Чудотворная пальма

Во времена правовѣрнаго Абдэль-Азиса, котораго Муза-Бен-Насенръ оставилъ править въ Севильѣ, послѣ покоренія Испаніи, существовала въ городѣ маленькая мечеть, около которой росла великолѣпная пальма. О ней ходили странные слухи между сынами Ислама. Неизвѣстно, что именно разсказывалось и что ей приписывали, но извѣстно, что правовѣрные построили около нея фонтанъ, для своего обряда омовенья передъ входомъ въ мечеть. Было извѣстно, что правовѣрный, поклонившись разъ въ ту сторону, гдѣ хранитъ Кааба гробъ пророка, второй поклонъ дѣлалъ пальмѣ, величественно рисовавшейся на синемъ небѣ… Иногда, какъ бы въ отвѣтъ на поклонъ, пальма шевелила свои вѣтви, наклоняя ихъ къ фонтану. По этой ли причинѣ, или почему-либо другому, но любовь къ этой пальмѣ распространилась повсюду.

Много лѣтъ спустя, т. е. уже во времена св. Фердинанда, вѣра въ пальму сдѣлалась еще сильнѣе. Когда христіанскія войска окружили Севилью и св. король уже входилъ побѣдителемъ въ городъ, когда онъ уже принялъ ключи его — толпы обезумѣвшихъ мавровъ окружили пальму и, какъ послѣднее средство, умоляли ее смилостивиться, явить новое чудо — разсѣять войска вражескія, невѣрнаго короля Фердинанда.

Но пальма не шелохнулась; она осталась нѣма на всѣ молитвы и просьбы сыновъ Ислама… Пальма покровительствовала христіанамъ!..

Черезъ нѣсколько времени поганые выходили изъ Севильи, а на высокой башнѣ Santa Maria развѣвалось знамя святого короля.

Мечеть очистили и освятили во имя Іоанна Крестителя… Пальма расцвѣла и стала еще прекраснѣе, еще великолѣпнѣе разсыпались ея вѣтви, рисуясь на синемъ небѣ… Слухи о чудесахъ ея относительно христіанъ стали переходить изъ устъ въ уста, и отъ нея разносилась такое благоуханіе (odor de Santidad), что многіе пожелали быть похороненными подлѣ нея.

Такимъ образомъ, прежній садъ мавровъ превратился скоро въ христіанское кладбище. Наконецъ уже въ 1505 году, когда генералъ-инквизиторомъ былъ мужъ ученый и знаменитый вельможа Фра Діэго Деза, случилось слѣдующее.

Было въ то время много еретиковъ въ Севильѣ. Однажды въ сумерки, въ церкви св. Іоанна Крестителя проповѣдывалъ францисканскій монахъ Фра Хуанъ де-Санта-Тереза. При большомъ стеченіи народа говорилъ онъ объ уменьшеніи страха Божія и усердія въ людяхъ. Закончилъ онъ проповѣдь, говоря, что самое тайное помышленіе, противное религіи, не можетъ укрыться отъ суда Божьяго, такъ какъ даже стѣны имѣютъ глаза и уши.

Четыре человѣка вышли изъ церкви, насмѣхаясь между собой надъ проповѣдью, и отправились въ одинъ домъ, извѣстный своимъ хорошимъ виномъ и столомъ.

Всѣ четверо были новообращенные евреи, которыхъ было тогда много, и которые, тщательно соблюдая всѣ обряды христіанской религіи, въ глубинѣ души насмѣхались надъ католицизмомъ, принадлежа къ своей первоначальной вѣрѣ. Спросивъ ужинать, выпивъ довольно много вина, они снова заговорили о проповѣди.

Одинъ изъ нихъ, очевидно, коноводъ, по имени Хуанъ Діэго, насмѣхался болѣе всѣхъ.

Этотъ человѣкъ былъ извѣстенъ своимъ плохимъ поведеніемъ; всегда посѣщалъ всѣ дурные дома и, при малѣйшей ссорѣ, обращался за помощью къ своему ножу, которымъ владѣлъ съ удивительнымъ искусствомъ…

Хуанъ Діэго, полупьяный, поднялся съ своего стула и заговорилъ такъ, обращаясь къ товарищамъ:

— Монахъ говорилъ, что даже стѣны имѣютъ глаза и уши. Кто хочетъ побиться объ закладъ? Я отправлюсь въ любое уединенное мѣсто, произнесу кощунство…. и никто не узнаетъ.

— Согласенъ! отвѣчалъ одинъ изъ собесѣдниковъ. Если ты въ полночь осмѣлишься войти на кладбище San-Juan и передъ пальмою произнесешь свое кощунство — то моя лошадь Перла и моя любовница Пакита — твои!..

