Цветок и камень

Как давно не являлась ни разу

Ни единая рифма… И вот,

Родилась неожиданно фраза,

А за нею другая встает.

Ну, как будто в бесплодной пустыне,

Где травинки нигде не найти,

Вдруг цветок ослепительно синий

Под ногами бы начал цвести.

Не мираж ли? Исчезнет? Растает?

Не останется ни лепестка?

Но цветок за цветком возникает

Из сияний, или песка…

И цветы неизменно все те же,

И букет продолжает расти!..

— Но сумею ли я его свежим

Хоть до первой души донести?

Еще фиалки не разбужены,

И продолжают видеть сны.

Ни почки скованные стужею,

Ни трав серебряное кружево

Еще не чувствуют весны.

Заиндевелый цвет орешников

Не выдержал февральских льдов

И только хоровод подснежников,

Веселых маленьких мятежников,

Бунтует против холодов.

Им прежде всех родиться велено…

И вот, средь мерзлой пустоты,

В лесу у каменной расселины,

Предтечи золота и зелени

Вдруг появляются цветы.

Утрами тусклыми и серыми,

Среди морозной белизны,

Они приходят пионерами

И побеждают холод верою

Во всемогущество весны.

Опять дрозды сегодня пели,

Опять сегодня не засну…

Дожди в лазоревой купели

Купают новую весну.

Она грядет. И сердце слышит

Торжественный и легкий шаг

И ветер плат ее колышет,

Как радостный победный флаг.

А там за нею, в отдаленьи,

Певучим шорохом возник

И зов любви, и смех, и пенье,

И шелест розовых туник.

Сначала все серо… Потом голубеет…

Потом зеленея светлеет аллея,

Затем просыпаются первые птицы

И утренний свет начинает струиться

По темным стволам и по веткам воздетым.

И дрозд возвещает рождение Света.

Затем отзываются птицы другие.

И это торжественно, как Литургия.

Вздулись реки, растеклись речонки,

Затопили землю так, что страх!..

Осторожно рыжая девчонка

По воде шагает в сапогах.

Прямо к дому отступает берег,

Подступает с берегом беда,

И быть может в запертые двери

Постучится вечером вода…

Рощицу разливом затопило,

Струи ей коленки холодят,

Ряд березок тоненьких и милых,

Наклонившись на воду глядят.

И не могут наглядеться вдоволь:

Обернулась зеркалом вода —

Выглядели осенью как вдовы,

А теперь невесты хоть куда!

Горюет береза в роще,

От ветра в листве — морщины,

И нет светлее и проще

Ее безмолвной кручины.

Быть может ей солнца мало,

А может быть трудно гнуться…

Быть может она устала

Все время к свету тянуться…

Стремительно ветер дует

И ствол, подобный колонне,

И всю листву молодую

Безжалостно долу клонит.

Доносится скрип повозки,

Быть может, дрог погребальных —

Ну что я скажу березке?

Она ведь и так печальна.

Опять встает голубизна

Над темнотой домов старинных,

И снова в городских витринах

Цветет парижская весна.

В ее неоновых лучах

Струятся бархатные листья,

Сирени тюлевые кисти

Лежат на гипсовых плечах.

Жемчужно-серые шелка

Вокруг разложены умело

И ландыши из ленты белой

Как будто светятся слегка…

Весна продажная мертва

И каждый дар ее случаен,

Но где-то в тупиках окраин

Пробилась первая трава.

И приоткрыв несмелый глаз

В саду холодном и дрожащем

Цветок живой и настоящий

Глядит на небо в первый раз.

Цветение японской вишни

Не долго радовало глаз,

Она осыпалась неслышно

В назначенный природой час.

И лепестки легли на стены,

На тротуары, у дверей,

Как бледно-розовая пена

Нездешних розовых морей.

И долго, долго ветер южный

Ее приносит на порог,

Как дар прекрасный и ненужный:

Цветенья буйного итог.

Есть в этом мире солнце золотое

И небо, и весна, и розовый левкой…

О, Господи! — я этих благ не стою,

А Ты даешь их щедрою рукой.

Прости, что слезы затемняют зренье,

Что искажает жалоба уста,

Когда у птиц такое оперенье,

Когда вокруг такая красота!

Твои Дела земных познаний выше,

Ты никогда не устаешь дарить…

Прости, что уши не умеют слышать,

А грешные уста — благодарить.

Хвост распускают павлины

В радостной вешней игре…

Бронзовый блеск анилина

Блещет на каждом пере.

Словно узор Кашемира

Вьется венец за венцом.

Тоньше рука ювелира

Не провела бы резцом.

Блещут в зеленом обрезе

Яхонт, топаз и опал —

Лучше и сам Веронезе

Красок бы не подобрал!

Пава глядит и томится,

Думает — как он хорош!

В утреннем ветре струится

Страсти сладчайшая дрожь…

Солнце упало на травы,

В перьях зажглась бирюза.

Тихая серая пава

Скромно отводит глаза.

Цветок и камень… Сколько лет

Живой цветок и мертвый камень

Вели войну. За жизнь и свет

Природа борется веками.

Не скоро наступает день

Преодоленья и награды.

Но вот, разрушила сирень

Многовековую преграду.

Громаду тяжкую она

Корнями медленно толкала

С таким упорством, что стена

Не выдержала и упала!

Теперь светло на высоте…

Но обнаженный корень каждый

Опору ищет в пустоте

И гибнет медленно от жажды.

Представь себе… Бескрайними веками

То просыпаясь, то опять дремля,

Кружащаяся вместе с облаками,

Израненная дерзкими руками,

С кладбищами, церквами, кабаками,

С больницами, театрами, лотками —

К созвездью Лебедя летит Земля.

Рань да тишь,

Тишь да рань,

Раскрывается герань

В глиняной прохладной кружке.

Золотятся лип верхушки,

Розовеют скаты крыш.

Рань да тишь…

Тень и свет,

Свет и тень,

Будет очень жаркий день,

Очень синий, очень длинный,

Расцветут кусты жасмина,

Но осыплется букет.

Тень и свет…

Синь, теплынь,

Зелень, синь,

Пахнет горечью полынь

Милый голос ясно слышен

Из-за веток красных вишен,

Золотится завязь дынь.

Синь… теплынь…

Окно так близко у постели,

Как будто бы я сплю в саду —

Всю ночь деревья шелестели,

Всю ночь я видела звезду

Почти над самой головою.

Порою ветер залетал

И оттого клочок обоев

Как будто птица трепетал.

И снились мне цветы морские,

Дыханье сосен и весны —

То были сны не городские,

Но удивительные сны.

………………………………….

А утро выдалось такое,

Как будто бы для всей земли

Настали света и покоя

Напрасно чаемые дни.

Сиротливая яблонька в поле

Рассказала о жизни своей,

О весенней, нерадостной доле

Расцветающих белых ветвей.

Рассказала, что клен ей не пара,

Что недолог ликующий день,

Что от темных орешников старых

Ей на кудри спускается тень…

Сиротливая яблонька в поле,

Я помочь не сумею — прости —

Не легка твоя женская доля,

Улыбаясь сквозь слезы, цвести.

Вырос кактус словно марсианин

Маленький, щетинистый и злой…

По утрам весеннее сиянье

Он пронзает острою иглой.

Весь колючий, круглый и корявый,

Норовит мне палец уколоть,

Как наросты незастывшей лавы

Громоздится кактусова плоть.

Пыжится щетиною лиловой,

Словно маленький сердитый еж,

Толстенький, трехрукий, двухголовый —

Марсианин! Что с него возьмешь?

А потом большая бородавка

Вспухла на щетинистом носу,

Частоколом выросли булавки,

Предварив грядущую красу —

И цветок раскрылся алым цветом,

Радостный как ранняя весна,

Как любовь Ромео и Джульетты

И такой же нежный как она.

Каждый шип вокруг него отточен,

Как опасный маленький стилет:

Знает кактус до чего непрочен

И недолог на земле расцвет.

Дождь прошел сегодня ночью…

Поутру, над головой,

Каждый листик сбросить хочет

Тучный бисер дождевой.

И прохлада капель метких

Орошает, засверкав,

За протянутую ветку

Зацепившийся рукав.

А вдали, на кочке липкой,

В стороне от спящих дач,

Расправляет мак с улыбкой

Свежевымытый кумач.

