Честный обмен

Майкл Маршалл Смит «Честный обмен» Michael Marshall Smith «Fair Exchange» (2005)

Вламываемся мы как-то вечером в дом к одному челу, набиваем сумки добром, и тут Баз подзывает меня. Мы протусовались тут уже минут двадцать, и, будь это кто другой, я бы велел напарнику заткнуться и закругляться, но мы с Базом воруем вместе не первый год, и я знаю, что он мое время почем зря тратить не станет. Так что ставлю телик у задней двери рядом с остальным барахлом (клевый такой мини-телик, в последний момент его заметили в маленькой спальне) и возвращаюсь в гостиную. Я тут, естественно, уже поработал. Гостиную зачищают первым делом. DVD-плеер, диски, стереосистема — если она, конечно, стоящая, хотя это редкость. Вы бы удивились, если б знали, какие дерьмовые стереосистемы стоят у большинства людей. Особенно у телочек: до сих пор пользуются отстойными пластиковыми миди-системами, купленными еще их папашами на Хай-стрит где-нибудь в 1987-м. (У половины еще и пластинки есть. На хрена они, скажите на милость? Я лично не собираюсь заморачиваться с тяжеленными бесполезными штуковинами, которые и близко не сравнятся с CD-дисками. Какой вообще в этом смысл?)

Я подхожу к Базу, он стоит в тени занавески, и вижу, что он обшаривает ящики бюро. Разумная тактика, если у вас есть свободная минутка. Народ, похоже, считает, что в ящики никто заглядывать не станет — ха! — и хранит там чековые книжки, наличку, ежедневники, старые мобильники. Если повезет, тут же заваляются и запасные ключи: можно потянуть время в надежде, что хозяева не вспомнят о них, а потом превратить одиночный сеанс в двойной, после того как страховая компания возместит им все, что ты унес. Они же сами помогают себя обчищать. Тупицы. Ладно, короче, подхожу я к Базу, а он тычет в эти ящики. Пустые. Совсем никаких вещей. Ни тебе меню с блюдами из карри, ни сложенных вдвое фотографий с вечеринок, ни мотков проволоки или резинки, ни разряженных батареек от пульта для телика. Даже пыли нет. Как будто кто-то выдвинул эти два ящика и всосал все содержимое пылесосом.

— Баз, тут же пусто.

— А я про что?

Не то чтоб это было больно весело — Джерри Брукхаймер фильм про такое вряд ли бы снял, — но да, странно. Тут я База понимаю. Пустые ящики в доме, который под завязку забит всякой всячиной? Полки в шкафах и буфетах так и ломятся, на полу валяются кучи старых книг. На ковре на верхней площадке засохшее пятно, как будто там что-то пролили и не вытерли, да и вообще повсюду пыль и запах какой-то плесени или типа того. Но вот вам два ящика, идеальные для хранения вещей — может, их даже специально для этого изготовили, ха-ха-ха, — но абсолютно пустые. Почему? Кто б знал. Это уж личное дело хозяев. Таков один из нюансов нашей профессии. Не суй нос не в свое дело. Сами посудите, грабители знают, кто какого цвета трусы носит. Ну, вы бы тоже могли узнать, если б захотели, но я о том и толкую: не по моей это части. Да и непрофессионально.

— Тут вообще ничего не было?

— Только это, — говорит Баз и показывает мне что-то в руке. — Было в самом дальнем конце.

Я беру у него этот маленький предмет, размером и формой с человеческий большой палец. Гладкий, на ощупь прохладный.

— Что это?

— Не знаю. — Баз пожимает плечами. — Мраморный шарик?

— Катись ты в задницу со своим шариком, Баз. Он же даже не круглый.

Баз снова пожимает плечами и говорит:

— Странно.

Нам уже пора уходить. Вряд ли вам захотелось бы задерживаться на таком деле дольше, чем необходимо. Торопиться как угорелые тоже не хочется — так ничего не стоит проявить неосторожность, наделать слишком много шума или забыть оглядеться по сторонам на выходе, — но как только найдешь то, за чем пришел, сразу сваливай подальше.

Так вот, идем мы через кухню, хватаем мусорный мешок, набитый барахлом, и сматываемся через задний выход. За дверью осматриваемся, не проходит ли кто мимо, а потом совершенно спокойно выходим на улицу. Фургон стоит прямо за углом. Мы шагаем по тротуару, болтаем — короче, делаем вид, будто живем по соседству и гуляем тут каждую ночь. Садимся в фургон — эта огромная белая хреновина, серьезно вам говорю, на лондонских улицах превращается в невидимку, — и все, ищи-свищи.

Этот момент — гребаная магия, не иначе.

Миг, когда ты выруливаешь на соседнюю улицу — и мгновенно становишься обычным участником вечернего движения, понимаешь, что дело сделано, ты смылся, начинаешь париться насчет сбыта добра — и вообще кажется, что ничего такого и не произошло. Я всегда в эту секунду закуриваю сигарету и опускаю окно, чтобы вдохнуть лондонский воздух. Теплый ли, холодный — это Лондон. Лучший воздух в мире.

