Вдруг начались серьезные дела.
Как бы погасли солнечные пятна.
Жизнь, что была, взяла и уплыла,
Как облако, немного безвозвратно.
На яблоне сидит «павлиний глаз»,
«Лимонницы» калитку украшают,
Мерцая, «адмирал» пустился в пляс…
Но бабочки уже не утешают.
Горит отдельно эта красота,
Отдельно птицы тенькают и вьются.
Старик в пенсне кричит: «Я сирота»,
Смешно кричит, и в зале все смеются.
Однажды, сорок лет тому назад,
Я тоже был один на целом свете:
Проснулся – дом молчит, и дачный сад
Молчит, пустой, и в нем сверкает ветер;
Мир обезлюдел; никакой мудрец,
Я точно знал, не сможет снять проклятье,
Пока между деревьев наконец
Не замелькало бабушкино платье.
Приходит страх, и смысл лишают прав.
Недаром в мире пауза повисла
Как грустная неправда тех, кто прав,
И стрекоза «большое коромысло».
В огромном черном городе зимой
Метет метель на площади Манежной,
И женщина, укрывшись с головой,
Лежит без сна в постели белоснежной.
Был смысл как смысл, вдруг – бац! – и вышел весь,
А в воздухе, как дым от сигареты,
Соткался знак, что дверь – не там, а здесь
В пещеру, где начертаны ответы
На все вопросы: о природе зла,
Путях добра и сокровенной цели
Всего вообще… Серьезные дела!
Я ж говорил! А вы: «Мели, Емеля».
Стеклянная дверь, ночь и лес звезд,
И просто лес, и море холмов, и просто
Море, и – меньше секунды (прост
Странный совет) нужно – не девяносто
(В том-то и дело!) лет, чтобы понять: судьба —
В буквах как звездах-снах в небе пустыни.
«Птица, кот и собака, – крикнул Саид-Баба, —
Вы свободны отныне!
Трусость, спесь и предвзятость мешали мне видеть свет, —
Спохватился Саид, от восторга шатаясь как пьяный, —
Вот и дверь, – ахнул он, – если так, может быть – разве нет? —
Просто дверью – стеклянной».
2003
«Эл» сгорела на солнце и онемела.
«Тэ» упала с лестницы и – хана.
Буква в данном случае – призрак тела
Музыки без музыки, панцирь сна,
Как песком, набитый какой-то кашей
Из любви, несчастий и похорон.
Мы кричим и машем, кричим и машем,
И бежим навстречу… но это сон.
Сон, как лес, где медленно и лучисто
Ходит свет над сбившимися с пути,
А неявный смысл и значенье свиста
Стерегут оглохшие «Эйч» и «Ти».
2002
Если слишком долго заглядывать в бездну,
Можно увидеть – фигу,
Или фикус в раковине подъезда,
Там, где черная плитка, или белая плитка.
За огромным окном шитый белыми нитка —
Ми (фа-соль) – снег, и дрозд, привыкающий к снежному
сдвигу,
Как горелая спичка, сидит на щербатой дощечке.
Негр внутри телевизора, сбитый зеркальной подсечкой,
Отражается в крышке рояля и – в брошке консьержки,
читающей книгу.
2002
– Благодать – не морошка, ее не бывает немножко,
Отлетела – и нет.
А когда отлетит, нас бросает и кружит, как ворох
Жухлых листьев… Монах отражался в глазах, как в озерах —
Перевернутый свет.
Не шагнешь – не поймешь, что к чему под чернильной
водою:
Торф ли там, или ил.
Что ж стоишь, словно ты – новоявленный дедушка Ноя,
Юный Мафусаил,
И не несколько жалких «ку-ку» и сомнительных «охов»,
А века и века
Будешь зорко бродить по лесам, как писатель Набоков,
Разве что без сачка…
Мимо бабочек-шахмат, сквозь отсветы, вспышки и блики,
Уходя на войну,
Заскользить, замечтавшись – о чем? – по-над морем
черники,
И очнуться в плену.
Ведь неважно, кто ты на доске: ферзь, король или пешка —
Продырявлен твой щит.
