Чистильшик

ДАВИД ЯВОРСКИЙ ЧИСТИЛЬЩИК

1

- Во имя Отца, Сына и Святого Духа! - со стороны алтаря гремит громкий голос нашего настоятеля. Все хором отвечают «Аминь». Воскресной мессой заканчивается очередная неделя нашей жизни в шахте. Я смотрю на тесную часовенку, чтобы найти таблицу, откуда каждую неделю стирают одно число, а на её место пишут другое. Я не могу её увидеть прямо сейчас, потому что на небольшом пространстве яблоку негде упасть, здесь почти все жители, как, впрочем, и каждую неделю.

А, вот оно. 1047. Тысяча сорок семь полных недель жизни под землёй. Двадцать лет. У нас тут на удивление хорошо. Независимо от того, сколько мы жаловались, никто из нас никогда по-настоящему не хотел вернуться на поверхность. Конечно, есть те, кто должен выходить, но у них конкретные задачи и, как правило, возвращаются они в течение нескольких часов или дней. И каждый раз они возвращаются опустошённые и подавленные, принося то, что нам так необходимо… Мы бы с радостью оградили их от этих вылазок, но, к сожалению, мы до сих пор ещё немного зависим от поставок с поверхности.

Внизу сносно. Наши Предки - так их называли, сначала в шутку, потом всерьёз - проделали хорошую работу. Группа бывших шахтёров взяла в оборот старую, уже давно оставленную каменноугольную шахту. Быть может, потому, что им стало немного скучно на старости лет, а может быть, потому, что приняли угрозу катастрофы серьёзнее других.

Кстати, интересно, как сейчас должны чувствовать себя все те, кто тогда их считал ничего не смыслящими и чересчур подозрительными. Предки приобрели завод за бесценок и начали переделывать его под себя, время от времени требуя дополнительную финансовую поддержку со стороны Силезии, Польши или ЕС. Всем говорили, что готовят Музей горного дела. В документах так и значилось, и по ним следовало устроить пешеходные коридоры (забетонировать пол, провести освещение), пробить множество достаточно больших помещений по обеим сторонам каждого из коридоров («Здесь будут выставочные залы,- объясняли они. - А может быть, мы когда-то соединим музей с отелем?»), сделать большую кухню с ещё большей столовой, библиотеки, лазарет, часовню, где они сейчас находились. Всё строили чин по чину, вот только…

Почему коридоры, ведущие почти во все шахты, обвалились, кроме одного? Что им мешало сделать несколько дополнительных входов в музей, расположенных на пространстве в несколько квадратных километров? И зачем единственный выход укрепили толстыми, более чем в полметра, стальными воротами? Почему в вентиляционную шахту поместили фильтры очистки воздуха? И не какие-то! Лучшие! Почему на самом нижнем уровне устроили большой склад и поставили там несколько больших генераторов? Наиболее эффективные, какие тогда были в продаже! Зачем, чёрт возьми, они принесли вниз десяток освинцованных костюмов химической защиты?!

Мы-то знаем, зачем.

- Бог с вами, - произносит настоятель.

- И с духом твоим, - отвечаю машинально. Снова не сосредоточился на проповеди.

О чём это он на сей раз?

- Вознесите сердца.

- Мы возносим их к Богу.

- Возблагодарим Господа-Бога нашего.

О, да, действительно достойно и праведно. Когда мы слышим рассказы о том, что было в прекрасном мире, на поверхности, человек по-настоящему начинает верить в то, что есть за что благодарить. Видимо, в радиусе десятков километров ни единой живой души, а в пепельной тишине на поле боя высится лишь наша большая гордость, когда-то один из крупнейших заводов в Европе. В его тени разбросано несколько деревень и городов, откуда мы тащим припасы, к сожалению, всё быстрее иссякающие. И в этом всём мы, как последний непокорённый бастион человечества, со своей спокойной жизнью при горящих лампах накаливания и с музыкой из нескольких CD-проигрывателей, что у нас остались.

Хорошо, что несколько лет назад наши шахтёры, всё ещё упорно разрабатывавшие месторождение, нашли нефть. Им удалось придумать какой-то особый способ её сбора и хранения, и теперь она шла в генераторы на четвёртом уровне. Надеюсь, нам её хватит на долгие годы, что гарантирует более редкие вылазки на поверхность, и большие возможности, вытекающие из таких вылазок, разведчикам не придётся больше искать и тащить тяжёлые канистры бензина, и они смогут носить сверху больше еды, инструментов и книг.

