Черные ножи 2

Глава 15

Казакова мы похоронили у подножия холма, рядом с живописной березовой рощей. Сколотили простой крест, вбили его в землю, сверху повесили шлемофон.

Большинство погибших погребли в общей могиле, но мы отстояли право проститься с нашим другом отдельно.

Помолчали. Постояли, смотря в синее небо. Каждый в эти мгновения думал о чем-то своем, личном. Прощание с другом — это вообще очень личное дело. Слова тут неуместны, они пусты и не передают нужного объема смысла. Был человек, и нет человека. Ушла целая вселенная, сконцентрированная в отдельной личности. Он о чем-то мечтал, кого-то любил… грустил, смеялся, много работал, воевал.

— Пусть земля тебе будет пухом… — глухо произнес Петр Михайлович, после чего развернулся и пошел к нашей позиции, тяжело ступая по стылой земле.

На лице Лехи я увидел слезы. Он их даже не скрывал, не пытался смахнуть, они текли по его щекам до подбородка, капая вниз.

Чтобы не смущать друга, я пошел за Корякиным. Казалось бы, мы победили, выполнили приказ командования, взяли город, подбили три танка… но почему же так тяжело дышать?

Чуть повернувшись назад, я увидел, что Леша бредет за мной следом, понурив голову. Переживет. Люди быстро привыкают к смерти, когда она случается вокруг повсеместно. Сохранение собственной жизни перестает считаться главной задачей. На первое место выходит иное: бить гадов, выдавливать их все дальше и дальше, уничтожать, словно тараканов, выжигать, травить, убивать… чтобы никого из них тут не осталось, чтобы на своей шкуре испытали все то, что готовили другим…

Пока что нам в экипаж никого не назначили новым заряжающим, так что мы, осиротев, остались втроем.

Корякин пытался развести костер шагах в десяти от нашего танка, но выходило у него плохо. Обычно этим делом занимался Казаков, он же отвечал за наши припасы, он же чаще прочих готовил еду.

— Тушенка есть? — спросил я. Петр Михайлович в ответ неуверенно пожал плечами. Он не знал.

Я не стал его напрягать и залез в танк. Там в одном из ящиков я нашел пару банок свиной тушенки и запечатанную бутылку водки, которую Казаков хранил для особого случая. Вот случай и настал. В бумажном кульке нашлось немного крупы.

Когда я вылез из машины, Леха уже помог разжечь костер. Из ближайшей речушки набрали воды в котелок, подвесили его над огнем, потом закинули крупу и стали ждать. Вода все никак не хотела закипать.

— Кружки подставить! — велел я. — Помянем…

Разлил казенную, не жалея.

— Не чокаясь…

Выпили до дна. В голову мгновенно ударило — я так давно не пил, наверное, с Нового Года. Носова тоже слегка повело, а вот кряжистого Корякина водка не брала, он лишь еще более помрачнел лицом и, мрачно посидев еще минут десять, ушел спать в палатку, не дождавшись ужина.

Я бухнул в кашу обе банки тушенки, перемешал все ложкой, чуть подсолил, и тут же чуть не одурел от аромата.

Мимо как раз проходил незнакомый мне солдат, лет пятидесяти на вид, в ватнике, надетом поверх комбинезона. Он принюхался к запахам, исходящим от нашего котелка, и даже остановился, потягивая носом.

— Голодный? — кивком головы я пригласил его подойти ближе.

— Есть такое дело, — обаятельно улыбнулся он. — Уж больно вкусно у вас пахнет!

— Насыпь ему, — сказал я Леше, и тот мигом сбегал до танка, притащив ложку и котелок Казакова. Ему теперь без надобности.

Солдат ел в охотку, мы же едва ковыряли ложками котелки. Опьянение быстро сходило на нет, и все, что хотелось — завалиться спать, как это благоразумно сделал Михалыч.

— Ух, знатная у вас каша получилась! — похвалил случайный гость, насытившись. — Благодарствую! Давненько такой не едал!

— Для своих не жалко, — пожал я плечами, — одно дело делаем…

— Твоя правда, — не стал спорить солдат, поднялся на ноги, взял котелок и ложку в руки и сказал: — Схожу, помою у ручья. Пять минут!