Черный поп в клобуке, соловецкий монах-головешка
Знал, о чем говорит.
2002
Какие были времена!
Теперь не то – Бен-Ладен, Путин…
А раньше – сосны, тишина,
«Во всем… дойти до самой сути».
С утра по выходным мячи
И люди прыгают на пляже,
И запах тины и мочи
В кабинках и не только даже.
В лесу, оправленном в закат
(Где комары звенят, зверея),
Прекрасные московские евреи
О Мандельштаме говорят.
2004
Белила, простыни… Словом, вокруг зима.
Снулое солнце тускло, как бы сквозь воду,
В растерянном воздухе, тая, следит с холма
За маленьким пешеходом.
Все белое-белое… Круглый, как анальгин,
Пруд совеет в снегу; в полвысоты кружится —
Плавает над дорогой ворон: один в один
Длинная брейгелевская птица.
Все белое-белое… Лишь человек одет
В траур, да брат его в небе темен —
Спелись, вернее, скаркались, что этот белый свет
Только снаружи бел, а внутри – вероломен.
2004
Что говорить о прочих, если даже
Мужик не перекрестится, пока
Не грянет гром и не пробьет в пейзаже
Пробоину размером с мужика.
Но иногда (возможно, это сны),
Речь, в сущности, о музыке – возможно,
Какой-то неземной и невозможной —
Случаются включенья тишины.
Последняя петарда, свистнув, косо
Взмывает в небо – бах! – немая взвесь…
И только выпь о четырех колесах
Кричит во весь…
И что-то есть, по крайней мере, то,
Чем дышит летний двор в объятьях ночи:
Негадкий смысл, неплоский мир, короче,
Надежда – сами знаете, на что…
2004
Если картина – зеркало, это шанс…
Стол на боку в обратной перспективе…
То, что казалось скукой par excellence,
День ото дня кажется все счастливей.
То, что казалось мраком, бредом вещей,
Гимном унынию, нелепой хвалой укоризне,
Стало казаться венцом благородства – вообще,
Чудом подлинной жизни.
Видимо, дело в серьезности… Время идет
Или висит вполводы, как у Робина Крузо,
Между домиком шкапа и небом, свободное от
Несуразных иллюзий.
«Натюрморт съел людей», но Живой, поглядев с высоты,
Просто так, не за что-то
Возвратил их назад и во мраке зажег, как цветы,
Не нарушив субботы.
2004
Мама смотрит в шкаф – там ночует свет.
Под землей шумит поезд.
Время держит речь, но не слышно слов,
И тогда – сейчас – что-то происходит.
И, вообще, слова – жухлая трава,
Мутная река – тонешь.
Помнишь солнце, дверь, подоконник, снег,
Мама смотрит в шкаф – слов не помнишь.
А теперь того, не пойми чего:
Рюмки, что твои слезы,
Тенькают, лучась – добрый КГБ
Отмечает День прозы.
Говорят слова – горе не беда,
Буквы говорят, звуки…
Мама смотрит в шкаф – свет, который там,
Освещает ей руки.
2004
Как в кровати между папой и мамой
Пьешь бессмертие… А, может быть, все мы
Просто знали про незнанье Адама,
Потому что были ближе к Эдему?
С каждым годом жизнь вокруг безадамней,
Безэдемней – что же тут удивляться?!
Даром что ли там мы все вверх ногами,
Как в утробе, чтоб удобней рождаться?
Дальше от, но к значительно ближе.
Tout le reste, конечно – литература.
Может, я еще возьму и увижу
Маму, папу, бабушку, бабу Нюру?..
2004
В тесноте скрестившихся плоскостей
Луч, как чижик, скачет туда-сюда,
Чистый Чехов – вечером из гостей,
Утром в гости: пьеса про «нет» и «да»,
Вдох и выдох… Мир, чей мир не спасти,
Ищет мира, лезет лучом в глаза,
Окликает, верит в тебя почти
Бесконечно – если тебе не за.
2005
Что такое стихи?
Гармонь в землянке?
Безутешный роман в Париже?
Или бабочка на полянке?
Бабочка – ближе.
2005