Цифровой журнал «Компьютерра» № 197

Зачем Google запускает воздушные шары в стратосферу? Сергей Голубицкий

Опубликовано 28 октября 2013

В крупном, тем более — публичном бизнесе общепринята схема core development, то есть развития деловых инициатив, которые прямо или косвенно соотносятся с основным направлением. Исключений практически не существует: фармакологические компании работают только в направлении своей прямой специализации, то же относится к строительному бизнесу и автомобилестроению. Даже нувориши из ИТ предпочитают крепко держаться своего core — той жилы, на которой удалось заработать если не капитал, то авторитет: магазин Amazon, начинавший с торговли книгами онлайн, расширил свой бизнес сначала на музыку, потому и на все остальное, что только можно переслать по почте. Побочная ветвь Amazon — электронные читалки и планшеты Kindle — тесно увязана с книготорговлей, равно как и экспансия компании в облачные хранилища.

Всё, что позволила себе Microsoft за 30 лет существования, так это отклониться от софта в сторону клавиатур, мышек и игровых приставок — то же старое доброе компьютерное хозяйство.

Ту же религию исповедуют IBM, Intel, Cisco, Adobe, Apple, Oracle, Qualcomm, HTC, Yahoo!, Samsung и Sony: все вертятся вокруг своего конька (серверов, процессоров, креативного софта, проприетарной компьютерной экосистемы, СУБД, смартфонов, электронного каталога и — предел свободы! — бытовой электроники). Даже новые актеры на сцене — Facebook, Netflix, Twitter — ревностно оберегают специализацию, пытаясь добиться максимально возможного преимущества перед конкурентами за счёт углубления и совершенствования именно core business’a.

Есть только одна компания, которая радикально отличается от всех остальных (разумеется, если серьёзно копнуть вглубь, наверняка отыщутся и аналоги, однако они явно не на слуху) в плане того, что она делает, — это Google. Если вы оцените побочные проекты компании Брина и Пейджа (ну хорошо-хорошо: компании, в которой Брин и Пейдж числятся главными Фунтами!) именно в плане их корреляции с core business, то просто обомлеете: Google не только выпускает по понятным причинам собственные смартфоны (Nexus/Motorola) и энергично вклинивается в бизнес видео развлечений (YouTube), но и делает самоуправляемые автомобили (Google Self Driving car), выпускает «умные очки» (Google Glass), изучает генетические процессы старения (Calico) и запускает в стратосферу зонды с Wi-Fi-ретрансляторами (Project Loon).

Я, конечно, понимаю, что при бульдожьей упёртости можно вывести что угодно из чего угодно (Google Glass нужны для развития OS Android, самоуправляемые автомобили — для триумфа The Knowledge Graph и т. д.), не будем, однако, спорить ради спора и просто доверимся Google, которая именует собственные «безумные» проекты не иначе как moonshots (полетами на Луну).

Соответственно, вопрос: зачем Google нарушает традицию и запускает шары в стратосферу? Чего Брину/Пейджу неймется в рамках кошерных ИТ (тем более что для обоих ребят это родное дело)?

Я придумал для себя два ответа, хотя с удовольствием выслушаю и любую другую версию.

Ответ первый: необходимость что-то радикально менять в сложившейся парадигме бизнеса Google прочитывается невооружённым глазом. Недавно компания отчиталась о замечательных квартальных достижениях, и её акции выстрелили впервые за рубеж $1 000 за штуку — обстоятельство, позволившее Google занять третье место по размеру капитализации ($340 млрд) после Apple и Exxon Mobil, спихнув с пьедестала — да-да! — саму матушку Microsoft!

В отчётности компании море позитива (чего стоит одна только квартальная выручка в $14,89 млрд, превысившая консенсус ожиданий аналитиков), даже темпы увеличения дохода — 23% — такие, что не снится ни одной другой ИТ-компании (правда, раньше это были темпы в 35%). Есть там, однако, и цифры, которые любому мыслящему человеку говорят о перспективах бизнеса гораздо больше, чем показатели прибыли и даже его динамика.

При всём невероятном многообразии профильных сервисов (веб-альбомы Picasa, «Виртуальный принтер», «Документы», «Календарь», AdSense, Analytics, Checkout, Gmail, Google+, iGoogle, Orcut, Talk, Voice, Youtube) 85% всей прибыли приносит компании одна-единственная статья дохода — онлайн-реклама! И это не только сегодня и не только по результатам последнего квартала, а постоянно и всегда на протяжении 15 лет существования компании. Согласитесь, классическая ситуация, при которой все яйца хранятся в одной корзине. Случись что-то неприятное — и... Так вот: это «что-то неприятное» уже случилось!

Ключевой показатель эффективности онлайн-рекламы — cost-per-click («приход за клик») — упал по сравнению с результатом годовой давности на 8%. Но и это ещё не все: cost-per-click постоянно снижается уже восемь кварталов подряд! И будет снижаться и дальше (Google — первая компания, в этом не сомневающаяся), потому что онлайн-реклама перерождается прямо на глазах — и рекламодатели всё чаще и чаще изыскивают формы продвижения своих продуктов и услуг, альтернативные прямой и контекстной рекламе.

Самое же главное — никто из заинтересованных сторон (от Google до Facebook и Twitter) понятия не имеет, что нужно сделать, чтобы изменить губительный для них тренд. Вот и приходится постоянно нащупывать иные источники дохода: Twitter роет в направлении коммерческого использования накопленной колоссальной базы данных о сетевом поведении его клиентов, Facebook заигрывает с social search (этой теме, кстати, у нас будет посвящен «Битый Пиксель» в ближайшую среду), Google запускает воздушные шары в стратосферу.

И всё же: почему Google ищет золотую жилу в местах, столь отдаленных от профильного бизнеса? Тому есть простое объяснение. В 2008 году сразу после наступления тяжелейшего финансового кризиса руководство компании, не на шутку перепугавшись, похерило практически все свои альтернативные изыскания и полностью сосредоточилось на core-business (онлайн-рекламе), которая только и могла обеспечить Google выживание.

На выживание ушло три года, после чего Google, создав значительную подушку безопасности в виде свободного капитала (а-ля Apple), совершила то, на что у гобсеков из Купертино не хватило ума (за что, кстати, они и поплатились: на хитрого Кука нашёлся еще более хитрый Карл Икан, который сначала тихой сапой вкрался в доверие, а на прошлой неделе выставил ультиматум: либо Apple отдаст все $150 млрд, припрятанных на офшорных счетах, акционерам — через выкуп собственных акций, либо биржевой Терминатор начнет мочить по-черному, как он это много раз проделывал с наивными бедолагами из TWA, Time Warner и Yahoo!): реструктурировала бизнес и занялась «полетами на Луну».

Перестройка случилась в январе 2011 года. Ранее компания управлялась триумвиратом, состоящим из соучредителей Ларри Пейджа и Сергея Брина, а также главного директора и разруливателя бизнеса Эрика Шмидта. После перестройки Google возглавил один CEO — Пейдж, Шмидта задвинули на должность исполнительного председателя правления, а Сергея Михайловича Брина делегировали комплектовать космические корабли в подразделение Google X, которое как раз и отвечает за всю экстравагантность, начиная с генетики и заканчивая полётами в стратосферу.

Мой второй ответ на вопрос «Почему Google нарушает традицию и запускает шары в стратосферу?» даже проще, чем первый: потому что Google совершенно гениальная компания! И не оттого что мой тезка родился в семье выпускников МГУ, а оттого что с момента, когда компания оказалась де-факто под контролем ребят из Kleiner Perkins Caufield & Byers и Sequoia Capital, уши дяди Сэма стали торчать из каждого стратегического решения, принимаемого Google.

Посмотрите на moonshots Сергея Брина и сравните их с проектами DARPA — и всё быстро станет на свои места. По крайней мере вы сумеете ответить и на другой — ещё более важный — вопрос: «Почему абсолютно всё, что делает Google, так или иначе служит делу установления тотального контроля над информационной деятельностью человечества, равно как и над сетевой активностью всех нетизанов планеты?»

К оглавлению

Млечный Путь с пузыриками, или Звезда помогает звезде Дмитрий Вибе

Опубликовано 28 октября 2013

В работе многих телескопов наблюдательное время распределяется между индивидуальными заявками и обзорными программами. Первые направлены на изучение конкретного объекта и получение конкретного результата, вторые — на наблюдение многочисленной группы объектов определённого вида или на построение карты определённого участка неба. При выполнении обзора задача получения конкретного результата не ставится. Надежды возлагаются на то, что обзором для самых разных целей воспользуются десятки астрономов. Конечно, в обзоре невозможно уделить каждой пяди неба значительное внимание, поэтому приходится жертвовать чёткостью и (или) глубиной проработки, зато широта охвата бывает иногда весьма значительной.

На космическом инфракрасном телескопе им. Спитцера было выполнено два крупных обзорных проекта по картированию неба в инфракрасном диапазоне — GLIMPSE и MIPSGAL. Первый обзор охватил длины волн от 3,6 до 8 мкм, во втором наблюдения проводились на 24 и 70 мкм. Собственно говоря, GLIMPSE и MIPSGAL можно было бы считать одним обзором, поскольку в обоих случаях картировался примерно один и тот же участок неба, но выполнялись они всё-таки на разных детекторах и разными командами, поэтому и упоминаются всегда раздельно.

В обоих случаях была составлена карта круговой полосы неба шириной в несколько градусов, в которую попал почти весь Млечный Путь, за исключением сектора в несколько десятков градусов в направлении, противоположном направлению на центр Галактики (это направление в просторечии именуется антицентром). Сейчас, кстати, близится к финалу проект GLIMPSE360, в результате выполнения которого инфракрасная карта Млечного Пути станет полностью кольцевой — правда, только на самых коротких длинах волн (3,6 и 4,5 мкм). В более длинноволновых диапазонах «Спитцер» после исчерпания запасов охладителя наблюдать уже не способен.

Карта неизведанной территории — это всегда новые открытия. Для обзоров «Спитцера» одним из таких открытий стали инфракрасные «пузыри», хорошо различимые на картах обзора GLIMPSE. Конечно, на снимках они видны не как трёхмерные оболочки, а как кольца или фрагменты колец. Но понятно, что межзвёздное вещество в Галактике не может так массово собираться в обручи, поэтому на самом деле это должны быть именно пузыри (если такое несерьёзное слово уместно применять к объектам, поперечник которых измеряется многими световыми годами), видимые в проекции на небесную сферу.

Правильнее сказать, что открытием стали не пузыри сами по себе, а их количество. Первый каталог пузырей, составленный по наблюдениям на «Спитцере», был опубликован в 2006–2007 годах и включал в себя около шести сотен полных или частичных колечек. Взгляните на одно из них — RCW120: правильная структура сделала его одной из икон современной инфракрасной астрономии (я его уже показывал в колонке про облака с кантиками). Зелёным цветом на этом снимке показано излучение на 8 мкм, красным — на 24 мкм. Именно изобилие таких псевдозелёных пузырей и вдохновило авторов каталога назвать первую статью о нём «Пузырящийся галактический диск».

Полная карта излучения галактического диска в ближнем ИК-диапазоне напоминает хаотические кружева, да и сами пузыри далеко не всегда имеют красивую и легко идентифицируемую форму. Поэтому придумать алгоритм для их автоматического распознавания никто пока не взялся. Выявление пузырей проводится старым добрым методом «на глаз». Чтобы придать поиску всенародный характер, создан даже специальный краудсорсинг-проект — The Milky Way Project, — позволяющий попробовать себя в идентификации пузырей всем желающим.

Первые результаты этих поисков были опубликованы в прошлом году под заголовком «Галактический диск пузырчатее» (термин «пузырь», очевидно, пробуждает в авторах творческое начало). В обновлённый каталог, составленный силами 35 000 добровольцев, вошло уже 5 106 объектов.