На мой взгляд, в нашем неизменном за двадцать лет положении мы должны благодарить, прежде всего, канареек. У нас сейчас двадцать четыре создания, восемь самцов и шестнадцать самочек. Несчастные создания, они не ведают, каково поймать ветер в крылья и парить в бесконечных высях… Но по шахте летают себе в меру свободно и придают нашему существованию немного нормальности. Хотя не знаю, можно ли назвать нормальным мир, где на поверхности слышен лишь мёртвый свист ветра, а под землёй – поют птицы…

Впрочем, я думаю, они каким-то образом защищают нас от упадка чувств. Когда утром, иногда ещё до включения дневного освещения, я лежу в постели и слышу, как птицы тоже просыпаются, чтобы начать новый день, я чувствую себя почти беспечно. И не я один - большинство из нас относится к канарейкам с большим почтением, понимая, сколько они для нас значат. Словно мы хотим искупить вину перед разрушенной природой и Богом, что назначил человека опекуном всякого творения так опрометчиво и неразумно.

Нас сейчас чуть более сотни человек, живущих на трёх из четырёх уровней шахты. Рядом расположен коридор, где стоят часовня, лазарет и большой зал, а на другой стороне прохода отправная точка для всех идущих наверх - там никто не живёт. На более низких уровнях в общей сложности шестьдесят семь комнат. В последнее время большинство пустует. Вначале же все были забиты до отказа. В некоторых проживало даже по шесть-семь человек. Увы, тогда смертность превосходила рождаемость. На самом деле превосходит по сей день, но разница стала значительно меньше.

Только что выводили: «Осанна…», как вдруг в часовню врывается с криком Юрек, техник, занимающийся обслуживанием генераторов.

- Люди! Карл мёртв!

Тишина. «Свят, свят, свят» увязает в горле.

- И, что ещё хуже… Мне кажется, его… уб-били!..

2

Месса продолжается только потому, что наш жирный пастор счёл прерывание её неуместным, а молитву за покойного - необходимой. Только несколько мужчин, в том числе я, покинули часовню и спустились с перепуганным Юреком на три уровня вниз, на склад. Остальные верующие получили приказ оставаться в часовне до его отмены.

Карл был другом всем нам. Про него говорили, что его присутствие лечит и что он мухи не обидит. Работал на складе, занимался распределением продуктов, воды и прочего. Трудно было представить себе причину, по которой кто-то захочет его убить. Но, очевидно, это было убийство. Как только мы вошли на склад, мы увидели, что тело Карла распласталось на земле, лицом вниз, в луже крови. В спине до сих пор торчал большой кухонный нож. Сам бы себе такого не сделал.

В нашей шахте жители не имели огнестрельного оружия - всё стояло в арсенале прямо на выходе, закрыто на ключ и вынималось только при выходе на поверхность. Но к приборам ежедневного пользования, что можно рассматривать как холодное оружие, каждый имел свободный доступ.

- За что?.. - вздыхает Норберт, рослый, но честный человек, который у нас вроде коменданта, в компании нескольких человек охраны. - Ведь двадцать лет никто никого не убивал.

- «За что?» не главный вопрос, - говорит один из его охранников, Мартин, молодой парень, который едва помнит поверхность до апокалипсиса, но зато отлично знает шахту. Несмотря на юный возраст, он один из лучших и самых опытных разведчиков.

- Я бы, скорее, спросил: кто? Товарищи… - начал серьёзным тоном, и я заметил, что все, даже те, кто намного старше его, посмотрели на парня со смесью уважения и интереса, - в наших скромных стенах завёлся убийца. Какими бы ни были его мотивы, он должен быть как можно скорее разоблачён. Он представляет угрозу для всех.

Киваем. Мы стоим вшестером над трупом и думаем, что делать. Кроме меня, Мартина, коменданта и Юрека ещё Антек, коллега Мартина из караула, и Зефек, брат жертвы. Он единственный не смотрит на труп, только скрывает лицо в ладонях.

Комендант подходит к телу и склоняется над ним, рассматривая орудие убийства.

- Нож, безусловно, с кухни, в этом нет никаких сомнений, - выносит вердикт. Мы верим ему, потому что его жена - повар, так что Норберт, наверное, часто у неё сидит и знает, чем там пользуются.

- Только что с того? Пока ничего, на кухню может войти любой, когда угодно. Но стоит спросить, - поворачивается в сторону энергетика: - Юрек, ты слышал что-нибудь странное?

- Абсолютно ничего, - отвечает дрожащим голосом техник. - Я работал на генераторах, потому что один начал как-то странно хрюкать. Да я бы так и так ничего не услышал. Я виделся с Карлом за полчаса перед мессой. Когда позже я пришёл сюда, чтобы попросить его о помощи, увидел вот это…

- Понимаю, - говорит комендант.

- Ты в последнее время видел тут кого-то подозрительного? - вмешивается Мартин.

- Нет, вроде.

Юноша цокает с недовольством и обращается к брату жертвы, сидящему на деревянном ящике с лицом, скрытом в ладонях.

- Зефек, сожалею о твоей утрате. Но ты должен нам помочь. Не знаешь ли, у кого-нибудь в последнее время были разногласия с Карлом?

