Черный дембель. Часть 4 (СИ)

Глава 12

Столовая в квартире Бурцевых напомнила мне «первую» гостиную в доме моих родителей. Здесь тоже в центре комнаты стоял стол, окружённый четырьмя стульями с деревянными спинками. Был тут и невысокий сервант, за стеклянными дверками которого поблёскивала хрустальная посуда (с таким расстоянием до потолка вся стандартная мебель казалась бы невысокой). На окне едва заметно покачивалась тюлевая штора. В углах рядом с окном притаились тумбы (такого же тёмно-бордового цвета, как и сервант). На каждой — по светильнику с жёлтым абажуром. Диван-книжка и два кресла около стены. Пёстрый ковёр поверх паркета-ёлочки. Обои на стенах: золотистые, с орнаментом в виде блестящих листьев папоротника. И пять картин примерно одинакового размера — на всех я увидел «природу средней полосы»: берёзки, речки и поросшие высокой травой луга.

— Дочь, мы ждём твоё объяснение, — сказал Евгений Богданович. — Юноша всё ещё пребывает в неведении.

Он указал на меня длинным тонким пальцем.

— Ему интересно, на кой чёрт он бросил учёбу и сутки трясся в поезде, — заявил Бурцев. — Настенька, поведай нам об этом.

Он посмотрел в глаза дочери.

Мне почудилось, что Анастасия растерялась. Она судорожно вдохнула…

— Говори с чувством, с толком, с расстановкой, — велел Евгений Богданович. — Без этих своих умных изречений.

— Папа!

Настя раздражённо взмахнула руками. Евгений Богданович усмехнулся.

— Проверим, готова ли ты к преподавательской деятельности, — сказал он. — Научили тебя хоть чему-нибудь полезному на этом вашем филологическом факультете? Или вы там только буржуйскую философию изучали?

Настя шагнула ближе к отцу, подальше от меня. Стрельнула в меня настороженным взглядом.

— Сергей, видишь ли… мы выбираем не случайно друг друга. Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании…

— Настасья! — рявкнул Бурцев.

Он стукнул костяшкой пальца по скатерти — расставленная на столе посуда тихо звякнула. Анастасия вскинула руки.

— Что, папа? Это же слова Зигмунда Фрейда!

— Без этих твоих умных фразочек, я сказал. Говори по-человечески, дочь. Своими словами. Чтобы мы тебя понимали.

— Я и говорю…

— Настя!

В голосе Бурцева лязгнул метал. Анастасия дёрнула плечами.

— Ладно, ладно! Своими словами. Я поняла, папа.

Она повернулась ко мне, натянуто улыбнулась.

— В общем… в пятницу, — сказала она, — со мной в универе приключилась неприятная история. Володька…

Настя поморщила нос, махнула рукой.

— В общем… это не важно. Важно, что вечером мы с папой за ужином обсудили этот случай. Разобрали его, как папа говорит, подетально. Рассмотрели варианты: как мне следовало поступить, и как я в действительности поступила. И я сказала папе, что если бы тогда рядом со мной находился либо ты, либо Лена, то вы бы точно не ржали над Володькиными шуточками.

Бурцева стрельнула взглядом в отца. Евгений Богданович едва заметно кивнул.

— Я сказала папе, что все мои одногруппники — напыщенные избалованные идиотки и маменькины сынки. И что до пятницы они всегда только изображали моих друзей. А как дошло до дела… они и пальцем не пошевелили в мою поддержку. Я заявила папе, что мои единственные настоящие друзья — это ты и Лена. Ну, и ещё, может быть: Кирилл, Наташа и Артурчик.

Настя замолчала, скрестила на груди руки. Бурцев снова кивнул.

— Дальше, — сказал Евгений Богданович.

Анастасия вздохнула. Она будто через силу подняла на меня глаза.

— Сергей, я повторила папе твои слова, — сказала Настя, — которые ты произнёс тогда, на вокзале. Помнишь? Ты говорил… чтобы я сообщила, если понадобится ваша помощь. Чтобы помнила: в Новосоветске у меня есть настоящие друзья. Я сказала папе, что позову тебя. И ты этого Володьку поколотишь… как Федьку тогда, на Птичьей скале. А папа…

Бурцева резко замолчала, взглянула на отца — тот качнул головой.

— А папа ответил… — сказал Евгений Богданович. — Напомни, дочь, что я тогда тебе ответил?

Мне показалось, что Бурцев с трудом сдерживал ироничную ухмылку.

Анастасия едва слышно произнесла:

— Ты сказал: позови.

Она опустила руки, спрятала внутри кулаков большие пальцы; заглянула мне в глаза.

