Евгений Лукин Чушь собачья

Пси и человецы –

Единое в свирепстве и уме.

Иван Бунин

Возьмём, например, хоть такие простые вещи, как конура, арапник, цепь и намордник, – вещи, я думаю, всем вам, господа, небезызвестные?.. Предположим, что мы, собаки, со временем и додумаемся, как от них избавиться…

Александр Куприн

Глава 1. Сукин сын

С собаками в Капитолий не пускали.

Ратмир сидел на привязи рядом с шершавым бетонным столбом, время от времени пытаясь избавиться от намордника. Делал он это без особого старания. Давно уже ставшая привычной ременчатая снасть не причиняла ему особых неудобств – просто надо было хоть чем-то себя занять. Утро выдалось душноватое, зато спокойное. Никто не толпился на асфальтовом пятачке и на полого восходящих ступенях, не требовал справедливости, не вздымал картонок с коряво начертанными лозунгами. Врождённое чутьё подсказывало Ратмиру, что свора шумных двуногих существ, если и сбежится сегодня к Капитолию, то позже – за полдень, в самую жару.

Людских скоплений Ратмир побаивался и не без причины – не далее как вчера на этом самом месте его старому знакомцу Рыжему Джерри рассекли ухо спёкшимся комком земли, по твёрдости не уступавшим камню.

Несомненно, прискорбное это происшествие не на шутку встревожило собаковладельцев, поскольку лечить – ещё дороже, чем держать. Во всяком случае, на привязи Ратмир пребывал в гордом одиночестве, что уже само по себе слегка тревожило. Пять машин у парапета – и никого рядом. Ни двуногих, ни четвероногих. Вдобавок, хозяин, уходя, впервые предложил псу остаться в салоне, каковое предложение тот, естественно, с презрением отверг. Возможно, зря.

В безоблачном небе время от времени раздавалось некое громоподобное ворчание, на которое давно уже ни одна собака в городе внимания не обращала. Гремит – и пусть себе гремит.

– Кутька, фас! – послышался сзади звонкий детский голос.

Ратмир оставил в покое намордник и, приподняв брыластую морду, перекатил круглый коричневый глаз туда, где, отделённая от проезжей части узким тротуаром, лениво колыхалась за чёрной чугунной решёткой перистая листва акаций.

Возможно, озорной возглас был адресован вовсе не ему. Тем не менее возникло нехорошее предчувствие. Ратмир наморщил выпуклый лоб и, тихонько заскулив, уставился на высоченные дубовые двери – за ними недавно скрылся человек, которого пёс чтил, как бога. И, хотя хозяин каждый раз благополучно выходил из недр розовато-белой громады с куполом и колоннами, беспокойство всегда терзало Ратмира до того самого мига, когда послышатся знакомые шаги, грубоватая сильная рука потреплет небрежно по холке, открепит поводок от столба, и единственный в мире голос прикажет негромко: «Ратмир! Место!» После чего можно будет, ни о чём уже не заботясь, метнуться стремглав в открытую дверцу машины и, повизгивая от радости, взгромоздиться на заднее сиденье.

Тяжёлая дубовая дверь приоткрылась медленно и бесшумно, но к великому разочарованию Ратмира на крыльцо ступил всего-навсего юный охранник с неподвижным хмурым лицом. Вытянул зубами сигарету из пачки, достал зажигалку, хотел прикурить – как вдруг увидел собаку. Замер. Затем, недобро прищурившись, двинулся вниз по ступеням.

Ратмир скучающе поглядел ему в глаза и с вызовом почесал за ухом. Охранников он не боялся. Рослые парни в пятнистой униформе, несмотря на такие грозные с виду резиновые палки у пояса, обычно опасности не представляли. Но этот был новенький. Вдруг его забыли предупредить, что зарегистрированных трогать нельзя!

Вскоре лицо юноши выразило лёгкую досаду – он наконец-то заметил намордник, бляшку и поводок. Расслабился, прикурил – и, недовольный, вернулся к дубовой двери, возле которой стояла урна с государственным гербом.