Старик поднимает взгляд и смотрит каждому из нас в глаза. По порядку. Сначала Юреку, долго и протяжно. Потом коменданту, Антеку, мне и, наконец, Мартину. В конце концов, отвечает на вопрос в своей обычной манере.

- Я вообще считаю, что это его баба.

Все, кажется, удивлены.

- Жена? Почему?

- Да избивал он её, когда был под кайфом. А она, она не смогла спрятать тело…

Комендант хочет задать какой-то вопрос, но юноша его опережает.

- Его жена. Где она сейчас?

- Не знаю, наверное, в часовне, как и все.

- Ладно, понял. Побежал за ней, - двигается к двери, но вдруг мы слышим оклик коменданта. - А, да, простите.

- Не забывай, салага, за чей счёт живёшь. Жди дальнейших указаний. Но ты прав. Приведи эту женщину, поговорить с ней стоит. Это приказ!

- Так точно! - отвечает юноша и исчезает в дверях.

Снова отвожу в сторону Зефека. На уме ещё один важный вопрос, и я задаю его.

- Что ты имеешь в виду, говоря: он бил её, когда был под кайфом? Чем закидывался? У нас же нет здесь наркотиков…

- Ну, у вас, может, и нет. А у него есть. Разведчика подкупил, чтобы тот ему приносил. Тот чувак лазил за всем, чем можно, ну и Карл с ним перетёр - дополнительные пайки и чертовски хорошие вещи сверху специально для него приносил, в обмен на один или два косяка. И да, он договорился…

- Антек… - обращается комендант к другому своему охраннику, не отводя взгляд от старика, - сходи, пожалуйста, на первый уровень, и приведи мне Бенио. Думаю, у нас есть несколько дел для работы…

- Так точно!

- Что, чёрт возьми, происходит? - спрашивает Норберт, не скрывая гнева. - Убийство? Коррупция? Наркомания? Насилие в семье? У меня под носом?! Ведь с двадцати лет я тщательно слежу за порядком, и никогда - никогда! - ничего такого не было!

- Старый ты уже, Бертик, знаешь ли, - отвечает брат жертвы и преступника одновременно. - А вся эта идиллия порядком поднадоела.

- Нет, дорогой мой, это из-за таких, как ты, я потерял бдительность! Вы арестованы за сокрытие преступления и молчаливое согласие!

- Я и не думал… - говорит спокойно Зефек. - На самом деле мне всё равно. Можете запереть меня в комнате или камере. Хорошо, что этого мошенника больше нет. Не знаю, кто это сделал, - качнул головой на тело брата, - но при всей моей братской любви должен признать, у нас один род, и ничто нас не разделит.

Это сильные слова. Переглядываемся с Юреком, затем оба с комендантом. Тот прям пышет от злости. Набирает воздуха, чтобы сказать что-то ещё, когда на склад врывается запыхавшийся Антек.

- Бенио… тоже мёртв.

3

Три дня спустя, в среду тысячи сорок восьмой недели под землёй, снова все собираемся в часовне. На этот раз, чтобы попрощаться с двоими из нас - первыми жертвами убийств с тех пор, как мы спустились в шахту. Он чувствует, что эти похороны отличаются от всех предыдущих. Настоятель не жалеет слов о грехе, преступлении и аду, который, между прочим, сменил положение и теперь находится над нами, а не под. По людям видно, что они напуганы. Стоят на месте, но вся толпа точно качается в нервном беспокойстве с ноги на ногу. Бросают украдкой взгляды на соседей и все мы думаем об одном и том же.

«Франек? Юзик? Нет, они не могут быть. Нет, не могут. Но, может?..»

«Кто следующий? Кто? О, Боже, прекрати так думать! Не будет следующих! Поймают душегуба!»

«Боже, ты живёшь с человеком двадцать лет и даже не знаешь, что он наркоман и садист…»

Жена Карла стоит в первом ряду, прямо рядом с трупом мужа. Ранее её задержали и допросили, но ни комендант, ни его охранники не нашли за ней вины. Её горе искреннее.

Несмотря на боль, что он ей причинял, она любила своего мужа, погрузилась в печаль, как говорится, и не чувствовала облегчения после его смерти - в отличие от Зефека. Его нет на отпевании - сидит в тюремной камере, и каждый день его допрашивают. Комендант надеялся узнать от него что-то большее, или, что было бы лучше - получить признание, так как он оказался главным подозреваемым. Но не нужно на это рассчитывать. Зефек сказал всё, что мог, и все знают, что не он убийца.

Допросили и тех, кто не присутствовал на мессе. И доктора, и медсестру, и двух обезвоженных пациентов, подключённых к капельницам в лазарете. Других подозреваемых нет.

Лично я не понимаю, почему участники мессы были исключены из расследования. Карла могли убить перед мессой, а Бенио… Ну, честно сказать, никогда.

