Четыре жезла Паолы

Миссия 1Ветер дальних островов

Молнии с сухим треском рвали небо в лоскуты. Жадно лязгала сталь. Неодолимым ветром неслись над полем древние слова заклятий, заглушая боевые кличи юношей-сквайров и молодых рыцарей.

Было страшно.

Паола никогда раньше даже издали боя не видела, а тут — вот он, рядом, в каких-то полутора десятках шагов. Прилетит случайно в спину неловко нацеленное заклятие, охнуть не успеешь… И не оглянуться!

Нельзя о таком думать.

Надо работать.

Прямо перед Паолой, в рассекшей землю неглубокой ложбине, угадывалась сквозь густую пыль лазурь маны Жизни. Девушка чувствовала идущие от огромных кристаллов токи — будто теплая ладонь гладила кожу. Гул и лязг боя отдалились вдруг, стали неважными, мимолетными. Бой остался где-то там, в обыденности. Паола замерла, поддавшись заботливой нежности, растворяясь, жадно вбирая ласковое тепло, которого было слишком мало в ее жизни.

Остаться бы здесь навсегда, в этом тепле, пахнущем парным молоком, щекотном, как распущенные мамины волосы…

Разряд молнии вспорол землю совсем рядом, под ногами зазмеилась трещина. Паола прикусила губу, заставляя себя сосредоточиться. Вспомнила слово за словом наставления учителя: магия — это бой, но бой не с врагом, а с собственными слабостями. Подчини себе — себя, тогда и магия тебе подчинится. Вспомни о долге и займись делом. Без маны кристаллов волшебники Империи не сумеют и простенького заклятия сплести, а сделать ману подвластной им, направить в хранилища гильдии может лишь та, в чьих жилах течет хоть малая капля небесной крови. Ты, Паола. Собрать воедино дарованную Небом силу и направить туда, где спящая жизнь почти готова пробудиться. Всего лишь взмахнуть крыльями — так просто…

Просто, как любое истинное чудо.

Жезл возник с той мгновенной хищной стремительностью, с какой стрела вонзается в цель. Он и стоял-то немного косо, чуть подрагивая, словно пущенный умелой рукой дротик. Показалось — задери голову, вглядись и увидишь архангела-воителя, метнувшего с небес на землю знак своей и Господней власти. Паола вздрогнула, ощутив себя вдруг песчинкой на ладони Всевышнего, беспомощным проводником чужой, пусть и божественной воли.

Потянулась из пыльной земли трава. Гнездо кристаллов налилось чистой синевой, заискрилось вихрями благотворной силы, той, что укрывает мертвую, иссушенную и испепеленную землю ковром разнотравья. Отныне и навек это место принадлежит Империи.

Девушка села на траву рядом с жезлом, коснулась обессиленно дрожащими пальцами голубого камня в навершии. По руке побежало ласковое тепло.

Ну, здравствуй, взрослая жизнь.

Тяжелая ладонь опустилась на макушку. Паола подняла голову.

— Боялась? — Синие, под стать кристаллам Жизни, глаза подошедшего к ней мага искрились явственной симпатией. Ольрик, наставник в гильдии магов, любил, когда дела у его учеников ладились.

— Очень, — призналась Паола. — Вот думаю теперь: а если б, не приведи Небо, настоящий бой, смогла бы?

— Сможешь, — уверенно кивнул Ольрик. — Дай Всевышний никогда в том не убедиться, но если придется, сможешь. Первый раз, девочка, потому так и важен, он дальнейшему тон задает. Ты хорошо сегодня справилась. Признаться, даже лучше, чем я надеялся. У тебя легкая рука и отважное сердце.

— Я боялась. — Жар смущения прилил к щекам от незаслуженной похвалы.

— Верно. — Ольрик с видимым удовольствием сел на траву рядом с Паолой, провел рукой по молодой поросли, вздохнул: — Благостно чудо Жизни. Так вот, девочка, что скажу тебе. Не боятся слуги Мортис, ибо уже познали смерть. Не боятся одержимые адовой силой, ибо души их уже отданы Князю Бездны. А среди живых храбр не тот, кто не ведает страха, а тот, кто в решающую минуту не дает страху возобладать над собой. И не думай, — маг едва заметно усмехнулся, — что я тут перед тобой откровениями сыплю. Любой воин это знает.

Паола обернулась. Мирная тишина сменила треск и лязг ритуальной схватки. Рыцари, юноши-сквайры, ученики боевых магов медленно шли по иссеченному разрядами полю к шатрам. Вились над головами белые и алые вымпелы, хлопали на ветру, и в бездонной синеве, высоко, звенел жаворонок, божья птаха.

— А кто победил? — рассеянно спросила Паола.

Ольрик улыбнулся в бороду, вокруг глаз собрались тонкие морщинки.

— Ты победила, Паола-жезлоносица. Смотри.

Маг показывал на траву у подножия жезла, высокую, густую. В малахитовой зелени уже угадывались готовые распуститься бутоны колокольчика, и, словно в ожидании, на верхушке самого высокого стебля сидела, сложив крылья, белая бабочка.

— Ты победила, — повторил маг. — Поздравляю, девочка. Достойное свершение в день совершеннолетия, и пусть вся твоя жизнь сложится столь же достойно. Пойдем. — Ольрик легким, молодым движением поднялся на ноги, протянул юной жезлоносице руку. — Пойдем отпразднуем твой день рождения и твой первый жезл.

На полдороге к шатрам Паола оглянулась. Ее первый жезл уже почти затерялся в высокой траве. Скоро, подумала Паола, жухлые, припорошенные пылью колючки, что цепляются за ноги и подол платья, сменятся мягким цветущим ковром. И, когда судьба приведет меня сюда еще раз, я увижу бескрайний зеленый простор — отсюда и до тех гор, что едва заметно синеют на горизонте. И сердце мое возрадуется, ведь это сделала я…

За шатрами, в укрытой от ветра ложбинке, трещал костер и доходил, истекая жирным соком, насаженный на огромный вертел поросенок. Белобрысый мальчишка-оруженосец размеренно крутил ручку вертела, напевая себе под нос: «Краса-авица Лау-ура, люби-и меня скоре-ей». Два рыцаря пристроились рядом, подставляли под капли жира тонкие дорожные лепешки, запивали в очередь из пузатой серебряной фляжки. Паола улыбнулась: обладатели незабываемо лохматых смоляных шевелюр близнецы Гидеон и Фабиан ей нравились. И веселый, простоватый Гидеон, кладезь забавных, страшных и просто интересных историй, и заботливый, хотя немного слишком чопорный Фабиан. В них не было свойственной рыцарям заносчивости, с ними от природы застенчивая Паола чувствовала себя легко.

От запаха жареного мяса закружилась голова; Паола поняла вдруг, как много сил вложила в тот единственный взмах крыльев… Что ж, будь ставить жезлы так просто, юных жезлоносиц не обучали бы по два, три, а то и четыре года при гильдии магов, добиваясь полного раскрытия их дара.

— Сударыня. — Ближайший рыцарь, вскочив, одним широким движением расстелил на земле свой зеленый плащ. — Прошу к нашему скромному обществу, скоротать время до общего пира. Не соблаговолите ли отведать вина?

— Фабиан? — Уставшая Паола с некоторым трудом сообразила, который именно из братьев к ней обратился. Улыбнулась, подхватывая полушутливые интонации: — Благодарю. Угостите?

— Прошу, милая Паола, прошу. — Второй, Гидеон, протянул присевшей девушке пропитанную душистым жирным соком свернутую в трубочку лепешку. — По твоему виду сразу ясно, что тебе нужно подкрепиться сейчас, а не ждать пира.

— В жизни не была настолько голодной. — Паола жадно откусила, взяла у Фабиана флягу. Отхлебнула глоток, другой.

— Ешь-ешь. — Гидеон ловко свернул лепешку трубочкой, подержал над огнем. — Возьми горяченькую. Ты и бледнющей такой, верно, никогда в жизни не была.

— Краше в гроб кладут, — кивнул Фабиан. — Нет, не девичье дело магия. Да что там, вон Клаську мелкого под руки с поля тащили, а ведь крепкий парнишка.

Клаус, младший ученик Ольрика, в поход выпросился нытьем. Рано ему было еще даже в учебный бой — Паола сама слышала, как Ольрик втолковывал это упрямому мальчишке.

— Ничего, научится. — Паола облизала пальцы. — Учитель говорит, он даровитый, просто силы беречь не умеет. И вообще несобранный.

— Да задавака он, вот и все дела, — подал голос белобрысый оруженосец. — Выпендривается, нос задирает: вот вам только и доверяют, что за господином запасное копье таскать да амуницию его чистить, а мы-ы…

— Завидуешь? — остро глянув, спросил Фабиан.

— Еще чего, — фыркнул белобрысый. — Я вырасту, рыцарем стану. Мне честная сталь нравится, а магия… — Скользнув взглядом по Паоле, оруженосец вдруг запнулся, покраснел и умолк.

— Каждому свое, Кай, каждому свое. — Гидеон отхлебнул из уже больше чем вполовину опустевшей фляги, протянул Паоле. Та мотнула головой: вроде и немного выпила, но и так уж начали путаться мысли, затуманилось перед глазами, потянуло в сон. Паола зевнула, прикрыв рот ладошкой, привалилась к плечу черноволосого рыцаря…

Проснулась она в своем шатре. Ольрик разбудил:

— Вставай, девочка, пир ждет.

Ей совсем не хотелось на пир. Хотелось спать, спать, спать. Хотя… хотя и поесть бы не помешало. Паола села, потянулась. Провела ладонями по растрепавшимся волосам, привычно направив к рукам легкую волну магии. Накатила слабость. Ольрик покачал головой:

— Ты потом, конечно, привыкнешь, первый раз всегда самый трудный. Но пока воспользуйся лучше расческой. — Протянул деревянный гребешок, провел ладонью перед лицом Паолы, над головой. — Каждая жезлоносица должна точно знать, сколько ей нужно времени на полное восстановление сил. Тебе, по моим прикидкам, потребуется три-четыре дня.

— Так много?! — Рука Паолы дернулась, гребешок запутался в густых волосах. Ойкнув, девушка жалобно посмотрела на наставника. Четыре дня?! Хорошая жезлоносица, водрузив жезл, уже на следующее утро готова отправиться в путь!

— Ничуть не много, — нахмурился Ольрик. — Ты еще молода, неопытна. Всевышний наделил тебя редким, редчайшим даром. Но развивать его ты должна сама.

Паола вздохнула, опустила голову. «Сила придет с опытом», — эти слова наставники гильдии магов повторяли куда чаще любых других назиданий. Гребешок драл волосы, напоминая Паоле не слишком-то счастливые годы детства. Радость сменилась досадливым недовольством. Как будто вершина, на которую взобралась, истратив все силы, оказалась ничего не значащей малой кочкой, а настоящие вершины — вон они, далеко впереди, но до них поди дойди, поди взберись…

Хотелось плакать.

Пир Паоле совсем не запомнился. Шумно радовались, поздравляли новую жезлоносицу Империи, желали легких путей, верных спутников и славных возвращений. Гидеон даже обнял, завершив длинную цветистую здравицу пожеланием счастья, и расцеловал. А она думала — неужели и дальше будет так? Мгновение восторга, чистой радости от достигнутого, а после — отрезвляющее видение сияющих вершин далеко впереди, так далеко, что поди дойди… И всю жизнь — лететь, выбиваясь из сил, к недосягаемым сияющим вершинам, все отчетливей понимая свою малость пред ликом Неба? Она не удержалась, расплакалась, но остальные решили, похоже, что это от счастья пополам с усталостью. Паола не стала разуверять. Только Ольрик, конечно, понял. Но промолчал. Он тоже знал о далеких вершинах.

Наутро свернули шатры — пришло время возвращаться в столицу. Паола проснулась с трудом, но после сытного завтрака почувствовала себя лучше. Теперь ей и самой казалось, что вчерашние слезы вызваны были усталостью и только. Она молода и, Ольрик прав, неопытна. У нее все впереди. Дайте срок, и далекие сияющие вершины еще покажутся малыми кочками под ногами!

Ехали с песнями. То ревели всем отрядом боевые гимны, то кто-то один заводил балладу, любовную или трагическую, а остальные подхватывали, как водится, последние строчки каждого куплета. Паоле особенно понравилась одна, о рыцаре, уехавшем на войну, и его невесте. «А дева выходит на башню и смотрит вдаль, а дорога пуста, и на сердце девы печаль», — звонкий голос Паолы сплетался с голосами рыцарей, рвался к небу, и так легко было представить себя печальной невестой, которой не суждено дождаться… Нет, тряхнула головой Паола, когда закончилась баллада, со мной такого не случится. Во-первых, если вдруг война, мое место не в замке на башне, в тоскливом ожидании, а в походах. А во-вторых — какая война?! Не будет никакой войны.

— Паола, милая, — веселый голос Гидеона вырвал из внезапной задумчивости, — может, и ты нам споешь?

Отказаться девушка не успела.

— Спой, Паола, — наперебой зашумели рыцари, а кто-то из учеников Ольрика, не иначе мелкий нахал Класька, заявил: — Спой про далекий парус, Паола! Про ветер дальних островов!

— Ветер дальних островов? — переспросил Гидеон. — Я такой и не слыхал даже.

— Моя любимая, — улыбнулась молодая жезлоносица.

— Так спой же нам, Паола, иначе мы так и помрем, не услыхав ее!

— Не шути так. — Паола покачала головой. — Конечно, я спою.

Ее подруги все любили петь. Будущие жезлоносицы Империи собирались, бывало, вечерами в крохотном садике, куда выходили окна их келий, и перебирали, как сверкающие драгоценные бусины, песни далеких и близких земель — одну за другой. Тягучие, заунывные, словно вой метели, северные плачи, горячие южные баллады, от которых жарко полыхают щеки и быстрее бьется сердце, мягкие напевы предгорий, задорные городские песенки. Империя велика, и со всех ее концов попадали в школу при гильдии магов носительницы небесного дара. А с ними — далекие сказки, песни, легенды и приметы, байки и страшилки.

Кто завез к ним песню морячек архипелага, уже никто не помнил: девушки учились, уходили в первую миссию, ставили первый жезл — и покидали школу. А их песни оставались. Именно эту Паола любила больше остальных. Как всегда, ее голос задрожал на первых словах — о старой морячке, провожающей сына в море, о девушке, провожающей любимого, о двух платках, черном и белом, машущих вслед рыбацкой лодке. О коварстве волн, внезапных шквалах, о морских обитателях, которые ой как не любят чужих. «И буду ждать далекий белый парус и слушать ветер дальних островов…»

Это была грустная песня, но она странно отличалась от других, таких же грустных. В тех, других, чаще всего были только горе и тоска покинутых женщин и еще иногда надежда на возвращение, на встречу. А эта обещала чудо. Не то чудо, какое подвластно магам, прорицательницам или им самим, крылатым девам, и тем более не то, коего можно, если истово веришь, ждать от Всевышнего. Чудо странствий, открытий, чудо бесконечно опасного, но при этом и бесконечно удивительного мира.

«И наши дети будут слушать сказки о теплом ветре дальних островов…»

Это была красивая песня.

— Нет, — задумчиво произнес Фабиан, — такое не по мне. В море слишком мало зависит от тебя. Одно дело сражаться и погибнуть в неравном бою, но против волн и ветра не спасет честная сталь, и я не хотел бы пойти на корм морским тварям.

