Далекая звезда

Глава 22

Астрид Эрден Стат

Мы все пребываем в иллюзия того, что контролируем свою жизнь. Да, есть обстоятельства непреодолимой силы. Катастрофы. Стихийные бедствия. Но они воспринимаются легче. Наше смирение по отношению к ним заложено в природе этих явлений. Ты можешь сколько угодно умолять ураган остановиться. Сколько угодно приказывать огню, объявшему дом погаснуть. Все будет бесполезно.

Вера в то, что силой воли можно остановить, например, землетрясение — это, простите, бред величия.

Стихия не слышит. Она не имеет злой воли. Она существует и все.

Война для абсолютного большинства людей — нечто вроде природного катаклизма. И отнюдь не потому, что не имеет злого умысла в своем основании. Все проще. Те, кто отдает приказы отправить несколько тысяч солдат в мясной штурм, ради того, чтобы его граница на его карте расширилась на пару клеточек, не услышат мольбы обычного человека. Эти твари играют в захватывающую стратегическую игру, где ставки — миллионы жизней. Что им за дело до слез и проклятий тех, кто потерял из-за них все, когда само ощущение власти над смертью и разрушениями пьянит сильнее любого вина?

Война для диктатора — вечное искушение, против которого так сложно устоять. Ведь она может вписать его в историю не одним из череды правителей, но Победителем. На крайний случай, просто вписать свое имя в историю. Это, если не получится победить.

Власть единоличная или сосредоточенная в руках небольшой группы, крайне опасна. Ибо развращённые ощущением всевластия и абсолютной безнаказанностью, правители начинают мнить себя помазанниками божьими. Теми, кто вершит историю, никогда не ошибаешься и имеет моральное право уничтожать города со всеми их обитателями. Мы все стали жертвами этой ошибки общества, допустившего к власти монстров.

Я много думала о произошедшем, когда оказалась вдали от разрывающихся над головой бомб. И не находила своей вины в войне. И персональной ответственности не находила. Да и коллективной, если уж быть честной.

Партия "Единение" с ее бессменным лидером у власти дольше, чем я живу на свете. И последние двадцать лет мир вокруг Терры с воодушевлением умиротворял тирана. Даже Иштар закрывал глаза на "преступный" режим, пока энергоносители продавались с дисконтом. Выгодно же.

Веритас и Алитея из системы Эта — признанные лидеры в робототехнике поставляли Терре миротворцев. Для внутреннего пользования, разумеется. Высокотехнологичные игрушки для разгона толпы. Прекрасные монстры, внушающие одновременно страх и восхищение совершенством линий. Их создатели черпали вдохновение в чертах больших кошек. Черный метал корпуса. Ярко-зеленые глаза-камеры. Они умеют быстро бегать, уворачиваться от ударов, стрелять их парализаторов, вмонтированных в их корпуса.

Миротворцы не убивают, и даже не калечат людей. Почему же их так боятся? У них сеть зубы. Красивые. Ослепительно белые, как снег на вершинах гор. И не просто зубы, а электрошокер которым можно пытать тех, кого миротворцы посчитали зачинщиком беспорядков. Пока не приедет полиция.

Там интересный алгоритм. Разряд электрошока жертва получала при любой попытке проявить сопротивление. Встать или сесть. Что-то говорить или звать на помощь.

Полиция никогда не спешила на помощь миротворцам и люди во власти механических чудовищ могли находиться очень долго. И вместе с разрядами тока в жертву миротворца впечатывалось ощущение беспомощности.

Система Эта выразила глубокую озабоченность по поводу конфликта Терры и Иштара. А жители этих двух планет с азартом обсуждали рабское мышление основной массы терранцев. Ведь свободные люди никогда не допустили бы войны. Свободные люди вышли бы на митинг. И мирный протест заставил бы диктатора остановиться. Можно подумать тирана, развязавшего войну, когда-либо останавливал протест людей, у которых нет оружия? Особенно, если у него есть миротворцы. Роботы — не люди. Они не способны сомневаться, испытывать жалость или проявлять милосердие.

И волну протестов это "умное оружие" подавило ещё в первый день. Без особого труда, но с особой жестокостью. Кукловоды натравили миротворцев на детей и подростков, которые вышли на улицы вместе с родителями.

Сцена, когда машина пытает твоего ребенка электрошоком кого угодно заставит оцепенеть. Потому что попытки сопротивления обернуться минутами бесконечной боли для того, кто оказался в зубах металлических монстров.

Веритас и Алитея своей вины и ответственности не признают. При чем здесь их такое цивилизованное общество? Да, они продали Терре пять миллионов миротворцев, которые правящая верхушка обернула против тех, кто попытался протестовать. Но продажа высокотехнологичного оборудования (именно по такой маркировкой поставляли данные объекты) не преступление. А уж как его будут использовать, систему Эта не интересовало.

Но рассуждать о рабском мышлении терранцев они могли лишь потому, что "правильные" во всех отношениях жители Веритаса и Алитеи миротворцев изготавливали лишь на продажу. Им самим такие игрушки на службе у государства были не нужны.