Ратмир проводил пятнистую униформу надменным взглядом, и подумал вдруг, что Джерри – при всех его достоинствах – пёс, между нами говоря, скверный. Вроде и мастью взял, и экстерьером, а комком бросили – завизжал, закрутился, как последняя шавка. Ты пёс! Умей за себя постоять! Рявкни, оскалься или вот, как сейчас, лениво поглядев в глаза, почешись с независимым видом…

Следует добавить, что первое знакомство Ратмира и Джерри ознаменовалось грандиозной дракой, в которой Джерри потерпел решительное поражение, что и позволяло теперь Ратмиру думать о своём бывшем противнике с ленивым превосходством.

Нехитрые собачьи мысли были прерваны частым шарканьем и отрывистым злым стуком палки. Со стороны «Будки» быстро приближался маленький ссохшийся старикашка в пыльно-чёрном костюме, на лацкане которого тускло отсвечивали крестообразные и звездовидные регалии. То ли проскочит мимо, то ли привяжется.

В небе опять громыхнуло. Старикашка приостановился на миг и погрозил громыханию палкой. «Вредный», – безошибочно определил Ратмир, спешно принимаясь вылизываться. Главное в подобных случаях – держаться понеприметнее.

Стук и шарканье поравнялись с Ратмиром – и смолкли. Пёс нехотя поднял голову. Плохо дело. Вредный старикан стоял перед ним, стискивая набалдашник с такой силой, что даже костяшки пальцев поголубели. Морщинистое личико била судорога.

– У, с-собака! – с ненавистью произнес старикан и гневно ткнул палкой в асфальт.

Ратмир с надеждой взглянул на охранника. Тот погасил окурок о край герблёной урны и, как бы ничего не заметив, скрылся за тяжёлой дубовой дверью. Сволочь!

– Для чего же я за родной Суслов кровь свою проливал? – рыдающе продолжал старикан. – Чтобы ты, кобель здоровый, перед бывшей Государственной Думой в наморднике сидел?!

Ратмир наморщил выпуклый лоб и виновато понурился. Ну, кобель… Ну, здоровый… Что ж теперь делать-то? Всем нелегко: и вам, и нам.

Разжалобить старичишку, однако, не удалось.

– А морду-то, морду наел! Поперёк себя шире! – С этими словами престарелый орденоносец судорожно перехватил палку, словно собираясь отянуть наглую псину вдоль спины.

Пугнуть его, что ли?

Ратмир поднялся и, обнажив клыки, издал низкое горловое ворчание – наподобие того, что временами раздавалось с ясного неба. Старикашку отбросило к шеренге голубых елей – справа от крыльца. Даже на палку опереться забыл.

– Ты ещё рычать? Сукин сын! – взвизгнул он, сам, видно, не сознавая двусмысленности оскорбления. Огляделся, ища комок земли поувесистей. Таковых под елями имелось превеликое множество. В панике Ратмир рванулся изо всех собачьих сил. Столб, к которому он был привязан, естественно, устоял, зато в машине хозяина включилось противоугонное устройство. Ошейник передавил горло, в глазах потемнело.

Но всё же есть на свете собачье счастье. Снова отворилась тяжёлая дубовая дверь – и на крыльцо Капитолия ступили трое: мужчина, обильно украшенный шрамами, высокий круглолицый юноша и (Ратмир задохнулся от радости) вальяжный лет сорока шатен с тронутыми инеем висками. Он!

Заслышав истошные вопли противоугонки, хозяин немедля обратил внимание, что верный его Ратмир стоит в напряжённой позе, и, проследив направление собачьего взгляда, быстро оценил обстановку. Слегка изменил маршрут и, неспешно сойдя по ступеням несколько наискосок, оказался за спиной престарелого ненавистника городской фауны.

– Какие проблемы, отец?

Произнесено это было мягко, с участием, и всё же старикан вздрогнул. Обернувшись, он к облегчению своему узрел перед собою отнюдь не тупорылого отморозка из Общества охраны животных (эти пощады не знают), а крупного интеллигентного мужчину, кажется, настроенного вполне благожелательно. Снова задохнулся от злости и не в силах выговорить ни слова потряс палкой в сторону Ратмира.