Бенио отравили. Убийца ловко использовал его слабость к еде и впрыснул в его пищу какую-то пакость из лазарета. Когда Антек побежал наверх, чтобы привести толстяка к коменданту, застал его синего, с головой, лежащей в рвоте на столе.

Поп вещает что-то об убийстве как о непростительном преступлении. Умалчивая о тех преступлениях, что совершали обе жертвы. Я понимаю, что о мёртвых либо хорошо, либо никак, но палку-то зачем перегибать? Ангелами они не были. Пастор, как мокрый лосось, выскользнувший из лап медведя, ловко уходит от этой темы, стоит кому к ней приблизиться. Мне это не нравится. Справедливость должна быть воздана всем. Осмотрелся, чтобы убедиться, что на лице кого-нибудь из других жителей отражаются аналогичные чувства. Но нет, только ужас. Один лишь маленький мальчик, прислуживающий при алтаре, смотрит на попа так же, как я, со смесью разочарования и смущения. Священник заканчивает проповедь, спускается с амвона и улыбается мальчику, на чьих щеках немедленно расцветает красный румянец. Меня пробивает озноб. А другие, кажется, ничего не заметили.

Месса подходит к концу. Допоём «Сегодня душу мою в руки Твои я вверяю» и покинем часовню. Ребята из охраны займутся защитой трупов и вывезут их на поверхность, где уже много лет назад мы устроили импровизированный склеп - по сути, братскую могилу в большой воронке от взрыва бомбы.

И мы все вернёмся к нашим делам. Доктор и дальше будет ставить капельницы, принимать роды и зашивать раны. Жена коменданта пойдёт готовить пищу и стирать. Сам комендант двинет к камере Зефека, чтобы сказать ему о похоронах брата и снова спросить, не хочет ли он сознаться в чём-то большем. А молодой Мартин с ещё более молодым Антеком возьмут пластиковые мешки с телами и вынесут наверх.

Я прогуливаюсь по коридорам, думая о том, как сильно изменился наш мир за каких-то три дня. Люди проходят мимо меня поспешным шагом, склоняя головы. Остановятся на мгновение, чтобы бросить быстро: «Привет, как дела?», и умчатся, не дожидаясь ответа.

Теперь люди шепчутся между собой. А когда-то говорили обычным голосом, время от времени что-то весело выкрикивая. Вытер украдкой слёзы, заменившие взрывы смеха. Забавно, как мало нужно, чтобы гнилая подкладка такого на первый взгляд идеального мирка проявилась сквозь тонкое напыление.

Все боятся, что душегуб нападёт вновь.

4

Очередное убийство оказалось столь же неожиданным, как первые два, несмотря на то, что все были так напуганы, что почти его жаждали. И ни усиленная бдительность охранников, ни приказ коменданта, чтобы не ходили по одиночке, а всегда как минимум парами, ни запрет на выключение дневного освещения между десятью вечера и семью утра. На этот раз душегуб перехитрил всех и ударил там, где никто не ждал.

В тюрьме.

Тело Зефека нашли в пятницу утром. Он лежал на полу, прикрытый одеялом, на куче тряпья, служившей ему кроватью. Похоже, что просто умер во сне, что не было бы странно у человека в его возрасте, если бы не одна маленькая деталь: в кармане его брюк обнаружили упаковку диазепама. Пустую.

Конечно, у него не было при себе никаких таблеток в воскресенье, потому что вовремя допроса был тщательно произведён обыск. Возможно, даже чересчур тщательно при таких обстоятельствах, но времена, когда чтили право на личное пространство потенциального убийцы, давно прошли. Основные умозаключения привели коменданта к выводу, что даже если старик хотел покончить жизнь самоубийством, кто-то должен был ему в этом помочь. А это уже преступление, сопоставимое по тяжести с убийством.

Никого из присутствующих (а кроме меня там были от силы ещё два-три человека) не удивило, что мгновение спустя в коридоре первого уровня раздался мерный топот военных ботинок, ударяющихся о бетонный пол. Норберт и Мартин снова посетили небольшой лазарет, где располагалась комната с четырьмя кроватями и кабинет доктора. Раньше они были здесь, чтобы спросить доктора о яде, которым отравили Бенио.

Я сижу в расположенном рядом клубе, называемом нами библиотекой, хотя здесь стоят всего два стеллажа с книгами. Я только что прочитал «Преступление и наказание» Достоевского. Удивительно вовремя.

Комендант сначала прикладывает ухо к двери, хмурится и говорит что-то юноше. По губам я читаю, что этот парень, наверное, неплохо развлекается со своей медсестрой. Комендант громко стучит - пожалуй, даже несколько чересчур громко.

- Стефан! - зовёт он.