Большинство из них представляют собой области ионизованного водорода вокруг массивных звёзд или их скоплений. Самым известным проявлением эволюции массивной звезды кажется финальная вспышка сверхновой, которая ставит на дыбы межзвёздную среду в значительном объёме галактики. Но на самом деле такие звезды начинают тормошить вещество вокруг себя с самого рождения, на протяжении жизни вкладывая в него энергию, вполне сопоставимую с той, что выделяется при взрыве сверхновой. Эта энергия поступает в околозвёздную среду в виде звёздного ветра и излучения. Ветер раздувает полость вокруг звезды механически, излучение — термически, нагревая окрестный газ и тоже заставляя его расширяться. В результате и образуется «пузырь» — полость, заполненная горячим, ионизованным, относительно разреженным газом и окружённая плотной, более холодной оболочкой. Форма расширяющейся оболочки сильно зависит от структуры окрестного вещества: натыкаясь на уплотнения или разреженные области, оболочка может искажаться и даже рваться. Именно поэтому пузыри часто с трудом поддаются идентификации.

Современный интерес к инфракрасным пузырям в большой степени связан с их дальнейшей судьбой. В 1977 году Брюс Элмгрин и Чарльз Лада предположили, что оболочки вокруг массивных звёзд, сгребая вещество, окружающее звезду или звёздное скопление, могут становиться в конечном итоге настолько массивными, что в самих этих оболочках возникнет гравитационная неустойчивость и начнётся вторичное звездообразование. Сейчас этот сценарий известен как «collect-and-collapse» (что-то типа «собрать и сколлапсировать») и считается одним из двух основных вариантов стимулированного звездообразования. Другой вариант работает, когда при расширении пузыря в него попадает уже существовавший сгусток. Из-за обжатия горячим газом и излучением он опять же становится гравитационно неустойчивым и превращается в звезду или звёздное скопление.

Так вот, в каталогах инфракрасных пузырей выявилось значительное количество ситуаций, когда мелкие (предположительно, молодые) пузыри расположены в оболочке другого, более крупного и, следовательно, назад.более старого пузыря. Иногда в «родительской» оболочке новых пузырей ещё не видно, но уже присутствуют протозвёзды или молодые звёздные скопления, как, например, в том же RCW120. Таких иерархических объектов в первом каталоге было около 10%, во втором же их доля выросла вдвое. Причем среди них попадаются объекты двухуровневой иерархии — протозвёзды в оболочке пузыря, который сам родился в оболочке пузыря. По последним оценкам сотрудников The Milky Way Project, едва ли не каждая пятая массивная звезда в нашей Галактике рождается в одном из таких пузырей, порождённом другой массивной звездой. Потом она сама раздует вокруг себя пузырь, в стенках которого родятся следующие поколения звёзд… И получается менее масштабная, но более действенная (в силу меньшей деструктивности) версия процесса, о котором я писал некоторое время

Когда-то давным-давно я увлечённо читал фантастическую повесть Александра Полещука «Ошибка Алексея Алексеева», в которой в литературной форме была сформулирована идея о том, что рождение одних звёзд влечёт за собой рождение других звёзд. «Звезда помогает звезде», — писал Полещук. Разумеется, считать эту мысль предвидением можно даже в меньшей степени, чем гиперболоид инженера Гарина можно считать прообразом лазера. Но вот ведь, поди ж ты, хоть и не в том виде, а идея обретает плоть!

Если будет время и настроение, попутешествовать по инфракрасному Млечному Пути можно здесь и здесь.

К оглавлению

Как взять под рациональный контроль нашу врожденную склонность к ксенофобии? Дмитрий Шабанов

Опубликовано 03 ноября 2013

Мне не раз приходилось писать об ограниченности рационального контроля нашего поведения. На наше целеполагание влияет множество врождённых механизмов, которые формировались на совершенно ином историческом и эволюционном этапе и уже в силу этого являются анахроничными. Наш рассудок — средство для решения целей, постановку которых в типичном случае он регулирует лишь в малой степени. Тем не менее самому человеку его целеполагание не кажется иррациональным. Благодаря защитному механизму рационализации наш рассудок с большими или меньшими натяжками может объяснить всё что угодно. А в действительности на постановку целей, которые мы решаем, влияют очень странные психические механизмы; некоторые из них могли бы шокировать наш разум.

Вы знаете о феномене «зловещей долины», описанном японским исследователем Масахиро Мори в 1970-х годах? В своей узкой трактовке этот феномен касается восприятия человекоподобных роботов. К людям мы испытываем симпатию и интерес, к непохожим на людей роботам — любопытство, а вот роботы, очень похожие на людей, как ни странно, вызывают отвращение и страх. Я думаю, что трактовку этого феномена можно расширить.

Отвращение и страх вызывает похожий на меня и таких, как я, но иной; вроде бы «свой», но «неправильный свой», носитель какого-то необычного маркера.

И российское, и украинское общество сейчас расколото на части. Мы болезненно воспринимаем маркеры «неправильных своих», чувствуем иррациональное раздражение, вызываемое этими маркерами, и ищем способы его рационализировать. Вероятно, значительная часть потрясающих наши общества дискуссий коренится в примитивных врождённых программах, обеспечивающих нашу изоляцию от чужаков.

Одна из самых старых и самых поучительных историй о маркерах, отличающих своих от чужих, содержится в Книге Судей. Поучительнее всего реконструирует эту сцену Фейхтвангер в книге, которую я искренне считаю великой. Я говорю о романе «Иеффай и его дочь» (в переводе Евгения Захарина, который я цитирую дальше, — «Ифтах и его дочь»; переводчик использует еврейские имена, а не продолжает традицию русских переводов Библии). Если не читали — прочтите, эта книга доступна в сети. Благодаря этому роману я понял кое-что важное относительно идеи Бога. У Фейхтвангера акцент сделан на том, что речевой маркер понадобился не для борьбы с врагами, а для предательского уничтожения союзников. Галаадитяне, одно из колен Израилевых, воевали с аммонитянами — и в решающий момент получили необходимую помощь от другого колена, эфраимитов (ефремлян в более привычной трактовке). Галаадитяне и эфраимиты, по сути, — один народ; чуть позже, когда Ифтах станет судьёй Израильским, он объединит их, хоть и ненадолго, под своим руководством. Но в описываемый момент галаадитяне, предводительствуемые Ифтахом и его любимцем Эмином, не поделили с эфраимитами честь победы над врагами, что и привело к братоубийственной резне.

«…вместо слова “река” караульный употребил слово “шибболет”, что означало “небольшой, мелкий водоём”, что было оскорбительным для Иордана. — Вода сошла, и здесь, у переправы, Иордан превратился в шибболет... Расчёт был прост. Караульные добивались, чтобы люди Эфраима назвали Иордан шибболетом, произнеся вместо “ш” звук “с”. И добились, наконец. — Да, мы хотим пересечь “сибболет”, — подтвердили эфраимиты. Бойцы Эмина обрадовались. — Ну, попробуйте ещё раз, скажите слово правильно: “шиб-бо-лет”! — издевались они. Безоружные воины Эфраима предприняли вторую попытку. Но их снова постигла неудача. — Вы — воины Эфраима. Вы пытались обмануть нас! — заключил караульный. Он подал знак, эфраимитам раскроили черепа и бросили их тела в Иордан.

Эмин, рассказывая Ифтаху, что происходило у брода, смеялся. Вместе с ним смеялся и Ифтах» (Лион Фейхтвангер).

Почему важно, были ли люди на переправе скрытыми врагами или преданными союзниками? Борьба с врагом в логике войны оказывается оправданной, но обычно (кроме специфических случаев опознания шпионов и диверсантов) не требует «зацепок» вроде характерных особенностей произношения или внешности. «Шибболет» и иные маркеры нужны, чтобы опознать «неправильных своих», а не очевидных «чужих».

Вам понятно, что «неправильных своих» ненавидят сильнее, чем чужих? Не буду ссылаться на прописные истины экологии, свидетельствующей, что острота конкуренции возрастает по мере сближения экологических ниш. Приведу лучше ещё один литературный пример, из «Все течёт» Гроссмана. Кстати, этот фрагмент помог мне когда-то приблизиться к пониманию личности В. И. Ульянова (Ленина).

«Одна из воспоминательниц описывает, как в Швейцарии отправилась в горы на воскресную прогулку с Владимиром Ильичом. Задыхаясь от крутого подъёма, поднялись они на вершину, уселись на камне. Казалось, взгляд Владимира Ильича впитывал каждую чёрточку горной альпийской красоты. Молодая женщина с волнением представляла себе, как поэзия наполняет душу Владимира Ильича. Вдруг он вздохнул и произнёс: “Ох, и гадят нам меньшевики”» (Василий Гроссман).

Действительную ненависть Ленина вызывает не кровавый царизм, его стратегический противник, а социал-демократы, отличающиеся своей оценкой тактических вопросов. И наверняка между большевиками и меньшевиками были важные для них самих маркерные различия — свои «шибболеты».

Сплошь и рядом неприятие «неправильных своих» оказывается неадекватно, иррационально сильным. Причина такой эмоциональности — врождённая склонность к ксенофобии. Это результат того, что отбор поддерживал парохиальный (приходской) альтруизм, о котором мне уже приходилось рассказывать. С приходским мышлением («свой» — «чужой») связаны и самые возвышенные, и самые низменные черты нашей натуры. Особо остро проблема стоит тогда, когда нужно распознавать «неправильных своих», которые, конечно же, хуже, чем просто «чужие». Помните рассуждения одного известного представителя спецслужб о грани, разделяющей «врагов» и «предателей»?

Мы живём в сложном мире, где перепутаны разные люди. Мы сталкиваемся с самыми разными маркерами, которые, осознанно или нет, определяют наше к ним отношение. Я приведу пару примеров, болезненных для меня самого.

Медицинский факультет нашего университета набирает по нескольку сот арабских студентов в год. Недоучившись у нас, в силу каких-то своих законов они получают возможность завершить образование в Западной Европе. Большинство из них у нас откровенно не напрягаются, попросту пересиживая время. Обучение у них ведётся на английском языке, но некоторые из них не знают и его. Мои коллеги читают в этих арабских группах биологию, и по нашему факультету ходят арабские группы. Они громко говорят и хохочут, не обращая внимания ни на что. Если такая группа стоит в коридоре под дверями аудитории, где идут занятия, ни преподаватель, ни студенты в этой комнате не слышат сами себя. Ни просьбы, ни угрозы, ни ругань практически никогда не помогают.

Выходим мы как-то с моей женой (она тоже преподаёт в нашем университете) в коридор — и видим, как впереди нас из аудитории выходит группа арабов. Им весело, они открывают зонтики и медленно шествуют под ними по университету; мы возмущённо переглядываемся. Я сворачиваю на лестницу и ухожу с этого этажа, а жена, которая идёт в том же направлении, что и они, вынуждена их обогнать (кстати, добиться, чтобы они дали пройти, — тоже нетривиальная задача). Потом она рассказала, что они шли за ней, свистели и улюлюкали.

Расстроенная и возмущённая жена недоумевала, чтгде-нибудькакие-нибудьо вызвало такую реакцию арабских студентов. Моя версия такова. В их культуре молодая женщина может находится в публичном месте только с мужем, отцом или старшим братом. Если она идёт сама — это женщина лёгкого поведения. Правильный мужчина должен её презирать, а она обязана выполнять все его прихоти. Находясь в стране с совершенно иными представлениями, да ещё и не , а в университете, наши арабские гости не считают нужным вносить в своё поведение коррективы. Испытывая моральные страдания на занятиях, которые ведут женщины-преподаватели, они отыгрываются на других молодых женщинах (хотя хамить своим преподавателям всё-таки побаиваются!).

А теперь догадайтесь, какие я чувствую эмоции, услышав в коридоре характерные арабские интонации. Какой уж тут «шибболет»!

