Черный дембель. Часть 4 (СИ)

Глава 14

Лейтенант Елизаров пять раз ослепил нас фотовспышкой. Шестой кадр он не сделал — я мысленно предположил, что на шестом снимке мы бы выглядели, как надышавшиеся веселящего газа. Моё зрение восстанавливалось не меньше минуты. Всё это время я стоял рядом с попахивавшей табачным дымом Настей Бурцевой. Видел, что и Евгений Богданович не покидал свой пост около картины Левитана. Елизаров возился с фотоаппаратом — то ли проверял его настройки, то ли сглаживал своей суетой неловкость ситуации. Полковник КГБ пришёл в себя первым. Он шагнул к столу, снял фуражку и носовым платком стёр со своего лба пот. Я увидел, что его волосы будто бы стали короче — словно Бурцев подстригся специально для фотосессии со мной.

Евгений Богданович повернулся к дочери.

— Настасья, — сказал он, — это ещё не все сюрпризы на сегодня. Прогуляйся в свою спальню. Посмотри, что я положил на твой стол.

Бурцева взглянула на отца.

— Что там, папа?

— Сама посмотри.

Настя сделала нерешительный шаг… и тут же ускорилась, выбежала из комнаты.

Бурцев подошёл к лейтенанту.

— Отдай плёнку в лабораторию, — распорядился он. — Скажи там: дело срочное. Утром чтобы фотографии лежали у тебя в кармане.

Елизаров вытянулся по стойке смирно.

— Сделаю, Евгений Богданович, — ответил он.

— Вот и делай, Елизаров. Свободен. Через два часа отвезёшь молодёжь в Театр сатиры.

— Понял.

Лейтенант резво отсоединил фотоаппарат от штатива (будто разбирал на время автомат). Проделал это совершенно беззвучно. И так же беззвучно покинул столовую.

А вот Настины шаги мы услышали: Анастасия топала по паркету, точно скаковая лошадь.

— Пластинки и книги? — выпалила с порога Бурцева.

Она с удивлением посмотрела на отца.

— Дочь, разве ты не их пообещала своим друзьям из Новосоветска?

Настя растеряно моргнула и тут же всплеснула руками.

— Папа, как ты узнал? Сергей рассказал?

Евгений Богданович усмехнулся.

— Я решил, что обязательно порадую твоих друзей, — заявил он. — Сергей лишь подсказал, каким именно подаркам они порадуются.

Настя прижала руки к груди, покачала головой.

— Человек, лишённый щедрости похож на раковину без жемчужины, — сказала она, — кому нужен пустой черепаший панцирь и безжемчужная раковина?

Бурцева рванула к отцу, повисла у него на шее.

— Папочка, ты у меня самый лучший!

— А ты в этом когда-то сомневалась? — спросил Евгений Богданович.

Я заметил, что он довольно ухмылялся.

Настя покачала головой, растрепала свою причёску.

— Никогда! — заверила она.

— Но это ещё не все сюрпризы, дочь.

Бурцев высвободился из объятий дочери и достал из кармана мундира простой белый конверт без марок. Поднял его на уровень своего лица. Повертел.

— Что там? — спросила Настя.

— То, что я тебе проспорил, — сказал Бурцев. — Два билета в Театр сатиры. На «Женитьбу Фигаро». На сегодняшний вечер.

Анастасия ловко выдернула конверт их руки отца, заглянула в него.

— Хорошие места, — произнесла она. — Спасибо, папочка! Я тебя люблю!

Настя поцеловала отца в щёку — оставила на ней след от алой помады.

Посмотрела на меня и торжественно объявила:

— Сергей, сегодня мы с тобой пойдём в театр!

До театра сатиры по вечерней Москве нас вёз лейтенант КГБ Елизаров. В этот раз ехали мы не на «Чайке» — на чёрной «Волге» ГАЗ-24. После «Чайки» мне салон «Волги» показался тесным и неуютным. Он быстро заполнился табачным дымом: Настя курила на протяжении всего пути и без умолку рассказывала мне о Московском академическом театре сатиры. Сообщила о том, что Театр сатиры в этом году праздновал свой пятидесятилетний юбилей. О том, какие спектакли сейчас шли на его подмостках. О том, в каких известных фильмах снялись служившие сейчас в театре актёры (поделилась инсайдерской информацией, какие фильмы с их участием снимали сейчас). Призналась, что именно этот театр она посещала вместе с родителями чаще всего (а вовсе не Театр на Таганке).

