Честная книга

Благодарности

Спасибо папе и маме за то, что я здесь. За то, что всегда верили, любили и поддерживали.

Спасибо Ире, что все эти годы терпела мои выходки, не сдавалась и бесконечно пыталась усовершенствовать.

Спасибо Андрею Кёнигу, что заинтересовался и помог. За поддержку, советы и, конечно, за конфликтологию.

Спасибо Саше Шумскому за то, что познакомил с Андреем. Сергею Королёву – за сочувствие и терпение. Володе Купавцеву – за помощь в трудный момент. Ане Михайленко – за важную и своевременную подсказку. Коле Митракову – за ценные физкультурные советы.

Спасибо дедушке, который всегда мной гордился. И, конечно, спасибо Маргарите Даниловне. За то, что научила думать.

Спасибо вам всем. Без вас всё было бы по-другому.

Папе. С сожалением и надеждой.

Вместо предисловия

Я никогда не любил алкоголь. Но если бы решил написать список того, что сильнее всего повлияло на мою жизнь, мне пришлось бы поставить его на почетную вторую строчку. На первую – диссоциативное расстройство.

Много лет я думал, что я – алкоголик. Это было самое простое и удобное объяснение всему, что со мной происходило. Довольно понятно отвечало на вопрос, что случилось. Но, к сожалению, не давало ответа, что делать. Я искал этот ответ и не мог найти. А он оказался там, где я меньше всего ожидал.

Люди сталкиваются с диссоциативным расстройством больше двух с половиной миллионов лет. Я даже с трудом представляю, насколько это долго. С алкоголем и прочими веществами мы взаимодействуем существенно меньше. Тем не менее за десять последних тысячелетий никому не пришло в голову связать две простые вещи – симптомы опьянения и симптомы множественной личности.

Мне повезло – нашелся человек, который меня направлял и подсказывал. Но он не мог знать всего. Поэтому довольно много работы мне пришлось проделать самостоятельно. Постепенно я понял, что диссоциативное расстройство – совсем не такое редкое заболевание, каким его принято считать. Я искал, читал, думал, экспериментировал, наблюдал. Начинал с простой задачи – разобраться в том, что со мной происходит, и внести небольшие изменения. В идеале, их должно было хватить для того, чтобы больше не напиваться. У меня начало получаться.

Я почувствовал, что изменения стали масштабными и необратимыми. Мне это понравилось. Тогда я подумал, что теперь остановиться будет сложно. И я не стал. Я начал писать эту книгу. Из чувства благодарности. Из чувства радости. И из-за веры в то, что таким образом смогу принести пользу.

Я долго думал, какой она должна быть. Хотел написать детективный роман с несколькими разнесенными во времени и переплетающимися сюжетными линиями. Чтобы охватить историю моей семьи и истоки моего недуга. Написал структуру сюжета, несколько глав – и отложил. Просто решил, что это совсем другая книга и её я тоже хочу написать. Но потом.

Тогда я подумал, что это должна быть классическая бизнес-книга – ну, типа делай раз, делай два, делай три. И тоже быстро отказался от этой идеи. Я не хотел никого учить. И, тем более, лечить. Я хотел только немного помочь и подсказать.

В какой-то момент я почувствовал, что так долго и много врал – и себе, и всем вокруг – что очень устал от этого. Я понял, что хочу написать честную книгу. Просто рассказать всё как было, ничего не меняя и не придумывая. Потом, перечитывая написанное, я понял, что всё получилось. Она вышла короткой, но очень честной и немного пугающей. Что ж. Ничего не поделаешь. Всё именно так и было.

Часть 1. Сон

I. О чем и для кого эта книга

Я хорошо помню свой первый поцелуй. Мне не понравилось. Что-то пошло не так – не то время, не то место, не та рубашка, не та девочка, которая была сильно старше меня. Слишком много поспешности, языка и слюней. Помню восторг, эйфорию и ощущение счастья после первого секса. Прекрасно помню, как в первый раз попробовал траву и что при этом ощутил. Но совершенно не помню, как в первый раз выпил. Как будто алкоголь всегда был со мной.

Я никогда не был алкоголиком в привычном смысле этого слова. Я не пил каждый день, не страдал запоями, не терял из-за алкоголя семью и близких. Меня не увольняли с работы, я не лишался бизнеса и денег. Я просто иногда напивался и ничего не помнил. Нечасто – 5 или 6 раз в год. Сначала я вообще не обращал на это внимания. Потом понял, что, выпив, не могу себя контролировать. Потом выяснил, что под воздействием алкоголя начинаю делать странные вещи – куда-то иду, еду, кому-то звоню и пишу. Потом узнал, что в те периоды, когда у меня выключается память, я впадаю в совсем непонятное состояние. И я стал задумываться.

Довольно долго я считал это обычным алкоголизмом. В классической трактовке я болтался где-то между первой и второй стадиями, потому что у меня не было запоев – я никогда не пил дольше суток, но эти сутки могли захватывать вечер одного дня и первую половину другого. Потом я засыпал и после этого 2-3 дня сильно болел.

Каждый раз я не мог понять одной-единственной вещи – зачем я это делал. Казалось бы, что тут страшного – подумаешь, напился. Все люди периодически это делают. Но почему-то это было важно. С годами я понял, что крепкий алкоголь не приносит мне никакой радости или удовольствия. Я выпивал немного, и мне тут же хотелось ещё и ещё. Примерно через полчаса у меня отключалась память и возвращалась уже на следующее утро. Я брал в руки телефон и с ужасом пытался восстановить события, не оставившие в памяти никаких следов. Мне было страшно.

Почти всю жизнь я игнорировал этот страх. Объяснял стандартными последствиями употребления алкоголя, описанными в тысяче книг. На первый взгляд, всё совпадало. Страх был первым, что я испытывал, приходя в себя после срыва. Я просыпался резко и всегда неожиданно. На какое-то мгновение сердце замирало. Но почти сразу начинало лихорадочно биться. Отрывочные воспоминания вспыхивали в памяти, разливая по телу волны ужаса. Мне хотелось сжаться, уменьшиться или совсем исчезнуть. Еще не открыв глаз, в липкой тревожной полудреме я окончательно понимал, что случилось.

Я почти не ощущал обычных симптомов похмелья вроде тошноты, слабости и головной боли. Но мне было очень плохо. Несколько дней я невыносимо страдал от тревоги и страха. Любой звук вызывал ужас. Провалы в памяти не давали покоя. Я чувствовал, что в утраченных воспоминаниях было что-то очень важное. И как будто смертельно опасное. Я почти не спал. Погружался в тревожную полудрему и старался не думать о случившемся. Постепенно это удавалось. Я забывал сам факт того, что в очередной раз напился.

Я не хотел этого делать, но каждый раз почему-то снова делал. Доходило до абсурда – вот я радуюсь, что не пью уже месяц, и через полчаса сижу пьяный. И еще через полчаса начинают происходить странные события. Самое отвратительное заключалось в том, что я не мог это контролировать. Всё происходило как будто помимо меня. Как будто внутри меня работал механизм, управлявший мной без моего участия.

22 года. Ровно столько мне понадобилось для того, чтобы встретить человека, который помог во всем разобраться. И еще два года ушло на то, чтобы вскрыть механизм, разобрать его до последнего винтика, понять, почистить, смазать, внести небольшие изменения и собрать обратно.

Оказалось, что причина моего пьянства проста и банальна, и в медицинской литературе называется диссоциативным расстройством идентичности. Мне не нравится такое определение. Наверное, потому, что я не врач. Или потому, что оно не отражает сути случившегося со мной.

Эта книга о том, как я нашел у себя около 10 вытесненных личностей. О том, как эти личности переключались под воздействием крепкого алкоголя. О том, как я с ними знакомился. О том, как пытался собрать их обратно. И о том, что из этого получилось.

Когда я написал первые 5 глав, я остановился. Я понял, что еще не готов. Полгода я ничего не писал. Старался собрать себя. Первые вытесненные личности пытались вернуться на свои места, восстанавливая навыки и способности, о которых я совсем позабыл. Это было удивительное ощущение – как будто я очень долго пробовал взлететь на самокате с квадратными колесами, а потом внезапно увидел, что сижу в реактивном истребителе и давно лечу. Конечно, это произошло не сразу. Далеко не в один день. Процесс был постепенным и иногда довольно мучительным. Но результат того стоил.

Диссоциативное расстройство идентичности считается довольно редким заболеванием. Но практически на любом корпоративе, дне рождения или шашлыках находится человек, который очень быстро напивается, ведет себя не так, как в обычном состоянии, и потом ничего не помнит. Я уверен, что во всех этих случаях мы имеем дело не с банальным алкоголизмом, а с переключением вытесненных личностей или с подключением вытесненных фрагментов.

Все эти люди, как и я, живут совершенно обычной жизнью. Ходят на работу или сами создают рабочие места. Занимаются спортом или пишут музыку. Выращивают помидоры или бурят скважины. В целом они добиваются выдающихся результатов ничуть не реже, чем все те, кто ни разу в жизни не напивался и не терял память. Я не хочу сказать, что при возвращении вытесненного функционала и личностей человек обретает сверхспособности. Но то, что жизнь после этого меняется – совершенно точно.

Я не писал эту книгу для врачей, психологов и психиатров – я достаточно далек от науки, да и многое из того, что здесь написано, идет вразрез с общепринятыми подходами и суждениями. Я писал эту книгу для тех, кто регулярно напивается, теряет память и не может понять, как и почему это происходит. Для них у меня есть хорошие новости.

II. Как я влюбился

В конце 8-го класса учителя решили вывезти нас на море, и там случились два очень важных события. Я впервые напился и потерял память. И впервые влюбился – разумеется, когда уже был нетрезвым.