Мы думаем, что правда в настоящем,

Но и оно обманно и темно

И та звезда, что кажется блестящей

Погасла, может быть, давно.

Что любим мы и что мы ненавидим?

Что значат наши «да» и «нет»?

Звезда, которой мы еще не видим

Горит, быть может, много лет.

Юбка покорная шагу,

Радостным флагом платок

Полный прохлады и влаги

Просится в руки цветок.

Белая бабочка реет,

Вдруг приникает к плечу…

Если шагать побыстрее,

Кажется будто лечу

Мимо дорожных обочин.

Песенкой тянется путь,

Шаг мой свободен и точен,

Ветром наполнена грудь.

Как это поле люблю я,

Как неустанно пою

Вечную прелесть земную,

Милую землю мою.

Не странно ли, что я тебя

Глазами памяти не вижу?

Ведь с каждым днем душа моя

К твоей душе подходит ближе.

Я вспоминаю много раз,

Не собирая воедино,

То глубину печальных глаз,

То очертанья пальцев длинных,

То легкий иней у висков —

Предельное очарованье…

Так стерты лики образков

От слишком частых целований.

Давно не ходят поезда

По этих рельсам полуржавым —

Отсюда Рим или Варшава,

Как отдаленная звезда.

Вокзальной, шумной суеты

Здесь никогда уже не будет

И не растопчут больше люди

Цветов Куриной Слепоты…

Шумят суровые дубы,

Спадают желуди устало.

У пней, как темные кристаллы

Растут какие-то грибы.

Неугомонный молодняк

Подходит к насыпи вплотную

И прожигая тень лесную

На рельсах вспыхивает мак!

Трещит без умолку сверчок,

По шпалам ползают улитки

И тянет шелковую нитку

От рельсы к рельсе паучок…

Под вечер пахнет по ночному

Цветенье одичалых роз.

А ночью маленькие гномы

Смеясь, играют в паровоз.

Они дорогу освещают

Зелено-синим светлячком,

И каждый весело качает

Остроконечным колпачком.

И призрак поезда стремится

За вешним ветром по пятам

В то царство, что порою снится

Поэтам, детям и цветам.

Бывают дни… печаль нахлынет

Водой соленою морской,

Затопит горечью полынной,

Зальет внезапною тоской.

И то, что сердце позабыло,

Во что боялось заглянуть,

Качается, всплывает илом,

Как потревоженная муть.

И бьются, бьются с новой болью,

Меж мертвых крабов и стеблей,

Изъеденные горькой солью,

Обломки гордых кораблей.

Бывают дни… проснусь с зарею,

От счастья глубоко вздохну,

Окно немного приоткрою,

А сердце настежь распахну

Для всех цветов, для всех созвучий,

Для ближних зорь, для дальних гор,

Для певчих птиц, не певших лучше

Еще ни разу до сих пор.

Вчера все виделось иначе,

Скрывались дали в облаках,

А нынче солнце словно мячик

В ребячьих розовых руках.

Вечерами вниз, на водопой

Сходят овцы по крутому скату

Над овечьей серою толпой

Золотое таинство заката…

Каждый вечер солнце на покой

Провожает облачная свита,

В это время небо над рекой

Радужными лентами обвито,

Рдеют ленты розовой каймой,

Многоцветным золотом пылают…

Стадо блеет и спешит домой,

Две овчарки, забегая, лают.

Не поднимет пастушок лица,

Не посмотрит на закат в долинах —

И уносит за овцой овца

Отблеск неба на покорных спинах,

Ну конечно, я всех богаче:

В этот час для одной меня

Над кустами соседней дачи

Разгорелась снопы огня,

Вознеслись золотые горы,

Из огней потекла река,

А края голубой амфоры

Превращаются в мотылька

И меняются… Ангел некий

Простирает на юг крыло,

Бирюзовыми стали реки

И прозрачными, как стекло…

Но никто и не взглянет даже

На сияющий склон небес

И никто потом не расскажет

О чудесной смене чудес.

И одна я, как зритель в ложе,

В этот самый прекрасный час

Приходи, ты увидишь тоже,

Как цветут небеса для нас.

В автокаре ветром их трепало,

Поникали листья на ходу.

Разве я такими их срывала

В утреннем блистающем саду

Эти стебли с их хрустальным хрустом,

Мокрые от влаги росяной,

В цветнике стоглазом и стоустом,

До краев наполненном весной.

Шло от лилий белое сиянье,

От зари светились до зари,

Не знавали лучших одеяний

Гордые библейские цари…

А теперь, в нагретом автокаре

Цвет лилейный наклонился вниз.

Отдает бензинным перегаром

Белизна нерукотворных риз.

Все лето ненастье длилось

И солнце играло в прятки,

Но все же цветы толпились

На мокрых холодных грядках.

Никак не могло открыться

Бездонное небо в звездах,

Но, все-таки, пели птицы,

И, все-таки, вили гнезда.

А капля камень долбила

И он становился чашей…

И все же сердце любило

В ненастное время наше.

Папироса от сырости гаснет,

Пресыщается влагой земля,

Но еще зеленей и прекрасней

Под дождем молодые поля.

Полевые дорожки размякли,

Словно пьяная никнет трава.

Под веселые частые капли

Подставляет ладони листва,

А тюльпанов глубокие чаши,

Как сосуды с небесной водой!

Вешний дождь припеваючи пляшет,

Разлетаются брызги звездой.

Посмотри сколько радости в этом,

На серебряный дождь погляди!

Все окрашено радостным светом,

Если плещется радость в груди.

Бьет колокол… Шум стихает

Пустеет парк торопливо,

И вдруг тишина такая,

Что слышно как плачет ива.

И вот распускает вечер

Сиреневый полог в небе,

Спокойно к нему навстречу

Тогда выплывает лебедь…

Весенний ветер свежеет,

Дрожит листва сикомора,

А лебедь, сгибая шею,

Как горло узкой амфоры,

Рождает этим движеньем,

Самым красивым в мире,

Собой и своим отраженьем,

Очертанье плывущей лиры.

В городском улыбчивом саду

Стук мяча и топот детских ножек.

Вдоль газона медленно иду,

А газон как изумрудный ежик.

Под ногами тени, легкий хруст,

Солнечные зайчики мелькают.

И жасминовый цветущий куст

Запахом, как словом, окликает.

Крепкая садовничья рука

Поднимает от земли лопату.

Детский смех и кашель старика

В тишине июньского заката.

Сколько было всяческих сует

И ночей бессонных и тревоги

Но опять — жасминовый расцвет

И сияние в конце дороги.

Словно детский позабытый сон —

Зелень, розы, небо голубое…

Пахнет свежестриженный газон

Огурцами и морским прибоем.

Под музыку взволнованного ветра

И шепот придорожных тополей,

Грядет богиня — щедрая Деметра

По волнам дозревающих полей.

Склоняется и трогает руками

Тяжелые колосья и плоды

И буйно зарастают васильками

Ее сандалий легкие следы.

И каждый лист богиня наделяет

Живительною каплей серебра

И всех живых она благословляет

Благословеньем силы и добра.

И где пройдет, глядишь — плоды дозрели

И золотиться начали поля.

Ее зовут и Рея и Кибела,

Ее зовут и Мать Сыра-Земля.

Проходит день в простом благополучьи,

В спокойствии и солнечном тепле

Кому-то, может быть, живется лучше,

Но мне и так не плохо на земле.

Глазам отрадно отдыхать на кленах

Всегда открытых солнцу и ветрам,

Ногам приятно на лугах зеленых

Протаптывать тропинки по утрам…

А вечером приятно выпить чаю,

Не помня дня, ни часа, ни числа,

И забывать, что люди не прощают

Ни равнодушья, ни добра, ни зла.

Наклоняются очень красиво

Всей своею листвою седой

Серебристо-зеленые ивы

Над речной бирюзовой водой.

Тает облачко цвета сирени,

Старый замок… Луара… Поля…

Небеса благородной Турени,

Плодородной Турени земля.

Пляшет ветер в растрепанной роще,

Приглашает листву в хоровод.

Королевский торжественный росчерк

У Луарских извилистых вод.

Находят тучи. Люди от жары

И тяжкой духоты, изнемогают.