— Да, братец, — согласился Гидеон, — рыцари не для моря, а море не для рыцарей. Там другая храбрость. Вот помню, как-то один забредший в наши казармы ассасин такого наплел…

Умел ли неведомый Паоле ассасин рассказывать, или Гидеон сам разукрасил его речь жутенькими подробностями, но история вышла из тех, от каких мороз гуляет по коже и собирается в ледяной ком под ложечкой. Тоже — хоть балладу сочиняй. О том, как посланца Империи, отправленного далеко-далеко, к неведомому народу с тайной миссией, богомерзкой волшбой обратили в камень и сбросили под воду. Как стоял он там, покрываясь зелеными водорослями и обрастая ракушками, словно днище ушедшего в плавание корабля. Не дышал, не двигался, не чувствовал — статуя статуей, вот только все видел и все слышал, — а вокруг плавали огромные пятнистые рыбы, и свивали щупальца кольцами гигантские кракены, баламутя песок на дне, и мерфолки, морской народ, пели свои жуткие песни, от которых моряки теряют разум. О том, как смотрел он, не в силах ни помочь, ни отвернуться, на гибель несчастных мореходов, на то, как человеческая горячая плоть становится пищей морским тварям. Пока не нашелся смельчак, снявший с несчастного заклятие и спасший из страшных глубин океана… Да, думала Паола, это тоже была бы красивая песня — страшная, но полная чудес.

— Я бы хотела увидеть море, — тихо сказала Паола. — Услышать, как ревут волны, разбиваясь о скалы, как плещет прибой на песчаных пляжах.

Ольрик обернулся к ней, глянул остро и пристально. Обронил:

— На островах найдется работа жезлоносице. Илдрамский архипелаг, например, почти совсем не исследован, а ведь там сходится добрая треть морских путей Империи. Даже берега не нанесены толком на карты, а уж в глубь островов и вовсе мало кто заглядывал. Земли, пригодные для жизни, заняты варварскими племенами, в дебрях и топях обосновались болотные твари, а может, и кто похуже. То же и с островами Луннарка — только и знаем, что они где-то на востоке. Если верить записям Луннарка, там спокойное море и богатые ресурсами земли. Проверить никто пока не сумел.

— Я бы хотела, — повторила Паола.

Дорога стелилась под ноги ровным полотном — день, другой, третий. Затем гладкая степь вдруг сморщилась холмами, вздыбилась в скалистые предгорья, стык земель Империи и Горных кланов. Теперь отряд двигался тихо, высылая вперед дозорных: здесь исстари пошаливали разбойники. Конечно, мелкие банды в три-четыре, а хоть бы и в десяток человек на рыцарей не полезут. Но если банда большая, да парочка магов-отщепенцев к ней прибилась, да еще, скажем, ограбили какого торговца или древний могильник, запаслись артефактами…

— Бдительность, — смеялся Гидеон, привставая на стременах и озирая дорогу и окрестности, — бдительность, милая Паола, и еще раз бдительность.

Именно Гидеон однажды в предвечерних сумерках заметил, как в расщелине между двух холмов стая зеленокожих насела на великана. Гиганту было тесно, он едва ворочался, с трудом поспевая отбиваться от орочьих топоров, а уж размахнуться и ударить ответно и вовсе никак бы не смог. А с вершины холма сыпали стрелами гоблинские лучники: пускай толстую великанью шкуру даже эльфийская стрела навряд ли возьмет, но и комариный укус — а уж тем более сотня комариных укусов — может в решающий момент из досадной мелочи превратиться в мелочь смертельную.

Ольрик остановил отряд и, не тратя времени на объяснения, накрыл разрядом вершину холма. Потом — другую. Вместе с гоблинами. Паола молча восхитилась: сильный маг их учитель, не всякий может на таком расстоянии… Гидеон с Фабианом переглянулись и развернули коней к холмам; за ними поскакали прочие рыцари.

— Охраняйте обоз, — скомандовал Ольрик готовым кинуться следом сквайрам и ученикам. Взглянул на Паолу в явном раздумье.

— Я могу там понадобиться. — Паола не спрашивала: к чему спрашивать об очевидном. — Я могу лечить.

Ольрик кивнул. Паола взмахнула крыльями, устремляясь к месту схватки; старый маг легко бежал с нею рядом.

Орков оказалось четверо. Еще один, пятый, лежал измочаленной грудой у ног великана. Правда, эти четверо были из матерых, а узкая расселина сводила на нет численное преимущество людей. Когда Ольрик с Паолой добрались до холмов, с орками рубились Фабиан и горячий, верткий, словно ртуть, Джастин. Гидеон сидел в сторонке, кривясь и прижимая руку к окровавленному боку. Остальные столпились у входа в расщелину, готовые сменить товарищей, но бессильные помочь им. Великан уже не мог стоять на изрубленных ногах, и похоже было, что два занятых им орка совсем скоро его добьют и развернутся к людям.

Паола ухватила эту картину единым взглядом, лишь на мгновение замедлив полет. В следующий миг крылья сами понесли ее к Гидеону. Черноволосый рыцарь поднял взгляд навстречу, попытался улыбнуться… Паола взмахнула крыльями, сосредоточив всю себя в одном желании: волей Неба, именем Всевышнего, исцелись! Слабое сияние окутало Гидеона — и исчезло. Ее целительские силы были слишком малы. Кровь продолжала течь, побледневшие губы рыцаря кривились, сдерживая стон. Но Паола чувствовала: немного, пусть совсем немного, но подействовало! Исцеление идет изнутри, напомнила себе Паола, сразу и не будет ничего видно. Если задета кость, так и сращивать нужно сначала кость, а уж потом — мясо и кожу! Паола глубоко вздохнула, отгоняя всплеск паники. У нее получится! Просто не сразу…

Мир заострился, сузился, свернулся плотным коконом, в котором остались только двое — она, Паола, и раненый воин. Лязг стали и треск разрядов, свежий запах грозы и вонь паленого мяса, вой великана, рев орков, кличи людей — все это доносилось словно издалека, было совсем не важным. Еще взмах, еще… и еще… Гидеон закрыл глаза, дыхание выровнялось, стало глубже. Будь это бой, где только мы двое, в отчаянии подумала Паола, он бы уже погиб! А ведь жезлоносица должна лечить воина прямо в бою, чтобы он мог продолжать схватку! Что толку знать, если не умеешь применить как следует, что толку в даре Небес, если не хватает сил его использовать…

Кто-то взял ее за руку. Ольрик.

— Все, девочка. Бой закончился, мы победили.

Паола оперлась о руку старого мага.

— Учитель, почему я такая слабая?!

— Сила придет с опытом, — повторил Ольрик давно набившее оскомину утешение. Подошел к Гидеону. Влил ему в рот исцеляющего зелья — маленькая склянка, отметила Паола, порция для неопасных ран. Обернулся: — Ты хорошо его подлечила. Половину дела сделала, если даже не больше. Ты молодец, девочка. И не печалься о небольшой своей силе. Поверь, все придет.

Паола медленно вздохнула. В ноздри ударила едкая вонь: горелое мясо, опаленная земля, кровь… Запах победы… уж лучше трава, подумала Паола. Трава и жизнь. Воистину, каждому Всевышний отмеряет дар по склонностям его. Порыв ветра швырнул в лицо хлопья зловонного пепла, Паола подняла руку — стереть. Оказалось, ее щеки мокры от слез.

Зато рыцари счастливы, что поход выдался с настоящим боем. Размялись, испытали умение в схватке, зеленокожих прищучили. Кто-то, смеясь, тащит за ноги изрубленные туши орков, кто-то побежал осмотреть вершины холмов — а заодно и окрестности с высоты. Фабиан и Джастин, сияя, принимают поздравления. Джастин хохочет, хлопая Фабиана по плечу. Одежда в крови, доспех порублен.

— Учитель, все целы?

— Признаться, мои запасы эликсиров изрядно поуменьшились. — Ольрик поглядел на празднующих победу рыцарей с отеческой снисходительностью. — Но это ничего, до земель Империи осталось совсем немного, два-три перехода. А боевой опыт всем на пользу. Да и дикарей-зеленокожих осадили, тоже дело. — Усмехнулся: — Хороший орк — дохлый орк.

Паола кивнула. В ее родных местах эта поговорка тоже была в ходу. Теперь, когда опасность осталась позади, пришли на ум детские страшилки, рассказы солдат из городского гарнизона о клыкастых зеленокожих разбойниках, жрущих сырое мясо и не брезгующих человечиной. Смутное, почти позабытое: «Спи сейчас же, а то придет орк с во-от такими огромными клыками и во-от такими огромными когтистыми лапами, придет и тебя заберет». Скрипучий голос бабки-соседки: «Я соплюшкой совсем была, когда на нашу деревню орки набежали…»

Вонь паленого мяса перестала вдруг казаться едкой.

— А странно, что они на эдакую тушу поперли. — Паола оглянулась на великана: тот сидел, откинувшись на склон холма, словно на стену, и от его хриплого, скрежещущего дыхания почему-то ныли зубы. — Взять с него нечего. Учитель, может, его тоже подлечить?

Ольрик качнул головой:

— Твоего лечения ему мало будет, а ты без того устала, нечего из сил выбиваться. Придут гномы, вылечат. Великаны живучи, дождется. Как ты, рыцарь, — маг обернулся к Гидеону, — встать можешь?

— И встать могу, и в бой могу. — Гидеон поднялся на ноги, и тут на него налетел растрепанный Фабиан. Облапил:

— Жив, братец? Ох и напугал ты меня, думал, все…

— Задушишь, медведь, — взвыл Гидеон. — Ребра, больно!

— Только зажило. — Ольрик усмехнулся в бороду. — Слышишь, Фабиан? Помнешь брату грудь — снова лечить не стану.

Отпустив Гидеона, Фабиан обернулся к Паоле. Три быстрых шага — и рыцарь опустился на колено у ног крылатой девы. Поцеловал край белого, струящегося мягкими складками плаща. Сказал глухо:

— Ангел мой небесный, благослови тебя Всевышний, как я благословляю. Спасибо, Паола.

Девушка вспыхнула от смущения. Не так уж много она сделала. Ответила тихо:

— Встань, Фабиан, пожалуйста. И тебе спасибо.

Положение спас Гидеон. В нем не было ни на грош серьезности брата, так что он попросту обнял молодую жезлоносицу.

— Спасительница моя, братец прав, ангел ты и есть! Сильна небесная кровь. — Заглянул в лицо, нахмурился: — Устала, Паола?

Девушка молча кивнула.

Спустились с вершины холма дозорные, доложили: все чисто.

— Возвращаемся, — скомандовал Ольрик, — здесь больше делать нечего.

— А великан? — спросил Фабиан.

— Не с собой же тащить, — отмахнулся маг. — Отбиться помогли, теперь выживет.

— Стоило ли лезть, — буркнул кто-то из рыцарей. — Дикая неразумная тварь, из-за него могли погибнуть наши.

Ольрик помрачнел, в единый миг став похожим на грозовую тучу.

— Чтобы я такого больше не слышал! Дикая, неразумная — какой ни есть, а союзник! Великаны воюют за Горные кланы, и я удивлен, что рыцарям Империи нужно напоминать о договоре Империи с горцами!

— Гномы вылечат, — бросил Джастин. — Небось подоспеют вскоре.

Паола не стала слушать разгоравшийся спор. Медленно двинулась к дороге, где ждал их обоз. Гидеон пристроился рядом. Кидал на девушку короткие, искоса, взгляды, ей казалось — хочет что-то сказать, но не знает как. Это было не похоже на Гидеона, никогда он за словом в кошель не лез, и Паола подумала: тоже устал. Бой, рана, исцеление — немало для одного человека.

Белобрысый Кай метнулся навстречу.

— Господин!

— Чего орешь? — буркнул рыцарь. — Жив-здоров, все живы-здоровы. Найди лучше госпоже Паоле местечко поспать, она устала.

— А вон, — просияв, махнул на одну из телег оруженосец. — Там между шатрами мягко и не дует. Идемте, покажу.

Между свернутыми шатрами и впрямь оказалась очень уютная норка. Паола устроилась там, по-детски свернувшись клубочком, и, уже проваливаясь в сон, благодарно улыбнулась: Гидеон набросил на нее свой плащ.

Когда она проснулась, на небе сияли звезды. Паола перевернулась на спину, подтянув плащ Гидеона под самый подбородок: за северными рубежами Империи ночи даже летом стояли холодные. Звезды здесь казались ярче и крупней, чем в столице, словно само Небо было к земле ближе. Взгляд Паолы притянула одна — крохотная, но пронзительно яркая, драгоценным камнем сверкавшая точно над Паолой. В ее свете угадывалась голубизна точно такого оттенка, как у кристаллов Жизни у навершия ее, Паолы, жезла. Говорят, по звездам можно предсказывать судьбу. Если так, думала Паола, наверное, эта звезда — моя. Знать бы, что обещает…

Острова, загадала Паола, пусть это будут острова. Шум прибоя, белые паруса, ветер, обещающий опасности и открытия. Бескрайняя синева, бескрайний мир. Голубая звезда согласно мигнула, и Паола, улыбнувшись ей, снова заснула.

Ей снились острова. Желтые песчаные пляжи, белые буруны на коварно скрытых приливом скалах, белый парус в синих волнах. Развалины заброшенных городов, сияющая голубизна кристаллов, трава вокруг ее жезла. Ей снилось, как пахнущий солью и водорослями ветер ерошит ее волосы, и она счастливо улыбалась во сне.

Дальнейший путь протекал мирно. Через два дня отряд пересек границы Империи, и теперь опасаться стоило разве что праздного любопытства зевак. Но Ольрик лишь усмехался в бороду, когда навстречу отряду выбегали мальчишки, путались в ногах, норовили потрогать злых рыцарских коней, пощупать мечи и копья. Когда деревенские бабы и молодицы выносили недужных малышей, чтобы те прикоснулись к краю одежд «настоящего крылатого архангела», получив тем самым благословение Небес. Паола смущалась от такого внимания, приходилось напоминать себе: привыкай, это твое дело и твой долг. Стряхивала с крыла немного живительной силы, легко, почти без усилий — детишкам требовалось для излечения куда меньше, чем раненому рыцарю. Лишь однажды к ней принесли ребенка, который и в самом деле был плох: малыш метался в жару, хныкал тоненько, словно скулящий щенок, и Ольрик, едва прикоснувшись к тонкому запястью, молча покачал головой. Первые попытки исцеления словно на глухую стену натолкнулись: сила Паолы стекала в никуда, не касаясь горевшего в лихорадке ребенка.

— Ничего не понимаю, — призналась Паола. — Он как будто в темный кокон завернут.

— Ты это так видишь, девочка? — Ольрик задумчиво огладил бороду. Поглядел на потемневшую от отчаяния молодицу. Сказал решительно: — Вот что, мамаша, пойдем к тебе. Поглядеть надо.

Оставив рыцарей устраиваться на постоялом дворе, Ольрик и Паола прошли по деревне. Жили здесь богато и сытно: ребятишки крепенькие, в косах девочек красные ленты, девушки щеголяют цветными бусами в три ряда. Горшки на плетнях сушатся покупные, не самолепка, изукрашены узорами-оберегами. С такой деревни Империи — и налогов, и товаров, и бойцов, случись в них надобность.

Во дворе, куда завела молодица мага и Паолу, следы достатка угадывались не так явственно. Копошились возле хлева пестрые куры, сохли на протянутой через двор веревке детские рубашонки — простого, небеленого полотна, а какие и с заплатами на локтях. На крыльце девчушка лет пяти укачивала соломенную куклу.

— Одна я с ребятишками, — тихо пояснила женщина. — Кормильца нашего два года уж как медведь задрал.

— К вам медведи захаживают? — удивился Ольрик. — Куда ж мужики смотрят?