До этого мы довольно долго пили пиво после школы, и ничего примечательного со мной из-за этого не происходило. Считается, что 13 лет – не совсем подходящий возраст для знакомства с алкоголем, но я в этом вопросе даже немного отстал от сверстников. Я помню, как странно вели себя мои одноклассники, купившие и выпившие перед дискотекой на 23-е февраля большую бутылку водки. Я помню, как странно они пахли, помню чувство тревоги, смешанное с завистью и любопытством. Но я тогда был в другой компании, и мы пили только пиво. С крепким алкоголем я познакомился полгода спустя. У меня сразу же случился провал в памяти, сопровождавшийся переключением в другую личность.

Мы купили две бутылки какого-то ликера и пошли на пляж. Двое моих друзей моментально были обездвижены. Я продержался подольше – мне хватило сил искупаться, поплавать и насладиться мерцанием планктона в темной морской воде. И где-то на этом отрезке, пока память меня еще не покинула, я влюбился. Я очень хорошо помню лицо этой девочки, освещенное луной, помню, что она говорила и как смотрела на нас. А потом всё выключилось.

В 5 утра к нам в комнату вломились две другие девчонки, растолкали меня с другом и потащили встречать рассвет. Похмелья не было, но было ощущение сильной усталости и какой-то пустоты. Я сидел в беседке на обрыве, смотрел на поднимавшееся из-за горы солнце и на волны, блестевшие в его лучах. Я не понимал, зачем мне эти девчонки – они никогда мне не нравились. Я вообще до этого не слишком обращал внимания на девочек – книги и компьютерные игры были мне гораздо ближе. Но что-то я вчера такое сделал или сказал, что они мной заинтересовались. И не поленились встать в 5 утра. И теперь очень странно на меня смотрели. Но почему и что именно я сделал – я не помнил.

Друг дремал на лавочке, а я сидел и пытался разобраться, что же случилось вчера. Постепенно из объяснений стало понятно, что я не без посторонней помощи поднялся с пляжа в лагерь, а остальные в несколько заходов перетащили тех, кто совсем не мог ходить. Корпус, в котором мы жили, был старый, деревянный и стоял на сваях. У одного торца, преграждая путь в номера, сидели учителя, а у другого были непроходимые заросли. Безопасных способов добраться до кроватей было два – либо в окно, либо под дом. Кто-то нашел доску, закинул ее на подоконник, и мы попытались запихнуть моего друга по этой доске в номер. Примерно на половине пути секретность операции оказалась под угрозой. Хлипкое равновесие между не сильно функциональным телом и ослабшими руками нарушилось, и бедняга с размаху уселся на доску, сильно прищемив яйца и огласив лагерь стандартным для таких случаев воплем. Чтобы избежать полного провала миссии, для дальнейшей транспортировки тел мы выбрали путь под домом. Конечно, учителя заметили какую-то нездоровую суету, но виду не подали и скандал устраивать не стали.

Странно, но ничего из этого я не помнил. Вернее, в тех воспоминаниях, которые я мог восстановить, присутствовали отрывочные ощущения, но полностью отсутствовала картинка. Я помнил вопль, который огласил ночной лагерь, и страх, что сейчас нас поймают. Помнил, как царапались колючие кусты, когда мы пытались обойти дом с другой стороны. Помнил, как сыпалась труха и пахло сырыми досками, когда я полз под домом на другую сторону. Но картинки не было. Совсем. В тот момент неполнота воспоминаний меня ничуть не смутила – я был рад, что помнил хоть что-то. И лишь спустя многие годы я понял, почему это было так.

На следующий день мы возвращались домой. Я сидел на заднем сиденье «Икаруса» и разглядывал ту девочку, в которую – я уже был совершенно уверен – влюбился. Солнце светило в лицо и, когда она склонялась в проход, разливало вокруг ее волос радостное сияние. Мне было очень хорошо. Я вез с собой два новых и крайне интересных приобретения – детскую влюбленность и алкоголь. Конечно, я так никогда и не позвал эту девочку на свидание. По-моему, она даже не знала, что я был в неё влюблен. А вот с алкоголем у нас случился долгий и бурный роман. Мы прожили вместе почти 24 года и оказывались в самых невероятных ситуациях. Сначала я его боялся, но потом понял, что для меня он оказался полезен.

Мне понадобилась четверть века, чтобы понять, почему в первый раз в жизни я влюбился именно под воздействием алкоголя. Как выяснилось, это случилось потому, что все эмоции и их проявления я вытеснил в другие личности. В детстве я довольно часто оказывался в эпицентре шумных скандалов. И, чтобы защитить себя от разрушительных эмоций, собрал очень удобный и красивый механизм. Когда я понимал, что эмоции бьют через край, я начинал их игнорировать. Я просто запрещал себе их испытывать – сначала на время, а потом навсегда. Эмоции вытеснялись, и вокруг них формировались новые личности. В целях безопасности я моментально об этом забывал.

Я сложил всё это хозяйство в самый дальний и темный угол психики, и огородил надежным забором. Периодически, под воздействием алкоголя, забор давал трещину, и вытесненные личности вырывались наружу, беря управление телом на себя. Но, по большому счету, все были довольны. Основная личность была надежно защищена и подготовлена к любой нештатной ситуации. А вытесненные личности, хоть и были дискриминированы, 5-6 раз в году получали утешительный приз – им давали порулить телом, пока основная личность была слишком пьяна.

У этой конструкции было всего 3 минуса. Во-первых, вытесненные фрагменты продолжали реагировать на происходящие события. И, по мере подавления этих реакций, я начинал ощущать огромное нервное напряжение. Во-вторых, я не смог придумать простого способа для сброса этого напряжения. И психика решила задачу самостоятельно – научилась подключать вытесненные личности под воздействием крепкого алкоголя. И в-третьих, когда я только начинал собирать механизм, я встроил в него защиту от дурака. Ну, то есть от самого себя. Именно поэтому я никогда ничего не помнил ни о вытесненных личностях, ни о переключениях в них. Я просто думал, что напивался и терял память, как и многие люди вокруг. И, до определенного момента, продолжал бороться с последствиями, не понимая главной причины.

Наверное, я мог бы дожить до глубокой старости и так ничего и не узнать об этом. Или попасть в руки к какому-нибудь практикующему психиатру, чтобы он водил меня по медицинским конференциям, демонстрируя живой пример множественных личностей. Но, к счастью, мой механизм играл за меня. Для поддержания своей работоспособности он использовал алкоголь. И именно алкоголь привел меня к разгадке.

III. Как я играл в рулетку

Конечно, я никогда не подошел к той девочке и не признался в любви. Я просто не мог этого сделать – ведь проявления эмоций были вытеснены, и в обычном состоянии я даже представить не мог, как это всё можно провернуть. Я испытывал некое подобие влюбленности, но она развивалась только у меня внутри. Даже родители ничего не замечали – что уж говорить об объекте моего обожания.

Мне очень нравилось немного выпить и сидеть грустить. Или представить, как я подойду и признаюсь ей в любви. Я очень подробно всё планировал, и всё казалось простым и понятным. Утром всё должно было случиться. Но утром я просыпался трезвым – и не мог понять, как такие глупости вообще могли прийти мне в голову.

Вечером забор давал трещины, и эмоции рвались наружу. А утром трещины затягивались, и я снова становился обычным хмурым парнем. Каким-то странным, сложным и непонятным, как потом многие говорили.

Я никогда не дрался – просто не понимал, зачем это нужно. Много читал, таскал гири, немного играл в баскетбол. Я был очень упрямым, но никогда не был азартным. Много думал и мало смеялся. На выпускном вечере директриса сказала, что меня всегда любили за чувство юмора. Только спустя годы я понял, в чем было дело. Мой механизм не мог просто взять и подавить эмоцию, не показав окружающим вообще никакой реакции. Поэтому он использовал сарказм. В любой ситуации я отшучивался, и это прекрасно получалось. Меня даже брали в команду КВН. Мне быстро надоело. Там было слишком много эмоций, и я сильно уставал от их подавления.

Рано или поздно, когда напряжение, вызванное подавлением эмоций, нарастало, я напивался. В какой-то момент классная руководительница даже стала считать меня причиной всех пьянок и происшествий в школе. В целом она была не сильно далека от истины.

В те годы алкоголь продавали всем подряд. Уроки начинались в 8:30, а ближайшая от школы палатка открывалась в восемь. Расписание уроков составляли очень талантливые люди. Какая-то светлая голова решила в выпускном историко-правовом классе поставить в среду первым и вторым уроком латынь, а третьим и четвертым – информатику. А в пятницу сначала физкультуру, потом физику и химию, а затем – математику. Поэтому в среду и пятницу мы в 8:05 встречались у палатки. Потом направлялись в беседку, а в школу, если было настроение, прибывали только к пятому уроку. Если было тепло или было мало народу, мы брали набор туриста – бутылку клюквенной настойки, пористую шоколадку и баночку «Миринды». А если прогульщиков было много, в ход шел усиленный набор туриста – две бутылки клюквенной настойки, всё та же пористая шоколадка и обязательная баночка «Миринды».

Мне было хорошо. Небольшие дозы алкоголя не допускали переключений в другие личности, а только расшатывали забор, выпуская наружу легкие и необременительные эмоции. Судя по всему, часть нервного напряжения при этом тоже сбрасывалась, потому что в те времена неуправляемые реакции и провалы в памяти случались крайне редко. Все было легко – можно было учиться, заниматься спортом, готовиться к поступлению, и алкоголь никак этому не мешал. В целом он и потом мне не сильно мешал. Ну, разве что 5-6 раз в год.

Помню, в самом начале первого курса мы решили пойти отметить поступление. Всё шло неплохо, мы поехали в какой-то бар, а потом я пару раз упал со стула, и всё выключилось. Утром я проснулся у себя дома, а в другой комнате нашел своего одногруппника и какую-то девчонку. Выяснилось, что вечером у меня с ней назначено свидание. Я пришел. Она тоже. Мы сидели в кафе на центральной улице, молчали и потягивали пиво. Я снова не мог понять, что такого я сделал, зачем позвал ее на свидание, и почему она согласилась. Я снова думал о том, что она мне совсем не нравится – слишком широкое лицо, колени и лодыжки. Совершенно не мой формат. Я проводил её куда-то и, по-моему, после этого больше никогда не видел. Помню ее удивленный взгляд и слова «какой-то ты сегодня другой».

