Цифровой журнал «Компьютерра» № 143

Дмитрий Шабанов: Последний концерт КондрашинаДмитрий Шабанов

Опубликовано 15 октября 2012 года

На торрент-трекере ***.com произошел сбой RAID-массива. После восстановления его работы в комментариях к странице, посвящённой записи Кирилла Кондрашина, появился следующий текст. По содержанию это некий документ из будущей эпохи с неуместными упоминаниями тулку — способных к перерождению людей в тибетском буддизме. Нет никаких оснований допускать его попадание в наше время из будущего: очевидно, это чья-то мистификация.

Руководителю Канцелярии Тулку ▀╬╪▐░▬◙ Инспектор контроля системы образования Ваше Превосходительство!
 Позволю себе обратить Ваше внимание
 на сочинение ██████████.
 Мне кажется, оно соответствует критериям, 
приведённым в Вашем распоряжении. Счастлив быть полезен бессмертному Тулку.

Передо мной — прямоугольная коробка из прозрачного материала. В ней — целлюлозная вставка с изображением человека и надписью. Её можно открыть и извлечь из неё диск с отверстием посредине, на одной стороне которого — то же изображение. На другой, блестящей поверхности диска находится слой, служивший для записи информации. С помощью специального устройства люди, создавшие этот предмет, воспроизводили сохранённый на нём сложный комплекс звуковых колебаний.

Я получила задание рассказать о своих мыслях, связанных с каким-нибудь артефактом. Я хотела обратиться к предмету, позволяющему понять чувства непохожих на нас людей. Поэтому я искала в Архиве раритеты поздней Эпохи Государств. Несколько веков назад содержимое этого объекта прочитали и записали в обычной форме. Я могла его услышать, и я внимательно слушала эту музыку.

Да, это музыка, но восемьсот лет назад музыка была не такой, как сейчас. Она состояла только из звуков и не генерировалась в зависимости от состояния самого слушателя, а создавалась заранее, отражая замысел человека, который её разрабатывал, — композитора. Другие люди, исполнители или музыканты, на специальных инструментах (хитроумных устройствах, издававших звуки под управлением человека) исполняли (производили по плану, предусмотренному композитором) эту музыку. Благодаря такой музыке слушатели получали возможность заглянуть во внутренний мир композитора и исполнителя.

Чтобы услышать музыку, слушатели собирались на особые мероприятия — концерты. Не все любители музыки могли присутствовать на концерте. Специальные устройства регистрировали звуковые колебания, созданные музыкантами, чтобы потом сохранить информацию о них на особом носителе, который выглядел как блестящий продырявленный диск.

Иногда музыку оживлял один музыкант, а иногда — десятки и сотни людей с разными инструментами. Такие группы музыкантов назывались оркестрами; работой оркестра руководил дирижёр. Жестами и мимикой он управлял работой музыкантов, воплощавших дирижерское понимание замысла композитора.

На диске, о котором я рассказываю, записан концерт, которым руководил дирижер Кирилл Кондрашин. По тогдашней хронологии концерт состоялся 7 марта 1981 в Амстердаме, главном городе страны Голландии. На нём исполняли музыку, которую незадолго, меньше чем за 100 лет до этого, написал композитор Густав Малер, — Первую симфонию Малера. Люди тогда жили недолго, и ко времени исполнения его симфонии Кондрашиным Малер уже умер.

За три года до этого концерта Кондрашин совершил неожиданный поступок. Наша планета тогда была разделена на страны (участки территории). В каждой стране было государство (группа людей, которые присваивали себе право на насилие в отношении всех остальных людей). Многие государства специально убивали определённое количество людей, живших в их странах. Больше всего людей (от доисторических времён до конца истории) было убито в самой большой стране того времени — СССР. Иногда государства вступали в конфликт — войну. Они посылали людей из своих стран убивать людей из других стран, использовали сложную технику для убийства и разрушения. Между СССР и Голландией тогда шла «холодная война», когда два государства не посылали людей и технику, чтобы убивать, но показывали, что готовы это сделать в любой момент.

Кондрашин был самым известным дирижёром СССР. Его ценили: он получил две премии, названные Сталинскими в честь Сталина. Сталин руководил ВКП(б) — партией (группой людей, интересы которых отличались от общечеловеческих), которая правила (навязывала свои интересы всему обществу) в СССР. Кондрашин ещё в молодости вступил в ВКП(б). Именно ВКП(б) и Сталин провели самое большое жертвоприношение (уничтожение живых существ во имя какой-то идеи) в истории. СССР на время направил Кондрашина и его жену в Голландию. Дирижер не вернулся в свою страну (это называлось «попросить политического убежища»), утверждая, что там ограничивали его творческую свободу, а его жена вернулась. Представьте: выбор страны был важнее супружеской связи!

На концерте, о котором я рассказываю, Кондрашин дирижировал оркестром, с которым не работал раньше. Современники объясняли, что оркестр привыкал к манере дирижёра, и, если новый дирижёр предлагал исполнять известную музыкантам музыку не так, как они привыкли, работа оркестра рассогласовывалась и слушатели оставались недовольны. То, как Кондрашин подчинил оркестр своей воле и отразил своё понимание музыки Малера, называли чудом (сверхъестественным событием). Иногда это исполнение считали лучшим исполнением Первой симфонии Малера за всю историю.

На этом концерте слушала музыку голландская женщина по имени Нолда. Сведения о ней противоречивы: её называют женой Кондрашина, но пишут, что государство этого не признавало (это называлось «незарегистрированный брак»). Нолда вспоминала, что во время концерта Кондрашин «стал весь зелёный и прозрачный, и от него стало исходить сияние, лучи». Как ни странно, современники не поняли, что это означало.

После концерта музыканты подарили Кондрашину какую-то ценность («роскошный старый коньяк»). Что это, я до конца так не разобралась. Пишут, что коньяк — жидкость, продукт ферментации сока особых ягод, который изменял сознание тех, кто его пил. После концерта Кондрашин оставил друзей пить коньяк и ненадолго ушёл, чтобы потренировать певцов (музыкантов, которые использовали свой голос как инструмент) исполнять «Колокола» Рахманинова. «Колокола» — музыка, в которой отражалась целая жизнь: от радостной юности до страшной смерти. Потом Кондрашин уехал с Нолдой домой и через несколько часов умер из-за инфаркта (нарушения кровообращения сердца). Он прожил 67 лет и один день.

В истории Кондрашина мне многое непонятно. Если в СССР у него не было свободы творчества, если он не мог выразить своё настоящее "я", как он стал одним из самых известных дирижёров мира своего времени? Если он поддерживал убийства многих людей Сталиным и ВКП(б), как он мог тонко передавать чувства одного человека — композитора? Почему его жена уехала из Голландии, а он жил с Нолдой? Почему Нолда позволила ему умереть из-за небольших неполадок со здоровьем? Почему его называли изгнанником, если он остался в Голландии сам? Как то, что он был изгнанником и стоял на грани смерти, отразилось в исполнении Первой симфонии Малера?