— К нам-то нет, — вздохнула вдова. — Горячая головушка у мужа моего была, сам пошел берлогу искать. Шубу добыть хотел. Уж отговаривала я его, а все зря.

Ольрик сделал круг по двору, время от времени останавливаясь и, точно ищейка, поводя носом. Девчонка с крыльца следила за ним, раскрыв рот. Маг подошел к дому, постоял, словно прислушиваясь к чему-то неслышному для остальных, и вдруг на четвереньках нырнул под крыльцо.

Девчонка прыснула.

Маг задом-задом выкарабкался из-под крыльца, чихнул, распрямился, по-стариковски держась за поясницу. И спросил, почему-то обращаясь не к молодице с больным малышом на руках, а к девчонке:

— Это что?

В руке мага болталась странная безделушка вроде связки серых и черных бусин на черном шнурке.

— Это цацка, — серьезно ответила девочка. — Ты, деда, такой старый, а не знаешь?

— Цацка, говоришь? — Ольрик стряхнул с бороды сухие травинки. — А откуда она здесь взялась?

— Эдька принес. — Девчушка, похоже, была не из тех, что при виде незнакомцев прячутся за мамкину юбку. — От приблуды пасечниковой принес и выкинул, а я обратно достала и спрятала. Он дурной, не понимает. Мальчишка!

— Эдька — это кто?

— Старший мой, — подала голос вдова. Ее малыш не то заснул, не то забылся, и женщина так и стояла посреди двора, укачивая своего младшего и с истовой надеждой глядя на мага.

— Где он сейчас?

— Коров пасет, — ответила девчонка. — Он у старого Гвара в подпасках ходит.

— В подпасках, говоришь? — Ольрик присел на крылечко рядом с девчонкой. — А тебя звать как?

— Мика. А это Леани. — Девчонка показала магу скрученную из соломенных жгутов куклу. — Она эльфа. Деда, а ты цацку мне отдай.

— Не отдам, — покачал головой Ольрик. — Брат твой правильно ее выкинул, плохая это цацка, недобрая. А ты мне, Мика, вот что скажи: ваш маленький эту цацку случайно не брал поиграть?

— Брал. — Мика закивала. — Только он глупый, он что ни возьмет, все в рот тянет. Я у него забрала.

— В рот тянул? — азартно переспросил Ольрик. Паола, до сих пор стоявшая тихо, невольно шагнула ближе: ищейка взяла след? Что ж там за «цацка» такая? Ольрик замахал на нее руками: — Стой где стоишь, не лезь. А ты, мамаша, поди сюда.

Что происходило в тихом дворике дальше, Паола даже и не поняла толком. Сначала Ольрик вроде бы просто смотрел малыша, вот только в какой-то миг Паолу едва к забору не отшвырнуло всплеском тяжелой, душной, чуждой и Небу, и Жизни магии. А после — мелькнуло в воздухе черное, и нагнала его слепящая молния…

Громыхнуло так, что с треском захлопнулись ставни на окнах, а веревку с постиранными рубашонками оборвало и снесло на крышу хлева. Заметались всполошенные куры, с карканьем шарахнулась прочь сидевшая на заборе ворона. Довольный Ольрик с хрустом размял пальцы. Махнул Паоле:

— А вот теперь, девочка, лечи.

Они с Ольриком остались ночевать в доме вдовы. Забегал Класька, Ольриков ученик, с ним передали на постоялый двор весть, чтоб не искали и не тревожились. Чутье Паолы подсказывало: малыш не излечен полностью, нужно остаться с ним рядом хотя бы до утра. Ольрик обошел дом, убирая следы темной магии. Проверил и саму вдову, и Мику с ее куклой, и Эдьку. Эд вернулся на закате, и маг сразу же взял мальчишку в оборот.

Невысокий, щуплый для своих тринадцати Эдька стоял перед Ольриком, как провинившийся школяр перед строгим учителем. Вот только вины за собой он явно не знал.

— Я эту штуковину у Ильды взял, — рассказывал Эд. — К ним на пасеку странница заходила, ночевать просилась, а утром, как уходить, начала Ильду с собой звать. Что тебе, говорит, в этой глуши делать, в медвежьем углу девочке с даром Господним. А Ильде она не понравилась, странница. Ильда мне потом как сказала: тошно от нее и муторно, вроде правильно говорит, а слушать не хочется. Вот и не пошла. А странница, значит, ей тогда эту штуку и сунула. Береги, говорит, а как надумаешь, обо мне вспомни, я и появлюсь. И снова ту же песню завела, чего тебе, значит, всю жизнь в глуши прозябать.

— А ты сам ту странницу видел? — Ольрик задумчиво огладил бороду.

— Не, — мотнул головой Эдька. — Я на другой день туда пришел, а у Ильды на шее эта дрянь болтается.

Ольрик подался вперед:

— А скажи-ка мне, Эд, ты сразу о ней так подумал: дрянь?

— С ходу, — решительно кивнул мальчишка. — Потому и спросил откуда. Она такая была… понимаете, Ильда — она светлая, на нее глядеть радостно. Вот как на тебя, — обернулся к Паоле. — А от этой штуки на нее как тень легла. Душная такая. Я за Ильду испугался. Вот и забрал и в речку выкинул.

— Текучая вода? — понимающе спросил Ольрик.

— Ну да. Кто ж знал, что Мика…

— О Мике мы не будем. — Ольрик встал. — Мика ваша — обычная девочка, бусики любит, какой с нее спрос. А вот ты, Эд, завтра с утра отведешь нас к Ильде. Сам понимаешь, поглядеть надо, не навредило ли ей. Да и вообще, — Ольрик огладил бороду, — интересно мне, что та странница в ней нашла.

Ночь прошла тихо. Правда, вскоре после полуночи, в глухой час, малыш заплакал и заметался во сне, но Паола прикрыла его крылом, и он засопел спокойно.

— И ты спи, — сказал Ольрик так и сидевшей рядом с сыном вдове, — умаялась, поди. Теперь все хорошо будет.

Наутро отправились глядеть на пасечникову Ильду.

— Ты расскажи нам пока, — велел Ольрик, когда отошли от деревни. — Мика вчера Ильду приблудой назвала, это почему?

— Так дядька Виль ее на дороге подобрал, — объяснил Эд. — Давно, она мелкая еще совсем была. Он с ярмарки возвращался, видит — сидит прям посередь дороги дите и плачет. Где мамка-папка, не знает. Где живут — в доме, где дом — в деревне. Концов не найдешь, в общем. Ну, он и взял.

— Что ж ее, не любят в деревне?

Эдька почесал в затылке, взъерошив и без того лохматую шевелюру до полного непотребства. Мотнул головой:

— Не! Просто странная она, чудная.

— А ты, говоришь, с ней дружишь?

— Да по-разному. — Эдька пожал плечами. — Она ж девчонка!

Паола прикрыла ладонью улыбку. На слове «девчонка» от Эдьки плеснуло неловкой, смущенной нежностью. Может, сейчас и не дружат, но дайте срок…

Пасечник жил недалеко, на холме за лугом. У подножия холма бил родник; Ольрик набрал воды в пригоршню, отпил, стряхнул брызги с бороды.

— Ишь, ледяная. Видать, из-под гор течет.

Паола мимолетно удивилась: где те горы! Но переспрашивать поленилась. Очень уж благостный, сонный покой обнимал здесь гостей. Гудели пчелы, пахло цветущими травами и медом. Ульи-колоды стояли под крутым склоном, укрытые холмом от холодного ветра с гор. Тропа, почти незаметная в высоком разнотравье, шла мимо, огибала одинокий могучий дуб и упиралась прямиком в крыльцо: забора вокруг пасечникова дома не было.

— Беспечно живет, — буркнул маг.

— Ильда, — крикнул Эдька, — Ильдуша!

Из окошка высунулась светловолосая голова:

— Здесь я, Эдь…

Ойкнула, завидев, что мальчишка пришел не один, и скрылась.

— Мир этому дому. — Ольрик первым поднялся на крыльцо, открыл дверь. — Принимайте гостей, хозяева.

Девчонка лет десяти поклонилась гостям, выставила на стол кувшин медового кваса, глиняные кружки. Сказала, с любопытством поглядывая на Паолу:

— А папка на дальний луг пошел, к обеду только будет.

— Ничего, подождем. — Ольрик степенно огладил бороду. — С тобой вон поговорим пока. Ты мне, Ильда, разъясни про ту странницу, что тебя с собой уйти звала.

— Недобрая она. — Ильда затеребила кончик светлой косы, кинула еще один быстрый взгляд на Паолу. Сказала: — Вот ты — добрая, к тебе тянет. А от нее отталкивало. Она ласковое говорит, а у меня руки стынут.

— Стынут, говоришь? — Ольрик взял Ильду за руку, словно невзначай тронул бьющуюся на запястье жилку. Притянул девочку к себе поближе, положил ладонь ей на лоб. — А выглядела она как?

— Обычно. — Ильда сдвинула светлые бровки, явно стараясь вспомнить поточней. — В платье черном, в платке. С клюкой. Старая.

— А скажи, Ильдушка, — Ольрик вдруг улыбнулся, хитровато взглянув на Паолу, — у тебя последнее время плечи не зудят?

Паола ахнула. У нее тоже лет в десять плечи зудеть начали. А к одиннадцати проклюнулись крылья…

Ильда кивнула, глянула непонимающе.

— Чую дар, — объявил маг. Паола подавила улыбку: любит же учитель перед деревенскими в сказочного волшебника играть! — Странница непроста была, тоже почуяла. Ох и молодец ты, Ильдушка, ох и умница, что с нею не пошла. Ведь она смерти служит. И на амулете, что Эд у тебя забрал да выкинул, сила Смерти была. Она бы твой дар во тьму оборотила, тебе дорогу к Небу навсегда закрыла.

Девчонка ойкнула. Эдька бочком, словно ненароком, придвинулся к ней ближе, взял за руку. Ольрик взглянул на мальчишку:

— А в тебе, малый, тоже свой дар спит, да некрепко спит, пробуждается. Так верно тьму почуять. Путь вам обоим со мной в столицу, в школу при гильдии магов. Поедете?

Ильда посмотрела на Паолу. Кивнула:

— Поеду.

— А мамка как же? — спросил Эд. — Я ее с малыми не могу бросить, как они без меня.

Ольрик нахмурился:

— Не о том говоришь, Эдвин. Дети, вырастая, всяко от матерей отрываются, а даром Господним пренебрегать — великий грех. Твоя дорога — не коров пасти, а служить Империи. Тебе честь, а ты?!

Бедный Эдька, насмешливо подумала Паола, теперь ему Ольрик спуску не даст. В гильдию магов ученик приходит добровольно, к чудесам силком не тянут, а уламывать «нюней мамкиных» учитель не любит. Уговорит, конечно, но после — припомнит.

— Так я не против. — Мальчишка смешался, снова зачесал в затылке. — Мне мамку жалко.

— Жалко у пчелки, — отрезал маг. — Что за нюни сопливые. Много ты мамке помогаешь, над коровами хворостиной размахивая? Много поможешь, из подпасков в пастухи перейдя? А магом станешь, будет тебе жалованье — всей деревней столько не заработаете. Захочешь — в столицу ее заберешь, сестру там замуж выдашь. Соображаешь, жалостливый?

— Тогда поеду. — Эд сильней стиснул руку Ильды, и девочка счастливо улыбнулась.

С пасечником договорились легко. Узнав, что гости пожаловали из самой столицы и приемную дочку забирают не куда-нибудь, а в гильдию магов, он только одно спросил:

— Ты, Ильдуша, сама-то как, хочешь?

Услыхав ответное тихое «хочу», молча собрал Ильду в дорогу. Уложил одежку-обувку, красивую пузатую кружку и расписную деревянную ложку, достал из сундука меховое одеяло. Отдельно завернул меду в сотах. Надел на шею Ильде нитку зеленых стеклянных бус:

— Хотел тебе на именины подарить.

Обнял на прощание, буркнул:

— Бог дал, Бог позвал. Ты уж, дочка, не забывай старика.

— Не забуду. — Ильда повисла у приемного отца на шее. — Я к тебе в гости приеду, как вырасту!

— Прилетит, — улыбнулся в бороду Ольрик. — Крылатой Ильдушка будет, вон как Паола наша. Небесный дар в ее крови, дар Жизни.

Ильдину торбу взвалил на плечо Эдька. А Ильда, спустившись с крыльца, постояла немного, обернулась, еще раз обняла пасечника, уткнувшись лицом в его вытертую, выцветшую куртку. Шмыгнула носом, схватилась за руку Паолы.

Отойдя, оглянулась. Обернулась и Паола. Пасечник Виль стоял на крыльце и смотрел им вслед.

С Эдькиной матерью разговор вышел не в пример дольше. Услышав, что мимохожий маг забирает ее старшенького в столицу, женщина ударилась в вой, ровно по покойнику. Пока успокоили, пока втолковали, что сам Эд не против, что забирают не абы куда, а магии учиться…

— Ты пойми, женщина, — объяснял молодице Ольрик. — Таких, как твой Эдвин, нарочно по всем землям ищут. Нужны они, понимаешь? То есть как бы тебе растолковать попонятней, считай, на службу Империя его зовет.

— Да разве ж можно, — пробормотала вдова. — Мал он еще.

— Мам, — Эд сердито засопел носом, — ты ничего не поняла. Мал, не мал, меня в ученики в гильдию берут. Ты сама подумай, вырасту, магом стану. Это тебе не коров пасти.

Ольрик глянул на мальчишку одобрительно.

— Еще и лучше, что мал. Ты, женщина, себя вспомни — прясть, шить да щи варить не в девичестве, поди, училась, а сызмальства? А магическая наука посложней будет, чем у печки крутиться. Ты пойми, у твоего сына дар от Всевышнего. Грех великий дары Господни в небрежении держать. Сыну твоему дано, а кому дано, с того и спросится.

— Ну, тогда уж ладно, — вздохнула молодица. — Пусть учится, раз так. Вот только…

— Эдька уедет? — влезла во взрослый разговор Мика. — Совсем-совсем уедет? А мы?

Губенки девочки задрожали.

— Ну вот, — всплеснул руками старый маг, — еще одну успокаивать! Ох уж мне эти женские слезы! Мика, малышка, а ты сама в столице жить хотела бы?

— Я выучусь, тебя туда заберу, — подхватил Эд. — И тебя, и мамку с малым.

Мика, прижав к себе соломенную куклу, удивленно захлопала ресницами, подумала и быстро-быстро закивала.

Так к отряду присоединились два новых ученика — вернее, один ученик мага и одна будущая жезлоносица. Эдька то шел вместе с Класькой, слушая его хвастливые россказни, то вертелся рядом с оруженосцами. А пасечникова девчонка прилепилась к Паоле — не оторвать.

Для Паолы кельи гильдии стали домом, когда она была чуть постарше Ильды. И теперь она с удовольствием отвечала на бесчисленные расспросы. Объясняла, что за порядки заведены в гильдии, припоминала забавные случаи из своего и чужого ученичества, рассказывала, как велика и красива столица, какие диковинки привозят к ярмаркам, как сладко по праздникам поют в храме и как весело — на улицах. Покосившись на пристроившегося рядом Гидеона, припомнила последние ристалищные бои, парад императорских паладинов и вывод императорских крылатых коней. Эд, слушая, откровенно приглядывался к Гидеону — не иначе, собирался с духом попросить меч потрогать или в седле прокатиться. А Ильда, улучив мгновение, тихонько гладила крыло Паолы и чуть заметно улыбалась.

— Первая жезлоносица Империи была самым настоящим архангелом, крылатой небесной девой, — тихо рассказывала Паола.