* * *

И все равно странно. Вроде ерунда, но даже спустя несколько часов те пустые ящики все еще не дают мне покоя. Видите ли, как-то раз или два встречались мне в моем бизнесе странности — вещи, которые кажутся какими-то бессмысленными. Пару месяцев назад мы обрабатывали большой старый дом неподалеку от Тафнелл-парка, а на тамошней каминной полке по бокам стояли две картины. Две маленькие картинки, явно нарисованные одним и тем же чуваком. С одинаковой подписью, начнем с этого. Так вот, вся полка была прямо заставлена фотографиями, в том числе и свадебными, и не надо быть большого ума, чтобы понять, что на двух крайних картинах нарисованы хозяева: на одной муж, на другой — жена. А в чем странность? Ну, во-первых, у вас и так уже есть куча фотографий. Да и кому могут понадобиться отдельные картины для мужа и жены? Если уж вы решили заказать портрет, так наверняка захотите, чтоб вас изобразили вдвоем, этакие два голубка, которые никогда-никогда не будут разводиться и орать друг на друга в кабинете какого-нибудь адвоката, делить каждый стул, который и покупался-то только потому, что вы на него случайно наткнулись, когда деньги жгли карман. Может, в этом все и дело: вы заказываете раздельные портреты, чтобы их было легко поделить при разводе. Но если вы уже сейчас об этом задумываетесь, то… а, плевать. Люди вообще существа странные. Баз хотел пририсовать портретам усы, но я не позволил. Они, наверное, кучу денег стоили. Так что усы мы пририсовали только жене.

Ладно, в общем, мы уже пару часов сидим в «Джанкшен» — и все у нас тип-топ. Мы уже сбагрили почти всю электронику знакомым ребятам, которые либо оставят ее себе, либо без обмана перегонят в другую часть города. Мы с Базом договорились, что маленький телик он подарит сестре на день рождения. Несколько побрякушек, которые он нашел, пойдут мистеру Пзловскому, профессиональному скупщику из района Боу. Он ни с кем не разговаривает — да и вообще черт его разберет, что там бормочет этот старый говнюк, — и ему можно доверять: если он и обчистит нас, то хоть не до нитки, а пару ниточек оставит.

Остается только один предмет: тот, что лежит у меня в кармане. Я вытаскиваю его и рассматриваю. Прикол в том, что я даже не помню, как положил эту штуковину в карман. Как я уже говорил, она маленькая и на вид будто стеклянная. Такая блестящая, местами прозрачная — наверняка стекло, вряд ли это может быть что другое. Но цвета и текстуры… какие-то розовые, лососевые с темно-зелеными прожилками. А на ощупь… оно будто бы влажное, хоть и провалялось у меня в кармане целую вечность. Наверное, это какое-то особый вид стекла или камня или что-то типа того.

— Че это там?

Я поднимаю голову и вижу возле бильярдного стола в паре ярдов от меня уже подвыпившего Клайва.

— Где?

— Да в руке у тебя, мудила.

Кроме шуток, я ничего не имею против Клайва, просто не ожидал, что он разглядит оттуда. Я показываю ему штуковину.

— Фиг знает, — говорю. — А сам как думаешь?

Он подходит ко мне, натирая мелом кий, и смотрит на штуковину.

— Фиг знает, — подтверждает он. — Хотя погоди, мне он кое-что напоминает.

— Что?

— Жена брата в прошлом году в отпуск летала. На Бали. И дальше, ну там, в Полинезию.

— В Полинезию? Это еще что за хрень?

— Не знаю, — признается он. — Но, говорит, лететь было охренеть как долго. Вроде это где-то на юге Океании или что-то типа того. Понятнее не стало, да? Короче, она оттуда привезла нашей маме похожую штуку. Сказала вроде, что это коралл.

— Думаешь?

Он наклоняется вперед и всматривается внимательнее.

— Ага. Похоже. Отполированный, видать. Кстати, не поверишь. Твой даже прикольнее. Где взял?

— А, — говорю. — Долгая история.

Он кивает.

— Спер, значит. Ну, как по мне, эта штука чего-то да стоит, ага.

И он отходит к столу, где какой-то чувак уже ждет его.

— Ну-ну, — говорю я и снова смотрю на вещицу.

Хоть я и сижу в дальнем конце паба, сливаюсь с обшитой деревом стеной, этот маленький кусочек коралла — или камня, или стекла, кто его знает — как будто источает сияние. Наверное, на него попадает свет от лампы, висящей над столом для игры в пул, но отражается почти зеленый. Может, это из-за сукна, но… фиг знает. Может, я просто пива перепил.

Я снова сую штуковину в карман. Клайв, наверное, прав, и она чего-то да стоит.

Но вот что странно. Мне не хочется от нее избавляться.

* * *

Следующие несколько дней проходят как обычно. Базу приходится съездить в восточный район города, навестить товарища в больнице, так что он сваливает, а потом улаживает дела с мистером Пзловским. Обычно этим занимаюсь я, потому что База люди часто норовят обдурить, но год назад я объяснил поляку, что к чему, и теперь он играет с ним по-честному. Дурит не больше, чем остальных, по крайней мере. Горстка ювелирки, которую мы нашли в доме с пустыми ящиками, приносит нам несколько сотен фунтов, куда больше, чем мы оба ожидали. Старинное серебро, судя по всему. Американское.

Мы гоняем в пул, играем в дартс, смотрим телевизор. Ну, сами понимаете. Я успел поцапаться со своей девчонкой Джеки: она углядела коралл (я просто положил его возле умывальника на минутку, пока переодевал штаны) и, похоже, подумала, что это для нее. Обычно я приношу бабе какую-нибудь мелочевку, да, но не в этот раз. Слегка выбесила меня, если честно. Каждый вечер просиживает свою толстую задницу дома, ничего не делает, а когда я прихожу — вынь да положь ей подарок. Ладно, плевать. С этим я разобрался.