Я до сих пор ничего не написала о музыке Малера. Я слушала её снова и снова, чувствуя, как она переворачивает что-то в моей душе. Кажется, я её не поняла. В одном тексте того времени я прочла, что есть три вещи, которые часто начинают употреблять без удовольствия, и только потом входят во вкус и начинают их любить. Это коньяк, маслины (ещё такие ягоды) и классическая музыка, как симфонии Малера.

Малер родился в стране Чехии в Австрийской империи. Это значит, что Чехией управляло государство страны Австрии. Малер принадлежал к меньшинству, которое говорило на немецком языке — языке Австрии. Он был евреем — принадлежал к генеалогической группе людей, которая тогда не имела своей страны. Во многих странах евреи не имели таких прав, как люди, происходившие из этих стран, и чувствовали себя чужаками. Малер умер (по тогдашней хронологии) в 1911 году, прожив 51 год; через несколько десятилетий в его стране его музыку запретили как «дегенеративную».

Первую симфонию Малер написал в 28 лет, а потом переделал. Вначале она называлась «Титан». Титаны — это персонажи древних верований, бунтующие герои, связанные с силой Земли. Первый раздел симфонии назывался «Из дней юности» и состоял из трёх частей, второй — «Человеческая комедия», из двух. Малер убрал из окончательной версии, которой дирижировал Кондрашин, названия симфонии, разделов и частей, а также вторую часть из первого раздела. Вот названия, по первой версии, того, что осталось во второй, а также пояснения для исполнителей, появившиеся в последнем варианте.

"Весна без конца". Медленно. Монотонно. Как звук природы — вначале очень спокойно, не торопясь.

"На всех парусах". Сильно взволнованно, но не слишком быстро.

"Траурный марш в манере Калло". Торжественно и степенно, но без монотонности.

"Из ада в рай". С бурной взволнованностью.

Если я правильно поняла, эта симфония как-то отражает поиски себя самого в течение жизни. Описывая первую часть, современники говорили о радостных звуках природы. Вторая — тогдашний танец, может быть — немного оглуплённый, с подчёркнутыми мещанскими (от названия мещан — жителей небольших городков) интонациями.

Нарастание радостных природных звуков в первой части мне понятно. Чем отличалась речь жителей маленьких и больших городов, я не установила. Кажется, вторая часть передает ощущение изгнанника, который отстранён (может, даже высокомерно отстранился) от жизни вокруг него, от её радостей.

Тем и интересно знакомство с историей, что благодаря ей мы узнаём о невозможных сегодня чувствах. Малер и Кондрашин приоткрыли для меня дверь понимания таких странных переживаний. Это болезненное состояние, в нём есть и самолюбование, и самосожаление, но всё же и какая-то радость от кипящей вокруг жизни, и толчок для творчества.

Третья часть — загадка для нашего времени. Это траурный марш, печальная музыка для похорон (избавления от тела умершего человека). Малер объяснял его, вспоминая картинку из своего детства, где лесные звери хоронили охотника (человека, который их убивал). Как я поняла, эти сказочные звери показывают печаль, но на самом деле радуются. Писали, что они «держат кукиш в кармане» (просовывают большой палец между средним и указательным), зачем — я не поняла. В этой музыке всё вывернуто наизнанку, но... я слышу в ней и настоящую печаль, где-то там, далеко и за показной скорбью, и за скрытым ликованием. Эта часть одновременно и какая-то нехорошая, злая, и притягательно-красивая.

Последнюю, четвёртую часть невозможно описывать словами. Как она начинается — мощно, страшно, величественно! Ад и рай — это мучительное и гармоничное состояние после смерти. В музыке то складывается, то разлетается на осколки устремлённое куда-то движение. Современники говорили, что в последней части симфонии герой находит себя, пройдя через отчаяние, вернувшись к природе, к своей настоящей сущности. Бушевание пугающих страстей и отзвуки первой части я там услышала. А нашёл ли себя герой Малера, я так и не поняла; может быть, нашёл и умер.

И мне кажется, для Кондрашина музыка Малера воплотилась в его жизни. Он не случайно умер в тот день: он нашёл себя, нашёл — и освободился… А запись концерта осталась.

Нам сложно представить время, когда государства ради каких-то сомнительных идей подавляли волю людей, ограничивали их свободу и даже приводили их к смерти. Наша главная особенность — способность к творчеству — проявлялась и тогда, но окрашивалась страданием, противоборством с судьбой. Люди не ощущали своего единства с миром и человечеством, чувствовали себя изгнанниками, мучительно искали себя самих.

Чтобы понять, как хороша наша жизнь сегодня, надо почувствовать, насколько противоречивой и сложной была жизнь наших предшественников.

Я благодарна, что получила задание поразмышлять о каком-нибудь артефакте. Я больше узнала о прошлом и тем более рада вернуться в наше свободное и счастливое время, когда никто не ограничит мою свободу и возможности самовыражения.

К оглавлению

Дмитрий Вибе: ESO @ 50 Дмитрий Вибе

Опубликовано 15 октября 2012 года

Телескоп — довольно дорогая игрушка. Поэтому ни один хоть сколько-нибудь крупный современный астрономический проект не выполняется силами одной страны. Да астрономия и в принципе не может быть на 100 процентов национальной. Даже если вы на территории своего государства отыщете место с прекрасным климатом и прозрачнейшим воздухом, вы всё равно не сможете заглянуть под Землю, то есть не сможете увидеть звёзды другого полушария.

Исторически сложилось так, что на протяжении многих веков вся астрономия была привязана к северному полушарию. Поэтому в то время, когда северное небо было уже исхожено вдоль и поперёк, южное оставалось неизученной территорией. (К слову сказать, некоторый дисбаланс сохранился и по сей день.) Первые обсерватории, оснащённые профессиональными инструментами, появились к югу от экватора только в XIX веке.

Когда после Второй мировой войны встал вопрос о том, как дальше развивать европейскую астрономию, естественной оказалась мысль, во-первых, создать обсерваторию в южном полушарии, во-вторых, делать её совместными усилиями нескольких государств. Не могло быть и речи о том, чтобы какая-то одна европейская страна могла в одиночку соперничать с научной сверхдержавой — США.

Несмотря на очевидность идеи, у неё есть конкретный автор. Как ни странно, это был американский учёный, хотя и европеец по рождению, — Вальтер Бааде. Весной 1953 года он вдохновил мыслью о создании общеевропейской обсерватории нидерландского астронома Яна Оорта, а тот, в свою очередь, заразил энтузиазмом ещё нескольких европейских коллег.

Первое формальное обсуждение обсерватории состоялось в июне 1953 года, а полгода спустя, в январе 1954 года, появился и формальный документ — заявление о необходимости создания европейского астрономического центра в Южной Африке. Его подписали представители шести государств — Германии, Франции, Бельгии, Нидерландов, Швеции и Великобритании. Затем начались длинные и сложные поиски денег, которых в послевоенной Европе было не в избытке.