Юноша хихикает, услышав снаружи что-то, чего я, к сожалению, услышать не могу. Полминуты спустя дверь открывается и входит красный как рак доктор Стефан. Все мы знаем, как эти двое относятся друг к другу. И, теоретически, это не должно вызвать проблемы. Но то, что их объединяет работа, а не свадьба, что Анета почти в два раза моложе доктора, и что уже несколько раз их застали в недвусмысленных ситуациях, привело к тому, что люди смотрят на них косо.

- Простите, Норберт, не ожидал…

- Ясно, что не ожидали! Кто ждёт гостей в кабинете врача на неделе в восемь утра!

- Я думал, дверь заперта. Ещё раз извините, - доктор перестал притворяться кротким, и неожиданно сменил тон на официальный. - Чем обязан визитом господ в столь неподходящее время?

- У вас ничего из аптечки в последнее время не пропадало?

- Не проверял. А что?

- Кто-то закинул Зефеку пачку диазепама, - вмешался Мартин, - а тот съел все и пошёл спать. Навечно, если вы понимаете, о чём я.

- Понимаю, - доктор, казалось, совсем растерялся. Когда он понял, зачем мы пришли, его лицо исказилось от ужаса. - Но я не имею с этим ничего общего!

- Следствие покажет, - сказал комендант.

- Сначала ужасный яд для Бенио, теперь диазепам для Зефека… Ну-ну. Кто-нибудь здесь играет в Доктора Смерть? - спросил юноша. Норберт сразу же отчитал его взглядом.

- Мы всё равно должны вас задержать. И Анету. Кто ещё имеет доступ к шкафу?

- Никто. Но вы не можете арестовать нас обоих. Здесь есть больные люди, которым необходима помощь.

- Вы про тех двоих? - бросил Мартин, глядя на двух стариков, бредущих по проходу между часовней и лазаретом. Оба они были подключены к капельницам, щёки у обоих были коричневого цвета, и внешне больные напоминали умирающих.

- Да, но не только. В любую секунду кто-то может поступить…

- Понимаю. Будем надеяться, что вы сможете раздавать указания из-за решётки.

- Мартин! - шикнул комендант. - Следи за языком! Ты разговариваешь со взрослыми, - затем обратился к доктору: - Я знаю, вам тяжело, но в этой ситуации вы с Анетой главные подозреваемые, и я не могу поступить иначе. Я должен быть уверен, что до решения дела вы не сможете вмешаться.

Тут я услышал, что дверь в кабинет снова открывается и входит медсестра.

- В чём дело?

- Мы арестованы, - сообщил доктор.

Из-за книги вижу, что девушка испуганно закатывает глаза и делает глубокий вдох, затыкает рот руками. Её круглые глаза наливаются слезами.

- О, Боже! Речь идёт о нашем ребёнке? - она бросается в объятия доктора. – Я знала, что мы не должны были этого делать!

Её спину сотрясают мощные рыдания. Доктор опускает взгляд и молчит. Норберт округляет глаза, Мартин раскрывает рот. Потом они уходят. Доктор впереди, с плачущей медсестрой рядом, провожаемые ошарашенным взглядом коменданта и победоносной улыбкой его младшего коллеги.

В тот же день после обеда по шахте разнеслась весть, какие у нашего доктора и его медсестры хорошие отношения. К обвинению в трёх убийствах, в том числе одного с особой жестокостью, добавилось обвинение в аборте, о чём они должны были признаться после того, как случайно раскрылись перед Анетой. Их посадили в ту же камеру, где пребывал Зефек, чьё тело вытерли и перенесли в часовню.

Охранники прошерстили нашу маленькую идиллическую общину снизу доверху, но, к сожалению, не нашли никаких доказательств, однозначно указывающих на вину этих двоих. Комендант пожалел, что не располагает оборудованием для дактилоскопии или хотя бы компьютером. Единственное, что у него было, это глаза, свои и коллег, а также интеллект и интуиция. И они подсказывали ему, что задержали не тех.

Доктор всё время правдоподобно отнекивался от предъявляемых ему обвинений, прикрывая себя разными алиби. И либо он отличный лжец, либо говорит правду, потому что ни разу в течение трёх дней допросов не попался на нестыковке. Анета в основном ревела и повторяла, что не имеет никакого отношения к убийствам и что ей очень стыдно из-за аборта, который сделала. И что если бы только она могла повернуть время вспять…

Наша небольшая община бурлит, как жидкость в котле на костре. Доктор, который ухаживал за ними всеми, в ком многие находили утешение и опору, оказался хладнокровным убийцей! Не хватило ему убийства двух человек. Ещё и бедного Зефека прикончил, упокой Бог его душу. Боже, что этому бедняге пришлось вытерпеть! А док в это время, как ни в чём не бывало, спал с медсестричкой! С той самой, с которой он сделал ребёнка и которая этого ребёнка из своего чрева выкинула! Тьфу!