Пару дней спустя мы с Базом снова вступаем в игру. Ничего грандиозного, просто гуляем, дергаем ручки задних дверей, боковых, пробуем садовые ворота, все как обычно. Копы называют это «спонтанными» ограблениями. Да и сами мы пользуемся этим названием.

— Как насчет спонтанного, а, Баз? — спрашиваю я обычно.

— А давай, — говорит он тогда, опрокидывая остатки пинты. — Все равно в карманах пусто.

Побродили мы так с час или около того и вернулись в паб с барахлом сотни на три-четыре. Как обычно, немного побрякушек плюс КПК «Palm V», два внешних жестких диска, три мобильника, набитый наличкой бумажник и даже банка с мелочью (там и фунтовые монеты лежали, не бросать же было). Такова специфика нашего бизнеса: ты всегда должен знать, что делаешь. Уметь быстро оценить взглядом кольца и подвески и решить, стоит их брать или нет. Взглянув на маленькую пластиковую коробочку, понимать, что внутри ценный электронный органайзер. Замечать такие вещи, как переносные жесткие диски, которые ни на что не похожи, и знать, что их можно очистить и продавать в городских пабах по сорок фунтов за штуку: чем больше мегабайт — или там гигабайт, не знаю, сзади написано, — тем дороже. Разбираться в том, какие телефоны сложно копировать или перепрошивать, а значит, нет смысла их брать. Знать, что большой старый горшок с мелочью может быть ценным, а если еще и пересыпать монеты в полиэтиленовый пакет, то получится дьявольски хорошая дубина на случай, если на выходе вам кто-то встретится.

Еще одна особенность нашего бизнеса — это психологические установки. Помню, пару лет назад мы спорили с бывшим парнем сестры База. Она познакомилась с ним в каком-то винном баре на западе города; тот еще умник был, хорошо так под градусом, гребаный студент или типа того.

Подходит он прямиком ко мне и говорит:

— Как ты можешь это делать?

Заметьте, не «как ты это делаешь» (такой вопрос я бы понял и был бы не прочь дать парочку советов), а — «как ты можешь». Как я могу? И это мне говорит какой-то недоносок, которого мамочка с папочкой определили в колледж, у которого на шее не висит ленивая подружка и который повел себя как последний тормоз, когда пришла его очередь проставляться в баре. Больше всего меня взбесило, что после нашей с ним беседы (я говорю «беседы», хотя началась она с пары толчков и тычков с моей стороны), я вроде как понял, что он имел в виду.

По его мнению, дело в отношении к ситуации. Заявись кто-нибудь в дом моей мамы и переверни там все вверх дном, я бы этих ублюдков из-под земли достал. Я, конечно, уже понимал, что ничего нового он мне тут не откроет: я не учел как раз эту фишку с психологическими установками. Я знаю, что у мамы есть вещи, пропажа которых ее расстроит. Не столько потому, что они дорого стоят, а потому, что они что-то для нее значат. Папашино барахло, неважно. Когда же я переворачиваю вверх дном чей-то дом, я не в курсе, какие из вещей дороги хозяевам. Может, вот это золотое кольцо — память о бабуле, в то время как для меня это всего лишь десятка от мистера Пзловского, и то если повезет. В этом потрепанном органайзере могут быть номера телефонов, которые больше нигде не продублированы. А может, маленький телик очень много значил для детишек, потому что его купил им папа и это был их первый телик, и если я его украду, то второй, третий, десятый будут уже не такими ценными.

Фишка в том, что я-то не в курсе всего этого. Я ничего не знаю об этих людях и об их жизнях, и мне, по сути, плевать. Для меня они просто гребаное стадо, если честно. Что нашел — то мое. Согласен, это, наверное, не лучшая психологическая установка. Но в этом суть воровства. Никто и не говорил, что это работенка для Матери Терезы.

В общем, мы уже вернулись в «Джанкшен» и опрокинули еще несколько пинт пива (еще даже не успели ничего сбыть, до сих пор тратим мелочь из того горшка), и тут в дверях появляется — кто бы вы думали? — наш поляк. Мистер Пзловский собственной персоной. Заходит в паб, оглядывается, замечает нас и направляется к нам через всю толпу.

Мы с Базом тупо пялимся на него. Я никогда не встречал поляка нигде, кроме его магазина. Сказать по правде, я думал, у него и ног-то нет, сидит целыми днями за прилавком да гребет деньги. Он уже старик, ему за шестьдесят, дымит как паровоз, и я, мать вашу, в шоке, что он притащился аж сюда.

И кстати, зачем?

— Мне бы вас двоих на пару слов, — говорит он, оказавшись рядом с нами.

— Тогда с тебя два пива, — отвечаю я.

Он меня слегка взбесил, если честно. Он переходит черту. Не хочу, чтобы хоть кто-то в пабе знал, кому мы сбываем краденое. Сейчас-то никого из знакомых поблизости нет, но Клайву или еще кому-нибудь в любой момент может приспичить подойти.

Он смотрит на меня, потом поворачивается и идет к бару.

— Две «Стеллы», — кричу я ему вслед, а он только глядит на нас волком.

Мы с Базом поворачиваемся друг к другу.