Поиски осложнялись то политическими проблемами во Франции, то неожиданным выходом из проекта Великобритании, которая решила, что ей лучше силами Содружества развивать астрономию в Австралии. К концу 1950-х годов казалось, что проект европейской обсерватории вот-вот развалится. Помощь снова пришла из-за океана. В 1959 году Фонд Форда согласился выделить на создание обсерватории грант в миллион долларов при условии, что хотя бы четыре из пяти оставшихся стран-основательниц подпишут конвенцию о создании обсерватории и внесут сравнимые суммы. Миллион, как всегда, оказал благотворное влияние, положив конец сомнениям, и 5 октября 1962 года в Лейдене была подписана конвенция о создании Европейской южной обсерватории.

Эта дата и считается днём рождения ESO. Однако до начала реальных наблюдений было ещё далеко. В соответствии с первоначальным планом европейские экспедиции на протяжении нескольких лет начиная с середины 1950-х годов пытались найти наблюдательную площадку в Южной Африке. Параллельно американские астрономы занимались аналогичными изысканиями в Южной Америке для установки там собственных телескопов. И чилийское небо оказалось существенно лучше неба ЮАР! Скупые числа: исследования показали, что за год в некоторых районах Чили набегает 2760 ясных ночных часов, тогда как в ЮАР их максимальное количество составило всего 1750. В ноябре 1963 года совет ESO принял решение отказаться от Южной Африки в пользу Чили, а ещё через полгода было названо место строительства обсерватории — гора Ла-Сийя (высота 2300 м).

Интересно, что первоначально обсуждались планы строительства европейской обсерватории рядом с американской. Однако первый директор ESO Отто Хекман, воспользовавшись германским влиянием в Чили, настолько стремительно заключил соглашение о сотрудничестве с чилийским правительством, что не успел обсудить его детали с американскими коллегами. Те обиделись, и в результате обсерватории оказались на значительном расстоянии друг от друга.

Изначально предполагалось, что основными инструментами ESO станут два телескопа — трёхметровый рефлектор (позже было принято решение увеличить диаметр зеркала до 3,6 м) и метровый телескоп Шмидта с большим полем зрения, предназначенный специально для проведения обзорных наблюдений. Однако их создание было делом долгим и затратным, поэтому поначалу на обсерватории было установлено несколько более простых и (или) меньших телескопов, с зеркалами от полуметра до полутора метров. Причём часть из них даже не принадлежала ESO — некоторые страны-основательницы захотели поставить на обсерватории небольшие национальные инструменты. Первые наблюдения на обсерватории были проведены в 1966 году, а к тому времени, когда заработал первый основной инструмент ESO — телескоп диаметром 3,6 метра (1976), Ла-Сийю уже покрывали многочисленные небольшие купола.

Хотя по меркам 1970-х годов зеркало диаметром 3,6 м всё ещё смотрелось неплохо, оно уже не было самым большим. К тому же в конце 1970-х в США началась работа над проектом телескопа с десятиметровым сегментированным зеркалом (будущие «Кеки»). И в начале 1980-х в ESO тоже появился новый проект, по амбициозности существенно превосходивший прежние планы: построить сразу четыре телескопа-гиганта с неизобретательным названием VLT (Very Large Telescope) с зеркалами 8,2 метра. Правда, предварительно пришлось решить две очень масштабные задачи.

Во-первых, в будущих телескопах VLT предполагалось использовать гибкие главные зеркала, форма которых оперативно меняется в ходе наблюдений, что позволяет исправить гнутие под собственным весом и прочие искажения. Эту технологию предварительно опробовали на 3,58-метровом зеркале телескопа NTT (New Technology Telescope). NTT — тоже немаленький инструмент — вступил в строй в 1989 году и стал первым в мире телескопом с активной оптикой.

Во-вторых, на Ла-Сийе места для супертелескопов уже не было; нужно было готовить новую площадку. Вторым и главным форпостом европейской астрономии стала гора Параналь (2600 м). Строительство на ней началось в 1991 году, а уже в 1998 году на первом из четырёх VLT начались наблюдения. Четвёртый VLT увидел первый свет в 2000 году. Теперь телескопы VLT стали основными инструментами не только в ESO, но и во всём мире. Кроме них, на обсерватории Параналь установлено несколько вспомогательных телескопов с зеркалами 1,8 м, которые используются для интерферометрии, и два обзорных телескопа — VST (2,6 м) и VISTA (4,1 м). Кстати, для двух последних телескопов зеркала шлифовали в подмосковном Лыткарино.

В ESO работают не только оптические телескопы. С 1987 по 2003 год в обсерватории работал субмиллиметровый телескоп SEST. Потом его пришлось остановить, чтобы высвободить ресурсы для создания более масштабного инструмента — интерферометра ALMA, который стал сейчас основным телескопом субмиллиметрового диапазона в мире (ESO входит в консорциум, создающий «Альму»).

В оптическом диапазоне ESO замахнулась на следующий рекорд. Новый ориентир обсерватории — 39-метровый телескоп E-ELT (European Extremely Large Telescope). К юбилею ESO сделала себе подарок: в 2012 году принято окончательное решение о строительстве E-ELT на горе Армазонес (3060 м) в 20 км от Параналь.

В состав членов ESO входят теперь 15 государств. Первой за пятью основателями последовала Дания (1967). Последней в 2009 году к обсерватории присоединилась Австрия. В 2002 году в лоно ESO вернулась возгордившаяся некогда Великобритания. Пять лет назад в ESO проник единственный пока представитель бывшего «социалистического лагеря» — Чехия. Процесс вступления Бразилии пока не закончен, и она что-то не торопится ратифицировать своё членство. Но когда процедура закончится, Бразилии предстоит окончательно стать пятнадцатым и первым неевропейским членом обсерватории (Чили в состав обсерватории не входит).

В целом, в ESO всё хорошо. Ясное небо и прекрасные телескопы — что ещё нужно обсерватории для счастья?

К оглавлению

Василий Щепетнёв: Несортовая жизнь Василий Щепетнев

Опубликовано 16 октября 2012 года

Признаться, от Нобелевской недели многого я не ждал. Сомневался, что вклад отечественных учёных отметят премиями. Особенно в области физиологии и медицины надежд мало. Никаких нет. А пора бы. Павлов — одна тысяча девятьсот четвёртый год, Мечников — одна тысяча девятьсот восьмой год. И то — не работай Илья Ильич в Париже, в Пастеровском институте, как знать...

Я больше надеялся на литературу. Великую русскую литературу. Хотя и считал, что наградят Харуки Мураками. Но почему-то мнилось, что Мураками — свой, российский, пусть и японец. Видел в нём то Тургенева, то Достоевского, то Гончарова, а порой и Чехова. Верно, бредил.

Но и тут промахнулся — лауреатом стал Мо Янь. Есть в Мо Яне что-нибудь от Достоевского или Тургенева, сказать не могу: по-русски он не издан, китайского не знаю, а английские переводы покупать жаба не велит. С торрентов же скачивать не смею, благоговея перед законом об авторском праве. Да и что толку скачивать, если книга в архиве и защищена паролем, а чтобы получить пароль, нужно пойти туда, сделать то-то и то-то... В общем, я остался честным. Подожду выхода переводов на русский, недолго ждать, тем более что очередь «прочитать непременно» у меня и без того большая.