Гроза близка. Лютеют комары,

А лилии головки пригибают.

Гроза все ближе, — вот, издалека

Рокочет гром и молния трепещет,

И в тучи превратились облака,

И тучи надвигаются зловеще.

И вдруг затишье… Но через овес

Несется ветер — яростный глашатай,

В испуге цепью громыхает пес

И под навес стремятся индюшата.

А в доме окна затворить спешат…

Вот капли зашуршали по газону,

И вот они уже везде шуршат…

И остро пахнет пылью и озоном.

Гроза пришла издалека,

Блеснули дальние зарницы.

Илья-Пророк на колеснице

Сначала громыхал слегка…

И вдруг сверканье колеса

Мелькнуло в черно-синей туче.

Огромный, грозный и гремучий

Пророк промчался в небесах!..

И грянул ливень — Да какой!

Пошла такая свистопляска,

Что стала озером тераска.

Дорожка сделалась рекой.

А поутру прошла гроза

И лишь земля осталась липкой

И снова райскою улыбкой

Сверкает в небе бирюза.

Старые стены увиты плющом,

Солнцем палимы и биты дождем

Вот уж столетия два или три…

Двери, и двери, и двери внутри,

Длинный пустынный углом коридор

Вечером чудится всяческий вздор:

Шепоты, шорохи, тихое «ах!»

Странные тени мелькают в углах.

Но клавесины в салоне молчат,

Их не касаются руки внучат.

Если же клавишу пальцем нажать

Долгое эхо начнет дребезжать,

Старые стены вокруг облетит,

Люстры хрустальной качнет сталактит…

Не поднимая опущенных век

Слышу — поет восемнадцатый век…

И хорошо мне в старинном дому,

А почему — и сама не пойму.

Месяц планов и напутствия,

Возбужденной суеты,

Месяц тайного присутствия

Исполняемой мечты.

Месяц писем и свечения

В листьях первой желтизны,

Перемены впечатлений

Непривычной новизны.

Месяц откликов и отдыха,

Месяц чтенья и ходьбы,

Холодеющего воздуха

И неведомой судьбы.

Месяц астры, месяц ауры,

Августейший месяц-мост

Месяц солнечного траура

И срывающихся звезд.

Иных миров цвета и формы

Почти непредставимы здесь,

Где узаконенные нормы,

Непрочный цвет и прочный вес.

Но иногда, мгновенным чудом,

Почти дается угадать

Чудесных замыслов оттуда

Немыслимость и благодать.

В ногах у меня мой сеттер

Лежит и приятно греет,

Но в окна влетает ветер

И шепчет — «вставай скорее,

Увидишь как солнце встало

Во всей первозданной славе,

Как облачко стало алым

Потоком небесной лавы.

Вставай же скорей, лентяйка,

Собака уже у двери,

Ты будешь в лесу хозяйкой,

Хозяйкою в полной мере.

Пустынно в лесу, безмолвно,

Деревья прохладой дышат

И радостно, будто волны,

Листву на ветру колышет…

Иди же пока идется,

Пока не проснулись люди,

Пока на душе поется

И дышится полной грудью».

Улыбаюсь последним цветам,

А они отвечают поклоном…

Увязался за мной по пятам

Растопыренный листик зеленый,

И летит, и спешит, и шуршит,

И к ногам на лету приникает.

Он коричневой ниткой прошит

И пунцовой подкладкой мелькает,

Провожает меня до дверей

И, шурша, поникает устало —

Словно шепчет; впусти, отогрей,

Мне, бездомному, холодно стало…

Но рванул его ветер, спеша,

И когда его прочь относило

Мне казалось — живая душа

Понапрасну защиты просила.

Виноградник возделан худо,

Зарастает травой лоза…

Стало людям доступно чудо:

Ослепляя зрячим глаза,

Оглушая имеющих уши,

Лить рекою братскую кровь,

И калечить живые души

Отнимая у них любовь,

Истощать и губить народы,

Превращать святыню в игру…

Чтоб вино превратилось в воду

На последнем земном пиру.

Становятся листья тише,

В саду ни души, ни звука.

Желудь порой на крышу

Падает с легким стуком.

Стукнет, а сердце екнет, —

Чудится стук уколом,

Так безнадежно мокнет

Астра на стебле голом,

Так безнадежно никнет

Розовым цветом в слякоть,

И не умеет крикнуть,

И не умеет плакать.

Растут два тополя. Они

Живут, как добрые соседи.

Проходят ветреные дни

В неумолкаемой беседе…

Идут минуты, дни, года;

С годами все труднее гнуться.

Растут деревья. Никогда

Они друг друга не коснутся.

Но там, в подземной глубине,

Где не тревожат дровосеки, —

В глубокой тайне, в тишине.

Их корни сплетены навеки.

Ограда запертого сада.

И туча сжатая в кулак.

Ненастный вечер листопада,

Холодный дождь, тоска и мрак.

Бушует ветер злой и хваткий

И воздух им в тиски зажат,

И кажется, что в лихорадке

Деревья темные дрожат.

Все двери меж собою схожи

И словно крепости дома,

Они один другого строже,

Враги им я и дождь и тьма.

И вдруг один, в ночи бездонной,

Возник, откуда ни возьмись,

Листок дрожащий и бездомный

И на плече моем повис…

И показалось утешеньем

Мне в этот безнадежный миг,

Что он доверчивым движеньем

Прильнул, согрелся и затих.

Старый лес тонкостволый, осенний

С недоступно высокой листвой,

Как ты тих — и лишь по воскресеньям

Тайный мир нарушается твой.

Лес намок… на дорожках трясины

Пахнет воздух уже октябрем,

Облетая трепещут осины

И лепечут — мы скоро умрем…

Пахнет прелым листом и грибами

И подъем по тропинке не крут…

Нет, деревья не станут рабами,

Не согнутся. Падут и умрут.

В лесу мороз. А если я щекою

Прижмусь к тебе, замерзшая кора,

В дремотной глуби зимнего покоя,

Ты, может быть, подумаешь: «пора,

Пришла весна…» Потом задремлешь снова

И будешь спать, как должно в феврале,

Но, может быть, средь холода лесного

Ты сон увидишь о моем тепле.

День мелькает серой мышью

Из норы опять в нору.

В сердце странное затишье —

К думам слов не подберу.

Раскатился звездный бисер.

Ни собрать, ни нанизать…

О морозной синей выси

Как словами рассказать?

Там, на лунных каравеллах

Проплывают жемчуга

И планет заиндевелых

Серебрятся берега.

Тайны Бога звезды пишут

Хрусталем по серебру…

Промелькнуло время мышью

И запряталось в нору.

Муза промолвила робко,

Лиру давая мне в дар:

«Хочешь? Возьми на растопку,

Хочешь? — снеси на базар.

Лиру в обрывки газеты

Там положи на весы —

Весит не больше букета,

Меньше куска колбасы…

Только, пожалуй, не пробуй

Лиру на плечи взвалить —

Будет до самого гроба

Тяжкою ношей давить».

Рождая истощается земля

И вот, зерно произрастает плохо…

Оберегай же светлые поля

От сорных трав: крапив, чертополоха.

Приносится случайное зерно

Весенним ветром или пылью звездной,

И вот растет… а может быть оно

От плевел злых, а ты заметишь поздно…

Пускай полей нетронутая гладь

Останется пустынной и суровой

И ждет зерна, в котором благодать,

В котором все — и жизнь, и свет, и Слово.

Сегодня кончилась война…

В глазах людей восторг и влага

И улица пьяным пьяна

От смеха, возгласов и флагов

Колокола зовут, поют,

Толпа снует, спешит куда-то,

Вот папиросы раздают

Американские солдаты,

Вот девушки несут цветы,

Тут поцелуи, там объятья

И переходят все на ты:

В такие дни все люди — братья!

Прекрасна светлая мечта,

Но через день о ней забудут.

Начнутся месть и клевета,

Предательства и самосуды.

Нам хорошо и мы поем.

Над нами солнечное небо

Сегодня на столе моем

Достаточно вина и хлеба.

Цветы сплетаются вокруг,

Не прерывается беседа

И каждый может слово «друг»

Сказать ближайшему соседу…

Но темный взгляд, но резкий жест —

И все меняется сурово.

И вдруг за каждым — черный крест.

И тишина за каждым словом.