— Что происходит? — спрашивает Баз.

— Хрен знает.

Глядя на стоящего возле барной стойки поляка, я все обдумываю. Первым делом я подумал, что он сюда приперся из-за проблем, возникших с чем-то из наших товаров: может, увидел полицию за дверью. Но теперь я не уверен. Если б случилось что плохое, он бы сейчас не покупал нам пиво. Он бы спешил и злился.

— Обождем и узнаем, — говорю я.

Наконец мистер Пзловский возвращается к нам с маленьким подносом, на котором стоят наши напитки. Он садится к нам за стол, спиной к остальному пабу, и я немного успокаиваюсь. Зачем бы он ни явился, он играет по правилам. Себе он взял чистый джин, безо льда. Уф.

— Будем здоровы, — говорю я. — Ну, что стряслось?

Он закуривает свою странную коротенькую сигарету и кашляет.

— У меня для вас кое-что есть.

— Звучит заманчиво, — говорю. — Что?

Он сует руку в карман и достает коричневый конверт. Кладет его на стол и толкает в нашу сторону. Я беру конверт, заглядываю внутрь.

Банкноты по пятьдесят фунтов. Десять штук. Итого пять сотен. По телевизору такую сумму называют «мартышкой», хотя в жизни такое хрен услышишь.

— Что за фигня?

— Премия, — говорит он, и я слышу, как у База в голове начинают вращаться шестеренки. Я как будто читаю его мысли. Он думает: поляк платит сверху? Это что еще за хрень?

— Поляк платит сверху? — озвучиваю я мысли База. — Это что еще за хрень?

— Берите, что дают, — говорит он тихонько, подавшись вперед. Акцент его я передать не могу, но поверьте: приходится вслушиваться. — Помните побрякушки, которые вы принесли на прошлой неделе? Серебро. Американское серебро. Сегодня ко мне заходил один из постоянных клиентов, он иногда покупает всякие необычные вещи, и я решил показать ему это серебро. Достаю я одну штуку — я всегда сперва показываю что-то одно, сами понимаете, вдруг оно окажется дороже, чем я предполагал. Он смотрит, и тут я вдруг понимаю: надо глядеть в оба. Опыт-то не пропьешь, уж я-то свое дело знаю. Я вижу, как у него загораются глаза при виде вещицы: а он и впрямь хочет ее заполучить, да? Я хотел запросить двести фунтов, может, двести пятьдесят, думал, примерно столько оно и стоит. Но как увидел его лицо… подумал и сказал: семьсот пятьдесят! Скорее даже в шутку сказал, но для себя решил: погляжу на его глаза, на его реакцию, и тогда видно будет.

— И?

— А он мне: по рукам. Вот так вот запросто. И спрашивает, нет ли у меня еще. Я чуть с табуретки не упал, говорю как на духу.

Я и сам чуть не упал с табуретки, прямо тут, в пабе. Семьсот пятьдесят гребаных бумажек! Чтоб меня!

Поляк, глядя на меня, смеется.

— Да! И я еще начал с самого мелкого украшения, понимаете? Так что, да, говорю, есть у меня еще, и у того глаза тут же становятся размером с блюдца. За все то время, что я варюсь в этом бизнесе, я лишь несколько раз видел такое выражение лица у человека, мол, «плачу любые деньги». Так что я выкладываю остальное, штука за штукой. Вы принесли мне пять вещиц, сами помните. Он скупил их все.

У База отвисает челюсть.

— Все? По семьсот пятьдесят за штуку?

Поляк хитро так прищуривается и подмигивает.

— Минимум, — говорит он, и я тут же понимаю, что за штуку-другую он выручил куда больше озвученного. На секунду воцаряется тишина, пока мы делаем по глотку пива. Я знаю, что Баз пытается посчитать сумму в уме, но безуспешно. Я уже посчитал и слегка раздосадован тем, что мы не знали, какая ценность оказалась у нас в руках. А поляк — хрен его знает, о чем он думает.

Он залпом опустошает бокал и встает.

— Ну, парни, спасибо. Отличная находка. Он сказал, это американское серебро вековой давности, откуда-то с Восточного побережья, и даже сказал название, только я забыл, похоже на Портсмут или что-то такое. И… в общем, он сказал, что, если появятся еще такие штуки, он их купит. Сразу же. Так что… Имейте меня в виду, ладно?

Он снова подмигивает, а потом, шаркая ногами, растворяется в толпе и исчезает.

— Чтоб меня, — говорит Баз, когда поляк скрывается из виду.

— Это ты верно подметил, — говорю я. Я открываю конверт, вытаскиваю четыре банкноты и протягиваю ему. — Твоя доля.

— Будь здоров, — говорит Баз, отпивая пива. — А между прочим, от этого он не перестал быть засранцем. Сколько там он выручил?

— Если минимум по семьсот пятьдесят за штуку, значит, три тысячи семьсот пятьдесят, — отвечаю я. — Но судя по морде этого козла, думаю, шесть тысяч минимум. А если сбываешь тому, кто знает, что вещь краденая, то в магазине делаешь двойную, а то и тройную наценку. А может, и больше.

— Офигеть. И все-таки он хорош. Мог ничего нам не говорить.

— Это да, — соглашаюсь я, потому что в словах База есть зерно истины. Поляк мог умолчать о своей удаче. С нами он уже рассчитался. — А знаешь, что значат вот эти вот деньжата на самом деле?