Но всё же, всё же... Почему я надеялся и продолжаю надеяться на российских писателей (включая Мураками) и не надеюсь на физиологов и медиков?

Потому, что условия для выращивания лауреатов-учёных и лауреатов-писателей различны в принципе.

Наука двадцать первого века требует не только таланта и усердия, но и должного финансирования. Умозрительные гипотезы следует проверять экспериментально. Это недёшево. Требует материально-технической базы. А прежде базы следует человека подготовить, выучить. С учёбой тоже непросто.

На исходе восьмидесятых, когда нехватки были всеобщими, коллега показал мне пачку сигарет, на которой было напечатано: «несортовые». Сам я оценить их не мог, но, по утверждению коллеги, сигареты оказались редкостной дрянью. Однако ж он их курил, а потом, когда сигареты кончились, очень переживал: хоть и гадость, а «в семь раз лучше, чем ничего».

Главные отечественные ВУЗы сначала выпали из первой сотни вузов мира, затем из второй, сейчас вываливаются из третьей. О медицинских же учебных заведениях речи нет вовсе — никогда они в первую сотню и не входили, во всяком случае в пору, когда эти рейтинги начали составлять и публиковать.

Нужно признать: наши медицинские институты, университеты и академии — вроде тех несортовых сигарет. В мире не котируются. Годятся лишь в условиях чрезвычайных. Вот, к примеру, бедность врачебного сословия — во всём мире штука чрезвычайная, обусловленная гражданской или этнической войной. Или очень свирепым экономическим кризисом. А в России эта бедность — фактор постоянный, стабильный. Потому и приходится бедному врачу-бюджетнику отдавать дочь или сына в несортовой вуз, который только и может, что приготовить бедного врача-бюджетника, который своего ребёнка опять вынужденно отдаст в несортовой вуз — и так до бесконечности (в рамках отдельно взятого века). Не только образование — вся жизнь у бюджетника получается несортовая.

Сегодняшний средний класс детей старается отправить на учёбу не в местный университет, а за границу, понимая, что Гарвард, Сорбонна, Упсала и Карлов университет позволят сыну или дочери работать по всему свету. Гарвард рождает свободу. Ясно, что путь выпускника Сорбонны тоже не усыпан розами, но очевидно, что шансов стать уважаемым (во всех смыслах) членом общества у него намного выше, чем у выпускника Губернской академии имени Клима Чугункина. Но врач-бюджетник к среднему классу не относится и относиться в обозримое время не собирается. Так что тропинка для потомства — в губернский институт, гордо именующийся «академией». И то если повезёт.

Что ж, можно учиться и в провинции, была бы светлая голова, горячее сердце и трудолюбивые руки. И учатся. Хотя обидно: преподавательский состав провинциального вуза редко посещает международные симпозиумы, чрезвычайно редко выступает на них с докладами, а уж чтобы доклад стал гвоздём программы — совсем исключительный случай. И потому получает студент знания об открытиях не от тех, кто их совершает, а из третьих и четвёртых рук. Что сказывается.

Да и публикации провинциальных вузов зачастую на уровне губернского самиздата. Публикация же в престижном международном журнале, в «Ланцете» к примеру, — опять же исключительная редкость.

"Языками не владеем", — оправдывался знакомый доцент, но это оправдание — ещё одно пятно на мундире отечественной высшей школы. Читать научную литературу на английском способен далеко не всякий доцент, а уж писать...

Более того, некоторые и по-русски говорят плохо! Спросит его студент — преподаватель оторвётся от бумажки с текстом: «Ась? Чаво говоришь-то?» — и на вопрос не ответит, если ответа в бумажке нет. Правда-правда! Причём преподаватель — молодая милая девушка, дочь достойных родителей, без пяти минут доктор наук.

А ведь хочется! Хочется читать труды наших профессоров в престижных научных изданиях всего мира. Не получается.

Научная работа периферийных вузов — отдельная тема. Либо выполнение заказа от производителей панавира и подобных средств: доказать эффективности инновационного препарата в комплексном лечении всего. Либо миллион первая вариация на тему «влияние мочи на космические лучи». Во всяком случае, среди номинантов на Нобелевскую премию профессоров периферийных вузов России маловато. Ни одного вспомнить не могу.

Надежды есть, народ не сдаётся, и из масс всегда появляются неугомонные студенты, которые и американскую монографию прочитают, и с больным постараются разобраться, и не в паб пойдут, а в PubMed, но таких немного. Процентов пять. Кто-то из них пробьётся-таки в Европу, кто-то станет работать в частной клинике, кто-то даже станет профессором и получит Нобелевскую премию, но будет ли он к тому времени гражданином России? Симптом, что и говорить, нехороший. Показывает отношение государства к медицине в частности и к проблеме здоровья населения в целом.

Писатель же — совсем другое дело. Для писателя материально-техническая база вовсе не нужна. Писателю нужна сложная, извилистая судьба с переломными моментами. И сложностями, и извилистостью государство его обеспечивает сполна. Вспомним Пушкина со ссылкой в Михайловское. Лермонтова, просившегося в отставку, но отправленного на Кавказ. Тургенев за невинную статью памяти Гоголя удалён в Спасское-Лутовиново, да и позднее российская Фемида дёргала его на допросы. Эмигрировавшие Герцен и Огарёв. Достоевский, Чернышевский и Горький прошли через тюрьму. Лев Толстой был отвергнут Русской Православной Церковью, о чём последняя не то чтобы совсем позабыла, но говорит, что Толстой первый начал.

Следовательно, главное для писателя — побольше трудностей. А с трудностями у нас всегда хорошо. Всех сортов трудности, от самых маленьких до самых больших.

Вот и рожает земля наша лауреатов в области литературы намного чаще, чем в области медицины. У Бунина и у Пастернака судьбы — сложнее не придумаешь. Солженицына и Бродского государство опять-таки отличило тюрьмой и ссылкой. Один лишь Шолохов издали выглядит человеком счастливым, но стоит приблизиться... В другой раз.

К тому же заявляю, как на духу: минимум шестерых наших писателей незаслуженно обошли. Чехова, Льва Толстого, Алексея Толстого, Максима Горького, Марка Алданова и братьев Стругацких (получается — семерых даже). Ну да премия — конь чужой, дарёный, а дарёному в зубы не смотрят.

Пожалуй, я тут подпустил желчи, но ведь обидно же: сто четыре года, повторяю, сто четыре года наши медики и физиологи остаются без самой престижной международной премии!

На днях, как раз перед Нобелевской неделей, прошёл в Москве Первый Национальный съезд врачей Российской Федерации. Съезд административный: приказом Минздрава на области была спущена разнарядка, по которой нужные люди в Москву и поехали. Там они пятого числа послушали доклады, приняли резолюцию («улучшить», «ускорить», «довести до» и т.п.), и в тот же день съезд работу завершил.

