Эпилог

Чуть окутает ночь снежный пик одеялом,

Инквизитор восходит на вершину его.

Ближе всех сейчас он к таинствам небывалым,

К переходу из мира живых в мир другой.

Так рождается то, что нетленно веками.

На вершине её, Первозданной Шуры́,

Наполняются силою древние камни.

Инквизитор взирает на земные огни.

Видит свет городов за глухим Синелесьем.

Обиталища алчных, жестоких людей,

Колыбель, запятнавшую доблесть бесчестьем.

Нет ни силы, ни веры, ни мудрости в ней.

Ровно в полночь восходит ночное светило,

На вершине Шуры́ разжигая пожар.

И огнищу она отдаёт свою силу,

А костёр дарит ей раздуваемый жар.

И Луна от такого пылает в зените,

И Шура́ накаляется жаром костра.

Пламя неба и тверди — то сила Ахита,

И Верховный вбирает ту силу в себя.

Наполняется ею, песнь заводит сурово.

Знак Звериный горит у него из груди,

И глаза смотрят внутрь, и смыкаются брови,

Чешуя вместо кожи, медвежьи клыки.

В ярком небе, расправив широкие крылья,

Над Шуро́ю парит Инквизитор-Дракон.

Мечет пламенем он, смотрит взором могильным,

Чтобы грешных представить пред Великим судом.

Человек прекратил читать и закрыл потрёпанный, в кожаном с медными околышами переплёте, древний фолиант. Мальчишка спал, тихо посапывая, щекой прижавшись к мужскому плечу.

— На сегодня хватит сказок, — тихо произнёс человек, поднимаясь с кровати. — Спи, кавалерист. Сам устал и бедную кобылку, небось, совсем измотал.

* * *

Чёрный немолодой пёс, широколобый, с белёсыми седыми пятнами на спине, звеня цепью и швыряясь слюной, зашёлся в глухом прерывистом лае.

— Эй, хозяева! — всадник склонился над забором, провёл перчаткой по влажным от вечернего тумана прутьям.

На крыльце показался седой старик в латаном полушубке, прищурился и выкрикнул в ответ:

— Эгей!

— Куда на Лысую пустошь? — спросил всадник, придерживая игривого коня. Оранжевые нашивки участника Трёхлетней войны указывали на боевые заслуги, нагрудный медальон на придворный титул, перевязь поперёк бледно-голубого сюрко на чин капитана гвардейской кавалерии, а сильный южный акцент на уроженца Отаки.

— Во-он за тем сухостоем, — старик взмахнул крючковатой рукой, указывая направление. — Но к ночи навряд доберётесь.

Капитан поднял руку, и следовавшие за ним латные верховые все как один, придержали поводья своих коней.

— Да ещё тамось болотце есть…

Старик замер в раздумье.

— Ну, не тяни, старый! Во имя Объединительницы! — по-военному прикрикнул подъехавший к капитану капрал, который оказался геранийцем то ли из Синелесья, то ли из Дикой Стороны.

— Проводник нужон. Сами утопнете.

— Та-ак, — протянул офицер и, развернувшись, коротко скомандовал: — Спешиться! Ночной привал!

Под вечер конный отряд разбил лагерь у леса, недалеко за посёлком, и походные шатры непривычно забелели на фоне грязного, неприветливого пейзажа Семиветровых холмов. Слякотное и дождливое северное лето не радовало красотами.

Ужинать капитан с капралом остались у старика. Они еле разместились за крохотным столом посреди такой же небольшой кухоньки. Хозяин выставил кувшин браги, тарелку жареных перепёлок и две головки чеснока. Служивые добавили к ужину солонину, флягу черничной настойки, патоку и горсть сухарей.

— Что ж с югов-то сюда? — спросил старик, намекая на несвойственный северным местам загар военных.

— Откомандированы на охрану строительства Рудного Тракта.

— Так-так. Стало быть, скоро потечёт железо на юг как сплав на Оме?

— Как по-другому? — подтвердил капитан. — Сухоморье возвращает былую славу.

— Что ж, построили Тракт-то уже? — старик продолжал выпытывать, разливая выпивку по кружкам.

— Ну, дед ты и быстрый, — усмехнулся капрал. — Смена у нас. До Омы доберёмся верхом, а там кораблём до столицы.

— А что ж в столицу? — не унимался любознательный хозяин.

— Секретная почта, — сухо отрезал капитан.

Старик понимающе кивнул.

— Гвардия Первой Ступени? — глазами указал на оранжевое солнце, вышитое на плече капитанского сюрко.

