Цифровой журнал «Компьютерра» № 139

Василий Щепетнёв: Женевский обед Василий Щепетнев

Опубликовано 18 сентября 2012 года

После высочайшего указа от семнадцатого апреля одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года Фёдор Михайлович Достоевский вновь становится потомственным дворянином. Год спустя он подает прошение об отставке, которое было удовлетворено лишь осенью пятьдесят девятого года.

Планов на свободную жизнь множество. Главная линия — издавать литературный журнал, тем и спасаться. Поскольку бывший каторжник быть издателем журнала не мог, во главе «Времени» встал брат, Михаил Михайлович Достоевский. Будучи, как и Фёдор Михайлович, литератором, Михаил обладал и коммерческой жилкой, имел кредит и сумел в кратчайший срок поставить «Время» на третье место в списке толстых литературных журналов. Первое принадлежало, разумеется, «Современнику», второе — «Русскому вестнику» Каткова.

И всё шло хорошо, покуда не была опубликована статья Страхова «Роковой вопрос», где шла речь о взаимоотношении с Польшей. Хотя общий тон статьи был вполне лояльный, журнал закрыли. Достигнутое талантом, трудом и стараниями положение солидного человека грозило пойти прахом. Фёдор Михайлович, впрочем, не растерялся, начал хлопотать о разрешении возобновить журнал и разрешение получил — при условии изменения названия. «Время» превратилось в «Эпоху». Но летом шестьдесят четвёртого года Михаил Достоевский умирает. Перед Фёдором Михайловичем выбор: взять на себя наследство брата, а с ним и финансовые обязательства по кредитам, или отказаться от журнала и от долгов по нему. Достоевский выбирает первое: он уверен, что журнал будет стержнем его существования.

Но у Фёдора Достоевского не оказалось коммерческого таланта. Не оказалось и кредита. Неумелое управление журналом привело к тому, что в шестьдесят пятом году на втором, февральском номере «Эпоха» завершилась. На Достоевском оказались долги по журналу, около пятнадцати тысяч. Какое-то время он ещё надеялся выплыть, передавая кредиторам авансы от издателей, но вскоре угроза долговой тюрьмы стала реальностью. И в шестьдесят седьмом году он с новою женой, Анной Григорьевной, в девичестве Сниткиной, заняв где только можно денег, уезжает за пределы Российской империи. Планы простые — работать, работать и ещё раз работать. Написать роман, два, три — и тем покрыть долги.

Но вернее — выиграть в рулетку. С романами то ли выйдет, то ли нет, а и напишутся, то неизвестно, будут ли иметь успех. Другое дело рулетка. Хотя весь предыдущий опыт Достоевского свидетельствовал, что не только разбогатеть, но и удержать своё не получается, он играет. У игроков своя логика, людям хладнокровным непонятная.

Играет — и проигрывает. Как и прежде.

Что у сильного всегда бессильный виноват, известно всякому по басне дедушки Крылова. У бессильного виноваты все и всё. И в хорошие-то годы характер у Достоевского не сахар, в годы же нужды «подлецы» и «мерзавцы» так и летят с его уст. Во всём виноваты другие! Кругом сплошные мошенники! Немцы — подлецы, французы — подлецы, поляки — подлецы, евреи — подлецы… А уж какие подлецы русские! Погода за границей мерзкая, в городах грязь и бескультурье, доктора невежественны, курорты гадкие, вода противная...

Да вот хоть случай в гостинице: были у Фёдора Михайлович тысяча триста франков, и хотел он с этими деньгами поскорее приехать к жене в Женеву (почти каламбур). Но подлец лакей не разбудил его вовремя, Достоевский проспал до половины двенадцатого и на поезд опоздал. Следующий отправлялся только в пять, потому Фёдор Михайлович пошёл в игорный зал и проигрался. Во всем виноват лакей!