— Согласенъ!

Такъ какъ было еще одиннадцать часовъ, собесѣдники продолжали пить.

За пять минутъ до полночи они вышли. Трое остались у воротъ San-Juan'а. Діэго, не перекрестясь, вошелъ на кладбище и сталъ передъ пальмой.

Пробила полночь… Въ это мгновенье, надъ могилами столькихъ праведно жившихъ людей, похороненныхъ тутъ, передъ пальмой — Хуанъ Діэго громко и спокойно произнесъ богохульство, расхохотался и вышелъ.

Всѣ четверо отправились снова пить. Проигравшій обѣщалъ прислать на другой день и любовницу и лошадь.

Когда эти еретики ушли и никого не осталось на кладбищѣ, чудное сіяніе осѣнило пальму; сіяніе это, нѣжное, розовое и благоухающее, все увеличивалось. Наконецъ, изъ центра вѣтвей пальмы вылетѣлъ ангелъ чудной красоты, одѣтый въ прозрачную тунику снѣжной бѣлизны, изукрашенную жемчугомъ, сафирами и другими драгоцѣнними камнями. Ангелъ приблизился къ одной изъ могилъ и дотронулся до нея своими крыльями. Могила тутъ-же раскрылась, и показался гробъ. Ангелъ произнесъ мелодичнымъ голосомъ:

— Разгнѣванный Господь слышалъ богохульство еретика! Ты жилъ и умеръ благочестиво, Тристанъ де-Ривера! Завтра, при восходѣ солнца, встань изъ гроба своего и ступай, донеси инквизиціи на еретика, чтобъ онъ былъ наказанъ! Такова воля Господня!

Снова тронулъ ангелъ могилу, и она закрылась. Тогда ангелъ обратилъ взоръ свой къ небу, поднялся и тихо полетѣлъ, оставляя за собой благоухающій слѣдъ… Сіянье надъ пальмой пропало, и снова все покрылось прежней тьмой…

Съ зарей, у дверей замка, находившагося въ предмѣстьи Тріана, гдѣ была резиденція верховнаго инквизиторскаго суда (del Santo Officio), постучался почтенный старецъ, одѣтый въ длинное черное платье и едва держащійся на ногахъ отъ слабости и дряхлости. Онъ просилъ позволенья переговорить съ инквизиторами о дѣлѣ, угодномъ Богу и прославляющемъ религію. Онъ былъ допущенъ и донесъ обо всемъ происшедшемъ въ ночь на кладбищѣ Іоанна Крестителя. Фра Діэго Деза и другіе инквизиторы были объяты ужасомъ.

Записали имя богохульника, взяли клятву съ старика; оставивъ свой адресъ, онъ вышелъ изъ верховнаго инквизиторскаго суда и, едва передвигая ноги, пропалъ въ переулкахъ Тріаны.

Алгуасилы инквизиціи отправились на квартиру Хуана Діэго, подъ предводительствомъ Гинеса де-Сарабіа, мужа опытнаго въ дѣлахъ, касавшихся святой вѣры (Santa Fé). Извѣстно, что въ тѣ времена по приказанію инквизиціи отворялись всѣ двери, по малѣйшему требованію.

Разбудивъ Хуана Діэго, алгуасилы привели его въ замокъ Тріаны. Онъ вошелъ спокойно, убѣжденный, что никто не знаетъ о происшедшемъ въ прошлую ночь.

Инквизиторы важно и строго занимали свои мѣста на высокихъ креслахъ. Толстыя стѣны низкой залы были завѣшаны черными коврами. Предъ креслами судей помѣщался широкій столъ на возвышеніи, окруженный рѣшоткой. На черной шерстяной матеріи, покрывавшей столъ, были вышиты медальоны доминиканскаго ордена. По бокамъ стола находились маленькіе стулья для секретарей и другихъ должностныхъ лицъ; за ними лавки для familiares [1]. Наконецъ, въ центрѣ, напротивъ всего суда помѣщался одиноко маленькій табуретъ, предназначенный для подсудимато.

Подъ великолѣпнымъ балдахиномъ, съ золотымъ шитьемъ и бахрамами, висѣлъ драгоцѣнный образъ Спасителя. Передъ нимъ, въ серебряномъ канделябрѣ, горѣло нѣсколько свѣчей изъ зеленаго воска. Общій видъ этой залы былъ таковъ, что, кто однажды побывалъ въ ней, тотъ всегда съ ужасомъ вспоминалъ о ней во всю свою жизнь.

