Ли Каи
В скандарском лагере для эвакуированных детей я провел три месяца. По идее, меня должны были направить в другой. Вместе с взрослыми. Но на момент фильтрации мне было ещё девятнадцать, а двадцать должно было исполниться только через неделю. Вот и оставили меня вместе с подростками, а потом не стали переводить. Возможно, ещё и потому, что им нужны были те, кто готов был следить за малышами и поддерживать хоть какой-то порядок. Воспитателей-скандарцев там не было. А из взрослых имелось лишь несколько врачей, которые совершенно не желали тратить время на нас.
Я не знаю, как не сошел с ума в изоляции от внешнего мира, запертый в этом ангаре среди полутора тысяч детей.
Шум. Слёзы. Ссоры и драки.
Отсутствие уединения било по нервам. Санитарных комнат всего две. И между туалетами не было даже перегородок.
Свою собственную боль я глушил заботой о младших и физическими упражнениями. Старался не оставлять себе ни минуты для мыслей, посвящая все свое время тем, кому сложней, всем мне.
Но если днём мне удавалось сбегать от собственных мыслей в миллион повседневных дел, то ночью спрятаться от кошмаров не удавалось. Я часто просыпался в холодном поту с безумно колотящимся сердцем, готовый вскочить и бежать. Только бежать было некуда.
А перед глазами мелькали сцены, которые хотелось забыть. Тела, что я выносил из лазарета. Гниющие раны. Ожоги. Плачущая Астра. Астра, которая говорит о том, что хочет умереть…
Мне хотелось помнить ее другой. Веселой. Счастливой. Но память подсовывали самые жуткие картинки.
Сон сбился.
Я хотел… безумно хотел спать. Но не мог. Усталость накапливалась и от этого становилось только хуже. Переутомление провоцировало тахикардию. А из-за тахикардии мне не удавалось расслабиться и уснуть. Отчего усталость лишь множилась.
Наверное, мне требовалась помощь врача. Потому что выйти из этого порочного круга без медикаментозной поддержки не получалось. Но скандарцы давать мне снотворное отказывались.
Не знаю, сколько бы мне удалось выдержать в таком режиме. Вряд ли долго. Теперь и мне очень хотелось умереть. Останавливало одно — свидетелем этого станут дети, которые и так насмотрелись всякого.
Новость о том, что нас возвращают на Иштар, была воспринята с облегчением. На радость не осталось сил.
В конце концов там у меня будут развязаны руки.
Не так давно я убеждал Астру в том, что она должна жить, а сам уже не хочу. Не могу.
На иштарский корабль нас перегоняли, как стадо. Несколько человек чуть не затоптали. Я выхватил из-под ног толпы сначала одну девочку, а потом и вторую. Дальше нес их на руках. Мои подопечные почти не пострадали. Испугались только, да получили пару синяков. Но так повезло не всем. Жертвы давки были. Хорошо хоть обошлось без смертей.
Я потом узнал, что "нейтральная" Сканда обменяла "спасённых" подростков на терранских солдат, захваченных в плен.
Но мне стало легче. Потому что удалось выпросить у своих снотворное.
Я проспал, наверное, около суток. А к тому времени мы уже прибыли домой.
Иштар встретил меня разрушенной практически до основания столицей и списком погибших. И проще было сказать, кого в том списке не было:
Отца.
Мамы.
Наны.
И пары одноклассников, с которыми я не особо общался.
Все остальные были мертвы.
Родители уже не надеялись увидеть меня когда-нибудь. И были счастливы узнать о моем спасении.
А я ничего не чувствовал.
Вроде бы понимаю, что должен испытывать боль. Ведь все мои друзья погибли. Точно погибли. Были найдены тела и установлены личности.
А у меня было ощущение, что это — сон. И происходит это не со мной, а с кем-то другим.
Так странно…
А ещё я начал ронять вещи. Тело не слушалось. И ужасно хотелось спать. Но хоть засыпать получалось.
И лишь через две недели до меня дошло, что это таблетки притупляли эмоции. Думал, что мне выписали просто снотворное, а оказалось, что анксиолитик.
Были мысли его бросить. Я даже попытался. Это дало три ночи без сна, раздражительность и желание прекратить все мои мучения раз и навсегда.
Вернулся к таблеткам.
Уж лучше хотеть спать.
Без Астры мне было плохо. Но в глубине души я понимал, что эгоистично прятался за ней от своих собственных эмоций, зарывался девушкой, как щитом. Ещё даже до войны. А потом, просто жил ей.
Мне нравилось быть взрослым и сильным.
Нравилось защищать, заботиться.
Нравилось понимать: она настолько любит меня, что готова жить, когда хочется умереть.
Можно ли одновременно любить человека и использовать? Чего в моем случае было больше? Эгоизма или искренности?
— Мы должны ему сказать, — говорит мама. Они в это время всегда пьют чай по вечерам.
— Роулан, сейчас не время, — отвечает отец раздражённо.
— Такое все равно не утаишь надолго.
— О чем вы? — спрашиваю, входя в гостиную.
Мама прячет глаза, а отец жестом указывает на кресло против него. Я послушно сажусь.
— Нана сегодня заходила, — его голос имеет неприятный оттенок лицемерного воодушевления. — Хотела тебя повидать.
— Зачем? Мы давно расстались.
— Сынок, ты обижаться на девушку не по-мужски.
— Я на нее не обижаюсь. Просто, не хочу видеть. Ее жених умер всего четыре месяца назад, а она уже ищет, кем бы его заменить.
— Разве это плохо? — отец откидывается на спинку дивана, на котором сидит и смотрит на меня. — Девочка многое потеряла и спешит жить, любить и быть любимой. Тебе следовало бы брать с нее пример. Сходи на свидание — развейся.
— Схожу. Когда найду Астру.
— Она мертва.
— Эна, — голос мамы срывается на крик.
— Руолан, это для его же блага, — он цедит слова сквозь зубы. — Астрид Стат мертва. Я узнал это из заслуживающих доверие источников. Тело идентифицировано и перевезено на Терру. Она к тебе уже не вернётся никогда.
— Нет, — становится трудно дышать.
— Ты никогда не будешь с ней. Чем раньше с этим смиришься, тем будет лучше. Я пригласил Нану поужинать с нами завтра. Она красивая девушка и вполне подходит тебе. Ты будешь жалеть, если упустишь свой шанс, горюя о какой-то терранке. Вбил себе в голову, что любишь ее. А это была лишь глупая юношеская влюбленность. Я даже сомневаюсь, что влюбленность взаимная. Ты просто был первым, кто обратил на нее внимание. До тебя она никому не была нужна. Вот эта девка и вцепилась в тебя, как пиявка. Жду тебя на ужин без опозданий.
— Не будет никакого ужина, — сорвался я. — Не будет Наны и твоих попыток строить мою жизнь за меня.
— Пока ты в моем доме, ты будешь делать то, что я говорю!
— И меня в твоём доме, тоже, не будет.
— Каи, Эна, прекратите!
— Прости, мама, но я хочу свою жизнь строить сам. А в вашем доме это невозможно.