Баз смотрит на меня и мотает головой. Классный он чувак, не поймите меня неправильно. Мой хороший товарищ. Но начинка его черепа годится лишь для того, чтобы глаза вовнутрь не проваливались.

— Это значит, — объясняю я, — что он очень, мать его, хочет, чтобы мы достали еще. И вообще, я думаю, он соврал насчет «семисот пятидесяти минимум». Он получил больше. Он выручил столько бабла за наши побрякушки, что посчитал, что будет выгоднее, если он признается нам и отстегнет премию, лишь бы мы несли еще.

— Значит, будем глядеть в оба, — весело говорит Баз. — Еще по пиву?

— Тащи, — говорю я.

Я смотрю, как он, шатаясь, бредет к бару. И моя рука невольно тянется к карману, где лежит мой маленький холодный дружок. Кусочек отполированного камня, коралла, стекла — без разницы. Я знаю, что Клайв был прав. Эта мелочь, должно быть, стоит кучу денег. Украшения были ничего такие, но они даже близко не сравнятся с этим камешком.

Но я не собираюсь продавать его, нет уж. Слишком уж привык держать его в руке. Двадцать, тридцать раз на дню. Мне нравится, как он ложится между пальцев. Чем дольше владею этой штучкой, тем привлекательней она мне кажется. Иногда я подношу ее к лицу и чувствую даже запах. Не могу ни с чем сравнить, но пахнет приятно, успокаивающе. Не видать поляку моего камня. И Джеки тоже.

Он мой.

* * *

В воскресенье Баз отправляется в отпуск. На Тенерифе на неделю. А я и не против: мне нужно время, чтобы составить план.

Баз думает, что нам надо просто глядеть в оба и высматривать похожие побрякушки, как будто речь об обычном DVD-плеере или типа того. Но я-то не дурак. Если они такие, мать их, ценные, то их не найдешь в какой-нибудь хате в Кентиш-Тауне валяющимися вперемешку с дерьмом от «Ратнерз» или «Аргос» или еще откуда. Это уже не заурядное воровство. Это кража на заказ, которая требует совершенно иных навыков. Это, конечно, не редкость: обмолвишься перед нужным человеком в правильном пабе о том, что хочешь получить какой-то конкретный BMW или новенький миникупер, и дело сделают за тебя. Тут крутятся большие бабки. Обычно я так не работаю, но сейчас — другое дело. Нам с Базом хватает и обычной добычи, но если удастся достать еще такого серебра для поляка, то будет очень неплохо. Попытаться точно стоит.

Так что в понедельник вечером я выхожу в одиночку. Паркую фургон за углом и шагаю по улице к дому — тому самому, где мы нашли то серебро. Я не сразу вспомнил, который это был дом, но потом узнал его. Все остальные дома на этой улице отремонтированы. Подоконники покрашены, кирпичная кладка отреставрирована, тропинки выложены новой плиткой, все такое. Некоторые даже в строительных лесах. Сюда в последнее время заселилось много людей, все обустраиваются. Но конкретно этот дом, он выглядит чуть более потрепанным. Думаю, люди тут немного пожили, что логично, потому что внутри все так неряшливо. Может, иностранцы. Ну, понимаете, так иногда бывает. Въехали, например, сразу после войны или типа того, когда дома шли за бесценок. Потом дом перешел по наследству детям и — бинго! Они вдруг напали на золотую жилу. Может, это даже янки, что объяснило бы американское происхождение серебра.

Я прохожу мимо дома и замечаю, что шторы задернуты, а внутри горит свет. Многие так делают, когда уходят из дома, но если вы будете принимать зажженный свет за признак отсутствия хозяев, то оглянуться не успеете, как уже сядете за решетку. Что до меня, я там ни разу не бывал. И не планирую. Равно как не собираюсь работать в одиночку. Дом большой. Тут надо действовать вдвоем, не меньше, и в первую очередь потому, что это именно Баз подобрал то серебро. Не знаю, где он его нашел, но смотреть в первую очередь надо будет именно там. Туда и обратно, чем быстрее, тем лучше.

Я иду по улице в одну сторону, заворачиваю за угол и закуриваю. Потом иду обратно мимо дома. Пытаюсь вспомнить подробности планировки, потому что с тех пор мы успели побывать еще в нескольких домах. Разглядывая окна второго этажа, я замечаю фигуру, тень за занавеской. Мысленно улыбаюсь, радуясь, что я не такой дурак, чтобы пойти на дело сегодня. И, конечно, радуюсь своей преданности: я хочу сделать это вместе с Базом, а он вернется не раньше воскресенья.

Я замедляю шаг, не отрывая взгляда от этой тени. Кто знает, вдруг там девка с голыми сиськами. Правда, отсюда ничего не видать. Занавески задернуты слишком плотно, а источник света находится так далеко, что все тени раздуваются и превращаются в бесформенные пятна.

Свет гаснет, и я понимаю, что, видимо, ребенок хозяев только что лег спать. А значит, это та комната, где был маленький телик, и тут же в моей голове выстраивается вся схема этажа.

Я возвращаюсь к фургону, ощущая себя настоящим профессионалом.