Другой случай: после очередного проигрыша он опять остался без копейки. Решил заложить кольцо у хозяйки, которая сначала не хотела давать более десяти франков. К этому Достоевский был готов и строил планы из расчёта десяти, максимум пятнадцати франков. Но она, подлая мадам Дебенюк, дала не десять, и даже не пятнадцать, а двадцать франков. Что ж, пришлось отправиться в игорное заведение и всё проиграть. Кто виноват? Конечно, подлая мадам Дебенюк (определение «подлая» — на совести Достоевского). И — очередная просьба к жене: «Заложи, что можешь, но пришли денег».

Письма Фёдора Достоевского к Анне Григорьевне позднее спародировали Ильф и Петров в «Двенадцати стульях», но спародировали, смягчив, а не окарикатурив и выражения, и обстоятельства. Действительно, как можно окарикатурить женевский обед?

Слово Анне Григорьевне, дневниковая запись от 22 (10) октября 1867 года:

"Был суп с яйцом, ужасное кушанье, которое я терпеть не могу, были пирожки с телячьими ножками, очень холодные, тоже нехорошие, было третье какое-то кушанье, не знаю, заяц ли это или что другое, но в таком вонючем соусе, что я решительно даже поднести ко рту не могла. Федя, однако, ел, хотя очень морщился. Под конец подали три небольших кусочка говядины холодной и виноград. Это виноград-то на пустой желудок, ведь это просто мученье; решительно мы встали из-за стола голодные... Когда мы вышли на улицу, Федя начал меня уверять, что третье кушанье в бараньем соусе было не что иное, как кошка, и что он чем больше ел, тем более уверялся, что это была кошка, но отстать не мог, потому что был голоден…"

Морщиться, клясть, но подъедать до конца — вот стиль жизни Достоевского. Он весьма едко отзывается о собратьях по перу, но постоянно обращается к ним за помощью: дайте взаймы пятьсот, триста, двести, сто франков на два месяца, на неделю, до перевода. Сначала давали, но затем суммы уменьшились до десяти франков, до пяти. А тут ещё дети пошли… Мудрено не злиться.

И устно, и письменно он ругает Дрезден, Женеву, Гомбург (не путать с Гамбургом), отели, дилижансы, вагоны, солнце, ветер, зной, холод.

И в это же время пишет роман «Идиот». Князь Мышкин, лечившийся в Швейцарии от эпилепсии, бескорыстный человек тонкой души, возвращается в Санкт-Петербург, где его ждёт огромное, многомиллионное наследство.

Огромное наследство, сцены, где бросают в лицо пятьдесят тысяч, а в камин сто — фантазии бедности.

Как уживаются в одном человеке князь Мышкин и безответственный скандалист, запойный игрок, отнимающий у семьи последние франки мизантроп Достоевский? А что Мышкин есть идеальный Достоевский, сомнений нет.

Почтенный и благородный доктор Джекил, принимая некое снадобье, превращался в мистера Хайда, личность вполне отвратительную. Вздорный и склочный Достоевский, которого Тургенев уже после смерти Фёдора Михайловича сравнивал с маркизом де Садом, Достоевский, сумевший перессориться почти со всеми писателями, не говоря о людях чуждых совершенно, садясь за рукопись, преображался в проницательного, душевного, жертвенного человека, для которого детская слезинка есть наисерьёзнейший аргумент. Тут какое-то снадобье работает, не иначе. Волшебные чернила, магическая ручка, колдовская бумага?

За «Идиотом» последовала повесть «Вечный муж», а затем — «Бесы». Между рулеткой, ломбардом, дрязгами и неустроенностью создаются романы на века. И возникает мысль: вдруг эти проигрыши, эти неустройства являются необходимым условием для творчества?

Или не благодаря рулетке, а вопреки ей получилось то, что получилось? Гадания бессмысленны. Проверить экспериментальным путём, проиграться подчистую в надежде написать толковую вещь (о шедеврах мечтать нехорошо) вряд ли разумно.

А дальше...