А наш факультет год от года набирает все большее количество студентов из Туркменистана. Они учатся по контракту, доучиваются до получения бакалавра и отбывают на родину. Увы, желая заработать на контрактниках, университет допускает туркменских студентов к учёбе, даже если они не знают русского или украинского (а чаще всего и английского) языка. В результате их обучение превращается в профанацию. Самих туркменских студентов это устраивает, руководителей их землячества — тоже, а университетское руководство с этим мирится (платили бы деньги, которые остро нужны для затыкания дыр в бюджете). В результате на курсе появляется прослойка студентов, которая не хочет ничего делать, прячась за действительным или имитируемым незнанием языка. Вы понимаете, что это разрушает образовательную среду, мешая учиться всем остальным?

Меня особенно возмутило, когда от одного из туркменских студентов, который действительно старается учиться, я узнал, что к нему предъявляют претензии другие представители его страны: выполняя требования преподавателей, он подставляет своих земляков, показывая, что и те могли бы что-то делать!

Теперь вы поймёте эмоции, которые испытывает преподаватель, входя в аудиторию, где половина студентов — граждане Туркмении. Что делать с этими эмоциями, я скажу чуть позже, а пока приведу ещё пару аналогий, одну — из сферы образования, а вторую — относящуюся к серьёзным проблемам внутренней политики.

Ещё один образовательный пример из украинских реалий. Мне приходилось оказываться в компаниях преподавателей со всей Украины. Одна из больных тем — жалобы на плохих студентов. Преподаватели из русскоязычных вузов Восточной Украины, пересказывая поразившие их своей безграмотностью и неадекватностью реплики негодных студентов, цитируют их на украинском языке. Преподаватели из украинскоязычных вузов Западной Украины будут цитировать особо тупые реплики по-русски. Украинскоязычность в русскоязычном вузе и русскоязычность — в украинском уже успели стать маркером неадекватности.

Пример из российской внутренней политики. Те, кто шёл громить овощебазу в Бирюлёве, были измучены бесчисленными правонарушениями, связанными с этим специфическим бизнесом. Но они шли не требовать соблюдения норм законности, они шли громить инородцев. И внешность у них неправильная, и интонации чуждые! Вы видите, как внимание к причинам недовольства подменяется вниманием к маркерам, к «шибболетам»?

Большинство из людей, зацикленных на каких-то маркерах, смогут обосновать, почему их гнев носит праведный характер. В их микрокосме те люди, которые совершали что-то для них неприятное, принадлежали к определённым этническим группам и, кроме этих маркеров, демонстрировали неприемлемое поведение. Можно ли мириться с этим?

И вот тут-то и зарыта собака. Со многими нарушениями норм мириться, действительно, не следует. Но (хотя бы просто из соображений церебральной гигиены, как говорит одна из моих коллег) не следует позволять себе зацикливаться на маркерах инонациональности. Не забывайте: эмоции — свидетельство работы неосознаваемых программ! Вылавливать ненавистные маркеры и реагировать на них — как раз тот путь, к которому нас толкает наш парохиальный альтруизм. Он мог быть полезен для жизни в человечестве, разделённом на маленькие антагонистичные группы, и совершенно неадекватен для жизни в глобальном человечестве.

Помните колонку о кредо зоолога? Там я коротко обсуждал три возможных способа взаимодействия с нашими врождёнными программами, влияющими на сексуальное поведение. Эти три способа — отрицание (в частности фрейдовское вытеснение), капитуляция и рациональная модификация.

Естественно, по отношению к нашей парохиальной ксенофобии (как и в иных случаях) самый распространённый вариант — отрицание. Не может быть, чтобы мной руководили какие-то там зоологические эмоции! Я возмущён этими чужаками только потому, что они нарушают важные для меня моральные принципы! И вот уже отрицание врождённых программ мешает понять, что внимание к принципам и нарушениям правил подменяется вниманием к маркерам…

Капитуляция перед врождёнными программами принимает характер идеологического национализма. Сторонники этого подхода расскажут, почему «здоровое» национальное чувство должно приводить к агрессии против иных народов. Тут внимание к маркерам поднимается на щит и подпирается аргументами о «крови», «биологии» (понимаемой совершенно неверно) и «долге перед нацией». Несколько тысяч лет назад такой подход мог оказаться адекватным…

А каков же путь золотой середины, рациональной модификации? Однозначных ответов тут нет, но искать оптимальный способ действий нужно все равно. Первый и совершенно необходимый шаг — не цепляться за маркеры. Зачастую надо выделить среди носителей маркеров тех, кто не является источником действительных проблем, и избирательно их поддержать!

Проблема не в том, какими голосами говорят арабы в коридорах, а в том, что некоторые студенты не придерживаются норм поведения в университете. Лучший способ изменить ситуацию — наказывать за нарушение норм, никак не ущемляя (желательно — поощряя) тех, кто ведёт себя должным образом. Кстати, коллеги, работающие с арабскими студентами, подчёркивают, что среди них встречаются настроенные на учёбу, и работать с ними — одно удовольствие.

Проблема не в том, из какой страны приехали туркменские студенты, а в их нежелании напрягаться. Того из них, кто готов напрягаться, я уже поддерживал и дальше буду это делать, и с готовностью одобрю любого из его земляков, кто действительно продемонстрирует стремление работать. Ой, если бы ещё можно было выгнать или оставить на второй год тех, кто не хочет учиться! Увы, решение этой проблемы — вне моей компетенции.

Проблема не в русско- или украинскоязычности плохих студентов, а в организации учебного процесса, при которой приходится тащить «балласт». Наверняка, пойдя навстречу тем, кто говорит на ином языке и готов учиться, можно выйти из тупика.

Проблема не в том, что в Москве много работников из Средней Азии и Кавказа. Проблема в том, что в городе и стране используют полурабский и нелегальный труд. Проблему решит не ущемление гастарбайтеров, а соблюдение законов об охране труда. Это решение — вне компетенции тех, кого возмущает реалии Бирюлёва, но в любом случае их энергия должна быть направлена в противоположном направлении. В их интересах — не ущемление гастарбайтеров, а защита (и от рэкета силовиков, и от издевательств чиновников, и от произвола работодателей) тех из них, кто работает легально и не включён в криминальные схемы.

Если мы хотим быть рациональными существами, нам надо отслеживать срабатывание в нашей психике ксенофобских программ, не давать себе цепляться за маркеры «неправильных своих», которые будет услужливо подсовывать нам наше внимание, и решать действительные проблемы, не отвлекаясь на мелочи...

А теперь последний вопрос. Как воплотить эти решения в жизнь?

К оглавлению

Джобс в империи Алисы Розенбаум Сергей Голубицкий

Опубликовано 02 ноября 2013

Вчера я посмотрел фильм «jOBS», который наши маркетологи по традиционному скудоумию укатали в скорлупу «Империи соблазна». О каком соблазне идёт речь в фильме Джошуа Штерна, я так до конца и не понял, зато нашёл собственную параллель для интеллектуальных потуг режиссёра осмыслить творческое и биографическое наследие отца Apple. Чем и спешу поделиться в субботнем кинозале «Голубятни».

Говорят, фильм о Джобсе очень ждали. Очень-очень. И не только фанаты Надкусана, но и остальное прогрессивное человечество. Уж очень всем хотелось посмотреть, как можно облагородить живописание человека, совершенно отвратительного именно что по человеческим характеристикам. Стив Джобс был пройдохой, лжецом, лицемером, вором, поверхностным начётчиком, омерзительным отцом, предателем едва ли не всех своих друзей, кидалой в бизнесе и едва ли не самым жутким работодателем, какой известен американской истории. При этом Стив Джобс сумел создать удивительную компанию, которую можно обожать или ненавидеть, однако невозможно не признавать ее уникального места в истории.

То, что Apple олицетворяет именно душу и бытийную суть своего демиурга, а не какой-тоЮность гения: грязный и вонючий там коллективный творческий разум её работников или гений менеджмента, полагаю, ни у кого сомнения также не вызывает, поскольку сама история расставила всё по своим местам: Джобса выгнали — Apple в прямом смысле загнулась, Джобса вернули — Apple расцвела, причем невиданным цветом, вплоть до титула самой капитализированной компании в мире.

Одним словом, загадка успеха культовой компании — в Джобсе. В нём же — и все разгадки. Джошуа Майкл Штерн взялся эту загадку разгадывать и, на мой скромный взгляд, провалился с таким сокрушительным треском, что спустя почти сутки после просмотра я всё ещё никак не могу избавиться от шума в ушах, вызванного обрушением возлагаемых на фильм надежд.

Самое печальное заключено не в том, что Штерн ничего не понял в биографии Джобса (там, честно говоря, особо и понимать-тоПод кайфом нечего), а в том, что провалил художественное воплощение этого понимания. Нужно было сделать всего ничего: показать, как совершенно ничтожный по собственным талантам человек умудрился создать безусловно великую и гениальную компанию, и при этом ясно высветить, как это ему удалось сделать и за счёт чего.

Здесь опять же Джошуа Штерну ничего не нужно было придумывать, потому что в биографии Уолтера Айзексона всё очень доходчиво и безупречно разложено по полочкам. Правда, сделано это у Айзексона с изрядной мерой политкорректности (более чем оправданной для ситуации, в которой создавалась литературная биография), однако эта политкорректность никаким образом не исказила реальности. Лишь смягчила её из соображений гуманного отношения к тяжело больному, умирающему человеку.

В силу сказанного режиссёру Джошуа Штерну нужно было лишь взять готовую и объективно выверенную концепцию Айзексона (раз уж своей выработать не получилось) и художественно ее изложить на экране. Для этого изложения хватило бы за глаза даже традиционного набора визуальных и звуковых приёмов, давным-давно известных в истории кинематографии. Дервиш, Бах и контражур

Чего стоит одна нелюбовь Джобса к талантливо-попсовым The Beatles и при этом любовь к абсолютно бездарному, зато всегда с претензией на глубину мысли Бобу Дилану! Музыка Дилана бесконечно выразительна: наполните ею всю звуковую дорожку фильма — и voila! — половина дела сделана!

Вместо этого Штерн, сам, видимо, к музыке абсолютно глухой (явление более чем странное для еврейского человека), наполнил soundtrack своей позорной поделки каким-тоИндия: зачем я сюда припёрся?! попурри из непонятно каких музыкальных обрезков, которые не то что не передают своеобразия личности самого главного героя, но даже не отражают духа эпохи.

У меня вообще создалось впечатление, что Штерн детство своё провёл на Марсе или того дальше — на Альфе Центавра, затем был десантирован на Землю, однако знакомился с эпохой 60–80-х годов по каким-то опять же своим родным альфацентаврическим Википедиям. Так умудриться не прочувствовать место и время — это нужно сильно постараться.

Зарисовки из жизни американского кампуса 70-х, картинки из Индии — это просто какая-тоХоббит и его ноги катастрофа! Всё, что сумел выдавить из своего бесплодного мозга Джошуа Штерн, — это хождение хоббита босиком по офисам и кручение дервиша под музыку Иоганна Себастьяна Баха.

В чём Штерн поднаторел, так это в трансляции мерзостных черт характера Стива Джобса (усилиями, разумеется, актера, замечательного Эштона Кутчера). Как молодой мерзавец выгоняет из дома свою беременную подругу, как дурно пахнущее хамло, вращая глазными яблоками и брызжа слюной, выбрасывает на улицу из компании сотрудников, чьи взгляды не совпадают с его собственными — показано на экране с восхитительным правдоподобием. Вот только я не уверен, что именно этого мне не доставало для адекватного восприятия «парадокса Джобса». Все эти гадости нам, фанатам и нефанатам Apple, давно и хорошо известны. Что не известно, так это именно сам парадокс и его объяснение: КАКИМ образом ТАКОЙ человек сумел создать ТАКУЮ компанию?! И тут нам в ответ от Штерна — гробовое молчание.