— Он сказал, что так мы проверим, отличаются ли мои друзья из Новосоветска от моих московских приятелей. Сергей, мне показалось, что папа говорил серьёзно. Вчера после универа я зашла на почту и отправила телеграммы. Тебе и Лене. А вечером сказала об этом папе. Он… сказал, что пошутил… тогда. Но папа похвалил меня за решимость.

Я заметил, что Настины скулы и уши покраснели.

— Мы с ним поспорили: приедете вы, или нет, — призналась Бурцева. — Ну, раз уж я отправила вам телеграммы…

Анастасия отвела взгляд от моего лица, оглянулась на родителя, будто в поиске поддержки.

— Это был поступок не филолога, а настоящего решительного строителя коммунизма, — сказал Евгений Богданович.

Он не улыбался. Но его глаза смеялись.

— Драгоценный камень нельзя отполировать без трения, — произнесла Настя, — а человека нельзя усовершенствовать без испытаний…

— Дочь, перестань, — устало произнёс Бурцев.

Анастасия дёрнула плечами.

— Так сказал Сенека, — сообщила она.

Настя виновато развела руками. Мой живот громко заурчал: тоже выразил протест против неуместной сейчас философии.

— А что этот Сенека думает о результатах твоего эксперимента? — спросил Евгений Богданович.

Мне почудилось, что румянец на лице и на ушах Бурцевой стал темнее. Настя повернулась ко мне, улыбнулась.

— Сергей приехал, — объявила она.

И будто с вызовом взглянула на отца. Но тут же вдруг погрустнела.

— А Лена… нет.

Заглянула мне в глаза, спросила:

— Может… она приедет завтра?

Я покачал головой.

Сказал:

— Не приедет. Ни завтра. Ни через неделю.

Бурцева вскинула брови.

— Странно, — произнесла она. — Я была уверена… в Лене. Думала, что это ты… может быть…

Она покачала головой, усмехнулась и сообщила:

— Правильно сказал Ницше: дружбу не планируют…

— Лена не получила твою телеграмму, — сказал я.

Настя вскинула голову. Её глаза сверкнули — в них отразился свет люстры.

— Не может быть! — заявила она. — Я трижды перепроверила адрес!..

— Не получила, — повторил я, — и не узнает о твоей телеграмме в ближайшие две недели. Точно тебе говорю. Твой Ницше умный мужик. Что он говорил о поездках студентов в колхоз на картошку?

Настя чуть склонила на бок голову.

— Про какую картошку? — переспросила она.

— Студенты МехМашИна разъехались по ближайшим колхозам, — сообщил я. — Борются там за урожай. И Лена Котова в том числе. Лена уехала третьего сентября. Вернётся тридцатого числа вечером. Вот тогда ей родители и скажут о твоей телеграмме.

Бурцева дёрнула плечами.

— Какой ещё колхоз? — повторила она.

Сощурила глаза.

— Вы же перешли на второй курс, — заявила Настя. — На картошку ездят только первокурсники.

Она нахмурилась. Я покачал головой.

— Это у вас, в МГУ, такие правила. В МехМашИне считают иначе. Вся моя группа ещё в начале месяца укатила собирать арбузы. В том числе и Лена Котова. Так что о вашей шутке с телеграммами она узнает не скоро.

Воцарившуюся в столовой тишину нарушало лишь монотонное тиканье часов. Часы я взглядом не отыскал — сообразил, что находились они в одной из соседних комнат.

Бурцева взглянула на отца.

— Папа, это правда? — спросила она. — Лена сейчас в колхозе? Папа, ты знал об этом⁈

Настя говорила спокойно, но мне показалось: это спокойствие обманчиво.

Евгений Богданович приподнял брови. Посмотрел на дочь «добрыми» глазами.

— Ты слишком хорошего мнения обо мне, дочь, — сказал он. — По долгу службы я знаю многое и о многих. Но я не знаком с правилами отправки студентов на уборку урожая, установленными в каждом отдельно взятом учебном заведении СССР.

Бурцев указал на меня рукой.

— Я распорядился, чтобы нам сообщили, если Сергей Чернов или Лена Котова купят билет до Москвы, — заявил он. — Как я тебе и обещал. Но я не устраивал слежку за твоими друзьями из Новосоветска. Да! это так, хоть ты мне и не веришь.

Бурцева печально вздохнула.

— Жалко, что Лена не приедет, — сказала она. — Она так мечтала, что мы с нею побываем в театре. В Театре сатиры сейчас «Женитьба Фигаро» идёт. Я смотрела. Лене бы этот спектакль точно понравился.

— В следующий раз побываешь в театре со своей Леной, — сказал Бурцев. — Раз уж ты ей это пообещала.

Он посмотрел на меня — «по-доброму».

И попросил:

— А скажи-ка мне, Сергей Чернов. Почему ты не поехал в колхоз вместе с сокурсниками? Ты, как я понял, Настину телеграмму получил. А значит, был вчера дома. Или тебя проблема борьбы за урожай не заинтересовала?