Дальше молодая жена (Анна Григорьевна вышла замуж двадцатилетней) повзрослела, укрепила характер и взяла дело в свои руки. По возвращении в семьдесят первом году в Россию семейным кошельком распоряжалась уже она. Не без её нажима Федор Михайлович принял предложение князя Мещерского и стал редактором еженедельника «Гражданин», публикуя в нём и свои работы, главной из которой стал «Дневник писателя». Это давало около пяти тысяч в год. Но главное, жена занялась изданием книг мужа, и занялась успешно. Первый её опыт, отдельные издания «Идиота» и «Бесов», принёс хороший доход семье и упрочил положение мужа. За «Бесов», к примеру, было выручено свыше четырёх тысяч рублей, в то время как сторонние издатели предлагали лишь пятьсот.

Затем Анна Григорьевна подтолкнула Достоевского к сотрудничеству с Некрасовым в «Отечественных записках», публикация в которых передовой молодёжью приравнивалось к ордену. Расставшись с «Гражданином» (регулярная служба требовала слишком много сил), Достоевский продолжал публиковать «Дневник писателя» самостоятельно, то есть его издавала и рассылала ежемесячно подписчикам жена. Успех был полный — и литературный, и общественный, и финансовый.

И выяснилось, что успешный Достоевский пишет ничуть не хуже Достоевского страдающего. Да и в повседневной жизни стал он если не благодушнее (благодушным он не был никогда), то сдержаннее.

К восемьдесят первому году кредиторы были удовлетворены. Впереди явно обозначились спокойствие и достаток. Федор Михайлович подарил жене бриллиантовые серьги и стал всерьёз подумывать о покупке имения.

Но пожить русским барином не довелось.

А жаль. Очень интересно, как бы писал Достоевский, живя в собственном доме посреди собственной земли.

К оглавлению

Дмитрий Шабанов: Эффект индульгенции Дмитрий Шабанов

Опубликовано 20 сентября 2012 года

А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего... Мф.5:22

Начал писать колонку о том, какие обстоятельства могут обусловливать ценность чего бы то ни было (кроме очевидных — стоимости и полезности). Не дописал. Дёргают, отвлекают споры, в которые я вовлечён. Ладно. О высоком — в следующий раз, а сейчас — о чёрно-белом мышлении.

Начну с видео. Тихий вечер в семье Ричарда Докинза. Горит камин. Глава семейства сидит с «яблочным» ноутбуком и читает вслух письма читателей. Кому читает, не видно. Третьей жене? Дочери от второго брака? По крайней мере, каким-то женщинам. Письма вызывают у слушательниц смех. Поинтересуйтесь, что ему пишут. Моего английского не хватило, чтобы понять всё, но там, куда я дал ссылку, на плеере есть кнопочка СС — она вызывает русские субтитры.

Ему пишут защитники веры, христиане. Некоторые просто ругают автора атеистических книг как дурака. Некоторые мечтают о несчастьях, которые с ним могут приключиться, желают ему трагической и мучительной гибели, восторженно ожидают адских мук, которые ему достанутся.

Мы уже видели (слышали, читали, обоняли...) что-то подобное совсем недавно, правда? Ну хотя бы по поводу девиц, повинных в неуместном поведении. Надо бы перестать удивляться, а я всё не могу привыкнуть.

И удивляет меня не только милый смех женщин, которые, вероятно, любят адресата этих писем (не вижу в этих письмах ничего смешного; мне кажется, это повод для печали). Рискну задаться вопросом, который недавно высказывали уже многие: как люди, выбрызгивающие вовне ненависть, могут считать себя христианами? И дело тут не только в том, что они нарушают заветы основателя своей религии.

Не хочу обидеть ничьх чувств, но можно попробую сформулировать? Призыв к отказу от такого поведения, содержащийся в Нагорной проповеди, — нечто большее, чем категорический завет основателя христианства.