Сначала их пытались убедить, что пока не найдут доказательства, говорить не о чем, но народный самосуд беспощаднее всех судов и кодексов, вместе взятых. Мне пришло в голову, что доктору безопаснее оставаться в тюрьме. Потому что если с обвинениями в убийстве можно поспорить, то признание в аборте поставило на нём черту.

- А чё ты его так защищаешь, а? - накинулся на меня Мартин, когда мы с ним сидели за столом и ели завтрак.

Я как раз пытался убедить его, чтобы он не был так уверен в своём мнении и не выносил приговор раньше времени.

- Я его не защищаю. Просто прорабатываю другие варианты. Не буду судить до тех пор, пока не найдём доказательств.

- Нравится доктор, что ли? - спросил он, и в его голосе слышалась нотка злобы.

Подумал.

- Честно? Не-а.

- Не юли! Меня не обманешь, - ответил Мартин, вставая, и я не стал его переубеждать. - Пора начать очередной увлекательный день на работе. Даже в воскресенье не расслабишься.

- Такие времена наступили, - бросил вдогонку.

- Ну… Я поговорил уже, наверное, с каждым в шахте, но ничего. Либо злятся, либо защищаются. Не можем даже найти другого подозреваемого.

- Знаю, имел удовольствие, - я напомнил ему наш вчерашний разговор. Он не был исчерпывающим, душегуба явно нельзя назвать непрофессионалом. Ну, на мой взгляд. Я же полицейский.

Мартин вышел из столовой одним из последних. Я остался один, не считая министранта, ушедшего вскоре после Мартина, неся в руках упакованный завтрак для пастора.

Скоро поп в двери часовни не пройдёт, если и дальше не будет спускаться в столовую, чтобы поесть со своей паствой. А может, мы недостойны смотреть, как он питается?

Я заканчиваю трапезу, ставлю посуду на место и медленным шагом иду на четвёртый уровень, на склад. С сегодняшнего дня я начинаю работать кладовщиком, вместо Карла.

Будет так увлекательно, что я не могу дождаться. Я беру с собой «Преступление и наказание». Действительно захватывающая книга.

Воскресенье. Утро. Канарейки щебечут как сумасшедшие. Настоятель сейчас съест свой завтрак, побудет с мальчиком и пойдёт в часовню стирать с доски номер 1047. Отметит, что прошла тысяча сорок восьмая неделя, и пойдёт готовиться к мессе. На этот раз снова с погребением - Зефека.

5

Работа не так невыносимо скучна, как мне казалось вначале. Просто спокойная. Мне нужно в каждую из обитаемых комнат доставить со склада посылку, что ей назначена, отправить посылки на следующую неделю, отвезти немного продуктов на кухню, покормить канареек и выполнить несколько спецзаказов, например, передать винты на восемь Юреку, работающему рядом, в генераторной. На самом деле в том же зале, только от склада отделён тонкой стенкой.

- Мог бы и сам за болтами сходить, знаешь ли, - приветствую его.

Тот слегка удивляется, но тут же улыбается и машет рукой.

- Ну, имею право, прости за беспокойство.

- Не проблема! Что слышно?

- Я не знаю, что с этим генератором. Неделю издаёт странные звуки. Я его и так, и эдак проверил, всё впустую. Боюсь, что просто износился. Правда, у нас есть ещё три других, но я полагаю, что если они будут стареть в том же темпе…

- То придётся носить свечи с поверхности. Сделать заказ у коменданта? - предлагаю ему, но это не поднимает ему настроение.

- Знаешь, после случая с Карлом не могу взять себя в руки… - признаётся Юрек.

Не могу понять, почему все четыре убийства он называет несчастными случаями. Случай Карла, случай Бенио, случай Зефека и случай докторского младенца. Наверное, просто боится называть вещи своими именами - как и все здесь.

- Понимаю, - говорю. - Каждому из нас трудно взять себя в руки.

- Я знаю, что он был кем-то близким всем нам. Но мы же… двадцать лет… под одной крышей. У меня было впечатление, что мы знаем друг друга лучшего всего на свете. А тут вдруг выясняется, что не знали друг друга вообще.

- Люди порой удивляют нас. Но мы должны научиться замечать то, что не видно с первого взгляда. Например, наш док. Кто бы мог подумать, что он устроит такое.

- А ты что, знал, какие они? - он посмотрел на меня с подозрением.

- Я думаю, никто не знал, - ответил уклончиво.

- Ну, я… В любом случае спасибо за винты! Хорошего дня!

- Тебе тоже!

Юрек несёт дежурство в генераторной, и у него много работы, особенно сейчас, когда приходится качать в два раза больше нефти в связи с поддержанием дневного освещения даже в ночное время, поэтому не может участвовать в мессе. Я же могу решить - или справиться с работой до двенадцати и пойти на богослужение, или не торопиться и спокойно делать то, что мне нужно. Я выбираю второй вариант.