Мне показалось: он не направил мне в глаза ослепляющий луч света только потому, что под рукой у него не нашлось подходящей лампы.

Настя одарила меня пропитанным любопытством взглядом.

Я пожал плечами и сообщил:

— Так уж получилось, Евгений Богданович. Поскользнулся, упал, закрытый перелом, потерял сознание, очнулся — гипс. Всё почти как в том кино. Не повезло. Я руку сломал накануне поездки. Вот эту.

Я показал Бурцеву левый кулак.

— Сломал⁈

Настя испуганно прижала к своей груди ладони.

— Сломал? — недоверчиво переспросил Евгений Богданович.

Он выразительно указал взглядом на мою исправно функционирующую руку и приподнял правую бровь.

— Да, сломал, — повторил я. — Но это ещё первого сентября случилось. А гипс буквально перед поездкой в Москву сняли. На мне все раны быстро заживают. Потому что ем мясо с кровью. Так что не переживайте. Морду вашему Володьке набью качественно… я — раз больше некому.

Я выразительно взглянул на свои кулаки. Чётко уловил, что он меня сейчас пахло поездом.

Настя всплеснула руками. Дважды моргнула, будто в растерянности.

— Серёжа, да ты что! — воскликнула она. — Не нужно никого бить! Я же тебя не для этого позвала. Я же только хотела, чтобы папа убедился… А то он не верил… говорил, что дружбы не бывает — есть только взаимная выгода. Да и вообще: Серёжа, прости меня, пожалуйста!

Она подняла на меня взгляд, капризно скривила губы.

— На самом деле я поступила, как полная дура, — сказала Бурцева. — Теперь я это поняла. Мне двадцать лет, а повела себя, как ребёнок. Из-за какого-то дурацкого спора с отцом… устроила всё это. Ты из-за меня целые сутки трясся в поезде… Сергей, мы деньги за билеты тебе вернём!

Она спросила у отца:

— Правда, папа?

Евгений Богданович ответил:

— Разумеется.

Бурцев прикрыл рот ладонью и беззвучно зевнул.

Настя робко улыбнулась.

— Если у тебя получилось обмануть человека, — сказала она, — это не значит, что он дурак. Это значит, что тебе доверяли больше, чем ты этого заслуживаешь. Фридрих Ницше. Замечательные слова. Как раз обо мне. Я избалованная дурочка. Прости, Серёжа. Та сильно злишься на меня?

Я покачал головой и сообщил:

— Средне.

Заметил, как поникли у Насти Бурцевой плечи. Показательно втянул через нос воздух, зажмурил глаза.

— Но если вы всё же меня накормите, то сразу подобрею, — пообещал я. — Яичница действительно вкусно пахнет. Последний свой бутерброд я доел вчера в обед.

Настя встрепенулась, всплеснула руками. Шагнула к столу, но тут же замерла; повернула лицо к родителю.

— Папа, где же яичница? — спросила она. — Ты обещал! Я же чувствую: она готова. Давай я тебе помогу!

Евгений Богданович поднял руку: жестом остановил свою засуетившуюся вдруг дочь. Он одарил меня строгим, но уже почти не «добрым» взглядом. Указал на дверь.

— Марш в уборную, — скомандовал Бурцев. — Оба. Мойте руки. У вас сейчас и без глистов проблем хватает.

Он ухмыльнулся и спокойным тоном пояснил:

— С яичницей я и без… избалованных детишек разберусь.

Порции яичницы мне показались вкусными, но крошечными. Евгений Богданович заявил, что наедаться перед сном вредно. Пообещал, что накормит нас «качественно» утром. Сообщил, что до завтрака осталось четыре часа — в его словах прозвучал намёк на то, чтобы мы не засиживались за столом. Горячий чай будто остудил эмоции Бурцевой — Настя зевнула, потёрта глаза. Призналась, что в это время обычно уже «смотрела десятый сон». Она проводила меня в ванну, вручила мне большое полотенце.

Я её не увидел, когда выбрался из ванной комнаты (румяный от горячей воды и благоухающий ароматом сирени). Меня встретил Евгений Богданович, уже расставшийся и с белым фартуком и с приветливым тоном. Он отвёл меня в гостиную (от столовой она отличалась отсутствием в центре комнаты стола и наличием телевизора, установленного около стены на тёмные деревянные ножки). Здесь же я увидел и те самые часы, тиканье которых слышал ещё в столовой. Бурцев указал мне на диван.

— Спи, — скомандовал он.

И добавил:

— Завтра с тобой разберёмся.