Теперь медицинская общественность обсуждает съезд и резолюцию кулуарно. Злобно обсуждает, с остервенением, называя мероприятие «съездом главных врачей» и предсказывая здравоохранению худший из вариантов: продолжение ужаса без конца.

Кто прав, врачи или главные врачи, покажет ближайшее будущее. Как только получат Нобелевскую премию по медицине наши люди, так и станет ясно: дело идёт на поправку.

Интересно, сколько ждать?

К оглавлению

Кафедра Ваннаха: Возвращение малой науки? Михаил Ваннах

Опубликовано 17 октября 2012 года

Одной из парадигм современного естествознания наверняка можно считать представление о Большой Науке. Дорогостоящие приборы, большие коллективы, всякие там коллайдеры и орбитальные телескопы, в борьбе за время на которых разумные и учёные обезьяны вволю могут проявить навыки, унаследованные от предков, боровшихся за большую пайку бананов в стае... А одинокие учёные — вроде Галилея с его перевернувшей картину Мироздания свинцовой трубой — навсегда остались в прошлом. «Астрономия стала превращаться, на полвека позднее физики, в Большую Науку, в которой многочисленные коллективы работают на гигантских установках», — так сказано в книге Ю.Н. Ефремова «Вглубь Вселенной», вышедшей уже пятью изданиями (сам же Юрий Николаевич отметил этой весной 75-летие).

Но единственный ли это тренд? Не подсунет ли технология сюрпризы? Ну, как лучше всего можно охарактеризовать минувший век? Наверное, всё же — атомным... Ракетная техника была лишь средством доставки ядерных боеприпасов. Ракеты индустриальной эпохи в безъядерном снаряжении были крайне малоэффективны, что показали гитлеровские V-2 и саддамовские SCUD. (Управляемое оружие первой Войны в Заливе в большей степени принадлежало веку следующему, информационному — ну, как согласно Анне Андреевне настоящим началом ХХ века был год четырнадцатый).

Ну а с чего начался атомный век? Да, пожалуй, с опытов Резерфорда. Никаких километровых тоннелей, никаких гигантских магнитов. Всё скромно даже по сравнению с тогдашними метровыми и тридцатидюймовыми рефракторами. Экран с покрытием из сернистого цинка. Свинцовая коробка с источником альфа-частиц. Кусочек фольги — правда, золотой, родственной листикам сусального золота, использовавшимся для украшения грецких орехов на рождественской ёлке. И именно этот простейший прибор дал возможность заглянуть вглубь вещества, сформировать модель атома Бора, от которой много чего пошло дальше... Возможно ли нынче такое?

У писателя-фантаста советской поры Валентины Журавлёвой (1933-2004) был рассказ «Звёздная симфония» (1958). Героиня его, барышня-астроном, принимала передачу от разумных существ из системы Проциона. Методом передачи было введение в спектр излучения звезды дополнительных линий различных элементов, а инструментом приёма — «самый большой в Союзе любительский телескоп... Зеркало диаметром в двадцать восемь сантиметров». Стоял этот прибор на крыше многоэтажного московского дома. Недавно переведённого с печного отопления на центральное, что существенно улучшало локальный астроклимат...

А недавно прошло сообщение о куда менее сенсационной, но (на сторонний взгляд) вполне серьёзной научной работе, выполненной на инструменте аналогичного калибра. Грек Эммануэль Кардасис выпустил первый любительский атлас альбедо спутника Юпитера — Ганимеда. (Работа анонсирована на Европейском планетологическом конгрессе в Мадриде.) Любознательный эллин при помощи камеры, установленной на одиннадцатидюймовом телескопе, вёл видеосъёмку юпитерианской луны, выбирая из полученного массива информации кадры, полученные в моменты спокойной атмосферы (эдакая домашняя версия спекл-интерферометрии, бытующей в большой астрономии...) Дальше изображения совмещались и выравнивались с помощью доступного в Сети бесплатного программного обеспечения. Результаты прекрасно сошлись с профессиональными наблюдениями на крупных приборах — наблюдались борозда Фригия и регион Николсон. Имеют ли такие наблюдения научную ценность, вопрос другой. Но очевидно, что появляется технологическая возможность наблюдать с минимальными издержками куда более широкий круг небесных тел, чем это могут делать профессиональные инструменты, хоть и с худшим качеством. Подобно тому, как любители традиционно обнаруживали новые звёзды и кометы...

Необходимые для этого приборы не то чтоб совсем уж дёшевы, но и дорогими их не назовёшь. Зеркально-линзовый одиннадцатидюймовый телескоп (у героини рассказа Журавлёвой явно был «ньютон», зеркало которого она шлифовала полгода) с компьютерным управлением начинается от трёх килобаксов (цена не очень дорогого дробовичка, который в оружейном сейфе в одиночестве не живёт, сравнивать с байком от Harley-Davidson или со спортивным авто даже и неприлично...).

Для регистрации изображений вполне применимы обычные цифровые зеркалки, чувствительность матриц которых весьма высока. Традиционно любители астрономии самостоятельно дорабатывали их, снимая инфракрасный фильтр. Операция не самая сложная, но человеку, не возящемуся регулярно с прецизионной оптикой и электроникой, лучше этим не баловаться. Впрочем, теперь можно обойтись без неё: фирма Canon пошла навстречу любителям астрономии и выпустила модель зеркалки Canon EOS 60Da. Инфракрасный фильтр в ней штатно снят, и камера особо чувствительна к линии альфа Бальмеровской серии спектра водорода. Цена — около двух тысяч долларов. Дороже, чем базовая модель, но таковы уж издержки мелкой серийности. Стоил же когда-то наган солдатской, без самовзвода, модели, дороже, чем полноценный «офицерский». И в недавние времена, когда GPS был запрещён ко ввозу в Россию, с машин систему навигации перед отправкой местным дистрибьюторам снимали, что увеличивало их цену. У кустаря-оптика камера без лишней детали была бы дешевле, но цена оказалась бы по карману разве что трамвайному магнату или Императору Всероссийскому...

Научная ценность наблюдений, ведущихся с помощью такой техники, — вопрос отдельный. Может быть, они применимы лишь для выработки навыков у студентов и научных сотрудников младшего возраста. А может, они могут позволить получить ответы на правильно сформулированные вопросы о сути Мироздания. Ну как Резерфорд использовал любимый тогдашними сантехниками свинец и вполне рождественско-праздничные вещички. Ведь кроме вышеописанной золотой фольги для рождественских украшений детские игрушки начала прошлого века включали в себя и сцинтиллятор. Шарик с увеличительным стеклышком; в нём экран из сернистого цинка или чего-то подобного да микроисточник альфа-частиц. Фотоны, выбиваемые из экрана, создавали иллюзию небес взрывающегося шарового скопления... (До хиросимско-фукусимских страхов и «бегства от атома» было ещё далеко — источник излучения в детской игрушке никого не пугал.)