6

Я хочу нанести нашему настоятелю личный визит. В конце концов, я не присутствовал на мессе, а сегодня воскресенье. Я остаюсь на складе до позднего вечера, немного поделывая работу, немного читая. У меня сложилось впечатление, что Юрек за мной наблюдает, хотя, наверное, мне просто кажется. Наверное, просто интересует новый сосед, и, возможно, он ещё не взял себя в руки после последних «случаев». В конце концов, он довольно чувствительный.

Юрек прощается со мной в пять часов, когда приходит его заместитель. Я улыбаюсь ему и киваю. Тот пытается ответить взаимностью, улыбнуться, но у него плохо выходит. По мне, у него получилась, скорее, неестественная усмешка. Дед что-то подозревает…

Спустя час я встаю, захлопываю книгу. Вешаю рюкзак на плечо, проверяю, всё ли я сделал, и выхожу со склада. Не закрываю его. В нашем маленьком сообществе ведь нет воров. Нет коррупции, наркоманов и убийц. Ха-ха-ха.

Я дохожу до лифта, но решаю подняться по лестнице, обвивающей его, как змея жертву. Тут же останавливаюсь - расстояние между четвёртым и первым уровнями изрядное - но, в конце концов, взбираюсь наверх. Оглядываюсь. Перевожу дух. Идеально.

Часовня находится прямо на выходе из прохода. Останавливаюсь в ней, склоняюсь на одно колено и перекрещиваюсь. Закрываю глаза и читаю короткую молитву. Бог говорит мне, что понимает меня и что сам поступил бы так же.

Поднимаюсь и смотрю в сторону дверей, расположенных слева от алтаря. Мгновение спустя я уже стою в них, ударяя металлическим молоточком.

- Да? - слышу я густой голос пастора Ахима.

- Благослови вас Бог! - отзываюсь из-за деревянных дверей. - Я хотел бы исповедаться. Можно?

- Да, конечно! Заходи.

Протискиваюсь внутрь и тихо закрываю за собой дверь. Святой отец сидит в кресле, читая книгу. Его круглый животик и одутлое лицо кажутся отсюда ещё больше, чем когда он стоял у алтаря.

Помню выходящих из лазарета стариков, подключённых к капельницам, впалые животики детей, бегущих по коридорам и пайки, тщательно отбиравшиеся Карлом на складе для повара на кухне. А у этого толстяка есть даже удобное кресло, где он греет задницу дни напролёт, в то время как большинство из нас должно спать на более толстых или более тонких кучах тряпья на полу!

Понимаю, что не ошибаюсь. Ахим может называть себя слугой Бога, но им не быть. А даже если и служит, то не тому Богу, кому мы все молимся каждое воскресенье. Этот ненавидит таких, как он.

Настоятель закрывает книгу и кладёт её на стоящий рядом резной столик. Садится поудобнее в кресле, выпрямляется и предлагает сесть рядом с ним. На пол.

- Пожалуйста, можешь встать на колени здесь, я готов выслушать твою исповедь.

Я неторопливо снимаю рюкзак с плеча, расстёгиваю его и ставлю поблизости. Встаю на колени и делаю глубокий вдох.

Быстрым движением, которого поп не ждёт, достаю из рюкзака пистолет и бью им по затылку ксёндзу. И ещё раз, для уверенности.

7

Поп пробуждается минут через десять, привязанный к пухлому креслу и с кляпом во рту. Я сдёрнул с него брюки, так что теперь он сидит голой жопой на обитом мягкой тканью сиденье, с разведёнными ногами, привязанными к ручкам, как к гинекологическому креслу,с придавленным объёмистым животом пенисом. Отвратительно смотрится.

Пастор глядит на меня испуганно.

- Что? - спрашиваю. - Что-то не нравится?

Тот бормочет что-то невразумительное. Кляп действует, как надо.

- Ты жалок, Ахим, - говорю, - Ты будешь гореть в аду, я знаю.

Умолкаю. Взгляд опять натыкается на его обнажённую промежность.

- Ты знаешь, как выглядишь? Гнусно. Так и хочется блевануть. А ты ещё заставляешь этого мальчика…

Слова застревают в горле, и с отвращением сплёвываю их на пол. Воображение подкидывает паскудные изображения.

- Ты такой же, как все. И с удовольствием накажу тебя за это. Ах! Не догадался? Ну, ничего удивительного, чтобы что-то понять, нужно сначала начать думать…

- Да, это я, - бросаю небрежно, услышав, что поп снова забормотал. - Ты прав, я такой же больной, как и ты. Но меня, по крайней мере, Бог вознаградит.