Следующим вечером я занят, и на другой день тоже. Во вторник у нас с Джеки «годовщина» (по крайней мере, так считает Джеки; что до меня, то я, блин, не въезжаю, откуда у нас могут взяться годовщины, если мы даже не обручены, и вообще — годовщина чего? Мы встретились на вечеринке, нажрались там и перепихнулись на куче чьих-то курток в одной из комнат, вот и все дела). Так или иначе, закончилось тем, что мы поехали на Запад, поели там, а потом надрались в клубе.

В среду я никуда, на хрен, не пошел. Чувствовал себя дерьмом.

Итак, сегодня четверг, и я снова выхожу из дома.

Прихожу на место чуть раньше, где-то без пятнадцати девять. В это время на улице ты вызываешь чуть меньше подозрений, но, с другой стороны, вокруг больше народу и люди могут обратить внимание, что ты слоняешься тут без дела. Сперва я прошел мимо дома, заметил, что занавески снова задернуты. Не совсем понятно, включены лампы на полную или нет: небо еще не совсем стемнело.

Я даже замедлился, чуть не остановился, когда услышал приближающиеся шаги. И тут же по-быстренькому пошел дальше. Вряд ли вам захочется, чтобы кто-то из соседей увидел, как вы пялитесь на чужой дом. Всегда найдется парочка таких любопытных засранцев. Вызовут полицию, и глазом моргнуть не успеешь. Конечно, полиция ничего не сделает в большинстве случаев, но если они заподозрят, что кто-то замышляет ограбление, то могут начать патрулировать улицу, когда нечем заняться.

Так что я ускоряю шаг и, подняв взгляд, вижу, что мне навстречу идут люди. Трое. Вообще-то нас разделяет не меньше тридцати ярдов, что удивительно. По звуку казалось, будто они куда ближе. Я просто иду дальше, прямо на них. Не насвистываю, конечно — думаю, в наше время мало кто свистит на ходу, что достаточно печально, на мой взгляд, — но держусь максимально непринужденно.

И вот когда я подхожу к ним, а они ко мне — загораются уличные фонари. Один из фонарей стоит прямо рядом с нами, когда мы проходим мимо друг друга, и вдруг большие тени падают на дорогу передо мной. Я смотрю на прохожих и вижу, что это мужчина и женщина. На голове у женщины шляпа с большими мягкими полями — когда-то, наверное, такие были в моде, — а мужчина в этот момент смотрит в другую сторону, куда-то на улицу. Она в тени, он отвернулся, так что их лиц я не вижу, и это хорошо, как по мне. Если я не разглядел их лиц, значит, они не видели моего, если вы понимаете, о чем я.

Я прохожу мимо них, вернее, обхожу, потому что они оба довольно здоровые, и вдруг оказываюсь под прицелом пары глаз.

За их спинами идет девчонка. Поравнявшись с ней, я вижу, что она смотрит прямо на меня.

Я быстро отворачиваюсь, и вот их уже нет.

У меня перед глазами стоит лицо девочки, то, как она медленно поворачивает голову ко мне. Честно говоря, жутковатая девочка. Лицо у нее не было изуродованным, ничего такого, просто реально огромное. И глаза как будто навыкате, такие придают придурковатый вид.

Но она была еще совсем малая, и мне показалось, что она улыбалась.

Я дохожу до угла, совершенно спокойно. Завернув за угол, я оборачиваюсь и быстренько смотрю назад. И замечаю две вещи. Я вижу, как все трое заходят в дом. Оказывается, они вовсе не соседи. Это жильцы того самого дома. Владельцы украшений. Те, кого я собираюсь обокрасть.

Второе, на что я обращаю внимание, — это то, что фонарь, мимо которого мы проходили, больше не горит.

* * *

На другой день мне слегка не по себе, если честно. Сам не знаю отчего. На меня это не похоже. Обычно я довольно хладнокровный парень, отношусь ко всему философски и все такое. Но, сам того не замечая, я заваливаюсь в паб еще до полудня, чего за мной обычно не водится (по крайней мере, по будням, если, конечно, на будний день не выпадает праздник) и к вечеру успеваю прилично нагрузиться. Я сижу один за столиком в дальнем конце помещения, опустошаю пинту за пинтой. Часа в три в паб заваливается Клайв, я выпиваю и с ним пару раз, но все проходит тихо. Я не особо разговорчив, и в конце концов он уходит играть в пул с каким-то мужиком. Забавно вообще-то получилось: какой-то напыщенный задрот зашел сюда по ошибке, думал играть на деньги. Клайв размотал его как мальчишку.

Так вот, сижу я тут, размышляю, пытаюсь понять, откуда во мне это странное чувство. Может, дело в том, что я встретил людей, которых собирался обокрасть? Обычно такого не случается. Я просто прибираю к рукам барахлишко, которое валяется в чьем-то чужом доме. Оно становится моим, и я делаю с ним все, что захочу. Я вижу в побрякушках только их цену. Но теперь я знаю, что украшения принадлежат той женщине в шляпе. И что сестра База смотрит телик, который раньше принадлежал той девочке, которая смотрела на меня. Ладно, она та еще страхолюдина, но быть уродкой — это уже само по себе плохо, а тут еще кто-то крадет твою любимую вещь.

А может, это тоже на меня повлияло. Девчонка меня видела. Ей, конечно, не с чего думать, что какой-то мужик с улицы и есть тот вор, что перевернул весь их дом вверх дном, но мне это все равно неприятно. Как было неприятно увидеть мистера Пзловского в «Джанкшен». Вы бы тоже на моем месте не хотели бы, чтобы люди получили возможность выстроить такую логическую цепочку.