— Оставьте, — Леша забрал у него посуду, — я сделаю…

Он прикрыл остатки еды тряпицей для Петра Михайловича, тот проснется — поест, собрал все прочее и ушел отдраивать песком в ручье.

Незнакомец поинтересовался у меня, глядя ему вслед:

— Чего он такой угрюмый?

— Друга похоронили час назад.

Солдат негромко охнул, но не перекрестился:

— Прости, не вовремя я к вам влез! Получается, съел его порцию?

— Мертвым — погост, живым — горячая каша. Не бери в голову, друг. Выпей-ка, помяни друга нашего.

Я плеснул остатки водки в кружку, и солдат выпил одним глотком.

— Земля ему пухом… — сказал он и ушел, я остался один у догорающего костерка. Эта война забирала слишком много жизней. Она коснулась каждой семьи, каждого дома. Что я мог сделать, чтобы закончить ее раньше положенного судьбой срока? Прежде я уже думал об этом, но так ничего и не надумал.

Чем я могу помочь? Ведь у меня в голове целая куча послезнания. Допустим, я не инженер, и не смогу выдать готовые чертежи танка или самолета. Но хотя бы на что-то я ведь гожусь?

Прежде мне казалось, что единственная моя задача — выжить. Я занял тело умирающего Димки… прожил за него более полугода, но не в этом же смысл? Неужели, вселенная потратила ресурсы лишь на то, чтобы заменить одно сознание другим? Это глупо. А мироздание, в каком бы виде оно не воплощалось, явно имеет иные цели.

Значит, моя миссия — это не просто жить чужую жизнь. Я, вероятно, должен изменить ход истории?..

Поздно дошло? Лучше поздно, чем никогда.

Кое-что я уже сделал — история с «Королевским тигром» тому пример, но ведь я могу и большее. Нужно просто пораскинуть мозгами, вспомнить все и придумать план.

Сам «Королевский тигр» — тоже довольно удивительная штука. Откуда он взялся на восточном фронте столь рано? А что если… я не один такой попрыгун во времени. Вдруг существуют и другие? И они действуют куда более активнее и целеустремленнее, чем я. Может такое быть? Вполне. Раз я оказался в этом времени, то это вряд ли является исключением.

Что я могу сделать? Для начала записывать все, что я помню. Любые мелочи, любые факты: все памятные даты — они означают события, и что-то можно предотвратить, зная заранее; технические подробности устройств — я не инженер, но хотя бы грубое описание принципа действия; улучшение конструкции оружия и, конкретно, танков — вот тут сложнее, в этой сфере все засекречено и никто меня слушать не будет, у конструкторов хватает и собственных идей — проблема пробить для них путь, ввести новинки в эксплуатацию, сделать это бывает не под силу даже человеку уровня Зальцмана, куда уж мне лезть в эти дебри — в первую очередь бюрократические дебри…

Итак, решено! Ближайшие дни посвящаю тому, что накидываю в записную книжку все воспоминания, которые могут помочь. Что делать с этим дальше, посмотрим. Бывает, что малейший намек на идею ведет к открытию! В конце концов, изобрети мы сейчас ядерную бомбу, и все бы уже закончилось. Но, насколько я помню из истории, работы над созданием ядерного оружия уже давно ведутся, атомный проект запущен, и ничего ускорить я бы не смог, не обладая фундаментальными знаниями в этой сфере науки.

Но должно же быть хоть что-то, на что я смогу повлиять? Раздави пресловутую бабочку в прошлом, и ход истории поменяется! Так считал классик, вот только я никак не мог отыскать эту треклятую бабочку, которую надо давить.

Где тот рычаг, приложив усилие к которому, я мог бы сдвинуть гору истории? Я пока его не видел. Собственно, я не видел его и полгода назад, едва попав в худосочное тело подростка. И все же… с записями я попробую — мало ли что придет в процессе работы в голову. Так всегда бывает, что стоит лишь начать, и мысли уже опережают друг друга, словно только и ждали момента, когда могут явиться на свет.

Решив для себя этот вопрос, я отправился на боковую, проспал часа три, а потом до самого рассвета приводил план в действие, заполняя записную книжку страницу за страницей. Остановил меня исключительно тот факт, что страницы закончились, а второй книжки у меня не имелось.