Рассказала Настя и о спектакле, который сегодня представляли в Театре сатиры. Сообщила, что пять лет назад была вместе с родителями на его премьере. Сказала: ей и её маме спектакль тогда очень понравилась. А вот папа в тот раз отнёсся к постановке «холодно». Бурцев сказал в тот день, что графа Альмавива он представлял себе «иначе». Заявил, что эта роль не для Валентина Гафта, хотя и признался: всегда восторгался талантом этого актёра. Через год Анастасия с отцом вновь побывали на этом спктакле. Когда роль графа «перешла» к Александру Ширвиндту. Вот тогда Евгений Богданович остался доволен постановкой. «Совсем другое дело! — повторила Настя слова своего отца. — Вот это правильный граф. Я же говорил, что от такой перемены спектакль только выиграет!»

— Так это он попросил, чтобы сменили актёров? — поинтересовался я.

— Нет, что ты! — ответила Настя. — Папа бы так не поступил.

Я заметил, как усмехнулся сидевший за рулём автомобиля лейтенант Елизаров.

Ещё по пути в театр я прослушал длинную лекцию о спектакле «Безумный день, или женитьба Фигаро». Узнал, какие актёры принимали в нём участие сейчас и в год премьеры. Настя вывалила на меня все сплетни, которые ходили о режиссере этого спектакля (вплоть до того, какую роль тот доверил своей любовнице). Я выслушал длинный разбор пьесы Бомарше, которая легла в основу постановки. Настя мне пояснила, что сокращение пошло пьесе «бесспорно на пользу». С уверенностью в своей безусловной правоте (как настоящий почти дипломированный филолог) вывалила на меня кучу тезисов, подтверждённых высказываниями философов. А в финале поездки Настя пересказала мне университетскую лекцию о влиянии Бомарше на становление и развитие литературы и театрального искусства.

В театр я явился уже перегруженный «полезной и интересной» информацией. Поэтому уже не проявлял особого любопытства. Настя шагала рядом со мной, ни на миг не выпускал мой локоть. Она то и дело здоровалась с празднично наряженными мужчинами и женщинами — те поглядывали на меня с нескрываемым интересом. Я подумал, что моё фото (под руку с Анастасией Евгеньевной Бурцевой) уже через полчаса разлетелось бы по всему интернету, будь сейчас в распоряжении советских граждан мессенджеры из будущего. Настя взвалила на себя обязанности гида: показала мне гардероб, провела мимо буфета. Рассказала, как проще было идти к гримёркам артистов. Призналась, что в детстве всегда просила папу и маму, чтобы они провели её после спектакля за кулисы.

За пять минут до начала спектакля в зрительном зале не осталось свободных мест. Я невольно прикинул несколько вариантов того, как именно лейтенант Елизаров раздобыл наши билеты — некоторые были вполне в духе историй о «кровавой гэбне». Заметил, с каким нетерпением зрители посматривали на кулисы. Слушал Настин шёпот — Бурцева мне подсказывала, какие моменты следовало приметить в начале спектакля. Я кивал, будто китайский болванчик. Но большую часть Настиных наставлений пропустил мимо ушей. С интересом впитывал в себя царившую в зале атмосферу, разглядывал лица и наряды сидевших рядом со мной людей.

Начало представление мне запомнилось тем, что Настя Бурцева замолчала. Сидя в притихшем зале, я слушал музыку и смотрел на яркие декорации. Пока на сцене не появился наряженный в украшенный серебряной вышивкой светлый костюм Фигаро (в исполнении Андрея Александровича Миронова). Он принял из рук слуги искусственную красную розу, улыбнулся. Уселся на сцену и будто бы загрустил. С этого момента я позабыл о сидевшей рядом со мной Бурцевой — смотрел только на сцену. В прошлой жизни я Андрея Миронова видел только в кино. Театр я посещал нечасто. Да и было это уже в двухтысячных годах, когда крутил роман с актрисой.

На вид Миронову сейчас было лет тридцать. На сцене он смотрелся естественно. Я следил за его действиями, слушал его реплики — чувствовал, что на моём лице то и дело появлялась улыбка. За сюжетом спектакля я не следил. Благодаря Настиным рассказам я его примерно представлял. Но за игрой актёров наблюдал с удовольствием. Наблюдал за Андреем Мироновым, за Александром Ширвиндтом, за Ниной Корниенко, за Верой Васильевой, за Татьяной Пельтцер. Будто смотрел старый советский кинофильм. После просмотра первой части признался Насте, что разделяю мнение её отца: Ширвиндт в роли графа Альмавива смотрелся великолепно.

В начале второй части спектакля Фигаро появился на сцене в красном костюме и в забавной широкополой шляпе. Я почувствовал, как на мою руку легли холодные Настины пальцы — никак на это не отреагировал. А уже через пару минут пальцы оставили мою руку в покое (на сцене в это время началось «судебное заседание»). Я смотрел, как Фигаро с ловкостью танцора перемещался по сцене. И как малоподвижный граф Альмавива будто с ленцой произносил свои реплики. То и дело я слышал смешки в зрительном зале. Несколько раз хохотнула и сидевшая рядом со мной Бурцева — она заворожено смотрела на сцену (точно смотрела спектакль впервые).