— Если небесной, — спросила Ильда, — как же она очутилась на земле? Почему обратно не улетела?

— Говорят, — ответила Паола, — Всевышний послал ее поглядеть, как живут люди Невендаара, и помочь, если они того заслуживают. Это давно было, на заре времен, когда Империя еще не знала единого правителя. На месте нынешней столицы стоял крохотный городок, и простой рыцарь с небольшим отрядом защищал окрестные земли от разбойников, нечисти и злых колдунов. А злых колдунов в те годы развелось великое множество, потому что люди не знали магии Неба. Жизнь их была тяжела и полна лишений, вера в их душах ослабела, и они стали легкой добычей зла.

Эд с Класькой пристроились рядом. Класька, правда, буркнул себе под нос, что эту легенду тыщу раз слышал, но, похоже, совсем не против был послушать и в тыщу первый.

— И вот однажды, — продолжала Паола, — рыцарь со своим отрядом охотился на шайку гоблинов, грабившую крестьян в округе. Зеленокожих застали на деревенском пастбище, и тех, кто был жаден и не бросил зарезанных коз, порубили на месте, а те, кому собственная шкура показалась дороже добычи, кинулись удирать в лес. Гоблины надеялись, что всадники с тяжелыми мечами не смогут преследовать их среди деревьев.

— Правильно надеялись, — кивнул Эдька, — куда лошади в лесу, только ноги переломает. Разве что если шагом…

— Может быть. — Паола поглядела на рыцарей, на их массивных коней, на копье Фабиана, увенчанное вымпелом. — А знаешь, наверное, ты прав. Но рыцарь все же повел свой отряд в погоню. Решил, что нельзя отпускать разбойников безнаказанными.

— Как их там еще не перестреляли всех, — буркнул Эдька.

— Наверное, среди гоблинов не оказалось лучников, — улыбнулась Паола. — Повезло. Но переловить гоблинов все равно не вышло, зеленокожие рассеялись по лесу, только их и видели. Погоня завела людей глубоко в чащу, близилась ночь, тут уж самим легко было превратиться из охотников в добычу. И вот, как раз на закате, лес расступился, и отряд выехал на большую поляну. А посреди поляны стояла башня из огромных каменных глыб, такая, в каких, говорят, когда-то давно жили великаны.

Ильда ойкнула. Эд словно ненароком взял ее за руку. Паола заговорила тише: история близилась к завершению.

— Здесь и переночуем, сказал рыцарь, но тут из башни донесся крик, полный боли и страдания. И воины поняли, что затерянная в лесу башня стала приютом тех, от кого они поклялись оберегать людей этой земли. И ворвались в башню с мечами наперевес, защищенные лишь своей отвагой и верой. А в башне, на самой вершине, засела злая ведьма, и пока до нее добрались, немало темных чар нашли цель. Но сам рыцарь и двое его лучших воинов избежали злого колдовства и добрались до ведьмы честной сталью. И вот тогда…

Дети, вздохнувшие было с облегчением, затаили дыхание.

— И вот тогда они увидели ту, чей крик позвал их в бой. В крохотной каморке, вход в которую ведьма защищала, рыцарь и его воины нашли прикованную к стене деву с белыми крыльями, измученную, но все еще сияющую небесной чистотой. И рыцарь сокрушил ее цепи, и вынес ее на воздух, и напоил водой, а она, придя в себя, исцелила его людей, попавших под злые чары. Она рассказала, что ведьма захватила ее обманом и хитростью и хотела добыть секрет небесной силы, той, из которой растет магия Жизни. А когда рыцарь спросил, куда доставить прекрасную деву, где ее дом и родные, дева ответила: «Меня послал на землю Всевышний помочь тем, кто заслуживает помощи. Я останусь с тобой, рыцарь, и помогу тебе изгнать зло из твоих земель».

— Это была она? — прошептала Ильда. — Дева-архангел?

— Да, — улыбнулась Паола, — это была небесная дева, архангел. Говорят, ее имя было Изуэль, а рыцаря звали Конрад. Говорят, именно Изуэль принесла людям магию Неба, и она же поставила первые Жезлы Власти у кристаллов Жизни и научила магов пользоваться их силой. И уже через год в землях Конрада воцарился мир, а через десять лет городок его превратился в столицу великой Империи. Под его руку шли в надежде на спокойную жизнь и справедливое правление, и надежды оправдывались, а потому слава о нем дошла и до нас. А среди потомков тех, кто сражался со злом и не щадил себя, кого Изуэль исцелила силой и волей Неба, иногда стали рождаться крылатые девочки, носительницы дара Жизни. И пока есть они, крылатые жезлоносицы, не иссякнет сила Империи.

Ильда, порозовев, взяла Паолу за руку. Спросила шепотом:

— А это трудно?

Паола задумалась. Разве просто ответить на такой вопрос? Как объяснить то, что стало твоей частью, твоей сутью, твоим естеством?

— Это правильно, — сказала наконец Паола. — Понимаешь, Ильда, когда ты делаешь правильно, ты не думаешь, легко оно или трудно. Потому что иначе просто не можешь.

Ехавшая позади них телега заскрипела, накренившись на повороте. Впереди, за полем, курился дымок. В запахи трав, меда и созревающего хлеба вплелась горячая струйка огня и металла.

— Кузня, — уверенно определил Эдька.

— Верно, малец, кузня, — откликнулся с передка возница. — Там остановимся, лошадей да телеги проверим. А ты, ежели железо уважаешь, к мастеру приглядись. Мастер в той кузне добрый, лучший по этим местам.

Спроси у кузнеца, трудно ли ковать, подумала Паола, что ответит? Наверное, только плечами пожмет. Он тоже — сила Империи, а значит, для него тоже на такой вопрос один ответ. Не «трудно» или «легко», а — «правильно».

Когда Ильда ощутит первый раз свою силу, она поймет. Как поняла сама Паола.

К столице подъезжали под вечер. Последние несколько дней плелись еле-еле. Перегораживали путь то возы с сеном, то стадо коров, то паломники. А то гномий обоз с товаром — горные самоцветы и волшебные эликсиры, пенный эль и горючий камень, а может, и новая диковинка из подгорных мастерских, вроде плюющегося огнем самострела или приближающей трубки, в которую, говорят, только заглянешь, и дальние земли откроются как на ладони. Гномы-возницы, коренастые, заросшие бородами так, что только нос торчит, и не думали уступать дорогу имперским воинам — впрочем, их возы катились бодро, никак не медленнее запряженных широкогрудыми ломовиками телег отряда Ольрика. Ильда и Эд глазели на гномов не отрываясь — сразу ясно было, в их деревню горные отродясь не заглядывали.

— В столице кого только не встретите, — смеялся Гидеон. — Эти хоть на людей похожи!

И вот уж видны каменные стены, и шпили на башнях, и белые с алым флаги на шпилях… Сердце Паолы забилось быстрее: окончен поход, они дома! Совсем скоро она покажет Ильде дворик и сад их школы, увидит подруг, зайдет в храм при гильдии магов. А когда вернутся из учебных походов все крылатые девы — в этом году их пятеро оканчивали обучение, — будет праздник. И она узнает, где именно пригодится Империи дар Паолы-жезлоносицы…

Скоро под колесами телег застучала брусчатка, а по сторонам закрыли небо высокие — в два-три этажа — дома. Да и люди, что попадались навстречу, отличались от деревенских. Вот прошла торговка с корзинами: «Зелень, све-ежая зелень!» Вот строгая монахиня, а вот целая компания веселых, явно подвыпивших оруженосцев… Ильда, раскрыв рот, только успевала головой вертеть. Эд притащил к ней Клаську, и гордый ученик мага рассказывал: вон видна крыша храма, а если на ту улицу свернуть, так прямиком ко дворцу можно выехать, а во-он стена манежа, а сейчас свернем, так вот за тем поворотом о прошлом годе настоящую ведьму поймали. Что значит «куды дели»? Допросили, да и сожгли во славу Отца Небесного. Эх вы, деревенские!

Подошел Ольрик, усмехнулся в бороду, потрепал белобрысый затылок ученика:

— Вот и ясно, кому поручить за Эдвином первое время приглядеть. Ты ему все и покажешь, и расскажешь, и обжиться поможешь.

Класька надулся от гордости и важно кивнул:

— А то ж!

Обоз медленно таял. Свернули к своим казармам рыцари, сквайры и оруженосцы, потарахтели на хоздвор телеги с шатрами, котлами да прочим походным скарбом.

Просторный двор гильдии магов обычно пустовал в этот поздний час, но нынче встретить вернувшихся из похода высыпали, кажется, все обитатели и башни магов, и келий учеников, и крыла обслуги. Даже белоснежная борода и нарядные одежды верховного мага мелькнули на высоких ступенях башни. На Паолу налетели подружки, заобнимали, затормошили, защебетали — как ты, да как дорога, да что в походе интересного приключилось…

— А вот, — Паола взяла за руку Ильду, — новенькую нам привезли. Ильдой звать. Вон, Ильдуша, сестра-келейница идет, она тебя устроит.

А сама тем временем жадно вглядывалась в лица подруг. Как же она, оказывается, соскучилась! Даже сердце защемило: ведь скоро прощаться надолго, если не навсегда. Империя огромна, бог весть, доведется ли свидеться.

Из старших успела вернуться только Джатта. Серьезная, неожиданно повзрослевшая. Паола глядела и думала: а я, неужели я тоже так сильно изменилась? Почему меньшие девочки смотрят с таким восторгом? Или это — потому что первый жезл, деяние, до которого им еще учиться и учиться?

Класька уже увел Эда, Ольрик зашагал в башню, на ходу созывая магов Совета — да, сообразила Паола, у него важные вести, ладно бы просто двое новых учеников, но одну из них, будущую крылатую деву, раньше них нашла служанка Тьмы. И кто знает, как повернулась бы судьба Ильды, не окажись сердце девочки таким чутким.

Вскоре Паола ускользнула к себе. Поговорить успеется завтра, а сейчас — спать…

Назавтра они с Джаттой ушли вдвоем в укромный уголок садика, за цветущие кусты белого шиповника.

— Все оказалось так легко, — рассказывала Джатта, — я совсем не ожидала. Думала, похо-од, в такую даль, на самую границу Империи… Знаешь, там просто река, и на ней островок, а на островке выход золота. И это даже никакая не граница, за рекой — тоже зеленые земли, просто, сама понимаешь, река…

Паола кивнула: текучая вода она — и есть текучая вода, если рудник на островке, приходится ставить жезл, сама собой мана оттуда никак не пойдет.

— А это золото, его только нашли, да, Джатта? — Странно было думать, что в землях Империи остались неразведанные месторождения, но, как видно, и такое бывает.

— Там река берег подмыла, — объяснила Джатта, — и жила стала видна. Хорошо еще, ее первым тамошний жрец увидел и сообщил к нам в гильдию. Этот островок как раз на границе двух графств, раньше никому нужен не был, а теперь те графья за него передраться готовы. Учителю Тефасу пришлось посохом вразумлять, — Джатта презрительно поморщилась, — аристократов. Он так ругался, Паола, ты не представляешь! Вот бы, говорит, за благо Невендаара так радели, как за свою мошну, а еще вассальную присягу давали, клялись служить императору!

Представить Тефаса ругающимся и правда оказалось сложно: он был самым тихим и спокойным из всех наставников гильдии магов. Крепко, видать, рассердился…

— А потом? — Паола подалась к подруге.

— Потом, — Джатта рассмеялась, — ох, потом Тефас им предложил спустить пар в ритуальной схватке в честь новой жезлоносицы. А им что оставалось, такой бой нам устроили, залюбуешься!

— Только тебе любоваться было некогда, — сочувственно вздохнула Паола.

— Да почему ж? Я с жезлом быстро управилась, они только во вкус вошли. — Джатта снова засмеялась. — А потом пир закатили, задержаться звали. Только Тефас сказал, некогда нам гостить. Да я и не хотела, больно нужно. — Джатта аристократов не любила. Мягко говоря. — Ну а ты-то, Паола?

Рассказ Паолы занял времени побольше. Любую приключившуюся мелочь ей хотелось расписать во всех подробностях — и историю Ильды, и драку орков с великаном и рыцарей с орками, и даже встреченный в пути гномий обоз. Но вдруг, неожиданно для себя самой, Паола замолчала. И сказала, помолчав, тихо-тихо, почти шепотом:

— А знаешь, Джатта… Эта трава, зеленая трава, что расходится от твоего жезла, молодая, чистая… Вот это и есть самое важное. То, ради чего стоит жить.

Шли дни. Привыкла к новому дому Ильда, перестала тихонько плакать ночами, а днем цепляться за Паолу, познакомилась с другими младшими ученицами и даже успела повздорить с Класькой, обозвав того бездельным зазнайкой. Вернулись из первых походов еще две крылатые девы, Хетта и Линуаль. Обеим достались, как и Джатте, случайно открытые выходы золотых жил в глухих местах Империи, но у обеих обошлось без приключений — если, конечно, не считать приключением случайную встречу Хетты с медвежонком.

— Кто еще больше страху натерпелся, — смеялась Хетта, вспоминая. — Я как завизжу, он как шарахнется!

И только пятой их подруги, Мантии, все не было и не было…

Вернулась она аж через два десятка дней после Паолы. Оказалось, ее цель была в море далеко на юго-западе, там, куда корабли Империи разве что бурей заносило, на безлюдных и неживых островах. Кто принес весть, Мантия не узнала, почему в такой дальний путь отправили ее, неопытную, ни единого жезла еще не водрузившую, — тоже оставалось лишь гадать. Никто не рассказал юной жезлоносице, что ждет ее в качестве первого испытания. Но там, на крохотном островке в бурном море, среди скал, клубился вязкой тьмой леденящий сгусток маны Смерти. Первозданной, необработанной, неоформленной пока в кристаллы…

Ее первое задание.

— Ой, девоньки! — Низенькая пухлощекая Мантия смешно всплескивала руками, рассказывая. Мантия чем-то неуловимо напоминала хлопотливую наседку, торжественное имя совсем ей не шло, и подруги называли ее Ойка. — Ой, девоньки, я как увидала, так столбом и застыла. Оно черное, а словно и не черное, тьма, по-другому и не скажешь. Стынь могильная и чавкает, будто грязь вязкая, шевелится, дышит, и огоньки в ней бродят — вроде и свет, а все равно — тоже тьма. Ой, глупо я, наверное, говорю, но только, знаете, не увидев этого, и не поймешь. И будто тонешь в нем, вроде вон оно, а вот ты, а взгляд прилип, как в смоле увяз, и не отцепиться. Я уж потом поняла, нельзя туда смотреть, совсем нельзя! А там — стояла рядом с этой мерзопакостностью и тонула в ней, будто мошка неразумная! И вдруг как ударило меня что, поняла, еще чуть — и пропала ваша Ойка. Ну я с перепугу и махнула на жезл, вот честно-честно, девоньки, с перепугу, сама не понимала, что делаю! А как увидала, что все получилось, так вся без чувств и повалилась. Ой, как же страшно там, девоньки, милые, жутью смертной так и веет…

Паола слушала — и вспоминала радостную лазурь кристаллов Жизни и мощь источаемой ими благодатной силы. Мощь, если вспомнить хорошенько, настолько же коварную — ведь и ее, Паолу, едва не засосало, как мошку, в ласковое тепло! Она одна, наверное, могла представить, каково пришлось Ойке, ощутившей власть Смерти.

— А знаешь, Ойка, — Паола обняла подругу, — я понимаю, кажется, почему туда — тебя. В тебе, Ойка наша милая, жизни через край. Тебя никакая смерть так просто не возьмет.