Систета Тау — Церера, Веста и Либера выразили неодобрение действиями Терры, затребовали снижение цен на всё те же энергоносители и повысили цены на все ввозимые ими товары. Торговать с варварским миром они могли лишь с двойной выгодой для себя. А то, что они накачивали диктатуру "Единения" деньгами даже после начала войны, так это несущественные мелочи в сравнении с преступлением терранцев, допустившими до власти тиранов. И нет, никакой вины и ответственности они за произошедшее нести не могут.

А мы должны.

Но лицемерие такой позиции до меня дошло лишь спустя какое-то время. Когда я смогла отрешиться от ужаса, коим является война, и подумать.

В тот день, когда это произошло, я испытывала стыд перед иштарцами. Не была уверена, за что именно, но всеми силами старалась что-то сделать. В лечении людей я искала прощение. И не находила. Ни у них, ни у себя.

Мою работу вынужденные обитатели станции в большинстве своем считали чём-то само собой разумеющимся. И в ответ на помощь часто говорили гадости. Шепотом. Чтобы Каи не слышал.

Но казалось, что, если мне не желают медленно и мучительно сдохнуть, это уже хорошо и я должна быть благодарной. За то, что они, вообще, со мной говорят и терпят рядом.

Нападение не стало неожиданностью. Все к этому шло.

Я даже старалась смириться с этим. Убеждала себя в том, что после того, как они сорвут на мне злость, им станет легче и они будут меньше меня ненавидеть.

Мне не нравится боль. И, конечно, я не хотела ее испытывать. Но тогда казалось, что если меня накажут за преступления соотечественников, моя собственная вина перед этими людьми станет хоть немного меньше.

Потом я сама себе удивлялась. Когда критическое мышление вернулось. Как эти идиотские мысли могли поселиться в голове психически здорового человека? И откуда во мне взялось столько смирения? Я же никогда от переизбытка данной добродетели не страдала. Скорее даже наоборот. По словам Роя, мне вместо кротости и покорности обстоятельствам мне достались непримиримость, упрямство и своеволие, которых хватило бы на пятерых.

А тут расклеилась.

Я ждала оскорблений, избиений, но не того, что в лазарет безумной волной ворвётся толпа и вытащит меня коридор. Потому что зрелищем хотели насладиться все, а в пункте медицинской помощи не хватило места даже половине.

Когда один из них отвесил мне пощечину, я упала под радостный гогот толпы и одобрительные выкрики. Второй подошёл, схватил меня за волосы и заставил стать на колени. А потом он потребовал, чтобы я извинилась. Перед всеми присутствующими мужчинами. Но не словами, а по-другому. И даже рассказал, чего они от меня ждут.

На смену шоку пришел протест.

Меня словно в ледяную воду опустили.

Впервые за много дней, я смогла говорить. "Нет" прозвучало громко и твердо. Но это лишь подзадорило толпу.

Мое сопротивление было глупым и отчаянным. Я понимала, что ничего не смогу им сделать. И защитить себя не смогу.

Парень, которого я… он сам подставился. Но это было моей единственной победой.

Меня спас Ли Каи.

Мой храбрый рыцарь.

Уже не мальчишка, а мужчина о любви которого я не смела даже мечтать.

Каи говорил о том, что мы уйдем и того, что было, не повторится. Обещал защищать. Просил прощения за то, что оставил меня одну, позволив нападению произойти. А я повторяла, что все хорошо.

— Прости, — сказал он, наверное, в сотый раз. — Пожалуйста, Прости.

— Все хорошо, — это не совсем ложь. Потому что, несмотря на произошедшее, мне легче. Словно гора с плеч упала. И я смогла очнуться от многодневного кошмара. И осознать, что я, именно я, не виновата перед этими людьми ни в чем.

Но ощущения, что о меня вытерла ноги, это никак не отменяло.

— Тогда почему ты не прикасаешься ко мне и прячешь глаза?

— Я чувствую себя грязной. — слова даются с трудом, но Каи заслуживает искренности хотя бы в этом. — После того, что они заставили меня сделать. Мне кажется, что если я прикоснусь к тебе, то испачкаю. И тебе станет противно.

— Дура! — прозвучало искренне. — Не смей никогда повторять это. Я тебя люблю. Больше жизни. Ты — мой свет, моя радость, моя маленькая звёздочка.

— Как ты будешь целовать меня, зная, что произошло?

— Вот так.

Я никогда не слышала у Каи такого голоса. Столько в нем было нежности.

Поцелуй оказался одновременно сладким и болезненным. Разбитые губы ныли. Тело неприятной ломотой отвечало на объятия. Но само ощущение его близости заставляло голову кружиться. Хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. Неуверенность и смятение, которые мешали мне перейти на следующую ступень наших отношений, сейчас казались невероятной глупостью. От желания у меня буквально сорвало крышу.

Каи честно попытался остановиться. Говорил о том, что сейчас не время и я пожалею, если мы продолжим.

— Хочу, чтобы ты был первым, — умоляю его я, зарываясь пальцами в рыжие волосы. — Ты, а не кто-то другой. Сегодня это у меня почти украли. Я не пожалею. Никогда. Клянусь. Пожалуйста. Если ты любишь меня.

Той ночью мы больше не говорили.

И, нет, я о сделанном не пожалела, даже когда узнала, чем для меня обернулся этот безумный порыв. Скорее даже наоборот. Это дало мне силы жить.