Я попробую обосновать это не торопясь и начну с фразы, начало которой приведено в эпиграфе. Она известна в двух версиях. Вот более распространённая:

Есть и другая, более редкая версия, встречавшаяся, в частности, в весьма старых источниках:

Надо не забывать, что речь тут идёт не только о брате, а просто о другом человеке, и не о земном суде, и не столько о суде даже, сколько об осуждении (по крайней мере, за этот гнев).

Как объяснить расхождение версий? Возможно два предположения. Согласно первому, автор высказывания «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» разделял напрасный и ненапрасный гнев и осуждал только напрасный. Увы, кто-то из переписчиков исходных текстов по недосмотру упустил слово «напрасно».

Второе предположение заключается в том, что слово «напрасно» — чуждо тексту, в котором оказалось. Его не было в исходном варианте, но какой-то из переписчиков, у которого не помещалось в голове, что осуждения заслуживает любой гнев, вставил его по своему разумению.

Случайная потеря или намеренная вставка? Не будем погружаться в источниковедческие рассуждения. Сколько я понял, окончательно доказанной не может считаться ни одна из этих версий. Но какая из них психологически достовернее? И нашей повседневной жизни, и повседневной жизни ранних христиан более соответствует первая. Общей направленности Нагорной проповеди — вторая.

Я — агностик. Свои взгляды на вопрос, по которому сломано множество копий, я объяснил когда-то в колонке о книге Докинза "Бог как ". Я с уважением отношусь к священным текстам и считаю многие из них свидетельствами высот, доступных для человеческого духа. Меня вполне убеждают аргументы того же Докинза и многих других атеистов о том, почему люди, искавшие ответы на самые сложные вопросы в своей жизни, находили их в вере в бога, задающего и законы природы, и законы морали. Этот бог был похож на людей, которые его придумывали, а может быть, и не на них самих, а на их строгих отцов. Не Бог создает людей по своему образу и подобию, а они — его! Иначе невозможно объяснить, что о благом и всемогущем Боге утверждают, что на протяжении вечности он будет развлекаться бесконечными пытками ослушавшихся его людей. Я понимаю Ницше, испытывавшего отвращение от предположения одного из первых отцов христианской церкви, что наблюдение за страданиями грешников будет одним из райских блаженств. Ницше не делал поправку на время, то самое, когда гонимые христиане вставляли слово «напрасно» в Нагорную проповедь, чтобы оправдать свой гнев на своих гонителей — а, собственно, почему он должен был делать такую поправку на время?

Тем не менее я считаю, что восприятие своего взаимодействия с миром как диалога является адаптивным. На каком основании? Хотя бы в результате осмысления своего опыта, «земную жизнь пройдя до половины» — максимального из реалистичных сроков, соответствующих нынешнему образу жизни. Когда ты воспринимаешь свои поступки как некие реплики в диалоге с миром вокруг тебя, а внешние события — как ответы на них, оно как-то лучше и легче жить получается...

Избавляться от гнева и ненависти нужно не потому (хорошо-хорошо, если хотите, хотя с моей точки зрения это совсем лишнее уточнение, — не только потому), что этого хочет Бог.

Избавляться от гнева и ненависти нужно не потому (с теми же уточнениями), что на том или этом свете за нарушение этого запрета кто-то накажет вас, а за выполнение — наградит.

Избавляться от гнева и ненависти нужно потому, что это сделает вас адаптивнее и счастливее уже сегодня.

Это сложная задача. Вероятно, полностью реализовать её не удалось никому, даже тому, кто произносил Нагорную проповедь. По крайней мере, именно так склонен я трактовать эпизод со смоковницей, которая оказалась проклята за то, что была лишена плодов, хотя дело происходило не в сезон созревания плодов. Доктор Живаго (ну то есть Пастернак) смягчает этот сюжет, не упоминает, что «ещё не время было собирания смокв», но и у него «я жажду и алчу...» маркирует изрядную погруженность в страсти.