– Понимаю тебя, отец, понимаю… – Представительный незнакомец, благоухая импортным одеколоном и контрабандным коньяком, приобнял старичишку и продолжал интимно: – Ну вот скажи: кому это всё мешало? Кому мешало единое, сильное Суслово? Тебе? Мне? Зачем нужно было всё ломать по новой? Что, не было свободы у нас? Была… А теперь? Теперь беспредел! Ты со мной согласен, отец?..

– Гранату!.. – прохрипел старикан, вновь потрясая палкой, но уже в сторону бело-розового здания с колоннами. – Гранату им туда, сукиным детям!..

– Конечно! – подхватил незнакомец. – Гранату! Давно пора, отец, давно пора… Вот давай завтра встретимся, прикинем, где раздобыть… – Обаятельный, как сорок тысяч братьев, он повернул собеседника за хрупкие плечики, вывел его из-под елей на тротуар и, придав нужное направление, вернулся к машине, вытирая руки одноразовым платком.

Очень вовремя, нужно сказать, поскольку Ратмир был уже вне себя. Поведение хозяина показалось ему предательством. Как? Потрепать по холке – кого?! Того, кто чуть не запустил в него комком земли? Будучи откреплён от столба, пёс просто обезумел: огрызнулся на украшенного шрамами шофёра-телохранителя, чуть не вырвал из рук поводок.

– Ратмир! – угрожающе рявкнул громила – и был облаян.

Вдвоём с молодым человеком они кое-как уговорили разъярённого пса занять своё место в машине.

– Я с ним рядом не поеду! – решительно предупредил молодой. – Рванёт через намордник – лечись потом… Гля! Аж белки кровью налились! Вот зверь! А прикус у него – видел?

Телохранитель не ответил. Был занят, распахивал переднюю дверцу перед хозяином. Тот, усевшись, оглянулся с улыбкой и, безбоязненно протянув широкую ладонь, с грубоватой лаской потрепал ощерившегося Ратмира по загривку.

– Хор-роший пёс, хор-роший… Так его, падлу старую… Ишь! Гранату ему…

И Ратмир чуть не описался от счастья – как щенок.

* * *

Убедившись, что зверь настроен теперь вполне миролюбиво, молодой человек, вопреки недавнему зароку, расположился рядом с ним на заднем сиденье – даже рискнул осторожно почесать за ухом. Ратмир позволил, но особой радости не выказал. Не принадлежа к так называемым собакам волчьих пород, он тем не менее свято чтил иерархию, ставя выше себя лишь хозяина – вожака стаи. Ко всем прочим пёс в лучшем случае относился как к ровне, а кое-кого (старушку уборщицу, например) просто третировал.

– Совсем народ одичал, – молвил со вздохом молодой. – На собак бросается…

Автомобиль катил по бетонной набережной Сусла-реки мимо недостроенной высотной гостиницы – в данный момент тихой, но вообще имевшей обыкновение при малейшем ветерке устрашающе грохотать листовым железом.

– Ну а как ты хочешь? – не оборачиваясь, задумчиво откликнулся хозяин. – На владельцев-то бросаться боязно… А собака – тварь безответная. Она ведь по нашим временам – как ни крути, а признак социального статуса. Предмет роскоши… – Он всё-таки слегка наклонил торс влево и одарил Ратмира благосклонным взглядом через плечо. – Знаешь, в какую копеечку мне этот красавец влетает?

– Да уж, – деревянно поддакнул молодой, на всякий случай отодвинувшись подальше от мигом навострившего уши пса. Умная бестия этот Ратмир. Всё понимает – с полуслова. – Собака – удовольствие дорогое…

За горизонтом ухнуло особенно гулко. По слюдяной глади Сусла-реки клином пробежала серо-синяя рябь. Сзади отозвалась, грохнула железом недостроенная гостиница, чуткая, как камертон.