На следующий день объявили дату праздника. Вступление в силу новых жезлоносиц Империя всегда отмечала торжествами. Утром — парад рыцарей и паладинов, днем — церемония Выбора Пути, а после — народные гуляния, выступления акробатов и фокусников, состязания стрелков, и совсем вечером, когда стемнеет, магический фейерверк… и все это великолепие — уже послезавтра!

А там и прощаться время подойдет.

Последние дни вместе казались особенно ценными. Хоть и не навсегда расставание, а все же — велик Невендаар, и одному Отцу Небесному ведомо, когда теперь доведется свидеться. А уж чтобы так, впятером…

Просидели в садике допоздна, все вспоминали и вспоминали проведенные в школе гильдии годы.

— Надо же, — вздохнула Хетта, — я о доме тосковала, одно мечтала: вот выучусь, вернусь… А теперь думаю, вернусь туда, стану об этом доме скучать. Родными вы мне стали, не подружки — сестры. Как же я, да вдруг без вас…

— Ты близко, — утешила подругу Линуаль, — часто сюда наведываться будешь. Я вот тоже домой возвращусь, а от моего дома до столицы не всякий год выберешься. Да и, — Линуаль мечтательно прижмурилась, понизила голос, — знаете, девочки, для меня взрослая жизнь — это свой дом. Муж, хозяйство. У нас там дома ставят крепкие, подворья просторные вычищают, чтоб ни зверь, ни огонь, ни эльф так просто не достали. Хотя, конечно, с эльфами давно мир, но все равно!

Линуаль была родом с юго-востока, из тех лесов, что граничили с эльфийскими землями. Оттуда и впрямь не по всякому случаю столицу навестить надумаешь. Но даже эти леса, подумала вдруг Паола, ближе островов, намного ближе. Может, и правда умней будет вернуться в родные края?

Вот только возвращаться Паоле было не к кому. Давно, наверное, позабыли в родном городке маленькую безотцовщину, дочь веселой маркитантки. Может, помнила та предсказательница, что сказала ей однажды: «Смотри, девочка, не прозевай свою судьбу». Но она и тогда была старухой, жива ли еще?

Да и не нужна в тех краях жезлоносица. Мы — сила Империи, мы расширяем ее границы, и пополняем казну, и призываем благословение Небес на достойных. Нам ли искать, где тише?

Эхом от мыслей Паолы сказала Джатта:

— А я домой не вернусь. Я хочу туда, где буду нужнее. Чтобы знать, твердо знать, что живу не зря.

Наутро Паолу нашел Ольрик, позвал:

— Пойдем со мной, девочка.

Поднялись на самый верх Башни Магов. Паола подошла к краю, взялась руками за парапет. Столица лежала под ней как на ладони: блестящая лента реки с темными черточками мостов, извилистые улочки, проплешины площадей и рынков, зеленое пятно манежа и еще одно — дворцовый сад. Сам дворец рвался башнями и шпилями в небо, на другом берегу реки неразлучными близнецами тянулись ввысь главный столичный храм и монастырская церковь. Но Башня Магов все равно была выше.

— Здесь, — тихо сказал Ольрик, — мы ближе всего к Небу. Это важно, девочка, запомни: когда твоя магия — от Небесного Отца, хоть иногда нужно подниматься ввысь и молча глядеть в небо. Не задавая вопросов, не надоедая Всевышнему просьбами и жалобами. Просто глядеть в небо и молчать.

Паола подняла голову. Небо распростерлось над ней сияющей лазурной бездной. Хотелось раскинуть руки и упасть в эту бездну, падать, падать… все выше и выше! Паола засмеялась: счастье захлестывало ее, она ощущала токи Жизни, ту самую затягивающую благословенную силу, которую впервые почувствовала у своего жезла. Крылья развернулись сами, ноги оторвались от нагретого солнцем камня смотровой площадки…

— Не улетай, — тихонько рассмеялся Ольрик, — рано.

Ойкнув, Паола опустилась к старому магу.

— Ты поняла, да?

— Да. — Паола серьезно кивнула. — Спасибо, учитель.

— Не за что, девочка. Это традиция. Когда-то мой учитель вот так же привел сюда меня. Скажи, — взгляд Ольрика стал вдруг острым, пронизывающим, словно резкий ветер с гор, — ты и правда хочешь отправиться на острова? Не побоишься?

Паола замерла.

— Это опасно: я говорил уже, те земли неизведаны, мы не знаем, что они таят. Это далеко, так далеко, что в случае чего можно не дождаться помощи. Это путь, с которого не свернешь. Но Империи, девочка, это нужно. Хочешь?

— Да. — Паола стиснула руки на груди, стараясь унять забившееся сердце. — Хочу, учитель. Только…

— Что?

— Смогу ли?

Взгляд старого мага потеплел.

— Если бы не смогла, девочка, я бы тебе не предложил. Империя долго ждала. И вот дождались… хвала Всевышнему, и да славятся дары Его! Значит, можно собирать отряд.

Весь день Паола ходила тихая, боясь расплескать свое счастье. А вечером случился еще один разговор…

Ее позвала Хетта. Прошептала, хихикая:

— Поди в сад, Паола, тебя там кое-кто ждет!

— Кто?

— Иди, — торопливо подтолкнула подруга. — Увидишь.

У кустов шиповника стоял рыцарь. Паола замедлила шаг, вглядываясь; рыцарь, увидев девушку, шагнул навстречу и улыбнулся:

— Паола, милая, ты простишь, что я так нахально напросился на свидание?

«Свидание»! Паола почувствовала, как горят щеки. Ответила, отчаянно желая, чтобы голос не выдал ее внезапного волнения:

— Здравствуй, Гидеон. Я рада тебя видеть.

— Я понимаю, тебе не до меня сейчас. Завтра праздник, твой праздник. Но потом… в общем, я подумал, что сегодня, наверное, последний вечер. И пришел.

— Но я ведь не сразу уеду… — Глупость ляпнула, поняла тут же Паола, он не о том совсем. Растерялась еще больше, с трудом удержалась, чтоб не приложить ладони к пылающим щекам.

— Ты уедешь, — серьезно ответил Гидеон. Шевельнулся, словно хотел взять ее за руку, но не осмелился. — Я слышал, будут собирать отряд на Илдрамский архипелаг. Завтра вам объявят назначения, все будет решено. Поэтому я хотел спросить у тебя сегодня.

Паола молча кивнула. Гидеон заговорил быстро, взволнованно:

— Я ту песню твою, про ветер и белые паруса, все вспоминаю. Вспоминаю и о тебе думаю. Я знаю, что такое зов судьбы, Паола, но мне страшно. Я ни за брата, ни за себя никогда так не боялся, как сейчас за тебя боюсь. Ты точно решила?

— Я одного боюсь, — опустив голову, прошептала Паола. — Что не получится, сорвется в последний момент. Мало ли… Решат, что в другом месте я нужнее. Я не буду спорить, надо — значит надо, но я…

— Я знаю, — с явным усилием выговорил Гидеон. — Я хотел бы тебя отговорить, но не стану. Каждый имеет право уйти за мечтой. Скажи только, если я попрошусь в тот отряд, ты…

Он замолчал, опустил голову. Добавил глухо:

— Фаб не хочет. Море — оно не для рыцарей. А меня на части рвет, Паола. Не могу тебя отпустить. Как сердце пополам.

Сердце Паолы колотилось быстро-быстро. Под шиповником было тихо, только с другого края садика доносились звонкие голоса: младшие ученицы срезали цветы к празднику.

— Есть ведь крылатые кони, — прошептала Паола. — Они могут летать над морем.

Приподнялась на цыпочки, смахнула с черных волос Гидеона белые лепестки. Ладони сами легли на его плечи. Его губы легонько, словно опасаясь чего-то, коснулись лба Паолы.

— Ты мой ангел, — хрипло пробормотал Гидеон. — Моя небесная дева.

В темном небе распускались огненные цветы, порхали золотые бабочки, зеленые и синие звезды сияющим водопадом падали в морские волны и превращались в распускающие паруса корабли.

— Красота! — вздохнула Хетта. — В наших краях такого не выделывают. Если и забредет волшебник, так не по фейерверкам, а по боевой магии, упырей упокаивать да гоблинов гонять.

Хетта, похоже, мыслями была уже дома, в маленьком форте у реки, охраняющем пересечение водной и сухопутной торговых дорог. С родителями, сестрой-погодком и старой бабушкой — а может, и не только с ними.

Праздник выплеснулся на улицы столицы, затопил их, захлестнул, завертел в своей круговерти аристократов и простолюдинов, надменных дам и бойких рыночных торговок, солидных гильдейских мастеров и разбитных мальчишек. Праздник гудел и шумел, пил вино и пел песни, собирал смеющихся зрителей вокруг уличных фокусников и бродячих актеров. И только главные виновницы торжества, пять крылатых дев, тихо сидели на верхней площадке Башни Магов. Под ними сияла праздничными огнями столица, над ними плясали в небе фейерверки, а они держались за руки и больше молчали, чем говорили.

Непривычно задумчивая Ойка жалась к Паоле. На острова они отправятся вдвоем: Илдрамский архипелаг нужно исследовать и подчинить Империи как можно скорее. Паола улыбнулась, вспомнив церемонию Выбора Пути: взволнованного Ольрика, торжественно-серьезных магов Совета, тронувшую губы императора легкую улыбку. Выложенную драгоценными камнями карту Невендаара, Священных Земель, на которой каждая жезлоносица должна была найти свое место, свой путь… Вспомнила, как засиял золотом эльфийский лес, когда к карте подошла Линуаль, улыбку подруги: она все-таки вернется в родные места! Как Джатту поманили суровые северные степи, вотчина зеленокожих. Джатта сильная, бесстрашная, это как раз по ней. И главное, самое-самое главное! Как для них с Ойкой засверкала лазурь моря, а на ней — острова, словно рассыпанная на праздничном синем платке горсть разноцветных бусин…

Вот и закончилось ученичество… Уже завтра старшими в девичьем крыле будут считаться совсем другие девушки. Вертлявая Фариша, хохотушка Иза, тихая, серьезная Верунька. А через год или два подойдет и их черед… и они будут сидеть здесь, держась за руки, впитывая всей душой, стараясь навсегда запомнить, сохранить в себе последнюю ночь вместе, перед расставанием. Уже завтра столицу покинут Хетта и Линуаль: им не нужны спутники, их путь — по мирным землям Империи. Через несколько дней проводят Джатту: сопровождающего для нее выберут среди рыцарей или паладинов. А там и их с Ойкой черед…

Праздник затихал — медленно, неохотно. Разбрелись по тавернам уставшие фокусники и актеры, погасли веселые огни, огненные картины над головой сменились темным полуночным небом.

А потом в этом темном небе, затмевая искорки звезд, рядом с привычной луной, маленькой и желтой, словно круг сыра, проявилась вторая. Мертвенно-бледная, зыбкая, навевающая мысли о призраках и неупокоенных душах. Лица девушек утратили краски жизни, залитые холодным светом призрачной луны. Паоле захотелось вдруг взмахнуть крыльями, призывая силу Жизни: быть может, благодатная магия сумеет развеять наваждение? Тревожно забилось сердце.

Но тем временем рядом со второй луной, мешая с ее мертвенным светом отдающие кровавым багрянцем тени, появилась третья. Темная, словно залитая запекшейся кровью. Злая.

Ойкнула Ойка.

— Что это? — прошептала Хетта. — Что это, девочки?

— Знамение, — откликнулась Линуаль. — Я слышала…

На лестнице послышались торопливые шаги, Линуаль испуганно замолчала. Один за одним на площадку поднимались учителя и маги Совета: Ольрик, Тефас, Гоар… Глядели в небо, становились в круг. Последним появился Вульфрик, верховный маг. Бросил на девушек короткий сердитый взгляд, буркнул:

— Ступайте вниз.

Джатта порывисто встала:

— Разве мы не взрослые уже? Не имеем права знать? Что происходит?

— Было бы что знать, — буркнул Тефас. — Сами ничего не знаем. Идите, девочки, мешать будете.

Праздничное настроение испарилось, исчезло без следа. Торопливо спустились вниз, прошли через садик, не глядя по сторонам — очень уж жутким он казался сейчас, залитый мертвенным, призрачно-холодным светом. Набились в комнатку Линуаль — она была ближе всех к выходу.

— Так что за знамение? — спросила Джатта.

— Я слышала, — медленно сказала Линуаль, — три луны бывает в небе в ночи магических потрясений. Когда случается что-то такое, что может изменить лицо мира. Эльфы так говорят…

— Может, эльфы ошибаются? — сама не веря, спросила Паола.

Никто не ответил.

Утро пришло тихое и ласковое. Солнечный свет развеял наваждение, ночные страхи пусть не позабылись, но стали казаться смешными и нелепыми. Жизнь в стенах гильдии магов шла своим чередом, в лицах учителей девушки не видели и следа беспокойства или озабоченности.

Хетту и Линуаль собирали в дорогу. Молодым жезлоносицам не требовалось тащить с собой имущество; да и не было особого имущества у воспитанниц гильдии. Жилье и деньги на обзаведение им выделяла казна — уже там, на месте. Поэтому сборы сводились к обмену теми милыми мелочами, что ценны для девушек не сами по себе, а как дорогие сердцу памятки. Украшенный мелкими хрусталиками гребень, заколка в виде летящей чайки, голубая лента из блестящего гладкого атласа… Обнялись на прощание, проводили до ворот — и так пусто стало. Будто часть твоего сердца ушла, думала Паола, медленно бредя об руку с подругами в садик. Ушла — и одному лишь Всевышнему ведомо, когда вернется.

Какое-то время девушки сидели молча, притихшие и растерянные. Опадали белые лепестки шиповника, словно печалясь вместе с ними; но вот Джатта вскинула голову:

— Хватит грустить, подруги! Велик Невендаар, но все пути ведут для нас сюда, в сердце его! Рано ли, поздно — свидимся еще не раз. Подумайте лучше, что за жизнь у нас впереди! Новые земли, новые небеса…

Острова, эхом откликнулось в душе Паолы.

Ойка, верно, подумала о том же. Попросила тихо:

— А спой, Паола, твою любимую…

Паола запрокинула голову, вгляделась в исчерканную перышками облаков лазурь небес. Улыбнулась, подумав: наверное, барашки волн на волнах выглядят похоже, белые на синем…

— Далекий парус в синей дымке та-а-ет, родные ветры вслед ему летят…

Джатта с Ойкой тихонько подхватили:

— Моряк невесту нынче покидает…

Этой ночью на небе светила одна, привычная луна. Страх рассеялся окончательно, девушки пошли спать, не думая больше о тревожных знамениях и магических потрясениях. Смеялись даже: может, у эльфов что и потрясется, а нам с того ни тепло, ни холодно.

Засыпая, Паола подумала вдруг: надо отдать завтра Джатте свою пуховую накидку, чтоб не мерзла там на севере.

Среди ночи Паолу разбудил неясный шум. Девушка приподнялась, вслушиваясь. Со двора доносились рыдания. Сердитый голос Вульфрика едва перекрикивал причитания и плач. Верховный маг, похоже, безуспешно пытался добиться тишины.

Паола встала, накинула плащ и выскользнула во двор.

Захотелось протереть глаза. Может, все это ей снится? Мечущийся свет факелов, мужики, сжимающие в руках бесполезные вилы, бабы с узлами, ревущие детишки, чей-то скулящий пес… Рядом с верховным магом стояла Линуаль — она-то откуда взялась?! — и что-то тихо рассказывала. Вульфрик хмурился, иногда перебивал девушку вопросами. Та пожимала плечами. Наконец маг махнул рукой, отпуская жезлоносицу, и двинулся к мужикам. Линуаль заметила Паолу, кинулась к ней, обняла:

— Ох, спаси Всевышний, что будет…

— Что стряслось? Почему ты здесь? — Паола дрожала, губы слушались с трудом. Предчувствие чего-то ужасного и неотвратимого сжимало сердце.