Приказали подсудимому сѣсть, и начался допросъ:

— Какъ ваше имя? спросилъ фра Деза.

— Хуанъ Діэго.

— Какою должностью и ремесломъ занимаетесь?

— Никакимъ, потому что я — гидальго (благородный).

— Имѣете родныхъ?

— Нѣтъ.

— Противъ васъ есть важное обвиненіе. Если вы добровольно сознаетесь въ своемъ преступленіи, святой трибуналъ распорядится съ вами милосердно… Въ противномъ же случаѣ законъ строгъ… Поклянитесь именемъ Бога отвѣчать правду на всѣ вопросы.

— Клянусь! твердо произнесъ подсудимый.

— Въ добрый часъ!.. Что вы дѣлали вчера ночью съ одиннадцати до трехъ?

— Alas Animas (нѣчто въ родѣ вечерни); ужиналъ съ пріятелями, потомъ вернулся домой и легъ спать.

— Обвиняетесь въ клятвопреступленіи! воскликнулъ фра Деза. На васъ донесъ человѣкъ извѣстной честности и неспособный лгать. Признайтесь, сеноръ Хуанъ Діэго.

— Никто не можетъ избѣгнуть тайныхъ враговъ, ненависти и клеветы.

Фра Дезо заговорилъ шопотомъ съ своими товарищами и обратился къ подсудимому:

— Если вы не признаетесь, васъ подвергнутъ пыткѣ.

Хуанъ Діэго вздрогнулъ.

— Пытка заставитъ меня сдѣлать фальшивое признаніе. Правда то, что я уже сказалъ,

— Это ваше послѣднее рѣшеніе?

— Да.

Фра Деза подалъ знакъ фамильяресамъ. Подсудимаго связали и вывели въ широкую, четвероугольную залу, полную крюковъ, зубчатыхъ колесъ, щипцовъ, молотковъ; между ними стояла машина по имени potro, нѣчто въ родѣ деревянной лошади, на которой пытка была ужасна. Пока подсудимаго раздѣвали, фра Деза отправилъ одного изъ фамильяресовъ за старикомъ-доносчикомъ, чтобъ онъ явился, по обычаю, подтвердить доносъ свой.

Пытка Хуана началась съ колеса; его привязали веревками и послѣ его вторичнаго отрицанія въ виновности — фра Деза произнесъ: Primera vueltal (Первый кругъ).

Колесо повернули, веревки стягивались, врѣзались въ тѣло подсудимаго, побагровѣвшее отъ наплыва крови. При второмъ отрицаніи и второмъ поворотѣ кровь хлынула у него изо рта и изъ носу.

Въ эту минуту явился посланный фамильяресъ и, съ измѣнившимся, блѣднымъ лицомъ, тихо передалъ что-то на ухо инквизитору.

Деза, пораженный услышаннымъ, воскликнулъ:

— Боже великій, недозволяющій, чтобъ черныя дѣла оставались безнаказанными!.. Несчастный! Знаешь ли ты, кто донесъ на тебя? Мы послали за нимъ, и внукъ его объявилъ, что тотъ, котораго мы спрашиваемъ, и который ныньче утромъ приходилъ сюда… уже болѣе двадцати лѣтъ, какъ похороненъ подъ пальмой церкви Іоанна Крестителя. Отвяжите его и отведите въ темницу.

Въ тотъ же день явился къ Хуану доминиканскій монахъ, увѣщевавшій его раскаяться и признаться въ богохульномъ поступкѣ, наказываемомъ самимъ Господомъ.

Хуанъ признался во всемъ и назвалъ соучастниковъ, прося пощады и милосерднаго прощенія.

Въ тайномъ засѣданіи Santo Officio онъ былъ приговоренъ къ сожженію.

Соучастниковъ не нашли. Они бѣжали.

Черезъ два дня на Сатро de Fablada, за стѣнами Севильи, былъ сооруженъ на возвышеніи большой костеръ для долженствовавшаго произойти ауто-да-фе.

При огромномъ стеченіи народа, сопутствуемый обычной мрачной процессіей духовенства и монашескихъ орденовъ — былъ привезенъ Хуанъ Діэго. Несмотря на моленья о пощадѣ, онъ былъ возведенъ на костеръ…

Умеръ онъ еретикомъ, потому что, объятый пламенемъ, забылъ о раскаяніи, и въ своемъ предсмертномь бредѣ, обвинялъ Santo Officio въ обманѣ въ дѣлахъ святой вѣры.

Со временъ этого самаго большого чуда святой пальмы — народъ прозвалъ церковь San-Juan de la Palma.

1896