То, что задачу избавления от гнева и ненависти решить полностью невозможно (или почти невозможно), не делает её решение бессмысленным. И не обольщайтесь советами психологов, что для здоровья полезнее выразить накопившийся гнев, чем подавлять его. С точки зрения гормональной регуляции поведения выразить полезнее, чем подавлять, а не испытывать — намного полезнее, чем выразить. С точки зрения реакции социума и мира в целом на наши реплики в том диалоге, о котором я упомянул, подавление гнева может оказаться более адаптивным, чем его выражение, но его отсутствие — всё равно вне конкуренции.

Вернёмся к «письмам гнева». Те страсти и желания, которые демонстрируют их авторы, отстоят от Нагорной проповеди намного дальше, чем позиция Докинза. Но столь же некрасивые эффекты наблюдаются и на иной почве, чем христианская.

Я имею опыт, позволяющий лучше понять положение Докинза (хоть и в меньшем масштабе). Лет десять назад я прочел полубезумную книжечку, которая запугивала граждан опасностью генно-модифицированных организмов (ГМО). Она была издана на средства фонда, возглавляемого известным российским биологом, Алексеем Владимировичем Яблоковым. Я написал Яблокову открытое письмо с критическим разбором этой книжки. Мой знакомый запустил это письмо в рассылку Международного социально-экологического союза. Яблоков, конечно, ответил уважительно, но кроме его ответа на мою электронную почту поступило какое-то количество писем из той же категории, что и те, которые зачитывал Докинз. Нет, мне писали не христиане, мне писали природоохранники. Большинство писем не были оригинальными. На том основании, что я критикую агитку, направленную против ГМО, авторы писем решили, что я проплачен биотехнологическими компаниями. Тридцать серебренников, за которые я должен удавиться, упоминались почти в каждом письме. В нескольких содержались пожелания моей мучительной смерти и описывались мучения, которые мои корреспонденты желали мне претерпеть. В нескольких подчёркивалось, что надо, чтоб перед своей смертью я наблюдал мучительную смерть своих детей...

Особенно меня поразило одно письмо, отправленное российским природоохранником, биологом, находившимся в то время в США. Он написал примерно следующее: «Видно, что Вы разобрались в проблеме. Да, книжка, которую Вы рецензировали, — халтура. Так переделайте её, чтобы белые нитки не торчали из швов. И не болтайте, что обманывать неэтично. Оставьте разговоры об этике для американских домохозяек. Наша цель — остановить ГМО, и сделать это надо любыми средствами».

Если те из природоохранников, что попроще, позволяли себе ненавидеть и кликушествовать во имя того, что им кажется охраной природы, то автор этого письма, хоть и умеет держать эмоции в узде, осознанно готов лгать во имя этой цели. Так оправдывает ли цель средства?

Ещё с одним примером извержения ненависти я столкнулся совсем недавно. Помните колонку про зоозащитников? Наверное, надо пояснить, почему я полез на их территорию...

Я занимаюсь популяционной экологией амфибий. Сейчас мы с моими сотрудниками пытаемся отладить технологию учётов зелёных лягушек по их фотографиям. Почти каждая особь имеет уникальный узор. Сравнивая серии фотографий, сделанных в разное время, можно узнавать «знакомых» лягушек. По уменьшению доли повторных встреч в последующих выборках можно оценить общее количество особей в изучаемых совокупностях. В такой работе есть ряд тонкостей, в которых мы постепенно пытаемся разбираться...

Второй интересный для меня объект — серые жабы. Увы, там такая технология не сработает: серые жабы слишком похожи друг на друга. Думая, на каких объектах заработала бы похожая методика, я вспомнил о бродячих собаках: они очень разные.