Не вижу особого смысла в том, чтобы разбирать по косточкам и дальше фильм, который, вопреки совершенно культовой и конъюнктурной теме, умудрился разжиться на IMDB позорным рейтингом (5,6 из 10). Лучше я сразу скажу, как можно было красиво, выигрышно и легко снять фильм о «парадоксе Джобса».Первая дойная корова

Начать нужно было с самого главного — расставить точно и без экивоков все фигуры на шахматной доске. Компьютерный гений Стив Возняк, венчурный капиталист с уникальным чутьём Майк Марккула и — главное! — поверхностный образованец Стив Джобс, эдакий закомплексованный вольнослушатель курсов по каллиграфии (главный источник перфекционизма!), однако при этом наделённый от бога Высшей Благодатью Предпринимателя — даром манипулировать людьми и вдохновлять их на подвиги плюс талантом продавать чужие идеи!

Вот так вот всё просто! Однако же и сверхэффективно, потому что именно в этой Высшей Благодати и заключена вся разгадка «парадокса Джобса». Именно что вся, потому как встреча на жизненном пути гениальных Возняка, Марккулы, Айва — не случайное везение, а именно результат целеустремлённости Стива Джобса и его талантов. Достаточно посмотреть на Apple после его изгнания и сегодня, после его смерти, чтобы понять, до какой степени редко встречаются в мире люди, отмеченные Высшей Благодатью Предпринимателя (вспомните импотенцию звёздных менеджеров — Скалли и Амелио).Первый удачный гешефт: заказывали компьютеры? Ну так получите голые платы!

Как воплощать эту мысль на экране? Я уже поминал необходимость адекватного подбора звуковой дорожки. Чисто визуально режиссёру нужно было создавать образ харизматического гения, а не омерзительного брызжущего слюной эпилептика. Стив Джобс — величайший манипулятор и трикстер нашей эпохи. Думаю, даже самый великий! Да, его боялись, но при этом — обожали, чуть ли не молились на него люди, которых он постоянно обманывал, кидал, чьи идеи воровал и т. д. Вот такого человека и нужно было художественно реставрировать: запредельное обаяние, уникальная хватка пираньи, нечеловеческое чутье конъюнктуры, понимание массового спроса на уровне гениальной интуиции.

Вместо этого Джошуа Штерн предпочел свести всё к пошлейшей философии Алисы Розенбаум (ака Айн Рэнд), а именно: великие предприниматели рождаются великими, и вам, простым смертным червям (под это понятие у дочки аптекаря подпадают не только управленцы в костюмах и галстуках из совета директоров Apple, но и и креативные персонажи вроде Стива Возняка), их все равно не понять. Это — мысль А. Первый ком дизайна

Не важно, какие мерзости творит гениальный Джобс, важно, что ему удалось создать великую компанию, поэтому, обтрёпыши, не сумевшие заработать миллиарда долларов, заткнитесь и падите ниц перед Предпринимателем! Это — мысль Б.

Одна незадача: бердичевский этот лепет мы слышим уже более полувека. Хотелось бы, однако, получить не очередную порцию агиток от сектанта «объективизма», а реальную фактуру. Скажем, объяснения «парадокса»: в чем, собственно говоря, заключалась гениальность Джобса как предпринимателя?Почти библейское: отлучение беременной подруги от дома

Под занавес особо хочется отметить феноменально безвкусные световые решения в фильме. Вернее, световое решение, поскольку оно одно-единственное. 80% кадров снято в невыносимом для глаза контражуре. То ли это сегодня так модно, то ли режиссер (с оператором) хотели передать идею оппозиции, в которой их герой постоянно пребывает по отношению к своему окружению (от офисных пространств до живых людей), но результат получился совсем тоскливым: картинка в фильме «Джобс» раздражает и стимулирует постоянное желание отвести глаза в сторону. Тем более что рассмотреть детали всё равно не получится: мешает встречный свет.

Брызг слюней и увольнение инакомыслящего сотрудника

Вердикт: смотреть кинематографический экскремент Джошуа Штерна не рекомендуется ни в коем случае!

К оглавлению

Китай хакнул Израиль? Михаил Ваннах

Опубликовано 01 ноября 2013

Вряд ли есть на планете другая страна, столь внимательно относящаяся к проблемам своей безопасности, как Израиль. Ещё до создания ООН еврейского государства иудейскому населению Палестины пришлось пережить Арабское восстание 1935–39 годов; увидеть публикацию «British White Paper of 1939», «Британской Белой книги», которая фактически пресекла эмиграцию евреев, пытавшихся спастись от холокоста; разделить трагедию парохода Struma, на котором еврейские беженцы надеялись добраться до Земли обетованной, но не были впущены туда британским комиссаром Палестины Гарольдом Макмилланом и все, кроме единственного, погибли в результате взрыва судна, отбуксированного в открытое море турками.

Понятно, что с такой историей (мы выше только про Палестину, в Европе же бушевала Катастрофа, שׁוֹאָה) — научишься полагаться только на себя и на свои вооружённые силы. Что Израиль и демонстрировал начиная с Первой арабо-израильской войны, когда Лига арабских государств, не признав решения ООН, собралась осуществить локальное «окончательное решение», но ошиблась в оценках своих перспектив, да так серьёзно, что о катастрофе, «Аль-Накба», النكبة, заговорили уже палестинские арабы… И с тех пор нравы в регионе гуманней не стали: вот свежие новости — ракетный удар ВВС ЦАХАЛ по сирийской базе Латакия.

Защищать своё существование Израилю в условиях преобладающего численного превосходства его арабских оппонентов всегда помогало превосходство технологическое. И общеэкономическое, и опирающееся на него военное. Во времена холодной войны израильтяне компенсировали массовые поставки советского оружия арабам оперативным применением технических новинок: противотанковых ракет, управляемых бомб, средств радиоэлектронной борьбы. Ну а из развитой РЭБ очень органично вытекает переход к средствам современной киберборьбы, противостояния в киберпространстве.

Тут, казалось бы, у Израиля проблем быть не должно. Кибервойна — это война умов и образований. А тут с Еврейским государством мало кто может сравниться. Крошечная по территории, чуть больше двадцати тысяч квадратных вёрст, страна с восьмимиллионным населением является технологической сверхдержавой. Перечислять ИТ-гиганты, держащие в Израиле свои центры разработки, нет необходимости: их и так все знают. Это легко объясняется: по оценкам ООН, индекс развития человеческого потенциала Израиля относится к группе «очень высоких», он шестнадцатый в мире, со значением 0,900 (Human Development Report 2013).

И понятно, что и высокое образование, которое отображает этот индекс, и возникшие на его базе высокие технологии вполне конвертируются в технологии военные, в данном случае — для кибервойны. До недавнего времени их пугались противники Израиля, а сами жители Земли обетованной — гордились. Вот, скажем, статья в ежемесячном международном еврейском журнале «Алеф». Автор перечисляет успехи израильских кибервоинов — уничтожение ядерного реактора в Сирии 6 сентября 2007 года, выводящий из строя ядерные центрифуги Ирана вирус Stuxnet, убивший 36 военных и проектировщиков взрыв ракеты Sejil-2 на полигоне у Тегерана…

Согласно тому же источнику, глава службы военной разведки ЦАХАЛа генерал-майор Амос Ядлин в начале 2010 года заявил: «Киберпространство представляет собой пятое измерение ведения войны наряду с сушей, морем, воздухом и космическим пространством. Война в киберизмерении имеет такое же большое значение, как и война в воздухе в XX веке». И до поры до времени у израильтян дела в киберпространстве шли очень даже неплохо, не хуже, чем у их ВВС в войнах прошлого столетия… Но у таких войн (как мы писали в колонке «Асимметрия кибервойны») есть интересное свойство: более развитая страна более уязвима для них…

И вот сейчас газета The Times of Israel опубликовала очень интересную и предельно неожиданную новость. Оказывается, по сведениям израильского телеканала Channel 2, более 140 израильских целей подверглись кибератаке. Среди них были как собственно оборонные объекты, так и предприятия, имеющие значение для национальной безопасности. Механизм атаки был прост и незатейлив. Атакованные предприятия получили электронные письма, направленные с актуального адреса «известной германской фирмы», сотрудничающей с израильской «оборонкой». (Немцы, скажем, строили для Израиля субмарины класса Dolphin.)

Ну а в качестве бесплатного приложения к письмам абсолютно обыденного и не вызывающего никаких вопросов содержания шёл компьютерный вирус. «Троянский конь», задачей которого было, аккуратно собрав информацию с компьютеров и сетей получателей, упаковать её и отправить реальному отправителю. Последнего израильским специалистам удалось идентифицировать: оказывается, им был Китай. Именно военную индустрию Поднебесной заинтересовали технологии израильских военных и секретные — highly sensitive, and even classified — проекты тамошних разработчиков…

Что ж, по словам The Times of Israel, системы компьютерной безопасности угрозу вовремя распознали и подавили. Но всё равно факт очень интересен. Дело в том, что Израиль ещё с середины восьмидесятых очень тесно сотрудничает с Китаем именно в оборонной отрасли. Локаторы, ракеты, авиационные и танковые тепловизоры, дроны — их помогает создавать Пекину Еврейское государство. Причём так умело, что масштаб передачи военных технологий КНР вызывает беспокойство Соединённых Штатов. Скажем, при администрации Буша-младшего Израиль вынудили отказаться от поставок радаров Phalcon для китайской версии систем раннего обнаружения AWACS.

Так что желание китайцев преодолеть своё отставание в военных технологиях путём кражи израильских секретов вполне объяснимо. Хоть их школьники и показывают уже лучшую в мире образованность («Российское образование в PISA»), но по развитию человеческого потенциала Поднебесная пока на 101-м месте на планете, и «естественным» путём идти к вершинам хайтека очень долго. Понятное дело, хочется «срезать дорогу» — ведь и Германия времён грюндерства не брезговала промышленным шпионажем у опережавших её в ту пору в деле индустриализации англичан. Но вот ограничился ли китайский кибершпионаж против Израиля военной отраслью?

Для ответа на этот вопрос привлечём ещё одну кибердиверсионную историю. Есть в городе Хайфе Кармельский тоннель. (Гора, под которой он пробит, известна в Священной истории Ветхого Завета и в Синодальном переводе зовется Кармил.) Это сооружение длиной в 6,5 км, из которых 4,8 км приходится на две подземные части, связывает между собой северо-восточную и юго-западную части Хайфы. И вот 8 сентября 2013 года движение по тоннелю было остановлено на 20 минут. Затем паралич трафика повторился — на значительно больший срок. А в конце октября специалист по кибербезопасности, согласившийся поработать с израильскими журналистами на условиях анонимности, признал, что камеры безопасности в тоннеле были атакованы «трояном»…

Ну, может, камеры безопасности… А может — тоннельная система биллинга; гостей из России в Хайфе предупреждают, что замазанный номер авто может обойтись в тысячу шекелей. Но бесспорно одно: сооружение ценой в полтора миллиарда шекелей, важный инфраструктурный объект, был парализован кибератакой, нанёсшей ущерб в сотни тысяч долларов. Сами израильские «анонимные специалисты» говорят о сходстве кибератаки с производимыми группировкой Anonymous. Но вот почему-то вспоминается, что подрядчиком на строительство была китайская фирма China Civil Engineering Construction Corporation (CCECC). Совпадение? Кто знает…

Фактом остаётся то, что мощнейшая система кибербезопасности Израиля была пробита. А она действительно мощнейшая: скажем, объединённая электроэнергетическая компания Israel Electric Corporation тренирует своих компьютерных специалистов по программе CyberGym. Основания для этого у неё есть: серверы этой компании регистрируют по шесть тысяч уникальных кибератак в секунду… И безопасность — это не единожды достигнутый результат, а динамический процесс; угрозы могут возникнуть и от тех, кого только что считал ценными партнёрами…

К оглавлению

Анонимность, эффект растормаживания, коммунальная идентичность и упыри на форумах интернета Сергей Голубицкий

Опубликовано 01 ноября 2013

Алексей Киселёв любезно прислал мне ретвит от Ричарда Доукинза с линком на статью Дрейка Баера, опубликованную на портале Fastcompany.com и озаглавленную «Психология, объясняющая, почему комментарии онлайн превращают нормальных людей в омерзительных упырей». Алексей справедливо полагал, что тема меня интересует уже давно, а «борьба с анонимностью на сайте “Компьютерры” до сих пор заметна».