У вещей особая душа.

Часть души того, кто их лелеял,

Кто осколки вазы, не спеша,

Терпеливо и любовно клеил,

Кто под вечер бронзовые бра

Зажигал в молчаньи и покое,

Кто любил по блеску серебра

Проводить ласкающей рукою…

И порою о вещах иных

Говорят поблекшие узоры.

Так в глубинах раковин немых

Дремлет шум неведомого моря.

Их мучит беспощадный жгут

И рана свежая от ножниц,

Их для продажи берегут,

Как стройных молодых наложниц.

Быть может, рок их вознесет

На трон, на гроб, к святыням храма —

Но с кратковременных высот

Отбросит в мусорную яму.

От твоих ли слов хороших,

От улыбки ли твоей,

Словно мостик переброшен

Над провалом темных дней.

Словно люди стали лучше

И прекраснее земля,

Словно пал весенний лучик

На озябшие поля…

И опять душа библейски

И евангельски проста —

Сердце — в Канне Галлилейской

Возле самых ног Христа.

Я просыпаюсь… я одна.

Звенят лучи, лучи апреля,

Их заглушает тишина

Немым звучаньем беспределья.

А я живу, и я жива,

Я буду жить, уже мне легче…

Еще слаба, едва, едва

Я шевелю рукой поблекшей.

Прекрасна белая кровать —

Ласкаю взглядом кружева я…

Как сладко пить, как сладко спать,

Как сладко плакать, оживая.

Прилетают ночные гости

На свет свечи желтоватый,

Крылья из темной ваты,

На крыльях — череп и кости.

Много их, ах, как много!

Пачкают серой пылью,

Света хотят их крылья,

Жаждут сердца ожога.

Все не могу понять я

Кто ты, ночное племя?

Что на тебе за бремя,

Чье на тебе проклятье:

К свету тянуться ночью,

Днем забиваясь в щели,

Оставлять у заветной цели,

Лишь обугленных крыльев клочья.

За год разлуки, от села

Спустились домики в лощину

И гладкий луг пересекла

Дороги первая морщина.

Недавно срубленный пенек

Похож на свежую могилу,

Но даль все та же. Василек

Во ржи синеет, что есть силы.

И речка та же. У моста,

Как прежде, ряска бархатится.

Встречаю старые места,

Как милые родные лица.

Меня узнавшие цветы

Бегут за мною по дорогам.

И сразу мы опять на ты

С цветами, с облаками, с Богом.

Цветок из пластмассы, вода из-под крана

Слегка отдает жавелем.

Колышется мир, непонятный и странный,

И брезжит туманным нолем.

Цветок из пластмассы…О, если бы травы,

Что стелятся мягко по дну!

Для прихоти глаза, для легкой забавы,

Тебя заключили одну.

В прозрачных стенах полукруглой темницы,

Где в глубях укрыться нельзя,

Но только томиться, кружиться и виться

По вечному кругу скользя.

И раковин мертвых пустые отверстья,

Горя семицветным огнем,

На дне образуют таинственный перстень.

И время заковано в нем.

В заброшенном старом саду

Большие больные деревья,

В шумливом парижском аду,

Как будто глухая деревня…

С утра собираются тут

Ребята, собаки, соседки,

Ломают, срывают и гнут

Покорные хрупкие ветки.

Тут старые крысы живут,

В расселинах влажных ютятся,

А дети камнями и бьют

За то, что живут и плодятся,

За то, что никто не любил

Детей этих хилых и шалых,

За то, что их дедушка пил,

За то, что отец колотил

И мать никогда не ласкала.

Быть может, люди умирали,

А где-то рвались из оков,

Пока мы мирно собирали

Букет из ярких васильков.

Играли солнечные пятна

На голубых стволах берез.

И нам казалось непонятным,

Что в мире зло и реки слез.

Спокойно пролетали мысли

О том, что мир — одна семья,

Где полны важности и смысла

Жизнь гения и муравья.

Что в час последний, неизбежный,

Когда придется умирать,

Вот также кто-то безмятежно

Ромашки будет собирать.

Научилась я с буквы большой

Начинать незаметное слово,

Наделяя живою душой,

Наполняя значением новым.

И тогда открывается смысл,

Что за каждым твореньем таится,

И тогда от бесчисленных числ

Отделяется вдруг единица…

И выходит из толп — Человек

Отделяется Птица от стаи,

Выступает из вечности Век,

Приближается и вырастает.

От листвы отклоняется Лист,

От снопа отклоняется Колос —

И в гармонии мира хорист

Различает свой собственный голос.

Светило солнце в воскресенье,

Цветы всходили на лугу,

Когда утопленника Сена

Оставила на берегу.

И там он лег на камне влажном

Был черен, страшен, полугол…

Румяный полицейский важно

Над ним составил протокол.

Со всех сторон сходились люди

Глазеть на неживой оскал,

Как мух на лакомое блюдо

Их запах смерти привлекал.

И насмотревшись, равнодушно

Шли в синема, или домой,

Как в этом мире стало душно,

Как стало страшно, Боже мой!

На воде — дождевые рябины,

У воды — беломраморный конь,

И дрожащие грозди рябины,

Словно мокрый холодный огонь.

Увяданье…опять увяданье,

Безнадежно желтеющий лес,

И томительный миг ожиданья

Невозможных, нежданных чудес.

Старый камень и юные пихты,

Отдаленные арки мостов,

И лиловые кисти каких-то

На руинах взошедших цветов.

Передо мною циферблат,

И стрелки, вечно неподвижны,

Но если поднимаю взгляд

Случайно от страницы книжной,

То вижу, что ушли вперед

Стальные стрелки шагом тайным,

Что новый их круговорот

Отметил часа путь бескрайний…

Не так ли, ежедневно, глаз

Встречает в зеркале привычном

Все тот же образ каждый раз,

Ничем от прежних не отличный?

Но кто-нибудь со стороны

Порой отметит безучастно

Морщинки, проблеск седины:

Стигматы чаяний напрасных.

Сладко звучала небесная арфа,

Было Мариино сердце открыто —

А на земле суетливая Марфа

Спину сгибала над полным корытом.

Очи Марии разверсты для неба,

Просит духовной у Господа пищи,

Марфа готовит румяные хлебы,

Завтра поест и поделится с нищим.

Тело Мариино слабо и хрупко,

Жизнью земной, как неволей томится.

Марфа кругла, в накрахмаленной юбке,

Щеки румяны и темны ресницы…

Марфа…Мария…земная с небесной,

Сестры родные единой утробы,

Символ того, как приковано тесно

Небо к земному до самого гроба…

Легкий спуск зеленый и пологий,

А внизу кустарник и вода…

Хорошо идти своей дорогой,

Чтоб никто не спрашивал куда —

Огороды, рощицы и села

И лощинки в голубом дыму…

Хорошо букет нести веселый,

Чтоб никто не спрашивал кому —

Не бывает ничего случайно

И в судьбу я верю оттого.

Хорошо любить кого-то тайно

И себя не спрашивать кого.

Проснусь бывает поутру

И, голову подняв с подушки,

Гляжу, как липы на ветру

Колышут сонные верхушки.

И вдруг почувствую в тиши

Такой прилив любви и силы,

Как будто бы на дне души

Я клад бесценный сохранила

И пронесла и сберегла,

И вот теперь душа, как птица!

О, сколько б я создать могла,

Сумела б многого добиться!

И так я жить тогда хочу,

И жажда творчества такая,

Что глохну, слепну и молчу,

Бессильно руки опуская.

Лунный свет, неживой, недобрый,

Затаился и ждет в углу,

Словно кольца пятнистой кобры

Шевелят голубую мглу.

Подползает все ближе, ближе,

Вот — коснется моей руки.

Я змеиное жало вижу

И зеленых глаз огоньки.

Над подушкой склонились травы,

На глаза легли полосой

И туманной дышат отравой,

И дурманят мутной росой…

Раздвигаются стены спальни,

Непроглядный мрак впереди.

Зашуршала вершина пальмы,

Проползает луч по груди.