- Я знаю, я говорил с Ним. Наградит за то, что очистил остатки венца Его творения от подонков вроде тебя. Карл по сравнению с тобой так, пустяк. Да, он заслужил смерть, скажет тебе любой, кто имеет хоть чуть-чуть своего разума. Но нас осталось мало, а ты портил всё своим невнятным ядом, льющимся по воскресеньям с амвоном. Как тебе не стыдно…

Или стыдно? Это хорошо. Карлу тоже было стыдно. Он сознался во всём, был очень кроток и просил меня о прощении. Но я не прощаю, я не Бог. Я отправил его к Нему, пусть Он решит, что делать с его внезапным смирением.

Зефек же, вопреки расхожему мнению, тот ещё кусок дерьма. Ну, скажи, разве нет? Столько лет видеть, что происходит в его собственной семье, и никому ни слова? Даже коменданту? Я знаю, что многого не сделал, такая у нас охрана. Но хоть что-то. И всё же он предпочёл молчать. И наносил вред той бедной женщине почти так же, как его брат.

Немного жаль разве что Бенио во всей этой ситуации. Конечно же, он был в каком-то смысле виновен в избиении жены Карла, но, в сущности, невольно. Единственное, в чём он действительно был виновен, так это в тяге к кайфу. Коррумпированная свинья. Может, и мог бы себе жить дальше, не начни чесать он языком, как пару недель назад, во время его дежурства, я взял себе из оружейной пистолет… - я смотрю на столик, куда недавно поп положил свою книгу. Теперь там лежал нож с большим лезвием, ещё один поменьше, скальпель и пистолет, заимствованный из арсенала. Всего с одним патроном, - просто так, если придётся стрелять. Неизвестно, пригодится ли навык. - Он не должен был этого делать.

Но он сделал. Ему стало насрать на все правила, когда увидел «калаш» в моих руках. И доктор с женой. Правда, у меня для них приготовлен лучший сценарий, но трудный. Эти тупые блюстители порядка сорвали мне все планы, закрыв их в камере. Я не смогу там снова появиться с пистолетом или ножом, не после случая с Зефеком. Ладно, справлюсь.

Они получили сегодня такой же пакет, как Бенио. Прямо со склада. Если всё прошло гладко, им выжжет внутренности.

Впрочем, не только им. Яда хватает ещё на четырёх человек, а я решил освободить мир от грехов прелюбодеяния, алчности, зависти и гордыни. Остался только ты…

Внезапно я слышу стук в дверь. Я предусмотрительно закрыл её на ключ, когда оглушил настоятеля, но всё-таки слегка расслабился.

- Святой отец, это я! - я слышу голос маленького мальчика.

Я смотрю с отвращением на попа и подхожу к двери. Приоткрываю не более чем на пять сантиметров.

- Йоргуш… - изображаю мягкий, но серьёзный тон - Йоргуш, ксёндз болен. Не знаю, что с ним, но лучше быстро сбегай к коменданту.

- К коменданту? - удивляется парень. - А не лучше к доктору?

Я смеюсь, взъерошиваю ему волосы.

- Доктор же сидит в тюрьме, забыл? Беги к Норберту!

- А если он… Или ксёндз… умрёт? - спрашивает мальчик, и я не могу оценить, чего в его вопросе я слышу больше: заботы или надежды.

- Не знаю, малой… Лети давай!

Я закрываю дверь и проворачиваю ключ. У меня в запасе несколько минут.

- Вот видишь, - обращаюсь к Ахиму. - Я хотел отрезать тебе твои греховные гениталии и накормить тебя ими, чтобы ты действительно понял, каково умереть от обжорства и порочности, но, наверное, не успею.

Я подхожу к столику, беру маленький скальпель. Священник начинает елозить в кресле и издавать всё громче и громче нечленораздельные восклицания, полные паники.

Меня это не волнует. Тряпкой в левой руке хватаю его жалкое достоинство, правой же делаю аккуратный разрез у основания. Ксёндз плачет, кричит. Конечно, сейчас нас услышат. Ну, ничего. Я кладу скальпель на столик и беру большой нож. Одним простым и быстрым движением вонзаю его в живот между пупком и правым боком, чуть ниже печени.

- Это тебя, конечно, убьёт, но настолько медленно, что успеешь всё рассказать в суде, - шепчу прямо в ухо пастора, не обращая внимания на его крики.

Я поднимаю пистолет со столика. Подхожу к двери и поворачиваю ключ в замке. Открываю дверь, не нужно будет вскрывать. Оглядываюсь снова на залитое кровью брюхо воющего ксёндза. Он уже свободен от уз. Ему и так всё равно.

Насилие. Наркомания. Коррупция. Чревоугодие - дважды. Молчаливое равнодушие. Аборт. Блуд. Жадность и воровство. Зависть. Гордыня. Лживость. И педофилия. Довольно длинный список для такого маленького, идеального сообщества. Но, к счастью, всё уже позади.

Тысяча сорок девятая неделя в шахтах будет трудной для всех. Но чище. А последующие будут только лучше. Я положил пистолет в рот. Ещё одно убийство. Я дёргаю спусковой крючок.