Я с большим удовольствием изучил статью (оказавшуюся, впрочем, короткой заметкой) Баера, а также использованные им для дайджеста источники, из которых особенно хочется выделить очень глубокое и серьёзное эссе Марии Конниковой, опубликованное на культовом портале журнала The New Yorker («Психология онлайн-комментариев»), сопоставил мнения авторов с личным опытом и пришел к определённым выводам, коими и спешу поделиться с читателями «Битого Пикселя».

Исходным импульсом для дискуссии стал меморандум портала Popular Science от 24 сентября 2013 года, в котором издатели уведомляли пользователей, что они полностью удаляют все читательские комментарии со своего сайта. Равно как и отключают возможность писать эти комментарии в будущем. По мысли редакции, форумные реплики, особенно исходящие от анонимных читателей, ни больше ни меньше «наносят вред научной целостности и ведут к насаждению культуры агрессии и издевательств, которые препятствуют возникновению конструктивной дискуссии».

Главная же причина, по которой редакция Popular Science приняла радикальное решение отключить комментарии на портале, заключена в невозможности для нормальных читателей адекватно воспринимать публикации портала, поскольку, как пишет контент-директор Сюзен ЛаБарр, «даже ничтожное меньшинство обладает достаточным потенциалом, чтобы извратить восприятие читателями опубликованного материала».

В данном случае «ничтожное меньшинство» не является преувеличением, поскольку, по всем существующим статистическим данным, не только анонимные участники форумных дискуссий, но и вообще вся совокупность желающих оставлять комментарии не превышает 3–5% от общего числа ознакомившихся с публикацией.

Такова исходная канва нашего обсуждения. Теперь я лапидарно представлю читателям совокупность аргументов, которые, по мысли Баера (и Марии Конниковой, которая эти мысли изначально и изложила в «Нью-Йоркере»), позволяют раскрыть психологию форумной брутальности (того, что называл лет 10 тому назад «ефрейторским духом»).

Первый фактор лежит, разумеется, на поверхности: это «раскрепощающая анонимность». На эту тему сказано, написано, изучено, статистически запротоколировано так много материалов, что мы даже не будем на ней останавливаться. Человек, попадая в интернет и наивно полагая, что ему удастся обеспечить себе анонимное присутствие, как бы закусывает удила и начинает вести себя так, как ему бы самому никогда в жизни не пришло в голову в риаллайфе при очном контакте.

Именно слово «наивность» идеально подходит к определению усилий среднестатистических пользователей интернета, направленных на обеспечение своей (псевдо)анонимности.

Кончается это тем, что человек превращается в полноценного упыря. В английском языке есть замечательное слово для описания этого феномена — «ghoul» (изначально: монстр или злой дух, обитающий на кладбищах и питающийся человеческой плотью; а также в переносном смысле: человек, испытывающий наслаждение от всего мрачного, загробного, кладбищенского, трупного, напрямую связанного со смертью). Дрейк Баер весьма интенсивно использует этот термин (даже в форме ghastly ghouls), однако дальше интуиции у него не идёт. А напрасно: на мой взгляд, существуют очень любопытные коннотации форумного вырождения в упыря с интенсивной работой коллективного бессознательного (Anima и Animus), результатом которой как раз и становится вынесение на поверхность всей этой хтонической слизи.

Очень любопытными мне показались статистические данные, указывающие на связь форумной анонимности с возрастом и социальным положением.



Обратите внимание на два обстоятельства в последней группе столбцов. Во-первых, это просто феноменально высокий процент людей в возрасте от 18 до 29 лет, скрывающих свое имя при размещении комментариев, — 40%!!! Во-вторых, оцените динамику снижения склонности к анонимности по мере взросления: в возрасте от 30 до 49 лет «камуфлируются» уже в два раза меньше людей — 22%, а свыше 65 лет — вообще ничтожные 9%.

Как бы там ни было, но анонимные комментарии наименее интересны для анализа психологии форумного превращения в упырей, поскольку прямая связь хамства с анонимностью изучена уже на академическом уровне (например, исследование Артура Сантаны, профессора Хьюстонского университета). Не случайно даже самые терпеливые и лояльные порталы один за другим закрывают возможность размещения на своих страницах анонимных комментариев. Одним из последних это сделал Huffington Post, вынужденный в последнее время удалять до 75% всех публикуемых на его веб-страницах комментариев.

Шокирующая статистика указывает на прямую зависимость хамского поведения (uncivil) от анонимного статуса пользователя.

Гораздо интереснее посмотреть на факторы, вызывающие «одичание» идентифицированных участников форумных дискуссий, поскольку при исключении эффекта анонимности мы можем говорить о влиянии на психику уже не субъективного позиционирования, а самой среды (то есть форума и онлайн-комментирования). Первым среди таких факторов называют «эффект растормаживания» (disinhibition effect), открытый и обстоятельно проанализированный психологом Джоном Сулером.

Этот эффект обусловлен тем, что у человека, сидящего дома, за монитором компьютера, в комфортной и приватной обстановке, непроизвольно происходит разъединение идентичности и дискурса. Иными словами, человек перестает ассоциировать собственные высказывания онлайн со своей личностью, индивидуальным «Я». Происходит это из-за иллюзии своей недосягаемости и снижения самоконтроля (поскольку есть иллюзия отсутствия этого контроля извне).

Весьма показательно, что эффект растормаживания проявляет себя на подсознательном уровне, поэтому человек даже не отдаёт себе отчёта, что в какой-то момент его онлайн-высказывания перестают соответствовать истинной природе его индивидуальности и характера.

Культовая карикатура Питера Штайнера, опубликованная в июле 1993 года: «В интернете никто не узнает, что ты собака».

Следующий фактор «превращения в гуля» — это «эффект зловредности» (nasty effect), который, в свою очередь, вызывается психологическим феноменом, известным как «коммунальная идентичность» (community identity). Суть этого феномена: оказавшись в стаде (любом — в том числе виртуальном, на форуме), человек подсознательно начинает подавлять проявления собственной индивидуальности и подстраивается под настроения толпы. Это своеобразный защитный комплекс, который выработался на протяжении тысячелетий коммунального выживания homo sapiens.

Как только включается «коммунальная идентичность», создаются предпосылки для ситуации, художественно описанной Голдингом в «Повелителе мух»: стоит одному упырю (или онлайн-троллю) инициировать какую-нибудь гадость (травлю, хамство и т. п.), как тут же включается «эффект зловредности», когда упыря начинают поддерживать массы остальных участников дискуссии, движимые исключительно «коммунальной идентичностью», а вовсе не спецификой собственной личности.

Дискурс Баера / Конниковой, как и полагается контексту западной цивилизации (Мария Конникова хоть и родилась в Москве, однако с 4 лет живет в США, окончила Гарвард, там же защитила диссертацию и пишет исключительно по-английски для десятка изданий, от The New York Times и Slate до he Wall Street Journal и Wired), выдержан в весьма политкорректных тонах и даже наполнен позитивом. Скажем, Конникова ссылается на исследование психологов Ины Блау и Авнера Каспи, которые сравнили контактные формы обучения с виртуально-анонимными и пришли к заключению, что анонимность способствует развитию креативного мышления, повышает уверенность в себе и способствует более эффективному решению поставленных научных задач.

Что касается меня лично, то дискуссию вокруг «форумной упыризации» я закрыл в индивидуальном плане ещё лет 8 тому назад: форум, комментарии, онлайн-общение (тем более — упаси боже! — анонимное) меня не интересуют абсолютно ни под каким соусом. Я полностью убежден, что виртуализация коммуникативных процессов — это не безобидное убийство свободного времени, а социальное зло, уничтожающее личность, ведущее к её деградации и прямому вырождению, а также наносящее психологические травмы окружающим людям.

Посему я не просто поддерживаю решение редакции Popular Science ликвидировать комментарии и форум на своем портале, но и считаю необходимым бороться с заразой коммуникационного суррогата так же, как мы боремся с курением и алкоголизмом. Такой вот я ретроград.

К оглавлению

Три вывода, которые можно сделать после обсуждения причин различий между людьми по цвету их кожи Дмитрий Шабанов

Опубликовано 31 октября 2013

Две общем-топредыдущие колонки были посвящены анализу одного, в , весьма простого признака человека — цвета его кожи. Не думайте, что я исчерпал всё разнообразие факторов, влияющих на этот признак. Тем не менее в этой колонке я уже не буду детализировать тот пример, который обсуждал два последних раза, а спокойно (и, надеюсь, не слишком путано) попытаюсь обсудить, что же из этого, с моей точки зрения, следует.

Первый вывод. Мы обсуждали, какие экологические факторы влияют на цвет человеческой кожи. Вспомните, как классифицируют экологические факторы.

Все люди, которые учились в средней школе в позднем СССР, а также в новой России и новой Украине (если они действительно учились, а не просто имитировали обучение), на вопрос о том, на какие группы делят экологические факторы, уверенно отвечают: абиотические, биотические и антропогенные. Эта мудрость кочует из учебника в учебник довольно давно. Постараемся разобраться в её смысле.

Абиотические — связанные с неживой природой; биотические — порождённые живой природой. Принято считать, что биотические можно делить на фитогенные (растительные по происхождению), зоогенные (связанные с животными) и так далее. Ставить в один ряд «-генные» и «-ические» факторы, в общем-то, нелогично. Последовательнее было бы делить факторы на абиотические, биотические и антропические (а уж последние, в свою очередь, делить на «-генные» группы, выделяя в их числе и антропогенные факторы, как это сделано в этом учебнике). Но основная коллизия состоит не в этом. Приведенная классификация факторов попросту не является экологической!

На постсоветском пространстве продолжается путаница, которая касается значения слова «экология». Геккель, который придумал этот термин в 1866 году, дал этой науке однозначное определение:

«Под экологией мы понимаем общую науку об отношениях организмов с окружающей средой, куда мы относим в широком смысле все “условия существования”. Они частично органической, частично неорганической природы" (Эрнст Геккель, 1866).

Конечно, Геккель не вытащил экологию из своей головы, как царевна-лягушка — из рукава. К тому времени сменилось уже немало ученых, занимавшихся экологическими, в современном значении этого слова, исследованиями. Не было слова, «бренда», и его дал Геккель. Начиная со времени Геккеля существует непрерывная преемственность исследователей, которые изучают связи организмов (и систем более высокого уровня) со средой. Если хотите — вот вам несколько современных определений экологии (подробнее — здесь).

Экология — наука, изучающая взаимодействие организмов и надорганизменных систем с окружающей средой.

Экология — биологическая наука, которая исследует структуру и функционирование систем надорганизменного уровня в пространстве и времени, в естественных и измененных человеком условиях (международное определение; уровень организма потерян).

Экология — это наука о взаимосвязях, обеспечивающих существование организмов (включая человека) и надорганизменных систем: популяций, экосистем и биосферы.

Наука, которая описывает окружающую среду, имеет в развитом мире совсем другое название — «environmentology» (от environment — окружающая среда), которое отличается от слова «ecology». Иногда в русском языке используют зубодробительную кальку этого понятия, слово «энвайронментология». Я убежден, что надо применять простое и понятное слово «средоведение». Увы, на постсоветском пространстве не выбирают между «энвайронментологией» и «средоведением», а к месту и не к месту склоняют многострадальную «экологию».