— Разбираешься, — ухмыльнулся капитан и, подняв кружку, произнёс тост: — За Гертруду, избранную небесами Первую Объединительницу Сухоморья!

Хозяин и капрал тут же подняли свои кружки, и выпили залпом. Занюхав рукавом, старик глянул в окно:

— Туман за ночь спадет, и утрецом на Лысую пустошь в самый раз будет.

— Отведёшь? — спросил капитан, закусывая перепёлкой.

— Стар я уже для седла. Вон ваш проводник, — старик указал в окно на паренька верхом на пегой лошадке.

Мальчишка умело гарцевал по двору, пуская сноровистую кобылку то шагом, то мелкой рысью. Без седла и уздечки он словно прирос к её спине и, управляя еле уловимыми движениями, делал всё, что заблагорассудится. Молодая лошадка выбивала копытами клубы пыли, фыркала и игриво косилась на бойкого седока.

— Отлично держится, — капитан ткнул пальцем в окно. — Чей будет?

— Соседский сирота.

— Как так? — не понял гвардеец. — Если сирота, то кто ж ему соседи?

— Приёмыш он соседский. Шесть лет назад поздней осенью Знахарь и его рыжая Тэркхе запасались хворостом на дальних склонах. Там-то в пещере у восточного утёса и нашли новорожденного. Сосал пустую титьку мёртвой матери. Совсем нежилец был. Свезло, ведь Знахарь наш умелый чародей, потому и выжил малец. Видишь, как в жизни бывает, мил человек.

— Врешь, старый, — прищурился капрал. — Как же в пещере с дитём?

— Вот и я гадаю. Знахарь говорил, всюду валялись кости сенгаки, да выпотрошенные шкурки летучих мышей. Ласточкины гнёзда, змеиная кожа… ещё озерцо там было. Одно удивление.

— А как в пещере-то оказались? — негодовал капрал.

— Может оползнем завалило, а может ещё что. Опосля завал-то дальше пошёл. У нас тут летом, когда снега подтаивают, лавины да камнепады часто случаются. Как бы ни было, пришлось соседям растить сорванца. Своих детёнышей нет, потому сирота он и есть соседский. — Старик глянул в окно. — Эка вымахал, наездник.

— Что ж своих не заведут? Одного сына мало. Да ещё приёмыша.

— Тэркхе не горазда рожать. Знахарь мог бы вылечить… — старик отмахнулся: — не знаю, их дело.

— Тэркхе — по-гелейски вроде «пришлая»? — капрал явно был синелесцем.

— Так и есть. Знахарь с женой пришлые. В те годы многие бежали сюда, подальше от войны. С ними помнится, был ещё немой охотник, но тот сразу сгинул. Может, в горах сенгаки загрызли, может ещё что.

— Хм-м… Пришлая. Ну и имечко. А мальца как звать? Не Найдёнышем случаем?

— Откуда знаешь? Верно, Миккой кличут. Растёт с седлом между ног.

— Заберём к нам паренька? — капрал глянул на капитана.

— Мал ещё. Пусть подрастёт.

— Это точно, — солдат зевнул, потеряв интерес к разговору.

— Война сирот плодила мешками, — вздохнул старик. — Помню, когда служил…

— Ты служил? — хохотнул капрал.

— А как же? — насупился старик. — В конном полку у самого Фрота Лужёной Глотки. Тогда он ещё капитаном был, как вы, господин.

— Это когда было. Наверно при Хоре?

— Да уж, много воды утекло, — мрачно согласился старик. — Так вот о воде. Стояли мы, значится, гарнизоном в устье Омы. Дело весной было, и как-то, при обходе слышим детский плач. Глядь, мальчонка лежит крошечный совсем, и в тину замотанный.

— Как так?

— Да уж так. На самом береге. Отроду месяц не боле. Такой же найдёныш. Я тогда ещё струхнул маленько, дитё всё же. Принесли, выходит, мы сей кулёк к капитану Гаори. Не оставлять на воде как-никак. Так и прижился малец в гарнизоне. Лужёная Глотка его вроде как за пасынка взял. Вырастил, выкормил, так-то.

— Славно врёт дед, — косясь на командира, недоверчиво поморщился капрал. — Чтоб капитан, да с дитём возился. Дел что ли других военных мало?

— Сам ты врёшь, — обидчиво огрызнулся старик. Или сделал вид, что обиделся. — Говорю тебе, и из найдёнышей иной раз толк случается. А иной раз никак. Всяко в жизни бывает, солдатик.

Загрузка...