За годы учебы я несколько раз признавался в любви разным девочкам. Я никогда этого не помнил, и каждый раз не мог понять, как и зачем я это сделал. Они все мне не нравились. Вернее, моей основной личности. А вот кому-то из вытесненных, судя по всему, вполне. Но я очень быстро от них избавлялся, и никаких шансов на продолжение не было.

Переключения в разные личности каждый раз оставляли после себя неприятные последствия, и за долгие годы я выработал привычку и удивительную способность максимально быстро их устранять. Проснувшись, я первым делом старался оценить масштабы бедствия. А затем – вернуть всё как было. Скорее всего, таким образом мой механизм заботился о своей сохранности. Чем быстрее я забывал о том, что случилось, тем меньше у меня было шансов найти настоящую причину событий.

И я не искал. Я чинил, красил, покупал, ремонтировал, восстанавливал – и тут же забывал. Я просто думал, что я – обычный алкоголик, снова напился и нахулиганил. Мне было стыдно и неприятно, и очень хотелось побыстрее все исправить. Несколько раз я оказывался в очень непростых ситуациях. Пару раз я понимал, что мне повезло, и я чудом выжил. Но, в целом, с годами я научился себя контролировать. Последствия стали минимальными – разбитый стакан, потерянный футляр для сигар и несколько дней воспитательных бесед с женой не в счет. Правда, постепенно срывы стали происходить всё чаще. Я объяснял это неприятностями в бизнесе и только потом понял, что причина была совсем в другом. Каким-то удивительным образом я не позволял включаться самым опасным личностям. Тем самым, которые оставляли серьезные последствия. Они требовали переключений, и я пил. Но переключался не в них. И они требовали снова и снова. В какой-то момент я стал напиваться вечером и потом продолжать пить с утра – так им хотелось порулить моим телом. Но я не пускал их. А потом одна из них вырвалась наружу. И тогда начались изменения.

IV. Как я повышал ставки

Мне всегда очень сложно давалось общение. Я не чувствовал эмоций и поэтому не мог их проявлять. Потом я узнал, что эмоции помогают воспринимать смысл речи. У меня не было доступа к этому функционалу, и поэтому моим собеседникам было некомфортно. Они чувствовали, что что-то не так, но не могли понять, что именно. Поэтому считали меня странным, непонятным и замороченным.

Я тоже понимал, что что-то не так. Я ничего не помнил о своем механизме и об отсутствующих эмоциях, и потому был уверен, что проблема в чем-то другом. Я старался заинтересовать и привлечь собеседника. Для этого я врал. Это происходило совершенно помимо моей воли – так же, как и алкогольные срывы. В какой-то момент я просто начинал рассказывать про себя какие-то странные истории. Я даже подумать ни о чем не успевал. Просто вдруг понимал, что это уже происходит. Это началось еще в первых классах школы и продолжалось всю сознательную жизнь. Иногда из-за такого вранья я попадал в неловкие ситуации, но с годами научился извлекать из него пользу. Постепенно я стал верить в то, что говорю, и это очень помогало в продажах. Но общение от этого лучше не стало.

Мне очень легко давались контакты с людьми по работе. Во всем, что касается бизнеса, я научился имитировать нужные эмоции. Я ничего не чувствовал, но мог вполне эффективно мотивировать и добиваться нужных результатов от людей, которые на меня работали. В какой-то момент я понял, что всё мое общение носит прикладной характер. Мне было легко и комфортно общаться по рабочим вопросам, но необходимость поговорить на отвлеченные темы ставила меня в тупик. Я просто не знал, о чем говорить. Сначала я стал отмалчиваться, а потом и вовсе избегать людей вне работы. Я понял, что любое общение, не связанное с совместной деятельностью, для меня слишком сложно, непонятно и служит источником сильного напряжения. Не понимая сути событий, я принял единственно верное решение – ни с кем не встречаться и не общаться, чтобы избегать сильных эмоций и необходимости их подавлять.

Мне не нравились мои алкогольные срывы, и я постоянно думал о том, как от них избавиться. Как и многие другие, я был уверен, что слишком сильно нервничал и постоянно думал о работе. Я решил, что просто не могу переключаться с проблем в бизнесе на приятные отвлеченные мысли. Я знал три способа, при помощи которых взрослые люди отвлекаются от работы – алкоголь, женщины и активный отдых. Алкоголь в моем случае не работал – от него становилось только хуже. Я попробовал переключаться на женщин, но из этого тоже ничего не вышло.

Поначалу всё шло хорошо, потому что в общении с женщинами всегда присутствовала простая и понятная цель. Как и в бизнесе, всё было очень конкретно – нужно было как можно скорее сделать продажу, чтобы приступить к совместной деятельности. Мне это нравилось. Но как только цель была достигнута – я сбегал. Я не понимал, что делать дальше, о чем говорить и зачем. Я подозревал, что проблема была в женщинах. Поэтому я все более и более усердно искал ту, с которой мне было бы хорошо. Иногда мне везло, и секс меня почти устраивал. Несколько раз он был просто великолепным. Но я все равно сбегал, каждый раз находя для этого какую-нибудь новую причину. И главное – я все равно продолжал срываться. Однажды меня спросили, сколько у меня было женщин. Я прикинул и ужаснулся – это попахивало патологией. Тогда я сосредоточился на путешествиях.

Я никогда не любил сидеть дома. До какого-то момента я верил, что путешествия, активный отдых и спорт помогают избегать срывов. Я проехал больше 300 тысяч километров по России и больше 30 тысяч по Европе. Бывало так, что я месяцами не бывал дома на выходных. Недавно я посчитал магниты, которые висят дома, и их оказалось больше 300. Я похудел на 32 килограмма, стал плавать, пробовал играть в пейнтбол и кататься на лошадях. Это все было очень увлекательно, но никак не влияло на срывы. К тому же, начались проблемы в бизнесе, деньги стали заканчиваться, и в последние пару лет я практически никуда не ездил. Я просиживал в офисе с утра до ночи, потом ехал в бассейн, а потом – домой. Дома мне было плохо и непривычно, поэтому даже в воскресенье я старался сбежать на работу. Срывы происходили все чаще, а решения никакого не было. Я просто погружался в депрессию и совершенно не понимал, что с этим делать.

Как-то раз я напился и угодил в серьезные неприятности. В обычном состоянии я никогда не сделал бы этого, но тогда почему-то позвонил бывшему другу и попросил помочь. Он помог. На следующий день мы встретились, он грустно посмотрел на меня и сказал, что мне нужно поговорить с одним человеком. Я не стал спорить – я был настолько разбит и подавлен, что мне было все равно. Я подумал, что хуже уже все равно не будет, и согласился.

Человека звали Андрей. Он задавал вопросы и слушал. Потом думал, опять задавал вопросы и снова слушал. Мне было о чем рассказать – бизнес, который я строил 8 лет, умирал на глазах вместе со всей отраслью. С деньгами были проблемы. Из-за этого я много пил и часто напивался. По крайней мере, тогда я так думал.

Мы стали встречаться каждые 3 или 4 недели. Всё было несложно. Андрей спрашивал, а я, находя ответы, сам отвечал на свои собственные вопросы. Кроме этого, мне нужно было вести дневник и делать простые упражнения. Мне всё нравилось. Я отстранился от бизнеса и немного вздохнул. Возобновил общение с мамой и сестрой. У меня появилась куча свободного времени, и настроение немного улучшилось. Денег не прибавилось, но я снова стал тратить их на себя. Жизнь показалась не такой уж плохой.

Так продолжалось 8 месяцев. Я прожил лучшее лето в своей жизни. Я просто ехал и иногда летел туда, где была хорошая погода. Тысячи километров раскаленных дорог – и только солнце, зелень, вода и песок. Я жадно глотал всё то, чего лишал себя в последние годы. И я не пил. Не пил что-то около 3 месяцев. И начинал всерьез подумывать о том, что, наконец-то, всё изменилось, и жизнь начала налаживаться. Я ошибался.

V. Как я защищался

Я всегда получал от жизни именно то, что хотел. Проблема была только в одном. Я никогда не понимал, чего же я на самом деле хочу.

В 2010 году стартап, который я делал в течение 3 лет, пал жертвой кризиса. Инвестор больше не мог нас финансировать и поэтому решил всё закрыть. Я продал свою машину, чтобы расплатиться с долгами по зарплатам, и распустил людей. И на следующий день начал новый бизнес. В первые месяцы я не платил за аренду, потому что было нечем. Деньги на зарплаты ходил и снимал с кредитной карты. Офис был в подвале на окраине Москвы, а моим первым клиентом был сутенер, поставлявший моделей чиновникам и олигархам.

Когда я закрывал бизнес в 2018 году, офис давно переехал и находился в 800 метрах от Кремля. А клиентами были самые крупные банки и страховые компании. Но этот бизнес не принес мне денег. Скорее даже наоборот – он многое у меня отнял. Спустя много лет я понял, что денег просто не хотел. Мне нужно было совсем другое – доказать всем вокруг, что у меня может быть собственный работающий бизнес. И я получил именно то, чего хотел. Я годами страдал из-за того, что у меня не получается заработать столько, сколько я хочу. Я придумывал новые и новые решения, находил всё новых и новых клиентов, и постепенно добрался до «Сбербанка». Дальше двигаться было некуда. Но денег от этого больше не стало.

Моей основной личности не хватало многих важных фрагментов. А когда чего-то не хватало, я компенсировал это тем, что лежало под рукой. Я не мог понять, чего на самом деле хочу. И даже не пытался думать об этом. Поэтому я нашел простой выход – жил, ориентируясь на внешние ценности. В детстве мама говорила, что нужно много и усердно работать – поэтому я работал. Люди должны зарабатывать много денег – поэтому я зарабатывал. Люди покупают дорогие машины и квартиры – значит, мне тоже нужно. Но я не хотел всего этого. Я попал в замкнутый круг. Я думал, что хочу одного. А на самом деле хотел совершенно другого. Получал это другое и впадал в депрессию от того, что не получил первое. И не понимал, что физически не могу это получить. Просто потому, что не хочу.