В качестве примера можно привести университет, в котором я работаю (находящийся как-никак на третьем веку своей истории). В нем работает шесть человек с учеными степенями по экологии: четверо — на биологическом факультете (один из них я), двое — в научно-исследовательском институте биологии. А ещё в университете есть экологический факультет, где нет ни одного (ни одного!) человека со степенью по экологии. И связанно это с тем, что экологический факультет занимается не экологией, а средоведением.

И так — повсюду…

Так вот, разделение факторов на абиотические, биотические и антропические является не экологическим, а средоведческим. Сам принцип, по которому факторы делятся на группы, определяется не тем, как они влияют не изучаемые нами организмы и надорганизменные системы, а тем, как они возникают.

А какой подход к классификации факторов будет действительно экологическим? Тот, в котором факторы классифицируются по их действию на изучаемую нами систему. Как ни примитивно разделение факторов на благоприятные и неблагоприятные, оно строится именно с точки зрения объекта, на который они влияют. А классификация факторов по механизмам их происхождения описывает среду, в которой могут оказаться самые разные по своим запросам организмы.

Какие же классификации факторов окажутся экологическими? Например, подразделение на условия и ресурсы. Ресурсы организмы потребляют и расходуют, условия — нет. Солнечный свет является ресурсом для растений и условием для человека. Единственно правильной экологической классификации нет и не может быть; глядя с точки зрения изучаемой системы, можно разработать множество различных подходов.

Второй вывод. Одному и тому же фактору среды может соответствовать несколько экологических факторов, существенных для рассматриваемой нами биосистемы.

Первый пример приведен в самой колонке. Ультрафиолетовое облучение (фактор среды; совокупность одинаковых по своим свойствам квантов электромагнитного излучения) действует на одного и того же человека как несколько экологических факторов одновременно: — источник энергии для фотохимических реакций, результатом которых является синтез важного регулятора кальциевого обмена; — причина изменения активности фолиевой кислоты, влияющей на репродуктивную активность; — причина соматических мутаций, которая потенциально может привести к раку кожи; — регулятор синтеза меланина в коже в результате загара.

Какой-то из этих факторов может быть критично важным, какой-то — несущественным; один — благоприятным, другой — угрожающим. А кванты, которые вызывают эти (и другие: я перечислил не все!) реакции, остаются самими собой, одними и теми же…

Обратите внимание, что в первом перечисленном мной случае УФ-излучение является ресурсом, а в других — условием. Это вполне типично. Часто бывает так, что один и тот же средовой фактор в области невысоких значений является ресурсом, а в большем количестве оказывается условием. Если хотите, приведу зловещий пример.

Чем для человека является борщ? Конечно, ресурсом. В той ситуации, когда речь идет о кастрюле, которую разливают по тарелкам, этот вывод является вполне очевидным. Этот ресурс очевидно является исчерпаемым: если борщ едят несколько человек и один из них съест лишнюю тарелку, другим останется меньше.

После первого курса университета меня призвали в армию и в конечном счёте отправили служить в авиацию Тихоокеанского флота (в горбачёвские времена такое было возможным). Во время одной из пересылок мне довелось побывать в наряде на огромной флотской кухне (естественно, там она называлась камбузом). Запуганные матросы бегали по огромному залу, пол в котором очень часто оказывался жирным (хотя его и регулярно драили). В пол были заглублены электрические котлы, рассчитанные, сколько я помню, на несколько кубометров приготовляемого содержимого. Края этих котлов находились ниже центра тяжести среднего человека; налетев на такой котел с разбега, можно было перекувырнуться через край и оказаться внутри. Якобы незадолго до того, как я попал в это замечательное место, один из отбывавших наряд матросов упал в кастрюлю борща и сварился.

Борщ оставался борщом и в тарелке на столе перед матросом, и вокруг него в котле. Менялось главное — способ взаимодействия. Главная суть экологии.

Когда-тоТретий вывод. Помните, первую колонку я начал с того, что один и тот же феномен может быть объяснен на разных уровнях? В зависимости от специализации и направленности внимания разные люди склонны к разным объяснениям. Вот, например, выложил я предыдущую колонку на своем сайте, а там ее похвалил мой коллега. он был моим дипломником и окончил кафедру зоологии, а потом переквалифицировался в генетика. Его реакция была предсказуема: «Интересно, но очень не хватает обсуждения генетических механизмов». Обсуждая любой признак, генетики первым делом пытаются разобраться в том, как он наследуется. Цвет кожи, например — полигенный признак. На него влияет одновременно несколько генов, дающих примерно одинаковый эффект. Это приводит к феномену, неоднократно обращавшему на себя внимание наблюдательных людей.

Представьте себе, что скрещиваются типичный-типичный негроид и типичный-типичный северный европеоид. У первого все влияющие на цвет кожи гены представлены аллелями (вариантами), максимально способствующими увеличению синтеза меланина (темного пигмента кожи). У второго, наоборот, все аллели минимизируют образование пигмента. У их потомка первого поколения по каждому гену будет по одному аллелю «+» и по одному «-». По цвету кожи этот потомок окажется типичным мулатом. Значительно интереснее будет потомство от скрещивания друг с другом двух мулатов. Поскольку по каждому гену аллели «+» и «-» будут передаваться независимо, некоторые из гибридов чисто случайно наберут больше «плюсов» и станут тёмными, а другим достанется больше «минусов», и они станут светлыми. Доморощенный теоретик начнет обсуждать, что «более сильная» наследственность дедушек-бабушек победила наследственность родителей, ослабленную межрасовой гибридизацией…

Когда мы рассматриваем конкретные генеалогии, без изучения механизма наследования интересующих нас признаков не обойтись. Однако для понимания того, почему организмы такие, а не какие-то иные, генетика почти бесполезна. То, какое состояние признака будет типичным для интересующей нас популяции, определяется экологией (характером связи со средой) и историей (эволюционной траекторией). Если для выживания организмов в некой популяции для них выгодно обладать определённым признаком (то есть обладание этим признаком повышает вероятное количество потомков, которое они оставят), генетика найдет способ обеспечить развитие этого признака. Как? Да хоть в результате проб и ошибок!

Обращу ваше внимание ещё на одно показательное различие СТЭ (синтетической теории эволюции, делающей акцент на генетике популяций) и ЭТЭ (эпигенетической теории, которая сосредоточивается в первую очередь на проблеме обеспечения устойчивости развития). Разницу между этими теориями я уже неоднократно объяснял в предыдущих колонках, и поэтому здесь не буду повторяться.

Для СТЭ способность генов наследоваться — первичная характеристика. Как описывать становление этой способности в рамках СТЭ — не очень-то и понятно. В логике этой теории вначале возникают гены, которые обладают свойством вызывать формирование определённых признаков и наследоваться, а дальше запускается потенциально бесконечная игра, при которой отбор поддерживает все более и более «удачные» гены (отбирая организмы в зависимости от тех признаков, которые развились под влиянием этих генов).

Для ЭТЭ характерна совершенно иная логика. Среда отбирает организмы, обладающие адаптивными (соответствующими этой среде) признаками. Такие организмы оставляют потомков с более высокой вероятностью, чем их конкуренты. На потомство (если среда не изменилась), действует такой же отбор, который избирательно сохраняет те же самые признаки. В результате получается, что преимущество имеют организмы, которые оказываются похожими на своих родителей. Так свойство наследуемости создается отбором.

Каждый характерный для какого-нибудь вида признак, который мы можем наблюдать, — результат колоссальной предшествовавшей работы естественного отбора. В нём, как в осколке голограммы, заключена вся картина эволюции земной жизни...

​Ну как, дорогие читатели, от теоретических рассуждений голова кругом ещё не пошла? Простите мой преподавательский азарт: сообщив о каком-то факте, потратить массу времени на обсуждение поучительных выводов, которые можно сделать в ходе его осмысления. Ничего, в следующий раз постараюсь написать о чём-то более конкретном.

К оглавлению

IPO — как это делается на примере Twitter Сергей Голубицкий

Опубликовано 31 октября 2013

Недавно я дважды обращался к теме ожидаемого выхода Twitter на фондовую биржу, который аналитики оценивают не иначе как главное событие на фондовом рынке после публичного размещения бумаг Facebook в мае 2012 года («Младшая сестра-дурнушка » и «Twitter — мы в такие шагали дали, что не »). Мы довольно подробно рассмотрели бизнес-модель компании, отметив надёжные источники дохода, развитие смежных и перспективных направлений деятельности, а главное — похвальную консервативность (в отличие от той же Facebook) предварительной оценки гипотетической стоимости компании, исходя из которой и будет формироваться стартовая цена первичного предложения акций Twitter на бирже.

Прежде чем мы перейдем к сюжету сегодняшнего «Битого Пикселя», хочу освежить в памяти читателей ещё два момента, относящихся к технологии IPO, поскольку они поспособствуют более адекватному восприятию информации. В одной из осенних своих статей я писал, что, вопреки сложившейся мифологии, основным стимулом для выведения компании на биржу служит личное обогащение её создателей и частных инвесторов, усилиями которых бизнес вообще отправился в большое плавание. Сама же мифология проталкивает представление о публичной эмиссии как о главном источнике финансирования бизнеса (что неправда, потому что практически 99% этого финансирования поступает по традиционным каналам: банковское кредитование и прямой корпоративный долг, то есть облигации).

И второй момент: вопреки опять же распространённым иллюзиям, публичный статус для динамически развивающейся компании, особенно в сфере ИТ, является безусловным злом, поскольку механизм биржевого ценообразования вступает в прямое противоречие с мало-мальски долгосрочными стратегическими интересами бизнеса и приводит к конъюнктурной деформации, которая рано или поздно уничтожает все преимущества конкретного бизнеса. По этой причине ИТ стартапы идут на всяческие ухищрения, позволяющие учредителям крепко сохранять контроль над компанией даже при номинально низком долевом участии (либо через эмиссию двух типов акций, различающихся по правам голосования, либо через специальные vehicles вроде Up-C Corporation).

Переходим теперь к нашей истории. В Манхэттенском районном суде на днях был зарегистрирован иск двух финансовых компаний — брокер-дилера Precedo Capital Group Inc из Аризоны и консультанта Continental Advisors SA из Люксембурга — к Twitter с претензией на $124,2 млн.

Я бы, наверное, не обратил внимания на эту «жареную» новость, если бы не одно обстоятельство, а именно разбивка суммы претензии, предъявленной Twitter по иску: $24,2 млн прямой компенсации убытков и $100 млн морального ущерба (punitive damages). С моральным ущербом всё и так понятно, а вот $24 млн прямых потерь, которые, по мнению истца, возникли по вине Twitter, — это уже серьёзно и очень интересно. Потому что такие деньги не теряются на случайных мимолётных сделках, а возникают почти всегда в результате какого-то полномасштабного совместного мероприятия (проекта). Какая же кошка пробежала между Twitter и Precedo/Continental?

Информация ниже отражает исключительно взгляд истца в том виде, как он представил её в своем обращении к суду. Twitter уже поспешила прокомментировать обвинение в ожидаемом ключе («Их иск абсолютно не обоснован»), но другого как бы и не ожидалось. Поскольку мы совершенно не собираемся определять меру вины и ответственности Twitter, а лишь пытаемся познакомиться поближе с одним из механизмов подготовительной работы по выведению компании на биржу, способствующих обеспечению максимально высокой стартовой цены акций, мера виновности той или иной стороны нас нисколько не должна беспокоить. Что касается самой описанной в иске схемы, то я не могу себе представить ситуацию, когда две солидных финансовых структуры приносят в суд заведомо ложную историю. Следовательно, описанные в иске события имели место в реальности. События следующие. Отец Номер Раз

В процессе подготовки IPO руководство Twitter особенно боялось ситуации, повторяющей ранний этап сценария выхода на биржу Facebook. Мы помним, что максимально высокая цена ($38,23) продержалась лишь несколько первых минут в начале публичных торгов, после чего случился обвал котировок, который растянулся на четыре месяца.