Бурцев запрокинул голову, обжёг моё лицо строгим взглядом. Я прикинул, что он почти на полголовы ниже меня ростом. Отметил, что хлипким Евгений Богданович не выглядел: был он не широкоплечий, но явно со спортивным прошлым. Полковник окинул меня задумчивым взглядом, поправил лямки своей майки. Покачал головой. Попрощался со мной выражением: «Туалет в конце коридора». Ушёл из гостиной и прикрыл за собой массивные створки двери. Пружины дивана жалобно застонали под тяжестью моего тела.

Я взглянул на едва заметный в полумраке потолок и подумал, что не зря отсыпался в поезде. Ещё в столовой Евгений Богданович объявил, что поднимет нас утром в половине седьмого. Растворившиеся в темноте настенные часы громко отсчитывали секунды — сообщали мне, что до «подъёма» оставалось всё меньше времени. Я зевнул — почувствовал запах табачного дыма. Определил, что проникал он в комнату через приоткрытую форточку. Вспомнил, что при мне ни Настя, ни её отец в квартире не курили.

Почудилось, что спать я не хотел совершенно.

Прикинул: усну ли до утренней побудки.

И уже в следующее мгновение услышал слова Насти Бурцевой:

— Серёжа, вставай. Папа не любит, когда опаздывают к завтраку.

Утром меня снова накормили яичницей с жареной колбасой.

За столом отец и дочь вспомнили о своём споре.

— Ты проиграл, папа, — заявила Анастасия. — Сергей приехал. А у Лены уважительная причина. Так что ты проспорил мне билеты в Театр сатиры. На сегодня. Для меня и для Сергея.

Настя указала на меня пальцем. Евгений Богданович пожал плечами.

— Я и не спорю, — сказал он. — Всегда признаю свои ошибки. Ты же знаешь это, дочь. С твоими новосоветскими приятелями я ошибся. Проиграл, не возражаю. Билеты сейчас будут. Принеси-ка мне телефон.

Настя вскочила со стула и резво выбежала из столовой. Вскоре она вернулась с красным дисковым телефонным аппаратом, за которым по полу тянулся длинный чёрный шнур. Поставила телефон на столешницу рядом со своим отцом.

Бурцев неторопливо допил чай, аккуратно сложил на пустую тарелку нож и вилку. Отодвинул тарелку и чашку с блюдцем в сторону. Придвинул к себе аппарат, снял трубку и пальцем набрал семизначный номер.

Я услышал, что в гудки в динамике сменились звуками мужского голоса.

— Елизаров, ты почему ещё дома? — спросил Евгений Богданович.

Примерно пять секунд он слушал оправдания своего собеседника.

— Ладно, Елизаров, разберёмся. Слушай задание. Раздобудь для меня два билета в Театр сатиры. На пьесу «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Нужны хорошие места в центре. На сегодняшний вечер.

Бурцев замолчал — прислушивался.

Он вскинул брови и сказал:

— Елизаров, это твоя проблема, где ты их найдёшь. Я поставил тебе чёткую задачу. Твоя прямая обязанность её выполнить точно и в срок. Как ты отыщешь врагов государства, если не способен оперативно найти два билета в театр?

Евгений Богданович снова приподнял брови. И тут же кивнул.

— Молодец, Елизаров, — сказал он. — Задача ясна? Работай. Положи мне билеты на стол сегодня до конца рабочего дня. И не забудь, что меня сегодня ждёт Юрий Владимирович. Так что помни и о главном. Не подведи меня, Елизаров.

Бурцев положил трубку на рычаги. Взглянул на стоявшую в трёх шагах от него Настю.

— Вот и всё, — сказал он. — Билеты будут. Как я и обещал.

Настя подошла к отцу, поцеловала его в щёку.

— Спасибо, папочка. Я тебя люблю.

Евгений Богданович демонстративно посмотрел на свои наручные часы и заявил:

— Поторопись, дочь. У тебя скоро начнутся занятия в университете.

— Конечно, папа, — ответила Настя. — Всё, я побежала.

Она посмотрела на меня и сообщила:

— Увидимся днём, Серёжа.

Я кивнул.

Бурцев сказал:

— Никуда твой Серёжа не денется. Я прослежу за этим. Раз уж нашёл вам билеты в театр.

Настя улыбнулась отцу, одарила улыбкой и меня. Она поспешила в прихожую — мы с Евгением Богдановичем остались за столом. Бурцев не смотрел на меня — его взгляд блуждал по стене за моей спиной.

Я допил уже остывший чай; услышал, как в прихожей хлопнула дверь. Евгений Богданович тут же встал и прошёл к серванту. Приоткрыл дверцу, взял с полки хрустальную пепельницу. С ловкостью фокусника он извлёк из кармана сигарету и зажигалку.

Бурцев посмотрел на мою переносицу и сказал:

— Ты испортил мне хорошую комбинацию, Сергей Чернов. Жалею, что не прислушался к предложению капитана Зареченского и сразу не отправил тебя в исправительно-трудовой лагерь. Какого чёрта ты не поехал в колхоз?