— Беда, Паола. Девочки где? Хетта не вернулась?

Выбежали разбуженные шумом Джатта и Ойка. Линуаль обняла подруг:

— Пойдемте, девочки, где потише. К Паоле пойдем.

У Паолы сели на кровать, тесно прижавшись друг к дружке. Линуаль дрожала, Ойка накинула ей на плечи одеяло, обняла молча.

— Война, девочки, — прошептала Линуаль.

Замерев, Паола, Ойка и Джатта слушали рассказ подруги.

Линуаль встретила беженцев вскоре после полудня. Растерянные, охваченные паникой крестьяне ничего не могли толком объяснить. Огненные чудовища, чуть ли не демоны… ну откуда, спрашивается, в самом сердце Империи взяться демонам?! Не иначе, какой-нибудь колдун-отступник решил власть показать. Так это ненадолго! Велев крестьянам идти прямиком в гильдию магов и рассказать о своей беде там, юная жезлоносица двинулась дальше.

Увидев сожженную дотла деревню и обгорелые трупы, Линуаль засомневалась: для одного колдуна слишком уж, да и не станет колдун убивать, его дело — запугать, головы заморочить, заставить дань себе платить. Но вокруг стояла мирная тишина, кто бы ни сотворил весь этот ужас, теперь его здесь явно не было. Не возвращаться же обратно, поддавшись глупой панике, словно невежественная крестьянская баба!

На околице сожженной деревни Линуаль наткнулась на еще один труп. Молодой сквайр лежал в луже крови, пронзенный насквозь острыми каменными осколками. Смоляно-черный камень казался созданным из самой первозданной Тьмы: он вбирал в себя свет, не выпуская его. Линуаль подобрала осколок, впервые подумав о том, что ей, пожалуй, придется вернуться, и надо бы принести Совету магов сведения более внятные, чем бестолковые россказни крестьян.

Потом она вспомнила о том, что с собой у нее драгоценный груз: несколько флаконов эликсиров. Оживляющий, целительный, восстанавливающий силы… Обозвав себя забывчивой дурехой, Линуаль кинулась вытаскивать из убитого сквайра осколки. Проверив, все ли раны чисты, зажмурилась на миг, призывая силу и благословение Небесного Отца, и осторожно, по капле, боясь разлить, влила в мертвые губы эликсир Жизни.

Израненный воин попытался вздохнуть, забился… на губах запузырилась кровь… Линуаль, охнув, вскочила, махнула крыльями раз, другой, третий: «Силой Неба, волей Всевышнего, исцелись!» Не доверяя до конца собственным силам, достала склянку с целительным зельем, приподняла беловолосую голову:

— Пей, милый… выпей!

Сквайр проглотил снадобье; мутный взгляд прояснился, губы шевельнулись:

— Я… жив?..

— Живой… — Линуаль плакала и смеялась: у нее получилось, она сумела, смогла, спасла! — Ты как? Дышать можешь? Полежи немного, сил наберись.

— Нельзя… нельзя лежать. Они… вернутся…

Именно в этот миг Линуаль поняла истинную цену своей победе. Сквайр видел врага. Он сможет объяснить все точно и правдиво. Девушка встала, протянула спасенному руку:

— Идем в столицу?

Они дошли только к ночи, хотя Джарет — так звали сквайра — не давал себе поблажки. Дорогой он рассказал Линуаль о напавших на село «чудовищах».

— Я встретила крестьян, — сказала Линуаль, — беженцев. Они говорили, деревню сожгли демоны.

— Если наши деды верно помнят старые легенды, демоны и были, — ответил Джарет. — Слуги Проклятого, воины Ада. Крылатые твари, порождения Бездны. Но страшно то, что за ними следом шли люди. Отступники в козлиных масках! Я слышал, своими ушами слышал, как они призывали силу Проклятого, насылая огонь на беззащитных крестьян!

В столице Джарет свернул к казармам. Линуаль обещала пересказать его слова в гильдии магов. Расставаясь, сквайр лишь коротко глянул на свою спасительницу: мысли его, похоже, были далеко.

— Благослови тебя Всевышний, — махнула она вслед. И поспела во двор гильдии как раз вовремя, чтобы поймать рассерженного бестолковыми воплями верховного мага и объяснить, что случилось.

— Вот вам и знамения, — всхлипнула Ойка.

Джатта нахмурилась:

— Да ладно вам реветь, подруги! С нами Небесный Отец, а с ними кто? Какой-то там Проклятый! Наши паладины их в лепешку раскатают, вот увидите! Новая луна не народится, как мы об этой нечисти и думать забудем. Вот увидите!

Отряд рыцарей уходил в бой. Хлопало на ветру знамя, тревожно всхрапывали, прядая ушами, гнедые и серые кони. Позади конницы тесной группкой шли пешие сквайры, десяток лучников, несколько боевых магов. Мелькнул среди доспехов синий плащ монастырского служки.

Ученики гильдии магов толпились на пятачке у ворот: отряд должен был пройти мимо.

— Я бы тоже пошел, — буркнул Класька. — Учитель не пускает.

— Правильно не пускает, — отрезала Джатта. — Толку с тебя, с недоучки.

— Эдак вся война без меня закончится!

— И слава Всевышнему, что закончится. Ишь ты, герой сопливый выискался.

Отряд поравнялся с гильдией, седоусый командир в алых доспехах паладина, чуть повернув голову, отдал честь. Рядом с ним Паола узнала вдруг черноволосых братьев-рыцарей, Гидеона и Фабиана. Гидеон нашел ее взглядом, кивнул чуть заметно. У Паолы защемило сердце. Вот этот рыцарь с сурово сжатыми губами обнимал ее, называя ангелом и небесной девой? Это с его вечно растрепанных волос она смахнула белые лепестки шиповника?

— Благослови тебя Всевышний, — шептала Паола. — Благослови Всевышний всех вас…

— И Джарет с ними. — Взгляд Линуаль нашел среди сквайров спасенного ею и уже не отрывался. Губы зашептали благословение.

Хвост отряда скрылся в переулке — слишком уж быстро. Вроде и немаленький, растерянно подумала Паола, что ж так? Может, тревога всему виной? Страшно провожать, зная, что кто-то может не вернуться.

Ильда уцепилась за руку, прошептала:

— Они до папки дойдут? Эти, которые демоны?

Паола вздохнула:

— Не знаю, солнышко.

— Они, может, уже там? — Ильда, похоже, с трудом сдерживала слезы. — Тетя Райда, которая из прачечной, на рынке была, слышала, будто земля разверзлась бездной огненной, а оттуда демоны прут и прут, и будто бы по всей Империи так.

— Врут, — отрезала Джатта. — Со страху чего только не навыдумываешь. А Райда только и знает сплетни повторять, слушай ее больше.

Паола присела рядом с Ильдой, заглянула в лицо, вытерла девочке слезы широким рукавом своего платья.

— Ильдуша, солнышко, мы ведь при гильдии магов живем. Все важное узнают сначала во дворце, а затем здесь. А иногда — здесь даже раньше, чем во дворце. Ты слушай, что учителя говорят, а не тетки базарные.

— Ничего не говорят, — мрачно заявил невесть как оказавшийся рядом Эд.

— Скажут, — уверила Паола.

— Когда время придет, — добавил подошедший Ольрик. — А до той поры нечего лишнего болтать. — Обвел взглядом жезлоносиц: — Вы, девушки, пойдете сейчас со мной. А остальные, — зыркнул на мелюзгу непривычно сурово, — учиться!

Паола сжала ладонь Ойки. О чем с ними может сейчас говорить любой из магов? Скорей всего об отъезде…

Она оказалась права.

— Пока остаетесь здесь, — коротко, не тратя время на предисловия, сказал Ольрик. — Можете понадобиться. Не время силы распылять.

— Что нам делать? — спросила за всех Джатта.

Старый маг задумался ненадолго. Паола глядела на него, и сжималось сердце: всего ничего прошло с похода, да что с похода, он еще позавчера совсем другим был! Словно прожитые годы разом навалились на плечи…

— Будете пока беженцев встречать. Целителей нехватка. — Ольрик задумчиво пригладил бороду; пальцы его слегка дрожали. — Мантия — в монастырь, Линуаль и Паола — в храм, а ты, Джатта, здесь, при гильдии. Сейчас и отправляйтесь.

— Хорошо, учитель, — кивнула Джатта. — Пошли, девочки.

— И вот еще что, — догнал их у самого порога севший голос старого мага. — Горюющих да испуганных ободряйте, а если кто паниковать станет, вещать о силе великой да о конце времен или, упаси Всевышний, старые пророчества вспоминать, тех обрывайте без жалости. Сами не замолчат — стражу зовите. Нам в столице смятение умов не нужно. От таких разговоров и до мятежа недалеко.

Уходя от Ольрика, девушки подавленно молчали.

И лишь по дороге в храм Линуаль, вздохнув, сказала:

— Может, и прав учитель… наверное, прав… Но вот вспоминаю я тех несчастных, что на дороге встретила, деревню их сожженную и думаю…

— Что?

— Думаю, — чуть слышно ответила Линуаль, — когда люди потеряли все, да еще так страшно, они вряд ли сами понимают, какие разговоры просто с горя, а от каких до мятежа недалеко. Не хочу я, Паола, стражу звать для таких бедолаг. Не лежит к такому сердце.

Паола вздохнула, ободряюще сжала руку подруги:

— Что заранее переживать. Там поглядим. Может, смилуется Всевышний, обойдется…

Но паника уже расползалась по столице — видно, не от пустого ума Ольрик предупреждал о ней своих учениц. На площади перед храмом выла, билась на земле баба в разодранной одежде, не поймешь, то ли беженка-крестьянка, то ли городская побирушка, — билась, завывала:

— Ой, лышенько, погибель-беда, вижу демона крылатого, огненного, вижу чудищ каменных, кровь и огонь, земля горит, горит земля наша, горят луга зеленые, кровью и огнем разливаются!

На глазах девушек подбежала стража, подхватила бабу под руки, уволокла, а та все голосила, словно не осознавая, что с ней происходит:

— Нету больше наших лугов заливных, все кровью залито, огнем затоплено… погибло, все погибло!

— Упаси Всевышний, — вздрогнула Паола. Схватила подругу за руку и бегом вбежала в храм.

Всегда на памяти Паолы здесь стояла благоговейная тишина, нарушаемая лишь молитвами и праздничными проповедями. Здесь можно было часами рассматривать роспись на стенах и куполе, витражи на высоких стрельчатых окнах — суровых ангелов-меченосцев и крылатых дев-архангелов, рыцарей на вздыбленных конях, попирающих злобную нечисть, и цветы, цветы, цветы… Здесь как нигде верилось в торжество Жизни.

Теперь тишину сменили плач и стоны. Храм принимал беженцев. Среди столпившихся на просторном дворе людей сновали целительницы, служки с водой, хлебом и кашей. Старая аббатиса собирала женщин — увести на постой в монастырь.

— Вон жрец, — Линуаль дернула Паолу в направлении внутреннего дворика, — скорее!

Увидав крылатых дев, плачущие на мгновение смолкали, а потом кидались к ним — дотронуться, поднести детей, испросить благословения…

— Погодите, — отмахивалась Паола, — да погодите же!

Жрец оглянулся, стремительно, раздвигая народ, пошел девушкам навстречу. Паола и Линуаль поклонились:

— Нас помогать прислали.

— Хорошо, — кивнул жрец. — Помощь нужна. Пойдемте, девы.

Раненых было много: все беженцы из одной деревни, спасшиеся чудом, успевшие добежать до леса, пока слуги Проклятого жгли их дома и убивали их соседей. Бабы выли горько, безутешно, плакали дети, немногие мужики потерянно молчали. Они принесли убитого, молодого лучника, почти мальчишку.

— Кабы не он, — выдавливал коренастый угрюмый крестьянин, — всем бы хана. На колдуна напоролись. Огнем окружил, принимайте, грит, волю Бетрезена, иначе спалю живьем. Ну и… вот…

— Нам не подобраться бы, — закивал другой, баюкающий разрубленную руку. — А он… спаси Всевышний, паренек во внуки мне годится, вся жизнь впереди была. Эх, лиходеи проклятые.

Смотреть на сожженного злым колдовством юношу было страшно. Черты лица не угадывались, легкий доспех вплавился в кожу.

— Вы правильно сделали, что принесли его, — веско сказал старый жрец.

— Ну дык. — Мужик потупился. — Не оставлять же злыдням на поругание. Хоть так, думаем, спасибо пареньку сказать.

Жрец дотронулся кончиками пальцев до лба убитого, прислушался к чему-то, неслышимому другим, улыбнулся:

— Поживет еще. Если будет на то воля Всевышнего…

Предоставив раненых монахиням и молодым служкам, крылатых дев жрец оставил при себе. Сказал:

— Здесь ваша помощь понадобится.

Обе девушки впервые видели воскрешение, совершаемое без эликсира, одной лишь молитвой. Сила Небесного Отца текла через старого жреца, укрепленная намоленной за века мощью столичного храма. Стекала на убитого щедрым водопадом. На глазах сходили страшные ожоги, сменяясь нежной розовой кожей, проявлялись все четче легкая горбинка носа, резкая линия скул, по-юношески пухлые губы…

Грудь вздрогнула, приподымаясь… пальцы, бессильные сжаться, царапнули дерево широкой лавки…

— Быстро, милые, — выдохнул жрец, — работайте, помогайте…

Почти одновременно Паола и Линуаль взмахнули крыльями, призывая на лежащего перед ними воина благодать Небесного Отца. Исцелись, молила про себя Паола, исцелись, живи, именем Неба, волей Всевышнего, живи!

Стрелок задышал ровно, спокойно.

— Спит. — Жрец слабо улыбнулся, отер лоб чуть дрожащей рукой. — Хвала Всевышнему, справились.

Линуаль всхлипнула, уткнулась Паоле в плечо:

— Получилось? Правда получилось?

— Да вроде. — Паола нервно рассмеялась и тут же замолчала, прикусив губу: испугалась разреветься. Тяжко далось чудо возрождения — до тьмы в глазах, до звона в отяжелевшей голове. Ударило вдруг: а ведь многих так не воскресишь. Вон над одним лучником втроем весь день… А если бы двоих принесли мертвыми? Или, упаси Всевышний, десятерых? Паола обняла подругу и без сил опустилась на пол. Руки скользнули по шелковой ткани плаща…

— Паола, ты что? — Линуаль упала на колени рядом с ней. — Плохо?

— Ничего… сейчас…

Тяжелая ладонь легла Паоле на макушку. К затылку, по шее, по спине пробежалось уютное тепло. Жрец вздохнул:

— Идите, девы, отдыхайте. Я бы вас при храме ночевать оставил, да нынче и устроить негде, сами видите. Завтра пораньше приходите, с самого утра.

Возвращались из храма притихшие. Паола стыдилась приступа слабости, но из мыслей все не шло, не получалось забыть: а ну как десятерых бы? Что тогда — выбирать? Как? А ведь чудо на то и чудо, что не может случиться с каждым…

У ворот гильдии мялись двое: женщина в крестьянской одежде, в черном траурном платке, и щупленький дедок с котомкой через плечо. Задорно торчащая вперед седая бородка придавала ему вид воинственный и озорной, никак не сочетающийся со строго сжатыми губами.