Бродячие собаки в городах — достаточно важная проблема. Очевидно, что их популяциями надо управлять, и для этого нужно знать их действительное состояние. Я понял, что готов ввязаться в работу по определению численности и сменяемости таких групп. Нашёл коллег, заинтересованных этой проблемой. Я попутался найти потенциальных заказчиков, которые могли бы оплатить такую работу, пусть не на начальном этапе, а, при хорошем раскладе, после получения первых результатов. Одна из первых моих находок послужила написанию позапозапрошлой колонки, другую (с некоторым трепетом) предлагаю вашему вниманию. Вот, почитайте комментарии. Цитировать не буду; как всегда — сочетание оскорблений и пожеланий зла, причём и самому объекту поругания, и его семье.

Я почти ничего не знаю о зооприюте, о котором идёт речь на этой странице. Может быть (а может и не быть!), что в его работе есть и нарушения правил работы с животными, и приписки. Раз так, надо добиваться устранения этих недостатков. Способствует ли выплёскивание ненависти зоозащитниками решению этой задачи? Думаю, что нет.

Мы с коллегами задумались. Весьма вероятно, действительные данные о численности собак не нужны никому: ни тем, кто зарабатывает на регулировании их численности, ни тем, кто защищает их «права». Сунешься в эту тему — погрязнешь в бесконечных войнах. Отказаться от таких планов? Будем советоваться. Но в том, что поле такой работы забрызгано ненавистью, есть часть вины и зоозащитников...

Итак, кто-то оправдывает своё разнузданное поведение ссылками на веру, кто-то — апелляциями к необходимости охраны природы, кто-то — защитой гуманности.

Действуя во имя высоких идеалов, люди отпускают поводья самоконтроля, взращивают в себе ненависть и жестокость, выплескивают их наружу, заражаются ими от единомышленников. Как назвать этот прискорбный феномен? Мой вариант — «эффект индульгенции».

Осталось понять, как бороться с этим эффектом, причем не столько в других, сколько в себе самом. В праведный гнев срывался почти каждый человек. Нормальной реакцией на такие срывы является стыд, упадок сил, эмоциональное опустошение. Вероятно, причиной эффекта индульгенции является то, что подверженные ему люди чувствуют душевный подъём от борьбы за настоящие идеалы.

Вернёмся к эпиграфу. Если эту фразу читать со словом «напрасно», каждую истерику из-за ненависти можно будет оправдать тем, что она не напрасна. Я думаю, что такое поведение нельзя разрешать себе никогда. Ни-ког-да.

К оглавлению

Кафедра Ваннаха: Период 4К Михаил Ваннах

Опубликовано 21 сентября 2012 года

Эры, за исключением архея, названы по давности жизни, следы которой в них обнаруживаются. Протерозой с рачками и радиоляриями, палеозой, начинающийся с трилобитов... Периоды более разнообразны. Часть их обозвана по имени местностей, британских Силура и Кембрия, отечественной Перми. Иные – по наиболее характерным порождённым ими минералам – карбон да мел; или по комплексам оных – триас, Троица характерен коктейлем из пёстрого песчаника, раковинного известняка и пёстрого мергеля. А как же называть этапы развитие информационных технологий? Тут опыт геологии с её разнообразной номенклатурой весьма полезен.

Ну, докомпьютерная эпоха с её дымовыми, оптическими и электрическими телеграфами; счётными палочками, арифмометрами «Феликс» и логарифмическими линейками – типичный архей. Дальше – протерозой, эра самой ранней жизни. В ИТ это период от дифференциальных анализаторов, ламповых цифровых машин до развитых мейнфреймов системы 370 до мини-ЭВМ PDP-11. И эти эпохи, что в геохронологии, что в летоисчислении ИТ, нет смысла делить на периоды. Мелькание новизны начинается позже. Нашествие трилобитов в кембрии геологическом, наверное, можно соотнести со всеобщим распространением микропроцессоров и персональных компьютеров, пошедшим с конца восьмидесятых (точные даты тут условны).