Иногда случались просветы. В 2012 году мой новый бизнес активно рос и обрастал новыми клиентами. Денег было примерно столько, сколько и было нужно. Мне хватало на развитие, и даже оставалось на отдых и путешествия. Я наслаждался жизнью и думал, что теперь так будет всегда. Я даже завел себе «Фейсбук» и «Инстаграм», и хвастался там своими покупками и фотками из путешествий. А потом внезапно появился мой старый инвестор и потребовал вернуть ему деньги. В стартап, который он сам же решил и закрыть, мы вложили почти миллион долларов. И теперь он хотел его обратно. Это было неожиданно.

Почему-то, при всех моих вытесненных эмоциях, у меня сохранилось очень сильное и немного искаженное чувство справедливости. В тот момент меня просто разрывало от понимания, что то, что делает этот человек, совершенно несправедливо. Но логика у меня работала очень хорошо. Я взвесил все варианты, сравнил свои и его возможности – и понял, что войны не будет. Слишком неравные весовые категории. Я забыл о том, что войну нельзя отложить, а можно только отсрочить. И это было ошибкой.

Полтора года я тянул время. Мне удалось договориться о том, что я буду постепенно гасить эту сумму услугами, и я решил, что за это время придумаю какой-нибудь выход. Я не хотел ничего ему отдавать – просто потому, что никакого долга, на самом деле, не существовало. Но я не учел всех факторов. В 2010-м мой горе-инвестор закрыл все стартапы и сосредоточился на основном бизнесе, который сильно пострадал от кризиса. Ему не удалось сохранить команду, но по инерции бизнес проработал еще 2 года. А потом начались проблемы. И он стал занимать деньги. В конце концов, он занял у людей, у которых занимать не стоит. И, конечно, не смог расплатиться.

Поэтому в один прекрасный момент к моим родителям пришли люди и спросили, как меня найти. Мама сказала, что не знает, но найти меня было несложно. Ведь у меня тогда были «Фейсбук» и «Инстаграм». Через несколько дней, когда я заехал поменять масло в сервис, мастер обнаружил GPS-трекер на раме моей машины. А еще через несколько дней меня встретили во дворе у дома двое крепких парней. Они очень вежливо объяснили, что я должен ему, а он должен им, поэтому теперь я тоже должен им. И у меня есть 10 дней, чтобы собрать нужную сумму. Я позвонил моему горе-инвестору, он начал что-то врать, но по голосу я понял, что он очень напуган.

Я не мог понять, что делать. Возможно, здесь нужно было какое-то эмоциональное решение, но я не мог пользоваться эмоциями. В моем арсенале была только логика и чувство справедливости. Я перебрал все возможные варианты, поговорил с адвокатом и принял 3 решения. Во-первых, я понял, что уже готов к войне и отдавать деньги не буду ни при каких обстоятельствах. Во-вторых, я удалил все профили в соцсетях, потому что больше не хотел, чтобы кто-то наблюдал за моей жизнью. И в-третьих, я решил подождать и посмотреть, как будут развиваться события.

Через 10 дней никто не пришел. Пришли через 15. Я позвонил адвокату и поехал в больницу, чтобы зафиксировать побои. Потом написал заявление в милицию. У меня появилась стратегия. Адвокат советовал нанять охрану, но я не стал этого делать. Какое-то время я ходил с пистолетом и был готов стрелять. Но крепкие парни больше не появлялись. Я научился контролировать боковым зрением то, что происходило вокруг. Я снимал трекеры с рамы и избавлялся от следящих за мной машин. У двух из них я даже запомнил номера и удивлялся, когда они не ехали сзади. Я ждал.

Моя стратегия сработала. Через несколько месяцев я положил в сейф расписку о том, что мой горе-инвестор не имеет ко мне никаких финансовых претензий. Я так и не вернул ему ни копейки. Чуть позже я случайно узнал, сколько он был должен разным банкам и непростым людям. По сравнению с этой цифрой, мой миллион был сущей безделицей. Я больше никогда с ним не встречался и не знаю, что с ним стало. Надеюсь, у него всё хорошо.

Из этой истории я вышел изменившимся. Я понял, что я очень крепкий. Я превратился в человека, у которого было два адвоката, но не было друзей и соцсетей. И у меня появился пистолет. В какой-то момент он должен был выстрелить. И, конечно, он выстрелил.

VI. Как я забывал

Я никогда не боялся обычных вещей – собак, пауков, темноты, высоты и полетов. Совсем не боялся смерти – ни своей, ни близких. Я боялся одного – алкоголя. И того, что происходило со мной по ту сторону – когда я напивался и не помнил, что случилось вчера.

Причина была проста – там происходило всё самое интересное. Всё то, что я подавлял и не разрешал себе чувствовать, делать и испытывать в обычной жизни. И то, что не мог вспомнить.

Я не знаю, когда всё началось. Возможно, в глубоком детстве, когда мы с другом убили котенка. Я помню, мы закопали его на детской площадке и били палками до тех пор, пока песок не стал красным. Потом мы оставили этот багровый холмик и ушли играть в другое место. Это воспоминание вытеснилось почти моментально и всплыло в памяти всего пару лет назад. Я помню ужас и стыд, которые испытывал, глядя на кровавый песок. И недоумение – как я вообще мог такое сделать. Тогда мне было 5 или 6 лет. И сейчас я понимаю, что уже тогда мог переключаться.

Но есть и более раннее воспоминание – мой первый день в детском саду. Я помню, что очень не хотел там оставаться. А маме нужно было идти на работу. Она дождалась, когда я захочу в туалет, и сказала, что подождет на площадке, пока воспитательница сводит меня пописать. Я прекрасно помню металлический унитаз, вмонтированный в пол, и бачок на длинной трубе, встроенной в стену. Раньше я таких не видел. В помещении с кафельными стенами сильно пахло хлоркой, и, сделав свои дела, я пошел обратно. Нужно было срочно сказать маме, что я не останусь здесь ни за что. Но мамы не было – она ушла на работу.

Когда она вернулась, я сидел наказанный. Я взял камень и размозжил лоб какому-то парнишке так сильно, что пришлось вызвать скорую и наложить швы. Мама спросила, почему я это сделал, и я ответил, что он ко мне лез. На следующий день я всё забыл. Конечно, тогда это никого не смутило, но сейчас я понимаю, что тогда и случилось одно из первых моих переключений.

К концу школы я очень хорошо понимал, как на меня воздействует алкоголь. Поэтому, в отличие от обычных алкоголиков, легко мог выпить немного и остановиться. В этом смысле выпускной прошел идеально – я пил ровно столько, чтобы не опьянеть. Около 8 утра нас выпустили из ресторана, и мы до обеда сидели на центральной улице, потягивая пиво и пытаясь поймать то ощущение, которое обычно показывают в фильмах. Но его не было. Вообще ничего не было, кроме пустоты и облегчения. Я не любил школу и был рад, что она закончилась.

Вечером мы собрались в кафе. Пустоту нужно было чем-то заполнить, и поэтому мы пили. Около 12, когда я уже был нетрезв, к нам подсел какой-то мужик. Еще пару часов мы пили все вместе, а потом стали разъезжаться по домам. Выяснилось, что нам по пути, и мы поехали на такси вдвоем. Я полез на заднее сиденье, и он зачем-то уселся рядом. Я задремал и проснулся от того, что он меня трогал. Я сделал вид, что сплю, и просто убрал его руку. Он не стал продолжать. Такси остановилось, он расплатился и вышел. Я вылез за ним. Такси уехало. Он попробовал меня обнять. Я повалил его на асфальт и долго, с наслаждением бил. Он что-то мычал о том, что не хотел, и что я не так понял. В тот год я поднимал 16-килограммовую гирю больше 100 раз за минуту. Мужику пришлось несладко. А мне, как обычно, повезло – я его не убил. Я двинулся в сторону дома, но метров через 20 обернулся. Он ворочался на земле и кашлял кровью.

Долгие годы я был уверен, что никогда не дрался в школе. Но это оказалось не так. И это воспоминание, одно из многих, вернулось ко мне совсем недавно. А тогда я шел домой и не мог понять, почему такси не довезло меня до дома. Весь фрагмент с момента, как я сел в машину, и до момента, когда я прошел половину пути до дома, исчез из памяти. Вместо него осталось только смутное ощущение тревоги. Но я был пьян, и мне очень хотелось спать. Я дошел домой и заснул.

Я до сих пор восстанавливаю в памяти настоящую историю своей жизни. Собираю и складываю пазл из воспоминаний о том, что происходило со мной по ту сторону. Сначала перед глазами вспыхивали яркие и четкие единичные воспоминания. И вместе с ними приходил страх. Но потом, словно затонувшие корабли, из глубины моего сознания стали всплывать огромные фрагменты, опутанные, как водорослями, тесными связями с поступками и событиями, которые я всегда хорошо помнил. И это было гораздо страшнее.

Впрочем, все эти страхи не идут ни в какое сравнение с ужасом, который я испытал, впервые осознав, что там что-то есть. Я запомнил этот день на всю жизнь. Я открыл глаза и ощутил дикую боль. Болело всё – голова, руки, ноги, спина. Стало понятно почему – я спал в машине, а печка работала на полную. Вокруг был лес. Моросил мелкий противный дождь. Я открыл дверь и несколько минут очень осторожно вдыхал холодный осенний воздух, постепенно приходя в себя. Я всё еще был пьян. Я выполз наружу и чуть не упал. Земля оказалась неожиданно близко к подножке – машина лежала на брюхе, намертво прилипнув мостами к глине посреди лесовозной колеи. Вокруг не было ни души. Двигатель работал. Солярки было полбака – значит, время у меня было. Я не знал, где нахожусь. Я подумал, что сейчас мне слишком плохо, чтобы разбираться и предпринимать какие-то действия. Влез обратно на сиденье и попробовал заснуть. Начал погружаться в спасительную дрему и тут же подскочил, как от удара электрошоком.