Полны плодов и овощей

И множеством других вещей

На рынке лавки и корзины…

Сквозь запах снеди и бензина

Февральский ветер вдруг принес

Дыханье привозных мимоз,

Расцветших накануне в Ницце…

В бессонницу мне часто снится

Шуршанье гальки под волной

И ветер теплый и шальной…

Мимозы, море, звонкий смех —

Ну что же, помечтать не грех,

Когда печаль бессонной ночи

Одно печальное пророчит:

И цепь забот, и цепь тоски…

— Мадам, отвесьте фунт трески!

В убогой рыночной кошелке

Хранится драгоценный клад:

Сирень из розового шелка,

А из зеленого — салат.

В ней бронза смутного инжира,

И жемчугу подобный лук,

И перламутрового сыра

Оправленный сафьяном круг.

И возле серебристой рыбки

Кораллом кажется морковь,

В ней огородника улыбка

И солнца первая любовь.

Попутчик из хлада и мрака

При каждом из нас. Погляди,

Он вместе идет, как собака,

То спереди, то позади.

Но виден он только при свете,

С ним холод и тьма заодно,

Он в сумерках еле заметен,

Он лишь теневое пятно.

А света попутчик страшится,

От искры малейшей бежит

И то за спиной таится,

То темной тропою лежит.

И если твой свет за спиною,

То темный водитель растет,

Пугает своею длинною

И в мрак безымянный ведет.

И страшен мне он, несуразный,

Неверный, холодный, немой,

Двойник мой, всегда неотвязный,

Рожденный моею же тьмой

Здесь когда-то мельницы мололи

Золотое крупное зерно.

Лес шумел и расстилалось поле

И река текла, давно-давно…

Это время не было спокойным,

Не было спокойно никогда,

Много раз опустошали войны

Крепости, селенья, города…

Старый Ванв! Ты был когда-то молод,

Но в твои закрытые дома

Заходили и чума и голод,

И гостили — голод и чума.

Но в года страданий и разрухи

Дни текли быстрее и полней —

Пели девы, плакали старухи,

Юноши садились на коней,

Пировали пышные вельможи…

Время шло. И пронеслись века.

Вырос Ванв на старый не похожий,

И похожий, все-таки, слегка.

Стихло все — и войны, и напевы,

Город полон новыми людьми.

Ванв хранит святая Женевьева,

Женевьева и святой Реми.

Пышная осень Версаля

Как золотой мавзолей…

Рея, вдали исчезали

Тени былых королей.

Листья слетая мерцали

В синих пролетах аллей,

Мертвые листья Версаля

Стали как будто теплей.

Мертвые воды Версаля

Стали еще зеленей,

В их неподвижном зерцале

Спят двойники тополей…

Сколько листвы набросали

Вязы за несколько дней!

Мертвые боги Версаля

Стали еще холодней.

Вольный ветер дует на откосы.

Майский ветер, развеселый друг!

Зачесал березовые косы

С севера на юг!..

А за ветром заструились травы,

Легковеен ветер, шаловлив,

Наклоняет головы направо

Вереницам приболотных ив…

Весел ветер! Нет ему помехи,

Приласкает, да и был таков,

Унося с собою на потеху

Несколько увядших лепестков.

Весь день с утра моросило,

Настыла земля, намокла…

А вечером злая сила

Стала стучаться в стекла.

Ломилась с таким напором,

Как будто вела осаду,

И ветер иных просторов

Носился, шурша, по саду.

Открылось окно с размаху

И что-то разбилось в кухне,

Щенок завизжал со страху,

Я думала — крыша рухнет!

И долго во тьме холодной

Потом колыхался кто-то

И трогал рукой бесплотной

Сухой цветок у киота.

Отчего-то запахло весной

В этом городе мрачном и старом

И взволнованный ветер лесной

Пролетел по широким бульварам.

Он запутался в пестрых платках,

Что качались у модной витрины,

Закружился в крутых завитках

Под аркадами церкви старинной…

И ко мне прикоснувшись легко,

И запев над моей головою,

Улетел далеко, далеко

В Лотарингию, или Савою…

Всколыхнулась людская молва,

Покатились бумажки, картонки,

Встрепенулись, запели слова

И рванулись за ветром вдогонку.

Опять поля направо и налево…

Знакомый ветер встретил и узнал,

И вдруг запел таким родным напевом,

Как будто бы по имени позвал.

И мы пошли по-дружески, не споря,

Крылатый друг смирился и притих.

Я о своем рассказывала горе,

Он о скитаньях говорил своих.

Сменялись тучи на небесной страже

Мы с ветром вспоминали о весне, —

Он никогда на людях не расскажет,

Того, что говорит наедине.

И он мне рассказал об очень многом

И проводил по дружбе на вокзал

И листьями усыпал мне дорогу,

Но, все-таки, о главном не сказал.

Ты в толпе меня сразу приметил

И примчался, листву теребя,

Мой любимый, мой ласковый ветер,

А другие не любят тебя…

Говорят что ты вор и бродяга,

Что упрям и не в меру игрив,

И твою молодую отвагу

Принимают за дикий порыв.

Для меня же ты верный попутчик,

Ты один мне подарен судьбой,

Мне с тобой и гуляется лучше,

И поется мне лучше с тобой.

Все о чем я тебе говорила

Никогда не скажу никому,

Сколько песен тебе я дарила!

А куда ты их дел — не пойму.

У нас, ни у песен приюта

Нет, мой ветер, на этой земле

Ты несешь мои песни кому-то

И приносишь откуда-то мне.

Над морем отвесные скалы,

Страшна их суровая прелесть:

Подобье земного оскала,

Земли разможженная челюсть…

Над морем метание чаек

И звон колокольный в Ипоре

И радостно сердце дичает

От ветра, и воли, и моря

Здесь не желают перемены,

Не говорят часам — «скорей!»

Так прочен дом, массивны стены,

Замки надежны у дверей.

И каждый день здесь так налажен,

Что грусть проходит стороной

И ни в одну из тонких скважин

Не входит ветер ледяной…

Но есть иной и страшный ветер

С потусторонних берегов

И у него на этом свете

Нет ни любимцев, ни врагов.

И то, что он слегка заденет

Крылом холодным на лету

Вдруг исчезает, как виденье,

Проваливаясь в пустоту.

В феврале весенний ветер дует

И такой он радостный, что… ах!

И такую силу молодую

Он приносит на своих крылах,

Что мои невзгоды и печали

И мои заботы — с плеч долой!

Ни конца у ветра, ни начала,

Неуемен ветер удалой.

В этот теплый предвесенний вечер

Я за ветром по пятам иду.

И невольно расправляю плечи

И слегка танцую на ходу.

Он был хозяином хорошим,

Трудился не жалея сил

И от колосьев недоросших

Грозу подальше относил.

С каким неутомимым рвеньем

Он помогал семье ростков,

Каким нежнейшим дуновеньем

Касался первых лепестков!..

Все к новой жизни возрождалось,

Все вырастало и цвело.

Но время шло. И охлаждалось

Недолговечное тепло.

И в октябре, как злобный демон

Бушует ветер в серой мгле

А листья спрашивают — где мы?

И отчего мы на земле?..

А он с дождем затеял распри,

Ведет его на поводу

И гибнут сломанные астры

В изнемогающем саду…

Разгулен ветер и отчаян,

Бушует в ярости дрожа,

Как промотавшийся хозяин

Уже ничем не дорожа.

В гору медленно иду я

Вздох за шагом, шаг за вздохом…

Южный ветер крепко дует,

Пахнет елями и мохом.

Все труднее путь отвесный,

Путь к вершине, путь ко свету,

Тот, кому в низинах тесно,

Изберет дорогу эту.

Я иду вам поклониться,

Горы синие, крутые,

Вы в зеленой власянице,

Как отшельники святые…

Сребровенчанные кручи!

С ваших высей поднебесных

Постигает сердце лучше,

Как внизу темно и тесно.

Сами этого не зная,

Богом избраны вы, горы —

От Голгофы до Синая,

От Синая до Фавора.

За окном вздымается гора

Стражем неподкупным и суровым.

Хорошо мне спится до утра

Под Савойским, деревенским кровом.

В этом мире радостей простых,

Окруженном синими горами,

Я читаю жития святых

Долгими немыми вечерами.

Перечитываю в третий раз

Житие святого Аверьяна…

Иногда не различает глаз

Ничего за утренним туманом,

А сегодня так освещены

Ранним солнцем лепестки настурций!..

В третьем веке были казнены

Аверьян и брат его Тивурций.