Да и солнце поползло вверх, небо стало проясняться сначала лилово-пурпурными красками, затем сине-голубыми. День обещал стать жарким.

К давно потухшему костру, у которого я сидел, подошел невысокий парень лет восемнадцати, теребя в руках вещмешок. Еще полгода назад я, наверное, выглядел младше его, а теперь — минимум на пару лет старше.

— Товарищ младший лейтенант, — неуверенно начал он, — разрешите обратиться?

— Разрешаю! — с толикой любопытства кивнул я, оглядывая его крепкую крестьянскую фигуру, чуть оттопыренные уши, соломенного цвета волосы и простецкую физиономию. Я вспомнил его, мы уже встречались прежде, когда ловили сбитого немецкого летчика. Как же его звать? Перестуков?

— Я это… ищу машину номер 744… не знаете, где она стоит?

— А ты случаем не шпион, братец? — нахмурился я. — Ходишь тут, выведываешь разное, когда добрые люди еще спят! С какой целью? А ну руки в гору! Стрелять буду!

Понятное дело, я шутил, но уж больно простоватым выглядел парень — такого грех не разыграть. У меня даже оружие не было под рукой, разве что пистолет в кобуре, да нож в ножнах, но парнишка поверил, задрал руки и затараторил:

— Предписание у меня, товарищ младший лейтенант! Заряжающим меня в 744-й направили! У них заряжающего убило вчера, а меня, значит, заместо него определили, хотя я из ремонтной… сказали, народу не хватает, а заряжать снаряды — дело нехитрое!..

Все желание шутить у меня тут же пропало, едва я вспомнил Казакова.

— Можешь опустить руки, — негромко сказал я. — Моя фамилия Буров. Считай, что ты нашел то, что искал. Я — командир 744-го.

— Красноармеец Перепрыга, 266-я ремонтная бригада! — отрапортовал он, а потом, чуть прищурившись, хитро, по-крестьянски, добавил: — А я вас помню, товарищ младший лейтенант! Вы тогда немца с дерева сняли, а я его внизу прикладом приложил!

— Звать тебя как, Перепрыга?

— Иван.

— Давай свое предписание, Иван. Послужишь с нами, раз определили. Но запомни сразу — мои приказы выполнять мгновенно, без раздумий. Комсомолец?

— С шестнадцати лет, — сверкнул глазами Ваня.

— Устав ВЛКСМ читал? Помнишь: «Комсомол учится у партии по-ленински жить, работать, бороться и побеждать»? Так вот, наша с тобой задача — победить, усек?

— Так точно, товарищ младший лейтенант.

— Присаживайся, Ваня, — кивнул я на полено рядом с костровищем, — в танке еще не воевал?

— Не довелось, — пожал он плечами, — но я быстро учусь! — и тут же гордо добавил: — Мне же тогда за немца этого, что мы поймали, медаль дали! «За отвагу»! А вас чем наградили? Это же вы его добыли, а мы с товарищем майором снизу так, на подхвате оказались…

— Ничем не наградили, — отмахнулся я, — не за медали дерусь…

— Это понятно, — нахмурился Перепрыга, — но товарищ майор обещался… выходит, обманул?

— Тебя же наградили? Значит, не обманул. А что меня обошли стороной, так это не страшно.

В военное время часто случалось так, что представления к наградам просто терялись в кипе бумаг, и командирам приходилось писать их раз за разом, пока, наконец, очередной запрос не ложился на нужный стол. Но я не соврал Перепрыге. Мне искренне было наплевать на все возможные ордена и медали. Димкиному самолюбию это бы, несомненно, польстило. А мне зачем? Пусть хоть «Орден Победы» вручат, что с того? Суну поглубже в вещмешок и забуду о нем до лучших времен. Единственный толк был от именного пистолета — один раз он меня уже крепко выручил. Но золотой именной ППШ с автографом товарища Сталина мне точно не дадут…

Угрюмый Корякин и зевающий Леха выбрались из нашей видавшей виды палатки. Оба бросили взгляд на Перепрыгу, но первым делом отправились на утренние процедуры. Я же тем временем разогрел в котелке воду, сыпанул туда щедрой рукой чая — еще оставался — благо, Казаков позаботился. И когда все собрались, разлил по кружкам — что-то горячее залить в желудок после сна — самое оно…