Это был не страх. Сердце безумно колотилось, меня прошиб холодный пот. По всему телу пробежали мурашки. Я почти не чувствовал рук и ног. Я ощутил невесомость и сразу затем – падение. Я летел в бездонную темную пропасть с такой скоростью, что легкие вместе с пищеводом и желудком выдавливало вверх через горло. А на дне – я чувствовал это совершенно отчетливо – меня ждал настоящий вселенский ужас. Мне никогда в жизни не было так страшно.

Что-то пошло не так, и механизм дал сбой. По какой-то неясной причине я буквально на секунду вспомнил то, чего не должен был помнить. Я увидел и почувствовал то, что происходило со мной вчера – в тот момент, когда я переключился в другую личность. И потом чуть больше – ощущение самого страшного ночного кошмара в момент переключения обратно.

Мысль о шизофрении тупой иглой пронзила больную голову. Я выключился. Психика нажала аварийную кнопку и погрузила меня в сон, постаравшись вытеснить весь фрагмент целиком. Но мне снова повезло, и этот трюк не сработал. Меньше чем через сутки воспоминание вернулось. Я снова испытал панику. Но тогда я и представить не мог, что ждёт меня дальше.

VII. Как я приоткрыл дверь

К тому моменту мы занимались с Андреем почти 8 месяцев. Больше трех месяцев я не притрагивался к алкоголю и даже начинал думать, что жизнь налаживается. Я по-прежнему был глуп и наивен, и очень переживал из-за того, что не мог пить. Почему-то я был уверен, что это делает меня ненормальным. Не таким, как все. Поэтому никто не хочет со мной общаться и дружить.

Стояла теплая и солнечная осень. В воскресенье я вернулся с Селигера, а во вторник меня снова потянуло на рыбалку. По пути я заехал в магазин и купил бутылку виски. Это всегда происходило так легко и естественно, что я совершенно не удивился. Я чувствовал смутную тревогу, но объяснил ее тем, что боюсь алкоголя. Я думал, что прошло достаточно времени, и я вполне мог починиться. Поэтому теперь можно попробовать – а вдруг я выпью, и ничего не случится.

Было довольно поздно, и мне было лень жарить мясо. Я просто сидел у мангала, жег дрова и курил сигару. И смотрел на закупоренную бутылку. Мне было страшно. Прошло минут 40. Сигара закончилась. Я сходил за второй и принес стакан. Ничего не случилось.

Я просто сидел и нюхал. В нос ударил запах паленой резины. Он быстро улетучился, уступив место аромату костра и торфа. Крепкому запаху соленого морского ветра, раздувавшего сырые дрова вперемешку с тлеющим торфом и уносившего дым и искры в темную шотландскую ночь. Я отпил из стакана и покатал жидкость на языке. Горечь мокрых углей сменилась покалыванием морской соли, а затем – вкусом меда, орехов и каких-то сушеных фруктов. Я удивился. Оказывается, у виски был запах и вкус. За все эти годы я выпил неимоверное количество алкоголя, но никогда не задумывался о вкусе и запахе. И это было удивительным открытием. Я просидел так почти два часа – вдыхая аромат моря и сигары, раскатывая на языке крошечные капли с далекого острова. А потом пошел спать. В тот вечер я выпил не больше 30 граммов и решил, что теперь всё хорошо. Конечно, я ошибся.

Не прошло и пяти дней, как меня снова неудержимо потянуло из дома. Я взял спиннинг и поехал в небольшой подмосковный город. Заселился в отель и пошел поужинать. Я был уверен, что теперь мне было можно. Поэтому заказал уху, селедку и рюмку хреновухи. Потом еще одну. Поел и просто сидел, писал дневник, потому что так было нужно. И потому, что у меня были очень радостные новости. Ресторан закрылся, официанты и повара сели за соседний стол, а мне разрешили остаться еще ненадолго. Потом предложили выпить. Потом еще. Я вышел на улицу, зашел в магазин и взял какую-то бутылку. Позвонил жене и долго бродил по городу. Пил и курил сигару. Очнулся в машине. В лесу. За низкими облаками не было видно солнца, но по ощущениям был уже обед. Я совсем не помнил недавнего мучительного пробуждения, поэтому снова вылез из машины и осмотрел масштабы бедствия. Копать было бессмысленно. Лебедки не было. Я стал искать телефон и нашел его под сиденьем. Первым делом посмотрел фотки и ужаснулся. Стало понятно, что я где-то возле реки. Сигнал был очень слабым, но его оказалось достаточно. Я был примерно там, куда собирался поехать на рыбалку. И до ближайшей деревни было километров 10. Солярки в баке всё еще хватало. Я решил подождать. Через час навстречу прополз «Урал» с какими-то работягами. Меня выдернули из глины, и я потихоньку добрался до деревни. Зашел в магазин, выпил воды и поехал домой.

Вечером меня снова подбросило на кровати. Я всё еще не помнил первого пробуждения в лесу, но мне было очень страшно. Было какое-то тягостное и тревожное ощущение, что что-то очень плохое произошло той ночью. Но я совершенно не помнил, что именно. И от этого было еще хуже.

Постепенно стали всплывать обрывки воспоминаний. Полная картина все равно не складывалась. Я помнил, как бродил по городу. Помнил, как захотел выпить кофе и сел в такси. Но все кафе и рестораны оказались уже закрыты. Потом появилось воспоминание о том, как я очнулся в 5 утра в номере отеля, принял душ, сдал номер и поехал на речку. Потом опять был провал – до момента, как я проснулся в машине. И было какое-то смутное ощущение, что ночью я еще раз ловил такси на центральной улице, и мы ехали куда-то за город. А потом я оказался в заброшенном пионерском лагере. И вот тут начиналось непонятное – у меня были воспоминания, которых просто не могло быть. Я был каким-то агентом, и в этом заброшенном лагере были какие-то пленные люди, и я их то ли допрашивал, то ли просто пытал. Внезапно на меня напали, скрутили и куда-то повезли. А потом я как будто вынырнул из мутной темной воды и в ужасе понял, что только что прожил историю, которой на самом деле не могло быть. Это было похоже на сон, но точно не было сном. Я четко понимал, что это воспоминания. И не о том, что мне приснилось, а о том, что я пережил. Я испугался.

Я написал Андрею, и через какое-то время он ответил, что у него есть объяснение. Мы встретились. Диссоциативное расстройство, вытесненные фрагменты личности, вариант нормы – всё происходило как будто не со мной. Я ничего не понимал. Теперь я знал, что там, внутри меня, есть кто-то или что-то, чего я не знаю и чем не могу управлять. Я хотел во всем разобраться, но механизм был собран и спрятан так, чтобы никто, включая меня, не имел к нему доступа.

Несколько дней я читал интернет. Пересмотрел все фильмы, посвященные множественным личностям. Научился шутить на эту тему. И изо всех сил старался восстановить картину той страшной ночи. Постепенно это удалось. Я вспомнил, что, не найдя кофе, снова отправился бродить по городу. Вышел на центральную улицу и стал ловить такси. Попросил отвезти меня в сауну. И, пока мы ехали, переключился. Это была первая вытесненная личность, которую я осознал. Какое-то время, пока мы не познакомились, я называл его силовиком. Я начал понимать, как работает механизм. У этой личности была своя история, свой голос, манера поведения и, что самое удивительное, – своя собственная реальность. В этой реальности у меня была какая-то важная миссия, ради которой я приехал в город. И я ее выполнял. Настолько усердно, что из сауны меня увез наряд милиции. В отделении я долго строил ментов и старался назначить свидание лейтенанту Наташе. Она была симпатичной. И она была на моей стороне. Она знала, кто я, а все остальные – нет. Поэтому меня посадили в клетку, а Наташа сидела и оформляла какие-то бумажки, чтобы меня выпустили.

Внезапно всё закончилось – я вынырнул из силовика и проснулся. Я был очень пьян, но через 5 минут уже был на улице. У меня с собой не оказалось ничего запрещенного. Никто не написал на меня заявления. Всё остальное было делом техники. Усатый сержант выдал рюкзак, грустно посмотрел на меня на прощание и сказал сочувственно: «Лучше больше не пей». Ох, сколько раз я слышал эти слова и видел этот взгляд.

Пока я шел в отель, силовик включился снова. Я разбудил администратора, и он раздобыл мне еще выпивки. Я поднялся в номер, сел на кровать и стал думать, почему не взял телефон у Наташи. Решил, что надо будет заехать днем. Потом сдал номер и поехал на речку. Уже где-то совсем в глуши наткнулся на магазин. Было 8 утра, и он как раз открывался. Я купил пару бутылок шампанского, доехал до нужной деревни и попробовал проехать к воде. Но не смог. Всё было слишком размыто дождями. Я стал искать объезд, выскочил на лесовозную колею и застрял окончательно. Что было дальше, я уже знал – воспоминание о первом пробуждении к тому моменту полностью восстановилось. Я вспомнил всё, но легче от этого не стало.

Всю мою сознательную жизнь я стоял перед закрытой дверью и не видел ее. Оказалось, что дверь была. Была теплой. Сквозь замочную скважину лился свет и слышались голоса. В ту памятную осеннюю ночь я приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Там были люди. Там была жизнь. И там был я.

Тогда я думал, что совсем не боюсь тех, кто был внутри. Я себе врал. Всего через неделю я выпустил одного из них на прогулку. То, что из этого вышло, напугало меня до чертиков. Я был готов отдать всё на свете, лишь бы заколотить эту дверь досками и больше никогда о ней не вспоминать. К счастью, было уже поздно.

VIII. Как я отправился в прошлое

Я никогда не любил свой день рождения. Почему-то всегда не хватало денег, чтобы подарить себе то, чего на самом деле хотелось. Но хуже всего было с поздравлениями. Я совершенно не понимал, в чем смысл праздника. Просто прошел еще один год – бессмысленно и беспощадно. Я снова не сделал ничего выдающегося – не построил дом, не родил сына, не изобрел вакцину от рака и даже не разбогател. Вот неудачник. И вдруг кто-то звонит и произносит бессмысленные слова, не имеющие никакой связи с действительностью. Я очень злился и не знал, что с этим делать. Я чувствовал себя глупо и дискомфортно.