Я люблю эту крепкую землю,

Запах влаги, грибов и смолы,

Эти ели, что гордо подъемлют

К облакам золотые стволы.

Я люблю тишину водоема

И лепечущий плеск родников,

И высокую радость подъема

Между белых больших васильков…

И упорство савойских растений,

Верных этой суровой земле,

Что цветут наилучшим цветеньем

На бесплодной гранитной скале.

Мчатся вспененные кони,

Дико встают на дыбы,

Рвутся за счастьем в погоню,

Или бегут от судьбы.

Горы им путь уступают,

В прах обращается твердь.

Белые гривы вскипают,

А под копытами — смерть.

Вниз, по крутому утесу,

Боже, с какой крутизны!

Падает в бездну с утеса

Пена седой белизны…

Воздух взволнованный режет,

Горного грома грозней,

Рев, клокотанье и скрежет

Бешеных, белых коней…

Длится веками погоня,

Кони встают на дыбы —

Счастья они не догонят

И не уйдут от судьбы.

Снега!.. снега… прекрасные снега,

Непостижимые в природе летней.

Не попирала никогда нога

Их осиянности тысячелетней.

Порою волны белых облаков

Их облекают царским горностаем,

От них сползают ленты ледников

И бирюзою вечною блистают.

Снега, снега… лазоревый простор

Над их сиянием до боли ярок.

— А на вершине — черный метеор,

Иных миров таинственный подарок.

Суровая простая красота

Крестьянских лиц и горного пейзажа

И ветра резвого такая частота,

Что ни пером, ни песней не расскажешь.

Намокшие ромашки прилегли,

Шиповник брезжит розовой лампадкой,

Как занавес от неба до земли,

Колышет дождь серебряные складки.

И под бренчанье горных бубенцов

На мокрый луг бредет покорно стадо.

Пустынно. Сыро. Но, в конце концов,

Все хорошо и лучшего не надо.

Ползучего тумана пелена

Клоками задержалась на откосе.

И так спокойно долгая весна

Неощутимо переходит в осень.

В саду все время стук и шорох,

Шагает осень все быстрей,

И каждым утром новый ворох

Листвы опавшей у дверей

Все время падают со стуком

Каштаны на песок сырой

И я искалываю руки

Колючей, твердой кожурой.

Но в этом тайная наука

Для рук чувствительных моих:

Шипы тем меньше ранят руки,

Чем я нежней касаюсь их.

Вышел месяц темной ночью

И запутался в омелах.

Червячок незримый точит

Сердце яблок недозрелых.

Червоточиной порока,

Черным знаком заклейменный,

Плод отвалится до срока

Бесполезный и зеленый.

Месяц прячется за тучи,

Пролетает ветер мимо.

Сердце яблок самых лучших

Гложет червь неутомимо,

Но внутри сокрытой муки

Глаз извне не замечает…

Снова плод упал со стуком —

Ветер яблоню качает.

Склоняются горячие цветы,

Сияющие очи прикрывая.

На голубые горные хребты

Оперлось небо розоватым краем.

Колеблется причудливый туман,

То обнажая, то скрывая склоны

И реют между синих генциан

Серебряные крылья аполлона.

Пьянит дыханье диких орхидей

На берегу бурливого потока

И облака, как стая лебедей,

На синеве спокойной и глубокой,

Летят, плывут, меняясь на лету,

Небесной тенью и прохладой веют

И вечно сохраняя чистоту,

Стремительно и нежно розовеют.

Цветы завернуты в бумагу,

Еще и тихо, и темно.

Дыхание туманной влаги

Вползает медленно в окно.

В последний раз мои обои

Цветами синими цветут.

Какое царство голубое

Я обрела на время тут:

Небесно-голубые выси,

Луга с лазоревой травой

И даже связка белых писем

Чуть отливала синевой…

Как скупо отдых мне отмерен!

Не долог он, — и долгождан…

У широко раскрытой двери

Стоит закрытый чемодан.

Цветок полумертвый, пленный

Сегодня ожил немного,

К живому теплу вселенной

Он ищет в окне дорогу.

Торчали зимой, хирея,

Три ветки сухих, колючих,

Но солнце сегодня греет,

И с неба уходят тучи.

И вот, стеклом отделенный

От воздуха, солнца, неба,

Он тянет росток зеленый,

Как будто руку за хлебом.

Он придал угловатым рукам

Красоту закругленных движений.

Он открыл удивленным зрачкам

Дар высокого преображенья.

И для песни раскрылись уста,

И ушам захотелось услышать,

Как звенит, излучаясь, звезда,

Как цветущая жимолость, дышит…

И Психея тогда на лету

Увидала в едином виденьи

И бескрайних вершин высоту

И бездонную пропасть падений.

Счастливый миг… твой шаг и стук,

Твой легкий зов за нашей дверью,

Прикосновенье милых рук,

И безграничное доверье

К твоим рукам, к твоим речам,

К твоим советам и решеньям.

Счастливый миг… уют плена,

Тепло, и свет, и утешенье.

Громаду Вавилонской башни

Вчера мы строили опять…

Сегодня больно мне и страшно,

Да лучше и не вспоминать

О том, как стройно создавал ты

Ряды высоких колоннад,

Как преломлялся блеск базальта

В тени порфировых аркад.

О том, как тяжки были глыбы,

Как усомнилась я, прости,

Что мы одни с тобой могли бы

Над башней купол возвести.

И как разрушились перила

В моих затрясшихся руках,

И как мы вдруг заговорили

С тобой на разных языках.

Посылаю за стрелой стрелу я

В неясный торс святого Севастьяна,

А потом рыдаю и целую

Страшные разорванные раны

И прошу прощенья на коленях

У душой отвергнутого тела. —

А затем, в мятежном иступленьи,

Вновь мечу отравленные стрелы.

Проклинаю плотские оковы,

Разумом холодным, презираю…

А за мною — купол васильковый

И весна, пришедшая из рая.

На ладони не хлеб, но камень…

О, как он тяжел! И вот

Стучится сердце толчками,

Сейчас преграду прорвет.

И я вспоминаю снова

Вопрос твоих добрых глаз,

И слышу за словом слово

И вижу — в который раз!

Как я руки к лицу прижала,

Как ты их отнять не смог…

О жалость — нежное жало,

Любви роковой порог.

Любовь из жизни уходила

осенней ночью. За окном

качались, как паникадила

платаны в сумраке ночном.

Читал спокойно отходную

рассвета монотонный глас.

Мою любовь, мою родную

я провожала в этот час.

В ногах бессонница стояла

с горящей восковой свечой.

В неверном свете одеяло

казалось гробовой парчой.

Ко мне тянулся из-за ставень

испуганный, дрожащий блик…

Казался распростертый саван

нечеловечески велик,

как будто здесь, на бедном ложе,

при свете гаснущей свечи,

прекрасный ангел, ангел Божий,

бессмертный ангел опочил.

Мы одни, или есть свидетель,

Это нам почти все равно,

Мы давно уж с тобой не дети

И серьезны с тобой давно.

Но порою ты словно мальчик,

Столько света в глазах твоих,

Что как будто солнечный зайчик

Упадает на нас от них.

И тогда я в прозреньи сладком

Закрываю глаза и жду

В это время играют в прятки

Наши души в райском саду.

У сердца печали вдовьи,

Три раза оно запело,

Три раза цвело любовью

И трижды оно вдовело.

А после третьего раза

Заплакало сердце глухо,

Ослепни — сказало глазу,

Оглохни — сказало уху.

Замкнуло себя сурово

Не хочет, как прежде, биться…

Но птица щебечет снова,

И сердце боится птицы.

Вздыхает липа медово,

А сердце липы боится.

У небес стоит на страже

Тишина

Ткет серебряную пряжу

Вышина.

Выходи, я призываю

И зову

Сновидений силу знаю

Наяву.

Выходи — вокруг тумана

Пелена,

Расцветая льет дурманы

Белена…

Если выглянешь в окошко

На луну

Я лукавой черной кошкой

Промелькну

И на крыше черепицы

Слыша дрожь

Ты промолвишь «мне не спится»

И вздохнешь.

Пусть туман тебя закружит

На ходу.

Не закружит — будет хуже:

Я приду.

Поцелуй запечатлею

На груди,

Сонным маком заалею

Впереди.