— Наш новый заряжающий, — представил я Перепрыгу, — звать Иваном. Прошу, как говорится, любить и жаловать…

Перепрыга был совершенно не виноват, что на него воззрились косо. После Казакова любой новый человек смотрелся чужаком и воспринимался с неприязнью и отторжением, я это прекрасно понимал, поэтому поспешил добавить:

— Мы с Иваном однажды поймали немецкого летчика! Он зацепился парашютом за дерево и стрелял во все стороны из пистолета…

Корякин знал эту историю, а вот Леша — нет. Он даже рот приоткрыл от интереса, пока я вкратце пересказывал происходящее, выставляя Перепрыгу героем — так лучше, пусть наберет очки авторитета в экипаже. Рассказ вышел в комичном ключе, но Петр Михалыч лишь покачал головой — он-то прекрасно понимал, что все произошло не так оптимистично, как я это поведал. А вот Леха восторгался каждому повороту сюжета, время от времени издавая восторженные возгласы и даже хлопая в ладоши.

— Я напишу об этом в «Комсомолку»! — заявил он, после того, как я умолк, утомившись.

— С каких это пор ты стал их корреспондентом? — удивился я, а потом догадался: — Это все твоя Снегирева! Верно?

— Она помогла мне, — не стал отнекиваться Леша, — поддержала по-товарищески… сказала, что во мне определенно есть репортерский талант. Мария — надежный друг! Я уже пробовал писать, но пока что мои тексты отвергли, сказали, нужно глубже проникать в суть вещей…

— И ты решил вновь прославить меня на всю страну? — недовольно поморщился я.

— Это наш Алексей еще про захваченный танк не знает, — внезапно подал голос Корякин. — Уж тут точно история для репортажа на первую полосу!

— Что за история? — подпрыгнул Леха. — Ну-ка, расскажи!..

Но рассказать не получилось. К нам подошел вестовой и коротко сообщил:

— Экипаж 744-ого к комроты! Срочно!

Я быстро прикинул в голове и приказал:

— Перепрыга, к тебе этот приказ не относится, так что остаешься у машины. Внутрь не лезть! Сидеть и охранять! Вопросы?

— Никак нет!

— Вот и славно! Остальные, за мной!..

До палатки комроты было пять минут ходу. Дуюн пил чай из большой жестяной кружки, вокруг него уже собрались несколько командиров машин, что-то громко обсуждая между собой.

Мы выстроились в шеренгу в трех шагах от собравшихся.

— О! Буров и компания! Вы-то мне и нужны!

— Слушаю, товарищ капитан?

— Тут у нас спор вышел. Пришел приказ большую часть корпуса отправить в тыловой резерв для доформирования. Потери были, сам знаешь, большие… — он помолчал. Потери были не просто большие — они оказались катастрофическими. — Но часть экипажей мы оставляем в поддержку наступления. Наша цель — захват плацдарма на западном берегу Десны и взятие Брянска.

— А в чем же спор, товарищ капитан? — не понял я.

— Так никто не хочет в резерв идти, — открыто улыбнулся Дуюн. — Что скажешь, лейтенант?

— Мы тоже не хотим в резерв, — выразил я общее мнение экипажа. — Пустите драться, не подведем!..

— Вот и остальные так говорят, — капитан резким взмахом остановил поднявшийся было гул, — но всех оставить не получится… а вот, кстати, по ваши души!..

К собранию быстрым шагом приблизилось несколько человек. Все офицеры — по виду, из штаба. Чего они здесь забыли?

Я перевел взгляд на того, кто их возглавлял, и замер в недоумении. Я знал его — тот самый солдат, с которым вчера вечером мы ели кашу из одного котелка. Вот только сейчас на его плечах не было ватника, а на полевой форме виднелись генерал-лейтенантские погоны.

— Георгий Семенович! — вытянулся Дуюн. — Экипаж 744-го вызван по вашему приказанию!

— Вижу-вижу, — кивнул генерал.