Решив, что дело, наверное, в этом — в том, что они меня видели, — я чуть расслабляюсь. Передо мной стоит новая пинта, а в правой руке я сжимаю свой камушек. Он так уютно лежит там, у меня в кулаке, пальцы обнимают его, и это тоже помогает мне успокоиться. Это типа четок для снятия напряжения: я просто чувствую себя лучше, когда держу его в руке.

И вдруг я понимаю, что у меня в голове засело кое-что еще. Я хочу найти те украшения. Но я не обязан продавать их поляку.

Он все еще жаждет их заполучить, знаю. Он уже звонил мне дважды, спрашивал, нет ли у меня еще, и намекнул, что речь идет об очень серьезных деньгах. Но теперь, обдумав все как следует, с камнем в руке и без бубнящего База под боком, я понимаю, что хочу украсть эти штуки для себя. В прошлый раз я почти не участвовал в их судьбе. Баз нашел побрякушки, взял их, продал поляку.

Если обладание маленьким кусочком камня приносит мне такое удовлетворение, то что я почувствую, завладев серебром? Не знаю… но хочу узнать.

Именно поэтому в субботу вечером я отправляюсь туда. Один.

* * *

Фургон я паркую в пять и каждый час выхожу на разведку. Хожу туда и обратно, по обеим сторонам улицы. Если, конечно, кто-то не сидит у окна все это время и не смотрит на прохожих, то я каждый раз будто бы другой человек. Как бы то ни было, я пытаюсь сам себя в этом убедить. Правда в том, что я сделаю это, несмотря ни на что.

Сейчас вечер субботы. Как минимум девчонка должна выйти погулять. Может, мамочка с папочкой тоже куда-нибудь соберутся: в ресторан, в кино, неважно. В худшем случае я просто дождусь, пока они все лягут спать, и попытаюсь влезть через заднюю дверь. Я не любитель таких проникновений. Стараюсь их по возможности избегать. Никогда не знаешь — вдруг нарвешься на какого-нибудь «героя-одиночку», который мечтает засветить свою физиономию в местной газете? Клайву однажды так не повезло, пару лет назад. Пришлось лупить парня целую вечность, пока тот не упал. После этого Клайв еще три месяца не ходил на дело. Такое выбивает из колеи. Да и рискованно это. Одно дело — кража со взломом. Нанесение тяжких телесных — совсем другое. Копы расклад знают. От мелких краж никуда не денешься, страховая все равно все возместит, так что особого вреда никому не будет. Но тяжкие телесные — это уже крупняк. Я не хочу заходить в дом, пока там кто-то есть. Но, проходя мимо него в третий раз, понимаю, что если придется, то я это сделаю.

А потом, в половине восьмого, передняя дверь открывается.

Я сижу в фургоне, спрятанном за углом, но вижу дом в зеркале заднего вида. Дверь распахивается, и на улицу выходит девчонка. Она идет по тротуару до упора, сворачивает налево и уходит дальше по улице.

Минус одна, думаю я. Итак, сколько осталось?

Поверьте мне, час ожидания — это немало. Даже очень долго, если вы тупо сидите, курите в компании одного лишь маленького камушка и наблюдаете за домом через зеркало, пока шея не заболит.

В четверть девятого я вижу, как задергиваются занавески.

Ну, думаю, привет. Солнце еще не село. В следующие двадцать минут ничего не происходит.

Потом вижу: открывается дверь. Из дома выходят двое. На женщине опять та же большая старая шляпа. Расстояние довольно большое, и лица мужчины я не вижу, но у него длинные волосы. А еще отсюда видно, какие они оба, мать их, огромные. Не просто жирные, но и высокие. Да уж, семейка красавцев, что сказать.

Они какое-то время страдают херней на пороге, а потом идут по тротуару и сворачивают направо.

Бинго. Гребаное бинго. Хороший результат.

Я выжидаю пятнадцать минут. Достаточно времени, чтобы сесть на автобус или спуститься в метро, достаточно, чтобы убедиться, что они не вернутся за забытым кем-то телефоном или кошельком. А еще достаточно, чтобы солнце опустилось чуть ниже и на улице стало темнее, так что я не буду особо выделяться.

Потом я выхожу из фургона и иду к дому. Первым делом я иду по дорожке к главному входу и коротко звоню в звонок. Да, я видел только троих, но кто знает, сколько их там всего. Может, еще один ребенок или кто-нибудь из стариков. Тишина.

Я обхожу дом сбоку, так же, как мы делали в прошлый раз. Приходится потесниться, пробираясь мимо трех старых мусорных контейнеров. Хрен знает, что там внутри, но вонь ужасная. С другой стороны дома находится вторая дверь. В прошлый раз она была не заперта, но второй раз я на такую удачу не рассчитываю. Это уж точно не повторится после того, как их обокрали. Я дергаю за ручку — конечно же, дверь не поддается.

Так что я припадаю к стеклянной вставке в двери и вглядываюсь сквозь пыльные окошки. Иногда люди, в дом к которым влезли воры, ставят после этого сигнализацию. Ворота на запор, так сказать. Вот почему надо быть осторожным, если в первый раз находишь в доме ключи и собираешься вернуться спустя пару недель. Проводов я не вижу.

Я достаю из кармана старую футболку и обматываю вокруг запястья. Один быстрый удар.