По окончании спектакля зрительский зал бурно благодарил актёров овациями, долго не отпускал их со сцены. Я охотно присоединил свои аплодисменты к прочим. Почувствовал, как Настя дёрнула меня за рукав пиджака — увидел, что Бурцева улыбалась. Я не расслышал дословно, что именно она мне сказала. Но общий смысл фразы понял — улыбнулся Насте в ответ, кивнул головой и заверил, что спектакль мне тоже очень понравился. Зрители неохотно вставали со своих мест. Поднялись и мы. Но проследовали не к выходу из зала — Бурцева повела меня к дверце около сцены: мы с ней ещё в машине договорились, что она проведёт меня к гримёркам актёров.

Минут пять мы брели по плохо освещённым коридорам. Встречали по пути людей — те нас словно не замечали: будто мы были обычной частью суеты, царившей в театре после спектакля (за пределами сцены). Настя с кем-то здоровалась — те люди ей отвечали, и деловито спешили по своим делам (они вряд ли понимали, кого именно приветствовали). В воздухе витали запахи свежей древесины, гуталина, плесени и табачного дыма. Что-то где-то скрипело, падало и трещало; звучали мужские и женские голоса: споры, ругань, смех. Мне показалось, что я очутился не в театре, а на рынке. Настя указывала дорогу — я шёл за Бурцевой, будто ледокол: все прочие, кто оказывался у нас на пути, сворачивали в стороны, обходили нас (протискивались впритирку к стенам).

До гримёрок актёров мы не дошли. Потому обнаружили истинную цель нашей вылазки за театральные кулисы в коридоре около небольшого окошка. Андрей Александрович Миронов стоял ко мне спиной — но я узнал костюм, в котором «Фигаро» покинул сцену. Лицо Александра Анатольевича Ширвиндта я рассмотрел хорошо, несмотря на плохое освещение и на облако табачного дыма, что зависло в воздухе над актёрами (Ширвиндт курил трубку, а в руке Миронова я заметил сигарету). Раньше я считал, что Андрей Миронов невысокий: метр семьдесят пять, не выше. А Александра Ширвиндта представлял эдаким баскетболистом. Но сейчас обнаружил, что у актёров примерно одинаковый рост: они оба были сантиметров на десять-пятнадцать ниже меня.

— Анастасия Евгеньевна! — воскликнул Ширвиндт при виде нас. — Здравствуйте!

Он развёл руками, словно для объятий.

— Я ещё со сцены увидел вас в зале. Гадал, заглянете ли с нами поздороваться.

Миронов обернулся — я лишь мгновенье видел усталость в его взгляде, пока та не уступила место радостному блеску (будто за это мгновение актёр надел маску для новой роли).

— Анастасия Евгеньевна, голубушка! — сказал Миронов. — Рад вас видеть. Прекрасно выглядите.

Бурцева поздоровалась с актёрами — приветливо и буднично, словно со своими университетскими приятелями. Представила им меня, ответила на вопрос «как здоровье маминьки».

Сообщила, что мы явились за кулисы «не из праздного любопытства», а за автографами «любимых актёров».

Миронов снова улыбнулся, прижал к груди ладонь.

— Анастасия Евгеньевна, вы же знаете: для вас — всё, что угодно, — сказал он. — Хоть звезду с неба достанем.

— Александр Анатольевич, Андрей Александрович, вы напишете пару слов для своей большой поклонницы? — спросила Настя.

— Без проблем! — заявил Ширвиндт и махнул трубкой.

Бурцева раскрыла сумку, вынула оттуда шариковую ручку. Взглянула на меня — я заметил растерянность в её взгляде.

— Серёжа, я блокнот не взяла.

Я повернул голову — увидел на стене уже слегка пожелтевший от времени и от табачного дыма плакат-афишу. Шагнул к нему, подцепил край плаката пальцем. Резко дёрнул его — оторвал от афиши клочок размером с две мои ладони, протянул его Миронову.

Андрей Александрович задумчиво взглянул на обрывок плаката. Озадаченно хмыкнул. Взмахнул над клочком бумаги дымящейся сигаретой, словно волшебной палочкой. Посмотрел сперва на меня, затем на Настю. Застенчиво улыбнулся.

— Знаете, друзья, у меня есть идея получше, — сказал он. — Один момент. Я сейчас вернусь.