Теперь я понял, с кем вчера меня свела судьба. Георгий Семенович Родин был назначен на должность командира 30-го Уральского добровольческого танкового корпуса в апреле этого года. Легендарная личность! Вот только прежде мне не доводилось встречаться с ним лично, поэтому, неудивительно, что я его не узнал. А что он делал в простом ватнике и танковом комбинезоне среди обычных солдат — бог весть. Наверное, прибыл в расположение бригады для разбора ситуации на месте — и в итоге корпус идет на доформирование, а вот его появление инкогнито в наших рядах — просто прихоть, которую можно понять. А как иначе почувствовать настроение бойцов?..

— Что же это вы, братцы, от наград бегаете? — спросил генерал.

Мы молча стояли, подбородки вверх, рты на замках.

— Впрочем, это все проклятая бюрократия виновата! — продолжил Родин. — Мне тут вечером передали бумаги. Вы отличились и под Орлом, и в Карачеве. В представлениях отмечено, что вашим экипажем уничтожено до пяти немецких танков, не считая пехоты. Это так?

— Мы счет не вели, товарищ генерал-лейтенант, — осторожно ответил я, — но надеемся, что били врага изо всех сил!

— А про вас, младший лейтенант, речь пойдет отдельно! Евсюков, Корякин, Казаков, Носов — выйти из строя!

Генерал продиктовал имена, прочитанные по бумажке, и сам сбился, видя, что нас всего четверо, а имен явно больше.

Вперед шагнули Петр Михайлович и Леха.

— Товарищ генерал-лейтенант, — пояснил я, — Евсюков ранен, Казаков — убит.

Родин нахмурился, потом коротко бросил адъютанту:

— Евсюкову направить приказ в госпиталь, Казакова наградить посмертно.

— Так точно!

Адъютант передал генералу коробочку и лист бумаги.

— Корякин Петр Михайлович, — торжественно начал генерал, — вы награждаетесь орденом «Красной Звезды» за то, что состоя в экипаже танка, уничтожили в боях не менее четырех танков противника, не считая живой силы.

Потом шагнул в Корякину, лично прикрутил ему орден и протянул свою руку:

— Благодарю за службу!

Это было не по уставу, но Петр Михайлович без всякого стеснения пожал генеральскую ладонь и ответил:

— Служу Родине!

Это тоже было не по уставу, но Родин сделал вид, что не заметил. Потом он повернулся к Алексею:

— Красноармеец Носов! Медаль «За боевые заслуги!»

Леша сиял, как начищенный пятак.

Дошла очередь и до меня.

— Младший лейтенант Буров… с вашими постоянными перемещениями документы долго искали вас. И лишь случайно попались мне на глаза вчерашним вечером.

Я напрягся, ожидая всякого. Неужели золотой ППШ? Вряд ли… а если вспомнить драку с летчиками, то лишь бы не в штрафбат, и то хорошо…

— Молчите? И правильно делаете! Вы знаете, что о вас написали в «Правде»?

О, боги и демоны! Только этого мне не хватало!

Леша недовольно всхрюкнул, поняв, что потерял свою сенсацию в мире журналистики. Но на его переживания в этой области мне было плевать.

— Понятия не имею, товарищ генерал-лейтенант!

— А надо бы знать… впрочем, вы находились на излечении, а потом сразу сюда…

— Так точно, не до газет мне было…

— Итак, Буров, а теперь давайте-ка приступим к вашему награждению. Боюсь, это будет долгий процесс…

Я напрягся.

— За доблесть и отвагу, проявленную в боях с немецко-фашисткими захватчиками, вам досрочно присваивается воинское звание лейтенант.

Он протянул мне погоны с двумя звездочками и крепко пожал руку.

Я ответил на рукопожатие, а потом вскинул руку к фуражке и отрапортовал:

— Служу Советскому Союзу, товарищ генерал!

Уф, кажется в этот раз повезло, и меня не завалили наградами.

Но тут Родин с иронией улыбнулся и требовательно протянул руку в сторону адъютанта. Тот быстро вложил в нее две красные коробочки.

— Смирно! — неожиданно серьезным голосом скомандовал генерал.

Все вокруг вытянулись в строевой стойке.

— За совершение исключительного воинского подвига, указом Президиума Верховного Совета СССР лейтенанту Бурову присваивается звание Героя Советского Союза, с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»!