И вот тут возникает проблема. Как же нам – хотя бы в первейшем приближении и сугубо для себя — характеризовать калейдоскопически минующие себя этапы? Ну, времена, когда гордые владельцы 386-х глядели свысока на пользователей 286-х, особенно без арифметического сопроцессора 287, ушли в далёкое прошлое. Как и времена, когда компьютер со звуковой платой и колонками гордо звался мультимедийным. Какой же классификацией стоит воспользоваться сегодня?

Ну, с процессором сложно. Вспомнить, что именно стоит в десктопах и ноутбуках, довольно сложно. И память не показатель – набив ею сполна новое устройство (благо цены вполне следуют закону Мура), о ней можно не думать. Так что нужно что-то ещё. Например, разрешение экрана. Например, свеженький пятнадцатидюймовый ноутбук (здесь мы говорим о машинах «главной последовательности» — любители яблок знают, в какую ветвь сайта им обращаться) отличается от трёх-четырёхлетнего матрицей разрешения FullHD. Это главное отличие, видимое «невооружённым взглядом». Матрицы эти различные производители ставят в изделия различных классов. В корпоративные, где они сопровождаются добротным металлическим корпусом. В мультимедийные, где дизайн корпуса ориентируется на наилучшую работу встроенных колонок. В «игровые», куда впихивают наиболее мощную из доступных видеокарту. Выбор между классами – дело предпочтений. Индивидуальных вкусов и располагаемых ресурсов. Но – изделие любой разновидности позволяет комфортно просматривать фотографии (так, припомните, какая часть снимков, сделанных цифровыми устройствами, распечатаны на бумаге) и даже обрабатывать их (а теперь прикинем, какая часть семей – и не только молодых и даже в столицах – проживает в условиях, когда комната, где можно поставить письменный стол с приличным дисплеем, малодоступна...). Экран высокого разрешения даёт принципиально новые условия для работы (с каким-нибудь там ArchiCAD-ом) и совершенно другой уровень комфорта при чтении. Естественно, всё это должно сопровождаться пристойным процессором, минимум восемью гигабайтами оперативной и терабайтом массовой памяти, достаточно широкими каналами – но это всё выступает в роли мягкотелых сверстников трилобитов, от которых из времён кембрия не дошло ничего. А вот экран высокого разрешения – он перед глазами. Через которые вроде получается большая часть информации.

Да и десктопы нынче можно оценивать по мониторам. И хочется порекомендовать мониторы двадцатисемидюймовые, с разрешением четыре раза по HD, то есть 1280х720, с удвоением по каждой из сторон. Такой монитор достаточно громоздок, хотя в эпоху светодиодов тонок и лёгок. Он требует видеокарты dualDVI, имеющей мерзкую привычку шуметь вентилятором. Цены тоже довольно высоки, хотя можно найти модели и в пределах пятисот долларов. (Те, кто работает дома, могут сделать налоговый вычет после минимальной дискуссии с мытарями.) Про стол и место для системного блока – понятно. Но эта штука обеспечивает совершенно новый уровень комфорта. Прежде всего, это единственное реально доступное на сегодняшний день устройство, позволяющее полноценно рассматривать фотографии, сделанные цифровыми зеркальными камерами да и беззеркальными камерами с приличным размером матрицы. (Про то, что имеет значение лишь физический размер матрицы, а не вздутый маркетологами объём пикселей, бумажная «Компьютерра» писала множество раз, излишне повторяться.) А зеркальных камер на руках у населения много, это видно тоже невооружённым глазом, по тому, с чем гуляют по парку юные бырышни. Да и условия работы, не только с конструкторскими программами, но и с обычными офисными при дисплее приличного размера и разрешающей способности, очень хороши. Можно открыть пару полноценных страниц, да и остаётся место для справочных окошек... Так что работодателям не стоит жадничать, экономить на эргономике...