То есть — идут два параллельных процесса. С одной стороны, специализированные научные приборы становятся всё более дорогими и редкими. С другой — технология, подгоняемая неумолимыми законами рынка, приводит к появлению продукции, которую можно использовать для научных исследований. Скажем, вычислительные мощности ныне доступны в немыслимых для недавнего прошлого объёмах. Объём запечатлеваемой видео- и фотоинформации также фантастически возрос со времён светочувствительных плёнок. Возможности компьютерного проектирования и производства позволяют получать по приемлемым ценам оптику весьма высокого качества. К этому добавляются и антибликовые нанокристаллические покрытия — не надо смеяться, уважаемые читатели, я про Nano Crystal Coat со сверхнизким показателем преломления, применяемое в объективах Nikkor...

Вот пример из книги 1980 года — П.В. Щеглов, «Проблемы оптической астрономии». На странице 128 читаем: "Астрономический негатив размером 35х35 см содержит 2 * 10⁸ элементарных приёмника излучения, каждый из которых может иметь несколько сотен градаций яркости. Если измерительный прибор работает со скоростью одного элемента в секунду, то полное измерение такого негатива займёт 64 года его непрерывной работы". Так. Вот довольно синхронно выпущены два бюджетно-полноматричных фотоаппарата: Nikon D600, который уже несколько недель стоит на полке ближайшего магазина, и ожидаемый к концу года Canon EOS 6D. CMOS-матрицы имеют 24,3 мегапикселя у Nikon и 20,2 мегапикселя у Canon. Зато у Canon выше чувствительность — она растягивается до 102 400 единиц против 25 600 у Nikon. 4,5 кадра в секунду у Canon и 5,5 у Nikon. Вот так. Три десятка лет назад речь шла о десятках лет работы профессионального инструмента, а сейчас — половина десятка кадра в секунду у любительской модели... (Конечно, речь тут идёт именно о прогрессе в обработке информации — альтернативой большой апертуре может быть только ещё большая апертура, недаром же в обычной, земной фотографии сохраняются камеры с двойным растяжением меха, хоть и обзаведшиеся цифровыми задниками.)

И может быть, что эти продукты массовых технологий могут быть применены в целях совершенно серьёзного научного исследования. Надо только сообразить: как?

К оглавлению

Дмитрий Шабанов: Ставка на бессмертие Дмитрий Шабанов

Опубликовано 18 октября 2012 года

Высвободить немного бытия для вечности. Всё остальное — отвратительное тщеславие. - Пьер Тейяр де Шарден

В этой колонке я хочу продолжить размышления о том, как сравнивать этические ценности. Тут я объяснил, почему считаю, что для их сравнения (как оно ни сложно) важны две характеристики: мера их уникальности и ожидаемый срок их существования. Здесь я попытался порассуждать о том, как можно измерять уникальность, а в этом рассказе — привёл пример того, как ценность человеческого творчества и уникальность исторического момента могут отражаться в соприкасавшихся с ними предметах. Осталось подумать о том, как мы оцениваем перспективы бытия того, что оказывается для нас ценным.

Но для начала я уйду в сторону. С ключевой для этого разговора мыслью я познакомился у Тейяра де Шардена, и мне хочется вспомнить, при каких обстоятельствах.

...Это был излёт Советского Союза, 1989 год. Я — студент, который привез доклад о Тейяре де Шардене на конференцию, организованную московским Институтом истории естествознания и техники (его учредил в своё время В.И. Вернадский). Тейяр, священник, член общества иезуитов, палеонтолог, эволюционист, поразил моё воображение. Работа моя была посвящена тому, как Тейяр предвосхитил и параллельно развил идеи, вошедшие (с подачи других авторов) в современную теорию систем.

Узнал я о Тейяре из книги Вадима Ивановича Назарова, сотрудника этого института. Во вполне советской книге Назаров разоблачал французских идеалистов в сфере эволюционной теории, но делал это, показывая сильные стороны взглядов, которые формально осуждал. Увидев у знакомого «Феномен человека» Тейяра, я уже знал, благодаря Назарову, что это чрезвычайно интересная книга. Попросил почитать, написал работу, приехал на конференцию и разговорился с самим Назаровым.

Он предположил, что какие-то переводы неопубликованных в СССР работ Тейяра могут быть в Троице-Сергиевой лавре, в Московской духовной академии. Православная церковь могла делать эти переводы для своих нужд. В библиотеку духовной академии я прорывался чуть ли не неделю. Мне сказали, что пустят меня туда, если я привезу прошение на имя архиепископа о благословении меня на такую работу, написанное директором института. Директор заявил, что он старый коммунист и просить попов о благословении не будет. Учёный секретарь попросил. Архиепископ рассмотрел прошение и благословил. Директор библиотеки разрешил работать с любыми источниками, включёнными в каталог, но запретил их фотографировать. Так или иначе, я туда попал...

В библиотеке действительно были переводы не публиковавшихся тогда работ Тейяра. Я вручную переписал «Как я верую» и «Мессу над миром». Вернувшись, поехал на биологическую станцию, директор которой разрешил мне пользоваться мощной электрической печатной машинкой. Распечатал столько копий, сколько получилось, раздал их заинтересовавшимся людям. Потом видел перепечатку, сделанную с моей распечатки. Горжусь: я успел внести лепту в уникальный советский феномен самиздата.

Тогда же я выиграл конкурс работ, который проводил Институт истории естествознания и техники. У меня заказали препринт — брошюру из серии, которую выпускал институт. Я её написал, подал в печать... и больше ничего не произошло. Через несколько лет я зашёл в институт, узнать о судьбе своей рукописи. Сотрудник открыл папку с препринтами, которые были подготовлены к печати, но остались неопубликованными из-за развала Союза и прекращения финансирования подобных изданий. Моя рукопись лежала первой. Зато уже вскоре переводы Тейяра, которые я переписывал от руки, были опубликованы (возможно, с тех самых машинописных оригиналов, с которыми работал и я!) со вдумчивым и доброжелательным предисловием Александра Меня.

Так вот, хорошо помню, как тогда, в библиотеке духовной академии, меня удивило странное внимание, которое Тейяр придавал бессмертию.

Обратите внимание на метод Тейяра. Он прислушивается к себе самому, а затем рационализирует то, что в себе нашёл. Определяя, какие черты могут придать какому-либо объекту ценность, я пытался действовать таким же образом. И я тоже почувствовал, что мы готовы разменивать себя на то, что останется надолго, в перспективе — навсегда.

Когда-то я писал, что смертность человечества, как и наша собственная смертность, не нивелирует важности того, как мы действуем, пока живы. Я и теперь думаю так же, но всё-таки готов согласиться с Тейяром в том, что в этой мысли есть что-то, не соответствующее нашей природе.