Слово знаю я такое —

Слово — нож,

От него нигде покоя

Не найдешь.

Не найдешь себе приюта

И в скиту.

Обернусь тоскою лютой

И найду…

И куда бы ни пошел ты —

Каждый раз

Впереди увидишь желтый

Светоч глаз.

Трепещет ангельский чертог

От звона сладкогласной лиры.

Огромный упоенный бог,

Горя в расплавленном эфире,

Поет, сжигает и разит

Огнями стрелами и звоном. —

В тумане солнечном сквозит

Земли беспомощное лоно.

К нему палящий бог приник —

Пронзают стрелы, струны, струи

Последних тучек пелену

Испепеляют поцелуи.

И землю сладкий их ожог

Сразил божественною страстью.

О солнце, беспощадный бог,

О полдень дней моих, о счастье!

Каждый день, всегда перед обедом,

Выхожу, волнуясь, на крыльцо

Входит почтальон с велосипедом

И дает мне в руки письмецо…

И сейчас же убегают тучи,

Открывая солнечный простор —

Вижу почерк тонкий и летучий,

Буквы заплетаются в узор.

Прочитать не терпится до смерти

И читаю много, много раз.

В этом белом маленьком конверте

Ежедневной радости запас.

Радость даже и в румянце марок,

В первых строчках — радостная дрожь.

Кажется, как будто бы в подарок

Ты мне розы ежедневно шлешь.

Что было? — никак не припомню

Приснился мучительный сон,

Но знаю, что болью огромной

Он был осенен и пронзен…

В селе петухи закричали,

За окнами стало светать,

Но вещей и острой печали

Я все не могла отогнать.

И долго в молчании строгом

О чем-то я плакала… но

Душа моя ведает много

Того, что мне знать не дано.

Мы с тобою оба рождены

На одной из самых лучших родии,

Мы с тобою оба включены

В милосердный Замысел Господень.

Божьей волей было суждено

Нам скитаться по чужим дорогам

И от самой юности дано

Пережить мучительного много.

Мы не рано встретились с тобой —

День тускнел и опускался вечер,

Вешний вечер, избранный судьбой

Для нежданней и счастливой встречи.

Разве можно это объяснить?

Взгляд, улыбка, голос осторожный…

Протянулась золотая нить

И связала крепко и надежно.

Словно вешний ринулся поток,

Словно песнь рванулась молодая…

И душа раскрылась, как цветок,

И цветет. И все не увядает.

Мы шли и зеленые пажити

Все время смыкались вокруг.

Я думала — что же вы скажете,

Усталый и радостный друг?

Но грустные строки Есенина

Припомнились вам на ходу,

А ветер завыл по осеннему,

Как будто пророча беду.

Закат заалел над деревнею

И был он высок и глубок.

Нахохлилась церковка древняя,

Как старый больной голубок.

Вошли мы… Нежданно, негаданно

Я жизни коснулась иной,

Пахнуло цветами и ладаном,

И вечностью. И тишиной.

Но эхо вернуло сторицею

Скрип двери и отзвуки дня,

Под сводами птица за птицею

Носились, кружились, звеня…

В притворе, давно не тревожимом,

Где бронзовый ангел блеснул,

Почудилось будто бы «Боже мой!»

По близости кто-то шепнул.

И горечь любви нераскаянной,

Меня поджидавшая там,

Как пес потерявший хозяина

За мною пошла по пятам.

На рассвете, каждый Божий день,

Мы выходим погулять с собакой…

Темным окнам просыпаться лень,

Фонари сияют в полумраке.

А в домах будильники слышны,

Трудовые, наступают будни…

И не нарушая тишины

Мы идем по улице безлюдной.

Я собаке не хочу мешать:

У собаки собственные вкусы,

Надо ей за кошкой побежать

И понюхать по дороге мусор.

Мне же надо посмотреть туда,

Где восток прозрачно розовеет

И подумать надо иногда

О своих писательских затеях.

За газетой мы потом зайдем

И в пекарню, за румяной булкой

И вернемся, окружным путем

По совсем пустынным переулкам.

И приносим, приходя домой,

Свежий хлеб на утренней газете,

Чтоб за чашкой кофе милый мой

Узнавал, что нового на свете.

Воробьев вороватая стайка,

Светлый воздух зеленого марта,

С переполненной сумкой хозяйка,

Не Мария, должно быть, но Марфа…

Пробегают по желтым дорожкам

Шаловливые, шумные дети…

Это все перед нашим окошком,

В голубом нарастающем свете.

Новый мир? — впрочем старый, престарый,

Но знакомую древнюю Землю,

Как частицу чудесного дара,

Я в открытое сердце приемлю.

И в каком-то прозреньи глубоком

Я во всем принимаю участье.

И слова благодарным потоком

Говорят о нахлынувшем счастье.

А у моста кусты чертополоха,

А над ними вечером звезда.

На мосту железный лязг и грохот,

Там, гремя, проходят поезда.

И в теченье одного момента,

Уносясь неведомо куда,

Пролетает светлой кинолентой

Освещенных, окон череда.

Под мостом же, где стальные скрепы,

Где темно и холодно слегка,

Слышен крыльев легковейный трепет,

Или воркованье голубка.

Проходя за голубей боюсь я,

Ведь когда проходят поезда

Каждый раз среди железных брусьев

Вздрагивают прутики гнезда…

Под железный непрерывный грохот

И не глядя, как горит звезда,

Голубям и целоваться плохо

И не свить им прочного гнезда.

Всей музыки взволнованное море

Он властно держит в колдовских руках,

А перед ним и новые просторы

И небывалый песенный размах.

Закрыв глаза, он видит партитуры

И все сплетенья музыкальных фраз,

Ему подвластны флейт фиоритуры

И скрипок патетический рассказ.

Удары сердца мерные, глухие

В биенье ритма переходят вдруг

И музыки великая стихия

Волнами звуков плещется вокруг.

Он вызывает шквалы, бури, грозы,

Смычки, взлетая, рвутся вон из рук.

Мелодия прекрасным maestoso

Свой музыкальный завершает круг.

Внезапный ветер овладел смычками,

Заставил партитуры шелестеть,

Обрушился аккорда тяжкий камень,

Но скрипки снова начинают петь.

Рванулась песня словно на качелях

И радость бьет во все колокола,

Торжественно поют виолончели

И раскаляют сердце до бела…

А он один, прекрасен и верховен,

Он заклинаем требует, зовет…

И смертный сон преодолев Бетховен

Опять страдает, любит и живет.

Расходится завеса тишины

И музыка, свободная, как чудо,

Является неведомо откуда

Дорогой нарастающей волны.

Идут минуты… Может быть, года…

Но каждый звук — сияющий предтеча.

И в каждом звуке — ожиданье встречи,

Которой не бывает никогда.

Последний звук теряется во мгле.

Приходит безнадежное молчанье…

О музыка! Ты сдержишь обещанье.

Но не на этой, — на другой Земле.

Поет вода родника,

Сбегает, спеша, с горы

И стынет в воде рука

Даже во время жары.

Я тоже всегда пою

При виде горных вершин,

Когда под эту струю

Иду подставить кувшин.

Пока не течет вода

В замшелый савойский сруб

Я вижу в воде всегда

Улыбку счастливых губ,

Как будто Дух родника,

Что в этой воде живет,

Похож на меня слегка

И вместе со мной поет.

Все живое на земле стенает.

Шум и грохот неживых машин

Заглушает музыку. Кто знает

В наше время музыку вершин?..

Но чтоб нам напоминать о Свете

Небо посылает с высоты

Ангелов. Земная их примета

Музыка и отблеск чистоты.

Я такого ангела встречала,

Он об ангельстве своем забыл,

Но над ним порой я замечала

Легкий шелест невесомых крыл.

Словно что-то колебало воздух

Силою незримой, но живой,

Словно небо в бесконечных звездах

Открывалось вдруг над головой…

Почему-то слышала стихи я

Каждый раз когда бывала с ним.

Музыка была его стихией,

Как бы образовывала нимб…

Ангелу не место в мире этом,

Ведь земное — только тлен и прах.

Ангел стал сиянием и светом

И звучанием в иных мирах.

Южный день, морское побережье,

Солнечное острое блистанье…

Все другое, — но страданья те же

И все та же боль воспоминанья.