— Мы сказать пришли. Рассказать… — Женщина теребила кончики черного платка.

— И отдать, — добавил дедок. — Имущество, значь. Дело такое, магическое, глядишь, пригодится вам. Ворога, значь, бить.

— Так заходите, — улыбнулась гостям Линуаль. Окликнула пробегающего мимо вездесущего Клаську: — Позови кого-нибудь из учителей, тут люди пришли. Пойдемте пока что в приемную.

На самом деле приемных в гильдии магов было не меньше десятка. Для гостей простых и высокопоставленных, сведущих в магии или нет, своих, не совсем своих и совсем чужих… Сообразуясь с простонародным видом посетителей, Линуаль провела их в маленькую комнатку для просителей из числа крестьян и малоимущих горожан. Гости замялись на пороге, поклонились, входя. Здесь можно было бы их и оставить, но девушки, не сговариваясь, решили подождать. Вести ценились нынче в столице больше золота.

Сесть гости не посмели, так и маялись у входа, пока не вошел Ольрик.

Старый маг не стал разводить долгих предисловий. Оборвал поклоны, сказал:

— Поздоровались, и будет. Рассказывайте, люди добрые, с чем пришли.

— Беженцы мы. — Женщина все мяла свой платок, мяла и мяла, и почему-то Паоле было трудно оторвать взгляд от ее рук, грубых, обветренных, со следами свежих ожогов. — Погорельцы. В столицу шли, потому куда ж еще? Нас со всей деревни только двое и осталось. Пятиизбищи деревня наша звалась.

Голос женщины задрожал; она смахнула слезы уголком платка, хотела еще что-то сказать, но не смогла. Уткнулась лицом в ладони и тихо, почти беззвучно заплакала.

— Большая сила на нас пришла, — мелко закивал старик. — Силища. Такое дело, значь, у нас возле деревни, за рекою, рудник магический был. Вот он, видать, ворогу и понадобился.

— Где точно ваши Пятиизбищи? — вскинулся Ольрик. — Ты мне, дед, точно скажи! Сам понимаешь, тех рудников по Империи…

— Недалеко. — Дедок почесал в затылке. — Шли мы, значь, на закат прямехонько, три дня шли, значь, от дому до столицы. Только где ж тот дом… нету больше нашего дома…

Ольрик подошел к гостям, положил ладонь старику на плечо, вгляделся в лицо. Сказал тихо:

— Война у нас. Утешать не могу, извини, дед. Сам сказал — силища. Значит, захватили те вороги рудник?

— Воткнули, — снова закивал дед, — воткнули, злодеи, палку свою окаянную! Чтоб их самих тою палкой да по шее! Были за рекою за нашей луга зеленые, а теперь… эх! Огнем, все огнем…

— Что ж, спасибо вам, люди добрые. Будем рудник отбивать. — Ольрик сердито дернул себя за бороду. — Вам за вести награда полагается, сейчас пойдем…

— Погодьте еще, господин маг. — Дедок смущенно кашлянул. — Не все у нас вести-то. Еще, значь… вот…

Смешавшись, вынул из котомки ребристую, чтоб на ощупь ни с какой другой не спутать, склянку с эликсиром Жизни, пузыречек лечебного бальзама и погнутый, оплавленный целительский талисман. Положил на стол. Сказал тихо:

— Имущество, значь.

— Откуда? — Голос старого мага внезапно сел, осип. Паола, охнув, шагнула к столу, вцепилась пальцами в край. Она уже поняла, что ответит старый крестьянин-погорелец.

— Дева там была, — потупившись, вздохнул дедок. — Вот как… — Наверное, он взглянул на них с Линуаль, краем сознания отметила Паола. Наверное… Оторвать взгляд от талисмана казалось невозможным. Такой талисман был у… — Она, значь, как это непотребство увидала, так туда и помчалась. Хотела, видать, ту палку чужую окаянную убрать. А тут как раз эти… чудища каменные да колдуны, что огонь бросают… И на нее…

…у Хетты.

Ей, Хетте, слабо давались целительные чары, она носила талисман, чтобы усиливать…

— Оно быстро все случилось, — почти шепотом закончил старик. — Не мучилась девочка… быстро… Там ее и бросили, на берегу. Мы уж потом подобрались, поглядели: мертвехонька, бедная. Там ее, значь, и схоронили. На берегу, над рекой. Прям напротив рудника.

Схоронили, эхом отдалось в голове Паолы. Схоронили. А вещи сюда принесли. Ну что, что им стоило влить Хетте в рот эликсир из ребристой склянки!

Они не знали. Не могли знать. Откуда им, они простые крестьяне. И на том спасибо, что после всего того ужаса подойти не побоялись.

Линуаль застонала глухо, согнулась пополам. Паола подскочила, подхватила. Оглянулась на Ольрика. «Уведи», — одними губами велел маг.

— Пойдем, — зашептала Паола, — пойдем…

Вывела подругу из приемной, довела до внутреннего дворика — и тут силы оставили. Разом, как будто выдернули державший ее невидимый стержень. Паола осела на землю.

— Хетта, Хетта, — рыдала Линуаль. — Хетта-а…

Следующие несколько дней промелькнули, как не было. Первая потеря оглушила. Обыденные мелочи резали сердце. Яблочные пирожки на ужин — Хетта их любила. У Изы порвалась нитка бисерных бус — раньше ее собрала бы Хетта, никто не умел так ловко нанизывать бисер, составлять узорами… А вон идет сестра-келейница, и слышится голос Хетты: «Наша мамуля-хлопотуля!»

Линуаль больше не плакала. Только стала откровенно тяготиться работой в столице и все чаще досаждала учителям просьбой отправить ее в поход.

А Паола ждала и боялась возвращения отряда, с которым ушел Гидеон.

Первым узнал новость вездесущий Класька. Немудрено — шалопай мотался то в казармы, то к воротам.

— Вернулись! — Мальчишка ворвался в трапезную посреди ужина, хотя за такое нарушение порядка его наверняка ждала выволочка. — Вернулись…

— Ты, негодный… — Ольрик неторопливо встал, явно намереваясь отчитать ученика хорошенько прямо при всех.

— Учитель, они целителей просят! И эликсиров! И жрецов! Я в храм еще побегу, а вы туда идите, ладно?

Откинул пятерней со лба прилипшие мокрые волосы, развернулся и умчался. А у Паолы будто сердце на миг остановилось — а потом заколотилось так, словно тесно стало в груди. Целителей, эликсиров, жрецов… видно, плохо там дело!

— Мы за эликсирами, — Гэриэл, маг-целитель, стремительно поднялся с места; вслед за ним, не дожидаясь приказания, вскочили трое его учеников, — а ты собирай, кто из твоих пойдет.

Ольрик кивнул коллеге, обвел взглядом затихшую трапезную. Резким взмахом руки отделил жезлоносиц:

— Вы.

— И мы! — вскочила Иза. Вслед за ней поднялись Фариша и Вера. — Мы исцелять уже умеем, верно, девочки?

— Мы уже старшие ученицы, — добавила Вера, — скоро тоже жезлоносицами станем. Мы должны помогать.

— Ладно, — отрывисто бросил Ольрик. — Но кто плакать начнет — выгоню.

Девушки торопливо выбрались из-за стола.

Странное дело, подумала Паола, оглядываясь на взволнованно загудевший стол, сколько нас здесь, и магов, и учеников, а лечить почти никто и не может. Редкий дар. Хотя нет, возразила сама себе, не такой и редкий. Просто с ним чаще в храм идут учиться, а не в гильдию магов. Из храма Класька хорошую помощь приведет. Все будет хорошо. Все будет хорошо, твердила себе Паола, спеша за Ольриком в тесной группке подруг, обязательно хорошо, был бой, наши вернулись, значит, они победили и войне конец. В крайнем случае придется прочесать страну, выловить всяких там разбежавшихся, чужие жезлы поубирать, в общем, навести порядок…

«Хорошо» разбилось вдребезги с первого же шага в казармы. Не бывает у победителей таких лиц. Победители не отводят виновато глаза, встретив взгляд девушки. И не молчат настолько тяжело.

— Ольрик, твоих девиц по легким, — командовал Гэриэл, — а я своих лентяев на тяжелых беру и на мертвяков. Пусть учатся, дармоеды. Как храмовые подползут, всех ко мне.

«Легких» было мало — как раз под небольшую силу неопытных жезлоносиц. К ужасу Паолы, среди них не оказалось ни Гидеона, ни Фабиана. Вообще рыцарей не было. Лучники, маги, несколько конюхов и оруженосцев — те, кто в сражении позади. Ольрик мгновенно распределил их по девушкам, велел:

— По взмаху на каждого, дальше долечат.

И умчался.

Белобрысый Кай, оруженосец Гидеона, подошел к Паоле последним. Улыбнулся криво:

— Господин тебя всю дорогу вспоминал.

— Он… жив?

— Жив, оба живы. Последние эликсиры по глотку делили… до дому добраться.

Кай говорил медленно, хрипло. Паола понять не могла — то ли голос мальчишка сорвал, то ли грудь помята и дышать трудно, а может, просто устал сверх меры.

— Погоди, подлечу — расскажешь. — Паола глубоко вздохнула, собирая остатки сил. «Волей Неба, именем Всевышнего…» Ей показалось, крох целительной силы, сорвавшихся с кончиков ее крыльев, не хватило бы и на сопливого ребенка. Но Кай задышал ровнее.

— Устала? — спросил, совсем как Гидеон тогда, кольнуло Паолу.

— Обидно, когда сил мало, — честно ответила она. — Ты подожди немного, сейчас отдышусь, еще тебе махну.

— Не надо, легче уже…

Соврал, поняла Паола. Тут подошел Ольрик, глянул хмуро, сунул мальчишке початый флакон восстановительного зелья:

— Пей.

Тот отхлебнул осторожно, словно боясь израсходовать лишнего.

— Все пей, — сердито буркнул маг. Мазнул взглядом по Паоле: — А ты ступай домой. Ступай-ступай, нечего тут. Я и остальным велел.

— Но, учитель…

— Кому сказал! Целители подошли, теперь управимся. И не спорь, будет еще вам работа. Не в последний раз.

Возвращались в подавленном молчании. Только у самых ворот гильдии Джатта сказала:

— Учитель велел рты на замке держать.

— Ой, да ладно уж, — Ойка зло пнула подвернувшийся под ногу камушек, — сами толком ничего не знаем. Только и ясно, что дела плохи. Всех погибших не смогли принести даже, позорище.

Предупреждение Джатты пришлось вовремя: девушек ждали. От «ну что?» да «ну как?» со всех сторон у Паолы аж голова закружилась.

— Учитель придет, все расскажет, — выпалила Джатта.

— Нам бы отдохнуть, — тихо сказала Линуаль, — выдохлись.

Паола молча проскользнула к себе.

Села, завернувшись в одеяло, прикусила губу — больно, до крови. Бил озноб. Тупо, глухо болело в груди, как будто кто-то невидимый медленно и упрямо тянул оттуда жилы. Хотелось выть. И назойливо, нудно, на самом краю сознания бился странный, неправильный, непривычный звук. Будто щенок скулит — да откуда б ему здесь взяться?

И вдруг внезапно Паола поняла: это за стеной, в соседней келье, плачет Иза. Паола упала на кровать, уткнулась лицом в подушку. Если бы слезы могли помочь…

Линуаль ушла на следующий вечер. Вскоре после обеда ее вызвали к Ольрику, а когда вернулась из храма Паола, подруга встретила ее во дворе гильдии, закутанная в темный дорожный плащ и с небольшой котомкой через плечо. Обняла, шепнула:

— С Джаретом идем.

— Вдвоем?! — ахнула Паола.

— Так проще. — Линуаль отстранилась, обхватила себя руками, будто мерзла. — Большой отряд не спрячешь, а мы тихо пойдем. Сама будто не понимаешь, у демонов силы — что двоих убьют, что два десятка. Зря людей терять.

Паола передернула плечами. Эти слова были не Линуаль — чужие. Но… наверное, подумала Паола, так и в самом деле правильно. А что не нравится — ну, война вряд ли может нравиться.

— Далеко хоть?

— Туда… где Хетта погибла. А потом — дальше, в мои края. Золото нужно. Ольрик сказал, горные за эликсиры цены втрое подняли. А у нас там есть… недалеко совсем.

— Погоди, ты о чем. — Паола даже не сразу поняла, что за «у нас там» имеет в виду подруга. — У эльфов, что ли? В лесу?! Сохрани Всевышний, убьют ведь!

— Да ну, — отмахнулась Линуаль. — Зачем эльфам золото? Главное, сделать все тихо, не нарушить покой леса, и все будет хорошо. А я лес знаю. Только вот не увидимся долго теперь. Удачи, Паола.

— Тебе удачи! — Подруги обнялись снова, крепко, силясь продлить последний миг вместе. Но вот Линуаль отстранилась, отвернулась резко и вышла за ворота — почти выбежала. Свернула к казармам. Паола стояла, глядя вслед, стояла долго, хотя Линуаль почти сразу скрылась за поворотом узкой улочки. Шептала благословения, сглатывала слезы и все никак не могла заставить себя отвернуться, уйти, пойти на ужин, а после — спать, а завтра — снова в храм, лечить, словно ничего не случилось, словно их тихая, мечтающая о доме и муже Линуаль не ушла туда, где уже погибла Хетта, и дальше — в золотые леса, где гибнет любой неосторожный путник.

В себя ее привел развязным тоном заданный вопрос:

— Эй, дева, где тут ваши главные?

У ворот толпилась стайка подростков, возглавляемая долговязым худым юнцом. Долговязый разглядывал Паолу с пристальным, каким-то жадным интересом.

— Зачем тебе главные? Вы вообще кто такие?

— Подмастерья. Лучшие подмастерья, — долговязый приосанился, — гильдии переписчиков и рисовальщиков.

— Что-то непохожи на лучших, — буркнула Паола. Наглый взгляд гостя вызывал почти позабытое с детских времен желание заехать по морде, а откровенное вранье побуждало выпроводить. Лучшие, как же! — Думаешь, я не знаю, по сколько лет в вашей гильдии в учениках ходят? Кисточки моют да перышки чинят за мастерами?

— А, мазилки пришли, — возник рядом вездесущий Класька. — Паол, все верно, учитель их чуть не с утра ждет. Явились, не запылились. Пошли, отведу.

Паола пожала плечами и побрела на ужин.

О «мазилках» снова вспомнила поутру, вернее, они сами о себе напомнили. Сидели всей компанией за столом младших учеников, уминали завтрак, зыркали по сторонам.

— Что они вообще здесь делают? — спросила Паола у Джатты. Та сейчас помогала учителям и первой узнавала все новости.

— Заклинания рисовать будут, — тихо объяснила Джатта.

— Что-о?

— Ну что-что, свитки. Нарисуют заклинания, а наши мастера потом зачаруют. Так быстрей выйдет, чем полностью самим. Хотя и послабее.

— А-а, поняла, — медленно кивнула Паола. Запустить готовое заклинание со свитка любому ученику по силам. Ну и пусть оно слабей, чем у опытного мага. Боевых магов мало, целителей того меньше, эликсиры тратятся быстро, а новые поди купи. В храме служек едва пришедших, ничего толком не умеющих, лечить ставят. Сколько раз она слышала, что война — это люди, люди, люди… Всегда считала — про войско говорят, про отряды, которым идти в бой. А оказалось, не только. Монахини, которые лечат, кормят и устраивают беженцев, маги, готовящие заклятия для походов, целители, встречающие вернувшихся из боя… Даже переписчики-рисовальщики…

В тот день на площадях столицы появились вербовщики. Они стояли, важные, под флагами Империи, и зычные голоса герольдов звали мужчин в ополчение и отряды стрелков, а женщин, девиц и подростков — помогать, смотря по способностям, при храме, монастыре или гильдии магов. Обещали семьям записавшихся в славное императорское войско полновесное золото, а идущие мимо хозяйки вздыхали: вон, на рынке что ни день, то хлеб дорожает, как жить? Демоны Проклятого жгут деревни, горит урожай, горит огнем сама земля, если так и дальше пойдет, не за горами голод, и что тогда толку в золоте? Сладко жить будет тот, у кого амбары полнее.