Бессмертие кажется вам чем-то, что не присуще нашей форме жизни? Не торопитесь. Биосистемы организованы иерархически. С объединением подсистем в систему в ней возникают новые качества. Интересно разобраться, какие качества на каком уровне появляются. Например, на уровне клетки возникает сам феномен жизни. На уровне экосистемы — относительно замкнутый круговорот веществ. Как я уже когда-то писал, на популяционном уровне появляется такое знаменательное свойство, как потенциальное бессмертие. Оно кажется нам чем-то чуждым, потому что мы расположены на один этаж ниже. А специфика того уровня, с которым мы себя ассоциируем, — организменного — заключается в том, что он является единицей естественного отбора.

Организм как целое выживает и размножается, обеспечивая своё участие в следующих поколениях (и потенциально — в бессмертной популяции), или как целое гибнет либо отстраняется от размножения (лишаясь шанса на бессмертие). В биологическом отношении наш успех — участие в популяционном бессмертии, а неудача — отстранение от него. Естественный отбор, сформировавший и наши тела, и биологические основы нашей психики, — это ставка на бессмертие.

Мы не только биологические существа, мы и культурные сущности, творящие и развивающие культурную среду на протяжении нашей жизни. Организменное бессмертие нам недоступно, а бессмертие нашего отражения в культуре — вполне. Мы хотим, чтобы нас помнили, чтобы результат наших усилий сохранялся и развивался.

То, что мы хотим сохранить, должно обладать перспективой длительного существования. Вопрос оценки её продолжительности, кроме прочего, — это вопрос того, какими моделями мы будем пользоваться. Иногда выбор ясен.

Вы ведь согласитесь со мной, что гибель особи — не столь катастрофичная потеря, как гибель вида? Особь рано или поздно погибнет всё равно, вид — потенциально бессмертен.

Вы ведь согласитесь со мной, что гибель молодого человека — более острая трагедия, чем смерть старого? Вспомните, как говорят в таких случаях: «Ему бы ещё жить да жить...».

Давайте я отойду от трагических примеров. Вы ведь согласитесь со мной, что тяга к фотографированию, кроме прочего, связана со стремлением не дать исчезнуть уникальному мгновению (и нашему восприятию этого мгновения), дать ему потенциально бесконечную жизнь хотя бы в фотографическом отражении?

Многих читателей — знаю заранее — напряжёт тема, которую я здесь развиваю. Раньше, когда мы с Мариной Кравченко публично обсуждали эти идеи, мы сталкивались со странно искажённым их пониманием. Нас обвиняли, что мы пытаемся решить, кто достоин жить, а кто — нет. Конечно, это не так. И когда речь идёт о людях, любая смерть — трагедия. Но даже в этих, самых острых ситуациях хорошо бы понимать правила, по которым мы могли бы делать выбор. Но, к счастью, многие выборы не затрагивают человеческие жизни. Например, их приходится делать, планируя мероприятия по охране природы, по сохранению биоразнообразия.

Любое действие в этой сфере — результат выбора. Мы могли сосредоточиться на охране одного объекта, а могли распределить наши усилия по многим разным. Эти потенциальные объекты охраны связаны множеством непростых связей, не все из которых мы можем адекватно учитывать. Но какой-то способ действий, соответствующий тем моделям, которыми мы пользуемся, мы просто-таки вынуждены будем выбрать!

Обратите внимание: ценность проявляется через выбор в пользу какого-то объекта (кстати, как и стоимость — через потенциальную ситуацию обмена). Мы можем сколь угодно говорить о том, что ценим ближнего, пока это не требует от нас никаких действий. Ценность для нас его бытия, важность для нас его интересов проявятся только тогда, когда мы учтём их в каком-то принятом нами решении.

А как стоило бы перестроить нашу жизнь, чтобы в наших повседневных выборах отражались рационально ранжированные ценности, а не всякие случайные обстоятельства и сиюминутные интересы? В этой колонке я лишь задам этот вопрос, не пытаясь на него ответить. Но в том, что такая перестройка необходима, не сомневаюсь.

Всегда ли ценности отражаются в наших действиях или хотя бы в наших оценках? Увы, нет. Чтобы далеко не ходить, приведу пример, связанный с восприятием прошлой колонки. В ней я походя упомянул Сталина как руководителя массового уничтожения людей. Парадокс: это главное, что увидела некая часть читателей в колонке, написанной совсем о другом. Мне сложно понять психологию защитников Сталина, но я всё-таки предположу, что большинство из кинувшихся на защиту генералиссимуса согласятся, что главная ценность страны — люди, народ («кадры решают всё»). Существенная часть из них согласится и с тем, что в тридцатые-сороковые годы миллионы людей были уничтожены, десятки миллионов — запуганы. Вероятно, наблюдая кого-то, мучительно страдающего, они прониклись бы к нему сочувствием — это же так естественно!

...Честный специалист, удерживаемый на грани смерти пытками, которыми из него выбивают вздорные показания об антисоветской деятельности и доносы на других порядочных людей...

...Голодный подросток, которого за украденный с поля колосок бросают в лагерь, где его, скорее всего, ждёт смерть...

...Крестьянин, у которого намеренно забрали всю еду, умирающий с голоду сам и наблюдающий за гибелью своих детей...

Как можно, узнав о трагедиях этих людей, не почувствовать их боль? Но сталинисты не думают о них, вдохновляясь странной радостью «зато нашу страну боялись!». Интересно, они готовы пожертвовать несколькими из своих ближайших родственников, чтобы соседи начали бояться их семью? Они говорят, что система должна была работать таким образом, чтобы добиться успеха. Для меня успех весьма сомнителен, а заплаченная за него цена — в любом случае недопустима. И я думаю, что из признания ключевой ценностью человеческой жизни неизбежно следует именно такой вывод.

Судьба упомянутых жертв болезненна для нас даже не потому, что они испытывали страдания. Судьба тех, кто прошёл через такие же страдания, но выжил и открыл перед собой дальнейшую перспективу, кажется нам тяжёлой, но жизнеутверждающей. Катастрофа этих «щепок», которые летели при рубке леса, — в безнадёжности их ситуации. Их лишили их шанса на бессмертие, по крайней мере биологического; поэтому тем, кто через время почувствовал их боль, хочется, чтобы о них хотя бы помнили.

А перед нами дверь в потенциальное бессмертие ещё приоткрыта — и через наших детей, и благодаря тому, что мы делаем...

К оглавлению

Дмитрий Вибе: Алмаз и горячие сверх-Земли Дмитрий Вибе

Опубликовано 19 октября 2012 года

Скажите, какие ассоциации вызывает у вас слово «углерод»? Наверняка что-то чёрное, пачкающееся. И это естественно: он же углерод. А уголь — это то, от чего приходится с разной степенью настойчивости отмываться. Образ мужественный, но эстетически малопривлекательный. Поэтому нечто космическое, предположительно богатое углеродом, систематически преподносится как алмазное. Чуть больше года прошло со времени прошлой бриллиантовой фантазии, и мир снова ослеплён блеском очередной алмазной планеты.

Героиня дня — планета 55 Рака e. В этой системе обозначений буква "a" зарезервирована за самой звездой, а следующими буквами обозначаются планеты в порядке их открытия (не в порядке удаления от звезды, как можно было бы подумать). В системе 55 Рака пять планет, и буквой "e" обозначена та из них, что обращается ближе всего к звезде.

