? — услышал я жалобный голос Софьи. — Нас больше никто не видел, а он никому не расскажет, я уверена.

Я рвался подтвердить, что буду молчать, как рыба, но язык отсох напрочь.

— Надо, девонька, — вздохнув, пробормотал мужик. — Надо… Ты ж пойми — оставим, как есть, и вам обоим кранты. А так, может, сжалятся. Ничего. Подожди до совершеннолетия, тогда и расскажешь сама… если захочешь, конечно.

Он коснулся ледяной рукой моего лба… и все исчезло. Я не помню, как добрался домой.

Я и потом ничего не мог вспомнить, кроме смутного ощущения неправильности, да и не хотел почему-то. Стоило кому-то из друзей поинтересоваться, как там Сонька, почему мы больше не встречаемся, у меня сразу начинала мучительно болеть голова, и вспыхивала странная, беспричинная злость. В конце концов остались только расплывчатые воспоминания о том, как я танцевал на дискотеке с темноволосой девчонкой, катался с ней на мотоцикле… Но я не мог больше вспомнить ее лица, да и не старался, если честно. Лишь какая-то смутная обида то и дело напоминала о себе, будто девушка меня очень некрасиво продинамила. Наташка говорила, что Сонька уехала в какой-то интернат, не дожидаясь конца каникул, и что ее бабушка в ответ на все расспросы начинает плакать. Я сказал Наташке, что меня это не касается, и нечего докладывать. Постепенно друзьям надоело слушать, как я огрызаюсь, и они перестали спрашивать.

А вспомнил я все снова только сейчас, сидя в кустах в саду возле своего дома, будто загнанный зверь. Вспомнил в малейших подробностях, когда увидел, как все мои близкие буквально за пару минут погибли от похожих молний, выпускаемых несколькими уродами в черных балахонах. Над нашим садом на фоне багрового заката медленно всплывал ядовито-зеленый туман. И царила мертвая тишина — ни криков, ни выстрелов — и от этого становилось еще страшнее.

Убийцы сейчас молча обшаривают сад. Они ищут меня — я в этом ни капельки не сомневаюсь. Они знают, что остался кто-то живой, и они меня найдут — это лишь вопрос времени. И рядом уже не будет маленькой доброй волшебницы, чтобы спасти мою шкуру.

Кусты трещат уже совсем рядом, а я не могу даже пошевелиться, все тело будто одеревенело. В мозгу стучит только одна мысль — я должен был умереть еще тогда, разбившись в аварии. Софья спасла меня, но сейчас мне никто не поможет.

Прямо передо мной возникает темный силуэт. Поднимаю голову, но не могу ничего толком разглядеть. Перед глазами снова и снова прокручивается одна и та же картина — пылающая цистерна, пролетающая над моей головой в ночном небе… Пламя почему-то зеленое, как Софьины глаза.

Темные одежды незнакомца развеваются, точно крылья призрачной птицы.