А еще — Паола узнала об этом вечером — в тот день обвинили в шпионаже торговца, что держал магическую лавку у городских ворот. Амулетов, эликсиров и свитков с заклинаниями выгребли из его кладовой столько — вдесятером дня не хватит разобрать; и были вроде бы среди тех свитков и амулетов не только разрешенные гномьи, но и самые что ни на есть черные. Почему-то это известие взбудоражило прежде всего гильдейских учеников: за ужином в трапезной не умолкал гул возбужденных разговоров, и учителя не спешили, как обычно, пресекать ненужный шум. Ольрик сидел мрачный, едва ковыряясь в миске, Тефас и Гоар яростно о чем-то спорили. «Горожане», — донеслось до Паолы, а после: «горцы» и «не простят». Девушка потерла лоб, поморщилась. Она устала, очень устала. Хотелось спать. Хотелось, как раньше, засыпать, улыбаясь, а просыпаться не на мокрой от слез подушке. Скорей бы кончилась война!

Этой ночью ей снилась Линуаль, и Паола шептала во сне: «Выживи, прошу тебя, только не умирай, живи! Пригласи меня в гости, когда у тебя будут дом и муж, ладно?»

Линуаль молчала. Между нею и Паолой скользили, кружась на ветру, золотые листья эльфийского леса.

Наутро по непривычно безлюдным городским улицам стелился, прижимаясь к камням и опадая пушистым пеплом, черный дым. От неправильной, нарушаемой лишь далеким песьим воем тишины веяло кладбищенской жутью. Шаги спешащей в храм Паолы отдавались гулким эхом, и ей казалось — кто-то бежит следом, догоняет, готовится ударить в спину. Паола сорвалась на бег. Потом начала помогать себе крыльями и во двор храма влетела, вся дрожа, с маху врезавшись в караулившего ворота служку. Спросила, всхлипнув:

— Что стряслось, не знаешь?

— Тебе бы, дева, лучше знать, — со странной смесью почтительности и презрения ответил паренек. — Ваши же, гильдейские, всю ночь работали.

— Гильдейские? Всю ночь? Ты о чем?

— Лавки жгли. Ну, заклинательские. — Глаза служки метнулись Паоле за спину, он торопливо шагнул назад: — Входи себе, дева, а мне тут языком чесать не положено.

Паола обернулась. Улица была пуста, только бежал к воротам храма мальчишка в темной ученической мантии. Замахал рукой:

— Пао-ола! Погоди! Тебя… — Окончание фразы снесло ветром.

Девушка прищурилась, прикрыв глаза ладонью:

— Эдька?

Шагнула навстречу.

— Что стряслось, Эд?

Мальчишка согнулся, опираясь ладонями в колени. Выдохнул:

— Тебя учитель Ольрик зовет.

В рыжеватых волосах запутались хлопья сизого пепла. Паола вздрогнула, спросила:

— Эд, скажи, а ты тоже?

— Что?

— Что ночью было, Эд?

Мальчишка распрямился, длинно выдохнул.

— А-а… нет, меня не взяли. Сказали, там черная магия будет, опасно. Старшие ходили. Говорят, много всякого приволокли.

— Чего всякого?

— Ну, чего? Свитков, склянок… Товара.

Товара… Паолу передернуло. Оглянулась на храмового служку: слышал ли? Похоже, нет…

— А люди?

— Не знаю. — Эд уже отдышался, ускорил шаг. — Говорю ж, младших отшили. И сейчас тоже рассовали по урокам, чтоб под ногами не путались. Учителя разбирают сидят, и старшие с ними. А меня Ольрик за тобой послал, сказал: не надо бы ей нынче за ворота выходить. Велел тебе передать, чтоб ни с кем на улицах не говорила и никуда не сворачивала. Опасно, сказал.

— С кем говорить, — хмыкнула Паола. Улицы все еще казались вымершими; правда, теперь девушка всей кожей ощущала бросаемые из-за закрытых ставней опасливые взгляды. Эд, конечно, не ответит, зачем это все… Вопрос, захочет ли отвечать Ольрик? И стоит ли спрашивать? Война…

Да, учитель так и скажет: «Это война, девочка. Так надо». И, в конце концов, им лучше знать. Ведь в этих лавках, и верно, чего только не бывает. А темная магия сейчас столице уж точно не нужна.

Простучали позади чьи-то торопливые шаги, Паола обернулась, но заметила только край серого плаща, исчезнувший за углом дома. Снова повеяло жутью.

— Пошли скорей, Эд.

Мелькнуло серое впереди.

— Свернем, — предложил Эдька.

— Там тупики, все улицы к нашей стене выходят. Поторопимся лучше.

Теперь почти бежали. Эхо позади двоилось, подгоняло, то утихало, то оборачивалось чужим громовым шагом. Мальчишка оглядывался, вертел головой сторожко. Буркнул раз:

— Дома эти, как слепой между ними.

— К городу привыкнуть надо, — кивнула Паола. Деревенские в столице все поначалу терялись, да что в столице, даже в ее родном городишке — и то…

— Бежим, — взвизгнул Эд, дернул за руку так сильно, что крылатая дева едва не потеряла равновесие. Макушку обдало ветром. Паола обернулась на бегу: в деревянном ставне окна торчала короткая стальная стрела.

До самых ворот гильдии они неслись что было духу. И — надо же такому случиться! — снова Паола врезалась, едва не сбив с ног, в выходившего со двора долговязого подмастерья-рисовальщика. Парень выругался, нагибаясь собрать рассыпавшиеся свитки, Паола всхлипнула, от накатившего ощущения безопасности ослабли сразу и ноги, и крылья, пришлось опереться на Эдьку, хотя мальчишка сам едва стоял…

В глаза бросился слегка развернувшийся пергамент — уверенный росчерк синей тушью, дуга и завиток, край защитного заклятия.

— Что это у тебя? — враз охрипнув, словно чужим голосом спросила Паола.

— А, черновики, — отмахнулся подмастерье. Медленно выпрямился, прижимая к себе ворох свитков.

— Никогда, — зло сказала Паола, — никакие черновики отсюда не выносятся. Вор!

Парень оскалился:

— Лучше пропусти.

Паола раскинула крылья, загораживая проход к воротам.

— Эд, зови учителей. Бегом.

Мальчишка шуганулся к башне. Вор мягко шагнул к Паоле. В полускрытой свитками руке блеснул нож.

— Пропусти, крылатая. Обидно ж будет за какие-то глупые пергаменты помирать.

— Это не пергаменты, — отрезала Паола, — это чьи-то жизни ты украл, шваль, крыса проклятая.

Крылом — вор, очевидно, этого не знал — можно ударить куда сильней, чем рукой. Нож соскользнул, не причинив вреда, и отлетел в сторону. Звякнул, подпрыгнув на камнях. Взгляд Паолы невольно метнулся на звук…

Она не почувствовала удара. Просто отшвырнуло, приложило боком о стену, в глазах потемнело, и только потом грудь полоснуло жгучей, острой болью. Рядом возился кто-то, шумно пыхтя и ругаясь, где-то кричали, отдавался прямо в голову чей-то топот — конечно, в голову, ведь она лежит этой самой головой на камнях… Паола шевельнулась, пытаясь встать… Воздуха, дайте воздуха!

— Лежи, — приказал встревоженный голос. Ольрик? Кажется, да… К губам притиснули горлышко склянки: — Пей.

Рот обжег мятный холод. Паола глотнула, льдистый огонь скатился к животу и почти мгновенно растекся по телу. В голове прояснилось, наконец-то получилось вдохнуть — жадно, полной грудью. Девушка села, неловко придерживаясь за Ольрика. Платье липло к груди: на светлой ткани расплылось кровавое пятно. Подошел Эдька, сказал:

— Эх ты! Даже я знаю, что воры никогда не носят только один нож.

— Я тоже знаю. — Паола поморщилась: рана, заживая, щипала и зудела так, что хотелось, позабыв все приличия, драть ее ногтями. — Просто не уследила.

— Счастье, что Эдвин быстро шум поднял. И быстро к тебе вернулся. — Ольрик встал, и Паола увидела: вор, оказывается, уйти не успел. Сидел, крепко связанный, у стены, зыркал недобро. — Держи, Эд. — Старый маг подобрал с земли воровской кривой нож. — Твой боевой трофей. Как еще сам цел остался, обормот…

— А это вы успели вовремя. — Мальчишка нахально улыбнулся.

Вора уволокла подоспевшая стража, Эд, поглядывая на Паолу, рассказал Ольрику, с какими приключениями они добирались от храма домой и как так вышло, что наглый ворюга умудрился рассыпать свою добычу прямо под ноги крылатой деве. Ольрик хмурился, качал головой, пару раз даже ругнулся сквозь зубы. Послал людей принести стрелу, но ее уже не нашли. Видно, успели вернуться те, кого она могла бы выдать. Паола описала как смогла: длиной, наверное, с ладонь, целиком стальная, у основания толстая… «Гномья, похоже», — буркнул маг. И принялся расспрашивать по второму кругу, пытаясь уяснить, как выглядел стрелок. Да видели бы как, злилась Паола, сами бы прекрасно описали! Тень мелькнула — и все! Паола стискивала кулаки, мечтая влезть в бадью с горячей водой и надраить порез жесткой мочалкой: зудело все нестерпимей. Как рыцари это терпят?! На счастье, подоспела Джатта, и Ольрик сдал Паолу подруге.

Остаток дня она проспала.

Не такое, оказалось, легкое дело эти эликсиры. Чудо быстрого исцеления брало у тела сил не меньше, чем тяжелая работа. И отдыха требовало потом так же настойчиво.

Вечером пришел Ольрик. Сел, огладил бороду. Сказал, вздохнув:

— Отдыхай, пока можно. Скоро в путь вам, девочка, всем. Война золота жрет немерено, а мы половину рудников потеряли.

Наверное, ей бы и следующий день дали отдохнуть, но стыдно было валяться, когда другие работают. Паола подсела к ученикам, режущим пергамент на свитки. Здесь, на самом простом деле, рук не хватало: тем, кто хоть чему-то уже научился, поручали работу посложней. Так что у огромного, заваленного пергаментными кусками стола компанию Паоле составляли только Ильда и Эдька. Заглянул Ольрик, кивнул довольно, попросил:

— Расскажи им что-нибудь, Паола. Спаси Всевышний, что за позор — учить времени нет!

— Что ж рассказать. — Девушка задумалась.

— Откуда эти клятые демоны взялись, — буркнул Эд.

— Нет, — мотнула головой Паола, — об этом пусть учителя. Легенду о Бетрезене небось и в вашей деревне все знают. А о том, чего в легенде нет, я говорить не хочу и не могу. Где там правда, где ложь — кто разберет.

— Про великанов, — попросила Ильда. — Я всегда думала, что это сказка. Они правда безмозглые?

— Конечно, — хмыкнул Эд, — они ж каменные! Ты у камня мозги видала хоть раз?

— Но Кай сказал, тот великан двигался! Дрался! Камни, знаешь ли, не дерутся. А рыцари не врут.

— Кай не рыцарь.

— Будет.

— И вообще трепло. Его там не было, он в обозе сидел.

Ясно, поняла Паола, рассказами о дорожной стычке деревенских детишек попотчевали вволю. Кай, значит? Белобрысый оруженосец развлекает будущую жезлоносицу, а будущему магу это не нравится? Ну-ну.

— Они глупы по нашим меркам, по человеческим. Может, и по гномьим тоже, ведь сами гномы — великие мастера. — Паола отложила к готовым стопку пергаментов, глянула на детей: — Вам болтовня точно не помешает?

— Не. — Ильда мотнула головой. — Молча скучно.

Девочка работала ловко, быстро. А вот бывшему подпаску тонкий ножичек явно был не по руке, Эд сопел, высовывал кончик языка от усердия, и все равно получалось хуже, чем у Ильды.

— Некоторые считают, — продолжала Паола, — что гномы пользуются тупостью великанов, используя их на тяжелых работах. Но если было бы так, они не брали бы великанов в войско, верно?

— А берут?! — изумился Эд.

— Еще как. Знаешь, я думаю, они очень даже умны, но как-то по-своему. Так, что нам не понять. Может, им просто неинтересно то, о чем привыкли заботиться люди.

Зато магия дается им чуть ли не от рождения. Правда, не такая магия, какой пользуются люди. Силу им дает не Небо, а Земля.

— Ну, понятно, — кивнула Ильда, — камень — это ведь земля и есть.

Сообразительная девочка, отметила Паола, надо будет Ольрику похвалить. Подумав об учителе, вспомнила, как он рассказывал о магии разных народов им, только пришедшим в гильдию девчонкам. Улыбнулась: наверное, что-то такое Ольрик и имел в виду.

— У гномов вообще с магией свои отношения. Совсем не как у нас. Мы верим в чудо как благостный дар Небесного Отца, а их магия основана на мудрости рун. Что им Небесный Отец, у них и боги-то другие. Там, где для нас важна вера, они ценят знания. Но самое интересное, — Паола помедлила, совсем как медлил перед самыми важными словами урока Ольрик, — самое интересное, что оно работает.

— Без веры? — ухватил противоречие Эд. Тоже неглупый малый, отметила Паола. Поддразнила:

— С верой в знания.

Разговор оживился, пошел скакать и петлять, как заяц: вера, знания, Небесный Отец людей и боги гномов, магия Неба, Земли и Воды, а заодно уж — и Смерти, а тут уж как было не припомнить темную странницу, сманивавшую Ильду… Так и не заметили, как вечер настал. И только засыпая, Паола вдруг подумала: пожалуй, после начала войны это был самый хороший день.

А утром провожали Джатту. Проводили наспех, чуть ли не на бегу: обнялись, пожелали удачи, прошептали благословение вслед… Куда пойдет, она не сказала даже подругам. Ее спутник прятал лицо за шарфом, а глаза — за низко падающими прядями белых волос, и стоило лишь на миг отвести от него взгляд, как казалось — его тут и нет вовсе. «Ассасин», — шепнула Паола Ойке. Та сжала ладонь подруги: «Значит, опасно».

— Будет еще опасней, если станете о том болтать, — прошелестело над ухом.

— Благослови тебя Всевышний, — чуть слышно ответила Паола.

— Спасибо, дева, — усмехнулся опустевший воздух. Плащ ассасина мелькнул за воротами, Джатта обернулась, махнула подругам рукой…

И ушла.

Ойка уткнулась Паоле в плечо. Она не плакала, они обе не плакали, просто стояли, обнявшись, молча, предчувствуя скорое расставание. Полчища Проклятого разбойничали далеко от столицы, но ветер не пах больше травами, медом и созревающим хлебом. Ветер отдавал гарью.

Здесь и нашел их Ольрик. Сказал усталым, севшим голосом:

— Пойдемте, девочки, со мной. Пора и вам собираться. Расскажу что к чему, спутников представлю… впрочем, Паола своего знает. Дорогу по карте посмотрите. Пойдемте, милые.

— Что ж, — сказала Паола, когда Ойка, отстранившись, торопливо вытерла глаза, — островам придется подождать.