Миронов положил сигарету в стоявшую на узком подоконнике пепельницу и поспешил мимо меня по коридору. Ширвиндт вынул изо рта трубку и отвлёк Настю очередным вопросом. Он спросил, понравилось ли Бурцевой сегодняшнее представление. Настя закурила, с видом бывалого театрального критика перечислила только ей очевидные достоинства и недостатки сегодняшнего спектакля. Александр Анатольевич кивал головой, пыхтел табачным дымом. Поглядывал мимо моего левого плеча. Шаги Миронова я не услышал — заметил радостное облегчение во взгляде Ширвиндта (Александр Анатольевич уже несколько минут кивал в ответ на критические высказывания и похвалы Бурцевой). Настя замолчала, обернулась. Я последовал её примеру: тоже повернул голову.

— Вот, нашёл! — заявил спешивший к нам Миронов.

Андрей Александрович взмахнул чёрно-белой фотографией формата восемнадцать на двадцать четыре сантиметра.

— Это фото с нашей репетиции, — сообщил он. — Мне его ещё на прошлой неделе принесли. Так и не унёс домой: будто знал, что пригодится. Тут и я, и Саша. Мне кажется, что это лучший материал для написания дружеского послания.

Бурцева взмахнула руками.

— Андрей Александрович! — воскликнула она. — Гений — он гений во всём! Вы — гений!

Миронов скромно опустил взгляд. Взял из Настиных рук ручку и сказал:

— Мне написать импровизацию, или вы продиктуете послание?

— Продиктую, — ответил я.

Андрей Александрович перевёл взгляд на меня — его улыбка не угасла. Кивнул.

— Говорите, Сергей, — сказал Миронов. — Только, будьте добры, помедленнее: я записываю.

От Театра сатиры до дома Бурцевых мы поехали на всё той же чёрной «Волге»: Елизаров встретил нас после представления около главного входа в театр.

По дороге мы с Настей обсуждали спектакль и встречу с известными актёрами. Фото с автографами Настя не убрала в сумку — держала его в руках. Даже когда курила.

Машина свернула на Кутузовский проспект, когда я сообщил Бурцевой, что утром уеду. Настя растеряно похлопала глазами. Сказала, что занятия в МехМашИне начнутся только на следующей неделе. И что «у нас есть ещё несколько дней». Но я ей напомнил, что не задумывал в сентябре поездку в Москву. Заявил, что меня сейчас в Новосоветске дожидались родители. Рассказал: мы с отцом запланировали, что до конца сентября «подлатаем» крышу летней кухни и привезём «на зиму» уголь.

— Папа сам не справится.

— Но я думала…

— Я обещал, Настя. Красную площадь, Мавзолей Ленина, ГУМ, ЦУМ и прочие достопримечательности Москвы посмотрю в следующий раз. Если пригласишь в гости. Сейчас на экскурсии нет времени.

Я покачал головой, посмотрел на влажно заблестевшие Настины глаза.

Сообщил:

— Мой поезд отправится от платформы Павелецкого вокзала завтра в шесть утра.

Бурцева заявила, что ждёт меня в гости зимой во время каникул. Не только меня, но и «всех наших». Сказала, что напишет Лене письмо и озвучит своё приглашение в нём.

Мы с Настей болтали до полуночи. Пока Евгений Богданович в приказном порядке не завершил наши посиделки. Примерно в два часа ночи я снова слышал голоса Бурцевых — в прихожей около двери в гостиную, где я спал.

Евгений Богданович выпроводил меня из своей квартиры, когда его дочь ещё не проснулась. В придачу к моей сумке (потяжелевшей от книг и пластинок) он вручил мне ещё одну. От той пахло копчёной колбасой.

— Родителям отдашь, — приказал полковник КГБ. — Это им небольшой презент. Из Москвы.

Я поблагодарил Бурцева. Попрощался с ним «до зимы». В подъезде у двери меня встретил Елизаров. Лейтенант отконвоировал меня к машине. В салоне «Волги» он вручил мне белый конверт.

— Оперативно, — похвалил я.

Вынул из конверта одну единственную фотографию (форматом десять на пятнадцать сантиметров). Цветную!

— Неплохо смотримся, — сказал я. — Как настоящая дружная семья.

Елизаров усмехнулся, но промолчал.

В поезде я почти всё время спал.

Доехал до Новосоветска без приключений.

Вместе с отцом починил крышу летней кухни (как и обещал Насте) — управились за субботу.

Утром в понедельник тридцатого сентября я приехал в общежитие на мотоцикле (с забинтованной рукой). Припарковал Братца Чижика под ветвями клёна напротив окон общаги. Через час после моего возвращения в комнату ввалились героические борцы за урожай: Кирилл и Артурчик.

Прохоров поприветствовал меня, бросил сумку и поплёлся с сигаретой в зубах на кухню.

Кирилл на мой вопрос «что интересного расскажешь, малой» ответил:

— Расскажу, Серёга. Очень интересное. Теперь ты свою Котову не будешь видеть так же часто, как раньше.