Было… Было… Душу просверлило

Это слово. «Было» и «навеки».

Жили-были, верили, любили,

А теперь на Вавилонских реках…

А теперь — докучные соседи,

Гневно скомканный листок бумажный,

Разговор о картах и обеде,

О болезнях, о таком неважном…

Потому что важно только это,

То, что в муке прорастает словом,

Что мелькает с быстротою света

Над цветеньем кактуса лиловым

Музыкой… Но грудь почти не дышит.

Музыка — немыслимое чудо,

Та, которой на земле не слышат,

Но, едва услышав — не забудут.

Слово к слову, в строгом сочетанье,

Ощупью, со страхом, осторожно…

Как постичь внезапное блистанье

Музыки, с которой невозможно,

Без которой невозможно тоже,

Задыхаясь ночью на постели…

Ночью в парке голубые ели

На суровых иноков похожи…

Мрак. Провал. И вдруг — прорыв в сиянье

К музыке с бессмертными словами…

Вот уж и не стало расстоянья

Между вечной музыкой и Вами.

В саду зеленая прохлада,

Лучи косые, щебет птиц,

Порой доносятся рулады

Полины юных учениц.

Далекий рокот фортепьяно

Приносит сладкую печаль,

Как монотонный плеск фонтана

И Сены голубая даль.

Великолепным ариозо

Плывет мелодия в окно —

«О, как прекрасны были розы,

И как свежи… и как давно!»

Давно умолкли вокализы

И годы потеряли счет,

Но и доныне призрак Лизы

В пустом саду кого-то ждет.

Порой подходит к павильону,

Вздыхает тихо, а потом

Глядит на белые колонны

На опустелый, ветхий дом.

Закат бледнеет, меркнут краски,

А в трепетаньи тополей

Печаль о невозвратном Спасском,

И тишине родных полей.

О близком часе парусии

Вещает первая звезда —

Конец любви, конец России,

Конец дворянского гнезда.

Уйди от горестных оскомин

Страстей и тщетного труда,

Так чуден мир, и так огромен,

И так блистательна звезда,

Откуда вечность смотрит в душу

Ночною, тихою порой.

Ничто земное не нарушит

Миров непогрешимый Строй,

Но если бы смотреть умела

Душа прозревшая едва —

С каким непостижимым целым

Почуяла бы нить родства!

Назарет на заре, как цветок…

Бледно-розово светятся крыши,

Кипарисы глядят на восток

И смолистые ветки колышут.

Как цветок на заре Назарет,

Как цветок Назарет на заре…

Но внезапно грохочет снаряд,

Самолеты проносятся воя,

Кипарисы, качнув головою,

Словно факелы в небе горят…

Старый плотник бросает станок

И к земле припадает в овраге,

Загорелся рыбачий челнок

И горит как обрывок бумаги.

Переполнен е утра лазарет

И запятнан запекшейся кровью,

Запылали и рушатся кровли…

О пылающий огненный цвет,

О цветок на заре Назарет!

Как просты, прекрасны и суровы

Очертанья купола и ниш…

Отойди на время от земного,

Здесь, душа, ты Богу предстоишь.

Неподвижны свечи в полумраке,

Как цветы на восковых стеблях,

У порога бьют поклоны маки,

Шарит ветер в темных тополях.

Возле маков вьется повилика

И курит цветочный фимиам.

В полусвете проступают лики,

Ангел руки простирает к нам,

Белый ангел расправляет крылья,

Светотени по стенам дрожат,

Кажется — еще одно усилье

И по камням крылья зашуршат…

Скорбны Богородицины очи

И печалит полудетский рот.

Первозданный камень не обточен,

Словно это Вифлеемский грот.

Затеряна церковь в поле,

в убогой крестьянской хатке.

Стоят рядком на престоле

иконы, свечи, лампадки…

Певчих собралось трое,

да семь человек прихода.

Пахнет землей сырою

И зеленью с огорода.

Но в этой избушке сирой

Священник служил молебен

о мире в огромном мире,

о нашем насущном хлебе.

Читает дьякон Пророка…

А синий квадрат оконный

глядит Всевидящим Оком

и кажется мне иконой.

Возле церкви приглушенный говор,

Людных улиц суета сует…

Не взяла я свечки четверговой,

Только в сердце проносила свет.

To ли от евангельского чтенья,

To ли от двенадцатой свечи

Не погасли тайного свеченья

Никому не зримые лучи.

Бился в зонтик дождевой горошек,

Рассыпался по листве густой…

Помоги мне, Боже, стать хорошей,

Радостной, спокойной и простой!

Под ногами растекалась слякоть

И не раз пришлось мне пожалеть,

Что на людях невозможно плакать,

Что на людях неприлично петь.

Вдоль по базарной площади,

В светлую ночь, весной,

Видела — шел Ты, Господи,

С тощей Своей сумой.

Падали деньги звонкие

Возле церковных врат,

Там торговал иконками

Младший Иудин брат.

А в алтаре сияние

Шло от икон и ряс…

Господи, подаяния

Спрашивал Ты не раз.

Вдруг раскатилась громкая

О попранной смерти весть…

Шел Ты с пустой котомкою,

Не было места сесть.

А мальчик с веселым личиком,

Толкнул Тебя прямо в грудь,

Спеша помянуть куличиком

Нескончаемый Крестный путь.

Когда подросшие птенцы,

К полету первому готовы,

Когда поспели огурцы

И дозревает сад фруктовый,

И в зелени еще густой

Все полно радостным кипеньем,

Крылатой птичьей суетой,

Сверканьем, щебетом и пеньем,

Впервые вдруг усохший лист

Спадает, медленно вращаясь…

Тогда возню свою и свист

Внезапно птица прекращает,

И круглый глаз ее следит

С неизъяснимым выраженьем,

За тем, как желтый лист летит,

За медленным его сниженьем.

Надежен дуб и луг широк,

Просты по-прежнему заботы, —

Но птица знает — близок срок,

И слышит отзвук перелета.

Проходит жизнь расплывчатым пятном,

За годом год свою поклажу вьючит.

Под шум ночного ливня за окном

О смерти думается лучше.

Есть время встреч и есть пора разлук,

Телесной силы, — и духовной мощи.

Под мерных капель монотонный стук

О смерти думается проще.

На сердце мертвых больше чем живых

И умирать от этого мне легче.

Под тихий шелест капель дождевых

В бессмертье веруется крепче

Я тебя как любимого брата,

Как далекого друга звала —

Золотая полоска заката

У меня на глазах отцвела,

С темнотою сиянье боролось

И она победила. Тогда

Над одной из тускнеющих полос

Родилась голубая звезда.

Падал сумрак сиреневым пеплом,

Ночь победно ступала за ним.

Но сияние звездное крепло

И казалось ответом твоим.

С годами осыпаются могилы,

Обветренные клонятся кресты

И над могильной насыпью унылой

Колышется трава, а не цветы.

Под этим камнем позабытый мертвый.

Исчезло имя, сохранился год

Наполовину, — остальное стерто,

Осталось только: «тысяча семьсот…»

Забилось сердце почему-то с силой

И я внезапно вечность сознаю,

Как будто я не над чужой могилой,

Но над своей, забытою, стою.

На деревенском кладбище убогом

Стена упала, придавив кусты,

И кажется, что вышли на дорогу

Простые деревянные кресты.

В полях — хлеба. Живым не до погоста,

А, может быть умершие, хотят

Пойти в село и наглядеться просто

На дом, на сад, на выросших ребят,

На то земное, что они любили,

Чего добились длительным трудом,

И на живых, которые забыли,

Что позабудут и о них потом.

Настигнет всех призыв Господний

В неведомый и страшный час,

И, может быть, его сегодня

Услышит кто-нибудь из нас.

И ужаснувшись, скажет — Боже!

О дай мне час, о дай мне миг!

Я срока своего не прожил

И смысла жизни не постиг.

Моя душа привыкла к телу,

Куда мне от него идти?

И ничего я не доделал,

Что было начато в пути…

О, неужели слишком поздно?

О, если бы единый день!..

Но ляжет медленно и грозно

Глухая гробовая тень,

Покроет все — позор и славу,

И боль, И радость, и мечты…

Но отчего так величавы

И ясны мертвые черты?