Планета 55 Рака e была обнаружена в 2004 году, однако приходится признать, что ни один из её изначально определённых параметров не выдержал испытания временем. Одной из основных неточностей оказался неправильно определённый период. Опираясь на наблюдения, выполненные при помощи телескопа Хобби-Эберли (США), Барбара МакАртур (Техасский университет, США) и её коллеги определили, что колебания лучевой скорости звезды, предположительно вызванные тяготением близкой планеты с минимальной массой около 15 масс Земли, происходят с периодом около 2.8 суток. Однако в 2010 году Ребека Доусон и Дэниэл Фабрицки (Гарвардский астрофизический центр, США) предположили, что эта кажущаяся периодичность возникает из-за того, что данные о лучевой скорости фиксируются не непрерывно, а с периодом около суток (наблюдать-то можно только ночью). Учтя цикличность наблюдений, Доусон и Фабрицки получили для периода 55 Рака е вчетверо меньшую величину — всего около 0.7 суток.

Это уточнение подтвердилось в 2011 году, когда выяснилось, что планета "е" является затменной, то есть периодически а именно каждые 0.74 суток, проходит перед диском звезды и слегка затмевает её. Наблюдения затмений — это совсем не то, что наблюдения лучевых скоростей. Благодаря им вы получаете возможность посчитать не только массу планеты (метод лучевых скоростей даёт лишь нижнюю границу массы), но и её размер. Масса планеты оказалась равной 8.4 массы Земли, а диаметр превышает земной примерно в два раза.

Вот тут-то Никку Мадхусудхан (Йельский университет, США) и его коллеги и вывели на сцену углерод. Размер планеты данной массы зависит от её химического состава, в предположении, вполне естественном, что планета находится в состоянии гидростатического равновесия. Взгляните на первый рисунок из их статьи: при фиксированной массе минимальный размер будет иметь железная планета, а максимальный — водяная. Для «земного» силикатного состава планета 55 Рака е оказывается слишком большой. Эту проблему пытались решить, предположив, что её каменистое ядро окружено мощной водяной оболочкой. Для планеты, которая летает в 2 млн км от своей звезды (в 30 раз ближе к звезде, чем Меркурий к Солнцу), это предположение кажется достаточно странным.

Мадхусудхан с соавторами предложили более естественное решение. Сама звезда 55 Рака существенно более богата углеродом, чем Солнце. Если на Солнце углерод по числу атомов почти вдвое уступает кислороду, то в 55 Рака атомов углерода чуть больше, чем атомов кислорода. Правда, предупреждают авторы, оценки содержания C и O в звезде могут быть отягощены систематическими ошибками. Однако, если принять их как данность, а также допустить, что состав протопланетного вещества был похож на состав звезды, мы приходим к выводу, что и планетная система 55 Рака также может быть богата углеродом. Богата до такой степени, что именно углерод или его соединения составляют основу горных пород на планете "е".

Мадхусудхан и его коллеги смешивали в различных пропорциях железное ядро, мантию из карбида кремния или MgSiO₃ и углеродную кору и смотрели, какого размера планета должна при этом получаться. Оказалось, что в зависимости от массы железного ядра доля углерода и (или) карбида кремния в составе планеты варьируется от 10 чуть ли не до 100 процентов. Полностью обойтись без углерода удаётся только в предположении, что в составе планеты вообще нет железа. Это предположение и само по себе выглядит странно, а повышенное содержание железа в родительской звезде планеты (в два раза больше, чем на Солнце) делает его ещё более странным.

В общем, скорее всего, внешние слои 55 Рака е действительно богаты углеродом, но в какой форме? На этот вопрос модельные расчёты определённого ответа дать не могут; нужны наблюдения. К сожалению, в массовом сознании руководящую роль сыграло слово «алмаз», намеренно использованное авторами в пресс-релизе. И понеслись по прессе фантазии про алмазную планету! Из нескольких СМИ звонили и спрашивали, есть ли какие-то перспективы добычи. Говорили: «До неё же всего сорок световых лет!» Вот ведь как сильно бриллиантов хочется. Заголовки «Найдена графитовая планета», поди, такого ажиотажа не вызвали бы. К слову сказать, алмазная планета и примерная методика доставки алмазов с неё на Землю описаны ещё в 1950-е годы — в рассказе Тома Годвина «Необходимость — мать изобретения».

К сожалению, бриллиантовый дым заслонил подлинную важность этой работы — очередного шага к исследованию химии и эволюции «углеродных» дисков, о которых я писал в конце прошлой «алмазной колонки». Незамеченным прошло и вероятное обнаружение водородной атмосферы другой планеты из системы 55 Рака — планеты "b".

Коль скоро уж мы наблюдаем затмения звезды планетой "e", другие планеты тоже должны пролетать где-то перед звездой. Даже если сама планета и не оказывается точно перед звёздным диском, она может частично закрыть его своей атмосферой. Дэвид Эренрайх (Гренобльский институт планетологии и астрофизики, Франция) и его коллеги наблюдали звезду 55 Рака во время её затмений планетой "e" и предполагаемых нижних соединений с планетой "b".

В первом случае спектр звезды никак не изменился. Это означает, что у планеты "e" хоть сколько-нибудь значимой газовой оболочки нет, что вполне согласуется с её новыми «углеродными» моделями. А вот во время нижних соединений с планетой "b" в спектре звезды появляется заметная линия поглощения водорода, выдающая присутствие мощной планетой атмосферы.

Но безусловный хит прошедших дней — это планета у звезды альфа Центавра B. Мечтам о планетной системе у ближайшей к нам звезды уже много десятилетий. Не то чтобы пролететь четыре световых года нам было существенно проще, чем пролететь сорок. Но всё равно приятно было бы узнать, что для прямого исследования внесолнечных планетных систем достаточно преодолеть минимальное расстояние. Поэтому попытки найти планеты у Проксимы или у компонентов двойной системы альфа Центавра предпринимались уже неоднократно.

Надежды долгое время портила именно двойственность ближайшей к нам пары солнцеподобных звёзд. Считалось, что в двойных системах ни образование, ни устойчивое существование планетной системы невозможно. Открытия последних лет (и опять же последних дней) показывают, что планеты в кратных системах вовсе не являются такой уж экзотикой. Да что далеко ходить: 55 Рака тоже двойная. Поэтому ожидания касательно альфы Центавра не ослабевали.

И вот, наконец, успех! Четыре года кропотливых наблюдений на 3,6-метровом телескопе ESO при помощи лучшего спектрографа показали: у менее яркого и менее горячего из двух компонентов есть планетный спутник. Правда, это не совсем то, о чём мечталось. Тело с минимальной массой чуть больше массы Земли летает вокруг звезды всего в шести миллионах км от неё. Если это и «земля», то весьма горячая. Но лиха беда начало: открытия внесолнечных планет-гигантов тоже начинались с «горячих юпитеров».

К оглавлению