– А куда податься? – Хозяин всхохотнул не без сарказма. – Ради престижа, Гарик, на всё пойдешь… – Он снова простёр длань и потрепал пса за брылья. – Ну, ничего, Ратмир, ничего… Кончились чёрные деньки. Последний раз ты у столба на привязи сидел. Скоро вас, сукиных детей, даже в Капитолий пускать будут. Уже законопроект подготовили…

– Как? – поразился молодой.

– А вот так! Иначе ущемление в правах получается…

– Чьих?

Хозяин запнулся.

– Н-ну… наших… Да и его тоже… – кивнул он на своего четвероногого друга.

* * *

Сотрудники фирмы давно приметили одну странную черту в характере пса: стоило освободить Ратмира от намордника, как он напрочь терял агрессивность. Впрочем, недоумение сотрудников свидетельствовало лишь об их дремучем невежестве в области науки этологии. Попадись им брошюрка на данную тему, они бы, тёмные люди, с удивлением открыли, что поведение животных сплошь и рядом связано с понятием барьера безопасности.

Да и поведение людей тоже. Бывает, рвётся мужик в драку – еле вчетвером удержишь. Пена у рта, смотреть страшно. «Пусти! – кричит. – Убью!» А вот взять из любопытства да и отпустить. Думаете, убьёт? Даже мордобоя не учинит.

За барьером-то мы все храбрые…

С вываленным от счастья языком и болтающимся на груди намордником спущенный с поводка Ратмир крупными прыжками промчался на второй этаж, огласив лестницу шумной и частой собачьей одышкой. Ворвавшись в приёмную, неистово завилял задом и, подпрыгнув, попытался лобызнуть секретаршу Лялю прямо в свеженакрашенные губы.

– Фу, Ратмир! – закричала она, смеясь, и шлёпнула его по выпуклому лбу сложенной газеткой, которую пёс немедля пробил клыками и поволок на себя.

– Не смей! – завопила Ляля. – Порвёшь! Там про тебя статья, дуралей! С двумя фотками!

Полиграфическое изделие всё же пришлось выпустить из рук, иначе бы оно просто разошлось на лоскуты. К счастью, Ратмир не стал терзать газету; мотнув брылами, отшвырнул трофей и снова заскакал вокруг своей любимицы секретарши.

В приёмную вошёл хозяин. Усмехнулся.

– Разыгрались… – проворчал он, направляясь к дверям своего кабинета. – Ну-ка прекращайте эту зоофилию! Между прочим, уже две минуты как обеденный перерыв…

Зардевшаяся Ляля подобрала с пола газету. Ратмир вскинул лобастую голову и горделивой поступью прошествовал в коридор. Толкнул носом дверь раздевалки и, войдя внутрь, с болезненным наслаждением поднялся с четверенек. Будя! Отработал! Хрустнув суставами, выпрямился во весь рост, расстегнул ошейник и, избавившись от пыльных налапников, переступил в пластиковые банные шлёпанцы.

Нахмурился, озабоченно взялся за поясницу. Нет, терпимо. А может, к дождю…

– Тьфу! Бесстыдник! – послышался из коридора мерзкий голос уборщицы – и Ратмир, спохватившись, прикрыл дверь. Ну вот! Теперь побежит ябедничать, язва старая: дескать, домогался, мужские достоинства демонстрировал… А впрочем – пёс с ней! Соврем, что был ещё в ошейнике. И пусть докажет, что не был!

Спустя малое время, приняв душ и переодевшись (рубашка, джинсы, кроссовки), он вновь появился в приёмной, небрежными жестами смахивая влагу с суперкороткой стрижки. Секретарша Ляля, наморщив прикрытый чёлкой лобик, с сосредоточенным видом разглаживала пробитую клыками газету.

– Насквозь прокусил! – упрекнула она, сердито подставляя щёчку для приветственного поцелуя. – Неужели нельзя было…

– Нельзя, – не дослушав, бодро ответил он. – Чего нельзя, Лялечка, того нельзя. Работа есть работа… Ну-с, и что там о нас пишут?

Загрузка...