Несколько лет подряд в этот день я просто выключал телефон. Но особо одаренные звонили через день, а некоторые – через неделю. Решение нашлось само. Стоило удалить все профили в соцсетях – и звонки прекратились. Я помню, в детстве у взрослых были специальные блокноты, где были записаны дни рождения. Наиболее продвинутые владели тайным искусством – они не забывали проверять блокнот, а потом долго сидели у телефона, чтобы застать виновника торжества и причинить ему радость путем нанесения поздравлений. Это ценилось.

Потом появились мобильники, и люди научились ставить напоминалки. Чуть позже пришли соцсети и начали старательно предлагать знакомым и незнакомым людям поздравить друг друга. Из поздравлений исчезли внимание и забота. Остались только стандартные, оторванные от реальности слова. Я грустил из-за этого.

Обычно я старался занять этот день делами и прожить так, как будто ничего не случилось. Но в последние годы это работало плохо. Отрицать сам факт бездарно потраченного времени становилось всё сложнее. Тогда я придумал подводить итоги и намечать планы. Из этого тоже ничего не вышло.

В тот год мы начали заниматься с Андреем, и я всерьез заинтересовался предками. Вспоминал, расспрашивал, искал в интернете. А когда наступил день рождения, я привычно зафиксировал, что год и вправду прошел впустую. Сел в машину и покинул город. За ночь я проехал чуть больше 800 километров и добрался до Миллерово. Было 7 утра. Я ехал по поселку и с удивлением наблюдал, что в нем уже кипит жизнь. Моя первая цель была немного дальше – километров 15 по грейдеру вглубь ростовских степей. Теперь это называлось хутором Ленина, но именно там в 1878 году немцы-колонисты основали поселение Викторфельд. Я нашел в интернете схему колонии, а на ней – дом прадеда. Его звали Готтойд, а фамилия была Гаусс. У него была жена и 9 детей. В колонии жило больше 500 немцев, но в 37-м почти всех расстреляли. Выжило всего несколько человек, которым удалось спрятаться на соседнем хуторе. Среди них были мой дед, его сестра и старший брат. В 41-м дед добровольцем пошел на фронт, а в 42-м его репрессировали с формулировкой «по национальному признаку».

До 46-го они с братом и сестрой жили в трудовом лагере возле села Чкаловское в Казахстане. Потом им разрешили перебраться в Гурьев. Там дедушка встретил бабушку, и родилась моя мама. В конце 50-х им выделили клочок земли в Анапе, и все переехали к морю.

Я шел по единственной улице и разглядывал дома. У некоторых из них на крышах лежала старая немецкая черепица – такую же я видел в Калининградской области на границе с Польшей. Но таких домов оставалось совсем немного. Я стал расспрашивать о прадеде, и какой-то местный мужичок отвел меня к Лидии Петровне. Она очень обрадовалась, долго рассказывала о немцах и предложила остаться на несколько дней. Мне было интересно, но что-то тянуло дальше. Я вышел из дома и пошел дальше по той самой единственной улице. Людям не удалось сохранить название поселения, но память о немцах все равно осталась. Улица называлась Викторовская.

Я дошел до места, где примерно располагался наш дом. Асфальтовая дорога плавно уходила направо, а дальше шла брусчатка. Аккуратная плотная мелкая немецкая брусчатка, которой даже в Германии уже не встретишь – только в нескольких крошечных городках под Калининградом. Брусчатке было больше 100 лет, но она сохранилась гораздо лучше, чем недавно постеленный асфальт.

Я медленно шел по этой вековой мостовой, и в какой-то момент меня сильно потянуло направо. Там был небольшой пустырь, по колено заросший травой. Ноги подкосились, я сел на землю и минут 10 сидел, не двигаясь. Пахло полынью, черноземом и разогретой на солнце кожей. Я чувствовал, что это здесь.

В голове проносились какие-то смутные образы, но мне было хорошо и спокойно. Что-то теплое и светлое наполняло меня изнутри и струилось куда-то вверх. Я просидел так минут 30. Постепенно проступили подробности. Вон там из куста торчали остатки печной трубы. А углубление в том небольшом холмике – это вход в засыпанный погреб. Чуть дальше вдоль дороги виднелись остатки забора, а за ним – разрушенный фундамент соседнего дома. Я всё знал и так, но зачем-то достал телефон, открыл схему поселка и стал смотреть. Всё совпадало – наш дом был третий от поворота дороги. От него не осталось совсем ничего, а вон тот фундамент принадлежал Георгу Бельснеру. Крайний дом был подписан неразборчиво, но он сохранился целиком. В нем кто-то жил.

Я встал, вернулся к машине и поехал на кладбище. Довоенных могил оставалось всего пара десятков, и они густо заросли деревьями и колючками. Что-то разобрать в этих зарослях было невозможно. Но это уже не имело значения. Большая и важная часть меня плотно встала на место. Я покрутился по окрестностям, осмотрел руины фабрики, расположенной на другом берегу почти высохшей речки, и поехал дальше. Нужно было торопиться. Путешествие в прошлое только начиналось.

IX. Как я испугался

Я не почувствовал отдачи и не ощутил запаха сгоревшего пороха. Я с детства любил этот запах, но сейчас его не было. Я не чувствовал своей руки, но видел, что в ней был пистолет. Он только что выстрелил. По ступенькам прыгала гильза. В другой руке у меня был человек. Он что-то лопотал на непонятном языке, и в глазах у него был ужас. Он пытался исчезнуть или хотя бы вжаться в лестничную площадку. Пуля прошла мимо. Мне снова повезло.

Я что-то говорил этому человеку. Вернее, рычал, потому что голос был совершенно не мой. Гораздо более низкий и грубый. И слова были не моими. Пистолет снова выстрелил, но сейчас я знал, что стреляю мимо. Рука разжалась, и человек убежал. Я и не думал, что можно так быстро бегать по лестнице, полностью заваленной строительным мусором. Я был там. Я держал пистолет в руке. Я понимал, что происходит. Но это был не я. Даже зрение работало непривычно – как будто я наблюдал за всем со стороны, совершая действия, но не контролируя их. Как будто смотрел фильм.

Я много раз видел, как человеку в телевизоре приставляют к голове пистолет. Но это не было похоже на то, что происходило в тот день. В фильмах, как правило, все очень спокойны. Такие серьезные брутальные мужики, которые совсем ничего не боятся. У них мужественные каменные лица, и они могут спокойно вести переговоры, не обращая внимания на сорок пятый калибр, приставленный к виску. Этот человек был совсем не таким. Дикий, животный страх, читавшийся в его глазах, врезался мне в память. Мне кажется, что страх был таким сильным, что до него можно было дотронуться и погрузить в него руку. В отличие от героев фильмов, он очень хотел жить.

Позже, когда я научился общаться с теми, кто жил по ту сторону, я много раз задавал им вопрос, кто именно стрелял в тот день. Но ответа не было. Сейчас я знаю только один ответ на этот вопрос – это был я. Но тогда это было немыслимо.

Прошла всего неделя с того дня, когда я узнал о своих вытесненных личностях. Я ходил как во сне. Меня донимали два чувства – любопытства и тревоги. Мне было дико интересно, кто там живет и как это всё работает. Я очень нервничал. Потому что впервые осознал, что существует какая-то часть моей жизни, о которой я ничего не знаю. И которой не могу управлять. Это было мучительно.

Интернет не знал ответа на вопрос, как переключиться в вытесненную личность. Или хотя бы поговорить с ней. Но я знал. Поэтому я сидел на стуле, и передо мной на столе снова стояла бутылка скотча. Было страшновато. Но я выпил. Весь день я пил и пытался вызвать кого-то из них. Ничего не получалось. Я делал всё то же, что и всегда – кому-то писал, звонил и нес обычную пьяную чушь. Но было одно отличие – я попросил жену заснять то, что будет со мной происходить. И попросил сестру помочь ей, потому что знал, что это будет не самый приятный опыт. Вечером память выключилась.

Утром выяснилось, что приходили трое. По очереди. Первый всё ощупывал. Второй наводил порядок. А третий ревел и неистово молился. Даже по видео было предельно понятно, что это был не я. Переключения были видны очень четко. Личности сменялись почти моментально. Естественно, я ничего из этого не помнил. Никаких сомнений больше не осталось.

Но этого было недостаточно. Я не мог поверить, что не могу этим управлять. Меня неудержимо тянуло обратно, поэтому я открыл бутылку шампанского и стал пить снова. Где-то к концу бутылки вокруг возобновились ремонты. Я всегда ненавидел ячейки для людей в коробках многоквартирных домов. Главной причиной ненависти были бесконечные ремонты. Но я никогда не признавался себе в этом. Я просто подавлял эти чувства и успокаивал себя тем, что все так живут. Ну, просто потому, что добираться каждый день до центра из загородного дома – совершенно бессмысленная затея.

В ту осень ремонт делали сразу в трех квартирах. А параллельно, по волшебному стечению обстоятельств, уже шестой месяц длился ремонт подъезда. Шум и мусор выводили меня из себя. Я открыл вторую бутылку, включил концерт Queen, надел наушники и попробовал игнорировать грохот перфоратора. В следующий миг я уже стоял на лестнице, а в руке дымился только что выстреливший пистолет.

У меня получилось. Впервые мне удалось осознать себя в момент переключения в другую личность. Не когда-то потом и не на следующее утро – а ровно в тот момент, когда я был там. Я действительно был другим. Походка, выражение лица – всё было другим. Я был пьян, но по голосу это совершенно не ощущалось. Я чувствовал себя спокойным, сильным и уверенным в себе. Я жил только в текущем моменте. Вокруг ничего не было – никаких воспоминаний о том, что происходило раньше. Никаких мыслей о том, что хоть что-то может происходить после. Впрочем, никаких других мыслей тоже не было. Только через какое-то время я понял, что вытесненные личности не могут думать – они живут только сейчас и могут только действовать.