Но это – сегодняшнее. А что дальше, какие девон или юра? Для ответа на этот вопрос отметим, что вся аудиовизуальная техника в доме ныне живёт вокруг компьютера и цифровых каналов. Оригиналов, предпочитающих смотреть «по ящику» аналоговое телевидение, отнесём к древнему и достойному племени любителей проводного радиовещания и исключим из рассмотрения. И вот потребности аудиовизуальной, а на самом деле визуальной техники и определят, похоже, следующий этап ИТ-технологии с точки зрения потребителя. А сейчас произошло насыщение бытовой аппаратуры матрицами FullHD – вплоть до двадцатидвухдюймового кухонного телевизора, за которым так уютно прячутся хлебница с сухарницей. Нынешняя технология 3D нравится не всем – нужда в очках, мягко говоря, несколько раздражает. А вот разрешения всё равно маловато. Особенно при просмотре полноценных фильмов, изначально снятых в формате 2,35:1. И вот тут на подходе новый формат цифрового отображения изображений. Точнее – группа форматов, названных 4К. Прошлые стандарты — 1080p и 720p получали своё имя от количества строк вертикального разрешения. Стандарт 4К назван так из-за разрешения по горизонтали – 4096. В нём предусмотрено несколько соотношений сторон – от 4096х3112 в варианте Full Aperture 4K (12 746 752 пикселей) до варианта Digital Cinema 4К с разрешением 4096х1714 (7 020 544 пикселей). Вероятно, это и есть тот формат, который следующим приживётся в бытовой технике, определив очередной этап развития компьютерных технологий.

Съёмочное оборудование уже доступно. Скажем, цифровая зеркальная камера Canon 1D C поддерживает стандарт съёмки 4К в варианте 4096х2160/24р со сжатием Motion JPEG. Совместима она с разнообразнейшим набором оптики системы EOS, как «родной», так и от сторонних производителей. Можно не сомневаться, что аналоги появятся и в номенклатуре прочих производителей. Цена – ну, недешёвая. Но сопоставима в нынешней структуре цен со стоимостью шестнадцатимиллиметровых кинокамер вроде отечественного «Красногорска», которые в индустриальной советской экономике были доступны и любительским студиям, и кинолюбителям посерьёзнее. Но благодаря цифровым технологиям постиндустриальной цифровой эры (да и компьютерным методикам расчёта современных объективов) камеры 4К дадут картинку сугубо профессионального качества, не уступающую изображению на 35-миллиметровой киноплёнке. Так что технологические возможности производства качественнейшего контента есть уже сейчас. И закачать свою продукцию в формате 4К на YouTube можно, если не изменяет память, уже пару лет. Ну да, с устройствами отображения проблема. Но это ненадолго!

Капиталистическая экономика (единственная присутствующая сейчас на планете) имеет свой «категорический императив». И им является не нечто высокоморальное, а всего лишь расширенное воспроизводство. Она может функционировать, лишь производя всё больше и больше. Но с новыми рынками – проблема. После крушения социалистического лагеря в конце 80-х новых поступлений не предвидится. Нету больше на планете «неохваченных». Персия и Остров Свободы, несмотря на все санкции, живут в той же мир-экономике. А родина чучхе по масштабам невелика... Так что остаётся «вертикальный прогресс». Выпуск всё новой и новой продукции. И вот для этих целей технология 4К идеальна. Она потащит за собой спрос на новое поколение микроэлектроники – даже телевизорам понадобятся мощный процессор и объёмная память. Потребуется новое поколение устройств хранения информации – 64 гигабайта карточек CF для камеры стандарта 4К не слишком много, а фильм будет весить совсем не те 70 гигабайт, что лента в FullHD. И каналы куда большей толщины появятся – доход для провайдеров и производителей коммуникаторов. Ну и обладатели лицензионных прав себя любимых не забудут! Если смогут – тут уж место солдатской смекалке...

Ну и некую долю удовольствия, вероятно, извлекут потребители. Всё же хорошая картинка лучше, чем плохая. Но то, что классификация по наблюдаемой картинке будет удобнее, чем по скрытым процессорным мощностям и толщинам каналов, представляется приемлемым...

К оглавлению