Основная причина этого обвала — всего лишь иллюстрация вышеприведенной аксиомы: IPO используется в ИТ-бизнесе почти исключительно для личного обогащения учредителей и рядовых сотрудников, получивших акции в качестве компенсации. Иными словами, когорта фейсбуковских работников вместе с инвесторами, стоящими у истоков компании, сразу после гонга, ознаменовавшего открытие торгов, ринулась продавать акции родной фирмы, и этот напор оказался намного выше спроса на «самую горячую новинку фондового рынка 2012 года».

Twitter решила подстраховаться и не допустить массового слива акций — и вот каким образом. Структура под названием GSV Asset Management, выступающая в качестве официального покупателя ценных бумаг Twitter на закрытом рынке (то есть ещё до публичного размещения), связалась с Precedo Capital Group и Continental Advisors SA, предложив финансистам организовать специальный «скупочный фонд», который ликвидировал бы весь излишек акций Twitter, предлагаемых на продажу.

GSV уверила Precedo/Continental, что уполномочена Twitter гарантировать продажу акций, находящихся во владении сотрудников компании и других лиц, общей суммой в $278 млн. Продажа должна быть осуществлена траншами по $50 млн каждый.

Precedo/Continental заручились финансовыми гарантиями на покупку первого 50-миллионного транша акций, а также организовали специальные «дорожные шоу», на которых управляющий партнёр GSV Мэтью Хэнсон представил потенциальным покупателям акций весьма ценную информацию, ещё не известную широкой общественности (то, что называется non-public).Отец Номер Два

Далее события приняли неожиданный поворот. Как только GSV информировала Twitter о том, что покупатели Precedo/Continental готовы заплатить за акции компании ещё до того, как они поступят в публичное обращение, по $19 за штуку, Twitter отказалась от договоренности с GSV, а GSV, соответственно, отказалась от сделки с Precedo/Continental. Формальная причина отказа: цена по сделкам, организованным Precedo/Continental, существенно превышала цену, которую предлагали за акции Twitter на остальных частных рынках, — $17 за штуку и ниже.

Странная какая-то принципиальность, не правда ли? На самом деле — ничего странного. Просто Twitter было совершенно наплевать на крохи, которые пристроили Precedo/Continental. Twitter интересовало совсем другое. Precedo/Continental пишут в своем иске: «Намерение Twitter заключалось в том, чтобы подвигнуть Precedo Capital и Continental Advisors на создание частного рынка, на котором акции Twitter оценивались бы по $19 и выше».

Для чего это потребовалось? Для того чтобы затем, в процессе определения стартовой цены первичного биржевого предложения, указать именно $19, а не $17 (цена, более реалистично отражающая истинную ценность Twitter) — и тем самым оценить компанию на торгах за $11 млрд!

Если вы помните, изначально речь шла о $10 млрд, и эта цифра всеми аналитиками и трейдерами оценивалась как образец реалистичности — не в пример Facebook. Теперь же в результате красивой манипуляции появилась возможность накинуть лишний миллиард, хлопая ресницами честных глаз и кивая на объективную реальность. Почему стартовая цена — $19 за штуку? Ну как же, как же! Вон сколько было желающих на стороннем частном рынке, готовых покупать наши акции именно за эти деньги! Отец Номер Три

Все, конечно, замечательно и очень в духе хуцпы, которая, похоже, характерна не только для Марка Цукерберга, но и для всего американского пузыря доткомов второй волны... Одна незадача: Precedo Capital и Continental Advisors остались лицом к лицу с толпами обнадёженных покупателей акций, которых, растравив предварительно душу, поматросили и бросили. Можно лишь догадываться, сколько исков теперь обрушится на головы горе-финансистов, которые, судя по всему, решили не дожидаться худшего и нанесли превентивный удар, обратившись в суд с иском к Twitter.

Я, конечно, давно понимаю, что pecunia non olet, но какой же всё-таки гадюшник!

К оглавлению

Как социальный поиск изменил картину мира Сергей Голубицкий

Опубликовано 30 октября 2013

Эссе о Social Search было запланировано для сегодняшнего «Битого Пикселя» заблаговременно, однако лишь по чистой случайности сегодня утром понял, до какой степени деградировала наша картина мира благодаря повсеместному распространению вирусной заразы «социального поиска». Хотя на первый взгляд может показаться, что возмутивший меня сюжет не имеет ни малейшего отношения ни к Social Search, ни к эпистемологии в целом.

Итак, на глаза мне попалась адаптация, сделанная журналистом Уильямом Броудом для The New York Times по мотивам собственной книги. Журнальная статья называется «Как йога может разрушить ваше тело», а книга — лишь немногим сдержаннее: «Наука йоги: риски и вознаграждения». Сначала я прочитал статью, потом пробежался взглядом по комментариям под ней (734 штуки!). Под конец развеял закравшиеся подозрения, скачав и пролистав саму книгу Броуда.

Так и есть: пафос книги к пафосу статьи не имел ни малейшего отношения. Прочитав статью в The New York Times, 999 читателей из тысячи сделали вывод, что йога — очень опасное и даже вредное для здоровья занятие. То, что автор задался целью добиться именно такого эффекта, сомнений не вызывает: иначе бы он для начала назвал свою публикацию по-иному.

Совсем другое дело — книга, послание которой сводится к простенькой и хорошо всем известной истине: йога является сложной практикой психофизического воздействия на личность, к тому же ещё и с сильно выраженным герменевтическим привкусом (гуру, инициация, передаваемая личная мантра, которую необходимо держать в секрете, и т. п.). Обо всём этом бесчисленные классы йоги, заполонившие каждую американскую (и российскую!) деревню, даже не догадываются. Ни местные самозваные «гурики», ни тем более их прилежные «садхаки».

Собственно говоря, ничего другого от Уильяма Броуда, выпускника Висконсинского университета, журналиста, дважды награжденного Пулицеровской премией, практикующего йогу с 1970 года, и ожидать не приходится. Его книга производит самое благоприятное впечатление: 222 сноски по тексту, обширная и качественная библиография, продуманный глоссарий.

Зато статья в The New York Times — это что-то! И посыл иной, и качество аргументации угнетает (в основном рассказывается, как и что можно сломать из-за йоги, особенно в позвоночнике).

Наивно было бы обвинять автора в беспринципности: его антиномия банально обусловлена форматом дискурса: одно дело — серьёзная монография, другое — журнальная статья. Видимо, Броуд, подготавливая текст для The New York Times, решил вычленить из книги то главное, что ему хотелось бы донести до широкой читающей онлайн публики («Не нужно лезть туда, где вам определённо нечего делать!»), и вокруг этого послания он и накрутил свои слова и буквы.

Покупатели книги — совершенно иной контингент, поэтому и послание её разительно отличается от статьи. Посыл статьи: «Йога — это зло», посыл книги: «Безответственные гуру — это зло».

Поскольку книгу подавляющее большинство нетизанов не читали, а читали статью, то её растиражировали по свету — причем с соответствующим «кривым» посылом (йога — это зло).

Теперь давайте вернемся к Social Search и посмотрим, как всё вышесказанное соотносится с этим новомодным трендом современных ИТ.

Начну с того, что в условиях гиперинформационного мира любая поисковая активность так или иначе является «социальной», то есть обусловленной тем или иным фактором преломления информационного запроса через социальную активность и связи (Social Graph) кверента. Любая попытка представить цепочку «запрос — ответ» в виде объективного, независимого, чистого процесса является заведомой ложью, сознательно вводящей в заблуждение.

Изначально «социальный поиск» воспринимался узко и ассоциировался с деятельностью так называемых каталогов вроде Yahoo! (равно как и Open Directory Project, Librarian’s Index of the Internet, Resource Discovery Network и т. п.), поскольку рукотворный каталог идеально подходит для деформации информационного поля с учётом вкусов, предпочтений и антагонизмов составителей этого каталога. И это безусловно верно: Yahoo! — это и есть «социальный поиск» в дистиллированном виде (не случайно моя любимая Марисса Майер усматривает в Social Search будущее не только доверенной ей компании, но и всего интернета).

Сегодня, однако, информационные каталоги — это прошлый век, а им на смену пришел «социальный поиск», основанный не на рукотворной селекции информации (составителями каталогов), а на алгоритмах, которые индивидуализируют поиск с учётом уже помянутого выше Social Graph человека, производящего запрос (кверента; не уверен, что читатели узнали с первого раза этот термин, заимствованный из средневековой хорарной астрологии :-) ).

Первыми включились в революцию социальные сети (им сам бог велел). Собственно говоря, даже не включились, а сами же и изобрели Social Search второго поколения. Марк Цукерберг и его Facebook воспринимают деформацию поиска едва ли не как свою главную историческую миссию: пользователь «ФБ» давно уже обитает в иллюзорном мире, где не только информационная фактография (то есть сами заголовки новостей и их отбор) детерминирована вкусами и предпочтениями «френдов» (которые поставляют свою селекцию в «новостную ленту» пользователя), но и трактовка этой фактографии изначально искажена субъективными оценками ее поставщиков (все тех же самых «френдов»).

Следом за социальными сетями в работу по деформации объективной реальности подключились уже и «объективные» поисковые системы (от Google до «Яндекса» и Baidu), которые стали ранжировать списки ответов на пользовательские запросы не только по старинке (изначально гугловский алгоритм PageRank учитывал лишь собственные критерии релевантности и «веса» того или иного сайта), но и с учётом опять-таки социального профиля кверента (все ваши предыдущие запросы, посещённые страницы, равно как и ваша активность в Twitter, Google+, Facebook и т. п.).

Последнее обстоятельство — подгонку ответов в поисковых системах — мы недавно подробно разбирали в контексте «Пузыря фильтров» («Рождение нового стиля из трагедии персонализации (по мотивам книги Эли Паризера)», поэтому не будем задерживаться. Меня сейчас больше интересует соединение искажения информационного поиска, которое вносит Social Graph, с контекстуальной детерминацией реальности, проиллюстрированной примером со статьей/книгой Уильяма Броуда.

Представьте себе ситуацию во всей её гнетущей полноте. С одной стороны, у нас нет шанса докопаться до мало-мальски объективного отражения реальной картины мира, потому что все наши запросы, сделанные в поисковых системах (тем более — в социальных сетях), априорно детерминируются нашей же собственной социальной активностью (и опосредованно — нашими личными вкусами и предпочтениями). С другой стороны, любая информация, попадающая в поле нашего зрения (та, что прорвалась сквозь «пузырь фильтров»), изначально уже деформирована своим контекстом!

Что же мы получаем? Отвечу на примере той же несчастной йоги. Предположим, вы хотите узнать что-то о йоге и делаете соответствующий запрос в поисковой системе. Google («Яндекс») заранее всё про вас знает, а именно: что вы не читаете по-английски (достаточно было один раз кликнуть в Chrome на кнопку «Перевести» на любой англоязычной странице), что вы ведёте замкнутый образ жизни, не выходя из дома (торчите 24 часа за компьютером), что вы любите пожрать мясо (размещали заказы на лазанью онлайн), что вас не интересуют спорт и физические занятия (время вашего пребывания на страницах, связанных со спортивными темами, просто ничтожно), ну и в том же духе.

Как вы думаете: каковы ваши шансы получить в списке ответов Google на ваш запрос о йоге линк на книгу Уильяма Броуда? Тут и думать не нужно: шансы нулевые! Зато вы с огромной вероятностью получите линк даже не на статью в The New York Times (Google знает, что вы ни хрена не понимаете по-английски), а на какую-нибудь вирусную русскоязычную переработку лживого посыла, которым проникнута журнальная публикация американского дважды лауреата Пулицеровской премии), — например, на эту.