Довольно быстро я переключился обратно. Всё самое интересное закончилось, и началась рутинная работа по устранению последствий. К следующему утру мне удалось восстановить в памяти полную картину происшествия. Рабочие закончили менять окна у соседей и стали выносить мусор. Почему-то им не пришло в голову ничего более умного, чем вытащить из квартиры весь хлам и просто побросать в лестничный пролет. Я вышел посмотреть, что происходит, и вернулся за пистолетом. Чаша терпения переполнилась.

По всему выходило, что я зашел слишком далеко. Я ждал чего угодно, но только не того, с чем столкнулся. Первые трое ребят, в которых я переключался ночью, были совершенно безобидными. А вот этот, четвертый, был опасен. Я боялся даже представить, что еще он может натворить. И совершенно не понимал, что делать дальше. Мне хотелось загнать его туда, откуда он вылез, и больше никогда с ним не сталкиваться.

Следующие пару месяцев я провел так, как будто ничего не случилось. Я вернул ребят в комнату, закрыл дверь, повесил на неё три замка и задул монтажной пеной. Я тянул время, придумывал миллион бессмысленных занятий и в глубине души надеялся, что дверь больше не откроется. Или что я научусь ей управлять. Или что ребята сами исчезнут. Не знаю, на что я рассчитывал. В любом случае, это не сработало.

X. Как я увидел

После Ростова я свернул с М4 и ушел в сторону Ейска. До следующей точки моего путешествия оставалось километров 20. На заправке я перекусил и пролистал заметки, которые делал в последние несколько дней.

В 1775 году Екатерина II уничтожила Запорожскую Сечь. Спустя 10 лет, когда стало понятно, что война с Турцией неизбежна, генерал Суворов сформировал из бывших запорожцев Черноморское казачье войско. Войну выиграли, и туркам пришлось расстаться с Таманским полуостровом. Екатерина была умной и быстро сообразила, что новые земли лучше поскорее заселить. А казакам нужно подарить что-то большое и хорошее. Потому что не очень разумно иметь на далекой южной границе банду вооруженных бородатых мужиков, которым негде жить.

В результате значительная часть полуострова была пожалована казачеству, а наиболее отличившиеся старшины получили в собственность огромные угодья. Так весной 1794 года на Кубани появились люди с фамилией Майгур. Им досталось больше 300 десятин в районе Шкуринского куреня.

В 1842 году курень был переименован в станицу Шкуринскую. А в 1893 году мой прапрадед, Игнат Проклович Майгур, был избран куренным атаманом. Он пробыл им вплоть до 1907 года.

В 1918-м, когда белая армия отступала на юг, в станицу пришел красный террор. Во время гражданской войны казачество соблюдало нейтралитет, но Игнату все равно отрезали яйца и повесили на площади. Кого-то зарезали. Моей прабабушке Ниле и нескольким ее двоюродным братьям удалось спастись. Через несколько лет родилась моя бабушка. Но в 30-м, когда началось раскулачивание, их депортировали в Казахстан. Именно там, в Гурьеве, в середине 50-х бабушка встретила дедушку. Я знал, что еще одного из Майгуров расстреляли в 37-м за антисоветскую пропаганду. А сколько осталось в живых, не знал никто.

Я помнил прабабушку Нилу. Она была очень тихой, маленькой и сухенькой старушкой. Я просил её читать мне вслух. У неё болели глаза, и она быстро уставала. А я капризничал и заставлял её читать дальше. Она говорила, что не может и ей надо отдохнуть. Однажды я ударил её. Я был совсем маленьким, и удар не мог быть сильным. Но, конечно, ей было больно не из-за этого. Она заплакала. Я до сих пор помню её взгляд. И мне до сих пор стыдно. Она была совсем крошечной, когда у нее на глазах папу повесили на площади. И теперь, когда ей было за 90, её правнук ударил её. Я бы отдал всё на свете, лишь бы это исправить. Но не знаю как. Я просто живу с этим воспоминанием. И с этой болью.

Я въехал в станицу и остановился купить воды. Из путаных рассказов родственников выходило, что усадьба Игната стояла где-то на площади, рядом с сельским храмом. Я вышел из магазина и у первой попавшейся женщины спросил, где это может быть. Она удивилась, но объяснила. Поинтересовалась, зачем мне. Я рассказал. Она просветлела, улыбнулась и сказала, что усадьбы Майгуров давно нет, да и храма тоже. Но что вокруг живет очень много Майгуров. И что я молодец. И что там, где раньше был храм, есть дом. В нём живет Лидия Григорьевна. Она расскажет больше. Я поехал. Где-то глубоко внутри я ощутил совершенно новое и незнакомое чувство. Оно было приятным.

Место оказалось красивым. На пригорке возле реки был курган. На нем росла огромная береза и торчала безвкусная металлическая конструкция, посвященная погибшим во второй мировой. Чуть ниже, между рекой и курганом, стояло несколько старых саманных домов, окруженных невысокими деревьями. На деревьях дозревала ярко-красная вишня. Правее располагалось заросшее кладбище. Река Ея, совсем узкая в этом месте, сильно заросла камышом. Над ней висел узенький мостик. Было жарко. Пахло травой, листвой, какими-то цветами и немного тиной.

Я спустился с кургана и в первом же доме нашел Лидию Григорьевну. Оказалось, что храм построил мой прапрадед. Как и сельскую школу, которая находилась с другой стороны площади. Храм был там, где сейчас курган и стела. А на том месте, где стоял я, как раз и была усадьба.

Лидии Григорьевне было 80, и она не застала всего этого. Ей рассказала мама. Вообще, рассказывали почти всем, потому что Игната уважали. Люди знали его историю, и многие до сих пор ее помнят.

В 18-м в станицу пришли красные. Они потребовали, чтобы их накормили и пустили в дома переночевать. Все отказались. Красные пошли к атаману. Он пробовал уговорить соседей, но не сумел. Кто-то посоветовал попросить Игната. Он согласился. Вышел на площадь и сказал, что людям нужно помочь. Его послушались. К тому моменту он уже больше 10 лет не был атаманом, но его слово по-прежнему было законом.

Никто точно не знает, что произошло дальше. Считается, что красный командир возненавидел Игната за то, что его уважали. Поэтому утром его схватили, выволокли на площадь и повесили. А яйца отрезали для красоты – чтобы совсем подорвать авторитет. Усадьбу сожгли в тот же день. Как и школу. А храм взорвали пару лет спустя. Зачем – уже никто и не знает.

Я не верю в это. Скорее всего, правда гораздо проще. Кто-то влез в погреб, нашел вино и горилку. Все перепились и начали насиловать женщин. Мужчины вступились. Началась драка. Результат мы знаем.

Я сидел рядом с березой на верхушке кургана. Смотрел на дома, на реку, на мост, на уходящие вдаль поля. Думал о том, что должна чувствовать девочка, увидевшая и пережившая такое. О том, какой невероятной силой нужно обладать, чтобы просто жить дальше. Любить, заводить детей. Вырасти, простить и никого не убить за это.

Я думал об Игнате. О 300 десятинах земли, которыми он владел вместе с братьями. Об авторитете. Об уважении. О его отце. О его деде, который, возможно, видел Суворова. О его прадеде, который жил в легендарной Запорожской Сечи.

А потом снова о прабабушке. О бабушке. О маме. Я сидел и думал, а потом меня захлестнуло чувство, впервые появившееся всего пару часов назад. За это время оно окрепло и выросло. Стало огромным, теплым и невероятно приятным. Как будто вся сила, копившаяся и передававшаяся из поколения в поколение вдруг оказалась внутри меня. Я больше не был один. Гаусы, Майгуры – они все были здесь. Они были внутри меня. И вокруг меня. Стояли за спиной длинными шеренгами, уходящими за горизонт. И где-то там, куда я пока не мог заглянуть, стоял мой первый предок. Огромный, косматый, с корявой дубиной и шкурой убитого зверя, накинутой на плечи. Это было неожиданно. И это было только начало.

XI. Бегство

После знакомства с силовиком и стрельбы в подъезде я испугался. Я случайно чуть не убил человека. Где-то внутри меня жила дикая темная сила, и я не мог ей управлять. Всю жизнь я считал себя добрым и мягким. Всю жизнь я хотел быть хорошим. Оказалось, что это не так.

Нужно было что-то делать. Я решил, что если я не могу этим управлять, значит, я буду предотвращать. Несколько дней я восстанавливал в памяти все срывы за последние годы. Потом события, которые их предваряли. Я увидел систему.

Обычно сначала появлялась тревожность. Через пару дней к ней добавлялась раздражительность. Нарушался сон – я засыпал около двух ночи, просыпался в шесть и потом долго не мог уснуть. Весь день ходил сонный, а когда нужно было что-то делать, пил кофе. Много кофе. Как следствие, тревога и раздражительность только росли, а сон становился всё хуже.

Появлялся мелкий травматизм – я бился обо что-то, царапался, случайно резал руки. Постепенно я начинал чувствовать, что мне нужно куда-то ехать. Уезжал на выходные, но это не помогало.

Как правило, я начинал много есть. А перед самым срывом заболевал. Было ощущение температуры, ломоты в костях, боли в горле и тумана в голове. Я старался максимально уплотнять время – совершать как можно больше действий, чтобы не оставалось ни минуты свободного времени. Я утрачивал способность принимать решения. Начинал дергаться, метаться и судорожно перебирал в уме все возможные варианты, ни на чем не останавливаясь.

Потом появлялось желание выпить. Каждый раз одинаковое – я был уверен, что выпью только немного и ничего не случится. Несколько дней это работало. Но потом я всё равно напивался.

Я записал все маркеры. Получился список из 12 пунктов. Последовательно проставляя галочки возле каждого из них, я мог предсказать срыв с точностью до дня. Но это не помогло.