Шумно, конечно, получилось. Но в Лондоне всегда шумно. Я жду, не загорится ли где свет. Я еще могу смыться отсюда и уехать буквально за секунды.

Ничего не происходит. Ни света. Ни криков: «Ой!»

Я просовываю руку в окно и — вы, блин, не поверите: они оставили ключи в замке. Обожаю людей, серьезно. Они такие тупые. Спустя две секунды я уже внутри.

А вот и причина, почему я хотел взять с собой База. Он не слишком умен, но хорошо запоминает места. Он бы точно вспомнил, где мы что нашли. Я же понятия не имею, но действую интуитивно.

Вот бюро с пустыми ящиками. Тут я нашел свой камень. Ладно, Баз его нашел, разумеется. Но теперь он мой.

Я иду через всю кухню, особо не приглядываясь. В прошлый раз мы тут хорошо поработали. В гостиной горит верхний свет, и я вижу, что тут еще больший беспорядок, чем был тогда. Диван завален всяким дерьмом. Старые книги, шмотки. Большая старая карта. Вообще-то, на вид даже очень старая, так что я мысленно ставлю заметку: захватить ее перед уходом. Может, клиент поляка заинтересуется и ею тоже.

Я останавливаюсь перед бюро. Сердце колотится, как гребаный отбойный молоток. Отчасти из-за того, что я пришел один. Но в основном оттого, что я очень, очень хочу найти что-нибудь. Я хочу найти драгоценности. Но еще сильнее мне хочется найти еще один такой камень.

Я обшариваю ящики. Один за другим. Методично. Вытаскиваю все наружу и внимательно рассматриваю. Ничего. Это приводит меня в ярость, я весь на нервах. Я же знал, что тут может не оказаться больше ничего подобного. Но теперь мне становится страшновато.

В конце я берусь за ящик, который, как я знаю, пуст, и выдвигаю его. Внутри по-прежнему ничего. Я уже собираюсь снова его захлопнуть, как вдруг кое-что замечаю. Запах. Я оглядываюсь по сторонам, но сперва не могу понять, откуда он идет. Может, думаю, тарелка с какой-нибудь старой едой завалялась где-то под кучами книг. Потом я понимаю, что запах исходит из ящика. Не знаю, как его описать, но он явно там. Не сильный, но…

И тут до меня, кажется, доходит. Это воздух. Другой воздух. Не похожий на лондонский. Пахнет как бы… морем. Морской воздух, как будто сидишь на набережной какого-то паршивого прибрежного городишки, такого, куда никто особо не приезжает, а если и приезжает, то никому не посоветует. Маленький такой городок или деревня со старыми каменными домами, мощенными булыжником улицами и соломенными крышами. Место, полное теней; может, огромная старая заброшенная фабрика или что-то типа того, глядящая на город с холма; место, где темными вечерами на узких улицах и аллеях раздаются странные шаги, а когда ночью крикнет птица, звук получается растянутый, сдавленный, с эхом, словно отражается от предметов, которых ты не видишь.

Такое вот место. Похожее на это.

Я наклоняюсь над ящиком, сую туда нос и еще раз хорошенько вдыхаю. Никаких сомнений: запах точно идет изнутри. Мне это не нравится. Совсем не нравится. Я с грохотом задвигаю ящик.

И тут вдруг понимаю.

Когда ящик закрывается, я слышу негромкий звук. Не просто удар, а что-то еще.

Я снова его выдвигаю, медленно. Сую руку и ощупываю заднюю стенку. Рука проходит не так далеко, как должна бы.

В этом ящике фальшивая стенка.

Я тяну его на себя, тяну, но не могу выдвинуть полностью. Тогда я достаю из кармана отвертку и ныряю внутрь. Сгибая руку, пытаюсь нащупать место, где можно просунуть кончик отвертки в щель. Мне жарко, я начинаю потеть. Тянуть охренеть как сложно, но я делаю хороший рывок.

Раздается треск дерева, и моя рука проваливается по ту сторону. Я выпускаю из руки отвертку и принимаюсь ощупывать пространство пальцами. Где-то дюйм деревянной стенки выломан. За ним что-то есть, я уверен. Места там, похоже, мало, потому что кончики пальцев у меня слегка подмерзли, как будто изнутри дует холодный ветерок. Такого, конечно, не может быть, но это намекает мне на то, что я должен знать.

С той стороны что-то есть. Может быть, украшения, за которыми я пришел. А может, даже лучше. Еще один камень. Еще один камень, пахнущий морем. Я снова берусь за отвертку и вставляю ее в щель. Приноравливаюсь, чтобы как следует дернуть вбок, готовлюсь надавить изо всех сил.

И тут я чувствую легкое дыхание сзади на шее, женские руки ласково ложатся мне на талию; кто-то включает свет.

Оказывается, дело и впрямь в отношении к ситуации. Тупица студентик был прав. Вопрос в том, как ты относишься к людям, у которых воруешь: думаешь ли о них вообще или просто ищешь, что бы такого у них взять. Что тебе нужно.

В воскресенье вечером я отдал им База. Они не заставляли меня смотреть, но я все слышал. Спустя час от него осталось лишь пятно на ковре, такое же, какое мы видели наверху. Взамен они дали мне еще один камень, даже красивее, чем тот, что у меня уже был. Он просто прекрасен.

Честный обмен — не воровство. Следующей будет Джеки.

Перевод — Анна Третьякова