Что же вы узнаете в результате своего поиска о йоге? Вопрос риторический: вы узнаете, что йога — это зло! Теперь — самое увлекательное: в какой степени это послание, внедрённое в ваш мозг на годы вперед, соответствует объективной действительности? Абсолютно ни в какой! Самое парадоксальное, что даже Уильям Броуд, идиотски утрированную и бездарную интерпретацию которого вы прочтёте по рекомендации Google, придерживается совершенно иной точки зрения (что очевидно после прочтения его же серьёзной монографии).

Увы, все истины проплывут мимо вас! Почему? Потому что в мире правит бал Social Search — убийца объективной реальности, который умудряется не просто скрывать её от нас, но ещё и полностью деформировать, жонглируя контекстами! Не знаю, как вы, но у меня не осталось сомнений в том, то Антихрист не только уже пришел в наш мир, но и полным ходом ведет подготовку Армагеддона.

К оглавлению

Oops, I did it again, или Почему Apple возвела убийство профессионального рынка в норму Сергей Голубицкий

Опубликовано 29 октября 2013

Britney SpearsOops!.. I Did It Again! Yeah yeah yeah yeah yeah yeah I think I did it again I made you believe we’re more than just friends

Когда в 2011 году я рассказывал читателям об отчаянии, охватившем сообщество профессиональных видеомонтажёров после обновления любимого пакета Final Cut Pro до 10-ой версии, я и предположить не мог, что мы стали свидетелями не случайного маркетингового просчёта, а обстоятельно продуманного шага, который в скором времени станет краеугольным камнем политики компании по отношению ко всей своей экосистеме и, соответственно, клиентуре.

Напомню читателям детали (псевдо)революции, которую произвела Apple в сфере профессиональных NLE (Non-linear editing system, система нелинейного видеомонтажа) в июне 2011 года. (Ещё при жизни Стива Джобса! Важное, как мы скоро увидим, обстоятельство.)

Группа разработчиков под руководством гениального программиста Рэнди Юбиллоса (Randy Ubillos) создала в 1991 году первый в мире NLE, который сумел потеснить на профессиональном рынке короля Avid, под названием Premiere. Как и Avid/1 (первая инкарнация Media Composer компании Avid), Premiere работал под управлением.

Рэнди Юбиллос выпустил в Adobe целых 10 версий Premiere (с 1.0 до 4.2 сначала для Mac, а затем и для Windows), после чего перешел вместе со всей своей командой в Macromedia, где занялся разработкой совершенно нового продукта — KeyGrip, основанного на Apple Quick Time. Из-за проблем с перекрестным лицензированием с Microsoft Macromedia не могла выпустить KeyGrip на рынок самостоятельно, поэтому единственным выходом могла стать продажа перспективного продукта кому-то, у кого не было бы лицензионных проблем с редмондским гигантом.

Кончилось дело тем, что в 2003 году KeyGrip (переименованный в 1998 году в Final Cut) купила Apple, а двумя годами позже Adobe проглотила и саму Macromedia. Apple с высокой ответственностью взялась за поддержание Final Cut на высоком уровне и, поскольку программа использовала очень высококачественный движок (особенно по сравнению с устаревшим Adobe Premiere), к 2007 году захватила 49% профессионального монтажного рынка в США (у великой Avid оставалось 22%).

Последняя версия Final Cut Pro 7, выпущенная в 2009 году, настолько хорошо была интегрирована в платформу Mac OS X, что об Adobe Premiere Pro никто больше не вспоминал. Время, однако, шло, технологии стремительно развивались, Adobe работала не покладая рук над своим собственным NLE, и появившийся на свет весной 2010 года Premiere Pro CS5 уже ничем не уступал Final Cut Pro 7.

В мае 2011-го вышла версия CS 5.5, которая по надежности, функционалу и быстродействию уже превосходила NLE Apple. Профессионалы стали нервничать, всё чаще раздавались нетерпеливые упрёки в адрес Купертино: «Когда же появится долгожданное обновление Final Cut Pro 8, которое вернет пальму первенства?»

Наконец в июне 2011 года Apple разродилась от тяжкого бремени. На свет, однако, появилась не восьмая версия FCP и не девятая, а сразу «десятка» (Х), оказавшаяся совершено неведомой зверушкой. Визуально Final Cut Pro Х выглядел один в один как iMovie — пакет видеосклейки, созданный Apple специально для домохозяек, которые снимают своих кошечек и детишек на «Айфоны». С функциональной же точки зрения FCPX уступал своему предшественнику двухлетней давности Final Cut Pro 7 по всем параметрам.

Этот демарш профессиональные пользователи Final Cut Pro восприняли как предательство. И подставу, потому что речь шла не просто об обманутых ожиданиях, но и о серьёзных материальных затратах, ведь под Final Cut Pro 7 приобреталось соответствующее дорогостоящее оборудование.

Adobe не преминула подсуетиться и выпустила в мае 2012 года Premiere Pro CS6, который можно смело назвать шедевром NLE, установив при этом льготную ценовую политику для перебежчиков от FCPX (так же, кстати, поступила и Avid, предложившая в ноябре 2011 года новую версию своего Media Composer 6.0 бывшим пользователям FCPX за половину цены), и неизбежное случилось: профессиональные видеомонтажёры отвернулись от Apple и перешли на альтернативные NLE.

Сегодня Apple создает видимость усилий, направленных на возвращение профессионалов в лоно FCPX: серия мелкий обновлений базовой десятой версии худо-бедно довела функциональность зверушки до того, что было в 2009 году у Final Cut Pro 7 (правда, сохранив весь неприемлемый интерфейс «iMovie на стероидах»), остальное доверили сотне миллионов долларов, вбуханных в рекламную компанию, в которой видные представители кинопрофессий рассказывают о том, как им удобно работать с FCPX.

Разумеется, никого, кроме нерадивых биржевых инвесторов обмануть не получится: исход состоялся, и восстановить ситуацию уже не удастся: Adobe Premiere и Avid Media Composer намертво перехватили инициативу. Другое дело, что не больно-то и надо.

Профессиональные пользователи NLE составляют примерно 1% от числа пользователей iMovie, поэтому демарш Apple можно было смело трактовать как final choice, то есть окончательный выбор своего потребителя: сто миллионов счастливых домохозяек, обновившись с iMovie на FCPX, почувствовали себя настоящими «профессионалами», и в этих домохозяйках и заключено моральное и материальное счастье Apple. Правда, по наивности поначалу мне верилось, что чудо ещё может произойти.

В ноябре 2011 года мне еще казалось, что FCPX возникла по недоразумению («Будучи ТАМ»): «Стив Джобс, образно говоря, находясь одной ногой в могиле и не испытывая обычной привязанности к жизни, поддался порыву и настоял на введении радикальнейших изменений во всю программную линейку Надкусана. На примере Final Cut, через три месяца после релиза Х версии, можно смело говорить о полном фиаско выбранного пути, сопоставимого с фиаско Windows ME «Микрософта». Надкусан в прямом смысле слова потерял рынок профессионального нелинейного монтажа: пользователи либо остались на Final Cut Pro 7, либо переметнулись на Avid Media Composer или Adobe Premiere Pro.

То обстоятельство, что профессиональные монтажёры — лишь пренебрежимо ничтожная для финансового положения Надкусана кроха (99% этого рынка составляют пользователи iMovie, которым переделка Final Cut под привычную им систему сильно потрафила), ничего не меняет в оценке данного шага как ошибочного, поскольку, кроме денег, существует ещё и репутация. Летняя же «революция» репутацию Надкусана среди профессионалов жестоко подорвала.

Рискну сделать прогноз: в ближайшее время Надкусан отыграет все назад, без лишнего шума и суеты. Точно так же, как Microsoft тихо и без шума похоронила Windows ME. И это будет свидетельством мудрости компании, а не предательством памяти Джобса, который, как известно, сделал в жизни много провальных шагов — обстоятельство, кстати, не то что не умаляющее, но, наоборот, усиливающее его экстраординарность».

Время внесло коррективы, продемонстрировавшие глубину моего заблуждения: прежде всего в том, что касалось «просчёта» Стива Джобса. Думаю, никакого просчёта не было: во-первых, идея неопримитивизации программного обеспечения была, судя по всему, Джобсом глубоко выстрадана, во-вторых, эта идея полностью разделяется и нынешним руководством компании, поэтому и служит магистральной линией для развития всего софтверного подразделения Apple.

Собственно поводом для воспоминаний (псевдо)революции FCPX послужил выход сразу двух новых программных пакетов Apple, анонсированных на презентации iPad Air: iLife и iWorks. Если вы почитаете пользовательские форумы, особенно на портале самой Apple, то поразитесь сходству криков возмущения и стонов отчаяния с ситуацией 2011 года: со всеми новыми версиями программ (Pages, Numbers, KeyNote и iMovie) Apple произвела точно такую же вивисекцию, что и ранее с Final Cut Pro: кастрировала функциональность, выбросила пачками фичи, востребованные в первую очередь профессиональными пользователями, примитивизировала интерфейс, деградировав его да аналогичных версий под iOS.

 Не буду ничего перечислять, лишь назову три кастрации, случившиеся в одном только редакторе Pages и поразившие меня лично больше остального: отказ от большинства клавиатурных шорткатов (любимейший конёк всякого профи!), отказ от сохранения документов в формате RTF, исчезновение настраиваемой панели инструментов! Если это называется УЛУЧШЕНИЯМИ программы, можете бросить в меня камень.

Очевидно, что Apple сделала свой выбор — и в дальнейшем мы будем наблюдать лишь усугубление тенденции к депрофессионализации продуктов компании, функциональной примитивизации и упрощению интерфейса ради снижения учебной курвы. Почему это происходит?

И здесь я вынужден вернуться к персоналии Стива Джобса. Весьма удачно на мои размышления о революции неопримитивизма наложились воспоминания из биографии Уолтера Айзексона: Стив Джобс всегда испытывал сначала комплекс неполноценности, а затем и чисто фрейдистскую неприязнь ко всем, кто был интеллектуально более развит среди его окружения. Если Джобс чувствовал, что кто-то претендует на более глубокое знание предмета, он этого человека, во-первых, использовал по полной программе, выжимая из него все соки, во-вторых, отдалял от себя в эмоциональном и психологическом плане (первой жертвой был Возняк).

Стив Джобс был настоящим пророком и, как полагается аутентичным «божьим людям», предпочитал простоту чувств интеллектуализму, простоту функционального бытия — эстетским изыскам и претензиям.

 Если взглянуть с высоты птичьего полёта на всё, что представляет собой Apple, именно под углом зрения этих состояний души и мыслей Стива Джобса, нам откроются невероятные дали. Например, мы поймём, откуда во всей Apple такая тотальная отрешённость от визуально сложных форм, откуда берётся культ простоты, откуда растут ноги у тотального минимализма во всём, начиная от интерфейса программ и заканчивая функционалом.

Поймите только правильно: речь не идёт о примитивности философии Джобса и его комплексах! Ненависть и отрицание всего сложного, интеллектуального, сугубо профессионального вкупе с предпочтениями, оказываемыми простоте в её абсолютном проникновении в мир вещей, — это не примитивизм, а эволюция того, что в древнегреческой цивилизации называлось «мерой» и получило наивысшее выражении в учении Пифагора.

Как бы там ни было, но именно эти тенденции Джобса не только легли в основу всего бытия Apple, но и предопределили её функционирование как глубоко народной компании. Народной, правда, с известным вывертом, который я подробным образом описал в прошлом году в «Народной элитарности».

Короче говоря, забудьте о профессиональных фичах Final Cut, Pages, Numbers и вообще всего остального, что выходит из-под пера Apple: дальше тенденция будет только усугубляться — и в конце концов все придёт в состояние глобальной нирваны и рая для домохозяек — единственных персонажей на сцене Театра Жизни, от которых Стив Джобс не ждал подвоха и разоблачений собственных недостатков и дилетантизма!

К оглавлению