Я стоял в комнате. Меня окружали дешевые обои и незнакомая мебель. На тумбочке возле кровати тускло светила лампа. Окно было открыто, и в комнате было холодно. За окном было темно и тихо. Слабо мерцал снег. С крыши капало. Одеяло лежало на полу, и половина кровати была измята. Видимо, там недавно кто-то лежал. На второй половине были разбросаны вещи – куртка, кофта, носки и рюкзак. Все карманы рюкзака были вывернуты, и всё содержимое было рассыпано по простыне. Ключи от машины. Паспорт. Ключ-карта от номера. Пустая бутылка из-под лимончеллы. Полная бутылка лимончеллы. Еще какие-то мелочи. Я очень нервничал, потому что чего-то не хватало. Но я не мог понять, чего именно. Мои руки брали вещи и очень аккуратно раскладывали их по кровати. Потом брали рюкзак и методично ощупывали изнутри все отсеки и карманы. Вот каттер для сигар. Вот зажигалка. Но чего-то важного всё равно не хватало. Было очень тревожно. Руки раскладывали вещи по-новому и снова проверяли рюкзак. Он снова был пуст. Потом всё повторялось. В какой-то момент я оставил это занятие, лег на кровать и выключился. Тревога ушла.

Я открыл глаза. За окном по-прежнему было темно и тихо. Я встал с кровати, чтобы закрыть окно, и чуть не упал от дикой боли. Голова раскалывалась. Во рту пересохло, но никаких жидкостей, не содержащих алкоголь, не было. Взял стакан, пошел в ванну. Открыл кран и долго пил противную, вонючую воду. Постепенно боль отступила. Мне хотелось умереть. Вчера я дошел до 10-го пункта в списке, и вот сегодня я здесь. Метод не сработал.

Постепенно в памяти восстанавливались события. Около 11 утра я выпил совсем немного. Потом еще немного. И так – пока не напился. Потом я решил уехать. Забронировал отель, собрался, заскочил в магазин и поехал. По пути звонил жене и маме, что-то им рассказывал. Уже довольно далеко от Москвы меня тормознули менты. Вызвали такси, водитель сел за руль, и мы поехали дальше. Мы ехали в тот отель, где у меня была бронь, но по какой-то причине развернулись раньше. Я отпустил таксиста и поехал сам. Остановился в кафе, поел и о чем-то долго разговаривал с хозяином. Как и почему я заселился именно в этот отель, я не помнил.

Я оплатил номер еще на сутки и вышел на улицу проверить машину. Всё было в порядке. Под пассажирским сиденьем я нашел права и документы. Судя по всему, именно их тот парень искал ночью. Очевидно, что это снова был он – тот, который наводил порядок. В прошлый раз я видел его на видео, но не помнил его изнутри. В этот раз я осознал себя в нем в момент переключения. Я понял, почему он всё время что-то перекладывал. Это был очень беспокойный парень. Мне стало его жаль. Но я по-прежнему очень хотел умереть.

Мой метод не сработал. Вернее, сработал не так, как я себе представлял. Список помог отследить приближение срыва. И в этом был его смысл. Но он никак не отвечал на два ключевых вопроса – кто виноват и что делать. Теперь, когда я знал, как запускается механизм, мне не хватало понимания причин. Потому что только поняв причины, я мог найти решение. Я думал.

Я немного подышал и зашел в магазин. Купил какой-то еды, вернулся в номер и хотел заснуть. Не получалось. Я что-то упускал. Что-то очень важное случилось вчера. Что-то, что вело к пониманию. Мысли о смерти отступили. Я лежал и думал.

Внезапно я понял. Вспомнил, почему, уже напившись, я решил уехать из дома. Я позвонил жене и изо всех сил старался казаться трезвым. Она сказала, что я пьян. Я сказал, что нет. И уехал потому, что был уверен – так никто не узнает, что я напился. Я отрицал сам себя. Я убегал от себя. Эта мысль была настолько проста и настолько многое объясняла, что сначала я в неё не поверил. Тем не менее у меня появилась надежда. Умирать уже не хотелось. Я побросал вещи в рюкзак и поехал домой.

XII. Радость

Нас было двое – я и мой брат-близнец. Брат умер сразу, а я был жив, но не хотел дышать. Врачи запустили легкие, но в первые несколько лет у меня сохранялся астматический компонент. Поэтому при малейшей попытке покашлять меня тут же отправляли в Анапу – к бабушке и дедушке. Там прошли лучшие дни моего детства. Именно поэтому я до сих пор так люблю море.

Я покинул Шкуринскую и двигался в сторону Анапы. Меня окружали идиллические, давно забытые виды. Пирамидальные тополя по краям дороги и бесконечные поля всех оттенков радуги – черные, зеленые, голубоватые, золотистые и бронзовые. Я обратил внимание, что плечи расправились, а подбородок гордо поднялся. Открыл окно и жадно вдыхал запахи детства.

Разогретая на полуденном солнце и местами уже выгоревшая трава. Плавящийся асфальт. Жирная, черная, рассыпчатая земля. Запах плавней и камышей. Аромат остывающей травы и бесчисленных насекомых, ударивший в нос под вечер, когда солнце стало клониться к закату, а жара начала спадать. Запах рисовых чеков – оказалось, что я его помню. И уже совсем под Анапой, когда выпала роса – плотный и влажный аромат вечерних полей, виноградных лоз и цветов табака. Я был абсолютно счастлив.

Утром я сидел на лавочке и смотрел на довольного, улыбающегося дедушку. Это была его любимая фотография. Прямой и гордый взгляд, высоко поднятый подбородок – точно как у меня вчера. Я протер памятник, подергал траву вокруг и просто сидел. Я рассказывал ему о своих открытиях. Думаю, ему было приятно. За несколько месяцев до смерти, когда стало понятно, что рак побеждает, он очень просил свозить его на родину. После депортации он ни разу там не был. Тогда врачи не разрешили – он не пережил бы этой поездки. Я съездил туда сам. Думаю, он всё видел и понимал. Я радовался.

Солнце пекло, и было очень жарко. Я выпил всю воду, с меня лил пот, но уходить не хотелось. Я очень любил это место. И знал, что дедушке оно тоже нравится. Он смотрел туда, где в паре километров от нас под высоким обрывом искрилось и плескалось море. Справа от нас, за полем и небольшой рощей стояли многоэтажные дома. Раньше там были огороды, и пока я не пошел в школу, мы с дедушкой проводили там почти все время с апреля по сентябрь. Слева от нас вдаль уходили виноградники. За ними был небольшой поселок, и его крошечные домики старательно ползли в гору. На верхушке горы стояли белые шары – пластиковые купола радаров ПВО. За последние 15 лет здесь ничего не изменилось. Только домов стало больше. Я зашел к бабушке, оставил цветы и поехал к морю. Очень хотелось искупаться.

Каменистый берег уходил влево и где-то вдалеке заканчивался мысом. За этим мысом находился Большой Утриш. Раньше там был дельфинарий. Я помнил, что в детстве мы с двоюродными братьями часто ходили в ту сторону. Там был нудистский пляж, много крабов и мало людей. Почему-то меня неудержимо тянуло туда. Через день утром я взял рюкзак, полотенце и пошел.

Спустился к воде там же, где мы спускались четверть века назад. Метров через пятьсот нахлынули воспоминания. Вспомнился дедушкин сарай, где он держал ласты и маски, которые мы брали на море. Вспомнилось, как с братьями ныряли за водорослями и бросались ими друг в друга. Вспомнилось, каким счастьем было найти на берегу дерево или хотя бы крупное бревно, чтобы потом плавать на нём. Как ловили крабов. Как обгорали и покрывались волдырями. Как курили первые сигареты, которые таскали у дедушки.

Я шел и вспоминал. Прошел больше 7 километров, но каждый раз, когда думал, что вот после этого поворота станет виден Утриш, за ним открывался очередной изгиб берега. В конце концов, я плюнул, снял плавки и полез в воду. Было нестерпимо жарко.

Потом я лежал, рассматривал камни и курил. Внезапно вспомнил. Когда мне было лет 12, папа предложил сходить в поход за мыс. Мы взяли рюкзак, еду, котелок, ружье для подводной охоты, еще какие-то вещи и пошли. К обеду мы дошли примерно туда же, где сейчас лежал я. Я полез купаться, а папа стал готовить обед. На обед должен был быть суп, а для этого нужен был костер. Папа собрал дрова, развел огонь и поставил котелок закипать. Я вылез на берег. Почему-то мне захотелось сесть поближе к огню. Там была большая наклонная плита, обтесанная морем. Я уселся на ней. Папа сказал, что так лучше не делать, потому что я упаду. Я сказал, что это ерунда и всё будет в порядке. И тут же сполз в костер.

Я кричал очень громко. Наверное, не столько от боли, сколько от обиды. Хотя лохмотья кожи и мяса, висевшие на колене, живо сигнализировали о том, что боль была сильной. Никаких обезболивающих мы, конечно, с собой не взяли. Поэтому всё лечение сводилось к тому, чтобы обмотать ногу тряпкой и периодически мочить в прохладной морской воде.

Поход закончился. Я не мог идти. Папа посадил меня на шею и понес домой. 8 километров каменного триала в середине лета в 30-градусную жару с тяжеленным телёнком на шее. Потом мне рассказывали, что папа тащил меня до дома часа 3. А когда дошел, был весь бледный, и пот с него лил ручьем. У меня на колене до сих пор есть большой белый шрам.

Я прикидывал маршрут, который только что прошел. Представлял, как я преодолел бы этот же путь с 35-килограммовой тушкой на шее. И тогда я понял, что папа должен был очень сильно меня любить для того, чтобы такое проделать. Это было удивительно. Я лежал и улыбался. И снова радовался.

Вечером я заехал в старый дедушкин дом. Он давно стоял пустой и заросший, но я взял ключи у соседки. Мне нужно было найти фотографии, которые оставались в доме. Фотографий было много. Я вернулся в отель и долго не мог решить, смотреть их или отложить на завтра. Любопытство взяло верх.

Они были удивительными. Какие-то из них я помнил с глубокого детства. Какие-то видел впервые. Две из них поразили меня.